Письма одного глупого мальчишки

В моей комнате, наверное, всё осталось по-прежнему. Прошло почти тринадцать тысяч лет, как я ушёл. Вещи лежат на местах, нетронутые временем. Из окна прежний вид – на город внизу. Всё так же скрипит половица перед дверью. Напротив – твоя комната. Не знаю, почему ты, имея такой роскошный дворец с множеством спален, не переехал в другую, хотя бы по той причине, чтоб постоянно не лицезреть покинутую комнату своего сына.

После того, как мы помирились, я закатил слёзную истерику. И мне было плевать, что я мужчина, что давно уже вырос. Хотя, нет, для тебя, ведь, я по-прежнему оставался несмышленым глупым мальчишкой, вечно спорящим и бунтующим. После того, как я попросил прощения, ты сказал, что давно уже меня простил, ещё на следующий день после моего Падения. Ты злился на меня один день! Но я тринадцать тысяч лет злился на самого себя, выдавая это за злобу на тебя.

Тот вечер, когда мы помирились, казался мне бесконечным. Мы говорили и говорили, сидя одни в трёхкомнатной квартире, которую я снимал, работая в театре. Это была разбитая и обветшавшая хрущёвка, которая уже давно нуждалась в ремонте. Ну, как обычно, своё дело сыграла цена. Я жил честно, на одну зарплату, а она в театре, скажем так, порою не оправдывала ожиданий, поэтому приходилось экономить на жилье.

Ты беспрестанно курил, а я держал тебя за руку, боясь, что если отпущу, ты уйдёшь, сказав мне, что не простил, и ещё на долгие тысячелетия, а может, на целую вечность, мы останемся врагами.

– Папа… Ты же знаешь, я не хотел, чтоб всё так сложилось… – Тихо говорил я.

– Я знаю, Люцифер, знаю. Но ты всё-таки восстал против меня. Я считаю это предательством. Я не понимал, за что? Ведь мы всегда были близки, я был с тобой мягок, я старался сильно на тебя не давить, не ругаться по каждому пустяку. Что я тебе лично сделал? Ничего. Но ты поступил со мной так. Ты уничтожил во мне отца. А ведь мы были семьёй…

Я отчаянно хлюпал носом, как последний слюнтяй, и не мог ничего ответить в своё оправдание. В моей груди стоял огненный ком от боли.

– Ладно. Прошлое вспоминать нечего. Просто хочу, чтоб ты знал, что я чувствовал тогда, после твоего Мятежа. Чувствовал, что предан, потому, что ты променял меня на людей.

– Нет…

– Да. Ты восстал против меня из-за них.

– Нет! – с неистовым отчаянием перебил я его. – Я не отрекался от тебя! Я лишь хотел… Чтоб ты помогал людям.

– Ты хотел вмешаться в моё творение и перекроить его под себя… Но знаешь что? – добавил папа, глубоко затягиваясь крепкой сигаретой. – Я для тебя не Создатель, не Бог. Я – твой отец, только твой отец. Я хочу, чтоб ты воспринимал меня лишь как своего родителя и всё.

Я слабо кивнул.

– Всё пройдёт… – Успокаивающе произнёс он, положив руку мне на плечо. – Вот увидишь. Пусть отныне никто и ничто не стоит между нами…

Стрелки часов показывали полчетвёртого утра. На улице уже начало светать. За стеной гремели соседи, собираясь на работу.

– У тебя сегодня есть спектакль? – спросил отец так по-домашнему, будто мы уже триста лет жили вместе. Я даже растерялся.

– Да, по-моему…

Он усмехнулся и взъерошил мне волосы.

– Знаешь что, Люци?

– Что?

– Увольняйся оттуда к чертям! За такую зарплату там надо появляться минимум пару раз в месяц, а не каждый день торчать с утра до вечера!

Мы засмеялись, и наш разговор стал больше походить на разговор отца и сына.

– Я ещё немного поработаю. Побуду здесь, на Земле… А ты уйдёшь?

– От тебя я точно никуда теперь не уйду. Можем пожить вместе здесь. Только квартиру получше найдём.

После этого я ничего не помню. Заснул. А когда проснулся к обеду следующего дня, папа уже собирал мои вещи в чемодан. Он затеял переезд немедленно. Но ведь мне надо было бежать на спектакль!

– Ничего! – отмахнулся отец. – Скину тебе новый адрес эсэмэской.

И всё. Он всегда таким был: рискованным, расхлябанным, хитрым – ни о чём не заморачивался и никогда не грустил. Всегда спокоен, будто буддийский монах. Только закурит свою извечную сигарету, запивая дым крепким коньяком, посмеётся с какой-нибудь несуразной шутки, заговорщицки улыбнётся – и всё ему нипочём. С ним можно было хоть на край света. И я тупо его подставил.

Спектакль закончился в одиннадцать. В полдвенадцатого я был дома. Теперь уже в новой квартире. Папа снял двушку в новостройке недалеко от театра с хорошим ремонтом и прекрасным видом из окон. За время моего отсутствия он приготовил ужин. И только ступив на порог, почувствовав запах жареного мяса со специями, я готов был вновь разрыдаться от нахлынувших на меня чувств, потому как этот совершенно обыкновенный жест с его стороны напомнил мне нечто далекое из глубокого детства. То золотое время, безвозмездно ушедшее в вечность, когда я был счастлив.

Так мы снова стали жить вдвоём, постепенно преодолевая чувство неловкости между нами. Больше всего папа ругался на меня из-за курения и постоянного отсутствия аппетита. Ему приходилось чуть ли не заново учить меня есть. Да он и сам был худым. Высоким и худощавым. Ещё и одевался всегда во всё чёрное. И кому это взбрело в голову изображать его седым стариком с длинной бородой, сидящим на своём золотом троне? На самом деле он был совсем не таким. Во-первых, он молодо выглядел, почти всегда начисто брился и носил короткую стрижку. А во-вторых, за его дерзкий взгляд, чуть высокомерную ухмылку на губах и невероятное обаяние можно было душу Дьяволу продать. Ха! То есть, мне! Нет, в самом деле, он был очень классным! А я предал его… Очень остро и в полной мере я осознал это, когда мы пробыли пару дней на море. Я сидел на шезлонге, перебирая ногами белый жемчужный песок. В нескольких метрах от меня плескались тёплые волны, искрящиеся в лучах заходящего солнца. И папа что-то там делал вдали на берегу, а потом подошёл ко мне, такой прекрасный, как и всё его творение, такой великий, такой добрый, что я взглянул на него, и мне стало невыносимо от осознания того, что я стал причиной его страданий. Это чисто детское чувство. Когда ссоришься с родителями и виноват сам. Оно невозможное. Будто у тебя вырывают часть сердца. И, наверное, вся та буря эмоций вмиг отразилась на моём лице. Я снова вспомнил тот дождливый будний день, когда окончательно решился ему позвонить. Взял дрожащими руками трубку телефона и набрал его номер. Я звонил несколько раз. Звонил и молчал, не в силах выдавить из себя ни слова. Узнав, что отец сейчас на Земле, я не мог не попробовать. Это был мой последний шанс поговорить с ним, ведь в следующий раз неизвестно, когда бы он соизволил посетить это место. В конце концов, он позвонил сам.

– Люцифер, я знаю, что это ты! – Услышал я строгий голос. – Быстро говори, что тебе надо, и прощаемся.

Это не было грубостью. Я заслужил подобный тон и не рассчитывал на снисхождение.

– Я… Папа, давай встретимся… – Промямлил я.

– Встретиться, говоришь? – И я почти физически ощутил, как удивился мой отец, а заодно и испугался, что он откажется. – Ну, давай. Говори адрес.

Он пришёл ко мне на следующий же день, несмотря на то, что находился на другом конце света. И только я увидел его на пороге, как тут же моё сердце ещё больше затопила печаль.

Папа зашёл в квартиру, осмотрелся. Мы не виделись так долго, что я даже не знал, как начать разговор, тем более, что тень давней вражды лежала между нами. Поэтому я просто потянулся и несмело обнял его.

– Вот это да! Люцифер, ты что?

Он стоял в полнейшем изумлении, а я всё крепче сжимал его в своих объятьях, пока до него, наконец, не дошло, что происходит, и он не обнял меня в ответ.

– Папа, прости меня! – шептал я куда-то в его шею. Он был на полголовы выше меня.

Я уже не помню, что я молол тогда, находясь вне себя от нахлынувших чувств. Я ощущал, что моё сердце обретает недостающую половину, которую я потерял много лет назад.