Сосед напротив

Глава 1. Жара и дым

Это началось в один из особенно жарких майских дней, кажется, 1987-го.

Лос-Анджелес стоял в знойной неге – разом разомлевший, пыльный, точно ленивый кот, разлегшийся на крыше под солнцем. Воздух дрожал над асфальтом, и запах гари, бензина и пыли казался естественным, как собственное дыхание. Американская мечта была в самом расцвете. Глянцевые журналы пестрили обложками с фотографиями рок-групп и актрис с лисьими глазами. Кассеты перематывались карандашом, разноцветные автомобили лениво ползли вдоль длинных бульваров. Кто-то крутил новомодные хиты на полную, кто-то распивал пиво, сидя прямо на багажнике своей или чужой тачки. Все куда-то двигались, но никто никуда особо не торопился.

На обочинах Сансет-стрип клубы распахивали двери с наступлением темноты, и бульвар начинал пульсировать – как нерв, как ритм. Там, где вечерние неоновые огни расплывались в линзах грязных очков, начиналась другая жизнь. Жизнь без «завтра», без «надо», без «будь, как все». Эпоха, когда город дышал свободой. Америка тогда еще пребывала в сладкой дреме, веря, что можно не просыпаться.

На Голливудских холмах, на высоких обочинах, где заборы из мраморных плит и железных оград, все дышало иначе. Там была своя жара – благородная, дорогая. Воздух там пах не выхлопами, а деньгами, духами и просторными патио с великолепными видами на закат. Кажется, сами дома – с плоскими крышами, широкими террасами, с роскошными бассейнами – дремали, томились, слушали, как молодость шумит на улицах под ними. Лос-Анджелес был полон контрастов.

Да, этот май пах бензином, потом, сексом, кокосовым маслом и новым винилом. Май, в котором легко было влюбиться, если однажды ты неосторожно выглянешь в окно и увидишь, как на крыльцо выходит… Ник Брукс. И на первый взгляд может показаться, что он просто курит. А на самом деле становится первым аккордом твоей истории.

Ник Брукс – тогда уже вполне узнаваемый в джазовой среде как Снейк – только что приобрел особняк на холмах. Не потому, что грезил об этой голливудской мечте с колоннами и бассейнами, – скорее, из-за того, что слава и деньги навалились слишком резко, и он, по правде говоря, понятия не имел, куда это все девать. Он был гитаристом и просто горел музыкой.

Высокий, жилистый, с копной черных, как нефть, кудрей, вечно растрепанных, будто он только что отыграл концерт или вылез из постели – тут уже как повезет. Слишком худой для классического красавчика, слишком смуглый, чтобы стать голливудским принцем, но именно это и делало его таким притягательным в глазах юных и не очень юных фанаток. В нем была та самая неприкасаемая свобода, которую невозможно симулировать. Он словно наплевал на все правила и сделал это первым – задолго до того, как это стало модным. Множество браслетов и колец, старая футболка, потертые кожаные штаны, сапоги даже летом – и в этом не было позерства. Скорее, чистая природа. Он не играл в плохого парня. Он им был.

Взгляд у него был тяжелый, дерзкий, с ленцой. Почти насмешливый – особенно когда он молчал. А молчал он часто. Как и курил – будто родился с сигаретой в пальцах. Говорил мало, медленно, но всегда по делу. И все это, вместе с гитарой, в которую он вкладывал себя больше, чем в женщин, контракты или интервью, создавало ту самую легенду, образ которой уже начинал обрастать слухами. Он был будто с другой планеты, не из этой реальности. Он был ближе к дыму, джазу, девочкам с подведенными глазами и полуночной музыке на старом виниле.

Не сказать, что Ник стремился к славе и всеобщему обожанию, хотя и в этой тарелке он ощущал себя комфортно. Просто так случилось, что в один момент его жизнь круто изменилась, когда во время очередного выступления в местном баре, его заметил промоутер одного небезызвестного лейбла. Не успел Ник моргнуть и глазом, как вместо редких выступлений в маленьких клубах стал получать предложения от продюсеров, а затем раздавать интервью и подписывать контракты.

Это случилось как в кино: слишком быстро и слишком шумно. Так что покупка дома стала для него неожиданной закономерностью. С одной стороны – а что еще делать со всеми этими суммами на счетах? С другой – особняк стал чем-то вроде убежища. Пусть и был наполовину пустой, и даже неуютный. Мебель? Да к черту ее. Он все равно по привычке проводил больше времени на полу с гитарой, чем на диване, даже если бы тот был.

Все остальное – алкоголь, шумные ночи, девицы, нескончаемая вереница новоиспеченных друзей и товарищей, чьи имена стирались из его памяти быстрее, чем парочка наскоро сложенных аккордов в ночном полупьяном бреду – пришло в комплекте. Наивно было думать, что весь этот фестиваль заполнит пустоту и спасет от одиночества, которое Ник все острее стал ощущать, параллельно растущей славе. Но тогда он был слишком молод, чтобы отказываться от таких подарков судьбы. Поэтому он просто пил свой дорогущий виски, курил сигары, играл джаз, спал до вечера, беспорядочно менял девушек, да и прожигал свою жизнь, как умел. Иногда – сочинял. Хотя, конечно, все с большим трудом.

В один из таких дней, точнее полдень, он возвращался из магазина с пакетом, в котором жалобно позвякивало стекло. Он курил, морщась от солнца и похмелья. У самой подъездной дорожки своего дома он замер.

Миловидная, но едва ли приметная девушка из дома напротив мыла машину. Она была не одной из тех, кого он привык видеть в прокуренных барах, многочисленных гримерках или на шумных дорогих вечеринках. Она была… обычной? Темно-русые с медовым отливом волосы до лопаток непослушной копной рассыпались по плечам и лезли в лицо, из-за чего она то и дело морщилась, небрежно поправляя их тыльной стороной ладони. На ней были короткие шорты, что больше походили на обрезанные старые джинсы марки «Левайс» и светлый верх от купальника. Ее нетипично бледная для Лос-Анджелеса кожа чуть поблескивала от жары и капелек воды. Она терла крыло старой красной «Шеви» с таким рвением, будто от этого зависела судьба нации.

Ник не сразу понял, что залип. Только когда поймал себя на том, что уже минуту не двигается, уставившись на соседку. Он прикусил губу, усмехнулся. Казалось бы, она совсем юная на вид. Однако, если присмотреться, не малолетка, уж точно. Просто не было наверное в ней той пошлости и некой «потрепанности», свойственной девушкам, какие обычно обитали в его окружении. Соседка выглядела крайне нестандартно для Ника. Сосредоточенное лицо, что сейчас можно было разглядеть лишь в профиль, не выражало и тени пафоса. Ни намека на «боевой раскрас». Вообще Ник видел ее неоднократно, но, по правде, так и не запомнил толком. Его взгляд был виртуозно наметан на определенный типаж, и эта девушка совсем не подходила на роль той, которая могла бы его зацепить. Не та фактура. Но почему-то именно в этот момент он стоял и пялился на нее, точно увидел НЛО.

Кажется, он знал, что она живет с матерью. Слышал что-то такое от риэлтора в день заключения сделки о покупке особняка. Тогда он явился на встречу со страшным похмельем и подшофе, еще и с двумя подружками под ручку и заодно с парочкой друзей. Он лишь краем уха слышал, как полненький мужчина в костюме и смешных круглых очках, обливаясь потом и страшно нервничая, рассказывал о том, какое же спокойное и чудесное место для жизни выбрал Ник. Рассказывал про чистоту улиц, большое количество зелени и чудесных милых соседей. Вот тогда-то Карл – кажется так звали того беднягу, – и обмолвился о жильцах в доме напротив.

– Прекрасная семья, мистер Брукс, – чуть ли не заикаясь, говорил он. – Мать и дочурка. Не побеспокоят по пустякам.

Нику тогда было все глубоко фиолетово, и не то, чтобы сейчас что-то сильно изменилось. Он планировал тусовку на вечер того же дня еще до того, как его агенты вообще нашли объявление о продаже этого дома. И это единственное, что всерьез беспокоило его в тот момент. Ник поставил закорючку на документе, подарил автограф Карлу и, как можно скорее, выпроводил того из своей новоиспеченной собственности. Ну а потом было веселье, все как в тумане. Ничего нового, если уж так посмотреть.

Кстати, подруги девушки, когда бывали у нее, всегда глупо хихикали, если вдруг Ник проходил мимо. Одна из них даже отважилась взять автограф. Ник привык не обращать внимания на такие мелочи. В конце концов, после подписания контракта и выхода его дебютной сольной пластинки, ему был открыт доступ к первоклассным девицам разных мастей, а он и раньше не сильно жаловался на их количество. Но вот что до соседки… Нику на мгновение вдруг показалось любопытным, что она на него не реагировала. То есть вообще. Будто его не существовало. Это было странно и по-своему интригующе. Но не более.

В общем, если уж Ник и понял что-то про жильцов дома через дорогу, так это то, что они довольно тихие и скромные люди. Удивительно, как жизнь занесла их в такой шумный фешенебельный район? Участок у них ухожен, всегда чисто. Мать девушки, кажется, учитель танцев. Такие выводы Ник сделал, потому что пару раз видел, как она забирала из машины пачки каких-то то ли костюмов, то ли реквизита. Что-то танцевальное. Стройная женщина с миловидным, но строгим лицом, немного театральная в движениях. И дочь рядом – сдержанная, тихая. Та самая, что сейчас натирает машину.

Из пространных размышлений Ника выдернуло следующее. Девушка будто почувствовала его взгляд на себе, остановилась и подняла голову. Ник видел, как смешно расширились ее глаза. Она заметно смутилась, как будто ее застали за чем-то постыдным. Ник усмехнулся и, не моргнув, показал ей палец вверх. Мол, все в порядке, отличный зад. Она дернулась, будто готова была провалиться сквозь землю. Сделала вид, что ничего не заметила, и тут же отвернулась.

Он лишь пожал плечами, развернулся и пошел к себе, но ухмылка еще долго не сходила с его губ.

***

Прошла неделя. Лос-Анджелес был как и всегда ленивым и пыльным. Ник продолжал просыпаться то в одиночестве, то с малознакомыми девчонками, которые сменяли друг друга словно сами собой. Он редко бывал один. Если ему компанию составляли не девушки, то многочисленные друзья и знакомые, а чаще – все вместе. Он иногда не знал, сколько конкретно людей находится в его доме, и как их всех звать. Люди приходили и уходили. Алкоголь был всегда. А вот на создание музыки оставалось все меньше времени и сил.

Как-то днем, в редкий момент одиночества, он снова сидел на ступенях и курил, глядя в никуда. И вдруг заметил движение у соседского дома. Это была она – соседка. Осторожно, будто школьница, она пробиралась за угол фасада с сигаретой в руке. Быстро глянула на окно второго этажа и тут же спряталась в тени дерева. Неужели прячется от матери? Ник усмехнулся. В этой педантичной, правильной на первый взгляд девочке была скрытая бунтарка. Он уже пару раз ловил ее поздно ночью за посиделками на подоконнике. Плеер в ушах и сигареты одна за другой. Но его все не покидало ощущение, будто она прячется сама от себя. Уж он-то в этом понимал.

В ту же ночь Ник возвращался с очередной вечеринки в шумной компании нескольких знакомых, чтобы, разумеется, продолжить банкет уже на своей территории. На этот раз его спутницей оказалась роскошная блондинка с ногами от ушей и точеной фигурой. Пьяно-пустые разговоры и смех компании разрезал тишину ночной улицы. Где-то между подъездной дорожкой и лестницей на крыльцо, Ник остановился, прижимая к себе новую знакомую. Та заливисто рассмеялась, откидываясь корпусом назад, а Ник в этот момент поднял глаза. В окне напротив он увидел свет и завиток дыма, медленно уходящий к черничному полотну неба. Соседка. Наверняка она думала, что ее не видно. Но видно было. И даже слишком хорошо.

Ник поймал ее взгляд – такой открытый, даже слегка испуганный, полный искреннего любопытства. И почему-то в этом коротком взгляде было больше настоящего, чем во всей той пьяной ночи.

Он улыбнулся ей и подмигнул. Она за секунду исчезла за занавеской. Он же ввалился домой со всей своей пьяной компанией, но в голове застрял ее взгляд, хотя новая знакомая довольно быстро помогла обо всем забыть.

***

Была ночь со среды на четверг, кажется. Даже не чертова пятница и уж тем более не суббота. Ник не мог найти себе места – и в прямом, и в переносном смысле. Впервые за последние несколько лет он не был занят гастролями и репетициями так долго. Сейчас не намечалось даже какого-нибудь поганого интервью. Еще и, как назло, сегодня его дом пребывал в тотальной тишине. Все точно сговорились, никто не спешил в гости, а ему было лень самостоятельно искать компанию. Порой он любил проводить время в одиночестве, но почему-то сейчас не было даже желания брать гитару в руки. Он сидел на крыльце, босиком, в одних шортах, с привычным бокалом виски и сигаретой, которая тлела быстрее, чем он ее выкуривал.

Алкоголь и жара делали свое дело: глушили. Мысли, эмоции и заодно какое-либо желание что-то делать. Даже музыка – та, ради которой он вообще существовал, – сейчас казалась далекой. Он не жаловался, ведь вроде бы у него было все: деньги, известность, свобода. Дом с видом на Голливудские холмы. Только в голове от чего-то пусто.

И вот из-за этой пустоты его взгляд зацепился за движение в окне напротив.

Снова та соседка. Слишком часто Ник стал обращать внимание на нее. Девушка с детским лицом и неожиданно цепким взглядом. Ник услышал легкий хруст – как будто что-то упало в кусты под ее окном. Что-то уронила, наверное, подумал он. И действительно. Силуэт девушки сначала метнулся за шторой, но уже спустя пару мгновений Ник услышал звук открывающейся входной двери. Она, видимо, и не подозревала, что за ней наблюдают, ведь Ник занял очень удобную локацию для разведки. С его стороны открывался отличный обзор на соседский участок благодаря одинокому фонарю, что горел там беспрестанно по ночам и позволял отлично разглядеть происходящее. А вот его фигуру в полутьме было разглядеть не так-то просто. Девушка в длинной футболке осторожно выскользнула из дома, тихо бормоча проклятия себе под нос.

Ник понял, в чем дело, когда она присела у куста и стала шарить руками, явно стараясь не производить лишнего шума.

– Кажется, придется ждать до утра, – лениво крикнул он. Не крикнул даже, просто громко сказал. Этого было вполне достаточно для гробовой тишины, которая окутала ночную улицу. Голос его прозвучал, как раскат грома, разлетаясь оглушающим эхом по округе. Слишком громко для трех часов ночи.

Девушка дернулась так резко, что чуть не повалилась в куст следом за утерянной вещью. Потом она резко выпрямилась, глаза забегали по сторонам, как у пойманного зверька. Она ничего не ответила и, кажется, даже не увидела Ника. Начала разочарованно хлопать себя по карманам, и ее лицо, видимое в свете фонаря, с каждым мгновением становилось все печальнее. Ник быстро сообразил, что она ищет сигареты. Наверное, оставила их в доме. Брукс, не вставая, махнул ей рукой – вот он, тут, на крыльце. И поднял вверх свою пачку, точно маяк.

– Расслабься. У меня их много.

Он даже не пытался говорить тише. Она тут же обернулась к окну своего дома. Ясно. Мать. Ник мысленно усмехнулся.

– Тс-с, – прошипела она и замахала на него руками.

Он пожал плечами, делая вид, что поднимается со ступенек, чтобы уйти в дом. Эта тактика сработала почти мгновенно.

– Стой, стой… Угостишь? – прозвучало тихо, но достаточно отчетливо.

Он снова опустился на ступени и кивнул. Ее фигура метнулась к его крыльцу. Она двигалась как будто по минному полю. На ней была слишком большая футболка, которая больше походила на ночнушку и забавные тапочки с помпонами. Ник внимательно разглядывал ее приближающийся силуэт.

Девушка подошла и присела, почти на край ступеней, стараясь держаться как можно дальше от Ника. Он протянул ей пачку сигарет, а она дрожащими пальцами взяла одну. Даже глаз не подняла.

– Расслабься, милая. Я не скажу мамке, – сказал он почти дружелюбно. Почти.

Она закатила глаза, но не смогла скрыть смущения. Ее щеки вспыхнули, она села чуть ближе, но все еще как будто была готова в любой момент вскочить и убежать. Он откинулся назад, опершись на локти. Был без майки, ведь ходил так почти всегда дома. Зачем лишняя одежда сейчас? Лето, жара, да и в целом он знал, что выглядит чертовски хорошо. И, черт возьми, он не ошибся – она пару раз скользнула взглядом по его торсу, быстро отводя глаза. Но он заметил. И его невероятно забавляло это.

– Можно… зажигалку? – тихо спросила она.

Он вальяжно потянулся в карман, достал зажигалку, чиркнул и поднес пламя к кончику ее сигареты. Она чуть наклонилась вперед. Их лица оказались ближе, чем, возможно, было нужно. Пара секунд – и она прикурив, откинулась назад.

– Спасибо, – пробормотала девушка.

Он не ответил. Просто продолжал оглядывать ее, изучая. Она снова отвела взгляд. Вообще Ник не был многословен. Особенно в такие ночи. Особенно с девушкой, которую не собирался тащить в постель. Ему нравилась ее реакция – неподдельная, прямая. Но не более. Однако молчание становилось немного странным.

– Как тебя зовут хоть? – вяло бросил он.

– Кая, – ответила она быстро, почти машинально, продолжая избегать его взгляда. – Мне двадцать пять.

Она наверняка даже не понимала, зачем добавила это. Наверное, для того, чтобы выглядеть взрослее. Или хотя бы на свой возраст, ведь казалось, что она сильно моложе. А может потому что ей хотелось быть серьезнее и увереннее, чем она чувствовала себя в ту секунду. Однако Ник быстро считал, практически на интуитивном уровне, что внутри нее все трещало от переизбытка эмоций. И действительно, девушка испытывала явный дискомфорт.

Ник чуть приподнял бровь:

– Выглядишь младше. Я – Ник. Ник Брукс. Мне тридцать три, если уж это важно.

Он протянул ей руку. Кая замялась на секунду, но все-таки вложила свою ладонь в его. Касание короткое, почти невесомое, но она тут же одернула руку, как будто обожглась. Она отвела взгляд.

– Я знаю, кто ты, – пробормотала она и сделала затяжку, уставившись в темноту.

Ник беззаботно усмехнулся.

– Твои подружки чуть ли не визжат, когда я прохожу мимо.

– Они мало что понимают, – ответила Кая резко. Слишком резко. Он удивился.

– Да? А ты, выходит, понимаешь?

Он говорил с ленцой, но с неким подобием интереса. Кая посмотрела на него, уже без смущения:

– Я понимаю, что от таких, как ты, можно ждать одних только проблем.

Он чуть не подавился дымом, выдохнул с легким кашлем:

– Эй, а вот тебе и милая девочка-соседка. Сразу перешла на личности!

– У меня мама хореограф, всю жизнь работала с такими… вроде тебя, – буднично сказала Кая. – Я разбираюсь в людях.

И Ник неожиданно замолчал. Долго смотрел на нее.

– Да уж, ну спасибо, – промычал он, решая не ввязываться в споры.

– Я вовсе не хотела тебя обидеть. Просто… ты сам спросил. – Кая снова избегала его взгляда. – У тебя образ жизни соответствующий. Алкоголь, тусовки. Ты… наркотики употребляешь?

Голос у нее был все такой же спокойный, почти как у врача. Ник чуть сузил глаза, испытывая неловкость от поднятой темы. Впервые за долгое время он не знал, что ответить.

– Я?.. Только алкоголь, – Ник соврал, бывало всякое. Почему соврал? Да просто захотелось. – А ты что, допрос мне устраиваешь? Я, между прочим, любезно поделился сигаретами!

Он попытался перевести все в шутку. И, кажется, получилось – она прикрыла рот ладонью, как будто испугалась, что сказала слишком много.

– Прости… Я не знаю, зачем я все это говорю.

– Хорош, – мягко перебил он. – Я же шучу.

Она кивнула, но неловкость все еще висела в воздухе. Ник вдруг поймал себя на странном ощущении: ему действительно захотелось узнать о ней больше. Вот просто так, чисто по-человечески, без лишних подтекстов.

– Ты с мамой живешь, да? – спросил он после небольшой паузы. – Она прям за тобой следит, если ты в двадцать пять боишься, что она тебя за сигареты наругает?

Он усмехнулся. Свет от луны слегка подсвечивал профиль Каи. Ее кожа была фарфорово бледной, немного даже отдавала в синеву. Волосы же темно-русые, густые, кудрявые. Общими чертами она была похожа на мать. Но лицо – совсем другое. У ее мамы оно более миловидное и округлое, хоть и не без строгости. У Каи же – острые черты, почти резкие. Как будто кто-то вырисовывал каждую линию хорошо заточенным карандашом.

Кая молчала несколько секунд, потом тихо выдохнула:

– Не то, чтобы… то есть… я просто не хочу ее расстраивать, понимаешь? А она не хочет, чтобы я повторила ее судьбу. Когда-то она влюбилась в одного известного человека. Все было как в сказке. Только сказка быстро закончилась. Он пил, изменял ей с другими, и в конечном итоге между мамой и другой девушкой выбрал ту, вторую. Но мама родила меня – он этого так и не узнал. Умер. Мама до сих пор его любит, представляешь? А теперь все, что у нее осталось, – это я.

Кая опустила глаза, и Ник понял, что она невероятно искренняя с ним. Он кивнул. Медленно, без привычной усмешки.

– У твоей мамы есть причины беспокоится о тебе. Этот город полон идиотов, которые могут испортить жизнь.

– И ты себя к ним не относишь? – спросила она вдруг, взглянув на него в упор.

Он покосился на нее.

– Отношу. Именно к ним и отношу.

Она покраснела. Снова отвела взгляд. Ник сделал затяжку, серые завитки дыма поползли вверх, к иссиня-черному небу, усыпанному звездами, которые проявлялись, даже несмотря на многочисленную иллюминацию города вдалеке.

– Ты видела мои выступления, Кая?

Она замялась, потом кивнула, поджимая губы.

– Да. И… про тебя много говорят. В журналах пишут. На радио передают, по телевизору. И про друга твоего этого… как его там?.. у него еще плохая репутация.

Ник рассмеялся. Кая говорила про его товарища, с которым они дружили еще со школы. Джон Сиксон не отличался манерами уже в юности. Когда-то они с Ником рассекали на скейтах по ночному Лос-Анджелесу, воровали булочки в круглосуточных супермаркетах и мечтали однажды покорить мировую сцену. Просто время было такое, модно было об этом мечтать. Однако в отличие от многих других ребят, которые переросли мечту и, став взрослыми, отправились работать в офисы да на заводы, Ник с Джоном оставались до последнего верны себе. Именно поэтому Брукс смог стать звездой и построить сольную карьеру джазового музыканта, а Джон в итоге сколотил свою группу и после многочисленных неудач все же смог добиться оглушающего успеха. И вот теперь они часто делили сцену, выступая на одних концертах. Скоро даже планируется совместный тур. Это ли не сбывшаяся мечта? А вообще Джон всегда был отъявленным засранцем, грозой бульвара Сансет и той еще занозой в заднице. Он не держал язык за зубами, часто влипал в сомнительные ситуации и пил даже больше, чем Ник.

– Да, Джон умеет. Мы с ним знакомы лет пятнадцать. Он слегка импульсивный, яркий и резкий моментами. Но он фронтмен своей группы, и они тоже, знаешь ли, обрели популярность. Иногда я думаю, что это проклятие – быть настолько на виду.

Кая вдруг оживилась.

– Да, только это не повод быть таким придурком. Мне нравится их музыка. Но ему все же лучше помалкивать, когда он не поет.

Ник снова засмеялся – на этот раз громче. Не ожидал он такого от нее. Совсем.

– Вообще-то он не всегда такой, каким его рисуют. Но да – иногда он специально нарывается. Пресса любит его. В скандальном смысле.

– Я слушаю не прессу. Я слушаю его. И не все, что он говорит, стоит защищать. Но ты… ты вроде ничего.

Она снова смутилась.

– Как человек, я имею в виду, – добавила девушка.

Ник поднял брови, чуть иронично:

– Ну хоть что-то. Хоть «вроде ничего», – он усмехнулся. – Знаешь, тебе кто-нибудь говорил, что ты слишком деловая для такой тихой девочки?

Кая напряглась. Попыталась сохранить невозмутимость, но лицо тут же спрятала за прядью волос, будто в панике, что Ник может прочитать ее насквозь. Впрочем, может, так и было. Что-то каждый раз менялось в воздухе, стоило ей встретиться с ним взглядом.

– Прости. Я не хотела показаться грубой. И мои подруги, правда, в восторге от твоей музыки. И… ну, от тебя тоже, – сказала она, стараясь говорить буднично.

Ник не стал отвечать сразу. Он в очередной раз вгляделся в ее лицо, будто в надежде, что на этот раз увидит там нечто другое. Нет. Она совершенно не была его типажом. Однако эта ее робость, несвойственная даже девушкам помладше, сильно подкупала. Ему нравилось наблюдать, как она нервничает рядом с ним. Его внутренний голос даже уже успел пошутить, что, может, от скуки не помешает завести интрижку по соседству. Но он понимал, что с ней будет не просто. А он не хотел связываться, если потом придется отмораживаться от девчонки через дорогу каждое утро.

А вот подразнить – это всегда пожалуйста.

– Ну а ты? Что думаешь? Если уж по-честному? – Он все еще плавил ее взглядом, не отпуская. Он знал, что это всегда безотказно работает. Девушки сходят от этого с ума.

Кая резко обернулась. И вот – их взгляды встретились. Ее серо-зеленые и его – почти черные. Пауза зависла в воздухе, липкая, странная.

– Я… спасибо за сигареты, – пробормотала она и резко встала, будто ее что-то вытолкнуло с места.

Ник не выдержал – хрипло рассмеялся, с головой откинувшись назад.

– Ты ведешь себя глупо! И прозвище у тебя глупое! – бросила она через плечо, остановившись на краю тротуара.

Голос дрожал, но не от страха. От ярости. Или смущения. Или всего сразу.

Она развернулась и пошла прочь – быстро, зло, не оборачиваясь. Он смотрел ей вслед, все еще посмеиваясь.

– А ты ведешь себя, как ребенок, – все же ответил он.

Она даже не замедлила шаг. Только резко подняла руку – средний палец вверх, без лишних слов. Он рассмеялся еще громче.

Он не жалел ни о чем. Но все равно думал о ней дольше, чем стоило бы.

Глава 2. Без повода

До его европейского тура оставалось меньше двух недель. Кая не то, чтобы следила, просто слышала краем уха. Уловила где-то среди обрывков разговоров, что «он скоро уезжает». Это ее не касалось. По крайней мере, не должно было касаться. Но теперь, в теплые майские ночи, она чаще ловила себя на том, что выходит ночью на улицу не потому, что хочется курить. Просто… что-то подталкивало ее выйти. В эту непредсказуемую тишину… в прохладный воздух… в сторону его дома.

Работа в ветеринарной клинике была напряженной. Вечный нескончаемый поток клиентов, питомцев, уколов, рутинных операций и редких, но трагических случаев. Сегодня она весь день вытаскивала иголки из лапы у пуделя, которого хозяин зачем-то выпустил играть в колючках. Потом была стерилизация кошки. А потом – консультация для женщины, которая, кажется, заботилась о своей морской свинке больше, чем о собственных детях.

Кая работала в клинике на холмах – той самой, с лакированными стенами цвета шампанского, машинным холодом кондиционеров и аккуратными администраторами в белоснежных халатах. Там каждый второй клиент был кем-то: актером, режиссером, пластическим хирургом, модным художником или еще более модной домохозяйкой, заказывающей диету для своего чихуахуа у ошарашенных врачей. Разумеется, и жалобы у них были соответствующие.

Кая все это воспринимала сдержанно. Иногда с иронией, чаще – просто молча. Профессия требовала терпения. А она, пожалуй, с детства его тренировала. Сначала – когда не получалось убедить мать завести котенка. Потом – когда все-таки завели. Он болел, и Кая выхаживала его неделями. Мать тогда впервые посмотрела на нее как-то иначе – одобряюще, что ли. Сказала: «Может, ветеринаром станешь? Это… хорошая работа для девушки». Кая кивнула, как она умела. Внутри же просто почувствовала, что хоть в этом она будет полезной.

И она действительно любила животных. Честно. Искренне. Всегда. С детства предпочитала компанию щенков – детям, котят – сверстникам. У нее срабатывал внутренний маяк на любое живое существо, которому плохо. В школьные годы даже таскала домой подранных голубей. Всегда была той, кто не проходил мимо беды. Жалостливая? Да. Мягкая? Возможно. Но не глупая.

И все же порой – особенно в те редкие минуты, когда клиника выдыхала между приемами, – Кая ловила себя на мысли: а не слишком ли покорно она сдалась судьбе? Не слишком ли по сценарию? Маминому, разумеется. Ведь и вправду – кем бы она была, если бы тогда сказала «нет»? Если бы отстояла право быть другой – не тихой, не правильной. Не такой, какой ее хотели видеть?

Иногда это ощущение особенно обострялось после дней вроде сегодняшнего. Когда приходила, например, не кто-нибудь, а Ливия Кэйтон – актриса, номинантка на «Золотой глобус», звезда трех модных сериалов. Привела своего шпицика по имени Месье Луи. Пес едва стоял на лапах, его глаза слезились и налились кровью, а из пасти пахло, мягко говоря, необычно. Диагноз оказался банален: отравление. Причиной оказался деликатес, который готовил личный повар актрисы для пса каждый день – пудинг с золотой крошкой. Дорогой, как половина месячной зарплаты Каи. И опасный для четвероногого, как мышьяк.

– Но я же хотела дать ему лучшее! – искренне удивилась актриса, теребя рукав дизайнерской блузки. – Это же… любовь.

Кая улыбнулась. Мягко и профессионально. И объяснила, что любовь – это не золото в пудинге, а обычный, но качественный собачий корм, чистая вода в миске и прогулки по утрам.

Она любила свою работу. И уважала ее по-настоящему. Но такие случаи заставляли чувствовать себя немного не на своем месте. Словно актрисы, режиссеры и золотые пудинги шпицей – это про какую-то другую планету. И иногда – очень редко – Кая задавала себе один и тот же вопрос: если бы не мама, выбрала бы она все это сама? И если не это, то что тогда?

В конце очередного рабочего дня Кая ужасно вымоталась. Вернувшись домой она переоделась, поужинала с мамой – в молчании, как это бывало часто – и, дождавшись, пока та уйдет к себе, вышла на улицу. Ночной воздух мягко обнял кожу – слегка прохладный, но сейчас это было именно то, что нужно.

Она вышла просто покурить. Побыть наедине с собой и проветриться. Но взгляд сам собой упал на темный участок дома напротив. Она не собиралась всматриваться, просто… не могла не делать этого. Щурилась, вглядываясь в размытую тень фасада, в контуры крыльца, где сейчас было пусто. Или казалось, что пусто.

Кая села на ступеньку, пальцы машинально потянулись к карману за пачкой. Она вытянула сигарету почти наполовину, но закурить так и не смогла. Что-то останавливало. Наверное, глупо было надеяться, что он вдруг окажется там, как по сигналу. Может, он вообще занят своими делами или его нет дома.

И все-таки, когда щелкнула дверь, и в проеме показалась его фигура, освещенная полоской света, Кая даже чуть дернулась от неожиданности. Он вышел, как всегда – с сигаретой, в одних штанах, босиком. Сел на ступени. Кая не могла четко разглядеть его движения, но она была уверена, что он там развалился в своей обычной ленивой позе.

Кая замерла. Пачка все еще была в руке, но она не сделала ни одного движения. Что-то внутри сжалось. Желание подойти вспыхнуло остро – как будто кто-то в спину подтолкнул. Но рядом тут же встал здравый смысл, который шептал голосом мамы: «Не надо. Ты должна это прекратить. Хватит».

Только ноги, как всегда, предательски не слушались.

Кая спрятала сигареты обратно в карман, вдохнула поглубже и медленно пошла в его сторону. Точно мотылек на свет. На огонь, если быть точнее. Но ведь пока не дотронешься, не узнаешь наверняка.

Она вышла к нему несмело и замерла. Настолько тихо подкралась, что он чуть дернулся от неожиданности.

– Надеюсь, ты не злишься на меня за тот вечер и те слова про твое прозвище… Я просто… Потому что…

Слишком много всего накопилось внутри, но как назло не находилось нужных слов. Он, как всегда, был невозмутим.

– Потому что тебе снова нужны сигареты? – спросил Ник чуть насмешливо.

Она кивнула. Соврала зачем-то. Очень плохой сигнал. Пожалуй, выглядела так, будто ей пятнадцать, а не двадцать пять. Он протянул ей пачку. Кая подошла ближе, стараясь не смотреть на него. Но все же взглянула. Быстро, как воробей. Он заметил, а она почувствовала это.

– У меня все равно нет зажигалки, – сказала она, глядя куда-то в бок.

– Тогда и ее бери, – протянул лениво он. Когда их пальцы случайно соприкоснулись, ее сердце кольнуло. Почему? Она и сама не понимала. Да нет, все она понимала, конечно.

– Если ты не обижаешься, – выдавила она. – Можно… остаться? У меня… там слишком видно.

Он кивнул без вопросов. Она села на край ступеней, словно боялась занять слишком много места. Закуталась в рубашку. Ночь была теплой, но изнутри пробирал озноб. Он был рядом, и, наверное, все дело в этом.

Первые минуты они молчали. Потом начали говорить – будто случайно, урывками. И разговор затянул.

Он рассказывал, как начал играть в шестнадцать. Как его мать вечно крутилась рядом с артистами и когда-то встречалась с самим Стоуном Стелером – легендой баскетбола. Как он впервые взял в руки гитару, тогда еще не из желания прославиться, а просто потому, что было нечем заняться. Он говорил про свои любимые книги. Про строчки чужих песен, которыми часто вдохновлялся при написании своих.

Она слушала завороженно, боялась перебить. Каждая его фраза будто распутывала в ней какой-то старый узел.

Кая не знала, как быть рядом с ним. Он был из другого мира. Из жизни, к которой ее мать однажды прикоснулась и чуть не сгорела. Она же – плод этой ошибки. И все, чему ее учили, – не повторять ошибок. Быть правильной, тихой, спокойной. Не ввязываться в глупости. А теперь – она здесь, на ступенях, рядом с ним. И почему-то ей кажется, что не такой уж это и большой масштаб катастрофы, которую ей так усиленно рисовали всю жизнь.

Что-то в ней дрожало, конечно, но не от страха. Скорее от невозможности поверить, что все это происходит на самом деле с ней. И все же она оставалась. Потому что рядом с ним было странно. Или удивительно. Или все-таки странно. А может и все вместе.

Кая рассказала про мать – сильную, красивую женщину, в прошлом танцовщицу с именем. Все еще яркую, все еще слишком эмоциональную. Мать, которая никак не отпустит прошлое. Мужчина, в которого она была влюблена, выбрал другую, а потом умер, так и не узнав о Кае. Он был важной фигурой в Голливуде. А что это конкретно за человек – Кая решила не раскрывать. Однако, сомнений не оставалось, из ее слов было ясно: это был кто-то «оттуда», с самой верхушки Олимпа. Да, он не выбрал ее мать, но он всегда был щедр со своими женщинами. После его смерти оказалось, что он завещал крупную сумму Элен – так звали маму Каи. Ей чудом удалось сохранить деньги и обзавестись таким шикарным жильем.

С каждым новым словом, каждым коротким признанием, Кая ощущала, как ее заполняет легкость. Как будто долгие годы невысказанного наконец нашли выход. Ник не перебивал. Он просто сидел рядом и слушал. Кая не ожидала от него ничего подобного.

Они действительно много проговорили в ту ночь. Кая рассказала, что любит Шекспира и Хаксли. Что ездит на велосипеде по холмам, когда город только просыпается. Что любит пересматривать старые фильмы и слушать виниловые пластинки.

Они говорили, кажется, часа три без остановки. Рассвет наступал, солнце проявлялось из-за деревьев, постепенно стирая ночь. Было ощущение, будто весь город спит, и только они – живые. И только они – здесь.

Кая встала первой и потянулась, словно стряхнула с себя нечто тяжелое.

– Спасибо… – сказала она, слабо улыбнувшись.

Он кивнул.

– Приходи, если снова кончатся. Или просто так.

Она чуть кивнула, ничего не ответив. Кая сделала несколько шагов, потом остановилась у границы его участка.

– Эй, Ник, – позвала она, обернувшись.

Он поднял глаза. Встретился с ней взглядом.

– Ты совсем не такой, каким я тебя представляла.

Он чуть усмехнулся. Без показухи, почти по-доброму.

– Ты просто меня не знаешь, Кая. И, если честно, это к лучшему.

Она застыла на пару мгновений. Хотела возразить, но не стала. Пожала плечами, словно говоря: «возможно, ты прав», и развернулась. Ник проводил ее взглядом, Она не могла этого видеть, но почувствовала всем телом. И что-то в этом взгляде заставляло стаи мурашек пробежать по спине.

Кая уже почти дошла до крыльца своего дома, когда поняла, что в руках пусто. Пачка сигарет, которую ей любезно предложил Ник, и зажигалка остались у него. Наверное, не случайно. Может быть, это лишний повод, чтобы снова прийти к нему? Или все-таки знак, что пора бросать курить? К черту мысли.

На секунду, как вспышка, в голове всплыл голос матери. Произнесенные ей когда-то слова, которые звучали почти буднично, но с тем особенным строгим тоном, который не спутать ни с чем:

– Если мужчина говорит, что он засранец, знай – он засранец. Они не заигрывают таким образом. Просто предупреждают, чтобы потом не брать вину на себя.

Кая вздохнула. Хотела мысленно отмахнуться. Потому что… Ник не казался ей засранцем. Как бы странно это ни звучало. Не сейчас. Не тогда, когда он только что сидел рядом, слушал ее и с таким интересом поддерживал диалог. И если это был обман – то самый красивый из всех.

А на следующий вечер все снова пошло по кругу.

Кая сидела в гостиной, делая вид, что смотрит кино с мамой. Но на экране герои двигались точно без звука – голова была занята другим: Ник, его голос, сигаретный дым, обрывки фраз про книги и гитару, которую он любит больше, чем всю свою жизнь. В конечном итоге Элен отправилась спать и Кая, едва ли выждав полчаса, чтобы мать наверняка уснула, вышмыгнула на улицу.

Участок напротив был темен, как обычно. Но Кая хотела верить – он там. Даже если не сидит на крыльце, то все равно где-то рядом, бренчит на гитаре дома или тусуется с кем-то… об этом хотелось думать меньше всего. Спустя десять минут его кудрявая макушка появилась в дверном проеме, он вышел на крыльцо. Кая знала, что сделает в следующий момент.

Бесконечные разговоры, а потом тишина между ними. На этот раз казалось они были чуть ближе, чем вчера. Она чувствовала это физически – будто расстояние между ними измерялось не в дюймах, а в доверии. Ник предложил ей выпить, а она, разумеется, отказалась. Не потому что хотела до конца оставаться хорошей девочкой, а просто не хотела терять контроль. Ник не упустил возможности поддеть ее, и она даже чуть обиделась. Он снова предложил ей забрать сигареты, чтобы ей не бегать постоянно к нему. А она, уходя, – как бы случайно – снова оставила пачку. Однако на этот раз все пошло не по сценарию.

– Эй, соседка, – вдруг окликнул он ее.

Она обернулась. Это прозвище прозвучало почти ласково.

– Возьми сигареты. И если в следующий раз захочешь просто посидеть и поболтать – не придумывай повод. Просто приходи.

Он подмигнул.

У Каи вспыхнули щеки, как в дурной романтической комедии. Она не ожидала, что он ее так легко… раскусит? Хотя даже глупо было надеяться на обратное. Она молча взяла протянутую им пачку и пошла домой. Медленно. На этот раз медленнее, чем обычно.

Пару следующих вечеров она не приходила. Слишком много всего внутри накопилось. Слишком страшно стало так сблизиться. Она решила «отвыкнуть». Проверить, насколько она к нему привязалась. Ну или насколько она глупа.

***

Очередным утром у нее был ранний вызов в клинику. Старый пес с заворотом желудка, срочная операция. Руки дрожали, но не от страха, а из-за бессонницы, но Кая справилась. Последнее время она все чаще ловила себя на том, что смотрит на мужчин – клиентов, коллег – и невольно сравнивает их с Ником. Он был для нее как плохая привычка. Опасная, но чертовски манящая.

Несколько раз они сталкивались днем. В небольшом круглосуточном магазинчике и рядом с парковкой. Он – с бутылками. Она – с молоком и хлопьями на завтрак. Ник кивал дружелюбно, а она улыбалась. И тут же спешила отойти. Ее сердце в эти моменты стучало громче, чем звон стекла в его пакете.

Иногда она наблюдала за ним из окна по ночам. Он, кажется, не замечал этого. Или просто делал вид. Иногда он был один. Пил, играл, смотрел телек, свет от которого синеватым облаком рассеивался сквозь незашторенное окно. Иногда ей казалось, что она слышит аккорды сквозь тишину ночной улицы. И тогда ей не удавалось уснуть.

После очередного рабочего дня она встретилась с подругой – Джен. Та пробовала себя в модельном бизнесе и свято верила, что однажды настанет ее час, хоть пока и работала в дешевой забегаловке официанткой. А на встрече, как обычно, болтала без умолку. Про пробы, про нового ухажера, про какую-то выставку, на которую хочет сходить.

Они с Джен свернули к центру и оказались где-то между винтажными лавками, кофейнями и афишами на стенах старых зданий. В какой-то момент Кая чуть замешкалась, мимоходом зацепившись взглядом за лицо, которое знала слишком хорошо. Ник. Его афиша на бетонной стене с облупленной штукатуркой, наклеенная на пласты старых концертных объявлений. Серая бумага, крупный шрифт: «СНЕЙК. 21 и 24 ИЮЛЯ. КЛУБ "ЭЛЕКТРИЧЕСТВО"».

Он смотрел на нее с плаката с легкой насмешкой. Все тот же прищур. Все тот же бардак на голове. Его улыбка напоминала о его голосе. А голос – о ступенях, дыме и бессонных ночах.

– Ну ты посмотри… – Джен встала чуть в сторону, склонив голову, как будто оценивая картину. – Вот же красавчик, а? Повезло же тебе с соседом, подруга.

Кая сухо усмехнулась, стараясь продемонстрировать напускное равнодушие.

– Ага. Невероятное счастье, – буркнула она.

– Ты не строй из себя дурочку. Он же… ну, блин, Ник Брукс. Мужчина с большой буквы Н, – восторженно воскликнула Джен, а затем будто задумалась о чем-то. – Я, кстати, читала недавно, что его уже пару недель видят с одной и той же высокой блонди, вся такая… ну модель, как обычно у них. Кажется, журналисты уже шепчутся: мол, дама сердца и все такое.

Кая остановилась, будто врезалась в невидимую стену и мельком глянула на подругу. Сердце пропустило удар. Вовсе не из ревности, нет. Скорее из какого-то странного раздражения. Она явно не хотела этого знать. Не хотела… чувствовать то, что чувствует. Но тело, как обычно, опережало разум. Укол где-то под ребрами, еще и в горле пересохло.

– Ну, хорошо. Может, остепенится, перестанет чудить, – отмахнулась Кая. Голос не дрогнул. Почти.

Джен продолжала что-то болтать. Кая толком не слушала ее. Только посмотрела на афишу еще раз. Этот чертов Ник Брукс выглядел на ней как божество. Уверенный, сексуальный и такой чертовски далекий.

Она знала: это ее это не касается. И все равно подумала, что стоит прийти этой ночью к нему на крыльцо.

Глава 3. На крючке

Через пару дней должен был начаться его тур. Европа, вереница городов, сцен, сменяющие друг друга лица фанатов. Шум и свет – все, от чего у него буквально по венам пульсировала жизнь. Он знал, как это будет: тусовки, девушки, бесконечные саундчеки и номера отелей, которые сливаются в одно. Он это любил. В этом был его кайф.

Пока же была только среда. Он репетировал. Виски – на подхвате. На дворе – почти полночь. В дверь постучали.

Он удивился.

– Привет, красавчик, – раздалось с порога, и на него обрушилась Пэм.

Блондинка, в мини, с наполовину пустой бутылкой вина в руках, а в глазах – весь набор эмоций, который он давно знал наизусть. Что-то между отчаянным желанием и мольбой. Что-то вроде: «Ну вот же я, здесь! Ну почему ты меня не любишь?». Она уже была подвыпившая и не теряла времени зря: вцепилась в него, поцеловала, прижалась грудью.

Он не сопротивлялся, но и не отвечал с пылом. Просто позволял этому случаться, как и сотни раз до этого. Пэм – его бывшая, если это слово вообще можно применить к их хаотичной связи. Подруга бывшей девушки Джона. Да, все довольно закручено. И все это давно устарело и навевает тоску от одной лишь мысли.

Ее губы скользили по его шее, а руки уже были на ремне джинсов. Он прикусил губу и выдохнул сквозь зубы:

– Эй… стой, давай хоть дверь закроем.

Она не особо слушала.

– В субботу вы уезжаете в тур, – сказала она, отставляя бутылку на комод в прихожей. – Мне Нэнси сказала. А ты бы так и не сообщил, да?

Он слегка нервно усмехнулся, руки соскользнули на ее талию.

– Я думал, ты не захочешь знать. Мы же… нехорошо тогда расстались, Пэм.

А расстались они в последнюю встречу и правда не очень. Ник тогда знатно перебрал и прямо на глазах у Пэм начал приставать к рыженькой официантке в баре, где они отдыхали большой компанией.

Вообще между ними всегда как бы существовало негласное правило: Ник мог развлекаться, как хотел, если рядом не было Пэм. Если же они решали провести время вместе, все его внимание должно было принадлежать ей. Нику это никогда не нравилось, да и не соблюдал он это с особой строгостью. Пэм же многое спускала на тормозах, потому что любила его. Ну или он просто стал для нее навязчивой идеей. Ник не знал точно.

Так или иначе, любому терпению приходит конец. И вот, в тот день, Пэм сорвалась. Закатила ему настоящий скандал прямо при всех друзьях и при той несчастной рыжей официантке. Бедняга перепугалась до смерти, потому что, казалось, Пэм вот-вот вцепится в нее и начнет вырывать волосы. Ник не привык отчитываться перед кем-то, он не терпел ограничений. А она все кричала:

– Скажи, что я для тебя важна, ну же! Давай, скажи уже хоть что-нибудь!

Ну он и сказал. Что-нибудь. Только явно не то, что она хотела.

– Забей, Пэм! Просто уже забей! Ты придумала, что у нас отношения, но мы всегда просто спали. О, да ты и сама это прекрасно знаешь!

Оказалось, не знала. Она тогда влепила ему знатную пощечину и убежала прочь. Ник чувствовал себя откровенно паршиво, потому что, несмотря на свое категоричное нежелание принадлежать кому-то, к Пэм он привык. Он не знал, что именно испытывает к ней и испытывает ли хоть что-то, но было странно ощущать, будто она исчезнет из его жизни навсегда. Такая вот ерунда. Она не была ему нужна особо, но в самый поганый день он знал, что пойдет именно к ней. Тогда же он впервые за несколько лет их знакомства ощутил, будто все между ними – что бы то ни было – кончено. Когда Пэм ушла, он сделал вид, что ему все равно. Друзья его подбадривали, как могли, а кроме того, ему удалось все-таки переспать с той рыжей официанткой.

Пэм действительно исчезла на какое-то время, и не сказать, что он сильно скучал. Но вот теперь она пришла и смотрела на него с видом «неважно, я все прощаю». Губы снова тянулись к его лицу. Он сжал ее бедра, чувствуя, как тело реагирует по накатанной, по инерции. Но в голове почему-то не было той легкости, с которой он обычно позволял себе такие встречи.

– Ты знаешь, я не могу на тебя долго злиться, – сказала Пэм, усмехаясь и вжимаясь в него. Ник наконец пнул ногой входную дверь, и она закрылась за ними.

Они не стали подниматься в спальню. Все произошло быстро – на диване в гостиной, что он приобрел лишь на днях. Полумрак, виски, жаркая встреча, для которой он не искал поводов. Просто позволил ей случиться. Так было всегда. Горячий гитарист, известное лицо – девчонки сами находили его.

Он проснулся под утро. Голова гудела, в горле пересохло. Пэм спала, обхватив его, как плюшевого медведя. Он аккуратно выбрался из ее мертвой хватки. Проклиная свет, бьющий из окна, он зевнул, почесал затылок и поплелся на кухню. Налил воды прямо из-под крана, прикурил. Тело просыпалось с трудом, голова была тяжелая, но что-то вдруг подтолкнуло его выйти на улицу. Просто так, без особого повода. И он послушался.

На крыльце его ждал странная посылка: аккуратно лежала пачка сигарет. Сверху – зажигалка. Его. Та самая, которую он в последнюю встречу дал Кае. Он опустился на корточки, поднял вещи. Посмотрел через дорогу на соседский дом. Когда она приходила? Что означал этот молчаливый жест?

Последний раз он сказал ей: не ищи поводов, просто приходи. Она не пришла. Но оставила сигареты. Он не был мастером читать знаки, особенно утром и с похмелья. Он тяжело выдохнул и вернулся в дом.

***

Позже проснулась Пэм. Худо-бедно они раскачались, хотя оба чувствовали себя не лучшим образом. Они вяло попили кофе с остатками позавчерашней пиццы и еще раз переспали. Пэм всегда сильно грустила, когда Ник собирался в тур. Сама она была актрисой средней востребованности, снималась в малобюджетных сериалах и кино, а сейчас, кажется, у нее намечалась роль в небольшом проекте. По графику съемок они бы больше не смогли увидеться до возвращения Ника.

– О, зайка, так не хочу, чтобы ты уезжал, – каким-то детским голоском пропищала она, что есть сил прижимаясь к Нику.

Он приобнял ее в ответ.

– Ну, милая. А ехать надо, – отстраненно отозвался он.

По правде говоря, он и сам до конца не понимал, как на все это реагировать. Вроде бы ясно осознавал, что и почему Пэм говорит, зачем обнимает, зачем так цепляется. Но предложить ей что-то настоящее не мог. Может, и хотел бы… но не было там той самой чертовой искры, которую он однажды, еще в школе, почувствовал к девчонке из параллели. Тогда не срослось: она была главной красоткой, а он – странным парнем с последней парты. В общем, совсем не тем, кем стал сейчас. И с тех пор, честно говоря, ничего подобного, даже близко, с ним не случилось. Да и вряд ли он по-настоящему хотел, чтобы случилось. Это была игра в одни ворота со стороны Памелы, и ему оставалось лишь надеяться, что она это понимает.

Девушка никак не могла уйти тем утром, будто старалась заобнимать его впрок, на будущее. Наконец они в миллионный раз распрощались, и, когда Пэм уже собиралась упорхнуть в такси, что ожидало у дома, Ник вдруг окликнул ее.

– Эй, детка. – Он неловко почесал затылок и огляделся по сторонам. Понятия не имел, насколько глупо прозвучит то, что собирался спросить.

– Мы тут это… ну. В общем, у Джона есть соседка. Они вроде как просто общаются, по-дружески. Так вот – недавно она оставила ему на крыльце пачку сигарет и зажигалку, ту самую, которую он ей когда-то одолжил. А до этого она постоянно заходила «стрелять» у него сигареты. А он однажды взял да и сказал: мол, если хочешь поболтать – просто приходи. И вот она пришла, а он был занят, не заметил. Она и оставила ему эту пачку. Теперь мы с ним спорим: а это что вообще было?

Ник затаил дыхание. Пэм была прекрасна в утреннем свете. Она собрала ладонью назад копну светло-русых непослушных волос, что, впрочем, спустя мгновение снова рассыпались по ее худым плечам, а затем загадочно улыбнулась.

– Кажется, Джон влип, не так ли? – весело спросила она.

Ник на это буквально рассмеялся в голос, хотя, надо думать, неловко ему все же стало.

– О, ну нет, конечно. Просто интересно, – отозвался он, и его голос прозвучал фальшиво даже для него самого.

Пэм будто предпочла этого не замечать. Тем более, таксист уже начал нервно поглядывать на часы. Девушка приоткрыла дверь машины.

– Я думаю, девчонка точно у него на крючке. Чао, персик. Хорошего тура, и возвращайся живым, пожалуйста.

Она улыбнулась, послала ему воздушный поцелуй и прыгнула в такси. Он же махнул ей в ответ, придурковато улыбаясь. Не оттого, что тронули слова про «персика» и возвращение. А оттого, что сказанное про Каю как-то слишком запало.

И все же Ник решительно отогнал в сторону лишние мысли. Определенно, Кая волновала в нем что-то. Ему нравилось фантазировать, будто она сохнет по нему, буквально сходит с ума. Но станет ли он испытывать судьбу, чтобы это проверить? Стоит ли короткая интрижка последствий, которые могут догнать потом? Ник почему-то вспомнил лицо мамы Каи в тот момент, когда застал ту за перепалкой с их общим соседом. Пес мужчины потрепал цветы на клумбе у их дома. О, как она отчитывала несчастного. С чувством, с толком, с расстановкой. Так, как умеют настоящие преподаватели. Ник не был виновником «садовой трагедии» и вообще проходил мимо. Но даже ему захотелось извиниться и компенсировать ущерб.

Так или иначе, он предпочел ничего не предпринимать. Пачка сигарет была заброшена в дальний ящик, а он, дабы не терпеть похмелье, откупорил очередную бутылку вискаря.

Ник с детства замечал: если чего-то сильно ждешь – это «что-то» обязательно наступит нескоро. Вот и сейчас. Ему тридцать три, а в этом плане не изменилось ничего. Он ждал тур, как манну небесную, а часы – размазывались, как масло по горячему тосту.

Он решил начать собирать вещи. Но уже спустя пару часов и почти уничтоженную бутылку «Джека», он вновь бренчал на гитаре, бесцельно перебирая мотивы и посматривая глупый мультик по MTV. Иногда в его голове всплывала та самая пачка. Он зависал на секунду, две. Потом снова одергивал себя. Старался не думать. И, пожалуй, как только в игру вступал «Джек Дэниалс», время начинало идти действительно быстро, а все лишние мысли испарялись из головы сами собой.

***

Ник очнулся, потому что упал с кресла. Ударился локтем об пол и от этого вернулся в сознание. Пол был холодным. Голова – раскалывалась. Виски и таблетки. Слишком много виски. И слишком много таблеток от головной боли. Это все, что он помнил до того момента, пока не вырубился.

Телевизор все еще светился – какой-то ночной эфир, бессмысленные картинки. За окном было темно. Он попытался сесть, но тело поддалось не сразу. Голова чертовски трещала, и он даже иронично подумал мельком: не уж-то пластинки таблеток было недостаточно? Тело покрылось испариной, сердце колотилось слишком громко, но невероятно медленно. Он чувствовал себя ужасно. Наконец, он тяжело поднялся на ноги и зашагал в стороны выхода. Ему просто хотелось вдохнуть хоть немного свежего воздуха, если это возможно. Ему необходимо выйти на улицу.

Там, все еще тяжело дыша, он привычно уселся на ступени крыльца, привалившись спиной к косяку. Казалось, сердце вот-вот выскочит. Он, может, словил паническую атаку, или это попросту был передоз от микса алкоголя и таблеток, а может, он и правда чувствовал странные покалывания в грудной клетке – сказать было трудно. Так или иначе, тогда, на короткое мгновение, ему стало действительно страшно.

Он все же прикурил, хватаясь ладонью за грудную клетку в области сердца, и запрокинул голову к звездному небу. Он подумал, что чертовски глупо будет откинуться от остановки сердца прямо сейчас. Завтра должен начаться долгожданный тур, ему 33, и вообще-то впереди целая жизнь.

По правде, он никогда не допускал мрачных суицидальных мыслей. Однако вел чересчур саморазрушающий образ жизни, что в общем-то могло сойти за медленное, мучительное, не вполне осознанное самоубийство. Хотя как знать? И если вдруг ему суждено отбросить коньки сегодня, в этот самый момент, то все-таки здорово, что это случится с сигаретой в зубах, на пике молодости и славы, еще и под таким прекрасным небом.

И Ник медленно замечал, как мерцающие яркие точки на иссиня-черном полотне начинают плыть и кружиться. Все звуки вокруг затихают, и он может отчетливо слышать лишь удивительно громкие и внезапно редкие удары собственного сердца, а еще свое тяжелое дыхание. Он чуть улыбнулся краешком губ.

– Эй, Ник! Ник, ты в порядке? – доносилось откуда-то, будто издалека.

Ник? Так странно слышать свое имя из чужих уст. На самом деле, его редко кто называл по имени. В основном, Снейк. От того, оно, это обращение, казалось еще менее реалистичным.

– Ник! Черт возьми!!! – все еще слышалось слишком далеко и размыто.

Его мозги размякли. Он хочет, но не может повернуть голову. Да даже пошевелить пальцем не предоставляется возможным. Дальше происходит нечто совсем странное, чего он не осознает. Некое движение, точно в замедленной съемке. Ему кажется, что он проваливается в невесомость, и это падение длится целую вечность.

А потом он понимает, что валяется в горизонтальном положении прямо на краю своего крыльца и пренеприятнейшим образом пытается откашлять рвоту. Ник ни черта не осознает, впрочем, на данный момент у него есть дела поважнее. Мельком в его голову приходит мысль: хорошо, что его рвет на траву, за пределы ступенек, не придется убирать. Эта странная привычка во всем находить выгоду, даже в самый отчаянный момент.

В мгновение мир вокруг вновь приобрел реальные звуки и очертания. Ник приподнялся, опираясь на трясущиеся руки и небрежно вытер ладонью губы, сплевывая неприятный привкус. Он заметил полоску крови на тыльной стороне кисти и чуть прищурил глаза. Сердце все еще колотилось слишком быстро, он жадно хватал воздух ртом.

– Т-ты в порядке?

Робкий голос прозвучал над ухом. Не показалось. Брукс с третьей попытки повернул голову к источнику звука. И обессиленно выдохнул.

– Кая?

Еле прошептал осипшим голосом, пытаясь приподнять брови, чтобы обозначить удивление. Тело знобило, он старался сделать хоть что-то, но так и остался в прежнем положении. Девчонка же стояла бледнее листа бумаги и с газами точно у диснеевского олененка. В ладони она сжимала, видимо, пачку сигарет, но, кажется, перемяла их все к черту, да и продолжала это делать.

– Ты в п-порядке? – заикаясь, переспросила она, будто заевшая пластинка.

Ник невесело усмехнулся. Видок у нее такой, словно она призрака увидела.

– Ну… меня чуть не стошнило на свое крыльцо. Полагаю, сегодня не самый мой удачный день, – съязвил Ник, и Кая, кажется, впервые моргнула за все это время.

– У тебя кровь, – только и выдавила она, указывая на нос.

И не то, чтобы Ник все еще не понимал, что произошло, однако он явно предпочел бы переиграть эту историю. Силы начали медленно возвращаться к нему, и он, наконец, смог принять сидячее положение, а затем вновь облокотиться на стену дома. Он еще раз вытер нос и посмотрел на девушку, которая молчаливо и весьма вопросительно прожигала в нем дыру.

– Ой, да брось. Поверь, я не хотел, чтобы ты наблюдала это зрелище.

Он закурил буднично, будто не умирал пять минут назад. Наверное, сейчас для него это был единственный способ вернуть контроль. Но Кая внезапно вскинула руки, теряя самообладание:

– Да причем тут это?! Думаешь, самое страшное – что я увидела, как тебя стошнило?! Когда я подошла, ты был белый, как снег! У тебя кровь шла из носа, ты задыхался! Я думала, ты умираешь, Ник! Черт! Я не знала, что делать! А если бы я не пришла?..

Она смотрела на него, и он больше не ухмылялся. Кинул на нее молчаливый взгляд исподлобья. Потом попытался снова перевести все в шутку:

– Так ты мой ангел-хранитель, да?

Но внутри все похолодело. Потому что до него дошло. Он реально мог откинуть копыта. Не киношно, не условно – на самом деле. Еще пара минут, и все. Только сигарета бы догорела в его пальцах. Было очевидно, о чем бы пестрили завтра заголовки всех желтушных и не только статей.

– Ты мог умереть! – выкрикнула она.

Он ничего не ответил. Просто уставился на нее так, будто видел впервые.

Кая выдохнула, тяжело опускаясь рядом на крыльцо. Обхватила голову руками.

– Дерьмо, – прошептала она.

– Дерьмо, – задумчиво повторил он.

Спустя паузу Кая повернулась к нему:

– Что произошло?

Он вяло обернулся на нее, и в голове моментально вспыхнуло: «О нет, только не этот испуганный взгляд! Ради всего святого!».

– Да… ну не знаю, – небрежно отмахнулся он. – Перебрал слегка, а потом голова болела. Ну, понимаешь, виски, потом немного обезболивающего… и вот.

– Нет, не понимаю, – спустя короткую паузу неожиданно уверенно отрезала Кая. – И разве такое бывает, если выпить немного виски и принять таблетку?

Ник почувствовал себя школьником, которого отчитывают за провинность. На мгновение внутри него поднялась бунтарская волна сопротивления, которая, впрочем, очень скоро затухла, ввиду отсутствия каких-либо сил. Он виновато покачал головой.

– Нууу… виски было не немного. Пару бутылок, может. И таблеток штук пять… так что да, бывает…

– Что??? Ты рехнулся??? Ты что, специально это сделал? – вскрикнула довольно громко Кая, не успел он закончить свою мысль.

– О нет, не кричи, умоляю. – Ник зажмурил глаза что есть сил и обхватил голову руками. – Конечно, не специально, просто голова никак не проходила. И до сих пор не прошла, кстати.

– И не пройдет! Пить меньше надо! – отрезала она почти тем же самым тоном, что отчитывала ее мать другого их соседа.

И Ник начал закипать. Ему хотелось сказать что-то резкое и колкое. Ведь не ее это дело, как именно он прожигает свою жизнь. Однако он заметил, как нервно она теребила края рукавов своего кардигана дрожащими пальцами, и вдруг до него дошло, насколько сильно она разволновалась из-за того, что с ним может что-то случиться. А ведь он даже приврал немного про количество таблеток. Он смягчился.

– Ладно, давай-ка поговорим о чем-то другом, – все так же небрежно бросил он.

Кая все еще прожигала его мрачным взглядом, но кивнула. Воцарилась короткая пауза.

– Так ты чего? – Ник первым нарушил тишину. – Пришла поболтать? Я видел пачку на крыльце, но так и не понял, что это значит.

Он выпустил дым в сторону. Она обнимала себя одной рукой, второй держала сигарету, взгляд опущен в носы кед. Ее лицо залил румянец.

Ник смотрел на Каю. И, впервые за долгое время, не чувствовал привычного превосходства. Только странное, пугающее тепло. Видимо, и правда пора завязывать с беспорядочным принятием различных препаратов вкупе с алкоголем.

Она какое-то время молчала. Но Ник, увидев ее реакцию, считал все за пару секунд. Пэм была права, когда говорила, что девчонка «на крючке».

– Да. Но ты был… со своей девушкой. Вы… ну, в общем, я не стала мешать, – выдохнула Кая, все еще не поднимая взгляда.

Она старалась говорить отстраненно и даже холодно, но руки нервно тянулись к торчащей нитке на джинсах, которую она безуспешно пыталась оторвать.

Ник тихо усмехнулся.

– А ты хотела присоединиться? – выдал он с улыбкой почти машинально, прикусив губу.

Кая кинула на него строгий взгляд исподлобья. Щеки ее раскраснелись с новой силой. И хоть на Ника это не произвело ожидаемого эффекта, он все же сбавил тон:

– Ладно, не злись. И Пэм не моя девушка. Мы просто… иногда видимся. Вот и все.

Он сам не был уверен, зачем это сказал. Потому что слова звучали как оправдание, а зачем ему было оправдываться? Может, по инерции. А может, потому что эта странная, чистая, упрямая девушка продолжала его цеплять, и он сам не понимал, чем именно. Он видел, как она краснеет, путается, огрызается. И, наверное, где-то в глубине души ему хотелось разведать ее границы. Не для того, чтобы переступить. А просто… чтобы знать, как она устроена.

– Да мне вообще все равно! – вспыхнула Кая. – И странно, что ты так оправдываешься! Как будто я какая-то из твоих фанаток и мне не все равно. Но, как я сказала, мне все равно. Можешь спокойно рассказывать, что хочешь, потому что я все равно слышала, как вы обсуждали вашу ссору и что вы помирились, и что ты уезжаешь в тур, и… ну то есть я не специально подслушивала, просто дверь была приоткрыта, и я принесла сигареты, и…

Слова сыпались, как снег зимой на Аляске. Она все больше зарывалась в объяснения, и это было так нелепо, что Ник уже почти наслаждался процессом. Он подпер подбородок ладонью, разглядывая ее с легкой полуулыбкой.

– Ладно, все, стоп, – наконец остановил ее он. – Я понял: тебе все равно. В квадрате. Или даже в кубе. Принято. И для протокола: я не встречаюсь с Пэм. Если тебе легче думать, что встречаюсь, – тоже без проблем. Серьезно. Окей?

Он усмехнулся.

Кая открыла рот, чтобы, видимо, продолжить, но потом резко передумала и просто коротко кивнула.

Ник посмотрел на девушку с нежностью или ее подобием.

– Ты спасла мне жизнь сегодня, – сказал он. – Завтра тур. А я уж очень хотел до него дожить.

Кая украдкой глянула на него, будто избегая прямого взгляда. Сложно было понять, чего именно она боялась – может, слишком многого в себе, может, чего-то в нем.

– Ты преувеличиваешь, – тихо сказала она. – Я просто толкнула тебя на бок. Все остальное ты сделал сам. А про тур… я слышала от Пэм. Вот и решила зайти. Пожелать удачи.

Она пожала плечами, будто хотела сделать все как можно незначительнее. Ник усмехнулся.

– Спасибо. С такой «удачей», как сегодня, мне это точно не помешает. Хотя странно это… Ну, что ты пришла пожелать мне удачи перед отъездом. Не находишь?

Он посмотрел на нее вопросительно. Кая чуть напряглась, но героически сохранила спокойствие.

– Ну, мы… товарищи по сигаретам. Ты выручал меня не раз. И… с тобой интересно болтать, – ответила она, все-таки глядя в сторону.

Ник снова усмехнулся.

– Спасибо, Кая. Поверь, не каждая девушка в моей жизни может сказать такое. Да и с тобой, ну знаешь… прикольно, а я нечасто так думаю.

Эти слова будто вылетели сами собой, и он даже прикусил язык. Но он же чертов Ник Брукс. Он и бровью не повел, полностью игнорируя, что разоткровенничался вдруг, точно прыщавый школьник. Кая улыбнулась, немного растерянно, но искренне.

– И как долго продлится тур? – спросила она.

– Этот – около полугода, а бывает и дольше. Потом вернусь, надо будет садиться за новый альбом. Но где-то в середине тура будет передышка. Возможно, приеду домой на пару дней.

Он пожал плечами. Кая кивнула.

– Это очень долго… Должно быть тяжело постоянно находиться в дороге.

Ник не стал даже задумываться.

– Не-а. Моя жизнь начинается в туре. Это ритм, сцена, звук. Там мой настоящий дом, не здесь. Не в этих стенах. Там – в автобусах, гримерках, на сцене с другими ребятами. Видишь звезды? – он указал на небо. Она посмотрела вслед его пальцу. – Я там, среди них, когда выступаю.

Он оживился. Голос стал глубже, увереннее, глаза загорелись.

– Я выхожу, беру гитару, и стадион на 50 тысяч замирает. Ждет каждую ноту. Эта энергетика… Это любовь. Даже слов не нужно. Я начинаю играть первые аккорды, и все пространство вокруг взрывается. Понимаешь? Это не просто работа. Это единственное место, где я чувствую себя… живым.

Он замолчал, глядя вверх. Потом посмотрел на Каю.

– А здесь… здесь я просто Ник. И, если честно, возвращаться каждый раз тяжело. Потому что приходится снова быть собой, пытаться жить обычную жизнь и все такое. А я даже не уверен, что помню, каково это.

Ник и сам не заметил, как увлекся рассказом. Все это сидело в нем давно, но как-то не находилось момента, чтобы вырваться наружу. А сейчас слова просто лились рекой. Кая слушала внимательно. В ее глазах была некая наивная восторженность, уважение и то волнительное напряжение, когда человек слышит что-то по-настоящему важное, боясь упустить хоть одну деталь.

– Так грустно, что ты не можешь чувствовать себя комфортно в обычной жизни, но все остальное… это… это потрясающе… – завороженно прошептала Кая.

Ник лишь коротко кивнул, не на шутку смутившись. Кажется, теперь настала его очередь краснеть. Он вовсе не планировал исповедоваться на крыльце перед соседкой в три часа ночи, но как-то уж оно само получилось. «Надо меньше пить», – отчаянно крутилось в его голове.

– Я… я никогда не была на твоем месте, но звучит так, будто для тебя нет ничего важнее, – продолжила она, затем вновь замялась. – Мой папа… впрочем, это не важно.

Ник уловил эту паузу моментально. Она явно хотела сказать что-то серьезное и в последний момент прикусила язык. А именно такие недосказанности будоражат больше всего. Он давно уже отметил: каждый раз, когда она упоминала отца, в ее голосе проскальзывала едва уловимая мрачная тень.

– Нет, ну подожди. Договаривай. Мы ведь для этого и сидим здесь, не так ли? Чтобы говорить. – Он открыто, но с нажимом посмотрел на нее.

Кая устало покачала головой. Она не была готова, и он это понял: вытягивать это прямо сейчас будет нечестно. Они остались в молчании. Звезды начинали гаснуть. Тьма вокруг медленно рассеивалась, приобретая сероватый оттенок. Рассвет еще не окутал Лос-Анджелес, но уже дышал в затылок ночи, стремясь стереть ее таинственную магию.

В итоге Кая с Ником просидели до первых вялых лучей солнца. Где-то к пяти утра Ник начал лениво зевать. В голове был шум, а впереди его ждали сборы, дорога, аэропорт. Они оба знали, что пора расходиться.

– О, чуть не забыла, – сказала Кая, нащупывая что-то в кармане кардигана.

Она продолжала копаться, пока из кармана не выпало водительское удостоверение. Ник машинально поднял его. Хотел было пошутить про забавную фотографию, но взгляд его зацепился за строку: «Фамилия: Райдер». Он вскинул бровь.

Кая быстро выхватила документ у него из рук, но было уже поздно.

– Райдер?.. – переспросил он, и в голове начали стремительно складываться детали.

Периодически он ловил себя на мысли, что Кая ему напоминает кого-то, вот только он никак не мог понять кого. Черты лица, взгляд, улыбка.

Он поднялся на ноги, потому что она уже подскочила с крыльца и явно собралась убегать. Догадки в его голове буквально сводили с ума. Неприлично известный отец, имя которого нельзя называть, знакомые черты, а теперь и эта ее реакция на произнесенную им фамилию. Ник может и плохо учился в школе, но он был достаточно умен, чтобы сложить два плюс два. Он протянул руку и легко, но уверенно ухватил ее запястье.

– Эй, стой. Подожди. Райдер?.. Серьезно? Ты дочь Джонатана Райдера?

Имя прозвучало как щелчок.

Джонатан Райдер – культовый фронтмен группы «Сэд» конца шестидесятых. Один из тех, чья карьера сгорела так же быстро, как и взлетела. У него было все: полные залы, распроданные винилы, поэтические тексты, клубы, ночи, трагедии. Он был из тех, кого боготворили еще при жизни, а уж тем более и после ее окончания. Он был из тех, кто отдавал себя своему делу полностью, до последней капли, и веселился так, будто завтра не настанет. По официальным данным он погиб в автокатастрофе: ехал с другом ночью в нетрезвом состоянии по трассе на полной скорости. Друг выжил, а Джонатану повезло куда меньше. Да, это был печальный, но закономерный финал.

Ник был большим поклонником группы и самого Райдера. Более того, с самого детства в его доме родители на полную громкость крутили хиты музыканта, так что Ник буквально рос на его песнях. И во многом на его становление, как артиста, повлиял этот человек.

Сейчас Ник смотрел на Каю по-другому. Теперь все будто обрело новый смысл. А она лишь отвела глаза, резко развернулась и повторила попытку бегства, но Ник никак не отпускал, сжимая ее запястье чуть сильнее. В этой суете она резко развернулась, чтобы, очевидно, выпалить нечто гневное, но почти врезалась в Ника. Он едва успел отступить на полшага. На этот раз их разделяли миллиметры. Она замерла, испуганно уставившись на него. Прежней раздраженности во взгляде как не бывало. Он тоже застыл, однако его сознание захватили мысли вовсе не о ней, а о ее гипотетическом отце.

– Я не обязана объясняться, – выдавила она не своим голосом.

Это прозвучало глупо. Все ведь было очевидно. Но Кая упрямо не хотела говорить вслух. Ник только закатил глаза.

– Не устраивай из этого драму, – сказал он спокойно. – Моя мать после развода с отцом встречалась со Стелером, если помнишь. И я же рассказал тебе, и ничего.

– Да, но ведь это разные вещи! – выпалила она, едва сдерживаясь.

Теперь уж точно отрицать стало бессмысленно. Ник приподнял брови, ожидая какого-то продолжения рассказа.

– Да. Мой отец – Джонатан Райдер. Доволен? А теперь, пусти, – почти прошипела Кая.

Ник был удивлен, но наконец отпустил. Кая тут же судорожно достала сигареты.

– А в чем проблема-то? Я ж не устраиваю допрос с пристрастием про него и твою мать. Это просто интересно и удивительно. И ты на него очень похожа.

Ник не знал, почему Кая так остро реагирует на эту тему, поэтому попытался ее хоть как-то приободрить.

– О, вот видишь! Ты уже меня сравниваешь с ним! И так всегда, если кто-то узнает! Джонатан всегда будет интереснее меня, мне здесь не выиграть. А я совсем не похожа на него, я отдельный человек! – чуть ли не прокричала она.

И это был крик отчаяния. Ник понял это по ее глазам.

– Ладно, ладно. Прости. Но откуда у тебя его фамилия вообще? Они же с твоей мамой не были… – Он не успел договорить.

– Нет, они не были женаты. Но мама дала мне его фамилию. Это был ее выбор.

Ник задумчиво прищурил глаза.

– А чего не сменишь, если так раздражает? – резонно спросил он, и Кая замерла, ее взгляд застыл в одной точке.

– Не могу. Я все равно люблю его и горжусь им, как бы там ни было, – тихо проговорила девушка.

Ник, признаться, был сильно ошарашен. Всего пару минут, и его передозировка – не главное событие ночи. Дочь Джонатана Райдера! С ума сойти!

– Кая… – Ник сделал нечто странное даже для самого себя.

Видя этот грустный и потерянный взгляд ему захотелось… нет, вовсе не того, что обычно хотелось сделать с девушками. Он понимал, что ей было грустно, и ему захотелось ее пожалеть. Ник приподнял ее лицо за подбородок и со всей эмпатичностью, что была в его душе, заглянул девушке в глаза. И он впервые увидел, какие они красивые, ее глаза. Будто мятные прозрачные леденцы, какие он часто покупал на кассах в супермаркетах. Он чертовски любил эти леденцы.

Кая, казалось, вмиг забыла, что за мысли гложили ее. Зрачки расширились, и это было видно даже при таком освещении. Ник заправил прядь волос ей за ухо с какой-то ничем необъяснимой нежностью.

– Когда я был мелкий, первое, что помню из детства – это настежь распахнутые окна и двери, теплый ветер, скользящий по коже. Как я бегу босиком по зеленой траве навстречу смеющейся маме. А из старого проигрывателя на репите играет «Спички и бензин» группы «Сэд». И будь я проклят, если скажу, что это не повлияло на меня, как на музыканта. Их песни влияли не только на меня – на весь мир. Я помню, как тогда эта музыка казалась чем-то волшебным. Твой отец был гениальным музыкантом и поэтом. Один из тех, о ком будут помнить всегда. Это факт, и я не собираюсь тебя в этом разубеждать, ты и сама все знаешь.

Ник умолк на мгновение, но затем продолжил.

– Но ты – не он. И это хорошо. Потому что ты его продолжение, но не копия. Ты смешная, чертовски интересная, упрямая. И да, уникальная, Кая. Так что если когда-нибудь кто-то скажет тебе, что ты интересна только из-за отца, – шли этих говнюков к чертовой матери. Усекла?

Он тепло улыбнулся. Вроде как даже вполне искренне. Кая стояла молча. Потом просто кивнула. Вдруг слеза покатилась по ее щеке.

– Эй-эй, только не это, – пробормотал Ник.

Он, как и многие мужчины, терпеть не мог женских слез, так что, не думая, тут же обнял ее. Даже сильнее, чем собирался. Обнял крепко и мягко, как будто хотел, чтобы ее ничего не тревожило сейчас. Он поглаживал ее по голове и чувствовал, как ее лоб касается его ключицы. Он сам был на грани истощения, измотан, разбит. Через пару часов ожидала сложная и длинная дорога. Но сейчас он выбирал остаться с ней.

– Спасибо. Мне это было нужно, Ник, – тихо пробормотала она.

Ступор Каи начал отступать. Она наконец смогла обнять Ника в ответ. Он чувствовал, как дрожит ее тело, но решил не отпускать комментариев на этот счет. Он вообще испытывал какое-то странное чувство, когда тонкие руки девушки замыкались на его спине. Все еще думал о том, что она – дочь, мать его, Райдера. И как бы там ни было, сложно теперь воспринимать ее отдельно от этой информации. Так что Брукс просто старался переварить новую данность.

Но, в конечном итоге, он подумал, что трогательное объятие – это, конечно, очень здорово, но как-то уж больно оно затянулось. Признаться, было забавно наблюдать тень легкого разочарования на лице девушки, когда Ник отстранился от нее.

– Ладно, принцесса рок-н-ролла, – усмехнулся он, как бы намекая на ее именитого отца.

Кая закатила глаза, но беззлобно.

– Мне идти надо. Поспать бы пару часов. А с утра уже в дорогу. – Ник пожал плечами, как бы извиняясь.

Кая кивнула.

– А… стой, я хотела отдать.

Она снова полезла в карман кардигана. На этот раз ей удалось найти, что она хотела изначально. Это была зажигалка.

– Это тебе.

Ник принял презент. Он тут же улыбнулся, рассматривая вещицу. Это был «крикет» с принтом змеи.

Символ змеи тянулся за ним давно. Все началось еще в школе, в каком-то дурацком походе, когда весь их класс отправили «на сближение с природой». Разгар пикника, пластмассовые тарелки, чипсы, жвачки – и вдруг из травы, прямо посреди веселого гама, выползла змея. Небольшая, тонкая, но достаточно подвижная, чтобы произвести фурор. Девчонки взвизгнули, кто-то выронил сок, половина ребят рванула кто куда, оставив за собой надкусанные бутерброды.

А Ник – тогда еще просто худой, странный подросток в поношенной футболке с названием одной из своих любимых групп – не испугался. Он присел, склонил голову набок и минуту, может две, смотрел, как змея ползет, извиваясь плавно, почти грациозно. Потом достал плед, который кто-то притащил с собой, и аккуратно, без лишних движений, свернул змею в него, словно это был котенок. Пикник для него закончился, а змею он утащил домой.

Родители, к их чести, не закатили скандал. Отец лишь хмыкнул: «Ну, живность – так живность». Змея прожила с ними несколько лет. Ник подкармливал ее с помощью пинцета, как-то особенно заботливо. А в школе после этого случая его стали называть Снейк. И это прозвище, в отличие от большинства кличек, не исчезло со временем. Оно как будто приросло к нему. Стало его неотъемлемой частью, которую он принял.

– Где ты такую откопала?

Кая снова стушевалась, опустила глаза:

– Я случайно увидела. И… вспомнила о тебе. Ну, ты же тогда дал мне зажигалку, и… я решила, что будет правильно вернуть. Но по-своему.

Ник убрал зажигалку в карман.

– Спасибо, милая. Это очень классная штука. Мне очень нравится.

Он шагнул ближе и коротко обнял Каю еще раз. Крепко, но по-дружески.

– Спасибо, что спасла мне жизнь и все такое. Мне правда надо идти. Не скучай тут без сигарет. Думаю, что еще свидимся. Давай, шуруй домой.

Он отстранился от соседки и кивком указал в сторону ее дома. Кая почему-то выглядела так, будто проглотила ежа. Она переминалась с ноги на ногу и, заламывая руки, едва улыбнулась, медленно разворачиваясь в сторону дома. Ник же, почти как настоящий джентльмен, решил понаблюдать со своего крыльца за тем, как девушка доберется. Но она внезапно притормозила и повернулась к нему.

– Ник. – Его забавляло, что она чуть ли не единственная, кто к нему так обращается.

Он вопросительно кивнул. Девушка еще раз залезла в карман кардигана и вытащила оттуда мятый клочок бумажки. Очень неуверенно подошла и протянула его Бруксу.

– Это… это мой домашний номер… ну, знаешь, я ничего не хочу сказать, но вдруг тебе как-то захочется позвонить, просто поболтать. Вроде как нам было интересно… разговаривать.

Кая старательно подбирала слова, и все равно каждое из них ей давалось тяжело. Для Ника это был еще один повод для удивления. Нет, он не думал, что позвонит ей хоть раз за время тура. Скорее, забудет о ее существовании, как только сядет в самолет, и тот отчалит в закат, к новым приключениям. Но он улыбнулся, пожал плечами и принял бумажку. Просто потому, что не хотел обижать Каю. Или же просто оставлял себе шанс на случай, если вдруг передумает. Да и как часто вообще дочь Джонатана Райдера сама оставляет тебе свой номерок?

Кая развернулась и быстрой походкой удалилась к своему участку, теперь окончательно. Ник проводил ее задумчивым взглядом и многозначительно хмыкнул сам себе.

Да… старина Райдер бы точно диву дался: как у такого неправильного парня получилась такая хорошенькая дочь.