Тени во мне

Глава 1. Край света

Я стояла на самом краю утёса в Санта-Крузе, там, где земля обрывалась в ничто, а внизу бушевал океан, чёрный и бездонный, как пропасть в моей душе.

Ветер был не просто холодным – он был злым. Беспощадным. Он выл, словно разъярённый зверь, рвал мои волосы, хлестал по лицу ледяными плетями, будто нарочно пытаясь сбить с ног. Он обвивался вокруг шеи, дышал в затылок мокрым, солёным шёпотом, будто знал мои мысли. Зна́л, что я колеблюсь.

А внизу – океан. Он ревел, вздымая пенящиеся гребни, разбиваясь о скалы с грохотом, который заглушал даже бешеный стук пульса в висках. Вода была тёмной, мутной, безжалостной. Как будто звала.

И я не знала, что делать.

Может быть, шагнуть? Просто закрыть глаза, разжать пальцы – и исчезнуть?

Я не собиралась прыгать. Но если бы в этот момент кто-то толкнул меня – я бы, наверное, даже не вздрогнула.

Моя жизнь была как дорогая, лакированная коробка от конфет: идеально блестящая снаружи и абсолютно пустая внутри.

Работа? Да, приносит деньги. У меня красивый дом с панорамными окнами, из которых открывается вид на тот самый океан, что сейчас зовёт меня вниз. Просторная кухня с мраморной столешницей, где стоят изысканные бутылки вина, которые я открываю в одиночестве. Я езжу на дорогой машине, ношу безупречные костюмы, улыбаюсь на совещаниях – из вежливости, а не от радости.

Но это не моя жизнь.

Я будто смотрю бесконечный сериал про кого-то другого. Играю роль «успешной женщины», а сама всё ещё жду, когда кто-то нажмёт паузу и скажет:

«Ладно, Соф, хватит притворяться. Теперь твоя очередь жить по-настоящему».

Зачем я пришла сюда?

Потому что когда-то, в другой жизни – давно, словно в забытом сне – родители привозили меня сюда на пикники. Мы расстилали на траве клетчатое покрывало, пахнущее солнцем и летом. Мама доставала из корзинки бутерброды с ветчиной и клубнику, которая казалась мне тогда самой сладкой на свете. Папа лежал на спине, показывал на облака и говорил, что одно из них похоже на дракона.

Это было до того, как в доме стало слишком тихо.

До того, как я научилась носить маски.

Теперь здесь не пахнет клубникой. Только солью, сыростью и чем-то горьким – как будто сама природа чувствовала мой внутренний надлом.

Я не нашла ответов.

Но один особенно яростный порыв ветра, едва не швырнувший меня вперёд, заставил тело вздрогнуть – и вдруг я поняла: я ещё хочу жить.

Нога соскользнула по мокрому камню. Я завалилась назад, ударилась спиной и затылком о острые выступы. Боль пронзила тело, но я почти засмеялась сквозь слёзы.

Я жива.

Не смыта в холодную пучину. Не стала новостью в вечерних сводках. Не превратилась в очередную строчку в полицейском отчёте.

Пора было ехать домой.

Полтора часа до города. Завтра – снова на работу. Очередная встреча, где я буду улыбаться не тем, кому хочется, а тем, кому надо.

Я поднялась, вытерла испачканные ладони о джинсы и медленно побрела к машине, чувствуя, как холод пробирает до самых костей. Я была промокшей насквозь, замёрзшей, измученной – но злилась только на себя.

– Соф, хватит, – прошептала я, забираясь в салон. – Мы же договаривались: больше никаких экспериментов в стиле «давай проверим, выживу ли я».

Почему именно это место? Почему так далеко от города?

Ответ был прост: здесь я чувствовала себя настоящей.

Двигатель заурчал. Я выехала на разбитую прибрежную дорогу, где лужи были больше похожи на болотные топи, а грязь жадно цеплялась за колёса.

В Санта-Крузе, если ты застрянешь в такую погоду – найдут через сутки. Если повезёт.

А может, и не найдут вовсе.

Но мне повезло. Колёса вырвались из глиняного плена, и я вырулила на шоссе. Сменила плейлист – вместо депрессивных баллад заиграла что-то бодрящее, смехотворно-весёлое.

Под задорный припев поп-песни Люси я поехала домой.

Красные огни

Проехав километров двадцать, я заметила вдалеке мигающие огни.

Машина. Обочина.

Ливень к этому моменту превратился в настоящую стену воды – стеклоочистители едва справлялись, а видимость упала до нескольких метров.

Сердце предательски ёкнуло.

Нет. Только не это.

Я притормозила, всматриваясь в темноту.

Стоп-сигналы не мигали.

Они горели – красные, яркие, как две капли крови на чёрном бархате ночи.

Машина стояла на обочине, капотом почти уткнувшись в дерево. Задние колёса наполовину ушли в размокшую глину, будто земля пыталась затянуть её в себя.

Сердце сжалось. Внутри поднялся знакомый голос – тот самый, что всегда шепчет:

«Проезжай мимо. Это не твои проблемы. Это опасно. Ты не спасатель».

Но другой голос, более тихий, но куда более настойчивый, приказал:

«Остановись».

Пустая трасса. Ночь. Ливень.

И в голове – все те документалки о маньяках, которые я смотрела в бессонные ночи.

Я припарковалась в пятнадцати метрах позади, оставив фары включёнными, а двигатель – работающим.

Средства самообороны: ключ, зажатый между пальцами, и айфон в другой руке.

Ужасный план. Но лучше, чем ничего.

Шаг. Мокрая трава хлюпает под ботинками.

Шаг. Нога скользит по глине.

Дождь хлещет по лицу, ветер бьёт в спину, словно пытаясь оттащить меня назад.

Я подхожу ближе.

Передо мной – Mercedes GLA. Чёрный. Новенький. Совершенно чужеродный на этой заброшенной трассе.

Стёкла тонированы так, что внутрь не разглядеть ничего.

Рука дрожит, когда я тянусь к ручке.

Щелчок.

Звук замка кажется неестественно громким.

Дверь поддаётся – и в салон врывается ледяной ветер.

Она

Внутри – девушка.

Блондинка.

Лицо – в крови.

Она лежит, уткнувшись лбом в руль, руки беспомощно повисли вдоль тела. Рот приоткрыт.

Я замираю, прислушиваясь.

Дышит.

Пульс в висках застучал так сильно, что я едва слышу собственные мысли.

– Эй! – кричу я, хватая её за плечо. – Девушка! Вы меня слышите?!

Тихий стон.

Она не открывает глаза.

Я тут же набираю 911.

– Служба спасения, что у вас случилось?

Голос диспетчера звучит неестественно спокойно на фоне воя ветра.

– Авария! – почти кричу я. – Девушка! Без сознания, в крови, но дышит! Срочно нужна скорая!

– Где вы находитесь?

Я оглядываюсь. В ста метрах – дорожный знак.

– Чуть дальше знака «Дэвенпорт»! Mercedes врезался в дерево!

– Бригада уже выехала. Не покидайте место.

Я опускаю телефон и снова смотрю на неё.

И в этот момент она шевелится.

Глаза приоткрываются – мутные, невидящие.

Она смотрит прямо на меня.

Шёпот, едва различимый:

– Во…ды…

Я наклоняюсь ближе:

– Воды? Вам воды?

Но её веки уже смыкаются.

Глаза закрываются.

И снова – только шум дождя и моё бешеное сердцебиение.

Глава 2. Ледяной человек

– Во…ды… – прохрипела она, и это слово вырвалось из её пересохшего горла с таким усилием, будто каждую букву приходилось вытаскивать клещами. Её губы, потрескавшиеся и белые как мел, дрожали, когда она пыталась говорить. Глаза, мутные от боли и шока, всё же сохраняли слабый блеск жизни – как последние угольки в угасающем костре. Когда я нащупала её пульс, он был едва уловимым – неровным, слабым, будто сама жизнь в ней колебалась на грани, готовая оборваться в любой момент.

Я замерла на секунду, поражённая этим хриплым шёпотом, который вырвал меня из оцепенения, словно удар электрического тока. Внезапно мир вокруг ожил с пугающей интенсивностью: ледяные капли дождя, хлеставшие по моему лицу, превратились в тысячи крошечных игл; глина под ногами скользила предательски, цепляясь за подошвы ботинок; ветер, который минуту назад казался просто сильным, теперь выл как обезумевший зверь, рвущий свою добычу. Воздух был насыщен запахом морской соли, мокрой земли и чем-то металлическим – возможно, кровью.

Я наклонилась ближе, стараясь расслышать, понять, что именно она хочет. Её дыхание пахло железом и чем-то лекарственным, возможно, она принимала таблетки перед аварией. Если ей что-то было нужно – я должна была сделать это немедленно, каждая секунда могла оказаться последней.

– Сейчас, милая, – выдохнула я, уже не чувствуя собственных ног от пронизывающего до костей холода. Мои пальцы дрожали, и я не могла понять – от холода или адреналина. – Сейчас всё будет.

Мне не понравилось, как звучал мой голос – слишком мягко, слишком по-матерински, нехарактерно для меня. В горле стоял ком – смесь вины, страха и странного узнавания. В её положении могла оказаться я. В любой вечер, когда я слишком долго засиживаюсь в баре. В любой опасный поворот на мокрой дороге. Эта мысль ударила с неожиданной силой, заставив сердце сделать болезненный кувырок в груди.

Я не хотела становиться частью чужой драмы, но и не могла просто стоять и ждать скорую. Она нуждалась во мне, и это осознание сжало моё сердце так сильно, что дыхание перехватило. Внутри поднималось что-то новое – не страх и не паника, а странная смесь злости и жалости. Злости – на этот жестокий мир, бросивший её одну в кромешной тьме. Жалости – к себе, потому что я знала: как только всё закончится, я снова надену маску, снова вернусь в свою блестящую, но пустую скорлупу.

Я отступила назад и бросилась к машине, ноги скользили по размокшей глине, будто земля не хотела меня отпускать. Ветер выл в ушах, дождь хлестал по спине, а в груди клокотало что-то невыразимое. Бутылка воды, пачка салфеток, сложенный плед – я схватила всё, что было под рукой, и побежала обратно, будто время сжалось в тугую пружину.

Бутылка в моих руках была холодной и скользкой, конденсат смешивался с дождевыми каплями. Когда я поднесла её к её губам, вода пролилась мимо – часть на подбородок, часть на грязную блузку, оставляя тёмные пятна на шёлковой ткани. Её пальцы, бледные с аккуратно подпиленными ногтями, дёрнулись в слабой попытке ухватиться за бутылку, но сил не хватило. В глазах мелькнуло что-то – может, благодарность, может, просто животный страх – прежде чем они снова закатились под тонкими, синеватыми веками.

А потом появились огни – сначала размытые пятна в дожде, затем чёткие лучи, разрезающие тьму. Фары скорой превратили падающий дождь в миллионы сверкающих игл, создавая сюрреалистичный световой тоннель. Сирена не просто звучала – она вибрировала в костях, в зубах, в наполненных страхом глазах.

На мокром асфальте заскрипели шины от резкого торможения. Парамедики высыпали из машины с той слаженностью движений, которая бывает только у людей, видевших слишком много чужих трагедий. Их резиновые сапоги хлюпали по грязи, а жёлтые куртки отражали свет, делая их похожими на каких-то инопланетных спасателей.

– Вы та, кто обнаружил аварию? – голос парамедика был профессионально-ровным, но глаза быстро оценивали ситуацию.

– Да. Девушка была без сознания. Она очнулась ненадолго… попросила воды… – мои слова звучали глухо, будто доносились из-под толщи воды.

– Хорошая работа. Дальше мы сами.

Я стояла в стороне, наблюдая, как они поднимают её на носилки. Медсестра мельком взглянула на меня – не холодно, но с усталостью, въевшейся в глубокие морщины вокруг глаз. Я не стала спрашивать, выживет ли она. Просто смотрела, как её увозят, и вместе с ней уходило это странное чувство – будто на мгновение я перестала быть никем.

– Мы везём её в Медицинский центр Санта-Круза. Хотите – поезжайте следом.

И я поехала, хотя в голове крутилась одна мысль: "Зачем я вообще это сделала?" Я не знала её имени. Не знала, ждал ли её кто-то. Но то, как она лежала там – одинокая, беззащитная – тронуло что-то глубоко внутри, то самое место, где ещё теплилась надежда, что я могу что-то изменить.

Машину швыряло по мокрому асфальту, дворники не справлялись с потоками воды. В салоне пахло мокрой собакой и старой жвачкой под сиденьем. Рычаг переключения передач дрожал на третьей скорости – маленькая неисправность, на которую вечно не хватало времени.

Приёмный покой пах не просто антисептиком – это была сложная смесь хлорки, старости и страха. Полы, выложенные плиткой в шахматном порядке, блестели под люминесцентными лампами. На стене часы с жёлтым циферблатом тикали неестественно громко. Я сидела на пластиковом стуле, который холодом проникал даже через ткань джинс, и смотрела, как по потолку плывёт пятно влаги.

– Подскажите, может, с ней были какие-то вещи? – спросила медсестра, пока оформляли документы.

– Да. Вот её сумка, – я протянула кожаную сумочку – дорогую, но потрёпанную, будто ей пользовались долго и небрежно.

– Спасибо. Скоро приедет брат.

И тогда двери распахнулись, и он вошёл, как природная катастрофа. Его кожаная куртка пахла дождём и дорогим кожаным лосьоном. Под два метра ростом, с плечами, которые, казалось, не поместятся в дверном проёме. Волосы – тёмные, влажные от дождя. В свете ламп его глаза напоминали лёд, подсвеченный изнутри – голубые, но не небесные, а как лёд в глубине оврага: холодные, острые.

– Вы та, кто нашёл мою сестру? – его голос звучал как хороший виски – с глубиной и дымным послевкусием, каждое слово формировалось где-то глубоко в груди.

– Я просто… не могла проехать мимо, – мой голос звучал тише шороха листьев.

– Вы были очень вовремя. Если бы ещё несколько минут… – он не договорил. Но взгляд стал чуть мягче. – С вами всё в порядке?

Теперь он смотрел на меня не как на случайного прохожего, а как на того, кто сделал что-то важное. Его длинные пальцы с аккуратными кутикулами сжимали телефон, и я заметила, как выступают сухожилия на его руках.

– Мистер Арно, прошу, пройдёмте, – прервала нас медсестра.

Перед тем как уйти, он ещё раз посмотрел на меня. Два ледяных глаза. Один долгий взгляд. По спине пробежали мурашки. Не от страха. От предчувствия.

– Ещё раз спасибо, мисс…?

– Софи. Софи Найт.

Мой голос дрогнул. Он кивнул. Сдержанно. Но в его взгляде было достаточно, чтобы я провела ночь, вспоминая, как он произносит моё имя.

Где-то там, за стенами больницы, его сестра боролась за жизнь. А я стояла у машины, с сердцем, колотящимся в горле, и понимала одну простую вещь: я хочу увидеть его снова. И это пугало больше всего.

Лёжа в постели, я разглядывала трещину на потолке – ту самую, что появилась после прошлогоднего землетрясения. Она напоминала очертания Италии, если смотреть под определённым углом. Простыни пахли слишком агрессивным кондиционером – "морозная свежесть", которую я купила на распродаже и теперь жалела. За окном капал дождь – не тот яростный ливень, что был раньше, а усталое послесловие к буре, монотонный звук, под который я обычно засыпала. Но не сегодня.

Сегодня каждый нерв в моём теле помнил его взгляд – голубой, как ледник, и такой же холодный. Арно. Чёрт, даже фамилия звучала как заклинание. Резко. Аристократично. Французски. Слишком красиво, чтобы не оставить следа.

Я перевернулась на бок, прижав подушку к груди. Ощущение, будто этот вечер прожигал меня изнутри. Каждый его фрагмент врезался в кожу: его голос, его взгляд, сама его опасная привлекательность. Я закрыла глаза, но перед веками стоял его образ – влажные волосы, прилипшие ко лбу, тени под глазами, делающие лицо ещё резче.

"Я хочу снова его увидеть", – призналась я себе в темноте. И это признание было таким страшным, что по спине пробежали мурашки. Не от страха. От предвкушения.

Глава 3. Цветы из тьмы

Солнечный луч, пронзивший мои веки, был безжалостен – будто само мироздание решило, что мое время для укрытия в мире снов закончилось. Он скользил по моему лицу, словно золотая нить, вытягивая меня из кокона постели в реальность, где меня ждал новый день, полный вопросов без ответов. Я сопротивлялась, цепляясь за последние обрывки сна, где не было ни больниц, ни ледяных взглядов, ни этого странного чувства, поселившегося у меня в груди с прошлого вечера.

Хлоя, моя черная шотландская вислоухая, с характером настоящей королевы, выбрала этот момент для своей утренней атаки. Ее мягкие лапки, вооруженные острыми как бритва когтями, методично топтали мое одеяло, а желтые глаза сверкали требовательно. Когда я попыталась отвернуться, она легонько вонзила зубы в мой палец – не больно, но достаточно, чтобы напомнить: в этом доме она главная.

– Хорошо-хорошо, тиранша, – пробормотала я, почесывая ее за ушком, где шерсть была особенно мягкой. Ее мурлыканье прозвучало как победный гимн.

Утро… Оно всегда было для меня чем-то вроде ритуала выживания. Сегодня я решила устроить себе "инстаграмный" завтрак – не для соцсетей, а для самой себя. Чтобы доказать: я все еще могу создавать красивые моменты в своей жизни. Авокадо, идеально нарезанное тонкими полумесяцами, яйца пашот с текучими желтками, свежий багет с хрустящей корочкой – все это должно было стать моим щитом против тревожных мыслей о вчерашнем дне.

Вы спросите: как так? Вчера – экзистенциальный кризис на краю утеса, а сегодня – эстетичный завтрак? Но жизнь с тревожностью именно такова – это постоянные качели между "я все могу" и "я ничего не стою". Моя психотерапевт называет это "синдромом самозванки". Я построила успешный бизнес, купила дом у океана, но иногда просыпаюсь с мыслью, что все это – ошибка, что скоро кто-то постучит в дверь и скажет: "Игра окончена, мы обнаружили, что ты не заслуживаешь всего этого".

Но я борюсь. С помощью доктора Рейнольдс. С помощью Мари, моей подруги, которая всегда говорит мне: "Софи, перестань бегать от самой себя. Это твоя жизнь – бери ее". И с помощью этих маленьких ритуалов – идеального кофе, завтрака на веранде, утреннего душа, когда вода смывает все сомнения…

Душ стал моим утренним храмом. Струи воды, горячие и массирующие, обрушивались на мою кожу, смывая остатки сна и тревог. Пар заполнял пространство, оседая на зеркале и кафеле, создавая временную зону неопределенности, где можно было просто быть, а не казаться.

Я закрыла глаза, позволив воде стекать по моему телу. Руки сами собой начали исследовать знакомые изгибы – ребра, живот, бедра. Это было не просто мытье, это был ритуал принятия себя. Моя кожа под пальцами казалась особенно чувствительной сегодня, будто заряженной воспоминаниями о вчерашней встрече.

Когда я открыла глаза, в запотевшем зеркале передо мной возникло размытое отражение – силуэт женщины, которую я знала всю жизнь, но все еще продолжала открывать. Я провела ладонью по стеклу, очищая пространство. Вот она – я. Не фотомодель с обложки, а настоящая. Русые волосы, темнеющие от воды, спадали на плечи тяжелыми прядями. Глаза – не стандартные "океанские", а скорее цвет моря перед штормом – серо-зеленые, с золотистыми вкраплениями вокруг зрачков. Нос – с легкой горбинкой, доставшейся от бабушки-француженки. Губы – полные, но не кукольные.

Мое тело… Оно было картой моей жизни. Шрам на колене – напоминание о детской аварии на велосипеде. Легкая кривизна пальцев на левой руке – наследство от бабушки. Грудь – не идеально круглая, но чувственная. Я провела руками по бедрам, чувствуя под пальцами мягкость и одновременно силу.

И тогда мысли вернулись к нему. К Эвону. К тому, как его глаза скользили по мне в больнице – оценивающе, но без пошлости. Как будто он видел не просто тело, а саму меня. Это ощущение заставило меня резко выдохнуть.

Пена геля для душа скользила по моей коже, когда я позволила рукам опуститься ниже. Одно легкое прикосновение к клитору – и тело отозвалось мгновенно, будто ждало этого. Я прислонилась к холодной кафельной стене, представив, что это его руки исследуют меня. Его большие ладони, которые казались одновременно грубыми и удивительно нежными. Как бы он прикасался ко мне? Настойчиво или медленно, растягивая удовольствие?

Оргазм нахлынул быстро – резкой волной, заставившей меня прикусить губу, чтобы не закричать. Ноги подкосились, и я еле удержалась на ногах, опираясь о стену. В зеркале передо мной была женщина с раскрасневшимися щеками, растрепанными мокрыми волосами и глазами, полными чего-то дикого.

Кухня пахла свежемолотым кофе и теплым хлебом. Я расставляла тарелки на веранде, любуясь игрой света на поверхности океана. Бейгл хрустел под ножом, выпуская аромат свежей выпечки. Авокадо, разрезанное пополам, показало мне свой идеальный зеленый оттенок – ни слишком твердый, ни слишком мягкий, как раз для утреннего тоста.

Я уже собиралась сделать первый глоток капучино, когда раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Хлоя, дремавшая на подоконнике, резко подняла голову, насторожив уши. Я замерла с чашкой в руке. Никого не ждала. Посылок не заказывала. Друзья знают мое правило – никаких визитов без предупреждения.

Сердце забилось чаще, когда я подошла к двери и посмотрела в глазок. Курьер в униформе держал в руках огромную корзину с цветами – пионами, если я не ошибалась. Их фиолетовые головки выглядели почти черными в тени крыльца, роскошными и немного зловещими.

– Мисс Найт? – его голос прозвучал из-за двери. – Доставка для вас. Нужна подпись.

Я открыла дверь, пропуская внутрь молодого парня, который с трудом удерживал массивную композицию. Аромат цветов мгновенно заполнил прихожую – сладкий, но с горьковатыми нотками.

– Куда поставить? – спросил он, краснея под моим взглядом.

– На кухонный остров, пожалуйста.

Пока он устанавливал корзину, я заметила конверт с моим именем, выведенным изысканным каллиграфическим почерком. Когда дверь закрылась за курьером, я с дрожью в пальцах вскрыла конверт.

– Эвон А.""Софи, Слова – плохой способ выразить благодарность за то, что вы сделали. Эти цветы – лишь малая часть того, что я хотел бы сказать. Если вам когда-либо понадобится помощь – днем или ночью – вы знаете, как меня найти.

Буквы слегка выдавлены на плотной бумаге – он писал с нажимом. Я провела пальцем по строчкам, словно пытаясь через бумагу почувствовать его присутствие.

Телефонный звонок Мари вырвал меня из раздумий.

– Ну что, как ты после вчерашнего приключения? – ее голос звучал бодро, несмотря на ранний час.

– Ты не поверишь… – мой взгляд скользнул к цветам, которые казались еще больше на фоне светлой кухни. – Он прислал пионы. Огромную корзину. И записку.

– Охренеть, – Мари замерла на другом конце провода. – Ты в курсе, что фиолетовые пионы символизируют…

– Что? – я перебила ее.

– Страсть и необычность чувств, – закончила она. – Софи, этот парень либо действительно благодарен, либо…

– Либо что?

– Либо он помечает свою территорию, – голос Мари стал серьезным. – Ты уверена, что хочешь играть в эти игры? Мужчины, которые делают такие жесты… они не ищут простых отношений.

Прежде чем я успела ответить, телефон завибрировал – неизвестный номер. Сердце заколотилось так сильно, что я почувствовала его стук в висках.

– Мари, мне звонят… Перезвоню позже.

Я приняла вызов, даже не осознавая до конца, что делаю.

– Софи? – его голос был именно таким, каким я его запомнила – низким, с хрипотцей, будто прошедшим сквозь песчаную бурю. Мое имя на его языке звучало как-то по-особенному – не "Софи", а "Со-фи", с легким акцентом на второй слог.

– Эвон… – мое дыхание перехватило.

– Я хотел убедиться, что ты в порядке после вчерашнего, – он сделал паузу. – И услышать твой голос.

Солнечный свет, падающий на фиолетовые пионы, вдруг показался мне слишком ярким. Цветы, его голос, это странное чувство в груди – все смешалось в головокружительный коктейль.

– Я… – мой голос дрогнул. – Я в порядке. Спасибо за цветы. Они прекрасны.

– Как и ты, – его ответ прозвучал так естественно, что у меня перехватило дыхание. – Софи, я хочу увидеть тебя снова. Не из-за благодарности. Потому что когда ты смотришь на меня…

Он замолчал, и в тишине я услышала собственное сердцебиение.

– Когда я смотрю на тебя? – прошептала я.

– Ты смотришь так, будто видишь меня настоящего. А это… это редкость.

Линия оборвалась, оставив меня стоять среди ароматов кофе и пионов, с телефоном в дрожащей руке и миллионом вопросов, на которые у меня не было ответов.

Глава 4. Вызов

Фиолетовые пионы на кухонном острове казались теперь не просто цветами, а целой вселенной, вторгшейся в мое пространство. Их лепестки, бархатистые и тяжелые от собственной роскоши, медленно раскрывались под утренним солнцем, наполняя воздух густым, почти одурманивающим ароматом. Каждый раз, проходя мимо, я ловила себя на том, что задерживаю дыхание – то ли от восхищения, то ли от тревоги. Они были слишком красивы, слишком… намеренны. Как и открытка с его именем – "Эвон А." – выведенным темными чернилами на плотной бумаге, которая ощущалась под пальцами как кожа.

Я доедала завтрак, механически пережевывая кусочки авокадо, но вкус не доходил до сознания. Взгляд упорно возвращался к цветам, а от них – к океану за окном. Волны сегодня были высокими и беспокойными, с белыми гребешками пены, разбивающимися о скалы. Они казались мне отражением моего состояния – бурлящего, неспокойного, полного вопросов без ответов.

"Он знает, где ты живешь", – шептал внутренний голос, заставляя меня вздрогнуть от внезапного холода, пробежавшего по спине. Я обхватила чашку с остывшим кофе, пытаясь согреть ладони, но тепло не приходило. Вместо этого в памяти всплыло его лицо – резкие скулы, тени под глазами, тот особый взгляд, который казался одновременно оценивающим и… понимающим. Слишком понимающим.

Часы на стене показывали, что через сорок минут мне нужно быть в магазине. "Фантазия" – мое детище, мое убежище, место, где я могла быть собой. Или хотя бы притворяться, что знаю, кто я такая.

В спальне я остановилась перед шкафом, проводя пальцами по вешалкам. Черное миди-платье – облегающее, но не вызывающее, с небольшим разрезом на бедре – казалось идеальным выбором. Оно подчеркивало изгибы, но оставляло место для воображения. Поверх я набросила оверсайз-свитер цвета пыльной розы – мягкий, как воспоминание о чьих-то объятиях, пахнущий лавандой и старыми страницами.

Перед зеркалом я заплела волосы в низкий небрежный пучок, оставив несколько прядей свободными, чтобы они обрамляли лицо. Золотая заколка в форме лаврового листа – подарок Мари на прошлый день рождения – добавила нотку изысканности. "Для кого все это?" – спросила я свое отражение. Ответа не последовало.

"Фантазия" встречала меня знакомым звоном колокольчика над дверью. Этот звук всегда действовал на меня как переключатель – сомнения и тревоги оставались за порогом, внутри же я становилась той уверенной в себе женщиной, которой, казалось, должны восхищаться.

Магазин сегодня пах особенно сильно – смесью старых книг, свежесваренного кофе и воска от новых свечей, которые мы недавно завезли. Полки из темного дуба, полированные до блеска, отражали мягкий свет бра, создавая ощущение, будто находишься внутри драгоценной шкатулки. Каждый стеллаж, каждый уголок здесь был продуман до мелочей:

Кофейный уголок с двумя винтажными креслами и низким столиком, где всегда стояла ваза со свежими цветами (сегодня это были белые пионы – ирония судьбы). Турка, подаренная мне старым греческим коллекционером книг, блестела на полке как музейный экспонат.

Темный архив в глубине – место для особых книг, тех, что читают шепотом, боясь спугнуть их магию. Здесь жили сборники стихов, философские трактаты и те редкие романы, которые не выставляли на всеобщее обозрение.

И конечно, "Стеллаж Греха" – черная металлическая конструкция, где соседствовали Паланик, Батай, современные дарк-романы и несколько экземпляров с моими личными закладками между страниц.

Я только успела проверить почту на компьютере под кассой, когда дверь снова открылась, впуская знакомый аромат розового перца и черного персика.

– Доброе утро, моя дорогая меланхоличная книжная ведьма, – раздался голос Мари, прежде чем я успела поднять голову. – Ты сегодня светишься как… нет, подожди, дай угадаю – как девушка, получившая огромную корзину пионов от таинственного незнакомца?

Она стояла передо мной во всей своей черной красе – кожаные шорты, полупрозрачная блузка с черепами, ботинки на массивной платформе. Ее темные волосы были собраны в высокий хвост, обнажая серебряные серьги в форме кинжалов.

– Ты уже знаешь ответ, – я покачала головой, пытаясь скрыть улыбку.

Мари подошла ближе, ее карие глаза изучали мое лицо с присущей ей проницательностью.

– Так это он? Тот самый… как его… Эвон Арно? – она произнесла его имя с театральным придыханием, положив ладонь на грудь. – Брат той девушки, которую ты спасла?

Я кивнула, чувствуя, как тепло разливается по щекам. Внезапно мне стало жарко в свитере, и я потянула воротник, чтобы дать себе немного воздуха.

– Ах ты маленькая… – Мари покачала головой, но в ее глазах читалось скорее восхищение, чем осуждение. – Ну и как, мистер Арно просто благодарен, или здесь что-то большее?

– Я не знаю, – призналась я. – Цветы, записка… все это кажется таким…

– Намеренным? – подсказала Мари. – Продуманным? Как будто он знает, на какие кнопки нажимать?

Я вздохнула, обхватывая себя за локти. Именно так. Все в этом жесте – от выбора цветов до слов в записке – казалось тщательно спланированным. Как ход в шахматах, когда противник делает вид, что подставляет фигуру, но на самом деле заманивает в ловушку.

Мари вдруг стала серьезной. Она положила руки мне на плечи, заставляя посмотреть ей в глаза.

– Слушай, я знаю тебя. Ты не из тех, кто бросается в омут с головой. Но… – она сделала паузу, – иногда именно то, чего мы боимся больше всего, оказывается тем, что нам действительно нужно.

Я хотела ответить, но в этот момент телефон в кармане платья завибрировал, заставив меня вздрогнуть. Неизвестный номер. Сообщение.

Сердце забилось так сильно, что я услышала его стук в ушах. Пальцы дрожали, когда я открыла сообщение:

"Вы меня ещё совсем не знаете. Но я вас легко нахожу."

Холод пробежал по спине. Я подняла глаза на Мари, которая уже читала по моему выражению лица, что что-то не так.

– Что? – спросила она.

Я показала ей экран. Она прочитала и медленно выдохнула через нос, как бык перед атакой.

– Охренеть, – прошептала Мари. – Он не просто играет, он играет в серьезные игры.

В этот момент пришло второе сообщение:

"Фантазия. Выбор имени не случаен. Как и ваше решение спасти мою сестру. Можете ли вы спасти себя так же?"

Мои пальцы сжали телефон так сильно, что костяшки побелели. Экран покрылся сетью мелких трещин – я и не заметила, когда это произошло. Сообщение Эвона горело перед глазами, каждое слово словно вбивалось гвоздями в сознание.

"Можете ли вы спасти себя так же?"

– Что за психологическая игра… – прошептала Мари, вырывая меня из оцепенения. Она выхватила телефон из моих рук и швырнула его на прилавок, где он звякнул о деревянную столешницу. – Этот тип явно насмотрелся триллеров.

Я медленно опустилась на барный стул за кассой, ощущая, как колени подкашиваются. В горле пересохло, а в груди разливалось странное тепло – смесь страха и чего-то еще, чего я не решалась назвать.

– Он… – я сглотнула ком в горле, – он не просто написал. Он видел меня. В больнице. Как будто читал меня, как одну из этих книг. – Я махнула рукой в сторону "Стеллажа Греха", где стояли самые мрачные романы из нашей коллекции.

Мари налила мне стакан воды из графина, который всегда стоял под прилавком. Ледяные кубики звенели, ударяясь о стекло.

– Выпей. И дыши, – приказала она, наблюдая, как я делаю маленький глоток. – Теперь скажи мне честно: ты боишься его или… ты боишься того, что чувствуешь к нему?

Вода оказалась слишком холодной, обжигающей горло. Я поставила стакан, оставив на стекле отпечатки пальцев.

– Я не знаю, что чувствую, – призналась я. – Но когда он смотрит на меня… это как будто кто-то наконец-то видит. Не маску, не успешную владелицу книжного, не ту девушку, которая всегда знает, что сказать… а меня. Со всеми трещинами.

Мари молчала дольше обычного. Она облокотилась о прилавок, и солнечный луч, пробивавшийся через витражное окно, рисовал на ее лице узор из красных и синих пятен.

– Черт возьми, – наконец пробормотала она. – Он хорош. Настоящий эмоциональный ниндзя.

Я фыркнула, неожиданно рассмеявшись. Смех прозвучал нервно, почти истерично, но он снял часть напряжения.

– Что мне делать? – спросила я, вертя пустой стакан в руках.

Мари вздохнула и выпрямилась, принимая свой "деловой" вид – подбородок вперед, руки на бедрах.

– Во-первых, ты не отвечаешь сразу. Пусть поволнуется. Во-вторых… – Она замолчала, заметив, как моя рука непроизвольно потянулась к телефону. – О нет, ты уже хочешь ему ответить, да? Святая наивность!

Я покраснела, но не стала отрицать. Мысли о нем заполняли все пространство в голове, вытесняя даже привычную тревогу. Это было… освежающе.

– Я просто… – я поискала нужные слова, – хочу понять, что все это значит. Эти цветы. Эти сообщения. Этот… вызов.

Мари покачала головой, но в ее глазах читалось понимание.

– Ладно, мисс Любопытная. Но хотя бы давай обдумаем ответ. Вместе. – Она подошла ближе, и мы оба уставились на экран моего телефона, как будто он мог взорваться в любой момент.

Я медленно провела пальцем по экрану, снова читая его слова. "Можете ли вы спасти себя так же?" Что он имел в виду? Спасение его сестры было импульсивным поступком, инстинктом. Но спасти себя… это требовало осознанности. Выбора.

– Он спрашивает, готова ли ты к чему-то рискованному, – вдруг сказала Мари. – Это как… метафора. Ты спасла его сестру, не думая о последствиях. А теперь он спрашивает: готова ли ты так же безрассудно броситься в отношения с ним?

Я подняла глаза на Мари, пораженная ее проницательностью. В ее словах была правда – Эвон действительно мог иметь это в виду. И это… это пугало и притягивало одновременно.

– И что мне ответить? – прошептала я.

Мари задумалась, постукивая длинным ногтем по стойке. В магазине было тихо – утренний час, мало посетителей. Где-то на улице проехала машина, и тень от нее промелькнула по стенам, как призрак.

– Скажи… – Мари прищурилась, – скажи ему: "Спасение требует смелости. А вы готовы к тому, что будет после?"

Я замерла, ощущая, как сердце колотится где-то в районе горла. Это был… идеальный ответ. Одновременно и вызов, и признание. Я медленно набрала сообщение, каждый раз проверяя слова, прежде чем отправить.

Ответ пришел почти мгновенно:

"После – это единственное, что меня интересует."

Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Мари присвистнула, читая сообщение через мое плечо.

– Ну все, – прошептала она. – Ты попала. Этот мужчина – либо лучшее, что случалось с тобой, либо худшее. Третьего не дано.

Глава 5. Он пришёл

Прошло несколько дней. Дни были вырезаны из времени – ровные, бесцветные, без запаха и вкуса. Как пустые страницы, на которых ничего не написано, но ты всё равно держишь в руках, надеясь, что вот-вот появится смысл.

Магазин жил своей обычной жизнью: люди ходили, выбирали книги, фотографировались на новой экспозиции, обсуждали книги, где любовь была красивой и простой. А я? Я ждала.

Неосознанно, ненамеренно. Просто… ждала его.

Пыталась отвлечься. Запахом типографской краски, ещё не просохшей на корешках новых книг. Шуршанием обложек, когда их раскладывают на полках. Даже спорила с Мари о том, какой стиль выбрать для витрины ноября – скандинавский нуар или эротическую прозу. Но каждый раз, когда звенел колокольчик над дверью, моё сердце сжималось. Каждый порыв ветра за окном заставлял меня замереть. Каждое утро начиналось с одного и того же вопроса:

«А что, если сегодня он придёт?»

И вот однажды – пришёл. Только не он.

Курьер в чёрной униформе, такой же, как в прошлый раз, вошёл в 11:43. В руках – не банальная цветочная корзина. Это было что-то другое. Что-то из мира, где красота всегда опасна.

Цветы были странными, почти сверхъестественными. Чёрные антуриумы, серебристые протеи, орхидеи, словно окровавленные, обвитые лентами цвета ночи. Они не пахли, как обычно бывает с цветами. Они исходили настроением – плотным, густым, почти нереальным.

Это было больше, чем букет. Это был вызов. Приглашение. Загадка.

Внутри – конверт. Плотная бумага. Чёткий, мужской почерк. Лист картона цвета топлёного молока.

Одна строка.

«Она смотрела на него и знала: он разрушает её, и всё же – хотела только этого. – Жан Жене»

Я перечитала её трижды. Терзая себя размышлениями, убеждая себя, что это правда. Что это от него. Что это для меня.

Тело ответило первым. Грудь сжалась, соски затвердели под тканью. Живот скрутило внутри, как при сильном возбуждении. Пальцы задрожали. Не от страха. От чего-то гораздо хуже. Или лучше.

Эвон.

Без подписи. Зато с намеком. И вызовом.

Только эта фраза. И эти цветы, похожие на проклятие.

Когда вошла Мари, она сразу остановилась, уставившись на букет.

– Он прислал это, потому что ты ему нравишься, – сказала она, поворачиваясь ко мне. – Или потому что хочет, чтобы ты сама осознала во что вляпалась?

Я молчала. Смотрела на ленту цвета ночи, и в голове снова прозвучала его цитата.

– Не знаю… – прошептала я. – Но мне хочется узнать.

Ничего не происходило в последующие дни. Никаких сообщений. Никаких звонков. Только я. И то, что кипело внутри, не давая мне спокойно спать, есть и жить.

Его голос. Его взгляд. То, как он сказал тогда: «Я бы предпочёл услышать это лично».

Его уверенность. Тишина, которая говорила больше, чем все слова, которые могли быть произнесены.

Он зашёл через три дня. Без предупреждения. Без объяснений.

Просто вошёл – как буря, тихая, но разрушающая всё на своём пути.

Колокольчик звонко зазвенел. Я даже не успела обернуться и посмотреть – я уже чувствовала, кто это.

Чёрная водолазка. Пальто цвета угля. Кожа – бледная, почти светлая, как будто он действительно давно не видел солнца. Лицо – спокойное. Но глаза…

Голодные. Требовательные. Пожирающие.

Он остановился перед прилавком.

– Софи.

– Эвон. – мой голос прозвучал слишком тихо. Слишком неуверенно.

Он медленно осматривал помещение, как будто ему было интересно посмотреть на то, что создала я. Но я знала – он изучал и анализировал всё. Каждую книгу. Каждый угол. Каждый момент между нами.

– Я ищу подарок. Для делового партнёра. Он ценит редкие издания. Что-то необычное. Что-то… достойное.

Слова были формальностью. Но интонация – совсем другая. Будто он говорил обо мне, а не о книге.

Я повела его вглубь магазина. Туда, где хранятся антикварные книги, коллекционные издания, вещи, созданные для восхищения и трепетного отношения.

Он шёл следом, слишком близко. Так близко, что я чувствовала теплоту его тела своей спиной. Если бы я остановилась, он бы впечатался в меня.

У шкафа с книгами XIX века мы замерли. Я начала рассказывать о кожаных переплётах, о ручной прошивке, о редкости и уникальности экземпляров. Механически. Как будто слова могли отвлечь меня от той страсти и волнения, что бурлили внутри при виде него.

Он молчал и пристально смотрел мне в глаза.

Пока я не замолчала.

– Я часто думаю о тебе, Софи, – наконец произнёс он. – И не вижу смысла притворяться, что ты меня не интересуешь.

– Эвон… – сорвалось у меня.

– Я не хочу отношений. Не ищу их. У меня нет ни времени, ни доверия к ним.

Он сделал шаг вперёд. Его запах – древесный, тёмный, чуть пряный – ударил в грудь.

– Но я хочу тебя.

Я не знала, что сказать. Мои мышцы одеревенели. Где-то глубоко внутри, в животе, начало тянуть, как перед оргазмом. Горячее. Мокрое. Настойчивое желание прикоснуться к нему.

– Я могу быть резким. Могу быть мрачным. Ты это видела. Но я не вру. Не манипулирую и не пытаюсь тебя обмануть.

Его глаза впились в мои.

– Я предлагаю тебе быть со мной. Без лжи. Без обещаний. Только ты, я и то, что между нами уже происходит.

Время остановилось. Сердце билось в ушах, как барабан. Хотелось бы убежать. Но в то же время хотелось и остаться. Хотелось, чтобы он просто взял меня – руками, голосом, взглядом. Чтобы он сделал это так, чтобы я больше никогда не смогла притвориться, что он мне безразличен.

– Это похоже на сделку, – выдохнула я.

– Нет. Это – честность. В её самой непристойной форме.

Он приблизился настолько, что я почувствовала запах мяты из его рта.

– Скажи «да», Софи. Или «нет». Я не торгуюсь. Вариантов всего два.

Закрыла глаза. Мир покачнулся. Сердце готово было вырваться из груди.

– Я не знаю… – прошептала я.

И это было ближе к «да», о чём свидетельствовала и реакция моего тела. Эвон заметил, как напряглись мои соски.

Он не ушёл. Стоял рядом, слишком близко и я не могла почувствовать себя в безопасности. Мари наблюдала издалека, но это его не смущало. Она знала, что это не простой покупатель. Это не обычная встреча. Это начало или конец. Возможно, и то, и другое одновременно.

– Знай: я не буду играть в добрые намерения. Я не буду ждать, пока ты решишь, стоит ли это делать. Ты либо принимаешь меня полностью, либо нет.

Его пальцы слегка коснулись моих рук. Легче перышка. Но внутри меня всё сжалось.

– Я не уверена, что хочу быть частью чего-то, что может меня сломать, – сказала я, не открывая глаз.

– А ты уверена, что жить можно дальше, зная, что не попробовала?

Его голос опустился ниже. Грубее.

– Ты уже начала эту игру, Софи. Мы оба это знаем.

Открыла глаза. Он смотрел на меня, как будто знал все мысли, которые я не решалась произнести вслух.

– Почему я? – прошептала я. – Почему?

– Потому что ты смотришь на меня так, будто знаешь, что я не тот, кем кажусь. И всё равно хочешь узнать меня. Потому что ты спасла мою сестру. Потому что ты не боишься быть собой, даже когда хочешь спрятаться. И потому что ты – первая женщина за последнее время, которая действительно смогла меня заинтересовать.

Он провёл большим пальцем по моей руке. Медленно. Чувственно. Я не отдернула её. Только задержала дыхание.

– Я уже внутри тебя, Софи. Просто ты ещё не поняла, насколько глубоко.

Я не знала, что сказать. Не знала, что чувствую. Не знала, хочу ли этого. Но знала одно: я не отпущу его. И он не отпустит меня.

Мы смотрели друг на друга. Жадно. Жарко. Опасно.

И в этом молчании родилось что-то большее, чем желание. Что-то, что нельзя было назвать. Но можно было принять.

Глава 6. Тени

Я не могла избавиться от него. Он распространялся внутри меня, как яд, медленно растекающийся по венам – почти ласково. Каждое утро я просыпалась с запахом его парфюма на моей коже, хотя мы не виделись неделю. Каждую ночь его руки снова скользили по моей коже во снах, которые не хотелось называть кошмарами.

Пыталась вернуться к прежней жизни – к запаху старых книг, к утреннему кофе с корицей, к Мари, которая всё чаще смотрела на меня с беспокойством, к Хлое, тыкаюшейся влажным носом в ладонь, словно чувствовала – во мне поселился смятение и беспокойство. Но он был повсюду – в скрипе пружин кровати, когда я ворочалась без сна, в шуме дождя за окном, в каждом моём вздохе.

Тогда, в три часа ночи, когда тревога стала невыносимой, я открыла ноутбук. Синий свет экрана резал глаза, но я упрямо вбивала в поиск:

Эвон Арно + архитектура

Arnaud Group

Жена Эвона Арно

Скандал Arnaud Group 2025

Гугл выдал мне досье на дьявола.

Первая же статья называлась: "Эвон Арно: архитектор, перевернувший понятие роскоши". Фотографии его проектов завораживали – стеклянные небоскрёбы, будто пронзающие облака, частные виллы, спрятанные в горах, где каждый камень дышит холодным совершенством.

Но настоящий шок ждал дальше.

"Арно не просто строит здания – он создаёт психологические ловушки", – писала влиятельный архитектурный критик. "Его последний проект – 'Небесный мост' – называют 'архитектурным оргазмом'. Шесть самоубийств за месяц после открытия. Когда журналисты спросили о трагедиях, Арно ответил: 'Я создаю пространства. Что люди в них делают – их выбор'."

Мои пальцы дрожали, когда я открывала новые вкладки:

"Arnaud Group под следствием: $450 миллионов в офшорах"

"Жена? Эвон Арно никогда не был женат. Но инсайдеры называют его 'крёстным отцом' самых изощрённых пороков Калифорнии"

Самым пугающим было интервью с ним самим. На видео он сидел в кресле из чёрной кожи, пальцы сложены домиком, глаза – синие, как лёд перед тем, как треснуть.

"Контроль – единственная истина", – говорил он, глядя прямо в камеру. "Всё остальное – иллюзия, которую я с удовольствием разрушаю."

Я захлопнула ноутбук, но его голос звучал у меня в голове, будто он стоял за спиной. Он знал. Он всегда знал.

Вибрация телефона разорвала тишину. Я уже знала, кто это, ещё до того, как протянула руку.

"Суббота. 'Морской бриз' в полдень. Не вздумай опаздывать." – С.

Синтра. Единственный человек, чьи сообщения звучали как приказы, даже когда выглядели как приглашения.

Я не ответила. Мы обе знали – я приду.

"Морской бриз" висел на скале, как гнездо хищной птицы. Синтра уже ждала за столиком у самого края, где скалы встречались с пеной прибоя, попивая что-то прозрачное с долькой лайма.

– Ты выглядишь ужасно, – сказала она, не глядя на меня. – Как призрак самой себя.

Я опустилась в кресло, заказав двойной эспрессо. Кофе больше не приносил удовольствия – только горечь на языке.

– Он спрашивал о тебе, – продолжила Синтра, играя бокалом. – Кажется, ты оставила след в его мыслях.

Мои пальцы сжались вокруг чашки. – Зачем ты меня позвала?

Она медленно достала из клатча конверт цвета слоновой кости с золотым тиснением.

– Презентация нового проекта Арно. Завтра. 20:00. Ты будешь там.

Я не дотронулась до конверта. – Почему я должна идти?

– Потому что ты уже в игре, – её губы растянулись в улыбке, напоминающей хищницу. – А он играет только до мата.

Наше общение началось примерно через сутки, после того, как Стинтра очнулась в больнице. Я оставила номер медсёстрам – просто как свидетель аварии. Никаких особых причин, просто так полагалось.

Первое сообщение пришло ночью:

"Привет, спасибо, что не проехала мимо и не бросила меня в беде!"

Так всё и началось. Без особых причин, без скрытых мотивов. Просто два случайных человека, связанных трагедией, нашли друг друга.

Я выбирала платье два часа, будто готовилась к битве. Остановилась на чёрном бархате с разрезом до бедра – достаточно, чтобы сводить с ума, но не настолько, чтобы выглядеть вульгарной. Никаких украшений – только тонкая золотая цепочка на лодыжке и красная помада, как метка на его объекте внимания.

Зал сверкал холодным блеском – серый мрамор, хрустальные люстры, струнный квартет, играющий что-то тревожное. Синтра вела меня сквозь толпу, а я чувствовала – он здесь.

И тогда я увидела его.

Эвон Арно стоял у колонны, будто часть интерьера – безупречный чёрный костюм, темные волосы находящиеся в беспорядке, зачёсанные назад, золотые часы на запястье, стоившие больше, чем вся моя жизнь. Рядом с ним висела блондинка в красном – кукла с пустыми глазами и натянутой улыбкой.

Но он смотрел на меня.

Наши взгляды встретились – и у меня перехватило дыхание.

Он подошёл с медленной, хищной грацией, не обращая внимания на шепотки вокруг.

– Ты перестаралась с соблазном, – прошептал он, губы едва касаясь моего уха.

– Ты опоздал с комплиментами, – бросила я в ответ.

Его пальцы сомкнулись на моём запястье, и он повёл меня прочь, сквозь коридоры, не обращая внимание на женщину, которую он оставил одиноко стоять в центре зала. Его совершенно не заботило мнение окружающих о таком неподобающем поступке. Внезапно он остановился и толкнул ближайшую дверь.

Кабинет. Тёмное дерево. Огромные окна с видом на океан, где волны разбивались о скалы, будто повторяя ритм моего сердца.

Он закрыл дверь с тихим щелчком, и в тот же мир мой мир сузился до этого кабинета, до его холодных синих глаз, до его рук, которые уже сжимали мои бедра через тонкий бархат платья. Воздух между нами стал густым, тяжелым, словно перед грозой.

– Ты знаешь, зачем пришла, – его голос был низким, обволакивающим, как дорогой виски. Пальцы скользнули вверх по моим ногам, подбирая край платья с мучительно медленной скоростью.

Я попыталась отстраниться, но спина уже упиралась в стену.

–Я пришла только потому, что Синтра…

– Ври лучше, – он перебил меня, и в его улыбке не было ничего доброго. Внезапно его руки оказались под моими коленями, и он поднял меня, как перышко, посадив на массивный дубовый стол. Документы с грохотом упали на пол, но он даже не взглянул в их сторону.

Его ладони скользнули по моим бедрам, раздвигая их, и я почувствовала, как рвется тонкий шелк колготок. Холодный воздух коснулся обнаженной кожи, заставляя меня содрогнуться.

– Посмотри на себя, – он провел пальцем по влажной ткани моих трусиков, и я невольно ахнула. —Твое тело говорит правду, даже когда ты лжешь.

Когда его пальцы проникли под шелк, я вцепилась в край стола, чувствуя, как дерево впивается в мои ладони. Он не спешил, изучая каждую мою реакцию, каждый вздох, каждый стон, который я пыталась подавить.

– Нет… – мой протест звучал слабо даже в моих ушах.

– Да, – поправил он меня, и его большой палец нашел ту самую чувствительную точку, заставив мое тело выгнуться. – Ты хочешь этого. С самого первого дня.

Его свободная рука схватила мою за запястье, прижав к столу, пока пальцы другой продолжали свою методичную пытку. Я пыталась вырваться, но его хватка была как стальные тиски.

Внезапно он опустился на колени, и его горячее дыхание обожгло мою кожу. – – Эвон, не… – мой голос сорвался, когда его язык заменил пальцы, медленно, намеренно, как будто пробуя на вкус каждый мой стон.

Я впилась пальцами в его волосы, не зная, хочу ли оттолкнуть или притянуть ближе. Он отвечал укусом во внутреннюю поверхность бедра, заставляя меня вскрикнуть от неожиданной боли, которая тут же превращалась в сладкое мучение.

– Ты не хочешь этого? – он поднял голову, его губы блестели влагой, а глаза пылали чем-то первобытным. – Тогда почему ты так мокрая?

Его пальцы вернулись ко мне, теперь их было уже два, входя без предупреждения, заполняя меня и растягивая, заставляя забыть, где я, кто я, что вообще происходит. Мир сузился до его рук, его глаз, его голоса, который приказывал: – Смотри на меня.

Я пыталась сопротивляться, но мое тело предательски отвечало на каждое движение, каждый поворот его запястья, каждый нюанс давления. Он знал мое тело лучше, чем я сама, находил такие места, о которых я не подозревала.

Когда волна начала нарастать где-то глубоко внутри, он замедлился, заставляя меня стонать от разочарования. – Пожалуйста… – слово сорвалось с моих губ само по себе.

– Пожалуйста, что? – он ухмыльнулся, намеренно неправильно истолковывая мою мольбу, его пальцы двигались теперь ещё медленнее .

Я ненавидела его. Ненавидела за то, что он делает со мной. Ненавидела за то, что мое тело отвечает ему, даже когда разум кричит "нет". Но больше всего я ненавидела себя за то, что шептала: – Не останавливайся…

Он не остановился. Наоборот, его движения стали резче, точнее, его большой палец нашел тот самый ритм, который сводил меня с ума. Я чувствовала, как теряю контроль, как мое тело напрягается, готовое взорваться…

И в тот самый момент, когда волна должна была накрыть меня, он остановился. – Нет! – я почти зарычала, впиваясь ногтями в его плечи.

– Проси, – его голос был жестким, но в глазах горел огонь. – Проси, как следует.

Я ненавидела его. Но еще больше ненавидела себя за то, что прошептала:

– Пожалуйста… Дай мне кончить…

Его пальцы вернулись с новой силой, и на этот раз он не останавливался.

Глава 7. Осколки после взрыва.

Мир сузился до точки между моих бедер, где его пальцы двигались с хирургической точностью. Я вцепилась в край полированного стола, чувствуя, как лак под моими ногтями трескается от напряжения. Где-то на периферии сознания я осознавала, что сижу на рабочем столе в его кабинете, что моя юбка задрана до бедер, а блузка расстегнута, обнажая грудь, покрытую испариной. Но все это казалось далеким и неважным по сравнению с тем, что творилось внутри меня.

Оргазм накатил внезапно, как цунами после землетрясения. Мое тело выгнулось так сильно, что я услышала тревожный хруст в позвоночнике. Воздух вырвался из легких со стоном, который тут же был заглушен его губами. Он целовал меня жестко, почти болезненно, его зубы царапали мои губы, а язык заполнял рот, не оставляя места даже для воздуха.

Когда сознание начало возвращаться, я ощутила, как моя грудь тяжело вздымается, а соски, все еще чувствительные после его грубых ласк, болезненно пощипывают от соприкосновения с кружевным бюстгальтером. Веки казались непомерно тяжелыми, будто я только что вынырнула из глубины океана, и соленая вода все еще щиплет глаза. В ушах стоял звон, перекрывающий все другие звуки – даже собственное прерывистое дыхание.

Он медленно вынул пальцы, и я услышала неприличный мокрый звук, от которого по спине пробежали мурашки. Когда я приподняла веки, то увидела, как он подносит пальцы ко рту и облизывает их – медленно, намеренно, не отрывая от меня своих ледяных синих глаз, в которых читалось что-то первобытное и опасное. Капля моих выделений блестела на его нижней губе, прежде чем он слизал и ее.

– Ты именно такая, какой я тебя представлял, – произнес он, и его голос, обычно такой четкий и холодный, теперь звучал слегка хрипловато. – Смесь греха… и той булочки с корицей, что ты покупаешь по утрам в кофейне на углу.

Мое сердце пропустило удар. Он знал. Он изучал мои привычки, мои маршруты, мои маленькие слабости. Эта мысль должна была испугать меня, но вместо этого внизу живота пробежала новая волна возбуждения. Он заметил, как я каждый вторник и четверг заворачиваю в ту самую кофейню, где беру кофе с двойной порцией корицы и ту самую булочку, которую потом крошу птицам на скамейке у фонтана.

Я всегда была удобной девочкой. Послушной дочерью, которая никогда не спорила с матерью, даже когда та выбирала за меня платья, друзей и университет. Примерной студенткой, аккуратно подчеркивающей важные места в учебниках желтым маркером и никогда не выходящей за поля. Покладистой любовницей, которая терпела, когда было некомфортно, и делала вид, что получает удовольствие, когда на самом деле просто ждала, когда это закончится, чтобы побыстрее одеться и уйти.

Но Эвон… Эвон не хотел удобства. Он требовал правды – той самой правды, что сейчас заставляла мое сердце бешено колотиться, а ладони – дрожать. Он разглядел во мне то, что я сама годами старалась не замечать: жажду потерять контроль, желание быть не удобной, а настоящей, даже если это означало быть грубой, эгоистичной, ненасытной.

– Софи. – Он произнес мое имя мягко, почти ласково, но в его голосе чувствовалась стальная нотка, от которой по спине пробежал холодок. Его руки, все еще пахнущие моим возбуждением, легли на мои бедра, оставляя влажные отпечатки на коже. – Ты дрожишь.

Я отстранилась, сползая со стола. Ноги дрожали так сильно, что мне пришлось на секунду опереться о край мебели, чтобы не упасть. В горле стоял ком, а в груди – странное чувство, похожее одновременно на страх и возбуждение. Его запах – дорогая туалетная вода с нотками бергамота и кожи, смешанная с потом – все еще витал вокруг, обволакивая, не давая мыслить ясно.

– Я… я не могу быть частью этого, – прошептала я, и мой голос звучал неузнаваемо хрипло.

Наступила тяжелая тишина. Затем он рассмеялся – низко, беззвучно, только уголки его глаз слегка сморщились. Этот смех звучал как вызов, как обещание чего-то большего, чего-то, к чему я не была готова.

– Этого? – переспросил он, делая шаг вперед. Я машинально отступила, пока спина не уперлась в стену. Его ладонь легла рядом с моей головой, отрезая путь к отступлению. – Ты называешь 'этим' то, как твое тело только что откликалось на каждое мое прикосновение? Как ты цеплялась за меня, будто я твоё единственное спасение в этом мире? Как ты стонала, когда я… – Его голос стал тише, превратившись в опасный шепот, – когда я наказывал тебя за то, что ты пыталась солгать самой себе?

Я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Эта боль помогала сосредоточиться, не давала потерять остатки самообладания. Его слова били точно в цель, вскрывая все те страхи, которые я так тщательно прятала.

– Я сказала 'нет', – повторила я тверже, чем ожидала сама. Голос больше не дрожал, и это маленькое достижение придало мне сил.

Его глаза потемнели, но не от гнева – в них вспыхнул интерес, тот самый, что обычно предшествует очередной его опасной игре. Он медленно провел пальцем по моей щеке, собирая слезу, которую я даже не заметила.

– Почему? – спросил он просто, но в этом одном слове было столько слоев, что мне потребовалось время, чтобы осознать их все.

Потому что я боюсь. Потому что ты разобьешь меня вдребезги, а я только недавно научилась складывать эти осколки обратно. Потому что я уже чувствую, как трещит моя тщательно выстроенная защита, и это пугает меня до безумия. Потому что ни один мужчина не заглядывал так глубоко в мою душу, не видел всех этих темных уголков, которые я сама стараюсь не замечать.

– Потому что я не хочу, – выдохнула я, и впервые за всю жизнь эти слова не вызвали во мне чувства вины. Они прозвучали как освобождение, как глоток свежего воздуха после долгого удушья.

Он отпустил меня. Не потому, что принял отказ. А потому, что решил подождать – как хищник, знающий, что добыча все равно окажется в его лапах. Его взгляд скользнул по моему растрепанному виду, по дрожащим рукам, по губам, опухшим от поцелуев, и в этом взгляде читалось обещание: это только начало.

Когда я выбежала из кабинета, за спиной раздался звон разбитого стекла – он, должно быть, швырнул что-то в стену. В фойе я поймала свое отражение в зеркальной стене: растрепанные волосы, размазанная помада, глаза, полные чего-то дикого и непривычного. Я выглядела как после урагана, как после битвы, в которой едва выстояла.

Синтра ждала у выхода, куря тонкую сигарету и выпуская дым колечками, которые тут же разрывал ветер. Ее карие глаза, так непохожие на ледяные глаза брата, скользнули по мне с насмешливым пониманием.

– Ну что, удалось расставить все точки над "Й"? – спросила она с ухмылкой, окидывая меня оценивающим взглядом. Ее алые губы растянулись в улыбке, когда она заметила следы от его пальцев на моих бедрах.

– Я сказала 'нет', – ответила я, и мой голос впервые за вечер звучал твердо. В нем не было ни сожаления, ни сомнений – только решимость, выкованная в том кабинете, среди осколков моей защитной брони.

Ее брови поползли вверх, а в глазах мелькнуло что-то похожее на уважение. Она сделала последнюю затяжку, прежде чем раздавить окурок каблуком своей лакированной туфли.

– Судя по твоему виду, впервые? – уточнила она, и в ее голосе не было насмешки, только любопытство.

Да. Впервые в жизни я сказала "нет" мужчине, который заставлял мое тело петь, а сердце – бешено колотиться. Впервые я выбрала себя, а не чьи-то ожидания.

Дома я наполнила ванну, добавив масло сандала – его терпкий аромат напоминал о чем-то священном, о том, что останется, когда все это закончится. Хлоя, обычно такая ласковая, не подошла, а только наблюдала из-за двери, ее оранжевые глаза блестели в полумраке, словва она чувствовала, что мне нужно побыть одной.

Телефон завибрировал. Неизвестный номер. Всего три слова: "Это не конец." Я выключила устройство, погрузив кухню в тишину, нарушаемую только звуком льющейся воды.

Вода была обжигающе горячей, но я не стала добавлять холодную. Пусть горит. Пусть смоет все следы его прикосновений, его запах, его вкус на моих губах. Пусть оставит только память о том, как я впервые сказала "нет" и почувствовала себя свободной.

Глава 8. Парижский синдром.

Время после того вечера растянулось, как карамельная нить – медленно, болезненно, с бесконечными паузами между событиями. Осень, одетая в золото и багрянец, растворилась бесшумно, как пар от дыхания на холодном стекле. Я наблюдала, как листья за окном моего кабинета теряют цвет, становятся хрупкими, рассыпаются в прах от малейшего прикосновения – совсем как моя уверенность в себе после той ночи.

Декабрь принёс с собой запах мандаринов и ёлочной хвои, звенящую тишину предрассветных часов, когда город замирает в ожидании чуда, которое так и не приходит. Я просыпалась в четыре утра от собственного крика, но не могла вспомнить сон. Только ощущение падения, только его руки, которые ловят меня в последний момент, только его голос, шепчущий: "Я же говорил – это не конец".

Рождество прошло мимо меня, оставив после себя только пустые коробки от подарков, которые я так и не распаковала, и чувство, будто я наблюдаю за собственной жизнью через толстое стекло аквариума – вижу, но не чувствую, слышу, но не понимаю слов. Мари пыталась вытащить меня на вечеринки, но после третьего отказа перестала звонить. Вместо этого она начала присылать открытки с изображением одиноких маяков на скалах – без слов, только подпись: "Когда будешь готова".

Моя жизнь превратилась в монохромную картину, где каждый день был копией предыдущего:

Бизнес, приносящий деньги, но не радость. Цифры в отчетах росли, а я перестала замечать новые книги на полках своего магазина. Автографы писателей, презентации, встречи с издателями – все это теперь делали мои менеджеры. Я лишь подписывала бумаги, ставя подпись с таким усилием, будто подписывала себе приговор.

Дом с видом на океан, где я теперь боялась оставаться одна после наступления темноты. Я задергивала все шторы, включала все лампы, но все равно вздрагивала от каждого скрипа половиц. Хлоя перестала спать у меня в ногах – теперь она наблюдала за мной с подоконника, ее зеленые глаза блестели в темноте, как у какого-то мистического стража.

Гардероб, полный шёлка и бархата, который больше никто не видел. Я носила один и тот же серый свитер с джинсами, пряча в его складках дрожащие руки. Духи за безумные деньги, переставшие пахнуть так, как раньше – теперь в их аромате мне чудились ноты его одеколона, смешанного с дымом и опасностью.

Я не жила. Я медленно растворялась, как сахар в холодном чае – видимая, но неощутимая, сладкая, но безвкусная. И только одно имя всё ещё жгло мне губы, будто я только что его произнесла:

Эвон.

Он не пытался связаться со мной после того вечера. Не писал. Не звонил. Даже Синтра, обычно такая болтливая, внезапно замолчала, будто получила приказ. Но его отсутствие ощущалось физически – как фантомная боль в ампутированной конечности. Я ловила себя на том, что оборачиваюсь на улице, услышав чей-то похожий смех. Видела его профиль в окне проезжающего лимузина. Чувствовала его запах в переполненном лифте.

И тогда я решила бежать.

Приглашение пришло в понедельник – толстый конверт с золотым тиснением, гербом старейшего литературного общества Европы и моим именем, выведенным изящным курсивом. "Chère Mademoiselle Knight, nous avons le plaisir de vous inviter…" Я не раздумывала ни секунды.

Упаковала чемодан за два часа, словно боялась, что передумаю:

Платья, которые кричали о деньгах, но шептали о вкусе – черное Dior с открытой спиной, изумрудный Valentino, облегающий, как вторая кожа, красный Alaïa, который я купила на последние деньги в начале своей карьеры, обещая себе надеть его "когда-нибудь, когда стану той, кем хочу быть".

Бельё, от которого краснели даже продавщицы в бутиках – кружевные комплекты La Perla, шелковые пеньюары, чулки с подвязками, которые я никогда не решалась надеть.

Помаду цвета спелой вишни – для смелости, которой у меня не было. Но разве Париж не место, где можно притвориться кем угодно? Хотя бы на время.

Каблуки, на которых можно было либо покорять мир, либо сломать шею – черные Louboutin с той самой красной подошвой, розовые Manolo Blahnik, туфли-лодочки от Jimmy Choo, в которых я когда-то представляла себя героиней фильма.

Я не ехала в Париж за вдохновением. Я ехала, чтобы забыть. Чтобы снова научиться дышать. Чтобы найти кого-то, кто заставит меня почувствовать себя живой, а не сломанной.

И нет, это не должен был быть он.

Потому что Эвон Арно не любил. Он присваивал. Он не целовал – метил. Не ласкал – выжигал. Он входил в жизнь, как ураган, оставляя после себя только руины и эту странную, горькую свободу, когда тебе уже нечего терять.

А я хотела тишины. Тепла. Кого-то, чьи прикосновения не оставляют шрамов.

Париж встретил меня, как опытный любовник – знающий, но не торопливый. Я поселилась в Le Palais Royal – люкс на последнем этаже с балконом, откуда Эйфелева башня казалась близкой, на расстоянии вытянутой руки. По утрам я пила кофе с круассанами, наблюдая, как солнечный свет играет в позолоте куполов Дома Инвалидов. По вечерам – бродила по набережной, слушая, как Сена шепчет свои вековые секреты.

Именно там, в музее Орсе, я встретила его.

Поль.

Экскурсовод с лицом, словно сошедшим с полотен эпохи Возрождения – высокие скулы, тёмные кудри, падающие на лоб, и улыбка, которая обещала, что мир не так уж и плох. Его голос был глубоким, бархатистым, будто специально созданным для чтения Бодлера вслух.

"Regardez comme la lumière joue avec les contours…" Я не понимала половины слов, но это не имело значения. Важно было то, как он смотрел на картины – будто видел в них что-то, что скрыто от остальных. Его пальцы, когда он указывал на детали, были длинными и изящными – пальцы пианиста или поэта, а не того, кто проводит экскурсии для толп туристов.

Когда группа разошлась, он подошёл:

– Вы единственная, кто не зевал. Это или хорошее воспитание, или искренний интерес. Надеюсь на второе.

Его английский был безупречным, с лёгким акцентом, который делал каждое слово музыкой. В его глазах не было того хищного блеска, к которому я привыкла – только теплое любопытство и что-то еще, что заставило меня задержаться у выхода на полчаса дольше запланированного.

Так началось наше Парижское приключение.

Поль оказался именно тем, кто мне был нужен:

Водил меня по секретным дворикам, где не ступала нога туриста – крошечным скверам с фонтанами XVII века, букинистическим лавкам, где пахло старым пергаментом и табачным дымом, кафе на крышах, откуда весь Париж лежал как на ладони.

Дарил мимозу (мой новый любимый цветок) – не в букетах, а по одному стебельку, который он незаметно вкладывал мне в руку или оставлял на подушке, когда провожал до отеля.

Смеялся над моим ужасным французским, но исправлял мягко, без насмешек – его губы шептали правильное произношение у самого моего уха, и от этого по спине бежали мурашки, но совсем другие, чем прежде.

Целовал мои ладони, будто они были сделаны из фарфора – нежно, почти благоговейно, как будто боялся оставить следы. Его прикосновения не обжигали – они согревали, как первый весенний дождь.

Накануне литературной выставки мы ужинали в ресторане отеля. Я надела то самое черное платье Saint Laurent – простое, но смертельно элегантное, с открытой спиной и разрезом до середины бедра. Волосы собрала в небрежный пучок, оставив несколько прядей, чтобы они касались шеи. Духи Tom Ford – "Noir de Noir" – шоколад, трюфели и тёмные розы.

Мы говорили о книгах. О жизни. О том, как странно – искать любовь в чужих городах.

– Ты кажешься… потерянной, – сказал он вдруг, касаясь моей руки. – Как будто ждёшь, что кто-то войдёт в эту дверь и всё изменит.

Я замерла с бокалом вина у губ. В его глазах не было осуждения – только понимание, которое пугало больше, чем любое обвинение. Я открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент…

Он вошёл.

Эвон.

Как всегда – вовремя, чтобы разрушить всё.

Он появился в сопровождении двух мужчин в безупречных костюмах – я сразу узнала министра финансов Франции по фотографиям в Le Monde. Они прошли к своему столику, даже не взглянув в мою сторону. Но я чувствовала его взгляд, будто физическое прикосновение – тяжелое, властное, не оставляющее выбора.

Поль что-то говорил, но слова терялись в гуле крови в моих ушах. Мои пальцы сжали нож так сильно, что костяшки побелели. В горле встал ком, а под платьем выступил холодный пот, несмотря на тепло в зале.

И тогда к нам подошёл метрдотель:

– Un dessert avec les compliments de Monsieur Arnaud.

На столе появился шоколадный мусс с золотом и малиной – мой любимый. Рядом – маленький конверт. Дрожащими пальцами я вскрыла его:

"Этот десерт напоминает мне тебя. На вкус он такой же греховный, как и ты."

Подпись – одна буква. "Э."

Как клеймо. Как приговор.

Я подняла глаза. Он смотрел прямо на меня, медленно поднося бокал к губам. Его взгляд говорил: "Ты думала, что сможешь убежать?"

А я поняла, что все это время – и в самолете, и в музее, и на свиданиях с Полем – я просто делала вид, что свободна. Но настоящая свобода начинается только тогда, когда перестаешь бояться собственных желаний.

И мое желание сейчас было только одно – чтобы он подошел к нашему столику и забрал то, что принадлежало ему с самого начала.

Глава 9. Лифт в ад.

Софи ощутила, как изысканный десерт превращается в прах на её языке – не просто сладкий шоколад растворялся под дрожащими губами, а сама её гордость, та самая, что она так тщательно собирала по крупицам все эти месяцы, рассыпалась в ничто перед несколькими строчками, написанными изящным, почти каллиграфическим почерком, который она узнала бы даже в кромешной тьме.

«Этот десерт напоминает мне тебя.

На вкус он такой же греховный, как и ты.»

– Э.

Он удостоил её всего несколькими взглядами – сидел, откинувшись на стуле в дальнем углу ресторана, безупречный в своем темном костюме, ведя непринужденную беседу с важными людьми, чьи лица она мельком видела на страницах Forbes. Но Софи знала с леденящей душу уверенностью – он видел всё. Каждое её движение, каждый нервный вздох, когда пальцы Поля невзначай коснулись её запястья, каждую предательскую дрожь, пробежавшую по её спине, когда она прочитала эти слова, написанные чернилами, которые пахли дорогим пергаментом и чем-то куда более тёмным, чем просто чернила.

Поль говорил что-то о новой выставке в Центре Помпиду, его голос, мягкий и бархатистый, тёк как тёплый мёд, но Софи уже тонула в другом океане – том, где вода была густой как кровь, а волны пахли им. Сандаловым деревом. Дорогим коньяком. Властью.

– Ты хочешь прогуляться по набережной? – спросил Поль, и его пальцы, такие тёплые и живые, коснулись её руки с нежностью, которая внезапно стала невыносимой именно потому, что не требовала ничего взамен.

И именно это ранило больше всего – его искренность, его готовность дать ей пространство, его нежелание брать силой то, что она не готова была отдать добровольно.

– Мне… лучше пойти в номер, – её губы изогнулись в ту самую улыбку, которую она репетировала перед зеркалом все эти годы – улыбку "удобной девочки", но теперь она резала как битое стекло, потому что за ней не было ничего, кроме пустоты.

Тишина между ними была густой и тяжёлой, как свинец. Поль шёл рядом, и его присутствие, обычно такое успокаивающее, сейчас казалось чужим – как будто между ними выросла невидимая стена из хрусталя, прозрачная, но непреодолимая.

– Ты… потрясающая женщина, Софи, – он повернулся к ней, и в его глазах, таких тёплых и искренних, отражалось восхищение, которое она не заслуживала, потому что знала – всё, что он видел, было лишь красивой обёрткой, под которой скрывалась пустота.

И когда его губы, такие мягкие и тёплые, коснулись её, Софи закрыла глаза…

И ничего не почувствовала.

Ни той самой искры, что прожигает душу насквозь. Ни дрожи, пробегающей по коже, как электрический разряд. Ни того всепоглощающего урагана, что стирает все границы и оставляет после себя лишь руины.

Только нежность.

Только тепло.

Как чашка чая, оставленная остывать на подоконнике.

– Прости… я не могу.

Он отстранился, и в его взгляде не было ни капли гнева – лишь понимание, которое ранило куда сильнее, чем любое обвинение.

– Ты прекрасен, Поль. Правда. Просто… я сломана.

Его улыбка, печальная и такая человечная, стала последним гвоздем в крышку её гроба, когда он сжал её пальцы и исчез за поворотом коридора, оставив её наедине с пустотой, что разрывала грудь изнутри.

Двери лифта закрывались.

Медленно. Неумолимо.

Софи уже представляла, как войдёт в номер, снимет это чёрное платье (которое он наверняка заметил, потому что замечал всё) и снова окажется в плену воспоминаний, что жгли её изнутри, как спирт на открытой ране.

Но…

Дзинь.

Рука.

Сильная. Решительная. С золотыми часами, которые пахли властью и деньгами и чем-то ещё, что она не могла определить, но что заставляло её сердце бешено колотиться.

Двери раздвинулись.

И перед ней стоял он.

Эвон.

Он вошёл без приглашения, без слов, просто заняв это место, как будтоно всегда принадлежало лишь ему, в этом маленьком пространстве между этажами, между её прошлым и будущим. Его палец нажал кнопку её этажа с такой уверенностью, будто он знал этот отель лучше, чем свои пять пальцев.

– Откуда ты знаешь… – её голос сорвался на полуслове, когда она осознала всю абсурдность этого вопроса.

– Это мой отель, Софи, – он откинулся к стене, и в его позе читалась расслабленность хищника, который знает, что добыча уже в клетке, и теперь можно не спеша решать её судьбу.

Тишина между ними сгущалась, становясь почти осязаемой, наполненной невысказанными словами и обещаниями, что висели между ними, как дамоклов меч.

– Ты не имеешь права… – начала она, но он двинулся так резко, что её спина врезалась в зеркало, и холодное стекло стало единственной опорой в этом внезапно перевернувшемся мире.

– Заткнись.

Его губы нашли её – не для поцелуя, а для наказания, для напоминания, для того, чтобы стереть с её кожи следы чужого прикосновения. Его язык вторгся в её рот, как захватчик на поле боя, а пальцы впились в её бёдра, поднимая платье с такой яростью, что ткань затрещала по швам.

– До сих пор носишь мои любимые, – он сорвал шёлковые трусики одним движением, и Софи поняла: он помнит. Помнит каждый её выбор. Каждую деталь. Каждую мелочь, которую она считала незначительной.

Лифт дрогнул, будто содрогнувшись от того, что происходило внутри, но они уже не обращали внимания ни на что, кроме друг друга.

Этаж.

Дверь номера.

Его руки, срывающие с неё платье с такой яростью, что пуговицы разлетелись по комнате, как конфетти.

Её ногти, впивающиеся в его спину, оставляя следы, которые завтра будут напоминать о том, что это не сон.

Это не был секс.

Это была война.

Его зубы впились в её шею – не лаская, а метя, оставляя след, который завтра посинеет, как грозовое небо перед бурей. Его руки приковали её запястья к кровати с такой силой, что она почувствовала, как тонкая цепочка её браслета впивается в кожу, становясь ещё одним напоминанием о её плене. Его колено раздвинуло её бёдра так широко, что боль смешалась с наслаждением, создавая гремучую смесь, от которой кружилась голова.

– Ты хотела забыть? – его голос звучал хрипло, будто сквозь зубы, а горячее дыхание обжигало её кожу, как факел. – Не выйдет.

Он вошёл в неё без предупреждения, одним резким движением, и Софи вскрикнула – не от боли, а от шока, от того, как её тело сразу ответило ему, будто ждало только этого, будто все эти месяцы были лишь паузой в их вечном противостоянии.

Каждый толчок был как удар – по телу, по разуму, по той хрупкой иллюзии свободы, что она построила в Париже, по её наивной вере в то, что можно убежать от самой себя.

– Смотри на меня, – он схватил её за подбородок, заставляя поднять глаза. – Смотри, кому ты принадлежишь.

И она посмотрела.

В эти ледяные глаза, что горели сейчас, как угли.

В этот ад, что имел аромат рая.

И поняла:

Она проиграла ещё до начала.

Утро застало её одну.

На столе лежала записка – та же элегантная бумага, тот же почерк, что сводил её с ума:

«Париж научит тебя только одному – как сильно ты захочешь вернуться ко мне.

– Э.»

А на подушке, рядом с отпечатком её губ, лежала его запонка.

Чёрный оникс.

Как обещание.

Как проклятие.

Глава 10. Обжигающая исповедь.

Париж встретил утро хрустальным звоном колоколов Сен-Сюльпис. Софи стояла у окна своего номера в Le Palais Royal, наблюдая, как первые лучи солнца превращают крыши города в золотую мозаику. Она отправилась в библиотеку литературного общества. Тишина здесь была особенной – не мертвой, а насыщенной шепотом веков. Софи медленно шла между дубовыми стеллажами, ее пальцы скользили по корешкам старинных фолиантов, переплетенным в кожу с золотым тиснением. В этом храме слов пахло пылью, чернилами и чем-то неуловимо знакомым – как будто она уже когда-то здесь бывала.

"Выставка личных писем писателей XIX века" – гласила табличка у массивной двери. Софи вошла, и ее сразу же окружили стеклянные витрины с пожелтевшими страницами. Письма Гюго, Бальзака, Флобера… Все они когда-то писались дрожащей от эмоций рукой, а теперь лежали под стеклом, как экспонаты в музее.

Она остановилась перед одним особенно потрепанным письмом. Край листа был оборван, будто кто-то в порыве страсти или гнева вырвал часть страницы. Подпись – "G." – и несколько сохранившихся строк:

"Ты спрашиваешь, могу ли я забыть. Нет. Я могу лишь сжечь…"

Софи резко отвела взгляд. Эти слова слишком напоминали те, что он прошептал ей в ту ночь. И вдруг захотелось выпить чего нибудь согревающего, слишком волнительно было в душе.

За столиком у окна, где капли дождя рисовали причудливые узоры на стекле, Софи пила шоколад с корицей – слишком сладкий, слишком горячий, совсем не такой, как в той кофейне, где она любила бывать в Санта-Крузе… Она отставила чашку.

За соседним столиком молодая пара сплетала пальцы в единый узел. Девушка смеялась, запрокинув голову, а юноша смотрел на нее так, будто готов был за эту улыбку отдать весь мир. Софи отвернулась. Когда-то и она верила, что любовь может быть такой – простой и светлой.

Теперь она знала правду.

Он закрыл за собой дверь с такой жестокостью, будто за спиной оставался не просто коридор отеля, а целая вселенная, которую он запирал на ключ, оставляя снаружи все законы, все правила, все те условности, что так тщательно выстраивали их раздельные жизни. Но Софи знала с леденящей душу ясностью – настоящая буря бушевала не за этой дверью, а внутри него, в тех глубинах, куда никто не смел заглядывать, и теперь этот ураган вырывался наружу, сметая все преграды на своем пути.

Она стояла у панорамного окна, окутанная мягким светом ночного Парижа, который струился по ее телу, обтянутому шелком цвета топленого молока – таком же нежном, как ее кожа, и таком же обманчивом, потому что под этой кажущейся святостью скрывалось нечто опасное, дикое, первобытное, о чем она сама даже не подозревала до тойночи.

Эвон не произнес ни слова. Он просто смотрел. Молча. Голодно. И в этот раз – не стал тянуть, не стал играть в свои изощренные игры, потому что даже он, всегда такой расчетливый, достиг предела своего терпения.

Он приближался медленно, так медленно, что каждый его шаг отзывался в ней пульсирующей волной предвкушения, и в этой неторопливости было нечто куда более устрашающее, чем любая поспешность – уверенность хищника, знающего, что жертва уже не убежит, что она и не хочет убегать, что она замерла в ожидании, как зайчик перед удавом, парализованная страхом и чем-то еще, чем-то куда более опасным.

Он опустился перед ней на колени с такой естественной грацией, будто это было его законное место, и его большие, сильные руки легли на ее бедра, обжигая кожу даже через тонкий шелк, а его дыхание – горячее, прерывистое, почти болезненное – обжигало ее живот, когда он прижался губами к этой трепещущей плоти, вдыхая ее аромат так глубоко, будто хотел запечатлеть его в своей памяти навсегда, до самой смерти.

– Ты не представляешь, – его голос был низким, хриплым, пропитанным такой необузданной жаждой, что ее колени дрогнули, – как долго я мечтал сделать это снова.

Его губы двигались по ее коже с благоговением, с которым верующие прикасаются к священным текстам – требовательно, оставляя после себя невидимые следы, которые жгли куда сильнее, чем любые метки, потому что это были не просто отметины собственности, а что-то более глубокое, более личное, более интимное, что проникало под кожу, в самые потаенные уголки ее души.