Археологи против пришельцев

Глава 1. Повелитель Пива

Я стоял, прислонившись к обшарпанной стене, в эпицентре этого студенческого бедлама, который мой младший брат Михаил гордо именовал «вечеринкой». Воздух в общажной комнате можно было резать ножом и продавать как биологическое оружие – густой коктейль из запахов дешёвого пива, едкого табачного дыма и, кажется, вековой среднерусской хтони, въевшейся в сами обои. Единственная лампочка под потолком, тусклая, как глаз умирающего циклопа, бросала на всё это действо больнично-жёлтый свет, превращая лица галдящих студентов в восковые маски. Видел одну такую комнату в мужской общаге – считай, видел их все. Единый стандарт детерминизма и энтропии.

Студенческая братия гудела, как растревоженный улей. Я же, по обыкновению, держался на периферии этого праздника жизни, словно старый волк, случайно забредший на псарню. Не то чтобы их веселье меня коробило, нет. Просто я давно уже понял, что лучший собеседник для меня – это я сам. Мне не нужно толкаться локтями в толпе, чтобы почувствовать себя живым. Наоборот. В одиночестве я обретал цельность. Да и был я сильно постарше них. Годиков на десять в среднем. Михаил, в своем стремлении вешать ярлыки, называл это «синдромом сигмы». Пусть так. Мне было плевать на модные словечки. Я – крупный, молчаливый мужчина с взглядом, от которого, по словам того же Мишки, «у собеседника кариес насквозь видно». Я не искал компании, но и не бежал от неё. Я наблюдал. Анализировал. Делал выводы.

Внезапно из бурлящей массы вынырнул сам виновник торжества. Михаил, долговязый и нескладный, с вечной расслабленной ухмылочкой, приклеенной к лицу, подлетел ко мне, размахивая пластиковым стаканом. Пиво в нём пенилось так отчаянно, будто пыталось сбежать, пока его не выхлебали.

– Егорка, брат! Ты чего кислый, как лимон в заднице у сфинкса? – проорал он, перекрикивая музыку. – Вливайся! Сессию закрыли, жизнь – кайф!

Я лишь хмыкнул, отхлебнув из своей бутылки. Пиво было тёплым и отдавало металлом.

– Твоя жизнь, может, и кайф, – процедил я. – А я здесь выполняю гуманитарную миссию. Слежу, чтобы ты по пьяной лавочке не устроил самосожжение или не утопил первокурсницу в этом вашем пойле.

Он заржал, как мерин, хлопнул меня по плечу так, что бутылка едва не вылетела из рук, и снова нырнул в толпу, оставив меня наедине с мыслями. А мысли, как водится, были не из весёлых. Я окинул взглядом этот людской муравейник и ощутил приступ острой, почти физической тошноты. Вот они – будущее нации. Пьют, орут песни, совокупляются по тёмным углам, а завтра проснутся с раскалывающейся башкой и зияющей дырой в душе, осознавая, что всё тлен. Время жрёт нас всех без разбора, перемалывает в труху, как песок – древние храмы. И что останется после? Пыль. Горстка праха. А через пару миллионов лет какие-нибудь разумные слизняки раскопают руины нашей цивилизации и будут на полном серьёзе писать диссертации о культовом предназначении фаянсового унитаза. Чёрный юмор бытия во всей его красе.

И тут я её увидел.

Она сидела в углу, в той зоне полумрака, где свет лампы уже терял свою наглость и становился почтительным. Стелла. Это имя я узнал позже. Она не просто не вписывалась в эту толпу – она была ей антитезой. Словно в дешёвую бижутерию случайно затесался древний, тёмный артефакт, от одного вида которого по коже бегут мурашки. Не красавица в глянцевом понимании этого слова. Отнюдь. Лицо с резкими, словно вырубленными из гранита чертами. Глаза – два тёмных омута, два бездонных колодца.

Она о чём-то яростно спорила с парой аспирантов, размахивая руками. Я прислушался. Что-то про сравнительный анализ керамики додинастического периода Верхнего и Нижнего Египта. Её голос – низкий, грудной, с лёгкой хрипотцой – резал пьяный воздух комнаты, как скальпель хирурга. Она не говорила – она вещала. Проповедовала. Будто была жрицей давно забытого культа и сейчас открывала этим прыщавым неофитам тайны, от которых простой смертный должен был бы сойти с ума. И эта её одержимость, эта фанатичная страсть к мёртвым вещам действовала как аномалия, искажающая пространство. Я, человек, чья реальность состояла из запаха машинного масла, лязга металла и чётких физических законов, вдруг почувствовал, как внутри что-то сдвинулось. Не бабочки в животе, упаси боже. Скорее, как будто в моей выверенной системе координат что-то пошатнулось и изменилось.

Она сидела, чуть ссутулившись, в строгом чёрном свитере, словно отгораживаясь от этого веселья. Её руки – длинные, с тонкими пальцами и обкусанными ногтями – чертили в воздухе какие-то невидимые глифы. Аспиранты-оппоненты уже давно сдулись, только кивали, как китайские болванчики. Любую их попытку возразить она пресекала одним едва заметным движением брови. Я поймал себя на том, что любуюсь ей. В открытую, нагло, бесцеремонно. Отвернулся, сделал ещё глоток. Пиво окончательно превратилось в мочу бешеного ишака. Я поставил бутылку на заваленный окурками подоконник, но взгляд, будто намагниченный, снова вернулся к ней. Что за бесовское наваждение? Она же не просто не в моём вкусе – она из другой вселенной. Но врать себе – самое последнее дело. Меня тянуло к ней. Не как мужчину к женщине. Как металлическую стружку к мощному магниту.

Я решил подойти. Не чтобы познакомиться, впечатлить или затащить в постель. Нет. Это было иррациональное, почти животное желание. Так нужно было. Словно невидимый кукловод дёрнул за ниточку, и марионетка по имени «Егор» пошла вперёд. Потопчусь рядом, решил я, послушаю, о чём вещает эта верховная жрица мёртвых разбитых негритянских горшков.

Михаил, заметив мой манёвр, тут же отреагировал. Он сложил ладони рупором и заорал на всю комнату:

– Егор! На охоту вышел? Красава! Держи нас в курсе, если что!

Я лишь отмахнулся, как от назойливой мухи. Подойдя, я встал чуть поодаль, не вмешиваясь, просто слушая. Но она заметила меня мгновенно. Её взгляд метнулся ко мне, прошёлся сверху вниз и обратно. Холодный. Оценивающий.

– Ты кто? – спросила она в лоб, без всяких реверансов.

Голос её был подобен щелчку хлыста.

– Егор, – ответил я, кивнув в сторону брата, который уже пытался изобразить танец маленьких лебедей на столе. – Местный логист. По совместительству брат Миши. Притащил выпивку и обеспечил музыкальное сопровождение. А ты?

Уголок её рта дёрнулся, изображая нечто похожее на улыбку, но взгляд остался ледяным.

– Стелла. А ты, стало быть… кто? Атлант, держащий этот мир на своих плечах? Водитель? Или просто «человек с ресурсами»?

Я усмехнулся. Её сарказм был не сказать, что особо тонким, но острым.

– Можно сказать, решаю проблемы по мере их поступления. Но раз уж зашёл разговор, позволь полюбопытствовать, а в чём великий сакральный смысл копания в том, что давно сгнило и истлело? Зачем? Пыль, кости, черепки… Где в этом смысл, Стелла?

Она откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди. Взгляд её стал ещё острее, словно я только что станцевал джигу на могиле её прабабки.

– Пыль и кости – это единственное, что у нас есть, чтобы понять, кто мы такие. Ты всерьёз думаешь, что твоя жизнь – это реальность? – она презрительно обвела рукой комнату. – Нет, Егор. Реальность – это тени давно павших империй, которые мы, археологи, видим в отражениях на осколках. А ты… ты просто живёшь в симуляции, которую тебе подсунули. Работа, пиво, футбол по выходным. Экзистенциальная пустота, замаскированная под «стабильность».

Я почувствовал, как внутри шевельнулся холодный гнев. Но я его подавил. Не потому, что она была права. А потому, что спорить с ней было всё равно что пытаться переспорить ураган.

– Может, и пустота. Но эта пустота, по крайней мере, честная. А ваша история, Стелла, никому не нужна. Кроме горстки таких же фанатиков, как ты. Какая, к бесам, разница, сколько лет черепку из Нубии, если мир вокруг трещит по швам и готовится рухнуть в тартарары? Ищете смысл в нубийском прахе, пока живые в соседней Ливии горят. Это не спасение. Это эскапизм.

Она рассмеялась. Короткий, сухой, лающий смех, от которого стало неуютно.

– А ты, значит, спаситель? Герой нашего времени? Расскажи, Егор, как именно ты спасаешь этот мир? Или твой предел – притащить брату пару кег дешёвого пива?

Я позволил себе кривую усмешку, заглядывая в её тёмные омуты. Эти слова били точно в цель, но я не собирался показывать, что они меня задели.

– Спасать мир – дело неблагодарное. Я просто стараюсь, чтобы на моём личном, небольшом периметре он не развалился окончательно. А пиво, знаешь ли, – это фундамент цивилизации. Без него твои хвалёные нубийцы, может, так и не слепили бы свои горшки. Так что я, можно сказать, вношу свой скромный вклад в будущие археологические раскопки.

Михаил, подслушивавший наш диалог, снова вклинился со своей неотразимой грацией бегемота в посудной лавке:

– Егорка, бро, ты сейчас задвигаешь, как препод на семинаре! Стелла, ты его не слушай, он у меня парень хороший, просто прямой, как рельса. Привык рубить правду-матку, а потом удивляется, почему у него друзей полтора человека. Зато он историческим фехтованием занимается! Представляешь, если нас в прошлое закинет, он один против орды половцев выстоит!

Я только пожал плечами. Друзья – товар штучный. На всех не хватает. Стелла медленно повернула голову к Михаилу, и мне на мгновение стало его искренне жаль. Таким взглядом можно было замораживать небольшие водоёмы.

– Михаил, если нас закинет в прошлое, я первым делом принесу тебя в жертву местным богам, чтобы умилостивить их и не слушать твои жалкие потуги на юмор. А твой брат… – она снова посмотрела на меня, и в её взгляде мелькнул странный интерес. – Он бы, пожалуй, построил первую в истории человечества пивоварню и назвал бы это актом творения.

Я лишь молча качнул головой, изо всех сил сдерживая улыбку. Эта женщина была как песчаная буря. Она сметала всё на своём пути, но в этом разрушении была своя, первобытная, завораживающая красота.

И пока мы стояли посреди этого студенческого ада, споря о смысле и бессмыслице, я чувствовал, как в груди разрастается странное предчувствие. Будто эта встреча – не случайность, а первый узелок на верёвке, другой конец которой уже затянут на моей шее. К своему ужасу, я понимал, что готов сделать шаг навстречу. Просто чтобы узнать, что там, на самом дне этих тёмных омутов.

Глава 2. Западная пустыня

Я стоял, облокотившись на потёртый капот старого джипа, пропахшего ржавчиной, бензином и какой-то безысходностью. Словно он понимал, что своей смертью ему умереть не дадут, а будут ездить на нём до последнего. Утро было пасмурным, холодным и мерзким. Небо над общагой Михаила нависало серой хмарью, сквозь которую солнце пробивалось с усилием больного старика. Я, Егор Клюквин, человек, привыкший держать всё под жёстким контролем, как гаечный ключ в умелой руке, сейчас стоял на краю полной неизвестности. И ради чего? Ради женщины, которая, кажется, замечала меня только как удобную мишень для своих ядовитых шпилек.

Стелла.

Имя острое, как осколок обсидиана – в нём была и красота, и угроза уколоться до крови, если не до смерти.

После той вечеринки её образ впечатался в мою душу, как запах машинного масла в кожу. Не внешность, нет. Не о том речь. Меня зацепила её одержимость, её тёмный огонь, который она разжигала, говоря о древних тайнах и мёртвых царствах. Я, человек, чья жизнь состояла из лязга железа, запаха солярки и жёсткой приземлённости, вдруг возжелал приблизиться к её странному миру – миру пыли, костей и теней, что шепчут из-под песка. Когда Михаил, в своём привычном стиле болтуна, обмолвился об экспедиции в Западную пустыню, что на границе с Ливией, внутри меня будто замкнуло реле.

Шанс.

Не то чтобы я верил во всевозможную мистическую херню вроде судьбы, но жизнь иногда подкидывает такие совпадения, что их можно считать только либо божественным замыслом, либо проклятьем.

Михаил, само собой, ржал надо мной, как гиена над падалью, когда я попросил его замолвить за меня словечко.

– Егор, ты серьёзно? Ты же в пустыне только песчаных червей пугать будешь! Какой из тебя, к чертям свинским археолог? На базе отдыха вроде в этом году собирался отвисать во время отпуска?

– Водитель… – пояснил я.

– Ты же свою ласточку разбил два года назад! – с сомнением хмыкнул он.

Я лишь хмыкнул, глядя на его ухмыляющуюся физию с выражением превосходства, будто он был вершиной эволюции.

– Миха, я вожу так, что твои книжные орды кочевников облезли бы от зависти. И вообще, кто из нас лагерь поставит, если что? Ты со своими трактатами по монгольским степям или я с руками, которые из нужного места растут?

Он махнул рукой, всё ещё похохатывая, но свои шаткие связи в универе подключил. Немного наглого вранья про мой якобы «опыт экстремального вождения» и «навыки выживания в диких условиях» – и вот я уже в списках. Шофёр, грузчик, слесарь, «решала» всяких проблем. Ну и, самом собой, тягловая лошадь для учёных, которые, скорее всего, примут лопату за «культовый артефакт ритуального назначения». Но главное – я добился чего хотел, как и всегда, впрочем – буду рядом со Стеллой. А там посмотрим, что их этого получится. Давно меня так не увлекали девушки.

День отъезда был тяжёлым. Настоящее мужское испытание, как похмелье после трёхдневного запоя на самогоне «Тёщина слеза». Мы собрались на пустыре за городом, где экспедиция должна была стартовать. Воздух был густым от пыли и запаха раскалённого железа, идущего от машин. Три джипа, потрёпанных жизнью, как ветераны войн, о которых не пишут в учебниках, стояли в шеренгу, будто в ожидании последнего боя. Вокруг суетились аспиранты с глазами, полными книжного энтузиазма, и пара старых профессоров, чьи лица были высушены солнцем и десятилетиями бессмысленных раскопок до состояния древнего пергамента. Я прислонился к капоту своего джипа, скрестив руки на груди, и наблюдал. Мой рост и ширина плеч всегда делали меня заметным, но я не искал внимания. Я просто стоял, как утёс посреди этого хаоса, и думал: «На кой бес мне это всё? Я мог бы сейчас сидеть в гараже, ковыряться в движке, попивать пивко и не вписываться на авантюру, где меня, скорее всего, либо запечёт пустынное солнце, либо ужалит в задницу скорпион. Но нет, Егор, тебе приспичило подписаться на благо науки, как будто собственных геморроев мало.»

И тут я её заметил. Стелла вышла из одного из джипов, одетая в простую чёрную майку, обтягивающую её тонкую фигуру, и широкие штаны цвета хаки, будто сошедшие с картины о войне в пустыне. Волосы, тёмные, как безлунная ночь над Сахарой, были схвачены в хвост. Лицо её, резкое, лишённое и намёка на мягкость, казалось высеченным из базальта – чистая, холодная решимость, без капли женской суетности. Она что-то объясняла одному из профессоров, её руки снова чертили в воздухе невидимый маршрут. Я поймал себя на том, что пялюсь слишком откровенно, и тут же отвернулся, сделав вид, что изучаю протектор колеса. Но внутри всё равно зашевелилось что-то тёмное, почти атавистическое. Она была холодная, манящая, запретная. Как алтарь, на который хочешь положить всё, что у тебя есть, лишь бы прикоснуться к его тайне.

Когда погрузка закончилась, судьба, с её отвратительным чувством юмора, посадила нас в одну тачку. Я – за рулём, она – на соседнем сиденье, окружённая картами, бумагами и какими-то записями на языке, похожем на заклинания. Остальные аспиранты и профессора распределились по другим машинам. Я сюда попал. На этом мой план закончился. Что делать дальше? Пожал плечами и завёл двигатель, урчание дизельного двигателя на миг заглушило поток моих мыслей.

– Значит, ты наш рыцарь на железном коне? – начала она, не поднимая взгляда от карты, уткнувшись в неё.

– Рыцарь – это чересчур пафосно, – отрезал я, глядя на пустую, выгоревшую дорогу впереди. – Скорее, тот, кто постарается не заехать в бархан так, чтобы вы все не стали экспонатами для археологов следующего тысячелетия.

Она хмыкнула, но уголки губ дрогнули в улыбке.

– Неплохой план. Только учти, если мы застрянем, я первая вырежу на твоей могильной плите: «Здесь покоится Егор, павший жертвой собственной бравады».

– Что потом? – поинтересовался я.

– А потом раскопаю твой скелет, чтобы изучить, почему такие, как ты, вечно думают, что могут справиться со всем.

Я криво усмехнулся, не оборачиваясь. Её слова были как укусы скорпиона – мелкие, но ядовитые. Однако моя броня была выкована в куда более жёстких условиях, чем её сарказм.

– Слушай, Стелла, если ты меня раскопаешь, то найдёшь только ржавый болт вместо сердца и пару мозолей вместо души. Могильную плиту я сам себе выточу, если что. Но давай начистоту: ты правда веришь, что в этой пустыне откопаешь что-то, кроме очередной порции песка и разочарования?

Она повернулась ко мне, и её взгляд ударил, как хлыст.

– А ты правда считаешь, что твой цинизм – это и есть высшая мудрость? Я ищу ответы, Егор. Не сокровища, не признание. Ответы на вопросы, которые человечество забыло задать. Потому что, Егор, такие как ты бегут вперёд и тащат человечество за собой, не давая осмыслить пройденный путь. А ты? Зачем ты здесь? Доказать что-то самому себе? Или сбежать от своей внутренней пустыни, которая, кажется, куда больше этой?

Я сжал челюсть так, что зубы скрипнули, но не показал виду, что её слова попали в цель. Вместо этого я лишь хмыкнул, глядя на серую ленту дороги, извивающуюся впереди, как змея.

– Может, и сбежать. А может, мне просто любопытно, до какого края твой фанатизм тебя доведёт. Так что, если что, держись меня. Вдруг твой личный Ктулху и правда вылезет из-под песка, чтоб пожать тебе ручку. У меня монтировка есть…

Она рассмеялась. Коротко, резко, словно треснул надломленный валун. В этом смехе не было ни грамма тепла – только вызов, острый, как наконечник копья.

– О, Егор, если мой Ктулху выползет, я сама с ним разберусь. А ты будешь только обузой, как ржавый якорь на утлой лодчонке. Лучше молись, чтобы твой джип не сдох посреди пустыни. Потому что я не из тех, кто будет ждать, пока ты чинишь свою уязвлённую мужскую гордость.

Я промолчал, только руль стиснул покрепче. Мы ехали дальше, вглубь пустыни, где время словно застыло, как в гробнице, запечатанной навеки. Машина тряслась по выжженной земле, а я думал, что эта экспедиция, возможно, не просто бесполезная трата времени на поиски старых черепков. В воздухе висело что-то тяжёлое, почти осязаемое, как предчувствие бури. Или как тень старого проклятья, которое только и ждёт, чтобы его потревожили.

Стелла, сидящая рядом, была не просто учёной. Не просто женщиной с ядовитым языком. Она была ключом. Ключом к чему-то, что могло либо возвысить нас до небес, либо низвергнуть в бездну, из которой нет возврата. И я, чёрт меня дери, был готов рискнуть всем, лишь бы узнать, что это такое. Потому что в самой глубине моей циничной, потёртой жизнью души я понимал, что существовать без движения вперёд и риска – это просто медленное гниение в собственной шкуре. И если мне суждено сгинуть, то пусть это будет здесь, в раскалённых песках, рядом с женщиной, чьи тайны манят меня. Егор Клюквин, пока просто постарается не облажаться, а там посмотрим.

Пустыня впереди молчала и плавила воздух. Отчего-то мне казалось, что это молчание не имеет с покоем ничего общего.

Глава 3. Сердце Змея

Я стоял на краю раскопа, и воздух здесь был тяжёлым, как непролитая слеза или последнее проклятие умирающего. Песок под подошвами моих крепхих ботинок скрипел так, будто я ходил по перемолотым костям целой цивилизации. Солнце, висевшее над Западной пустыней, казалось анемичным, больным – тусклый, выцветший диск, будто некий небесный вампир уже высосал из него всю жизненную силу, оставив лишь холодный, мертвенный свет. Мы зашли далеко. Экспедиция вторглась в область, не отмеченную ни на одной археологической карте, в белое пятно. Как рассказала Стелла, недавно спутниковая съёмка показала, что в этом районе пески обнажили группу строений. Предположительно древних. Уж и не знаю почему, но навигаторы здесь точно сходили с ума. Пришлось ориентироваться по картам, спутниковым снимкам и обычному магнитному компасу. Учёные долго цокали языками вчера вечером и говорили, что существование этих руин делало все учебники по истории, годными лишь на растопку.

Циклопические чёрные монолиты, словно зубы доисторического Левиафана, торчали из песка. Каждый камень был испещрён барельефами. Нечестивая хроника, застывшая в камне: люди с головами ящеров, звёздные карты, от вида которых вестибулярный аппарат бился в истерике, и омерзительные сцены жертвоприношений, где толпы поклонялись чему-то безымянному, чему лучше бы вечно спать в могиле. Атмосфера здесь давила на плечи, как гранитная плита. Казалось, даже время здесь свернулось в узел и застыло в первобытном ужасе.

Я закончил свою возню с джипами – моя собственная маленькая молитва богам внутреннего сгорания и дизельного топлива. Проверил масло, подтянул пару гаек, чтобы эта ржавая рухлядь не решила преставиться посреди пустыни. Руки были в грязи и смазке – привычное состояние, мой якорь в реальности. Крупный, молчаливый, я всегда был аватаром здравого смысла в этом театре абсурда. Человек дела. Мне не нужна была ни компания, ни похвала. Но со Стеллой всё иначе… эта женщина тянула меня к себе, как чёрная дыра. Дело было не в красоте, хотя её лицо цепляло взгляд. Нет. Меня гипнотизировала её одержимость, этот фанатичный, почти безумный огонь в её взгляде, когда она говорила о своих мёртвых тайнах.

Взяв флягу с водой, я спустился в раскоп, к небольшой камере, которую её аспиранты-землеройки расчистили пару часов назад. Песок осыпался под ногами, а тени от нечестивых камней ложились на землю, как когтистые лапы. Внутри, в полумраке, пахнущем пылью и жарой, стояла Стелла. Её фигура – тонкая, но упругая, как тетива натянутого лука – склонилась над каменным пьедесталом. Под её изящными пальцами пианистки был не золотой идол и не инкрустированный кубок, а нечто одновременно отвратительное и завораживающее. Чёрный камень неправильной формы, цвета застывшей ночи, испещрённый жилками, похожими на капилляры, по которым, казалось, течёт сама энтропия. Даже в тусклом свете казалось, что он дышит, пульсирует в нечеловеческом ритме. От одного его вида по спине пробежал холодок, какой бывает, когда заглядываешь в открытую могилу.

– Это «Сердце Апопа»!, – произнесла она, заметив меня. – Невероятно…

Её низкий, с хрипотцой голос прозвучал в тишине гробницы, как заклинание.

– Какая ещё попа? – я прищурился, разглядывая упругий зад склонившейся девушки. – Стелла, я тебе воды принёс. Будешь?

Она тяжело вздохнула, бросив на меня взгляд, полный привычного раздражения, но в его глубине я уловил тень улыбки.

– Апоп. В египетской мифологии – Изначальный Змей. Воплощённый Хаос. Вечный враг миропорядка и бога солнца Ра. Его миссия – поглотить свет и ввергнуть всё сущее в первозданную тьму. Он – собирательный образ всех врагов бытия.

Я хмыкнул, скрестив руки на груди. Камень, прямо сказать, не впечатлял.

– По мне, так это не на сердце похоже. Скорее, на окаменевшую раковую опухоль…

Она едва заметно качнула головой, её губы сжались в тонкую линию, но она продолжила, проигнорировав мой выпад. Она была в своём мире.

– Он не целый. Здесь отсутствует примерно четверть. Но даже в таком виде… это переворот. Конец всей известной нам истории.

Я обвёл взглядом камеру. Тесное, душное пространство. В углу лежала небольшая горка песка, будто кто-то в спешке пытался что-то засыпать. Инстинкт, отточенный годами недоверия к миру, дёрнул меня подойти. Я смахнул песок ладонью, и под ним обнаружился ещё один осколок этого проклятого камня. Такой же угольно-чёрный, с такими же зловещими ртутными прожилками. Пока я его разглядывал, Стелла продолжала вещать, её голос наполнял гробницу, как эхо из другого мира.

– Апоп обитает в Дуате, в подземном мире. Каждую ночь, когда Ра плывёт по подземному Нилу на своей ладье, Апоп пытается его остановить, выпивая всю воду из реки. Но Ра и его защитники каждый раз побеждают змея, заставляя его изрыгнуть воду обратно.

– В Нил? – уточнил я, поднимая холодный, тяжёлый осколок. Он был неприятно-липким на ощупь.

– Да, – коротко бросила она, поглощённая своей лекцией.

– То есть, технически, вся великая египетская цивилизация была построена на рвотных массах гигантского космо-червя? – я ухмыльнулся, глядя на неё искоса. – Забавно. Уверен, на истфаке в методичках об этом не пишут.

Она закатила глаза, но я заметил, как дрогнул уголок её губ.

– Эх, Егор… Ни капли романтики.

– Отчего же? Ты, я, Западная пустыня, попа… Очень даже романтично, – я пожал плечами, внутренне наслаждаясь её бессильной злостью, – Продолжай, пожалуйста, мне дико всё это интересно.

Она не могла не рассказывать, это было сильнее её.

– Есть и другая, еретическая версия мифа, – добавила она, и её голос стал глубже, мрачнее. – Где Апоп – не разрушитель, а демиург. Тот, кто создал Вселенную из Хаоса.

– Хм… Ну, смотри, Стелла. Кажется, я нашёл недостающую часть пазла твоего апокалипсиса, – я подошёл к ней, протягивая осколок.

Её глаза расширились.

– Егор, ты дурак? – вспылила она. – Эти камни археологическая ценность! Их нельзя трогать без перчаток. Понимаешь?

– Ой, да ладно тебе, – хмыкнул я. – Это ж камни. Чего им сделается?

Я поднёс кусок к тому, что был её пьедестале, чтобы примерить. В этот момент острая, как скальпель, грань камня полоснула по моему пальцу. Резкая, злая боль. Я только стиснул зубы. Капля тёмной крови сорвалась с пальца и упала на стык двух частей.

И тут произошло нечто. Камень зашипел. Осколки с неестественной скоростью втянулись друг в друга, срастаясь на моих глазах. Стыка не осталось. Теперь на древнем, покрытом бурыми пятнами засохшей крови пьедестале лежал целый, монолитный, пульсирующий артефакт. Живой.

Стелла замерла. Её лицо преобразилось, на нём отразился священный ужас вперемешку с экстазом безумной жрицы, дождавшейся своего бога.

– Егор… ты… ты видишь?! Это… невероятно! Символы… они изменились! Они старше первых династий! Они говорят о Вратах… о тех, кто был до богов… о крови, что открывает путь! Это… это перевернёт всё!

Я сунул порезанный палец в рот, чувствуя солоноватый вкус собственной крови, и криво ухмыльнулся.

– Надеюсь, у этих твоих «тех, кто был до» была прививка от столбняка…

И тут камень запульсировал ярче, издав низкий, вибрирующий звук, похожий на удар в гигантский бронзовый гонг. Звук, который прошёл не через уши, а сквозь кости. Стелла, потрясённая до глубины души, покачнулась, едва не упав, взяла меня за руку.

– Землетрясение! Держись! – инстинктивно рявкнул я и рванулся вперёд, хватая её за руку.

Но это не помогло. Ещё один толчок бросил нас на странный артефакт. Мои пальцы коснулись её бархатистой кожи и гладкой, солоно бы живой поверхности камня одновременно.

Мир взорвался.

Инвертированный свет, слепящая тьма ударила по глазам. Меня охватило омерзительное ощущение деконструкции, будто моё тело протаскивали сквозь мясорубку реальности. Время рвалось, как ветхая тряпка. В ноздри ударил густой коктейль из запахов меди, гниющей органики, озона и чего-то невыразимо сладкого, как запах разложения. Ультразвуковой визг скреб по внутренней стороне черепа, смешиваясь с грохотом первобытных барабанов и леденящими душу завываниями, доносящимися отовсюду и ниоткуда.

Но ничто не длиться вечно. Верно? Мы рухнули на горячий песок. Я вскочил и огляжелся. Это был не наш лагерь и не раскоп. Над нами, пронзая больное, фиолетовое небо, возвышались зловещие чёрные пирамиды неправильной, неевклидовой геометрии. Вокруг ютились кривые глинобитные хижины, а между ними двигались фигуры нагих людей. Их кожа была серой, покрытой ритуальными шрамами, а взгляды – пустыми, как глазницы черепов. Воздух был тяжёлым, как расплавленный свинец.

Я лежал на песке, чувствуя, как липкий пот струится по спине, и пытался заставить мозг работать. Рядом, тяжело дыша, на коленях сидела Стелла. Её лицо, обычно такое непроницаемое, было искажено смесью животного страха и благоговения. Камень… Сердце этого, попа всё ещё был в её руках, он тускло пульсировал тёмным, как сердце проклятого бога, только что пробудившегося от эонов сна.

– Ну что, Стелла, – прохрипел я, сарказм – мой последний бастион – ещё держался. – Это и есть твой «прорыв в археологии»? Или мы просто вляпались в твой любимый миф про блюющих змеев и хтонических битв?

Она медленно повернула ко мне голову. Взгляд был острым, как и прежде, но теперь в его глубине плескался первобытный ужас.

– Егор, заткнись. Хотя бы на минуту. Ты понимаешь… где мы? Это не просто находка. Это Врата. Мы… мы пересекли грань! Это реальность, о которой писали в запретных текстах!

Я хмыкнул, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони, и снова огляделся. Чёрные пирамиды внушали иррациональный, животный страх.

– О да, грань. Я пересёк её, когда согласился везти научный цирк в задницу мира. А теперь мы в кошмаре, где местные аборигены, похоже, практикуют нудизм и поклоняются плохой архитектуре. Кстати, если твой Апоп – демиург, то это он создал… вот это всё? Своеобразное у него чувство прекрасного…

Она стиснула зубы, её взгляд снова упал на камень. Пальцы, тонкие и нервные, сжали его так, будто это был единственный якорь в этом море безумия.

– Ты не понимаешь. Это не миф. Это ключ. Твоя кровь, Егор. Она… она активировала его. Открыла путь. Ты… ты можешь быть частью этого.

Я невесело хмыкнул.

– Частью чего? Культа смерти? Блюющего змея? Или я просто универсальный донор для активации всякой демонической хрени? Знаешь, Стелла, если моя кровь – это билет в ад, я требую вернуть деньги. А пока давай подумаем, как нам вернуться в лагерь к ужину и не стать закуской для вон тех голых ребят, которые уже смотрят на нас, как на шведский стол.

Она не ответила, но я видел, как напряглось её тело. Мы сидели на песке, окружённые тенями древнего, как само время, ужаса. И я думал: «Вот и всё, Егор. Ты хотел приключений? Ты хотел коснуться её мира? Ну вот, теперь хоть затрогайся.»

Но где-то глубоко, под толстым слоем цинизма и животного страха, шевельнулась тварь похуже – жгучее, нездоровое любопытство. Потому что если это конец, то, по крайней мере, он будет интересным. И если мне суждено сгинуть, то пусть это будет здесь, рядом с ней. Рядом с женщиной, которая притягивает, как магнит.

Глава 4. Язык Змея

Я стоял на раскалённом песке,