Железный царь. Смута

Глава 1

– Если ждёте медалей и орденов – ошиблись дверью, – резко сказал я. – Лучшая награда – это знать, что сегодня нигде не рвануло, и это благодаря вашим действиям. В новостях это не покажут, а покажут – никто не поверит. Зато о любом провале станет известно сразу. Так что вы здесь не для медалей, мужики.

Молодые курсанты, собравшиеся в коридоре, смотрели на меня с удивлением. Такого разговора они не ожидали. Наверняка думали, что на занятие придёт увешанный наградами старый чекист в форме с погонами полковника, который встанет под портрет Дзержинского и будет нудно читать торжественную речь с бумажки.

А пришёл обычный мужик за полтинник в потасканном пиджаке и так свойски рубил правду-матку. Но в те редкие случаи, когда меня звали выступить перед молодняком, я предпочитал говорить не в аудитории, а вот так напрямую, в курилке или где-нибудь ещё. Хотя все курилки сейчас закрыли, поэтому я встретился с парнями в коридоре у кабинета. Так до них лучше дойдёт.

– Всегда думайте своей башкой, – продолжал я. – Враг вот думает, планирует, у него свои цели. И вы думайте, мужики, кому это выгодно и что он хочет добиться. Тогда сможете пресекать всё заранее, и у вас выйдет переиграть врага на его же поле. В этом и есть смысл нашей службы.

Курсанты ещё молодые, но некоторые из них вырастут в будущем в матёрых волков, по глазам вижу. Достучался до них. И они все смотрят на меня, внимательно слушают, ни один не тыкает телефон, как мой внук. Но у внука своя жизнь, а у этих – совсем другая.

– И главное, – добавил я мягче, – не забывайте тех, кто ждёт вас дома. Однажды служба закончится, и вы останетесь с теми, кто всё это время ждал вас дома, когда вы дежурили в три часа ночи или сидели в засаде.

Пожал руку каждому на прощание. Они меня запомнят, это точно. Меня часто узнают уже взрослые мужики, с которыми я когда-то вот так вот запросто говорил.

Отправился домой на машине с водителем – Степаныч, зам начальника академии ФСБ, который меня приглашал к курсантам, обещал, что увезут туда и обратно, лишь бы я пришёл.

Правда, под самый конец водитель стал нервничать – едва выехали из Москвы, как пропал мобильный интернет, и навигатор сразу стал врать.

– Дорогу знать надо наизусть, – я хмыкнул и стал говорить по памяти, как ехать дальше.

Знаю все дороги в области и не только, никогда не забуду. На навигаторы полагаться смысла нет, связь вырубают почти каждый день из-за атак дронов, почти каждую ночь слышно, как работает ПВО. Но не долетают пока, хотя я понимал, что если врагу потребуется массированный обстрел – летать их здесь будет намного больше. У атакующего всегда инициатива.

Поднялся на третий этаж старой хрущёвки. Я ещё в хорошей форме, будто до сих пор на службе. Ну, молодого не догоню, но если перехвачу, то в жбан ему дам крепко, как в старые времена.

Зашёл домой, прикрыл дверь. Душно, в это время дня всегда так, окна на солнечной стороне. Прошёл на кухню, включил чайник, нажав кнопку, сразу врубил телевизор, нажав на кнопку пульта. Я его и не смотрю, пусть просто говорит, чтобы дома не было тихо. Хотя сегодня вроде бы что-то интересное.

– Самозванец пытался спастись, – рассказывал рыжий ведущий в очках, – и спрыгнул из окна на площадь, здесь, прямо вот на это место, – он показал рукой на камни брусчатки. – Но спасения не вышло, он сломал ноги, его поймали, а позже убили. По легенде, тело Лжедмитрия Первого сожгли, а его прахом выстрелили из пушки в сторону Польши. Царём стал Василий Шуйский, но уже скоро появился следующий самозванец…

В дверь раздался звонок, два длинных и три коротких. Так звонит только один человек. Я пошёл встречать.

– Деда, у тебя инет есть? – тут же спросил Димка, даже не поднимая головы от экрана телефона. – Везде погас.

Сразу в такие моменты чувствую себя стариком, хотя мне только пятьдесят шесть. Но это мой внук. Ну и конь же он вымахал, всего восемнадцать, а уже выше меня на голову.

Светловолосый парень в белой футболке и чёрных шортах вошёл в прихожую, стянул бело-синие кроссовки, наступив на пятки, и собрался пройти мимо меня, так и не отлипая от экрана телефона.

– Здрасьте, – с издёвкой произнёс я. – Здороваться-то кто будет, боец?

– Привет, деда, – он пожал мне руку, крепко, как я учил. – О, хоть у тебя вай-фай работает. А то на улице вырубили опять. Я у тебя почилю тогда?

– Чилить, блин, – я слегка пихнул его в спину. – Нормальных слов что ли нет? Иди уже, чай разливай, почаюем. Чилиец.

– Иду, деда!

Я в восемнадцать уже женился, и Катька к тому времени уже носила Максима, отца Димки. А этот в восемнадцать ещё совсем ребёнок, хотя и вымахал под потолок, но даже не думает семью заводить.

Парень протопал в коридоре, но остановился в том месте, где на стене висели фотки. Всегда там останавливается, смотрит. Наград там нет, я их никогда не показываю, да и некоторые не для посторонних глаз. Их давали за операции, о которых я говорить не могу, подписку давал. Потом Димка их посмотрит, со своими уже детьми, про меня чего хорошего расскажет.

Эти снимки мне самому нравились, в них сама история. Были совсем старые: прадеда с шашкой, ветерана Первой мировой и Гражданской, казака, умелого рубаки, и деда, воевавшего в Великую Отечественную. Ещё были фото отца, старого матёрого чекиста, и мои собственные. Доводилось ездить в командировки в разные места, а не только просиживать штаны в кабинете. Вот иногда снимал те места, где был.

Вот эта совсем ранняя, когда служил «фискальником», то есть в ФСК – Федеральной Службе Контрразведки, так она называлась, пока её не переименовали в ФСБ. Я и КГБ застал, пусть совсем немного, и прочие переходные структуры, когда всё рушилось. На фото ещё молодой да ранний, в камуфляже и со Стечкиным в кобуре. На окраине Грозного нас снимали.

Вокруг солдаты, пацаны ещё младше меня, совсем дети. Но на фотку я смотрел без сожаления – мы попали тогда под обстрел, чехи палили из всего, а я смог этих пацанов вывести, почти все выжили, вот и сфоткались на память. Многие живы до сих пор, некоторые стали коллегами. Один вот до сих пор в строю, за ленточкой сейчас, недавно звонил, говорил, мол, тебя здесь не хватает, Юрьич. Живо бы всех угомонил.

Были и другие снимки, с других командировок, те, которые я мог показать. И один снимок, от которого я не удержался – на нём пассажирский самолёт, запечатлённый на «Кодак».

Ещё в нулевые я сам снимал. Это обычный самолёт, «Боинг» и он просто стоит в аэропорту Казани. Ничем от других не отличается, и фото сделано как раз после того, как он спокойно сел в аэропорту назначения без всяких приключений.

А мог бы взорваться при взлёте. Хорошо тогда поработали, а никто ведь об этом и не знает. Зато если бы взорвался, знали бы все. Но это наша служба, о чём я сегодня говорил новому поколению…

Телефон Димки начало разрывать от новых уведомлений, парень тут же принялся их смотреть и тыкать в экран. Отключился от реального мира, совсем пропал в виртуальном.

– Чай наливай, – напомнил я.

– А, сейчас, – он встрепенулся, – я прост… чё, деда? – Димка посмотрел на меня.

– Чай, говорю.

– Ща, иду.

Да уж, совсем не похож на тех парней-курсантов. Но глядя на него, я всегда знал, что если что-то случится, вот он никогда не сдрейфит. Даже в это время, когда молодёжь совсем избалована, он продержится в любой ситуации, таким уж его растили.

Звуки я услышал издалека. Хлопки, снова ПВО работает. Теперь и днём дроны летают. Враг на месте не сидит, всегда придумывает что-то новое, с чем ещё никто бороться не умеет.

Сейчас вместо замотанных в чёрные тряпки женщин с поясами, начинёнными взрывчаткой и всякими железяками поострее, чтобы оставлять раны посерьёзнее, или гостей из ближнего зарубежья, вооружённых автоматами, просто прилетает машинка издалека, которая бабахает, где придётся.

Скоро ещё и без человека ей управлять смогут. Будет компьютер наводить эту смертоносную машинку и решать, кому жить, а кому нет. А компьютеру чего? Ему неважно, кого убивать.

Меняются времена, да. Собирался я всё вернуться на службу, да не нужен им такой старый, говорят. А я бы ещё стране послужил, я бы…

Стрелять начали намного ближе. Окна задрожали.

– В подвал, – спокойно сказал я, но даже сам почувствовал, как изменился голос. – Не нравится мне это.

– Да сейчас постоянно палят, – Димка оторвался от телефона, но всё же убрал его в карман. Тон мой его встревожил. – Тут же…

Ба-бах!

Рамы задрожали сильнее, где-то заорала сигналка, телевизор вырубился, а свет в прихожке моргнул. Я повалил Димку на пол и прижал сверху, чтобы не задело осколком.

Бах! Ещё ближе.

Вот и сюда достали гады.

– В подвал! – повторил я, уже громче.

Глаза у Димки нараспашку, мутноватые от страха, рот открыт. Но он меня услышал, может ещё, голос мой, что вначале его тревожил, сейчас успокаивал. Он с трудом поднялся и пошёл следом, хотя и его ноги подгибались.

Раньше подвал был заперт, но когда ещё только начало прилетать, я пришёл в управляющую фирму, устроил им разнос, и им пришлось заняться очисткой подвала и подготовкой для убежища. Вот и идём туда спасаться. По пути захватил аптечку. Кто-то может быть ранен, а пока скорая приедет, человек и умереть может.

Вышли в подъезд. Выстрелы всё ещё слышно, но взрывов пока нет. Где-то вдали, со стороны военной части, хрипло орала сирена. Туда бьют, но если несколько дронов попадёт в другую цель, врага это не расстроит. Наоборот, даже порадуется жертвам. А может, и спецом решил сюда направить. Кучно же били.

– Роман Юрьич, а что случилось? – дверь напротив приоткрылась, оттуда выглянул Санька, мой сосед.

– В подвал! – приказал я. – Быстро! Но не бежать.

Вход в подвал совсем рядом от подъезда, но народ столпился внизу, у двери, боялся выходить. Ещё когда спускался, то понял, почему – во дворе горела «Лада», передние колёса уже пылали, дым валил из-под капота. А рядом с ней кто-то лежал, у открытой двери видно окровавленное тело.

ПВО долбила, но слышно и жужжание. Дроны пронеслись где-то рядом. Массированная атака, не разбирая целей. Машины, квартиры, куда придётся. Снова взрывы, целая цепь. Так и дом снесут или осколками всех в квартирах посекут. Некоторые окна в подъезде уже выбиты, или взрывной волной, или картечью.

– Ну же! – поторапливал я. – Быстрее!

Кричал я громко, но уверенно, смог загнать перепуганных соседей вниз. Не так их много, атака идёт днём, большинство жителей на работе. Зашёл бы в подвал и сам, но заметил, как раненый у горящей «Лады» с трудом поднялся и пошёл в нашу сторону, шатаясь и не разбирая дороги. А молодой ещё парнишка, чуть старше Димки. Умереть может.

Мимо него в панике пробежал пузатый мужик в майке, даже не обратив на него внимания. А парнишка будто что-то пытался сказать, махал руками, куда-то показывал. Но движения, как у пьяного. Это же Гришка, сосед с нижнего этажа, здоровается всегда парень.

– Ëперный театр! – я поглядел в небо в поисках угрозы и побежал к нему.

Пока время есть. Схватил его сразу, закинул его руку себе на плечо. Окровавленный парень начал падать, я едва его держал, он ещё порывался куда-то бежать, вырывался, но кто-то из соседей подскочил с другой стороны и помог его увести. Дотащили раненого до дверей, которые держал Димка.

– Заходи, – спокойно сказал я. – Первую помощь помнишь, как оказывать? Надо перевязать.

Он нервно кивнул и показал куда-то в сторону машины. А я разглядел, кто внутри.

Зараза!

Видно силуэт ребёнка внутри, через дым. Сынок Гришкин, Лёшка, чего он не в садике-то? Сейчас задохнётся угарным газом или того хуже. Вот чего Гришка пытался сказать, но сильно его приложило, не мог показать, что и в какой стороне.

– Внутрь! – приказал я Димке и рванул туда.

– Деда, стой! – крикнул он мне вслед.

– Внутрь! – отозвался я на бегу.

Помчался прямо к машине. Ну и жаром от неё прёт, скоро всё займётся пламенем. Схватил с земли кусок плитки, размахнулся. Ребёнок внутри догадался отодвинуться и отвернуть лицо.

Бах! Где-то рядом, совсем близко, аж в ушах зазвенело, а спину обожгло. И будто что-то острое так ткнуло в неё, что я чуть не упал и не выронил плитку. Левой рукой мне пришлось облокотиться на машину, чтобы удержать равновесие. Сразу обжёг ладонь, но боли почему-то не чувствовал. Просто тепло и всё, хотя понимал, что должен быть ожог. Да и рана в спине должна быть серьёзная.

Размахнулся и ударил, стекло посыпалось вниз. Щёлкнул блокировкой, открыл дверь.

– Ну ты чего, Лёшка, ревёшь, – сказал я, почему-то очень тихо. – Погнали.

Чумазый мальчишка смотрел на меня и кашлял, глаза блестели от слёз. Я вытащил его и потащил к дому. Вот только идти стало совсем тяжело, будто два мешка с цементом нёс. И снова нет боли, только жар и чувствую, как кровь хлещет по спине. Крепко, должно быть, прилетело. Перед глазами темнело, но от машины его надо оттащить подальше.

Вот и подвал. Димка так и стоял у двери, глядя на меня, что-то кричал, но я не слышал. А я же просто хромал в ту сторону.

– Возьми, – шепнул я. – Не удержу.

Он или услышал, или понял. Димка выскочил из укрытия и подхватил мальчишку, бросив на меня странный взгляд. Я показал на дверь, и он спустился туда. А я дойти не смог, сел у входа.

Всё, хорош, Ромка Шилов, добегался, товарищ полковник. Ну хоть кого-то вытащил напоследок. У нас всегда ценилось, когда такие вещи вообще не случаются. Но раз уж вышло, то куда деваться – работай, устраняй последствия, лучше тебя это никто не сделает.

А Димка не сдрейфил, молодец. Далеко пойдёт. И пушки перестали работать. Кончился налёт. Вот и всё…

Я хрипло выдохнул, а глаза закрылись. Боль так и не пришла. Интересно, а если бы не ушёл на пенсию по выслуге, смог бы как-то предотвратить? Так же учили, любой ценой, но если что-то не произошло, а ты на это повлиял – ты и молодец.

Но как бы здесь смог бы я что-нибудь сделать? Может, давно надо было как-то заняться? Я ещё в Грозном видел, как в той старой песне, что будет потом, будто всегда это знал. Или ещё раньше нужно было это изменять? Задолго до всего этого?

Боль не приходила, но жар становился сильнее, и дышать стало трудно. Кто-то сидел рядом, будто проверял мой пульс на шее. Но слишком сильно давил, чего это он…

Нет! Он меня душит! Ты чего, гадина? Я и так концы едва не отдал!

Я открыл глаза. Какой-то бородач со шрамом на морде душил меня обеими руками, наваливаясь всем весом. Вокруг дым, жар, где-то что-то горело. Бородач в меховой шапке тужился от натуги, аж зубы стиснул, а я инстинктивно пытался разжать его хватку.

Ты кто такой? Ëперный театр, где я? Это что за чудила бородатый?

Не, он меня сейчас добьёт, если ничего не сделать. Я отпустил его руки, поднял свои и взял его за голову, давя большими пальцами на глаза. Бородач заревел от боли и разжал хватку. А у нас тут явно не спортивные соревнования, чтобы играть по правилам.

Я спихнул его с себя и подобрал нечто тяжёлое с дощатого пола, похожее на дубину, с тёплой ручкой, обмотанной грубой кожей. Противник начал шариться по полу, взял нож с деревянной рукояткой с тела какого-то мужика, лежащего у лавки, но воспользоваться им не успел. Я замахнулся и ударил его по голове.

Тяжёлая штуковина, ему сразу пришёл каюк. Это чем я его приложил? В моей руке была короткая палка с массивным древком, а на одном конце – круглое железное оголовье с приваренными к ней пластинами. Пернач или шестопёр, как мелькнуло вдруг в памяти. Но удар вышел хороший, черепушка аж хрустнула, а бородач уже лежал в луже крови.

В комнате лежит ещё один человек, такой же грязный и оборванный, судя по ране на поганой морде – один раз он получил этим же перначом по челюсти. От меня? И второй убийца кинулся меня душить?

Да какого хрена здесь происходит? Всё вокруг горело, на улице бил колокол, кто-то кричал, а дым становился всё гуще. А эти двое, судя по всему, пришли убивать именно меня.

Понятия не имею, что им было надо и чем я им не угодил, но одно знаю точно: если не уйду отсюда – сгорю заживо. А почему я здесь, а не у подъезда – буду разбираться потом.

Надо только найти выход. Я выскочил из комнаты и бросился к выходу.

Глава 2

Бежал я к двери, дыша через рукав рубахи, чтобы не хватануть дыма. Окно узкое, не пролезу, так что рванул я к дощатой двери. Пихнул её плечом, но она не поддавалась, что-то мешало ей с той стороны. Ëперный театр, заперли, гады!

И своих же тут бросили, тех, кто меня убить должен был. Ну, гады, поймаю – ноги вырву!

Отбежал и с разбега приложил дверь плечом. Она затрещала, но удержалась. Я ударил второй раз, третий, и лавка, что подпирала дверь, наконец поддалась. Дверь распахнулась.

Но там ещё хуже. Это здесь был эпицентр пожара. Горел стол, горели лавки вдоль стен, горели некоторые сундуки. У одного была открыта крышка, в нём копался какой-то очередной бородатый чудила в чёрной суконной рубахе и в шапке с мехом. При виде меня он рванул на выход, держа в объятиях шубу, будто кроме неё ни о чём думать не мог.

Где-то кричали, колокол всё так же надрывался. Дыма вокруг – дышать невозможно. Так и коньки отбросить недолго. Ещё раз.

Надо валить, но под одной из лавок торчали босые ноги. Девчушка какая-то, щиколотки совсем тонкие. Спряталась и потеряла сознание? Угорит от дыма и всё, поминай как звали.

Опять кого-то тащить. Но я всё же откинул в сторону лавку, очень грубую, из толстых досок, и увидел девочку лет пятнадцати в простеньком сарафане и странном головном уборе. В отключке, надышалась, или ударили по голове эти злыдни. Но живая.

– Ну-ка пошли.

Я наклонился, но привычной ноющей боли в пояснице не было, да и руки, казалось, стали сильнее… но тоньше, чем я привык видеть. Шапка слетела, она у меня тоже почему-то с мехом. Но сейчас не до неё.

Взял девчушку, легко закинул её на плечи и пошёл в ту сторону, куда сбежал вор, всё так же сжимая шестопёр в свободной руке. Пальцы держали его крепко, уверенно, будто всю жизнь с таким работал, хотя взял такое оружие впервые в жизни.

Ещё один то ли коридор, то ли комната. Здесь огня нет, но дыма сколько хочешь. Я, сдерживая дыхание, дошёл до приоткрытой двери, куда должен был слинять тот тип с шубой, и пнул её.

Воздух! Я сбежал вниз по высокому крыльцу с резными перилами. Колокол бил совсем рядом, во дворе собралась целая толпа, кто-то рыдал навзрыд, стоя на коленях. У колодца с журавлём тоже были люди, кто-то бежал оттуда с двумя деревянными вёдрами в сторону дома.

– Ещё воду неси! – кричал седеющий бородатый мужик в шапке и грубой рубахе. – Воду!

– Держи его, окаянного! Держи! Коли!

Предсмертные вопли слышались отчётливо. Тот бородач, что украл шубу, лежал в грязи и верещал от боли, а потом захрипел, кровь пошла изо рта. Один крепкий парень отобрал шубу, а второй с силой тыкал лежащего копьём, жёстко, насмерть, аж пригвоздил к земле последним ударом.

– Батюшка! – заорал кто-то. – Роман Юрьич, батюшка наш! Живой! Не оставил сирот своих!

– Господь милосердный! Уберёг князя нашего!

– Возьми, – я сунул девушку очередному бородачу, и её тут же взяли, глядя на меня так, будто я совершил что-то невообразимое.

Вы кто такие, мать вашу? И чего бородатые все? Вокруг меня толпа мужиков, все с бородами, кроме совсем уж молодых, у которых ещё ничего не растёт. Носят шапки летом, но не особо богатые внешне. И все крестятся, но как-то странно, двумя пальцами, а не тремя, как принято.

Так это община староверов? Многое бы объяснило, я как-то был в одной на Урале. Но чего они так радуются мне? Я их вообще впервые вижу, но их бородатые рожи кажутся мне знакомыми, будто я их с детства знал.

Вот даже Гаврила, Петька и Митька-хромой, старый Ванька и Ефимка-дурак, а ещё Михалыч, старый слуга, стремянный отца, а потом и мой. Уважали старика, даже по отчеству называли… вот только где бы я вас видел раньше, раз знаю? И откуда вообще у отца слуги?

Я наскоро огляделся. Вокруг большие деревянные постройки, включая высокую башню-голубятню и амбар, а территорию окружает деревянный частокол. Из самого большого дома, откуда я выбежал, валил густой чёрный дым. Изнутри подожгли, значит. И сгорит всё, если ничего не сделать.

– Ну вы чего, мужики, встали? – спросил я. – Тушить давайте, – и добавил: – с Богом!

Все будто ждали моей команды.

– Воды! – снова закричал старый Михалыч. – Води неси… куды ты, пустоголовый, дурной совсем! Ослеп? Куды? Князь пожар тушить велел! – он выдал какому-то парню оплеуху, и тот побежал с ведром к колодцу.

– Роман Юрьич, – передо мной встал мужик, который в одной руке нёс копьё, а в другой шубу. – Уберегли шубу батюшки твоего! Украсть её хотел разбойник-душегубец, пёсья голова, да мы не позволили! Рогатиной мы его приласкали, рогатиной! – хвастливо добавил он.

– В кучу, – велел я. – Всё ценное из дома в ту кучу!

Лучше бы допросили, у мёртвого уже ничего не узнаешь. Наконечник и часть древка копья были в тёмной крови, а разбойник уже помер, даже ножками перестал дрыгать. Но ладно, не до него теперь.

Что-то мне подсказывало, что если всё сгорит, то никто это потом мне не возместит, а тут ещё амбар с зерном и лошади, зимой без этого будет трудно. И не только мне, но и всем, кто здесь живёт. Но и людей надо сберечь, а то погибнут впустую.

В доме пожар ещё разгорался, но дворня уже выносила всё ценное. А я командовал, стараясь не думать, почему у меня разные воспоминания, которые между собой не сочетаются. Думал то о сегодняшней лекции в академии и об атаке дронов, то о том, что я вернулся от засечных черт на юге, где дрался с татарами, которые постоянно лезли к нам из Крыма. И будто действительно там был, приказывал пушкам: «пали!». Оба воспоминания реальны.

А потом вернулся сюда, не успел только на похороны старого князя. А старший брат погиб раньше, во время битвы у Добрыничей, где бился против самозванца. В битве победили, но брат там и остался…

Так что реально? Брат Фёдор или внук Димка? Димка всё же, потому что его я помню чётко, а всё, что относилось к этим местам, будто за туманом, вспоминалось тяжелее, обрывками. Будто что-то чужое, не моё.

– Коней выпусти! – крикнул я, заметив, что крыша конюшни начала дымить. – Сгорят же!

– Да, княже! Бегу!

А в конюшне ведь ногайские лошади, таких уже не купить, шибко дорого… да что за мысли у меня? И откуда я это знаю?

Кашляющий парнишка выбежал из дома, на него тут же заорал Михалыч:

– Куды ты полез, дурий твой лоб?

– Князя добро достал, батя! – парень вытер красное лицо. – Вот!

Он снова откашлялся, и с видом победителя показал мне короткий составной лук в чехле и колчан со стрелами. Сагайдак это или сайдак, снова мелькнуло в памяти. Это моё оружие?

Я погнал парнишку к конюшне, чтобы больше не дышал дымом, а кто-то тем временем вынес кольчугу, а после – доспех потяжелее, полный зерцальный, закрывающий грудь, бока и спину, как кираса, и шелом – островерхий шлем. Осталось мне от отца… от какого отца? От полковника КГБ Шилова или от князя Стригина? В памяти всё перемешалось.

После принесли тяжёлую саблю-венгерку в обтянутых кожей ножнах. Тоже отцовская, трофейная, с Ливонской войны привёз, с ней же я татар бил. А пернач я за пояс заткнул, будто он там всегда и был. Пернач мне будто привычнее сабли…

Я и себя не узнавал. Увидел мельком в отражении воды, но уже не удивился, будто свыкся со всем. Внешне стал выглядеть помоложе, но ростом повыше, чем раньше, да и эти люди вокруг были куда ниже привычного среднего роста. И бороду я отпустил, хотя всегда же тщательно брился, и волосы длиннее, чем я себе обычно позволял. И почему они русые, всегда ведь брюнетом был?

В плечах стал шире, крепче, хотя в тренажёрку никогда особо не ходил. Носил красную рубаху, подпоясанную широким поясом, причём под ней была другая, нательная. Ниже необычные штаны, заправленные в высокие сапоги красного цвета. И шапку мне принесли, с мехом, которую я в горнице оставил, и всучили с таким видом, будто без неё мне нельзя было на публике появляться даже на пожаре.

И работали все, слушали меня, как офицера. Я сам ходил, отдавал приказы, следил, чтобы никто из мужиков, проявлявших лишнее рвение, не угорел или не попал в огонь. Лили воду на горящие стены, сундуки вытащили, с крыши сбивали пламя, не давали огню переместиться на амбар. Зерно терять нельзя, ведь хоть прошлый год и был урожайным, но несколько лет до этого ничего не могло уродиться, великий голод стоял. Может ещё повториться, раз времена такие тяжёлые настали… откуда-то я это знал, это было в памяти.

Из ближайшей деревни понабежал люд, они стояли у ворот и крестились, некоторых тут же припахали помогать. Прискакало несколько вооружённых конников, с саблями и луками, но у одного всадника был пистоль, а у второго – ружьё, пищаль.

Почему-то я знал, что это мои послужильцы, боевые холопы, которые были со мной на юге. Два десятка мужиков в стёганных кафтанах-тегиляях, без кольчуг, но в железных шлемах. Но кольчуги у них есть, ведь именно в моей вотчине добывают так много железа, чтобы защитить бойцов. Мало кто из может позволить себе делать кольчуги для боевых холопов, сами порой без доспехов в бой идут, обнищали все…

Часть послужильцев принялась помогать тушить пожар, часть охраняла добро, чтобы никто из посторонних не упёр. Мужик свирепого вида со шрамом на щеке встал у кучи спасённого барахла и положил руку на рукоять сабли, следя, чтобы никто к ней не подходил.

А колокол в звоннице так и бил. Пожар ведь, это всех касается, всем миром тушить должны, вот деревенские и прибежали.

Я уже даже не мог удивляться. Что-то случилось, из-за чего я не умер, а оказался здесь, в горящем тереме. Совсем другой теперь человек, но зовут как раньше – Роман Юрьич, только фамилия теперь другая – Стригин.

Вокруг будто прошлое, но какой год? Не спросишь же народ, пальцем у виска покрутят… хотя вряд ли сейчас такой жест знают. Да и некогда спрашивать, дом всё ещё горит.

– Сюда! – я показал рукой, когда пламя в очередной раз перекинулось на конюшню.

Долго возились. Дом рухнул, но много ценного вытащили. Жаль хоромы, но отстроить их можно, леса рядом много. Мужики заливали головешки водой, крестились, кто-то молился.

Я отошёл к колодцу, и мне тут же подали ледяной воды. Всегда думай, кому это выгодно – так я учил курсантов. Но кому здесь это может быть выгодно? Сам факт того, что я оказался здесь? Как это вообще возможно – вопрос странный, и вряд ли на него есть лёгкий ответ, но буду его искать.

Но ведь есть и другой вопрос. Кто отправил тех людей убить меня? И отправит ли он их снова? Убийцы явно пришли не пить чай, двое пытались зарезать меня в опочивальне, а третий поджёг дом, подпёр дверь лавкой и украл шубу.

Шуба старая, но зато соболиная. Ценная… почему-то в памяти и про неё есть. Отцовская, её пожаловал бате… ничего себе! Сам царь Иоанн Васильевич пожаловал отцу сорок соболей на шубу вскоре после взятия Казани. Ëперный театр, это Иван Грозный что ли был?

Похоже, что да. И это случилось задолго до того, как род впал в опалу…

Понять что-то сложно. Я несколько раз глубоко вздохнул, чтобы прояснить голову. Не похоже, что это бред или предсмертные галлюцинации, всё слишком реально, от вони сгоревших брёвен до пота, бежавшего по спине.

Слишком реально. Ладно, предположим, что я жив, оказался в прошлом. Но где и когда? Это точно Россия, говорят все по-русски, хотя и слишком странно, необычно. Дореволюционные времена? Но лук и стрелы означают, что времена куда более дальние.

Но среди спасённого оружия я вижу фитильные ружья – пищали. Так, уже проще, явно век шестнадцатый или семнадцатый.

И я не просто оказался здесь. Я будто в чужом теле, но тот, кто жил в нём раньше, умер в опочивальне, его придушил злодей. Молодой князь Стригин погиб, а вот я, полковник ФСБ Шилов, вернулся к жизни, и часть воспоминаний Стригина досталось мне. Мне сейчас лет двадцать, хотя выгляжу старше. Но сейчас и жизнь посложнее.

– Кланяйся ему, дура! – чей-то крик вырвал меня из размышлений. – Обе кланяйтесь! Челом бейте! В ноги кланяйтесь, благодарите князя за спасение!

Та девчушка, которую я вытащил из горящего терема, женщина постарше и мужик с сединой в бороде бухнулись на колени предо мной, склонив головы к земле.

– Батюшка Роман Юрьич, господин наш, князь, да хранит тебя Господь! – напевала женщина, вытирая слёзы.

А остальные ходили вокруг и крестились, и эта сцена их совсем не удивляла. Я так свихнусь.

По двору бродили курицы, одна деловито клевала землю у моих ног. Тело разбойника лежало в грязи, никого не смущая, а его подельников никто не вытащил, так и остались где-то внутри сгоревших развалин.

Я отошёл подальше, туда, где был сад, окружённый мелким заборчиком. Там росла вишня, ещё какие-то кусты, но они ещё не расцвели. Значит, сейчас лето, первая половина. Это сад матушки, это я тоже вспомнил, хотя её саму не помнил. Но старый князь Стригин велел ухаживать за этим местом, вот оно и сохранилось.

– К тебе едут, князь! – молодой послужилец показал на ворота перемазанной в саже рукой. – Боярин Никита Борисыч, сосед наш пожаловал!

Целый конный отряд показался из-за леса вдали. И правда, ехали они все к нам. Я пошёл навстречу, положив руку на пернач. Но судя по виду находившихся здесь людей, врагами их не считали.

Ехавшего во главе колонны всадника я знал. Уже старый дед, пышную седую бороду трепал ветер. На голове у него шлем-ерихонка с наносником, на теле кольчуга из плоских колец – панцирь, поверх которой надеты стальные пластины – зерцала. У его людей кольчуг нет, но у каждого есть сабля и лук, видел несколько копий.

И почему-то внутри ненадолго проснулось раздражение, будто старый хозяин тела был бы не рад его видеть, если бы дожил до этого момента. Этот старик – боярин Милославский. Он рода низкого, но в опричнину поднялся, когда царь его милостью одарил и к себе приблизил. А мы из древнего знатного рода, от самого Рюрика пошли, но большей части своих вотчин лишились, а рядом с нами выскочку подселили…

Хотя он человек мудрый, долго жил, много видел, а ещё друг отца, и батюшка его уважал, вот и мне требуется почитать боярина…

Странные это всё мысли. Но тот, чьё тело я занимал раньше, не знал, как относиться к этому старику, считая то другом, то врагом. Так что мне придётся самому составлять своё мнение.

– Князь! – прокричал Милославский. – Роман Юрьич! Прости старика, не успел я! Обещал батюшке твоему следить за тобой, крест целовал, да чуть не проглядел, старый. Горе-то какое чуть не случилось! Князя Стригина, батюшку твоего, схоронили на Троицу, так к тебе лихие люди нагрянули!

Он спешился с коня, его свита тоже. Старый боярин подошёл ко мне и крепко стиснул меня в объятиях, а потом троекратно расцеловал в щёки. Блин, придётся к этому привыкать, но так было принято на Руси, никуда от этого не деться, тут как при встрече с Брежневым. А была бы жена – гость и её должен был целовать, хотя были нюансы.

– Роман Юрьич, да тут же всё сгорело, – боярин оглядел пожарище. – Отправляйся-ка ко мне, хлеба-соли отведай, прими моё гостеприимство! Баню велю истопить, накормлю. А поутру вернёшься, холопам приказы дашь… Ох, как не ко времени-то всё приключилось, не ко времени.

– А что случилось? – спросил я, а потом потёр макушку. – Да приложило меня крепко, Никита Борисыч, балка сорвалась.

Могу что-нибудь брякнуть не то, и сразу заподозрят неладное. Пусть лучше думают, что я не в себе, сделают скидку на моё состояние.

– Как что? – старик удивился. – Боже упаси, да ты что, Ромушка, не помнишь? Царь своих слуг кликнул, конно, людно и оружно должны все явиться. Ивашка Болотников, холоп, пёс поганый, бунт поднял, на Москву идти хочет. Мало на земле нашей крови пролилось, так ещё один злодей объявился. Только царя настоящего обрели, Василия Ивановича, вместо того самозванца Отрепьева, да и после Борьки натерпелись, пропади он пропадом, чтоб ему пусто было!

Так… Борька – это явно не Ельцин, а Борис Годунов, Отрепьев – это Лжедмитрий, помню, а тот, кого боярин так уважительно назвал Василием Ивановичем – должно быть, Шуйский. Так, теперь понятнее, где я оказался и когда. Самый разгар Смуты, когда Лжедмитрия Первого уже нет, но второй маячит где-то на горизонте.

Вот только когда Милославский говорил про Шуйского, он как-то скривился и странно посмотрел на меня. Что-то не очень ему царь нравится, Милославский явно недолюбливает нового государя.

Может, и кажется. Иначе ведь тогда люди жили, думали совсем по-другому. Вернее, не тогда, а сейчас. Хотя кто знает, может, и хитрит старый боярин. Запомню я это, пригодится.

Но ехать мне к нему или нет? Вообще, ночевать мне и правда негде, ведь в крестьянском доме или избе для слуг мне делать нечего, не по рангу, а к таким вещам сейчас относятся щепетильно. Сделаешь что-то не то – косится будут. А раз я здесь оказался, то должен сделать что-то серьёзное, а не просто сдохнуть. Поэтому надо думать над каждым поступком, чтобы понять, что именно мне нужно совершить, для чего вообще я здесь. Может, смогу на что-то повлиять?

А Милославский, хоть и род у него не такой знатный, всё же влиятельный боярин, в Москве в основном живёт, у него статус высокий. Для меня самого это тёмный лес, но старый владелец тела, чью память я частично перенял, не видел в таком приглашении ничего зазорного. Будто парень понимал, что уже поздно корчить из себя высокородного, когда живёшь где-то под Ярославлем, а род в опале ещё со времён царя Фёдора и Годунова, да и при Иване Васильевиче на Стригиных недобро косились. Сейчас, формально, опалы быть не должно, уже несколько царей сменилось, но всё равно, былое влияние пропало.

Боярин разве этого не знает? Или… он что-то от меня хочет. Надо бы познакомиться с ним, узнать получше, человек-то он явно непростой и очень хитрый.

И тут Милославский наклонился ко мне.

– Обещал я батюшке твоему приглядеть за тобой, – тихо и настойчиво сказал он. – А он обещал, что ты с нами последуешь, когда вернёшься с Рубежа. Говорил ли тебе Юрий Иваныч о двойне?

– Ничего не слышал, – вполне серьёзно сказал я. В памяти об этом ничего не осталось.

– Ты не знаешь, – боярин будто задумался. – Боже упаси… Ладно, вечерять будем, расскажу, ведь крест перед князем Стригиным целовал. Но знай, князь Роман Юрьич, не от старости твой батюшка умер, – он стал говорить тише. – Отравили его, ведь боялись, что он помешает узурпатору. Боялись все, что он истинного царя на престол возведёт. И за тебя взялись, потому что боятся, что ты его дело продолжишь, князь Стригин.

Во как. Ну, я так и думал, что не просто так я здесь оказался, прямо в эпицентре заговора, раз речь про узурпаторов. Значит, надо ехать в поместье Милославского, чтобы получить ответы на вопросы, да и привести себя в порядок.

Съездим, и оружие с собой возьмём. Интересно, но какое общее дело было у старого князя Стригина, потомка Рюриковичей, и бывшего опричника Милославского, который сейчас большой человек в Москве и любимец Шуйского, притом что до этого пользовался расположением как самозванца, так и Годунова. Старик-то явно не так прост, раз везде чувствует себя своим.

Но зато он думает, что раз я молод, то его не раскушу. Посмотрим, друг он мне или враг, и причастен ли к покушению на меня и гибели старого князя Стригина.

– Принимаю приглашение, Никита Борисыч, – сказал я. – Как распоряжения отдам, так сразу к тебе и поеду, боярин.

Глава 3

Одному мне отправляться не по чину, князь же всё-таки, потомок Рюриковичей, даже после пожара надо поддерживать статус. Вот и образовалась у меня свита из послужильцев, целых пять человек, все с луками. И стрелять, похоже, из них умели. Это название только – холоп, так-то вояки серьёзные, всю жизнь в седле, большой опыт войны с татарами и не только. Ну и стремянный Михалыч от меня ни на шаг.

Коня мне выловили из тех, что выпустили из конюшни, чёрного, этот здоровее, чем остальные. Ногайский. Да, деньги у семьи всё же водились, раз такого коня смогли мне взять, тем более, я не старший сын и изначально не наследник.

Но это из-за железа, в вотчине его добывали очень много. Пусть оно и болотное, но другого тогда было не достать, не открыли ещё залежи на Урале. Может, смогу как-то повлиять на это? Урал и Сибирь сейчас – земли почти не освоенные, хотя казаки уже далеко на восток ушли.

И вещи мне слуги достали из сундука, чистые, в которых в гости отправиться можно. Поверх рубахи я напялил охабень – длинный аж до щиколоток зелёный расшитый кафтан, и рукава аж до земли, но руки я продел в вырезы по бокам, оставив рукава болтаться за спиной. На ощупь приятный, и подкладка дорогая, мягкая. Шапку другую нашли, тоже с мехом, но парадную. Да, без шапки здесь никуда даже летом.

И главное – сабля и пернач, без этого тоже никуда. Сабля – тяжёлая, широкая, с елманью – расширением на конце для более мощного удара, с двумя узкими долами на клинке. Ещё есть кольцо-палюх на эфесе для защиты большого пальца и более крепкого хвата. Сабля венгерская, но вот клинок явно сделан турками или арабами. Лезвие уже не особо острое, сильно поцарапанное, на кромке видны следы ударов, им явно отбивали клинки и рубили в ответ. Боевое оружие, не парадное. Надо привыкать к такому весу, но сама сабля сразу мне в руку легла.

На коня я сел так ловко, что аж удивился. Ногу в стремя, тело само вскочило в седло, и равновесие удержал без проблем. Так, значит, прежний Роман Стригин на коне всю жизнь провёл. Ну и сайдак, лук с колчаном, сразу расположил так, чтобы можно было быстро достать. Стрелять старый владелец тела умел, и мне надо поупражняться. Время-то опасное.

Перед тем как уезжать, я раздал указания своим: куда спрятать ценные вещи, велел поймать коней, охрану выставить, всё пролить, чтобы снова не вспыхнуло, а завтра развалины разбирать. А после поехал.

Конь иногда фыркал, но слушался. В той своей жизни на коня всего раз садился, в детстве, а тут уверенно сижу. И высоко, далеко видать. Покачивание привычное, мышечная память тела работает на всю катушку, даже не напрягаюсь, само собой выходит.

Да и не только мышечная память, я даже странную, непривычную мне старинную речь понимал легко, и сам говорил так, что меня понимали, хотя и косились порой. Хотя всё же приходилось напрягаться, чтобы вспомнить все детали.

Воздух – чистый. Возможно так мне кажется после пожара, но дышать действительно можно чистой грудью, нет никаких выхлопов от производства и машин, хотя видно, как чадила кузня где-то за деревьями. Но это так, капля в море, почти незаметно.

Я оглядел деревню, новую деревянную церковь с пристроенной звонницей. Колокол наконец замолчал. Возле церкви стоял высокий священник, давал распоряжения людям. А дальше – поля. И ощущение внутри, будто приехал на свою дачу и смотришь, как всё выросло. Будто это твоё личное.

Хотя раз я теперь князь и это моя родовая вотчина, то это и правда всё моё. Старых князей больше нет, жив только я в теле Стригина. Значит, будем использовать всё так, как использовал бы прежний хозяин. А сколько земли у меня? В памяти всплывали цифры прежнего владельца тела, но они своеобразные – четверти, и на понятные мне гектары я пока это всё перевести не мог.

И это вотчина, а не поместье, родовые владения, которые принадлежали предкам. Вотчину никто отобрать не может, кроме царя, а поместье твоё только пока ты служишь в войске, зато после этого его могут забрать. По крайней мере, на этот день всё обстоит именно так, потом должно поменяться.

Надо бы заняться и вопросами хозяйства в том числе, раз уж здесь. Но боярин говорил про восстание, значит, скоро придётся уезжать. А походы могут длиться долго – годами.

Но сначала надо понять, что вообще мне нужно делать? Просто жить? Или всё же как послужить стране ещё раз напоследок, раз уж я не умер. А ведь если я обзаведусь полезными контактами, то могу много полезного сделать. Пусть я не спец в истории и технологиях, но смогу придумать, как облегчить жизнь и усилить целую страну. Да и читал про эту эпоху, и смотрел всякого. Не историк, но кое-что помню…

Вот только не факт, что сильные мира сего будут меня слушать. Значит, нужно найти того, кто слушать будет. Или… поддержать кого-то достойного и надёжного, чтобы он забрался повыше? Смута, большие возможности, а вместе сможем такое устроить, что в будущем сильно улучшит расклад в нашу пользу. И главное – прекратить это раньше, и выйти из этих времён сильнее и сплочённее, без таких потерь.

Вот только кого поддержать. Милославского, что ли?

– А я из Москвы давеча приехал, – сказал боярин Милославский, расправляя седую бороду.

В седле он держался уверенно. Но конь сейчас это основной способ перемещения, никуда не доберёшься, если не умеешь на нём ездить.

– И что там происходило, Никита Борисыч? – спросил я.

– Боже упаси, князь, чего я только там не видел.

Вопрос я задал уместный. Я, а вернее, молодой Стригин, только что вернулся с юга, в Москву не заезжал по пути. Только в детстве был там разок, и год назад приезжал вместо больного отца, когда Лжедмитрия венчали на царство. А новости расходились по стране медленно, даже новости двухмесячной давности были очень свежими.

Странно и подозрительно будет, если я не поинтересуюсь, что случилось в столице. Всем это должно быть интересно, ведь из-за этих новостей жизнь скоро круто поменяется.

А ведь если так подумать, такая скорость передачи информации может быть полезной. Если удастся послать гонца первым, то он и поведает в пункте назначения то, что нужно именно тебе. Пока явится другой, могут пройти месяцы.

– Правда, что царь Дмитрий Иоаннович самозванцем оказался? – задал я свой вопрос, тщательно его обдумав.

– Он не был истинным Рюриковичем, – заявил боярин, странно взглянув на меня. – Вор это оказался, монах-расстрига, обманул всех. Будь он и правда истинным сыном царя Иоанна, не было бы такого, не пустил бы настоящий Рюрикович латинян в церковь Божию. Ты бы видел, князь, во что Москва превратилась во время этого бесовского бесчинства.

– Свадьба? – напряг я память.

– С этой девкой распутной, – Милославский сплюнул, – дочкой Юрки Мнишека, воеводы польского. В Божьем храме, да с католичкой венчаться, да ещё ляхов туда пустили! Ох-ох-ох, а после… – он перекрестился. – Упаси нас Боже, но даже когда крымский хан, татарин окаянный, приходил и посжигал всё, не было такого!

Сначала он начал рассказывать, как поляки и прочие иностранцы начали устраивать пьяный дебош, притом что это была пятница, день, когда все православные должны поститься. Это сильно разозлило горожан и аукнулось самому жениху уже на следующий день.

А вот о заговоре и о дальнейшей судьбе Лжедмитрия (хотя именно так он его не называл) боярин рассказывал мало, переключился на другую тему. Рассказчик из него был так себе, перескакивал с темы на тему, мог рассказать что-то два раза. В какой-то момент он вообще начал перечислять боярские рода, которые должны были находиться в храме, где шло венчание, но на их место поставили иностранцев-католиков. Это сильно оскорбило всех бояр, сильнее всего прочего.

Долго он перечислял фамилии. Какие-то рода вроде Голицыных и Трубецких я знал, какие-то нет, но в памяти Стригина они отзывались. В детали боярин не вдавался, о разговоре нашем будто забыл, но вечером я ему напомню. Возможно, боялся говорить об этом при своих людях, ну а, скорее всего, хотел взять с меня какую-нибудь клятву. Или что-то показать.

Но что ему от меня надо? Вот этот вопрос меня интересовал сильно. Старый князь Стригин, похоже, был живого ума человек, просто гордый и неуступчивый. Он, ну и я теперь – из суздальской ветви Рюриковичей, пусть и младшей, не последнее место занимали среди знатных родов и в текущей системе местничества. Не опала бы, так хорошие должности при дворе могли бы получить, а так сильно подкосили род эти времена.

Богатство? Не особо богатый мы род, но и не самый бедный. Земли, как здесь говорят, добрые, но пахотных полей не так много, как лесов и болот. Зато в болотах добывают железо, и немало. Причём качество россыпей хвалят, и найдены места, где руда выходит на поверхность. Да, этот товар сейчас ходовой, я бы даже сказал – стратегический.

Железо и… возможность взаимодействовать с другими родами? Милославского считают выскочкой, как и Годунова в своё время, своих детей нет, погибли в бесчисленных битвах с татарами, но есть племянники, правда, с одним не всё так просто, как говорила память. А тут настоящий Рюрикович на его стороне, вроде как более весомое слово в обществе, где твои предки важнее, чем ты сам.

Короче, нужно разбираться в сложных перипетиях всего этого боярства, понять самому эти сложные правила, потому что старый владелец тела понимал их плохо. Разберёмся. Пока ничто не указывает, что Милославский как-то причастен к гибели отца, ему это явно не выгодно. Может, его позиции при дворе Шуйского не такие устойчивые, как все думают? Но я-то чем могу помочь?

Ехали дальше. Через реки проложены бревенчатые мосты, за которыми явно следили, а вот полей не так много, как хотелось бы. И лугов, где можно пасти скотину, почти не попадалось. Но, может, дорога идёт так. Но зато когда пересекли межу, как сказал боярин, ситуация поменялась. У него-то этих полей было больше, и болот нет почти.

– Добрый урожай будет, – похвастался он. – Наконец-то, а то три года голодных было при Бориске, да и потом Господь не давал этим землям отойти.

Должно быть, он о великом голоде, о котором я слышал. Где-то на другом конце света произошло извержение гигантского вулкана, а последствия дошли аж до этих мест. Три года длилась вулканическая зима, и неурожай из-за этого был, слишком холодно было летом.

А суеверный народ решил, что это случилось из-за того, что прервался царский род, а престол занял самозванец Годунов. Так, а как это можно использовать? Суеверия и сплетни – инструмент опасный, если его не контролировать. Но зато может дать преимущество, если знать этот механизм.

Когда солнце достигло зенита и пошло дальше, мы добрались до поместья Милославских. Пара часов всего ушло, а это значит – соседи, по этим временам совсем рядом живёт.

Боярин явно богаче, чем мы, учитывая, что у него ещё и подворье в Москве. Роскошный терем в два этажа располагался на холме, очень высокий, дома простых людей построены подальше. Вокруг территории не просто частокол, у ворот ещё и башенки были, в одной видно лучника, которые зорко высматривали окрестности. Есть подъёмный мост из толстых досок, опущенный, там стоял стражник с топором.

Тоже опасаются нападения? В мои-то хоромы пробрались тайно, а здесь это будет сложнее, когда все подняты по тревоге.

Во дворе ходила живность: курицы, свиньи, вдали я увидел коровник. Амбар – огромный, на сваях. Мелкий мальчишка отогнал с дороги стайку гусей, которые недовольно загоготали.

В тереме окна большие, но там явно не стекло, скорее всего – слюда, а вот в домах обычных людей, которые селились подальше, окна совсем маленькие, как бойницы, и затянуты бычьим пузырём.

Здесь, похоже, всё просто: чем ты богаче, тем больше окна. И странно, что ни на одном из домов не видно дымоходов. Совсем по старинке топят печки, по-чёрному? И под самым потолком есть окошки, для выхода дыма. Но всё же в том, что это родные русские избы, нет никаких сомнений. Просто чуть иначе выглядят, чем привык, но всё равно появилось ощущение, будто я снова в детстве, приехал к бабушке в деревне. Даже молока захотелось парного.

А сегодня, надеюсь, не пост, и не пятница со средой. В эти времена к постам должны относиться строго. Лжедмитрий вот игнорировал, и к чему это привело…

Милославский как раз закончил перечислять бояр и теперь рассказывал, как пойманного самозванца избивали насмерть, а когда он умер, то тело рассекли топором на куски. Правда, ни слова о том, что его сожгли и выстрелили прахом из пушки, как говорили по телевизору. Может, и не было такого, а может – ещё не было.

– Эй! – вдруг взревел боярин. – Баню готовьте, гостя дорогого встречать будем.

Сразу началась суета, будто приехал большой начальник. Все куда-то бежали, кто-то начал рубить дрова, кто-то таскал воду. А мы подъехали к крыльцу и спешились.

Из терема вышел низкорослый парень с пухлыми щеками, на которых растёт жидкая бородёнка. Нос маленький, поднят вверх, ростом ниже меня почти на голову, в плечах узкий. На голове шапка с пером на польский манер, а поверх кафтана ещё накидка – дорогая ферязь, красная, с узорами и длинными рукавами. Пышная одежда, не для повседневности.

– Василий, встречай гостя, – распорядился боярин. – Князь, помнишь племянничка моего?

Вообще не помнил. А я его племянников должен знать, с одним молодой Стригин то ли дружил, то ли у них между собой было какое-то соперничество, в детстве они постоянно дрались или соревновались. Но с ним уже несколько лет не виделись, а вот второй всегда держался поодаль, совсем забылся. Вот это он и есть.

Василий подошёл ко мне, поклонился, всё как полагалось.

– Здравствуй, дорогой наш Роман Юрьевич, – очень официально сказал он. – Скорбим вместе с тобой. Но что-то ещё случилось? – с тревогой спросил он.

– Терем сожгли, меня убить хотели. Но как видишь, – я хмыкнул, – живой-здоровый.

– Господь тебя сберёг, князь, – он перекрестился.

– Митька где? – недовольно спросил Милославский.

– Ещё не вернулся, дядюшка, – неприятно высоким голосом сказал Василий. – Как сам-третей с утра уехал с конниками, так и не было.

– Я его послал кругом, – объяснил мне боярин, – как только услышал, что ты вернулся. Как Господь навёл, так и думал, что не к добру всё это будет.

– О чём ты, Никита Борисыч? – я повернулся к нему.

– Мужики вчерась видели лихих людей на дороге, – он посмурнел. – Отправил Митьку за ними, чтобы выяснил, а сам с послужильцами к тебе поехал, конно и оружно. И как сердце чуяло, что недоброе случится.

– Может, поймает кого ещё, – Василий чуть просветлел и улыбнулся. – Не узнаешь ты Митьку, князь, вымахал он. В плечах – косая сажень теперь.

– Вырос, да ума-разума не нажил, – вдруг злобно проговорил Милославский. – Баня, князь, скоро будет готова. В горницу иди, Василий, слуг поднимай, ленятся опять, бездельники! Накрывай на стол, трапезничать будем.

Так, смотрим и запоминаем. Реакции, что хотят и что думают. Василий очень слушается дядю, но совсем на него не похож. Тон со мной во время очень официальный, между старыми знакомыми так не принято, разве что когда про брата вспомнил, голос у него потеплел.

Мне сейчас примерно двадцать, и племянникам должно быть по восемнадцать или девятнадцать. И… точно, в памяти было, что они близнецы, но совсем не похожи друг на друга, один ещё выглядел старше. Но были ещё слухи на этот счёт…

Разместили людей и коней, а я направился в баню. Её как оказалось, готовили заранее, когда мы приехали, всё уже было почти готово. Как и думал – баня чёрная. Чёрная, зато отмоет по белому. Копоть въелась повсюду, дым выходил из окошка под потолком, а основное окно, затянутое пузырём, совсем не давало света. Но запах приятный, древесный, и берёзовыми вениками пахнет. Хотя глаза щипало от дыма, и в саже пару раз измазался. Но нагрело хорошо, попарился с удовольствием.

Вот после этого действительно почувствовал, что родился заново. Даже мысли упорядочились. Да, в той первой жизни погиб, но внук мой, Димка, не пропадёт. Хорошего человека вырастили. А у меня ещё одна служба осталась.

В предбаннике оделся в эту одновременно привычную и непривычную одежду, вышел во двор. Баня располагалась подальше от основных построек, на берегу реки. Хотелось даже немного прогуляться, но надо бы уже увидеться с боярином и его племянниками.

Но далеко от бани уйти не успел. Путь мне преградил вооружённый незнакомец, хотя лицо у него смутно знакомое. Молодой парень, лет двадцати с лишним, без шапки, с копной русых волос и рыжеватой щетиной, очень высокий. Это первый человек, который был выше меня из всех, кого я встретил.

На лице особенно выделялся большой орлиный нос. Взгляд – насмешливый, дерзкий, на губах ухмылка. Экипировка у него необычная – полный зерцальный доспех, какой был у меня дома, но этот больше, будто под него подгоняли. Круглая пластина закрывала живот, пластина поменьше защищала грудь, другие закрывали бока и частично плечи, остальные места прикрывала кольчуга. Такое должно стоить уйму денег.

На ремне висело оружие в ножнах, но не сабля, а прямой клинок, вроде как палаш, меч или шпага, с развитым эфесом. Должно быть, очень тяжёлый.

– Зря ты сюда пришёл, – грубо сказал парень хрипловатым голосом, но всё же в нём звучало что-то шутливое.

С саблей в баню, конечно, я не ходил, и слуги устраиваются, я один. Но пока этот дерзкий тип достанет свою шпагу, пройдёт куча времени, успею его угомонить. Вот только откуда он взялся?

– А ты ещё кто? – я смотрел на него, не отводя глаза.

– Не признал? – парень усмехнулся.

Он вдруг схватил меня за плечи, будто хотел забороть. А я перехватил его руку и взял как учили. Меньше секунды, и перекинутый через бедро верзила в тяжёлом доспехе грохнулся на землю. Пластины доспеха громко звякнули.

И что, дальше драться против меча в чужом доме?

Но он меня удивил. Засмеялся и протянул руку, чтобы я помог ему встать.

– Так и правда не признал, Ромка? – с недоумением спросил он. – Ты что, мы же с тобой как повидались впервые, так и боролись с тех пор. Никогда ты меня побороть не мог, не выходило у тебя на землю меня повалить, но на кулачках ты всегда победу одерживал.

Да, понял, теперь знаю. Достал из памяти прежнего владельца тела, но с трудом, парень сильно изменился, вымахал ещё больше. Хоть и младше меня, но в детстве он мне всегда казался старше. Вот, значит, и второй племянник.

– Митька, – сказал я.

– А кто ещё, брат? Я и есть.

Я его поднял, он выпрямился и крепко сжал в объятиях без всяких церемоний и поклонов. А потом отошёл и оглядел меня.

– Давай теперь так, – он поднял обе руки и сжал кулаки. – Я вот тоже научился…

– Да угомонись ты уже, – успокоил я его. – Дрался бы и дрался.

– И правда, чего это я, – парень опустил руки. – Ты же теперь князь, не положено тебе такое боле, – улыбка потускнела. – Эх, не сберегли мы батюшку твоего, и брата твоего, Фёдора, тоже не уберёг.

– Ты с ним был? – спросил я.

– Да, мы же с ним у воеводы Басманова были.

Я пошёл в сторону терема, Митька потопал рядом, гремя доспехами.

– Схоронили брата твоего Фёдора Юрьича, как положено, по христианскому обычаю, вот тебе крест, – сказал он, выудив распятие из-под брони и прижался к нему губами. – Но гордился бы он тобой, как и батюшка твой. Ты же себя ратной славой покрыл, татарина бил, – в голосе послышалась нотка зависти.

– А тебе не пришлось?

– Нет, – Митька помотал головой. – Басманов опосля царевичу Дмитрию на кресте клялся… да все мы клятву приносили. И Басманов, и дядя тоже. А после дядюшка меня ко двору направил, чтобы я рындой при царе стал. Говорит – сила есть, высокий, служи царю, живота не жалея.

– Не вышло? – спросил я.

– Нет, – он скривился. – Немца туда взяли, собаку плешивую. Но Дмитрий Иоаннович велел, чтобы я огненный бой рейтарский изучал с другими детьми боярскими, вот я и начал. А потом… не царь это говорят, оказался, – Митька замер и посмотрел на меня. – Говорят, вор это, Гришка Отрепьев, расстрига, холоп Романовых, а кто-то вообще говорит – антихрист, – парень перекрестился.

– Был там, когда всё решалось?

– Нет, в Туле тогда был, заказывал пистоли для рейтарской каракули… – Митька задумался. – Караколь… ох, не помню, брат, как это слово иноземное называлось. Вот, объяснял тульским мастерам-оружейникам, что требуется нам. А потом вдруг сказали, что не нужно – другой царь теперь, Василий Иванович Шуйский, и не нужны ему иноземные полки. Вот и сюда вернулся в поместье. А батюшка твой перед кончиной велел своим кузнецам доспех мне справить из своего железа, – он постучал по груди.

– И меч? – спросил я.

– Нет, палаш я у немца купил. Ему тяжёлый был, собаке. А мне в самый раз. Смотри.

Митька достал эту оглоблю и подал мне. Пока ещё не знаю текущие меры длины и веса, но тут только клинок – минимум метр, а весит всё это добро килограмма полтора.

Прямой клинок, широкий, как меч, и длинный. Клинок – шестигранный, очень толстый, с клеймом мастера в виде щита и буквы А. Таким ломом и доспех проткнёшь. Рукоять плотно обмотана тонкой проволокой, а эфес надёжно защищал кисть руки. Но не круглой чашкой, а перекрестием и железным листом в форме ракушки. Ещё есть большое кольцо-палюх, как на польских саблях.

Это что-то вроде шпаги, но совсем не то, что показывали в старом советском фильме «Три мушкетёра». Это точно не дворянская зубочистка для парадного костюма. Это военное рубило-ковыряло, тяжёлое оружие войны для действительно высокого и сильного человека.

– Добрый палаш, да? – он смотрел за моей реакцией, будто ждал одобрения. Я кивнул.

Шпага дорогая, и вот такой доспех не каждый воевода может себе позволить. Подарок очень богатый…

Но в памяти прежнего владельца тела были и подозрения, кто такой этот Митька, и с чего старый князь Стригин так его баловал подарками, хотя он всего лишь племянник Милославского.

Сейчас я тоже подумал, что это подозрительно. Но ходили слухи, что на самом деле Митька – бастард старого князя Стригина, или как тогда говорили – байстрюк, и никакой не племянник Милославского, тем более, в детстве он казался старше брата-близнеца Василия и даже меня на год или два.

Никаких прав на вотчину и титул он не имел, раз, как считали, рождён во грехе, но он действительно может быть братом молодого Стригина, чьё тело я занял. Иначе откуда такие подарки? В эти времена это всё равно, что «Мерседес» подарить соседскому ребёнку.

Но парень он вроде приятный, не злобный, хоть и драться любит, да и меня рад видеть, причём искренне. Значит, и правда дружили.

Хотя надо бы узнать, что это за история, и почему байстрюк князя Стригина считается племянником Милославского? И почему говорят, что он брат-близнец Василия? Митька сам мог и не знать, что он незаконнорожденный сын, он с малолетства при боярине вместе с братом, они вдвоём якобы дети погибшего брата Милославского.

Но главное – зачем боярин Милославский сегодня спрашивал про двойню? Про них шла речь?

Много вопросов.

– А покажешь, как ты меня на землю повалил? – с нетерпением попросил он, убирая свой заточенный лом в ножны.

– Покажу. Но потом, не при всех.

– Понимаю. Тогда поведай, брат, как татарина бил. Из пушек же, да?

– Расскажем. А ты же за какими-то людьми лихими ехал? – вспомнил я разговор боярина с племянником Василием.

– Не догнал, ушли лиходеи, – Митька шумно выдохнул через нос. – Глядишь – и не добрались бы до терема, не пожгли бы ничего. Уж прости меня, Ромка.

– Да ничего, не в обиде. Ужинать уже скоро… – я на всякий случай поправился: – трапезничать.

– Дядюшка велел, чтобы я холопей собрал и окрестности твоей вотчины оглядывал ночью, – отозвался Митька. – Вдруг леса или поля пожгут? Или кузни? Но тут не переживай, брат, не пройдут. У меня и пистоля есть, а я палить из него научился. Покажу тебе потом – хитрая работа, немец такой точный не справит, не изготовит.

Это странно, с чего вдруг не пускают племянника на ужин? Или Милославский опасается, что я буду оскорблён, раз байстрюк отца будет со мной за одним столом? Раньше-то сидели за одним столом, но тогда я даже наследником не был.

С другой стороны, Митька вроде и правда, хороший друг. Вижу, что встречи со мной он ждал с нетерпением, его аж переполняет от всего того, чем парень хочет поделиться. Хотя как сказать парень – в эти годы он уже взрослый мужчина. И даже странно, что они с братом до сих пор у дяди, а не получили свои поместья.

В общем, надо узнавать, что на уме у старого боярина. И как раз время подошло. Я попрощался с Митькой и направился внутрь.

– Боярин к трапезе просит, княже, – стоящий у входа в терем слуга глубоко поклонился мне.

– Веди, – сказал я.

Глава 4

Боярин Никита Милославский хоть и следовал традициям, но проявил здравый смысл. Он оставил сложные ритуалы гостеприимства на потом, когда я попарюсь в бане и отдохну. И правильно, какие церемонии, когда гость пережил пожар.

Зато сейчас старинный обряд встречи гостей заработал на всю катушку. Боярин вышел мне навстречу сам, я даже не успел подняться на высокое крыльцо. Доспехи он снял, на нём теперь роскошная ферязь, как у племянника, но богаче расшитая, и на голове не высокая боярская горлатная шапка из меха, а практичная шапочка-тафья, украшенная золотым шитьём.

Благо, все эти ритуалы старый владелец тела знал, поэтому совсем дико я выглядеть не буду.

Сначала взаимные поклоны по пояс. Он старше меня и боярин, а я младше, но всё же князь из ветви Рюриковичей. Поклонились по три раза. Затем последовал традиционный троекратный чмок в щёки.

– Здрав буде, князь Роман Юрьевич! – официально произнёс Милославский. – Милости просим!

– Здрав буде, боярин Никита Борисович, – ответил я. – Спаси тебя Господь за хлеб-соль твою!

Вроде бы всё правильно сказал. Жене боярина без позволения мужа выходить ко мне нельзя, она пока сидит где-то на своей половине дома с сенными девушками, но может выйти позже, когда позовёт хозяин.

Зато я снова увидел Василия. Никакой дружеской борьбы и потасовки, как с Митькой, тут таким и не пахло, вторая встреча была ещё более официальной. Он поклонился ниже, добавил:

– Здрав буде на многие лета, князь Роман Юрьевич!

Но с ним чмокаться не надо, так не принято.

Мы вошли в горницу, и я оглядел терем боярина. Неплохие хоромы он себе отгрохал, хотя и понятно, что он здесь не часто здесь бывает. Вот в Москве у него наверняка роскошный дом.

Но здесь тоже неплохо. Окна закрыты слюдой, да, стекла ещё нет или оно очень дорогое. Стены – гладко отёсанные брёвна, вдоль них стояли сундуки с добром. На стенах висели полки с утварью – разная посуда, расписная или из серебра, кубки и чарки. Ещё и оружие висело, но вот та сабля парадная, рукоятка украшена драгоценными камнями, с такой не повоюешь. Зато роскошно выглядящий мушкет с резным прикладом вполне должен отлично стрелять.

В красном углу божница – полка, на которой стояли иконы. Перед ними мне сразу нужно было перекреститься. Там же висела зажжённая лампада, от которой доносился лёгкий запах масла.

Стол занимал большую часть помещения, он накрыт вышитой скатертью. На столе стояла солонка в виде лебедя, полная соли – знак достатка. Никаких стульев, только длинные лавки. На улице ещё не стемнело, но здесь уже жгли свечи, причём дорогие, восковые, а не сальные, в бронзовых подсвечниках.

Как в музей попал, честное слово. Вот только здесь они действительно жили.

– А помнишь, Ромушка, – тёплым голосом сказал боярин, – как ты с батюшкой твоим пришёл в гости, и к сабле этой сразу потянулся, – он показал на висевшее на стене оружие. – А батюшка твой, князь Юрий Иванович, муж был мудрый, пообещал тебе, что когда подрастёшь – свою отдаст.

– Вот и отдал, – я кивнул.

Хочет он меня за счёт воспоминаний расслабить, задобрить. Хитрый он, но я его разгадаю. А пока же я гость в его доме, веду себя прилично, слушаю, запоминаю, думаю.

Но на этом ритуалы не кончались.

– Эй, Елена Ивановна! – вдруг кликнул боярин. – Гость у нас дорогой! Князь Роман Юрьевич Стригин! Выходи его попотчевать.

Вот и жена боярина. А она ничего, старый Милославский не дурак, выбрал себе молоденькую. Хочет наследника мужского пола, чтобы не отдавать всё племянникам? У него-то поместье, не вотчина, но наверняка всё уже уладили, чтобы земли перешли по наследству, а не вернулись в царскую казну.

К нам вышла невысокая миловидная девушка в шапке с твёрдым верхом, и со столькими слоями одежды на длинном платье, чтобы не было видно фигуру. Но так принято, выйти в обычном платье или рубахе, которая подчёркивает грудь – большой позор. Только муж мог её такой видеть. А забрал он её из столицы, опасается проблем.

На шапке жемчуг, на шее ожерелье. В руках она держала поднос с кубками. При виде меня тут же поклонилась, очень глубоко.

– Отведай, князь, – предложил боярин, – откушай вина нашего, не брезгуй хлебом-солью. Что Бог послал, тем и угощаем. Мёд крепкий, малиновый, хозяйка сама готовила.

Он и сам поклонился снова, и племянник его тоже. Пришлось кланяться им всем и мне, а после этого осушить чарку. Даже не понял, что это, вкус своеобразный, но приятный.

Обряд шёл дальше.

– По древнему обычаю русскому, – объявил Милославский, – уважь дом мой, не побрезгуй поцеловать жену мою.

Это он и сделал первым, перед этим поклонившись жене в ноги. Потом поклонился я, так же глубоко, быстро припал губами к её щеке, потом снова поклоны, и она ушла на свою половину дома.

Теперь можно, наконец-то, и поесть после небольшой молитвы. Усадили меня как почётного гостя на самое лучшее место, в красный угол, где стояли иконы.

А слуги начали вносить блюда. Тут как в ресторане, чего только нет. Милославский действительно гостеприимный хозяин.

Сначала расставили хлеб, ржаной и калачи из пшеничной муки. Принесли и то, что пить – квас, мёд разных сортов, дорогое иноземное вино, привезённое издалека. Расставляли закуски – окорок, буженину, бараньи языки, солёные и мочёные огурцы, не забыли и про квашеную капусту. Грибочки тоже были на месте, разных видов.

А позже начали приносить горячее: щи с мясом, но, само собой, без картошки, гуся на вертеле, жареных рябчиков. Пироги были аж нескольких видов: с бараниной, с грибами, с творогом. Подавали ещё кашу с маслом, пшёнку, и запечёную с маслом репу.

Гуся разделал сам хозяин лично, и самый большой кусок подал мне.

Ну а на сладкое – малиновое варенье, ягоды в меду, орехи, пряники медовые и засахаренные фрукты.

Будто побывал на корпоративе, честное слово, даже когда на пенсию провожали, так не кормили. Блюд много, подавалось всё на дорогой посуде. А вот ложка у меня оказалась при себе, своя, и никого это не удивило.

Разве что нет баклажанной икры, «заморской», как в старом фильме, зато чёрную могут подать завтра, в среду, в постный день.

И вот после этого невозможно сытого ужина приступили к разговорам по делам.

– Значит, нам нужно ехать подавлять восстание Болотникова? – спросил я, борясь с желанием вздремнуть после такого обеда.

– Да, собирают рать, – Милославский хитро посмотрел на меня. – Но рать – три полка, а не пять. Надобно же и Москву, стольный град, защищать. Лихие времена настали.

– Смутные, – добавил я.

– Истинно так, Ромушка, смутные, – согласился он. – Но люд подготовить нужно. Батюшка твой со своих земель должен был выставить пятнадцать ратников, а он всегда выставлял тридцать. Считал долгом своим показать всем, как много может собрать. Железо помогало, вооружало холопов.

– Со мной вернулось двадцать, – я задумался, копаясь в памяти прежнего хозяина. – Но доберу ещё.

В моём войске конница, боевые холопы, обученной пехоты нет, но надо будет набирать посошную рать из крестьян. По сути, это стройбат, потому что они отлично копают. Ну и могут за себя постоять, если понадобится и если будет чем отбиваться.

Но это ладно, против татар таким составом как-то воевали. А как воевать с тяжёлой польской кавалерией и против всяких наёмников? Тут нужно какое-то надёжное средство против этого.

– Мне положено кормить сто пятьдесят конных ратников со своих земель, – заявил Милославский. – Но я с твоей помощью и твоим железом смогу собрать двести послужильцев.

Ого! Это сколько у него земель, если он такой отряд может собрать и прокормить? Сейчас же поместная система, для этого служилым людям дают землю, с которой они должны обеспечивать себя и вооружённый отряд послужильцев или боевых холопов, как их ещё называли.

И у них же есть своеобразные нормативы, что с какого-то количества земли, именно пашень, надо собрать и содержать вооружённого воина. Ну и самому ещё идти на войну. Похоже на феодалов, но земля даётся только для службы. Не можешь воевать – теряешь всё. Мне проще, у меня вотчина, вернее, её остатки, передаётся по наследству. Но всё равно служить обязан.

Со всех своих четвертей я должен был набирать пятнадцать всадников, хоть кормил двадцать на сегодняшний день и мог тридцать, а он сто пятьдесят, но хотел двести…

Так зачем я ему нужен? Только из-за железа? Нет, что-то ещё должно быть. Но к делу пока не переходили.

– Но буду царю челом бить, чтобы мы в Москве остались, защищать его, – продолжил он. – Государь меня послушает. Шуйский не забыл, как мы самозванца скинули… а самозванец без охраны остался в тот миг. Вот и надо царю на кого-то полагаться. А чего бы не на нас? Батюшку твоего он знал хорошо, и тебя примет, а уж меня-то с давних пор запомнил.

– А расскажи об отце, Никита Борисыч, – сказал я. – Ты же его хорошо знал. Сам-то он был не любитель вспоминать былое.

Боярин так и не продолжал старый разговор, о котором заикнулся днём, про двойню и тайну. Будем его понемногу давить, чтобы рассказал побыстрее. Это явно связано со старым князем Стригина. Вот и буду заходить отсюда. Для чего он так стремится охранять царя? Что-то задумал?

– Ох-ох-ох, это правда, знаю я твоего батюшку, – ответил Милославский, – Юрия Иваныча, царя железного, очень долго знал.

– Железный царь? – я удивился.

– Кликали его так при дворе, нравилась Иоанну Васильевичу это имя, позабавило тогда… потом забылось.

Милославский сидел, как довольный кот, объевшийся сметаной. А его племянник помалкивал, смотрел на меня, молчал. Думаю, мы уже приблизились к сути разговора.

– Давние времена были, когда государь наш, Иоанн Васильевич, опричнину учредил. Ты уж не гневись на меня, Ромушка, с батюшкой твоим давно замирились мы, но в те годы каждый из нас ворогом другого называл.

– А что случилось? – я облокотился на стол.

– Пир был царский, в Александровской слободе ещё, – начал вспоминать Милославский, сев поудобнее. – Был там царь-батюшка, с ним его пёс верный – Малюта Скуратов, одесную от него сидел…

Тут боярин начал перечислять опричников, сидевших рядом с царём. И долго, я о большинстве фамилий даже не слышал. Сидевший рядом с ним Василий начал клевать носом, но встрепенулся и сел прямо. За весь ужин я не услышал от него ни слова. Тогда зачем он здесь сидит с таким важным видом, будто это царевич?

– И я там был, – продолжил Милославский. – И пожаловал на обед батюшка твой, пригласил его царь к столу, но повелел сесть ниже меня, и подальше от соли.

Он указал на солонку, которая была рядом со мной. Да, чем ближе к соли, тем больше почестей тебе положено. А боярин сегодня меня просто осыпал почестями.

– Осерчал твой батюшка, отказался, ведь род у него знатный, древний. Не стал он, Рюрикович, садиться ниже меня, – в глазах старого боярина даже не мелькнуло обиды, но она наверняка была, – Тогда царь разгневался, велел его прогнать с глаз долой. А потом меня к себе подозвал, говорит – бери у него за это оскорбление что хочешь, Никитка. Хочешь – подворье, хочешь – вотчину, а хочешь – жизнь. И Скуратов подначивал государя – оскорбление это царской милости, говорит, наказать нужно, раз ослушался приказа. А Годунов, что рядом был, говорит: Стригин верный воин, отличился, когда Казань брали, послужит ещё царю. Оставить его надо, не трогать шибко, просто наказать за ослушание.

Он замолчал, будто вспоминал те события, даже взгляд изменился.

– А ты что сказал? – спросил я.

– А я говорю: не надо мне живота его, царь-батюшка, подворья и вотчины его. Был же он моим воеводой, я с ним ходил крымчаков бить, жизнь он мне там спас, отвёл от меня саблю татарскую. Дозволь, государь, поговорить с ним, образумить, чтобы он речи крамольные не вёл, и послужит он ещё тебе, как встарь.

Так, вот теперь боярин хитрит, недоговаривает или привирает. А он продолжал:

– Приехал я к твоему батюшке на подворье, поклонился ему в ноги, просил вернуться к царю, не губить себя и свой род. Послушал он меня, вместе царю поклонились, он тогда сменил гнев на милость. Но сказал, что раз он, князь Стригин, в речах не сдержан, то и веры ему нет. Поэтому вотчину свою велел отдать, оставили ему только небольшой клочок, чтобы кормиться и служить дальше. Милостив был государь, других за такое он наказывал иначе. Даже казнить мог, раз – и голова с плеч!

Боярин говорит не всё, ведь на этих землях, которые забрали у князя, поселился сам Милославский, хотя тогда он был опричником.

Значит, всё было не совсем так, как он рассказывает. Отжал у старика кусок плодородной земли, вытеснил старого хозяина на болота. Но не убил и убить не дал.

Милославский не дурак. Он должен был понимать, что Грозный – не вечен, да и сам царь может на своих же опричников разгневаться в любой момент. Вот, возможно, и искал заступника среди высшей аристократии. Такого как старый князь, который избежал казни и даже опалы, но потерял большую часть земель.

Ищи кому выгодно, как учил я сам курсантов. А вот это точно выгодно, хотя и есть вопросы. Но слушаем дальше.

– А дальше старый князь не возроптал, приказал построить терем на юге своих земель, где он до сего дня стоял, пока не сгорел. А через год он начал мужиков искать, кто железо добывать умеет, и кузнецов посадских выписал из Тулы.

– Нашёл залежи железа, – догадался я.

– Именно так, Ромушка. Доброе железо, россыпи целые на болотах, о которых не ведал никто. Но как узнали, Скуратов начал подбивать меня, чтобы и остаток земель захватить, да я отказался, соседями же мы с отцом твоим стали, в одну церкву ходили, разговоры вели, да на охоту соколиную выбирались. Опосля этого разговора батюшка твой отправил панцирь в Москву, зерцала с печатью государевой и шелом железный, для царя сделанный. Да ладно так сделано, аж душа радовалась, когда смотрели. Вот и государя порадовал этот подарок. Только царю такое добро дарить могут.

– А что Скуратов? – спросил я.

– Пёс Скуратов, – Милославский при упоминании своего бывшего начальника поморщился, – начал говорить, что князь Стригин на горах железа сидит, как царь. Потеснить бы его, самим это железо пригодится. А государь тут впал в злобу, кричит: уйди, собака, не черни моего верного слуги. Смотри, какой панцирь мне сделали из того железа, только царю такой носить можно. Железный царь подарок православному царю прислал, так Иоанн Васильевич молвил и засмеялся. Все тоже смеяться начали и прозвали так Стригина – железный царь. А потом государь скончался, забылось всё.

– Но он впал в опалу при Годунове, – уточнил я.

– Да, потому что резок был на язык, и держался всегда гордо при нём. Вот и отправился в опалу, ещё при Фёдоре Иоанновиче, – он посмотрел на меня с каким-то намёком, – и потом, когда сам Борька престол занял, так опала и осталась. Но далеко не отсылали, потому что железо шло исправно. Самозванец Отрепьев батюшку твоего простил, но твой батюшка на его свадьбу ехать отказался. Говорил – смотреть, как эту польскую девку Марину Мнишек в Божий храм ведут невмоготу ему.

Ага, и если бы Лжедмитрия не убили на следующий день после свадьбы с католичкой, то он бы наказал старого князя Стригина за такие слова, это точно. Но свадьба получилась такой, что никакая «Игра престолов» и рядом не стояла, народу после неё перебили намного больше.

А вот теперь – приступаем к сути. Боярин, судя по его виду, решил говорить дальше.

– Но не было на Руси никого вернее царю, чем твой отец, – с намёком сказал Милославский. – Он всегда стоял за Рюриковичей, и когда прервалась царская династия, впал в горе великое, хоть и в опале был. Он из другой ветви, но родственной, и потомков Александра Невского почитал, как родных, а к царю как к собственному отцу относился. Но после я раскрыл ему великую тайну, как вот сейчас тебе, князь. И он воспрянул духом.

Вот теперь будет то, ради чего мы собрались. И племянник здесь, так и зыркает на меня, хотя весь ужин хранил молчание.

– Мне он об этом не говорил, – сказал я.

– Знал твой старший брат, – тихо произнёс Милославский. – Но раз их Господь прибрал к себе, ты теперь глава рода Стригиных, князь. Ну а я хоть не такого знатного рода, но тоже стою за родные земли. И верю в одно – но престоле должен сидеть истинный Рюрикович.

Хочет посадить меня? Нет, сто процентов нет, у меня прав нет, младшая ветвь Рюриковичей. У того же Шуйского прав намного больше.

Кто-то другой. Но я уже понимал, что к чему.

– Когда прервался род со смертью царя Фёдора, – продолжал боярин, – горе пошло по русской земле. А после – великий голод и мор приключились, ведь настоящего царя на троне не было. Сейчас – кровь течёт и будет больше. Ну а люди верят, что вернётся потомок угасшей ветви, и закончатся тёмные времена. Думаешь, князь, почему поверили самозванцу? А потому что думали, что он сын царя Иоанна Васильевича. И сейчас верят тому, что Ивашка Болотников говорит. Кричат все, что выжил самозванец в Москве, и за ним люд идёт разный, от служилых людей до казаков. Быть беде, если ничего не сделать.

Присоединиться к Болотникову? Тоже нет. Боярин хитрит. Какой же у него план?

– И раз нет твоего батюшки, – он поднялся над столом. – То открою нашу тайну тебе. Тебе нужно её знать, потому что есть враг, кто тоже её знает, но хочет использовать её против нас. Он хочет, чтобы узурпатор Васька Шуйский и дальше занимал престол, чтобы не мешали мы ему православных губить. И батюшку твоего он мог отравить.

Уже не царь-батюшка, а Васька Шуйский. Всё уже идёт к измене. Но всё равно это не так просто. Я слушал и думал, для чего ему нужен я.

Милославский пристально смотрел на меня, будто думал, что я сразу встану на его сторону, как только узнаю обо всём, и сразу захочу отомстить за старого князя. Готовится какой-то переворот, раз боярин намекает, что останемся в Москве. Хочет добиться доверия царя, окружить его своими людьми, а потом устроить заговор?

Ах ты хитрый лис. Вот только ты сам царём не станешь, у тебя прав на престол вообще нет никаких. Но в эти времена страну трясёт, одно восставшее войско идёт с юга, а скоро появится Лжедмитрий Второй, затем поляки, шведы и татары. Он сторонник нового Лжедмитрия? Нет, точно нет.

Так какой же план у тебя? Мне нужно его знать. Молодой князь Стригин точно бы решил сюда влезть, чтобы мстить за отца и продолжить его дело. Ну а мне надо не пороть горячку, а выяснить как можно больше.

– Ну не томи, Никита Борисыч, – я посмотрел на него, будто был в нетерпении. – Что же там? Как я могу от отца отступиться, если он на это жизнь положил? И найти мне нужно душегуба.

– Большое дело, Ромушка, – устало проговорил он, – которым заняться надобно, покуда не поздно. Разве ты не слышишь, как русская земля плачет, как православные ждут, что истинный царь вернётся? И мы с твоим батюшкой занимались этим, готовились, план составляли осьмнадцать лет, и настало время свершиться делам великим.

– И в чём тайна?

– Не прервалась ветвь Рюриковичей, – громко сказал Милославский. – Ибо у царя Фёдора Иоанновича был сын, которого мы утаили от Годунова. И вырастили, чтобы он стал достойным царём! – он указал на своего племянника. – Знай, князь, что перед тобой Василий Фёдорович, сын царя Фёдора, внук грозного царя Иоанна Васильевича! Законный наследник, истинный Рюрикович! И мы должны возвести его на царский престол, чтобы спасти эти земли в лихие времена.

Ëперный театр, вот это дела творятся. Я посмотрел на них по очереди, делая вид, что ошарашен. Но я и правда был удивлён.

Вот только чего-то не хватает, чтобы эта история казалась правдой, каких-то кусочков. Что-то не то. И причём здесь второй близнец Митька?

Надо понять, в чём настоящая правда и кому это выгодно. И пока я это не узнаю – я им не верю. Боярин хитрит, ну а парень и сам не понимает, как его хотят использовать.

Очередной самозванец? Или всё же царевич? Буду выяснять.

Глава 5

Модно тогда было плодить самозванцев. Это же как дети лейтенанта Шмидта, они были повсюду. Тем более первому, Лжедмитрию, кем бы он ни был на самом деле, удалось стать царём, а остальные пошли по проторённой дорожке.

Сколько же было Лжедмитриев, а также чудом выживших детей Ивана Грозного, Фёдора Ивановича, потом уже сыновей Лжедмитрия, причём одновременно. Иногда они действовали совместно, но чаще друг от друга избавлялись.

Но интересно одно: если это ненастоящий царевич, то как всё спланировал Милославский? Он давно замыслил привести к трону этого Василия, ещё когда стало понятно, что у царя Фёдора Ивановича не будет собственных детей? Или он просто решил действовать в духе времени и тоже подключиться к этой игре?

А мне уже пора кланяться перед Василием, бить челом, и целовать крест, обещая вечную верность? Нет, всё же сначала надо разобраться, что к чему. Сделаю вид, что слишком ошарашен.

– Боярин, – сказал я медленно и осторожно. – Ты был верным другом моего отца, а племянников твоих я знаю с детских лет. Не могу подвергать твои слова сомнению, но всё же, а если спросит кто-то о происхождении царском? Не можем же мы просто объявить об этом, бездоказательно… после Отрепьева на слово не поверят.

Как я сам витиевато начал, заразился будто от старого боярина его манерой речи, вместо того, чтобы сразу, как говорили всякие бандюки в лихие 90-е, потребовать у Милославского «ответить за базар».

– Верно говоришь, князь, – старый боярин кивнул. – Твои слова – разумны. Но есть у меня доказательства, что перед нами сам Василий Фёдорович.

И тут он посмотрел на «племянника».

– Покажи, государь, эти свидетельства слугам твоим верным. Только ты владеешь ими. Не откажи нам в великой чести узреть их.

– Да, дядюшка, – Василий откашлялся и поднялся. – Малый ларец или большой внести?

– Малый, – боярин нетерпеливо махнул рукой. – Большой – в нужный момент отворим.

И тут «царевич» ушёл. Ëперный театр. Неважно, настоящий это сын Фёдора или подставной, факт в том, что это – марионетка боярина, и делать будет всё, что скажет Милославский.

Хитрый дед. Ну, Годунов поднялся в опричнину и стал царём, вот и Милославскому, похоже, тоже хочется занять место получше.

Но пока я слушаю дальше. В чём выгода Милославскому – я понимаю. Но что делать мне? Бежать к Шуйскому? Так его же самого через несколько лет попросят на выход. Да и помнится, что это был тот ещё негодяй. К кому ещё? К Романовым, которые будут царями потом? Так память молодого князя Стригина говорила, что батюшка его и с Никитой Романовым враждовал, и с его сыном Фёдором, будущим патриархом Филаретом, тоже не в ладах был, ну и молодой Михаил, который потом станет царём, тоже вряд ли будет питать к нам тёплые чувства. Даже не выслушает.

Но всё, что я сегодня узнаю, мне нужно запомнить и использовать во благо. Ведь для чего-то я жив, и вполне может, что для того, чтобы поработать ещё раз, в своей манере, как учил курсантов – на результат. И пусть будет царь, но тот, кто мне обязан и кто будет слушать. И я смогу через него изменить многое… к лучшему.

Вот только кто Василий на самом деле?

Понятно, почему боярин отправил его показывать доказательства. Ведь царевичу самому придётся доказывать своё происхождение перед боярами, когда о нём объявят. Вот и учится сразу.

Из того, что я помню по истории, первый Лжедмитрий был человеком своеобразным, непростым, но в людях разбирался, и харизма из него так и пёрла. Не свяжись он с поляками, глядишь, остался бы царём и дальше. А этот парень слишком робкий. Но всё же, а как тут завязан Митька? Резервный вариант?

Хм… а ведь хитрый интриган Милославский может добиться своего и найти единомышленников… но не добился, раз я даже не слышал про этого претендента. Значит, в той истории Стригин умер в тереме при пожаре, род прервался, а у Милославского ничего не вышло…

Василий вернулся с отделанным золотом сундуком.

– Доказательства мы храним, князь, – голос Василия стал твёрже. – Письма моей матери, царицы Ирины…

Точно. Это же сестра Годунова, она была замужем за царём Фёдором, сыном Грозного. И на Фёдоре династия прервалась.

– … а также свидетельства князя Сугорского и князя Стригина, которые опросили повитуху, монахов и дворню. И ещё одно письмо моей матери, когда она стала монахиней после смерти моего батюшки. Вот здесь она спрашивает дядюшку о здоровье двойни, то есть – о нас. Вот, князь, всё здесь!

Парень пытался выглядеть увереннее, хотя его немного трясло от волнения. Но, по крайней мере, сам он точно верит в то, что говорит.

Я осмотрел документы. Среди перечисленных свидетелей – старый князь Стригин, мой отец, вернее, отец молодого Романа, чьё тело я занял. Старик умер, но если его подпись и слова буду готов подтвердить я, то это здорово увеличит вес притязаний, сделает их серьёзнее. Тем более, сама Ирина Годунова уже скончалась. Зато письмо от неё есть, про двойню.

Но сомнения меня не покидали, только усилились.

– Я хорошо знал царицу Ирину, – сказал боярин Милославский, пока я рассматривал пожелтевшие свитки, заполненные словами на старорусском, с печатями и подписями. – Она обращалась ко мне за советом с позволения своего мужа, но вопреки воли брата.

Очередной звоночек, что мне врут или говорят полуправду. Но я не могу сказать, насколько возможна ситуация, чтобы царица говорила с придворными. Это же не английская королева, у нас общество устроено иначе. А какой у Милославского тогда был чин при дворе?

Но я не спрашивал, я слушал, прикидывал, насколько это всё правда или нет. Ведь если подумать, то главное – не только происхождение претендента, но и то, сколько человек будут готовы признать такого царя. За Лжедмитрием шли многие.

Но зачем мне самому поддерживать самозванца?

Милославский рассказывал дальше, как его вызвала царица и прямо сказала, что наследник – царевич Дмитрий, будет убит по приказу её брата, Бориса Годунова, в Угличе, потому что Борис его опасается. А следом убьёт её детей…

У Ивана Грозного были официальные дети, много, учитывая, сколько у него было браков. Про неофициальных неизвестно, но тоже могли быть. Из законных до взрослого возраста дожило всего двое сыновей: Иван и Фёдор. Иван скончался, то ли от болезни, то ли отравили мышьяком, то ли его убил отец в приступе гнева – разные источники говорят своё.

Второй сын – Фёдор, но он человек был набожный, официальных детей не было, единственная дочь умерла в младенчестве. Хотя это говорит о том, что вообще-то бесплодным он не был.

И у Грозного был ещё самый младший сын Дмитрий, погибший в детском возрасте, якобы во время приступа эпилепсии. Именно за этого Дмитрия и выдавали себя многочисленные Лжедмитрии начиная с самого первого, погибшего буквально месяц-два назад. Скоро ещё появится второй.

И вот, Ирина Годунова, царица, уже беременная, считала, что её брат хочет убить не только молодого Дмитрия, но и её детей, если они будут угрожать его планам, но сама не собирались выступать против него. По крайней мере, так говорит Милославский.

И она решила, что Борис сделает всё, чтобы избавиться и от других наследников, чтобы самому стать царём. Якобы, была попытка покушения утопить маленького Дмитрия в прорубе, о чём прослышала царица и испугалась. И выкидыш во время прошлой беременности казался ей неслучайным.

Как было на деле – не знаю, но Милославский явно хитрит, считая меня молодым и неопытным. Хотя Дмитрий в итоге погиб, а ведь его тогда многие называли наследником царя Фёдора Ивановича, хотя там были нюансы с церковью.

Подозрения, что Годунов изводит царских наследников, при дворе были и тогда, и потом. Тем более, он выписывал иноземных повитух и акушеров, что не добавляло ему популярности. Возможно, он хотел, чтобы хоть кто-то выжил, поэтому нанимал всех, ему было бы выгодно самому стать регентом при молодом правителе. Возможно, и правда изводил всех. Лично я Бориса не знал, а что он замышлял, уже никто не знает. Но подозрения к нему были и останутся.

– И попросила меня царица спасти её потомство! – объявил Милославский. – Чтобы я нашёл верных людей, и я нашёл таковых. И с ними мы приступили к замыслу, как спасти наследников.

Он поднял глаза к потолку, будто вспоминал. А за окном из слюды уже видно закат. Долго мы тут сидим, обсуждаем всё.

Вскоре Милославский продолжил. Бояре возмутились участию иностранцев в таком щекотливом деле, как роды царицы, Годунов уступил, и вызвали повитуху Прасковью, ту самую бабку, которая принимала и самого Фёдора, и Ивана, и прочих детей Грозного.

Всё было готово к заговору. И вот, царица родила двойню, и младенцев сразу подменили, объявили, что случились выкидыши, а детей вывезли в монастырь.

И участвовал в этом не один Милославский, сообщником ему был окольничий Сугорский, а младенцев вывозили из Москвы… люди моего отца. Ëперный театр, целая схема.

Сомнений у меня стало ещё больше. Аж двоих царских близнецов укрыли. Но и царица знала про двоих, в письмах упоминалось про двойню, может, и правда тогда родилось двое. Зачем бы иначе всё так усложнять?

А ведь вполне может быть так, что это Милославский запугал царицу Ирину, тем более, выкидыши уже были раньше, а беременная женщина ему поверила и решилась на такое?

И молчала, ведь вскоре после этого Дмитрий погиб случайно или был намеренно убит в Угличе, вот и в страхе за жизнь детей царица молчала столько лет. Будто боялась, что Годунов узнает про них и уничтожит.

Хотя может быть так, что настоящие дети и правда погибли при родах или в младенчестве, детская смертность в эти годы очень высокая, а Милославский вспомнил об этом и решил воспользоваться, чтобы поднять своего племянника?

А может, эти письма подделка, как и свидетельства. Ведь Годунова ушла в монахини, и к этому времени уже умерла. Она уже ничего не скажет.

И причём тут всё-таки Митька, которого называют братом Василия? Вот он вызывает всё больше вопросов.

А боярин заканчивал рассказ. Что детей укрывали тщательнее, когда Борис стал царём, готовились к его свержению, собирали сторонников. Хотели объявить о двойне, когда Годунов заболел. Но вдруг откуда-то вылез Отрепьев, то есть Лжедмитрий, и всё испортил, а потом и Шуйский занял Москву, усложнив всё. Но Милославский от своего отступать не хотел.

– Я понял тебя, Никита Борисыч, – сказал я, потирая лоб. – Но всё же – двойня, – я посмотрел на него. – Кто второй? Митька?

– Василий Фёдорович, – Милославский посмотрел на него. – Хоть мы втроём и знаем тайну твоего происхождения, государь, но пока для всех ты мой племянник. Вели слугам работать, чтобы эти остолопы не сидели без дела.

– Да, дядюшка, – Василий чопорно кивнул и вышел, захватив сундучок.

– А вот тут не обошлось без твоего батюшки, – боярин разлил вино по чаркам. – Мудрейший был человек. Всё же случилось горе – упокоился второй близнец, когда ему исполнилось десять годков. Падучей болезнью он страдал, как царевич Димитрий Угличский.

Значит, и у него были приступы эпилепсии. Не повезло пацану.

– Но старый князь тогда поведал мне: не поверит честной люд, если показать только одного из двойни. Нужен второй. Ведь в письмах говорится о втором.

– И он привёл Митьку, – я нахмурился.

– Именно так, Ромушка. Отрок сей – чей-то бастрюк, – Милославский поморщился и махнул рукой. – Батюшка твой его давно приметил, ибо малость похож отрок был на молодого Иоанна Васильевича. Вот и предложил князь держать Митьку поближе, братом Василия его назвать, а я чтобы племянником его воспитывал.

Да, отец был хитрым, как и Милославский. Два близнеца, о которых говорят бумаги, намного весомее, чем один.

– Да, не родная это кровь, а дурная, – продолжил Милославский с недовольным видом. – Но иного пути нет, ведь мы крест целовали, чтобы потомка Грозного посадить, вот и пришлось на хитрость идти. Зато сам видишь, князь, честны мои помыслы перед тобой.

Ну, опытный лжец всегда знает, что любая ложь убедительна, если добавить немного правды. А ведь он не только меня завербует, но и других. Другим он другие аргументы выдаст.

– Митьке царства не видать, – жёстко сказал боярин. – Главное – похож он ликом на грозного царя, старые люди сходство увидят, и его признают, и Василия с ним. Даже доспех ему князь Стригин справил, чтобы тот выглядел царски.

– И что потом с ним будет? – спросил я.

Милославский шумно выдохнул через нос, но ответил:

– При Василии так и будет верным слугой. Чего у него не отнять – служит он брату с преданностью редкой. Хоть и знает, что байстрюк и не моей крови, но не боле того ему ведомо. Кто такой Василий взаправду – ему никто не говорил. С детства ему наказ был – Василия защищать как родного брата. Ты же видел, в ратном деле искусен, и не предаст. А как раньше было, помнишь, Ромушка? Василий хилый, но во всех играх детских всегда Митька за ним стоял. Поэтому рядом с ним пусть и будет.

И как резервный вариант, на случай гибели Василия. Ещё одна марионетка. А если Василия всё посадят на престол, то сразу избавятся от неудобного претендента.

Значит, Митька не царский сын, а байстрюк, то есть бастард, Милославский это подтвердил. Митька и правда может быть незаконнорождённым сыном отца, которого старый князь решил пристроить в жизни.

А жаль, будь он Рюриковичем, с ним было бы проще. Можно было бы поддержать именно его.

– Кто ещё знает? – спросил я.

– Прокоп Сугорский, – с раздражением в голосе ответил Милославский. – В те дни окольничьим был, ныне в опале, потому что самозванца поддерживал, против Шуйского выступал. Сидит сейчас в своей вотчине, но рассылает грамоты и лихих людей повсюду. Он и мог твоего батюшку отравить.

– Но почему он просто не пойдёт к Шуйскому? Тогда тот примет меры… или… – тут я догадался. – Он тоже хочет воспользоваться этим? У него свои близнецы есть, – я усмехнулся. – Раз он в курсе этого, то хочет сам своего царя поставить.

– Истинно так, – он кивнул и снова начал заливать меня лестью. – Мудрый ты воин, Роман Юрьич, как и батюшка твой. В самый корень зришь. Да, Сугорский… он… – боярин замялся, – он иуда, обманщик и вор. Но зная его лукавый характер – вполне возможно, что хочет он всех нас со свету сжить, чтобы самому своих самозванцев на престол возвести. Молва ходит, что он грамоты шлёт на Дон, и с Болотниковым связи ищет.

Да вы друг друга точно стоите. Но мне нужно делать выводы, ведь меня заманивают в водоворот этих самозванцев. А в этом болоте точно утонешь.

Но надо подумать обо всём.

– Утро вечера мудренее, боярин, – сказал я, будто сдерживал зевок. – Давай утром обсудим, куда нам дальше идти и как от угрозы избавиться.

У него может быть и свой долг, но и у меня тоже свой, от которого смерть меня не освободила. И вряд ли сейчас этот долг в том, чтобы возвести на престол очередного самозванца.

– Да, князь, прикажу для тебя всё подготовить в опочивальне, – сказал Милославский.

– Я немного прогуляюсь, – сказал я. – Людей проверю.

Боярин уставился на меня с недоумением, ведь так явно не принято. В глазах мелькнуло подозрение.

– Служба военная, – объяснил я. – С татарами дрался несколько лет, а там, на Рубеже, ухо востро держать надо, хитрый это враг. Вот покуда не объеду все засеки, не проверю, что всё укреплено – не успокоюсь, не усну. И заодно подумаю обо всём.

– Ох-ох-ох, заверяю тебе, княже, здесь татар нет, – Милославский заулыбался. – Но коли на душе неспокойно – езжай, но недалече, я тебе сопровождение дам.

Которое не даст мне сбежать после того, что я услышал. Но я пока бежать не собираюсь, мне нужно всё обдумать. Ведь это только кажется, что я в другом времени и всё изменилось, но на деле всё так, как было всегда – повсюду враги, внешние и внутренние, и у каждого свои цели.

Знай я точно, что Василий действительно потомок Грозного, я бы меньше сомневался в том, что делать. Времена сейчас такие, смутные, но такой человек в Москве сможет объединить и бояр, и крестьян, и военных, служилых то есть, и духовенство. К древней династии привыкли, и царя из тех самых Рюриковичей примут охотнее.

Ведь почему у Лжедмитриев была такая поддержка? Потому что все верили, что это настоящий царь, сын Ивана Грозного. Такого и надо бы найти… если ли вообще такой существует… зато самозванцев выше крыши.

Моя задача – расстроить их планы, понять, что им нужно, и нанести удар. Мне нужно делать всё, что я привык, но с поправкой на другое время.

Первая задача – понять, в чём была выгода отцу от этих политических интриг. Прервать цепь опал и вернуться в Москву? Или у него была своя собственная игра? И вот тут память Стригина подводила, ведь он отца знал плохо.

Роман Стригин наследником не был, всё внимание уделялось старшему брату, его и учили, с ним и говорили о планах. Но остался только один сын, и старый князь просто не успел передать ему всё.

Надо мне понять – вёл ли князь свою игру. Думаю, что да, не мог же он слепо доверять старому опричнику, из-за которого потерял большую часть своих земель. Пусть я старого князя не знал, но одно я мог сказать о нём точно – глупым и наивным человеком он не был.

Значит, стоит поговорить с тем, кто хорошо его знал. Митька, которому подарили доспех, не подойдёт, он молод, а вот старый стремянной слуга отца мог знать много тайн хозяина. Он же всегда рядом во всех походах и дома, мог передавать и тайные вести союзникам.

– А что, люди мои добрые, – уже на улице я оглядел свою свиту, – накормлены, напоены?

– Да, князь-батюшка, – отозвался за всех стремянной Михалыч, – не забыли нас, княже, и чарку нам налили, и угощений богатых дали. Вот и выпили мы за здравие твоё, и за хозяина, боярина Никиту Борисыча, чаши подняли.

Говорил только он, остальные молчали. Оружие держали при себе, чтобы в любой момент взяться. Профи, чего и говорить, умеют и саблей махать, и из лука стрелять.

А ведь можно научить чему-то более серьёзному. Как там Митька говорил? Огненный бой рейтарский? Это же тяжёлая кавалерия с пистолями, может пригодиться.

– Я хочу прокатиться на коне, – сказал я, – на сон грядущий.

– Батюшка, да где же это видано? – Михалыч показал в сторону заката и почесал седеющую бороду. – Уже солнце садится, надобно молитву произнести, да ко сну отходить.

– Устал, старый? – я усмехнулся. – Тогда, может, молодого стремянного найти?

– Да ни в жизнь, батюшка Роман Юрьич! – пожилой слуга бодро подскочил ко мне. – Куда ты, туда и я. Я и за батюшкой твоим, Юрием Иванычем, всюду следовал, и за тобой последую, покуда ноги меня держат.

– Поехали уже.

После такого сытного ужина ехать в седле было сложно, но я справился. Ехал впереди, отряд из боевых холопов, моих и боярина, чуть поодаль. Они тихо говорили между собой, чтобы меня не тревожить.

Недалеко от поместья находилась деревня, но свет там не горел, само собой, ведь окна маленькие, да и не принято было у них дома сидеть вечерами. Солнце шло к закату, а жизнь в деревне тяжёлая, а летом в особенности, надо и за урожаем смотреть, и за скотиной. Вставали с первыми лучами, ложились спать с последними.

Но не все ложились рано. Молодёжь собралась на окраине, слышно голоса и смех. Телефонов нет, вот и скучковались все вместе. В ту сторону я направил коня.

– Михалыч! – позвал я. – Давай сюда, ко мне.

– Конечно, Роман Юрьич, уже здесь, – он подстегнул коня и уже был рядом.

Я глянул на него. Он не совсем старик, хоть и борода седая. Но руки ещё крепкие, сабля на поясе тяжёлая, ну а помимо лука есть пистоля с кремнёвым замком, наверняка тульские мастера изготовили. Всё для защиты хозяина и участия в бою.

В его верности можно не сомневаться. Но он не холоп по рождению, я вспомнил, как старый князь Стригин говорил, что Михалыч охолопился, то есть стал холопом.

У него было поместье в молодости, но там земля была, как говорится, худая. Однажды он уехал на войну, а после возвращения увидел, что на его земле неурожай, а все крестьяне сбежали к боярину, что жил рядом.

Так что поместья он лишился, вот и пошёл тогда в услужение к отцу, чтобы не умереть с голоду. Михалыч уже давно забыл о былых временах. Был не только стремянным в походах, но и воспитателем моего старшего брата. А теперь он со мной.

– Расскажи мне о моём батюшке, Михалыч, – попросил я. – Что это за был человек, и чего хотел добиться?

– Ох, княже, чудны твои речи, – он с недоумением посмотрел на меня. – А что я молвить могу… был старый князь воеводою, ума большого, храбрости великой, верный царю, защитник веры православной. И татарина бил, и литвина, и ляха, и шведа.

Я снова глянул на него, думая, откуда лучше начать разговор. Решил с того, что меня смущало в том, что я сегодня слышал. И не прогадал.

– Я встречал сегодня Митьку, племянника боярина…

– Добрый молодец, – Михалыч закивал, – храбрый и верный. Старый князь его привечал, аки сына родного. И про тебя он всё спрашивал с нетерпением, когда вернёшься. Ждал.

– Вот про это и хотел поговорить. Митька – сын князя Стригина? Его байстрюк?

– Бог с тобой, княже, да как же ты так подумать мог? – он аж вздрогнул, глядя на меня, но громко не кричал. – Да быть такого не может… ведь Митька – он же сын самого…

И тут старый слуга замолчал, осёкся, только глаза выпучил. А я почувствовал, что сразу копнул в нужную сторону, осталось только надавить.

– Продолжай, – спокойно сказал я.

– Не могу, княже, – он перекрестился. – Батюшка твой запретил! Не могу!

Михалыч начал озираться по сторонам, но послужильцы были заняты разговором и нас не слышали.

– Говори, – продолжал я. – Я его сын, а с этим связано что-то, что может мне навредить. Мне нужно это знать. И сыну говорить можно, он бы мне сказал, останься в живых. Разве нет?

– Ох, Господь с тобой, князь-батюшка, – он почесал подбородок, растрепав бороду. – Да это же… ох, да как бы…

– Говори, – повторил я.

– Господи, прости, – стремянный слуга перекрестился, склонился ко мне и начал тихо говорить.

И вот это расставило все точки на Ë.

Вот оно! Вот это именно то, что я искал. Это именно то, с чем я могу работать. И может быть, именно ради этого я оказался в этой эпохе, чтобы довести всё до конца.

Это тот шанс, который мне нельзя упустить.

– Кто может доказать? – спросил я, когда он закончил.

– Священник тутошний может, – Михалыч аж вспотел. – Он тогда к старому князю ходил, вот я и слышал, о чём они шептались.

– Поехали! – я погнал коня вперёд.

Глава 6

Не зря я спрашивал Михалыча, совсем не зря. Ведь понимал внутри, что всё не просто так, что должен быть какой-то смысл во всём этом, раз я не мёртв, а жив в чужом теле в самый разгар Смуты. А раз должен быть смысл, то поблизости должны быть зацепки, что именно мне делать.

Но просто так не даётся ничего. Будь молодой князь жив, он бы поверил Милославскому, а потом бы погиб, сражаясь за самозванца, за одного из многих, поддельных, как китайский «Абибас».

Но на его месте теперь я, и я не поверил. Ну и вот результат, это привело к тому, чем я могу воспользоваться, и в итоге эта жизнь тоже будет прожита не зря.

А может быть, что проживу её ещё с большей пользой, чем раньше. Теперь может получиться спасти не самолёт, дом или людей на концерте, а нечто большее – провести через невзгоды целую страну.

И на кого ставить – я знал, но нужны были подтверждения помимо слов старого слуги. Вот я и поехал к священнику, на которого указал Михалыч, на того, кого знал старый князь Стригин. Потому что тянуть дальше было нельзя. И как и думал, вся разгадка была под рукой.

Так что не зря я спросил старого слугу именно сегодня. Решил бы отложить разговор до следующего раза – мог бы упустить эту возможность навсегда. Расстояния ведь большие, и в другой день уже не смог бы вернуться сюда, чтобы допросить попа…

Память старого владельца тела работала чётко, я вспоминал всё быстро, будто сам прожил здесь всю жизнь. Вот и вспомнил, что князья Стригины хорошо знали отца Митрофана, священника, живущего в одной из деревень на землях Милославского. Знали потому, что в нашей вотчине со священниками не везло.

Может быть, дело в здешнем климате, который не выносили приезжие, может быть, из-за обилия болот, а может в том, что сюда приезжали только попы в преклонном возрасте. Вот и нередко бывало, что церковь долгое время пустовала, ожидая нового священника, ведь старый скончался.

Вот и для того, чтобы соборовать умирающих, отпевать мёртвых, крестить младенцев, вести службу и женить молодожёнов, приходил отец Митрофан. Иногда пешком, иногда его везли на крестьянской кобыле, а иногда князь отправлял за ним людей на своих лошадях. Ну и священник умел читать и писать, что тоже делало его незаменимым.

Так что меня он помнить должен. Сейчас в деревне в вотчине свой поп, так что Митрофан давно не приходил к нам, но когда я был мал, видел его часто…

Церковь стояла на возвышенности в самом центре села. Я присмотрелся к зданию. Интересно, ведь даже в это время церковь уже считается старой. Больше она напоминала разросшуюся избу, чем храм, но такие тогда строили. И построено всё без единого гвоздя!

Постройка деревянная, состояла из простого квадратного сруба-клети из толстых брёвен, закрытого двухскатной крышей. И уже к этому срубу пристроены, или как тогда говорили – прирублены, алтарь и трапезная. Большой колокольни не было, колокол разместили в отдельной постройке – звоннице. На маковке церкви – деревянный православный восьмиконечный крест.

Рядом с церковью располагался погост – кладбище. Достаточно небольшой участок, огороженный забором. Видны стоящие там кресты, на некоторых – резные домики-голубцы.

Время позднее, темнеет быстро, и никого у церкви уже не было. В деревне вообще стало тихо, только молодёжь где-то шумела в отдалении.

– Ушёл батюшка, – Михалыч, стоя у церковной двери, снял шапку. – На пасеке он может быть али дома у себя.

Люди Милославского, которые ехали следом, ничего не спрашивали. Возможно, удивились, с чего это князь-сосед ищет церковь, но не говорили слова против и не бежали доносить об этом боярину.

А попа надо искать. У священников могла быть своя земля, которую они обрабатывали, чтобы прокормиться, и хозяйство, ну а отец Митрофан ещё и разводил пчёл. Но дом, простая крестьянская изба, была ближе пасеки, к ней мы и направились.

Услышав стук копыт, священник вышел сам. Он должен быть привычным к тому, что к нему могут прийти в любое время суток и в любую погоду, чтобы вызвать к умирающему. Отказать в такой просьбе священнослужитель не мог.

– Благослови, отче Митрофан, – я спешился с коня.

Снова система ритуалов и поклонов. Причём особая, я должен поклониться священнику, но не так глубоко, как царю или патриарху. Ведь такие священники хоть и считались служителями самого Господа Бога, но в миру я князь, а он – деревенский поп. И Митрофан это понимал прекрасно.

– Благословляю тебя во имя Господне, княже, – басом пропел толстый бородатый мужик в просторной однорядке – длинном кафтане без воротника. – С чем пожаловал, Роман Юрьевич? Али беда какая с отцом Иоанном приключилась, и ты ко мне прибыл? Умирает кто-то? Али на душе беспокойство, и ты исповедаться хочешь?

– Нет, отче, – я подошёл к нему ближе. – В гостях я у боярина Милославского, вот и к тебе заехал за благословением, – а тише добавил: – И узнать хочу у тебя одну вещь… Отец так и не рассказал мне о своей тайне, а боярин и сам её не знает. Но ты, отче, можешь мне помочь.

– О чём ты, княже? – священник напрягся. – Чудно ты слова молвишь, Роман Юрьевич.

– Надо обсудить, кто отец моего старого друга Митьки, – я сделал паузу. – Настоящий отец. Зовут парня Дмитрий Фёдорович Милославский, но мы оба знаем, что его отчество – совсем другое. И мой батюшка знал, и ты, отче, тоже знаешь об этом.

– Господь с тобой, князь, – он перекрестился и отшатнулся, но продолжил тише, с опаской глядя на стоящих в отдалении послужильцев: – Да столько лет минуло? Оставь эту тайну Господу, а сам…

– Мне нужно знать, так это или нет. От этого многое зависит. Многие жизни.

– Ежели люд прознает о нём, – священник будто был напуган, аж вспотел несмотря на вечернюю прохладу, – быть беде великой.

Угрожать и запугивать я его не буду. Мне доводилось проводить допросы по долгу службы, часто приходилось смотреть в глаза разным людям. Этот – человек неплохой, но напуган, считает, что лучше молчать.

Но я могу его убедить.

– Беда и так пришла на эти земли, отче, – отрезал я. – И в наших силах через неё пройти. И разве ты не знаешь, для какой цели Милославский хочет его использовать, не зная, кто он такой на самом деле?

– Тайна исповеди… – начал было он.

– Не нужны мне его тайны, я их и так понял. Мне нужна именно та, которую хранил отец… и ты. Это влияет на многое. На всё, отче. Мне нужно знать правду, иначе – кровь так и будет литься на Руси.

Михалыч стоял на почтительном отдалении без шапки, только иногда крестился. Послужильцы начали нервничать, а их состояние передалось коням, то и дело фыркали и били копытами. Священник думал долго.

– Следуй за мной, княже, – наконец сказал он. – Не подумай, позвал бы я тебя в иное время хлеб-соль разделить, но такие вести…

– Не будем мешать твоим домашним, – согласился я. – И моей свите это ни к чему. Помолимся, – добавил я громче, – за отца моего и за царя-батюшку.

Пришли мы в церковь. У двери я попросил Михалыча проследить, что никто из послужильцев Милославского не подслушает ненароком, и только после этого вошёл.

Внутри это всё совсем не похоже на то, к чему я привык, убранство совсем минималистично. Стены без росписей, пол сделан из расколотых брёвен, не очень ровный, но отполированный ногами прихожан.

Больше всего выделялся иконостас, состоял он из двух рядов икон, деревянных, некоторые уже совсем потемнели от времени и дыма лампад. Запах от масла с лампад смешивался с ароматом смолы и древесины.

Тихо здесь. Люди перекрестились, но остались снаружи, чтобы не мешать моей молитве, как они думали.

– Не могу я поведать тебе то, что говорила мне мать Митьки на исповеди. Величайший это грех.

– И не надо. Говори то, что ты обсуждал с отцом.

Он задумался. Явно принял решение, но не знал, правильное оно или нет. Но уловка, как обойти строгий закон, у него была.

– Пред ликом Господа расскажу тебе, что знаю, и что старый князь велел хранить, что он мне поведал сам, – шёпотом сказал священник. – Ибо хоть младенец и был зачат во грехе через блуд, но не заслуживал он той лютой смерти, которую ему могли дать после его рождения. И вырос он, не ведая своего отца. Раб божий Димитрий… Митька… байстрюк, сын, вне брака рождённый. Мать его – сенная девушка при Марии Нагой.

– Нагая – последняя жена царя Иоанна Васильевича? – спросил я.

– Тот брак был неугоден Господу, – проговорил он с недовольством на лице.

Да, у Ивана Грозного было то ли семь жён, то ли восемь, причём церковь последние его браки не одобрила. Фактически даже царевич Дмитрий Угличский, чьи именем называли себя Лжедмитрии, тоже считался незаконнорождённым. Но самозванцам, которые под него косили, это не мешало лезть во власть.

– Мать его – сенная девушка Маврушка Нестерова, – продолжил поп, – дочь стряпчего Петра Нестерова. Когда узнали, что опозорила она семью, отец её разгневался и прогнал со двора, чтобы позор этот скрыть. Но не сказала она ему, от кого понесла. А разродилась она в ином месте.

– А его отец?

Михалыч мне называл, но я ждал, когда мне подтвердит священник. Если бы это снимали фильм, за окном ударил бы гром. Но всё свершилось буднично.

– А отец его – грозный государь Иоанн Васильевич, – проговорил он.

Это то, что мне сказал Михалыч, чуть ли не трясясь от страха. Старый вояка не боялся сражений, но эта тайна пугала его до ужаса. И куда проще ему было хранить её, чем рассказать.

– Грех он совершил, – сказал отец Митрофан, – блуду с ней предался, а после наказание за это пришло от Всевышнего – заболел он, ходить перестал. И отдал Богу душу перед Благовещеньем.

– И никто не заметил, что сенная девушка беремена? – спросил я.

– Сначала не приметили, – он отошёл к стене и взялся за неё, будто ему было тяжело стоять. – Опосля не до этого всем стало – царь скончался, другой царь пришёл. А Маврушка к отцу вернулась, и тот её прогнал, когда скрывать грех невозможно стало.

– И откуда знаешь всё, отче? – я посмотрел ему в глаза.

– Был я в вотчине батюшки твоего, княже, – священник выдохнул, – и там была она в людской, видел я её. И разродилась она на Покров.

Никто из простых людей не называл даты, они всегда упоминали религиозные праздники. Да и называли бы – я ещё больше бы запутался. На Руси сейчас вообще считают года от Сотворения мира, и сейчас примерно 7114 год по нему. Это только лет через сто введут привычный отсчёт от Рождества Христова.

Я примерно прикинул, что Покров это осень, самое начало октября. Примерно через полгода после смерти Грозного.

– Исповедаться она попросила, чтобы отпущение грехов получить, я не смел отказать, – сказал отец Митрофан. – Всё мне поведала, но тебе говорю только то, что обсуждали с твоим батюшкой. Ничего боле не могу сказать.

– Пусть так.

– Когда князь Стригин узнал об исповеди – в гневе был, но предупредил, что если не хочу я грех на душу брать, лучше молчать. Ведь убьют царёвы люди и её, и младенца, и меня самого, а вотчину сожгут и всех на ней побьют смертным боем. А князь её увёз, когда сам из Москвы отъезжал – в опалу впал великую при царе Фёдоре и Борисе, который из-за его плеча правил. Вот и решили в стольном граде, что это от князя девка понесла. Так он мне и поведал всё, но не как исповедь – не видел в том греха и вины своей.

Ëперный театр, Санта-Барбара целая. Но отец – хитрюга, спрятал байстрюка у себя, чтобы в нужный момент им воспользоваться. Если подумать, старый князь Стригин был куда хитрее Милославского, просто скончался раньше, до того, как его замысел удался.

Значит, он как-то узнал про служанку царицы, забрал её себе, хотел воспользоваться. Фёдор ведь без детей был, правил при нём Годунов, но царевич Дмитрий…

Раздалось покашливание. Это стоящий снаружи Михалыч мог подать сигнал, что кто-то может подслушать. Я принял молитвенную позу, и стоял в ней, пока стремянной не кашлянул ещё раз. Стало тихо.

– А царевич Дмитрий Угличский родился с ним одновременно или раньше? – шёпотом спросил я.

– Раньше, княже, сильно раньше.

Значит, Митьке сейчас примерно двадцать один или двадцать два, то есть он старше Василия. Теперь понятно, почему он в детстве казался таким большим. Он же был старше, высокий подросток, который легко побеждал в драках и борьбе почти любого сверстника.

– Жил сей отрок в дальней деревне, – продолжил отец Митрофан, – называли его там Богданом, жил в семье крестьянина, я их навещал. А Маврушка в монастырь дальний уехала, отреклась от всего, зовётся теперь инокиня Александра. Но жива до сих пор.

Так, понимаю. Богданом иногда называли как раз таких подброшенных детей – Богом дан. Потом это уже стало самостоятельным именем.

– После князь Стригин забрал его и привёз боярину, чтобы тот назвал его своим племянником. Как раз боярин Милославский взял себе детей своего почившего брата из дальней волости. Но один упокоился с миром от падучей болезни ещё в дороге, вот Митьку им и назвали. Не знаю, что твой батюшка задумал, ведь грех это великий был, но князь просил меня молиться и за него, и за детей. И тайну эту хранить вечно. Только если… если это никому не поможет, когда самого князя не станет. Потому я и поведал тебе всё.

Он перекрестился.

– Благодарю тебя, отче, – сказал я. – Это многое проясняет.

– Храни тебя Христос, княже, – священник осенил меня знаменем. – Но беды это великие принесёт. Оставь эту тайну навсегда скрытой, прошу.

– Его так называемый брат, царь Дмитрий Иоаннович… или самозванец Отрепьев, неважно… вводил в храм поляков, а женился на католичке, – сказал я – А Митьку ты сам учил, как правильно креститься и молиться. Думаешь – сделает он так же?

– Нет! – он аж вздрогнул. – Не бывать такому, я Митьку с малых лет…

– Вот видишь. И видишь, что происходит на Руси. Иначе никак, отче. А если будет тот, за кем пойдут все… это может остановить беды.

– Ох, княже, вижу твои помыслы, и что ты хочешь, – священник задумался. – Быть может, это к лучшему. Тогда… благословляю тебя. Может, такова воля Господа нашего, чтобы прекратить смутные времена.

Отец Митрофан снова меня перекрестил. Надо вернуться и объяснить боярину, почему я здесь был. Но причина у меня была уважительная для этих дней.

– Помолился я за батюшку, да за боярина с его племянниками, – сказал я сопровождающим меня людям Милославского. – А то тревожно на душе было. Отче не отказал в поздний час.

– Доброе дело сделал, князь Роман Юрьевич, – седой послужилец Милославского перекрестился, глядя на церковь. – Отец Митрофан никогда в помощи или добром слове не откажет. Так и передам боярину.

Долго я пробыл в деревне и церкви, вернулся совсем поздно, по темноте. Заметил, что в горнице боярина горела свеча, её видно через пластинку слюды на окне. Думает хозяин, наверное, чего я там делаю так долго и не сбегу ли я к его конкуренту Сугорскому. Во дворе дежурили ещё вооружённые конники, чтобы перехватить меня, если не появлюсь. Но не пригодилось.

А я приехал довольный, и сразу прошёл в горницу, где слуги приготовили мне постель. Отдельной кровати нет и ещё быть не может, спал я на прибитой к стене лавке, но её обустроили, чтобы была мягче.

Положили чистый матрас в плотном вышитом чехле, набитый пухом – дорогая вещь. Поверх него – шерстяное покрывало. Изголовье, набитое пухом, тоже на месте. Спать удобно, хотя и излишне мягко.

Но спал я плохо, думал о том, что узнал сегодня. Много впечатлений, начиная от лекции в академии ФСБ и собственной гибели. Но я снова занимаюсь тем, чем раньше, только в других условиях и в другом масштабе.

Надо спланировать всё.

Плохо, что двух последних детей Грозного зовут Дмитриями, народ будет путать. Хотя может получиться заманить к себе кого-нибудь из последователей Лжедмитрия Первого. Перепутают одного Дмитрия с другим.

И ещё важная деталь: хоть церковь и не одобрила брак Ивана Васильевича с Нагой, а их сын считался байстрюком, но всё же знать признавала его как наследника. И хоть тот мальчик мёртв, многочисленные Лжедмитрии его именем пользовались до сих пор.

А вот Митька – байстрюк для всех, рождённый даже вне этого по сути гражданского брака Грозного с Нагой, ещё и посмертный ребёнок, который родился после того, как отец умер. Прав на трон – ноль.

Но я понял, почему отец влез в аферу Милославского. Боярин продвигает двоих близнецов, делая ставку на Василия. Вот только ему приходится показывать и второго, тем самым делая его легитимным.

Ну и отец, старый князь Стригин, в нужный момент просто избавился бы от Василия, тогда царём бы стал Митька. А его внешнее сходство с Иваном Грозным будет только в плюс. И пусть по «паспорту» он будет Дмитрий Фёдорович, на деле-то он, в отличие от всех других самозванцев – настоящий потомок Рюрика, Святослава, Владимира Крестителя, Ярослава Мудрого, Александра Невского, Дмитрия Донского и прочих легендарных князей.

Поэтому старый князь Стригин задабривал будущего царя, дарил доспехи, как самому Ивану Грозному, делал всё. Но он умер, зато этим могу воспользоваться я сам.

Рассказ священника сходился с тем, что я помнил, старая память Стригина говорила мне, когда появился Митька и Василий, что поначалу они братьями точно не казались, будто не знали друг друга толком. И внешнее сходство с отцом, как все говорят – огромное.

Три хитреца пытались провернуть это совместно: Милославский, старый Стригин и некий Сугорский. Но у каждого свои цели.

И у меня будет своя. Раз я оказался жив и получил вторую жизнь, ещё именно рядом с нужным кандидатом, то этим я и должен заниматься.

Будет много врагов. Нужно войско, которое справится и с поляками, с их тяжёлой гусарской кавалерией, и с татарами, лёгкими и мобильными всадниками.

Нужно войско, которое сможет разгромить казаков на службе самозванцев, причём разных: чубатых и донских, пеших и конных – тех, кого не удастся переманить к себе. Войско, которое сможет поймать летучие отряды Лисовского и его самого, победить армии узурпаторов и предателей, наказать всяких Молчановых и прочих интриганов, кто принёс стране столько бед.

Против нас начнутся интриги, которые будут плести бояре. Но появятся и союзники, ведь если получится переманить на свою сторону тех же Пожарского, Шеина и Скопина-Шуйского (не дав его отравить) – тут выйдет повернуть даже сам ход истории…

Да, предстоит много работы. И торопиться нельзя. Много кто торопился, и где они сейчас или будут потом? На подготовительную работу уйдут годы. Поэтому мне стоит примкнуть к Милославскому, но продвигать настоящего наследника. Если старик поймёт, что к чему, и будет верен будущему царю, то и при новой власти его не забудут. Если преследует свои цели и решит предать – пожалеет.

Милославский думает, что использует меня, а я использую его, и старый боярин волей-неволей послужит отчизне в любом случае. Потому что байстрюка Митьку никто не признает, но с легендой, что это законный сын царя Фёдора Ивановича – вполне могут, если всё подготовить как надо…

Поэтому утром, когда я встретил боярина, я знал, что говорить.

– Долго думал я, боярин Никита Борисович, – сказал я. – Ходил в церковь, молился Богу, чтобы он подсказал мне ответ. Но теперь я знаю, что делать.

– И что же, Ромушка? – спросил Милославский, подозрительно глядя на меня.

– Мы обязаны возвести на престол истинного Рюриковича, – произнёс я. – Потомка Ивана Грозного, чтобы он прекратил смутные времена… с нашей помощью.

– Ты действительно сын своего отца, – он улыбнулся, и в глазах его горел хитрый огонёк. – Вижу мудрость в твоих очах.

Думает, что убедил меня, а то и обхитрил. Ну и пусть думает, что хочет. А мы работаем дальше.

– В Москве у твоего отца есть сторонники, кого можно призвать, и у меня в Москве есть надёжные люди, – сказал боярин. – Да и не только. Но лишь бы они не испугались, пока нас нет.

– Лучше я отправлюсь в Москву сразу, соберу тех, кто был бы готов пойти за отцом и пока они не передумали, – я кивнул. – Только дай Митьку мне в сопровождение. Чтобы был он подле меня, и совместно с нами тоже участвовал в этом деле.

– Да будет так, – он думал недолго.

Ещё и усмехнулся, думает, что отправляет своего человека следить за мной.

– До встречи в Москве, князь, – сказал Милославский. – Жду тебя на своём подворье.

– До встречи в Москве, – я кивнул.

Ну что же, старый хитрец клюнул. А я начну своё дело и заодно буду готовить нового царя к правлению.

Глава 7

Дорога в мою вотчину чего-то не задалась с самого утра.

Выстрел из-за деревьев прозвучал неожиданно. Куда попала пуля, я так и не понял, но явно мимо. Эти гладкоствольные пищали – не самое точное оружие.

– Туда! – громогласно выкрикнул Митька и показал своей тяжеленной шпагой направление, откуда стреляли. – Там он! Там эта собака поганая!

Он рванул туда первым, холопы Милославского поскакали вслед за ним. А над деревьями уже летали вспугнутые выстрелом птицы.

Я свистнул Михалыча.

– Наперерез! – я взмахнул своей тяжёлой саблей.

Много времени погоня не заняла. Хоть и пришлось скакать по густому лесу практически вслепую, мы ориентировались на свист и крики другой группы.

Раздался ещё выстрел. Это в кого-то пальнул Митька из своей пистоли, снова распугав птиц. Но мы объединились, сжав тех, кто в нас стрелял, в тиски. А дальше – дело техники.

Митька рубанул одного разбойника-татя по голове, и тот замертво рухнул в кусты. Я сшиб конём второго, вооружённого пищалью, но едва он попытался встать, как на него тут же накинули аркан. Ну а третий уже лежал на земле и сучил ногой – стрела попала ему в живот. Не жилец, скоро умрёт.

– Ах ты собака! – ругался Митька, спрыгнув с коня рядом со стрелком. – Пёс смердящий, да я тебя…

Он занёс свой заточенный лом для удара, причём не чтобы уколоть, а чтобы рубануть посильнее. Остриё клинка уже было испачкано в крови.

– Постой! – я поднял руку. – Допросить сначала надо.

Митька шумно выдохнул через нос, но оружие опустил. Подчиняться не любит, он всегда таким диковатым был. Но деваться ему некуда, будем работать с ним долго. Пока он не царь – придётся ему учиться у старших, для его собственного блага и для блага страны.

Но сам-то он этого ещё не знает. Я ему не говорил, сначала буду готовить его к новой роли, чтобы он понимал свою важность, а то ещё расскажет дядюшке или Василию об этом. В нужный момент Митька узнает, когда будет готов, и когда сам поймёт, почему все это от него утаивали. Спешить нельзя, ведь другого шанса не будет.

– Выведать всё! – приказал я своим.

Зарубленный Митькой тать умер сразу, тяжёлый клинок не разрубил ему череп, а проломил. Раненый стрелой умер до того, как с ним успели что-то сделать, зато стрелок мог ещё говорить. И это явно не простой разбойник. Простые разбойники не нападают на военный отряд, в котором в несколько раз больше людей.

Михалыч деловито перекинул верёвку через ветку дерева, а на шею стрелка надели петлю. А самого стрелка, заросшего как медведь мужика со шрамом на морде, усадили на коня со связанными сзади руками. А что – время такое, собака с милицией не придёт разбираться, что случилось. С лихими людьми разговор сейчас короткий. Видно же, что убивать пришёл, поэтому пощады ему никто не обещает.

– Говори, лиходей, кто тебя послал? – грозно спросил Михалыч, щуря глаза.

– Живота, боярин, – взмолился стрелок, глядя на меня. – Христом Богом клянусь, зла не мыслил! Не виноват я!

Я поднял руку, чтобы отдать приказ погнать коня. Стрелок заверещал, поняв, что это значит.

– Кто послал? – я смотрел на него. – Отвечай быстро. Или…

– Прокоп Сугорский нас послал, злодей, иудин сын! – заорал убийца. – Велел князя извести, а терем сжечь! Но это всё Филимоша Кривой, это он денег серебряных получил!

– Ты на него не спирай. Где он?

– Так знамо где! В терем пошёл, там и околел, пёс окаянный!

Вот и Прокоп Сугорский нарисовался, третий из троицы заговорщиков, включая боярина Милославского и старого князя Стригина. Но этот тип решил идти своим путём, продвигая собственных самозванцев.

Так, Милославского из числа заказчиков пока можно исключить. Зачем ему готовить моё убийство сразу после встречи, где он столько рассказывал о своих планах? Да и хотел бы прикончить – не кормил бы весь вечер таким роскошным ужином.

И этот разбойник, значит, часть той группы, что атаковала меня в тереме и сожгла его. Один из оставшихся.

– Кто ещё в округе из ваших? – спросил я, всё так же держа руку поднятой.

– Никого, Христом-Богом клянусь! Сам-третей я был…

Я кивнул Михалычу, и он понял, что мне нужно.

– Пятки тебе подпалю, лоб толоконный! Поведай нам о других разбойниках, душегуб, или…

– Не надо пятки мне жечь, боярин! – стрелок жалобно смотрел на меня. – Федька ещё, Федька Поганый остался! За подворьем Милославского из лесу караулит! Мужиком переоделся и там бдит!

Больше ничего дельного он не сказал, ну а обошлись с ним так, как обходились с разбойниками на Руси.

Я махнул рукой, Михалыч хлопнул лошадь по крупу, и она поскакала дальше, а стрелок, который чуть было меня не застрелил, остался болтаться в петле, дёргая ногами…

Отправили одного холопа назад, к Милославскому, чтобы он принял меры против слежки, а мы продолжили путь. Надо двигаться дальше, а такие засады могут быть ещё. Да и не только люди Сугорского опасны – на дорогах хватает всякого отребья. А когда восстание Болотникова разгорится, лихих людей станет ещё больше.

Поэтому ехали грамотно, отправляя людей вперёд, чтобы увидеть возможную засаду. Не гарантия, но всё равно разведка нужна. Отряд небольшой, пять человек у меня, ещё трое ратных людей Милославского, ехавших с Митькой. Все вооружены до зубов.

– Дай глянуть, – я показал на пистолю, которую заряжал Митька.

– В Туле мне мастер справил такой, – похвастался парень, протягивая мне оружие. – Таких точных ни у кого не видал, даже у немца так верно не бьёт!

– Неплохо, – я взял пистолю и прицелился в ствол дерева.

– Попомни моё слово, Ромка – быть тому мастеру при царе оружейником!

Пистоля у Митьки для русской армии пока ещё не привычная, но в европейских такие встречались повсеместно. Рейтары обычно возили с собой несколько пистолей, а кроме них мушкетон или лёгкую аркебузу. А Митька же рейтарскую тактику изучал. Интересно, сможет ли он обучить кого-нибудь? Ну, пока мы ещё не объявили, что он царский сын. И что пока он сам этого не знает.

Его оружие – дульнозарядный пистолет, но замок не кремнёвый, а дорогой колесцовый. Сделано аккуратно, красиво, конструкция выглядит надёжной, ложе и рукоятка явно сделана из дорогой породы дерева, всё украшено. Тяжёлое оружие, но и урон из такого должен быть серьёзным. Толстую кирасу вряд ли пробьёт, но кольчугу или панцирь вполне осилит.

Рейтары – тяжёлые всадники в броне, которые на конях обстреливают строй врага, но при необходимости могут умело рубить и колоть врага тяжёлыми шпагами. В русском царстве таких будут обучать только лет через пятьдесят, но такие войска хотелось бы уже сейчас, пригодятся.

Да и пехоту бы серьёзную завести и обучить, чтобы выдерживала натиск польской кавалерии. Есть стрельцы, которые умеют окапываться, но вот тяжёлой пехоты не хватает. А для семнадцатого века такая нужна, главное – не закостенеть потом, не проворонить момент, когда надо будет менять тактику. А то раздавят, как некогда непобедимую испанскую пехоту, как раз лет через сорок где-то. Нет, нужно будет применять все новшества первыми.

Придётся подключать инструктора, чтобы обучал войска как строиться в каре и вести огонь не хуже царских стрельцов. Ну и окапываться уметь надо, не помешает.

Но это всё мысли на будущее, пока же сосредоточимся на текущем. Арсенал моего небольшого войска пополнился, «добрая пищаль», как назвал её Митька, и ещё добавил: «тульская».

В этот же день уехать из вотчины было невозможно, надо было решить множество организационных вопросов с управлением. Так уж вышло, что у молодого Стригина жены не было, он в походах с шестнадцати лет, а за хозяйством присматривать некогда. Так что у территории есть управляющий.

И этот управляющий понимал, что главное богатство вотчины – железо, его добыча и обработка, и вот это всё не останавливается ни на один день. Даже в голодные годы болотное железо помогало не только прокормиться за счёт торговли ценным ресурсом, но и выставлять конный военный отряд. Ну и кузни должны работать, а после нужно будет подключать оружейников, чтобы мы сами ковали сабли и доспехи.

Чувствую, что бывать здесь буду редко, но всё же надо держать руку на пульсе, чтобы не пустить производство на самотёк. Железо – ресурс важный.

Будущее войско – не три десятка всадников, а намного больше, нужно чем-то вооружать. Железному царю нужно много железа, поэтому добычу и обработку нужно будет усилить.

С собой взял конницу из послужильцев, якобы выступаем в Москву по зову царя Шуйского. Ещё должны быть даточные люди: посошная рать из крестьян. Но пока их соберут, пройдёт немало времени. Поэтому они отправятся в путь вместе с основными силами боярина Милославского, когда тот соберёт своих. Нужные приказы уже отданы.

И только после этого мы отрядом почти из трёх десятков конных бойцов отправились в путь по тракту до Москвы. Почти все мои, но три холопа ехали вместе с Митькой, кто-то из них наверняка лазутчик, будет докладывать боярину, что я делаю. Пусть Милославский думает, что отправил меня с поручением, я сам хотел узнать, что за сторонники отца живут в Москве и как они могут нам пригодиться. Письма к ним были, но хотелось бы увидеть их в лицо. А что касается лазутчиков – пусть докладывают, что я на его стороне, в мою голову они всё равно заглянуть не смогут. Да и если если хочешь что-то спрятать – положи на видное место. Вот и пусть видят то, что я им показываю.

Отряд вооружён в основном луками, но есть несколько пищалей, в основном у молодых, кто луком пользоваться ещё не умел. Сложная это наука – стрелять из лука с коня, ещё и на ходу. Луки – это хорошо, но порох уже используется повсюду, вот и нам надо на него переходить. Артиллерия-то в царстве мощная, а вот ручного стрелкового оружия мало, только у стрельцов и казаков в основном оно есть.

И что удивило – в моём отряде было мало копий, всего три, и все три – у самых опытных бойцов, которые используют копья в отдельных поединках на поле боя, а не в общей атаке всем строем.

Отряд слаженный, но тут есть нюанс: когда мы попадём в войско, нас с Митькой определят в дворянскую сотню, ведь конница в царстве – это престижно для молодых аристократов. Хотя меня, благодаря происхождению, могут даже определить в сотенные головы, а то или поставить командовать над несколькими пушками, благо, опыт есть. Но в местнической системе главное не опыт, а происхождение и кто твои предки. Ну а боевых холопов передадут воеводе, который будет ими распоряжаться, как ему угодно.

Но боярин Милославский полагал, что до этого не дойдёт, и нас оставят в Москве, чтобы в нужный момент мы смогли провернуть такую же схему, какую Шуйский провернул со Лжедмитрием.

Впрочем, вряд ли планы Милославского с внезапным заговором против Шуйского исполнятся, ведь скоро к столице подойдёт Болотников. А когда его разгромят и запрут в Туле, то появится Лжедмитрий Второй. Но тут будем по обстоятельствам, изучать обстановку, ну и дальше вспоминать, что я знаю об истории этой эпохи.

Изучением обстановки я и занимался. Весь день ехали рядом с Митькой, и я расспрашивал его о службе в войске воеводы Басманова и о том, с кем он там познакомился, а в дальнейшем – о том, что он видел в Москве.

Митька разошёлся по полной. Люди любят, когда о них спрашивают, а тут, видя мой интерес, он подробно рассказывал о многом. Напомнил о том, как Милославский пытался безуспешно устроить Митьку телохранителем Лжедмитрия – рындой. Не вышло.

Не забыл Митька и о том, как учился тактике рейтаров под началом капитана-наёмника Жака Маржерета вместе с другими боярскими детьми. Ну и вспомнил со смехом, как участвовал в «снежной потехе» – взятии снежного городка, который обороняли стрельцы. Сам Лжедмитрий тогда лично шёл на штурм во главе отряда, хотя царю это не полагалось. Правда, там не стреляли, а кидали снежки, но Митька поведал, что обе стороны прятали в снегу лёд и камни, поэтому были покалеченные и даже убитые.

В общем, когда вечером мы встали лагерем, детская дружба восстановилась, и царская особа крутилась вокруг меня хвостиком, с энтузиазмом рассказывая всё, что мне было нужно.

Интересно, как сложилась бы история, будь Митька в телохранителях Лжедмитрия. Может, остался бы Григорьев Отрепьев царём, ведь такой умелый боец, как Митька, мог бы здорово проредить нападающих. И как интересно бы вышло, самозванец правил бы, а настоящий царский сын служил при нём. Хотя тут другое, боярин наверняка хотел устроить парня рядом с царём, чтобы помог его прибить, когда настанет свой заговор.

Митька говорил и говорил, пока мы ужинали хлебом, солёной рыбой и холодной ячменной кашей, и даже когда легли спать у костра, продолжал, пока не уснул. Рассказывал о тех, с кем познакомился, вспоминал разных людей, включая уже известного Шеина и пока ещё не прославившегося князя Пожарского.

На следующий день мы продолжали путь. Мой статус и статус Митьки позволял не просто останавливаться в «ямах» – ямских станциях, а получать лучшие места в тамошних избах. Но те, что нам встречались, не очень подходили – вшивые, грязные, забитые непонятными людьми. Слухи о восстании дошли и до этих мест, кто-то бежал отсюда подальше, а кто-то наоборот – навстречу, чтобы заработать. Но нам дорогу уступали, крестьяне глубоко кланялись, ратные люди выказывали уважение.

– Да, знал я и князя Михайло Васильевича Шуйского, что СкопИн прозывается, – продолжал с жаром говорить Митька. – Муж мудрый, в лице его это видно, хоть и юн годами, ещё младше меня. Чело высокое, очи зоркие, говорит тихо, а слова-то весомые, в самую душу ложатся.

– Он вместе с тобой изучал рейтарское дело? – уточнил я.

– Нет, Ромка, но глядел на нас долго, самую суть будто повидать хотел. Но больше его интересовало иное – пеший бой иноземный. Как устроено всё знать хочет, вот и допытывался у хранцуза Маржерета.

– А что именно он спрашивал?

– Как бьются немцы-наёмники, да голанцы, да гишпанцы в своих трециях… тарциях… терциях, – он замялся, вспоминая иностранное слово. – Даже немцы-собаки говорят, что лучше гишпанцев никто не бьётся, даже голанцы их одолеть не могут. Встают гишпанцы в чистом поле в каре иноземную, аки ёж иглами во все стороны длинными списами ощетинятся, да большими – сажени в три!

Я примерно прикинул, что эти списы – огромные пехотные пики, длинной метров в пять примерно.

– А пищальщики по углам стоят квадрата ентого, да палят из пищалей без устали, ряд за рядом. И лыцарей всех побеждают, и мавров-басурманинов, и другую пехоту колят! Швейцарцев поганых прогнали, что Папу Римского, еретика, охраняют, и немцев побили.

– Серьёзные войска, – я посмотрел на него. А не то ли это, что я ищу?

– А то! Хоть и собаки иноземные, да наших бы мужиков так выучить, чтобы гусарию польскую гонять. Никто тогда с нами не сладит – ни поляк, ни турок, ни швед! Татарин только, зараза, быстрый, не догонишь, – он помрачнел.

А Митька суть видит, тоже стремится к тому же, что и я – к сильной пехотной армии. А с князем Скопиным-Шуйским мне познакомиться нужно обязательно, Митька и представит нас.

Сейчас от воеводы требуют, чтобы он смог организовать всех приданных ему людей в боеспособное войско и направить их в нужную сторону. Надо быть хорошим организатором, а вот умелым тактиком и стратегом при этом быть не обязательно. Это доказывает брат царя Дмитрий Шуйский, он-то почти все битвы проиграет, но всё равно его будут ставить главным воеводой – он очень лоялен царю.

А вот Скопин-Шуйский, тоже родственник царя Василия, ещё и полководец талантливый, несмотря на возраст, вот это я точно знаю. Незаслуженно забыт в нашей истории, потому что отравили его, когда ему было всего двадцать три года, но во всех своих битвах он убедительно побеждал, даже польскую кавалерию громил. А проживи он дольше – стал бы известен, как Суворов, не меньше.

Познакомиться с ним – задача минимум. А после надо склонить на свою сторону. А сдружиться с ним выйдет на почве подготовки лучшей армии в Европе…

Куда больше чем «Ямы» мне понравилось встреченное на пути монастырское подворье, куда мы добрались уже под вечер. Внутрь попали за небольшое пожертвование новгородскими копейками, сразу можно было поставить лошадей в конюшню и даже сходить в баню, ну и на вечернюю трапезу путников пускали.

А княжеские привилегии давали мне доступ в отдельную трапезную, ну а для ночлега нам с Митькой выделили не место в общем помещении или в хлеву, где все спали вповалку, а отдельную келью с лавками. Ну и довелось побеседовать с игуменом, который благословил нас на дорогу.

– Ещё один день, Роман Юрьич, – уже утром объяснял Михалыч, – к вечеру будем в Троице-Сергиевом монастыре, а оттуда уже рукой подать до Москвы. Кони отдохнули, люди тоже.

– В монастыре и переночуем, – я кивнул.

После заутрени я хотел уходить, но моё внимание привлёк необычный вид некоторых путников, что тоже ночевали в монастыре. Их двое, оба в шляпах и иноземных плащах, под которыми были нездешние кожаные куртки необычного кроя. Один из путников – совсем молодой ещё безусый парень, очень смуглый, а вот второй, седой мужчина, несмотря на узкие усики и бородку иностранцем не казался.

На поясах у них висели европейские шпаги со сложными закрытыми эфесами и кинжалы с загнутой вверх гардой. Из прочего оружия у молодого была пистоль, у старого – лёгкая аркебуза на плече. Ещё у старого болтался на поясе привязанный шлем-морион с загнутыми вверх полями.

Они хотели пройти в новенькую каменную церковь, но на пути у них встали крепкие мужики из монастырской охраны.

– Католиков в храм не пускают, – Митька хмыкнул. – И нечего им там делать.

– Куды? – самый крепкий мужик из охраны поднял руку. – Латинянам ходу нет.

– Но с каких это пор православных не пускают в церковь?

Мужики удивились, ведь вопрос задал седой, по одежде явный иноземец. Но говорил он на русском, пусть и с сильным певучим выговором, и его речь была понятной.

– Слышал же он, что православный, – вмешался я, подходя ближе. – Пропусти.

– С дороги уйди! – тут же добавил Митька.

Я думал, он ещё вставит «пёс» или «собака», но в монастыре он ругаться не стал.

– Помилуйте, бояре, не знамши мы, – мужики тут же отошли. – Только с оружием велено не пускать.

– Оружие сдадим, – сказал тот пожилой мужик и пихнул молодого.

А после повернулся ко мне, и оба поклонились мне необычным движением, сняв шляпу, причём на иностранный манер. После этого они вошли внутрь, чтобы помолиться.

Ну и я тоже с Митькой, так положено перед дорогой, да и заинтриговало это меня, слишком уж отличались эти путники от тех, кого я видел по пути. Это остатки иноземных наёмников-инструкторов, которые расходятся по домам, раз Шуйскому больше не нужны их услуги? Или кто-то ещё?

Молодой парень явно не знал толком, как себя вести в церкви, и с удивлением оглядывался, зато пожилой истово молился, осеняя себя крёстным знаменем на православный манер. Причём вся его экипировка говорила о том, что это как минимум испанский идальго, который что-то забыл в наших краях. Ну а Митька недавно натолкнул меня на одну мысль.

Поэтому я ждал эту парочку у входа в церковь. Кем бы они ни были, возможность для разговора упускать не стоит. Судя по виду, седой – бывалый вояка, а не какой-то пройдоха, который нашёл иностранную одежду. И если это так, такие люди могут нам пригодиться в нашем деле.

Глава 8

Вскоре необычные путники вышли из церкви.

– Куда путь держите, православные? – спросил я, вставая перед ними.

– На север, Ваши Милости. В порт Архангельска идём, господин.

Седой снова пихнул молодого, чтобы тот снял шляпу. Оба взмахнули головными уборами и согнулись в поклоне, но не холопском, а почти как равные – только немного наклонились. Митька хмыкнул и посмотрел на меня, мол, наказать их за дерзость? А Михалыч уже собирался это сделать, но я его остановил.

Видно же, что несмотря на православие и знание русского языка у старшего, они в здешних обычаях теряются, будто давно его здесь не было, и он всё забыл. Да и слово «господин» у нас использовалось не так, как будет принято потом, а «Ваша Милость» – это вообще что-то польское.

– А что, не гостеприимна земля русская? – спросил я. – Раз уезжаете отсюда.

– Очень гостеприимна, господин, – у седого был заметный акцент, но говорил он чётко, хоть и не так, как было принято. – Но нет мне в ней больше места.

– А всё же интересно мне, откуда здесь взялись испанцы и почему они исповедуют православие, но всё же уезжают отсюда.

– А почему ты решил, что мы испанцы, господин?

Ответ, что я смотрел «Капитана Алатристе» – не подойдёт. Но экипировка у них похожая, в особенности шпаги, кинжалы и шляпы. Да и шлем у седого характерный европейский, совсем не похож на мой.

– Вид нездешний, – сказал я. – Будто вы оба из тёплых краёв.

– Воистину так. Родился я в Туле, но волей Господа нашего оказался я сначала в Крыму, затем на Сицилии, а после повидал Кастилью и Арагон. Был в Риме и Венеции, а после посетил Варшаву, и только недавно побывал в Москве.

– Интересно, – я кивнул и представился: – Я князь Роман Юрьевич Стригин, а это… – я показал на Митьку, – Дмитрий Фёдорович Милославский, боярский сын, племянник боярина Милославского. А кто вы?

Оба «испанца» снова поклонились, на сей раз чуть ниже.

– Я Григорий Фёдоров, – сказал седой, – а батюшка мой, ныне покойный – Пантелей Фёдоров, служилый человек по отечеству, под Тулой поместье его было. Кличут меня здесь Испанцем. А это сын мой – Демьян, которого я из Кастильи привёз, чтобы показать земли, где родился. И быть может, если на то воля Бога будет – и где пригодился.

– А как звали в Испании?

– Там меня прозвали Херберт Альварес, а сына – Диего. Но крещён он по православному обычаю, – Испанец покосился на церковь, – только ещё не всё разумеет, господин, но научится, как правильно Господа почитать. Ибо прибыли мы недавно, не всё показать успел. И речь нашу он ещё плохо понимает.

– Но для чего вы прибыли? – продолжал расспросы я. – Мы движемся в одну сторону, а вы в другую. Но если побеседуете с нами перед уходом – буду рад. Хочешь услышать их историю? – я глянул на Митьку.

– Да как бы я не хотел услышать такое? – с восторгом воскликнул тот. – Как так вышло, что родом отсюда, а стал гишпанцем? Видно же, что платье иноземное, как у хранцуза Маржерета, и пищаль ненашенская, и палаши ваши – италийские или немецкие. Больно услышать всё хочется.

– Не смеем отказаться, Ваши Милости, – сказал Испанец, щуря глаза. – Поведаю всё.

Отказаться от такого предложения он и правда не мог. Но вёл он себя не как холоп. Формально это сын служилого человека, помещика и фактически мелкого феодала. Служилое дворянство ведь, отдельное сословие. Я по факту тоже «служилый по отечеству», то есть – по отцу, и обязан воевать за царя, поэтому и владею землями. Ведь давным-давно удельные князья Стригины клялись на верность ещё князю Ивану Калите, вот род и служил его потомкам, а после новым царям.

Хотя это как посмотреть. Раз он приехал из-за границы, то у него нет поместья, и он не служит царю. Значит, и прав у него, как у холопа, насколько я понимаю нюансы сложной сословной системы.

Так что Испанцу пришлось выполнить мою просьбу и рассказать, откуда он такой необычный взялся. И чем больше он говорил, тем увереннее становился его выговор.

А его сын, смуглый парень Демьян-Диего, молчал, потому что русский он знал плохо. Да и не положено молодому говорить, пока не спрашивают. Но взгляд у него хитрый, присмотрюсь к нему получше. Знаю я, чем молодёжь в Европе развлекается – режут друг друга на дуэлях, причём насмерть…

Рассказ Испанца я слушал внимательно. Родился Гришка Фёдоров под Тулой, рос в поместье отца. Батюшка погиб в бою с татарами, но вдову и детей из поместья не выселяли, даже оставили немного земли на прокорм, пока сын не вырастет.

Но однажды поместье отца захватили татары, сожгли там всё, а людей, кого не перебили, угнали в Крым, включая молодого Гришку. В Бахчисарае мальчишку продали в рабство, и попал он на турецкую галеру.

Два года он был гребцом, пока галера не попала в шторм и не потерпела крушение у берегов Сицилии. А островом тогда правил испанский наместник, а один из идальго на его службе, Роберто Альварес, взял мальчишку к себе, чтобы он набрался сил.

В то время действовало правило – всячески помогать любым христианам, которые пострадали от турок, даже если это православные. Поэтому рабов на захваченных галерах освобождали, выдавали им папские подорожные грамоты, денег на дорогу и отправляли домой.

Именно так и поступили с Иваном Болотниковым, с тем самым, который сейчас поднимал восстание. Он был в татарском плену, потом тоже гребцом на галере, но его освободили мальтийские рыцари-госпитальеры и отправили домой. Хотя я читал, что Болотников успел повоевать на службе у Венецианских дожей, где набрался опыта европейских войн.

А вот Гришка остался на Сицилии. Роберто Альваресу приглянулся сильный и храбрый парнишка, поэтому он решил усыновить его и даже хотел обратить в католичество.

При этом Испанец, когда перешёл к этому вопросу, замялся, сказал, мол, что не вышло. Но тут любому понятно, что его перекрестили католиком, а сейчас, после возвращения, он снова вернулся в православие. Просто помалкивает и правильно делает – католикам сейчас не верят, а тем, кто меняет конфессию – не верят вдвойне, даже могут наказать.

После этого Роберто вернулся в Испанию, где сражался во множестве войн, а Григорий следовал за ним, стал солдатом и служил в знаменитой испанской пехоте – во Фламандской терции, которая воевала в Нидерландах. Там Роберто погиб, а Григорий успешно сражался всю жизнь.

Но на старости лет он решил вернуться на Русь, прослышав, что происходит дома, чтобы предложить свои услуги царству.

– Мы хотели помочь православному царю Димитрию создать пеший полк по образцу терцио эспаньоле, – с гордостью в голосе сказал Испанец, – лучшей пехоты мира. Но когда мы приехали, оказалось, что царя уже нет в живых, его называют вором и самозванцем, ну а новому царю этого не нужно. Теперь нам нужно отправиться в Архангельск, северный порт, и оттуда начать путь в Испанию. Долгий это путь, месяцы займёт.

Если у него есть опыт сражений в пешем порядке, а ещё он сумеет обучить войска… и при этом он знает русский и исповедует православную веру. Будет проще найти общий язык с бойцами. Такого инструктора упускать нельзя.

Но надо понять, что им движет. Он всю жизнь воевал за Испанию, значит, у него должен быть здесь какой-то интерес, раз проехал через всю Европу. И вопрос – какой это интерес, и насколько хорошо он будет сражаться за земли, где родился?

И всё же он не забыл свой язык и веру. Значит, не только за деньги, может, и душа у него болит из-за происходящего.

– Но почему ты так решил? – спросил я. – Для чего тебе нужно обучить нас иноземному бою?

– Терция – лучшее войско в мире, – чётко произнёс Испанец. – Потому что каждый солдат действует как единое целое с остальными. Но слишком оно неповоротливое, тяжёлое, голландцы научились с нами драться и побеждать.

– Испанская пехота – это дворяне, они знают, за что воюют, – сказал я. – А у нас дворян в пехоту не загонишь. У нас конницу любят.

– Знаю, князь. Но нужно взять лучшее и от испанцев, и от голландцев, и объединить этот строй пеший с храбростью и удалостью наших русских солдат – это войско будет сильнейшим в Европе! – с большим жаром воскликнул он, но добавил с горечью: – Но никому это оказалось не нужно…

Сложная задача. Кто-то бы даже назвал её невозможной. И планы амбициозные – не просто скопировать тактику, а использовать лучшее от лучших. Но если сидеть и ничего не делать – придётся потом смотреть, как польские крылатые гусары побеждают нашу армию в поле, как и было однажды. Но их тяжёлой коннице можно бросить вызов, и время для подготовки есть.

Надо с чего-то начинать, и это хороший первый шаг, раз уже нашли инструктора, кто воевал в терции, да ещё против голландцев, по образцу которых обучают всю европейскую пехоту, включая шведскую. И успешно воевал, знает их плюсы и минусы. Если ещё добавить к этому стрелецкую манеру боя из быстро возводимых полевых укреплений и укрытий, да придумать, как сделать это войско профессиональным, ну и найти на него деньги… но если всё удастся, результат будет прорывным.

– Почему это никому не нужно? Знаешь, тебе повезло, Испанец, – я усмехнулся. – Мы как раз планируем создать такое войско – сильнейшее в мире.

Митька выпучил глаза, не понимая, к чему я завёл этот разговор, но промолчал, не стал вмешиваться.

– И всё же, – продолжил я. – Что ты хочешь для себя? Славу и уважение? Или что-то для себя?

Лучше знать это заранее, чтобы понимать, что это за человек.

А Испанец оказался честным.

– Я уже стар, а мой сын развлекался поединками и свиданиями… – он задумался ненадолго. – Молодая поросль совсем отбилась от рук.

– И не говори.

Разве что в телефоны не лезут, ведь нет ещё этих телефонов. А парнишка хлопал глазками, придерживая левой рукой сложный закрытый эфес шпаги. Дуэлянт, значит?

Ну, тут тебе, парень, разгуляться негде, дуэли у нас не любят, разве что с какими-нибудь иноземцами выйдет подраться. Но если в бою железякой махать умеешь и не сдрейфишь – тоже пригодишься.

– Покуда я жив, – продолжал Испанец, – Демьян со мной, но хотелось бы и о его будущем подумать. Ведь деньги кончаются, а земля никуда не уйдёт. Поэтому взамен за услуги я попрошу у царя поместье для сына, наследное…

– Будет тебе поместье, – уверенно произнёс я. – Но сначала… его надо заслужить. У нас будет возможность обучить сначала небольшой отряд, потом больше. И вот если отряд больше покажет себя в бою – наградами тебя осыпят с ног до головы. Но держись рядом с нами. Запомни, кто тебе отказал, а кто – принял.

– Дивно говоришь, князь, – Испанец почесал затылок. – Но будь уверен – людей обучу, и не забуду твою доброту. Когда приступать?

– Пока готовимся.

* * *

Они оба присоединились к нашему отряду, и мы продолжили путь. Митька тут же нашёл, о чём говорить со старым солдатом, потому что проявлял серьёзный интерес к разным тактикам. Не так он глуп, как считает Милославский.

А я размышлял. Путь долгий, времени на это много.

Это сказать легко – обучи армию. Сначала набери солдат, корми их, купи им экипировку, оружие, доспехи, причём подходящее, не тегиляи, а толстые кирасы и шлемы. И люди для этого нужны серьёзные, кто сможет выдержать натиск врага и не сбежать, и деньги большие, а у меня всего два десятка конников под моим командованием.

Другой вопрос – кто пойдёт в пехоту? Да, поместная конница может повалить в рейтары, особенно если им будут давать экипировку, ведь служба в кавалерии сейчас престижна, но в пехоту…

Да, есть обученные стрельцы и пешие городовые казаки – серьёзные ребята. Они хорошо умеют стрелять и маршировать, а в бою участвуют, окапываясь со всех сторон, ну и вовсю используют гуляй-город – подвижные укрепления.

Но против крылатых гусар они редко когда могут устоять. Да и надо не только сидеть в укреплениях, но и атаковать, и тут строй пикинёров, прикрытый стрелками, может справиться лучше. Просто медленно выдавливать врага с поля боя, как воюют испанцы.

Сначала надо будет обучить небольшой отряд и заручиться поддержкой Скопина-Шуйского. Он же родственник царя, скоро станет прославленным воеводой, он может одобрить такой проект.

И ещё нюанс. Я же помню из того, что изучал про Смуту, что года через два, когда Лжедмитрий Второй осадит Москву, Скопина-Шуйского отправят на север просить помощи у шведов, чтобы они дали армию.

Это поможет снять осаду со столицы, но потом всем нам выйдет боком. Появится серьёзная армия наёмников, но она не пойдёт в бой без денег, а если враг предложит больше – перейдут на его сторону без всяких зазрений совести. Так воюют в просвещённой Европе. Наёмники – сила эффективная, но крайне опасная даже для нанимателя. Поэтому испанская пехота, состоящая из солдат-испанцев, а не наёмников, так ценится. Они надёжные.

Так что шведы в итоге кусок наших земель у нас отожмут, из-за чего будет война и со Швецией, будто нам врагов мало. Но если у нас будет такая же обученная армия дома – не нужно будет тратить время на переговоры, сможем атаковать самозванца быстрее.

Хотя понятно, что, даже если переманю Скопина-Шуйского на свою сторону и не дам ему ехать в Новгород, его родственник, царь Василий Шуйский всё равно может отправить кого-нибудь договариваться со шведскими послами и пообещает им русские земли взамен за помощь. И крымских татар ещё позовёт, которые ничего не сделают и уедут назад, по пути разорив всё, что им попадётся…

Это всё нужно учитывать. Пока ехали, в голове рождался план. Поначалу нужно будет выступать на стороне Шуйских, быть в Москве, отбиваться от Болотникова, Лжедмитрия Второго, поляков, татар и шведов. Показывать лояльность царю, а заодно – вести свою работу.

Всё это время нужно копить силы и влияние, а Василий Шуйский будет слабеть с каждым своим неверным шагом. Но царь Шуйский – интриган опытный, он на заговорах собаку съел. Поэтому сразу меня уничтожит, как заметит, на всякий случай. Поэтому нужно оставаться в тени до подходящего момента.

И ещё такой момент… хм… пришла интересная мысль. Если к тому моменту, когда царя свергнет Семибоярщина, мне нужно сделать всё, чтобы снять осаду со Смоленска, и перед этим спасти большую часть царской армии от очередного разгрома…

Ведь можно объявить о новом царе прямо там, в освобождённом Смоленске. И не просто объявить, мол, смотрите, это настоящий царевич, сын Ивана Грозного (или внук, если продолжать план Милославского), а показать его в деле. Чтобы все увидели, что царевич радеет за свой народ и страну, бьёт иноземцев, и бьёт успешно.

А если ещё перед этим пустить в народе какой-нибудь слух, что-то вроде, что настоящий царь объявится в Смоленском граде, то это может сработать нам на руку…

Да, вот это наполеоновские планы. Но до нужного момента по моим прикидкам ещё целых три-четыре года. Долго, но всё равно будет шанс закончить Смуту раньше и выйти из неё с меньшими потерями.

К этому нужно готовиться заранее, а не бежать заключать союзы с теми, кто потом предаст. Лжедмитрии начинали успешно, но в итоге умирали. Поэтому подход нужен другой, основательный, без помощи поляков или прочих иностранцев. Новый царь должен сплотить страну перед лицом врага, иначе нет смысла лезть в это дело.

А чем заняться в ближайшее время? Посетить Москву, обзавестись контактами, поучаствовать в битвах с Болотниковым, подготовить первый отряд… ну а ещё – пришить карманы к штанам, потому что я к ним привык, без них неудобно, но про них ещё никто не знает. Пусть будут только у меня.

* * *

Дорога шла через болота, где сделали гати – настил из толстых брёвен, чтобы не увязнуть. Наш отряд прошёл без проблем, а дальше мы проехали мимо целого каравана.

Аж с десяток быков тащили за собой одну-единственную бронзовую пушку. Пушка – осадная пищаль, тяжёлая, длинная, тонн в семь, поэтому перевозить её сложно. Колёса огромной телеги увязли в болотистой почве напрочь, и её никак не могли выдернуть. Помимо быков, орудие тянула толпа сопровождающих, которые как бурлаки надели на себя ремни. Тяжёлое орудие перевозили с трудом.

Да, идти в поход с тяжёлой артиллерией непросто, но это – серьёзная сила, и в Русском царстве пушки действительно хороши, одни из лучших в мире. У каждого более менее крупного города была целая батарея оборонительных орудий, и в полевом бою артиллерия хороша.

Но везти с собой Большой наряд в поход – проблема большая. Думаю, надо бы озаботиться вопросом, и раздобыть пушек полегче, вроде фальконетов. Если они будут объединены в батареи, это даст серьёзное преимущество в бою, особенно, если удастся быстро их подготовить и переместить без такого количества быков. Чтобы даже в бою можно было быстро их разворачивать и стрелять, куда нужно.

Лёгкая артиллерия, тяжёлая пехота по испанскому образцу и рейтарская кавалерия – эта армия будет актуальна до середины века как минимум. Потом устареет и придётся всё менять, но на текущий момент это очень эффективная сила. Осталось только эту армию построить…

Митька поравнялся со мной, поехал рядом.

– А мне брат твой, Фёдор Юрьевич, рассказывал, как татар гоняли на Рубеже, – начал он. – Укрывали лёгкие пушки в обозе, и стрельцов царских там же прятали. Прорвётся крымчак через Рубеж, так сразу вся эта орда грабить бежит, разделяется, чтобы ясырь захватить. Как увидит обоз – на него. А их как встретят огненным боем! – Митька махнул рукой. Взгляд горел.

– И такое бывало, – я кивнул. – А давай-ка с тобой, братец, по душам поговорим. Ты же знаешь, что боярин Милославский задумал?

– А мне и не нужно знать, – он гордо выпрямился и показал мне свой орлиный профиль. – Это брату судьба уготована великая, не мне. Пусть он мне не родной крови, но я живота не пожалею, покуда ему служить буду.

– Всегда надо думать, братец, ты же неглупый человек. Разбираться надо во всём, а не быть простым исполнителем.

Похоже, загрузил я его непонятными словами. Да, работы с царским сыном предстоит ещё много, и ему, и мне. Но если подумать, то когда закончится смута, начнётся настоящая работа, как мне использовать всё, что я знаю, чтобы сделать страну сильнее. Ну и чтобы он не пошёл в отца, а то новая опричнина всех распугает. Хотя изменников не помешало бы приструнить, а то некоторые бояре то в Польшу намылятся, то в Литву, и постоянно в сговоре с кем угодно.

– Говорю – чтобы служить хорошо, надо и самому много чего уметь. Мечом махать умеешь, стрелять тоже. Но и ещё надо много чему научиться, головой в особенности думать.

– Истинно говоришь, Ромка, – он кивнул. – Голова у меня крепкая, но думы думать умею.

– А читать-то умеешь? – спросил я.

– А то! – Митька снова выпрямился.

– И языки иноземные знаешь?

– Ну, по-польски немного могу гутарить, с ляхом одним тогда повидался, разумел он меня. По-татарски немного выучился. И когда в Москве был, дядюшка велел, чтобы с немцем говорить мог, вот и постигал их язык.

– Да ты прям дьяком в приказ можешь пойти, – я усмехнулся.

Он засмеялся.

– Ну, обучали-то Ваську, брата моего, наставник-то у него был. Но и меня порой наставляли.

Понимаю, о чём он, тут сработала память старого носителя тела, молодого Романа Стригина. Я, то есть он, был вторым сыном, а Митька, официально, по крайней мере, тоже не был наследником.

А в боярских и княжеских семьях обычно уделяли внимание обучению первенца. Причём обучал его наставник, специально выделенный человек, который день и ночь проводил с воспитанником, всё показывая на своём примере. И ратному делу обучал, и чтению, и языкам. Всему, что может пригодиться знатному человеку.

Но кое-что перепало и Митьке, да и я, то есть, Стригин, иногда занимался с братом. По-польски и сам могу говорить, и татарский понимал. А вот шведский язык не осилил тогда молодой княжич.

Так что будем учиться, и я буду учить будущего царя. Но если что – короля играет свита, как говорится со старых времён. Где не знает – найдём того, кто знает и сделает…

Мы ехали дальше. Впереди был разъезд, только затем следовал основной отряд. Я расспрашивал Митьку о Москве, вёл беседы с Испанцем, пытался понять, как лучше его задействовать. А его сын пока помалкивал, присматривался к нам, держа шпагу рядом.

Солнце клонилось к закату и до монастыря оставалось недолго, но разъезд вдруг вернулся. Один из послужильцев, Прошка, если не путаю, подскакал ко мне.

Это самый молодой парень в отряде, стрелять из лука он умел плохо, поэтому я выдал ему пищаль. Парнишка бойкий и зоркий, а я ему велел быть острожным и не влезать в бой.

– Княже! – закричал он звонким голосом. – Роман Юрьевич! Засаду там устроили!

– Воры? – спросил я.

– Не ведаю, князь. Кафтаны стрелецкие у них, да вот рожи больно злые у них, как у лиходеев!

– Сколько их? – спросил я.

– Не ведаю, князь! Десяток насчитал точно. Рогатками дорогу перегородили, да спрашивают всех путников, кто такие, пропускают за денгу одну или за еду. И, – Прошка замялся, – спросил я мужиков, кого они пропустили. Говорят – ищут тати князя Стригина. Тебя, батюшка-князь.

– Спаси тебя Бог, Прошка, молодец, – я хотел похлопать его по плечу, да такой жест могут не так истолковать. – И что бой не принял, и что всё разузнал. Будешь моими очами, за разведку отвечать.

– Так, княже, я же по долгу своему твои приказы выполняю, – парень покраснел от похвалы, но ему это явно понравилось.

– Хорошо выполняешь. Так, – я оглядел отряд. – Они ищут нас, делают засаду.

– Порубить их, собак поганых, надо! – Митька выхватил свою шпагу. – Чтобы неповадно было! Чую, это Прокоп Сугорский их послал, пёс плешивый, ему всё неймётся!

– Погоди, – я почесал бороду. – Сделаем по уму. Они засаду устроили на нас, а мы на них устроим. И сделаем всё хитро и быстро. Слушайте сюда…

Глава 9

– Тоже хотите поучаствовать? – спросил я, вынимая саблю из ножен.

Испанец уже деловито зажёг фитиль своей аркебузы, а его сын Диего вынул шпагу с защитными кольцами на эфесе и несколько раз взмахнул. Тонкий клинок со свистом рассёк воздух и срубил лёгкую веточку.

– Не всё же даром твой хлеб есть, князь, – сказал Испанец. – А помочь отбиться от разбойников на тракте – долг каждого путника, кто оружие имеет.

Диего что-то сказал с усмешкой, показывая шпагой в сторону засады, но отец без лишних церемоний отвесил ему тумака.

– Уж прости, князь, он молод и горяч, – произнёс Испанец, продолжая манипуляции с аркебузой. – Но ещё образумится. Хотел уже вперёд бежать, да…

– Чего ждём?! – Митька взмахнул своей шпагой. Тут был не тонкий свист, а громкое шипение. – Резать надо псов этих!

– Подожди, надо по уму идти, – осадил я его, пока он не ускакал вперёд. – Не торопись, нам ещё придётся много сражаться.

Минимум года четыре подготовки, а потом начнётся работа. Но хоть возраст позволяет не торопиться, вообще-то мы ещё молоды. Митька нехотя остался на месте, и вложил свой заточенный лом в ножны.

– Пистолю приготовь, – посоветовал я.

– Всегда под рукой.

Тактику конного боя поместной конницы я знал не очень хорошо, но молодой Стригин, несмотря на возраст, побывать успел во многих боях, и память подсказывала, как поступил бы он, если бы остался в живых.

Дураком он не был, да и вообще, многие воеводы этого времени понимают, как нужно сражаться… хоть и не все. Конечно, прежний обладатель тела всё знать не мог, только особенности наскоков и отъездов конными лучниками, ну и основы стрельбы из пушек изучил в бою, но дальше мы будем сами развиваться.

– Так, ты и ты, – я посмотрел на послужильцев, вооружённых пищалями. – Идёте пешими, – я махнул правой рукой, показывая направления и вытащил лук из чехла. – Испанец, ты с сыном идёшь с ними. Когда будете готовы к бою, дайте сигнал – уханье совы. А вы трое со мной…

Пусть нас больше и мы конные, но надо кого-то и живым захватить, да и у них могут быть аркебузы, а это не то, с чем стоит шутить. Так что нападение будет внезапным и с трёх сторон.

Неизвестно, могут ли они знать меня в лицо. Наверняка знают в лицо Митьку. Но одно я мог сказать точно – они связаны с теми, кто напал на меня в моём подворье и поджёг терем. Так что хотят доделать работу.

Я, Митька и ещё пара послужильцев с луками пешком, чтобы кони не выдали, направились через лес. А основной отряд двинулся по дороге, делая вид, что не знают о засаде, но оружие держали наготове. Ну а пищальщики тихо подходили к точке засады.

Эта предосторожность нужна. Раз делают засаду на дороге, то и за деревьями могут прятаться стрелки.

Так и вышло, мы наткнулись на одного. Небритое мурло с мушкетом, чей фитиль едко дымил, прятался за деревом и украдкой целился в сторону дороги. Нас он услышал слишком поздно. Поняв, что не успеет развернуться и выстрелить, он просто вставил пальцы в рот, чтобы свистнуть и предупредить товарищей.

Я рубанул своей венгерской саблей. Тяжёлая и не очень острая, но с её весом и формой клинка ей и не нужно быть бритвой. Сабля коротко зазвенела, задев стрелка по голове, но даже не застряла. Тело бандита рухнуло в кусты. По лбу бежала кровь, прорубил череп глубоко.

А дождавшийся схватки Митька молча рванул вперёд, замахиваясь своей шпагой. Кто-то прятался за деревом. Он попытался уйти, но тайный царевич с размаху ткнул разбойника остриём прямо в лицо, метко и смертоносно, между глаз. Толстый клинок со шлепком вонзился очень глубоко.

Ну а на дороге разворачивалось своё представление. Стрельцы, стоящие у сколоченных на скорую руку ограждений, тут же среагировали на отряд, но не стреляли. Есть готовые к бою пищали, видно дымки от фитилей. Ждут, но и у них могла быть своя разведка, которая предупредила, что мы близко.

– Хто такие? – со странным выговором выкрикнул их главарь, одетый в красный стрелецкий кафтан.

– Послужильцы боярина Сицкого, – ответил оставленный за старшего Михалыч, как я его научил. – Пропусти! В Москву едем!

– Проезжайте, – отозвался главарь банды и махнул рукой. – Лиходеи тут рыщут, вот и выставили рогатки.

– Бог в помощь, – отозвался Михалыч, подъезжая ближе.

Не рискнули бандиты связываться, ведь всадников больше, да и не их это цель. А если бы ехал я, они бы подгадали момент, чтобы напасть. Бойцов у них меньше, но внезапность и стрельба из засады даст преимущество. Да и заплатить им могли много, чтобы рискнуть.

Но то, что это разбойник, понятно любому. Правый глаз у него закрыт, старый шрам рассекал бровь, веко и щеку. На плече бандит держал пистолю, в левой руке – топорик.

Некоторые одеты как стрельцы, только кафтаны разных цветов, но Прошка был прав – от них так и смердело, что это бандиты. Да и грязные все слишком, у некоторых вообще – будто пятна крови пытались счистить с одежды, но не вышло, и дыры от пуль и стрел зашиты плохо. Стрельца за такую форму накажут. Так что ясно – всё сняли с трупов.

Ну и ещё одна деталь, которую я приметил: три «стрельца» пытались удержать породистого коня в дорогой сбруе, а ещё двое сторожили его бывшего обладателя – связанного мужика в разорванной красной рубахе, на голову которого надели мешок. Его вещи лежали рядом, их ещё не делили.

Увидели, что богатый и без охраны – напали сразу, исподтишка. Но не убили, наверняка хотели запытать, чтобы узнать, есть ли ещё ценности.

– А это кто? – Михалыч показал на него рукояткой плети.

– Татя изловили, – отозвался атаман. – Пьяный был, честных людей грабил. Езжай давай, закрывать рогатки будем! А вы не слыхали про князя Стригина?..

– Уху! – раздалось с той стороны леса.

Второй отряд вышел на позиции. А сигнал для атаки у нас один.

– Пали, брат, – сказал я, глянув на Митьку.

Пистоля у него уже была подготовлена, он вскинул руку.

Бах!

Он выстрелил, попав в живот атаману. Михалыч не растерялся и рубанул второго своей поцарапанной саблей. Старый, а рубит не хуже молодого, башку рассёк глубоко.

Бах!

Это уже залп, несколько пищалей выстрелили одновременно с другой стороны. Несколько разбойников с ружьями повалились, так и не успев выстрелить по нам.

И мы напали разом. Я достал лук и стрелу, прицелился на одной только мышечной памяти. Пустил одну и попал! Убегающему разбойнику в спину! Он упал в грязь.

Ещё один выхватил саблю, но тут я увидел сына Испанца в деле. Один резкий выпад, и разбойник готов – парень проткнул ему грудь своей шпагой, а потом дерзко отсалютовал умирающему…

Быстро всё завершилось, несколько мгновений, и засада разбита. У нас один раненый, но легко, и одного человека потеряли. Это был холоп Милославского, и он слишком торопливо бросился на разбойника с рогатиной, забыв об осторожности. Остальные из тех, кто отправился в путь с ним, проявили больше благоразумия.

Несколько человек сразу спешились и начали обшаривать покойных, Михалыч приступил к допросу раненых, мне подвели коня, а Митька склонился над одним из пленных разбойников.

– Говори, пёс шелудивый, кто послал? – с угрозой спросил он.

– Не ведаю, князь! Атаман это всё знал! А он помер!

– Брешет, сучий сын! – послышался новый голос. – У них другой атаман, в логове остался. А эти сюда вышли, стервецы!

Послужильцы как раз развязали того связанного человека и подвели ко мне. Но они всё ещё держали сабли наготове – не понравился он им. И неудивительно, он-то походил на бандита больше всех.

Низкорослый, заросший, грязный, покрытый шрамами так, будто попал в какой-то механизм, и его чуть не порвало. Нижняя рубаха изорвана, на теле видны ещё старые шрамы. Не хватает двух пальцев на левой руке и мизинца на правой.

Я оглядел его вещи, лежащие в стороне, которые бандиты ещё не успели разделить. Удивительно, это будто шмотки боярина, в куче видны шелка ярких цветов и дорогие кожаные сапоги. А уж сабля, лежащая сверху, в красных кожаных ножнах, ещё и покрыта камнями-самоцветами. Разве что только деревянная рукоять ничем не украшена, чтобы не мешала сражаться. Но крест на груди самый простой, из грубого дерева, почти чёрного от старости.

– Брешет он, боярин, – мужик со шрамами показал на бандита. – Они, сучьи дети, меня пытать хотели, но промеж себя обсуждали, как князя в полон возьмут, но не выкупа ради, а только чтобы живота лишить. И атамана придушить хотели, чтобы долю не давать, да не знали, кто им уплатит потом за тебя! И посланник от злодея тоже там остался.

Я всё ещё сидел верхом, а этот человек стоял передо мной прямо, не кланялся, смотрел дерзки.

– Ты чьих будешь, холоп? – строго спросил Михалыч.

– Я не холоп, – с негодованием сказал мужик. – Кличут Андреем, а холопом отродясь не был.

– Колодник это беглый, батюшка, – стремянной посмотрел на меня. – Тать, ей-богу, лиходей. Ограбил купца какого-то, да платье его надел, но попался другим разбойникам. Повешать его надобно.

– За что это меня вешать-то? – возмутился мужик. – Ей-богу, лютый ты какой-то, старче. Сразу вешать!

– А если не вешать – то выпороть плетью! – предложил Михалыч. – И пусть идёт, куды глаза глядят.

– Ты казак? – спросил я, подняв руку, чтобы стремянной замолчал. – С Дона? Или из Сечи?

– С Дону, боярин, – Андрей выпрямился. – Вольный, как ветер.

– И что ты далеко забрался от тех краёв, – я опёрся на луку седла.

– Так что, боярин, куда Бог пошлёт, туда я и иду. И разные испытания мне выпадают. Только что думал, что сегодня увижу святого апостола Петра, и спросит он мою грешную душу за совершённое, да ты, боярин, спас меня. И что поделать… – Андрей огляделся, – должок теперь за мной. Позволь мне с тобой…

– Да как ты смеешь? – прокричал Михалыч и полез за плёткой. – Тебе в землю кланяться надо и благодарить князя за милость, а ты…

– Погоди, Михалыч. А что ты умеешь? – я развернул коня к казаку.

– Огненным боем владею, да на татарском говорю. Следы читать умею, зверя могу выследить любого, даже двуногого, – добавил Андрей с усмешкой. – Раны перевязать могу и зуб больной вырвать. И народ видел разный, по всей Руси был, знаю каждой собаку и на Рубеже, и южнее, и на Дону, и на Волге, и на Яике, и у Днепра, на Сечи и на Уральском камне. Побывал в Диком Поле и в Крымской окраине татара с ляхом бил, а после против Годунова бился. Вот поэтому такой, как береста изрезанный, – он засмеялся. – Но живучий, не от железа мне на роду помереть записано.

– А здесь ты как оказался? – продолжил я расспросы.

– Так что, направлялся в Москву, встретил этих стервецов, – он показал на тела. – Увидели моё платье богатое, да шаблю турецкую булатную, сестрицу мою, и коня ногайского, вот решили поживиться. Аркан накинули, вот и… всё.

– А чего не убили?

– Пятки обещали прижечь, чтобы сказал им, есть ли ещё деньги. Да тут ты, боярин, пришёл, помешал. Но выведать бы не смогли, у меня всё просто: легко пришло – легко ушло, – Андрей заметно оживился. – Я давеча в Москве был, все кабаки обошёл да скука навалилась великая, решил повоевати за того, кто к себе возьмёт, лишь бы дело правое было. В Новгород отправился, да слух пошёл, что Ивашка Болотников на стольный град идёт, вот и решил возвернуться. Времена настали, что такие как я всем нужны.

Я оглядел его очень внимательно. Колоритный мужик, но зачем он мне в отряде? Таких будет много на пути.

– Всё с тобой понятно. Ступай с Богом, атаман, – я хмыкнул и махнул рукой. – Раз повезло, то иди, куда шёл. В следующий раз может и не повезти.

– Так должок же у меня, княже! – он удивился. – А я свои долги возвращаю, любой на Дону это скажет. Я тебе пригожусь, княже. Я везде дорогу найду. Травки знаю, какие коню дать, чтобы не голодал и не пух, али чтобы наоборот, свирепым был. Да и много не ем: росинку утром, да хлеба крошку…

– И вина четвертинку, – добавил Митька со смехом.

– Ну, от вина-то никогда не откажусь, боярин, – казак засмеялся. – Но говорю – не забуду доброты и того, что спасли. Никто не скажет, что старый… что старый Андрей долгов не вертает назад.

Подозрительный он больно, так набивается в отряд. Может быть как полезен, так и опасен.

– У меня в отряде хватает людей. Иди, пока я не передумал, – я махнул рукой. – А то Михалыч плётку уже готовит. Саблю и коня ему верните! – приказал я. – И пусть едет, куда хочет.

Я отъехал в сторону. Слишком много незнакомцев – опасно, а разбойники могут быть хитрыми, присоединиться к отряду, чтобы завести в засаду. Да и Сугорский оказался человеком хитрым и предусмотрительным, может и не на такое решиться.

– Митька, сказал он что-нибудь? – я посмотрел на царевича, склонившегося над очередным «стрельцом».

– Атаман их только знает, – Митька похрустеел шеей. – Да не говорит, эта собака, где их вожак схоронился. Где их логово скрыто – молчит. Как воды в рот набрал.

– А я знаю, где они, – влез в разговор казак Андрей, несмотря на протесты Михалыча. – Слышал, как бахвалились, что князя порешат, да на поляну к себе уйдут. Там их и схватить можно.

– И сразу чего не сказал? – я подвёл коня ближе к нему.

– Так речи не шло об этом, – он начал говорить с жаром. – Я знаю, что про поляну они говорили, но поляны разбойный люд укрывает хорошо, чтобы никто не нашёл. Но я и тропку лесную к ней найду, и следы читать умею, и в болото не заведу. А если думаешь, что обману, так вели своим людям меня живота лишить, если что-то не так пойдёт.

Оставлять за спиной логово разбойников не хотелось. Не знаю, сколько их там осталось, но любой выживший может вставлять палки в колёса. Надо зачистить врага, пусть потом Сугорский гадает, удался замысел или нет. А к тому времени придумаю, как найти на него управу.

– Тогда сделаем так, – решил я. – Вот у нас есть один молодец, – я приподнялся и нашёл глазами Диего, который вытирал окровавленный кончик шпаги. – Пойдёшь с малым отрядом, покажешь дорогу, разведаем, что к чему, потом нападём. А будешь шутить – он тебя своей железякой как свинью на вертел насадит.

– Шутковать буду, да обмана не будет. Я – человек честный. Вот тебе крест, княже, – Андрей поднёс деревянное распятие к губам.

* * *

Он не обманул, провёл, куда нужно. Сначала малый отряд разведал всё, а после мы все напали на поляну, укрытую в лесу. Большая часть банды была на дороге, а остались только немногие, кто готовил пищу и охранял припасы. В этот раз справились ещё быстрее, оставшиеся сопротивления оказать не могли.

А место хитрое: путь к логову начинался в овраге с гнилым ручьём, а вокруг завалы из сваленных деревьев. Разбойники озаботились о безопасности, потому что повсюду были трещотки из костей, подвешенные на ветках, и скрытые волчьи ямы с кольями на дне. А пара тропинок вела в болото.

Можно бы даже сказать, что Андрей здесь был и пытается нас обмануть, но я присматривался к нему – он действительно читал следы. И по словам Прошки на одной ловушке он чуть не помер.

Лагерь разбойников выглядел плачевно. Укрывались они в шалашах, костры разводили в землянке, чтобы не выдал дым, а склад устроили прямо на сырой земле. Там лежали и мешки с зерном, погрызенные мышами. Из трофеев – обручи от железных бочек, тряпичная детская кукла и медный крест со следами крови. Из самого ценного – икона в серебряном окладе.

Всё хорошее оружие они уволокли с собой, здесь остались только ржавые топоры и выпрямленные крестьянские косы. Охраны мало, всех боеспособных тоже увели, остались только слабые и раненые. У самого главаря-дезертира была зловонная гангрена после ранения ноги, поэтому он не пошёл с остальными.

Это не робин гуды – это шайка загнанных крыс.

В одном из шалашей нашли ещё одного пленника – толстяка в красном зипуне, потного и грязного, со связанными руками.

– Князь-батюшка, да храни тебя Господь, за твоё милосердие, – он прямо со связанными руками поклонился мне до земли. – А за моё спасение буду за тебя молиться, и детям своим накажу молиться за твоё здравие, а ещё… Вознагражу я тебя. Табунщик я, вот и доброго жеребца тебе отдам. Сам выбери из моего табуна! Тут недалече идти, всё покажу, княже!

– Хороший подарок, – Митька оживился. – Могу я выбрать, Ромка, меня татарин один учил коня выбирать. Такого выберу, самого лучшего среди всех!

– Конечно, боярин, выбирайте любого.

Михалыч разрезал верёвку, и купец Тимофей, как он назвался, снова начал кланяться. Причём Михалыч не угрожал повешать или высечь купца, да и остальные послужильцы относились к нему уважительно. В общем, все уверены, что это человек, попавший в беду.

В отличие от похожего на разбойника казака Андрея.

Вот только внешность часто бывает обманчива. Я глянул на казака и заметил его подозрительный взгляд. Тоже не верит, но молчит.

Ну проверим, насколько он полезен.

– Говори честно, казак, – сказал я. – Что тебя тревожит?

– Вроде бы видел я его, – Андрей обошёл купца, а потом поднял верёвку, которую срезал один из бойцов. – Но был он в другом платье, приказывал стеречь князя на дороге, а сам сюда уехал, ждать, когда всё свершится.

Купец в ответ на это обвинение покраснел и начал трясти руками.

– Ах ты лжец, дурной лоб! – воскликнул он. – Да как ты смеешь, морда разбойничья, меня обвинять? Сам же из этой шайки, узнал я тебя! Атаман ты их! За собой их вёл! А сейчас притворяешься невинным! Да по тебе топор плачет, душегубец!

– Я православных не граблю, – отрезал Андрей. – Только бусурман всяких могу ценного лишить, а своих – никогда. Спросит меня апостол Пётр у райских врат, так и скажу ему: никогда православных не обижал! Брешешь ты, пёс!

– Да повешать его, и вся недолга, – заявил Михалыч, становясь на сторону купца.

– Смотри, князь, лукавит он, – казак спокойно подошёл ко мне. – Путы его – гляди, – узелок-то раз и… сам себе вязал, когда понял, что всю ватагу их порешили. А на руках – ни следа. Разве так бывает, что следов от верёвки нет?

Верёвку разрезали, но узел остался. И он легко разошёлся, как развязанный шнурок. Аргумент, что купца связали для вида.

– Что прикажешь, князь? – спросил Михалыч, почесав затылок с задумчивым видом. Уже сомневается.

– Так что приказывать. Один из них врёт, другой – говорит правду, – я задумался.

А есть мысль на этот счёт. Сам я так делать не собираюсь, но по опыту знаю, что всякие описания пыток на некоторых действуют лучше, чем всё остальное.

– Пусть оба крест поцелуют, – медленно сказал я. – А потом им пятки прижгём. Тот, кто лжёт, сразу признается. Когда пятки жгут – все признаются.

– И тогда мы его на кол посадим! – полным энтузиазма голосом заявил Митька. – Раз клятву целовальную нарушил!

А он не дурак, и говорит не всерьёз, понял, что я блефую. Хотя вряд ли он знает такое слово, но суть уловил точно. По взгляду вижу, что понял, как их расколоть.

Получилось. «Купец» от услышанного медленно опустился на землю, ноги перестали его держать. А вот Андрей даже не вспотел.

– Сугорский? – спросил я у купца. – Он тебя послал?

– Он, княже, – слабым голосом пролепетал он. – Велел, чтобы татей разных сманил за серебро и ждал тебя у Лавры. Проследили мы за тобой, что ты на эту дорогу вышел, вот и ждать принялись в этом месте. А если бы не удалось у них – так хозяин велел, чтобы в отряд твой вступил, да ждал возможности, как исполнить поручение. Там на другом тракте ещё банда ждала. Вот и сидел здесь, а ты пришёл. Если бы не пришёл – я бы следом поехал с лиходеями этими окаянными, но добился бы своего.

– Сколько людей в моей вотчине и в поместье Милославского работают на тебя?

– Трое, – он вздрогнул.

– Выведайте, кто там засел, – велел я своим. – А потом гонца боярину отправьте, чтобы эту заразу выжечь. Да их там не трое, наверняка больше. Вот и спрашивайте получше, чтобы никого не забыл.

Я отошёл. А Сугорский знает толк в разведке, шпионаже и саботаже, раз его осведомители у нас на территории, они там и навредить могут. Крепко взялся за нас опальный окольничий, чтобы мы не мешали ему посадить на престол его самозванцев.

Ладно, сыграем его же оружием. Найду кого-нибудь в Москве, кого к нему отправить. А этот же новый знакомый казак Андрей грозился, что знает каждую собаку на юге. Тогда присмотрюсь, если что – дам это поручение ему.

Пока же он полезен, но и вполне опасным может быть. Будем присматриваться, он тот ещё прохиндей, но его хитрость может сыграть в плюс, особенно если его за эту хитрость взять.

Но разведывательную сеть создавать нужно обязательно. Причём не одну, а чтобы они перепроверяли друг друга, как и положено.

– Мы поехали до Москвы, – я подозвал к себе казака. – И там я тебе поручение дам. А ещё – ни шаг от него не отходишь.

Я показал на Диего, который, хоть и не понимал толком, что я ему говорю, но поручение принял с большой ответственностью.

– Буди верен в малом, и над многим тя поставлю, – произнёс казак какую-то цитату. – Не подведу, княже.

* * *

Из-за задержки с разбойниками переночевать в Троице-Сергиевой Лавре не успели, пришлось разбивать лагерь в лесу дальше отсюда. Но попыток напасть больше не было. Похоже, тот замаскированный под купца слуга оказался главным координатором засад. Но он остался висеть в лесу и больше нам не навредит.

В Лавру мы попали только на следующий день. Я бывал здесь в свою первую жизнь, поэтому разницу увидел сразу. Сейчас не пахло гарью выхлопных газов машин и асфальтом – до этого ещё долго. Запах совсем другой – что-то сладковато-травяное от ближайшего луга, дымок от кузницы, а также навоз от конюшен за стеной. Пахнет деревней.

Это не только монастырь – это настоящая военная крепость, с гарнизоном и пушками. Территорию окружали высокие белые стены, ничем не украшенные. Есть бойницы для обороняющихся стрельцов, есть и для затинщиков – стрелков из больших пищалей, и побольше бойницы – для основных пушек. В углах стен стояли массивные башни, мощные и крепкие.

На стенах за зубцами видны фигуры в цветных кафтанах – это дежурили стрельцы. В Лавре в это неспокойное время собирали вооружённых людей для охраны, здесь есть и стрельцы, и собственные монастырские пищальщики. А после будет целый гарнизон. Монастырь – один из самых богатых на Руси, земель у него много, вот и набирают людей для защиты собственных стен.

Ворота открыты все. Над теми, к которым мы подъезжали, видна старая тёмная фреска, на которой можно разглядеть трёх ангелов. Всех подряд не пускали, у входа стояли монахи в чёрных рясах и выясняли, кто это идёт, а с ними дежурили бородачи в зипунах, вооружённые бердышами. Форма бердышей не такая, какую показывали в кино, у этих лезвие этих было поменьше и без вдетых колец.

Мы проехали без проблем, мне стоило только представиться, как охрана тут же расступилась с поклонами, а один инок помчался куда-то вглубь, обещая передать о моём прибытии.

Ну а пока он бегал, мы проехали внутрь. Народа здесь ходило целые толпы. Купцы одеты наряднее, крестьяне и холопы попроще, монахи только в чёрном. Вокруг стоял гомон, смешанный со ржанием коней, скрипом телег и далёким звоном колокола.

Я будто приехал в краеведческий музей под открытым небом, или ярмарку с ряжеными актёрами. Только люди вокруг всем этим живут, для них это обычная жизнь.

Внутренний двор кое-где вымощен булыжником, где-то покрыт толстыми деревянными настилами, но во многих местах обычная земля, просто утоптанная тысячами ног.

Сразу от входа было видно главный собор Лавры – Троицкий. Он совсем небольшой, приземистый, сделан из белого камня. И на текущий день он уже стар, зданию больше двухсот лет.

У собора один-единственный купол, покрыт он не сусальным золотом, а деревянным лемехом – мелкими дощечками из осины, похожими на черепицу. Где-то внутри должны быть мощи Сергия Радонежского, к которым и приходят поклониться паломники.

А вот пятиглавый Успенский Собор выделялся на его фоне, он был новее, его заложили при Иване Грозном. Причём кое-где ещё есть леса, доделывали роспись. Ещё я увидел звонницу, а внутри её висел тяжеленный колокол – Лебедь, который сохранится и до моих дней.

Помню, как экскурсовод говорил, что отлил этот колокол сам Андрей Чохов, известный пушечный мастер, создавший Царь-Пушку, и с которым, страшно подумать, я даже могу познакомиться в Москве, ведь он ещё жив.

Но внутри стен не только парадные церкви. Вокруг много деревянных срубов простых монашеских келий. Окна затянуты бычьим пузырём, кое-где поблёскивала слюда в железных переплётах.

Где-то рядом хрюкала свинья, ходили куры, монахи работали на огородах. Я ожидал тишину, но здесь, внутри этих стен, у древних храмов, кипела обычная деревенская жизнь. Необычное ощущение.

Пахло кашей, скоро будут трапезничать, а меня вполне могут пригласить. Монахов вокруг много, они здесь хозяева, хоть и ходили скромно, опустив глаза. Много и стрельцов, в цветных кафтанах, но не только в привычных по фильмам красных, в основном здесь синие и жёлтые. У каждого бердыш или пищаль.

Несмотря на все эти контрасты, это было достаточно умиротворяющая картина повседневной жизни. Но вскоре в мыслях появилась тревога. Ещё пара лет, и этот монастырь возьмут в осаду, долгую и кровавую, но он не покорится врагу…

Нас приняли, как полагается, и я пожертвовал целый алтын, да и захваченную у разбойников икону им отдал. Икона оказалась не отсюда, но её приняли с благодарностью. Стрелецкий сотник ещё отдельно поблагодарил за уничтожение банды, которая, как оказалось, изрядно попила кровь, нападая на паломников и стрельцов. Сразу и подтвердил, что пропало десяток бойцов, у которых и взяли одежду.

Меня и Митьку пригласили в трапезную, где обычно обедал игумен и почётные знатные гости. Как и в прошлом монастыре, обед без роскоши, без жареных лебедей и огромных осётров. Всё-таки монахи вели аскетичный образ жизни и трапезничали быстро, чтобы вернуться к своим делам. Зачитали молитву, но не рутинно, не торопясь, важно осеняя себя крестом в процессе.

В помещении с низкими потолками царил полумрак, свет через слюдяные окна почти не проникал. Голос молодого рыжего послушника, монотонно зачитывавшего житие святого Сергия, пока все ели, отражался эхом от стен.

Столы сделаны из грубо обструганных досок, сидели, как водится, на лавках. Кормили просто – каша, щи без мяса, запечённые грибы и рыба, но зато сытно. Еду мне принесли на деревянной посуде, но подали отдельно сваренного на пару судака на серебрянной тарелке. Князь же, положено угостить такого гостя, который ещё и пожертвование щедрое оставил.

Ещё было монастырское пиво с необычным вкусом. Такое и в пост могли варить.

После сытной трапезы, мы двинулись в путь. Через несколько часов наткнулись на очередную слободу.

– Подайте, Христа ради! – молили нищие на паперти у новенькой каменной церкви.

Кто-то кидал им монетки или еду, кто-то проходил мимо. Нищих много, но больше внимания привлекал слепой дед, сидящий в стороне, который рассказывал сказки. Время не самое подходящее, так что к нему никто не подходил, и он тихо бренчал на своих гуслях, что-то бубня себе под нос. Церковь таких сказителей не одобряла, но меньше их от этого не становилось.

И тут мне пришла в голову идея. Вернее, я вспомнил то, о чём думал недавно.

Я подъехал к нему ближе и бросил одну монетку, похожую на чешуйку, в деревянную чашу, что стояла рядом с ним.

– Храни тебя Господь, путник, – тут же закрестился слепой, подняв на нас белые глазами, где почти не было видно зрачков.

Митька с удивлением посмотрел на него, а потом погрозил слепому кулаком, но тот даже не шелохнулся.

– Какие сказки знаешь, старче? – спросил я.

– Отвечай князю, – затребовал Михалыч. – Да ладом рассказывай, раз милость тебе оказывают. Не то осерчает! А порадуешь – накормим.

– Ох, боярин, много баек я знаю, – слепой начал трясти головой. – Про Ивана Белого поведать тебе могу, княже, и про Добрыню Никитича. Про Змия Горыныча али про медведя с липовой ногой тебе рассказать? Или как грозный царь старца мудрого в Лавре встретил?

– Расскажи мне другую сказку, старец, – я посмотрел на Митьку.

Он как раз заметил пятнышко на своём доспехе и оттирал его рукавом, поплевав на него перед этим. С таким доспехом Митька не расстанется никогда, слишком дорогой это подарок. Да и у меня есть подходящий доспех.

Вспомнил, что рассказывал о старом князе Милославский, и понял, какая именно легенда должна зародиться.

– Расскажи мне сказку про железного царя, – громко произнёс я. – И про его железную армию.

Рискую, но прозвище отца уже забылось. Да и новой сказке этому будет придано другое значение. И в нужный момент это могут вспомнить.

– Не ведаю такой, – с недоумением отозвался слепой.

– Как ты не ведаешь? Про железного царя, который войдёт в Смоленскую крепость во главе железного войска, побьёт ляхов, которые пришли на землю русскую, а после скажет, кто достоин быть царём над православными? И кончатся тогда беды на Руси.

Если план удастся, то получится объявить о царе после осады Смоленска. И если об этом ещё будут говорить в народе… это может дать сильный эффект, особенно если подогревать этот слух.

А что касается того, что Василий Шуйский знает прозвище отца… так он может подумать, что я назову царём его самого, да и он сам отправит войска снимать осаду со Смоленска, просто вышло неудачно. А у меня должно выйти. Иначе нельзя.

И Милославский тоже может клюнуть, как только услышит эту легенду.

А слухи расходятся быстро.

– Припоминаю такую, – слепой нахмурился, явно решив, что сможет её придумать, раз есть запрос. – Был такой… железный царь… а за ним шли лихие молодцы-богатыри в железных рубахах…

– Вспоминай эту сказку получше, старче. Увижу в следующий раз – потребую рассказать. Ну и другим её рассказывай, а то забылась в народе.

– Буду рассказывать, княже…

– Что это за сказка? – спросил Митька, когда мы отъехали. – Не припомню такую, Ромка. Больно уж услышать хочется.

– Может, кто-нибудь другой из сказителей её слышал, – я усмехнулся. – Будем спрашивать всех.

От автора:

Книга в процессе написания. Подпишитесь на обновления, чтобы не пропустить новые главы