Рапунцель без башни

Глава 1

Тишина просторной комнаты в новостройке с панорамными окнами, обычно умиротворяющая, сегодня давила. Серо-голубые стены, дубовый паркет, геометрическая абстракция над кроватью – все это ее тщательно выстроенное «гнездо» вдруг казалось чужим, декорацией к чужой жизни. На подоконнике керамические вазы с искусственными орхидеями – вечные, неувядающие, как ее надежда, что она ошибается насчет сегодняшнего дня. Наивная.

"Крути, крути, кр… так, почему волосы дымятся?" Зеркало в полный рост отразило девушку в шелковом халате, с беспорядочно собранными на макушке волосами и щипцами в руке, от которых поднимался едва заметный дымок. Запах паленого кератина ударил в нос. "Хорошо, что не отвалилась, видимо мало термо защиты нанесла. Опять." Проклятая спешка. Проклятое нервное напряжение, сковавшее пальцы. Она закусила губу, пытаясь унять дрожь в руках. "Так где она…" Взгляд метнулся по полочке ванной, заваленной флаконами с невнятными обещаниями красоты и вечной молодости. "Нашла!" Спрей термозащиты шипел, оседая на волосы ледяной пеленой, но холод не мог проникнуть глубже кожи. Глубоко внутри все равно пылало. "Прыскаем, прыскаем, сегодня важный день, сегодня Артём меня бросает." Она вслух произнесла это, пытаясь приручить страх, сделать его обыденным. "Эх… Как же хочется, чтобы я ошибалась…". Смотрит на альбом, лежащий на минималистичном столе из массива ореха рядом с MacBook Pro. Он был открыт на последней странице. Она подошла, провела пальцем по крафтовой обложке, оклеенной пастельной бумагой с крошечными звёздочками и полумесяцами, вырезанными из старых французских газет. "Нашел их на барахолке, помнишь? Говорил, что я сошла с ума, таща домой макулатуру," – прошептала она пустой комнате. Внутри – не просто фотографии. Это была карта их отношений: билеты в тот самый заброшенный кинотеатр, где они целовались в луче проектора; засушенный цветок с озера, куда ездили в первый уикенд; смешные записки, которые оставляли друг другу на холодильнике; распечатанная переписка из соцсетей первых месяцев, полная восклицательных знаков и сердечек. Каждая страница – маленький гвоздик в крышку гроба. Она резко захлопнула альбом. Больно.

"Так, самое время попить чай. Нормальных мыслей не будет, пока не выпью." Чайник был ещё горячим. Она насыпала в большую керамическую кружку – подарок Даши – щедрую порцию любимого бергамотового чая, добавила три ложки сахара (сегодня можно!) и залила кипятком. Пар окутал лицо. Она села за кухонный стол, инстинктивно открыв приложение – яркий, кричащий мир эстетичных картинок, такой далекий от ее внутренней бури. "Сохранённые папки пестрели заголовками: «Парижские балконы», «Винтажные платья», «Маршруты по Исландии». Она остановилась на фото девушки в рыжем пальто на фоне маяка. "Надо бы купить такое же", –мелькнуло автоматически, хотя в шкафу уже висело три похожих. "Париж… Маяк…" Она представила себя на том снимке: ветер, свобода, безграничные горизонты. А потом представила Артёма рядом. Он бы усмехнулся: "И что тут смотреть? Камень и вода." Грусть, острая и тоскливая, сжала горло. Чай обжёг губы, но она допила до дна, оставив на дне кружки горьковатый осадок и чувство вины за потраченные впустую мечты.

В ванной, глядя в зеркало с трещиной у края (осталась от их первой крупной ссоры, когда он швырнул фен), она наносила макияж с тщательностью хирурга, готовящегося к сложной операции. Тональный крем – слой первый защиты. Тени – маскировка усталости. Тушь – усиление взгляда, чтобы он видел не боль, а решимость. Помада – алый флаг, знак ее присутствия, ее несломленности. "Линия дрогнула, поползла вбок. – Чёрт, – выдохнула Диана, с силой стирая салфеткой кляксу. "Не сегодня. Сегодня никаких ошибок." Второй мазок получился чётким, безупречным. Маска была готова.

Её образ на сегодня – тщательно продуманная стратегия. Белая водолазка, обтягивающая талию – он всегда говорил, что ей идет белый. Джинсы с подвёрнутыми краями – практично, без вычурности, как он любил. Небесно-голубая джинсовка с тем самым медведем… Она провела пальцем по вышитому медвежонку, к которому пришила маленький бархатный бантик. "Он смеялся, когда она пришивала бантик. «Как детсадовка», – дразнил, но потом целовал в макушку, и в его глазах светилось что-то теплое, неподдельное." Телефон завибрировал, вырывая из воспоминаний, как током: «Выходи».

Она замерла, смотря на свое отражение – девушка с аккуратным макияжем и яркими губами. Хрупкая и непробиваемая одновременно. Как актриса перед финальным монологом в трагедии, где финал известен заранее.«Всё ещё можешь ошибаться», –настойчиво твердил внутренний голос, маленькая искорка идиотского оптимизма, пока она запирала дверь дорогой квартиры, которая вдруг показалась слишком большой для одного человека.

Улица встретила начинающим закатом. Воздух был свеж, пахло прелой листвой и далеким дымком. Она сделала глубокий вдох, пытаясь вдохнуть спокойствие. "Фух… ну все, пусть это будут пустые догадки. Пусть он скажет, что это просто разговор… что я все накрутила…" Она прошла, не глядя на парня, который ждал у тротуара, опершись о серую иномарку с потёртыми дверьми. Машина глухо урчала на холостых, выпуская клубы пара в прохладный воздух. Диана села, почувствовав знакомый, когда-то любимый, а теперь режущий ноздри запах: сигаретный дым, въевшийся в обивку, смешанный с дешевым ароматизатором «Свежесть Альп», который он так упорно покупал, пытаясь заглушить табак.

Они выехали на проспект. Центр мелькал за окном как дежавю, болезненный калейдоскоп их общей истории: трещины на брусчатке главной площади (здесь он впервые взял ее за руку), выцветшие вывески магазинов (в том самом они покупали мороженое жарким летом), скамейки в сквере, где они целовались пьяной осенью под шелест золотых листьев. Музыка лилась из колонок – его плейлист. Он нервно переключал треки, едва зазвучат знакомые гитары или строчки из того альбома, который Диана влюблённо слушала прошлой зимой, а он терпел, потому что это нравилось ей. Вместо их общих мелодий – холодный, бездушный электронный бит, методично выбивающий ритм конца. Будто ставил жирную точку на их общем саундтреке.

Конечная третьего автобуса. Унылое, безликое место на окраине. Парковка пустовала, лишь ветер гнал по асфальту жухлые листья, с прошлой осени. Лес за забором шелестел, как живой, настороженный свидетель. Вдалеке мерцали огоньки садовых участков – чужой, уютный мир, к которому она не имела отношения. Он заглушил двигатель, и внезапная тишина ударила резче, чем любые слова. Она была гулкой, тяжелой, заполняя салон, давя на виски. Он не смотрел на нее, уставившись на потрескавшуюся кожу на руле. Голос прозвучал приглушенно, глухо, будто из-под земли:

– Диана, нам нужно поговорить.

"О, чёрт – Промелькнуло в голове, холодной волной накрывая последние надежды, – Ну почему я оказалась права…? Почему не ошиблась?"

Сумерки быстро сгущались, окрашивая горизонт в глубокую синеву, будто кто-то вылил целую банту акварели поверх угасающего заката. Она потянулась за дверной ручкой – инстинктивное желание бежать, – но замок щёлкнул раньше. Ловушка захлопнулась.

Он выдохнул струйкой дыма, разглядывая трещину на руле, словно искал в ней ответы. Голос был ровным, но в нем слышалось напряжение туго натянутой струны:

– Понимаешь, мы… – пауза, растянувшаяся на вечность, прерванная щелчком зажигалки и новым клубком дыма. – Я останусь вот этим. Сельским. Топтать сапогами грязь, чинить заборы, нюхать навоз, а не выхлопы и дорогие духи. А ты… – Сигаретный дым заколебался в луче уличного фонаря, рисуя призрачные фигуры. – Ты как метро. Всегда куда-то едешь. Вперед. К новым станциям. К небоскребам, выставкам, этим твоим… парижским балконам. – Он горько усмехнулся. – Я не смогу догнать. Даже бежать изо всех сил. Ты перерастешь эту… нас… через месяц после отъезда.

Диана сжала ладонями колени так сильно, что костяшки побелели. Словно боялась, что тело выдаст дрожь, предательские слезы, крик. В горле стоял ком, огромный и колючий. Она проглотила его вместе с последней, глупой надеждой, что это шутка, проверка.

– Значит, конец? – спросила она удивительно ровно, глядя не на него, а на огоньки костра вдалеке, в СНТ. Там, наверное, семья, смех, простота, которую он так ценил и которой она, по его мнению, была лишена.

Он ожидал слёз, истерик, ударов кулаками в грудь – так было с другими. Но ее ледяное спокойствие обожгло сильнее любой истерики. В нем была сила, которой он боялся и которой не понимал.

– Люди же… сходятся, расходятся. Это… – он замолчал, сбитый её прямым, спокойным взглядом. Он искал в нем боль, упрек – нашел лишь усталое принятие.

– Нормально, – закончила за него, перехватывая инициативу. Ее голос был мягким, но невероятно твердым. – Не надо оправдываться, Артём. Любовь – не долговая расписка. Не обязательство тянуть лямку, если дороги разошлись. – Она улыбнулась только уголком губ, и это было страшнее, мучительнее для него, чем самый отчаянный крик. Это была улыбка человека, который уже смирился и отпустил.

Артём нахмурился, впиваясь ногтями в кожаную оплётку руля. Почему она не борется? Не цепляется? Не доказывает, что он ошибается? Неужели ей все равно? Эта мысль ранила сильнее всего.

– Ты… точно ничего? – спросил он, и сразу пожалел. Глупость вопиющая.

Диана рассмеялась. Звук был сухим, резким, как осенний лист под ботинком:

– Ты свободен. Разве не ради этого всё затеял? Чтобы не чувствовать себя виноватым за то, что не хочешь… или не можешь… идти со мной?

Артём выбросил окурок в окно, не глядя на нее, будто стыдясь своего поступка:

– Я… не смогу стать городским. Даже ради тебя. Я задохнусь там. В этих стеклянных коробках, среди чужих, спешащих людей. Я не твой.

Диана прикрыла глаза, будто любуясь последними алыми мазками заката за лесом, а не пряча подступившие, обжигающие слёзы. Когда открыла – в них светилась та же мягкая, неуязвимая улыбка. Игра стоила свеч.

– Значит, будешь свёклу выращивать? – шутливо ткнула его в плечо, касание было легким, но для него – как удар током. – Смотри, модно сейчас фермерство, эко-продукты. Может, прославишься как «блогер сельского хозяйства». Миллионы подписчиков, Артёмка. – Ее тон был легким, почти беззаботным, но в словах звенела горькая ирония.

Он стиснул зубы. Его терпение лопалось. Ему нужно было видеть ее страдание, чтобы оправдать свое!

– Это не смешно, – пробурчал он сквозь зубы. – Я серьёзно.

– Я знаю, – ее голос вдруг смягчился, стал теплым, как тот плед из альпаки, которым он укрывал ее прошлой зимой, когда она простудилась. – И я не просила тебя меняться, Артём. Никогда. Я любила именно тебя. Грубоватого, с навозом на сапогах, с твоими бесконечными историями про трактор. – Она потянулась к хрупкой веточке черёмухи, случайно торчащей из щели открытого окна, аккуратно поправила листок. – Я просто… я думала, мы сможем расти рядом. Ты – на своей земле, я – в своем городе. Пересекаться, делиться, дополнять. А не друг ради друга. Не ломать себя.

Он резко повернулся, ожидая увидеть в ее глазах упрёк, превосходство городской над деревенщиной. Но она смотрела на него так, будто он всё ещё тот самый парень, что дарил ей нелепые, трогательные букеты из полевых цветов, который тащил ее смотреть на первый снег в лесу. Это было невыносимо.

– Ты не понимаешь! – вырвалось у него, голос сорвался на крик. – Это сказки, Диан! Ты улетишь в свой престижный вуз, на какие-то курсы, будешь обедать в кафе с видом на Невский с людьми в костюмах, говорить на непонятном мне языке про искусство и бизнес! А я… – голос сломался, в нем прозвучала настоящая боль, страх перед неизвестностью и ее миром. – Я останусь здесь. И ты будешь стесняться меня. Сравнивать. Потом жалеть. Я не хочу быть твоим… приложением к прошлому!

Диана бережно, медленно положила руку на его ладонь, лежащую на руле. Даже сейчас, в момент разрыва, ее прикосновение было нежным, прощальным.

– Я бы привозила тебе круассаны с Невского, – сказала она тихо, и голос ее дрогнул на последнем слове, а в уголках глаз задрожали предательские капельки, которые она тут же списала на резкий порыв ветра, ворвавшийся в приоткрытое окно. – А ты бы смеялся, что они на вкус как картон, и угощал меня своим хлебом, теплым, из печи. – Ее губы дрогнули в подобии улыбки.

Он дёрнулся, словно от ожога, отдернул руку:

– Хватит! Не делай вид, что всё окей! Не притворяйся святой! Кричи! Плачь! Дай мне понять, что тебе тоже больно!

Она отстранилась, улыбка не дрогнула. Только пальцы под столом сжали край сиденья так, что суставы побелели и заныли. Внутри все кричало. Но она не дала крику вырваться наружу. Не для него.

– Хорошо, – кивнула она с преувеличенной легкостью, будто соглашаясь с прогнозом дождя. – Тогда давай закончим красиво. Как в кино. Посмотри… – Она указала на небо, где алели последние, угасающие мазки заката. – Ты же любил говорить, что закат – это не конец, а обещание нового дня. Обещание, Артём. – Она посмотрела прямо на него. – Пусть наше тоже будет обещанием. Просто… другого дня. Для каждого из нас.

Артём замер. В горле стоял ком, а в груди бушевало противоречие: ему отчаянно хотелось встряхнуть ее, вырвать крик: «Докажи, что тебе больно! Докажи, что я что-то значил!», но вместо этого из пересохшего горла вырвалось лишь:– Ты… совсем не жалеешь? Ни о чем? – Голос звучал хрипло, почти умоляюще. Он ловил ее взгляд в зеркале заднего вида, ища хоть трещину в ее броне.

Диана резко дернула ручку. Дверь распахнулась с глухим стуком. Холодный воздух, пахнущий дымом костра и прелой осенней листвой, ворвался в салон, ударив в лицо. Он пах не свободой, а пустотой.– Жалею, что не успела показать тебе Париж, – ее смех прозвенел неестественно высоко, как надтреснутый хрустальный колокольчик, заставив Артёма вздрогнуть. – Ты бы обожал их булочки. Настоящие, с хрустом… – Голос сорвался на последнем слове, превратив "булочки" в сдавленный шепот.

Он не видел, как она, резко отвернувшись к темноте за окном, кусает внутреннюю сторону щеки до крови, быстро смахивая ладонью предательские слезинки, горячие, как ожог. Не слышал, как ее дыхание на миг перехватило.

– Поехали? – бросила она уже через плечо, швырнув слова, как камешки, и плюхнулась на сиденье, уткнувшись взглядом в темное стекло.

Дорогу молчания прервал лишь хриплый вокал из колонок. Знакомый до боли трек. Тот самый, под который они танцевали на пустой парковке, когда летний дождь заливал лобовое стекло серебристыми потоками, а внутри было тесно от смеха и тепла их тел. Теперь бит казался чужим и назойливым, а слова – жестокой насмешкой. Артём бессильно сжал руль, не в силах выключить эту пытку.

Машина остановилась у ее дома. Мотор продолжал урчать – глупое, упрямое отрицание конца. Артём не заглушил его, цепляясь за эти последние секунды, за ее отражение в зеркале – бледное, с ярким пятном губ.

– Ну… прощай, – пробормотал он, не в силах произнести ее имя. Слово повисло в воздухе, тяжелое и беспомощное.

Диана молча порылась в сумке. Пальцы нащупали льняную шероховатость обложки. Она достала потёртый альбом и протянула его, стараясь не коснуться его пальцев, словно это был раскаленный металл. Альбом лег на панель приборов между ними, как надгробие.– Хотела подарить через неделю, – голос ее был ровным, монотонным, как диктор объявлений. – Там… билеты в тот заброшенный кинотеатр. Фото с озера. Письма… наши глупые письма. – Она сняла с шеи кулон-половинку сердца – теплый от тела кусочек металла. Положила его аккурат поверх альбома. – Отдай той, кто не станет переделывать твою жизнь. Кто примет тебя… сельским.

Она вышла быстро, резко, не оглядываясь. Дверь захлопнулась с финальным щелчком. Артём инстинктивно рванулся к кулону, но рука замерла в сантиметре от него. Фонарь над подъездом мигал назойливо, будто подмигивая в такт его бешеному сердцебиению, как неверный, насмешливый свидетель.

Дома:

Она впилась спиной в входную дверь, словно удерживая весь мир снаружи. Потом резко скинула куртку, швырнув ее на пол. Надела растянутый свитер, который он забыл после того пикника – ткань все еще пахла лесом, дымом костра и… им. Запах ударил в нос, спровоцировав новый приступ тошноты. Диана повалилась на кровать лицом к стене, вжавшись лбом в прохладную штукатурку. В тишине, глухой и давящей, звенело одно воспоминание: "Смотри, я нашла гитару, как та, что ты когда-то потерял! В единственном магазине области!" – ее глаза сияли тогда, как два солнца, а он… Он молчал, гладя гриф, не решаясь сказать, что этот инструмент слишком хорош, слишком "городской", слишком не его, и что старая потерянная гитара была частью его прошлого, которое он не хотел возвращать. "Я пыталась…" – прошептала она в подушку, глотая ком в горле, острый, как битое стекло. – "Я пыталась вписаться в твой мир. Но счастье – не спасательный круг. Его нельзя навязать… или выпросить."

Телефон завибрировал на тумбочке, заставив ее вздрогнуть. Сообщение от Даши: «Привет. Встретимся завтра вокрг моего дома. Около 5?»Диана механически ткнула в ответ: «Ок». Голос прозвучал чужим, когда она добавила в пустоту комнаты: – Хорошо, расскажу ей… как все произошло. Хотя что рассказывать? Конец. Точка.

Она провела ладонью по стене, нащупав знакомую шероховатость – царапину от грифа его гитары. Память о первой ссоре. Теперь это был шрам.

Попытка бегства:

Девушка воткнула наушники, слепо тыкая в плейлист с их общими треками. Первые аккорды знакомой песни вонзились в сознание, как нож. Через три секунды она выдернула штекер, будто обожглась. Тишину нарушал лишь назойливый, монотонный гул холодильника из кухни.

На кухне: Она достала остатки вчерашнего торта – его любимого, "Прагу". Отломила кусок, поднесла ко рту… Сладкий вкус мгновенно перенес ее в кафе, где они сидели в прошлую субботу, его смех, его рука на ее колене… Кусок упал обратно на тарелку. Вместо этого налила вина в бокал. Первый глоток обжег горло горечью невысказанных слов и невыплаканных слез. На полке, среди книг по искусству, притаился поблекший плюшевый мишка из парка аттракционов – выигранный им в "американских гонках", когда он целовал ее, крича от восторга. Девушка ткнула пальцем в его пуговичный нос: «Ну что, Мишка? Вот и сказочке конец? Правда?» Глаза игрушки смотрели на нее с тупым, вечным оптимизмом.

В соцсетях: Мелькнуло его фото: уже новый пост. Он в гараже с друзьями, улыбается во весь рот, поднимая банку с пивом. На заднем плане – его мотоцикл, о котором он говорил как о "мечте, после Дианы". Диана резко закрыла вкладку, словно прикоснулась к раскаленной плитке. Открыла первую попавшуюся статью: «10 способов пережить расставание». Прокрутила до конца, не видя букв, глотая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Ни одного слова не зацепилось в сознании.

К полуночи она натянула его старое, выцветшее худи, забытое на стуле. Ткань въевшимся запахом дешёвого геля для душа "Лесная Свежесть" и чего-то еще – гари, бензина, его – окутала ее, как саван. «Выбросить завтра, – слабо пообещала себе, заворачиваясь в калачик на холодной стороне кровати. – Обязательно… завтра.» Но в темноте пальцы сами сжали край худи, прижимая впитанный запах к лицу, пока тело не начало сотрясать беззвучные, бесконечные рыдания.

Глава 2

Солнце било в глаза не просто слепяще, а с каким-то навязчивым, жестоким упорством, отражаясь от идеально отполированной витрины кондитерской «Сладкая нота». Сотни плиток шоколада переливались в его лучах, как драгоценности в ларце. Воздух был густым от смеси ароматов: терпкого какао, ванили, свежего круассана и подгоревшего кофе из соседней кофейни. Диана стояла перед этим изобилием, чувствуя, как холодок кондиционера цепляется за разгоряченную кожу после уличной духоты. Рука сама потянулась к знакомой упаковке – плитке с кедровыми орешками. «Вкус детства», – как всегда говорила Даша. Они купили такие же в тот вечер, когда запускали свой «бизнес»: наивный, пьянящий от свободы проект продажи картин Даши через сомнительный онлайн-сервис. Диана помнила тот вечер до мельчайших деталей: как они клеили ценники, споря до хрипоты, стоит ли просить за акварель с кошкой пятьсот или тысячу; как делили сет роллов под дешевое, но такое веселое вино; как на фоне шел старый фильм с любимым актером Даши, Брюсом Уиллисом, и они пародировали его коронную ухмылку. Тогда все казалось простым, как детская считалочка: мечта – действие – успех. И бесконечная дружба, как воздух, который просто есть. Зачем я его купила? – мелькнула мысль, пока она протягивала купюру кассиру. Ностальгия? Попытка вернуть хоть каплю того тепла после вчерашней ледяной паузы в их переписке? Или просто автоматический жест, как дыхание? Она сжала шоколадку в руке, фольга холодно зашелестела под пальцами.

– Привет, – голос за спиной прозвучал негромко, но с такой отчетливой резкостью, что Диана вздрогнула, будто ее толкнули. Она обернулась.

Даша стояла в двух шагах, скрестив руки на груди так плотно, словно пыталась сдержать внутреннее землетрясение. Не для защиты от ветра – его не было, стоял душный, неподвижный воздух. А для защиты от нее? От этого разговора? Плечи Даши были неестественно напряжены, подняты к ушам. Губы, обычно расплывающиеся в широкой улыбке, были сжаты в тонкую бледную ниточку. На ней были новые джинсы – ультрамодные, рваные в строго заданных местах, и топ, который Диана никогда раньше не видела. Что-то дорогое, чужое. Этот наряд кричал о новой жизни, в которой не было места их старым потертым свитерам и смешным шапкам.

– Держи, – Диана протянула шоколадку, стараясь улыбнуться. Губы не слушались, уголки предательски дрожали. – Помнишь, как мы тогда… Гараж, краска, этот дурацкий ценник «Шедевр – 3000»? Мы же так хохотали…

– Нам… – Даша перевела дух, ее взгляд скользнул мимо протянутой руки, мимо шоколадки, уставившись куда-то в точку за спиной Дианы. – Нам нужно поговорить. Серьезно.

«Не сейчас. Только не после вчерашнего. Только не здесь», – пронеслось в голове Дианы вихрем. Вчера? Или позавчера? Время сплющилось. Она вспомнила, как они всего… три дня назад? Или это было уже неделю назад?.. три часа ржали над идиотским тиктоком, где кот пытался залезть в банку и падал с комода. Они пересылали его друг другу раз десять, добавляя все более дурацкие комментарии. Или это было полгода назад? Когда смех был легким, а не вымученным? Когда они делились всем?

– Я больше не чувствую… нас, – Даша наконец подняла глаза. В них не было привычного озорного блеска, который зажигал искры даже в самую пасмурную погоду. Там была усталость. И что-то окончательное. – Мы… Мы как те мои старые джинсы, помнишь? Те, что я пыталась залатать на коленке. Ты же говорила, глупо. Дыра на колене, дыра на заднице… Латаешь одно – рвется другое. Проще выбросить. Вот и мы… Мы все латаем, но ткань-то сгнила. Нельзя вечно жить прошлым, Ди. Мы стали… другими.

– Ты о чем? – Диана фыркнула, но звук получился сдавленным, фальшивым. Она сжала шоколадку так, что острые уголки фольги впились в ладонь, оставляя красные вмятины. Боль была реальной, отвлекающей. – О каких дырах? О чем ты вообще? Мы же… мы просто взрослеем. У всех бывает завал.

– Обо всем! – Голос Даши сорвался, в нем впервые прозвучало что-то кроме усталости – накопленное раздражение. – О том, как ты каждый раз перебиваешь меня, когда я пытаюсь рассказать про Лёшу! Как будто его не существует! Или как будто он какой-то… недостойный! О том, что я до сих пор не знаю толком, чем ты занимаешься на этой своей новой «крутой» работе! Ты отмахиваешься: «Бухгалтерия, скукота». Но раньше ты приходила и вываливала на меня все, даже про идиота-начальника и его дурацкий галстук! А теперь? Тишина. Мы встречаемся, и говорим о… о погоде? О старых сериалах? Мы ходим по кругу, как те пони в детском парке! Мы стали чужими, Диана. И нельзя строить отношения на одних воспоминаниях. Это не жизнь. Это музей.

Диана молчала. Слова Даши падали, как камни, в тишину, которую вдруг разорвала гитарная переборка. Где-то за спиной, у входа в метро, уличный музыкант заиграл. Не просто грустный мотив – тот самый. Тот самый, что они напевали, расписывая старый гараж. Их «гимн». «Наш шедевр рождается под звуки великого Макаревича!» – орала тогда Даша, размахивая кистью, с которой летели брызги синей краски. Диана зажмурилась. Звук гитары впивался в виски.

– Я… Я устрою тебе день рождения, как обещала, – проговорила Даша, ее голос снова стал плоским, как выдох. Она наконец взглянула на шоколадку в протянутой руке, но не взяла. – Организую все. Но потом… Потом давай… давай остановимся. Передохнем. Каждый своей дорогой.

– То есть… – Диана судорожно засмеялась. Звук был резким, как скрежет стекла. – То есть подарочный набор перед расставанием? «Спасибо за дружбу, вот твой торт, а теперь проваливай»? Гениально. Ладно. – Она резко сунула шоколадку Даше в руки, та инстинктивно сжала пальцы. – Спасибо за честность. Настоящую. Без прикрас.

Она развернулась и пошла, не дожидаясь ответа, не оглядываясь. Солнце жгло шею, как раскаленное лезвие, но внутри все цепенело, сковывалось льдом. Шаги отдавались глухо в черепе. Гитара играла все настойчивее, преследуя ее. Она прошла мимо старого гаража на углу. Механически скользнула взглядом по стене. Гладко. Ровный слой серой краски. Их граффити – огромные, кричащие лиловые буквы «D&D» с короной – исчезло. Стерто. Как будто его и не было. «Наши инициалы переживут апокалипсис!» – кричала Даша, прыгая от восторга, с банкой краски в руке, когда они закончили в ту далекую летнюю ночь. Теперь здесь была серая стена. Анонимная. Пустая. Диана ускорила шаг.

Дома пахло пылью и вчерашней пиццей. Она захлопнула дверь, прислонилась к ней спиной, словно преграждая путь всему миру. Тишина гудела в ушах. На автомате она щелкнула пультом. На экране ожил сериал. «Друзья». Эпизод, где Моника и Рэйчел спорят из-за каких-то дурацких пустяков и потом мирятся. Они с Дашей знали каждый кадр, каждую реплику наизусть. Раньше это был их ритуал: пятница, два дивана, сдвинутые вместе, огромная миска попкорна с карамелью (только Даша умела его делать идеально), плед с оленями и бесконечные цитаты. «Pivot! PIVOT!» – орали они хором вместе с Россом, заливаясь смехом. Сейчас смех Моники звучал фальшиво, раздражающе. Диана плюхнулась на диван, уставившись в экран пустым взглядом. Героиня смеялась, а в ее голове звучал голос Даши: «Мы как старые джинсы… Ткань-то сгнила…»

Телефон на столе вибрировал, экран вспыхнул. Инстаграм. Уведомление: «Даша отметила Вас под фото». Диана потянулась к нему, как к раскаленному утюгу. Фото. Даша в каком-то модном баре с подсветкой. Рядом с ней – девушка с ярко-рыжими волосами и пирсингом в брови. Они обнимались, щурясь от вспышки. Подпись: «С тем, кто понимает с полуслова #находка #роднаядуша». Яркие смайлики кололи глаза. Кислота ударила в горло. Диана вскочила, схватила бутылку полусладкого, оставшуюся с прошлого раза (они с Дашей покупали ее на пробу, смеясь над вычурной этикеткой), и отхлебнула прямо из горлышка. Вино было теплым, липким. Кислота во рту не исчезла, она смешалась со вкусом вина, став еще противнее.

Она прислонилась к стене около кровати, замечая, как уровень в бутылке опустился уже ниже половины. Вчерашнее… Вчерашнее расставание с тем парнем, Артемом, казалось теперь мелкой царапиной – досадной, но не смертельной. Неловкий ужин, его невнятное «что-то не сложилось», ее собственное облегчение, потому что он действительно был… милым, но чужим. Совсем другое – эта пустота в груди, разверзшаяся после слов Даши. Как будто кто-то вырвал целую пачку страниц из самой важной, самой перечитываемой главы ее жизни и разорвал их на мелкие клочки. Остались обрывки фраз, недописанные предложения, чернильные кляксы.

Она вспомнила Дашу у гаража. Не просто размахивающую краской, а стоящую на старой табуретке, в заляпанных джинсах и огромной футболке отца, с банкой в руке, как с мечом: «Наши инициалы переживут апокалипсис! Пусть хоть метеорит, хоть зомби! D&D на века!» Ее глаза тогда светились безумным, прекрасным фанатизмом. Диана, стоя внизу с фонариком (было уже темно), кричала: «Осторожно!» и хохотала до слез. Теперь стена серая. А их дружба… Их дружба стала воспоминанием, которое не согревало, а разрывало внутренности на части, как осколки стекла. Диана сжала телефон в руке – костяшки побелели. На экране, поверх уведомления из Инсты, застыло сообщение от Артема в WhatsApp: «Привет. Может, все же обсудим вчерашнее? Не хочу оставлять как есть.»

Обсуждать? Он не знал. Он не знал, как она вчера, после их нелепого прощального кофе, вернулась не домой, а в офис. Как сидела там до глубокой ночи, тупо уставившись в экран, пытаясь разобрать цифры в отчете, который внезапно свалил на нее начальник. Работа, которая была спасением от мысли о Артеме и одновременно адом. «Бухгалтерия, скукота», – отмахивалась она перед Дашей. На самом деле – нервотрепка, вечный цейтнот, коллеги-призраки и ощущение, что она продалась за стабильность, предав их с Дашей мечты о «чем-то творческом». Он не видел, как она, еще раньше, месяцы назад, после их с Дашей первой настоящей, жуткой ссоры (из-за чего? Ах да, из-за того, что Диана «слишком увлеклась работой и забыла про день рождения мамы Даши»), рыдала в душе, чтобы никто не услышал, а потом пришла к Даше с белым флагом – коробкой ее любимых эклеров. Тогда они помирились. Тогда еще можно было мириться.

«Нам нужно поговорить»… Раньше эта фраза, брошенная в их общий чат или шепотом по телефону, означала ночные исповеди под бутылку вина и гитарные переборки Даши у раскрытого окна ее комнаты. Они сидели на подоконнике, свесив ноги, курили (потом долго выветривали запах), говорили о страхах, о несчастной любви Даши к преподавателю рисования, о мечте Дианы уехать на год в Испанию. Свет уличного фонаря рисовал золотые блики на их лицах, а гитара Даши, хоть и неидеально, но так душевно, звучала саундтреком к их сестринству. В ту ночь после ссоры с мамой Даша сыграла именно ту мелодию, что сейчас терзала ее у метро. Но сегодня… Сегодня Даша произнесла «Нам нужно поговорить» как приговор. Тонко, без эмоций. Глядя куда-то мимо. А Диана… Диана тогда кивнула. Просто кивнула. Как будто соглашалась с прогнозом дождя, а не с концом десятилетней дружбы. Концом целого мира.

Она провела пальцем по экрану, смахнув сообщение бывшего в бездну «прочитанных». Открыла сторис. Даша. Опять. Тот же бар. Рыжая девчонка. Они чокаются коктейлями невероятных цветов. Подпись: «Панки хой!» Яркие смайлы, как бенгальские огни, жгли сетчатку. «Панки хой»… Это была их старая, глупая, локальная шутка. Родилась лет пять назад на каком-то жалком квартирнике, когда пьяный музыкант орал хриплым голосом нечто невнятное, а они с Дашей решили, что это «панки хой», и потом годами использовали как пароль, как приветствие, как вопль души. Теперь этой шуткой смеялась кто-то другой. С Дашей. Кто-то другой слышал их истории, их байки, которыми раньше делились только друг с другом? Кто-то другой был теперь «понимающим с полуслова»?

Диана швырнула телефон на диван. Он мягко плюхнулся рядом с полупустой бутылкой. Она снова уставилась в экран. Чендлер что-то острил. Раньше они с Дашей падали со смеху. Сейчас сериал был как пустой чат в мессенджере. Как тот их общий чат «D&D Конгломерат», который раньше взрывался сообщениями каждые пять минут: глупыми мемами, сторис с котиками, внезапными «Привет!», «Чем занята?», «Скучаю!», «Вспомнила, как мы тогда…». А теперь… Теперь тишина. Изредка – сухое «Привет», «Как дела?», «Норм». Море сообщений обмелело, обнажив илистое дно недомолвок. Как и это обещание устроить день рождения… Звучало теперь не как радостная суета, а как прощальная милость. Последняя подачка перед казнью.

Она потянулась к телефону. Не для того, чтобы ответить ему. Не для того, чтобы смотреть сторис Даши. Ее пальцы сами нашли нужный чат. «D&D Конгломерат». Открыла. Прокрутила вверх. Море сообщений, смеха, глупостей, планов («А давай в Питер на выходные?», «Найдем тот гараж?», «Купим шоколадок с кедровыми орешками и устроим пир!»). Потом сообщения стали реже. Короче. «Привет». «Привет». «Как ты?» «Норм». Потом – паузы. Дни. Неделя. Последнее смешное видео, которое она скинула Даше две недели назад – кота в коробке – осталось без ответа. Совсем. Без даже «лол». Диана замерла. Где-то в горле встал огромный, колючий ком: «Когда? Когда я перестала быть тебе интересна? Когда мы стали для друг друга… норм?» Тишина в комнате была оглушительной. Ответа не было. Только тиканье старых настенных часов, доставшихся от бабушки.

Ее пальцы поплыли по экрану клавиатуры. Набрали: «Когда я перестала быть тебе интересна?» Большими, жирными, обвиняющими буквами. Рука дрожала. Она уставилась на эту фразу. На этот страшный, унизительный вопрос. Стерла. Весь текст исчез. Пустое поле для сообщения дразнило своей белизной. Она снова набрала: «Когда я перестала быть тебе интересна?» Буквы прыгали перед глазами. Сердце колотилось где-то в горле. Стерла. Снова. И снова. Набрала. Стерла. Набрала. Стерла. Слезы текли по щекам, но она даже не почувствовала их. Взгляд был прикован к этим семи проклятым словам. Палец завис над клавишей «Отправить». Отправить? Вывалить эту боль, эту унизительную правду ей прямо в чат? Или… Или оставить в себе? Сглотнуть, как она сглотнула шоколадку, как сглотнула слова у магазина?

День Рождения. Он маячил через десять дней. Как кошмар. Как этап какого-то чудовищного ритуала. Как она сможет? Притворяться? Улыбаться? Дарить подарок, зная, что это – последний? «Подарочный набор перед расставанием»… Ее собственные слова вернулись бумерангом. Она представила фальшивые улыбки, тосты «о дружбе», неловкое молчание… Ужас сжал горло холодной рукой. Нет. Нет, я не смогу.

Ее палец дрогнул над экраном. Он был уже не над роковой клавишей «Отправить», готовый выплеснуть в цифровую пустоту вопль души: «Когда я перестала быть тебе интересна?». Он скользнул вниз, к маленькому значку корзины – клавише удаления. Снова стереть.Снова оставить эту зияющую, предательскую пустоту в их когда-то неистощимом чате. Сердце колотилось где-то в районе горла, кровь гудела в ушах, заглушая тиканье бабушкиных часов. Слезы, соленые и жгучие, катились по щекам, падая на стекло экрана, расплываясь в причудливые, мокрые узоры над пустой строкой ввода. Она зажмурилась, пытаясь сдержать рыдание, сжав телефон так, что пластик затрещал под пальцами.

ВДРУГ.

Телефон взревел. Не просто завибрировал, а завыл оглушительной, пронзительной трелью, сотрясаясь в ее руке как раненый зверь. Диана вздрогнула так сильно, что гаджет действительно выскользнул из потных пальцев, ударился о колено и покатился по пледу. Сердце не просто заколотилось – оно замерло, а потом рванулось в бешеный галоп, ударяя об ребра с такой силой, что перехватило дыхание. Даша!Мысль пронеслась молнией, ослепительной и обжигающей. Смесь дикой, иррациональной надежды («Она передумала! Она увидела, что я набирала! Она звонит извиняться!») и леденящей паники («Что теперь? Что сказать? Как дышать?») сковала тело. Она судорожно ухватила телефон, почти не видя экран сквозь пелену слез. Палец дрожал, когда она смахивала влагу. Она посмотрела.

Ярко светилось имя: «Мама».

Не Даша. Никогда больше Даша. Глухой, тяжелый стон вырвался из ее горла. Надежда, такая яркая секунду назад, лопнула, как мыльный пузырь, оставив после себя лишь горький, едкий осадок стыда за собственную наивность и еще более глубокую пустоту. Она сглотнула ком в горле, с трудом нащупала кнопку сброса и швырнула телефон на другой конец дивана. Он безжизненно плюхнулся рядом с полупустой бутылкой и потрепанным блокнотом. Гулкая тишина комнаты вновь поглотила ее, теперь уже с удвоенной силой. Каждая пылинка в луче заходящего солнца казалась издевкой. Она подтянула колени к подбородку, обхватила их руками и замерла, уставившись в темнеющий экран телевизора, где застыли вечно улыбающиеся «Друзья». Они больше не смешили. Они были чужими. Как и весь мир.

Спустя неделю Диана научилась не вздрагивать. Во всяком случае, внешне. Тело все еще напрягалось, когда телефон издавал любой звук – смс, почта, даже напоминание о встрече. Внутри все съеживалось, как от удара током. Но теперь она лишь стискивала челюсти, делала глубокий, дрожащий вдох и медленно выдыхала, глядя куда-то в точку на стене. Не она. Не она. Не она. Этот мантру она повторяла про себя, пока волна адреналина не отступала, оставляя после себя знакомую, изматывающую усталость. Она стала мастером по подавлению рефлексов. Мастером по выживанию в тихом аду собственной квартиры.

Работа превратилась в спасение и пытку одновременно. Цифры в отчетах расплывались перед глазами, формулы путались, начальник бросал раздраженные взгляды, когда она пятый раз переспрашивала задание. Однажды она чуть не допустила фатальную ошибку в платежной ведомости, и только зоркий глаз коллеги спас ее от катастрофы. «Ты в порядке, Диана? Ты выглядишь… измотанной», – осторожно спросила Наташа из соседнего отдела. «Бессонница», – буркнула Диана, утыкаясь взглядом в монитор. Она не могла объяснить, что потеряла не сон. Она потеряла часть себя, фундамент, на котором стояла вся ее взрослая жизнь. Теперь она шаталась на зыбкой почве, и каждый день был битвой за равновесие.

Она перестала заходить в Инстаграм. Вообще. Вид иконки вызывал физическую тошноту. Она отключила уведомления, удалила приложение с главного экрана. Но образы преследовали ее: яркая рыжая макушка той девчонки, счастливые глаза Даши под неоновыми огнями бара, подпись «С тем, кто понимает с полуслова». Эти картинки всплывали в самые неожиданные моменты: когда она пила кофе, стояла в душе, пыталась уснуть. Они жгли изнутри, как раскаленные угли. Она ловила себя на том, что прокручивает в голове возможные сценарии их встреч: как Лера (это же она, да?) смеется над ихшутками, как они вместе посещают ихместа, как Даша рассказывает ейистории, которые раньше были священной собственностью их двоих. Это была пытка воображением, от которой не было спасения.

День рождения. Он наступил, как приговор. Утро встретило ее серым, моросящим дождем за окном. Диана лежала, уставившись в потолок, слушая, как капли стучат по подоконнику. Тридцать. Тридцать лет. Половина жизни, казалось, прошла под знаком «Диана и Даша». А теперь? Теперь был только холодок одиночества и давящая тишина. Она встала, прошла в ванну. Отражение в зеркале было чужим: бледное лицо с синяками под глазами, тусклые волосы, сбившиеся набок. Взгляд остановился на тюбике помады – ярко-вишневой, почти кричащей. «Всегда крась губы ярко, Дик! Это твое оружие!» – смеялась Даша, вручая ей точно такую же в прошлом году на день рождения. «Против кого?» – улыбнулась тогда Диана. «Против всей этой серой тоски!» – парировала Даша.

Сегодня серой тоски было через край. Диана взяла тюбик. Рука не дрогнула. Она нанесла помаду тщательно, ярко, почти агрессивно, подчеркнув бледность кожи. Это был не макияж. Это был боевой раскрас. Доспехи. Последний акт в спектакле под названием «Мы еще что-то значим друг для друга». Она посмотрела на себя. Женщина в зеркале глядела на нее вызывающе, с немым вопросом: «Зачем?»

Зачем? Потому что обещала. Потому что нужно было поставить точку. Или многоточие? Потому что в глубине души еще теплилась слабая, глупая искра: «А вдруг?..» Она взяла телефон. Палец привычно нашел имя в контактах. «Даша». Рядом – смешное старое фото: они обе в шапках Деда Мороза, пьяные от шампанского и смеха. Диана нажала вызов.

Гудок. Один. Сухой, механический звук, разрезающий тишину. Два. Он отдавался эхом в ее пустой комнате. Три. Она представила телефон Даши вибрирующим где-то на столе в новом офисе, рядом с модной кружкой и фотографией с рыжей Лерой. Четыре. Сердце снова застучало где-то в горле. Возьми трубку. Возьми трубку. Дай нам шанс. Скажи, что ошиблась. Пять.

– Алло? – Голос Даши прозвучал в трубке. Но это был не ее голос. Хриплый, сонный, натянутый. Без привычной теплоты, без искорки. Как будто ее разбудили среди ночи, а не в разгар рабочего дня. На заднем плане – приглушенный, но отчетливый смех (женский? Знакомый? Леры?), звон бокалов, фоновый гул голосов. Вечеринка? Обед в модном месте? В их старом любимом кафе?

Диана стиснула телефон. Яркая помада казалась карикатурой.

– Ну что, – ее собственный голос прозвучал чужим, хриплым, будто она и правда только проснулась или… проплакала всю ночь. Она не смягчила интонацию, не сделала ее вежливой. Вложила в два слова всю накопившуюся горечь и вызов. – Собираешься… устраивать этот твой «подарочный набор»? Или уже передумала?

Пауза. Затяжная. На фоне – еще один взрыв того же смеха, звонкий и беззаботный. Диана представила, как Даша отходит в сторону, прикрывая трубку рукой, ее лицо напряжено.

– Что… – Голос Даши дрогнул. Словно на миг прорвалось что-то настоящее – растерянность? Стыд? – Я… Я сейчас не могу. Совсем не время. Лера… – Она запнулась. – Лера заболела, температура, а у меня тут просто ад, знаешь ли, дедлайн на работе горит… Я вся на нервах. – Голос снова стал гладким, деловитым, отстраненным. Защитная скорлупа. – Поздравляю, кстати. С днем рождения. Желаю… всего наилучшего.

«Всего наилучшего». Как открытка от дальнего знакомого. Как формальность. Диана усмехнулась – коротко, сухо. Ее взгляд упал на кухонный стол. Там стоял вчерашний крошечный торт из ближайшего супермаркета. Одна одинокая свечка, сгоревшая до основания, застывший каплями розовый крем. Она купила его сама себе. Затушила свечку сама. «Счастливого года», – прошептала в пустоту. Теперь он стоял как памятник ее одиночеству.

Она щелкнула дешевой пластиковой зажигалкой, которую нашла в ящике. Маленькое желтое пламя заплясало перед глазами. Хрупкое. Мимолетное. Как их дружба.

– Да забей, – бросила она в трубку, голос внезапно ровный, почти безразличный. Она не дала Даше договорить дежурное «счастливого года». – Не парься. Я просто… проверяла. Хотела убедиться, что ты не забыла про свои щедрые обещания. Убедилась. Все окей.

Она уже отвела палец, чтобы прервать вызов, когда сквозь шум в трубке, почти заглушенный, пробился голос Даши:

– Слушай, Ди… Может, как-нибудь… на следующей неделе… кофе?

Но слова «как-нибудь» и «кофе» растворились в длинных, бессмысленных гудках, как только Диана нажала красную кнопку. Она стояла, глядя на потухший экран телефона, потом на пламя зажигалки. «Как-нибудь». Пустое место. Никаких планов. Никаких обязательств. Никакой надежды. Обещание устроить день рождения оказалось ложью. Предложение «кофе как-нибудь» – жалкой подачкой, чтобы заглушить собственный дискомфорт. Она задула пламя. В комнате снова стало серо и тихо.

Волна горячего, беспричинного гнева внезапно накатила на нее. Не на Дашу. На все. На эту пустоту. На этот торт. На эти дежурные слова. На эту жизнь, которая вдруг съежилась до размеров душной квартиры и офисного стола. Она резко развернулась, и ее нога со всей силы пнула картонную коробку, притулившуюся к шкафу. Она давно стояла там – полузабытая, пыльная. Коробка с надписью «Разобрать» и датой двухлетней давности.

Коробка взлетела, перевернулась в воздухе и грохнулась на бок. Содержимое вывалилось наружу с шумом, похожим на вздох: старые открытки, папка с рисунками из школы, несколько потускневших фотографий в бумажных уголках… И потрепанный блокнот в кожаном переплете, когда-то темно-синем, а теперь выцветшем до серо-голубого. Он шлепнулся на пол рядом с ее ногами, раскрывшись на какой-то странице.

Диана замерла, дыхание сбилось. Она узнала его мгновенно. Её блокнот. «Книга Великих Планов». Она медленно присела на корточки, отодвинув фотографию с их совместной поездки на море (улыбки во весь рот, мокрые волосы). Подняла блокнот. На обложке – чуть потертая, но все еще яркая наклейка с Эйфелевой башней. И ниже, ее собственным, тогда еще угловатым подчерком, выведенная перманентным маркером дата: «2019. Планы до 25!»

Двадцать пять. Казалось, это такой далекий рубеж, за которым ждет только счастье и исполнение мечт. Они писали этот список вместе, сидя на полу в комнате Даши, под аккомпанемент гитары и хихиканья. Мечтали вслух, спорили, добавляли пункты. Это была их капсула времени. Их обещание будущему.

Рука дрожала, когда она открыла блокнот на случайной странице. Чернила немного выцвели, но почерк читался ясно. Дашин, округлый и размашистый:

Увидеть Фестиваль Плавающих Фонариков в Тайланде! (Загадать самое важное желание!)Попробовать настоящий круассан и шоколадный эклер в Париже! (И найти то самое кафе у Сены!)Найти в Праге легендарное кафе, где Эрих Мария Ремарк писал «Триумфальную арку»! Сидеть там целый день, пить кофе и чувствовать историю!Купить смешные одинаковые шляпы на рынке в Барселоне!Забраться на рассвете на гору и встретить солнце! (Любую!)

Рядом с каждым пунктом – ее собственный, более острый подростковый почерк с восклицательными знаками, дополнениями, подчеркиваниями: «Самый большой фонарь!», «И миндальные печенья! Там должны быть лучшие!», «Обязательно взять блокнот и писать там!», «Шляпы – ОБЯЗАТЕЛЬНО самые дурацкие!», «И спеть нашу песню на вершине!».

Она перелистывала страницы. Планы становились мельче, но не менее важными тогда: «Сходить на премьеру нового фильма Гарика Сукачева в полночь!», «Научиться готовить суши дома (и не отравиться!)», «Устроить пижамную вечеринку с просмотром всех частей «Криминального чтива»!», «Прыгнуть с тарзанки! (Хотя бы одной!)», «Нарисовать совместную картину и продать ее за бешеные деньги!».

Теперь все это казалось невыносимо наивным. Глупым. Детским лепетом. Не только планы. Вся та вера – в то, что дружба бывает навсегда, что мир открыт и добр, что «мы» – это нерушимая крепость, против которой бессильно время, расстояния и глупые ссоры. Эта вера рассыпалась в прах, как старая штукатурка, обнажив холодные, неуютные стены реальности. Блокнот был не просто списком желаний. Это был памятник иллюзиям. И его пыльные страницы смотрели на нее теперь не с надеждой, а с немым укором и бесконечной, щемящей грустью по тому, что умерло, так и не успев по-настоящему родиться. Она сидела на полу среди вываленных воспоминаний, сжимая в руках кожаную обложку, а яркая помада на губах вдруг показалась самой горькой насмешкой над этим днем, над этой жизнью, над этой безвозвратной потерей.

– Ну, здесь меня больше ничего не держит, – сказала она вслух, смиряясь с произошедшим.

Глава 3

Бледно-голубой свет экрана ноутбука был единственным источником света в комнате, выхватывая из полутьмы край стола, папку с документами и распечатанный посадочный талон. Он лежал, не просто как документ, а как приговор без апелляции. «OSL. 21:30». Три часа. Всего три часа. И что потом? Снег Осло смоет следы? Или просто засыплет ту же самую боль, только в другом часовом поясе? Осло. Пункт номер пять в их «Книге Великих Планов». «Потому что там фьорды, Дик! Потому что там Эдвард Мунк кричал в своей тоске! Мы тоже покричим!» – хохотала Даша, разливая дешевое вино по стаканам. Теперь этот город был не мечтой, а бегством. От квартиры, пропитанной эхом смеха, ставшего ядовитым. От стен, которые видели, как они падали со смеху на этом самом полу. От призрака Даши, который теперь везде – в скрипе двери шкафа, в запахе старой краски из прихожей, в самом воздухе.

Чемодан, недорогой, темно-синий, с потертостью на левом углу – след неудачной поездки в прошлом году – стоял у двери ещё вчера. Собранный не просто аккуратно, а с маниакальной точностью солдата перед дезертирством. Каждая вещь – взвешена на незримых весах «взять/оставить». И главный груз – не свитера, не документы. Груз – знание. Диана знала это с ледяной, неоспоримой ясностью, пронзающей любую иллюзию: Даша не позвонит. Не ворвется в последнюю минуту, сбивая с ног, с разноцветными воздушными шарами, перетянутыми ленточками («Как тогда! Как тогда!» – кричал внутренний голос, тут же освистанный разумом), не закричит задорно, задыхаясь: «Сюрприз! Подумала, я тебя отпущу одну? Мы едем покорять фьорды! Вместе!», как сделала это, когда им было по семнадцать, и Диана в панике, с красными от слез глазами, собирала рюкзак, чтобы сбежать от проваленных предварительных экзаменов к тете в скучный, душный пригород. Тогда Даша ворвалась, как ураган спасения, с билетами на поезд до самого моря, купленными на ВСЕ ее сбережения от репетиторства по алгебре. «Экзамены? Фиг с ними! Пересдадим! Жизнь – один раз, Дик! Один чертов раз!» – орала она, обнимая ошарашенную, плачущую от облегчения Диану. Один раз.Одна жизнь.И где та жизнь теперь?Теперь тишина в квартире была не просто пустотой. Она была гулкой могилой для всего, во что они верили. Тишина окончательная.

Диана медленно провела пальцем по билету. Бумага была гладкой, холодной, как могильная плита. «Осло, 21:30». И этот шрифт… Узнаваемый с первого взгляда. Тот же самый, что использовала та дешевая турагентура «Глобус», куда они забежали тогда, полные дерзости и абсурдной веры в безграничность своих возможностей, схватив охапку ярких, пахнущих свежей печатью буклетов. Тот же самый, что был в их распечатанных (и благополучно сгнивших в ящике стола) маршрутах по Европе. Издевка. Круговая порука прошлого, назойливо напоминающая о каждом невыполненном обещании, каждой разбитой вдребезги иллюзии. «Покорим Европу!»Какие наивные идиотки. Она ощущала, как знакомая, едкая горечь поднимается к горлу, кислая и тяжелая. Почему все, к чему прикасалось наше «вместе», превращается в яд? Даже шрифт на билете.

Телефон завибрировал. Негромко, но настойчиво, на стеклянной столешнице, словно настойчивый стук в дверь сознания. Диана взглянула. Имя вспыхнуло на экране, как удар электрошокера по незащищенному сердцу: «Даша». Предательски, вопреки всем доводам разума, всем урокам боли последних недель, сердце рванулось в груди, забилось бешено, срывая ритм дыхания. Зачем? Почему СЕЙЧАС? Когда я уже почти смирилась с тишиной? Когда чемодан стоит у двери? Чтобы снова дернуть за ниточку? Чтобы увидеть, как я дернусь? Она схватила аппарат, сжала его в руке так, что стекло затрещало под давлением пальцев, а корпус впился в ладонь. Будто могла выдавить из этого куска пластика и кремния правду. Настоящую. Не ту фальшивую ноту в голосе, не эти вечные «сложно» и «Лера». Правду о том, когда все пошло под откос. Почему десять лет общего дыхания, смеха, слез, пота и крови (буквально – вспомнился порезанный палец Даши при резке тех дурацких джинсов!) оказались легковеснее проблем какой-то Леры? Что ей на самом деле нужно сейчас? Извинения? Последнее «прости»? Удовлетворение, что Диана действительно уезжает, освобождая место для новой, менее сложной, менее «дырявой» дружбы? Или… или этот чертовый шанс, о котором кричит каждая клетка, вопреки всему?

Она приняла вызов. Поднесла трубку к уху. Тишина на линии натянулась, как струна перед разрывом. Каждая секунда – пытка.

– Привет, – голос Даши прозвучал в наушнике. Натянуто-бодрый. Искусственный, как пластиковая улыбка официантки в пустом кафе в три часа дня. Фальшивый до зубной боли. – Слушай, насчёт сегодня… Я знаю, ты улетаешь. Только что вспомнила… Хотела…

Диана перевела взгляд на зашторенное окно. Сквозь узкую щель между тяжелыми, пыльными шторами маячили яркие, холодные огни взлетной полосы и угрюмый силуэт терминала аэропорта. Где-то там ждал ее самолет в новую жизнь. Или просто в другое, более холодное одиночество. Хотела. Вспомнила. Только что. Слова-пустышки. Ты думаешь, я не слышу эту фальшь? Ты думаешь, я забыла, как звучит твой настоящий голос? Голос, который орал «Панки хой!» на крыше, который шептал «Держись» у больничной койки, который плакал в трубку, когда умер ее кот? Ты думаешь, я не слышу этот натянутый, дежурный тон? Как будто говоришь с коллегой, которому забыла отправить отчет?

– Забей, – перебила она резко. Голос звучал не просто ровно. Он звучал металлически. Ледяным лезвием, отточенным неделями молчания и боли. Ни тени дрожи. Только абсолютный холод. – Я всё поняла ещё неделю назад. Твои «как-нибудь» и «кофе» – это не планы. Это код. Код для «никогда». Для «отстань». Для «ты мне больше не интересна». Я не идиотка, Даш. Я научилась читать между строк. Особенно когда строки такие жирные, как твое молчание.

Пауза. На другом конце слышалось прерывистое, сдавленное дыхание. Потом – слабый, приглушенный, но узнаваемый женский смешок на заднем плане. Лера. Кислота выжгла горло. Она там. С ней. Смеется. Пока ты звонишь мне, чтобы отбыть повинность, она смеется у тебя за спиной. Над чем? Над твоей глупой, навязчивой подругой, которая не понимает, что ее списали?

– Не надо так, – вздохнула Даша, и в ее голосе вдруг прорвалась знакомая усталость, та самая, что была у витрины с шоколадками. Но теперь она казалась не искренней болью разрыва, а раздражением. Раздражением от необходимости объясняться, от этого неудобного звонка, от Дианы, которая не хочет тихо и удобно исчезнуть. – Просто сейчас всё сложно. Очень. Не представляешь… Лера… У нее действительно были серьезные проблемы, и работа горит, я на нервах, еле держусь…

– Устрой ей день рождения, – Диана резко рассмеялась. Звук был коротким, сухим, как выстрел. Как треск ломающейся кости. В нем не было ни капли веселья, только голая, обнаженная язвительность. – Всю душу, Даш, вложи. Шарики, торт в виде Эйфелевой башни, фейерверк, если хочешь. Ты же мастер по спасению. Находишь их, этих потерянных девочек, даришь им свое «понимание с полуслова», свою энергию, свои шутки… впитываешь их драму, как губка… а потом… Потом, когда они перестают быть интересной загадкой, когда их драма становится обыденностью, когда они начинают требовать чего-то взамен… ты находишь новых. Новых потеряшек. Удачи. Им она тебе явно нужнее.

Пауза. Глубокая. Звенящая. Диана представила лицо Даши – бледное, губы, сжатые в тонкую белую ниточку, глаза, полные либо гнева («Как она смеет?!»), либо… стыда? Стыдно? Тебе стыдно? Или просто злишься, что я назвала вещи своими именами? Что сорвала с твоего спасательства красивую обертку? Неважно. Потом в трубке – короткие, отрывистые, безжалостные гудки. Разъединено. Окончательно. Больше не о чем говорить. Больше нечего ждать.

Она стояла секунду, держа мертвый телефон у уха, слушая эти гудки, как погребальный звон. Потом, с резким, почти яростным движением, швырнула его на диван. Аппарат глухо стукнулся о мягкую, потертую обивку, подпрыгнул и замер рядом со свёртком в грубой крафтовой бумаге. Она узнала его мгновенно. Сердце сжалось еще болезненнее. Открытка. Та самая, дурацкая, с самодельным бантом из ленточек, которую Даша вручила ей ровно год назад на день рождения, под хохот их тогда еще общей компании. Диана развернула ее тогда, краснея от внимания, чувствуя тепло дружбы. На лицевой стороне – они обе на пражском рынке, в тех самых смешных, нелепых соломенных шляпах с перьями, купленных за бесценок. У обеих – лица, сияющие от счастья и дурачества. А внутри – размашистый, энергичный Дашин почерк: «Дорогая Дик! До ста лет вместе! И никуда ты от меня не денешься!» И ниже – нарисованная смешная рожица в очках и с торчащими в разные стороны косичками – карикатура на саму Дашу. Тогда это вызвало умиление, слезы смеха и еще один тост «за вечность». Теперь рожица смотрела на нее из полумрака дивана, ее нарисованная улыбка казалась кривой, вымученной гримасой. «До ста лет…» – эхом, издевательски, отозвалось в опустошенной голове. Вечность длиной в год. Она накрыла открытку ладонью, словно могла стереть этот образ, это обещание, эту боль. Но бумага жгла кожу.

Время сжималось, как удавка. Диана подошла к чемодану, к этому синему символу бегства, стоящему у двери. Присела на корточки, ощущая жесткий ворс ковра под коленями – ковра, на котором они валялись, смотря сериалы. Потянула молнию. Замок расстегнулся с громким, резким, почти вульгарным звуком «ррррраз!», нарушая гнетущую тишину. Внутри, аккуратно сложенное, лежало то самое: не вещи, а осколки погибшей планеты «Дружба».

Потрепанный блокнот в кожаном переплете – «Книга Великих Планов». Артефакт умерших надежд. Открыть его сейчас – все равно что ковырять ножом в незажившей ране. Но выбросить? Рука не поднимется. Это же часть меня. Часть нас. Как ампутированная конечность, которую все еще чувствуешь.

Пара старых свитеров – один серый, мешковатый (ее), второй – цвета бургунди, с вытянутыми манжетами (Дашин). Они часто менялись, когда одной было холодно на их ночных вылазках. «Держи, ты же мерзлячка!» – «Сам мерзляк!». Теперь они лежали вместе, скрученные, как саван для чего-то теплого и живого, что умерло.

Ножницы – большие, с тупыми концами, но острые лезвия. Те самые, которыми они когда-то резали старые джинсы для их «бизнеса», превращая поношенное в «дизайнерский винтаж». На металле у рукоятки все еще виднелись микроскопические, въевшиеся брызги той самой синей краски из гаража. Краски «на века».

И на самом дне, заваленная вещами, маячила небольшая коробка конфет «Мишка на севере» в помятой, но узнаваемой синей упаковке. Даша привезла их год назад после поездки к бабушке в Архангельск. «Держи, северный талисман! – улыбнулась она тогда, ее щеки розовые от мороза. – На удачу. Особенно если вдруг решишься на что-то безумное. Вроде переезда в Норвегию!» Тогда это было просто шуткой, теплой и смешной. Теперь коробка лежала на дне чемодана, как злая, циничная насмешка судьбы. Удачи? Для чего? Для кого? Чтобы найти новых людей, которым я тоже стану неинтересна? Чтобы строить новые замки на песке прежних разочарований?

Диана взяла коробку в руки. Шуршащая целлофановая обертка, знакомый, немного наивный силуэт медведя с удочкой. Она не открывала ее. Просто держала. Холодную. Безжизненную.

– Удачи тебе, – пробормотала она тихо, почти беззвучно, глядя на коробку. Слова были адресованы не конфетам, и даже не Даше, чей образ снова всплыл – смеющаяся, с розовыми щеками. Они были адресованы себе. Или миру. Или этой абсурдной идее «удачи». – Найди новых потерянных девочек. Или пусть они найдут тебя. Найди тех, кто не будет напоминать тебе о десяти годах твоей жизни, ставших неудобным грузом. – Она захлопнула чемодан с решительным, финальным щелчком замка. Звук поставил жирную, подчеркнутую точку. Конец. Финита ля комедия.

В дверь постучали. Три четких, негромких, деловых удара. Сердце Дианы ёкнуло – бессмысленный, абсурдный спазм надежды, который она ненавидела в себе больше всего. Может…? Неужели…?Картинка вспыхнула ярко, болезненно: Даша за дверью, запыхавшаяся, с помятыми шарами, с глазами полными слез и «Прости! Я идиотка! Не уезжай!». ИДИОТКА! – тут же прошипел разум. Только что был звонок! Только что она была с Лерой! Только что ты сама все поняла! Какой сюрприз?! Какие шары?! Ты окончательно спятила? Она встряхнула головой, словно стряхивая наваждение, и открыла дверь, уже зная, кого увидит.

На пороге стоял курьер – молодой парень в синей униформе с логотипом службы доставки, державший огромный, шикарный, слишком яркий букет алых, почти кровавых роз. За его спиной маячил безликий лифт. Никакой Даши. Никаких шаров. Никакого спасения. Только чужие розы и чужой парень.

– От Артема, – парень протянул букет и электронную накладную на планшете. – С днем… отъезда? – он неуверенно улыбнулся, пытаясь быть вежливым.

Диана машинально подписала планшет, взяла тяжелый, пышный букет. Аромат роз, густой, сладкий, удушающе-навязчивый, ударил в нос, вызывая легкое головокружение. Духи старухи на похоронах юности. Она нашла маленькую, изящную карточку, вложенную среди стеблей. Открыла. Четкий, уверенный мужской почерк: «Диана. Пусть Осло станет твоим новым началом. Холодно, но чисто. Давай попробуем? Начнем с чистого листа. Артем.»

«С чистого листа». Эти слова прозвучали в ее голове не просто с иронией. Они прозвучали с горьким, раскатистым хохотом. Чистый лист? Она посмотрела на чемодан у ног. Внутри – блокнот с несбывшимися планами, написанными их кровью (метафорически, конечно, если не считать того пореза). Свитер подруги, пахнущий ее духами и дымом их первых сигарет. Ножницы с краской «на века». «Мишка на удачу», привезенный из города, где холоднее, чем в Осло. На диване – открытка с обещанием «до ста лет». На холодильнике – фото «Навсегда», притягивающее взгляд, как магнит. Какой чистый лист? Весь ее багаж, вся ее суть была исписана вдоль и поперек чернилами прошлого, глубоко въевшимися в самую ткань ее души, в ДНК ее воспоминаний. Стереть это – все равно что стереть себя.

Диана взвесила букет в руке. Роскошный. Дорогой. Безвкусно-показной в своей пышности. Совершенно чужой. Символ чего-то легкого, нового, необременительного романа, который предлагал Артем. Красивый жест человека, который видел ее пару раз и решил, что «чистый лист» – это то, что ей нужно. Но она чувствовала только его невыносимую тяжесть. Тяжесть чужих ожиданий, которые она не могла и не хотела оправдать. Тяжесть самой попытки стереть то, что не стирается. Начать с чистого листа – значит предать все, что было. Предать себя. Предать Дашу, какой бы та ни была сейчас. Предать те десять лет, которые были НАСТОЯЩИМИ, пока не кончились.

Она аккуратно поставила его на пол, у самого края мусорного ведра. Резкий, почти сюрреалистический контраст роскоши, жизни (розы!) и утилитарности, конца (мусор). Парень-курьер смущенно переступил с ноги на ногу, его улыбка замерла.

– Передайте Артему, – сказала Диана спокойно, глядя ему прямо в глаза. Голос был ровным, но в нем звучала сталь. – что спасибо за жест. Это… мило. Но, – ее взгляд скользнул к чемодану, этому синему ковчегу ее прошлого, – даже если мы начнем с чистого листа… – Она сделала паузу, давая словам вес. – Чернила останутся те же. Прошлое не стирается ластиком, Артем. Оно не смывается ослофьордами. Оно въелось. Оно – часть текста. Можно пытаться писать поверх. Но старые буквы будут проступать. Они всегда будут проступать. Или… или бумага просто порвется.

Курьер кивнул, не совсем понимая глубину, но уловив окончательность и печаль в ее тоне. Он ушел. Диана закрыла дверь. Осталась одна. С запахом чужих, удушающих роз у мусорного ведра. С чемоданом, полным призраков. И с тяжелым знанием в груди.

На улице было тепло – непривычно, почти по-весеннему тепло для этого времени года. Предвкушение жизни, которой Диана не увидит в холодном Осло. Она открыла шкаф, достала плотный твидовый пиджак цвета хаки. Который она купила два года назад, при совместном шоппинге с Дашей. «Тебе идет! – восхищалась Даша, поправляя воротник. – Смотрится серьезно, но с изюминкой. Как раз для твоей новой работы! Настоящий взрослый look!» Диана надела его сейчас, ощущая знакомую, немного колючую фактуру ткани под пальцами. Он пах… пылью шкафа и чем-то неуловимо старым, ушедшим. Панцирь. Купленный вместе. Надеванный в первые дни новой работы, когда так нужна была уверенность. Теперь – последний доспех. Последняя связь. Она застегнула пуговицы. Защита.

Она выкатила чемодан в коридор. Колесики застучали по паркету – ритм отступления. На прощание оглядела квартиру. Взгляд, как магнит, притянуло к холодильнику. На его белой, чуть поцарапанной поверхности, всё ещё магнитилась та самая плотная квадратная фотография в простой деревянной рамке. Они с Дашей на крыше старого дома в центре города, в золотых лучах заходящего солнца. Ветер треплет их волосы. Даша обнимает ее за плечи, щека к щеке, обе – сияют такими искренними, беззаботными улыбками, что сейчас от них больно смотреть. Подпись снизу, выведенная жирным перманентным маркером: «Навсегда! И точка!» Рядом – два сердечка, ее и Дашино. И точка.Какая ирония.

Диана подошла к холодильнику. Не стала срывать фото. Не порвала его в клочья, хотя рука дрогнула. Просто коснулась пальцем холодного стекла прямо над своими улыбающимися губами на снимке. Какие же мы были счастливые идиотки. Потом провела пальцем по слову «Навсегда». Буквы были выпуклыми под подушечкой пальца.

– Враньё, – выдохнула она тихо, почти беззвучно. Слово повисло в пустом, мертвом воздухе квартиры. Не гневно. Не истерично. Констатация. «Навсегда» было самой красивой, самой жестокой ложью из всех.

Она повернулась, крепко взяла ручку чемодана. Пальцем щелкнула выключатель. Свет погас, погрузив комнату, сияющую фотографию, алые розы у мусорного ведра, всю ее прошлую жизнь, все смехи, слезы, планы и «навсегда» в густую, беспросветную, окончательную тьму. За дверью ждал таксист, дорога, аэропорт, рейс, Осло. И неясное будущее, которое казалось не чистым листом, а старой, исписанной страницей, на которой кто-то небрежно вывел: «Глава 2. Одиночество». Чернила, конечно, были теми же самыми. Она вышла, не оглядываясь, и тихо, но твердо закрыла дверь за собой. Замок щелкнул. Точка.

Глава 4

Стекло холодное под лбом. Мертвое. Как и все за этим окном. Серые коробки цехов, облезлые заборы, грязные улицы – карикатура на мою жизнь. Куда я еду? Не туда. Отсюда. Просто – отсюда. Каждый метр дороги – это метр отдаления. От пыльных роз у мусора. От магнита «Навсегда» на холодильнике. От тикающих часов, отмеряющих пустоту в такт моему сердцу. От нее. От призрака Даши, который сидит на диване в моей голове, смеется над старым роликом, размахивает краской у гаража… а потом смотрит сквозь меня у витрины с шоколадками. «Мы как старые джинсы».Слова-ножи. Они все еще вонзаются, глубже, с каждым оборотом колеса. Водитель что-то бормочет под радио. Его жизнь. Чужая. Настоящая. Моя – разбитый витраж. Красивая картинка, собранная из осколков «навечно», а теперь – острые, режущие обломки. Зачем я взяла тот блокнот? Зачем свитер? Зачем ножи памяти? Чтобы резаться ими в Осло? Чемодан стоит рядом, как гроб с моим прошлым. «Чернила останутся те же». Да. Они въелись. В кожу. В кости. В каждую клетку. Я не везу чемодан. Я везу саму себя – исписанную, перечеркнутую, с пометкой «архив».

Возвращаться?Смешно. Вернуться – значит снова вдохнуть запах ее духов, смешанный с фальшью последнего звонка. Значит видеть ее лицо в каждой трещинке на потолке. Слышать ее смех в скрипе труб. Сойти с ума под аккомпанемент этих проклятых часов. Тик-так. Ты – никто. Тик-так. Она заменила тебя. Тик-так. Навсегда – вранье. Нет. Я не вернусь. Не смогу. Это не сила. Это – животный страх. Страх раствориться в этой боли, как сахар в горьком кофе. Стать призраком в собственной квартире. Осло… Холод. Анонимность. Чужие лица, которым плевать на мои «чернила». Это не выбор. Это бегство раненого зверя в нору. Куда угодно. Лишь бы спрятаться. Лишь бы не чувствовать. Но я чувствую. О, как я чувствую! Каждый нерв оголен. Каждое воспоминание – током. Вот мы покупаем эти дурацкие шляпы. Вот она орет «Панки хой!» на крыше. Вот мы плачем вместе, когда умер ее кот Степан… А потом – пустота. Ледяная пустота в ее глазах. «Нам нужно поговорить». Как приговор. Как выстрел. И я, дура, кивнула. Согласилась с концом мира. Почему я не закричала? Почему не упала на колени? Не умоляла? «Не уходи! Что я сделала не так? Исправлю!»Гордость? Или просто шок? Оцепенение?

И этот звонок… Зачем?Зачем звонила? Чтобы услышать, как я сломаюсь? Чтобы убедиться, что ее «честность» меня добила? Или… или в этом натянутом «Привет» был крошечный осколок той Даши? Осколок, который тоже болит? Нет. Не верю. Не смеши. Она была с ней. С Лерой. Слышала ее смех на фоне. На фоне моего конца. «Устрой ей день рождения». Я сказала это. Язвительно. Грубо. Как последний щелчок. Мне стало… легче? Нет. Пусто. Как после драки, когда адреналин схлынул, а синяки только начинают болеть. Синяки на душе.

Розы Артема… Алые. Как стыд. Как кровь из раны. «Чистый лист». Идиот. Он не знает. Не знает, что чистый лист – это миф. Что под белой бумагой – старые, въевшиеся письмена. Любовь. Дружба. Предательство. Их не выжечь. Не перекрыть новой краской. Они проступят. Всегда. Как чернила на промокашке. Я поставила их у мусорки. Правильно? Не знаю. Жест отчаяния. Последняя попытка сказать миру: «Видишь? Я не принимаю твоих жалких утешений!» Но мир плевал. Он мчался вперед. Как это такси. Мимо плохо осветлённых улиц. Мимо моей тоски. К аэропорту. К билету на Осло с тем же шрифтом, что и в наших «планах». Издевка судьбы. «Покорим Европу!» Покорили. Развалинами.

А что там, в Осло?Чужие улицы. Страна, которую я не знаю. Люди, которым я не нужна. Одиночество. Такое же, как здесь. Только в другом антураже. Но здесь – убийственно. Здесь каждый кирпич, каждый запах, каждый угол кричит о ней. О нас. О том, чего больше нет. Там… там будет тише. Может быть. Пустота, но без эха. Без призраков, танцующих на руинах. Без тиканья этих часов… Тик-так. Ты одна. Тик-так. Навсегда кончено. Тик-так. Лети. Я зажмуриваюсь. Темнота за веками не спасает. Там тоже она. Улыбается на крыше. «Навсегда! И точка!». Ложь. Красивая, сладкая, смертельная ложь.

Как жить с этим? С этой дырой в груди? С этим знанием, что самое главное – разбито вдребезги? Что доверие – мираж? Что «навечно» длится ровно до тех пор, пока не появится кто-то «более интересный»? Я не знаю. Знаю только, что оставаться – значит позволить ране гнить. Значит смотреть, как призрак Даши вытесняет меня из собственной жизни. Значит умереть, не умирая. Осло… это не жизнь. Это отсрочка. Перевязка на рваную рану. Глоток воздуха перед новым погружением в боль. Но это все, что у меня есть. Это мой побег. Мое чистилище. Мой шанс… на что? Не на забвение. Забыть – невозможно. Навык дышатьсквозь боль. Навык нести свои «чернила», не размазывая их по новым страницам. Навык быть одной. Не «брошенной». Не «замененной». Просто – одной.

Машина замедляется. Впереди – огни аэропорта. Портал в неизвестность. Сердце колотится – не от страха полета. От страха шагнуть в эту пустоту. Оставить последний клочок земли, где мы были вместе. Где «навечно» еще не было ругательством. Я беру чемодан. Он тяжелый. Наполненный камнями прошлого. «Чернила останутся те же». Да. Но я учусь нести их с собой. Не как груз вины. А как факт. Как шрам. Как часть текста моей жизни. Глава «Дружба» закончена. Глава «Одиночество» начинается здесь. На пороге чистилища под названием «Вылет». Я плачу. Тихо. Без звука. Слезы соленые. Как море, которого я не увижу в Осло. Как ее слова в последний раз. Я вытираю их. Делаю шаг. Навстречу холоду. Навстречу себе одной.

"Чернила". Слово эхом отозвалось в такси. Она сжала ручку чемодана, стоявшего рядом. Внутри лежали ее чернила. Блокнот. Свитер. Ножницы. "Мишка". Они давили на душу, как булыжники. Можно ли сбежать от себя? – пронеслось в голове. Или я просто везу свою тюрьму с собой? Водитель что-то пробормотал под нос под звуки поп-радио. Диана не вслушивалась. Она видела за окном не дорогу, а лицо Даши в последний момент у магазина – усталое, закрытое. Видела розы Артема, алые, как кровь из пореза, нанесенного тупыми ножницами при резке джинсов. Видела свою руку, ставящую их у мусорного ведра. Жест отчаяния или силы? Она все еще не знала.

Поэтому она прибыла в аэропорт. Огромный, холодный, шумящий муравейник. Поток людей, спешащих куда-то, радостных, усталых, равнодушных. Она растворилась в этом потоке, стала еще одной частицей, несущей свой багаж. И успешно прошла процедуру регистрации на рейс до Осло. "Успешно" – это означало механические движения: паспорт, билет, чемодан на ленту. Лицо девушки за стойкой было профессионально-вежливым. "Прямой рейс?" – спросила она. "С пересадкой", – ответила Диана, и в голосе прозвучала неожиданная для нее самой горечь. "В Анталье. На двенадцать часов".

С пересадкой в международном аэропорту Анталья, известном как Fraport TAV. Анталья. Солнце. Море. Курорт. Все, что было полной противоположностью серому унынию за окнами аэропорта вылета и холодным фьордам Осло, ее финальной, пока еще абстрактной цели. Пересадка продлится двенадцать часов. Двенадцать часов. Не час, не три. Целых двенадцать. Ничейное время. Промежуток между жизнью "до" и жизнью "после". Чистилище. Ее личное чистилище, подаренное авиакомпанией. Вместо огня – турецкое солнце. Вместо искупления – ожидание.

Двенадцать часов. Что делать? – подумала она, блуждая по бесконечным стерильным коридорам Duty Free после прохождения паспортного контроля. Сидеть в зале ожидания? Уставиться в стену? Пить кофе за десять евро, наблюдая, как взлетают самолеты в другие жизни? Идея была невыносимой. Ее нервы, и без того натянутые как струны, не выдержали бы двенадцати часов заключения в стеклянной коробке аэропорта. Нужен был воздух. Другой мир. Хотя бы на несколько часов.

Она достала телефон, который молчал уже неделю, как могила (ни Даша, ни Артем – слово было сдержано). Открыла карты. Анталья. Fraport TAV. И тут ее взгляд упал на синюю извилистую линию побережья и значок неподалеку. В частности, она планирует посетить Нижний Дюденский водопад, природное чудо, расположенное в непосредственной близости от аэропорта. "Природное чудо". Звучало как насмешка после всех ее личных "чудес", превратившихся в прах. Но вода… Мощь воды, падающей в море. В этом был какой-то дикий, притягательный символизм. Смыть? Очиститься? Или просто увидеть нечто большее, чем собственная боль? Решение созрело мгновенно. Она не просто посетит водопад. Она совершит маленькое паломничество. Ритуал прощания.

Но двенадцать часов – это долго. Особенно после ночного перелета. Особенно с чемоданом, полным призраков. Ей нужно место. Не просто кресло. Место, где можно сбросить панцирь, хотя бы на время. Принять душ. Выдохнуть. Для комфортного пребывания во время ожидания пересадки она выбрала гостиницу Отель Lara. Фотографии в сети показывали бассейны, пальмы, вид на море. "Высокий уровень сервиса и удобное расположение" – гласили отзывы. "Удобное расположение" сейчас значило больше, чем "высокий уровень сервиса". Несколько километров от аэропорта. Несколько километров от водопада. Убежище. Временная станция в ее чистилище. Она забронировала номер на сутки через приложение, получив мгновенное подтверждение. Действие было простым, но оно дало странное ощущение контроля. Маленький островок порядка в хаосе отъезда.

Рейс. Самолет взревел двигателями, оторвался от промерзшей земли и унес ее в чернильную толщу ночи. Диана прижалась лбом к холодному иллюминатору. Внизу проплывали редкие островки огней – уснувшие города, деревни. Жизни, в которых люди сейчас спят, ссорятся, любят, мечтают. Обычные жизни. Без разбитых "навечно". Без чемоданов, набитых осколками дружбы. Она закрыла глаза, но вместо тьмы увидела Дашу. Не ту, последнюю, закрытую и чужую, а ту, смеющуюся на крыше, с сияющими глазами и криком "Навсегда!". Боль была острой, физической, как удар ножом под ребро. Она схватилась за подлокотник. Когда это пройдет? – подумала она с отчаянием. Или никогда не пройдет? Просто притупится, как хроническая болезнь? Шум двигателей заглушал мысли, превращая их в хаотичный вихрь образов: закрашенное граффити, раздавленная шоколадка, гудки в трубке, розы у мусорного ведра… "Чернила останутся те же". Ее собственные слова.

Прибытие в Анталью. Fraport TAV встретил ее не просто теплом. Он ударил ее им, как стеной, когда стеклянные двери аэропорта раздвинулись. Влажное, густое, обволакивающее тепло. Запах моря, цветов, жареных каштанов и чего-то экзотически-сладкого. После стужи и кондиционированной прохлады самолета это было шоком. Она остановилась, сняла твидовый пиджак ("панцирь"), чувствуя, как влага мгновенно покрывает кожу. Солнце. Оно было здесь. Яркое, наглое, жизнерадостное. Совершенно не соответствующее ее внутреннему состоянию. Контраст был почти комичным. Она – ходячая тень горя, а вокруг – буйство красок, зелени, крики таксистов на непонятном языке, смех загорелых туристов в шортах и майках. Мир жил. Без нее. И без Даши.

Получив чемодан (синий, потертый, полный призраков), она прошла к стойке трансфера отеля Lara. Минивэн был новым, с ледяным кондиционером. Дорога заняла не больше двадцати минут. Они мчались по широкой набережной, слева сверкало бескрайнее, невероятно синее Средиземное море, справа тянулись ряды отелей, ресторанов, пальм. Яркость красок резала глаза. Она чувствовала себя призраком, забредшим на чужой праздник. Отель Lara возник как оазис – белоснежное здание в несколько этажей, утопающее в зелени, с искрящимися на солнце бассейнами. Шикарно. Бездушно. Идеальное место, чтобы спрятаться.

Лобби встретило мраморным холодом и вежливой улыбкой администратора. Процедура заселения прошла быстро. Номер на третьем этаже с балконом и – она специально просила – видом на море. Когда дверь закрылась за портье, Диана прислонилась к ней спиной. Тишина. Только гул кондиционера. Она была одна. Совершенно одна. В номере с широкой кроватью, безупречно белым бельем, стеклянной душевой кабиной и этим видом. Она подошла к балконной двери, раздвинула тяжелые портьеры и вышла.

Вид. Бескрайняя синева моря, сливающаяся на горизонте с небом. Ярко-голубое небо. Зелень парка. Белоснежные яхты в марине. Солнце, щедро заливающее все вокруг теплом. Красота, которая должна была восхищать, радовать. Она вызвала лишь щемящую пустоту. Как можно быть такой красивой? – подумала она с горьким удивлением. Когда внутри все разбито? Она стояла, впитывая тепло солнца в свою холодную кожу, слушала крики чаек и далекий смех с бассейна. И чувствовала себя невероятно, космически одинокой. Даже вода в мини-баре казалась более живой, чем она.

Она приняла долгий душ, смывая с себя липкую дорожную пыль и, как ей хотелось верить, частичку тяжести. Вода была горячей, мощные струи массировали плечи. Она смотрела, как вода утекает в слив, унося с собой мыльную пену. Если бы так просто… Надела легкое платье (не Дашин совет, а купленное когда-то в спешке), накинула шарф. Взяла маленькую сумочку, оставив чемодан с его содержимым в номере. Призраки могли подождать. Пришло время паломничества.

До Нижнего Дюденского водопада можно было добраться на такси или автобусе. Она выбрала автобус. Ей нужно было время. Погрузиться в эту чужую, яркую реальность, наблюдать. Автобус был набит туристами – веселыми, громкими, с фотокамерами и смуглыми детьми. Она сидела у окна, чувствуя себя невидимкой. Пейзаж за окном менялся: современные отели сменились рощами цитрусовых, затем показались первые скалистые обрывы. Воздух стал свежее, с примесью морской соли и влаги.

Ощущение приближения возникло раньше, чем она увидела сам водопад. Сначала это был далекий, нарастающий гул, похожий на рокот гигантского зверя. Потом – мелькающие между деревьями струи пара или тумана? Наконец, автобус остановился на большой стоянке. И она увидела его.

Нижний Дюденский водопад. Картинки в интернете не передавали и десятой доли его мощи и величия. Огромные массы воды, белые от пены, с ревом низвергались с сорокаметровой высоты прямо в бирюзовое Средиземное море. Солнце играло в брызгах, создавая мириады радуг. Земля под ногами дрожала от низкого гула. Воздух был насыщен водяной пылью, оседающей прохладной росой на коже. Зрелище было гипнотическим, первобытным, подавляющим человеческую суету.

Диана замерла, впитывая эту мощь. Она прошла по тропинке вдоль обрыва, подойдя как можно ближе к точке падения. Гул воды заглушал все мысли, все внутренние голоса. Она стояла, смотрела, как бешеные потоки срываются вниз, разбиваются о скалы у основания, но не останавливаются, а снова собираются в мощный поток, чтобы слиться с морем. Вечный цикл. Падение. Разрушение. Возрождение. Слияние с чем-то большим.

Так падает и моя жизнь, – подумала она. Сорвалась с высоты "навечно". Разбилась о скалы предательства и равнодушия. Осколки – вот этот чемодан с призраками. А теперь? Течет ли она, как этот поток после падения? Или застряла в камнях, как пена? Море впереди было бескрайним, синим и безразличным. Оно принимало воду водопада, не спрашивая, откуда она и что пережила.

Она нашла камень у смотровой площадки, в стороне от толчеи туристов. Гладкий, теплый от солнца. Достала из сумочки маленький блокнотик для записей (не тот блокнот!) и ручку. Написала на клочке бумаги одно слово: "НАВСЕГДА". Обвела его несколько раз. Потом скомкала бумажку. Подошла к самому краю, где брызги орошали лицо. Замахнулась и швырнула комок в водяную пелену, в рев и брызги. Бумага мелькнула белым пятнышком и мгновенно исчезла, поглощенная стихией. Смыта. Унесена.

Это был не акт веры в очищение. Это был ритуал признания. Признания лживости этого слова. Признания конца. Признания, что падение случилось. И теперь нужно найти путь, как этой воде, сквозь скалы – к морю.

Она простояла там долго, пока солнце не начало клониться к закату, окрашивая водяную пыль в золото и розовый. Гул воды стал ее внутренним саундтреком. Впервые за много недель в голове не было хаотичного вихря мыслей. Было лишь ощущение этой немыслимой мощи и вечного движения. И странное, едва уловимое чувство… не облегчения, но смирения. Принятия факта падения. Первый шаг? Возможно.

Возвращение в отель Lara было возвращением в реальность, но уже немного другой. Она поужинала в ресторане отеля на террасе, глядя на море, погружающееся в сумерки. Ела без аппетита, но ела. Морепродукты, что-то свежее. Заботилась о себе. Впервые за долгое время. Потом поднялась в номер.

Двенадцать часов чистилища подходили к концу. Она стояла на балконе, опираясь на перила. Ночь опустилась на Анталью. Город зажег огни, отражающиеся в темной воде. Где-то там был водопад, продолжавший свой вечный рев. Завтра – Осло. Холод. Неизвестность. Борьба за новую жизнь.

Она зашла в номер, подошла к чемодану. Открыла его. Взгляд упал на кожаный уголок "Книги Великих Планов". Она не выбросила его. Не открыла. Просто провела рукой по выцветшей коже. "Чернила останутся те же," – прошептала она. – "Но, может быть, я научусь писать ими что-то новое."

Она захлопнула чемодан. Заложила будильник. Легла в широкую белую кровать. За окном шумело море. Гул водопада все еще звучал в ее ушах, заглушая тиканье бабушкиных часов. Она закрыла глаза. Не чтобы забыться. Чтобы набраться сил для полета на север. Чистилище Антальи подходило к концу. Глава "Одиночество" начиналась.

Глава 5

Сон был не отдыхом, а пыткой. Он затягивал Диану, как воронка в мутную, холодную воду, лишенную дна и света. Она барахталась в липких объятиях кошмара, где рев водопада Дюдена переплетался с навязчивым, всепроникающим гулом реактивных двигателей. Над этой какофонией парило лицо Даши – то близкое, сияющее, как на крыше с фото «Навсегда», то внезапно искажающееся холодом и отстраненностью витрины у магазина. Оно растворялось в водяной пыли, как призрак, оставляя после себя лишь ледяную пустоту в груди. А потом эта пустота заполнялась алыми розами Артема. Они росли с невероятной скоростью, их стебли становились липкими и скользкими, как щупальца, а бутоны распускались в кровавые пятна, растекающиеся по серому, бездушному асфальту аэропорта Fraport TAV. Диана пыталась бежать от них, но пятна крови-роз опережали ее, сливаясь в одно огромное озеро, в котором она тонула, не в силах крикнуть…

Она проснулась с резким, судорожным вдохом, словно вынырнув из той самой удушающей глубины. Сердце колотилось как бешеное, стуча в ребра с такой силой, что казалось, вот-вот вырвется наружу. Ощущение тяжелой головы было неподъемным, будто череп наполнили свинцом. К нему примешивался липкий, тошнотворный страх, окутавший ее, как влажная простыня. Он не имел конкретной формы – это был страх перед будущим, перед Осло, перед одиночеством, страх не успеть, страх самого себя, неспособного справиться с грузом разбитого прошлого. Она лежала на спине в постели отеля Lara, вцепившись пальцами в края слишком белого, слишком гладкого постельного белья, пытаясь зацепиться за реальность. Запах кондиционера, чуть химический, смешивался с остатками ее собственного парфюма и пылью дороги. За окном уже светило солнце – яркое, наглое, курортное. Его луч, пробившийся сквозь неплотно сдвинутую щель в тяжелых шторах, упал точным лучом прожектора прямо на экран телефона, валявшегося на тумбочке.

Время вспыхнуло цифрами: 8:47.

Мозг, еще наполовину увязший в кошмаре, отреагировал с запозданием. Секунду, две – абсолютная тишина сознания. Потом – она поняла. С холодной, обжигающей ясностью, как удар током. Ей нужно быть в аэропорту через час.

Все логистические расчеты, сделанные вчера вечером на балконе под шум прибоя, в состоянии относительного спокойствия после водопада, взорвались в мозгу паникером. Fraport TAV Антальи – не маленький провинциальный аэродром. Это огромный, запутанный терминал-гигант, лабиринт из стекла, стали и спешащих толп. Регистрация на международный рейс в Осло закрывалась за 45 минут до вылета. А вылет был… она мысленно прокрутила билет… в 10:30.

Час. Шестьдесят минут.

Шестьдесят крошечных песчинок в часах ее судьбы, чтобы:

Выплыть из липких объятий сна и кошмара. Сбросить оцепенение, смыть липкий страх, заставить тело слушаться.Собрать вещи. Не просто сложить – собрать весь свой мир, втиснутый в этот синий чемодан, этот ковчег ее боли. Одежду, туалетные принадлежности, документы, тот чертов блокнот, ножницы… Ножницы!Проехать через утренний трафик курортного города. Анталья просыпалась. Туристы ехали на экскурсии, местные – на работу. Дороги, еще пустоватые час назад, сейчас наверняка начинали закипать.Пройти контроль. Безопасность, паспортный контроль – очереди, металлоискатели, возможные задержки. Каждая минута здесь – на вес золота.Успеть к стойке SAS. Вовремя вручить паспорт, сдать чемодан, получить посадочный талон. Опоздать – и дверь в Осло, в ее чистилище-спасение, захлопнется.

Мысль о том, что она может застрять здесь, в этом солнечном, чужом, временном убежище, еще на неопределенный срок, без билета, без плана, наедине со своим чемоданом призраков и ножами воспоминаний – была невыносима. Это было не просто неудобство. Это был крах последней надежды на движение, на побег. Адреналин ударил в виски – резкий, обжигающий, как струя ледяной воды. Он мгновенно смыл остатки сна, туман кошмара и даже часть липкого страха, заменив их одной доминирующей командой: ДЕЙСТВУЙ!

Она торопливо собиралась. Движения были не просто быстрыми – они были резкими, порывистыми, почти истеричными. Она сорвалась с кровати, ноги запутались в простыне, она чуть не упала. Рука инстинктивно схватилась за спинку кресла – холодный пластик под пальцами. Время! Время! Она рванула к чемодану, стоявшему у дивана, как синий укор. Молния расстегнулась с резким звуком «ррраз!», обнажив хаос внутри – вещи, вчера кое-как скомканные после водопада, казалось, смотрели на нее с немым укором.

Вещи летели в чемодан не аккуратно сложенными, а скомканными кометами. Легкое льняное платье, в котором она была вчера, превратилось в бесформенный комок и шлепнулось в угол. Шелковый шарф (подарок Даши на прошлый день рождения? Она уже не помнила) запутался, она дернула – послышался неприятный звук надрыва ткани. Черт! Но некогда. Шарф полетел следом. Туалетные принадлежности из ванной – тюбик крема, зубная щетка, расческа – были сгребены со столика в охапку и буквально сброшены в синюю бездну багажа. Они упали на платье с глухим стуком. Она не обращала внимания. Мозг работал на автопилоте, выкрикивая ключевые слова, как пароли для спасения:

Паспорт. Где? В сумочке! Сумочка… на стуле! Она схватила ее, нащупала внутри жесткую обложку. Есть.Билет. Электронный, в телефоне. Телефон… на тумбочке! Рядом с ключом от номера. Она сунула телефон в карман джинсов.Деньги. Турецкие лиры, оставшиеся с вчерашнего. В кошельке, в сумочке. Есть.Чемодан. Он здесь. Открыт. Наполняется. Почти.

Она навалилась на крышку чемодана, пытаясь придавить непокорный объем платья и шарфа. Захлопнула ее с усилием, почувствовав, как напряглись мышцы спины. Дернула молнию – металлические зубцы со скрежетом сомкнулись. Щелчок замка прозвучал как выстрел стартового пистолета. Гонка началась.

Диана выпрямилась, переводя дух. Оглядела номер. Он был пуст, стерилен, безличен. Безупречно заправленная вторая кровать, пылесосенные ковры, вытертые до блеска поверхности. Как будто ее и не было. Только смятое белье на ее кровати, воронка от тела в подушке да след от чашки с вечерним чаем на стеклянном столике напоминали о ее пребывании. О том, что здесь, на краю чистилища, она пыталась собрать осколки себя. Но эти следы казались такими незначительными, такими легко стираемыми. Как и она сама в этом мире.

И тут она осознала. Не мыслью, а физическим ощущением пустоты. Глаза метнулись к туалетному столику у входа в ванную. Там, рядом с бесплатной бутылкой воды и рекламным буклетом отеля, лежали они. Ножницы. Те самые, после их "бизнеса" с Дашей.

Они лежали спокойно, почти невинно. Тупоконечные – безопасные для перевозки, но острые для души. На пластиковой рукоятке, у самого основания лезвия, четко виднелись брызги синей краски – той самой, лиловой, из баллончика, которым они выводили свои инициалы «D&D» на стене гаража в ту далекую летнюю ночь. Последний, забытый артефакт прошлой жизни. Свидетели эпохи, когда «навечно» еще не было ругательством, а бизнес по переделке старых джинсов казался билетом в прекрасное независимое будущее.

Секунда колебания. Замершее время в самом центре адреналинового шторма.

Вернуться? Открыть чемодан, разворошить только что наспех скомканные вещи, найти место для них? Потерять драгоценные минуты? Ради чего? Ради этого куска металла и пластика, хранящего запах краски, смеха и предательства?Выбросить? Оставить их здесь, на этом чужом туалетном столике? Пусть горничная выбросит в мусор вместе с пустыми шампунями и смятыми простынями. Окончательно отрезать этот кусок прошлого? Символически похоронить последний материальный след той авантюры, той дружбы?

Они были тяжелее металла. Не физически. Метафизически. Каждый грамм этого неказистого предмета был пропитан памятью. Памятью о смехе, гулком и беззаботном, в заляпанном краской гараже, под аккомпанемент старого радио. О надеждах, ярких и наивных, нарисованных на картоне плаката «D&D Design: Новая жизнь старым вещам!». О тепле плеча Даши, когда они стояли, любуясь на свою первую «коллекцию» – три падиксовых джинс, превращенных в шорты и юбку. Теперь эти надежды казались детской наивностью, дурацкой игрой, за которую они заплатили слишком высокую цену – ценой самой дружбы.

Но… бросить их здесь? В чужом отеле? Это чувствовалось не как освобождение, а как предательство. Предательство той девчонки, которой она была тогда. Предательство того смеха, той веры, той безумной энергии, с которой они брались за все. Это было бы как отрезать и выбросить часть себя. Ту часть, которая еще верила в «навечно», в совместные мечты, в то, что их дружба сильнее времени и обстоятельств. Пусть эта вера оказалась ложной, но она была. И была искренней.

Рука сама потянулась к ним. Пальцы сомкнулись на прохладной пластмассе рукоятки, почувствовали холод металла лезвий сквозь тонкую ткань кармана джинсов (она еще не надела пиджак). Она схватила их. Резким движением сунула в наружный карман чемодана – тот, что на молнии, спереди. Металл глухо стукнулся о подкладку. Теперь они были с ней. Не как инструмент. Не как сувенир. Как шрам. Незримый, но ощутимый. Как обуза. Дополнительный груз к блокноту несбывшихся планов и свитеру с запахом Дашиных духов. Как напоминание. Жестокое, неумолимое напоминание о том, что прошлое не отпускает. Что «чернила» не стираются. Они въелись. И эти ножницы – еще один их след на странице ее жизни, который она не в силах вырвать.

Она потянула молнию кармана, загораживая ножницы от мира. От себя. Но их холодное присутствие она чувствовала кожей спины, даже когда отвернулась. Они были здесь. Часть багажа. Часть ее. Готовая к перелету в Осло. В новую главу одиночества. С грузом старого металла, старой краски и старой боли.

Время: 8:53. Шесть минут на колебания. Она глубоко вдохнула, вбирая в себя запах отеля, солнца и страха. Надела твидовый пиджак – последний панцирь. Взяла чемодан. Повернулась к двери. Впереди был бег. Сквозь коридор, лифт, лобби, улицу

Она поймала такси на выезде из отеля, махнув рукой почти отчаянно. Утро в Антальи было уже жарким, воздух густым от влаги и запаха моря, жасмина и выхлопных газов. И помчала в аэропорт. Машина рванула вперед, водитель что-то говорил на ломаном английском, но Диана не слышала. Она видела только дорогу, мелькающие пальмы, и цифры на телефоне, неумолимо отсчитывающие минуты. Сердце колотилось где-то в горле. Опоздать. Не успеть. Застрять здесь, в этом солнечном чистилище, еще на неопределенный срок. Мысль была панической. Анталья с ее водопадом и бассейнами была лишь временной станцией, отсрочкой. Осло, со всем его холодом и неопределенностью, было назначенной точкой. Беглец должен бежать.

"Быстрее, пожалуйста! Мой самолет!" – вырвалось у нее, голос звучал чужим, сдавленным. Водитель кивнул, прибавил газу. Такси летело по прибрежной трассе, обгоняя автобусы с туристами. Синева моря слева была ослепительной, но Диана видела только бегущие секунды. 9:15. 9:20. Чемодан с ножницами подпрыгивал на заднем сиденье. Что ждет в Осло? – пронеслось в голове. Холодная квартира? Строгие коллеги? Вечное одиночество под шум северного ветра? Но даже эта картина была предпочтительнее позора и хаоса опоздания, возвращения в отель с повисшим в воздухе билетом. Она сжала кулаки, ногти впились в ладони. Должна успеть.

Fraport TAV Антальи встретил ее какофонией звуков и людским морем. 9:35. Она вывалилась из такси, сунула водителю купюры, не дожидаясь сдачи, и рванула к автоматическим дверям, волоча чемодан, который внезапно показался неподъемным. Воздух внутри был прохладным, но не приносил облегчения. Паника сжимала горло. Где стойка? SAS. Oslo. Она металась взглядом по указателям, толкаясь сквозь толпу загорелых, неторопливых туристов с тележками багажа. Все казалось замедленным, как в дурном сне. Она побежала, колесики чемодана грохотали по плитке, ритм отстукивал: Опоздаешь! Опоздаешь! Опоздаешь!

И тут она столкнулась. Не просто задела. Столкнулась лоб в лоб, со всего разбега, с парнем. Удар был ощутимым, звонким. Она отлетела назад, чемодан грохнулся на бок. Перед ней мелькнули джинсы-джоггеры, кроссовки, футболка с каким-то незнакомым логотипом, и – пока она поднимала голову, оглушенная – лицо. Брюнет. Волосы чуть всклокоченные. Зеленые глаза – не просто зеленые, а цвета морской волны, ясные, широко распахнутые от неожиданности и досады. Чуть выше ее ростом. Он тоже пошатнулся, чуть не уронив свой дорожный рюкзак и гитарный чехол (!), который висел у него за спиной.

"Ай! Черт! – вырвалось у него, голос низкий, с легким, незнакомым акцентом. – Смотри куда… Ой, извините! Вы в порядке?" Он уже наклонился, его рука инстинктивно потянулась помочь ей подняться. Их взгляды встретились. В его зеленых глазах промелькнуло беспокойство, затем искреннее смущение. "Я… я не видел, вы так неслись…"

Диана, всё еще на полу, чувствуя жгучую боль в локте, которой она смягчила падение, и дикий стыд, смогла только пробормотать: "Я… Мой самолет… Я опаздываю…" Голос дрожал. Она была на грани слез – от боли, от паники, от унижения. Ее чемодан лежал на боку, карман с ножницами зиял, но, кажется, ничего не выпало. Его гитара была цела.

Ее чемодан лежал на боку, наружный карман на молнии, куда она в спешке сунула ножницы, зиял открытым ртом. Молния расстегнулась от удара. Диана метнула взгляд туда, увидев лишь подкладку и уголок блокнота. "Кажется, ничего не выпало", – мелькнуло в панике. Она не заметила, как темный контур ножниц выскользнул в момент падения и закатился под ближайшую стойку с рекламными буклетами. Его гитара, к счастью, была цела, лишь чехол съехал набок.

Парень мгновенно оценил ситуацию. Его лицо стало серьезным, досада сменилась решительностью. "Опаздываете? Куда?" Он уже подхватил ее чемодан одной рукой, своей свободной рукой помог ей встать. Его прикосновение было твердым и теплым.

"Осло. SAS. 10:30," – выдавила Диана, потирая локоть.

"Блин, да вы правда на волоске! – Он свистнул. – Я тоже на SAS, но на Стокгольм, через час. Знаю стойку. Бежим!" В его зеленых глазах не было осуждения, только азарт и готовность помочь. Они быстро собрали свои вещи – он ловко водрузил гитару на спину, подхватил рюкзак. Диана вцепилась в ручку своего чемодана. И побежали. Не пошли. Побежали.

Он бежал впереди, прокладывая путь сквозь толпу, оборачиваясь, чтобы убедиться, что она поспевает. "За мной! Налево тут! Сократим через зал вылета!" Его гитара болталась за спиной, рюкзак подпрыгивал. Диана, задыхаясь, тащила свой чемодан, чувствуя, как колет в боку, а локоть ноет. Но паника отступила, сменившись странной решимостью. Она не одна в этом безумии. Этот незнакомец с зелеными глазами и гитарой стал ее невольным союзником, проводником в аду опоздания. Они мчались мимо магазинов Duty Free, мимо кафе, мимо удивленных и раздраженных лиц. Её чемодан грохотал, его гитара дребезжала – дуэт отчаяния и надежды.

"Вот! Видите? Синие стойки! SAS!" – он крикнул, указывая вдаль. До закрытия регистрации оставалось минут десять. У последней стойки еще копошилось несколько человек. Они побежали по своим стойкам регистрации. Он махнул рукой в сторону своего рейса: "Удачи в Осло! Надеюсь, успеете!" И растворился в толпе у соседней стойки.

Диана, не останавливаясь, влетела к своей стойке. "Осло! Я опаздываю! Пожалуйста!" – её голос сорвался. Девушка за стойкой, с идеальной прической и безупречным макияжем, подняла на нее строгий взгляд, но, увидев панику в глазах, смягчилась. "Паспорт и билет, быстро!" Процедура заняла считанные минуты. Багажная бирка на чемодане. Посадочный талон в руке. "Выход С12. Посадка через 20 минут. Бегите!"

Диана успела на свой рейс. Она прошла паспортный контроль, прошла досмотр: ее сумку просветили, чемодан ушел на ленту сканера. Она задержала дыхание, невольно коснувшись кармана джинсов, вспомнив о ножницах. Но оператор лишь кивнул, чемодан вернули. "Повезло", – подумала она, не зная, что сканер не увидел угрозы в пустом кармане. Ножниц там уже не было. Она вбежала в рукав на посадку буквально последней. Стекла дверей самолета захлопнулись за ее спиной. Она прошла в салон, шатаясь от усталости и адреналина, нашла свое место у окна. Пристегнулась. Закрыла глаза. Тело дрожало мелкой дрожью. Локоть горел. В ушах еще стоял гул бега, грохот чемодана, его голос: "Бежим!".

Самолет оттолкнулся от трапа, начал рулить. Она открыла глаза, глядя на раскаленное бетонное поле Антальи, на пальмы, на синеву вдали. И спокойно летела в Осло. Напряжение начало спадать, сменяясь глубочайшей усталостью и странным, необъяснимым чувством… облегчения? Не только потому, что успела. А потому, что в самый критический момент хаоса, когда всё рушилось, появился кто-то. Чужой. Случайный. С зелеными глазами и гитарой. Кто не пожалел времени, не прошел мимо, а крикнул "Бежим!" и помог. В этом был слабый, едва уловимый луч. Намек на то, что мир не состоит сплошь из предательств и равнодушия. Что даже в падении можно наткнуться на точку опоры. Пусть мимолетную.

Она достала из кармана посадочный талон. Осло. Холод. Неизвестность. Но теперь она несла с собой не только тяжелый чемодан с прошлым и блокнотом несбывшихся планов. Она несла крошечную зарубку на памяти: зеленые глаза, полные решимости в хаосе аэропорта, и слово "Бежим!", брошенное как спасательный круг. Это не меняло прошлого. Не стирало чернил. Но добавляло новый, легкий штрих на старую, исписанную страницу. Она прижалась лбом к холодному иллюминатору. Самолет набрал скорость, оторвался от земли, унося ее прочь от солнца, в серую дымку будущего. Она летела не навстречу счастью. Она летела прочь от боли. И пока этого было достаточно.

Глава 6

Самолет коснулся посадочной полосы аэропорта Гардермуэн резким толчком, вырвав Диану из полудремы, где смешивались гул двигателей и эхо крика "Бежим!". За иллюминатором плыл серый пейзаж: низкое небо, мокрый асфальт, сосны, припорошенные грязноватым мартовским снегом. Холод. Он встретил ее первым, просочившись сквозь стекло, как подтверждение реальности. Осло. Не сон, не чистилище Антальи, а точка назначения. Или просто новая точка отсчета в бегстве.

Процедуры прошли в тумане усталости. Чемодан, все такой же синий и потертый, выплыл на ленту багажа. Она взяла его, ощутив знакомую тяжесть. Блокнот "Планов до 25" был внутри. Свитер Даши – внутри. Но ножниц… она машинально потрогала наружный карман. Пусто. Странно. Но некогда было думать. Тело требовало топлива, а душа – передышки перед погружением в неизвестность нового города и новой жизни.

Первым делом она направилась перекусить. Не в аэропорту, где все пахло дороговизной и транзитом, а в город. Она села в поезд Flytoget, стремительно мчавшийся к центру. За окном мелькали индустриальные пейзажи, уступившие место аккуратным пригородам, а затем – силуэтам городских зданий, строгим и сдержанным под серым небом. Центральный вокзал Осло (Oslo S) встретил ее гулким эхом шагов и прохладой. Здесь пахло кофе, свежей выпечкой и влажной шерстью – норвежцы в практичных пуховиках и шерстяных шапках спешили по делам.

Она нашла небольшую пекарню с уютными столиками у окна. Взяв брошюру с картой города и достопримечательностями, лежавшую на стойке, она заказала "kanelbolle" – плюшку с корицей – и большой латте. Первый глоток горячего кофе обжег губы, но согрел изнутри. Первый укус сладкой, воздушной плюшки с хрустящей глазурью был… простым удовольствием. Базовым. Необходимым. Она развернула брошюру. Яркие фотографии манили: фьорды, музей кораблей викингов, скульптуры в Вигеланд-парке, Опера, похожая на айсберг. Но ее взгляд зацепился за три пункта, расположенных недалеко друг от друга в центре:

Крепость Акерсхус (Akershus Festning). Суровый силуэт на скале у воды. История, осады, казни. Камни, видевшие века.Район Акер Брюгге (Aker Brygge). Современная набережная с ресторанами, галереями, видом на залив и белыми яхтами. Дыхание настоящего.Дом-музей Хенрика Ибсена (Ibsenmuseet). Скромный фасад, где жил и творил мастер психологических драм, исследователь человеческой души.

Она решила посетить их первым делом. Не гнаться за всеми "must-see", а погрузиться в то, что резонировало с ее нынешним состоянием: история, современность и глубина человеческих страстей. Отвлечься. Найти точки опоры. Или просто заполнить пустоту движением.

Крепость Акерсхус встретила ее ветром с фьорда. Резким, соленым, пробирающим до костей. Диана поднялась по склону, мимо древних стен, ощущая под ногами неровности старых камней. Она наслаждалась архитектурой – не парадной красотой, а суровой мощью. Толстые стены, узкие бойницы, темные проходы, низкие своды. Это была не сказочная крепость, а твердыня, построенная для выживания, для отражения врагов. Она прошла по пустынным внутренним дворам, заглянула в холодные казематы, поднялась на бастион, откуда открывался вид на залив Пипервика (Pipervika) и город. История здесь была не в табличках, а в самом воздухе, в камнях, хранящих память об осадах, пожарах, тюремных заключениях, пороховой копоти.

Как эти стены, – подумала она, опираясь о холодный парапет. Они выстояли. Их штурмовали, жгли, бомбили. Но они стоят. Покрытые шрамами, но целые. Что внутри них теперь? Музеи? Офисы? Туристы? Но костяк – тот же. Каменный стержень. Она представила себя этой крепостью. Ее личная твердыня – дружба, вера в "навечно" – была взята штурмом и предательством изнутри. Стены рухнули. Что осталось? Груда камней? Или этот самый каменный стержень, который нужно отыскать под обломками? Она пыталась отвлечься от того, что осталось в России – от Даши, от роз у мусорного ведра, от пустоты квартиры. Но здесь, среди вековых камней, боль казалась не такой острой. Она была частью долгой истории человеческих потерь и предательств. Ее драма была не уникальна, а… общечеловечна. Крепость молчаливо принимала ее боль, не умаляя, но и не раздувая. Просто давала пространство и прохладу, чтобы дышать.

Спустившись с холма, она оказалась в районе Акер Брюгге. Контраст был разительным. Современная архитектура из стекла и стали, гладкие настилы набережной, стильные рестораны с панорамными окнами, дорогие бутики, запах свежих морепродуктов и кофе. Яркие пятна одежд туристов, смех, звон бокалов. Жизнь. Текущая, легкая, потребляющая красоту момента. Диана шла вдоль воды, наблюдая за белыми яхтами, покачивающимися на волнах, за чайками, кричащими над заливом. Здесь было живо, динамично, красиво. Но поначалу это вызывало лишь отстраненность. Она чувствовала себя призраком на чужом празднике, как и в Анталье. Ее внутренний пейзаж был все еще сер и пустынен.

Она купила горячий шоколад в бумажном стаканчике в небольшом киоске и села на скамейку у воды. Смотрела на волны, на отражение неба в темной воде. Она много размышляла. О крепости. О прочности и хрупкости. О том, как легко разрушается то, что кажется нерушимым. О том, что жизнь здесь, на набережной, продолжается – яркая, шумная, равнодушная к ее личной трагедии. Может, в этом и есть ключ? – мелькнула мысль. Принять, что мир не остановился. Что солнце встает и над Осло, и над Москвой. Что люди смеются, строят планы, разбивают сердца и залечивают раны. Что ее боль – лишь капля в океане человеческого опыта. Это не обесценивало ее страдания, но помещало их в больший контекст. Она искала вдохновение для жизни не в грандиозных идеях, а в этой простой мысли: Жизнь продолжается. И я – ее часть. Даже с разбитым сердцем и чемоданом прошлого.