Ева Никифорова и Парящая Спираль

Пролог: Дым и Шепот Стали

Волгоград дышал. Не так, как дышат люди – глубоко и размеренно. Нет. Его дыхание было хриплым, прерывистым, пропахшим угольной гарью, раскаленным металлом и вечно влажным паром. Оно вырывалось клубами из сотен труб, вздымалось над гигантскими корпусами заводов – «Красного Октября», Тракторного, «Баррикад» – и растекалось серой пеленой по небу, окрашивая закаты в ядовито-багряные тона.

Город стоял на Волге, широкой и могучей, но даже река здесь казалась закованной в гранит и сталь. По ее глади, разрезая воду, ползли пароходы-левиафаны. Их гребные колеса, огромные, как мельничные жернова, с грохотом взбивали пену, а дымовые трубы извергали черные шлейфы, сливавшиеся с заводским смогом. Мосты, ажурные конструкции из клепаных балок, дрожали под тяжестью паровозов, тащивших бесконечные составы с углем, рудой и готовыми стальными монстрами.

На улицах грохотали паровые трамваи на высоких шасси, их колеса высекали искры из рельсов, а свистки пронзительно резали воздух, сливаясь с гудками цехов и перекличкой рабочих смен. Газовые фонари, тусклые в дневное время, с наступлением сумерек зажигались призрачными желтыми огоньками, отбрасывая длинные, пляшущие тени на кирпичные стены домов и ржавые заборы. Воздух звенел от скрежета тормозов, лязга железа и вечного, низкого гула – песни труда и промышленности.

Но те, кто умел слушать сквозь этот грохочущий хаос, улавливали нечто иное. Шепот. Легкий, как шелест крыльев мотылька, но отчетливый. Он доносился из самых неожиданных мест: из старых, покрытых копотью труб теплотрасс, из трещин в асфальте, где пробивалась скудная трава, даже из ржавых болтов на скамейках в скверах. Это был шепот самой стали, меди, пара. Шепот о тайнах, спрятанных в самом сердце индустриального колосса.

Иногда в клубах дыма, поднимавшихся над заводскими трубами, на мгновение проступали странные тени – слишком четкие, слишком геометричные, чтобы быть игрой ветра. То ли гигантские вращающиеся шестерни, то ли крылья механических птиц. Искры, сыпавшиеся с контактных проводов трамвая, порой не гаснули, а зависали в воздухе, складываясь в причудливые, мерцающие узоры, похожие на древние руны, прежде чем исчезнуть. А по ночам, когда грохот немного стихал, ветер приносил не только запах гари, но и едва уловимый аромат озона и… чего-то дикого, дремучего, словно из сказки.

Это был город контрастов. Город тяжелого труда и скрытого чуда. Город, где реальность была прочно сшита стальными нитями с мечтой, а магия не витала в эфире, а клубилась в пару, рождалась в огне доменных печей и пульсировала в жилах медных проводов. Магия не из книг о феях и драконах, а магия пара, стали и неукротимой человеческой воли. Магия, которая ждала своего часа, чтобы проявиться в тех, кто еще не подозревал о своей силе.

А высоко над крышами пятиэтажных «хрущевок», на окраине этого дымного царства, в одной из скромных квартирок с видом на вечно дымящие трубы, огромный рыжий кот по имени Валера сидел на подоконнике. Его зеленые, как два куска старого бутылочного стекла, глаза внимательно наблюдали за клубящимися над «Баррикадами» облаками пара. Его уши чуть подрагивали, ловя тот самый неуловимый шепот стали. Он знал. Он всегда знал. Пока его юная хозяйка Ева мирно спала в соседней комнате, не подозревая, что внутри нее дремлет та самая искра, та самая сила, что способна заставить шестерни мира вращаться иначе. Искра, за которой уже наблюдали из дыма и теней.

Волгоград дышал, шептал и ждал. Ждал, когда проснется Ева. И когда начнется настоящее волшебство.

Глава 1: Утро с Паром и Проблемами

Еву разбудило не будильник – его стальной корпус с позавчерашнего вечера украшала трещина, а стрелки безнадежно застыли на без пяти шесть. Еву разбудило ровное, громкое мурлыканье, раздававшееся прямо у нее на груди. Тяжелое, теплое, как работающий паровой котел на малых оборотах.

– Валера, подвинься, – пробормотала она, пытаясь вдохнуть полной грудью под весом рыжего мейн-куна. Кот лишь приоткрыл один изумрудный глаз, лениво посмотрел на хозяйку и продолжил свою вибрационную терапию. Его хвост, толстый, как пожарный рукав, лежал поперек подушки.

Ева потянулась, кости затрещали. За окном ее комнаты уже вовсю бушевал Волгоград. Серое небо, вечно подернутое дымкой, светилось изнутри тусклым рассветом. Главными звездами в этом пейзаже были трубы завода «Баррикады» – три гигантских, коптящих столба, рисовавшие на небе жирные черные мазки. Оттуда же доносился низкий, непрерывный гул, привычный, как собственное сердцебиение.

– Валера, серьезно! – Ева села, с трудом вытеснив кота. Тот недовольно фыркнул, спрыгнул на пол и величественной походкой направился к двери, явно намекая, что завтрак задерживается.

Ева натянула потертые джинсы и свитер с вытянутыми локтями, поймала взгляд на своем отражении в запотевшем оконном стекле. Каштановые кудри вихрились, как перепутанные пружины, упорно выбиваясь из попытки собрать их в хвост. «Ева-Беспорядок», – мысленно вздохнула она. Хотя в школе чаще слышала другое прозвище.

На кухне царил привычный утренний хаос и запахи. Бабушка Нина, в своем неизменном синем комбинезоне, испещренном масляными пятнами и загадочными подпалинами, колдовала над плитой. Но главным действующим лицом был «Самовар-3000» – реликтовый паровой чайник, гордость бабушки, унаследованный еще от ее деда-железнодорожника. Он шипел, пыхтел и выпускал клубы пара, как маленький, разгневанный дракон.

– С добрым утром, соня, – бросила бабушка, не отрываясь от регулировки какого-то вентиля на боку чайника. Ее руки, сильные и жилистые, с врезавшейся в кожу грязью под ногтями, двигались уверенно. – Чайник сегодня капризничает. Давление скачет.

– Доброе, бабуль, – Ева потянулась к хлебнице. Валера уже сидел у своей миски, вылизывая усы после первого завтрака (видимо, бабушка успела его покормить) и наблюдал за чайником с подозрительным интересом.

И тут «Самовар-3000» решил продемонстрировать свой характер. С резким ПШШШИК! он выпустил не просто пар, а плотное, клубящееся облачко. Оно зависло на секунду над столом, и Еве показалось, нет, она увидела – облако приняло форму крошечного, призрачного дракончика с крыльями из пара и вытянутой мордочкой. Дракончик чихнул искрой и растворился.

– Вот чертовщина! – фыркнула бабушка, стукнув ладонью по корпусу чайника. – Опять прокладка, наверное. Или настройки сбились. Ева, не виляй, садись завтракать.

Ева села, краем глаза глядя на шипящий агрегат. «Воображение, – строго сказала она себе. – Просто пар. И дефект прокладки. Как всегда». С ней такое часто случалось – видеть странности в обычных вещах. Особенно с техникой. Она намазала масло на черствый хлеб, стараясь не думать о предстоящем дне и уроке физики.

Дорога в школу пролегала мимо старой, полузаброшенной ТЭЦ. Когда-то она снабжала теплом целый район, теперь же это был угрюмый памятник ржавеющего металла и разбитых окон. Ева обычно старалась идти здесь быстрее – место было мрачное, а ветер выл в трубах жутковато. Валера, как всегда, сопровождал ее до угла, а потом сворачивал к своим кошачьим делам.

Сегодня она замешкалась, разглядывая причудливый узор ржавчины на стене, похожий на карту неизвестного континента. И в этот момент уличный фонарь прямо над ее головой взбесился. Он не просто мигнул – он зачастил с бешеной скоростью, как стробоскоп на дискотеке, заливая все вокруг судорожными вспышками желтого света. Ева замерла, ошеломленная. Прохожие начали ворчать, оглядываясь.

– Опять эти городские… – начал бормотать какой-то мужчина в замасленной куртке.

Но не успел он закончить, как фонарь с громким, злобным ПЩЩЩ! изверг из себя сноп искр. Искры не просто рассыпались – они зависли, сгустились на мгновение в воздухе, образовав четкий, мерцающий силуэт… летучей мыши. Крылатый контур из электрического огня проявился на долю секунды, затем рассыпался с тихим шипением, оставив в воздухе запах озона и гари. Фонарь погас окончательно.

– Совсем разваливается все! – возмутился кто-то позади.

– Эй, девчонка, осторожней! Почти на голову тебе посыпалось!

– Ева-Поломка опять отличилась! – донесся знакомый, едкий шепоток из группы старшеклассников, проходивших мимо.

Жаром ударило в щеки. Ева опустила голову, сжала ремни рюкзака и почти побежала, стараясь не видеть смешки и покачивания голов прохожих. «Просто совпадение, – лихорадочно думала она, отгоняя дрожь в руках. – Старый фонарь. Короткое замыкание. Просто… невезение. Как всегда».

Валера, появившийся словно из ниоткуда на углу, проводил ее до школьных ворот своим непроницаемым зеленым взглядом. В нем не было осуждения. Только… понимание? Или ей опять почудилось?

Урок физики был пятым, но ощущение неловкости и ожидание провала не отпускало Еву все это время. Она сидела за последней партой, стараясь быть как можно меньше заметной, и рисовала в тетради. Не конспекты, конечно. Она рисовала паровоз. Но не обычный, а фантастический, с крыльями, как у стрекозы, и множеством блестящих поршней. Линии почему-то пульсировали на бумаге, делая рисунок странно живым. Ева быстро перевернула страницу, когда учительница вошла в класс.

– Сегодня, дети, мы продолжим изучать преобразование тепловой энергии в механическую, – объявила учительница физики, Анна Петровна, женщина строгая и вечно недовольная. – Наглядная демонстрация: простая паровая машина.

Она достала со стола компактную модель: медный котел, поршень, маховик. Все блестело новизной. Анна Петровна залила воду, подожгла спиртовку под котлом. Класс затих в ожидании.

– Когда вода закипит, пар поступит в цилиндр, толкнет поршень, и маховик начнет вращаться, – пояснила учительница. – Кто хочет проследить за давлением по манометру и, когда пар пойдет, открыть подающий клапан? – Ее взгляд скользнул по классу и… остановился на Еве. Взгляд был не злой, но усталый. «Почему она всегда выбирает меня?» – панически подумала Ева. – Никифорова! Подойди сюда. Покажи, что ты поняла из прошлых уроков.

Сердце Евы упало в ботинки. Она медленно подошла к столу, чувствуя на себе десятки глаз. Пар уже шипел в котле, стрелка манометра дрожала в зеленой зоне. Анна Петровна кивнула на маленький рычажок клапана.

– Открывай аккуратно, Никифорова. Только подачу пара.

Ева протянула руку. Пальцы слегка дрожали. Она коснулась холодного металла рычажка. И в этот момент…

Модель паровой машины взревела. Не зашипела, не затарахтела скромно, а издала оглушительный, сиреноподобный вой. Поршень дернулся, как бешеный, и заходил ходуном. Маховик завертелся с такой бешеной скоростью, что превратился в сплошное блестящее кольцо, издавая пронзительный свист. Но самое ужасное – из выпускного клапана вырывались не просто струйки пара, а плотные, клубящиеся завитки. Они кружились в воздухе, сплетаясь в крошечные, идеально очерченные… вращающиеся шестеренки. Золотистые, полупрозрачные, с четкими зубцами. Они висели в воздухе секунду, две, медленно вращаясь, а потом рассеялись с тихим пффф.

В классе повисла мертвая тишина. Все, включая Анну Петровну, смотрели на беснующуюся модель и место, где только что висели паровые шестерни, с открытыми ртами. Потом грянул смех. Громкий, нервный, облегченный.

– Никифо-ро-ва-а! – завопила учительница, бледнея и выдергивая вилку демонстрационного прибора из розетки. Машина с жалобным питом пошла на спад. – Что ты наделала?! Опять! Вечно, когда ты рядом, техника сходит с ума! Это что, специально?! Марш на место! Двойка! И завтра родителей в школу!

Ева стояла, прижав дрожащие руки к животу. Щеки горели огнем. Со всех сторон доносились шепотки, смешки, отчетливое: «Ева-Поломка! Колдунья!»

Она не помнила, как дошла до своей парты. Глотая ком в горле, она уткнулась носом в тетрадь. Рисунок паровоза смотрел на нее с перевернутой страницы. Сегодня его линии казались особенно живыми, почти вибрирующими. А в кармане джинсов лежал обычный гайк, подобранный утром по дороге – теплый и успокаивающе твердый. Она сжала его в кулаке, пытаясь сдержать подступающие слезы. «Просто невезение, – упрямо повторяла она про себя. – Просто я неуклюжая. Просто… совпадение».

Но где-то глубоко внутри, под слоем стыда и непонимания, шевельнулось крошечное, непослушное чувство. Чувство, что эти «совпадения» были слишком уж… красивыми. Как те паровые шестерни.

Глава 2: Теплый Болтик и Бабушкино Молчание

Дорога домой была долгой и унизительной. Каждый шорох, каждый взгляд прохожего казался Еве насмешкой. Слова «Ева-Поломка» и «Колдунья» звенели в ушах, сливаясь с грохотом проезжающего парового трамвая. Она шла, уткнув взгляд в асфальт, покрытый слоем черной металлической пыли, сжимая в кармане тот самый гайк, который почему-то принес сегодня утром мнимое успокоение. Теперь он казался просто куском холодного железа.

Валера встретил ее у подъезда. Он вышел из тени кустов сирени, которые отчаянно пытались цвести сквозь копоть, и молча потерся о ее ноги. Его массивное тело и тихое мурлыканье были единственным утешением. Они молча поднялись по скрипучей лестнице на пятый этаж. Запах жареной картошки и машинного масла – неизменный аромат их квартиры – встретил Еву в коридоре.

Бабушка Нина, как всегда, что-то копала на кухне. На этот раз разобранным оказался старый паровой утюг «Вулкан». Детали лежали на газете, покрытой жирными пятнами. Бабушка сидела на табуретке, щурясь через лупу на какую-то мелкую шестеренку.

– Ну что, героиня? – спросила она, не отрываясь от работы. Голос был ровным, без особых интонаций.

Ева скинула рюкзак, который грохнул на пол громче, чем хотелось бы.

– Двойка. Физика. И… тебя вызывают завтра.

Бабушка наконец оторвала взгляд от шестеренки. Ее проницательные, немного усталые глаза внимательно изучили лицо внучки – красные щеки, опущенный взгляд, следы сдержанных слез.

– Опять твои «фокусы»? – спросила она. Не с упреком, а скорее с усталой констатацией факта.

Ева кивнула, не в силах выговорить слова. Ком подступил к горлу снова. Она махнула рукой в сторону кухни, словно это объясняло все.

– Чайник… фонарь… теперь паровая машина… шестерни из пара… все кричат, что я колдунья… – она выдавила из себя, голос дрожал.

Бабушка вздохнула, поставила лупу и шестеренку на газету. Она вытерла руки тряпкой.

– Шестерни из пара, говоришь? – переспросила она, и в ее голосе мелькнуло что-то… неуловимое. Не страх, не злость. Интерес? Озабоченность? Ева не поняла.

– Ну, фантазия у народа разыгралась. Техника – штука капризная, Ева. Особенно старая. А ты… – она замолчала, как будто подбирая слова. – Ты просто не всегда аккуратна с ней. Чувствительная, что ли. Иди умойся. И покушай. Завтра разберемся.

Чувствительная. Не колдунья, не поломка. Чувствительная. Это прозвучало почти как оправдание, но не сняло тяжести с сердца. Ева молча прошла в свою комнату, Валера следом.

Комната была ее убежищем. Книги, разбросанные по полкам и столу, блокноты с рисунками, плакат с изображением фантастического дирижабля над Волгой, вырезанный из журнала. И коврик Валеры у батареи. Она включила настольную лампу – старую, с зеленым стеклянным абажуром и лампочкой накаливания. Она мигнула пару раз, прежде чем загореться ровным светом. Ева вздрогнула.

«Чувствительная», – мысленно повторила она бабушкины слова. Она села за стол, отодвинув учебники. Рука сама потянулась к альбому для рисования. Она открыла его на чистом листе. Карандаш скользнул по бумаге почти бездумно. Не паровоз, не дирижабль. Линии складывались в странный, асимметричный механизм – что-то вроде коробки с торчащими рычагами, криво сидящими шестеренками и трубками, из которых клубился… нет, не просто пар. Что-то более плотное, живое. Она рисовала то, что чувствовала внутри – вибрацию, гул, смутное желание, чтобы все эти части соединились и заработали.

И рисунок… откликался. Линии не пульсировали так явно, как в школе, но казались невероятно выразительными. Шестеренки на бумаге выглядели так, будто вот-вот провернутся. Трубки дышали нарисованным паром. Ева завороженно смотрела на свое творение. Это было странно. Это было… ее.

Тут Валера, дремавший у нее на коленях, вдруг поднял голову. Его уши насторожились, зеленые глаза сузились в щелочки. Он спрыгнул на пол и потянулся, выгибая спину дугой.

Потом подошел к старой этажерке в углу комнаты, где хранились бабушкины запасы всякой всячины – коробки с гвоздями, мотки проволоки, банки с болтами и гайками. Валера начал методично обнюхивать нижнюю полку, тыкаясь носом в пыльные уголки. Он издал тихое, недовольное «мррр», затем замер, сосредоточившись на щели между этажеркой и стеной.

Ева наблюдала, отложив карандаш. Валера был мастером по нахождению всего самого необычного – от дохлой мыши (к счастью, редко) до блестящих камушков и странных металлических обломков. Он засунул лапу глубоко в щель, что-то там порылся и, наконец, извлек что-то маленькое, зажатое в когтях. С видом победителя он подошел к Еве и аккуратно положил свою находку прямо на ее незаконченный рисунок.

– Что ты там нашел, Валерик? – Ева взяла предмет. Это был болтик. Но не обычный ржавый винтик из бабушкиных запасов.

Он был небольшим, длиной с фалангу ее пальца, но тяжелее, чем выглядел. Сделан из какого-то темного, почти черного металла, который не был похож ни на железо, ни на сталь. Он был гладким, холодным на ощупь, но в глубине материала словно светились едва заметные, тончайшие голубоватые прожилки. Они пульсировали слабым светом, как далекие звезды, если приглядеться. Головка болта была не шестигранной, а круглой, и на ней был выгравирован крошечный, но невероятно четкий символ: стилизованная шестеренка, обвитая зигзагом молнии.

Ева замерла, рассматривая находку. Она провела пальцем по символу. Металл под пальцем был… не просто холодным. Он был живым. От него исходила едва уловимая вибрация, как от работающего где-то далеко мощного мотора. И странное тепло. Не от ее руки, а изнутри самого болтика. Запах – слабый, но отчетливый – запах старого железа, озона и чего-то… древнего, как лес после дождя.

Она поднесла болтик к свету лампы. Голубые прожилки заиграли чуть ярче. И в этот момент лампочка над ее головой вспыхнула ослепительно ярко, заливая комнату слепящим белым светом! Ева вскрикнула от неожиданности, инстинктивно сжала болтик в кулаке и пригнулась. Раздался резкий, сухой ХЛОПОК! Стекло абажура задрожало, и лампочка погасла, оставив после себя запах паленой пыли и тишину, нарушаемую только учащенным стуком ее сердца и тревожным мурлыканьем Валеры.

Ева сидела в полумраке, зажав в потной ладони теплый, пульсирующий болтик. Она боялась пошевелиться, боялась открыть кулак. «Опять я… Опять поломка…» – пронеслось в голове. Но на этот раз было иначе. Она не просто коснулась чего-то. Она держала это. Источник? Причину? Этот странный, теплый, живой болтик.

Дверь в комнату скрипнула. На пороге стояла бабушка Нина. Она не спрашивала, что случилось с лампочкой. Ее взгляд был прикован не к темному абажуру, а к Евиному сжатому кулаку, из которого виднелся темный кончик находки Валеры. В руке бабушки был паяльник, его жало еще слабо тлело оранжевым в полутьме.

– Нашла? – спросила бабушка тихо. Ее голос был непривычно мягким, без обычной сухости. В нем звучало… понимание? И глубокая, затаенная грусть.

– Нашел Валера, – прошептала Ева, разжимая пальцы. Темный болтик с голубыми прожилками и знаком шестерни-молнии лежал у нее на ладони, словно маленькое, спящее чудовище. – Что это, бабуля?

Бабушка Нина медленно вошла в комнату. Она поставила паяльник на стол, не сводя глаз с артефакта. Она протянула руку, как будто собираясь взять болтик, но остановилась в сантиметре от него. Ее пальцы с загрубевшей кожей и врезавшейся грязью слегка дрогнули.

– Это… – она сделала паузу, ища слова. – Это часть чего-то большего, Ева. Часть… твоего наследия. – Она посмотрела прямо в глаза внучке. В ее взгляде не было страха или осуждения. Было принятие. И какое-то старое, затаенное знание, которое наконец вырвалось на поверхность. – Держи его. Не теряй. Он твой. И, – бабушка кивнула на Валеру, который сидел рядом, внимательно наблюдая за ними обоими, его зеленые глаза светились в полумраке, – слушай кота. Он умнее нас обеих в этих делах.

Бабушка повернулась и вышла, оставив Еву в полутемной комнате с теплым таинственным болтиком на ладони и котом-хранителем у ног. Вопросов стало еще больше. Наследие? Какое наследие? От кого? От мамы? И почему бабушка смотрела на этот болтик так, будто видела его раньше? Или… боялась его?

Ева осторожно сжала болтик снова. Голубые прожилки слабо светились сквозь ее пальцы. Вибрация успокаивала, как мурлыканье Валеры. Это была не просто поломка. Это было начало чего-то. Страшного? Невероятного? Она не знала. Но впервые за долгое время чувство стыда и неловкости отступило, уступив место жгучему любопытству и странному, тревожному предвкушению. Валера ткнулся мокрым носом в ее лодыжку и громко заурчал. Казалось, он одобрял.

Глава 3: Маяк в Индустриальной Ночи и Человек со Странными Очками

Теплый болтик с голубыми прожилками лежал у Евы на тумбочке, завернутый в носовой платок. Он больше не пульсировал так явно, но если прикоснуться, все еще чувствовалась та самая сдержанная вибрация – как спящий двигатель. Бабушкины слова «часть твоего наследия» висели в воздухе комнаты, густые и необъяснимые, как заводской смог. От кого? От мамы? От отца, о котором бабушка говорила еще меньше? Или от кого-то совсем другого?

Ужин прошел в непривычно тягостном молчании. Бабушка Нина углубилась в починку утюга «Вулкан», ее лицо было закрыто маской сосредоточенности, скрывавшей любые мысли. Ева ковыряла вилкой картошку, украдкой поглядывая то на бабушку, то на дверь своей комнаты, за которой лежал артефакт. Валера уминал свою порцию с достоинством короля, но его зеленые глаза то и дело скользили между Евой и бабушкой, будто следили за невидимым диалогом.

– Бабуль, – наконец не выдержала Ева, отодвигая тарелку. – Про маму… Она… Она тоже находила такие штуки? Как болтик? Она тоже… «чувствительная» была?

Рука бабушки, державшая крошечную отвертку, замерла на долю секунды. Она не подняла головы.

– Твоя мама… – голос ее звучал глухо, как скрип несмазанных петель. – Она видела мир иначе. Чувствовала его… сильнее. Глубже. Особенно здесь, в Волгограде. Говорила, что заводы поют. Что пар дышит. – Бабушка резко вставила какую-то деталь в корпус утюга. – И да. У нее были… свои находки. Но болтик этот… он твой, Ева. Твой ключ. Не теряй его.

«Ключ? Ключ от чего?» – пронеслось в голове у Евы. Но она не решилась спросить дальше. В бабушкиной позе, в напряженных плечах читалось предостережение: «Хватит вопросов на сегодня». И боль. Старая, закопанная глубоко боль. Ева молча помыла свою тарелку и ушла в комнату.

Ночь наступила, но город не спал. Гул заводов стал глуше, но не исчез – низкий, непрерывный фон, к которому привыкаешь, как к шуму моря. Через открытое окно доносились редкие гудки паровозов, скрежет тормозов трамвая где-то вдалеке, лай собак. Воздух был теплым, тяжелым, пропахшим углем и чем-то металлическим.

Ева ворочалась в постели. Мысли путались: физика, двойка, насмешки, бабушкин вызов в школу, теплый болтик, таинственное «наследие», мама… Голова гудела сильнее, чем трубы за окном. Валера, свернувшийся калачиком у ее ног, спал беспробудным сном мудреца.

Она встала и подошла к окну. Городской пейзаж в ночи был фантасмагоричен. Темные громады цехов утопали в тенях, лишь кое-где светились редкие окна охра или красные сигнальные огоньки. Трубы «Баррикад» были едва видны – черные силуэты на чуть более светлом фоне неба. Но именно над ними…

Ева протерла глаза. Сначала она подумала, что это игра света и тени, иллюзия усталых глаз. Но нет. Над самой высокой трубой завода «Баррикады» происходило нечто.

Клубы пара и дыма, обычно бесформенные и хаотичные, вдруг начали упорядочиваться. Они кружились, закручиваясь в гигантскую, медленно вращающуюся спираль. Но это была не просто спираль дыма. Она светилась. Слабым, но отчетливым изумрудным сиянием, как далекая туманность на старых астрономических картах. Свечение было неоднородным – оно пульсировало, усиливалось в некоторых местах, образуя внутри спирали сложные, мимолетные узоры.

Ева прижалась лбом к прохладному стеклу, затаив дыхание. Она видела! Четко! Внутри светящейся изумрудной спирали мелькали контуры:

Огромные, полупрозрачные шестерни, плавно входящие в зацепление и расцепляющиеся.

Странные, угловатые руны, сложенные из сгустков света и пара, которые вспыхивали и гаснули.

И – самое невероятное – силуэты птиц. Но не настоящих. Механических! С острыми, как лезвия, крыльями из света и дыма, которые проносились сквозь спираль и растворялись в ее изгибах.

Это было завораживающе красиво. Таинственно. Напрямую говорящее с чем-то внутри нее. Это не было похоже на ее утренние «поломки» – хаотичные и пугающие. Это было грандиозное, осмысленное, живое явление. Маяк. Маяк из пара и света.

Она протянула руку к тумбочке, схватила теплый болтик, не разворачивая платка. И почувствовала! Он отозвался! Вибрация внутри него усилилась, став резкой, почти трепещущей, как струна. Голубые прожилки под темным металлом вспыхнули ярче, отбрасывая слабые голубые блики на ее пальцы. Болтик словно тянулся к окну, к этой спирали, к источнику света.

– Валера! – прошептала Ева. – Смотри!

Кот уже стоял рядом, уткнувшись носом в стекло. Его спина была выгнута, шерсть чуть взъерошена, а зеленые глаза горели не кошачьим, а каким-то древним, всепонимающим светом. Он не мурлыкал. Он наблюдал. И его присутствие, его спокойная уверенность придавали Еве смелости. Это было реально. Она не сошла с ума.

Они простояли так несколько минут, завороженные танцем света и пара. Потом спираль начала медленно распадаться. Шестерни растворились, руны погасли, механические птицы исчезли. Изумрудное сияние поблекло, клубы дыма снова стали просто клубами дыма, поднимающимися в черное небо. Маяк погас.

Болтик в руке Евы успокоился, вибрация стала едва ощутимой. Голубые прожилки потускнели. Валера потянулся, зевнул во всю свою кошачью пасть и прыгнул обратно на кровать, как будто ничего экстраординарного не произошло.

Ева осталась у окна, прижимая теплый металл к груди. Сердце колотилось как бешеное. Страх уступил место восторгу и жгучему любопытству. Что это было? Кто или что создало эту спираль? И почему болтик отреагировал? Почему Валера знал? Почему бабушка молчит?

Она легла, но сон не шел. Изображение светящейся спирали стояло перед глазами. Она была ключом. К разгадке. К ее странностям. К маме. Она должна была узнать больше.

На следующий день после школы (где ее дразнили уже с удвоенной силой, а Анна Петровна смотрела на нее как на прокаженную) Ева отправилась в магазин за хлебом. Путь лежал мимо старой водонапорной башни, давно превратившейся в граффити-объект и свалку для ржавого хлама. Валера, как обычно, сопровождал ее до угла, но сегодня шел неотступно рядом, его хвост был трубой, а уши насторожены.

Ева купила хлеб и уже поворачивала назад, обдумывая вчерашнее видение и теплый комок платка с болтиком в кармане куртки, как вдруг Валера остановился. Он замер, уставившись куда-то в сторону кучи ржавых труб и покореженных бочек у подножия водонапорной башни. Его шерсть на загривке слегка встала дыбом, и он издал тихое, предупреждающее «мррр».

Ева последовала его взгляду.

Среди хлама стоял человек. Высокий, очень худой, сутулящийся. Он был одет в длинный, когда-то темный, а теперь засаленный и выцветший сюртук, из-под которого виднелись необычные сапоги с массивными медными пряжками. Но больше всего поражали очки. Не очки, а целая конструкция: на носу сидела оправа с толстыми стеклами, к которой на шарнирах крепились дополнительные линзы разных форм и размеров, а также тонкие медные трубочки и крошечные циферблаты. Человек смотрел не на мусор, а сквозь него, через эти очки, держа в руках странный прибор. Он был похож на компас, но вместо одной стрелки там было несколько, и все они дрожали, указывая в разные стороны. Корпус прибора был покрыт сложными гравировками и светящимися точками – синими и зелеными.

Профессор Железняков. Так Ева мысленно его окрестила сразу. Он выглядел так, будто сошел со страниц ее фантастических книжек или… из ее вчерашнего видения.

Ева замерла, инстинктивно сжав в кармане болтик. Он отозвался мгновенно – теплой волной и усилившейся вибрацией, словно маленький моторчик. Профессор явно что-то измерял или сканировал прибором. Он водил им вдоль старых труб, щелкая переключателями на корпусе. Стрелки бешено дергались. Одна из дополнительных линз на его очках щелкнула, встав перед основным стеклом.

И вдруг он резко поднял голову. Не повернулся – именно поднял, будто почувствовал взгляд. Его очки, многослойные и сложные, были направлены прямо на Еву. Она не видела его глаз за стеклами и линзами, но ощутила на себе тяжелый, пронизывающий, оценивающий взгляд. Он был как рентген, сканирующий ее насквозь. Еве стало не по себе.

Профессор не улыбнулся. Не испугался. Он слегка, почти незаметно кивнул. Один раз. Точный, уверенный кивок, как будто ставящий галочку в невидимом списке: «Найдена. Подтверждено». Затем он быстро, с неожиданной ловкостью для своего тщедушного вида, сунул прибор в складки сюртука, развернулся и зашагал прочь, быстро растворяясь в тени высокой стены. Его сапоги стучали по асфальту с металлическим отзвуком.

Ева стояла как вкопанная. Кровь отхлынула от лица. Он узнал ее? Или узнал то, что было в ней? Или почувствовал болтик? Его кивок не был дружелюбным. Он был… констатацией факта. Как диагноз.

Валера ткнулся мокрым носом в ее ладонь и громко заурчал, пытаясь успокоить. Но Ева чувствовала только ледяное покалывание в пальцах руки, сжимавшей артефакт, и странную, знакомую по вчерашнему дню дрожь в коленях. Вчерашнее чудо над заводами казалось далеким и нереальным. А этот человек в странных очках, его прибор и этот кивок – были очень, очень реальны и пугающе конкретны.

Он знал. Кто бы он ни был, он знал. И теперь Ева знала, что ее тайна – ее «чувствительность», болтик, видение спирали – не осталась незамеченной. За ней наблюдали. И наблюдатель был гораздо ближе, чем дымные трубы «Баррикад».

Глава 4: Посылка из Ниоткуда и Бабушкино Признание

Следующие дни после встречи со Странным Человеком в Очках (Ева мысленно писала это имя с заглавных букв) прошли в напряженном ожидании. Каждый шаг по улице, каждый шорох за спиной заставлял ее вздрагивать. Она то и дело нащупывала в кармане теплый, завернутый в платок болтик, словно проверяя оберег. Валера не отходил от нее ни на шаг, его зелено-золотые глаза постоянно сканировали округу, уши ловили каждый звук. Даже в школе он умудрялся дежурить под окнами ее класса или греться на крыльце, вызывая смешки, но и невольное уважение своим размером и невозмутимостью.

Бабушка Нина тоже изменилась. Она стала еще более молчаливой, погруженной в свои механизмы, но в ее взгляде, когда он падал на Еву, читалась тревога и… решимость. Она больше не отмахивалась от Евиных «поломок», а внимательно выслушивала, кивая, будто сверяясь с невидимым списком. О вызове в школу они больше не говорили – бабушка как-то сама сходила и вернулась без особых эмоций, бросив лишь: «Разобрались. Учи физику».

Ева пыталась. Она вгрызалась в учебники, но формулы и законы казались плоскими, мертвыми по сравнению с пульсирующими линиями ее рисунков или живым теплом артефакта в кармане. Она рисовала чаще – странные приборы, схемы непонятных машин, и каждый раз линии ложились на бумагу с необъяснимой уверенностью, будто ее рукой водило что-то большее. А болтик… он жил своей жизнью. Иногда он был просто теплым куском металла. Иногда вибрировал еле заметно, как спящий мотор. А иногда, особенно когда она проходила мимо старой ТЭЦ или гудящих трансформаторных будок, он начинал слегка «петь» – издавать тонкий, высокий звук, который ощущался скорее костями, чем ушами, и голубые прожилки светились ярче.

Прошло три дня. На четвертый у Евы случилась контрольная по алгебре. Она вышла из школы с тяжелой головой и предчувствием очередного провала. Мысли путались, и только привычный вес болтика в кармане и мягкое прикосновение Валеры к ноге немного успокаивали. Они шли домой медленнее обычного, под низким, свинцово-серым небом, предвещавшим дождь. Воздух был наэлектризован, пахло озоном и влажной пылью.

Дома было тихо. Бабушка возилась на кухне, пытаясь починить вечно капризничающий кран. Он сегодня булькал особенно громко и недовольно, а из носика вылетали не капли, а странные, почти идеально круглые шарики воды, которые, падая в раковину, звенели, как стеклянные бусины. Ева сняла куртку, бросила рюкзак в угол и пошла на кухню попить воды.

– Опять кран? – спросила она, наблюдая, как бабушка ловит гаечным ключом капризную гайку под раковиной.

– Весь характер испортил, – проворчала бабушка. – То течет, то не течет, то вот эта… фигня. – Она ткнула ключом в шарик воды, который покатился по столу, прежде чем лопнуть. – Как ртуть какая-то. Чудеса…

Ева протянула руку к старой эмалированной кружке, стоявшей на сушилке. И в этот момент раздался стук. Не в дверь. Не кулаком. А резкий, отрывистый, металлический звук. Как будто кто-то ударил железным прутом по самой двери. Раз. Два. Три. Звонко и неумолимо.

Ева и бабушка вздрогнули и переглянулись. Валера, дремавший на табуретке, вскочил, выгнул спину и зашипел, уставившись на входную дверь. Его шерсть встала дыбом.

– Кто это?.. – начала Ева, но бабушка резко жестом велела ей молчать. Она медленно поднялась, вытирая руки о комбинезон, и двинулась в коридор. Ева последовала за ней, сердце колотясь где-то в горле. Валера шел впереди, низко прижавшись к полу, хвост нервно подрагивал.

Бабушка осторожно подошла к двери, посмотрела в глазок. На площадке было пусто. Она отодвинула засов и приоткрыла дверь.

Никого. Только сквозняк с лестничной клетки пахнул сыростью и старым деревом. Но на пороге лежал предмет.

Не коробка. Не конверт. Латунная трубка. Примерно сантиметров тридцать в длину и пять в диаметре. Тщательно отполированная, без единой царапины. Она была теплой на ощупь, когда Ева подняла ее – не просто от лестничной клетки, а словно изнутри. На одном конце трубки была аккуратная резьба, на другом – завинчивающаяся крышечка с выгравированным на ней знаком. Тот самый знак: стилизованная шестерня, обвитая молнией. Тот же, что и на болтике Валеры.

Ева замерла, сжимая теплую трубку. Валера перестал шипеть, подошел и ткнулся носом в металл, тихо урча. Бабушка Нина молчала, ее лицо было каменным, но в глазах мелькало что-то сложное – страх, облегчение, горечь.

– Занеси, – тихо сказала бабушка, закрывая дверь на все замки. Ее голос звучал хрипло. – И… давай на кухню.

На кухне под шипение крана и бульканье воды в раковине царило напряженное молчание. Бабушка села на табурет, устало опустив плечи. Ева поставила латунную трубку на стол. Она казалась инопланетным артефактом среди бабушкиных гаечных ключей, тряпок и кастрюль. Валера запрыгнул на стол и уселся рядом с трубкой, положив лапу сверху, как страж.

– Открой, – сказала бабушка. Не приказала. Попросила.

Ева с трудом отвинтила крышечку. Внутри трубки лежал свернутый в тугой рулон лист плотной, желтоватой бумаги. Она пахла… необычно. Машинным маслом, озоном и чем-то древесным, как старые книги. Ева осторожно вынула его и развернула.

Текст был напечатан. Но не на принтере. Буквы были как будто выдавлены крошечными штампиками, неровные, с легким рельефом. Чернила – глубокие, почти черные, с легким металлическим отливом. Обращение заставило Еву вздрогнуть:

Евелии Нинишне,

Обитательнице Квартала Стальных Теней,

Дому у Гремящих Труб.

"Евелия Нинишна"? Кто это? Она? Но ее имя – Ева Никифорова! Адрес… «Квартал Стальных Теней» – это, видимо, их район с вечным смогом от заводов. «Дом у Гремящих Труб» – их хрущевка, под окнами которой действительно грохотали теплотрассы.

Она читала дальше, и с каждым словом сердце билось все чаще:

Примите Приглашение.

Источник Пробуждения зафиксирован.

Явление Парящей Спирали свидетельствует.

Фаза Первая: Познание Механизма Мира.

Фаза Вторая: Управление Потоком.

Явка обязательна.

Координаты:

Широта Парящего Дыма,

Долгота Звенящих Канатов.

Завод «Красный Октябрь», Башня Западного Крыла.

Завтра. Закат.

Ищите Дверь с Глазом Шестерни.

При себе иметь Фокусный Артефакт (у вас уже есть).

Не опаздывать.

Приемная Комиссия Академии Парящих Шестерен.

Ева прочитала текст дважды, потом подняла глаза на бабушку. В голове гудело. «Академия Парящих Шестерен»? «Парящая Спираль» – это то, что она видела! «Фокусный Артефакт» – это болтик! «Источник Пробуждения» – это… она? Евелия Нинишна?

– Бабуль… – ее голос сорвался на шепот. – Что это? Кто это? Они знают про спираль! Про болтик! Они знают, где я живу! Они называют меня… как-то по-другому!

Бабушка Нина медленно поднялась. Она подошла к столу, взяла письмо из дрожащих рук Евы. Ее глаза пробежали по строкам. Она не удивилась. Не испугалась. Она… вздохнула. Глубоко, как будто сбрасывая огромный груз, который несла долгие годы. В этом вздохе было столько усталости и облегчения, что Еве стало страшно.

Бабушка положила письмо обратно на стол. Потом положила свою сильную, грубую руку на Евино плечо. Ее пальцы слегка сжали кость. Взгляд был прямым, серьезным, и в нем наконец не было утайки.

– Это правда, внучка, – сказала бабушка тихо, но очень четко. Гул города за окном, шипение крана – все стихло в Евином восприятии перед этими словами. – Все, что с тобой происходит. Эти… поломки. Видение над заводом. Этот болтик. И этот человек в очках, которого ты видела. Это все… не случайность. Не болезнь. И не колдовство, как кричат дураки.

Она сделала паузу, собираясь с мыслями. Валера громко заурчал, как будто подбадривая.

– Твоя мама… моя дочь… она была особенной. Как и ее отец. Как… как и ты теперь. Она говорила про это место. Про Академию. Говорила, что там учат… понимать. Чувствовать. Управлять. – Бабушка кивнула на письмо. – Магией, что ли. Только не сказочной. А той, что в паре, в стали, в самом сердце машин. В духе этого города. Она называла это… Техномантией. Или Пародинамикой. Не запомнила точно. – В голосе бабушки прозвучала горечь. – Она ушла туда. В эту Академию. Когда тебе был годик. Обещала вернуться. Но… не вернулась.

Ева почувствовала, как земля уходит из-под ног. Мама… была такой же? Ушла в эту Академию? И пропала? Болтик в кармане внезапно стал горячим, вибрация усилилась, заполняя ее ладонь трепетом.

– Почему… почему ты мне не говорила? – вырвалось у Евы. – Все эти годы!

– Боялась, – просто ответила бабушка. В ее глазах стояли непролитые слезы. – Боялась, что тебя постигнет ее участь. Что эта… сила… принесет тебе беду. Хотела, чтобы ты жила обычной жизнью. Без этих тайн, без этой опасности. – Она сжала Евино плечо сильнее. – Но твоя мама была права. В одном. Это не спрячешь. Ты проснулась, Ева. Как она. И Академия… они нашли тебя. Или ты сама привлекла их внимание той спиралью. – Бабушка посмотрела на письмо. – Они предлагают тебе путь. Путь познания. Путь, на который пошла твоя мама.

– А что с ней случилось? – спросила Ева, голос дрожал. – Почему она не вернулась?

Бабушка покачала головой, и в ее глазах читалась старая, неизбывная боль.

– Не знаю, внучка. Искренне не знаю. Сначала были письма. Странные, зашифрованные. Потом… тишина. Академия – место закрытое. Секретное. Просто так туда не придешь, не спросишь. – Она вздохнула. – Может быть… ты найдешь ответы. Там.

Она отпустила плечо Евы и ткнула пальцем в письмо.

– Завод «Красный Октябрь». Западная Башня. Завтра на закате. Дверь с Глазом Шестерни. – Бабушка посмотрела прямо в глаза внучке. В ее взгляде была решимость. И гордость. – Ты пойдешь. Возьмешь свой болтик. И Валеру. Он… твой проводник. Он знает дорогу лучше нас.

Ева смотрела то на бабушку, то на письмо, то на теплый контур болтика в кармане куртки, висевшей на стуле. Страх висел в воздухе, густой, как заводской смог. Страх перед неизвестностью. Перед Академией. Перед судьбой матери. Но под ним, как голубые прожилки в темном металле, пробивалось что-то другое. Жгучее любопытство. Огромное, необъяснимое облегчение – она не сошла с ума, не «поломка»! И… предвкушение. Предвкушение чуда, которое было не сказкой, а реальностью, спрятанной в дыму и стали ее родного города.

– Я… я пойду, – тихо, но твердо сказала Ева. Валера громко заурчал и потёрся щекой о ее руку. Его зеленые глаза светились мудростью и… одобрением.

Бабушка кивнула. Уголки ее губ дрогнули в подобии улыбки.

– Ну что ж, Евелия Нинишна, – произнесла она с непривычной нежностью. – Пора тебе узнать, кто ты на самом деле. И найти свою маму. А я… я буду ждать. И держать за тебя кулаки. И паяльник. – Она взяла со стола свой верный инструмент. – На всякий случай. Собирайся. Завтра важный день.

Ева взяла латунную трубку и письмо. Бумага была шершавой под пальцами, буквы – выпуклыми. Завод «Красный Октябрь». Западная Башня. Дверь с Глазом Шестерни. Завтра. Закат.

Приключение, о котором она даже не смела мечтать, стояло на пороге. И ключом к нему был теплый, пульсирующий болтик в ее кармане и огромный рыжий кот у ее ног.

Глава 5: Дверь с Глазом Шестерни

Весь вечер и следующее утро прошли в нервной, почти невесомой суете. Ева чувствовала себя так, будто готовилась не к походу на соседний завод, а к прыжку с парашютом на другую планету. Бабушка Нина молча достала с антресолей старый, но крепкий рюкзак из прочной брезентовой ткани. На нем еще виднелись выцветшие буквы «А.Н.» – инициалы отца, о котором Ева знала еще меньше, чем о матери.

– Держи, – сказала бабушка, протягивая рюкзак. – Твой папа с ним далекие маршруты исходил. Выдержит.

Они молча упаковывали самое необходимое: бутерброды в бумаге (бабушка завернула их с каким-то особым тщанием), флягу с чаем, блокнот и карандаши Евы («Пригодится!» – буркнула бабушка), фонарик с динамо-ручкой (он трещал при вращении, но светил тускло). И, конечно, главное сокровище – теплый болтик с голубыми прожилками. Ева завернула его в свой носовой платок и положила во внутренний карман куртки, прямо у сердца. Он пульсировал там ровно, как второй моторчик, напоминая о предстоящем.