Пыль Дороги и Ярость Сердца

Глава 1: Тень над Мирными Долинами

Утро в Долине Тихой Воды встречало мир дымком из печных труб и звонким пением петухов. Воздух, еще прохладный от ночи, пах свежескошенной травой, навозом из хлевов и сладковатым дымком ольхи – запах дома. Алисия высунулась из низкой двери своего дома, встряхнула соломенными волосами цвета спелой пшеницы и глубоко вдохнула. Сегодня был день ярмарки в соседней деревне, а значит, она увидит Калеба.

Долина жила размеренно, как биение старого доброго сердца. Деревенька, притулившаяся у подножия поросших лесом холмов, состояла из двух десятков крепких срубов, хлевов, кузницы да мельницы на речушке. Здесь знали каждого, рожали и умирали под сенью древнего Дуба Советов на центральной поляне. Здесь Алисия и Калеб выросли бок о бок, превратившись из сорванцов, лазающих по яблоням, в пару, о которой шептались старухи у колодца.

– Алис! – донесся голос матери из глубины дома. – Не зевай! Корову подои, пока не убежала на ярмарку одна!

Алисия усмехнулась. Мать шутила, но доля правды была – старая Буренка обладала независимым нравом. Она схватила ведро и направилась к хлеву. Работа спорилась в руках, привыкших к труду. Пока теплые струи молока звенели по жести, мысли Алисии уже были далеко – у мельницы, где Калеб должен был ждать ее после своих утренних дел.

Он обещал привезти гвоздики из города, подумала она, и уголки губ сами собой потянулись вверх. Красные, как закат над холмами. Калеб знал, как она их любила. Он знал о ней все. Как она побаивается больших пауков в сеновале, как обожает слушать старинные баллады, которые поет отец долгими зимними вечерами, как тайком мечтает увидеть море, о котором читала в потрепанной книжке странствующего сказителя. Он знал шрам на ее колене от падения с того самого Дуба в семь лет, и то, как ее глаза становятся темно-синими, когда она сердится. И она знала его – его упрямый подбородок, его смех, который начинался с тихого хихиканья и разрастался до громового хохота, его привычку теребить прядь темных, почти черных волос, когда он волновался. Знакомые, родные, свои.

Покончив с Буренкой и отнеся ведро в прохладный погреб, Алисия быстро умылась, надела свое лучшее платье – синее в мелкий белый цветочек, подаренное матерью на прошлые именины, – и заплела толстую косу. В карман юбки сунула маленький сверток – кусок еще теплого яблочного пирога для Калеба. Мать кивнула ей с порога:

– Смотри, не задерживайся допоздна! И скажи Калебу, пусть завезет нам соли, если будет в лавке у Хаггарда.

– Скажу! – крикнула Алисия уже на бегу, подхватив корзинку для ярмарочных покупок.

Дорога до мельницы петляла мимо залитых солнцем полей, где уже колосилась рожь. Кузнечики трещали в траве, бабочки порхали над полевыми цветами. Алисия шла быстро, легко, ее легкие наполнялись летом. Мир был добр, прост и понятен. Скоро она выйдет замуж за Калеба. Они построят свой дом на краю деревни, там, где ручей впадает в реку. У них будут дети – мальчик с его упрямым подбородком и девочка… ну, пусть будет с его глазами, темными и глубокими, как лесное озеро. Они будут работать, смеяться, спорить, мириться, стареть. Здесь, в Долине, под защитой холмов и старого Дуба.

Он ждал ее у мельницы, прислонившись к теплому от солнца бревенчатому срубу. Высокий, крепко сбитый, в простой холщовой рубахе, подкатанной по локти, и поношенных штанах. Увидев ее, его лицо озарилось той самой улыбкой, которая делала Алисию слабой в коленях – широкой, чуть кривой, с ямочкой на щеке.

– Принцесса моя явилась! – Калеб шагнул навстречу, легко подхватил ее за талию и крутанул. Алисия вскрикнула от неожиданности и восторга, обняв его за шею. Он пах солнцем, лесом и чем-то своим, невыразимо родным – Калебом.

– Положи! Дурак! – засмеялась она, когда он наконец поставил ее на землю. – Все увидят!

– Пусть видят! – Он не отпускал ее, прижимая к себе. – Вся деревня и так знает, что ты моя.

Она стукнула его кулачком по плечу, но прижалась щекой к его груди, слушая знакомый стук сердца. Так хорошо. Так безопасно.

– Гвоздики привез? – спросила она, запрокинув голову.

Калеб сделал вид, что вспоминает, потом с театральным вздохом достал из-за пазухи маленький, аккуратно завязанный бумажный кулечек. Внутри лежали несколько алых гвоздик, еще свежих, с каплями росы на бархатных лепестках.

– Для самой прекрасной девы Долины, – провозгласил он, вручая цветы с преувеличенным поклоном.

Алисия расцвела. Она вдохнула густой, пряный аромат и приколола один цветок к своей косе у виска.

– Красиво? – спросила она, кокетливо повернув голову.

– Самая красивая, – прошептал Калеб, и его взгляд стал серьезным, теплым. Он наклонился и поцеловал ее. Медленно, нежно, как будто впервые. Алисия закрыла глаза, растворяясь в этом чувстве – чистом, сильном, как горный поток. Это была их любовь. Их будущее. Их Долина.

Они сели на траву у самой воды. Шум мельничного колеса, плеск реки, жужжание пчел – все сливалось в мирную симфонию. Алисия достала пирог, и они ели его, отламывая кусочки, запивая холодной водой из принесенной Калебом фляги. Говорили о пустяках – о том, что старший сын мельника снова продырявил лодку, о том, как коза старосты сожрала пол-огорода у тетки Марты, о планах на будущую неделю. Калеб обещал помочь отцу Алисии починить крышу сарая, она – испечь его любимые пирожки с мясом.

– А помнишь, как мы на Дубе клялись, что уедем к морю? – вдруг спросила Алисия, глядя на бегущую воду.

Калеб усмехнулся.

– Помню. Тебе было лет десять, ты кричала, что станешь женой капитана и будешь плавать по всему свету. А я говорил, что стану пиратом и буду тебя похищать.

Она рассмеялась.

– Дурацкие мечты. Море… Оно, наверное, огромное. И страшное.

– И прекрасное, – задумчиво сказал Калеб. – Как в той книжке. Но… – он обнял ее за плечи. – Разве Долина не прекраснее? Здесь наш дом. Здесь все, что нам нужно. Море подождет. Лет через пятьдесят, когда мы старые и седые, возьмем внуков и поедем смотреть.

Алисия прижалась к нему.

– Договорились. Через пятьдесят лет. К морю.

Они сидели молча, наслаждаясь тишиной и близостью. Калеб достал из кармана два небольших, гладких камешка – один серый, с белой прожилкой, другой – темно-коричневый, почти черный. Он долго держал их в кулаке, согревая.

– Держи, – сказал он, протягивая ей серый камень. Сам взял коричневый.

– Что это? – удивилась Алисия, разглядывая теплый камешек в ладони.

– Обереги, – просто сказал Калеб. Он достал крепкую льняную нить и ловкими пальцами, несмотря на их грубость и размер, быстро сплел простую сеточку вокруг серого камня, превратив его в кулон. Потом повторил то же самое со своим. – Видишь? – Он показал ей оба камня. – Они разные, но из одной реки. С одного берега. Вот так и мы. – Он надел кулон с коричневым камнем себе на шею. Потом помог Алисии надеть ее серый камешек. Камень лег прохладной точкой на кожу у ключицы. – Пока они с нами, мы вместе. Никто и ничто нас не разлучит. Обещаю.

Глаза Алисии наполнились слезами. Не от печали, а от переполнявшей ее нежности и какой-то щемящей, почти болезненной любви.

– Никто и ничто, – прошептала она, сжимая в ладони теплый камень. – Обещаю.

Они еще долго сидели у воды, разговаривая и молча, просто глядя на солнце, играющее в струях реки. Мир был совершенен.

Шум и гам ярмарки в соседней деревне Громовой Лог казались громче и суетливее обычного. Людей собралось много, но Алисии показалось, что смеха меньше, а разговоры ведутся тише, озабоченнее. Над рядами с горшками, тканями, косами и сладостями витало какое-то напряжение. Даже яркие краски платков и вышивок не могли его развеять.

Алисия и Калеб бродили между рядами, держась за руки. Она присматривала новую прялку для матери, он – крепкий топорище для отца. Но их внимание то и дело привлекали кучки людей, горячо обсуждавших что-то с мрачными лицами.

– …демоны… Ироды проклятые…– …говорят, до Эльфийских Лесов уже добралось… – …не леса, а пепелища! Целые города стирают с лица земли! – …а король что? Армию собирает? – …собирает, да где ж набрать столько? И чем воевать? Копьями против их магии? – …видели гонцов? Скачут как угорелые, лица серые…

Слово «демоны» резало слух, как нож по стеклу. Алисия невольно прижалась к Калебу. Она слышала страшные сказки у нянькиного коленя – о существах из Иных Земель, пришедших некогда по Вратам Тьмы, о войнах, о крови и пепле. Но это было давно. Очень давно. Сказки.

– Чего они несут? – тихо спросила она Калеба. – Опять байки страшные пугают?

Калеб нахмурился. Его взгляд скользнул по лицам говоривших – стариков, крепких хозяев, даже женщин. Никто не выглядел так, будто рассказывает сказки. На их лицах был настоящий страх.

– Не знаю, Алис, – ответил он так же тихо. – Но что-то… неладно. Смотри, даже торговцы из Города Приречного здесь. Они редко так далеко забираются.

В самом деле, возле повозки с редкими тканями и специями стояли двое мужчин в дорожных, но добротных одеждах. Они говорили с местным старостой, и выражение их лиц было предельно серьезным.

– …дальше на восток уже не ездите, – доносился обрывок фразы. – Дороги отрезаны. Крепость Павшая Звезда пала неделю назад. Никого не осталось…

Староста бледнел. Алисия почувствовала, как рука Калеба сжала ее ладонь сильнее. По спине пробежал холодок. Крепость Павшая Звезда? Это же… очень далеко. Но не настолько, чтобы слухи о ее падении казались невероятными.

– Пойдем отсюда, – сказал Калеб твердо. – Купим что нужно и домой. Эти разговоры… не к добру.

Они поспешно купили соль для матери Алисии и гвозди для отца Калеба, отказавшись от остальных покупок. Настроение было испорчено. Даже яблочная пастила, которую Калеб купил ей «для сладкого», показалась безвкусной. На обратной дороге они шли молча, прислушиваясь к тишине леса, которая теперь казалась зловещей. Шорох листьев, крик сороки – все настораживало.

– Это просто слухи, правда? – наконец не выдержала Алисия, когда их деревня показалась вдали. – Страшилки. Как в детстве.

Калеб посмотрел на нее. В его темных глазах не было прежней безмятежности. Была тревога.

– Надеюсь, Алис. Надеюсь.

Но надежда таяла с каждым днем.

Слухи становились гуще, темнее, конкретнее. Не сказки, а леденящие душу подробности. Демоническая Орда. Нелюди с кожей цвета пепла и крови, с рогами и когтями, вооруженные оружием, плюющимся адским пламенем. Магия, разрывающая каменные стены. Города, превращенные в могильники. Армии короля терпят поражение за поражением. Призывники. Все больше призывников.

В Долину Тихой Воды война пришла не пламенем и сталью, а холодным ветром тревоги. Люди собирались вечерами у Дуба Советов, говорили шепотом. Мужики точили косы и топоры – на всякий случай. Женщины молились в маленькой деревянной часовенке. Дети перестали гонять мяч по улице, притихли, чувствуя страх взрослых.

Алисия видела, как Калеб все чаще задумывается, как его кулаки сжимаются, когда он слышит очередную весть о поражении. Видела, как он смотрит на холмы, за которыми лежал большой, страшный мир. Она цеплялась за него, за их планы, за их маленький мир у реки. Но тень надвигалась, неумолимая и черная.

Она пришла в обличье всадника.

Это было на исходе дня, когда солнце уже касалось верхушек холмов, окрашивая Долину в кроваво-золотые тона. Всадник появился на дороге со стороны Громового Лога. Не торговец, не странник. Конь под ним был покрыт пеной, крупная, сильная лошадь воинской породы. Сам всадник – в потертом, но узнаваемом мундире королевского гонца, с гербом – скрещенными мечами над короной – на груди. Лицо его было землистым от усталости, в глазах – пустота и что-то еще… ужас, застывший глубоко внутри.

Он въехал на поляну к Дубу Советов и резко осадил коня. Жители деревни, кто был на улице, замерли, почуяв недоброе. Староста, старый Горимир, опираясь на палку, вышел навстречу.

– Вести? – спросил он хрипло, не нуждаясь в подтверждении.

Гонец молча достал из кожаной сумки свиток, перевязанный черной лентой и запечатанный большим восковым королевским знаком. Он протянул его старосте. Рука его слегка дрожала.

– Указ Его Величества Короля Ториана Второго, – голос гонца был глухим, лишенным всяких интонаций, как будто он повторял заученные слова тысячу раз. – Всем деревням, селениям и городам королевства, к западу от реки Серебряный Клинок. В связи с критическим положением на фронте и продвижением сил Демонической Орды, объявляется всеобщий призыв. Каждый мужчина, способный держать оружие, от шестнадцати до пятидесяти зим, обязан явиться в пункты сбора. Ближайший – в Городе Приречном. Явка – в течение трех дней. Уклонившиеся считаются изменниками и будут казнены. Да хранит нас Свет.

Последние слова прозвучали горькой насмешкой. Гонец не ждал вопросов. Он развернул коня и поехал прочь, к следующей деревне, неся с собой горе и разлуку. Черная лента на свитке развевалась, как похоронный флаг.

Тишина на поляне была гробовой. Потом ее разорвал чей-то сдавленный всхлип. Женский. Потом еще один. Мужики стояли, опустив головы, сжимая кулаки. Староста Горимир развернул свиток дрожащими руками, хотя все и так было ясно. Он посмотрел на собравшихся мужчин. Его взгляд скользнул по лицу Калеба, стоявшего рядом с отцом. Калебу было девятнадцать зим. Крепкий, здоровый парень. Первый кандидат.

– Завтра… – начал староста, но голос его пресекся. Он кашлянул. – Завтра утром. Все призывники. У мельницы. С вещами. В Город Приречной. Три дня пути… – Он не смог продолжать. Просто покачал седой головой и, согнувшись еще больше, побрел к своему дому.

Алисия стояла как вкопанная у крыльца своего дома. Она все видела. Все слышала. Слово «призыв» ударило ее в грудь, как кузнечный молот. Нет. Не он. Не Калеб. Это ошибка. Ее взгляд нашел его в толпе. Он стоял, бледный как полотно, глядя вслед уехавшему гонцу. Потом его глаза медленно повернулись к ней. В них было смятение, страх, неверие… и обреченность.

Она не помнила, как побежала к нему. Мир сузился до одной точки – до его лица. Она врезалась в него, обхватив руками, вцепившись так, как будто хотела вдавить его в себя, спрятать от всего мира.

– Нет! – вырвалось у нее хрипло. – Нет, Калеб! Нельзя! Они не могут! Это…

Он обнял ее, прижал к себе. Сильно. Его сердце бешено колотилось у нее под ухом.

– Указ короля, Алис, – его голос был чужим, плоским. – Я обязан.

– Обязан умирать? – закричала она, отстраняясь, глядя ему в глаза. В них стояли слезы. – Обязан бросить меня? Бросить все? Ради какой-то войны там, далеко? Ради демонов, которых мы никогда не видели?!

– Алисия… – он попытался снова притянуть ее, но она вырвалась.

– Убежим! – прошептала она отчаянно. – Сегодня ночью! В горы! В лес! Куда угодно! Они не найдут!

Он покачал головой, грустно, бесконечно устало.

– Найдут. И тогда… – он не договорил, но она поняла. Казнь. Позор для семьи. Арест родителей. Бежать было нельзя. Война добралась и сюда, в их Долину, и выбрала его своей жертвой.

Она снова прижалась к нему, без сил, истерически рыдая. Он гладил ее по спине, по волосам, прижимая к себе, как драгоценность, которую сейчас отнимут.

– Я вернусь, – шептал он ей в волосы, снова и снова. – Я обещаю, Алисия. Я вернусь к тебе. Мы построим наш дом у реки. Увидим море. Я вернусь. Никто и ничто нас не разлучит. Помнишь? Ты же обещала верить.

Она кивала, захлебываясь слезами, сжимая в кулаке его рубаху и холодный камешек оберега у себя на груди.

– Вернись, – выдохнула она. – Обещай, что вернешься. Обещай мне!

– Клянусь тебе, – сказал он твердо, глядя ей в глаза. – Клянусь нашим Дубом, нашими камнями, нашей любовью. Я вернусь. Жди меня.

Эту ночь они провели вместе, укрывшись в сеновале за домом Калеба. Не для страсти – для близости. Они лежали, обнявшись, прислушиваясь к привычным ночным звукам Долины – стрекотанию сверчков, уханью совы, далекому лаю собаки. Каждый звук казался теперь бесценным, прощальным. Они говорили шепотом – о мелочах, о воспоминаниях детства, о планах на будущее, которое вдруг стало таким хрупким и далеким. Они не говорили о войне. О демонах. О возможном конце. Они просто держались друг за друга, как за единственную опору в рушащемся мире. Алисия чувствовала его дыхание, тепло его кожи, стук его сердца – и молилась всем забытым богам, чтобы это не было в последний раз.

Утро пришло слишком быстро. Серое, холодное, недоброе. На поляне у мельницы собрались. Пятеро парней из деревни. Самые молодые, самые сильные. Калеб, его друг Дарин, сын кузнеца Борн, братья Веснины – Иван и Петр. Рядом – их семьи. Рыдающие матери, сдержанные, но сгорбленные от горя отцы, младшие братья и сестры, не до конца понимающие, но чувствующие страх. Женщины. Алисия стояла рядом с матерью Калеба, держа ее за руку. Обе были бледны, обе сжимали зубы, чтобы не зарыдать.

Призывники были похожи на приговоренных. Простые холщовые мешки за плечами, в руках – кто палку, кто старую косу, переделанную под подобие алебарды. На лицах – смесь страха, решимости и пустоты. Калеб искал глазами Алисию. Нашел. Попытался улыбнуться. Не получилось.

Староста Горимир что-то говорил, напутствовал. Его слова тонули в гнетущей тишине. Потом он просто махнул рукой. Пора.

Началось прощание. Рыдания, объятия, последние наказы, шепот молитв. Алисия подошла к Калебу последней. Она не плакала. Слезы кончились за ночь. Осталась только ледяная пустота внутри и жгучая боль под сердцем. Она смотрела на него, запоминая каждую черточку – форму бровей, изгиб губ, тень ресниц на скулах.

– Возьми, – она сунула ему в руку маленький сверток. – Еда. На дорогу.

Он кивнул, сунул сверток в мешок. Потом взял ее руки в свои. Его ладони были холодными.

– Жди, – сказал он тихо, но так, чтобы слышала только она. – Помни обещание. Я вернусь.

– Я буду ждать, – ответила она, и голос ее не дрогнул, хотя внутри все сжалось в тугой, болезненный комок. – Каждый день. Каждый час. Возвращайся, Калеб. Возвращайся ко мне целым.

Он наклонился и поцеловал ее. Коротко, сильно, как клятву. Потом прижал ладонь к камню-оберегу у нее на шее, поверх платья.

– Никто и ничто, – прошептал он.

– Никто и ничто, – повторила она, касаясь его камня, спрятанного под рубахой.

Он еще раз посмотрел на нее – долгим, пронзительным взглядом, словно впитывая ее образ навечно. Потом резко развернулся и пошел к другим призывникам, которые уже строились в неуклюжую колонну. Дарин хлопнул его по плечу. Калеб не оглянулся.

Колонна тронулась. Пятеро парней, пятеро душ, уходили по дороге на восток, в сторону Города Приречного. В сторону войны. В сторону демонов. Рыдания женщин стали громче. Алисия стояла неподвижно, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Она смотрела ему вслед, пока его фигура – высокая, прямая, в поношенной рубахе, с мешком за плечами – не превратилась в маленькую темную точку на пыльной дороге. Потом точка исчезла за поворотом.

Она стояла еще долго, когда все уже разошлись. Солнце поднялось выше, но не согревало. Долина Тихой Воды была прежней – холмы, река, дома, Дуб. Но душа Долины, ее сердце, ушло вместе с ними. Ушло на войну. Воздух был наполнен не запахом травы и дыма, а горечью разлуки и страхом неизвестности.

Алисия поднесла руку к груди, к камню-оберегу. Он был холодным. Как лед. Она сжала его в ладони, пытаясь согреть.

"Вернись", – прошептали ее губы беззвучно в пустоту, оставшуюся после него. "Вернись, Калеб. Я буду ждать."

Но тень, накрывшая Долину, была длинной и черной. И в ее глубине уже слышался далекий, чуждый звон стали и жуткий рев, не принадлежащий ни одному зверю этого мира. Война началась. И первый камень в фундамент будущей ярости Алисии был заложен именно сейчас, на этой пыльной дороге, где растворился силуэт любимого.

Глава 2: Год Томительного Ожидания

Первые дни после ухода Калеба Долина Тихой Воды жила в странном оцепенении. Воздух, обычно наполненный звуками труда и жизни – стуком топора, криками детей, мычанием коров, – теперь казался разреженным, приглушенным. Люди ходили по своим делам словно во сне, озираясь на восток, откуда ушла горстка их сыновей. Алисия чувствовала эту тишину особенно остро. Она пронизывала все, как холодный туман, просачиваясь сквозь стены дома, заполняя пустое место за столом, где раньше сидел Калеб.

Она пыталась жить как прежде. Вставала на рассвете, доила Буренку, помогала матери по хозяйству, ходила в лес за грибами и ягодами. Но каждое движение было механическим, лишенным прежней легкости. Ее мысли постоянно убегали по пыльной дороге на восток. Где он сейчас? Дошел ли до Города Приречного? Получил ли оружие? Увидел ли… их?

Оберег – серый камешек в простой сеточке – стал ее навязчивой привычкой. Она прикасалась к нему десятки раз в день, сжимала в кулаке, когда страх становился особенно острым, клала под подушку на ночь. Он был холодным, как камень в реке, но в нем была ее последняя связь с Калебом, ее талисман против кошмаров, которые начали посещать ее по ночам. Кошмары были размытыми, но ужасными: черные фигуры с горящими глазами, крики, запах гари и крови, и Калеб, зовущий ее, но она не могла до него добраться, ноги вязли в чем-то липком и теплом…

Надежда теплилась слабым огоньком. Она разгоралась ярче с каждым слухом о том, что армия короля собирает силы, что вот-вот будет великая битва и враг будет отброшен. Алисия цеплялась за эти слухи, как утопающий за соломинку. Она представляла, как Калеб, невредимый, вернется по той же дороге, усталый, но с улыбкой, как снимет с шеи свой камень и скажет: "Видишь? Я сдержал слово. Никто и ничто".

Но слухи были редкими и противоречивыми. Дороги на восток стали опасными. Торговцы из Города Приречного больше не приезжали. Лишь изредка появлялись оборванные, испуганные люди – беженцы из приграничных деревень, чудом ускользнувшие от демонической волны. Их рассказы леденили душу.

– …они не берут пленных… – шептал дрожащий старик, которого приютили в Долине. Глаза его были пусты, как у мертвой рыбы. – Жгут все… режут… едят… Дети… О, Светлые Силы, дети…

Алисия слушала, стиснув зубы, чтобы не закричать. Она представляла Калеба среди этого ада. Его сильные руки, державшие косу или топор, теперь должны были сжимать копье против этих… нелюдей. Сможет ли он? Выживет ли?

– А армия? – спрашивал староста Горимир, его голос потерял былую твердость. – Армия короля?

Беженец лишь безнадежно качал головой.

– Разбита… Отступает… Говорят, сам король Ториан убит… Демоны идут на запад… Ничто их не остановит…

После таких слов в Долине воцарялась мертвая тишина. Женщины крепче прижимали к себе детей, мужчины мрачно смотрели на свои топоры и косы, понимая их беспомощность перед тем, что грядет. Алисия уходила к реке, садилась на их любимое место у мельницы, сжимала оберег до боли в пальцах и смотрела на воду. Теперь ее плеск казался не мирным, а зловещим, как шепот приближающейся беды.

Шли недели. Месяцы. Осень окрасила холмы в багрянец и золото, но краски казались тусклыми, печальными. Урожай собрали молча, без былых песен и шуток. Запасы на зиму были скудными – часть зерна и скота забрали королевские сборщики для армии, проходившие через Долину пару месяцев назад. Их лица были суровы, глаза усталыми. Они мало говорили, только забирали причитающееся по новому, еще более жесткому указу, и уезжали дальше, на запад, словно бежали от чего-то.

Ни весточки от Калеба. Ни единого слова. Алисия писала письма. Корявые, на грубой оберточной бумаге, полные любви, тоски и вопросов. "Где ты? Жив ли? Ранен? Отзовись!". Она отдавала их редким гонцам, рисковавшим пробираться на восток. Гонцы брали письма, кивали, обещали передать, если… если найдут часть, если она еще существует. Ни одно письмо не вернулось с ответом. Как будто они проваливались в бездонную черную яму.

Однажды в Долину пришел солдат. Вернее, то, что от него осталось. Его привел мальчишка-пастух, нашедший его без сознания в лесу у границы Долины. Мужчина был страшно изувечен: отсутствовала левая рука по локоть, лицо изуродовано страшными, плохо зажившими ожогами, один глаз затянут бельмом. Он был в лохмотьях королевского мундира, на ногах – разваливающиеся сапоги. Он бредил, кричал во сне, звал кого-то, проклинал демонов.

Его положили в дом старосты. Женщины Долины ухаживали за ним, промывали раны, кормили с ложечки бульоном. Алисия была среди них. Каждый раз, подходя к его постели, ее сердце бешено колотилось. Может, он знает? Может, видел Калеба?

Через несколько дней солдат пришел в себя. Он назвался Гартом. Из Города Приречного. Он молчал о своем прошлом, о том, как выжил. Но однажды, когда Алисия сидела у его постели, меняя повязку на обрубке руки, он вдруг посмотрел на нее своим единственным зрячим глазом. Взгляд был пустым и страшным.

– Вы все тут… как овцы… – прохрипел он. Голос звучал, как скрип ржавых петель. – Не знаете… что идет. Не видели… их.

Алисия замерла.

– Видели? – шепотом спросила она. – Демонов?

Гарт усмехнулся, и это было жуткое зрелище на его изуродованном лице.

– Демоны… – он выплюнул слово. – Это не демоны из сказок, девочка. Это… машины смерти. Железо и огонь. И глаза… О, Свет, эти глаза… Они смотрят на тебя, и ты понимаешь – ты уже мертв. Ты – мясо. Игрушка. Ничто.

Алисия почувствовала, как по спине побежали мурашки. Она сглотнула комок в горле.

– Вы… вы были в армии? В части… может, знаете… Калеб? Из Долины Тихой Воды? Темноволосый, высокий…

Она описала его, стараясь говорить четко, хотя голос дрожал. Гарт смотрел куда-то мимо нее, в пространство, заполненное его кошмарами.

– Долины… – пробормотал он. – Калебы… Их тысячи. Мальчишки… Мяса для мясорубки… – Он резко повернул к ней голову, его единственный глаз сверкнул лихорадочным блеском. – Они всех сожрали! Понимаешь? ВСЕХ! Наши части… разбиты… рассеяны… Кто не сдох сразу – попал в лапы… Им не нужны пленные… Им нужно… страдание. И страх. Они им питаются…

Алисия вскочила. Ей стало дурно. Она выбежала из дома, оперлась о холодную стену и судорожно дышала, пытаясь не вырвать. Слова Гарта – "мясо для мясорубки", "всех сожрали", "попал в лапы" – крутились в голове, сливаясь с ее кошмарами. Не Калеба. Не его. Он жив. Он должен быть жив! Он обещал!

Но надежда трещала по швам. Каждый день приносил новые, все более страшные вести. Слухи о падении Города Приречного подтвердились. Говорили, что над его руинами теперь реют знамена с кровавыми символами Орды. Демонические отряды рыскали уже гораздо ближе, в соседних областях. В Долине начали готовиться к худшему. Мужчины копали ямы для укрытий в лесу, прятали зерно и ценности. Женщины шили сумки с самым необходимым на случай бегства. По ночам на холмах выставляли дозорных.

Алисия почти перестала спать. Она лежала на своей кровати, глядя в темноту, прислушиваясь к каждому шороху. Она боялась не за себя. Она боялась, что он вернется, а Долины уже не будет. Что он придет к пепелищу. Или что он не придет никогда. Оберег на ее шее стал казаться не связующей нитью, а тяжелым камнем на сердце. Она ловила себя на мысли: а вдруг он сломался? Сдался? Вдруг его камень уже выбросили где-то в грязи, как ненужную вещь?

Зима пришла рано и сурово. Снег завалил дороги, отрезав Долину от остального мира. Это принесло странное облегчение. Не будет новых страшных вестей. Не придут ни гонцы, ни сборщики, ни… они. Но вместе с изоляцией пришло и чувство заброшенности, обреченности. Деревня погрузилась в ледяное молчание, нарушаемое только завыванием вьюги да скрипом деревьев под тяжестью снега.

Алисия проводила долгие вечера у очага, рядом с матерью. Отец, обычно молчаливый, стал еще угрюмее. Они редко говорили о Калебе. Слишком больно. Но его отсутствие висело в воздухе тяжелым, невысказанным грузом. Иногда мать Калеба, Марта, заходила к ним. Женщины сидели молча, вязали или чинили одежду, обмениваясь лишь краткими, ничего не значащими фразами. Их глаза, полные одинаковой тоски и страха, говорили больше слов. Алисия видела, как Марта быстро стареет, как седеют ее волосы, как руки дрожат сильнее обычного. Она понимала – Марта тоже теряет надежду.

Алисия пыталась держаться. Она ухаживала за скотиной, колола дрова, чистила снег. Физический труд помогал заглушить душевную боль, хотя бы на время. Она научилась метко стрелять из лука – отец, видя ее состояние, начал учить ее, "на всякий случай". Стрельба по мишеням из соломы давала выход накопившейся ярости и беспомощности. Каждая выпущенная стрела была послана в невидимого врага, похитившего ее счастье.

Прошел год. Точного календаря не было, но Алисия знала. Знало ее тело, измученное бессонницей и тревогой. Знала душа, иссушенная ожиданием. Знала земля вокруг, пережившая полный цикл времен года. Цикл, который Калеб должен был встретить с ней.

День его ухода наступил снова. Серое, промозглое утро. Так же, как тогда. Алисия стояла у дороги у мельницы. На том самом месте, где в последний раз видела его. Снег хрустел под ногами, холодный ветер пробирался под одежду. Но она не чувствовала холода. Внутри была пустота, огромная и ледяная.

Год. Целый год.

Он обещал вернуться. Клялся Дубом, их камнями, их любовью. Где же он? Где его весточка? Где хоть намек на то, что он жив?

В голове проносились все слухи, все страшные истории, слова Гарта: "Мяса для мясорубки… ВСЕХ сожрали… Попал в лапы…". Образ Калеба в ее памяти начал тускнеть, замещаясь кошмарными видениями – его изуродованное тело, его крик, его пустые глаза…

Нет! – яростно протестовало что-то внутри. Он жив! Он должен быть жив! Он не мог… не мог просто так…

Но где доказательства? Где надежда? Она иссякла. Выгорела дотла, как уголь в остывающем очаге. Остался только пепел отчаяния и горечи.

Алисия подняла голову, глядя на восток. Туда, где была война. Туда, где он пропал. Туман висел над холмами, скрывая горизонт. Он казался ей теперь не просто туманом, а дыханием самой смерти, дымом сожженных городов и жизней.

Внезапно она заметила что-то на краю дороги, у самого подножия мельничного колеса, уже скованного льдом. Что-то черное, неестественное, резко контрастирующее с белизной снега. Она подошла ближе, наклонилась.

Цветок. Вернее, нечто, напоминающее цветок. Он был сделан из какого-то странного, лоснящегося материала, похожего на черный пергамент или засохшую кожу. Лепестки – острые, шипообразные, неестественно изогнутые. В центре – нечто, напоминающее крошечный, высохший глаз, лишенный зрачка. От цветка исходил слабый, но отчетливый запах – смесь гнили, серы и… медвяной сладости, от которой тошнило.

Алисия никогда не видела ничего подобного. Это было чуждо. Больно чуждо. Как само присутствие смерти и разложения в этом некогда мирном месте. Она инстинктивно шагнула назад. Этот цветок… он был словно знак. Знак с той стороны. Знак того, что война, демоны, смерть – они уже рядом. Они уже дышат в спину Долине.

И в этот момент, глядя на мерзкий черный цветок, символ всего, что отняло у нее Калеба, Алисию накрыло волной такого бессильного гнева и боли, что она едва не закричала. Год ожидания. Год страха. Год пустоты. И ничего. Ни слова. Ни надежды. Только этот… знак.

Она резко выпрямилась. Ледяной ветер высушил на глазах навернувшиеся слезы, оставив лишь жгучую сухость. Пустота внутри вдруг заполнилась. Не теплом, не надеждой. Чем-то твердым, холодным и острым, как лезвие. Решимостью.

Он не вернулся.

Значит, он не мог вернуться. Либо мертв. Либо в плену. Либо… Либо что-то удерживает его. Что-то сильнее его клятвы ей.

Ждать больше нельзя.

Слова прозвучали в ее сознании с пугающей ясностью, как приговор. Она не просто услышала их – она почувствовала их всем своим существом. Это было не желание, не мечта. Это была необходимость. Единственный выход из кошмара бесконечного ожидания.

Если он не вернулся ко мне… Я найду его сама.

Мысль, такая безумная еще мгновение назад, теперь казалась единственно логичной. Единственно возможной. Путь будет страшным. Смертельно опасным. Она, деревенская девчонка, не знающая мира дальше Громового Лога, пойдет навстречу войне, демонам, всему тому ужасу, о котором шептались беженцы. Она может умереть в первую же неделю. Стать добычей разбойников, магических тварей или просто сгинуть от голода и холода.

Но остаться здесь? Ждать, пока черный цветок не распустится на их пороге? Ждать, пока слухи не превратятся в рев демонических рогов у их забора? Ждать, пока последняя искра надежды не угаснет, оставив лишь горький пепел сожаления?

Нет.

Она посмотрела на черный цветок у мельницы. Не от страха. С вызовом.

Я иду.

Она развернулась и пошла обратно в деревню. Шаг ее был тверже, чем за весь этот год. В глазах, сухих и горящих, горел новый огонь. Не любви. Не надежды. Ярости. Решимости. Готовности к войне.

Год ожидания закончился. Начинался путь. Путь в самое сердце тьмы. На поиски правды. На поиски Калеба. Или его могилы.

Глава 3: Решение, Рожденное Отчаянием

Вид черного, шипастого цветка у мельницы стал последней каплей. Год ожидания, год тихой агонии надежды, сжался в Алисии в тугой, раскаленный шар ярости и решимости. Он не вернулся. Он не мог вернуться. И она больше не могла ждать. Каждый день в Долине, в этом внезапно ставшем тесным и душном мирке, был предательством – предательством его возможных страданий, предательством их клятвы.

Она шла обратно в деревню не спеша, но ее шаги были твердыми, пробивающими снежную корку с непривычной силой. Внутри все горело. Ледяной ветер, хлеставший по щекам, казался ей дыханием той далекой, враждебной земли, куда она теперь устремлялась. Страх был. Огромный, сковывающий, животный страх перед неизвестностью, перед демонами, перед самой дорогой. Но он был подавлен, загнан глубоко внутрь чем-то более сильным – неистовым желанием действовать, узнать правду, положить конец мучительной неопределенности. Отыскать Калеба. Или отомстить за него.

Дом встретил ее запахом дымящейся похлебки и теплом очага. Мать, Эллен, помешивала котел, ее лицо в привычных морщинах заботы и усталости. Отец, Борен, чинил упряжь, его спина, всегда прямая, теперь казалась согнутой непосильной ношей. Алисия остановилась на пороге, вдыхая этот родной, уютный воздух, понимая, что, возможно, видит его в последний раз.

– Алис? – мать обернулась, ее взгляд сразу уловил что-то неладное в дочери. – Что случилось? Ты бледная. Замерзла? Иди погрейся.

– Мама. Папа. – Голос Алисии прозвучал чужим, ровным, без привычных интонаций. – Я ухожу.

Тишина. Только потрескивание дров в очаге и свист ветра в трубе.

– Уходишь? Куда? – спросил отец, не поднимая головы, но его руки замерли над кожаным ремнем.

– Искать Калеба. На восток.

Эллен ахнула, чуть не уронив ложку в котел. Борен медленно поднял голову. Его глаза, обычно спокойные, как вода в лесном омуте, стали узкими, колючими.

– Ты… что? – выдохнула Эллен, подходя к дочери, пытаясь взять ее за руки. Алисия не отстранилась, но и не ответила на прикосновение. Она стояла неподвижно, как столб. – Алисия, милая, ты не в себе! Это же… безумие! Туда, где война? Где они?

– Он не вернулся, мама, – сказала Алисия, глядя прямо в глаза матери. – Прошел год. Ни слова. Ни слуху. А вести… вести все хуже. Я не могу больше просто сидеть и ждать, пока эта тьма не докатится до нас. Я должна узнать. Я должна его найти.

– И что? – Голос Борена прогремел, как удар топора по дереву. Он встал во весь свой немалый рост. – Найдешь? Одна? Девчонка? Ты даже до Города Приречного не дойдешь! Тебя разбойники срежут в первую же ночь, или волки сожрут, или… или эти твари! – Он ткнул пальцем в сторону востока. – Калеб… – голос отца дрогнул, – …Калеб, может, уже… – Он не смог договорить. Слово «мертв» повисло в воздухе, тяжелое, как камень.

– Если он мертв, я найду его могилу! – выпалила Алисия, и голос ее сорвался на крик. – Если он в плену – вытащу! Если… если он забыл – узнаю почему! Но я не могу больше здесь! Каждый день здесь – это пытка! Я задыхаюсь!

– Ты думаешь, нам легко? – закричала в ответ Эллен, слезы брызнули из ее глаз. – Мы тоже ждем! Мы тоже боимся! Но мы не бросаем дом! Не бросаем тебя! Ты хочешь оставить нас? Одних? На милость судьбы и этих… чудовищ? Чтобы мы еще и за тебя тряслись?

Боль пронзила Алисию. Она видела страх в глазах матери, бессильную ярость в глазах отца. Она любила их. Любила этот дом. Но любовь к Калебу, смешанная с годом отчаяния и гневом на несправедливость мира, перевешивала все.

– Я не бросаю вас, – сказала она тише, но с непоколебимой твердостью. – Я иду за ним. Чтобы… чтобы все мы могли жить дальше. Зная правду. Или чтобы отомстить за него. За всех. Если я останусь… я сойду с ума. Или умру здесь, в этой тоске. Лучше уж попытаться. Лучше уж бороться.

Борен тяжело опустился на скамью. Он провел рукой по лицу, словно стирая усталость лет.

– Глупая, – прошептал он, но в его голосе уже не было гнева, только бесконечная горечь и страх. – Самоубийственная глупость. Ты даже не представляешь, что там! Дороги перерезаны! Леса кишат не пойми чем! Армии короля нет! Там правят демоны!

– Я знаю, папа, – Алисия подошла к отцу, опустилась перед ним на колени, взяла его натруженные, шершавые руки в свои. – Я не слепая. Я слышала рассказы. Видела Гарта. Но я… я не могу иначе. У меня есть это. – Она коснулась камня-оберега на своей шее. – И… я научилась стрелять. Неплохо. Я сильная. Я выживу. Я должна выжить.

Она рассказала им о черном цветке у мельницы. О том, как этот мерзкий символ чуждости и смерти стал последней каплей. О том, что если они уже оставляют такие знаки здесь, значит, Долина – не крепость. Скоро и сюда придет беда. И тогда будет поздно искать.

– Пусть лучше я уйду первой, – закончила она. – Пусть лучше я попытаюсь что-то сделать, чем сидеть и ждать, когда смерть придет к нашему порогу.

Долгие часы споров, уговоров, слез и молчаливых взглядов, полных немого укора и страха. Эллен плакала, умоляла, говорила о долге перед семьей, о безумии затеи. Борен мрачно молчал, изредка вставляя горькие замечания о ее неопытности, о невозможности пути. Алисия стояла на своем. Не кричала больше, не спорила яростно. Просто повторяла, как мантру: «Я иду. Я должна идти». Ее спокойная, ледяная решимость оказалась сильнее истерик и угроз. Она была непреклонна, как скала, о которую разбиваются волны.

Под вечер сопротивление сломалось. Эллен, изможденная плачем, просто сидела у очага, уставившись в огонь, ее плечи безвольно опустились. Борен тяжело вздохнул.

– Ладно, – прохрипел он. – Иди. На свою погибель. Но если уж так решила… не с пустыми руками. И не в этом платьице.

Он встал и направился в чулан. Эллен, словно очнувшись, тоже поднялась.

– Хоть поешь перед дорогой, – глухо сказала она, накладывая похлебку в миску. – И… вещи соберем. Что можем.

Словно щелкнул невидимый выключатель. Отчаяние и сопротивление сменились горькой, практической необходимостью. Если их дитя решило идти на смерть, они хотя бы попытаются дать ей шанс выжить. Хотя бы на первые дни пути.