13/7 Ключ от Нигде

Тьма. Не та, мягкая, домашняя, в которой угадываешь очертания комода или дверной ручки. Эта тьма была плотной. Липкой. Как смола, залившая глаза, уши, рот. Лора дернулась, пытаясь вдохнуть полной грудью, и втянула носом воздух, от которого скрутило желудок. Запах. Сладковато-гнилостный, как испорченное мясо, смешанный с едкой гарью и чем-то невыразимо древним – пылью гробниц и ржавчиной веков. Не похмелье. Не сон. Это было здесь.

Она лежала на спине. Что-то холодное и шершавое впивалось в щеку – камень? Бетон? Голова гудела, как улей, с левой височной области пульсировала тупая боль. "Ударилась…" – мелькнуло автоматически. Память выдавала обрывки: спешка, пачка дешевых макарон в одной руке, телефон в другой – звонила Марина, надо было договориться о завтра, Максим скулил, что зайца потерял… Потом – резкий свет фар? Пронзительный визг тормозов? Или просто темнота?

«Максим…» – имя сына сорвалось с губ хриплым шепотом. Паника, острая и ледяная, сжала горло. Где он? Она завозилась, пытаясь сесть. Руки скользнули по влажной, склизкой поверхности под ней. Одежда – старые джинсы, растянутый свитер, кроссовки – были мокрыми и грязными. Телефона не было. Ни в карманах, ни рядом. Кошелек? Нет. Сердце заколотилось, как птица в клетке. «Грабители? Психи? Где я?!»

Ее пальцы наткнулись на знакомый холод металла в кармане джинсов. Ключ. Один-единственный ключ от их квартиры на окраине. Она сжала его до боли в костяшках. Эта маленькая железка была единственной нитью, связывающей с нормальностью. С Максимом. С чашкой вечернего чая. С дурацким зайцем, которого снова надо искать под диваном.

С трудом поднявшись на ноги, Лора замерла, вслушиваясь. Тишина была неполной. Где-то далеко-далеко капала вода, размеренно, как метроном конца света. Эхо разносило странные звуки – то ли вой ветра в трубах, то ли чей-то протяжный, безутешный стон. А еще… шелест. Как будто кто-то огромный и невидимый медленно переставлял ноги в темноте.

Она шагнула наугад, спотыкаясь о невидимые неровности пола. Рука нащупала стену – холодную, шершавую, покрытую какой-то слизистой пленкой. Отвращение скрутило спазмом. Впереди, сквозь узкую щель в нагромождении каких-то темных масс, пробивался слабый, багровый свет. Не похожий на солнце. Скорее, на отблеск гигантского пожара за горизонтом.

Лора протиснулась в щель, затаив дыхание. То, что открылось взгляду, вырвало у нее тихий стон.

Она стояла на краю гигантского провала, похожего на карьер или котлован чудовищных размеров, уходящего вниз, в непроглядную тьму. Напротив, через пропасть, поднимались странные, остроконечные структуры из черного, будто обсидианового, стекла. Они отражали багровый свет, струившийся сверху откуда-то с невидимого "неба", создавая зловещие блики. Воздух дрожал от монотонного гула, словно где-то работали невидимые турбины размером с дом.

Внизу, в глубине каньона, извивалась река. Но это была не вода. Это была черная, маслянистая жижа, пузырящаяся и клокочущая. По ее поверхности медленно плыли белесые, бесформенные комья, напоминающие то ли гигантские личинки, то ли скрюченные человеческие тела. Запах гнили и гари исходил именно отсюда.

«Завод…» – прошептала Лора, цепляясь за знакомое слово в этом кошмаре. «Химический комбинат… авария… взрыв…» Разум лихорадочно искал рациональное объяснение. «Газ… отравление… галлюцинации… Надо найти людей! Спасателей! Полицию!»

Вдалеке, по краю пропасти, двигались фигуры. Люди. Лора вскинула руку, крик застрял в горле от сухости:

– Эй! Помогите! Здесь кто-нибудь есть?! Я заблудилась! Мне нужен врач! Вызовите полицию!

Ее голос, обычно звонкий, когда она кричала Максиму, чтобы шел ужинать, здесь звучал жалко и глухо, теряясь в гулкой пустоте. Фигуры не обернулись. Они просто брели. Медленно, беспорядочно, как заводные куклы с севшими батарейками. Один, ближе других, остановился и повернулся в ее сторону.

Лора замерла. Это был мужчина. Вернее, то, что от него осталось. Лицо распухло и обвисло, как тесто, один глаз затянут мутной пленкой, из другого сочилась черная жижа. Рот беззубо шевелился, что-то беззвучно шепча. Одежда – лохмотья комбинезона – слиплась с кожей, которая местами была неестественно блестящей и липкой, будто покрыта смолой.

«Пострадавший…» – пронеслось в голове Лоры. Ужас боролся с состраданием. «Он тяжело ранен! Отравлен!» Она сделала шаг вперед, осторожно:

– Милый? Вы меня слышите? Что здесь случилось? Где выход? Где другие?

Существо (Лора упорно думала о нем как о "мужчине", "пострадавшем") издало булькающий звук и протянуло к ней руку. Пальцы были скрючены, ногти почернели. От него пахло концентрированной смертью. Лора инстинктивно отшатнулась.

В этот момент тьма за спиной существа сгустилась. Из тени колонны ржавой арматуры (или это были кости?) выплыло нечто. Огромное, низкорослое, на кривых, мощных лапах. Головы… было три. Одна – собачья, с облезлой шкурой и горящими угольками глаз, вторая – нечто птичье, с клювом, заляпанным черным, третья – почти человечья, но с ртом до ушей, полным игл. Шкура существа была покрыта струпьями и сочащимися язвами. Оно урчало, низкая вибрация проходила по камням под ногами Лоры.

«Бешеная собака!» – мелькнуло в панике. «Мутант! После аварии!»

Чудовище не обратило на Лору внимания. Его взгляд (взгляды?) приковал "пострадавший". Птичья голова дернулась, клюв щелкнул. Затем существо рвануло с неожиданной для его массы скоростью. Кривая лапа с когтями, похожими на обломки кинжалов, впилась в спину мужчины. Тот издал хлюпающий, нечеловеческий вопль. Чудовище дернуло, и с мокрым чавканьем вырвало что-то темно-красное и пульсирующее. Три головы с жадностью впились в добычу.

Лора вскрикнула, не своим голосом. Ужас, чистый и леденящий, придал ей сил. Она развернулась и побежала, не разбирая дороги, спотыкаясь, падая на скользкие камни. За спиной слышались ужасающие звуки: чавканье, хруст, довольное рычание. Она не оглядывалась. Сердце колотилось, готовое вырваться из груди. «Беги! Беги! Беги!»

Она влетела в узкую расщелину между двумя глыбами черного стекла, похожими на обломки небоскреба. Сжалась в комок, зажав рот рукой, чтобы не закричать. Из горла вырывались лишь тихие, истеричные всхлипы. «Максим… Боже, где Максим? Он жив? Он тоже здесь?!»

Дрожь била ее, как в лихорадке. Только теперь она почувствовала легкую боль в содранном локте и колене. «Шок… Адреналин…» – рационализировал мозг. Голод? Жажда? Было какое-то фоновое неприятное ощущение, но не острое. «Наверное, отравление газом…»

Ее взгляд упал на камень у ног. Что-то белело. Не камень. Маленький, грязный плюшевый заяц. Одно ухо оторвано. Глаз-пуговица отсутствует. Вторая пуговица смотрела на нее тусклым стеклянным взглядом. Заяц Максима. Тот самый, который он потерял вчера… или когда?.. в парке.

Лора схватила игрушку, прижала к лицу. Запах пыли, гари… и слабый-слабый отголосок детского шампуня, запах Максима. Слезы хлынули потоком. «Он здесь! Он где-то рядом! Его тоже привезли на этот проклятый завод! Надо найти его! Спасти!»

Эта мысль, как удар тока, заставила ее вскочить. Страх отступил перед материнской яростью и отчаянием. Она выглянула из укрытия. Чудовище исчезло. На месте… происшествия… осталось лишь темное, липкое пятно.

Лора выбралась наружу, заяц зажат в кулаке вместе с ключом. Она огляделась. Багровый свет резал глаза. И вдруг… вдалеке, сквозь клубящийся, серо-багровый туман, она увидела. Очертания. Знакомые, родные. Ее дом. Пятиэтажка. Их балкон на третьем этаже. Даже красная детская горка во дворе, на которой любил кататься Максим!

Надежда, дикая и ослепительная, ударила в голову.

– Дом! – выдохнула она. – Максим! Я иду!

Она побежала, спотыкаясь, падая, поднимаясь. Кричала:

– Максим! Сынок! Мама здесь! Отзовись!

Ее дом был так близко. Она мчалась через груды непонятного хлама (обломки машин? части машин?), мимо зияющих темных проемов, похожих на двери цеха. Запах гари усиливался. Багровое небо над домом казалось особенно зловещим.

Наконец, она вбежала во двор. Горка была здесь. Но… она была искорежена, покорежена, покрыта ржавчиной и какими-то темными наростами. Металл скрипел на ветру. Сам дом… Стены были не из кирпича. Они были сложены из огромных, неровных кусков запекшейся глины и того, что Лора с ужасом опознала как кости. Кости разного размера, сплавленные чем-то черным. Окна – не окна, а глубокие черные провалы. На месте их подъезда зияла темная арка, из которой валил холодный, мертвенный воздух.

Над аркой висел знак. Полустертый, кривой. Лора всмотрелась. Это была не табличка с номером дома. Это было грубо вырезанное изображение весов, одни чаши которых перевешивали другие, а вместо коромысла – кривой нож. И рядом цифры: «13/7». Дата ее рождения? Номер квартиры? Холодный ужас пополз по спине. «Граффити… вандалы…»

Но где-то внутри этого кошмарного подобия дома был Максим! Она это знала! Чувствовала!

– Максим! – закричала она, врываясь в черную арку подъезда. – Максим, я здесь!

Внутри было темно и пусто. Гулко разносились ее шаги. Воздух был ледяным и мертвым. Напротив лестницы (ступени из тех же костей и глины?) зиял проем в какую-то комнату. Лора шагнула туда. Это был не их холл. Это была голая пещера с неровными стенами. В центре зияла яма. Из нее валил густой, черный дым и доносилось глухое бульканье и шипение, как от кипящей смолы. Это был источник удушливого запаха гари.

И тут Лора увидела его. В дыму, у края ямы, стояла фигура. Низкая, сгорбленная. Знакомая потертая кепка… Плащ…

– Дядя Петя? – прошептала Лора, узнавая соседа снизу, вечно ворчавшего на топот Максима. – Дядя Петя, это вы? Вы видели Максима? Что здесь происходит?!

Фигура медленно повернулась. Под кепкой не было лица. Был темный провал, из которого струился тот же черный дым. Из провала донесся голос. Голос дяди Пети, но искаженный, как плохая запись, прерываемый помехами:

– Ло… ра… – зашипело существо. – Ты… же… не…

В этот момент из ямы вырвался оглушительный РЕВ, как будто проснулось что-то неимоверно древнее и злое. Стены задрожали. Фигура "дяди Пети" расплылась, превратившись в клубящийся дым, и устремилась к ней.

Лора вскрикнула, отпрянула, споткнулась о неровный пол. Ключ и заяц выскользнули из рук. Она ударилась затылком о камень. Искры боли и света взорвались в глазах.

Последнее, что она увидела перед тем, как тьма поглотила сознание, – это мерцание маленького ключа на черном камне рядом с грязным зайцем. И последняя мысль, отчаянная и детская:

«Надо… проснуться… Надо вернуться… Ключ… Максим…»

Темнота сомкнулась, неся с собой только глухой гул бездны и далекий, жуткий смех, эхом отдававшийся в костяных стенах.

Глава 2: Тени и Глин

а

Сознание вернулось волной тошноты и ломоты. Каждый ушибленный сустав, каждая содранная кожа горели. Затылок пульсировал тупой, размазанной болью. Лора лежала на липком, холодном полу пещеры-подъезда. Воздух был пропитан сладковатой вонью кипящей смолы из ямы и чем-то еще – запахом старой, заплесневелой крови и влажной глины.

«Максим…» – первая мысль, острая, как нож. Она вскочила, игнорируя боль. Глаза, привыкшие к полумраку, выхватили из тьмы два предмета: маленький ключ от квартиры, лежавший рядом, и грязного плюшевого зайца, валявшегося чуть поодаль. Она схватила их, прижала к груди. «Жив. Он должен быть жив.»

Воспоминание о фигуре в кепке дяди Пети и его искаженном голосе – «Ты… же… не…» – заставило ее содрогнуться. Галлюцинация. Отравление газом. Стресс. Должно быть. Она огляделась. Пещера была пуста. Черная яма булькала и дымила, как гигантский гейзер нефти. Знак над аркой – весы с ножом – казался, мерцал в багровом свете, пробивавшемся извне.

Бежать. Отсюда. Сейчас. Найти Максима. Найти людей.

Она выскочила из костяного подъезда в "двор". Багровый свет резал глаза. Красная горка стояла, скрипя на ветру, как больное животное. Лора метнулась к груде обломков, которую ее разум упорно называл "разбитыми машинами". Может, там… аптечка? Рация? Что-то полезное?

Роясь в ржавом хламе (обломки странных механизмов, покрытые струпьями металла, кости нечеловеческих размеров), она наткнулась на кусок фанеры. На нем было что-то нацарапано гвоздем. Не буквы. Знак. Угловатый, напоминающий переплетенные молнии или сломанную лестницу. Он был выцарапан грубо, с остервенением.

– Граффити… – пробормотала она, но холодок пробежал по спине. Откуда она его знала? Ей казалось, она видела его во сне. Или… до всего этого?

Внезапно, из глубины груды обломков донесся шелест. Не крыс. Скорее, как будто кто-то ковырял глину ногтями. Лора замерла, сердце в горле.

– Кто здесь? – крикнула она, стараясь звучать твердо. – Максим? Это ты?

Шелест усилился. Затем из-под ржавого листа что-то выползло. Не мутант. Не человек. Тень. Плоская, черная, как вырез из бумаги, но пугающе густая. У нее не было лица, только намек на голову и слишком длинные, тонкие руки-щупальца. Она скользила по камням, не издавая звука, направляясь прямо к ней.

Лора отпрыгнула, споткнулась. Тень проплыла мимо, будто не замечая ее, и влилась в стену костяного дома. Там, где она коснулась глины и костей, поверхность вздулась на мгновение пузырем, а потом застыла, оставив темное, маслянистое пятно в форме… того же знака.

Беги! – закричал инстинкт. Она рванула прочь от дома-монстра, от ямы, от теней. Бежала по "улицам" этого безумного места, мимо стеклянных черных скал, отражавших ее искаженное, испуганное отражение. Багровый свет делал тени живыми и агрессивными. Каждый темный проем казался пастью. Каждый шелест на ветру – шагом погони.

Она свернула в узкий переулок между двумя глыбами обсидиана. Стены были покрыты странными наростами – бугристыми, влажными, цвета запекшейся крови. Они пульсировали слабо, как спящие сердца. Воздух здесь был особенно тяжелым и сладким, вызывая головокружение.

И тут она услышала. Плач. Тонкий, жалобный. Детский плач.

– Максим?! – Лора бросилась на звук, забыв об осторожности. – Сынок! Мама здесь!

Плач доносился из-за поворота. Она влетела в маленький тупичок. В центре, на камне, сидела… кукла. Тряпичная, грязная. Но не заяц. Кукла. Изображавшая маленького мальчика. Черты лица были смутно знакомы… Слишком знакомы. Максим. Его глаза (пуговицы), его неуклюжая стрижка из пряжи. Кукла была новой, почти чистой, по сравнению с окружающим хаосом. И она плакала. Тоненько, жалобно, как живая.

Лора подошла медленно, сердце колотилось. Это была ловушка? Галлюцинация? Но плач был таким реальным.

– Максим? – шепнула она, протягивая руку.

Кукла повернула голову на тряпичной шее. Пуговицы-глаза смотрели прямо на нее. И плач… стих. Кукла просто сидела, смотря на Лору своим страшным, узнаваемым лицом.

– Где ты? – прошептала Лора, охваченная леденящим ужасом и безумной надеждой. – Кто тебя сделал? Кто взял тебя?

Она потянулась, чтобы схватить куклу. В этот момент из щели в стене прямо над куклой хлынула черная, густая жидкость. Она обрушилась на куклу, заливая ее, поглощая. Лора вскрикнула, отпрянула. Жидкость зашипела, поднимая едкий пар. Через секунду, когда пар рассеялся, на камне не было ничего. Ни куклы, ни жидкости. Только камень, темный и мокрый.

Безнадежность, черная и тяжелая, накатила волной. Лора прислонилась к холодной, пульсирующей стене, закрыв лицо руками. Слезы текли сами собой, смешиваясь с грязью на щеках.

– Где ты… – всхлипнула она. – Где мой мальчик… Что они с тобой сделали…

Голос. Он прозвучал прямо у нее в ухе. Тихий, шелестящий, как сухие листья. Женский голос. Знакомый. Такой знакомый, что сердце сжалось от боли.

– Лорочка…

Лора вскинула голову. Вокруг никого. Только стены, камни, багровое небо.

– Доченька… Почему ты не смотришь?

Это был голос… ее матери. Умершей пять лет назад от рака. Голос из прошлого, из самой глубины памяти.

– Мама? – прошептала Лора, озираясь в панике. – Ты… где ты?

– Здесь, рядом… Всегда рядом… В темноте… – голос звучал печально, но в интонации была ледяная, чужая нотка. – Ты потерялась, Лорочка… Как же ты далеко зашла…

– Что это за место, мама?! – закричала Лора, чувствуя, как разум начинает скользить по краю. – Где Максим?! Скажи!

– Мальчик… – голос стал тише, перешел в шепот-шипение. – Он… ждет… Но тебе… нельзя… к нему… Ты же… не…

«Не…»То же слово, что прошептал "дядя Петя".

– Не что?! – взвизгнула Лора, ударяя кулаком по мерзкой, живой стене. – Не что?! Говори!

Но голос растаял, как дым. Осталось только глубокое, гнетущее молчание и нарастающий гул из глубины каньона, похожий на стоны гигантской машины.

Лора сползла по стене на корточки, сжавшись в комок. Ключ впивался в ладонь. Заяц пах пылью и тоской. Рациональные объяснения трещали по швам. Мутанты, авария, похитители… Как это объясняло голос мертвой матери? Куклу-Максима? Тени, сливающиеся со стенами? Она чувствовала себя мухой, попавшей в паутину неведомого чудовища. Каждая нить – знак, шепот, видение – затягивала ее глубже в безумие, в котором не было места надежде на спасение, только на отчаянное, бессмысленное выживание ради возможности увидеть сына.

Она не знала, сколько просидела так. Время текло странно, то ускоряясь, то замирая. Багровый свет не менялся. Внезапно, из глубины тупика, куда исчезла кукла, донесся звук. Не плач. Смех. Детский, звонкий, беззаботный. Смех Максима. Тот самый, когда его щекотали.

Лора вскочила, кровь ударила в голову.

– Максим!? – Она бросилась туда, туда, где смеялся ее сын. – Сынок! Я здесь!

Тупик был пуст. Только на том самом камне, где сидела кукла, лежал маленький, белый камушек, похожий на зуб. А детский смех… раскатистым, неестественным эхом отразился от черных стеклянных скал, превратившись во множество жутких, визгливых голосков, смеющихся уже не над щекоткой, а над ее отчаянием. Смех заполнил переулок, давил на барабанные перепонки, вползал в мозг.

Лора зажала уши, прижалась спиной к мерзкой, дышащей стене. Смех не стихал. Он звучал внутри. В ее собственной голове. И вместе с ним нарастало осознание, страшное и неотвратимое, как падение в ту яму с кипящей смолой: она застряла. Навсегда. В этом кошмаре без названия, без правил, без выхода. И самое ужасное – Максим был здесь. Где-то в этом безумии. И она не знала, живой ли он… или уже часть этого жуткого места, как та кукла, как тень дяди Пети, как голос ее матери.

Она сжала ключ до крови. Ключ от квартиры, которой, возможно, больше не существовало нигде, кроме ее снов. И впервые настоящая, глубокая безнадежность, холодная и тошнотворная, как запах гниющей плоти, заполнила ее полностью, вытесняя даже страх. Она зажмурилась, но смех сына, превратившийся в кошмарный хор, не умолкал. Он звучал. Он звучал везде.

Глава 3: Колодец

Детский смех, превратившийся в визгливый адский хор, впился в мозг. Лора сжала голову руками, вжавшись в пульсирующую стену переулка. Казалось, кости черепа вот-вот треснут от давления. «Прекрати! Прекрати!» – хрипела она, но голос терялся в какофонии.

Внезапно, стена за ее спиной дрогнула. Не просто пульсация – содрогнулась, как живое существо. Из влажной, темно-бордовой поверхности выдавилось что-то. Не тень. Рука. Слепленная из той же липкой, кровавой глины, что и стены. Грубая, без пальцев, лишь тупой отросток. Она ударила Лору в спину, не сильно, но с отвратительным хлюпающим звуком.

Лора вскрикнула, отпрыгнула вперед. Рука не преследовала. Она медленно втянулась обратно в стену, оставив темное, мокрое пятно. Но на спине Лоры, на растянутом свитере, осталось липкое пятно глины, холодное и живое на ощупь. Оно потянулось тонкими нитями к коже. Лора в ужасе сдернула свитер, швырнула его на камни. Пятно глины зашевелилось на ткани, пытаясь сформировать нечто… знакомое. Намек на глаз? Рот? Она отвернулась, чувствуя, как ее рвет сухими спазмами.

Смех стих так же внезапно, как начался. Остался только глухой гул каньона и ее собственное прерывистое дыхание. Бежать. Куда угодно. Прочь от этих живых стен. Она схватила ключ и зайца, рванула из переулка, не разбирая направления. Ноги несли сами, по извилистым "улицам" между стеклянными скалами, мимо зияющих проемов, похожих на черные рты.

Она выбежала на открытое пространство – край гигантского колодца. Не ямы с кипящей смолой, а именно колодца. Его края были выложены огромными, неровными блоками из той же костяно-глиняной смеси. Вниз уходила абсолютная тьма. Ни звука. Ни движения. Просто бездонная чернота, всасывающая в себя багровый свет с поверхности. Напротив, на другом краю колодца, Лора увидела фигуры. Несколько теней. Они стояли, неподвижные, спиной к пропасти, смотря в ее сторону. Слишком далеко, чтобы разглядеть детали, но их позы излучали жуткое, выжидающее внимание.

Лора хотела отступить, спрятаться, но стена позади нее снова ожила. На этот раз из нее вылезли десятки глиняных рук, тянущихся к ней, медленно, но неотвратимо. Они не хотели ударить. Они хотели схватить. Утащить.

Выбора не было. Она метнулась вдоль края колодца, подальше от рук. Фигуры на другой стороне повернули головы, следя за ней. Одна из них подняла руку – длинную, слишком длинную, и указала на нее костяным пальцем.

Вдоль стены колодца, куда бежала Лора, зиял узкий проход. Темный, пахнущий сыростью и плесенью. Вход в него был обрамлен двумя грубыми каменными столбами. На них – снова и снова, вырезанные ножом или когтями – тот самый знак. Переплетенные молнии. Сломанная лестница. Он был здесь повсюду – на камнях, на стенах, теперь на столбах. Как клеймо. Как предупреждение.

Лора нырнула в проход. Глиняные руки снаружи не последовали. Они замерли у входа, как стражи. Проход вел вниз, по крутой, скользкой лестнице, высеченной в скале. Воздух становился тяжелее, гуще, пропитанный запахом застоявшейся воды, гнили и чего-то сладковато-медицинского, как в морге. Багровый свет с поверхности почти не проникал. Она спускалась на ощупь, цепляясь за холодные, влажные стены. Каждая ступень казалась шагом в могилу.

Лестница вывела в обширную пещеру. Источником света здесь служили странные грибы. Они росли кучками на стенах и полу, излучая тусклое, зеленовато-желтое свечение, отбрасывающее прыгающие, уродливые тени. Воздух звенел от тишины, но не пустой. Она была напряженной, как струна перед разрывом. И наполненной… шепотом.

Сначала это был едва различимый гул, как отдаленный прибой. Но чем дальше Лора шла, тем громче он становился. Не один голос. Тысячи. Мужские, женские, детские, старческие. Они шептали, бормотали, плакали, смеялись без радости. Слова сливались в неразборчивую какофонию, но интонации были ясны: боль, страх, отчаяние, безумие. Шепот исходил со стен, из грибов, из самой тьмы между ними. Он вибрировал в костях, заполнял череп.

– Прекратите… – прошептала Лора, прижимая ладони к ушам. Но шепот проникал сквозь кости, звучал внутри. – Я не хочу слышать… Отстаньте!

Она побежала сквозь лес светящихся грибов, спотыкаясь о неровности пола. Шепот нарастал, превращаясь в навязчивый рой. Отдельные слова начали пробиваться сквозь шум:

«…виновата…»

«…вернись…»

«…больно…»

«…мама…»

«…почему ты…?»

И вдруг – ее имя. Ясно, отчетливо, знакомым голосом.

– Лора…

Это был Максим. Но голос… не детский, не испуганный. Старый. Измученный. Полный невыразимой тоски веков.

– Лора… иди… сюда…

Сердце Лоры сжалось. Это была ловушка. Как кукла. Как голос матери. Но нельзя было не идти. Это был его голос. Она шла на звук, глухая к другим шепотам, продираясь сквозь гул страдания.

Шепот Максима привел ее к центру пещеры. Там, в небольшом углублении, стоял колодец. Не огромный, как наверху, а небольшой, старинный, сложенный из почерневших камней. Над ним склонялось дерево. Но какое! Его ствол был черным, скрюченным, будто обугленным. Ветви, лишенные листьев, тянулись к своду пещеры, как костлявые пальцы. А на самых тонких ветках… висели ключи. Десятки, сотни ключей. Старинные железные, современные блестящие, ржавые, с брелоками… Они тихо позванивали от движения воздуха, которого почти не было.

И у основания дерева, лицом к колодцу, сидела фигура. Маленькая. Сгорбленная. Максим. Его спина, его стрижка… Лора узнала бы их из тысячи.

– Максим! – она бросилась вперед, забыв про ловушки, про шепот, про весь кошмар. – Сынок!

Она упала на колени рядом с ним, схватила за плечи, повернула к себе.

Это был он. Но… не он. Лицо… было лицом Максима. Но кожа была серой, как пепел. Глаза – пустыми, без зрачков, матово-белыми, как у слепой рыбы. На щеке – темное пятно, как запекшаяся грязь, но оно пульсировало слабо. И от него исходил тот самый старый, измученный голос: