Страшилки у лесного костра

Каменное шило.

Пожалуйста, располагайся поудобнее…

Огонь трещит, тени пляшут, а горы вокруг – словно чёрные исполины, впитавшие вековую тишину.

Пятеро туристов:

Лиза (худенькая, с огромными испуганными глазами, кутается в плед), Антон (коренастый, самоуверенный, с вечной усмешкой), Марина (спокойная, наблюдательная, тихо пьёт чай с лимоном из термоса), Максим (молчаливый, мускулистый, чистит нож) и Руслан (невысокий, с пронзительным взглядом и шрамами на смуглых руках, поправляет дрова). Костёр бросает оранжевые блики на их напряженные лица. Где-то далеко завыл ветер, и лес ответил шелестом.

– Тепло вам? – голос Руслана звучит тихо, но так, что все невольно замолкают. – Уютно? Костерок, звёзды… Красота. Только вот горы… Они помнят. Всё помнят. И иногда… делятся. Хотите послушать одну такую… память? Не сказку. Правду. Ту, что мне рассказал старик-пастух в этих же горах, лет десять назад. Он тогда, как и вы, смеялся над моим страхом. Пока не стало слишком поздно.

(Все невольно придвигаются ближе. Лиза втягивает голову в плечи. Антон фыркает, но слушает. Марина пристально смотрит на Руслана. Максим замедляет движение ножа).

– Давным-давно, – начал рассказывать Руслан, – там, где сейчас только скалы да ветер, стояла деревушка – Камнегорье. Жили небогато, но крепко. До поры. Началось с малого. Пропала овца. Потом – другая. Потом… ребёнок. Маленькая Оленька. Искали всем селом – ни следа. Только у самого края Ущелья Молчания, там, где даже эхо боится родиться, нашли её платочек. Чистый, будто только уронила. И… каменную пыльцу. Мелкую-мелкую, как мука, но холодную. Ледяную на ощупь.

– Каменная пыль? – не поверил Антон. – Ну, ветер, эрозия… Ребёнок заблудился, упал…

– Платочек был придавлен камнем. – Перебивает, не повышая голоса Руслан. – Камнем, которого там днём ранее не было. А пыль… её нашли и в хижине старика Еремея, первого пропавшего. На подоконнике. Как будто кто-то… просыпался. Потом пропала молодая пара. Ушли за ягодами к подножию Спящего Великана – скалы, похожей на лицо. Вернулась только корзинка. Полная морошки… и этой же ледяной пыли.

(Лиза тихо ахнула. Марина крепче сжала кружку. Максим перестал чистить нож).

– Люди запаниковали. – продолжал Руслан. – Стали говорить о Них. О Каменном Шиле. Так старики звали… сущность. Не дух, не демон. Нечто древнее, как сами горы. Голодное. Оно спало веками, впитывая тепло земли, соки жизни. Но что-то разбудило его. Возможно, глупый выстрел в священной пещере. Или проклятие обиженного путника. Каменное Шило – это не имя, а… процесс. Оно ищет. Острым, холодным, незримым шилом своего внимания оно прощупывает мир. Находит пустоты… пустоты в душе, в жизни… и заполняет их. Собой. Своей каменной сутью.

– Заполняет? – Марина с удивлением, вопрошает. – Как?

– Оно приходит, – голос Руслана становится шёпотом, почти сливающимся с треском костра, – не сразу. Сначала – знаки. Ты просыпаешься – а на подоконнике горстка каменной пыли. Или идёшь по тропе – и слышишь за спиной чёткий стук. Как камень о камень. Раз. Два. Пауза. Раз. Два. Оглянешься – никого. Потом… шёпот. Непонятный, будто галька перекатывается во рту. Он доносится из-под земли, из скалы за спиной. Шепчет твоё имя. Или просто: "Видим…" Потом… холод. Не от ветра. Ледяная волна, исходящая от земли, от камней. Она проходит сквозь тебя, выжигая тепло изнутри. И в этом холоде… ты чувствуешь взгляд. Тяжёлый, каменный, исследующий каждый твой мускул, каждую мысль. Он не злой. Он… голодный. Он ищет место, куда можно войти.

– А если… если убежать? – Дрожащим голосом спросила Лиза.

– От гор? – Горько усмехается Руслан. – От земли под ногами? Оно везде. В каждом булыжнике на тропе, в каждой скале над головой. Его глаза – это трещины в камне, внезапно кажущиеся слишком глубокими. Его уши – это шорох осыпи, который звучит… осмысленно. Его прикосновение – этот ледяной ветерок, что гладит твою щёку в безветренную ночь. Когда Каменное Шило выбирает тебя, ты становишься его мишенью. Оно начинает… подражать. Чтобы приманить. Чтобы успокоить.

(Руслан делает паузу, его глаза отражают прыгающие языки пламени, но в них нет тепла).

Через минуту Руслан продолжил: – Староста Камнегорья, Трофим, человек крепкий, не верящий в чертовщину, пошёл к Ущелью Молчания искать пропавших. Вернулся… другим. Бледный, как мел. Говорил, что видел там свою пропавшую дочь, Оленьку. Она стояла у края, улыбалась, звала: "Папа, иди сюда! Здесь тепло!"… Но у ног её лежала горка той самой ледяной пыли. А за спиной… в трещине скалы… Трофим поклялся, что видел движение. Как будто камень… вздохнул.

– Галлюцинации от стресса! – с сомнением в голосе парировал Антон. – Или газ какой в ущелье…

Руслан продолжает, игнорируя слова Антона:

– Трофим не подошёл. Он побежал. А на следующий день нашли его. Сидящим на пороге его же дома. Смотрящим в пустоту. Тело – ледяное. А во рту… доверху набито каменной пылью. И глаза… о, боги, глаза! Они были не мёртвые. Они были… пустые. Как две глубокие, тёмные дыры в скале. В них не отражался свет. Только бездна. И мороз. Оно вошло. Заполнило пустоту, оставленную ужасом и отчаянием.

(Максим резко вонзил нож в бревно рядом с собой. Звук заставил всех вздрогнуть. Костёр внезапно вспыхнул ярче, отбрасывая гигантские, корчащиеся тени на окружающие деревья. На мгновение показалось, что тени движутся не так, как должны).

– Люди поняли. – Продолжал Руслан. – Бежать? Куда? Оно уже здесь. В земле. В камнях. В самом воздухе. Последние жители собрались в самой большой избе. Заперлись. Завалили окна. Зажгли все светильники. Но холод просачивался сквозь щели. Стук раздавался в стены – раз… два… раз… два… Шёпот полз из-под пола: "Открой… Мы видим тебя… Холодно… Пусто…" А потом… погасли светильники. Все сразу. И в кромешной тьме, в леденящем до костей холоде, они увидели. Не глазами. Душой. Огромное, неоформленное, каменное присутствие. Оно заполнило избу. Оно дышало каменной крошкой. Оно касалось их ледяными, невидимыми щупальцами внимания. Искало пустоты. В их страхе. В их надежде. В их самой жизни.

(Руслан замолкает. Тишина повисает тяжёлым, звенящим покрывалом. Слышно только бешеный стук сердец и далекий, жутковатый вой ветра в скалах – или это был вой? Лиза всхлипывает, зажмурившись. Антон бледен, его усмешка исчезла без следа. Марина не дышит, уставившись в темноту за кругом света. Максим медленно вытаскивает нож из бревна, лезвие блестит в огне).

– Утром деревня была пуста. – Шёпотом, почти беззвучно продолжал Руслан. – Ни тел. Ни криков. Только… тишина. Глубокая, мёртвая тишина Ущелья Молчания, вдруг растекающаяся по всем окрестностям. И на порогах, на подоконниках… лежали аккуратные кучки ледяной каменной пыли. Как визитные карточки. Или… приглашения. Старик-пастух, что рассказал мне это, жил в хижине выше. Он видел последнюю ночь. Он слышал… как стихли крики. И как потом, в этой чудовищной тишине, раздался один-единственный звук. Громкий, отчётливый, леденящий душу… Стук… Раз… Два…

(Руслан замолкает окончательно. Он не шевелится, его глаза прикованы к костру, но кажется, он видит что-то далеко за его пределами. В темноте за спинами туристов что-то шуршало. Сухие листья? Или что-то мелкое, каменное…?)

– И… что с пастухом? – В срывающемся голосе Антона звучали нотки ужаса. – Он… убежал?

Руслан медленно поворачивает к нему голову. В его глазах – нечеловеческая усталость и глубина, в которой мерцает отражение костра, как далёкие звёзды в чёрной воде колодца:

– Он рассказал мне эту историю. Сидя вот так же, у костра. Указывая туда…

(Руслан едва заметно кивает в сторону тёмного леса за спиной Максима).

– Говорил, что Оно не спешит. Что оно может ждать годами. Пока не появится… подходящая пустота. Пока страх не разъест защиту. Он дал мне вот это.

(Руслан достаёт из кармана крошечный мешочек из грубой ткани, перевязанный кожаным шнурком. Он звенит, как мелкие камушки).

– Говорил, горный хрусталь… отводит взгляд. Но…

(Руслан тяжело вздыхает)

– Через три дня его нашли. У его хижины. Сидящим на камне. Смотрящим в ту сторону, где было Камнегорье. Тело – ледяное. Во рту… полная горсть серой, мелкой пыли. А глаза…

(Руслан замолкает, его голос пресёкся. Он просто смотрит на Антона, и в этом взгляде – весь ужас бездны).

В этот момент костёр внезапно и резко погас. Не потух, не задымился – будто громадные ножницы перерезали свет. Абсолютная, густая, давящая тьма обрушилась на них. И в этой внезапной, неестественной тишине, громче любого крика, раздался:

Тук.

(Где-то совсем рядом. Прямо за спиной у кого-то).

Тук.

(Пауза. В которой слышалось только частое, прерывистое дыхание Лизы и собственный бешеный стук сердца в ушах).

И шёпот. Не один голос. Множество сливающихся, скрежещущих, каменных голосов, доносящихся из-под земли, из деревьев, из самых гор вокруг:

"Ви-и-и-дим… Хо-ло-о-дно… Пу-сто-о-о…"

Больше никто не уснул той ночью. Они сидели, сбившись в кучу, спиной к спине, до самого рассвета, вцепившись в фонарики, жалкие лучи которых не могли разогнать всепроникающий, леденящий ужас. Каждый шорох, каждый скрип ветки заставлял их вздрагивать. Каждая тень казалась движущейся. Каждый камень под ногами на утро выглядел подозрительно… чистым. Или, наоборот, покрытым тончайшим слоем странного серого налёта. История Руслана вросла в них, как ледяная заноза. Она жила теперь внутри, шепча навязчивым эхом в самой страшной тишине – тишине собственных мыслей. Они знали: Каменное Шило не сказка. Оно здесь. В горах. В лесу. В земле. И оно… ищет. Ищет пустоту. А страх – лучший проводник. И теперь, каждый раз, оставаясь наедине с тишиной гор, они будут чувствовать на затылке тот самый тяжёлый, каменный взгляд, и ждать… ждать леденящего душу:

Тук.

Тук.

Ночь у озера Чёрное Зеркало.

Предупреждаю, эта история будет как нож, вонзаемый в спокойствие. Знакомьтесь с компанией:

Артём: Рассказчик. Невысокий, с пронзительными серыми глазами, которые кажутся старше его лет. Говорит тихо, но так, что слышно каждое слово. Мастер пауз и взглядов в темноту.

Катя: Подруга Артёма. Практичная, поначалу скептичная, но обладающая богатым воображением, которое сыграет с ней злую шутку. Любит записывать странные звуки на диктофон.

Игорь: "Силач" компании. Старается всё свести к шутке, но его смех с каждым вечером звучит всё нервнее и нервнее. Первым лезет в воду.

Света: Чувствительная, верит в приметы. Обладает странной способностью видеть "движение" краем глаза там, где его нет. Носит бабушкин оберег.

Макс: Тихий наблюдатель. Фотограф. Его камера часто ловит "артефакты" на снимках, которые он не может объяснить.

Место: Палаточный лагерь на берегу озера Чёрное Зеркало. Вода озера неестественно чёрная и неподвижная, отражает лес как тёмное стекло. Воздух пропитан запахом влажного мха, гниющих водорослей и чего-то… сладковато-приторного. Лес вокруг густой, старый, ветви сплетаются в плотный полог, не пропускающий луну. Тропинки быстро теряются во мху и папоротниках. Костёр – единственный островок света и тепла в огромной, дышащей темноте.

Полночь: Тот, Кто Ждёт в Зеркале Воды.

(Костёр трещит, отбрасывая прыгающие тени на серьёзные лица. На озере – ни ряби. Полная луна висит над водой, но её отражение кажется слишком тёмным, почти чёрным пятном.)

– Красиво, да, ребята? – Артём подбрасывает ветку в огонь, искры взмывают вверх и гаснут. – Чёрное Зеркало… Старики в ближней деревне крестятся, когда его упоминают. Говорят, оно бездонное. Что вода здесь не течёт, а стоит. Веками. И за это время… накопило кое-что. Не рыбу. Не ил. А… отражения. Настоящие.

– Отражения? – Хмыкает Игорь. – Ну да, я вот вижу своё. Правда, корявое.

Артём, не обращая внимания:

– Ты видишь своё. А что, если в этой глубине живёт отражение, которому не хватает оригинала? Которое устало быть эхом? Оно смотрит наверх. Ждёт. Особенно любит… девушек. С длинными волосами.

(Его взгляд скользит по Кате и Свете).

– Артём, не надо… – Света поправляет оберег на шее.

– Они зовутся по-разному. – Продолжает тихо, почти гипнотически, Артём. – Русалки, мавки, утопленицы… Здесь их зовут Смотрельщицы. Они не поют. Не заманивают. Они… сравнивают. Стоят там, в глубине, прямо под твоей лодкой или под ногами у берега, и смотрят. Вверх. На твоё отражение на поверхности. И если оно им понравится… если покажется достаточно реальным… они начинают тянуть. Не за ноги. За саму твою суть. За тень души.

Это как? – удивилась Катя. – Физически?

Сначала ты просто чувствуешь… тяжесть. – Отвечает Артём. – Будто мокрое одеяло накинули на плечи. Потом – холод. Не от воды. Изнутри. Как будто кто-то выпил твоё тепло. А потом…

(Он делает паузу, смотрит на чёрную воду)

– …ты видишь в воде не своё отражение. А её. Она стоит прямо под тобой. Лицо – бледная маска, волосы – чёрные водоросли, глаза… пустые, как глубины озера. Но она улыбается. Твоей улыбкой. И повторяет твои движения… с опозданием на долю секунды. Как будто учится. Притворяется тобой.

Макс, тихо щёлкая затвором камеры, направленной на озеро, заключает:

– Жуть…

– И вот тут главное – не смотреть ей в глаза. – продолжает Артём. – Не признавать её. Не думать: "Она похожа на меня". Потому что в этот миг связь крепнет. Она перестаёт быть отражением. Она становится… твоим двойником в воде. И тогда она может… поменяться местами. Тихо. Без всплеска. Ты окажешься там, в холоде и темноте, глядя вверх на своё место у костра, а она… она выйдет. С твоим лицом. С твоими воспоминаниями. Но внутри – только чёрная, стоячая вода озера и вечный голод Смотрельщицы. А ты… ты станешь новым отражением. Новым наблюдателем в глубине. Ждущим своего шанса.

(Тишина. Только треск костра. Катя машинально трогает свои волосы. Света крепко сжимает оберег. На озере лопается пузырь газа – звук похож на тихий, мокрый вздох. Все невольно смотрят на воду. Их отражения в чёрной глади кажутся вдруг чужими, замершими в неестественных позах).

Ночь. Второй час: Шёпот в Листве, Что Зовёт За Собой.

(Над озером стелется лёгкий туман. Воздух стал ещё более влажным и сладковатым. Лес кажется ближе, плотнее).

– Лес… – Артём продолжает, сгребая угли костра. – Он здесь не просто деревья. Он живой. И у него есть хранители. Но не добрые эльфы. Лесовики… или Лешаки. Они не любят гостей. Особенно шумных. Особенно тех, кто сходит с тропы.

(Он указывает в темноту, где едва угадывается старая, заросшая мхом тропинка).

– Вот эта тропка? Она не к озеру ведёт. Она – Ловушка Лешего.

– Да ладно, сказки! – Не верит, Игорь. – Мы же вчера по ней ходили за хворостом!

Артём:

– И вернулись. Пока. Леший – не чудовище. Он – дух места. Хитрый. Он не нападает. Он… забавляется. Сначала он путает следы. Ты идёшь, а ветка хлестнёт по лицу – сзади. Камень под ногой окажется не там, где был секунду назад. Потом – звуки. Шаги за спиной, когда рядом никого. Шёпот в листве – зовущий, но неразборчивый. Он зовёт тебя по имени. Голосом друга. Или… плачем ребёнка.

Света, вздрагивая:

– Я… я вчера, когда за хворостом ходила, слышала… будто Катя зовёт. Но тихо. Из чащи.

Катя удивлённо хмуря брови:

– Я не звала!

– Это он. – Кивает Артём. – Он манит. Заводит глубже. Туда, где деревья стоят так плотно, что небо не видно. Туда, где папоротники выше роста. И там… там меняется всё. Воздух густеет, как сироп. Звуки глохнут. Ты идёшь, а деревья… сдвигаются. Замыкают круг. Тропка исчезает. И ты понимаешь – ты не просто заблудился. Ты пойман. Ты в его Кругу.

Макс, будто бы улыбаясь:

– А что потом? Он показывается?

– Редко. В образе. – Артём, повернулся к товарищу. – Может стариком с клюкой, покрытым мхом. Может оленем с человечьими глазами. А может… просто ощущением. Что за каждым стволом кто-то стоит. Дышит. Наблюдает. И ждёт. Ждёт, пока страх не сломит тебя. Пока ты не побежишь. Вот тогда он и играет по-настоящему. Земля уходит из-под ног – ты падаешь в яму, которой не было. Лианы хватают, как руки. А ветви бьют, загоняя всё глубже в чащу. Он не убивает сразу. Он теряет. Заставляет бродить днями, неделями… пока ты не станешь частью леса. Пока мох не прорастёт сквозь кожу, а корни не опутают кости. И тогда ты становишься ещё одним призраком в его владениях. Блудным огоньком, что манит новых путников с тропы…

(Ветерок колышет верхушки деревьев. Шелест листьев складывается в подобие протяжного вздоха. Где-то далеко в чаще хрустнула ветка – слишком громко и одиноко. Света вжимается в спинку складного стула, её глаза бегают по опушке. Игорь больше не шутит).

Ночь. Третий час: Болотные огни и Тот, Кого не Видно.

(Туман с озера ползёт к лагерю, цепкими когтями. Воздух тяжёлый, дышать трудно. Запах гнили стал сильнее).

– Вы чувствуете? Этот запах… – Артём смотрит не на огонь, а в туман над водой. – Сладковатая гниль. Это не просто ил. Это дыхание Болотника. Того, кто живёт не в лесу, не в воде, а между. В трясине по краям озера. Там, где кажется, что под мхом и кувшинками – твёрдая земля, но шагнёшь… и тебя засосёт.

Катя достаёт диктофон, и включает запись:

– Кстати, ребята, я вчера вечером у кромки трясины записывала птиц… Послушайте.

(Из динамика тихого диктофона доносятся не птичьи трели, а странные, булькающие звуки, похожие на приглушённые стоны и… чмоканье).

Артём, мрачнея:

– Это не птицы. Это он. Болотник.

Он редко показывается в своём истинном облике – комок тины, корней и гниющего тростника с горящими, как болотные огни, глазами. Он предпочитает оставаться невидимым. Но его присутствие ощущается. Холодные пятна в воздухе. Внезапная тошнотворная слабость. И… огни. Блуждающие огоньки над трясиной. Они не просто сбивают с пути. Они… питаются надеждой. Чем сильнее ты надеешься, что это фонарик спасателей, тем ярче они горят, тем дальше заманивают в гиблое место.

Света с надеждой:

– А если… не идти на огонь?

Артём:

– Тогда он придёт сам. Невидимый. Ты идёшь по, казалось бы, твёрдому островку среди трясины, и вдруг чувствуешь… прикосновение. Холодное, липкое, как тина. Оно обвивает лодыжку. Или касается спины сквозь одежду. А потом – тяга. Невидимая сила тянет тебя в сторону зыбкой чёрной жижи. Ты борешься, цепляешься за корни, но они обрываются, как гнилые нитки. И с каждым шагом, с каждым вязким чавканьем под ногами, ты слышишь его. Его дыхание. Рядом. Прямо над ухом. Хриплое, булькающее… и голодное. Он не просто убивает. Он растворяет. Погружает в свою холодную, гнилостную сущность, превращая жертву в часть болота. В питательный ил. А потом… выпускает новый Огонёк. Частичку твоей потерянной надежды на спасение. Чтобы манить следующего.

(Туман сгущается, обволакивая лагерь. Кажется, что в нём что-то движется – бесформенные, медленные тени. Запах гнили становится почти невыносимым. Игорь нервно плюёт в сторону озера. Макс смотрит на свои сапоги, испачканные илом).

Ночь. Четвёртый час: Обряд на Берегу и То, Что Проснулось.

(Костёр едва борется с сырым мраком. Над озером – ни звезды. Туман стелется по земле, как дым. Настроение у всех подавленное, нервы натянуты).

– А вы знаете, почему озеро называется Чёрное Зеркало? – Артём говорит тихо, почти шёпотом, но каждое слово режет тишину. – Не только из-за цвета. Когда-то… очень давно… здесь пытались говорить с тем, что ниже. С тем, что спит в иле и в корнях древних деревьев. Проводили обряды. Тёмные. Кровавые. Чтобы призвать силу. Или… задобрить.

Катя с удивлением посмотрела на Артёма:

– Призвать? Что?!

Артём:

– Не "что". Кого. Того, кто старше леса. Старше озёр. Того, кого местные в старину называли Болотный Архивариус. Они верили, что он хранит… книгу. Не из бумаги. Из кожи утонувших. Из коры вековых деревьев. Из тины. Книгу всех судеб, всех душ, что поглотило это место.

– Зачем его будили?! – Промолвила Света дрожащим голосом.

Артём положил руку на плечо девушки:

– Глупость. Отчаяние. Жажда власти над жизнью и смертью. Они приносили жертвы… Не животных. Людей. Связанных, с залитым воском ртом, бросали в самое глубокое место озера, где даже летом ледяная вода. Бросали в ночь, когда луна не видна, а туман густой, как молоко. И… он принимал жертвы. Но не давал силы. Он открывал свою Книгу. И вписывал туда имена. Имена тех, кто проводил обряд. И тех, кто был рядом. И тех, кто просто… знал.

Игорь бледнея:

– Это… бред. Средневековье!

– Обряд закончился ужасом. – Глаза Артёма горели в темноте. – Те, кто его проводил, наутро были найдены на берегу. Не утонувшими. У… высушенными. Как будто вся влага, вся жизнь была вытянута из них за ночь. Кожа – пергамент, глаза – иссохшие ягоды. А на груди у каждого… лежал мокрый, склизкий лист болотной лилии. Как печать. Знак того, что их имена внесены в Книгу Архивариуса. И что их души… принадлежат болоту. Навсегда.

(Внезапно на озере, в самом центре, чёрная вода начинает медленно, против часовой стрелки, вращаться. Образуется воронка. Беззвучная. Зловещая. Из глубины доносится глухой, пузырящийся звук – будто огромные, мокрые страницы переворачиваются где-то в бездне. Все замерли, парализованные ужасом. Света плачет беззвучно, закрыв лицо руками. Катя безуспешно тыкает пальцем в выключенный диктофон. Макс смотрит в видоискатель, но его руки трясутся. Игорь впервые за все поездки выглядит по-настоящему испуганным).

Артём заговорил шёпотом, полным леденящего ужаса:

– Он проснулся. Чует нас. Чует, что мы знаем. Его Книга открыта… И она ждёт новых имен.

Ночь. Пятый час: Книга Из Тьмы и Влаги.

(Костёр едва тлеет. Воздух ледяной, несмотря на лето. Туман такой густой, что видимость – пара метров. Озеро не видно, но слышно – тихое, мерзкое бульканье и чавканье со всех сторон, будто береговая линия ожила и подползает к лагерю. Страх витает плотной, удушающей пеленой).

Голос Артёма превратился в хриплый шёпот, пробивающийся сквозь кошмарный звуковой фон. Он выглядит измождённым, его глаза запали, но горят лихорадочным блеском:

– Он пришёл. Архивариус. Не как человек. Не как чудовище. Как… процесс. Как сама гибель этого места. Он – в тумане, что душит. В воде, что тянет. В земле, что предаёт под ногами. Он – в страхе, что съедает вас изнутри.

Катя взвизгнула истерично:

– Что он хочет?! Зачем мы ему?!

Артём продолжал:

– Он – хранитель. Хранитель Книги. Книги Жертв Чёрного Зеркала. Каждая страница – это душа, поглощённая озером, лесом, болотом. Смотрельщицы, Леший, Болотник… они лишь слуги. Сборщики "материала". А он… переплетает. Записывает. Навечно. И наша пятёрка…

(он медленно обводит взглядом дрожащие фигуры)

– …мы нарушили его покой. Мы разожгли костёр на его берегу. Мы говорили о Нём. Мы знаем. Этого достаточно. Мы… интересные экземпляры для его коллекции.

Света зарыдала в голос:

– Нет! Мой оберег… Он должен защитить!

Артём, горько улыбнувшись:

– Оберег от злых духов. А он – не дух. Он старше. Он – сама трясина вечности. Он пришёл за своими долгами. За именами. Посмотрите…

(Он указывает дрожащей рукой на край тумана, у самого лагеря).

Из тумана медленно, бесшумно выползает что-то. Не существо. Книга. Огромная, толщиной в два кулака. Переплёт – из чёрной, мерзкой на вид кожи, покрытой пузырями и жилками, будто живой. Углы – скрученные, обугленные корни. Страницы – толстые, мокрые пласты чего-то тёмно-зелёного, похожего на спрессованные болотные лилии и тину. От неё исходит невыносимый запах гнили и старой стоячей воды. Она лежит на земле, и туман стелется над ней, как дыхание.

Артём:

– Она открыта…

(Действительно, книга приоткрыта ровно посередине. Страницы медленно, тяжело перелистываются сами по себе, с мерзким мокрым шорохом, будто слипаясь и отлипая. На видимой странице – не буквы. Какие-то тёмные, пульсирующие прожилки, сгустки тины, складывающиеся в ужасающе знакомые очертания лиц. Лиц людей, но искажённых вечным ужасом и разложением. В них можно узнать черты… старых фотографий из деревни, что они проезжали. И одно лицо… кажется, похоже на пастуха из первой страшной истории Руслана, рассказанной много походов назад).

Макс, шёпотом, полным ужаса:

– Это… это лица… из деревни? Тех, кто пропал?

Артём кивает головой:

– Да. Они в Книге. Навечно. И сейчас…

(Страница медленно перелистнулась. Новая – чистая. Вернее, девственно-зелёная, влажная, готовая принять новый отпечаток. Над страницей, из самого тумана, начал конденсироваться… чернильный туман. Тёмные, маслянистые капли, похожие на сгустки чистой тьмы, начали падать на свежую страницу. И где они падали, проступали… пятна. Абстрактные пока. Но они пульсировали. И росли.

– Что это?! – Игорь не мог больше сдерживать панику. – Что он делает?!

Артём:

– Он начинает новую главу. Нашу. Он собирает наши образы. Наш страх. Наше присутствие здесь. Каждая капля этой тьмы – это частичка нас, вытянутая туманом, страхом, самим местом. Скоро пятна сложатся в контуры… Потом в силуэты… Потом в наши лица. И когда последняя черта будет прорисована…

(Он замолкает, его лицо искажается гримасой чистого ужаса).

В этот момент Света вскрикивает. Её оберег – деревянная фигурка – внезапно раскололась у неё на груди пополам с тихим, сухим треском. Она смотрит на обломки, потом на Книгу. На мокрой странице одно из чернильных пятен резко вытянулось, обрело чёткие очертания – женский силуэт с длинными волосами. И начало заполняться деталями. Становилось узнаваемым.

– БЕГИТЕ! – Артём закричал. – ПРЯМО СЕЙЧАС! – Его леденящий голос резал тьму. – НЕ ОГЛЯДЫВАЙТЕСЬ! НЕ ДЫШИТЕ ГЛУБОКО! ОН В ТУМАНЕ! ОН В ВОЗДУХЕ! ОН ЗАПИСЫВАЕТ!

Но бежать некуда. Туман сомкнулся вокруг лагеря плотной, ледяной стеной. Булькающие и чавкающие звуки теперь со всех сторон, совсем близко. Вода озера беззвучно поднялась и лижет край берега в метре от палаток. А Книга… Книга лежит. Страницы медленно перелистываются. Чернильные капли тьмы падают всё чаще. На странице рядом с силуэтом Светы начинает проступать второй силуэт – коренастый, с характерной посадкой головы… Игорь. Потом третий – с очертаниями фотоаппарата на груди… Макс. Четвёртый – с пучком волос, похожих на Катины. Пятна пульсируют, наполняются ужасающей жизнью.

Артём стоит, глядя на последнюю, ещё чистую часть страницы. Туда уже тянется тонкая струйка чернильного тумана. Он понимает. Он начал этот ужас. Он рассказчик. Его имя будет вписано последним. И самым подробным. Он видит, как чернила начинают формировать контур… его собственной головы.

И тогда из густейшего тумана прямо над Книгой раздаётся Голос. Не звук. Ощущение. Вибрация, проходящая сквозь кости, сквозь землю, сквозь сам разум. Низкое, гулкое, бесконечно древнее, как скрип тектонических плит, и мокрое, как перелистывание тысячелетнего ила:

"ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ… В КНИГУ."

Костёр гаснет. Абсолютная, всепоглощающая тьма и ледяной, гнилостный туман обрушиваются на лагерь. Последнее, что слышат друзья перед тем, как сознание поглощает ужас и леденящий холод – это мерзкий, мокрый ШОРОХ бесконечно перелистывающихся страниц и тихий, отчаянный, навсегда застывающий в воздухе вскрик Светы. Потом – тишина. Густая. Абсолютная. Тишина Чёрного Зеркала, принявшего новые души в свою вечную, ужасную коллекцию. Где-то в глубине, в холодной трясине, вспыхивает новый Блуждающий Огонёк…

Старый Шиповник.

– Привет, путник у костра… Садись ближе. Огонь сегодня капризный, будто чует, о чём пойдет речь. Видишь тот старый, кривой дуб на опушке? Тот, что тянет к небу чёрные, корявые ветви, как пальцы утопленника? Под ним… там земля особенная. Тёмная, рыхлая, и шиповника дикого – целые заросли. Старики зовут то место "Старый Шиповник". Не потому, что кусты старые. А потому, что Он там живёт. Или… обитает. Или просто ждёт.

(Ветер внезапно стихает. Костёр на секунду пригибается к земле, искры взвиваются в чёрное небо, как испуганные светлячки. Тишина становится плотной, звенящей).

– Руслан… не надо. – Лиза кутается в плед. Её глаза – огромные тёмные круги в бледном лице. – Мы же просто за плакун-травой хотели сходить завтра… Бабушка говорила, она у старого дуба хорошо растёт…

– Плакун-трава… Да. Она там растёт. – Руслан поправляет полено, пламя с треском оживает, но светит как-то нерешительно. – Там, где земля пропитана старыми страхами. Где Он собирает свою… коллекцию. Не травы. Не камней. А воспоминаний. Самых светлых. Самых тёплых.

Антон пытается ухмыльнуться, но выходит нервно:

– Воспоминаний? Ну, типа, домовой-собиратель? Бабушкины сказки, Руслан.

– Домовой греется у печки. – Руслан не глядел на Антона – его глаза были прикованы к темноте за кругом света костра. – А Старый Шиповник… Он холодный. Древний. Старше этих лесов. Он был здесь, когда первые люди только робко ступали по мшистым тропам. Он не злой. Он… пустой. И ему нужно чем-то заполнить эту пустоту. Чем-то ярким. Чем-то… человеческим.

Марина, наблюдая за Русланом, спросила тихо:

– Как он… собирает?

– Сначала – знаки. – (Голос Руслана становится низким, монотонным, как заупокойная молитва. – Идёшь по лесу, к дубу – и чувствуешь, будто тебя забыли. Не страх. Не тревогу. А именно… ощущение, что ты выпал из памяти мира. Что твои следы на земле стирает невидимая рука. Птицы замолкают. Ветер затихает. И в этой внезапной, гнетущей тишине ты слышишь… шёпот. Не слова. Просто звук, похожий на шелест сухих шипов по камню. "Шшшшш… ссссссс…"

– Ветер… – Максим быстро оглядывается, а его рука непроизвольно тянется к ножу у пояса.

– Ветер? – Руслан резко поворачивает голову к Максиму. – На других полянах он дует. А здесь – нет. Здесь только этот шёпот. И холод. Ледяная волна, что идёт не от воздуха, а из самой земли. Она обволакивает лодыжки, ползёт вверх… И в этом холоде ты понимаешь – ты не один. За тобой следят. Но не глазами.

Пустотой. Бездонной, древней пустотой, которая хочет… наполниться.

(Костёр снова клонится к земле. Тени за спинами сидящих удлиняются, становятся неестественно густыми, будто кто-то невидимый встал позади каждого).

– Руслан, пожалуйста, хватит… –

Умоляет Лиза шёпотом, со слезами в голосе.

– Если ты не уйдешь сразу… – Руслан продолжает, словно не слыша Лизу, – если ты останешься, поддашься любопытству или глупости… начинается второй этап. Шёпот становится чётче. Он зовёт тебя. Не по имени. А по тому, что ты больше всего любишь. Голосом матери: "Иди сюда, солнышко, я скучаю…" Голосом первой любви: "Помнишь наше место у реки?.." Голосом лучшего друга: "Задержись, тут так здорово!.." Он копается в твоей голове, находит самые дорогие, самые тёплые картинки… и подделывает их.

Антон, бледнея:

– Это… гипноз какой-то? Галлюцинации?

Руслан:

– Нет. Это приманка. Он предлагает тебе окунуться в самое сладкое воспоминание. Ярче, чем оно было на самом деле. Теплее. Идеальнее. И ты… идёшь. На голос. К дубу. К шиповнику. Ты видишь там… не Его. Ты видишь тот самый момент. Ту самую поляну у реки. Того самого человека. Всё так, как ты любишь. Только… слишком яркое. Слишком безмятежное. И слишком тихое. Ни шелеста листьев. Ни пения птиц. Ни биения собственного сердца. Только голос, манящий глубже в заросли шиповника.

Марина удивлённо:

– А если… подойти?

– Тогда Он берёт свою плату. – Голос Руслана становится ледяным. – Ты протягиваешь руку, чтобы коснуться мираж… и шипы старого куста впиваются в ладонь. Не больно. Холодно. Как иглы льда. И в этот миг… воспоминание умирает. Оно вырывается из твоей головы, как клочья тумана, и втягивается в чёрную сердцевину шиповника. Оно навсегда стирается. Ты будешь знать, что у тебя было что-то светлое, связанное с этим человеком, этим местом… но что именно? Чувство? Слова? Лицо? Всё растворилось. Осталась только дыра. Пустота. И осознание потери. А перед тобой… уже не мираж. А просто старый, колючий куст. И шёпот: "Спасибо…" Тихий, сухой, как перекатывание мелких камешков.

(Лиза тихо всхлипывает. Антон смотрит в огонь, его лицо напряжено. Марина обнимает Лизу, но её собственные пальцы белые от силы хватки. Максим неподвижен, как каменное изваяние).

– Но это ещё не конец. – Продолжает говорить Руслан. – Это только… аванс. Потому что Старый Шиповник теперь знает вкус твоей души. Знает, где хранятся твои сокровища. И он голоден. По-настоящему голоден. Тогда приходит ночь. Ты ложишься спать, а сквозь сон чувствуешь… холодок на щеке. Будто ледяной палец провёл. Открываешь глаза – в углу комнаты, за окном, в проёме двери… стоит тень. Безликая, но ужасающе знакомая. Это тень утраченного воспоминания. Она молчит. Она просто смотрит. Пустотой. И ты понимаешь: это не твоя тень. Это Его посланник. Напоминание о долге. О том, что ты открыл дверь. И теперь Он придёт за остальным.

– За остальным? – Голос Максима становится хриплым. – Что значит "за остальным"?

– Он возьмет всё. – Руслан посмотрел прямо на Максима, и в его глазах отразилась бездна. – Каждое светлое мгновение. Каждую радость. Каждую любовь. Оставит только серую, холодную пустоту. Ты будешь ходить, есть, дышать… но внутри будет лишь ледяной ветер и шёпот шиповника. Ты станешь Пустым Местом. Ходячим памятником собственному неосторожному любопытству. А в зарослях у старого дуба вырастет новый, невиданно пышный куст шиповника… с цветами странного, ледяного сияния. Цветами из твоей украденной жизни.

(Внезапно костёр гаснет. Не тухнет – будто громадный, невидимый колпак накрывает его, задушив пламя в мгновение ока. Абсолютная, непроглядная тьма обрушивается на них. И в этой тьме, громче любого крика, раздаётся:

Шшшшшш… ссссссс…

Прямо в центре круга, где только что горел огонь.

Затем – другой звук. Тонкий, ледяной, как сосулька, упавшая на камень. Детский смех. Знакомый Лизе до мурашек. Смех её младшей сестрёнки, которая умерла пять лет назад…)

– НЕТ! АЛЁНКА!.. – Вопль Лизы, полный нечеловеческого ужаса. – НЕТ!

В темноте что-то шевельнулось. Что-то холодное и колючее коснулось щеки Антона. Марина вскрикнула, почувствовав, как ледяные пальцы впиваются в её предплечье. Максим выхватил нож, но металл тут же выскользнул из окоченевших пальцев и со звоном упал на землю. Руслан сидел не шевелясь, лишь его сжатые кулаки белели в темноте.

А в черноте, над местом, где был костёр, вспыхнул свет. Не теплый свет огня. Холодное, мертвенное сияние. Как лёд под луной. И в этом сиянии они увидели… цветок. Огромный, неестественно яркий цветок шиповника, парящий в воздухе. Его лепестки переливались всеми оттенками синего и фиолетового льда, а сердцевина была чёрной, как провал в бездну. От него исходил тот самый, знакомый теперь холод пустоты.

И голос. Тот самый, сухой, шелестящий голос, который уже звучал в шёпоте, но теперь был громким и отчётливым, вибрирующим в самой кости:

"ПРИШЁЛ ЗА СВОИМ… ЛИЗОЧКА…"

Сияние погасло так же внезапно, как и появилось. Но тьма не была уже абсолютной. На земле, где упал нож Максима, лежал один лепесток. Ледяного синего цвета. И он слабо, зловеще светился в непроглядном мраке. А из чащи леса, от старого дуба, донеслось:

Шшшшшш… иди сюда… помнишь?.. ссссссс…

Больше никто не издал ни звука. Они сидели в ледяной темноте, сбившись в кучу, слушая шёпот и чувствуя, как пустота внутри каждого из них растёт, заполняясь леденящим ужасом от понимания: дверь открыта. И долг будет взыскан. Старый Шиповник не прощает долгов. Он их поглощает.

Тишина после голоса была хуже любого крика. Она висела тяжёлым, ледяным саваном, пронизанным лишь прерывистыми всхлипами Лизы и бешеным стуком сердец, готовых вырваться из груди. Светящийся лепесток на земле пульсировал слабым, мёртвенным синим светом, отбрасывая жутковатые тени на бледные, искажённые ужасом лица.

Максим сдавленно, пытаясь шевелить окоченевшими пальцами:

– Нож… Где нож?!

– Не поможет. – Произнёс Руслан шёпотом, полным ледяной горечи. – Железо для него – пыль. Он голоден. И он выбрал плательщика.

– Отстань! – Лиза, истерично, зажимала уши, но шёпот проникал прямо в череп. – Отстань от меня! Это не ты! Ты не Алёнка!

Шшшшш… помнишь качели?.. ссссс… помнишь, как я упала?.. больно… так больно было, Лиза…

Голос мёртвой сестры прорезал тьму, точь-в-точь как тогда, в тот роковой день на старых скрипучих качелях. Лиза вскрикнула, сжавшись в комок. Колючий холодок снова скользнул по её щеке, оставляя ощущение ледяной иглы.

– Лиза! Держись! Это… – Антон рванулся к Лизе, но споткнулся в темноте о корень, – это галлюцинация! Надо бежать! Всем бежать отсюда!

– Куда?! – Марина резко хватила Антона за руку. – В лес? В темноту? Ты не слышишь? Оно везде! Оно в тишине! Оно в голове!

В этот момент светящийся лепесток дрогнул. Из его сердцевины, чёрной как бездна, выползла тонкая, почти невидимая струйка инея. Она поползла по мху, змеясь, прямо к ногам Лизы. Там, где иней касался земли, мгновенно расцветали микроскопические кристаллики льда, слабо мерцающие тем же зловещим синим светом. Дорога. Дорога из холода и потерь.

– Слушайте! Все! – Руслан вдруг заговорил быстро, отчаянно, его маска невозмутимости рухнула. – Он кормится светом внутри! Радостью! Теплом! Он хочет выскоблить нас дочиста! Но пока есть хоть искра… пока мы помним что-то яркое, настоящее… он не может взять всё сразу! Это наша слабость… и наша защита! Держитесь за свои светлые мысли! Крепче! Не отпускайте!

Шшшшш… глупый Руслан… помнишь брата?.. помнишь его смех?.. тёплый… как тогда у костра… ссссс… а теперь?.. пусто… вкусная пустота…

Руслан содрогнулся, будто его хлестнули кнутом. Его лицо, освещенное зловещим светом лепестка, исказилось мукой. Он сжал виски, застонав:

– Нет… не трогай его… молчи…

Марина с ужасом глядела на Руслана:

– Брат?.. Ты… ты никогда не говорил…

Руслан быстро ответил ей срывающимся голосом:

– Он взял его первым! Всё! Каждую улыбку! Каждое слово! Оставил только… только дыру и этот проклятый шёпот! Я привёл вас сюда… думал, если будет больше людей… если он отвлечётся…

(Он зарыдал, но слёзы мгновенно замерзали на щеках ледяными дорожками).

Ледяная дорожка от лепестка коснулась ботинка Лизы. Тонкие щупальца инея мгновенно обвили шнуровку, поползли вверх по джинсам. Ледяной ожог проник сквозь ткань.

Лиза с визгом:

– Ай! Холодно! Оно жжёт! Снимите! Снимите!

Голос Алёнки: Вдруг громко, отчётливо, прямо перед лицом Лизы, но звучащее как ломающийся лёд) "Почему ты меня не поймала, сестрёнка?.. Я так летела… так больно было падать… Дай мне теперь свою радость… Дай мне ту поездку на море… помнишь? Солнце… смех… мама живая…"

В памяти Лизы вспыхнули кадры: яркое солнце, бирюзовое море, смех маленькой Алёнки в яркой панамке, мама, улыбающаяся… Самое яркое, самое счастливое воспоминание. Оно затопило её теплом на долю секунды, отгоняя ледяной ужас. Но тут же, как ножом, резанула мысль: Мама умерла через год после этого. Алёнки нет. Всё это прах.

Шшшшш! Шёпот слился в торжествующее шипение. Ледяные щупальца рванули вверх, к колену Лизы. Синий свет от лепестка вспыхнул ярче, осветив фигуру над ним. Это была не тень. Это было сгущение холода и тьмы – бесформенное, колышущееся, с вкраплениями мерцающих синим кристаллов льда и острыми, как бритва, очертаниями чёрных шипов. Оно парило в сантиметре от земли. А из его сердцевины тянулись те самые ледяные щупальца к Лизе.

Максим с диким криком бросил в фигуру тяжёлый камень, лежавший у костра:

– Отпусти её!

Камень пролетел сквозь фигуру, как сквозь дым, и упал в темноту с глухим стуком. Никакого эффекта. Фигура даже не дрогнула. Зато щупальца дёрнули Лизу с такой силой, что она свалилась на бок, взвывая от холода и ужаса. Ледяные нити уже обвивали её бедро, цепляясь за кожу ледяными крючьями.

– Гори, тварь! Гори! – Антон в панике схватил горячее, но уже угасающее полено из кострища)

Он замахнулся, швырнул тлеющее полено прямо в центр синей фигуры. На миг показалось, что тёмные шипы внутри неё дрогнули, отшатнулись от жара. Раздалось шипение, как от капли воды на раскалённую плиту. Фигура сжалась, стала плотнее, темнее. Ледяные щупальца ослабили хватку на долю секунды.

– Огонь! – Очнувшись от кошмара, Руслан закричал: – Нам нужен огонь! Настоящий огонь! Жаркий! Он ненавидит тепло! Разжигайте костёр! БЫСТРО!

Марина первой сориентировалась. Она рванулась к рюкзакам, срывая застёжки, высыпая содержимое на землю. Спички! Где спички?! Максим, забыв про нож, стал сгребать в кучу сухие ветки, листья, всё, что мог найти на ощупь в темноте, освещенной лишь зловещим сиянием лепестка и парящей над ним фигуры. Антон метался, собирая тлеющие угли костра, пытаясь раздуть их дыханием.

Шшшшшш! ССССС! Шёпот превратился в яростный, шипящий вой. Фигура Старого Шиповника сжалась, стала похожа на гигантский, колючий бутон изо льда и тьмы. Ледяные щупальца снова рванули к Лизе, теперь уже целясь к лицу, к вискам – прямо к источнику воспоминаний. Одно щупальце коснулось её виска.

– АААА! Море… – Лиза с воплем, полным невыносимой агонии, кричала, – солнце… оно… оно уходит! Я забываю! Забываю мамин голос! Забываю, как Алёнка смеялась! НЕТ! ОСТАВЬ!

В её глазах отражался не просто страх. Отчаяние полного, необратимого стирания. Искажение самой её сути. Синий свет лепестка пылал теперь как маленькая холодная звезда. Над ним чёрно-синий бутон начал медленно, чудовищно разворачиваться, раскрываясь в огромный, ледяной цветок смерти. Из его раскрывающейся сердцевины потянулись новые, более толстые щупальца холода – уже ко всем.

– Есть! – Марина вскрикнула, чиркнув спичкой.

Маленькое, дрожащее пламя вспыхнуло в её руках. Она поднесла его к жалкой кучке хвороста и сухих листьев, которую успел навалить Максим. Пламя схватилось за сухой мох, поползло вверх по веточке. Затрещало. Родился крошечный, хрупкий огонёк.

Старый Шиповник ЗАВЫЛ. Это был звук ломающегося льда, скрежета камней и бесконечной, вселенской тоски. Раскрывающийся цветок дернулся, отпрянул от слабого тепла. Щупальце, впившееся в висок Лизы, ослабло, но не отпустило. Оно замерло, пульсируя синим светом, будто оценивая угрозу.

Руслан кричал, подбрасывая в едва живой огонёк щепки, сухую траву:

– Больше! Давайте больше! Гори, я сказал! ГОРИ!

Антон и Максим, забыв про страх, рвали сухие ветки с ближайших кустов, ломали их, швыряя в начинающее разгораться пламя. Огонь рос, набирал силу. Жёлтые языки лизнули воздух. Тепло, первое за эту бесконечную ночь, ударило в лицо.

Синий цветок вздрогнул всем телом. Его лепестки изо льда и тьмы начали медленно, нехотя смыкаться. Ледяные щупальца, тянущиеся ко всем, кроме Лизы, начали втягиваться. Но то, что держало Лизу… оно не отпускало. Оно замерло, как ледяной ошейник на её шее и виске, пульсируя в такт светящемуся лепестку на земле.

Голос Алёнки: (Теперь слабый, искажённый, полный злобы) "Не уйдёшь… сестрёнка… обещаю… твоё море… твоё солнце… моё… ссссс…"

Костёр горел. Жарко. Ярко. Тени плясали дико, но это были просто тени от огня. Фигура Старого Шиповника сжалась до размеров большого тёмного шара, висящего над лепестком. Он больше не пытался атаковать. Он… ждал. Шёпот стих, но в тишине, нарушаемой только треском пламени и прерывистым дыханием, висела невысказанная угроза. Огонь был их спасением сейчас. Но он не мог гореть вечно. А ледяной ошейник на Лизе и мерцающий лепесток на земле говорили о том, что сделка не отменена. Она лишь отложена. И Старый Шиповник был терпелив. У него была вечность. А у них… только до рассвета. Или до последней искры в костре.

Лиза сидела, обхватив голову руками, дрожа всем телом. Она смотрела на огонь, но в её глазах не было тепла. Только ледяная пустота там, где раньше жило море, солнце и смех самой дорогой ей девочки. Часть её была уже украдена. И щупальце холода на её виске было живым напоминанием: Он ещё вернётся. За своим.