Главная героиня

Размер шрифта: 13

Jaclyn Goldis

The Main Character

* * *

Моим прекрасным родителям Шерил и Алексу Голдис

Глава первая. Джиневра

Для Джиневры Экс окровавленные тела жертв убийства были обычным делом. Она травила и закалывала. Она обезглавливала, расстреливала, а однажды убила во время прыжка с парашютом (обставив все как несчастный случай). The New Yorker назвал этот поворот «гениальным сюжетным ходом». Но преступление, совершенное с помощью пера – кровь, пролившаяся на страницах, которые можно быстро перевернуть, – это совсем не то же самое, что стоять над мертвым телом человека, которого ты любил.

Джиневра отвела взгляд от мертвого лица. Как до этого дошло? Как?

Она особенно гордилась своей последней книгой. Она перелистывала страницы с персонажами, которые все еще вертелись у нее на уме. Персонажами, вдохновленными людьми, существующими в реальной жизни. Она посадила их, ничего не подозревающих, в этот самый поезд. Она ждала момента, когда конец путешествия будет близок. Идеальная поездка с потрясающей финальной точкой.

В результате все вышло не так, как она хотела. Даже близко не так.

Потому что вмешалась смерть.

Поезд, пыхтя, мчался вперед, верхушки деревьев проносились мимо в черной густой дымке, и в темноте охваченная горем Джиневра почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Ей было пятьдесят девять, но она двигалась неуклюже, точно дряхлая старуха, ее конечности отяжелели, ей не хватало сил сохранить равновесие. Она упала на тело, ощутив щекой кровь. Ее слегка затошнило, но она все же потянулась и попыталась крепко обнять неподвижную грудь.

Их первое объятие.

Ее плоть и кровь.

Она прижала тело к себе. Все еще не веря. Как, черт возьми, до этого дошло?

В конце концов, Джиневра писала по плану, а не по интуиции. План или вдохновение – это вечный спор, на который писатели иногда отвлекаются от своего чертова ремесла. В то время как авторы средней руки, чьи имена никто никогда не узнает, обсуждали плюсы и минусы методов написания книг, Джиневра – самый богатый автор в мире после Джоан Роулинг – просто писала. Яростно. Успешно. По одной книге в год, каждый раз с новой героиней. Сплошь бестселлеры номер один по версии New York Times, за исключением самой последней разочаровывающей публикации, потрясшей литературный мир. Книга вызвала шквал гневных и критических отзывов, утверждавших, что убийство не продумано, повороты слишком очевидны, а главная героиня – картонная. И что еще хуже – Джиневра потеряла свою изюминку. Но она планировала все исправить своей последней рукописью с грандиозным финалом: этой поездкой в «Восточном экспрессе». Джиневра собрала всех своих персонажей, тщательно разбросала улики, расставила все ловушки. Затянула петлю.

Но такого развития событий она не предвидела.

Она отпрянула от тела. Из-за слез растеклась тушь и стрелки, которые она всегда наносила густой черной подводкой – не от внутреннего уголка, а от середины глаза, в точности как ее кумир Софи Лорен. Однако во всем остальном Джиневра была полной противоположностью великой актрисы. Коренастая и невысокая, она едва достигала пяти футов ростом, с волосами, когда-то каштановыми, а теперь винно-красными – цвет, ставший ее фирменным. Неровная кожа, кривой нос – точно у игрока в регби, как однажды заявила ее сестра-близнец Орсола, морща свой дерзкий носик. А еще у Орсолы были теплые карие глаза с рыжими крапинками. Глаза Джиневры были черными, словно вода в глубоких лесных озерах.

От осыпавшейся туши и слез у Джиневры затуманилось зрение. Она снова подалась к телу и погладила лоб – все еще теплый.

Женщина подавила рыдание.

Она была уверена в своем тщательно продуманном плане. У Рори и всей остальной компании должно было быть идеальное путешествие. Амбициозная, отчаянно заботливая Рори. Мудрая не по годам, решительная и великодушная, порой в ущерб себе. Последняя и самая прекрасная главная героиня Джиневры.

Все, чего хотела Джиневра, – это спасти Рори и исправить десятилетия несправедливости.

Джиневра строила планы, но в какой-то момент ее рвение, ее уверенность в себе, ее застарелая, но острая боль взяли верх над ясностью ее ума, затуманив его.

Джиневра забыла главное правило: нередко у персонажей есть собственное мнение.

Персонажи склонны скрывать секреты – как от автора, так и друг от друга. Секреты, на раскрытие которых уходят целые страницы. Большая часть книги рассчитана на то, чтобы подразнить вас, пока вы не вскрикните от небольшого сюрприза.

Ох!

Иногда не имеет значения, что вы идеально выстроили все действия, весь ритм повествования, продумали запутанную, безупречную подводку персонажей к финальному отрезку.

Потому что вместо того, чтобы двигаться по прямой, они движутся зигзагами.

Глава вторая. Рори

Тремя днями ранее

– Benvenuto[1], – произносит мужчина в безупречно отглаженной синей униформе с желтой тесьмой, протягивая руку в белой перчатке. За его спиной возвышается «Восточный экспресс» – гигантский, блестящий поезд темно-синего цвета, тщательно реконструированный, в точности повторяющий своего знаменитого предшественника начала двадцатого века, курсирующего по Европе. Поезд уже давно запечатлелся в моем воображении как место действия самого захватывающего романа Агаты Кристи. Давайте будем честны: замкнутое пространство роскошных вагонов сделало преступление в книге поистине незабываемым.

Поездка на поезде – отличный бонус на прощание. Точнее, безумно экстравагантный. Почти… чудаковатый, если честно. По сути, это самая легкая работа, которая когда-либо была в моей жизни. Три месяца в великолепном Риме, где мне заплатили небольшое состояние за то, чтобы я просто бесконечно рассказывала о себе. Но Джиневра Экс купается в деньгах, у нее нет мужа и детей, которых можно баловать. Кроме того, мы с Джиневрой хорошо ладили.

И все же стоимость билетов поразила меня. Около тридцати тысяч долларов, если бы я ехала в одном из самых респектабельных люксов. Уверена, что мое купе не столь роскошное, но вряд ли оно намного дешевле.

– Ваш билет, синьорина.

Я роюсь в сумочке, на лбу у меня выступают капельки пота.

– Я… это… о-о-о. Вот!

Я хватаю пальцами глянцевый билет, радуясь, что мой рот все еще может произносить слова, какими бы бессвязными они ни были. За последние десять дней, до настоящего момента, я произнесла около пяти предложений. Все, адресованные разным людям, помогавшим мне доехать сюда, на железнодорожный вокзал Монте-Карло.

Я не сумасшедшая – просто была на десятидневном ретрите по безмолвной медитации.

Закончив работу у Джиневры, я села в поезд и отправилась в ашрам на севере Италии, чтобы удовлетворить давнее любопытство относительно того, действительно ли вся эта история с медитацией то, о чем я мечтала. В течение десяти дней я медитировала, практиковала осознанность и слушала лекции о дхарме, все это время поедая одно и то же овощное ассорти, приготовленное в разных сочетаниях, и прогуливаясь по невероятно заросшим тропинкам с видом на Пьяченцу.

Вердикт? Я понимаю, почему люди решают стать монахами. Здесь все немного чище, приятнее, без шума. Без надоедливого телефона. Но сейчас, когда этот киношный поезд завладел моими мыслями, аромат жимолости пропитывает душную июльскую жару, а вокруг толпятся необычно одетые люди с сумками от Gucci, в ярко-розовых мюлях на шпильках и широкополых шляпах, я чувствую себя не в своей тарелке.

Носильщик поднимает мой багаж так, словно в нем воздух, хотя там довольно много моих вещей, которые я таскаю с собой с тех пор, как покинула Лос-Анджелес более трех месяцев назад. Я поднимаюсь за ним по ступенькам, проводя пальцами по телефону. Я еще не включала его после окончания ретрита. Это самая долгая пауза в разговорах с отцом за всю мою жизнь.

Но телефон – это же куча вопросов. Все хотят знать о моих планах и о том, когда я вернусь. Я думала, что к этому времени у меня уже будут ответы, но их нет. Полагаю, станет ясно после поездки на этом поезде. Почему Джиневра подарила ее мне? Чтоб я расслабилась, подумала о том, что делать дальше?

Время – и благословение, и проклятие. Когда я была ведущей новостей, я изнемогала от желания иметь его побольше. Но теперь у меня бесконечное количество времени для размышлений о том, как мой парень, с которым я встречалась десять лет, разорвал нашу помолвку, и как я испортила свою карьеру, и как, работая на Джиневру, узнала секрет, изменивший мою жизнь, – секрет, который сознательно хранили мои самые близкие люди. Бесконечное количество времени, чтобы подумать о том, что, даже если я позвоню своему отцу, больному Альцгеймером, он, вероятно, не поймет, кто я. И в довершение, поразмыслить о том, что я согласилась стать главной героиней будущей книги Джиневры, потому что мне срочно понадобились наличные. Несмотря на этот забавный опыт, который выпадает раз в жизни, это также означает, что мои неудачи и травмы скоро выплеснутся наружу и о них будет судачить практически весь мир.

Проводник ведет меня по узкому коридору, и мои мысли путаются, пока я бреду за ним, разинув рот. Все это – глянцевое лакированное дерево и стиль ар-деко, из-за которого кажется, что ты попал прямиком в фильм Хичкока. Геометрические узоры на бледно-желтом ковре прорезаны алыми линиями, расходящимися в разных направлениях. Из невидимых динамиков доносится фортепианная музыка, прохладный воздух наполнен ароматами мускуса и нероли. Одна сторона коридора сплошь в окнах, а по другую тянутся двери из вездесущего блестящего дерева. У одной их них проводник останавливается и машет рукой.

– Ваше купе, синьорина. Люкс «Рим». Из наших новейших.

Меня охватывает трепет. Я читала о нем, выполненном ведущей дизайнерской фирмой из Рима. Это, по сути, самое шикарное место в поезде.

Не может быть!

Мой сопровождающий открывает дверь в купе, которое, несмотря на небольшие размеры, является самым красивым из всех, что я видела в жизни. Стены, как и в коридоре, выполнены в технике маркетри[2], в декоре присутствуют римские элементы: мозаичный пол, изящные бронзовые светильники и потолок, украшенный фресками. Большая кровать, расположенная в углублении, застелена белоснежным постельным бельем, расшитым лилиями, а ее золотой каркас в стиле барокко контрастирует с изумрудными парчовыми обоями. На противоположной стене мозаика из цветного стекла, а за ней ванная, где я обнаруживаю очаровательную бледно-розовую раковину на пьедестале. Я поворачиваюсь в сторону двери, не веря своим глазам. Справа у окна стоит небольшой кофейный стол и бархатные кресла цвета лесной зелени. На столе серебряный поднос с искусно разложенными фруктами, сыром и хлебом, и хрустальная посуда с золотой каемкой, сверкающая в лучах послеполуденного солнца. Слева – узкий проход отделяет стол от дивана с зеленой обивкой, рядом с ним приставной столик с малахитовой столешницей, возле которого стоит мужчина.

Я вскрикиваю. Ничего не могу с собой поделать. Он в нескольких дюймах от меня, но почему-то я его не заметила – золотая тесьма на его униформе сливается с металлическими элементами в комнате.

– Это ваш стюард, – объясняет проводник. – Его зовут Марко. Марко готов удовлетворить любые ваши потребности. Двадцать четыре часа в сутки. – Он отвешивает легкий поклон и уходит.

– Benvenuto, signorina[3]! – говорит Марко.

– Grazie[4].

Марко улыбается мне, я тоже отвечаю обаятельной улыбкой, за которой, как говорил отец, ничего не разглядеть. Когда мысли папы были еще ясными, и он был способен четко их формулировать, он замечал, что я могу лучезарно улыбаться в самый худший день своей жизни, и никто никогда не догадался бы, что за моей улыбкой скрывается что-то еще. Папа и мой брат Макс другие – они не способны скрывать свои эмоции. Склонны к проявлению как большого восторга, так и сильной ярости.

– Buon… э-э… добрый день. – Я пытаюсь придумать, что бы такое сказать своему круглосуточному стюарду, чувствуя себя неловко оттого, что я постоянно буду у него на виду. – Вы… вы очень добры к… – Добры к чему? Он лишь сказал: «Добро пожаловать». Что я вообще несу?

Действуй, Рори. Вежливо попроси его уйти, чтобы ты могла лечь в постель и… сделать что?

Выспаться? Я не устала. А за последние десять дней я спала больше, чем, вероятно, за всю свою взрослую жизнь.

Медитировать? Я уже выполнила обе запланированные на день двадцатиминутные медитации, одну утром перед выходом из ашрама и одну в машине по дороге на вокзал.

Поплакать? Я не из тех, кто любит плакать. Я бы хотела, чтобы это было не так, но я чувствую, что слезы запрятаны слишком глубоко, чтобы вырваться наружу.

– К вашим услугам поднос с закусками, – Марко учтиво показывает на еду, – если вы проголодались после путешествия. Кроме того, приветственное письмо. – Он указывает на стул. – Вместе с дорожным набором, халатом, тапочками и полицейским свистком.

– Полицейским свистком? – Я подхожу ближе и действительно вижу серебряный свисток на цепочке. – Для чего?

Марко улыбается.

– Полицейский свисток, – повторяет он, будто это все объясняет. Я киваю и подбрасываю свисток на ладони, рассеянно размышляя, стоит ли мне носить его как кулон. Это как на круизном лайнере, когда приходится участвовать в каких-то учениях? В конце концов я надеваю его.

Марко закладывает руки за спину и выпрямляется, немного напоминая статую, не хватает только пьедестала. Он милый, но прямо сейчас я бы предпочла футуристического робота-стюарда с искусственным интеллектом, вместо того чтобы вести светскую беседу с реальным человеком.

– Хотите, чтобы я распаковал ваши вещи, синьорина?

– Нет, – быстро отвечаю я. Я даже не постирала одежду, которую носила на ретрите. Я съеживаюсь, представляя, как Марко берет в руки одну из моих грязных футболок и с сомнением вешает ее на вешалку, обитую шелком. – Спасибо, но я справлюсь сама. В любом случае, распаковывать особо нечего.

Я со смехом показываю на свой потрепанный черный чемодан со сломанным колесом. Я все еще горжусь собой за то, что уместила все необходимое для продолжительной, в три с лишним месяца, поездки в Италию, в один чемодан. Хотя, надо признать, он, безусловно, выделяется среди багажа других пассажиров. Я наблюдала, как все это грузится в поезд: чемоданы и дорожные сумки без колесиков, обитые шелком и прочими непрактичными материалами, багаж с почти зловещим оттенком, как у представителей высшего класса на «Титанике».

– Может быть, приветственный коктейль? – предлагает Марко. – Хотите, я покажу вам вагон-бар?

Приветственный коктейль. Неплохая мысль. На ретрит-випассане не было алкоголя. Никакого мяса. Никакого секса. Никаких удовольствий. Предполагалось, что мы найдем блаженство внутри себя.

Я пока не нашла.

– Знаете, Марко, коктейль в вагоне-баре – это как раз то, что нужно.

Он сдержанно кивает и направляется к двери. Я снова оглядываюсь по сторонам, все еще восхищаясь этой декадентской комнатой. Комнатой, подходящей для романтики, если я хоть что-то в этом понимаю. Не могу поверить, что Джиневра отправила меня в подобное путешествие. Я словно попала в чей-то медовый месяц. Что ж, полагаю, это мой личный медовый месяц.

В ходе наших бесед Джиневра узнала, что мы с Нейтом когда-то мечтали вдвоем совершить такое путешествие: «Восточный экспресс» теперь не просто безостановочно летает между пунктами назначения, а делает ночные остановки. Поэтому Джиневра решила отправить меня в поездку вдоль западного побережья Италии, оплатив все расходы. Жест чрезвычайно добрый и безумно щедрый. Но когда мой взгляд возвращается к кровати, я не могу не думать о том, чем бы я могла заниматься на ней с Нейтом. Или с Габриэлем.

Боже, откуда взялся Габриэль? Он был мимолетным увлечением, напоминаю я себе. Мимолетное римское увлечение, легкое, как тирамису.

Так. Мы, вообще-то, собираемся в вагон-бар. Я предполагаю, что проведу там много времени, за столиком на одного.

Может, мне сначала переодеться? Привести себя в порядок?

Я чуть наклоняюсь, чтобы бегло осмотреть себя на зеркальной панели барной стойки. Мои волосы, обычно каштановые, сейчас выглядят как светлый ореол – с ума сойти, как быстро они выгорели на итальянском солнце. Раньше им были привычнее лампы дневного света, а не бесконечные прогулки по випассане. Кроме того, в великолепные весенние дни, до ретрита, я гуляла по Риму в свободное время, когда Джиневра писала и не нуждалась в моих рассказах. Разумеется, я загорела. Такого загара у меня не было с детства, когда я проводила лето, катаясь на лодке по озеру Орчард с Максом и моей лучшей подругой Кэролайн.

Я разглядываю россыпь веснушек у себя на носу, зеленые глаза, удивительно мягкие и отдохнувшие, уши, которые немного оттопыриваются, что теперь кажется мне очень милым, хотя в детстве меня за это дразнили (особенно много шуток было под Рождество, про эльфов). На мне нет макияжа, я одета в легкое белое хлопковое платье и джутовые эспадрильи на платформе, которые добавляют четыре необходимых дюйма к моим пяти футам и двум дюймам роста. А еще есть свисток, который выглядит почти как крутое ожерелье. До меня доходит, что я выгляжу иначе, чем в те времена, когда была ведущей новостей и справлялась с пятнадцатью задачами одновременно: бледная, застегнутая на все пуговицы в строгом костюме-футляре, с алой помадой на губах. Я улыбаюсь самой себе, довольная тем, что улыбка наконец-то появляется и в моих глазах. Я вижу на своем лице годы – все тридцать три, представленные новыми паутинками морщинок. Но одновременно вижу маленькую девочку, которая проводила лето босиком, живя в своем воображении гораздо больше, чем в реальности. Я понимаю, что именно этим занималась последние десять дней – жила в воображаемом мире. И у меня складывается ощущение, что поезд – продолжение этого мира иллюзий.

Три последних дня понарошку, прежде чем мне снова придется столкнуться с реальностью.

Я киваю Марко, внезапно осознав, что он наблюдает за мной.

Марко выходит за дверь, и я следую за ним по коридору, мимо дверей из красного дерева, снова переносясь на сто лет назад. После короткого пути, миновав соединительный блок, мы останавливаемся перед табличкой с надписью «Вагон 3674». Вагон-бар. Я захожу внутрь и оказываюсь перед рядами великолепных бархатных диванов и пуфиков, обитых роскошной синей тканью с принтом «зебра». Сверкающая латунная фурнитура, шикарные темно-синие шторы и уже ставшее привычным глянцевое дерево, каждый дюйм которого отполирован до блеска, лакированные столики. По обе стороны от бара стоят буфеты с закусками, а фотограф делает снимки винтажной камерой Polaroid. В стороне, ближе к окну, мужчина в смокинге, покачиваясь, наигрывает приятные мелодии на пианино. У меня такое чувство, будто я нахожусь в каком-то подпольном притоне и вот-вот увижу, как Скотт Фицджеральд и Эрнест Хемингуэй чокаются бокалами с джином.

Чин-чин!

Но нет, не старый литератор, а седовласый мужчина в белом смокинге и женщина в длинном вечернем платье с красными блестками чокаются бокалами с шампанским. На их столе крошечные розетки с икрой и перламутровые ложечки. Я смотрю на свой телефон и вижу, что все еще не выключила режим полета.

Пять тридцать пять вечера, а у нас уже блестки и икра.

Я мысленно представляю Нейта в белом смокинге. У него мягкие белокурые волосы и миндалевидные карие глаза, выглядит почти как школьник, как мальчишка, пока вы не опустите взгляд и не увидите его накачанное тело. Нейт в белом смокинге…

Можно упасть в обморок.

Боже, как же я ненавижу Нейта! Я ненавижу его! И все еще люблю. Тьфу. Я думала, что медитация поможет избавиться от этих тяжелых эмоций. Так и было в те спокойные, нереальные дни на ретрите, но теперь они вернулись. Каким-то образом все стало еще острее.

– Buona serata, signorina[5]. Что вам предложить? – Появилась официантка в фирменном темно-синем платье.

– Мне… похоже, то, что пьет она. – Я указываю на столик справа от себя, на девушку, которая сидит ко мне спиной, держа в руке хрустальный бокал с прозрачной жидкостью и огромным кубиком льда.

– Неразбавленную водку? – уточняет официантка, приподняв бровь. – Davvero[6]? Вы уверены? Может, «Апероль-спритц»[7]? – Она произносит это так, словно определила мой типаж как «недотепа-американец, который, приезжая в Италию, выпивает все подряд».

– Да. То есть я имею в виду, нет. Только не апероль. Водку в чистом виде, per favore[8]. – Я тоже немного удивлена, но лишь тому, что я здесь не единственная женщина, которая пьет водку. – Я возьму «Зир», если у вас есть.

Мы с Максом пили неразбавленную водку, когда я учились в университете, а он в аспирантуре. Тогда мы оба жили в Энн-Арборе. Когда папа узнал, что я распиваю вино Franzia из пакета со своими такими же нищими друзьями, он содрогнулся и заявил, что, учитывая наши русские корни, не помешает урок по употреблению премиальной водки. Мы, Ароновы, могли экономить – и, конечно, экономили – на других вещах, но еда и алкоголь всегда были первоклассными. До того, как он заболел, мы втроем зимой пили неразбавленную водку у камина, а летом – в адирондакских[9] креслах на берегу озера.

– За нас, – сказал бы папа. – За трех мушкетеров. – Затем он чокнулся бы рюмкой и серьезно посмотрел на каждого из нас, задержав взгляд на моих глазах на несколько долгих мгновений, отчего я почувствовала бы себя удивительно прозрачной.

Мы с Максом приучили к хорошей водке и Кэролайн. И Нейта, когда он присоединился к нашему трио, превратив нас в квартет. Я позволяю себе ненадолго погрузиться в воспоминания. Самые близкие люди, которые у меня есть в этом мире. Вернее были.

В этот момент девушка с бокалом поворачивается.

– Вот черт! – Я слышу, как слова слетают с моих уст, но не чувствую, что произношу их.

Это Кэролайн.

Я зажимаю рот рукой, мое сердце бешено колотится.

– Что… Каро… что ты…

– Рор! – Кэролайн проводит рукой по своим светлым волосам, которые теперь короче, чем когда я видела ее в последний раз несколько месяцев назад, подстрижены под боб с тонкой челкой, обрамляющей лицо. К тому же она похудела – никто другой не заметил бы этого, разве что лучшая подруга. Ее овальное лицо на удивление бледное, осунувшееся, из-за чего лоб, и без того высокий, кажется еще выше. Наша псевдоподруга в старшей школе как-то назвала Каро из-за большого лба «лошадкой». Это было обидно, даже учитывая веселую подростковую привычку всем давать прозвища. Каро всегда была очень чувствительна к чужому мнению, поэтому то едкое замечание оставило свой след навсегда. С тех пор она всегда носит челку, лишь иногда меняя ее длину.

Мы всегда хотим иметь то, чего у нас нет, не так ли? Потому что, на мой взгляд, Каро потрясающе красива. Высокая, царственная, крепкая, с красивой попкой и бедрами. У нее соблазнительные изгибы там, где я чувствую себя прямоугольником, как Губка Боб. Каро, может быть, и не самая сногсшибающая, не звезда в общепринятом смысле, но в своей тихой, непритязательной манере, в своей доброте, в своей мягкости она сияет, как солнце, и вам хочется оказаться на орбите подле нее.

– Рор! – Лицо Каро расплывается в широкой улыбке. Она хватает меня за руку и кружит в танце. – Мы все гадали, когда же ты появишься!

Мы?

Я все еще в шоке, когда моя лучшая подруга – практически сестра, – заключает меня в объятия, и мой взгляд натыкается на одного из тех самых «мы», которого она заслоняла.

Что происходит…

Это Макс, мой единственный брат, мой старший брат, с пронзительными голубыми глазами, как у папы, и непослушными темными волосами, в знакомой поношенной темно-синей бейсболке. Только Макс мог надеть бейсболку в таком месте, как это. Он развалился на диване, вытянув длинные ноги, и выглядит точь-в-точь как с недавней обложки журнала «Детройт» (заголовок гласил «Максимиллион», а под ним – «Тридцатилетний генеральный директор, чья долгожданная вакцина от болезни Альцгеймера является движущей силой возрождения Детройта»). Хотя, в отличие от приукрашенного фотошопом фото на обложке, в этот момент его глаза налиты кровью, а под глазами залегли круги. Он не жаловалсяя на долгие часы работы, но его лицо говорило за него. Макс был «ботаником», всегда уткнувшимся в научные книги, и довольно неуклюжим. Подвергался нападкам сверстников. В нем все еще сохранились все эти качества, разве что над ним теперь не издеваются. Он вырос и стал более уверенным. Мой брат смущенно улыбается и встает, чтобы обнять меня.

– МС! – Макс всегда называет меня МС – младшей сестренкой. Он забирает меня из рук Каро и прижимает к своей груди. – Я скучал по тебе. Ты взяла и неожиданно исчезла с радаров. Я бы принял это близко к сердцу, если бы… Ну, я действительно принял это близко к сердцу.

Я не могу заставить себя извиниться, не сейчас. Меня не удивляют его слова. Макс всегда теряет самообладание, если кто-то из его ближайшего окружения злится на него. Он понимает, что я злюсь, потому что я не отвечала на его многочисленные звонки и электронные письма, но он не догадывается почему. Несмотря на то, что я сердита и мне больно, я расслабляюсь рядом с ним до такой степени, будто мы когда-то одновременно находились в утробе матери, а не родились с разницей в четыре года. Я сжимаю знакомую спину в поношенном бирюзовом поло, не накачанную, как у Нейта, а мягкую, как у плюшевого мишки, ощущаю его вечно мятный запах. Он фанатично следит за свежестью своего дыхания, использует жидкость для полоскания рта добрых пять раз в день.

Затем мой взгляд скользит за спину Макса. И у меня перехватывает дыхание, потому что я вижу Нейта.

Я не понимаю. Я вообще ничего не понимаю.

Они все нарушили одиночество моего путешествия. Но… как? Почему?

Мой бывший жених сидит прямой, как палка, потирая лоб, и избегает моего взгляда. Нейт, крепкий Нейт, ростом пять футов десять дюймов против шести футов четырех дюймов Макса, выглядит гораздо более солидным, чем мой брат. Если только вы не знаете его близко, когда он бывает остроумным и дурашливым. Это Нейт – парень, которому вы доверили бы свою жизнь. На самом деле, в его профессиональной жизни так поступают многие в самых рискованных ситуациях. Боже, это на самом деле Нейт, с его непокорными золотистыми волосами и родинкой над левой бровью, которая, как он утверждал, исполнит любое мое желание, если я хорошенько потру ее. «Все, что пожелаешь! Прямо как джинн, Рор. Я твой джинн в бутылке». После этих слов он танцевал вокруг меня, как Кристина Агилера. Я тогда чуть не описалась от смеха.

Я не могу в это поверить. Нейт действительно здесь, в белых слаксах и рубашке с оливково-зеленым воротником, которые гораздо больше соответствуют антуражу, чем помятый повседневный костюм Макса. Я замечаю, что на Нейте рубашка, которую я подарила ему на прошлый день рождения, та самая, что была на нем четыре месяца назад, когда я еще дремала, а он уже принял решение со мной расстаться. Быстро, спокойно, покончив со всеми важными делами и с мелочами – с нашей рутиной и традициями, с нашими планами. Со всеми тропинками нашей совместной жизни, растянувшейся на десятилетие, тропинками, которых не было на картах, тропинками, ставшими единственными маршрутами, по которым я умела ориентироваться. В нескольких предложениях Нейт превратил все наши маленькие тропинки в тупики.

Какого черта они все здесь делают?

Глава третья. Кэролайн

Когда я обнимаю Рори, у меня возникает миллион мыслей, однако ни одной из них я не могу высказать.

– Боже мой, Рор. Я так безумно по тебе скучала, – вот что я решаю наконец сказать. По крайней мере, это правда. Я обнимаю ее крепче. Из нас двоих я более сентиментальная. Та, что настаивала на совместных ночевках в одной постели, когда нам было по десять. Обычно я выдерживала примерно до полуночи, потому что Рори спала очень беспокойно и колотила по моим ногам так, что в конце концов я перебиралась на раскладушку.

Она остается в моих объятиях дольше, чем я ожидала.

– Я не понимаю, что ты здесь делаешь, но – а-а-а! Это действительно безумно.

– Безумно хорошо? – уточняю я.

– Безумно хорошо! – восклицает она, затем шепчет: – По крайней мере, в отношении тебя.

Рори наконец размыкает свои долгие крепкие объятия и позволяет мне взглянуть на нее внимательнее. Она выглядит иначе – не такая серьезная, как обычно, ее обнаженные руки менее рельефные после нескольких недель отсутствия утренних занятий пилатесом, а кожа такая загорелая, какой я не видела у нее с тех пор, как мы были детьми.

– И все же, ребята, почему вы все здесь? Я серьезно не понимаю. – Ее голос становится глуше. – Почему Нейт здесь?

– Твоя писательница пригласила нас…

– Моя писательница? – Рори явно удивлена. Все эти приключения, свобода, размышления как-то повлияли на нее, словно сгладили когда-то острые углы ее натуры.

– Джиневра, – объясняю я. – Скольких Джиневр ты знаешь? Джиневра Экс.

– Я не понимаю, – Рори рассеянно потирает руки. – Я…

– Она хотела, чтобы мы сделали тебе сюрприз. Боже, было так трудно сохранить его в тайне! Хотя, прямо скажем, ты не рвалась отвечать на мои звонки. – Я улыбаюсь, но моя кажущаяся беспечность лишь подчеркивает неприкрытое обвинение. Рори меня игнорировала. А я столько всего хотела ей рассказать, но все так ужасно закрутилось, что теперь я вряд ли решусь рассказать хоть что-нибудь.

– Джиневра решила сделать мне сюрприз… – Рори смотрит на меня, затем на Макса, игнорируя мою пассивную агрессию. Затем переводит взгляд на Нейта, снова на меня и скрещивает руки на груди. – Я просто не… допустим, Джиневра хотела, чтобы вы сделали мне сюрприз. А вы-то сами этого хотели?

– Мы все хотели, – отвечаю я. – Очень сильно. – Я киваю, пытаясь подкрепить свои слова жестом, пытаясь донести до нее, что да, и Нейт действительно хотел быть здесь.

– Я… – Рори берет напиток из рук официантки и вяло опускается на стул. – Я не понимаю, она что, типа, заплатила за то, чтобы вы все проехались в «Восточном экспрессе»?

– Да, – говорит Нейт, наконец-то включаясь в беседу. Он встает, приближаясь к Рори, и я делаю шаг назад, чтобы уступить ему место. – Я пытался настоять на том, чтобы самому оплатить свой проезд, но она не позволила. И я подумывал отказаться, Рор, потому что все это показалось мне обманом, который может неприятно удивить тебя. В случае, если ты не захочешь… в случае, если ты… черт.

Он кладет руку на колено Рори, и я резко вдыхаю, гадая, оттолкнет его Рори или нет. У нее есть на это полное право. Но она ничего не делает. Просто смотрит на него.

– Я так много хочу тебе сказать, Рор. Я очень хочу кое-что объяснить… Все исправить. Сделать так, чтобы у нас все было хорошо.

Рори открывает рот и, не произнеся ни звука, снова закрывает его, в ее глазах недоумение.

Нейт хмурится. Он явно надеялся на более эмоциональную реакцию. Какой-нибудь знак, что его жест в конечном счете будет встречен взаимностью. Но Рори, должно быть, шокирована нашим появлением, заявлением Нейта. Едва ли не впервые за время нашей дружбы я не могу понять, о чем она думает. Они с Нейтом были вместе очень долго. Практически всю нашу взрослую жизнь. Но его настигли невероятно дерьмовые времена – и, если кратко, он напортачил.

Мы все совершали ошибки. Порой весьма серьезные.

Но он – любовь всей ее жизни. Теперь Рори примет Нейта обратно, не так ли?

Рори выпивает половину напитка залпом и складывает руки на коленях.

– Я правда не понимаю. Не понимаю, почему Джиневра… почему она хотела…

– Для нас это тоже загадка, – признаю я.

Шесть недель назад я согласилась на несколько бесед по Zoom с эксцентричной писательницей – она сидела по ту сторону экрана со своими пышными пурпурными волосами и макияжем, как у Кардашьян, и задавала мне бессмысленные вопросы. Она хотела, чтобы я вспомнила все случаи, когда видела, как Рори плачет. (В общей сложности это было лишь однажды, когда нам было за двадцать. Врач диагностировал проблемы с памятью у Анселя как начало болезни Альцгеймера. Затем последовала серия плохих новостей: сначала сканирование мозга выявило наличие бляшек средней и тяжелой степени, а затем генетический тест показал, что ряд факторов влекут за собой стремительный прогресс заболевания. Потом Джиневра спросила меня, могу ли я, исходя из своего опыта работы модным стилистом, высказать мнение о том, какая цветовая палитра оптимальна для Рори – зимняя, весенняя, летняя или осенняя. Я ответила, что не придерживаюсь этой старомодной модели, но если бы придерживалась, то Рори явно подошла бы осенняя. Хотя, возможно, теперь, с новыми светлыми прядями, она больше похожа на весну.

Тем не менее несмотря на то, что я провела несколько относительно безболезненных бесед с Джиневрой, я была потрясена, когда она позвонила пару недель назад, предложила эту поездку и сообщила, что Нейт и Макс тоже будут в ней участвовать.

– Но мне показалась, что это будет веселое путешествие, Рор. – Я думаю, как бы поделикатнее сказать о другом. – Ты только что через многое прошла. А это означает, что мы снова вместе вчетвером. Даже если в нашей жизни что-то изменилось, мы по-прежнему любим друг друга. Это ведь само собой разумеющееся, верно?

Я смотрю на Рори, ожидая подтверждения, но она молчит.

– И как часто нам удается побыть вместе? Одни в Мичигане, другой в Лос-Анджелесе. А ты… кстати – сейчас ты в Италии. Ты ведь не останешься в Италии, не так ли?

Рори слегка пожимает плечами.

– Понятия не имею. Не то чтобы… Меня больше ничто не связывает с Лос-Анджелесом. – Она не смотрит на Нейта, но по тому, как подчеркнуто она это произносит, становится ясно, что намек для него. – Я знаю, что хочу проводить гораздо больше времени в Мичигане, по крайней мере из-за папы.

Я киваю, переваривая это. В Мичигане из-за Анселя, не из-за меня или Макса. Я знаю, Рори не хотела меня обидеть, но мне больно, возможно, еще больше из-за того, что я сейчас переживаю. Мне еще предстоит принять решения, которые будут иметь серьезные последствия не только для меня, но и для всех нас.

Но пока я выбрасываю все это из головы.

– Ну, помимо того, что я приехала сюда повидаться с тобой, это все еще бесплатная роскошная поездка. Как же нам было отказаться?

Рори, наконец, улыбается.

– Даже Максимиллион получил бесплатную поездку?

– Ты же меня знаешь. – Я чувствую улыбку Макса спиной, это вызывает неожиданный прилив ярости. – Не могу устоять перед халявой. Мы слышали, что ты в люксе «Рим», – продолжает Макс. – Я занимаю «Стамбул». Твоему автору, должно быть, нравятся брат и сестра Ароновы. Остальным предоставлены купе для простых смертных.

Рори кивает, ее губы чуть кривятся в усмешке. Интересно. Она сердится на Макса, это очевидно. Я тоже зла на ее брата, по своим причинам. Но мне любопытно, почему злится она.

Она снова качает головой.

– Я правда не могу поверить, что вы все здесь.

Я прыскаю. Громко. Потом начинаю хихикать. Остальные тоже, но с гораздо меньшим энтузиазмом. Трудно удержаться от смеха, когда кто-то рядом смеется, – я поняла это благодаря реакции людей на мою странную привычку смеяться, когда мне некомфортно, когда я напугана или зла. По сути, я смеюсь в самые неподходящие моменты и, как правило, не над тем, что обычно находят забавным.

– Я тоже с трудом могу поверить, что мы здесь, – наконец говорю я, когда снова могу произносить слова.

Целый год я никуда не ездила, кроме конференции в Дубае два месяца назад. Но на это я подписалась, как сотрудник отдела продаж одного из самых быстрорастущих биотехнологических стартапов. Он называется Hippoheal: сочетание имени Гиппократа и слова heal – «исцеление». Наша вакцина от болезни Альцгеймера – первая, которую FDA[10] одобрило в ускоренном порядке, – приближается к фазе IIb[11] клинических испытаний. Успех предыдущих испытаний привлек к нам международное внимание, как и запатентованное нами устройство для обнаружения признаков болезни Альцгеймера, проявляющихся через дыхание, которое тоже проходит клинические испытания. Hippoheal – компания Макса. Детище Макса. Максимиллиона. Моего близкого друга с детства. Моего босса. Почти брата.

С тех пор, как я познакомилась с Рори, а затем и с Максом, я знала, что он втайне влюблен в меня. Однажды пьяной ночью в колледже он признался в этом, и мы завалились в постель, как это показывают во взрослых фильмах. Откровенно говоря, это было чудесно. Наше взаимное влечение, нежность его объятий. Но это был Макс. После случившегося я не могла уснуть, мое сердце бешено колотилось от осознания, что все это значило. Утром я сказала ему, что слишком сильно люблю его, чтобы рисковать и начать встречаться с ним, что он мне слишком нужен, что я не смогу пережить, если мы в итоге расстанемся. Мы были слишком молоды, чтобы попытать счастья. В конце концов, Макс, Рори и Ансель – единственная семья, которая у меня в действительности есть.

Однако иногда – по правде говоря, часто – я пересматривала свою позицию, каждый раз, когда огонек надежды оборачивался пеплом после очередного прохладного свидания. Скажем все как есть – после того, как меня отвергал очередной мужчина. Хотя я знаю, что на самом деле это из-за моих внутренних установок. Как однажды сказал мне мой психотерапевт, когда я привлекаю эмоционально недоступных мужчин, я должна обратить внимание на те части себя, которые спрятаны глубоко внутри. И если проанализировать то, как я росла, все становится ясно. То, что я видела в любви, не было чем-то привлекательным. Это были крики, обман и азартные игры. Я запирала дверь, залезала под одеяло с затычками для ушей и поедала глазурь, купленную в супермаркете на деньги, которые мама иногда давала мне на продукты. (Давайте проясним – она не пекла мне торты на день рождения.)

Я никогда не была девушкой, мечтающей стать матерью. Мои яичники не начали «вопить» в тридцать лет. Полагаю, моя настоящая неблагополучная семья сыграла в этом немалую роль. Но я всегда обожала Макса и думала о нем в романтической перспективе, возможно, в последние годы больше, чем когда-либо. Он мягкий, успешный, невероятно надежный. И теперь он преисполнен уверенности, которой у него не было, когда мы были детьми. Возможно, это часть взросления, которая приходит с годами, и, конечно, важную роль в этом сыграл его стремительный успех в бизнесе. Его карьера идет в гору. В последнее время у Макса была череда супермоделей. Подружки – тупые двадцатилетние выпендрежницы, если хотите знать мое мнение. Неудивительно, что они не вызвали у него интереса. До недавнего времени я была уверена, что могла бы заполучить Макса, если бы захотела, это была своего рода власть. Облегчение. Мой план «Б», который я всегда держала про запас.

Думаю, я надеялась, что однажды почувствую себя в достаточной безопасности, чтобы воспользоваться им.

На самом деле, чуть больше года назад Макс снова сделал шаг. Сказал, что ему нужна только я, что мы двое должны быть вместе и мне нужно с этим смириться. Впервые я задумалась об этом всерьез. Даже представила, каково это – иметь партнера, на которого можно по-настоящему положиться. Макс, замечательный Макс. Тот, кому я доверяла, тот кто действительно старался сделать меня счастливой, даже когда мир преподносил мне одни ужасы. Тогда Макс, не моргнув глазом, вызволил меня из небольшой финансовой передряги и даже великодушно предложил мне работу в своей растущей компании. Однажды я рассеянно нацарапала «Каролина Аронова» в своем блокноте и тут же решила поговорить с ним. Я помню, как была взволнована в тот день, представляя, как разворачивается наше будущее. Думая, что, возможно, мы действительно предназначены друг другу судьбой. Что нас, возможно, ждет счастливая жизнь. Представила, что это значило бы для Рори и Анселя. Но потом…

Потом произошло нечто неожиданное и ужасное.

Я чувствую, как мне сильнее сдавливает грудь.

План «Б» полетел ко всем чертям. Он оказался невыполним.

Мне больно, что Макс будет рядом со мной в этой поездке. Я чуть было не отказалась от нее. Но есть причины, по которым я этого не сделала, помимо веселья, игр, старых друзей и Тирренского моря.

– Ничего, что я здесь? – наконец спрашивает Нейт у Рори. Его голос срывается, в нем не чувствуется его типичной уверенности.

– Я не знаю, зачем ты здесь, – говорит Рори, делая большой глоток водки, а затем с такой силой ставит стакан обратно на стол, что напиток выплескивается через край. Румяный пожилой мужчина в отглаженном темно-синем блейзере и довольно нелепом берете с помпоном бросает на нас кислый, неодобрительный взгляд. Очаровательная итальянская пара лет сорока с небольшим, сидящая напротив – жена в колье от Bulgari в виде змеи, о котором я мечтаю, – похоже, просто забавляется этим зрелищем. Но Рори, кажется, никого из них не замечает, или ей все равно, что они обращают на нас внимание. – Серьезно, я действительно не понимаю, зачем вы все здесь.

Нейт вздрагивает. Рори отводит взгляд и сжимает мою руку.

– Я рада, что ты здесь, Каро, – шепчет она.

Мое тело расслабляется от ее прикосновения.

– Боже мой, детка. Я тоже. Нам столько всего нужно…

– Рор, я просто должен сказать тебе, чтобы внести ясность, потому что чувствую, словно хожу вокруг да около… – Нейт сцепляет руки на коленях и крутит свои большие часы с серебряным циферблатом на черном кожаном ремешке. – Я действительно сожалею, что расстался с тобой. Для меня это было безумное время. – Он закатывает глаза, вспоминая. – Я чувствовал себя идиотом, таким… я не знаю. Ты знаешь, каково мне было, когда…

– Тебе тоже известно, каково было мне, – парирует Рори, не обращая внимания на еще один хмурый взгляд мужчины в берете и его невнятное замечание, которое я не разобрала. Тем временем другие наши соотечественники в поезде бросают в нашу сторону любопытные взгляды; ситуация начинает привлекать всеобщее внимание. Группа скандинавов шепотом выражает удивление, глядя поверх бокалов с шампанским, а эффектная индианка в шелковом платье ярко-оранжевого цвета с идеально прямой, как у манекенщицы, спиной, недовольно цокает языком.

– Рор. – Я киваю в сторону наших зрителей, и Рори, кажется, приходит в себя и замечает, что все взгляды устремлены на нас.

– Ой. – Ее лицо все еще покрыто пятнами и пылает, и она тихо шипит. – Знаешь что, Нейт? Не то чтобы для меня все было солнечно и радужно. Я потеряла работу. Потом я потеряла тебя. И это еще не все. Я потеряла… – Она смотрит на свои руки и замолкает.

Что потеряла? Это так непривычно – не слышать, как фразы эхом отдаются в моей голове, прежде чем слететь с губ моей лучшей подруги.

– Может, поговоришь со мной? Хотя бы дашь шанс все объяснить? – спрашивает Нейт.

– Я… я не…

– Ciao[12]! – Внезапно перед нами появляется мужчина, думаю, примерно нашего с Рори возраста. Или чуть старше, как Макс и Нейт. Лет тридцати с небольшим, наверное. Он высокий и загорелый, с теплыми карими глазами, темными вьющимися волосами и легкой небритостью. В нем ощущается уверенность и очевидное обаяние, и еще особая мягкость. В этом человеке есть нечто, напоминающее мне Анселя Аронова. Я чувствую в нем сострадание и доброту. Словно он из тех людей, кто готовит малиновые блинчики, когда вам грустно, а потом рассказывает замечательные сказки на ночь, чтобы поднять вам настроение.

– Ciao, – медленно произношу я, но мужчина пристально смотрит на Рори, и я замечаю, что она точно так же смотрит на него в ответ. Смотрит так, словно знает его.

– Габриэль, – бормочет Рори, и в ее тоне, по неясным мне причинам, слышится нечто грубое. – Что, черт возьми, ты здесь делаешь?

Глава четвертая. Рори

Я нахожусь в чужой стране, где – пуф-ф! – внезапно появляются люди из моего прошлого.

Четко спланированные выступления, в которых я не принимаю никакого участия.

– Почему ты здесь? – спрашиваю я снова, чувствуя в груди неконтролируемый приступ гнева.

– Меня прислала Джиневра. – Он разглаживает лацкан своего великолепного бежевого льняного костюма, сочетающегося с мокасинами цвета коньяка, и, несмотря ни на что, меня охватывает волна влечения.

Тем не менее я сохраняю невозмутимый вид.

– Я так и подумала.

Габриэль – адвокат Джиневры, разумеется, она послала его сюда, но почему?

– Ну… – Габриэль неловко переминается с ноги на ногу. – Scialla[13]. Все в порядке, Рори. Успокойся.

Мой гнев усиливается. Призывы успокоиться приводят к тому, что я готова взорваться. Однако я сдерживаюсь. В отличие от двух других Ароновых, я довольно хорошо умею контролировать себя.

– Вы, должно быть, Макс, Нейт и Кэролайн? – приветливо обращается Габриэль к моим спутникам.

– Так точно, сэр! – Если бы глаза Нейта могли метать молнии, они бы так и сделали.

– Да уж, вся команда в сборе, – усмехаюсь я, и мой сарказм звучит явственнее, чем мне хотелось бы. – Но я понятия не имею, зачем нас здесь собрали. Может быть, ты сможешь это прояснить?

Габриэль кивает.

– Прежде всего знайте: Джиневра хочет, чтобы эти три дня стали лучшими в вашей жизни. Она отправила меня сюда по двум причинам. Во-первых, потому что она составила маршрут для вашей поездки. Ей важно, чтобы это было идеальное времяпрепровождение. Чтобы вы увидели захватывающие достопримечательности и отведали самые вкусные блюда, которые только могут предложить Чинкве-Терре, Рим и Позитано. Цена не имеет значения. Важно, чтобы вы были довольны обслуживанием в поезде. Чтобы купе вам понравились. Чтобы…

– И она не могла просто отослать фотокопии этого волшебного маршрута одному из здешних сотрудников? – перебивает Нейт. Это справедливый вопрос, но его ревность очевидна, как и явная настороженность по отношению к этому человеку – мужчине, которого он не знает, но которого, как он понимает, знаю я. Что ж, так ему и надо. Возможно, я стала более одухотворенной и спокойной, но, честно говоря, в ревности Нейта есть нечто, приносящее удовлетворение. Хотя его присутствие здесь – его потенциальное желание вернуть меня – поражает.

Нейт не осознает этого, но его ревность к этому мужчине, на самом деле, не имеет под собой оснований.

Я познакомилась с Габриэлем через Джиневру, когда, начиная с ней работать, подписывала целый ряд контрактов. Затем наши пути пересеклись, когда я поселилась в Трастевере,[14] в квартире, снятой для меня в доме, где он жил и был управляющим. Однажды мы оказались рядом внизу в баре во время ланча, где я сидела, склонившись над путеводителем. Мы решили вместе поесть пиццу и разговорились. Габриэль рассказал, что женился в тридцать лет – редкость для итальянцев, которые обычно остепеняются гораздо позже. Он объяснил, что не был типичным mammone – маменькиным сынком, который продолжает жить в родительском доме, будучи взрослым мужчиной. Конечно, он любил свою мать, старался раз в две недели приезжать к родителям за город на il pranzo della domenica – священный семейный воскресный обед. Но ему не нужна была помощь матери в быту. Чтобы она стирала, – он поморщился, – или готовила, он прекрасно справлялся сам. А после развода, когда его бывшая жена сбежала в Австралию со своим новым другом, он в одиночку воспитывал дочь Кьяру. В тот момент я поняла, как много всего свалилось на Габриэля и как сильно он старался быть на высоте. И у него получалось. А еще я тогда подумала, что он очень сексуальный. Он мне сразу понравился, судя по трепету у меня в животе. Было странно и непривычно думать, что симпатичным может быть не только Нейт, и даже смотреть на мужчину, который не был Нейтом, казалось странным.

После того ланча Габриэль предложил показать мне не слишком популярные среди туристов уголки Рима. Я согласилась. Он познакомил меня с Mercato Testaccio[15], где я попробовала горячий сэндвич с рубцом (невероятно вкусный), отвел на Авентинский холм, где мы заглянули в знаменитую замочную скважину, откуда открывается невероятно живописный вид на город. Габриэль знал, что я переживаю из-за расторгнутой помолвки и просто ищу легкости и веселья. И все было легко и весело, пока Габриэль не признался, что у него появились чувства ко мне и он настроен на большее. Я, конечно, понимала. Мы расстались друзьями, хотя полагаю, вы никогда по-настоящему не узнаете, что человек думает о вас после того, как вы вроде бы встречались.

– Что ж, считай меня своим консьержем, – Габриэль улыбается, и я вспоминаю, какая искренняя у него улыбка. Как ни странно, я ему доверяю.

– Кто присматривает за Канноли? – интересуюсь я.

Если вы хотите узнать, что из себя представляет Габриэль, вам достаточно истории о его собаке Канноли – ужасающе уродливой дворняжки. Канноли нервный и требовательный, он повсюду писает и не перестает лаять. Его четыре раза брали в разные семьи, и каждый раз отказывались. Они не могли с ним справиться, хотели собаку поласковее. Собаку попроще. И только Габриэль увидел нечто привлекательное в обиженном и капризном Канноли. Он говорил мне, что никогда не откажется от этого пса, даже несмотря на то, что тот порой сводит его с ума, потому что Канноли нужна семья, которая останется с ним навсегда.

Габриэль улыбается.

– Признаюсь, это была самая сложная часть поездки. По крайней мере, с точки зрения логистики. Он с Нино.

Ах, Нино – этот наш сварливый сосед сверху. Но он любит Габриэля, потому что тот всегда приносит ему рибболиту или стейк, утверждая, что случайно приготовил лишнего. Я знаю, это не так, он делает это намеренно.

Габриэль – юрист, управляющий недвижимостью, суперпапа, совершающий добрые дела. И красавчик. Не могу не упомянуть его внешность. – Полагаю, это означает дополнительную рибболиту для Нино, – говорю я, и мое сердце начинает колотиться заметно быстрее.

– Скорее, рибболиту на веки вечные. – Габриэль вздыхает, затем выражение его лица снова становится деловым. – Но послушайте, я собирался сообщить, что Джиневра не хочет, чтобы кто-то из вас за что-либо платил или беспокоился о выборе лучшего ресторана, идеальной панорамы. Она все спланировала по высшему разряду. Она хочет, чтобы это стало вашим самым прекрасным путешествием в жизни.

Я киваю, но все еще не понимаю. Даже близко не понимаю.

– А это – вторая причина. Она хотела, чтобы я передал это. – Габриэль открывает коричневый кожаный портфель и достает книги.

Мое сердце замирает. Это не просто книги, это та самая книга. Та, что обо мне.

Я вижу, что это не типографский экземпляр – нет замысловатой обложки и твердого переплета. На лицевой стороне просто напечатано – «Рукопись в переплете» и название – «Домик на озере».

Дрожь пробегает по моей спине. Я слышу вздох. Это Макс, его лицо становится поразительно бледным. Затем я перевожу взгляд на Каро, костяшки ее пальцев, сжимающих бокал, побелели. Даже плечи Нейта напряглись и приподнялись почти до ушей. Странно – все они, похоже, так же озабочены этой рукописью, как и я.

«Домик на озере». До настоящего момента я не знала, как она назовет роман. Название явно отсылает к нашему детству. Наш хлипкий домик на Орчард-Лейк – озеро, которое папа обожал, в районе которого он едва ли мог купить недвижимость, и все-таки сделал это. Первое, что я вспомнила, увидев это название, как у меня от ужаса подкашивались коленки, когда папа уговаривал меня прыгнуть в воду с нашего причала. Он сказал, чтобы я представила, что я дерево. Тук-тук. Он постучал по моим икрам. А теперь, Рори, одеревеней. После того, как дерево срублено, оно падает.

Папа хотел, чтобы я упала, и я упала, просто рухнула в воду. Я до сих пор помню, как мое тело ударилось о поверхность. Затем папины руки, обнимающие меня.

То, что, велев мне прыгать, он не держал меня, было характерно для папы. Он прожил тяжелую жизнь, полную трагедии. Эмигрировал из Советского Союза в США в поисках свободы, с большим риском и исключительно силой своего упорства и воли. Так что да, он всегда, всегда был рядом с нами, и был действительно лучшим отцом, какого только можно себе представить. Но нас с Максом воспитывали в понимании, что каждый из нас отвечает за себя сам.

Другими словами: тук-тук, одеревеней. Я должна была упасть, выплыть и спастись. А потом папа ждал меня с распростертыми объятиями. И я в избытке получала поцелуи, любовь и поддержку.

Вот только теперь он порой даже не понимает, кто я такая.

Могла ли Джиневра написать эту книгу о Мичигане?

Наш родной город на юго-востоке Мичигана, в пригороде Детройта, находится на расстоянии целого мира от родного для Джиневры Рима. Что вообще Джиневре известно о Мичигане? На самом деле я не так уж много рассказывала ей о своем родном штате. Насколько я знаю, она никогда раньше там не была. Джиневра попросила разрешения приехать лично, чтобы взять интервью у Макса, Кэролайн и папы. Но мне не понравилась идея навязывать близким людям многодневные собеседования. Они, конечно, могли бы согласиться на Zoom – это было разумно. В любом случае, предлагать папе общение с незнакомым человеком, учитывая его нынешнее состояние, было бы неправильным. Поэтому я вежливо отклонила просьбу Джиневры взять интервью у папы и сказала, что она может поговорить с остальными удаленно. Писательница приняла мое предложение без боя.

Сейчас я нервничаю, беспокоясь о том, что Джиневра, возможно, перенесла действие этой книги в мой родной город, тем самым осквернив его, эксплуатируя мои воспоминания. Я не предполагала такое развитие событий. Я была уверена, что она отправит меня на сафари в Зимбабве или в экспедицию в Арктику.

Нет. Этого не может быть. Джиневра не станет писать книгу о Мичигане. Она всегда предпочитала экзотические локации: Стамбул, Исландия. Даже Сибирь. Убийство в месте, изобиловавшим интригами, атмосферными и природными катаклизмами, чем более жестокими, тем лучше. Экстремальная жара, экстремальный холод. Крутые ущелья, чтобы прятать трупы. Такие уголки света, которые курирует ЮНЕСКО, привлекающие внимание путешественников по всему миру. Это особенность Джиневры.

Назвать ее писательский метод необычным будет сильным преуменьшением. В каждой новой книге в качестве главного героя она всякий раз использует реального человека. Добывает о нем информацию за солидное вознаграждение, копаясь в мельчайших подробностях прошлого, используя его подлинные переживания и травмы, чтобы создать вымышленную историю. Когда моя карьера рухнула, а Нейт разорвал нашу помолвку, она предложила мне поработать с ней. Сто тысяч долларов за несколько месяцев ответов на вопросы о моей жизни, частные детективы, изучающие мое окружение, психологические экспертизы и тому подобное. Плюс проживание и питание в Риме по полной программе. И, неожиданно, эта поездка на поезде, как дополнительный бонус.

Как только книга выйдет, мне также придется выступать с ней перед прессой. Это довольно просто. Я знаю, как вести себя перед камерой, несмотря на то, что меня все еще не покидает чувство стыда за мою сорвавшуюся карьеру ведущей новостей. Между тем, работая в новостях, я и познакомилась с Джиневрой. Я несколько раз брала у нее интервью о творческом процессе, о ее последнем бестселлере. Это было моим самым крупным достижением. Мы нашли общий язык, и чуть позже она предложила мне роль главной героини. Я никогда не думала, что способна на нечто подобное, но почему бы и нет?

Подписываясь на эту авантюру, я была уверена, что у меня нет никаких секретов, мне нечего скрывать. В моей жизни случались трудности, не обошлось без сожалений, но как и у всех, кто населяет нашу планету.

Так с чего бы мне возражать, чтобы Джиневра копалась в моей жизни? Беседовала с моей семьей и друзьями? Создала вымысел из моей правды?

Но столько всего произошло с тех пор, как я ответила согласием. Теперь я с тревогой смотрю на эту книгу, в которой рассказано… О чем? Как я в ней изображена? И еще более мучительное беспокойство: какие секреты скрыты на этих страницах? Какие послания таятся между строк или глубоко запрятаны в них? Раскрыла ли Джиневра…

– Джиневра хотела, чтобы у каждого из вас был экземпляр книги, – беззаботно произносит Габриэль, прерывая блуждание моих мыслей. – Она сказала, что больше всего на свете гордится именно этой историей.

Он раздает всем нам по толстому изданию. Никто не произносит ни слова. Нейт сжимает книгу в руках, на его лице отражается замешательство.

– Конечно, вы все внесли свой вклад. Согласились на интервью, согласились не подавать в суд, если Джиневра будет использовать в персонажах некоторые ваши черты. Это черновой вариант. Пока мы разговариваем, она все еще вносит окончательные правки. Она подумала, что это будет весело – для всех вас это станет опытом сближения. Тем не менее, она заранее приносит свои извинения. Один из вас должен умереть. – Он подмигивает. – В конце концов, она пишет детективы с убийствами.

Мое сердце теперь бьется в груди как барабан.

– Так ты приехал, чтобы рассказать нам о маршрутах и книгах?

– Ну и… – улыбка Габриэля кажется немного натянутой. – У Джиневры есть еще одно задание для Рори.

– Хорошо. – Я приподнимаю бровь, глядя на него. Боже, это странно! Притворяюсь, что мы не были вместе на Испанской лестнице пару месяцев назад, когда я ела джелато[16], положив голову ему на плечо, а солнце клонилось к горизонту, освещая терракотовые фасады площади Испании.

Габриэль хмурится и почти с извиняющимся видом протягивает мне конверт.

– Это письмо от Джиневры. Ты можешь прочитать его в своем купе, если хочешь. А потом я буду рад обсудить любые вопросы, которые у тебя возникнут.

Конверт обжигает мне кожу. Он пухлый, как будто в нем несколько листов бумаги. Что еще она может сказать мне, учитывая, что мы провели три месяца в обществе друг друга? Она, наконец, расскажет мне о… я имею в виду, она, наконец, откроет правду?

– У нее добрые намерения. – Габриэль пристально смотрит на меня. – Я правда так думаю, Рори.

Я киваю, внезапно ощущая, что силы покидают меня.

– Я прочитаю это позже.

– Ты присоединишься к нашей поездке, Габриэль? – спрашивает Нейт. – Будешь тусоваться с нами, пока мы катаемся по Италии? Ты же здесь не просто, чтобы привезти эти вещи?

– Да, я останусь с вами, – любезно говорит Габриэль. – Кстати, я со своей дочерью. Он жестом указывает на девятилетнюю девочку в круглых очках в розовой оправе, чопорно скрестившую ноги, потягивающую фанту из стеклянной бутылки.

Кьяра. Я, конечно, никогда с ней не встречалась, видела только мельком. Габриэль не стал нас знакомить, поскольку наши отношения не переросли в нечто серьезное. Но я много слышала о ней – какая она великолепная, развитая не по годам. Будущий гений. Из-за того, что она такая умная и ведет себя почти как взрослая, ей тяжело заводить друзей.

– Джиневра подумала, что мне будет приятно, если моя дочь будет со мной на время поездки. Она такая щедрая! Но, уверяю вас, вы нас даже не заметите. Я буду на заднем плане, просто чтобы быть уверенным, что все идет гладко.

– Она действительно кукловод, не так ли? – Нейт качает головой. – Джиневра Экс. Что это вообще за имя? Она родилась с такой фамилией? Экс. Так странно. Собрать нас всех здесь…

Габриэль хмурится.

– Я бы не назвал ее кукловодом.

– Правда? – Нейт оглядывается на нас, чтобы заручиться поддержкой. – Разве я не прав? Она зачем-то дарит нам эти непонятные книги! – Он взмахивает рукописью, и в его глазах вспыхивает что-то, чего я не могу разобрать. – Что мы должны сделать – расшифровать их? Разобраться, что правда, а что вымысел? Это все часть дьявольского плана – написать о нас, а затем бросить в этот безумный водоворот? – Нейт говорит с сарказмом, но его слова задевают за живое. Каков план Джиневры? Есть ли на самом деле вероятность, что она припасла нечто дьявольское?

– Ты ошибаешься. – Габриэль качает головой. – Ты очень оши…

– А что, если нет? – спрашиваю я, и меня внезапно осеняет. – Предыдущую книгу Джиневры разгромили. Я слышала, как она говорила об этом со своим пресс-агентом и с издателем. Последний главный герой, по мнению читателей, получился недалеким и никчемным. Она обеспокоена. Они обеспокоены, вся ее команда. Очень многое зависит от этого нового романа. Не является ли наше присутствие здесь, да еще с этими книгами, своего рода рекламным ходом?

– Нет! – восклицает Габриэль. – Уверяю, ты не права. У Джиневры действительно чистые намерения. Она…

– Она кукловод, – повторяет Нейт. – Чистые у нее намерения или нет. И я понимаю, почему ты, возможно, не разделяешь моего мнения, Габриэль. Потому что, если она кукловод, то это делает ее марионеткой и тебя.

– Нейт! – Теперь хмурюсь я. – Не груби. Он не пытается…

– Нет, – перебивает Макс. – Габриэль не марионетка автора, Нейт. Он не настолько важная персона.

Типичная деликатность Макса.

Макс машет рукой Габриэлю.

– Без обид, чувак. Я просто пытаюсь сказать, что это мы марионетки Джиневры.

Я думаю об этом. Мы марионетки Джиневры? Неужели, в конце концов, именно в этой роли я была последние несколько месяцев? Я принимаю участие в этом странном, очень странном путешествии. Моя жизнь разбилась вдребезги и теперь необъяснимым образом снова предстает передо мной, вся в осколках. Возможно, бутылочка клея, вложенная мне в руки, поможет мне склеить ее части обратно, если я захочу.

Хочу ли я этого? Я не имею ни малейшего понятия. В любом случае, я пока не могу даже думать об этом, по крайней мере до тех пор, пока не уединюсь в своем купе и не прочитаю письмо и книгу. Мои мысли путаются в голове, не давая мне добраться до правды.

Макс откидывается на спинку дивана, и его губы изгибаются в улыбке.

– Знаете что, ребята? Давайте оставим Габриэля в покое. Итак, писательница хочет заплатить за то, чтобы мы насладились Италией? Что ж, давайте просто насладимся Италией. Прошла целая вечность с тех пор, как у меня был отпуск. Мне пришлось изрядно повозиться, чтобы добраться сюда в такой короткий срок, и Каро и Нейту тоже. К тому же, когда у нас еще будет отпуск, не говоря уже о том, чтобы мы собрались все вместе? Так что я, например, не жалуюсь на спектакль, который устроил твой автор, Рор. – Макс поднимает бокал. – Если мы собираемся быть марионетками, ребята, то давайте выпьем за то, чтобы наслаждаться вдоволь!

Глава пятая. Макс

Рори сидит напротив в вагоне-ресторане, поглощенная своим блинчиком с начинкой из артишоков с сельдереем. Ее взгляд едва касается моего. Она явно злится на меня, и я понятия не имею почему.

Незнание, мучительное незнание…

Она понимает, что для меня это мучительно, и все же неторопливо и аккуратно разрезает блинчик, намеренно не объясняя мне, что я сделал не так. Медленно подносит вилку ко рту. Жует, черт возьми, жует…

Я сминаю пальцами льняную салфетку, лежащую у меня на коленях, стараясь сдержать свой гнев, пытаюсь, пытаюсь.

– Почему ты злишься на меня? – наконец спрашиваю я.

Ладно, может, я и выкрикиваю это.

Звон столовых приборов, шум разговоров, неторопливые движения официантов, подача блюд – все это немедленно прекращается.

– Макс. – Каро прижимает пальцы к вискам, явно смущенная моей короткой вспышкой. Она такая, наша Каро – идеальная. Строгая. Одна из многих вещей, которые мне в ней нравятся, это то, что Каро, мисс Хорошие Манеры, иллюстрация главного жизненного правила Аронова: лучше беспорядок, чем совершенство.

– Извините, извините! Scusi! – Я улыбаюсь посетителям справа от меня, пожилой паре, которая прикладывает салфетки ко рту, а их глаза излучают осуждение. – Рор, ты знаешь, что сводишь меня с ума?

– Я вовсе не собиралась сводить тебя с ума. – Ее спокойный, уверенный тон выводит меня из себя еще больше. – Мы поговорим позже. Когда я буду готова. Наедине. Хорошо? Пожалуйста, успокойся.

– Значит, ты все же злишься на меня. Почему? Что я такого сделал? Что я, по-твоему, сделал?!

Она ничего не говорит. Продолжает все так же молча жевать.

Я пробую снова.

– Почему ты меня игнорировала? Папе бы не понравилось, что ты объявила мне бойкот.

Рори хмурится.

– Не втягивай в это папу. Он и так уже замешан.

Она злится и на папу? Какого черта?

– Я не понимаю, что это значит.

Она кивает, не вдаваясь в подробности.

– В любом случае, в этом поезде именно ты меня удивил.

– Твой автор должен был бы удивить тебя больше.

– Моего автора, – многозначительно говорит она, – нигде не видно.

На этом мы замолкаем.

– Ты другая, Рор. – Я качаю головой. – В тебе появилось что-то необычное.

К моему удивлению, она не обижается, не возражает, что она такая же, какой была всегда, что снова будет на высоте в качестве ведущей новостей, что мы еще это увидим.

– Я чувствую, что наконец-то достигла Дзена, – вот и все, что спокойно произносит она.

– Дзена? – Не думаю, что это слово когда-либо слетало с уст моей сестры. Это прямо противоположно тому, как нас воспитывали: опаляй землю своими страстями. Оставляй свой след. Упорно работай. Отдай этому все, что у тебя есть. Не сдавайся. Никогда не сдавайся.

– Да. – Ее глаза буквально светятся искренностью. – Дзена. Будто я снова могу дышать.

– А раньше ты не могла дышать?

– Нет, я не могла, то есть не совсем. Я никогда не останавливалась, чтобы посмотреть на листья…

– Листья? – Я, видимо, чего-то не улавливаю.

– Листья? – Кэролайн смеется, прикрывая рот рукой. – Прости, Рор.

Тем не менее, ее смех становится громче.

Я замечаю, как Нейт выгибает бровь, прислушиваясь к разговору.

– Да, листья. – Как всегда, глаза Рори напоминают темно-зеленую, блестящую поверхность озера, у которого мы выросли. – Ты знаешь, как листья колышутся на ветру? У меня никогда не было времени на них посмотреть.

– На что посмотреть? – Нейт качает головой, его вилка зависает над тарелкой с уткой магре и пюре из красной капусты. – Извини, я не понимаю, Рор. На что там смотреть?

Глаза Рори расширяются.

– О, на многое! Можно всю свою жизнь наблюдать за ними, но так ничего и не увидеть.

– Действительно? – Я пытаюсь изобразить заинтересованность и поддержку, одновременно пиная ногу Кэролайн под столом.

– Да! Попробуй! Ты никогда не будешь чувствовать себя таким счастливым, как в момент наблюдения за листьями на ветру. Подожди пять минут, и кончики твоих пальцев станут чуть теплыми. Десять минут, и ты почувствуешь покалывание во всем теле. Это твоя душа. Клянусь, ты почувствуешь, как она оживает внутри тебя. Попробуй, Макси!

Макси. Слава богу, она не может ненавидеть меня, если все еще зовет Макси.

– М-м, я обязательно так сделаю. – Я отпиваю водки.

– Она сошла с ума, братан, – шепчу я Нейту, когда Рори отворачивается.

Нейт не улыбается; его плечи приподнимаются почти виновато. Черт. Я знаю, он хочет вернуть мою сестру, но он должен признать: она свихнулась. Нам следовало вмешаться раньше. Хорошо, что мы приехали сюда вовремя. Нам нужно вернуть Рори к нормальной жизни. Пусть она снова рассылает резюме. Если она не хочет возвращаться в Лос-Анджелес, ей не обязательно это делать. В Детройте ей будет проще, там она будет рядом со мной, Каро и папой. Если понадобятся деньги для старта, я одолжу их ей. Черт, я могу их просто отдать. Я с радостью отдам их ей.

– Итак, – говорит Нейт.

– Итак, – вторит ему Каро. Затем она достает телефон, чтобы сделать несколько снимков. – Я должна была вспомнить об этом до того, как мы приступили к еде.

– У меня такое чувство, что в этой поездке будет нетрудно найти живописные места. – Рори улыбается.

Каро вздыхает.

– Я знаю, просто стараюсь не забывать про инсту.

– Да? – Рори хмурится. – Ты все еще пытаешься расшириться? Или стало меньше… Я имею в виду, что, возможно, сейчас ситуация с подписчиками и прочим не так сильно давит на тебя?

Я вздрагиваю, потому что прекрасно понимаю, что пытается сказать моя сестра, и я уверен, что Каро тоже догадывается. Разве важно, что у Каро всего шесть тысяч подписчиков теперь, когда у нее есть работа? Замечательная работа в моей компании. Тем не менее, она пытается создать свое комьюнити и занимается этим более десяти лет.

– Для меня это так же важно, как и раньше. Я все еще хочу… Наверное, я не знаю, чего именно я хочу. Но я понимаю, о чем ты говоришь. В некотором смысле, работая с Максом… – Взгляд Каро скользит по мне. – Да, конечно. Это немного снимает напряжение. Я просто… мне нравится публиковать свои наряды и поездки. Как бы банально это ни звучало.

– Это не звучит банально! У тебя потрясающе получается. – Рори с нежностью смотрит на нее.

– Это правда. Hippoheal тоже повезло, что у него теперь есть ты. – И я искренне верю в это. – Я ничего не смог бы добиться без Каро – ни в бизнесе, ни в жизни. Мое сердце, как всегда, бьется чаще, когда я смотрю на нее, такую красивую в мягком свете люстр в форме тюльпанов.

– Да. – Каро улыбается, но видно, что это дается ей с трудом. – Я имею в виду, может, мне стоит полностью отказаться от идеи стать инфлюэнсером. Не знаю. Поколение Z, подруга. Они просто другие. Я выгляжу как динозавр, когда пытаюсь запустить TikTok. Моя миллениальская пауза[17] длится почти час.

– Твоя что? – спрашиваю я. Иногда, слушая Каро, хочется тайком заглянуть в толковый словарь.

– Неважно. – Она машет рукой. – Мои узкие джинсы вышли из моды. Я выгляжу больше как пожилой рыбак в широкополой шляпе, нежели как Хейли Бибер[18]. Возможно, пришло время признать, что вся эта затея с соцсетями на самом деле не удалась.

– Нет, – произносит Рори с большей горячностью, чем я ожидал. – Ни за что. Ты не можешь воспринимать это как неудачу. Ты должна смотреть на это так, будто ты на пути к успеху.

– Сама придумала? – интересуюсь я, намереваясь использовать эти фразы на мотивационном собрании команды.

– Кажется, где-то слышала.

Каро сухо смеется.

– Спасибо за поддержку.

Они с Рори прижимаются друг к другу. Я чувствую, как у меня внутри разливается тепло. Это самое важное. Быть рядом с ними. Эти трое – самые близкие мне люди на всем белом свете, не считая папы. Я так рад, что все согласились приехать. Нам это было нужно. И у поездки есть потенциал – Нейт и Рори, возможно, снова будут вместе.

Может, у нас с Каро тоже наконец-то все наладится.

– Итак, Рор, – улыбается Нейт. – Хочешь узнать все сплетни, которые ты пропустила?

Рори не улыбается, видно, что она еще не слишком оттаяла.

– Конечно, – отвечает она без энтузиазма.

Улыбка Нейта слегка увядает, но, надо отдать ему должное, он продолжает стараться.

– Тут Максимиллион, – Нейт указывает на меня и подмигивает, – заявил, что целую вечность не был в отпуске. Рор, знаешь, чем твой брат занимался несколько недель назад?

Я краснею.

– На самом деле это было два месяца назад.

– Нет, не знаю, и чем же? – Рори кажется заинтересованной не больше, чем если бы Нейт упомянул, что сменил марку зубной пасты.

– Катался на яхте с Jay-Z[19].

– Я не катался на яхте с Jay-Z, – поправляю я Нейта, не в силах скрыть нотки гордости в своем голосе. – Я прилетел в Сен-Тропе на пять дней на встречу с одним из наших инвесторов. Jay-Z, правда, был на той яхте. Но я уже много лет не был в настоящем отпуске…

– Ты получил деньги? – спрашивает Рори.

– Он получил чертову уйму денег, – тихо говорит Каро.

– Я заработал. Я имею в виду, мы заработали. Компания.

– Вау. Поздравляю! – произносит моя сестра, но я замечаю, что улыбка у нее усталая и не отражается в глазах. – А что насчет вакцины? Она уже близка к…

– Ближе, – вмешивается Каро, прежде чем я успеваю ответить. – Но до полного одобрения еще несколько шагов. После второго этапа мы перейдем к третьему, а потом еще…

– Но скоро, – перебиваю я. – Я очень оптимистично настроен. Новые испытания проходят успешно.

– А папа… что насчет…? Я имею в виду, сможет ли он..?

В конце концов, это ключевой вопрос, не так ли? Вопрос, который не дает мне покоя ни днем ни ночью. Подействует ли вакцина на папу?

Успеет ли он получить ее вовремя? Дело в том, что у папы разновидность болезни Альцгеймера, которая более устойчива к обычным методам лечения. Конечно, он принимает нужные медикаменты, а также еженедельно проходит процедуры магнитной стимуляции нейронов в коре головного мозга, но замедлило ли это течение болезни? Лишь незначительно.

Несколько лет назад папа участвовал в испытаниях другой вакцины от болезни Альцгеймера, в то время, когда я все еще был погружен в исследования, которые позволили бы нам создать нашу. Пока я продвигался вперед так быстро, как только было в человеческих силах, исследуя и разрабатывая формулу, собирая команду, папа получил возможность опробовать вакцину, ныне несуществующую. Мой метод в чем-то схож, тоже нацелен на комплекс белков в мозге, распад которого происходит с возрастом и катализирует заболевание. Оба метода могли быть использованы для предотвращения заболевания, но, что наиболее важно, для его лечения: обратить вспять потерю памяти и образование бляшек. Но вакцина, которую получал папа, была запрещена из-за побочных явлений. Папа был одним из почти шести процентов участников испытаний, у которых развился менингоэнцефалит – воспаление оболочек мозга.

Он мог умереть. На самом деле, он чуть не умер.

Именно поэтому его врачи единодушно заявили, что впредь ему категорически противопоказано участвовать в испытаниях. Однако, как только наша вакцина будет одобрена FDA, это будет совсем другая история…

Так что время имеет решающее значение, в буквальном смысле.

– Мы надеемся, – наконец говорю я. – Мы надеемся, что папа успеет ее получить вовремя. Это все… Я работаю над этим. – Я чуть не добавляю: практически всю свою сознательную жизнь.

– Знаю. – Рори смягчается, и мне кажется, что возникшее между нами непонимание исчезает. – Как он?

Я пожимаю плечами.

– Думаю, как раньше. Более или менее.

– Но…?

Я понимаю, что она хочет знать подробности. О том, что он больше не может бриться. Теперь я делаю это за него. С ним круглосуточно находится помощница, его медсестра Сюзетта, но я предпочитаю сам заботиться о некоторых мелочах, когда навещаю его, а это происходит почти каждый день. Действительно ли моя сестра хочет знать, что папа иногда переходит на бессвязный лепет, говорит о вещах, в которых нет никакого смысла? Что ему сейчас трудно ходить самостоятельно? Что он часто замолкает на полуслове, а затем переходит на взволнованный русский, который он изучал в школе, хотя жил на Украине. Но я не понимаю его, потому что он никогда не учил нас русскому. Эмигрировав в Америку, он испытывал лишь одно желание – быть американцем.

Действительно ли Рори хочет знать, что недавно спросил Сюзетту, не ее ли я сын?

– Ему становится хуже. Ты действительно хочешь это услышать?

– Но он узнает тебя, – вставляет Каро, бросая на меня хмурый взгляд. – Рор, все не так плохо, как говорит твой брат. Часто, когда я навещаю его, он по-прежнему восторженно восклицает: «Кэролайн!» со своим невероятным акцентом. Никогда в жизни я не чувствовала, что кто-то настолько рад меня видеть, как Ансель Аронов. А его объятия? Он по-прежнему дарит крепчайшие, самые крепкие и долгие объятия.

Она улыбается, правда, грустной улыбкой. Иногда я забываю, что наш папа – единственный отец, который был у Каро. В последнее время она видится с ним чаще, чем с Рори, хотя надо отдать сестре должное – она прилежно навещала его раз в шесть недель, когда жила в Лос-Анджелесе. Сейчас, уехав в Италию, Рори часто звонит, как рассказывает Сюзетта.

Она морщится.

– После этого путешествия я собираюсь съездить в Мичиган и повидаться с ним.

– Я знаю, ему бы это понравилось, – говорю я. – Но, послушай, он хотел, чтобы ты жила своей жизнью. Он всегда хотел, чтобы мы жили своей жизнью.

– Тебе легко говорить. Ты видишь его постоянно.

Я пожимаю плечами.

– Я думаю, мы сами делаем свой выбор.

– Хотела бы я жить в мире со своим, – шепчет Рори.

– Может, ты переедешь в Мичиган?

– Черт, нет. Извините, ребята. Извините. Но нет.

– Понял. Нет так нет. – Я пытаюсь произнести это легко, но чувствую, как что-то сжимается у меня в груди. – Мичиган всегда был похож на слишком тесный ботинок, – говорю я, повторяя фразу, которую она произносила когда-то. В моем тоне звучит сарказм, который я не в силах подавить.

Я тоже мог бы уехать из Мичигана после университета. Массовый исход студентов в Чикаго, в Нью-Йорк, в Лос-Анджелес – обычное явление. Но, когда я учился в аспирантуре, у папы начались проблемы с памятью. Я решил остаться. Переключиться на исследования болезни Альцгеймера. Пустить корни в Детройте. Хотелось верить, что город возродится, в том числе и благодаря моей компании.

Мечты Рори перенесли ее через всю страну в крупные новостные агентства Лос-Анджелеса. Это оправданно с точки зрения карьеры, но, возможно, ей просто не хотелось наблюдать папино «падение» из первого ряда…

Я понимаю это, и иногда меня это возмущает. Но я никогда не пожалею, что остался.

Особенно потому, что сейчас я на пороге спасения папы. Если наша вакцина сработает – а она сработает! – это сможет в какой-то степени обратить его болезнь вспять. Снова сделать его человеком, способным функционировать в обществе. Даже если это не избавит от недуга окончательно и у нас просто будет больше светлых промежутков, больше осознанных моментов, это будет означать, что все, чему я посвятил себя, все, чем я пожертвовал, того стоило.

– Итак, что у нас намечено на завтра, ребята? – спрашивает Нейт.

– Да, давайте ознакомимся с этим необычным маршрутом. – Я пробегаю глазами по скрепленным листам бумаги, которые раздал Габриэль. – Поход по Чинкве-Терре. Затем обед в Вернацце и отдых на море в Монтероссо.

– Я всегда хотела побывать в Чинкве-Терре, – говорит Рори. – Побродить по пяти городам. Считается, что это одно из самых потрясающих мест на планете.

Я впервые в Италии. В детстве мы редко путешествовали, и, конечно, только внутри страны, а моя взрослая жизнь включала в себя ненормированный рабочий день и очень мало выходных.

– Звучит потрясающе, но мне все это кажется каким-то греческим.

– Ты хочешь сказать, итальянским. – Каро крутит на пальце кольцо «пантера» от Cartier. Оно совсем новое. Больше двадцати тысяч долларов, я посмотрел стоимость. Самое дорогое золото, украшенное изумрудами.

– Sì, signorina[20], – нарочито вежливо киваю я.

Каро не улыбается. Боже, мы все постарели и стали напряженными.

Внезапно Рори встает и говорит:

– Ребята, – Ее тон ясно дает понять, что она хочет уйти. Как известно, завершение общения – это не коллективное решение. Оно разваливается из-за того, кто уходит первым.

– Подожди! Останься! – слышу я свою мольбу и ненавижу себя за это, за то, что так сильно нуждаюсь в сестре, за то, что так подавлен ее настроением и пассивной агрессией. – Сначала нам нужно поговорить! Всему есть предел! – В моей груди вспыхивает гнев. Не по отношению к Рори, а по отношению ко всему вообще.

– Рор, нам тоже нужно поговорить, – вмешивается Нейт. – Пожалуйста.

– Рор… Нет, – тихо просит Каро. – Не уходи пока.

Рори поочередно оглядывает каждого из нас.

– Я… – Внезапно поезд дергается, и она пошатывается, но сохраняет равновесие.

Мы тронулись. Мы в пути.

В вагоне-ресторане раздаются аплодисменты, когда поезд медленно отъезжает от перрона. Даже мужчина в нелепом берете с помпоном поднимает бокал для тоста, хотя и не улыбается, но чокается с соседом, итальянцем, который сидел с нами в вагоне-баре вместе с женой. Сейчас он наклоняется к ней и проводит своей мясистой рукой по ее бедру. Они представляют собой очаровательную, красивую пару. Я вижу, что к ним присоединились двое элегантно одетых подростков с пышными волосами, которые заслуживают награду за то, что стали первыми за долгое время детьми, не уткнувшимися в свои смартфоны. Меня тянет к этой семье, словно сошедшей с обложки журнала, я, как всегда, стремлюсь к людям, которые, кажется, воплощают идеал семьи. Старые привычки и тому подобное. Когда ты ботаник, решивший, что ты совсем не крутой, трудно избавиться от этой инстинктивной реакции. Неважно, что ты стал уважаемым человеком, в какой-то степени ты всегда остаешься маленькой детской версией самого себя.

Внезапно раздается хлопок шампанского, и пьянящее всеобщее веселье становится громче. Я перевожу взгляд на Рори. Она слегка улыбается мне, и я чувствую, что эта улыбка словно легкий ветерок, разгоняющий всю паутину в моей душе. Я осознаю, как сильно взволнован, как в жизни все завязалось в самые сложные узлы, и только здесь, с людьми, которых я люблю больше всего на свете, не считая папы, я в конечном счете смогу расслабиться. Если Рори останется хотя бы на шампанское, то она, наконец, скажет мне, почему она злится, и я извинюсь, что бы это ни было – я не гордый. На горизонте маячит облегчение.

Управлять компанией, ставящей перед собой цель спасать человеческие жизни, – это стресс. Управлять компанией, которая оценивается восьмизначной цифрой и стремительно растет, – это стресс, неважно, что подобное заявление, вероятнее всего, не вызовет сочувствия. Тем не менее, я собираюсь это высказать, но не жаловаться, а скорее выдать нечто слащавое о смысле жизни. Все примутся вздыхать, но согласятся.

Не успеваю я открыть рот, как Рори отодвигает свой стул.

– Ребята, мне нужно… Я очень устала. Это был долгий день. Мне жаль. Увидимся завтра. Начнем с чистого листа, хорошо?

На мою голову словно выливают ведро ледяной воды, и мне вдруг становится очень холодно, когда моя сестра хватает свою сумочку, экземпляр книги Джиневры Экс и убегает, оставив нас всех вяло смотреть ей вслед. В итоге мы продолжаем есть и болтать, а сельская местность проносится мимо в лучах заходящего солнца – пшеничные поля, овцы и церкви, неожиданно появляющиеся за поворотом. В конце концов, мы отправились в путешествие всей жизни, так что нет смысла зацикливаться на том, что своим уходом Рори омрачила вечер. Еще вчера, находясь в Монако, мы также втроем ужинали в казино. Играли. Демонстративно веселились. Но все же именно Рори объединяет нас в четверку, и осознание этого факта застревает у меня в горле. Она – связующее звено, и теперь наш вечер – наша поездка – поставлена на паузу. Мы просто три идиота, которые ждут, когда она соблаговолит снова нажать «плей».

Моя сестра, дамы и господа, всегда, всегда была звездой шоу.

Глава шестая. Рори

Боже, мне пришлось уйти. Я задыхалась рядом с ними от осознания, что им всем что-то от меня требуется.

Широко улыбаясь, я клятвенно заверила Марко, что все просто замечательно, и наконец-то осталась одна. Не переодевшись, растянулась на кровати, на шелковых простынях. Рядом со мной лежит таинственное письмо от Джиневры, которое вручил мне Габриэль, и книга. Господи, эта книга!

Мое сердце сжимается, когда я представляю ее содержание. Нет, сначала письмо. Думаю, это все равно что срывать пластырь. Я просовываю палец под клапан и разрываю его, затем вытаскиваю несколько сложенных страниц. Первым в стопке простой лист бумаги в линейку. Предполагаю, что он вырван из тех желтых блокнотов, в которых Джиневра постоянно что-то пишет, снова и снова оставляя свою подпись на полях, как некоторые рисуют сердечки или объемные фигуры. Мне всегда нравилось, что ее канцелярия самая обычная, простая и непритязательная, без всяких монограмм, несмотря на все богатство, что у нее есть.

Я разворачиваю остальные листы. Это банковские выписки? Странно. Возвращаюсь к письму и вчитываюсь в беспорядочные каракули.

Рори!

Ты уже встретилась со всеми, кого я собрала в поезде. Прости, что вываливаю это на тебя, но я боялась, что ты не согласишься поехать, если я раскрою тебе свои планы. Пожалуйста, поверь мне, Рори! На самом деле, я всего лишь хочу подарить вам самое волшебное путешествие. Тебе, Максу, Каро и Нейту. Каждый из вас здесь по конкретной причине.

Я знаю, ты злишься на Макса из-за факта, который ненароком вскрылся благодаря мне. Он был ребенком, Рори, когда тебя удочерили, ему было всего четыре года. Он очень сильно любит тебя, помни об этом, как бы тебе ни было больно. Поверь, у меня тоже есть сестра. Видишь ли, я беседовала с Максом, собирая материал для этой книги. Мне совершенно ясно, что он любит тебя – готов умереть за тебя – точно так же как моя сестра отдала бы жизнь за меня, а я за нее. Отношения между братьями и сестрами самые прочные, самые долгие в нашей жизни. Постарайся насладиться этой поездкой с Максом и, в конечном счете, сгладить ситуацию.

Возможно, тебя больше всего удивило, что я пригласила Нейта. Пожалуйста, не сердись на меня. Поверь, у меня были веские причины сделать это. Он совершенно ясно дал понять, что все еще любит тебя. Что разрыв с тобой был самой большой ошибкой в его жизни. Рори, я стараюсь не вмешиваться в судьбы своих главных героев, но в твоем случае я почувствовала непреодолимое желание что-то сделать. За много лет я не раз сталкивалась с историями о потерянной любви. Люди, предназначенные друг другу, расстаются, и каждый в праведном негодовании уходит в вечное несчастье. Я не хочу подобного для тебя. Я хочу, чтобы у тебя была любовь всей твоей жизни. Люди совершают ошибки. Люди пугаются и прячутся в раковину, как улитки. Не позволяй гордости помешать твоей истории любви. Я умоляю тебя, Рори! Вылези из своей раковины и дай Нейту еще один шанс.

И, наконец, Кэролайн. Она твоя лучшая подруга. Однако тебе известно, что я глубоко погружаюсь в жизнь своих главных героев. Я интересуюсь всем. И нередко обнаруживаю секреты. Ты понимаешь, к чему я клоню? Я кое-что выяснила о Кэролайн, и, возможно, тебе не хотелось бы это знать. Но ты должна.

Кэролайн присваивает деньги компании твоего брата.

Я перечитала последнюю строчку еще раз, потом в третий, и сердце у меня подскочило к горлу. Что?! Ни за что на свете! Каро? Она бы никогда… Я отдала бы свою жизнь в ее руки. Я знаю ее с девяти лет. Письмо соскальзывает с моей ладони на кровать. Какое-то время я смотрю в темноту за окном, и в голове у меня возникает образ Каро за ужином: ее аристократический профиль, бледная кожа с едва заметными веснушками, кольцо, которое она крутит на пальце. Оно новое – это кольцо в виде пантеры от Cartier. Они безумно дорогие; я знаю это, потому что я тоже предпочитаю шампанское, имея ограниченный бюджет на пиво. Но, полагаю, на зарплату в Hippoheal Каро может позволить себе подобное украшение.

А может ли?

Кэролайн присваивает деньги компании твоего брата.

Я моргаю и качаю головой. Невозможно. Совершенно невозможно. Макс для Каро – это семья. К тому же он был влюблен в нее с тех пор, как мы были детьми. И она тоже любит его. Она бы никогда так с ним не поступила.

На самом деле, я была очень рада за подругу, когда Макс предоставил ей возможность работать в его компании. После колледжа Каро безуспешно пыталась реализовать свою любовь к моде и путешествиям, работая стилистом в Nordstrom, параллельно ведя блог в Instagram. Обычно она собирала ручную кладь со своими последними покупками, а затем отправлялась в необычные места, фотографируя наряды на фоне пирамид и пляжных пейзажей. В Гватемале, Бутане, Ливане. Я всегда восхищалась ее энергией, предприимчивостью, а может быть, и безрассудством. Однажды она путешествовала автостопом по Ливану только для того, чтобы добраться до полуразрушенного римского храма. Я считала, что ее фотографии вдохновляют и развлекают, но ее аккаунт так и не заработал по-настоящему. У Каро всегда были проблемы с деньгами, но, кажется, ее это мало волновало, в то время как для меня безопасность и достаток были главными целями в жизни.

Мы обе выросли в семьях с неустойчивым финансовым положением, и в то время, как Каро верит в то, что все наладится, я всегда чувствую, что у меня вот-вот все выйдет из-под контроля. Так оно и есть на самом деле.

Окончание работы у Джиневры означало, что теперь у меня больше нет источника дохода, и я улавливаю в груди знакомое щемящее чувство от того, что, хотя сейчас у меня все хорошо, в ближайшее время денежных поступлений не предвидится, и в скором будущем я могу оказаться у разбитого корыта. Каро, казалось, никогда не разделяла подобных страхов, предпочитая приближаться к нулевой отметке и даже влезать в долги, что я считала безответственным и беспечным. Однажды я одолжила ей две тысячи долларов, и у нее ушло несколько лет чтобы вернуть долг. Я думала об этом займе каждый день, беспричинно задаваясь вопросом, не сбежит ли она с моими деньгами, хотя тогда у меня их было достаточно, и я знала, что она справится с ситуацией. В конце концов, она все-таки выкарабкалась. Возможно, несправедливо возвращаться к тем временам, потому что сейчас Каро остепенилась, она создает что-то с Hippoheal, и это, наконец, может дать результаты. Прошли те времена, когда она собиралась в путешествие в последнюю минуту. Теперь она деловая женщина высокого полета, в шикарном розовом льняном костюме и белых солнцезащитных очках «кошачий глаз», совершает международные деловые поездки, в которых фоном служит небоскреб Бурдж-Халифа. И я подозреваю, она наконец-то заработала больше, чем когда-либо.

Она бы никогда не стала присваивать деньги Макса или кого-либо другого. Никогда. И, кроме того, знает ли Каро вообще, как это делается? Я, например, понятия не имею. Это звучит невероятно сложно. Каро, конечно, умная, но финансовые махинации? Это так неправдоподобно…

Я неохотно заставляю себя взять письмо и продолжить чтение.

Ты не захочешь в это верить, но я приложила доказательства. Банковские выписки. Переводы – огромные переводы – от Hippoheal, которые никак не соотносятся с зарплатой или бонусами Кэролайн. Переводы осуществлялись через посреднические структуры. Габриэль объяснил, что довольно сложно совершить подобное преступление в одиночку. Возможно, в нем замешаны другие сотрудники компании. Будь осторожна, Рори! Я не стала сообщать об этом властям, потому что хотела, чтобы ты узнала об этом первой. Я хотела, чтобы за тобой было последнее слово, решение, как с этим справиться. Но ты ведь понимаешь, что обязана сделать, верно? Тебе нужно рассказать Максу. Должен быть способ исправить ситуацию без дальнейшего ущерба – заставить Кэролайн увидеть неправильность ее поступка, полностью признать свою вину и компенсировать похищенные средства. Чтобы компания Hippoheal вернулась в нормальное русло и смогла беспрепятственно выполнять свою важную миссию. Я была уверена, что ты захочешь сама разобраться в этом.

Прости, что сваливаю все в кучу в этом письме – и хорошее, и плохое. Искренне прошу прощения за то, что нагружаю тебя. Я бы не стала этого делать, если бы не была твердо уверена, что делаю это в твоих интересах. Несмотря на ситуацию с Кэролайн, я уверена, что у тебя получится замечательная и плодотворная поездка, особенно после того, как ты уладишь отношения с Максом и Нейтом. Впереди три роскошных дня, три дня, в которые сбудутся все твои желания. Это действительно так. Чего бы ты ни пожелала! Просто скажи об этом Габриэлю. Он все устроит.

И, пожалуйста, дорогая Рори, не беспокойся о своей карьере. Ты замечательный корреспондент и талантливый ведущий. У меня имеются связи, чтобы найти тебе другую работу – лучше прежней. Мы поговорим после поездки. На самом деле, я уже предприняла кое-какие шаги. Поэтому, пожалуйста, ни капельки не переживай о своих будущих средствах к существованию и о том, сколько труда ты вложила чтобы осуществить свои мечты. Они непременно сбудутся. Если ты этого еще не поняла, знай, я без колебаний поддержу тебя всегда и во всем.

У меня есть последняя просьба, которую, я надеюсь, ты выполнишь. Через три дня, когда «Восточный экспресс» прибудет в Позитано, я прошу тебя отправиться в Le Sirenuse, это лучший отель в городе. В ресторане при нем заказан столик на час дня. Пожалуйста, приведи остальных. Я не могу открыть, с кем вы там встретитесь, скажу только, что это сюрприз, ради которого стоит прийти.

Все может казаться непонятным. Вы можете усомниться в моих мотивах. Я обещаю, что в Le Sirenuse все станет ясно.

Я уверена, что все, о чем я прошу, очень важно. Ты, наверно, сердишься на меня. Вероятно, не просто сердишься. Но, пожалуйста, если можешь, думай обо мне как о своей доброй фее-крестной. В этом году тебе досталось. Эта поездка может решить все, что имеет возможность решения. Я надеюсь, что ты последуешь моему совету и позволишь этому случиться.

С наилучшими пожеланиями,

Джиневра Экс.

Закончив читать, чувствую, что у меня кружится голова, точно я катаюсь по кругу на одном из тех безумных ярмарочных аттракционов, не зная, где именно я приземлюсь, когда он остановится. Вся эта дурацкая поездка на поезде, а теперь еще и Кэролайн, присваивающая деньги компании Макса. Как такое вообще возможно?

Я просматриваю банковские выписки, приложенные к письму Джиневры, и в голове у меня все путается. Ладно, это счет Кэролайн в UBS, и первого числа каждого месяца… начиная с июня… мая… апреля… черт! Джиневра права. В течение почти года первого числа каждого месяца на счет Кэролайн, как по часам, поступало по сто тысяч долларов. Я просматриваю документы компаний с оффшорными счетами – и абсолютно не верю своим глазам. Если бы Кэролайн была финансовым директором, или директором по маркетингу, или даже директором по персоналу, это, возможно, было бы приемлемо для ежемесячной премии. Но она работает всего лишь в отделе продаж. Конечно, она продвигается по служебной лестнице; Макс всегда говорил, что она отлично справляется со своей работой. Однако я вижу, что на ее счет поступают и другие переводы, прямые, на сумму 12 666 долларов в месяц, что, должно быть, составляет ее месячную зарплату после уплаты налогов. Я подсчитываю в уме и прихожу к выводу, что 12 666 долларов в месяц, на мой взгляд, уже довольно щедро для женщины, которая еще пару лет назад едва сводила концы с концами и не имела опыта работы.

Я чувствую, как что-то едкое подкатывает к моему горлу. Если это правда, то как могла Каро сделать это с Максом? С его компанией? С моим папой? Со мной?

В последнее время я задавалась вопросом, найдут ли Каро и Макс, наконец, подход друг к другу. Влюбленность моего брата стала непреложным фактом с того момента, как я привела подругу к нам домой. Макс всегда обожал Каро. Постоянно крутился рядом, сидел на моей кровати, нетерпеливо покачивая длинными ногами, только чтобы побыть с нами, пока мы делаем друг другу макияж. Ему, как и большинству людей, просто нравилось общество Каро, излучающей энергию. Каро очаровательна – она способна продать песок бедуину в Сахаре. Она озаряет вас улыбкой, сосредотачивает на вас свое спокойное, проницательное внимание и все, что она описывает и предлагает, звучит невероятно привлекательно и заманчиво.

Макс и Каро как-то встретились, когда мы с ней учились в колледже, а Макс – в аспирантуре, и, насколько я поняла, у них был секс. По словам Каро, все было хорошо, хотя я бы предпочла не знать таких подробностей. В последние несколько лет мне казалось, что Каро все больше склонялась к идее серьезных отношений с Максом. Но когда пару месяцев назад я как бы невзначай упомянула об этом, она была настроена совсем иначе, дала понять, что это никогда не произойдет. За одну ночь она будто воздвигла кирпичную стену не только между собой и Максом, но и, как ни странно, между нами. Казалось, перспектива ее отношений с моим братом была нелепой идеей, которую она никогда по-настоящему не рассматривала.

В действительности она задумывалась об этом. Я точно знаю.

Не потому ли она отказалась от Макса? Видимо, сочла, что присваивать деньги моего брата будет проще, если между ними не будет романтических отношений?

Я переворачиваюсь на бок; содержание письма проносится в моем мозгу, виски начинают пульсировать. Это больно… все это причиняет ужасную боль, и я в замешательстве. В какой-то момент раздается стук и голос из-за двери спрашивает:

– Рор? Ты еще не спишь? Это я.

Это она. Моя предполагаемая лучшая подруга.

Самое близкое существо, которое у меня есть… которое когда-либо было… практически сестра.

Я закрываю глаза и притворяюсь спящей, словно Каро может видеть сквозь дверь. И затем, слушая удаляющиеся шаги, я чувствую, как мое дыхание снова становится прерывистым. Я переворачиваюсь на живот и приподнимаюсь на локтях, глядя в окно на сверкающий бассейн, который теперь заслонил деревья. Присмотревшись, я понимаю, что это не бассейн, а чернильно-черное море. Мы направляемся на юг к Чинкве-Терре, месту, которое давно было у меня на примете. Я часто мечтала о нем, когда у меня было мало времени и денег. Мне нужно выспаться, чтобы завтра насладиться им в полной мере.

Попытаться насладиться поездкой, которая случается раз в жизни.

Но я не устала. Я совсем не устала. Мне нужно отвлечься.

Моему мозгу есть чем заняться, кроме как размышлять о том, что Каро обкрадывает моего брата, и о том, что Нейт, возможно, хочет меня вернуть, и о том, что Максу не терпится узнать, почему я на него злюсь… размышлять о причине, по которой я на него злюсь.

Думаю, я могла бы посмотреть телевизор. Я могла бы… Моя лодыжка натыкается на что-то твердое. О, книга Джиневры!

«Домик на озере».

Я могла бы переварить это, прочитав книгу о себе. Посмотреть, что Джиневра сделала из моей жизни и из жизни моих близких. Я вспоминаю Макса, Каро и Нейта в вагоне-баре, когда Габриэль вручил нам книги. Они все они выглядели какими-то… встревоженными, не так ли? Интересно почему?

Что ж, пристегнись, Рори. Этого тебе не избежать. Я делаю глубокий вдох и открываю книгу.

Глава седьмая. Рори

Часы показывают 2:24 ночи, когда я, наконец, откладываю книгу в сторону и выключаю прикроватную лампу. Я все еще в платье, но слишком измучена, чтобы переодеться в пижаму, умыться и прочее. Вместо этого я ныряю под прохладное шелковистое покрывало и ощущаю, как все вокруг меня кружится.

Шокирующе видеть себя на страницах. Ограниченное количество слов, напечатанное чернилами, должно передать, кто я такая и что меня волнует. Кто меня волнует.

Я прочла ее быстро, по диагонали, особенно вторую половину, потому что начала уставать, но суть, конечно, уловила. В некотором смысле Джиневра была добра – по крайней мере ко мне. Мое второе «я» – это Лейси Старлинг (имя как у порнозвезды), великодушна и обаятельна. В детстве она устраивала представления, заставляя старшего брата участвовать в своих шоу. Он, Бенедикт Старлинг, очень застенчивый. Умный, постоянно увлечен научными проектами, но над ним издеваются соседские дети. Они сорвали с него очки и бросили в фонтанчик с водой. Они пустили слух, что он родился и с влагалищем, и с пенисом, и ему якобы пришлось пройти процедуру реконструктивной хирургии. Они нарисовали перманентным маркером пенис на его шкафчике и написали поверх крупным шрифтом «Бенедик[21]».

Эпизод основан на реальной ситуации с Крошкой Макси.

По сюжету Лейси отправляется в школу, находит хулиганов, которые на четыре года ее старше, и говорит им, что, если они когда-нибудь снова будут докапываться до ее брата, им придется иметь дело с ней. В подкрепление своих слов достает мясницкий нож и угрожающе держит его в дюйме от щеки главного хулигана.

Тот говорит:

– Я пожалуюсь директору.

А Лейси просто прячет нож в карман комбинезона и отвечает:

– Кто тебе поверит? Я всего лишь жалкая четвероклашка.

Теперь невозможно представить, что я и была той жесткой девчонкой, защищавшей честь Макса, действительно угрожавшей ножом детям намного старше себя.

Я удивляюсь, откуда во мне взялась такая храбрость. Подозреваю, что все дело в том, что мы были единым целым, мы трое: Макс, папа и я. Макс был не просто моим братом, но и продолжением меня самой. Он всегда был таким несамостоятельным, таким чувствительным. Я была сильнее и храбрее. Так сказал мне папа, будто делился секретом, и я хотела оправдать его ожидания, хотела, чтоб он думал так всегда. Однажды Макс признался папе, что в школе над ним издеваются, что директор школы не собирается ничего предпринимать, и папа воспринял это очень эмоционально. Он рассказал историю о том, как в детстве, когда ему было десять или одиннадцать лет, банда пацанов верхом на лошадях набросилась на него с железными прутьями, крича, что он грязный еврей. Папе пришлось носить в сумке нож чтобы защищаться. Я помню, как Макс, застыв, уставился на отслаивающиеся желтые обои на кухне и сказал, что эти оборонительные мероприятия, вероятно, не понравятся нашей средней школе.

Помню, как папа слегка улыбнулся и ответил:

– Нет, наверное, нет. Но мы разберемся с этим.

Тем не менее он не сказал как. Не подал ни единой идеи. Тогда меня поразило, что папа смирился и был совсем не похож на себя в юности, каким нам описывал себя. Когда он перестал бороться? Когда он понял, что не сможет завоевать мир? В тот момент, когда умерла его мать? Или когда умерла наша? Или, может быть, когда осознал, что жизнь, за которую он боролся, оказалась очень тихой, совсем не богатой и даже не безопасной?

Думаю, в тот момент мне стало ясно, что папа не сможет помочь Максу, и в моей голове созрел план. Те ребята, действительно, перестали приставать к Максу. По крайней мере, делали это не так откровенно, как с Крошкой Макси, хотя по-прежнему издевались другими, более завуалированными способами, которые я не могла предотвратить: ставили его последним в любой команде, делали объектом своих шуток.

В любом случае, я никогда не рассказывала Максу или папе о своем поступке.

Теперь, прочитав «Домик на озере», Макс все поймет. Забавно: Макс думал, что это папа защитил его и избавил от хулиганов. Он и представить не мог, что это сделала я – его худенькая младшая сестренка.

Макс всегда недооценивал меня.

Книга не выходит у меня из головы. Описания Мичигана будто взяты из моих воспоминаний, хотя, полагаю, так оно и есть. Описание летней утренней росы Джиневра словно извлекла из моей души. Я все еще изучаю персонажей, выясняя, кто есть кто. В некоторых сходство очевидно. Вот Миша, прекрасный отец – эмигрант из Советского Союза, страдающий болезнью Альцгеймера, долгое время работавший шеф-поваром в местной русской закусочной, когда-то мечтавший стать знаменитым скрипачом. Однако его надеждам не суждено было сбыться. Лейси – актриса, вернувшаяся из Лос-Анджелеса к пепелищу прежней жизни в Мичигане после того, как скандал разрушил ее карьеру. Ее возвращение в Детройт запускает череду событий, которые приводят к тому, что в заледеневшем озере лицом вниз плавает тело. Эта сцена открывает роман. Действие второй главы разворачивается несколькими месяцами ранее. Лейси, только что сошедшая с самолета, встречает в русской закусочной свою старую детскую любовь Эдди (Нейт) и воссоединяется с братом, превратившимся из обиженного ребенка в успешного генерального директора, которого теперь можно увидеть на обложках всех крупных журналов. И еще есть бывшая лучшая подруга, Кэндис, которая жаждет получить то, что есть у Лейси. Все, что у нее есть.

Очевидно, намек на Каро, ей в рукописи досталась грязная работа. Предполагаю, что обвинения в растрате могли повлиять на творческий замысел Джиневры. В итоге в зимнюю бурю Кэндис удерживает Лейси в плену в доме ее детства. «Свежие сугробы задушили кусты, и весь мир превратился в снежный хаос, в центре которого оказалась Лейси. Один удар – и все будет кончено. Никто не будет скучать по ней. Никто не сможет найти. Холод поглощает все».

В финале Кэндис заставляет Лейси спуститься по причалу к озеру, как в пиратском фильме, угрожая: «тук-тук-тук», изрубить ее на куски топором. Явный намек на мою детскую игру с папой, но искаженный. Бенедикт разгадывает зловещий план, и на причале начинается драка. В конце концов, он спасает свою сестру, вонзив топор в Кэндис, после чего та падает лицом вниз в озеро. Действие происходит в начале зимы, оно еще не замерзло окончательно, и, когда хрупкий лед трескается – холодная вода поглощает ее.

В конечном счете, жертвой становится главный злодей.

Кэндис. Каро. Неважно.

Я о стольком думаю сейчас, в темноте, в трясущемся поезде. Так много фактов, которые я могу расшифровать и понять, что является правдой, а где эта правда трансформирована и далека от того, что я рассказывала, дабы не разбередить старую рану или не задеть дорогое воспоминание. Грань между правдой и вымыслом кажется хрупкой и ненадежной, точно идешь по натянутому канату и легко можешь соскользнуть в пропасть.

Правда: Каро экстравагантна, ей нравятся редкие красивые вещи.

Правда: папа – самый оптимистичный человек на свете, самый благодарный, смирившийся с трудностями и травмами, которые пережил в юности. Когда мы были детьми, он часами превозносил сияние восхода солнца, любуясь кленом на заднем дворе, когда листья меняли цвет от ярко-красного до блекло-оранжевого. Каждый раз, когда кто-нибудь спрашивал папу, как у него дела, он отвечал: «Почти идеально!» Однажды я спросила его, почему он всегда говорит «почти», и он, улыбаясь, ответил, что полезно ставить планку чуть выше, чтобы было к чему стремиться.

Правда: у Нейта есть старший брат с синдромом Дауна.

Правда: Нейт не очень хорошо переносит неудачи. Это не значит, что Нейт не может возглавить борьбу, успокоить толпу и произнести воодушевляющую речь; он может все что угодно ради победы. Но, в конце концов, если ситуация разрешается неудачно, эти усилия выкачивают из Нейта всю энергию. В романе Эдди расстается с Лейси, провалив вступительные экзамены в юридическую школу. Хотя это и неправда – Нейт пошел по пути международной дипломатии и добивался успеха во всем, за что брался – это действительно отражает то, как он порвал со мной, переживая профессиональную неудачу, когда я тоже была в подавленном настроении.

Правда: когда в старших классах я решила устроить вечеринку и внезапно выяснилось, что папа придет домой раньше обычного, Макс назвал это «Операция Казука» и помог мне собрать сотни стаканчиков и другие остатки вечеринки, так что папа ничего не заподозрил.

Я даже не помню, рассказывала ли эту историю Джиневре, и не думаю, что Макс стал бы это делать – мы поклялись на мизинчиках навсегда сохранить этот термин в тайне. В любом случае, полной версии истории не было, только итоговая фраза. «Операция Казука» – это мы говорили друг другу всякий раз, когда нам нужно было что-то скрыть. Интересно, как Джиневра исказила реальность, подстроив ее под свои цели.

Правда: градус гнева у Макса и у папы может вырасти от нуля до ста. Порой их провоцируют самые неожиданные вещи – папа однажды вышел из себя, когда клиент раскритиковал его борщ. (Это был рецепт его матери, так что борщ в нашей семье считался «божьим молоком». Мне совершенно не нравятся вкус и консистенция свеклы, однако я всегда держала этот факт при себе и поглощала папин борщ с сияющей улыбкой на лице.)

Ложь: я жажду внимания. Ложь: я стараюсь быть звездой каждого шоу, высасывая свет из всех остальных.

Или это правда?

Макс обвинял меня в этом всю мою жизнь, обычно в шутку, но скрытая обида чувствовалась. Он утверждал, что я привлекаю папино внимание, что у меня есть склонность полностью им завладевать.

Но в этом тексте меня беспокоит нечто большее, нечто кажущееся мне неправильным. Я пытаюсь ухватить эту мысль, но она ускользает, развеивается, точно дым.

Что это такое? Что-то странное… что-то, что меня беспокоит…

Словно вся моя жизнь залита чернилами, и я не могу видеть в темноте, чтобы понять, что делать дальше.

Что ж, я преуспеваю, когда на меня давят, – вот что папа всегда с гордостью мне говорил. Интересно, однако, сказал ли он это потому, что я действительно такая, или потому, что ему это было нужно? Потому что в нашей семье один из нас троих должен был разруливать проблемы. Нам нужен был человек, который заботился обо всем. Но папа был из тех, кто предпочитает, чтобы просроченные счета лежали на прилавке, потому что жизнь идет своим чередом и, скорее всего, все как-нибудь само наладится.

Так что заботиться обо всем приходилось мне.

Что мне делать дальше? Что?

Спать. Я могу отправиться спать. Я перечитаю все это завтра при свете дня и соберу воедино то, что меня мучает.

Темнота подчиняет и поглощает меня целиком.

Глава восьмая. Нейт

За всю свою жизнь я ни разу так не нервничал, ожидая, когда откроется дверь, а надо сказать, что несколько месяцев назад я стоял у входа в номер люкс в одном из лучших отелей Дубая, ожидая появления сирийского торговца оружием.

Но вот, наконец, глянцевая деревянная дверь отворяется, и выглядывает Рори. На ее щеках легкий румянец, она одета в оливковые льняные брюки и майку в тон, из-под которой видна полоска загорелого живота, – мой любимый наряд, который она купила перед нашей поездкой в Мехико пару лет назад.

Мое сердце трепещет. Я чертовски сильно люблю ее.

– Привет, – говорит она ровным голосом. – Что случилось?

Мое сердце перестает бешено колотиться, замирает в груди, начинает сдуваться.

– Э-э-э… это есть в расписании…

– В расписании?

– В плане, ну в том, который составила Джиневра. Завтрак у тебя в номере, и только мы вдвоем. Каро и Макс уже в вагоне-ресторане. Вообще-то, я расположился по соседству с тобой. – Я слышу, как кто-то вежливо покашливает у меня за спиной, и официанты с серебряными подносами проскальзывают между нами.

– Эм-м, – мычит она, пока официанты ставят подносы на стол и возвращаются обратно. – Ладно. Я так понимаю… Подожди, ты в соседнем купе?

– Ну да, рядом, – подтверждаю я.

– Ясно. Что ж, тогда входи. – Мы ведем себя до невозможности официально, как два человека, которые никогда не встречались, не говоря уже о том, чтобы смеяться вместе, лежать рядом. А ведь когда-то были друг у друга на кнопках быстрого набора.

– Рор, я… Господи. – Я невольно засматриваюсь на богатое убранство. – Это купе обалденное.

– Знаю. – Она избегает встречаться со мной взглядом. – Мне нужно закончить макияж.

– О, конечно. Не обращай на меня внимание. Хотя ты и без него выглядишь великолепно.

– Спасибо.

Ее голос звучит резко. Она возвращается в ванную, а я сажусь перед подносами, источающими аппетитный аромат. Я смотрю в окно на море, которое мирно плещется о скалы, солнце бросает ранние ленивые лучи на поверхность залива Тигуллио. Итальянская Ривьера! С ума сойти, ведь не так давно мы с Рори мечтали побывать здесь. Сейчас я смотрю на Рори, стоящую в ванной, наблюдая знакомые движения, то, как она приоткрывает губы, когда подкручивает ресницы, как она склоняет голову набок в конце процедуры и слегка улыбается. Я обычно подкрадывался сзади, обнимал ее за талию и говорил: «Мона Лиза готова». Она недовольно мычала, но тем не менее целовала меня в щеку, прежде чем сообщить о миллионе дел, которые ей нужно сделать в течение следующего часа, и тут же срывалась с места.

Теперь она заканчивает наносить блеск для губ и садится на бархатный стул напротив меня, слегка улыбаясь.

– Привет. Вот теперь я готова.

– Ты одета в цвета «Рима». – Я указываю на ее зеленый наряд.

– Что? – Она опускает взгляд.

– Я имею в виду, ты сочетаешься с этой комнатой. – Я смеюсь, хотя это не смешно, и зачем я вообще это брякнул?

– О-о. – Она небрежно оглядывается по сторонам. – Да, наверное, так и есть.

– Ты не хочешь надеть..?

– Что?

– Нет, я…

– Что? Тебе не нравится, как я одета?

– Дело не в том, что мне не нравится. Наоборот, даже очень нравится. Просто сегодня мы отправляемся в поход.

– А-а-а. – Она кивает. – Я надену кроссовки. Это моя походная одежда.

– Окей. – Притормози, Нейт! – Отлично.

Она прищуривается.

– Типа, мы же идем в ненастоящий поход? На всех фотографиях из Чинкве-Терре в Instagram люди выглядят красиво.

– Ты тоже выглядишь красиво в этом наряде. Очень красиво.

– Когда мы в последний раз ходили в поход?

Слово «мы» что-то делает со мной, будто успокаивает.

– В Hollywood Bowl![22]

Она слегка улыбается.

– Тогда на нас была не походная, а спортивная одежда. И я бы сказала, что лен куда лучше пропускает воздух.

Я поднимаю руки, сдаваясь, и обнаруживаю, что искренне улыбаюсь. Такое ощущение, что мы просто болтаем, как делали это много раз раньше, и от обыденности происходящего у меня в груди что-то сжимается.

– Значит, твой наряд одобрен Индианой Джонсом.

Она кивает, но больше не улыбается.

– Мне просто хочется надеть именно это.

У меня сжимается грудь. Интересно, она старается хорошо выглядеть по какой-то особой причине. Ради Габриэля?

– Хочешь – надень. – Я стараюсь придать своему тону беззаботность. – Яйца?

Я передаю Рори пашот – это ее любимое блюдо.

– Да. Спасибо.

Мы обслуживаем себя сами, и пропасть между теми, кем мы были когда-то, и этими новыми странными людьми увеличивается с каждой порцией кофе, налитого в молчании из серебряного кофейника, с каждым кусочком авокадо, нанизанным на вилку в тишине.

– Ты носишь браслет? – спрашивает она, ее взгляд скользит по моему запястью.

– Оу. – Она сплела синие, оранжевые и зеленые нити, как делают дети, чтобы скрепить свою дружбу. – Да, почему бы нет?

– Ты не носил, когда я его тебе подарила. Это было почти…

– Два года назад.

– Два года. – Она качает головой. – Он ужасен.

– Нет! Он мне нравится. И еще больше мне нравятся воспоминания о том, как ты сидела за кофейным столиком, делала его, такая сосредоточенная.

Это вызывает у нее улыбку.

– Да, моя фаза осознанности. Я потратила, наверное, сотню баксов в художественном магазине. И все, что из этого вышло – ужасный браслет. Теперь ты можешь его снять, я разрешаю его сжечь.

Я играю концами нитей, пропуская их сквозь пальцы.

– Прости, теперь я привязан к нему.

– Не могу поверить, что ты его сохранил, – тихо говорит она.

– Рор, конечно же я его сохранил. Знаешь, когда ты ушла… я имею в виду, когда мы расстались, квартира опустела, и все, что у меня осталось, это твой запах…

– Мой запах? – Она хмурится.

– Твой удивительный запах! Как от костра. Как от сексуального костра, – спохватываюсь я. Боже, я несу чушь! – Мне было действительно тяжело, и… я не знаю… я рылся в старых вещах и нашел браслет. И с тех пор я его не снимаю. Я вчера не притворялся, Рор. Я о многом сожалею. Мне жаль, что я причинил тебе боль. Очень жаль! Очень.

Она кладет вилку. Кажется, впервые с тех пор, как мы расстались, она пристально смотрит на меня, не то чтобы сердито, но и не слишком приветливо.

– У нас были договоренности с поставщиками, Нейт. У нас была назначена дата. Мне пришлось все отменить, договариваться о возврате денег. Ты помнишь это, да? Я завернула все до последней тарелки в оберточную бумагу. Честно говоря, я понятия не имею, куда ты делся после окончания срока нашей аренды. Где ты сейчас спишь, с этой отвратительной картиной, которая раньше висела в нашей спальне…

– Эй! – слабо говорю я. – Ты говорила, что она тебе нравится.

Она имеет в виду первую и единственную покупку предмета искусства, сделанную мной на выставке в галерее. Везя ее домой, я чувствовал себя по-настоящему взрослым.

– Я солгала. – На ее губах появляется намек на улыбку. – Не представляешь, с каким удовольствием я отдала ее тебе после нашего расставания. Я счастлива оттого, что мне больше никогда не придется видеть этих жутких танцующих людей.

– Что ж, ты не одна так считаешь. Гаррет сказал то же самое.

Это мой младший брат, который, не стесняясь в выражениях, заявил мне, что я был гребаным идиотом, когда расстался с Рори.

– Мне всегда нравился Гаррет, – кивает она.

Я проглатываю кусочек идеально приготовленного яйца, не в состоянии насладиться его вкусом.

– Я сейчас прохожу курс терапии, Рор.

– О-о, да? – Она произносит это с преувеличенной беспечностью, словно не предлагала мне этого годами.

– Да. Наконец-то у меня получилось.

– Что ж, это хорошо… Я рада за тебя. Так что же значит твое появление здесь? Это часть твоего лечения?

– Это ни в коем случае не является частью моего лечения, хотя Оуэн, мой психотерапевт, одобрил эту поездку. Я многому у него научился. На самом деле, это совсем не весело – видеть те стороны себя, которыми не гордишься. Чувствовать, что за ними кроется. Я не очень умею прислушиваться к своим эмоциям, ощущать их в полной мере.

– Знаю. Я правда это знаю.

Я киваю.

– Хочешь сказать, что ты знаешь об избегающей привязанности?

Она смотрит на меня так, словно у меня две головы.

Я спешу продолжить, пока не растерял свою решимость.

– Оуэн считает, будто то, что я средний ребенок без особенных потребностей, наложило слишком большой отпечаток на мой характер. Старший ребенок – с синдромом Дауна, младший борется с зависимостью, а я – самый обыкновенный.

– Конечно. – Рори смягчается. – Ты был тем парнем, который все делал идеально. Твоя мама всегда говорила, что ты не доставлял им ни капли беспокойства.

– Да, но Оуэн заставил меня понять: я что-то закрыл внутри себя, мне приходилось игнорировать собственные проблемы, потому что у моих братьев они были куда более серьезные. Избегающая привязанность означает, что я постоянно воздвигаю барьеры, создаю дистанцию. Отрицаю… отрицал свои чувства.

Рори отрывает краешек хрустящей вафли и отправляет его в рот.

– Я могу это понять, – наконец говорит она.

– Когда я чувствую себя несчастным, мне хочется оттолкнуть всех. Теперь мне это ясно. Мне нужно было побыть одному после всего, что случилось в Дубае. Поэтому я оттолкнул тебя. Я был таким идиотом. Я оттолкнул тебя как раз тогда, когда ты больше всего нуждалась во мне.

Рори несколько раз моргает.

– Я даже не знаю, что произошло в Дубае. Ты мне почти ничего не рассказал.

Я прикусываю губу.

– Я потерял его. Сезара. Я опоздал.

Она кивает, и выражение ее лица становится более сочувственным.

– Это я знала.

Я продолжаю смотреть в окно, потому что, если взгляну на нее, во мне сломается нечто, помогающее мне держать себя в руках. Сезар был девятнадцатилетним парнем-идеалистом, который перебрался из Турции в Сирию, потому что хотел изменить мир к лучшему, хотел помогать людям. На следующий день после того, как он прибыл в Сирию, его похитил курьер, которому он доверился при переправке через границу. Вскоре после этого его родители получили известие о требуемом выкупе.

Как я оказался вовлечен в это дело? На самом деле, все началось с моего детства. Мой отец – дипломат, и, когда я был ребенком, мы жили в разных местах на Ближнем Востоке и в Африке, а наш дом находился в Вашингтоне. Я всегда общался с людьми разных культур, изучал разные языки. Моя бабушка – сирийская еврейка; когда я был ребенком, она жила с нами в Вашингтоне и говорила со мной только по-арабски, что впоследствии оказалось очень полезным для моей карьеры. Я знал, что хочу работать в международной сфере, как мой отец. Получил степень магистра в области международных отношений, затем первые несколько лет после окончания университета практиковался в Вашингтоне в крупной фирме по проектному финансированию. Большую часть времени я проводил в странах третьего мира, помогая им выбираться из нищеты, гасить долги и создавать новые политические, экономические и судебные системы. Вскоре я перешел на работу в международный фонд, содействующий строительству демократических структур в развивающихся странах, и даже выступал посредником в зонах военных действий.

Я часто путешествую, и поездки, связанные с кризисными ситуациями, – это совсем не гламурно. Когда началась «арабская весна»[23], я был посредником между противоборствующими сторонами. В 2012 и 2013 годах я несколько раз ездил в Сирию, пытаясь договориться о прекращении огня, но позже, когда вмешались русские и Асад одержал верх, я работал на расстоянии. Люди часто удивляются, что я до сих пор не поселился в Вашингтоне. Какое-то время я пробовал, но потом слишком большое расстояние между мной и Рори стало невыносимым, и я переехал в Лос-Анджелес, потому что для ее карьерных устремлений было важно находиться именно там. Я всегда поддерживал восходящую звезду Рори, был ее самым преданным болельщиком. К тому же, даже живи я в Вашингтоне, мне все равно приходилось бы большую часть времени проводить в полетах. Это странная работа, суть которой трудно объяснить людям со стороны, но которая порой приносит глубокое удовлетворение.

Около полугода назад мне позвонил коллега: «Сын моего друга пропал в Сирии. У тебя есть опыт работы в этой стране, тебе знакома обстановка. Можешь помочь?»

Что я знал о переговорах по освобождению заложников? Однако после бессонной ночи я, конечно, согласился. Я не мог ничего обещать и не стал бы участвовать в выплате выкупа или оказании услуг террористам, но я собирался приложить все возможные усилия, чтобы вызволить Сезара. За этим последовало два самых безумных месяца в моей жизни. Я проводил встречи в Париже, в Стамбуле, в Дубае. Я искал зацепки по всему Ближнему Востоку. Я встречался с шейхами, наркобаронами и торговцами оружием, чтобы докопаться до истины. Найти Сезара, живого или мертвого.

В конце концов, оказалось, что он мертв.

Это совершенно выбило меня из колеи. Хотя дело было не только в нем, но и в девочках-подростках из Сирии, которых отцы продали в секс-индустрию и привезли в Дубай наркобарону, заказавшему похищение Сезара. Девочки встретились со мной с большим риском для жизни. Они дали мне важнейшую информацию, которая в конечном итоге помогла выяснить, что случилось с Сезаром. Я потратил каждую свободную минуту, пытаясь вытащить их из этого кошмара, для этого требовалась координация с несколькими правительствами и организациями.

Наконец, две недели назад это произошло. У девочек появились новые документы и жилье в Европе. Они в безопасности.

– Рима и Йомна, мы их вытащили, – говорю я Рори.

– Те девочки? Боже, я много о них думала.

Я киваю.

– Они в безопасности.

Рори глубоко выдыхает.

– Это потрясающие новости.

– Наконец-то я снова могу уснуть.

– Ух ты. Так что…

– Я был полной задницей, Рор. Я был так поглощен своими мыслями, что не заметил, через что тебе пришлось пройти.

Она кладет вилку и смотрит себе на колени.

– То, что случилось с Сезаром, Римой, Йомной и с тобой… Я понимаю, насколько все это было ужасно. Но ты замкнулся, Нейт. Ты полностью отгородился от меня. Ты едва разговаривал со мной. Едва смотрел на меня. Я чувствовала, что все, что я делала, приводило тебя в бешенство. Когда я напевала что-то себе под нос, ты вел себя так, будто я намеренно пытаюсь тебя разозлить.

Я киваю, припоминая, как весь мир казался мне мрачной черной дырой. Я вымещал злость на ней, теперь я это осознаю.

– Я такой…

– И дело не только в этом. Я знаю, что тебе пришлось нелегко, но в то же время я чувствую, что… Не знаю, как сказать, чтобы не показаться дурой, но это был не единичный случай. Я имею в виду, ты всегда был…

– Я всегда попадал то в одну, то в другую безумную ситуацию на работе. Ты это имеешь в виду? Я понимаю, Рор. У тебя есть полное право так говорить. Я могу быть слишком… увлеченным, наверное. Эмоциональным, может быть. – Я выдавливаю из себя кривую улыбку. Не могу сказать, что теперь я менее эмоционален.

Но, к моему удивлению, вместо того чтобы критиковать меня, Рори говорит:

– Я понимаю. Будто весь мир лежит только на твоих плечах.

Я киваю и чувствую, как у меня сжимается сердце от того, что она так хорошо меня знает и понимает. Не могу поверить, что я все бросил… бросил ее.

Не могу поверить, что совершил так много ошибок.

– Я тоже это чувствую, – продолжает Рори, – если бы на меня обрушился сенсационный новостной сюжет и все было бы остро и важно, то я бы почувствовала, что, возможно, смогу что-то изменить. Или, по крайней мере, раньше так чувствовала.

– Скоро ты снова вернешься в отдел новостей. Они были полными придурками, уволив тебя из-за такой глупой ошибки.

Она пожимает плечами.

– Я заслужила увольнение. Я не проверила свой источник. Это вроде как правило номер один. Я рассказала историю, которая не соответствовала действительности.

– Люди совершают ошибки! Это еще не конец пути, Рор. Поверь мне. – Я знаю, как она строга к себе, потому что сам такой же. Мы оба перфекционисты. Терпеть не можем кого-либо подводить. Полагаю, именно поэтому я так резко разорвал наши отношения. Оглядываясь назад, я понимаю, что, потерпев неудачу, не мог смотреть в лицо ни ей, ни самому себе. – Все когда-нибудь уладится само собой, – говорю я, и мне кажется, что я говорю это самому себе. – Это не конец.

– Может быть, как раз конец, – на ее лице появляется странное, спокойное выражение. – Может быть, я хочу, чтобы так оно и было.

– С твоей карьерой? Или с нами?

Она беспомощно смотрит на меня.

– Не знаю.

Я чувствую, как меня охватывает страх от подозрения, что моих извинений, моих обещаний – даже этого невероятно романтичного путешествия – будет недостаточно, чтобы исправить то, что я натворил.

– Рор, я был идиотом. Полным идиотом, который разрушил все, что у нас было.

– А что у нас было?

Я гляжу на нее, пытаясь понять, злится она или настроена саркастично, но она просто с любопытством склоняет голову набок.

– У нас была любовь. Огромная! Я тебя люблю, и всегда любил. И в нас был огонь! Мы оба полны страсти. Мы стремимся к успеху. Мы добиваемся того, чего хотим, и пытаемся изменить мир к лучшему. Благодаря тебе я пытаюсь стать лучше. И надеюсь, что ты – благодаря мне. У нас были планы. Я знаю, что облажался с ними, но я хочу… Как называется шоу, которое тебе нравится?

Дерьмо. У меня такое чувство, что я все испортил, забыв это название. Рори всегда нравились эти семейные сериалы на TV Land. Одну слащавую историю о семье, где замечательная, просто идеальная мать, Рори смотрела постоянно, но ее название вылетело у меня из головы. Дети, выросшие в розовых очках, супруги, которые небрежно целовались, когда муж приходил домой с работы. Меня всегда немного удивляло, что Рори хотелось чего-то настолько простого. Настолько банального. Она обожает все эти милые сериалы – «Напряги извилины», «Я мечтаю о Джинни», «Я люблю Люси», почти агрессивно милые.

– «Предоставьте это Биверу». – Видно, она обижена на то, что я забыл название, и в ее воображаемой оценочной графе появляется минус.

– Я хочу такую семью, – говорю я. – С тобой.

Она морщится.

– Мне не нужна идеальная семья. Это всего лишь шоу. Просто игра! Ты неправильно понял, почему оно мне нравится. Из-за своей простоты. Потому что заставляет меня думать о чистых, незамысловатых временах. В мире вокруг нас происходит столько плохого. Мы все это знаем.

Я хмурюсь. Я действительно это знаю.

– Я хотела от тебя детей, – проговорила она. – Хотела, чтобы мы с тобой создали семью.

– А теперь? – Я чувствую, что затаил дыхание.

– Не знаю. – Она улыбается мне, но я вижу, что это дается ей с трудом. – Думаю, больше всего я скучаю по моментам тишины. Понимаешь? Как в меме: «давай посидим в наших телефонах, но рядом». Иногда, посреди всего этого безумия, мы могли просто сидеть рядом в тишине. Думаю, мне в жизни нужно больше таких моментов. И знаешь… ты сказал, что мы оба хотим стать лучше. Ну, быть может, я этого не хочу, не хочу добиваться успеха. Возможно, я хочу вести спокойную жизнь, уехать куда-нибудь в деревню, любоваться листьями на ветру, завести пару детей и жить не такой сложной жизнью, как сейчас.

Я смеюсь – опять эта история с листьями на ветру, – но она остается серьезной, и я прячу улыбку.

– Ладно, понял, ты серьезно. – Я пытаюсь осмыслить это, уложить в голове, что Рори, которая любит – обожает! – быть в эфире, чувствовать адреналин, суету и постоянно что-то менять, внезапно хочет уехать в никуда и остаться наедине с деревьями. – Я могу работать в тишине. Я могу работать в сельской местности. Я могу работать с деревьями, – я стараюсь выглядеть убедительным.

Рори одаривает меня веселой улыбкой.

– Конечно. Конечно, вы можете, мистер Переговорщик-с-сирийскими-торговцами-оружием. Послушай, я ценю, что ты сюда приехал, извинился за то, что случилось между нами, рассказал, что с тобой происходило, но у меня немного голова идет кругом. Дело не только в тебе. Ты читал книгу?

– Книгу? – Мои плечи напрягаются. Я собирался прочитать ее вчера вечером, но после первой страницы задремал. Смена часовых поясов, а еще недели бессонных ночей, тоска по Рори, размышления о том, смогу ли я когда-нибудь исправить случившееся… Сегодня утром я проспал до будильника, у меня едва хватило времени собраться, не говоря о том, чтобы прочитать книгу.

Мне нужно ее прочитать.

– Книгу твоего автора? – спрашиваю я, все еще пытаясь выиграть время. Она ее читала? Черт. Неужели она знает?

Нет, не может быть, успокаиваю я себя. Если бы она знала, то сразу прямо сказала бы об этом.

– Да. – Рори смотрит на меня с любопытством. Не обвиняюще. Слава богу. – Книгу Джиневры.

– Еще нет, – я стараюсь говорить беззаботно. – Прошлой ночью я вырубился, как только вернулся в свое купе.

– О-о.

– Что? Она написала что-то… плохое? – Честно говоря, я считаю, что это безумие со стороны Рори согласиться стать главной героиней. Я к тому, что у книг Джиневры огромная аудитория. Даже знакомые мне юристы, даже дипломаты, которые почти никогда не читают ничего, кроме сухих биографий, читали ее. Я сам не увлекаюсь художественной литературой, но книги Джиневры я видел в каждом аэропорту, она была на всех световых табло.

После того, как я согласился на интервью, я потерял сон.

Могла ли Джиневра догадаться… написать что-нибудь о…?

Нет. Я ничего не говорил, так откуда ей знать? Но она ведь беседовала с каждым из нас. Нет и нет, это невозможно. И все же я должен прочесть эту книгу как можно быстрее. Может быть, мне удастся быстренько пролистать ее перед нашим походом.

– Не знаю, плохое или просто странное. Что-то показалось мне… ну, не знаю, необычным, что ли. Но, если ты не читал, не обращай внимания.

Пронесло. Черт. Я чувствую, как жар разливается по моей шее.

– Сегодня возьму с собой на пляж.

Она кивает.

– Я не настаиваю.

– Это книга о тебе, Рор. Конечно, я хочу это прочитать.

– Хорошо. Послушай, Нейт, мне нужно, чтобы ты дал мне время. Мне нужно подумать. Я не ожидала, что ты появишься здесь и скажешь все это. Ты был… мы были… в общем, у нас все было прекрасно, понимаешь? А потом ты ушел от меня, и мне пришлось смириться с этим.

– И ты это сделала? Ты примирилась? – Мой голос упал до шепота.

– Не знаю. Мне нужно время.

– Ладно. Конечно. – Я чувствую себя больным. Злюсь на себя за то, что так сильно все испортил.

Рори кивает, скрещивает ноги – и мне начинает казаться, будто ее можно обнять. Боже, мне так хочется обнять ее! Но я знаю, что не вправе.

– Нейт…

Я чувствую прилив надежды.

– Да?

– Не мог бы ты… мне необходима еще пара минут, прежде чем мы уйдем. – Она указывает на дверь.

– Я… о-о. Да, конечно. Конечно, – я неуклюже встаю. – Я просто…

– Скоро увидимся на прогулке. У нас впереди целый день и вся поездка. Наберись терпения, хорошо?

– Хорошо, – соглашаюсь я, потому что мне больше ничего не остается. – Мне правда жаль.

– Знаю, – она печально кивает.

Дверь приоткрывается, Рори вроде не прогоняет меня из своего купе, но я все равно чувствую невидимую волну энергии, заставляющую меня отступать еще и еще, пока я не переступаю порог, затаив дыхание, надеясь, что она скажет: «Подожди! Не уходи!» Но ее губы не произносят ни слова. Вместо этого они складываются в решительную, хотя и мягкую улыбку – улыбку церемониймейстера, – добрую улыбку, которая, несомненно, удерживает любого от желания подойти слишком близко. Я видел, как она одаривала ею коллег, знакомых, парня из нашей любимой кофейни, который мог быть излишне разговорчивым и общительным.

И в последний раз улыбнувшись, Рори закрывает дверь у меня перед носом.

Глава девятая. Рори

Водитель везет нас от железнодорожного вокзала Специи до Портовенере, затем мы садимся в катер и отправляемся в потрясающий Риомаджоре, самую южную из пяти рыбацких деревушек, входящих в состав Чинкве-Терре. Перед отъездом мы получили от Габриэля солнцезащитный крем и воду в бутылках. Его густые темные волосы были особенно красиво уложены. Он уточнил, не хотим ли мы, чтобы он сопровождал нас, и я, поблагодарив, отказалась. Так много напряжения сложно выдержать, воссоединение нашей четверки уже ощущается как пик торнадо, грозящий уничтожить все через пару секунд.

Как бы то ни было, Нейт с энтузиазмом вызвался провести нас по пяти городам вместо Габриэля.

– Фабрицио Сальваторе[24] будет вашим гидом по Sentiero Azzurro! – объявляет он, пародируя итальянский акцент, надевая свою новенькую соломенную шляпу, за которую заплатил слишком много евро первому встречному торговцу. Фабрицио Сальваторе в прекрасной форме, воодушевлен и напевает «Volare», пока катер набирает скорость и морская вода брызжет нам в лицо. Нейт всегда примеряет на себя новый образ, когда мы путешествуем вместе. Нынешний совершенно придурковатый, совсем не политкорректный, и противоречит его обычной уравновешенности. Но я благодарна ему за то, что он в хорошем настроении после своих откровений за завтраком.

Мы высаживаемся на берег в самой, на мой взгляд, очаровательной деревне, которая когда-либо существовала: галечный пляж, окаймленный гаванью с разноцветными лодками, покачивающимися в спокойном море, а выше – на крутом утесе домики пастельных тонов, словно тянущиеся к небу. Мы выстраиваемся в очередь чтобы сойти на берег, и, пока стои́м, Нейт слегка гладит меня по плечам. Возможно, из-за того, что мы не смотрим друг другу в глаза, я позволяю себе погрузиться в это прикосновение с неожиданным удовольствием. Больше всего мне понравилось в жизни с Нейтом то, как мы, сидя на диване, смотрели «Умерь свой энтузиазм»[25] и он массировал мои ноги. «Вот оно, – думала я, удивляясь самой себе. – Вот такой жизни я хочу». Однако следующим вечером мы снова крутились как белки в колесе, я на приеме, а он собирал чемоданы. Тишина и умиротворение словно испарялись.

Когда Нейт разорвал нашу помолвку, Макс, как чуткий старший брат, прислал мне дорогое приспособление для массажа шиацу. «Нейтозаменитель», – подарок, который был очень кстати. В записке говорилось: «Я всегда буду рядом с тобой, когда захочешь поговорить. Но уволь меня от массажа стоп».

Пока Нейт продолжает напевать свою ужасную интерпретацию итальянской классики, мы вчетвером сходим на берег и принимаемся бродить по узким средневековым улочкам, поднимаемся по крутому каменистому холму. Балконы из кованого железа цепляются за бледно-желтые многоквартирные дома, белье жителей деревни развешано на решетках.

Макс покупает мороженое, а еще нет и десяти.

– Куда мы катимся? – изумляется Нейт с нарочитым акцентом Фабрицио, переводя взгляд с шарика страчателлы[26] на длинные худые конечности Макса. Я с трудом сдерживаю смех, глядя на своего брата, похожего на Гамби[27], в здоровенных походных ботинках и теквир[28]-шортах, застегнутых на тысячу молний, точно он собрался в поход на Гималаи. Хотя, скорее всего, этими покупками занимался его ассистент.

– Сахар укрепляет мозг. – Макс слизывает струйку, не давая ей стечь на руку.

– Этот великолепный мозг, – говорит Каро, и я с удивлением замечаю что-то язвительное в ее тоне.

Мы заходим в магазины, торгующие оливковым маслом и соусом песто, любуемся глянцевыми продуктами в деревянных ящиках перед маленькими семейными магазинчиками, гуляем по холмистому городку, который, несмотря на сильное влияние туризма, по-прежнему напоминает рыбацкую деревню. Время от времени мы встречаем наших попутчиков с поезда, с некоторыми из них мы вместе плыли на катере. Итальянскую семью, как с картинки, облаченную в шикарное туристическое снаряжение; мужчину в берете с помпоном, красное лицо которого вечно искажено гримасой; разговорчивую пару из Калифорнии, отмечающую в этой поездке свою сороковую годовщину. Они сидели в катере рядом с нами и рассказывали о своем замечательном психотерапевте Айре, которая спасла их брак и которой они посвящают это путешествие. «За Айру», – провозгласили они в унисон, совершенно серьезно, их походные палки со свистом рассекли воздух.

– За Айру! – шепчет Нейт мне на ухо, когда они проходят мимо, и я не могу подавить смешок.

Мы поднимаемся в город, и с каждым шагом мне все тяжелее дышать, я обливаюсь потом, проклиная кеды Superga, которые надела вместо чего-то более спортивного, как предлагал Нейт. Тем временем мимо проходят пожилые дамы, легко опираясь на трости, неся сумки с покупками на сгибе локтя. Я удивляюсь тому, что они каждый божий день проходят этим маршрутом.

Габриэль предложил два варианта: неспешно гуляем по пяти городам, останавливаемся, чтобы отведать лимончелло и пообедать, когда проголодаемся, затем садимся на поезд между двумя пунктами чтобы сократить время в пути или же, отказавшись от поезда, проходим пешком целых восемь миль и в придачу делаем крюк по горной местности. Нейт был за то, чтобы отправиться в трудный поход, что неудивительно. Макс колебался, подозреваю, не только из-за своего спортивного костюма, но и потому, что ему всегда нравилось производить впечатление на Нейта. Для Макса Нейт олицетворение крутости, словно какой-нибудь Джеймс Бонд.

Тем не менее, в конце концов, наши с Каро голоса в пользу неспешной прогулки оказались решающими. В результате, пройдя по главной улице, мы возвращаемся к полуострову, огибающему бухту, где в спокойных водах покачиваются рыбацкие лодки. Прямо над нами в скалах примостились выветренные и побитые штормами разноцветные дома, поднимающиеся к лазурному небу.

– Это невероятное место. – Каро наносит блеск на губы, затем кидает его в сумку от Gucci, перекинутую через плечо. Неудивительно, что она тоже предпочла симпатичный вариант походного снаряжения удобному.

– Невероятное. – Я надеваю круглые солнцезащитные очки Ray-Ban, которые, по словам Макса, выглядят так, будто я стащила их у Джона Леннона. Это не выглядело милой шуткой, он явно был зол, и вполне справедливо – я до сих пор не сказала ему, чем недовольна.

Все в Италии носят солнцезащитные очки. Впервые я обратила на это внимание в Риме, когда обнаружила, что итальянцы очень щепетильны в отношении одежды. Мужчины переносят жару в костюмах и брюках, избегая коротких рукавов и надевая «правильные» носки. Не дай бог итальянскому мужчине обнажить лодыжки! Женщины тоже не отстают – никаких признаков спортивного стиля, за исключением туристов, местные жительницы ходят в облегающих блузках и юбках. Есть даже выражение: fare una bella figura – что означает производить положительное впечатление. Я узнала об этом от Джиневры. Хотя при первом взгляде на нее не подумаешь, что она очень заботится о своей внешности, учитывая ее пурпурные волосы и бесформенные черные платья. Она с военной четкостью наносит подводку для глаз, у нее есть целая гардеробная, посвященная обширной коллекции косметики, в которой представлены все последние новинки. Джиневра невероятно довольна собой, даже если макияж, который она наносит, выглядит нелепо – тяжелый тональный крем, старящая пудра, тонкие накладные ресницы, утяжеляющие взгляд.

Солнцезащитные очки сползают с моего носа. Я поправляю их, радуясь, что они дают моим глазам передышку. Не только от солнца, но и от необходимости сохранять бесстрастное выражение лица. Учитывая, что в этой поездке все пытаются преподнести мне сюрприз, прямо сейчас мне очень нужно это прикрытие.

Успешно водрузив очки на место, я перевожу взгляд на Нейта. Боже, он действительно хочет, чтобы я вернулась?

До сих пор шокирующе видеть здесь человека, который раньше был для меня синонимом дома. Лос-Анджелес никогда не был для меня родным, хотя это было самое подходящее место, чтобы стать ведущей новостей. Я всегда находила этот город слишком стерильным, слишком поверхностным.

Помню, после того как Нейт поставил точку в наших отношениях, я много ночей тупо смотрела в потолок, представляя себе сценарий мечты – не поездку на поезде, а возвращение Нейта. Однако за последние пару месяцев что-то во мне изменилось, рана начала затягиваться. В начале наших отношений мы часами разговаривали на любую тему. Я чувствовала, что впустила Нейта в свою душу, а он раскрыл передо мной свою. Но, возможно, с годами мы оба установили свои маленькие оранжевые дорожные конусы: «Не проезжай этой дорогой, объезд». Раздражение росло и накапливалось. Я говорила: «Ты постоянно на телефоне, когда мы вместе». «Я скучаю по тому времени, когда мы просто вместе молчали. Когда ты не обращал внимания ни на что, кроме меня». Но были ли эти ожидания реалистичными по прошествии десяти лет? В конце концов, мы оба погрузились в свои проблемы и старательно скрывали наши травмы, нашу боль.

Разница в том, что я хотела остаться. А Нейт решил уйти.

Интересно, однако, что он рассказал о начатой им терапии, где анализирует свое детство. Родители Нейта любят друг друга, и любят его, но, тем не менее, детство надломило его в мелочах, которые, в конце концов, превратились в серьезную проблему. Я всегда думала, что два любящих родителя – это все, что нужно, но, возможно, я ошибалась. Неужели, будь у меня мать, я стала бы другим человеком? Или это подтолкнуло бы меня к другим, в некотором смысле лучшим решениям? Или же даже размышления об этом являются своего рода опорой, попыткой оправдать себя? В конце концов, всегда есть кто-то, у кого дела обстоят лучше. И, как правило, есть много тех, у кого они еще хуже. Я знаю это по опыту многолетних репортажей о величайших трагедиях на земле. Я думаю, что все мы, люди, – всего лишь разновидности Шалтая-Болтая, вечно пытающегося собрать себя воедино.

Теперь Нейт с американским акцентом объявляет, что поведет нас в Манаролу, ближайший город, примерно в миле отсюда. Затем снова включает Фабрицио Сальваторе и начинает напевать «Volare».

– Nel blu, – поет он, ужасно фальшивя. – Dipinto di blu.

Каким-то образом, играя Фабрицио Сальваторе, он все еще остается сексуальным. Возможно, благодаря тому, что он может посмеяться над собой.

– Dipinto di blu-u-u.

Вчера вечером пианист в вагоне-ресторане сыграл «Volare», и мелодия привязалась к Нейту. Нет ни малейшего шанса, что песня оставит его или нас на время поездки.

– Ты знаешь, что в этой песне поется о человеке, который мечтал раскрасить себя в голубой цвет и летать? – спрашиваю я, не упоминая, что об этом рассказал мне Габриэль.

– Nel blue, dipinto di blue, – поет Нейт громче, улыбаясь. Он, как всегда, красив и обаятелен, но что-то меня беспокоит, словно Нейт перебарщивает в своих попытках расположить меня к себе. Раньше его поведение казалось мне безумно милым, но теперь оно начинает меня слегка раздражать. – Ты знаешь одну строчку и просто достал ею, – наконец произношу я.

– Come sei dolce! – продолжает он. – Это значит «Ты сладкая».

Похоже он знает текст. Приехав в страну пару часов назад, он уже разбирается в итальянском.

Он улыбается, быстро обнимает меня, и впервые с тех пор, как мы расстались, вместо того чтобы застыть, мое тело смягчается, принимая эти объятия. Я смотрю на его руку, которая рассеянно гладит мою, на светлые волоски, покрывающие его предплечье. Это Нейт, а не Фабрицио. И я действительно скучаю по нему. Я скучаю по нам. Я чувствую, как растворяюсь в нем, расслабляюсь, в голове туман.

Не может быть, чтобы было так просто все начать сначала… или это возможно?

Мы поворачиваем, спускаясь с крутого холма, и останавливаемся чтобы попить воды. Я оцениваю расстояние, которое мы преодолели, затем отпускаю руку Нейта и направляюсь к деревянному ограждению на утесе. Чуть наклоняюсь вперед, загипнотизированная волнами, разбивающимися о впечатляющие скалы, выступающие из моря. В течение, как мне кажется, многих минут мысли роятся в моем мозгу, но я, похоже, не могу зацепить ни одну из них. Внезапно я слышу свое имя. Его выкрикивают резко и очень взволнованно.

– Рори!

Я вижу краем глаза, что это Макс. Затем внезапно меня толкают в бок, прямо в тот момент, когда на меня летит каменная глыба.

Глава десятая. Рори

– Рор! Рор!

Мои колени погружаются в гравий, когда валун, царапнув руку, падает с обрыва. Я врезаюсь плечом в ограждение. Пыль летит мне в лицо, и я зажмуриваюсь, но не раньше, чем частицы песка попадают в глаза. Я ощупываю плечо, пробую пошевелить им, с облегчением убеждаясь, что могу это сделать. Затем протираю глаза, открываю их и поднимаю взгляд.

Три обеспокоенных лица выделяются на фоне чистого голубого неба.

– Что… что случилось? – Мой голос дрожит, пульс все еще учащен.

– Я не знаю, – говорит Макс, продолжая прикрывать меня своим телом, словно щитом. – Этот огромный камень просто появился из ниоткуда!

– Он чуть не влетел в тебя, – задыхаясь, произносит Каро. – Если бы Макс не… Я имею в виду… что это было, черт возьми?!

Теперь я слышу невнятный говор, и в поле моего зрения показываются другие люди с напряженными от беспокойства лицами. Та самая гламурная итальянская семья, мимо которой мы проходили по пути сюда; молодой парень-хипстер с классной серебряной серьгой в ухе, который тоже ехал на поезде, а потом отправился с нами в город на катере; его девушка с короткими розовыми волосами вроде бы говорит по-русски, о чем свидетельствуют несколько смутно знакомых слов.

– Рор, – это Нейт, он рядом стоит на коленях. – Рор, ты в порядке?

– Да, – поспешно отвечаю я и позволяю ему подхватить меня. Я отряхиваю свои брюки, которые теперь порваны на колене. – Да. Я в порядке. Спасибо.

Я поворачиваюсь и изучаю место, с которого, должно быть, сорвался валун, – густые заросли кустарника. Часть тропинки над головой защищена бетоном, а этот участок – нет. И все же как, черт возьми, такая огромная штука могла упасть?

Все окружают меня, протягивая бутылки с водой и даже зубчик чеснока от русской дамы. Отец с детства говорил мне, что люди из этой части света свято верят в целебные свойства чеснока. Папа тоже ел сырой зубчик чеснока, и к нашей с Максом детской досаде, это случалось прямо перед приездом наших друзей.

– Нет, спасибо, spasiba. – Я надеюсь, это означает именно «спасибо», а не «до свидания». Должно быть, я произнесла правильно, потому что она улыбается и обрушивает на меня поток русского.

– Нет, нет, я не говорю по-русски. И ты можешь забрать… вот это. – Я протягиваю ей чеснок, но она отдергивает руки, как будто это горячая картошка.

Она снова что-то настойчиво говорит, и ее парень переводит:

– Это русский пенициллин. Чтобы залечить рану.

– Я знаю. Но спасибо, это не требуется. Я в порядке. Пожалуйста. – Я настойчиво вкладываю ему в руку зубчик чеснока. Запах, теперь идущий от моих пальцев, спазмирует мне желудок. Я отодвигаюсь назад, адреналин от того, что только что произошло, все еще бурлит во мне.

– Coraggio![29] – восклицает папа-итальянец, выглядывая из круга моих фанатов, его голос громок, как сабвуфер.

– Я в порядке, правда! – «Может, все уберутся нахрен?» Но мой рот, застывший в кривой улыбке, отказывается это произносить. А потом все теснятся еще ближе ко мне, уступая дорогу стайке немецких туристов с массивными рюкзаками и походными палками, которые едва не протыкают мне локоть.

После того, как немцы удаляются, наши друзья по поезду медленно расходятся, оставляя нас вчетвером.

– Я в порядке, – повторяю я как им, так и себе. Облизываю указательный палец и вожу им по ссадине на колене, которая видна сквозь дыру.

– Может, отвезти тебя к врачу? – Каро хмурится.

– Нет. Я в норме.

– Ну, мы должны хотя бы перевязать это, – говорит Нейт. – Нам нужно зайти в аптеку.

– В какую? Может быть, в ту, что за углом? – Теперь я раздражена. – Ссадина меня не убьет. Камень – да, он мог, – я слышу, как говорю это странно шутливым тоном. Я делаю неуверенный шаг вперед. – Давайте просто продолжим прогулку.

– Ты уверена? – спрашивает Макс, с братской заботой в глазах.

– Да. Спасибо, Макси. Ты спас меня. – Я стискиваю его предплечье.

Макс пожимает плечами.

– Оказался в нужное время и в нужном месте.

– Нет, ты на самом деле спас меня.

– В любое время, МС. – Он выглядит удивленным.

– Это был камнепад? – задумывается Нейт, оглядываясь на возвышенность. – Мне кажется, я читал, что здесь такое случается.

– Я бы предположил, что он бывает в сезон дождей, – возражает Макс. – Только не летом.

– Но эта часть пути самая опасная, – говорит Каро. – Об этом сказано в путеводителе. Смотри. – Она указывает пальцем на знак с красным треугольником, внутри которого фигурка падающего человека.

– Но я не упала.

– Нет, – соглашается Каро. – Не упала.

Мы вчетвером вновь идем по пыльной тропинке. Моя походка нетвердая, но я держусь, сердце все еще бьется где-то в горле, когда я задумываюсь, как близко я была… Если бы валун врезался в меня, я могла бы перелететь через ограждение. В сотнях футов до прибрежных камней…

Мы проходим мимо лимонных и оливковых деревьев, утопающих в пышной листве, затем мимо цветущих агав и кактусов, торчащих из земли на каждом шагу – словно опытный садовник специально высаживал их для своего удовольствия. Я пытаюсь сосредоточиться на красоте, чтобы подавить страх. Но не могу перестать оглядываться через каждые несколько футов.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? – спрашивает Нейт, подходя ко мне. – Это было странно. Я имею в виду…

– Я в порядке. Со мной все хорошо.

– Рор? – он сверлит меня взглядом.

– Правда.

Мы идем дальше в тишине, но, в конце концов, пейзаж расслабляет и Макс восклицает: «Я бы никогда отсюда не уезжал!», Каро вторит ему: «Похороните меня здесь».

Только Нейт по-прежнему молчит. Интересно, думает ли он о том же, о чем и я. Что, вероятно, валуны редко падают без причины…

К счастью, сейчас дорога прямая, воздух наполнен ароматом можжевельника и орегано. Время от времени мы проходим мимо террас, увитых пурпурной бугенвиллеей, где группы людей пьют граниту[30] и едят пасту, накручивая ее на вилки, у одних она зеленая, полагаю, с соусом песто, у других – красная.

Каро идет чуть впереди, восхищаясь пейзажем, делая снимки, которые, уверена, скоро появятся в Instagram. Немного странно, что она старается быть поодаль, особенно после необычной истории с валуном. Как правило, мы с Каро неразлучны и близки настолько, что между нами нет ни секретов, ни лжи. Но мы давно не виделись. Между нами еще не случилось той оттепели, когда одна из нас говорит о чем-то из прошлого нашим общим языком, возвращая во времена детства. Вместо этого я точно мерцающий огонек – вспыхиваю и гасну, снова вспыхиваю и снова гасну, зациклившись на обвинениях Джиневры.

– Аккуратно! – предупреждает Нейт, когда я подхожу к обрыву над морем. Он обходит меня и оказывается между мной и морем.

– Что?

– Смотри. Не думаю, что они хорошо укреплены. В некоторых местах почва выглядит так, будто ее размыло.

– Мне следовало надеть обувь получше, как ты и говорил. – Я выдавливаю из себя улыбку.

Он улыбается в ответ.

– Мне требуется огромная выдержка, чтобы не сказать, что я тебя предупреждал.

– Я восхищаюсь твоей выдержкой.

– Эй, дайте мне передохнуть. – Макс делает паузу, чтобы отхлебнуть воды.

Нейт направляется к смотровой площадке, а я останавливаюсь рядом с Максом, прислонившись к каменной стене. Я настороже на случай, если в меня полетит еще один булыжник.

Ладно, мне нужно все-таки поговорить и разобраться со своими близкими. Думаю, можно начать с моего брата. После того как он спас меня, я чувствую, что гнев по отношению к нему ослабевает.

Я резко выдыхаю.

– Макс, можешь сказать, какое твое первое воспоминание обо мне?

Каро наблюдает за нами со стороны. Каким-то образом мне становится ясно, что она уловила и поняла важность этого разговора. Она что-то шепчет Нейту, взгляд которого мечется между мной и Максом, затем они вдвоем уходят дальше вперед.

Макс допивает воду и вытирает рот.

– Да, конечно. – Он снимает свои солнцезащитные очки – древние Oakleys, которые давно пора выбросить, и устало смотрит на меня, когда мы проходим мимо оливковых деревьев. Я медлю, чтобы дать Нейту и Каро время отойти на большее расстояние. – А почему ты спрашиваешь?

– Ну… из-за этого я сердита на тебя. И прости, что не сказала тебе раньше. Мне нужно было сначала самой все обдумать.

– Ты сердишься из-за моего первого воспоминания? – Голос Макса становится громче. – Ты имеешь в виду, когда мне было четыре года? Ты неделями не отвечала на мои звонки из-за чего-то, что случилось, когда мне было четыре года? Как это могло тебя расстроить? Все, что я когда-либо говорил, что ты была розовая и вся в складочках и я сразу же полюбил тебя.

Мое сердце бешено колотится.

– Я знаю, что ты любишь меня. Но, честно говоря, это не имеет никакого отношения к тому, что я пытаюсь сказать сейчас.

– Хорошо, – он кивает, сглатывает. Я могу сказать, что он изо всех сил старается сохранить дружелюбие и не терять самообладания. Генеральный директор Макс старается не терять самообладания, но мой брат Макс… Я много раз видела, как он выходил из себя. – И что дальше? Это все из-за книги, не так ли? Из-за твоей писательницы? Я начал читать ее вчера вечером, Рор. Или, лучше сказать, Лейси Старлинг?

Я выдавливаю из себя улыбку.

– Это ужасно, не так ли? Но, благодаря сотне тысяч долларов, это легче проглотить.

– Это ужасно, – подтверждает он, улыбаясь. – Тебе бы сейчас наслаждаться жизнью в кресле-качалке.

– Но она хороша, да? Джиневра? Я имею в виду – объективно, как рассказчица. Как она взяла меня и превратила в…

– Да, она хороша. – Он указывает на свой рюкзак. – Я взял книгу с собой, чтобы закончить на пляже. Я умираю от желания узнать, кого из нас убили. И кто это сделал. – Его улыбка исчезает. – Ладно, Рор. Просто скажи мне уже.

Я знаю, что он спрашивает о том, почему я злюсь, а не об убийце из выдуманной истории.

– Ну, слушай. Дело в том, что методы Джиневры по изучению главной героини и созданию ее образа не совсем ортодоксальны. Она наняла частного детектива, чтобы он, типа, покопался в моей жизни. Вернее, в нашей жизни. А потом сообщила мне, что меня удочерили.

Макс замолкает. Я вижу, как до него доходит.

– Она сказала тебе, что тебя…

– Удочерили. Что-то припоминаешь?

– И она наняла частного детектива? Серьезно?

– Да, о таких вещах ведь не сообщают в печати.

Он молчит, пока мы продолжаем путь по мосту, к ограждениям которого прикреплены тысячи замков и на котором красуется небольшая скульптура из камня, напоминающая целующихся птиц. Парочки целуются и вешают новые замки, когда мы проходим мимо. Это явно какой-то мост влюбленных, где вы вешаете замок и выбрасываете ключ, чтобы обеспечить вечную прочность ваших отношений. Нейт и Каро превратились в две точки вдали, полагаю, у них те же мысли, что и у меня, – проскочить это место поскорее. Нам нечего увековечивать.

Теперь у нас четверых нет возлюбленных.

– Она сказала мне, что я приемный ребенок, Макс. И, конечно, я сразу вспомнила о твоем первом впечатлении, когда тебе было четыре года. Ты рассказываешь мне это на каждый день рождения – я была розовой, и вся в складочках, и ты полюбил меня сразу. Ты сказал, что помнишь все с того момента, как меня привезли домой. Что было солнечно, и папа приготовил борщ.

– Так и было, – тихо говорит он. – Я ничего не выдумывал.

– Но в этом воспоминании подразумевалось, что я была новорожденной, а не семи месяцев от роду. Очевидно, мне тогда было семь месяцев! Я сидела, может быть, даже ползала. И теперь я понимаю, как у папы хватило времени сварить борщ. Ты рассказывал это так, будто меня привезли папа и мама.

– Мама. – Макс морщится и отводит взгляд.

– Но это было не так, – продолжаю я, чувствуя, как слезы скапливаются в уголках моих глаз. – Не так, потому что папа удочерил меня. Это было закрытое удочерение, по крайней мере в том, что касается оформления документов. Из того, что показала мне Джиневра, совершенно ясно, что папа мне не отец, по крайней мере генетически. И женщина, о которой я всегда думала как о маме, очевидно никогда не была ею. И ты знал. Мне это известно – ты знал!

Макс покусывает губу, пока мы идем. Я понимаю, что мы оба думаем о ней. Как гласит история, что рассказывал папа и к которой мы относились как к непреложному факту, мама умерла через месяц после моего рождения от аневризмы головного мозга. У нас есть единственный снимок, на котором она потрясающая, продуваемая всеми ветрами, с доброй белозубой улыбкой.

Папа всегда говорил, что на чердаке случился потоп, уничтоживший все фотографии, и что у мамы, кроме нас, никого не было. Я никогда не сомневалась в его объяснениях. У меня не было матери, так какая разница, имелись фотографии или нет? Или, может быть, я говорила это себе, чтобы продолжать плыть по течению, не пытаясь докопаться до истины.

– Ей не следовало сообщать тебе об этом, – наконец произносит Макс.

– Что?! Ты обвиняешь Джиневру? В том, что сделал папа?

– А что сделал папа?! – возмущается Макс. – Забрал тебя домой и любил тебя? Любил до безумия! Любил больше, чем меня! – Он тяжело дышит, его лицо исказилось от боли. – Вот и все, что он сделал, Рор. В этом его преступление?!

Мы оба замолкаем, уставившись друг на друга. Вот он – незыблемый принцип существования Макса: папа любил меня больше. Это неправда, ни в малейшей степени. Просто я всегда была уверена в папиной любви, а Макс всегда сомневался.

Кто может сказать почему? Максу не требовалось много внимания – он мог часами играть в одиночестве, склонившись над пробирками, ставить непонятные эксперименты, читать в десять лет автобиографию Бенджамина Франклина. Он мог погрузиться в свои фантазии и записывать в блокнот бесконечные идеи. Я была другой. Я предпочитала быть с людьми. Мне нравилось действовать. Кататься на велосипеде, печь пирог – но чтобы люди смотрели, помогали. Обычно это был папа.

– Я помню, как однажды ты прыгала по лужам на улице, – говорит Макс. – Тебе было, наверное, шесть, а мне десять. И ты прыгала во все самые большие лужи, вся грязная, такая… не знаю, радостная. А папа наблюдал за тобой с веранды. Мы оба наблюдали. И у папы было какое-то странное выражение лица. Будто ему грустно или что-то в этом роде. Я спросил его, что случилось? И он ответил: «Пугает, как сильно я люблю тебя и твою сестру». Я не понял, что он имел в виду. Он покачал головой и сказал: «Иногда я наблюдаю за вами обоими с некоторым страхом. Однажды вы уйдете. Однажды это закончится». И я только что вспомнил – тогда в его речи я слышал только твое имя! «Это пугает, как сильно я люблю тебя и твою сестру», – сказал он, но смотрел на тебя! Я находился прямо рядом с ним, но его взгляд был прикован к тебе. Это ты заставила его чувствовать себя так. Только ты.

Я сдуваю волоски со лба, разочарованная тем, что это воспоминание ускользает, Макс явно выбрал его, чтобы заставить меня чувствовать себя виноватой. Кактусы, растущие по краям тропинки, колют мне лодыжки. Воздух такой же обжигающий, как наши слова.

– Я знаю, что он любил меня. Конечно, я это знаю. Но, честно говоря, Макс, у тебя избирательная память. Он любил и любит нас обоих одинаково. И вернемся к вопросу об удочерении. – Мой тон ледяной, но это потому, что он увел разговор в сторону от вопроса, который мы должны были обсудить. – Он должен был сказать мне. Ты должен был сказать мне.

Макс молчит.

– Например, я помню свой день рождения, когда мне было, не знаю, может, восемь лет, – продолжаю я. – И я расспрашивала о маме. Кто были ее родители, не могли бы мы хотя бы побывать в доме, где она выросла. Увидеть что-нибудь, что помогло бы мне понять, какой она была. И я слышала, как вы с папой разговаривали на кухне. Он сказал тебе, что я никогда не должна узнать. Я помню, как спрашивала тебя после, потому что ты должен был рассказать мне все, не так ли? Ты ведь ничего от меня не скрывал. Мы были против всего мира, даже против папы. По крайней мере, я всегда так думала. А ты ответил, что он говорил о большом сюрпризе, который запланировал, что в некотором смысле было правдой. Он арендовал каток на вторую половину дня…

– «Замбони»! – Макс улыбается. – Все, что ты хотела, это покататься на «Замбони». И съесть начос – это, безусловно, было более захватывающе, чем само катание на коньках.

Я тоже улыбаюсь, несмотря ни на что.

– Это был лучший подарок на день рождения – рассекать с папой по пустому катку. Хотя помню, что твое объяснение показалось мне бессмысленным. Учитывая слова папы: «Она никогда не должна узнать». Они не очень-то вязались с тем сюрпризом, о котором мне вскоре предстояло узнать. Но ты был хорошим лжецом.

1 Добро пожаловать (итал.).

2 Искусство нанесения кусочков шпона на конструкцию для формирования узоров.

3 Добро пожаловать, синьорина (итал.).

4 Спасибо (итал.).

5 Приятного аппетита, синьорина (итал.).

6 В самом деле? (итал.)

7 Популярный слабоалкогольный коктейль на базе итальянского горького аперитива Aperol, сухого игристого вина (как правило, просекко) и содовой.

8 Пожалуйста (итал.).

9 Низкое уличное кресло с широкими подлокотниками и высокой спинкой. Названы в честь гор.

10 FDA (Food and Drug Administration) – агентство Министерства здравоохранения и социальных служб США, один из федеральных исполнительных департаментов.

11 Фаза клинических испытаний на людях.

12 Неофициальное приветствие на итальянском языке, которое используется как «привет», так и как «до свидания».

13 Расслабься (итал.).

14 Район узких средневековых улочек на западном берегу Тибра в Риме, южнее Ватикана.

15 Mercato di Testaccio – крытые галереи, расположенные между Via Galvani и Via Alessandro Volta, предлагающие большой выбор итальянских деликатесов, свежих овощей и фруктов.

16 Итальянский десерт, похожий на мороженое.

17 Millennial pause – пауза миллениалов или тысячелетняя пауза, термин в социальных сетях, обозначающий долгую паузу в начале разговора в коротких видеороликах. Обычно это явление приписывается представителям поколения миллениалов, родившихся в период с начала-середины 1980-х до середины 1990-х годов.

18 Американская модель.

19 Jay-Z (настоящее имя – Шон Кори Картер) – американский рэпер, автор песен, музыкальный продюсер, исполнительный продюсер и предприниматель.

20 Да, синьорина (итал.).

21 Benedick, исковерканное Benedict. Dick по-английски – член (Прим. пер.).

22 Голливуд-боул или «Голливудская чаша» – концертный зал в виде амфитеатра под открытым небом в районе Голливуд в Лос-Анджелесе в штате Калифорния в США. Используется в основном для музыкальных выступлений.

23 Серия антиправительственных протестов, восстаний и вооруженных мятежей, охвативших большую часть арабского мира – страны Ближнего Востока и Северной Африки в начале 2010-х годов.

24 Итальянский композитор.

25 Американский сериал в жанре комедии положений производства HBO.

26 Мороженое с шоколадной крошкой.

27 Гамби (англ. Gumbi) – персонаж, созданный известным английским мультипликатором Артом Клоки. На вид напоминает зеленый кусок пластилина.

28 Techwear – модное направление удобной одежды, характеризующееся обилием молний, клапанов и карманов.

29 Смелее! (итал.)

30 Гранита (граните) – сицилийский десерт, представляющий собой колотый фруктовый лед с сахаром. Напоминает шербет, но имеет более плотную структуру.

Продолжить чтение

Вход в систему

Жанры