Когда плачет Стамбул

Глава 1. Чай под дождем

В тот день я совершенно не собиралась выходить из комнаты.

Ноябрь в Петербурге оставлял грустные капли на окнах, свинцовый свет стекал по стенам, и единственное, чего мне хотелось – побыть одной и допить последние глотки из тёплой кружки.

Я не люблю менять планы. Даже если это всего лишь зелёный чай.

Но чай закончился.

Настя, моя соседка по комнате, выглянула из-за книги и лениво откинула с лица прядь волос.

– Ань, сходи в магазин, а? Ты всё равно уже третий день в ночнушке ходишь, люди скоро пугаться начнут. Захвати хлеб и зелёный чай, пожалуйста.

Я уже набрала в грудь воздух, чтобы возразить… но не стала.

Иногда проще выйти, чем объяснять, почему не хочется.

А может, свежий воздух и правда поможет, хоть немного.

Я вышла, не застегнув пальто.

Дождь, словно пытаясь что-то рассказать, мягко касался лица.

У входа в магазин всё было как всегда: скользкие ступеньки, продавщица с красным носом и запах свежей мяты с табаком.

Всё это могло быть только в Питере – и в этом тоже был какой-то уют.

На выходе кто-то резко врезался в меня всем телом.

Я отшатнулась, пакет захрустел, покупки полетели вниз.

– Ах! Простите!

В ответ раздалась фраза на резком, непривычном слуху языке, за которой тут же послышался смех.

Я подняла глаза – несколько мужчин стояли у стены под навесом и что-то громко выкрикивали по-турецки.

По тому, как они смотрели на нас и хохотали, было понятно: они подтрунивали над своим другом, словно подталкивали его сделать этот шаг.

Мужчина, столкнувшийся со мной, выглядел смущённым: мокрые волосы прилипли к вискам, над бровью виднелся тонкий шрам. Почти не дыша, он спросил на ломаном английском:

– Sorry… You okay?

– Всё… нормально, – пробормотала я.

Он снова оглянулся на друзей – те продолжали смеяться, махать руками, что-то выкрикивать по-турецки.

Тогда он быстро повернулся ко мне, показал рукой на кафе через дорогу и произнёс с мягкой улыбкой:

– Çay?

Это слово было понятно и без перевода. Чай.

Я почему-то всё равно переспросила – скорее, чтобы потянуть пару секунд, собраться с мыслями.

– Что?

Он достал из кармана небольшой блокнот, на котором дрожащей рукой нарисовал чашку с паром и подписал: «Çay?»

Я вдруг вспомнила Серёжу. Он бы наверняка усмехнулся, скривив губы, сказал что-то вроде: «Ну конечно, Анька, чужой же мужчина предложил тебе чай – беги же быстрее!»

Но от мягкого кашемирового шарфа этого турка пахло гвоздикой, а в его глазах читались робость и какая-то почти детская надежда.

Я улыбнулась:

– Maybe five minutes.

В кафе пахло лимоном и мокрыми куртками.

На столе между нами лежал потрёпанный русско-турецкий словарь. Мы обменялись несколькими короткими фразами на смеси английского, русского и моих робких попыток вставить что-то по-турецки. Он сказал, что его зовут Керим, а потом осторожно спросил, учусь ли я здесь. Я кивнула.

Пока он листал страницы, я украдкой посмотрела на его руки: длинные, аккуратные пальцы, без кольца. Его имя сначала показалось немного странным, но тут же стало каким-то тёплым.

Он ткнул пальцем в одну из страниц словаря – неловко, почти наугад, словно боялся слишком долго молчать.

Я склонилась ближе, посмотрела на слово и едва не рассмеялась.

– Моль? – переспросила я и провела пальцеми в воздухе, словно изображая полёт какой-то нелепой букашки.

Керим тут же рассмеялся, быстро перелистнул страницу и с явным облегчением произнёс уже другое слово:

– Красивая!

– Вот, так уже лучше, – улыбнулась я.

Он достал салфетку, написал на ней «36» и показал три, а потом шесть пальцев.

Я улыбнулась, взяла ручку и тоже написала: «22».

– Хороший возраст, – тихо сказал он, уже по-английски, почти не дыша.

И вдруг всё показалось правильным и почему-то очень важным.

Мы вышли из кафе и молча пошли рядом.

От вентиляционных решёток поднимался тёплый пар.

Было так удивительно спокойно и легко, будто я нашла временное укрытие от всего мира. Его молчание не тяготило – наоборот, казалось родным.

И в этой мягкой тишине вдруг вспомнился один из немногих таких вечеров в детстве: мама укрывает меня пледом, гладит по голове и читает сказку, а весь мир вокруг становится мягким и безопасным.

Наверное, поэтому даже случайные прикосновения – особенно такие осторожные, как у Керима, – для меня всегда так много значат.

У входа в метро Керим что-то сказал на турецком. Я не поняла слов, но по тому, как он смотрел, как мягко улыбнулся, стало ясно: он благодарил за эти несколько минут вместе.

Потом он легко коснулся губами моей щеки и растворился в толпе.

Я осталась под дождём.

Лицо горело, на ресницах застыли капли, и внутри было странное ощущение, что всё только начинается…

и что если я сделаю ещё один шаг – всё изменится навсегда.

Глава 2. После дождя

Когда я вернулась в общежитие, Настя сидела всё на том же подоконнике с книгой. На этот раз её длинные тёмные волосы были закручены в небрежный пучок, несколько прядей всё равно выбились и щекотали ей щёки. Она задумчиво покусывала губу – Настя всегда так делала, когда пыталась вникнуть в сложное место текста.

Увидев меня, Настя сразу отложила книгу на колени и слегка наклонила голову набок.

– Ты чего такая? Всё в порядке?

– Да. Просто немного странный день, – я попыталась улыбнуться, но сама почувствовала, что улыбка вышла натянутой.

Настя вытянула ноги, обняла книгу, потом вдруг коротко хохотнула:

– Странный день у тебя бывает, когда ты проспала или кофе пролила. А сейчас ты какая-то… даже не знаю. Не отводи глаза – давай, рассказывай.

Я выдохнула, почувствовала, как в груди что-то болезненно дёрнулось.

– Познакомилась сегодня… с одним турком. Случайно. Он пригласил в кафе. Я пошла.

Настя молчала, затем медленно повела бровями вверх.

– Турок? Ань, серьёзно? – она даже перекатилась с бедра на бедро, явно переваривая эту информацию. – Ты же знаешь, чем это обычно кончается. Они сладко говорят, строят глазки, а потом – привет, дорогая, давай поживём у меня с мамой и дюжиной двоюродных братьев.

– Настя…

– Нет, правда. Ты умеешь выбирать, я не спорю. – Она коротко рассмеялась без веселья. – Серёжа хоть надежный, пусть и скучный как обед в студенческой столовой, а этот твой восточный кавалер…

Настя махнула рукой, будто отгоняя назойливого комара.

– Короче, смотри сама. Только потом не плачь у меня в подушку, когда этот твой турок исчезнет.

– Он не мой, – сказала я еле слышно.

Настя только качнула головой и снова уткнулась в книгу, правда, листала теперь слишком быстро, как будто текст был всего лишь поводом не смотреть на меня.

В комнате слышались шаги в коридоре, кто-то в соседней секции смеялся, захлопнулась дверь – а внутри меня было тихо, гулко, словно весь шум мира оставался где-то снаружи.

Я переоделась в футболку и шорты, забралась под одеяло и свернулась клубком, прижав колени к груди.

Так я делала с детства, когда боялась темноты или чувствовала, что в душе слишком много и оно всё может расплескаться.

Ткань пододеяльника чуть шуршала под пальцами, а холодные ступни медленно отогревались в этом плотном тёплом коконе.

Я закрыла глаза и почти сразу оказалась в школьном спортзале.

Запах дешёвой краски и надутых шариков, музыка из колонок трещала и хрипела.

Илья из параллельного подошёл, молча взял меня за руку. Его ладонь была влажной, чуть дрожала. Мы танцевали неловко, он всё время смотрел куда-то за моё плечо. А я считала удары сердца и боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть этот странный хрупкий момент.

Когда музыка закончилась, Илья отпустил мою руку, даже не взглянул на меня, и убежал к своим друзьям.

Наверное, с тех пор я и выбираю таких мужчин. Тех, кто не знает, что с тобой делать, кто сам ещё пугается собственных чувств. Может быть, так проще не ждать от них многого. И не слишком разочаровываться, когда всё заканчивается.

Я уткнулась лбом в подушку.

Серёжа должен вернуться послезавтра. Наверное, снова повезёт меня на дачу к друзьям, будет жарить мясо, рассказывать свои вечные шутки, а я сидеть рядом и старательно улыбаться.

Он крепко держит мою руку в толпе, чуть больно сжимая пальцы – так, чтобы все видели, чья я.

Почему же тогда в груди тесно, как будто кто-то завязал там тугой узел?

Я ведь даже не жду, что Керим напишет. Не жду.

Только почему телефон сегодня так долго лежал в руке, а экран оставался чёрным?

Завтра первая пара – психология развития личности.

Если бы я была своей собственной пациенткой, я бы сказала: у этой девочки слишком давние воспоминания о том, как её оставляют посреди зала под медленный танец. И она до сих пор живёт с этим.

Я провела руками по щекам – кожа горела, как после жара.

Это ведь всего лишь чай под дождём.

Всего лишь турок с мягкими глазами и застенчивой улыбкой.

Но почему внутри дрожит, как тогда, когда Илья отпустил мою руку и убежал?