Врата пряностей

Размер шрифта: 13

Prashanth Srivatsa

THE SPICE GATE

Перевод с английского Александра Яковлева

Карта выполнена Юлией Каташинской

* * *

Посвящается моим дедушке и бабушке и тем бесконечным мирам, что вмещались в их хрупких телах

Действующие лица

В Ралухе

Амир – носитель

Карим-бхай – носитель, также слуга Сумана-Коти, министра шелка

Кабир – брат Амира

Нури – мать Амира

Хасмин – начальник човкидаров

Орбалун – блюститель престола Ралухи

В Халморе

Харини – раджкумари Халморы

В Иллинди

Файлан – командир юирсена

Макун-кундж – хранитель Врат пряностей, брат-близнец Сибил-кунджа

Сибил-кундж – хранитель Врат пряностей, брат-близнец Макун-кунджа

Калей – адепт юирсена

Кашини – правительница Иллинди, одна из Пяти Кресел

Маранг – один из Пяти Кресел, верховный жрец юирсена

Мюниварей – один из Пяти Кресел, ученый

Шашульян – один из Пяти Кресел

Алинджийя – один из Пяти Кресел

Мадира – блюстительница престола Иллинди

На празднике афсал-дина и в Джанаке

рани Зариба – блюстительница престола Джанака

Илангован – пират и беглый носитель

Секаран – пират, правая рука Илангована

раджа Сильмеи – блюститель престола Талашшука

рани Асфалекха – блюстительница престола Каланади

В Ванаси

Бинду – торговка

В Амарохи

рани Каивалья – блюстительница престола Амарохи

Глава 1

Человек, предлагающий тебе чай без имбиря, – более презренный, чем тот, кто не предлагает чая вовсе.
Крохи Согбенной Спины. Том 1

Амир стоял посреди шафрановых полей внутри кольца камней. Они окружали Врата пряностей. Клеймо специй жгло ему шею, давая знать о приближении к арке. Рядом переминался с ноги на ногу Карим-бхай: как всегда невозмутимый, нечесаные волосы, всклокоченная борода, на лбу глубокие морщины. Он держал в руке щепотку куркумы.

Амир пересчитал остальных: общим числом сорок носителей. По двадцать – в Ванаси и в Халмору. Они сидели на корточках близ наклонившихся мешков или примостились на коробках, заполненных до краев шафраном, кардамоном и ревенем, а также баночками с медом и шкатулками из палисандра. Дженгара, счетовод, располагался в голове очереди. Он насвистывал старинную мелодию, держа под мышкой кипу бумаг, и даже с двадцати футов было заметно, что его трясет от волнения.

Амир поежился. Никакой опыт не помогает унять нервы, когда стоишь на пороге Врат пряностей. Всегда одно и то же – что в первый раз, что в тысячный.

Врата виднелись впереди – громадная арка на пьедестале, одетая в серый мрамор и древний камень. Фундамент тонул среди лиан, извивавшихся между колоннами и оплетавших их цепкими искривленными ветвями. Но что всегда приковывало внимание Амира, так это закручивающийся вихрем ураган за аркой, как будто в пелене за жидким зеркалом, удерживающим бурю в своей темнице.

Душа восьми королевств сочилась через трещины в камне.

Душа, с которой он не хочет иметь ничего общего.

– Салам, – поприветствовал Карим-бхай одного из човкидаров.

Стражник махнул копьем в их сторону, наконечник оцарапал Амиру локоть. Карим-бхай покорно вскинул руки и продолжил:

– Ты не окажешь любезность сказать, чего мы ждем?

Човкидар пожал плечами и отошел. Амир сжал кулаки, но приставать к нему с дальнейшими расспросами поостерегся. У Врат стояла сегодня дополнительная стража, и даже сам Хасмин, начальник човкидаров, находился близ арки, окидывая исподлобья презрительным взглядом вереницу ждущих прохода носителей.

– Только не говори мне, что именно сейчас пришла весть о набеге Илангована на Ванаси, – шепнул Амир на ухо Карим-бхаю.

Он постарался не выдать напряжение, когда произносил имя самого разыскиваемого в восьми королевствах человека.

– Пусть гоняются за ним сколько влезет. – Карим-бхай явно волновался куда меньше. – Да только в этих проклятых Устами башнях легче найти оброненный стручок кардамона, чем поймать Илангована.

Это должно было несколько поумерить опасения Амира. Но как чашник из Ралухи, как член вратокасты восьми королевств он понимал, что его удача, подобно удаче Карим-бхая, трепещет, словно готовая погаснуть свеча.

Свеча, в которой, если уж начистоту, и так мало воска.

Илангован всегда был источником света для Амира и всей вратокасты. Амиру требовалось, чтобы свет этот теплился и дальше. А еще лучше, чтобы он горел где-нибудь подальше от Ванаси. Разумеется, Амир не был уверен, что Илангован вообще находится в Ванаси: никто не мог поручиться, что знает, где тот бывает, когда его нет в Черных Бухтах. Отступник из носителей был пиратом и почти в той же мере призраком. Зато Амир знал, что одна вещь точно находится в Ванаси – это Яд Ювелира.

И как бы ни хотелось ему повстречаться с Илангованом, время еще не пришло. И придет оно, только если ему, Амиру, удастся заполучить Яд. Такова уж ирония судьбы, преследующая вратокасту, – одно желание перечеркивается другим.

Нет, не если – когда он его заполучит. Яд должен быть в Ванаси. Ради этой уверенности Амир принес в жертву полуторамесячный паек пряностей. Он вдоволь налазился по лианам, доставил достаточно контрабанды и исползал коньки крыш, чтобы удостовериться, что Ювелир и его неуловимый Карнелианский караван поставляют Яд обитателям верхних этажей увитых ежевикой башен Ванаси. Амиру требовалось немного – одна-единственная склянка.

Карим-бхай уловил, должно быть, тревогу в голосе собеседника, обратил внимание, как опустели его глаза, когда голову затуманили черные мысли.

– Эй, пулла![1] Ты уверен, что готов для этого?

– Что? – Амир заморгал. – Ах, ну да. Конечно готов. Ты о чем вообще говоришь, бхай?[2] Я просто обязан.

Он сразу пожалел о вырвавшихся словах. Придавая своим намерениям характер неотвратимости, он причинял боль Карим-бхаю и другим чашникам, не питавшим надежд изменить судьбу или, по меньшей мере, рискнуть ради этого своей жизнью.

Но Илангован этого достиг. Он вырвался на свободу.

Карим-бхай хмыкнул:

– Ты же вроде не хотел быть как отец? Ты во многих смыслах напоминаешь мне Арсалана.

– Вот, значит, каким я выгляжу в твоих глазах – склонным к иллюзиям?

– Это не так далеко от безрассудства, пулла. По мере того как нарастает отчаяние, граница между тем и другим размывается.

Амир усилием воли заставил себя не думать об отце. Он упрямо вскинул голову, посмотрел на проступающие за Вратами пряностей горы и густую лесную поросль на их склонах. В воздухе витали манящий и предательский аромат смерти и обещание темноты. Нет, он совсем не похож на отца. В отличие от аппы[3], он разработал план.

– Ювелир в Ванаси, – сказал Амир. – Я уверен в этом. Яд будет в моих руках еще до наступления ночи, бхай.

– Клянусь Вратами, я очень на это надеюсь.

– Не беспокойся за меня. Просто передай мое письмо Харини.

Карим-бхай, принявшийся чистить шершавым листком зубы, поцокал языком:

– Она станет волноваться, не обнаружив сегодня твоего имени в реестре для Халморы.

– В письме я все объяснил. Ты только устрой так, чтобы она его прочитала.

– Я сделаю то, что делал всегда, – доставлю. Но не забывай, пулла, – предостерег Карим-бхай, – если блюститель престола Халморы проведает, что его дочь читает письма от чашника из Ралухи, дела очень скоро примут скверный оборот и все твои мечты – примкнуть к Иланговану, увезти мать и Кабира в Черные Бухты – пойдут прахом.

Амир слишком часто задумывался о такой возможности, чтобы всерьез озаботиться предупреждением Карим-бхая.

– Она не похожа на других блюстителей престолов.

Карим-бхай рассмеялся в ответ:

– Если бы мне давали по горошинке перца всякий раз, когда высокожителей посещает подобная мысль о себе…

– Нет, она на самом деле не такая. Это не ее слова, а мои. Я ей доверяю. Десять лет – носителем, двадцать лет – в Чаше. Неужто ты считаешь, что мне неведомы тысячи способов, какими высокожители угнетают нас? Думаешь, что после плетей, после вони, после отторжения всеми я раскрыл бы сердце одной из высокожителей, да не кому-нибудь, а принцессе Халморы, если бы не был уверен?

– Ты сегодня много в чем уверен, пулла. – Карим-бхай продолжал жевать листок, массируя при этом челюсти. – Боюсь, как бы эта уверенность не вскружила тебе голову. Для уверенности нужна способность управлять жизнью. А мы? Пулла, мы не из тех, кто способен чем-либо управлять. В нашей жизни только одно постоянно – боль при проходе через Врата.

Амир готов был еще поспорить, – Врата свидетели, он устал день и ночь год за годом слышать от Карим-бхая одни и те же доводы. Но как раз в этот миг цепочка носителей двинулась вперед. Счетовод Дженгара стал насвистывать громче, подавая сигнал к началу акта торговли пряностями. Взгляд Хасмина ощупывал каждого носителя по мере того, как они взваливали на плечи тюки или поднимали коробки, ставя их на голову. Амир закинул за спину свой мешок и побрел, угнувшись, сосредоточив взгляд на пятках Карим-бхая, на иссохшей потрескавшейся коже, покрытой грязью, и перед его мысленным взором мерцала лишь размытая картина уходящего дня.

В какой-то момент Карим-бхай споткнулся, и Амир застонал. Плеть опустилась на старого носителя, и он скорчился, уронив тюк. Тяжело дыша, Карим-бхай опустился на землю. Одной рукой он массировал спину, другой – подтягивал упавший мешок. Над старым носителем выросла фигура Хасмина, и глаза у Амира расширились. На лице начальника човкидаров была ухмылка, от которой у Амира все перевернулось в душе.

– Эй, в этом нет нужды! – воскликнул Амир.

Но Хасмин не удостоил его вниманием, а, подобно хищнику, с упоением наблюдающему за трепыханиями жертвы, смотрел, как Карим-бхай тщится встать и поднять мешок. Под весом шафрана Карим-бхай едва не упал снова. Весь авторитет, весь общественный вес, который заработал Карим-бхай за пятьдесят лет службы, исчез в этот миг, когда он оказался пойман в сети долга. Долг – все, что остается, когда исчезают те крохи утешения, за какие цепляются чашники. Отчаянный момент, когда ты взваливаешь набитый пряностями тюк на плечо – вот единственная неизменность. Это, да разливающийся вокруг аромат специй, понятное дело.

Если бы не мешок на спине, Амир распрямился бы, расправив плечи и вперив взгляд в Хасмина. И плюнул бы ему в лицо, если набрал бы достаточно слюны во рту.

По счастью, ничего этого он сделать не мог.

Ему нужен Яд, а значит, стоит держать язык за зубами.

На секунду Амиру показалось, что Хасмин схватит его и бросит на землю. Или, двинув в подбородок, сломает челюсть.

Неприятная мысль.

Но вместо этого он удостоился плевка прямо в лицо. Плевка смачного, с обилием слюны в хорошо увлажненном теле. Сильного плевка благодаря тренированному движению языка и скул.

Хасмин скорее согласился бы пройтись перед чашниками голым, чем коснуться одного из них. А ударить плетью? Плюнуть?

Эти поступки не вызывали в нем отвращения.

Амир, которому требовались обе руки, чтобы удержать тюк, чувствовал, как слюна стекает по щеке, потом бежит по шее, где находится клеймо специй, но ничего не мог поделать. Даже взгляд начальнику човкидаров прямо в глаза мог быть расценен как вызов.

Дженгара перестал насвистывать. Свисток от Врат заставил Хасмина отвести взгляд. Последовал второй сигнал. Носители шагали дальше. Хасмин харкнул еще раз, на этот раз Амиру пришлось принять в сторону, чтобы обойти плевок, упавший в грязь у его ног. Начальник човкидаров грозно потребовал от носителей держать линию. Легкий ветерок доносил аромат шафрановых полей, стебли травы колыхались, коробочки игриво кивали.

Остальное представляло собой отлаженную как часы работу. Амир шел, стараясь не выказывать излишнего рвения. Обычно он держался в конце очереди – всегда, за исключением переходов в Халмору, где предвкушал встречу с Харини. С остальными доставками он вопреки всему надеялся, что, когда придет его черед, Хасмин его остановит – скажет, что произошла ошибка и уже прошедших носителей достаточно для торга. А он, Амир, может без зазрения совести возвращаться домой.

Вот только за десять лет в носителях ему такая удача ни разу не улыбнулась.

Зато сегодня ему хотелось идти вперед. И молодой человек просил у судьбы, чтобы Хасмин не задержал его. Едва Карим-бхай высыпал щепотку куркумы на завесу и исчез во Вратах, направляясь в Халмору, Амир сделал глубокий вдох и сделал шаг. Голова закружилась, когда вихрь под аркой наполнил ее монотонным гулом. Гулом, отдававшимся в костях. Гулом, визжавшим в ушах так, что не было сил терпеть.

Амир приладил тюк с шафраном, подняв его повыше на плечо. Уму непостижимо, как крохотные волокна или молотые семена могут быть такими тяжелыми, но, набитые в джутовый мешок так плотно, что тот едва не лопался, они давили так, что могли согнуть самую крепкую спину, а Амир едва ли мог похвастать таковой. Он стиснул зубы, но не издал ни звука, когда Хасмин выдавил ему на протянутую ладонь немного мускатной пасты. Это его ключ к Вратам.

Сознание мутилось. Амир не был уверен, пахло от Хасмина апельсином или имбирем. Амма[4] различила бы. Мысли продолжали путаться, Врата мешали сосредоточиться. На спину опустилась плеть, Амир вскрикнул. Один из човкидаров рявкнул, побуждая его двигаться дальше.

Амир с трудом сглотнул и сдержал готовый сорваться с языка резкий ответ. Привратники просто выполняют свою работу, но в присутствии Хасмина норовили стать его продолжением, уподобляясь ядовитым щупальцам, исходящим от безжалостного чудовища.

– Пусть я лучше не узнаю, что ты сбился с тропы пряностей, – прорычал Хасмин достаточно громко, чтобы Амир услышал, после чего толкнул его к ступеням.

Тень Хасмина заслонила все тепло, какое мог ощутить Амир, пока сущность Врат все сильнее вибрировала в его теле.

С трудом дыша под тяжестью норовящего утащить вниз мешка, Амир поднялся на семь ступеней к Вратам. Оказавшись в футе от арки, разжал кулак и влил мускатную пасту в завесу. Зеркало замерцало ярко, задрожало и задергалось, излучая волны жара – прямо как брошенная в кипящую воду масала[5], – прежде чем преобразоваться в рябую тень золотисто-коричневого цвета. Субстанция эта втягивала в себя воздух, как вакуум. Врата действовали. У Амира не было выбора. Он вскинул подбородок и шагнул через порог, предав себя богу пряностей. И как всегда, Врата разорвали его на части.

Этому не подобрать сравнения. Месяц сменял месяц, но у Амира захватывало дух от неуловимого, неосязаемого ощущения – тело будто складывалось и сжималось. Клеймо пряностей на шее жгло и горело, как рана, оставленная огненной плетью. Сознание приходило и уходило проблесками, пока он скользил из слоя в слой в космосе, как назвал это Карим-бхай. Космос. Пустота. Непреодолимое, негостеприимное пространство, оно разделяло два королевства, удаленные друг от друга. И связанные между собой.

Кабир, младший брат Амира, сгорая от любопытства, раз сто за эти годы расспрашивал, каково это. Амир же мог передать свои ощущения только так: «Представь, что тебя сжимают и тянут одновременно со всех сторон, пока не остается никаких иных чувств, кроме боли – резкой, терзающей боли. Ребра складываются. Плоть сдавливается, как шарик тамаринда перед кипячением. И прежде, чем осознание невозможности выжить доходит до тебя, ты оказываешься на другой стороне, в новой земле, как ни в чем не бывало. Только боль остается с тобой, она прячется в визжащих тенях изрубцованного мозга, чтобы остаться с тобой навсегда».

Амир втянул воздух, когда это воспоминание снова вплыло в него. Он обнаружил, что тело сопротивляется новому глотку воздуха. Боль запечатала поры, дыхание перехватило. Он уронил мешок. Агония перехода – к этому он привык. Но почему каждый мускул словно горит в огне? Амир стоял на коленях, безразличный к раздающемуся вокруг топоту.

Он вдруг почувствовал себя таким одиноким без Карим-бхая. Остальные носители тоже страдали, и их недоуменные взгляды выдавали один и тот же вопрос: почему Уста решили помучить их сегодня сильнее обычного? Не наказание ли это? Не раскрыли ли Уста каким-то необъяснимым способом, что Амир сумел, подкупив Дженгару кисетом семян кумина, переместить свое имя из халморского реестра в список направляющихся в Ванаси? Не навлек ли он своим поступком, сам того не подозревая, страдания на товарищей?

Но как при всяком проходе через Врата, боль постепенно отступила. Глаза перестали слезиться, окружающие предметы приняли четкие очертания.

Врата пряностей в Ванаси стояли на земляном кургане, возвышаясь над четвертой башней, и не выглядели такими заброшенными, как в Ралухе. Оказавшись среди сплетения лиан, Амир вытягивал шею, чтобы рассмотреть девять башен вокруг Врат. Каждая из них имела по меньшей мере от трехсот до пятисот метров в диаметре и насчитывала по двадцать этажей. Как скрюченные пальцы, они вонзались в небо. Среди башен не нашлось бы и двух одинаковых, но все в равной степени оказались в плену у леса, из которого вырастали. Подобно перекрещивающимся канатам, между ними раскинулись мосты, соединявшие башни на нескольких уровнях высоты. По переходам сновали телеги, возы, вереницы людей, наполняя висячие базары, мелькали флаги, которые дети вывешивали между этажами, трапами и лестницами, работали приводимые в действие шкивами деревянные подъемники. Все это придавало Ванаси вид непрестанно кишащих жизнью джунглей. И все это неотделимой частью вплеталось в природный гобелен из ветвей и лиан.

Амир резко втянул воздух, позабыв на миг о боли в плечах и в крестце. Далекий аромат муската атаковал его обоняние, но Ванаси было чем-то бо́льшим, чем мускат. Тени в чревах башен нашептывали о причудливых секретах, об алхимии и заклятьях, о приютах хронистов-отшельников, астрологов и мантравади[6], комнаты которых пропахли чернилами и священным пеплом, чьи окна выходили на крышу, чтобы их обитатели могли наблюдать за ночным небом со звездами, сиявшими в Ванаси ярче, чем в любом другом королевстве. Приятным, резковатым, почти бальзамическим был аромат галии, сочившийся из лесного подножия Ванаси. Амир задержался, чтобы подхватить мешок, и следом за другими носителями зашагал к третьей башне.

Ни в одном из восьми королевств не найти такого богатства запахов, как в Ванаси, за исключением разве парфюмерного рынка в Талашшуке. Запахи окутывали Амира, вокруг щебетали птицы, стрекотали сверчки, хрустела под ногами зеленая поросль. Солнце пекло носителям затылки, и Амир, чувствуя себя маленьким и ничтожным, вытягивал шею, стараясь через множество окон заглянуть внутрь башни. По сравнению с башней все выглядели карликами, и среди этих внушительных сооружений Ванаси Амир казался себе равным высокожителям, насколько это для него возможно.

Когда они вошли в третью башню, Амир ощупал взглядом толпу, выискивая признаки присутствия Ювелира и его неуловимый Карнелианский караван. Они должны доставить для него склянку с Ядом. Нужно только с ними встретиться.

Для носителей всегда существовала особенная тропа от Врат до хранилища. Оттуда им предстояло доставить в Ралуху другие мешки, набитые мускатом и мускатным орехом, или ящики, полные до краев пузырьками духов, с ароматами от камфары и мускуса до мастики и загадочного хаоуляна. Иногда это бывали тюки с астрологическими картами и книгами заклинаний, страницами религиозных писаний – для их передачи услугами носителей пользовались неохотно, поскольку, принадлежа к вратокасте, те не имели права их читать. Сегодня, пока они поднимались по лестницам третьей башни, по другой стороне спускались корневики из Ванаси, представители той же вратокасты, как чашники в Ралухе. Название другое, судьба та же. Амир обменялся кивками с теми из корневиков, кого знал в лицо или по имени, с прочими же – короткой улыбкой. Совместно переживаемые страдания не требуют слов – достаточно едва слышного вздоха или шага в сторону, чтобы дать пройти другому – любезность, неприметная для глаз высокожителей.

Избавившись от мешков и ящиков, Амир и другие носители получили примерно час, – это время требовалось счетоводам и купцам из Ванаси, чтобы принять товар, сделать записи в книгах и подготовить обратный груз в Ралуху. Большинство носителей просто отдыхали, привалившись спиной к стене, закрыв глаза и дыша тяжело и прерывисто. Многие спали.

Только Карим-бхай и Амир представляли собой исключение.

Всегда находилось письмецо, которое требовалось доставить адресату в другом королевстве, тайное послание, подарок или проклятие, лекарство или книги, за которые при иных способах доставки приходилось платить пошлину. Нет конца перечню вещей и услуг, которые люди норовят продать за спиной у блюстителей престолов. Перед такими людьми Карим-бхай складывал ладони, кланялся и предлагал свои услуги теневого торговца, имеющего доступ даже к ушам министров во дворце Ралухи, – подобным преимуществом мог похвастать мало кто из чашников.

И поскольку Карим-бхаю не под силу было разнести все заветные предметы чужих желаний в одиночку, Амир сопровождал его, проклиная вполголоса каждый лишний шаг, каждую берлогу или башню, куда приходилось прошмыгивать. Всегда мог подвернуться дополнительный кисет со специями по сходной цене или плохо лежащая безделушка – все годилось ради того, чтобы жизнь семьи в Чаше стала более сносной. Более того, благодаря этим запретным вылазкам перед Амиром открывались все чудеса восьми королевств. И не будь одной из них, он никогда не повстречался бы с Бинду.

Сегодня, как всегда, привычка пришла ему на помощь. Амир выскользнул из хранилища, повязал платок вокруг шеи, чтобы спрятать метку пряностей, и пошел через мост к пятой башне, на висячий рынок.

Базар представлял собой последовательность круглых помостов из досок, окольцовывающих башню, словно браслеты. К мостам крепились платформы с лавками. Обернутые в сетку на манер коконов, они висели под перекладинами, как фонари. Боясь высоты, Амир держался за каждый столб или балку или иногда цеплялся за кого-нибудь из прохожих, когда с закрытыми глазами пробирался через толпу по краю башни. Время поджимало.

Бинду, женщина, снабдившая Амира во время предыдущего его прихода в Ванаси сведениями насчет Ювелира, держала магазинчик дешевых духов на одном из концентрических колец вокруг пятой башни. По пути не было недостатка в поводах отвлечься. Нос Амира улавливал запахи любых растений и приправ, и ему требовалась немалая сила воли, чтобы по прямой протискиваться среди толкотни и многоголосья туда, где располагалась лавка Бинду.

Но когда он дошел до магазинчика, выяснилось, что хозяйки там нет. Вместо нее среди пышных складок сетки восседал мальчуган и с видом обиженным и расстроенным подкидывал и ловил тамариндовый шарик. По его лицу можно было сделать вывод, что его временем жестоко злоупотребляют.

Амир протиснулся под перекладину и примостился рядом с мальчишкой:

– Эй, а где Бинду?

Вокруг громоздились наспех прилаженные полки с духами и маслами, ветер не слишком помогал рассеивать ароматы ладана, мирры и сандалового дерева. Соблазнительные благовония почти отняли у Амира силы, еще оставшиеся после перехода. Он не прочь был бы подремать тут немного.

– Нету ее, – ответил мальчик.

– Это я вижу. Не знаешь, когда она вернется?

– Ты кто такой? – Мальчик хмуро посмотрел на платок вокруг шеи Амира.

Амир облизнул губы и пристально взглянул на мальца. Ничего необычного. Обычный базарный житель Ванаси, из тех, кто с одного взгляда на мускатное дерево способен сказать, когда оболочка плодов начнет лопаться и опадать на землю.

– Я из Карнелианского каравана, – шепотом ответил Амир, прищурив глаза, поджав губы и снисходительно глядя на мальчика.

Если паренек ему не поверил, то сразу этого не выказал. Он продолжал играть с тамариндовым шариком, подбрасывая и ловя его, даже не отводя глаз от холодного взгляда Амира. Но мгновение спустя мальчик запулил ему шариком прямо в лицо и крикнул:

– Акка[7], беги! – Тамаринд угодил Амиру в нос.

Молодой человек повалился бы навзничь, не удержи его сеть. Он повернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как человеческая фигура ринулась прочь по доскам рыночного прохода, расталкивая встречных.

Амир выругался и сердито глянул на мальца, а тот ухмылялся во весь рот, сверкая белыми зубами. Выбравшись из лавки на дощатый мост, Амир стал пробираться через толпу кричащих и торгующихся людей. Ветер обдувал его лицо и трепал волосы. Бинду растворилась в узком потоке покупателей на мосту.

Амир спешил за ней, опасаясь худшего – что она сохранит Яд для себя. Он даже про страх высоты забыл, представив, как вернется в Ралуху с пустыми руками: планам придет конец, а брат Кабир через месяц вынужден будет последовать за ним через Врата пряностей, сгибаясь под тяжестью мешка. Амир мчался по доскам, рискуя на каждом шагу угодить в трещину. Но за пятьдесят лет на висячем рынке в Ванаси не погиб ни один человек. Амир наделся, что не нарушит сегодня эту статистику.

Он бежал мимо продавцов джута, мимо лавок, где велась оптовая торговля травами и пряностями, мимо заготовителей мурайи и торговцев картошкой, через море морковки и сушеных перцев. Затем Амир одолел три лестничных пролета и поднялся на следующий уровень; едва не врезался головой в ноги спускающейся женщине и рассыпался перед ней в извинениях; потом помчался туда, где начинались ряды книг и свитков. Он шарахался от продавцов, обещавших ему скидки на товары. Взгляд его неотрывно был направлен на мелькающую впереди фигуру Бинду в черном шальвар-камизе[8]. Подобная темному фитильку на фоне неба, пронеслась она через рынок и юркнула в башню, где сумрак рассеивало пламя фонарей и свечей сотен форм и размеров.

В их свете Амир остановился перевести дух. Боль в спине усилилась, пришлось ухватиться за шест в палатке, и ее сердитый хозяин стал уговаривать купить бронзовую астролябию, висевшую у него под носом. Столь близкое соседство он явно истолковал как недвусмысленное стремление приобрести товар. Амир увернулся от продавца и снова бросился в погоню за Бинду.

Как он понял, она направлялась к лестнице, вдоль ряда стражников-ванасари. Одеты они были в серое, как башни, которые охраняли, и носили большие, угловатые шлемы, что раскачивались при каждом шаге. В руках у них были дубинки, а в глазах – постоянная подозрительность. Амир готов был побиться об заклад, что привлечет их внимание уже тем, что просто оказался поблизости. О нем доложат Хасмину, и даже тени этой угрозы хватило, чтобы перекрыть ему этот путь. Но от погони он тоже отказаться не мог, поэтому проскользнул между двумя лавками, мимо пустых тележек и шалашей вдоль внутренней стены башни и быстро обнаружил вторую лестницу. Построенная в каменной арке и более узкая, она использовалась слугами и корневиками.

Почувствовав себя в своей стихии, Амир скатился по лестнице мимо растянувшейся колонны, мимо семьи из семи человек, переводящей дух, и оказался на нижнем этаже, откуда через дверь снова попал на окольцовывающий башню базар. Ветер резко ударил в лицо, Амир побежал по деревянному настилу, стараясь сохранять равновесие на досках, наклонившихся к краю, промчался мимо россыпи капусты и свеклы, мимо порубленных на четвертинки тыкв. Потом прыгнул, ухватился за подножие лестницы, подтянулся и взобрался на десять футов, после чего спрыгнул на площадку. Настил задрожал у него под ногами. Амир восстановил равновесие и сердито зыркнул на продавца, обругавшего его за такое хулиганство.

«Прости, чача[9], но я уж как-нибудь в другой раз объясню, как мне некогда». Наконец он обогнул поворот, поскользнулся на доске, прыжками одолел три пролета лестницы до нижнего этажа – и в этот самый момент Бинду выскочила на него с противоположной стороны. Она остановилась перед ним как вкопанная, Амир врезался в нее и сгреб в охапку. Вместе они покатились по узкому проходу вдоль башни. Люди визжали, отскакивая в стороны, продавцы вопили и сыпали проклятиями. Амир вскочил, ухватил Бинду за шальвары и оттащил в сторону. Потом прижал к прилавку пустого магазинчика и, понимая, что на них направлены десятки взглядов, выдавил слабую улыбку.

– Бинду, я по природе вор, – проговорил он, отдуваясь. Каждое слово отзывалось болью в ребрах. – Ну неужели надо было все осложнять? Мы ведь вроде договорились?

Бинду кашляла, ее серебристые волосы выбились из пучка, грудь ходила ходуном. В таком растрепанном состоянии она выглядела ровесницей Амира, хотя он знал, что она по меньшей мере на десять лет старше. Женщина оттолкнула его руку и согнулась, переводя дыхание.

– Они ушли, – выдавила она.

Амир не был уверен, что правильно расслышал.

– Что-что?

– Они ушли, – повторила Бинду, распрямляясь.

Руки она положила на бедра и быстро взглянула по сторонам. Зеваки вернулись к торгу. Рынок снова зашумел.

– Ювелир?

Бинду зажала Амиру рот ладонью:

– Тише, ладно? Клянусь Вратами, ну и шумный же ты. Не здесь. Иди за мной.

– Не пытайся удрать от меня снова. – Амир схватил ее за руку.

Он последовал за ней через рынок обратно в башню. Они пересекли два моста, чтобы добраться до второй башни, отстоявшей от третьей примерно на милю. Оттуда он мог вернуться в считаные минуты. Амир не имел права опаздывать, если не хотел навсегда попасть на заметку к Хасмину и положить конец всем своим мечтам сбежать из Ралухи с матерью и братом. Он возложил так много надежд на Бинду, но той, похоже, не было дела до его забот. Она сама казалась сокрушенной, и Амир мог только гадать, что такое должно было случиться с женщиной-ванасари, чтобы испугать ее до потери рассудка.

Бинду привела его в помещение, по виду мастерскую столяра, где одинокий работник выстругивал доску для резки. Бинду знаком попросила плотника выйти, и тот сразу подчинился. В окно мастерской Амир разглядел первую и третью башни, а в отдалении виднелась половина арки Врат пряностей, ждущая его.

– Ювелир ушел, – безапелляционным тоном заявила Бинду.

Амир не сразу сумел это переварить. Он надеялся, что ослышался тогда на рынке, что, может, ветер сыграл с его ушами злую шутку.

– Что ты хочешь сказать? – пролепетал он с колотящимся сердцем. – Как это – ушел? Он же не… ты ведь знаешь, что его самолично и не могло здесь быть. Он тень, нечто, что существует в воображении людей. Как мог он уйти, если его, собственно, тут и не было?

Бинду положила ладонь ему на щеку:

– Я имею в виду, тамби[10], что он решил не поставлять больше Яда. Ни он, ни Карнелианский караван, которым он заправляет.

– Это невозможно. – Амир хмыкнул. – Не ври мне. Ты хочешь больше шафрана? Или меда? Назови свою цену, Бинду-ки, и я уплачу.

Бинду какое-то время внимательно рассматривала поверхность верстака, потом обратилась к Амиру:

– Пока мы тут разговариваем, верхние уровни девятой башни кипят. Раджа Джирасанда и рани Урганния созвали министров, гильдии и представителей корневиков. Поскольку никто не знает, как выглядит Ювелир, а его караван словно испарился с территории восьми королевств, всем только и остается, что орать друг на друга. Как ни крути, Яд средство более мощное, чем пряности. Поэтому нет, тамби, я не лгу. Мне нет в этом никакого прока.

– Думаешь, это он? – спросил Амир, затаив дыхание. – Илангован?

– Ювелир? – Бинду хохотнула. – Ну уж нет! Я Илангована видела, пусть и мельком. Не верь этим слухам. К тому же Илангован давно уже не показывается в Ванаси. Ему в Черных Бухтах хорошо. В конечном счете сейчас время сбора кориандра.

– Бессмыслица какая-то, – пробормотал Амир. – С какой стати Ювелиру исчезать?

– Может, в этом как раз и дело? – Бинду пожала плечами.

– В чем?

– В стирании смысла. В желании посмотреть, как люди, родившиеся без клейма пряностей, пристрастятся к наркотику, позволяющему безболезненно проходить через Врата, а потом взять и изъять его без предупреждения. Разве не отличная шутка?

– Не знаю, шутка или нет, но Яд ведь не для всех. Люди вроде меня – чашники, корневики – никогда к нему не допускались, так ведь? Я даже один пузырек купить не мог. И никто в Чаше.

Бинду посмотрела на него с обидой:

– Эй, это не только для вашей вратокасты. Очень немногие могли позволить себе Яд, даже вне Корня. Видел, чтобы я купила хотя бы склянку? Да продай я свой магазин и мамины браслеты в придачу, и то не смогла бы набрать на порцию. Когда в последний раз кто-то пил Яд и использовал Врата, не считая королевских особ или членов семей министров?

– Но это должен был быть мой шанс. Я нашел выход на тебя, у меня имелось достаточно пряностей и…

– И ты носитель. Носитель, спрашивающий насчет Яда. Ты сам-то себя слышишь, тамби? Ты скулишь, выпрашивая то, чего у тебя как бы и быть не может.

Слово «скулишь» задело его, как и намек на то, что она с самого начала водила его за нос.

– Яд был не для меня… Я не ради праздного желания попутешествовать по восьми королевствам просил. Врата свидетели, я этим сыт по горло.

– Тогда для чего он тебе понадобился? – Женщина бросила на него цепкий взгляд. – Вернее, для кого?

Амир закусил губу и сразу ощетинился.

– Это мое дело. Я тебе заплатил за сведения про Ювелира. Ты же имела свой интерес – ты сбыла весь шафран, не так ли?

– Да, сбыла, – немедля согласилась Бинду. – Что ты предложил бы мне с ним сделать? Хранить? Меня обобрали бы в первую же ночь. Все до единого тюки, доставляемые вами из Ралухи, идут в восьмую и девятую башни. До базара доходят крохи. Лишь призрак, тень шафрана подает на наши ладони.

«А корневикам и чашникам достается еще меньше», – хотел заметить Амир, но придержал язык.

– Я рассчитывал, что ты исполнишь свою часть сделки.

– Я сделала, что могла, – сообщила тебе сведения про Ювелира. И сведения состоят в том, что его здесь нет.

Амир, привалившись к стене, обхватил голову руками. Он растратил шафран из своего жалованья, пустил в ход заначки из других пряностей, полученных от Карим-бхая в награду за выполнение маленьких тайных поручений, – все, что он тащил в норку ради уплаты Бинду за помощь. Горько чувствовать себя вором, но куда горше – обворованным. Накатило ощущение беспомощности, ярость на систему клокотала в его сердце. Ему казалось, он заслуживает, чтобы хотя бы что-то складывалось по его воле. Заслуживает совсем маленькой удачи. Хотя бы щепотки.

Но разве возможно такое для чашников?

– Значит, всему конец? – простонал он. – Яда нет? Вдруг Ювелир вернется – не через пару недель, так через месяц? Он обязан вернуться!

– Если вернется, я дам тебе знать, – пообещала Бинду. – Но пока рынок высох, тамби. Ни единой капли. Афсал-дина наступит через неделю, и блюстители трона уже откупоривают последние свои запасы, чтобы отправиться в Джанак на сбор урожая и на праздник. Лучше тебе позабыть о том, ради чего тебе понадобился Яд.

– Ты должна знать, если у кого-то есть склянка, – взмолился Амир. – Хотя бы одна.

«Ради моей матери», – добавил он про себя.

Бинду покачала головой:

– Со времени исчезновения Ювелира Джирасанда постоянно устраивает рейды по девяти башням, включая Корень. Выжимает последние капли Яда, занесенные контрабандой, и свозит все в девятую. Но и этого мало. Все злятся, не помогает и то, что угроза Джанаку со стороны Илангована только усилилась. Блюстителям престолов нужно больше Яда, если они хотят направить больше стражников на флот Джанака в качестве подкреплений и покончить с проклятым пиратом. Но и этот план пошел теперь наперекосяк. На афсал-дина блюстители престолов соберутся в Джанаке, чтобы разрешить эту проблему раз и навсегда.

Амир перевел взгляд за окно и проглотил готовую сорваться с языка колкость. Он хотел защитить Илангована, но понимал, что тем самым только ухудшит свое положение. Он переживал, что Илангован, известный умением перетягивать вратокасту на свою сторону, побывал здесь и все испортил. Но теперь ему казалось, что было бы даже к лучшему, окажись этот контрабандист в Ванаси, – тогда Амир мог бы оценить, насколько способен этот человек помочь его семье. Вместо этого Амир положился на Бинду и на туманное обещание насчет Яда. Это явно было ошибкой. Но и верить тому, что Бинду говорит сейчас, тоже не стоило. В глубине души он знал, что Илангована не поймают. Вот уже сорок лет прошло, как вожак пиратов создал рай для беглых носителей, избегая цепких лап Лиги пряностей и всегда опережая ее на шаг.

И хотя методы Илангована могли зачастую показаться сомнительными, Амир не думал, что сумеет найти более подходящий дом для матери и Кабира, чем Черные Бухты.

И для себя самого. Он тоже это заслужил.

Бинду, должно быть, уловила отчаяние, написанное на его лице, и безнадежность в глазах. Она вздохнула и тихонько присвистнула.

– Клянусь Вратами, у тебя и верно все должно быть плохо, если судить по твоей физиономии. Что случилось? Есть возлюбленная из другого королевства, которую ты хочешь тайком ввезти в Ралуху? Я слышала, что есть дайини[11] среди женщин в Каланади, которые привораживают носителей вроде тебя.

– Нет, не возлюбленная…

– А, не важно, хватит с меня. Врата свидетели, я уже поплатилась за свое любопытство. И вся эта возня вокруг Яда – скандал в высоких кастах, а мне не претит видеть чашников, заливающих в глотку склянку-другую, поэтому, может, я и поделюсь маленькой сплетней, дошедшей до моих ушей сегодня.

Амир встрепенулся. Разумеется, исключения должны быть. Он же ведет разговор с Бинду, деловой рани из Ванаси, от которой не укроется ничего в этом чувственном королевстве. Дочерью по духу Карим-бхая. Она обманщица, это верно, но продающая тот обман, какой он желает слышать.

– Кто? – спросил Амир, учащенно задышав.

Лицо женщины оставалось спокойным и непоколебимым. Она медленно протянула к Амиру руку и раскрыла ладонь.

– Если ты вор по природе, Амир из Ралухи, то я среди ванасари крыса по части сделок.

Один ее палец согнулся в приглашающем жесте.

– Ну так отработай сделку, которую заключила прежде! – отрезал Амир. – У меня нет больше шафрана.

Его радовало, что в кои-то веки ему не приходится блефовать. Будь ты чашником, или корневиком, или представителем любой другой вратокасты среди восьми королевств, очень мало кто избегал одержимости пряностями. От потока, шумящего в богатых дворцах и отделанных мрамором особняках, тонкие ручейки стекали на базары, а оттуда в тощие заштопанные карманы низкородных. Семи уровней висячих рынков в башнях Ванаси не хватало, чтобы заполнить чрево одного королевства. Людям требовалось больше. Им всегда требовалось больше.

– Выворачивай карманы, – скомандовала Бинду.

Такая дерзость ошеломила Амира. Эта женщина имеет наглость требовать, после того как ни за что прибрала к рукам его шафран, и тем не менее ему сейчас не оставалось ничего другого, как подчиниться ей. Если она не врет…

Он вывернул карманы.

Выпал пергаментный свиток.

Это был подарок, который Амир забыл передать Карим-бхаю вместе с письмом.

Бинду подхватила пергамент и, не успел Амир выхватить свиток, развязала ленточку. Она развернула его, и глаза у нее округлились: на листе был изображен вид Ралухи с высоты птичьего полета. Врата пряностей среди пышных шафрановых полей, раскинувшееся поселение в форме чаши, дворец на севере, каменные усадьбы и мраморные особняки на западе, рынок между склонов, и на дне долины собственно Чаша. Дом вратокасты.

Бинду смотрела на чертеж, не находя слов. Она облизнула пересохшие губы и моргнула, а потом сложила пергамент и сунула в карман.

– Верни его, пожалуйста, – попросил Амир. – Это подарок для другого человека.

– Ты хочешь услышать сплетню или нет?

– Да, но не за такую цену.

– Эта картинка стоит не один кувшин пряностей, – возразила Бинду, и в голосе ее слышался восторг в предвкушении легкой добычи. – Мало кто в Ванаси знает, как выглядит Ралуха. Эти шафрановые поля…

– Эй! – воскликнул Амир. – Посмотри на себя. Едва ли ты это продашь.

«Знаю, что продашь, – подумал он. – Ты сам поступал так прежде, чтобы добыть еще немного пряностей для аммы».

Бинду печально улыбнулась, и у Амира мелькнула мысль, не видит ли он сейчас настоящее ее лицо.

– Нет, не верну.

Амир сжал кулаки и сделал глубокий вдох. Тонкая улыбка не сошла с лица Бинду. Амир медленно улыбнулся в ответ, как если бы то была игра, в которую никогда не устают играть: этот таинственный аромат обмена, это наследие базара, струящееся в крови каждого мужчины, каждой женщины и каждого ребенка в восьми королевствах. Он не питал сомнений, что у Бинду оказалось в руках целое состояние.

И потому смирился с фактом:

– Ладно, по рукам. Теперь говори, у кого есть Яд?

– Точно сказать не могу и продаю, за что купила. Но на базаре прошел слушок, что Ювелир прекратил поставки после того, как пять дней назад раджкумари Харини из Халморы обманула Карнелианский караван на целый бочонок Яда.

Глава 2

Каждая дочь Кобулья садится на одну чашу весов, на другую кладут мешки с кардамоном и арахисом. И когда чаши придут в равновесие, размер приданого для свадьбы считается определенным.
Джаннат Мунши. Шадигар: критические заметки о ралухском браке

Чаша жила своей, особой жизнью. Дыхание ее было натруженным и хриплым, зачастую смешиваясь с производимыми ее обитателями звуками: чашники, в их числе и носители, храпели громче, чем кукарекают петухи, и более протяжно, чем звонят колокола каждое утро в храмах Уст. Кабир божился, что Амир храпит, как целый свинарник, и не помогало никакое количество толченого зеленого кардамона, добавленного в воду.

– Ну что, передал Харини рисунок? – поинтересовался Кабир на следующий вечер после возвращения Амира из Ванаси.

Говорил он тихо, поглядывая одним глазом на занавеску, за которой амма готовила ужин, поддерживая рукой округлившийся живот. Аромат специй был слабым, и Амир надеялся, что на следующей неделе башара наполнит их кувшины.

Он слабо кивнул брату, от спазмов в спине ломило кости. Амир поморщился и провел ладонью по позвоночнику вниз, насколько мог дотянуться, потом расправил плечи.

– Да-да. Ей понравилось. Она сказала, что повесит его на стену у себя в опочивальне рядом с другими рисунками.

Кабир оживленно задышал, на губах у него появилась широкая улыбка.

– Я еще нарисую. Как думаешь, может, другим блюстителям престолов тоже понравится?

В царившей дома полутьме Амир различил, как поблескивает метка пряностей на шее у брата.

– Это не важно. – Он рассеянно пожал плечами. – Рисуй просто потому, что тебе это нравится. Уверен, кто-нибудь обязательно сочтет твою картину достойной висеть у него в опочивальне.

Мысль, похоже, вдохновила Кабира: он бросился к полке, взял чистый лист пергамента и выбежал из дома, чтобы начать новую работу. Амир, слишком уставший, чтобы гоняться за братом, сел и стал просматривать другие его рисунки. В качестве объекта для изображения Кабира влекла не только Ралуха. В своем безграничном воображении одиннадцатилетнего мальчишки он пытался даже представить, как выглядят Внешние земли за пределами королевств. Горы, видимые с шафрановых полей, облака над ними, леса и предвещаемая ими тьма за их оградой. Брат рисовал сверкающие под солнцем реки, несущие воды через густые джунгли, и…

Амир помедлил, рука, взявшая следующий лист пергамента, задрожала. Изображение громадного зверя занимало почти весь лист. Черная злая тварь нависала над деревней. Кабир намеренно затемнил рисунок, оставил две алые точки для глаз, которые с ненавистью смотрели из сердца тьмы на Амира.

Забыв о собственных словах, он свернул рисунок и пошел за Кабиром. Он знал, где его искать.

Чаша пробуждается к жизни в точности так, как это происходит по вечерам с рыбным рынком в Джанаке. В отличие от высокожителей, здесь никому не нравится сидеть по домам. Это время обменяться мнениями и посплетничать, час, когда можно растереть мазью натруженную спину. В воздухе висел запах залежалого имбиря. Ручеек нечистот журчал в сточной канаве, опоясывающей Чашу, этот неизменный, как время, очаг упадка среди тусклого света фонарей, над которым Ралуха сияла в вышине, подобно осколкам золотой луны.

Единственный запах, который редко здесь встречается, – как ни странно, шафран. Нет, лишь одна золотистого цвета субстанция стекала в Чашу, и это не была королевская пряность.

Амира раздражал довольный вид многих чашников. Он застыл как вкопанный, услышав раскаты хохота и глядя, как Вени и Мадури шутливо препираются на завалинке. Чуть подальше пять-шесть человек пристроились у чайного прилавка. Дамини, с закрывающей половину лица повязкой, мела угол улицы и неуклюже пританцовывала, бедра ее качались в такт песне.

А может, именно так и стоит жить? Может, это он, Амир, неправильно все воспринимает? Что его стремление сбежать из Ралухи и вступить в ряды пиратов Илангована в Черных Бухтах есть иллюзия, как утверждает Карим-бхай?

Предмет своего гнева Амир нашел возлежащим на джутовой циновке, облаченным в лунги[12], с одной ногой, закинутой поверх другой, покуривающим трубочку-биди и пускающим колечки дыма из раскрытых буквой «о» губ. Кабир сидел рядом с Карим-бхаем и рисовал при свете свечи.

– Ступай обратно домой, – сказал Амир брату. – Амме нужна твоя помощь.

Кабир расстроился:

– Но я только начал рисовать. Дай мне немножко времени.

– Сейчас же, Кабир! – прикрикнул Амир.

Карим-бхай хмыкнул и вытащил биди изо рта, показав перепачканные бетелем зубы, после чего подтолкнул Кабира, чтобы тот не мешкал исполнять приказ брата. Последнего запаса терпения у Амира едва хватило дождаться, чтобы Кабир наконец ушел. Достав из-за пазухи лист, Амир развернул и сунул под нос Карим-бхаю:

– Это ты научил его рисовать Бессмертных Сынов?

Бегая глазами по пергаменту, Карим-бхай беспечно пожал плечами:

– Кто-то научил. Лучше сызмальства привыкнуть бояться тех, кто поджидает тебя за оградой Внешних земель. Так у нас будет меньше беглецов вроде твоего отца. Взял и пошел смерти прямо в раскрытую пасть, не так ли?

Амир отдернул рисунок, порвал и высыпал клочки на голову Карим-бхаю.

– Достаточно знать, что Внешние земли непроходимы. Нет нужды приправлять для вкуса тот религиозный бред, который скармливают нам высокожители. Бхай, я не хочу, чтобы Кабир стал рабом подобных историй.

– Ты говоришь как человек, никогда не бравший денег или специй за продажу картинок. И как ты объяснишь это бедному мальчику? Что ты даришь его работы людям в восьми королевствах? Даришь?

Время от времени Амир приторговывал рисунками Кабира. Пристрастие аммы к имбирю и кумину разрослось до такой степени, что без них она готова была уморить себя голодом. Естественно, Амир никогда не рассказывал об этом Кабиру. У его брата имелся единственный талант, и Амир не хотел пятнать это страстное увлечение, переводя его в разряд доходных предприятий. Особенно потому, что Кабиру вскоре придется вступить на тропу пряностей. Захотят ли тогда рисовать его заскорузлые пальцы? При мысли об этом Амира передергивало.

Карим-бхай сделал из биди еще одну затяжку, потом выбил из трубки пепел о подошву сандалии. Он усадил Амира рядом на кушетку, прихлопнул севшего на руку комара.

– Было время, пулла, когда твой отец тоже не был рабом этих историй. Вместо этого ему было любопытно. Он любил подобраться к ограде и поглядеть, а что там дальше. Бесстрашный он был, твой аппа. Ненавидел, когда ему указывали, что делать, и напоминали, где его место. Всегда находятся в Чаше люди, которые, раз выбравшись, уже не могут остановиться. Не знают как.

– Понять не могу почему, – огрызнулся Амир, думая про Илангована.

– Потому, что не так уж неразумно молиться. Оставаться связанным писанием.

– Писанием, исключающим нас из людского рода. – Амир сплюнул на землю. – Мы хуже рабов, бхай.

– Га! – Карим-бхай тихонько цыкнул. – Все мы уж слишком с этим носимся, не так ли?

– Тебе легко говорить, – рявкнул Амир. – Ты берешь все, что тебе нужно, у ног твоих драгоценных министров.

– Эй, пулла, а ты не берешь? Насколько помнится, мы с тобой были двумя тенями, крадущимися по восьми королевствам, не одной. Ты можешь не заходить в их залы, но разносишь для них ароматы, в точности как я.

Амира это уязвило.

– Я делал это, чтобы скопить на Яд!

Если Карим-бхая такая реакция обидела, он не подал виду.

– Войдя в раззолоченный дворец, пулла, я выполняю свой долг перед Чашей. Пятьдесят пять лет служу я дворцу, с возраста твоего брата. Как думаешь, кто убедил Сумана-Коти подписать разрешение чашникам открывать свои лавки на базаре? Как по-твоему, кто побудил министра зерна увеличить довольствие пряностями семьям тех, чьи сыновья и дочери были носителями? Если Орбалун подумывает закрепить хотя бы одно место в Совете за представителем вратокасты, так это потому, что я денно и нощно сидел у ног его министров, клянчил, сливался с тенью, разносил подарки и личные послания в далекие королевства, незнакомые с торговлей пряностями. Я пристроился между высокожителями и вами, чтобы принимать на себя по возможности первый удар.

– Тебе нет нужды так поступать, – обратился к нему Амир просительно. – Ты можешь уйти со мной в Черные Бухты. К Иланговану.

Карим-бхай захлопал в ладоши и покатился со смеху. Хохотал он так долго, что показалось, будто за это время успело уже стемнеть, но наконец вздохнул и закашлялся, хватаясь за грудь и разражаясь короткими приступами смеха. С тяжело вздымающейся грудью он наклонился ближе к Амиру и положил ему руку на плечо:

– Делай свое дело, пулла, а мне предоставь делать мое. В этой жизни Уста благословили меня меткой пряностей, и я намерен добросовестно исполнить свой долг.

– Хо! – воскликнул Амир. – Исполняй свой долг, ладно: таскай письма для высокожителей, а мои не передавай. Таков ведь твой подход?

Карим-бхай спихнул его с кушетки.

– Я целый час прождал у ворот дворца. Харини так и не появилась. Как и ее отец или стражники. Во дворце царила мертвая тишина, пулла. Не вини меня. Карим-бхай всегда доставляет письма.

Цепь размышлений Амира и его досада от приводимых Карим-бхаем доводов тут же нарушилась. Харини снова вплыла в его мысли, и сердце пропустило удар.

Зачем понадобилось ей столько Яда? Или Бинду соврала с одной только целью избавиться от Амира? Едва ли она могла знать о его чувствах к Харини. И казалось невероятным, чтобы из всех блюстителей престолов и их отпрысков Бинду ни с того ни с сего взяла и выдумала такую историю про Харини.

Столь же сильно хотелось узнать причину, по которой Харини не приняла Карим-бхая. Обиделась, что Амир не пришел сам? Он ведь обещал. Так или иначе, у него имелось больше вопросов, чем ответов, и старый простофиля-носитель, покуривающий биди и почесывающий бороду, ничем не мог помочь.

– Мне нужно в Халмору, – вымолвил Амир.

Карим-бхай улыбнулся, раскурив очередную биди и выдохнув облачко дыма в затхлый воздух Чаши.

– Тебе повезло. Через пять дней нам предстоит нести груз в Халмору. Я сверился с реестром Дженгары, там значится твое имя. Нас отобрали, чтобы доставить сотню фунтов куркумы для башары в честь махарани.

«Сотню фунтов, – устало подумал Амир, касаясь метки на шее. – И благословение, и проклятие».

При помощи плетки Хасмин выстроил носителей в ряд. Он лаял, отдавая ненужные приказы, и вообще был особенно придирчивым в тот вечер. Амира подмывало еще сильнее его позлить, просто давая понять, что его спина еще не до конца согнулась, но Карим-бхай не дал:

– Я просто не могу позволить ему вот так издеваться…

– Еще как можешь! Хасмину известно, как важна сегодняшняя миссия. Если на то пошло, сегодня он более сдержан, чем обычно.

– Скажешь тоже!

– Обрати внимание, как он оглядывается. Чувствует, что за ним следят.

– Следят?

– Мы идем в Халмору, чтобы обеспечить башару.

– Мне нет никакого дела до башары, бхай.

– Недооценивая значимость башары, ты только себе делаешь хуже. Не просто так министр шелка лично поручил мне пересчитать тюки. А как думаешь, кто поставил Сумана-Коти на его должность?

– Орбалун? – не наобум предположил Амир.

На Карим-бхая можно положиться в его стремлении при каждой удобной возможности оказаться поближе к махарадже Ралухи. Тут, впрочем, Амир отдавал должное старому носителю. Башара представляла собой священный ритуал во имя будущего королевства. Носителям она обещала дополнительный паек из пряностей для семей, а быть может, даже выходной. Первое Амира интересовало мало, зато выходной… Ах, соблазн был велик.

– Хо. – Карим-бхай кивнул. – Башара не может начаться, пока махараджа не смажет идол Уст куркумой.

«Сотня фунтов, – с горечью подумал Амир. – Этого хватит, чтобы с верхом засыпать идола Уст и еще несколько».

Выросший в Чаше Амир никогда не понимал непрестанного тяготения остальных жителей Ралухи к ритуалам. Чашникам нравилось, когда все по-простому. Быстренько помолились, пропели пару песен, а потом откупоривай бочонки с пальмовым вином. И напротив, дворец просто увяз в сотнях разных обрядов.

Не то чтобы Амир не имел понятия о башаре – мать никогда не упускала случая познакомить его с подробностями. Она рассказывала о ней, как о песне: как у королевы начинаются схватки, как все стараются услужить ей. Девять старух из купеческих кварталов приходят накануне родов во дворец, бормоча «башара» себе под нос. Украшенные жемчужными ожерельями и драгоценностями с вкраплениями аметиста, старухи будут утешать королеву во время ее мук и раздирающей душу боли, намазывая ей на щеки куркуму, вкладывая в рот чеснок и перец, втирая шафран в волосы. Мускат, если заслужит. Они окунут ее ноги в розовую воду с добавлением сандалового дерева и сухой золы и станут петь песни не родившемуся еще младенцу. Из дверей в дальнем конце родильной палаты жрецы будут звонить в колокольчики, пока ребенок не появится на свет, после чего гонцы побегут к не знающему покоя блюстителю престола, махарадже Орбалуну, с добрыми вестями.

Это все было немного чересчур. Нет, сильно чересчур. Но ему предстоит встреча с Харини, и в череде дней одной мысли о мгновениях с ней бывало достаточно, чтобы терпеть плеть и ругань Хасмина, даже если служба состояла в растрате специй на младенца.

– Запомни, не больше часа, – предупредил Карим-бхай, когда очередь двинулась и передние из носителей, бросив на завесу щепотку куркумы, исчезли во Вратах пряностей. – Тебе повезло со стражниками-ванасари, но халдивиры не так беспечны по части охраны.

– Я обернусь прежде, чем они что-то поймут.

– Я не был бы так уверен, пулла. – Карим-бхай понизил голос. – Что-то там творится.

– Ты о чем?

– Может, и ничего, только я вчера принес Суману-Коти письмо из Халморы. Письмо от мештского министра. Он просит возбудить торговое расследование и выяснить, почему Халмора передала носителям-мешти только четверть от условленного объема куркумы.

– Четверть? Но…

– Хо! – перешел на шепот Карим-бхай, потому как они приближались к Вратам. – Халмора всеми силами сбывала куркуму. Это всегда был ее основной товар. Почему она придерживает его сейчас? Разве что там случился неурожай, но это едва ли. В лесах вокруг форта растет полно куркумы.

– И какое это имеет отношение ко всему прочему?

– Хо, это просто странно, вот и все. А торговля пряностями не любит странностей, – ответил Карим-бхай. – Просто прошу, пулла, будь осторожен. При любом раскладе возвращайся через час. Сегодня все не как всегда.

– А Халмора не как Ванаси.

Разговор показался излишне нагнетающим, и Амир хотел пристыдить Карим-бхая за суеверную чепуху, но не успел: Хасмин налетел на них, словно ураган. Задержки они не вызывали – Карим-бхай успел преодолеть семь ступеней, Амир шел следом за ним, – но сенапати вклинился между ними и остановил Амира, уткнув ему пику в грудь.

– Ты… – Злая ухмылка исказила лицо Хасмина. – Думаешь, я не знаю, что ты затеваешь?

Амир заморгал, но взгляда не отвел. Он скроил гримасу под тяжестью мешка, но остался стоять на первой ступени, наблюдая, как Карим-бхай проходит через Врата пряностей.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь.

Хасмин надавил на копье. Неприятное ощущение разлилось по коже Амира, грызущее и холодное. Но последовавшие затем слова оказались еще хуже.

– До моих ушей дошел слух, – проговорил Хасмин, нависнув на миг над Амиром. – Не воображай, будто я не знаю, что произошло в Ванаси и кто повинен в беспорядках на висячем рынке.

Внутренне Амир содрогнулся, но внешне остался невозмутим, как всегда.

– Я совершенно не представляю, о чем таком ты говоришь, Хасмин-кака[13].

Он подался в сторону, чтобы обойти пику и продолжить подъем к Вратам, но Хасмин снова остановил его.

– Через шесть лун твоему брату исполнится двенадцать, – шепнул сенапати. – Дни, когда он шлялся по всей Чаше, чирикая по пергаменту, подходят к концу.

Улыбка не сходила с лица Хасмина, и Амиру больше всего на свете хотелось перекинуть мешок через голову и огреть им начальника човкидаров.

– Попробуй, – сказал тот, явно прочитав агрессию в глазах Амира.

Но Амир быстро овладел собой, понимая, что эта стычка ни к чему хорошему не приведет. Но он негодовал, слыша, как этот неприятный человек говорит о его брате.

– Если снова будешь отлынивать от исполнения долга, – пригрозил Хасмин, приблизив лицо к лицу Амира, которому вес мешка не давал отпрянуть. – Или если я снова услышу, что подданный Ралухи устроил дебош в чужой земле, твой брат завтра же станет носителем.

Амир сглотнул и кивнул. Эти слова оглушили его, обожгли плоть, вызвали ту самую ярость, какая подвигла его к мысли сбежать самому и увезти семью из Ралухи. Однако он обуздал гнев, эту клокочущую злобу, и покрепче сжал углы тюка, так, что побелели натруженные пальцы, и направил свой гнев так, чтобы он толкал его вперед, в Халмору. К Харини. К Яду.

Кое-как ему удалось отцепиться от Хасмина.

– Кака, – произнес он с напускной веселостью. – На носу башара. Мы же не хотим опоздать с куркумой, правда?

С этими словами он проскользнул мимо начальника стражи, с лица которого так и не сошла злобная ухмылка. Амир высыпал на покров щепотку куркумы. Голову его обуревали тяжкие думы, как в кошмаре. Посреди шафранового моря он вообразил на фоне качающихся стеблей лицо Харини и шагнул через Врата пряностей.

Амир втянул другой воздух, и воспоминания о Харини померкли, пусть даже на миг. Его гнуло к земле, внутренности возмущались, как если бы их заперли внутри тела, а они хотели вырваться на свободу.

Веки поднялись с трудом. День сменился поздним вечером. В небе рокотал гром, тучи поглощали остатки света. Моросил дождь. Вокруг Амира стояли начеку десятка два воинов Халморы. Лица у халдивиров были размалеваны, как кожаные щиты, волосы собраны в хвостики на затылке, а в ленты из золотых перьев, которыми они были перехвачены, вплетены ожерелья из костей и клыков. По мере того как день переходил в ночь, вид у этих парней становился все более пугающим.

Мало где следовало блюсти такую осторожность, как в Халморе, империи куркумы.

Другие носители, как и Амир, с трудом восстанавливались от последствий перехода через Врата. Карим-бхай ковылял, его держащие тюк руки слабели с каждой минутой. У самого Амира мышцы горели огнем, спину свело, а в мозг по временам словно вонзались шипы.

«Клянусь Вратами, – думал он, – так скверно еще никогда не было!»

Он поймал себя на мысли, что подумал так же после перехода в Ванаси и задался тогда вопросом, не всегда ли так кажется. Но нет, этот раз был другим, как и накануне. Он был хуже.

Что происходит?

Впрочем, халдивиров это не заботило. Не нося клейма пряностей, они не могли представить себе, каково путешествовать через Врата, не говоря уж о различиях в ощущениях. Их перемена в обличье не скрывала презрения к вратокасте, и это отношение они разделяли с облаченными в шафрановые одежды човкидарами из Ралухи и стражниками остальных шести королевств.

Амир бросил взгляд за спины воинов: узкая дорога между деревьями спускалась по склону к огромному форту-дворцу, притулившемуся среди бескрайних джунглей.

Халморская кила.

Под навесами рыночных лавок и в пустых окнах форта мерцали огни, напоминая о том, что ни темнота, ни дождь не способны помешать торговле пряностями.

– Не останавливаться! – рявкнул один из халдивиров.

Карим-бхай уронил мешок и сцепил трясущиеся руки:

– Прошу, сагиб, дайте нам немного времени.

Ближайший к нему халдивир не разжал губ, но на лицах его товарищей отразилось неодобрение. В воздухе ощущалось некое напряжение. Амир думал, что упадет, не дойдя до склада. Усилием воли передвигая гнущиеся под весом мешка ноги, он переключил мысли на домашний уют. Думал про самбар[14] аммы, благоухающий чесноком, тамариндом и хингом, плавающий в колодце из риса и ожидающий, когда его зачерпнут ложкой. Впрочем, дом, который он себе воображал, был где-то на одной из далеких звезд, рассеянных по небу. Насколько ему было известно, Врата соединяют мостами самые отдаленные уголки света, отодвигая родной край в еще более далекую даль. Дождь усилился. Краткий миг передышки истек. Халдивиры замахали плетьми, заставляя носителей поднимать тюки, укрыв их перед тем накидками. В итоге сами носители, бредя к форту-королевству, вынуждены были мокнуть под дождем.

Амир поравнялся с Карим-бхаем:

– Почему боль усиливается?

– Откуда я знаю? – прошептал в ответ Карим-бхай. – Но это так, а нам не дают продыха.

– Стражники торопятся, похоже, довести нас до склада и отправить обратно в Ралуху.

«Меньше времени, чтобы встретиться с Харини, – отметил он. – Если кто-то еще назовет меня везунчиком…»

Пара халдивиров верхом на лошадях нагнала их и поехала рядом, и разговор стих. Беспокойство закралось в душу Амира. Странные времена, как выразился Карим-бхай. И чем больше он размышлял о переданных Бинду новостях, тем больше готов был согласиться с мнением старого носителя. Ни одно из восьми королевств не ограничивало продажи производимых ими специй. В курсе ли происходящего Харини? Она всегда ненавидела политику или, по меньшей мере, держалась в стороне, пока родители надзирали за торговлей пряностями. Тем не менее именно ее имя назвала Бинду, а не раджи Вирулара или рани Бхагияммы.

Не попала ли Харини в беду? Что, если Ювелир решит вернуть украденный Яд?

Если Бинду сказала правду… Нет, этого он до сих пор не знал.

Проблема заключалась в том, что Амир не знал ничего.

Сердце застучало быстрее. Остатки терпения, еще сохранявшиеся в нем, испарились, как боль в голове после того, как пожуешь перец. Ему нужно найти Харини. Если между ними на самом деле что-то есть, она даст ему хотя бы один пузырек с Ядом и расскажет, что происходит.

Он отдал полуторамесячный паек специй и еще рисунок за этот шанс снова встретиться с ней. И не собирается упускать этот шанс.

Если его схватят, будет утешением, что он хотя бы попытался.

Но если нет…

Халдивиры провели их по дороге, затем через подъемные ворота в большую, обнесенную стенами крепость. В воздухе висел гомон голосов. В колонне никто не говорил вслух, не считая отдачи скупых приказаний, в какой склад что нести. Едва они оказались внутри форта, зуд нетерпения снова проснулся в Амире. Каждый шаг казался незримым препятствием, которое ему приходилось преодолевать на пути по этой усыпанной мусором тропе, что поднималась по спирали к дворцу на вершине холма, подобно мудрому блюстителю престола, восседающему на троне. По обе стороны возвышались стены из песчаника, расслоившиеся и намокшие, расселины в них служили оконными щелями, указывая на углубленные дома и лавки-пещеры. Амир как свои пять пальцев знал потайные коридоры, включая ведущие к подземельям и сводчатым подвалам килы; по словам Харини, древние блюстители престолов там разводили огнельвов, которых использовали для боев в ямах и наказания непокорных носителей.

Раньше, полагаясь на Карим-бхая в качестве прикрытия, Амир мог без особого труда ускользнуть. Харини ждала его в подвале в своем темного цвета павадае[15], пахнущем зверобоем и скородой, и нюхала палочку корицы с улыбкой, открывавшей сломанный зуб. Встречи всегда были короткими, и Амир старался насладиться ими сполна. Каждый удар сердца приближал его к мигу, когда ему нужно будет бежать и встать в хвост процессии носителей, обливаясь потом, запах которого смешивался с ароматом духов Харини. Поначалу он никак не мог поверить, что это происходит на самом деле. Что Харини, наследница правителей Халморской империи, встречает его в подвале, откуда они прокрадываются в дворцовый сад наверху, ищут в земле грибы, перепачкавшись грязью, и смеются до упаду. Она рассказывала ему про дворец, про семью, про вылазки в глушь верхом на кабане или на лошади, подражала звуку птиц и цикад, которых слушала, пока люди ее отца гнали кроликов и оленей до самого края леса, за которым кончался мир и начинались неведомые Внешние земли.

Амир всегда задавался вопросом о движущих ею мотивах и старался не допускать пауз в разговоре, которые побудили бы девушку задавать вопросы о его жизни. Да ему и не о чем было рассказать, кроме как о брате, который через год должен стать носителем, и о беременной матери, которой вот-вот предстоит родить. Не говорить же про тех, кто расхаживает над Чашей Ралухи, топча их по головам, называя их вратокастой, – будто у обитателей Чаши существовал иной выбор, кроме как влачить жизнь в нищете.

Амир давно уже опустошил сундук своих фантазий, в те первые недели, когда взахлеб рассказывал Харини про другие королевства. Про Амарохи с его водопадами и белыми облаками, где великий мост из гвоздики переброшен через ущелье такое глубокое, что тошнота подкатывает к горлу, стоит посмотреть вниз. Про Талашшук с его мраморными залами и библиотеками, бесконечными базарами, благоухающими имбирем и мускатом. Про Джанак и его шумный порт, про пьяных купцов и таверны, изобилующие пивом, корицей и мясом. Про то, как топил боль от Врат в кружке вместе с Карим-бхаем и другими, как разучивал песни моряков, везущих рыбу на шаландах и пирогах. Харини тонула в его речах, и, хотя ее семья время от времени покупала Яд у Ювелира, ей самой никогда не разрешали пользоваться Вратами.

Если это действительно так, то зачем Харини обманом заполучила у Карнелианского каравана Яд? Хватило бы одной склянки. Не было нужды настраивать против себя Ювелира ради желания увидеть другие королевства.

Амир нутром чуял здесь некий подвох. Знал: тут кроется что-то большее. И это был еще один довод в пользу того, чтобы разыскать Харини.

Вечнозеленые джунгли вокруг килы волновались, деревья стонали, сгибаясь под ветром, по листьям барабанил дождь. Как правило, халдивиры уходили или оставляли у складов всего несколько человек, и Карим-бхаю не составляло труда отвлечь их и дать Амиру сбежать. Но в этот раз в оцепление выставили три дюжины солдат. Не было никакой возможности увести их со священной дороги пряностей. Придется ему попытать счастья на обратном пути. Выругавшись, Амир приладил мешок на спине и зашагал следом за Карим-бхаем и другими носителями.

Рутина всегда проста.

За исключением того… что сегодня было иначе.

Как только показался форт, сотни свечей и факелов, даже лучинки в окнах разом погасли. Вся крепость-королевство Халмора погрузилась в дождливую мглу.

Амир видел только смутные очертания идущего перед ним Карим-бхая, а дальше можно было различить только неясные тени и пятна. Один из идущих сзади носителей врезался в него, и Амир едва не упал.

Конь одного из халдивиров громко заржал и поднялся на дыбы. Кто-то из стражей призвал к тишине. Прочие халдивиры бросились заново разжигать факелы по тропе пряностей, гадая, что за колдовство погасило разом все огни в Халморе. У Амира появился шанс отбиться от колонны всадников, съехавших с тропы, и броситься к главной башне килы.

Носители собрались у входа на склады, перешептываясь о внезапном наступлении тьмы, – ничто не могло быть более зловещим знамением накануне башары. Карим-бхай наскоро помолился Устам и заставил Амира сделать то же самое. В шуме дождя утонули и эти робкие бормотания.

В молитвы Амир не верил. Вместо этого его взгляд устремлялся к дворцу. Он сосредоточил его на самой западной из башен, отделявшейся от главной, как изогнутый палец. Покои Харини. Одинокий огонек мерцал в верхнем окне в море тьмы, и сердце у Амира екнуло.

Карим-бхай зашел с мешком вперед, пытаясь завязать разговор с халдивирами. Спустя пару минут он вернулся с таким видом, будто повстречался в темноте с перичали[16].

– В чем дело? – спросил Амир, утирая с глаз дождевые капли одной рукой, а другой придерживая тюк с размолотым в муку шафраном.

Карим-бхай тяжело вздохнул:

– Есть проблема.

– Это я вижу, – бросил Амир с досадой. Потом ожесточенно заморгал, пялясь в темноту, и добавил: – Вернее сказать, не вижу.

– Куркума… – Карим-бхай закусил губу. Вода капала с его косматой бороды, он сильно морщил лоб, силясь подобрать правильные выражения. – Куркуму не придерживают, пулла, – пробормотал он. – Ее украли.

У Амира открылся рот.

– Это невозможно. Как? Кто? Ювелир?

Его подозрения могли-таки оказаться верными. Ювелир решил поквитаться за Яд, забранный у него Харини.

Амир посмотрел на отряд халдивиров, нетерпеливо ожидающих дальнейших приказов.

– Им нечего сказать, – произнес Карим-бхай вполголоса. – Они растеряны не меньше нашего.

В этот миг взгляды всех носителей и халдивиров сосредоточились на высоком окне в опочивальне Харини, как будто ответы на их молитвы таились в этом хрупком, мерцающем язычке пламени.

В омытой дождем тишине текли мгновения. Амир скользил глазами от одной башни килы к другой и по их многочисленным окнам, казавшимся сейчас просверленными кем-то назло дырами.

Затем из окон что-то повалило. Поначалу это походило на пар, но затем дым обрел цвет. Кроваво-красный, потом шафрановый, желтый, фиолетовый, зеленый и белый – словно такое призрачное воплощение блюда тхали[17]. Испарения сгущались, становясь темнее ночи, а потом дождь поглощал их. В считаные секунды вся кила окуталась пеленой цветного тумана.

Нет. Амир сглотнул, уловив, как через дождь его носа коснулся намек на аромат корицы.

Это не краситель.

Пряности.

Если он чему и радовался в этот момент, так это тому, что все взгляды, включая Карим-бхая, были прикованы к дворцу.

Посему для Амира не было ничего проще, как скинуть мешок на землю, ускользнуть со священной тропы пряностей и протиснуться в щель между стенами. Память об аромате Харини влекла его к ее гибнущему дому.

Глава 3

Ошибаться свойственно человеку. Забыть добавить в обед специи – непростительное преступление, караемое заключением сроком от семи лет вплоть до смертной казни.
Торговля пряностями для непосвященных. Глава 6: «Грехи»

По мере того как Амир пробирался через узкие коридоры и пещеры, громада крепости давила на него сильнее, чем мешок с пряностями.

Перед его мысленным взором продолжал трепетать огонек в окне опочивальни Харини. Тишина, мрак, дождь на улице и клубы дыма от горящих специй – все предрекало долгую ночь.

Харини никогда не провожала его собственно во дворец. Вместо этого они всегда бродили по окрестностям, держась в тени стен, по густым садам, по склонам, а иногда забирались на холодные, сырые вершины, куда попадали через винтовые лестницы внутри заброшенной башни и откуда могли при свете луны любоваться с высоты окружающими Халмору бескрайними джунглями.

Сегодня он был один. Сегодня он был напуган.

Мимо поварят и слуг он пролетел порывом ветра, делая вид, что находится в крепости по делу. Но пусть уверенные манеры и походка придавали ему некую тень авторитета, зато наружность, мокрые волосы, порванная одежда и неподходящее время суток свидетельствовали против него. А самое главное – на шее буквально кричало, заявляя о себе, клеймо пряностей.

Амира охватил внезапный приступ тоски: ему хотелось, чтобы Карим-бхай был рядом.

«Успокойся!» – сказал он себе. Все, что требуется, – это найти Харини и слой за слоем снять кожуру этой странной ночи. Ему нужен был Яд, но еще он хотел увидеть Харини. Амиру было не по себе от грызущего подозрения.

Что до Яда, то, если даже Бинду соврала, у Харини вполне может найтись лишняя склянка. Она постоянно говорила о желании стащить у отца пузырек для себя. У всех королевских особ имелся личный запас, необходимый для случаев, когда нужно посетить другие королевства – например, во время афсал-дина.

Впервые за вечер в душе у Амира затеплилась надежда.

Всего один пузырек. Для аммы.

Ведь именно в этом все дело, правда? Он не может бросить амму, как сделал это отец много лет назад. Карим-бхай ошибается. Именно тут крылось отличие Амира от родителя – в факте, что он готов обойти все восемь королевств и добыть Яд, лишь бы не оставлять мать одну. В том, что на поиски новой жизни он уйдет не один, а вместе с Кабиром и аммой, а также с ее не родившимся пока ребенком.

В новой жизни не придется служить носителем, особенно это важно для Кабира.

Каждый шаг напоминал об этой необходимости. Кости ломило эхом боли – цены, уплаченной за проход через Врата. Кабир не должен разделить эту муку. И он сам, Амир, тоже больше не будет. Все эти годы, глядя, как растет в Чаше брат, Амир так и не осознал до конца, как быстро придет черед Кабира заступать на службу восьми королевствам. И вот теперь, когда остались считаные месяцы, по жилам его струилось чувство вины. Нужно было действовать быстрее. Следовало раздобыть флакон с Ядом еще давно, когда имелся такой шанс, и оставить Врата, торговлю и Уста далеко-далеко позади.

Амир презирал Уста, это божество пряностей. Ну почему Карим-бхай не хочет видеть этого в своем слепом поклонении? Почему не видят другие носители? Почему не хотят для себя лучшей жизни, чем влачить жалкое существование в Чаше, почему не хотят бежать на свободу, как поступил Илангован много лет назад? Или хотя бы последовать примеру аппы, который предпочел гибель во Внешних землях мучениям переходов?

Писания, писания, писания! Амир сыт ими по горло. Будь это в его власти, он бы спас всех чашников в Ралухе до единого. Но выходит так, что даже избавление собственной семьи требует сил выше человеческих. И никаких гарантий.

Эхо писаний раздавалось в голове у Амира шепотом ритуалов и сумеречных гимнов Устам. Звук сочился из стен килы, и Амиру почудилось на миг, что он вовсе не в Халморе, а посреди Врат – не на одной стороне и не на другой, но в той самой пропасти, где, по слухам, обретаются Уста.

Стены обиталища Уст украшены колоннами с увитыми жасмином основаниями, в альковы встроены маленькие усыпальницы, где горят лампы в стеклянных вазах.

Харини шутила иногда, что, если бы Амир перебрался в Халмору, в ее семью, у него полжизни проходило бы в ритуалах. Облаченный в шелковый вешти, со священным пеплом на лбу, он сидел бы рядом с ее отцом, пока тот исполняет бесконечные хомы, призывающие Уста благословить обмен, используя пары куркумы и розовой воды, а также речения, полные покорности и вечной преданности.

Пряностные мечтания, от начала до конца! Никогда бы ему не позволили войти в дом правителей Халморы. Ни ему, ни его семье. Как ни осыпай его золотом, ничто не сотрет клеймо предыдущего низкого рождения и не очистит текущую в венах кровь нынешнего воплощения. Писания Уст навсегда преградили для него этот путь.

Взамен оставалось лишь туманное будущее в Черных Бухтах с Илангованом, под сенью его власти. Власти разбойника, который сам был некогда носителем. Илангован обеспечит ему и его семье если не благополучие, то хотя бы безопасность. На его попечении живут сотни представителей вратокасты, сбежавших из своих королевств. Это не были какие-нибудь басни, рассказываемые у костра: плакаты и объявления, провозглашающие Илангована бандитом и пиратом во всех восьми королевствах, служили доказательством его существования. Он станет защитой Амиру.

Если Иланговану и его собратьям-разбойникам удалось разорвать свои узы, удастся и Амиру. С объятиями Харини не сравнится, но хватит и этого.

Но эта цель казалась очень далекой сейчас, когда тишина Халморы пожирала его. Что произошло? Куда делись шум и гам халморского дворца, слышные обычно за много миль даже в сумерках?

В какой-то момент молодой человек поверил, что заблудился. Эта дорога не может вести к башне Харини. Неужели чувство направления его подвело? Может, следует вернуться к началу пути?

Послышались шаги. Амир проворно юркнул в один из примыкающих коридоров, сетью растекающихся по киле. Дорогу преградила шелковая портьера. А почему бы и нет?

Его окутал аромат корицы и жимолости, ноги ступили на ковер. Фрески на стенах изображали традиционные халморские праздники. Амир взял несколько виноградин из корзины на боковом столике и провел пальцами над пламенем в лампах. Тепло впитывалось в кожу, успокаивая нервы.

Коридор привел его в комнату, где половина свечей уже погасла, но вторая половина заливала тусклым светом стол с раскатившимися виноградинами и недопитыми стаканами с вином. На другом конце он увидел окно, завешенное сеткой. Не ведет ли этот проход в башню Харини? Уверенности не было, но Амир все равно скользнул через порог.

Дверей нет, лестниц тоже. Вместо них поваленные плюшевые диваны с матрасами и подушками в чехлах. Вокруг них разбросаны пустые кубки из-под вина и блюда с фруктами.

Внимание Амира привлекли голоса за окном. Он оперся коленом на диван и заглянул через сетчатую занавеску.

Дарбар[18] внизу был странным образом пуст. Двор был уставлен флагами, диванами и… ветками деревьев. Амир разинул рот. Никогда не доводилось ему видеть двор Халморы. Виноградные лозы и лианы – это одно, но тут целые сучья проникали через окна и стены как продолжение джунглей, и никто не препятствовал им. Большую часть пространства в центре занимали столы из березы. Фонари в форме грибов свисали с ветвей под сводом. Сотни светлячков порхали среди колонн, озаряя комнату гипнотическим мерцанием. При виде такой пустоты Амир недоуменно заморгал. От Харини он слышал рассказы про еженощные пирушки. Тишина завораживала, и молодой человек стоял, забыв на миг о намерении разыскать принцессу. Потом взгляд его упал на помост прямо внизу, со сделанным из дуба и янтаря троном, похожим на ядовитый гриб. Кто-то стоял рядом с троном, небрежно положив руку на подлокотник, как если бы располагался рядом с другом.

Харини…

Сердце Амира забилось неровно; он присел на то, в чем узнал теперь кресло с королевской обивкой, и вгляделся вниз. Харини собрала волосы в несколько черных пучков – она клялась, что никогда не использует этот стиль. По ее словам, от этого болели корни волос и выглядела она старше. Вдобавок на ней было материнское ожерелье из сурьмы – жуткого камня, из-за которого казалось, будто ей взрезали горло и брызнула кровь цвета пепла. Ожерелье она тоже ненавидела. На боку у нее висел тальвар[19]. Харини никогда не носила острые предметы. Амиру тревожно было видеть ее в окружении вещей, не свойственных ее привычкам. Он помедлил, стараясь залатать дыры в своих воспоминаниях и недоумевая, когда они успели превратиться в нечто неузнаваемое. Так же неузнаваема была и женщина, располагавшаяся напротив Харини. От нее исходила аура спокойствия, как если бы не существовало напряжения, охватившего остальную Халмору. Волосы у нее были распущены, волнистые черные пряди спускались до талии. Лицо было небольшое и овальное, как мускатный орех, выражавшее некое веселое любопытство, как если бы она наблюдала за пьесой или танцем.

Одеяния, подобного тому, которое было на этой женщине, Амир не видел ни в Халморе, ни в Ралухе. На деле он готов был поклясться, что никто в восьми королевствах не носил одежды столь кричаще-пестрой. На ней была ленга с сари, обернутым вокруг пояса как кушак, на голове желто-зеленая бандана, напомнившая Амиру бродячих певцов из порта в Джанаке.

– И что мне следует сказать им? – спросила Харини у незнакомки, рассеянно барабаня пальцами по палисандровому подлокотнику трона.

Амир не сомневался, что эта ее позиция, позиция превосходства, нова для Харини и что, занимая ее, принцесса испытывает такую же нервозность, как и Амир, наблюдающий за ней из тайной палаты над дарбаром.

Где раджа Вирулар?

– Будьте деликатны, – ответила неизвестная. В ее голосе слышалась гулкая тьма. – И велите людям не пропустить ни единого уголка. Файлан не любит проигрывать.

– Я видела, что его ранили. Скорее всего, тяжело. Мне жаль.

Незнакомка махнула рукой:

– Это причинит ему лишь легкое неудобство. Он обеспечит возвращение украденной куркумы.

Харини растерянно покачала головой:

– Вам следовало предупредить меня, что может случиться нечто подобное. Вы… Вы даже не представляете, на какой риск я пошла ради ваших амбиций. Мои родители заперты сейчас в моей опочивальне. Народ чувствует: что-то не так. Совет торговли пряностями уже принял решение расследовать любые отклонения в поставках, и ему не составит труда обнаружить их при первом взгляде на наши ведомости. И вы не знаете Орбалуна… Он даже через Врата чует подвох, сидя на своем троне в Ралухе.

У неизвестной женщины округлились глаза. Она поднялась по помосту к трону и схватила Харини за плечи.

– Харини! Харини! Успокойтесь, ладно? Ничто не потеряно, даже сейчас. Мы близки, так близки. Давайте просто придерживаться нашего плана.

Харини высвободилась как из объятий трона, так и из хватки женщины и стала расхаживать по помосту. Амир огорчился при виде озабоченности на ее лице.

– Хорошо, – промолвила она покорно спустя какое-то время. – Хорошо. Меня просто… пугает, что это все неправильно.

– Это естественно, – сказала незнакомка. – Работая, мы имеем дело с узким окном, и нам нельзя терять сосредоточенность. Я обещала помочь вам и сдержу слово. Для начала скажите, какие есть последние известия об Иланговане?

Амир окаменел на месте в наблюдательном пункте королевы.

Харини посмотрела собеседнице в глаза:

– Нам известен его распорядок. Теперь дело только за тем, чтобы проникнуть туда.

– Прекрасно, прекрасно. Помните: это должно случиться во время праздника афсал-дина. Именно тогда я ожидаю выпуска.

Амир поскреб затылок. Выпуска чего? И что должно произойти во время праздника афсал-дина? И почему Харини сказала, что родители заперты у нее в опочивальне?

О Врата, неужели Харини наконец взбунтовалась против родителей и торговли пряностями? Амир против воли улыбнулся.

Принцесса испустила тяжелый вздох.

– Да. Просто… не надо давить, ладно? Чем сильнее меня подталкивают, тем больше шанс совершить ошибку. Просто позвольте мне… дышать. Я должна действовать на трезвую голову. Вы понимаете, что это все внове для меня.

– И для меня, – сказала женщина. Она теперь стояла лицом к Харини и спиной к Амиру, и он мог только предположить, что она улыбается. – Но мы превосходно все спланировали, и, пока мы все исполняем в точности как задумано, а так и будет, никому не придется умирать.

– За исключением того, что кто-то может умереть сегодня, – прошипела Харини.

От холода в ее голосе у Амира мурашки пошли по спине: как может она так спокойно говорить о смерти? Улыбка на его губах померкла. С таким безразличием можно вести речь о недоеденной кожице с куриной ножки после обеда.

– Файлан силен, – продолжила незнакомка. – Он выживет. А если нет, мы прославим его за подвиг, когда наступит подходящее время. Но пока оно не пришло, Харини. Сосредоточьтесь, – снова призвала она. – Вы не должны идти на поводу у народа или внешних сил. Да, будут бунты. Да, другие государства будут выражать недовольство. Но с течением времени ни у кого не останется иного выбора, как приспособиться. А вы уже будете возглавлять гонку. Сейчас империя куркумы страдает, но впредь вы никогда не увидите этих страданий.

У Амира голова пошла кругом. Мятежи в Халморе? Гонка ради того, чтобы приспособиться? Он мечтал о побеге из упорядоченного мира, в котором оказался заточен, но сейчас вынужден был признать, что эти две женщины намного опередили его.

После показавшейся вечной паузы Харини кивнула, но вопреки выраженному согласию Амир угадывал тень неохоты на ее лице. Тем не менее она устремилась к незнакомке, обняла ее, а из глаз у нее полились слезы. Амир никак не мог взять в толк, что происходит. Смятение, смущение и даже странное любопытство боролись в нем, на шее лихорадочно пульсировала жилка. Некий заговор, в который вовлечены Харини и эта женщина, касается не только кражи пряностей и противодействия торговле ими, но также Илангована. Врата, ему нужно разобраться!

– Люди будут спрашивать про исчезнувшую куркуму, – промолвила Харини. – Жрецы затребуют ее для храма Уст.

Женщина рассмеялась в ответ:

– Бросьте, раджкумари. Вы хотите мне сказать, что ученые мужи вашего королевства, проповедовавшие покаяние и воздержание, ни с того ни с сего станут искать, куда делись богатства?

– А простой народ?

– Это будет проверка, – отрезала незнакомка и вскинула голову, почти горделиво.

Затем, не говоря ни слова, она ушла, и ее шаги эхом звучали по дарбару. Выждав несколько минут и убедившись, что Харини сидит на троне в полном одиночестве, Амир собрался с духом, чтобы подойти к ней. Он воспользовался своим маршрутом, минуя коридоры, которые должны были, по его разумению, вести в дарбар. Выбранная им дверь открылась позади помоста, и он увидел пространство зала. Харини сидела, сгорбившись на троне, и закрывала ладонями лицо.

– Харини! – окликнул он, обходя громаду украшенного опалами престола.

– Амир! – Харини вскочила, глаза у нее округлились. – Ты до смерти меня напугал. Клянусь Вратами! Какими судьбами ты здесь?

От ее близости у Амира перехватило дыхание. Вот уже три месяца, как они не встречались. Он боялся забыть черты ее лица. Как будто это возможно.

– По делам доставки, зачем еще? – пролепетал он. – Ну и конечно… хотел увидеться с тобой.

Харини дернулась, как если бы хотела подбежать и обнять его, но в последний момент остановилась. Медленно покачала головой, бросив косой взгляд на большие железные двери в противоположном конце тронного зала.

– Амир, тебе нельзя здесь быть. Халдивиры могут вернуться в любой миг.

Разумеется, человеку из вратокасты в дарбаре находиться не дозволяется.

– Тогда давай выйдем. В сад.

– Я… – Харини закусила губу. – Я не могу, Амир. Не сейчас… У меня важные дела.

Амир тяжело вздохнул:

– Я тебя три месяца не видел. Хасмин… Он пообещал, что мое имя никогда не попадет больше в реестр на Халмору. Я хотел сообщить тебе, но, поскольку мы с Карим-бхаем толком ни читать, ни писать не умеем, мне понадобилось время, чтобы найти грамотного человека. Но когда три дня назад Карим-бхай понес тебе мое письмо, он не смог тебя найти. Вот почему сегодня я… кое-как… Харини, с тобой все хорошо?

В этот миг плечи его свело от боли, а по лицу пробежала гримаса.

– Конечно, все хорошо, – ответила она, не поведя бровью. – Я скучала по тебе, Амир.

Ее пальцы скользнули по его щеке. Сам того не сознавая, Амир подался вперед, нуждаясь в этой ласке. Когда девушка отдернула руку, молодой человек вздрогнул, как если бы его ударили.

– Просто тут… есть дела, которыми нужно заняться. Родители, они… Ты ведь знаешь, какова ситуация с куркумой в эти дни. Совет торговли пряностями игнорирует наши обращения.

– Это я слышал, – соврал Амир.

До него доходили слухи, что все как раз наоборот, и это делало ее нечестность еще более подозрительной. Амир обвел взглядом дарбар. Слияние камня, леса и золота не переставало изумлять его. Потом глаза его остановились на пучке волос на ее голове, на ожерелье из сурьмы.

– Выходит, ты теперь во главе торговли? Мне казалось, тебе ненавистны все эти заботы блюстителей престолов.

О Врата, тебе обязательно нужно так наседать на нее?

Харини рассмеялась, и в этот миг Амир забыл про замешательство и растворился в ее смехе, в непринужденности ее голоса. Он перенес его в прошлое, в те ночи, когда их заботило только как бы не попасться на глаза какому-нибудь халдивиру.

Харини взяла его за руки – этот поступок значил для него больше, чем все случившееся за последние несколько дней.

– Вот что заботит тебя, Амир? Моим родителям нездоровится, жрецы призвали провести собрание. Меня не стали бы слушать в привычном моем обличье. Понимаю, это нечестно по отношению к тебе, но послушай, ты в самом деле должен уйти. Если халдивиры найдут тебя здесь…

– Но они ведь не найдут, правда? – прервал ее Амир, медленно отведя руки и сделав шаг назад. – Им некогда, они ищут пропавшую куркуму.

В такой тишине дыхание Амира было громким, как треск фейерверка. Резкий ветер задувал в окна, шелестели широкие, как древесный ствол, листья. В этой свистящей ночи казалось, будто из Харини выпустили воздух.

– Откуда ты узнал… Амир, ты что – подслушивал?

– Непреднамеренно. Честно говоря, я пришел сюда повидаться с тобой и немного заблудился. Я хотел…

– Что ты услышал? – Голос ее потерял всякую выразительность.

– Ничего, что мог бы толком понять. Харини, прошу тебя, скажи, что тут происходит. Неужто ты в самом деле обманом заполучила у Карнелианского каравана бочонок Яда? Если он у тебя, ты могла бы и навестить меня в Ралу…

– Что?! – рявкнула Харини, и Амир сглотнул. – Кто заронил эту мысль в твою голову? Ты где про это услышал?

Амир сделал еще шаг назад и виновато развел руками:

– Прости. Я не хотел сплетничать или обвинять. Честно. Ты должна извинить меня, но…

Он замялся. Харини давно знает, что Амир мечтает покончить с работой носителя и сбежать куда-нибудь далеко-далеко, где воспоминания о Чаше Ралухи покажутся страшным сном. Он частенько намекал про свой план прибиться к Иланговану и про то, каким отчаянным становится это желание по мере того, как Кабир приближается к возрасту вступления в службу. Прежде он боялся навлечь ее гнев своим стремлением присоединиться к жестокому разбойнику, стоящему во главе шайки пиратов и наемников. Теперь это было уже не важно. Возможности выбора таяли вместе со временем, и Амир уже не мог позволить себе роскошь лгать.

Вообще-то, уже несколько дней он подумывал спросить, не пойдет ли она с ним.

– Так что? – настаивала принцесса.

Амир сглотнул накопившуюся слюну. Время пришло.

– Я был в Ванаси, старался раздобыть склянку с Ядом, но тут… но узнал, что Ювелир свернул поставки. И молва… молва на базаре утверждает, что ты обманом забрала у него бочонок.

– Чушь какая-то, – огрызнулась Харини. – Я понятия не имею, где искать этот караван. Кстати, с какой стати тебе понадобился Яд?

– А ты как думаешь?

Она посмотрела на него, и взгляд потеплел, самую чуточку.

– Чтобы увезти мать из Ралухи?

– Да, – прошептал Амир, обрадованный, что она помнит. – Я всегда твердил тебе о своем намерении, но ничего не предпринимал.

– Тогда почему решился сейчас? Сложно было выбрать менее подходящее время.

– Так именно поэтому – из-за времени. Хасмин пригрозил поставить Кабира на тропу через месяц. А услышав, что у тебя есть Яд, я направился прямиком сюда.

– Так ты пришел ради Яда, не ради меня, так ведь? – Харини сдвинула брови. – Полагаясь на слух, подхваченный на базаре в Ванаси?

«Вот ты и влип, верно?»

– Нет, я не это имел в виду, – промямлил Амир. – Я пришел встретиться с тобой… Разумеется, я хотел тебя увидеть! Но еще мне нужен Яд, Харини, – тут я не буду тебе врать. И при всем, что тут сейчас происходит, мне хотелось бы кое в чем разобраться. Ювелир пропал, ходит молва о краже куркумы, а ты здесь в облачении блюстительницы трона. Что на самом деле творится?

– Я уже сказала – ничего. Это просто дела торговли пряностями.

Однако Харини отводила глаза. Она принялась расхаживать по помосту, сцепив руки за спиной. Врата, ну почему она выглядит такой суровой? И почему ему обязательно нужно лезть в эти вопросы?

– Тогда кто эта женщина? Непохоже, что она из какой-нибудь гильдии или из Совета торговли пряностями.

Амир не собирался устраивать допрос Харини. Но еще он отчаянно надеялся, что она не такая, как прочие высокожители. Должен же найтись хоть кто-то – иной? Его вера чего-нибудь да стоит, и вот пришло время подвергнуть ее испытанию. То будет испытание их дружбы. Или любви.

Харини молчала какое-то время, только смотрела на него, на его искаженное смущением лицо, как будто это он ее предал.

– Не стоило тебе приходить сегодня в килу, Амир.

– Но я здесь. И это все, что я получу, – приказ убираться?

– Я не знала, что ты придешь сегодня.

– У меня, в общем-то, не было выбора, идти или не идти, – сказал он и вздохнул.

Врата свидетели, ему не хотелось ссориться. Не с ней.

– Послушай, я здесь, чтобы увидеться с тобой. Но я бы солгал, если бы сказал, что в то же время не испытываю отчаянной нужды в Яде. Всего один пузырек, клянусь. Я отдал месячный паек пряностей. Ювелир исчез, и во всех восьми королевствах нет ни капли. Я испробовал все, и ты – моя последняя надежда.

Его самого удивило собственное красноречие – словно весь безграничный запас отчаяния излился из него под ноги Харини.

– Я не стал бы просить тебя ни о чем, что не касается наших чувств друг к другу, не будь это так важно, – ты это знаешь, – добавил он.

– Знаю, – отозвалась она.

Грудь ее неровно вздымалась. Но при этом Харини замотала головой, холод светился в ее глазах, застыл на лице и звучал в голосе.

– У меня нет лишнего Яда, Амир. Прости.

Она лгала. Амир понял это по тембру ее голоса, по дрожи губ, произносящих лживые слова. Глаза же были красноречивее всего – на миг они смущенно потупились, выдавая ее с головой.

Амиру не хотелось больше расспрашивать ее.

– Ты ведь разговаривала недавно с незнакомой женщиной, так? – сказал он вместо этого. – Ты хочешь дать ей Яд и отправиться с ней в Джанак на праздник афсал-дина.

Харини глубоко вздохнула:

– Не знаю, сколько успел ты услышать, Амир, но ты не понял…

– Тогда объясни мне, – взмолился Амир. – Я устал строить догадки и делать умозаключения. Расскажи мне правду, и я уйду.

Принцесса стиснула кулаки. Она обогнула трон и оперлась на спинку. Взгляд ее был направлен в одно из окон, слепых и призрачных.

– Не могу.

У него все перевернулось внутри.

– Поверь, я бы хотела, но это – то, что происходит сейчас, – важнее наших чувств друг к другу. Ты должен поверить мне на слово.

– А Илангован? – намекнул Амир, не в силах остановиться, раз начал. Сердце его раскололось в груди на тысячу кусков, и все они разлетелись в разные стороны. – Как вы собираетесь поступить с ним?

– Кто он тебе? – вскинулась она. Потом до нее, видимо, дошло. – Постой-ка! Так ты туда собираешься перевезти семью? В Черные Бухты? Амир, но он же преступник.

– Он герой. Он тот, на кого с надеждой смотрят бесчисленные носители и представители вратокасты восьми королевств.

– Исходя из совершенно ошибочных представлений, – прошипела Харини.

– Ошибочных – на твой взгляд, потому что они могут сместить баланс власти. Твоей власти. Они не согласуются с твоим представлением о правосудии. – Амир покачал головой. – Но это все не имеет значения. Мне казалось, тебе есть дело до моей семьи. Я думал, ты понимаешь, как несправедливо устроена наша жизнь. Просто говорить вслух, что притеснение вратокасты нужно остановить, – этого мало, Харини. Нужно что-то делать!

Амир раскраснелся, вены у него на шее налились кровью, грозя лопнуть.

Харини подбежала и зажала ему рот ладонью, снова бросив искоса взгляд на дверь. Только тут он осознал, что кричит.

– Амир, ты должен мне поверить. Илангован – это не решение.

Он отбросил ее руку, хотя упивался мускусным запахом ее кожи, и понизил голос:

– Вы хотите схватить его? Ты когда-нибудь задумывалась, почему Илангован грабит восемь королевств, отбирая специи? Почему он выбрал такую жизнь?

Ее красота померкла, как прячется за горизонт солнечный диск на закате. Создавалось ощущение, что с языка у нее рвутся тысячи слов, но клятвы и условия сделки запрещают ей произносить их. Сердце его смягчилось, заставив тут же пожалеть о жестоких упреках.

Где та женщина, что заливалась румянцем, когда он проводил пальцем по ямочкам на ее щеках? Где нежность и ласка, с какой касалась она цветущей хризантемы, и то терпение, с каким позволяла она червячку переползти с бутона на ее большой палец? Где ее мечты – сбежать в лес и слиться в одно целое с природой? Объезжать диких коней, купаться в реке, построить на берегу хижину, где все домашние специи будут храниться в деревянных ларчиках, подаренных бабушкой…

Но самое главное, где женщина, желавшая того же для чашников, и корневиков, и для восточников Халморы? Подкупавшая халдивиров, чтобы дать носителям еще несколько минут отдыха перед проходом через Врата, насыпавшая Амиру полные карманы специй, чтобы он раздал их среди товарищей? Женщина, поклявшаяся однажды, что, как только ее введут в Совет, она изменит систему?

Что сталось теперь с этими идеалами?

– Амир, выслушай меня, – начала Харини. – Вот уже год, как куркума пользуется наименьшим спросом среди пряностей. С тех пор как алхимики из Ванаси заявили, что она не помогает против многих болезней, люди стали меньше ее потреблять. Наши желтоязыкие Уста не счетовод, Амир. В противном случае наш народ понял бы, что Халмору водят за нос. Наши сундуки пусты исключительно по милости тех, кто мажет куркумой идолов в храмах восьми королевств и использует во время ритуалов вроде башары. Мой отец считает, что, пока мы продолжаем почитать Уста и оставаться преданными им, нам не грозят никакие беды. Но правда в том, что куркума отныне не является особой специей Уст. И если никто не будет покупать куркуму, Халмору ждет кризис. Нам не на что будет приобретать у других королевств их пряности. Народ начнет бунтовать. Ты знаешь, как это бывает. Эта кила не устоит перед мятежом.

– Какое это имеет отношение к Иланговану? – спросил Амир. – Без него Бухты престанут существовать!

Харини снова поджала губы. Когда она заговорила, Амир снова уловил дрожь в ее голосе, как если ее слова были честны лишь наполовину.

– Амир, ты не понимаешь, что я пытаюсь тебе втолковать…

– Я… – Амир покорно развел руками. – Мне жаль. Прости, что я пришел сегодня. Прости, что просил у тебя Яд. Прости, что пытаюсь обеспечить лучшую жизнь для матери и спасти младшего брата и не родившегося еще малыша от жизни в мучениях и в рабстве. Я… я думал, что люблю тебя, – вот в чем дело.

Глаза Харини подозрительно заблестели. Пусть плачет! Он еще не все сказал.

– Я так думал, даже когда вышел из той дыры и встал перед тобой. Я был на грани того, чтобы отдать тебе всего себя, считая себя счастливцем, потому что у меня в жизни есть ты. Я не знаю, что замышляешь ты с той незнакомкой. Ты говоришь, что не можешь мне сказать, и я даже не знаю, стоит ли верить тебе, Харини. До этого мига доверие давалось мне легко, но сейчас все иначе. Все, о чем я способен думать, – это что я не нашел Яд и не смогу увести моих родных из Ралухи. Я подвел их. Я оказался ничем не лучше своего отца.

Он сложил руки в почтительном прощании и направился к двери для слуг.

– Амир, погоди! – окликнула его Харини.

Амир остановился и обернулся.

Если раньше это и были слезы, значит Харини успела стереть их с лица. Теперь оно застыло. Ему хотелось ей верить. Но в то же время он знал: у нее есть Яд. Он всегда определял, когда принцесса утаивает от него что-то, не желая причинить ему боль. Эту черту в высокожителях он не мог ни осуждать, ни простить, просто принимал как данность. А в случае с Харини это было проще, потому как создавалось ощущение, что она действительно заботится о нем.

Врата – это ведь сердце, а не печь.

Молодой человек гадал, не стоит ли в последний раз попросить у нее Яд. Момент прошел. Он знал, что она не поделится.

– Заклинаю, верь мне, – сказала она. – Непременно будет лучшая жизнь для тебя и твоей семьи, обещаю. Вдали от Чаши, вдали от Ралухи.

Амир пожал плечами, сам удивляясь, насколько может похолодеть его тело.

– Возможно, Харини. Вот только у меня нет времени. Врата свидетели, мы ждали достаточно долго. Я устал от людей, признающих существование проблем, но не делающих ничего, чтобы преодолеть их.

– А как же мы? – У Харини задрожали губы. – Как по-твоему, что сталось бы с нами, уйди ты к Иланговану?

Амир улыбнулся, и это подточило последние его силы.

– Уже не важно. Похоже, я никуда уже не иду.

И он бросился прочь, бегом через пустые коридоры погруженной во тьму и тишину килы Халморы, стены и атмосфера которой давили, как в склепе. Снова и снова он прокручивал в голове их разговор. С какого момента все пошло не так? Или быть может, все было не так с самого начала. Питать надежду, что между ним и Харини может что-то быть… это была мечта идиота. Как ни верти, Харини из рода блюстителей престолов, а он, Амир, всего лишь носитель из Ралухи. Вот она – правда, и в дарбаре ему напомнили об этом. Харини будет делать то, что считает выгодным для Халморы, даже если это означает принести в жертву Амира и его жизнь.

Амир заморгал и стряхнул охватившее его уныние. Он остановился, потерявшись в мыслях… и во дворце тоже. Лабиринт нависал над ним, заставляя сжиматься до размеров пятнышка. Он забыл про тропу пряностей. Что, если он не успеет к тому времени, когда Карим-бхай и другие носители уйдут в Ралуху? Амир ускорил шаг, ища выход из килы.

В каком-то месте он уловил запах дождя. Коридор расширялся, переходя в своего рода кухню, которая тоже оказалась до странности пустой. Из окон доносился стук дождевых капель. Куда делись повара и служанки? Или хмурые мальчишки с подносами, видевшие, как Амир воркует с Харини в саду?

Дорога вывела на большую площадку к лестнице, спиралью уходившей по стенам вниз к главным воротам килы.

Сами эти ворота размещались на приподнятой платформе, откуда широкое крыльцо с порогами выводило во двор, сейчас покрытый лужами.

Амир резко сбавил шаг, потом остановился. Капли дождя барабанили по его голове.

Перед ним на лестничной площадке, тяжело переводя дух, некий человек стоял над телами дюжины убитых халдивиров. В одной руке он держал серебряный ятаган, другой зажимал кровоточащую рану в животе. Вихрь краски окутывал его, как густой дым, скрывая лестницу и простертые у ног тела стражей. Облако специй плыло со стен дворца вниз по ступеням, поглощая перила, проникая в окна, обвивая фонарные столбы, словно это были живые алые щупальца, тянущиеся от рыжевато-коричневого туловища.

При виде Амира, замершего под светом воздетого над головой факела, глаза у мужчины округлились, как, впрочем, и у самого Амира. Затем неизвестный устремился к Амиру, выставив меч.

Глава 4

Святость Врат пряностей подтверждается тем фактом, что никакая непогода или нападение не способны заставить их выглядеть хуже, чем они уже выглядят.
Нареш Парагам. Лик бога пряностей

Амир только и успел, что спохватиться, повернуться и опрометью кинуться назад в кухню.

Молния разорвала небо, залив лестничную площадку мертвенно-белым светом. Амир успел разглядеть, что у мужчины темная кожа, а фиолетового цвета накидка и доспех разрублены в нескольких местах. Он был ранен, быть может смертельно, и тем не менее шел за Амиром, и тот без колебаний снова обратился в бегство.

Если куркуму похитил этот человек, то он совершил тяжкое преступление, караемое смертью. Пойманный на краже пряностей отправляется прямиком в самое сырое подземелье, где будет подвергаться пыткам до тех пор, пока обоняние его не превратится в причудливое воспоминание, где мозг, воспринимавший ранее вкус, полностью утратит равновесие. Амир знавал прошедших через такие муки и мог представить, какая судьба ожидает его преследователя.

Впрочем, собственная судьба волновала Амира куда больше. Он влетел в пустую кухню, где еще висело тонкое облачко муки и витал запах жаренных к ужину вада[20]. Сердце бешено колотилось в груди.

Десять шагов, и человек с дырой в животе нагонит его.

Амир всегда гордился своей быстротой. Он частенько бегал по Чаше взапуски с другими носителями и всегда побивал их. Нет нужды передавать, как обругал он себя, когда со скоростью катящегося с горы камня врезался в кадку, наполненную маленькими сосудами, и те с угрожающим металлическим грохотом рассыпались по полу.

Мгновение спустя в спину Амира уперлось колено преследователя. Крик молодого человека эхом заметался по коридору, и он надеялся, что кто-то придет на помощь. Как порадовал бы его сейчас вид хоть всего гарнизона халдивиров! Однако, помня о куче трупов на ступенях, он не слишком уповал на спасение.

Лишь когда перед глазами мелькнул клинок ятагана и капли воды брызнули с зазубренного лезвия, Амир угомонился. Но даже дышать получалось с трудом. Щека его вжалась в мокрый камень, и даже если он смог бы заговорить, то не стал бы восхвалять силу чужака или признавать поражение.

Не обращая внимания на трепыхания Амира, неизвестный перевернул его и разорвал на нем горловину рубахи, а потом пригляделся в свете свечи к клейму пряностей.

– Ч… что тебе нужно? – выдавил Амир. – Отпусти меня!

– Молчать, – прошипел мужчина.

Он тяжело дышал в лицо Амиру. Но вот мокрые пальцы сползли с горла носильщика. Прочь от метки. Когда палец незнакомца проехал по ней, тело Амира пронзила острая боль.

Неожиданно человек, схватившись за рану и издав тихий стон, отпрянул и скрылся в тени ближайшей стены.

Амир подобрался, встал и, пошатываясь, отступил на пару шагов. Но не убежал. Страх затуманил голову и приковал к месту ноги.

На раненом была мантия лекаря, поверх которой был надет стеганый доспех, к ней были пришиты рукава, прикрывающие узловатые мускулы. В порубленной кольчуге и красноречиво-серой одежде воин выглядел как грозовая туча, чье желание пролиться дождем пошло на спад.

Было очевидно, что он умирает. Из-под пальцев сочилась кровь. Он пытался зажимать раны в тех местах, где была разрублена кольчуга. Губы у него были алыми как паан[21], с бороды свисали сгустки крови. Единственным открытым участком кожи была узкая полоса на лбу, где было выжжено клеймо: глаз в круге с бриллиантом.

– Ты носитель, – пробормотал неизвестный.

Казалось, жизнь вытекает из него с каждым произнесенным слогом.

Амир кивнул, надеясь, что его нежелание убегать будет истолковано как отсутствие вины в каких-либо проступках.

– Ты очень проницателен.

Незнакомец закашлялся, отхаркнув кровь.

– Меня зовут… Файлан. Я из легиона юирсена из Иллинди.

Амир уставился на него. Ему никогда не доводилось слышать ни про Иллинди, ни про какой-то там легион, ни про юирсена. У этого человека все признаки того, что он находится под действием сильного дурмана и бродит в плену своих галлюциногенных приключений.

Файлан снова закашлялся, изо рта у него опять потекла кровь. Похоже, каждый произнесенный звук отнимал несколько минут его жизни, но острота ситуации не позволяла ему экономить на речи.

– Ты носитель пряностей, – повторил он. – И это твой дар.

– Проклятие, – тут же поправил Амир.

– Тогда, боюсь, мне придется усилить это проклятие, потому что то, о чем я тебя попрошу, больше никто не сделает. Пожалуйста… не… уходи.

Амир привык относиться к многим жизненным невзгодам как к велению судьбы. Судьба уготовила ему роль носителя, судьба предопределила ему жить с аммой и Кабиром, перебиваясь крохами самых дешевых специй. По воле судьбы отец бросил его и семью, а мать решила забеременеть от другого мужчины из Чаши, – мужчины, которого она совсем не знала. По воле судьбы женщина, которую он любил и с которой хотел быть, имеет от него секреты. И теперь, когда судьба в кои веки предоставила ему право выбора, он подчинился этому странному человеку.

Предпочел остаться, а не уйти.

Амир подошел ближе, так, что мог чувствовать запах умирающего. Глаза Файлана помутнели, и только последним усилием воли он не давал голове безвольно свеситься.

– Ближе, – прохрипел Файлан.

Потом повторил просьбу, пока Амир не встал прямо над ним в этой сырой кухне. Как завороженный смотрел молодой человек на воина и молился, чтобы пришел кто-нибудь и избавил его от тяжкой власти принимать решения.

Когда Амир присел перед Файланом на корточки, раненый улыбнулся, показав перепачканные кровью зубы. Он разжал ладонь – ятаган со звоном упал на пол, – потом сунул руку во внутренний карман. Мгновение спустя рука появилась снова – в ней лежал медальон. Шнур был украшен горошинами агата, в центре была подвешена крошечная баночка, содержащая, как показалось Амиру, серебристый песок. Точнее в темноте определить было сложно.

Файлан знаком предложил Амиру взять медальон.

На миг молодой человек заколебался. Потом подчинился. Вернее, сделал выбор подчиниться. Снова.

Приятное ощущение, не правда ли?

Медальон оказался легким, как лепешка-идли, как если бы горошины камня ему просто привиделись.

– Прошу, ты должен помочь мне доставить это в Иллинди.

Амир готов был поставить половину жалованья на то, что это все вызванный дурманом бред. Этот человек наверняка много дней поглощал маковые головки, доводя себя до состояния, когда тело подчиняется хорошо, но мыслительные способности убиваются напрочь.

– Послушай, – сказал Амир, мечтая, чтобы из какой-нибудь стены вышел чудесным образом Карим-бхай и продолжил за него эту беседу. – Я понятия не имею, о чем ты говоришь. Не знаю даже, где находится это Иллинди. Ты… я слышал про тебя где-то раньше… – Тут, собрав разбредшиеся мысли, Амир вспомнил. – Откуда ты знаешь Харини?

Файлан продолжал, не удостоив Амира ответом:

– В Иллинди ты должен переговорить с Мадирой. Ни с кем другим, только с Мадирой. Скажи ей, что Файлан не сумел, но надежда еще есть. Передай, пусть не посылают юирсена.

Поток незнакомых имен ошеломил Амира.

– Эй, давай-ка помедленнее.

Получилось так, что Файлан замедлился чересчур сильно и перестал говорить вовсе. Вместо этого он смотрел на Амира, а тот попятился, не отрывая глаз от зияющих ран и непрестанного потока крови, лужей растекающейся по полу кухни под Файланом. Амир видел, как в Чаше целители умывали руки и не перед такими ранами. Файлан слабо кивнул на медальон в руках у Амира.

– Ты держишь сейчас в ладонях олум, – едва слышно промолвил воин, – самую священную из пряностей. Ее можно ис… использовать для получения любой другой специи, и ее нужно вернуть домой. В Иллинди, в девятое королевство.

Словно земля разверзлась под ногами у Амира, поглотив его целиком. Пряность, о которой он никогда не слышал. Девятое королевство? Тысячи мыслей завертелись у него в голове, когда он устремил мысленный взор в сторону Внешних земель, вкруг лесных границ Ралухи. Силуэты гор и обещание уходящих в бескрайнюю даль дебрей. Он стряхнул с себя навязчивые видения. Что за глупые шутки? Девятое королевство?! Чушь. Это не вписывается даже в пределы его воображения, не говоря уж о способности поверить.

Амир посмотрел на пряность в прикрепленной к медальону склянке. Пряность, способная превращаться в любую другую пряность, – этот парень вообще говорит когда-нибудь правду? Амир вздрогнул, слыша в голове почти полный соблазна шепот собственных мыслей: «Если это так, то Врата пряностей больше не нужны. Где растет олум, там будет и жизнь».

У Амира голова пошла кругом, ему показалось, что ноги того гляди подкосятся под тяжестью этой ноши.

– У меня… нет сил, – прошептал Файлан. – Не могу… объяснить. Прошу тебя… иди и сделай это ради нас всех.

Где-то слышались звуки, производимые халдивирами. Не слишком близко. Но скоро они будут здесь. Отсюда вопрос: почему он еще стоит тут и выслушивает бред, который несет умирающий? Ему давно уже пора вернуться на тропу пряностей, к Карим-бхаю. И тем не менее невидимая сила удерживала его на месте. Казалось ужасно неправильным, если Амир вот так уйдет, оставив человека умирать в одиночестве. Быть может, он сумеет хоть немного утешить его в течение перехода. Ему приходилось видеть раны. Для Файлана счет шел на минуты, может, даже секунды. А проявив желание помочь, Амир, быть может, сумеет получить ответы еще на несколько вопросов. Молодой человек был растерян, раздавлен грузом того, с чем столкнулся, возможностью, что это может быть правдой. Он должен выяснить.

– С какой стати мне тебе верить? – отважился он наконец, сознавая, что в голос его закралась дрожь.

Файлан вздохнул, закрыл глаза, потом снова открыл:

– Я… тебя не знаю. Нет причины… врать. Пожалуйста…

– У тебя есть сообщница… – начал Амир, вспомнив слова неизвестной женщины в зале. – Она где-то здесь, так? Она… она хочет попасть в Джанак и… и к Иланговану… Что ты об этом знаешь? Можешь рассказать мне? Тогда я помогу остановить ее. Могу сообщить в Совет торговли пряностями, и там примут меры, чтобы покончить со всем этим.

Глаза у Файлана расширились на миг, потом почти закрылись. Он яростно замотал головой:

– Не надо… не говори никому. Она… заманивает их. Юирсена… нельзя выпускать. Она… уничтожит их.

Кого уничтожит? У Амира голова шла кругом. Опять незнакомое слово, слетевшее с немеющих уст Файлана с оттенком мрачной угрозы. Юирсена. Не про их ли выпуск упоминала прежде неизвестная женщина? Амир снова встал и прошел перед Файланом, теребя костяшки пальцев. Врата, что он творит? Это безумие! Он уже опоздал – Карим-бхай не сможет задерживать носителей так надолго. Его того гляди схватят халдивиры, а наказания в Халморе куда суровее, чем в Ралухе. Амир может не увидеть уже родного дома. Пора уходить.

– Ладно, Файлан-сагиб… Ты послушай… Жаль говорить, но помочь тебе я не в силах, понимаешь. Я… я на такое пойти не могу. Я не знаю, правду ты говоришь или нет. Мне… мне тут не справиться. Я здесь оказался, потому что знаю Харини и надеялся, что она даст мне склянку с Ядом. И что вышло? Мне не везет, это удел чашников, как пить дать. Я очень… сожалею, но мне нужно возвращаться домой. Надеюсь, ты понимаешь.

Файлан с трудом сел. Потом, во внезапном порыве, схватил Амира и подтащил к себе. Амир слышал запах крови, сочащейся из не поддающихся исцелению ран.

– Яд, – прошептал воин. – Это в Иллинди его производят… Его там целые пещеры.

Амир заморгал, даже не пытаясь вырваться из хватки Файлана.

– Врешь.

– Я же говорил… Нет причины… врать.

Теперь при дыхании у Файлана слышались хрипы глубоко в груди. Слова иссякли, песок времени иссякал в часах его сердца. Опухшие, тускнеющие глаза остановились на медальоне в руке у Амира, на серебряной баночке с серебристой специей.

– Ты должен доставить олум в Иллинди… передай им… умоляй их… не посылать юирсена.

Воин снова смолк и закашлялся, потом выпустил Амира. Медлительными движениями он начал разматывать тюрбан на голове. Прошла, казалось, вечность, прежде чем он снял его, освободив копну волос, упавших на плечи, и протянул алую ткань Амиру. Она была влажной и пахла пряностями.

– Носи ее под шеей… не говори в Иллинди ни с кем, кроме Мадиры. Отдай ей олум. Империя рассчитывает на тебя… Все девять рассчитывают.

Все девять! Опять эти изменнические речи.

Смятение заполнило сердце, медальон едва не выскользнул из руки Амира. Он утер пот со лба. Ничто из сказанного Файланом не имеет смысла. Нет, нет, нет. Ему следует немедленно вернуться на тропу пряностей. Он не справился с задачей добыть Яд для семьи, и пора возвращаться домой. Это было меньшее, что он может сделать для семьи, – быть с ней.

Лишь осознав, как неестественно тихо в кухне, Амир понял, что тонкая струна, удерживавшая голову Файлана, оборвалась. Файлан пересек губы Уст задолго до того, как Амир решился в очередной раз отклонить просьбу воина.

Он тяжело задышал. Испустил вздох. Накрутил шнур медальона на пальцы. Снаружи дождевые капли падали с неба, производя звук, похожий на биение пульса, прерываемый голосами.

Приближение свежего отряда халдивиров заставило молодого человека очнуться. Поначалу они растащат тела на входе, близ лестницы, и окропят трупы перцем, чтобы открыть павшим дорогу на Поля Корицы. А потом ввалятся в распахнутые двери кухни, привлеченные мерцанием света, и обнаружат Файлана и его.

В слабом свете факела Амир смотрел на Файлана, на неподвижную фигуру, которой не суждено подняться. Не имело значения, что он знал этого человека всего несколько суматошных минут. Стоя в тени, глядя на бездыханное тело, Амир думал о том, как ничтожна его собственная жизнь. Что ее ничего не стоит отнять, пока он кочует, как раб, по восьми королевствам, предав забвению собственные мечты. Если в следующий раз представится желанная возможность, он обязательно ухватится за нее. Но сейчас ему пора возвращаться домой.

Амир сунул медальон в карман и бегом бросился через кухню, прочь от приближающихся воинов. Среди дождя и мглы он был всего лишь искоркой лунного света, стремительной тенью, что гонится за хвостом тела, которому принадлежит. Халдивиры занялись растаскиванием тел убитых товарищей, и до Амира доносились издалека выкрики и приказы. Если в чем-то он и был уверен, так это в знании переходов, соединяющих форт с тропой пряностей. Всякий раз, отправляясь на встречу с Харини, он находил путь через этот лабиринт и надеялся, что сегодняшний вечер не станет исключением. Дождь все шел, и Амир предпочел держаться грязной, воняющей коровьим навозом дороги к прорытой ниже крепости канаве. Та, в свою очередь, вела через подземный туннель к шлюзу на границе джунглей сразу за килой. Если ему удастся перебраться через накопившуюся воду, халдивирам его никак не достать.

Стоит достичь тропы, останется только предложить какому-нибудь из носителей разделить груз, а тот будет только рад облегчить ношу.

Пока Амир брел через канаву, сердце его колотилось. Мысли разделились на две противоборствующие армии: одна верила Файлану, другая нет. Армия неверия одолевала, призвав на помощь опыт прожитых Амиром лет, накопившихся неудач, напоминала, как неосторожно полагаться на людей, живущих за пределами Чаши. Он сознавал тщету надежд для чашников вроде себя, которых мир манил щедрой наградой за службу, почестями, проливающимися из Уст, а сам топтал их, пинал и таскал, плевал и сек плетьми, заставлял гнуть спину от зари до зари. Ночной отдых сводился на нет муками пережитой за день боли, и они не успевали толком сомкнуть глаз, как день начинался снова, и цикл повторялся, повторялся, повторялся…

Он раз за разом корил себя за то, что не сумел достать Яд, который позволил бы ему увести семью из Ралухи. Мало просто уйти из торговли пряностями, как поступил отец. Амир не может избрать легкий путь и бросить семью. Только не в Чаше.

Но при всех своих сомнениях, даже после разговора с Харини, Амир не собирался кусать плод, которым его, прежде всего, не должны были угощать.

Ему надлежит вернуться в Ралуху. И попробовать снова.

А если Файлан не врет? Пещеры, полные Яда… А всего и нужен один пузырек. Залить тонкую струйку в горло амме для безболезненного перехода…

Раздираемый противоречиями, Амир выбрался из шлюза на подозрительно пустую дорогу. Взбираясь по склону к Вратам пряностей под дождем, снова перешедшим в холодную морось, он с ужасом и оцепенением понял, что носители уже вернулись в Ралуху. Без него.

Глава 5

Сундук с золотом и банка гвоздики имеют в моих глазах равную ценность. Если нет второй, нет смысла копить первое.
Мишура Вардхан. Все, что блестит. Глава 4

Амир вышел из Врат на шафрановые поля Ралухи и остановился, почти наткнувшись на острие выставленного Хасмином копья. Спину сводило от боли. Будь он сейчас с мешком – едва ли выдержал бы приступ, вызвавший мышечную судорогу и сжатие сердца. Дышать было трудно. В голове слышался голос, он шипел, как если бы в жарящийся на кокосовом масле четти добавили слишком много горчицы. Голос заполнял всю черепную коробку, норовя вылезти наружу.

Врата пряностей в очередной раз растрепали все жилы, соединяющие воедино его тело. Внутренности горели огнем, более жестоким, чем обычно, и даже смерть казалась Амиру предпочтительней этих мук. Но он был жив… по крайней мере, пока. В глазах Хасмина угадывалась готовность при первой возможности изменить сей факт.

За спиной у Амира выступил из Врат Карим-бхай и, увидев представшую перед ним картину, глухо застонал.

– Хасмин-кака, ты же обещал.

Голос друга донесся до Амира как будто из глубокого колодца. Он медленно поднял голову. Хасмин, повернувшись к Карим-бхаю, пощелкал языком. Хвост его защитного цвета тюрбана реял по ветру.

– Обещал? – спросил он насмешливо, слегка наклонив голову.

– Да, кака! Мы заключили сделку.

Голос зазвучал более четко. Карим-бхай подошел и встал рядом с Амиром, следя одним глазом за пикой, а руки сложив в жесте смирения.

– Чтобы вернуть Амира в Ралуху, кака, я уплатил халдивиру не два кисета черного перца, но целый двухнедельный паек. Парня уже поместили на день в тюрьму. Ты должен сдержать слово и отпустить его.

Карим-бхай сам тяжело дышал, заламывал руки и едва передвигал ноги. Врата истерзали его не меньше, чем Амира, и тем не менее старый носитель, вопреки возрасту, не кривился от боли, тогда как Амиру казалось, будто ему прямо сейчас режут пилой бедро.

Врата, хоть бы это прекратилось!

Позади Хасмина выстроились полумесяцем с полдюжины човкидаров. Пики они держали на изготовку, словно опасаясь, что Амир и заикающийся Карим-бхай одолеют их всех при помощи какой-нибудь немыслимой уловки.

Хасмин не опустил копье. Амир ожидал, что спустя какое-то время боль от перехода через Врата пряностей пойдет на убыль, как это было всегда. Но в этот раз боль не ослабевала, и причиняемые ею мучения длились, казалось, вечность. Хасмин выровнял пику.

– Почему? – только и спросил он, буравя Амира взглядом.

– Я… – Амир закашлялся. – Я заблудился. По всей Халморе погасли огни. Спроси у других носителей, Хасмин-кака, если мне не веришь.

– И ты шел на ощупь и уперся в окровавленную стену, так, что ли?

Взгляд Хасмина опустился на рубаху Амира. Молодой человек совсем позабыл, что она перепачкана кровью Файлана.

– Это… Я… – замямлил Амир в ответ.

Вот дерьмо! Поверит ли Хасмин, если Амир расскажет ему о задержавших его обстоятельствах? Поверит, если сказать про девятое королевство и про пряность, которую можно использовать для производства любых других пряностей?

Едва взглянув на охваченного холодной яростью Хасмина, Амир понял ответ. Молчание пойдет сегодня по цене муската. А дни муската следует ценить.

– А ты бери мешок и проваливай отсюда, – пролаял Хасмин, обращаясь к Карим-бхаю.

– Но кака… Что ты будешь с ним делать?

Из уст Карим-бхая так естественно сочилась наигранная угодливость, настороженная покорность чашника, способного лишь тешить самолюбие тех, кто стоит выше его. Амир ненавидел иногда Карим-бхая за эту пантомиму. Он не считал, что вратокаста должна пресмыкаться перед этими людьми, вне зависимости от занимаемого ими положения. Но Амир был всего лишь человек, притом носитель. Что он знает о происходящем вокруг, за исключением день за днем тянущейся рутины переходов? Амир понимал, что, занимая отведенное ему положение и живя, где живет, он не в силах переменить ничего в устоявшемся укладе Ралухи.

Хасмин сплюнул Амиру под ноги и концом копья направил Карим-бхая к одному из човкидаров:

– Что я с ним буду делать, говоришь? То, что собирался давным-давно.

Амир встревожился:

– Ты не можешь бросить меня в Пирамиду! У тебя нет права арестовывать носителей. Сказано, что…

– Я не собираюсь тебя арестовывать, – буркнул Хасмин. – Или вести тебя в Пирамиду. Я обещал Кариму отпустить тебя, вот и отпущу.

Амир прищурился. Что-то не складывалось. Хасмину чуждо было милосердие, наделить его этим качеством можно было только в самом причудливом сне.

Хасмин улыбнулся, и от этой ухмылки у Амира участилось дыхание, пусть тело еще сводило от пережитой во время прохода через Врата пряностей боли.

– Оставь нас, – прорычал начальник човкидаров, обращаясь к Карим-бхаю.

Карим-бхай в повторном приказе не нуждался. Старик глянул на Амира, издал тяжкий вздох, который Амир знал слишком хорошо. На немом языке чашников он означал, что день выдался дерьмовый и ночь обещает быть не лучше, но завтра наступит другой день, который принесет новую надежду, нужно только продержаться.

В мгновение ока Карим-бхай исчез, и вот он уже ковыляет по полям к имеющей форму чаши долине Ралухи, а вокруг него колышутся колоски шафрана.

Солнце почти зашло, в багровых отблесках заката шафрановые поля казались еще прекраснее. Ветер ослабел, в воздухе разлился холодок; Амир, в его перепачканной кровью рубахе и со слабостью в коленях, сжимался в комок в поисках тепла. Но все, что ему оставалось, – это смотреть на Хасмина.

– Королева провалила башару, – произнес Хасмин. – Ребенок родился мертвым.

Амир охнул, хотя отчасти предвидел такой исход. Королева и прежде рожала мертвых младенцев, и это ставило под угрозу продолжение рода махараджи Орбалуна.

Хасмин, впрочем, еще не закончил.

– Нам не хватило специй для исполнения ритуала сегодня днем. Благодаря тебе.

– Но, кака, халморцы…

– Придержали куркуму? Украли ее? Есть ли разница? Наследник престола мертв, и королевство в трауре.

Амир вполне мог предвидеть, как высокожители станут кивать на чашников, перекладывая на них вину. Уважая Орбалуна, молодой человек не питал ни уважения, ни снисхождения к тем, ради кого Орбалун правил. Дело неизменно закончится несколькими публичными порками, общественным шельмованием и запретом базара на день или два. Для Амира это означает…

– Выверни карманы, – велел Хасмин.

– Там нет ничего ценного, – выпалил Амир.

– Это мне судить. Давай, не заставляй меня просить снова.

Амир запускал пальцы во все пазухи в одежде: выудил носовой платок, крохотный кисет с молотым имбирем, гребень и пустую фляжку для воды. Потом уверенно развел руками, показывая, что закончил.

Хасмин поскреб бороду. Немного погодя он подозвал одного из принадлежащих к низкой касте човкидаров и приказал ему тщательно обыскать Амира. Само собой, Хасмин предпочел бы взять на себя ответственность за провал башары, чем коснуться собственными руками хотя бы волоса на теле Амира.

– Ни единого стежка не пропусти.

Човкидар не подвел. За считаные мгновения он обнаружил медальон Файлана, запрятанный под завязкой штанов Амира. Солдат вернулся к начальнику с медальоном, внутрь которого был вделан пузырек с олумом. Хасмин посмотрел искоса на сосуд, провел пальцами по металлу медальона. Бровь его ползла вверх по мере того, как до него доходила ценность находки.

– Что это?

Амир сглотнул, отдуваясь, чтобы потянуть время.

– Вещь моего друга. – Ложь вылетела из глотки без усилий. – Из Чаши. Он дал ее мне на счастье.

Хасмин хмыкнул:

– Вещь из столь тщательно отполированного металла? В руках чашника? Ну-ка, выкладывай всю правду, пока я не проткнул тебя копьем и не сказал, что это был несчастный случай при исполнении.

Пустая угроза. В глубине души Хасмин сознавал собственную беспомощность. Убивать носителя или даже арестовывать его было запрещено, учитывая, как мало их в каждом королевстве и как важна их роль в торговле пряностями. Лишь при выходящих из ряда вон обстоятельствах или за совершение серьезного преступления блюститель престола мог подвергнуть носителя заключению, но казни – никогда. Амир полагался на эту защиту, но знал и то, что радоваться не стоит. Не в силах расправиться с ним, Хасмин отыграется на каком-нибудь другом чашнике, не носящем на шее клейма пряностей.

Допустим, на амме.

– Да это же пустяк, – сказал Амир. – Всего пригоршня песка, найденного мной в Джанаке. А медальон, как я уже говорил, принадлежит другу.

– Песка, значит? – Хасмин снова хмыкнул. – По мне, так похоже на пряность.

Он крутил склянку до тех пор, пока не вытащил ее из медальона, потом открыл и резко втянул воздух, принюхиваясь. Прошла секунда, затем минута. Хасмин заткнул склянку пробкой и вставил обратно в медальон.

Амир понимал, что Хасмин выигрывает время, и каждая секунда тянулась, уводя Амира все дальше и дальше от Яда. Хасмин явно не мог знать, что у Амира в карманах. То была просто проверка. Настоящее наказание впереди, и Амир мог только догадываться, как далеко зайдет начальник човкидаров в удовлетворении своей злобы.

Сжав в пальцах медальон, Хасмин по-хозяйски сунул его в карман, потом поднял голову и усмехнулся:

– Ну, «песок» я сохраню при себе. Можешь идти.

Амир заморгал. Солнце совсем село, и за то время, какое понадобилось, чтобы погасли последние лучи и небо стало походить на синий полог, усеянный яркими дырочками звезд, молодой человек не успел толком осмыслить значение произнесенных Хасмином слов.

– Я… Я могу идти?

– Ну да. – Хасмин кивнул. – Ступай домой, а через четыре дня, когда придет время снова выполнять обязанности носителя, предстанешь предо мной на этом самом месте. Вдвоем со своим братом.

В наступившем сумраке стало видно спрятанное под маской истинное лицо Хасмина. В окруженных глубокими тенями глазах горели недоброй радостью огоньки. То была кульминация его жестокого плана. Хасмину требовался лишь предлог, чтобы осуществить его, и Амир только что преподнес этот предлог на блюдечке.

Амиру хотелось бежать без оглядки в шафрановые поля. Вместо этого он сжал кулаки и натянуто кивнул.

– К твоему дому будет послан човкидар, дабы удостовериться в том, что… долг семьи исполняется как надо, – добавил Хасмин.

С довольным вздохом командир човкидаров покрутил пальцами над головой, давая подчиненным знак уходить. Переложив пику из одной руки в другую, Хасмин пошел следом за товарищами к долине. Амир остался – сглатывать остатки слюны и смиряться с бессилием отвратить беду, которую он только что навлек на свою семью.

По вечерам базар воистину оживал. В мерцающем свете звезд и бледном сиянии луны торговцы собирались под своими навесами или отпирали замки каменных лавок. Чего тут только не было: ящики с сахаром, цедоаром[22] и галангалом[23], бочонки с медом и маслом, духи из мускуса и камфары, алоэ и сандала, возы с запечатанными коробками со слоновой костью и дешевым жемчугом, черепаховые панцири с побережья Мешта, имбирные куклы с окраин Талашшука, благовония, меха и черное дерево, разные мелочи и нарды из гор за Джанаком, железо из Каланади.

Никто не спрашивал и не переживал насчет того, на чьих спинах прибыли мешки с товаром через Врата пряностей. Важно было лишь то, что они лежат сейчас под навесами или под лунным светом на извилистой дорожке базара. Если бы Амиру пришла блажь прогуляться по этим узким улочкам, его наверняка затащили бы в дымный опиумный притон или в винный подвальчик, где подают кабаньи хвосты, рыбу и похлебку, мясо китов, добытых у берегов Джанака, меды и пиво. Там обитают старухи, которые окидывают покупателя недобрым глазом, пока роются в своем хламе, чтобы сбыть с рук кусок шкуры пантеры, меха или цепочки из ляпис-лазури из Ванаси, которые надевали любовники, желающие видеть в темноте тела друг друга.

Для прогулки по ночному базару требовалась храбрость, потому как под угрозой оказывались и здоровье, и кошелек. Амир находился сегодня на грани помешательства. Его сознание разрывалось от множества правд, налетающих друг на друга с разных направлений и сталкивающихся, притом что он жестоко страдал от последствий перехода через Врата. Закутав шею в платок, он брел по рынку сам не свой. Незадавшаяся башара не помешала людям запрудить базар, но настроение царило унылое, а огни в окнах далекого дворца не горели, совсем как в Халморе. Поэтому рынок был похож на собрание запахов и шагов под звездным небом.

В перепалке во время торга Амир слышал про обычные притеснения со стороны высокожителей. Ничего нового. Эхо этих слов давно уже отпечаталось у него в мозгу.

Протискиваясь через толпу, он поймал себя на мысли, что притесняют не только его. Среди высокожителей есть своя иерархия, неравенство, проявляющееся не столько в чинимых обидах и ограничениях, сколько в мягкой демонстрации превосходства.

Амиру не было до них дела. Он шел на удары бубна, звучащие из долины. Неужто в Чаше праздник? И это после неудачной башары! Высшие касты придут в ужас. Этот маленький бунт заставил его улыбнуться.

Чем глубже погружался он в Чашу, тем более скученно стояли дома, тем обшарпаннее выглядели кирпичи, реже встречались огни, громче лаяли собаки, чаще встречались помои на улице, сильнее пахло отбросами и сжигаемым мусором.

Все привычно – запах дома.

Чашники собрались там, где сходились грязные дороги и широкие ступени, – на площади у подножия лестницы, у большого костра. В Чаше родился ребенок, в честь чего и устроили торжества. Света хватало, чтобы уравновесить тьму в далеком дворце Ралухи наверху, а музыки – чтобы заглушить шум базара.

В центре круга стоял Карим-бхай и пел, а люди внимали ему, как если бы перед ними был великий устад[24]. Он любил петь, особенно когда было кому его слушать. Вся та энергия, которую вытягивало из него ремесло носителя, изливалась в этом голосе, воспламеняя Чашу так, что мало кто мог потягаться с ним.

Другие носители тоже присутствовали. Все они давали отдых спине, сидя на лавках или прислонившись к стенам своих глинобитных домов, вытянув ноги на верандах, обнажая в ленивых усмешках перепачканные бетелем зубы. Бабушки стояли под балками, искоса поглядывая на фигуры танцоров у огня.

Целый сектор площади был оставлен под угощение. По прикидке Амира, тут должны были подавать бирьяни[25], только дешевой разновидности. Его не привлекало это блюдо, приготовленное без муската, лаврового листа и кумина, а этих специй чашникам выдавали меньше всего. С другой стороны, будут тамариндовый расам[26], толченая тыква и понгал[27] с кусочками пальмового сахара. И пахта. Какой может быть праздник для чашника без пахты, сдобренной куркумой, перцем и – редкостью из редкостей – листьями кориандра, контрабандой доставленных в Ралуху Илангованом, а также посыпкой из молотого чили? Вот только достаточно ли у них в этот раз пряностей? Амир сомневался. Угощение будет скромное, но от души.

Амир устоял перед искушением и стал протискиваться через толпу, крича на тех, кто кричал на него, подмигивая тем, кто подмигивал ему. В неровном свете костра никто не замечал кровавых пятен на рубахе Амира. Кабира он разыскал среди танцующих: выделяющийся низким ростом одиннадцатилетний парнишка скакал между взрослыми. Напротив располагалась амма. Она сидела на стуле, по одну сторону от нее стоял Панджаварнам-диди, по другую Гульбега-диди, а у ног спала собака. Одной рукой амма поддерживала вздувшийся живот, другую – положила под голову. Она с усмешкой наблюдала за танцорами. От света и жара на ее лице обильно выступил пот.

Завидев приближающегося Амира, она улыбнулась и утерла запястьем лоб. Он едва заметно качнул головой, от чего улыбка сошла с лица аммы. В этот миг Амир ненавидел себя за то, что стал причиной такой реакции. После того как аппа бросил их и пропал, ему хотелось, чтобы амма огорчалась как можно реже. Он молчал, пока она переживала горе на свой лад. Он уходил, забрав с собой Кабира, в дом к Карим-бхаю, если у нее возникало желание предаться удовольствиям плоти. И вот теперь последствия этих утех зрели в ее чреве, и даже она сама не могла сказать, кто отец малыша.

Для нее это не имело значения.

Амир молился, чтобы родилась девочка. Девочки редко появляются на свет с меткой пряностей.

– Ты почему так поздно? – спросила амма, перекрикивая музыку и гомон.

У него не хватило сил рассказать ей, что Хасмин задумал для Кабира или о своих злоключениях в Халморе.

– Да так, бродил по базару, – ответил он.

Амма устало кивнула, но в ее взгляде Амир прочитал другую реплику. «Это ничего, – гласила она. – Мы попробуем в другой раз. Я знаю, рано или поздно ты его найдешь. Если нет, уходите вдвоем, ты и Кабир. Я останусь здесь, в Ралухе».

Эта мысль словно ужалила его. Но прежде, чем он успел сказать еще что-то, Карим-бхай сгреб его в жаркие объятия и оттащил в сторону. Его место певца занял кто-то другой.

– Извини, Нури, – сказал Карим-бхай. – Я украду на минутку твоего сына.

Он широко улыбнулся Амиру, потом прошипел ему на ухо:

– Пошли, крысеныш, нам нужно поговорить.

Амир насупился, но сопротивляться не стал, позволив Карим-бхаю увлечь его за собой.

– Куда ты меня тащишь? – спросил он наконец, когда они оказались далеко от празднующих, в глубине Чаши, спустившись по грязным переулкам рядом со сточной канавой.

Карим-бхай остановился и прижал Амира к стене. Он размотал тюрбан и хлестнул им Амира:

– Куда тащу, говоришь? Туда. Где могу расспросить о крови на твоей поганой личности. Заметь ее твоя мать, она бы не тебе устроила взбучку, а мне. Это мне всякий раз приходится расплачиваться за совершенные тобой глупости, найе.

– И ты отлично справился, защищая меня. – Амир сделал вид, что не замечает брани. – В чем же дело?

– Дело в том, что я хочу знать, кому принадлежит эта кровь и куда именно из всех восьми королевств исчез ты вчера в Халморе! Не упроси я Хасмина отпустить меня за тобой, ты бы до конца жизни гнил в халморской тюрьме.

– Никуда я не исчезал. – Амир вздохнул. – Я ходил повидаться с Харини.

В густой мгле Чаши, под далекие звуки барабанов и тамбуринов, Амир поведал Карим-бхаю обо всем, что случилось с того момента, как он покинул тропу пряностей. Он нигде не запнулся и мало что утаил. Карим-бхай был столпом, на который Амир опирался все эти годы. Когда отец бросил их, Карим-бхай пришел и принес Амиру и его матери недельный паек овощей и риса, и, хотя не имел излишка специй, пожертвовал амме весь запас кумина и мациса. Она тут же приготовила большой котел бирьяни для Карим-бхая и соседей. Более того, именно Карим-бхай был тем, кто облегчил для Амира полную мук жизнь носителя. Он предупреждал его о боли перехода, он предлагал мази и настойки, он как мог подкупал счетоводов и човкидаров, чтобы облегчить участь Амира в самые суровые из дней носителя.

При всех чудачествах этого седого старика, вопреки его фанатизму, Амир не мог представить жизни без Карим-бхая. В точности как без тропы пряностей или без Чаши.

И вот, Амир не утаил ничего, зная, что способен целиком положиться на этого человека. Закончив рассказ, он распрямился, и кровь на его одежде сделалась вдруг более чистой, не такой уличающей.

– Ты знал, что может существовать девятое королевство? – шепотом спросил Амир, настороженно обшаривая глазами улицу, нет ли где соглядатаев. – И специя… которая может обратиться любой специей?

Карим-бхай, все еще переваривающий невероятную историю Амира, медленно покачал головой. Он вечно жил среди теорий заговора, мифов про Уста, которые мечтал завещать своим детям, но такое даже ему не под силу было принять.

– Ты понимаешь, что это означает? – спросил он севшим от страха голосом.

Он побледнел, как человек, узревший Бессмертного Сына из Внешних земель и вернувшийся живым. Испуганный вид обычно бесстрашного Карим-бхая заставил Амира вздрогнуть.

– У меня есть смутная идея. – Голос Амира звучал в темноте слабым шепотом. – Допустим, я поверил в слова Файлана. Допустим, девятое королевство существует. Если так, эта тайна способна…

– Уничтожить торговлю пряностями, – закончил за него Карим-бхай. Ладонь его почти непроизвольно сжалась в кулак. – Поразмысли над этим, Амир. Существует восемь великих специй. Восемь королевств, в каждом произрастает одна из пряностей. Идеальное равновесие. Люди… несовершенны, будь то мы в Чаше или высокожители. Они… мы – питаем пристрастие к специям. Баланс строится на взаимозависимости. Бери и отдавай то, что твое по праву. Почему ни один из блюстителей престолов не выше других семи? Потому что между ними полное равенство. Все они облечены властью отправлять носителей через Врата пряностей, чтобы доставлять специи, почту и товары в другое государство – государство, в которое нет пути через Внешние земли.

– А теперь…

– При наличии девятого королевства, где есть такая специя, как олум… от этого равновесия не остается и следа.

Тяжесть сдавила Амиру грудь.

– Тот, кто распоряжается олумом, получит рычаг воздействия на других. О Врата!

Карим-бхай положил руки Амиру на плечи:

– Не просто рычаг, Амир. Это путь к войне.

– К войне? Как это?

Карим-бхай поскреб в затылке и состроил мину:

– Я… я не знаю, как объяснить. Суман-Коти рассказывал мне эту историю раз десять, пока я готовил для него ванну. Министры, я же тебе говорил. Но, хо-хо… Ладно, не смотри так на меня, пулла.

Он насупился в ответ на осуждающее выражение лица Амира.

– Как я тебе рассказывал… – Ему потребовалось какое-то время, чтобы собраться с мыслями. – Хо… По легенде, было время, когда раздор между двумя королевствами из-за поставок специй зашел так далеко, что Ювелир сделал Яд доступным для всех. По базару ходила молва, будто он хочет, чтобы правящие особы встретились и уладили спор. Взамен этого королевства скормили Яд своим солдатам и устроили ужасную битву за Вратами. Воины носили шлемы, похожие на лица Бессмертных Сынов, которые можно увидеть только на картинках, и размахивали клинками, как их зубы по форме. Конец был кошмарным. Погибли тысячи. Говорят, что Ювелиры с тех пор накинули тугую узду на поставки Яда. Но, Амир… если этот… олум поступит в восемь королевств, это чревато большими бедами. Не думаю, что министры во дворце и даже сам Орбалун обрадуются, когда узнают, что некто из некоего девятого королевства сидит в Халморе и предлагает Харини волшебную специю. Я говорю только про Харини, потому как не думаю, что раджа Вирулар опустится до такого кощунства, даже при этих ужасных экономических условиях.

Конфликт из-за поставок. Амиру вспомнилось, что говорила ему Харини во дворце. Она выразила опасения, что восемь королевств теряют интерес к куркуме и предпочитают другие пряности. Будь у Харини олум, отпала бы нужда закупать специи в других королевствах. Но тогда все остальные блюстители престолов устремились бы в Халмору, чтобы самим обзавестись олумом. Зачем тогда ей понадобился Илангован? Имея олум, Харини могла бы совсем отказаться от торговли. Какая-то часть картинки отсутствовала, по меньшей мере одна. Амир поскреб в затылке, чувствуя, что того гляди спятит от путаницы в голове.

Да и с какой стати Амиру принимать близко к сердцу проблемы блюстителей престолов? Да, справедливо, на миг его потянуло принять участие в затеях Харини и незнакомки в дарбаре Халморы. Но тот миг прошел: приглашать его явно никто не собирался, и последовавший разговор с Харини служил тому доказательством. Нет, ему не по чину лезть в свары высокожителей. Он всегда будет чашником. У него остается единственная цель – сбежать от торговли пряностями и примкнуть к Иланговану.

Но чтобы это сделать, нужен Яд. Все упирается в него. Всего один пузырек. Один простой крошечный пузырек. Нет, не простой, особенно для носителя.

Значит, решено – ему нужно отправиться в это Иллинди, если оно в самом деле существует. Там он найдет то, что ему нужно. Там его целые пещеры. Не таким ли образом удалось некогда Ювелиру обеспечить Ядом целые воюющие королевства? Выглядит логично. Врата, он начинал верить в эту теорию быстрее, чем этого ему хотелось.

Потому что так вынуждены поступать отчаявшиеся люди – выживать в обстоятельствах, в которые они попали, и плыть туда, куда влечет поток. Амир бросил взгляд в ту сторону, где над сценой пира чашников мерцали оранжевые огоньки. Там был Кабир. Там была амма, и через несколько дней в доме появится еще один ребенок, а Кабиру предстоит взвалить на плечи тюк и претерпевать муку всякий раз, когда проходишь через Врата. Ему предстоит познать науку: избегать плети, не принимать близко к сердцу хулу. Он должен будет уметь противостоять соблазнам базара и сберегать скудный паек, который выделяет Совет торговли пряностями на содержание носителей. Будь то шафран, кардамон, имбирь или перец, Кабиру предстоит по-новому оценить их. И все то время, пока он растирает терзаемое болью тело. Пока превращается из мальчика в мужчину.

Кто бы ни победил, проигравшими будут чашники.

Пугающая тишина окутала Амира и Карим-бхая, оглушенных звуками праздника.

– Пулла… – начал Карим-бхай, как будто заглянув в мысли Амира. – Если я знаю тебя настолько хорошо, как мне кажется, ты принял решение отправиться в это… это Иллинди, вне зависимости, веришь ты в него или нет. Хо?

– У меня нет выбора, – устало кивнул Амир. – Но этот ублюдок Хасмин забрал у меня склянку с олумом. Я не знаю, как вернуть ее.

Карим-бхай призадумался.

– Есть способ, – проговорил он наконец.

Амир схватил Карим-бхая за подол рубахи и впился в него глазами:

– Расскажи какой!

Карим-бхай вздохнул. Он высвободился из хватки Амира, бросил взгляд по обе стороны длинных широких ступеней, спускавшихся в темную Чашу.

– Придется тебе стать тем, кем, по мнению высокожителей, ты уже являешься.

– Кем это?

– Вором.

Глава 6

Талашшукиец – доказательство факта, что формальное образование зачастую не так важно, как день, проведенный в литейной мастерской.
Крохи Согбенной Спины. Том 1

Амир стоял у Пирамиды с ведром и тряпкой в руке. На нем была свободная перепачканная рубаха и юбка-лунги, позаимствованная у Карим-бхая, которому она была велика. Со стороны ворот к нему подошел худощавый, хлипкого сложения човкидар. Амир спрятал дрожащую руку и придал лицу невозмутимое выражение.

– Хо, носитель! Ты что тут делаешь? – окликнул его човкидар. – Убирайся, пока начальник тебя не увидел.

Амир не двинулся с места.

– Кайкейи заболела, сагиб. Я пришел убираться вместо нее.

Човкидар смерил Амира взглядом с головы до ног, потом разрешил войти в ворота. Войдя в Пирамиду, Амир огляделся. Это было самое уродливое здание в Ралухе. Оно было возведено из сложенных как придется разных сортов кирпича и камня, с глубокими узкими окнами. Корявые строительные леса окружали его, словно ползучие лианы или побеги. На вершине, вмонтированные прямо в стену, находились большие часы, стрелки которых, похожие на заржавленные пики, вращались по циферблату с павлиньей головой.

В некоем извращенном смысле было логично, что главным в этом месте является Хасмин. Тут было мерзко, и Амир, шествуя со своим арсеналом уборщика, решил не пререкаться с начальником човкидаров.

Хасмин восседал в кресле, закинув ноги на стоящий перед ним стол и заложив руки за голову. Заметив Амира, пробормотал что-то неразборчивое. Човкидар за спиной хохотнул.

– Откуда начинать, сагиб? – спросил Амир.

Внутреннее убранство човкидарской берлоги выглядело вполне прилично. Скамьи, столы, стеклянные шкафы-альмирахи; шкатулочка с пряностями на столе – у каждого човкидара, с отделениями для шафрана, мациса и фенхеля. Амир скривился. Отличный способ прятать грязь под оболочкой.

Истинное зло Пирамиды крылось под землей, во тьме сырых камер. Ему довелось побывать там, пусть на краткое время, когда он рассердил Хасмина во время исполнения одной из миссий по переноске. Конечно, Хасмину пришлось проглотить гнев и прекратить донимать Амира. Повинуясь установленному Советом торговли пряностями закону, он вынужден был отпустить его.

Однако Амир навидался достаточно того, что рыщет в тени, чтобы навсегда избавиться от желания очутиться здесь снова.

Хасмин встал, обогнул стол, остановился в футе от Амира и с хмурой миной уставился на него:

– Ну почему опять ты?

Амир сглотнул:

– Кайкейи больна, сагиб.

– Ну разумеется, – произнес Хасмин со вздохом и сунул Амиру в руку пергамент. – Знаешь, что это?

Амир посмотрел. Читал он плохо, и ему потребовалась целая минута, дабы понять, что перед ним список носителей на ходку в Талашшук через три дня, скрепленный печатью министра шелка, Сумана-Коти. В списке он обнаружил себя и Карим-бхая. Потом пробежал глазами по листу и в самом конце наткнулся на имя Кабира. Екнуло сердце. Где-то в глубине души теплилась надежда, что Хасмин просто хотел попугать его в минуту гнева. Но этот человек был по-настоящему мстительным и добился своего.

Трясущимися руками Амир вернул пергамент. Нельзя выходить из себя. Не сейчас, когда все зависит от способности владеть собой. Наступил момент, когда он обязан проявить качество, которое высокожители желают наблюдать в чашниках, – покорность.

Собрав волю в кулак, молодой человек извлек из кармана деревянный ларчик. Под открывшейся крышкой оказался золотисто-коричневый порошок.

У Хасмина округлились глаза, пергамент выскользнул из руки и упал на стол.

– Это… Это хинг?

– Бабушкин рецепт, – ответил Амир, будто напрочь забыв про увиденное в списке имя Кабира. – Традиционная смесь. Амма подумала, что я должен извиниться перед тобой… за причиненные вчера неприятности.

Пирамида располагалась в начале Раджапаадхай, Мраморной улицы. Здесь, в тени дворца Ралухи, раздавались приглушенные голоса и немой свист плети, а подстриженные кусты походили на окруживших его прямоугольных часовых с острыми пиками. В таких местах слово «бабушка» приобретало оттенок волшебства. Все, что прошло через загрубелые, морщинистые руки бабушек, казалось каким-то настоящим и загадочным. Любая вещь приобретала ностальгический и ценный вид, как если бы в ее состав подмешали слезы старой женщины.

А еще хинг был единственным ингредиентом, который высокожители стремились заполучить из Чаши.

Амир спрятал усмешку. Хасмин принял шкатулку у него из рук и тщательно оглядел. То была самодельная смесь из нарезанного кубиками кокоса, соли, куркумы и чили, растолченная в ступке древним пестиком, передававшимся в роду аммы из поколения в поколение. Стук его проникал в самые далекие уголки дома. Неужели Хасмин действительно уловил запах щепотки хинга, этой кощунственной пряности, по которой высокожители сходили с ума?

Немногим удавалось совладать с соблазном. Пусть высокожители не любили этого признавать, но они действительно были одержимы пряностями, а Амир, как носитель, удовлетворял их желания. Он, кто тащил на горбу тюк с двадцатью фунтами гвоздики, не имел права хотя бы понюхать одну почку. Опустив голову, Амир краем глаза наблюдал за колебаниями Хасмина.

У него возникло страшное желание помочиться. Пытаясь обуздать его, Амир прикусил губу, тяжело заморгал и задышал глубоко и размеренно.

Прошла, казалось, вечность, прежде чем начальник човкидаров закрыл крышку и поставил ларчик на стол. В его глазах читалась раздирающая душу борьба, и Амир упивался ею. Высокожители не должны касаться еды, приготовленной чашниками. Но хинг… О, хинг был великолепным исключением.

– Ну ладно, – буркнул наконец Хасмин. – Убирайся с глаз моих. Можешь начать с пола наверху. Потом уборные.

Когда Амир сделал первый шаг, Хасмин ударил его жезлом по плечу, нахмурившись, будто передумал.

– Мабали, иди сюда.

Човкидар, который ощупывал Амира у Врат, подбежал к Хасмину:

– Да, сагиб!

– Обыщи его, – велел Хасмин. – Тщательно.

Спустя минуту старательного обследования човкидар отошел и покачал головой:

– Он чист, сагиб.

Хасмин закашлялся и махнул рукой, давая Амиру знак проваливать.

Благословляя свою удачу и проклиная нарастающую потребность облегчиться, Амир подхватил ведро, тряпку и опрометью побежал вверх по лестнице, пока Хасмин не передумал.

На втором этаже его встретили ряды альмирахов, заваленных записями и документами. Одну стену загораживали альковы и стеклянные буфеты, набитые керамикой, банками с пряностями и посудой. По бокам от них возвышались головы зверей – по слухам, добытых за границами Ралухи. Каждый дюйм этой границы был обнесен колючей изгородью, на определенном расстоянии друг от друга стояли дозорные, такие же дотошные и глазастые, как Хасмин. Пересекать рубежи ралуханцам не дозволялось, равно как чашникам, так и высокожителям. Да и кто стал бы их нарушать? При этой мысли Амир поморщился, стараясь не думать о дезертирстве отца. Сейчас не время отвлекаться.

Воздух был сырой, к нему примешивались ароматы сандалового дерева и шафрана. По помещению суетливо бегали несколько човкидаров с закутанными в шафрановые чалмы головами, малиновые шарфы развевались у них за спиной.

В одной стороне захламленного этажа Амир приметил три кабинета. Один был просторнее других, и это наводило на мысль, что он принадлежит Хасмину.

Двери были заперты. Карим-бхай уверял, что они будут открыты. Мимо прошла пара човкидаров, обходя Амира стороной.

Ладно, решил он. Следует набраться терпения. Нужно искать способ пробраться в кабинет, а быть может, просто вести уборку до тех пор, пока что-нибудь не придет в голову.

Тут он как раз пересек порог. Не в силах долее противиться зову природы, Амир потащил ведро к противоположной стороне коридора, где располагалась уборная. Оставив тряпку снаружи, вошел.

На первый взгляд помещение было просторнее всего его дома, а мрамора тут было больше, чем во всей Чаше, вместе взятой, пусть и был этот мрамор затертым и запачканным. По одной стене располагались несколько отхожих мест с дырами в полу, отгороженных друг от друга каменными перегородками. Но взгляд Амира уже направился в другую сторону.

От увиденного сердце перевернулось у него в груди, и он позабыл про смрад, бьющий в нос и застывший в горле.

В углу, в луже дерьма, сидела на корточках его соседка Дамини. Та самая Дамини, которая пританцовывала, метя улицы в Чаше, занимала теперь положение, не подразумевавшее никакой грации. Лицо девочки, всего двенадцати лет от роду, было недоуменно обращено к Амиру и покрыто потом. Стремясь смахнуть пот, она невольно перепачкала лицо калом, которым были перемазаны ее руки, и тот стекал теперь у нее по лбу и по носу. Кал был не ее.

Испражнения Хасмина и човкидаров были золотисто-коричневыми, как те специи, с которыми они имели дело.

Амир стиснул зубы при виде Дамини, одна рука которой была наполовину погружена в дерьмо в стремлении прочистить засорившийся туалет. Для этой работы привлекали чашников, извлеченных со дна Ралухи, вечно обреченных служить и постоянно получать напоминания о занимаемом ими месте. Карим-бхай предупреждал Амира, что он застанет Дамини здесь, и все же к горлу неожиданно подкатил ком.

Он достал свое полотенце, подошел к ней и протянул:

– Возьми. И оставь себе.

Дамини без возражений взяла полотенце и кивнула:

– Спасибо, на. Что ты здесь делаешь?

– Я… ну… Убираться пришел. Ну и отлить тоже. Дами, тебя не затруднит отвернуться? Я быстро.

Закончив, Амир с наслаждением выдохнул. Он посмотрел на Дамини, ползавшую по полу с уже ставшей коричневой тряпкой. Ему больно было смотреть на нее, однако она была из его людей. Она – продукт общества, которому чашники нужны, только чтобы мыть туалеты, прочищать канавы, бить в барабаны на похоронах, пасти коз на принадлежащей высокожителям земле и работать в дубильнях. Ну и разумеется, – как забыть о величайшей из их обязанностей – терпеть невыносимую боль, проходя через Врата пряностей.

Что получают чашники взамен? Место, где живут, сбившись в кучу, в самом низу Ралухи, отрезанные от остального королевства.

Быть может, именно тут кроется причина его желания поверить в существование Иллинди – вопреки собственному убеждению, что это глупо.

Он пойдет туда и вернется назад, принеся Яда столько, чтобы хватило как можно большему числу чашников. Если не просьба умирающего, так собственное отчаяние приведет его туда. Дамини не придется больше работать здесь. Они все найдут приют у Илангована…

В голове зазвенел колокол. Он попусту теряет время.

– Дами, одолжи мне заколку, – попросил он.

Дамини нахмурилась, но после короткого замешательства вытащила из волос булавку и бросила Амиру. Тот поймал ее и осмотрел головку. Годится. Поблагодарив и извинившись, что помешал, он подхватил ведро и выскочил из уборной. Потом плеснул на пол воды, вооружился тряпкой и стал тереть.

Уборка – дело нудное. Амма постоянно занималась ею в доме, но дом был маленький, и метлой не размахнешься. А вот полы в Пирамиде представляли собой настоящие залежи грязи. Амиру пришлось повязать лицо тюрбаном Файлана, чтобы пыль не набивалась в нос и в рот.

Поблизости постоянно крутились один или несколько човкидаров, мешая Амиру прямиком отправиться в кабинет Хасмина. Карим-бхай на этот счет тоже предупреждал. Нужно запастись терпением. Ползая на четвереньках, Амир постепенно приближался к двери. В какой-то момент он оказался прямо напротив нее, моя пол за столом. На другой стороне обедал човкидар: Амир слышал запах куриной ножки, самбара, аромат листьев карри, а также свеклы с нарезанными кокосом и чили.

Човкидар воззрился на него, его рука застыла на полпути между даббой[28] и ртом. Секунду спустя, смерив Амира полным отвращения взглядом, солдат подхватил даббу и поспешно вышел.

Амиру хотелось от всей души поблагодарить стражника. Он проворно развернулся, вставил заколку Дамини в замочную скважину. Не все чашники были ворами, но Карим-бхай покривил бы душой, если бы стал утверждать, что это была первая для Амира или еще кого-то из чашников вообще криминальная вылазка. Когда живешь в притоне, сложно не выучить азы воровского искусства. Пальцы у Амира дрожали, но он крепко сжал замок, утер пот и сосредоточился.

Не прошло и минуты, как замок щелкнул и открылся. Амир отворил дверь, медленно, чтобы не скрипнула, проскользнул в комнату и прикрыл за собой дверь.

Кабинет Хасмина был завален кипами пергаментов, папок, в шкафах теснились разные конфискованные предметы и реликвии. На противоположной входу стене была фреска с изображением Врат пряностей. Под ней находился помост с ароматическими палочками, маленькими емкостями с куркумой, священным пеплом и кумкумом[29]. В одной стене было открытое окно. В него вливался солнечный свет, падавший на края Чаши Ралухи. В лучах танцевали пылинки над большим столом в середине. Вид был красивый, но любоваться им не было времени. Амир подошел к столу и выдвинул первый ящик.

Медальон с пузырьком олума стоял на листке пергамента. Небрежно и беспечно – как все, что делал Хасмин. Роскошь, которую обеспечивает ему статус.

Амир крутанул медальон и открыл склянку. Непривычный аромат олума – не слишком сладкий и не слишком острый, но с намеком на горчинку – коснулся его носа и захватил обоняние. Он вернул на место пробку и с облегчением выдохнул.

И тут же резко втянул воздух, когда затылка коснулся холодный металл.

– Вижу, ты тут чувствуешь себя как дома.

У Амира перехватило дыхание. Сжав медальон в руке, он стал медленно поворачиваться, пока перед ним не предстали лицо Хасмина и меч, который тот на него направил. На лбу у начальника човкидаров набухли жилы, глаза были выпучены и налились кровью, не убранные под тюрбан волосы рассыпались по плечам. В таком виде он походил на курильщика опиума, бродящего по ночному базару.

– Молчать, – прорычал Хасмин, пресекая попытку Амира выдавить-таки из глотки слова оправдания, застрявшие в том месте, где клинок касался кожи. – Сейчас ты положишь медальон туда, откуда взял, и пойдешь со мной. Я запру тебя в самой глубокой, самой темной камере, какую найду, и пусть только кто-то в Ралухе заикнется, что это против закона. Ты все понял? Кивни, если да.

Грудь Амира судорожно вздымалась с каждым вдохом. По лицу стекали капли пота, мысли в голове путались. Вот и конец. Его великому плану, его мечтам, его желаниям. Ну почему Хасмин всегда встает у него на пути? Преграждает ему дорогу в конце каждой улицы. Амир уже воочию видел, как Кабир бредет, сгибаясь под ношей, через Врата для первого своего перехода. При мысли об этом и о том, насколько мучительнее, чем раньше, стали теперь путешествия, ярость запульсировала у Амира в руках.

Он медленно кивнул.

В этот миг со стороны порога донеслась жуткая вонь. Лицо Хасмина искривилось в гримасе, свободная рука зажала нос, он убрал меч и развернулся.

В дверях стояла Дамини, держа ведро с коричневого цвета водой и тряпку, которой пользовалась, чтобы прочистить сток и собрать разлившуюся жижу.

– Сагиб, нужно еще что-нибудь помыть?

Улучив момент, Амир стиснул медальон в пальцах. Прежде чем Хасмин сообразил, что потерял пленника из виду, Амир изо всех сил толкнул стол на начальника човкидаров, а сам бросился к окну. Из-за спины донесся шум, разлился запах: наверное, Хасмин повалился прямо на Дамини, а та уронила ведро и расплескала воду с дерьмом по всему кабинету, включая начальника. К тому времени, когда Хасмин поднялся, Амир уже протискивался через окно.

Карниз был наклонным и уходил футов на двадцать до земли.

– Он пытается сбежать, этот тевидийя![30] – послышался сзади крик Хасмина. – Перекрыть выход!

Амир спустился, держась руками за ограду вдоль карниза. Снова прикинул расстояние. Выбора не было. Помянув амму, он разжал руки.

Приземлился он на ноги, но одна из них подкосилась, а под коленкой что-то хрустнуло. В нижней части живота разлилась боль, но ее вытеснил близящийся топот десятков ног. Морщась, Амир припрятал медальон как можно надежнее. Главные ворота Пирамиды были открыты, и он побежал, отчаянно припадая на больную ногу, но адреналин гнал его вперед.

Когда он оказался у самых ворот, охраняющий их човкидар в изумлении развернулся. Амир врезался в него и повалил. Солдат брыкался, пытаясь высвободиться, но Амир ударил его по лицу, а потом врезал под дых так, что у стража вырвался изо рта поток воздуха.

Нападение на човкидара. Еще одно обвинение, которое выдвинет против него Хасмин… Как будто уже имеющихся не хватит, чтобы запрятать Амира в тюрьму на сотню лет.

Амир поднялся и заковылял по главной улице, жмущейся к склону долины. Улица Раджапаадхай тянулась на север чередой мраморных особняков и ухоженных садов. В конце ее высился на пьедестале из скалы и камня дворец Ралухи, озаренный золотым светом солнца.

Ухмыльнувшись, Амир выбрал другой путь. В той стороне стоял, улыбаясь, Карим-бхай, а с ним еще сотня чашников. В руках у них были флаги, а на устах лозунги. Ночь праздника миновала вместе с луной, и наступил новый день, – день, чтобы возвысить голос против господ, под чьим ярмом живут. Амир наизусть знал все, чего они требуют: более чистой воды, увеличения пайка специй, перераспределения земли, правосудия в части старинных обид, нанесенных высокожителями чашникам, и многого другого. Все это было организовано людьми, пользующимися в Чаше бо́льшим влиянием, чем Карим-бхай. И тем не менее старый носитель стоял среди них, участвуя в мероприятии, в успех которого не верил. Сотня лет выступлений против соседей-высокожителей не позволила добиться и половины того, чего сумел достичь Карим-бхай, услужливо путаясь под ногами у министров.

Когда Амир подошел ближе, процессия двинулась по улице Раджапаадхай.

Хромая, Амир нагнал земляков и слился с толпой, которая, горланя песни, вошла в ворота Пирамиды.

Хасмин и човкидары оказались в самом средоточии собрания. Хасмин растерянно оглядывался, словно не мог отличить одного чашника от другого. Амир обернулся и расплылся в лукавой ухмылке. Никто не видел, как он растворился в толпе.

Впервые сегодня он решил, что эти протесты идут на вес кардамона. Возбуждение схлынуло, его сменила боль от падения из окна Пирамиды. Он чувствовал себя так, словно переломал все кости. Амир тащился по улицам долины, пока не появились шафрановые поля, купающиеся в свете полуденного солнца. Увенчанные коробочками стебли клонились под ветром с холмов. Море пурпурного желто-оранжевого цвета, пересеченное полосами травы, с лесом поодаль.

За лесом шла широкая колючая изгородь, которую охраняли вооруженные караульные, и непроходимые болота, тянувшиеся на сколько хватало глаз. Если напрячь взор, можно рассмотреть намек на горы, похожие на гребенку на фоне неба. Внешние земли.

Не обращая внимания на далекое видение, Амир направился к расположенным посреди шафрановых полей Вратам пряностей. На страже подле них стояли несколько човкидаров, с пиками в руках и непреклонным взглядом.

Амир выудил письмо с печатью министра Сумана-Коти, отданное ему Карим-бхаем. В письме раскрывалась цель перехода Амира: он выступал посланником Сумана-Коти, министра рыболовства и шелка, а вверенный сему носителю медальон следовало незамедлительно вручить министру Деванангалу из Каланади. Карим-бхай, всегда готовый услужить Суману-Коти, всегда следующий за ним тенью, ухитрился приложить королевскую печать к пустому листу пергамента, а потом незаметно вернул ее снисходительному господину.

Пока човкидары изучали письмо, Амир бросал настороженные взгляды на край Чаши. Он как мог старался не выказывать нервозности, но, Врата, не мог сдержать дрожи в пальцах или не расчесывать нервно пятерней волосы. Столь многое зависело сейчас от сущих пустяков, совершенно обыденных прежде событий.

Наконец човкидар щелкнул пальцем по пергаменту, поцокал досадливо языком и вернул письмо:

– Проходи.

Амир обогнул его и взобрался по ступеням на помост Врат.

– Хо! – гаркнул вдруг човкидар.

Амир застыл.

– Что, сагиб?

– Ты черный перец забыл. – Стражник протянул ладонь, на которой лежала щепотка милагай тул.

Легкий порыв ветра пронесся у них над головой, и Амир счел это за добрый знак.

– Ах да! – выпалил он. – Прошу прощения.

Он взял у човкидара черный перец и снова поднялся на пьедестал как раз в тот миг, когда издалека донесся крик. Амир резко повернулся. К Вратам бежали с полдюжины стражников, и во главе их безошибочно угадывался Хасмин, размахивающий командирским жезлом.

Сердце молотом заколотилось у Амира в груди. Покров под аркой кружился, как смерч, приглашая войти. Серый камень, загадочный и непроницаемый, был готов поглотить его.

Он стряхнул с руки черный перец. Човкидар закричал. Амир откупорил склянку в медальоне и насыпал на ладонь олум. Стражник снова прокричал его имя, выставил вперед пику и стал взбираться по ступеням.

Средство должно сработать. Должно сработать.

Никогда в жизни Амир не молился Устам, только проклинал их как мог. Но теперь это не помешает, подумалось ему. Он бросил на завесу Врат олум и, когда острие копья човкидара уже устремилось к нему, прыгнул в арку.

Глава 7

В период Великого воздержания во время афсал-дина в Каланади состоялось состязание. Восемь тысяч мужчин и женщин соревновались в том, кто дольше продержится, употребляя пищу без всяких специй, включая соль. На одиннадцатый день победу одержала женщина из вратокасты. Блюститель престола вручил ей в награду бочонок черного перца. Она тут же высыпала перец в сточную канаву, заявив, что предпочитает отныне есть пищу, приготовленную без пряностей.
Мукунд Вати. Перцееды

В голове Амира звучал какой-то загробный голос – словно кто-то разорвал на полоски тысячу плащей и выпустил обрывки в небо, как стаю ворон. Амир оказался заточен в бурю, в свод со сверкающей над головой молнией. Под ногами что-то шкварчало и пульсировало. Он не чувствовал твердой опоры. Земля двигалась, вздымалась и опускалась, как грудь объевшегося за обедом человека.

Он старался удержать равновесие, как если бы шел по канату. Затем внизу разверзлась пропасть.

Он не упал.

Появился разлом, по поверхности побежали трещины, они расширялись, и Амир не мог ничего разглядеть в клубящейся в них тьме. Тьма не имела формы. Его мир кончился. Он умер, подумалось ему, и это место, куда попадают мертвые. Иного объяснения увиденному не существовало. А быть может, здесь оказываются только чашники. Только для них уготован конец, где нет воздуха, жизни, света.

Что тут имелось, так это аромат специй. Он поднимался по расселине, как если бы на ее дне разожгли миллион курильниц. Шафран, кумин, кардамон, куркума, имбирь, гвоздика, перец, мускат и все прочие известные ему пряности.

И наконец, голос.

«Помоги нам…»

Это был стон горы, низкий шорох джунглей, ураганный рев океана. И тем не менее слова, при всей этой невероятной какофонии, звучали в его голове как шепот.

Амир не в силах был ничего предпринять, когда пустота вокруг него внезапно переменилась. Несуществующий грунт, по которому плыли его ноги, исчез, и…

Падение.

Его мутило. Он ожидал, что вот-вот рухнет на твердую скалу. Был готов к обычному приступу боли, раскатывающемуся по всему телу, не дающему шевельнуться. Но нет, боли не было – только померкло сознание. Не открывая глаз, Амир ухватился за медальон на шее, и прикосновение к холодному металлу напомнило ему о том, через что он проходит.

Что это был за голос? И что за картины видел он при проходе через Врата пряностей? Странно: они были более четкими, чем во сне, но он осознавал, что это иллюзия. Кто-то просил у него помощи? Другой носитель? Способны ли носители общаться между собой через Врата? Нет, это невозможно. Переход длится всего миг – один раз щелкнуть пальцами, цокнуть языком. Единственное, что он толком мог вспомнить, – это боль непосредственного входа, а не дальнейшего прохождения.

Что-то коснулось его щеки. Влажное и слюнявое, как будто осел лизнул. Амир попытался сесть. Конечности не слушались, глаза отказывались открываться. Прошла минута, за ней еще несколько. Казалось уместным просто сидеть вот так, ни о чем не заботясь и предавшись блаженному покою.

Но вечно сидеть нельзя. Он хотя бы еще жив? Амир открыл глаза, и в них тут же ударил порыв ветра, заставив снова зажмуриться.

Впереди слышались голоса. Он кое-как встал, но легшая на плечо тяжелая, как булыжник, рука заставила его снова опуститься.

Амир еще раз попробовал открыть глаза. Кое-что прояснилось. Небо было бледным, с облаками в форме зерен и, к его ужасу, располагалось очень близко. Снова он ощутил влажное касание на щеке и пошевеливший волосы порыв ветра. Сильного ветра.

За спиной нависала громада Врат пряностей, древних и потрескавшихся. Ветер производил причудливый звук, вгрызаясь в расселины, но упираясь в завесу.

Большую часть поля зрения занимало небо. Казалось, будто Амира перенесли в облака, вот только тело его к этому не подготовили. Холод пронизывал рубаху, зубы стучали. Амир решил уже было снова войти во Врата, когда сообразил, что при нем нет шафрана.

Путь назад, в Ралуху, отрезан.

Снова ему на плечо легла рука. Амир развернулся и увидел перед собой коренастого бородача с обернутой в чалму головой. Мужчина кутался в шерстяное одеяло, бурое и в пятнах. Почти все морщины на его лбу сошлись в мрачную гримасу, в руке он держал серп, блестящий конец которого находился в паре дюймов от лица Амира.

Не успел Амир вымолвить хоть слово, как из-за спины первого возник второй человек, такого же крепкого сложения, с копной легких как пух волос на голове. Вместо оружия в руках он держал кусок черной ткани. Незнакомец опустился рядом с Амиром на колени:

– Врата, ну почему проблемы всегда приходят в облике молодых растрепанных парней!

Чтобы перекрыть шум ветра, ему приходилось кричать.

Миг спустя этот второй приблизился и накинул Амиру ткань на голову. Амир попытался сопротивляться, но серп первого коснулся его щеки, и этого хватило, чтобы усмирить любого. Косматый тут же завязал глаза Амиру, не обращая внимания на его бормотание.

– Вы не понимаете, – принялся убеждать их Амир, ничего перед собой не видя. – Хо, хо! Что вы творите? Нет, вы послушайте. Я здесь только ради Яда. Меня послал… Ой-ой!

Неизвестный затянул повязку у Амира на голове, в узел попали волосы, и боль была жуткая. Любые попытки освободиться были пресечены носителем серпа, стянувшим руки Амира веревкой.

– Это Иллинди? – прохрипел молодой человек.

Повисла пауза.

– Ну да, Иллинди, понятное дело. Раз ты бросил на Врата пряностей щепотку олума, то куда еще ожидал попасть? Ты на самом высоком пике горы Илом, куда прибывают все, избравшие этот путь.

Амир сглотнул. Самый высокий пик. Излишне было говорить, что он боится высоты, оставалось только молча поблагодарить неизвестных, завязавших ему глаза.

– Макун-кундж, ты не хочешь зачитать этому юноше его права?

Похоже было, что вооруженного мечом звали Макун-кундж. Амир услышал хруст разворачиваемого пергамента. Макун-кундж откашлялся, потом принялся декламировать громким грубым голосом:

– В соответствии с указом Раз Иллинда Махарш Севака, глава восьмая, стих четырнадцатый, рассказанным Шат… Шатру… Шат… Мне это не выговорить. Ну почему документ не мог составить кто-нибудь по имени Бил, Джун или Дев?

– Шатругханом Сааланом, – терпеливо подсказал второй.

– Да помню я, помню. Просто давно это было, и древний язык выветрился у меня из памяти. Сколько лет прошло? Четыре тысячи сто двенадцать, если считать по зарубкам в пещере. Я бы сказал, стоит отметить… Виноват, о чем это я? Права. В соответствии с указом Раз Иллинда Махарш Севака, глава восьмая, стих четырнадцатый, рассказанным Шатругханом Сааланом из Дома Западных Уст, ты застигнут находящимся на земле, на которой не должен находиться. У тебя будут изъяты все специи и оружие, а глаза твои будут завязаны все время твоего пребывания. Тебе предоставят шанс объяснить причину незаконного появления здесь Креслам. У тебя есть право искать Защитника, и, если ты не сможешь его найти, уважаемые члены Совета Кресел предоставят его тебе, прежде чем ты будешь выслушан. Вопросы есть?

– Да. Я…

– Отлично. Ну что, Сибил-кундж, потащили его вниз?

Ветер трепал волосы Амира и норовил повалить, стоило только пошевелиться. Сибил-кундж и Макун-кундж оказались не самыми вежливыми спутниками. Они не слушали его или перебивали, даже если ветер и доносил до них какие-то обрывки слов. От обоих воняло нестираной одеждой, но в их дыхании, пока они пыхтели по бокам от пленника, угадывался аромат гвоздики. Амир старался держаться ровно, но тело так и норовило свернуться, словно лист пергамента, слишком долго пролежавший скатанным в свиток.

Неуклюжий спуск продолжался невесть сколько – Амир поймал себя на мысли, как меняется ощущение времени, когда не видишь, – но вот что-то стало наконец меняться. Даже через повязку он чувствовал нечто темное впереди, похожее на дверной проем. Слабый свет с неба исчез, стоило ему сделать следующий опасливый шаг.

Ступени. Крутые и скользкие.

– Теперь осторожнее.

Амир не распознал, говорит это Макун-кундж или Сибил-кундж.

– Их всего сотня.

Амир застонал:

– Послушайте, вы заблуждаетесь. Меня прислал сюда Файлан.

При этих словах шаги замерли. Видеть Амир не мог, но чувствовал, как взгляды стражей впились в него.

– Повтори, что ты сказал.

– Что меня прислал Файлан.

– Он сказал «Файлан», Сибил-кундж?

– Вроде как да. Думаешь, нужно у него спросить?

– Спросить о чем? – Амир набрался терпения.

Несколько секунд, пока висела тишина, он балансировал на краю ступени и чувствовал пустоту внизу и сырые стены вокруг, как если бы оказался в большой цилиндрической полости, просверленной вглубь горы.

– Какой он из себя? – спросил Макун-кундж.

– Какой он… – Брови Амира слегка поднялись над повязкой. – В смысле?

– Он всегда такой неуловимый, Сибил-кундж, не так ли? О, мы дождемся его ночного дежурства и будем делать маленькие ставки на то, что будет на нем надето. Он посмотрел на меня однажды, да. А на тебя – ни разу, Сибил-кундж. Ха! На тебя ни разу.

– Зато он со мной говорил, – парировал Сибил-кундж, помогая Амиру сойти со ступени.

Где-то наверху слышался еще вой ветра, врывающегося в открытый проем.

– Попросил у тебя трубку попользоваться, только и всего. Я там был. Он на тебя даже глаз не поднял.

Они тянули Амира все ниже, и каждый шаг порождал новую волну страха.

– И все же оказанная мне почесть выше твоей, – упирался Сибил-кундж. – По мне, голос ценнее глаз. Это более… личное.

– Глаза не лгут. А рот может. И врет.

– Уста способны раскрыть глубину человеческого сердца. Глаза же…

Амир, с трепетом в душе опуская ногу на очередную ступень, покашлял, чтобы прервать болтовню этой парочки.

– Вы обмолвились, что прошло четыре тысячи сто двенадцать лет. С чего именно?

Снова пауза.

– Ну, с того момента, как мы схватили того, первого, – сказал наконец Сибил-кундж. – Да, того, другого. Он приходил и уходил, но нам приказали не трогать ни его, ни таких, как он. Впрочем, мы бы и так его не поймали, даже если бы захотели. Он всегда… пугал нас.

Голоса их эхом разносились в пустом пространстве. Набравшись храбрости, Амир задал более прямой вопрос:

– Вы имеете в виду, что пробыли тут так долго?

Ответ страшил Амира. От невероятности происходящего сосало под ложечкой. Пот просачивался из-под повязки и сбегал по щекам. Четыре тысячи лет? Что это за место? Кто эти люди? Куда занесла его собственная опрометчивость?

Макун-кундж сжал Амиру плечо:

– Что ты хочешь сказать своим «так долго»? Стариком решил меня обозвать?

Амир замялся, отнеся вопрос к разряду той лишенной смысла реальности, в которой ему приходилось пребывать уже несколько часов. Если ему нужны ответы, следует проявлять большее уважение ко всему, что пугает его сейчас. Страх перед веками вполне можно преодолеть.

– Нет, ни в коем случае. Просто любопытно.

Чем глубже они опускались, тем более спертым становился воздух. Если это и есть Иллинди, то он не впечатлен. Амир уже чувствовал себя обманутым, все его размышления оказались не дороже кучки дерьма. Сибил-кунджа и Макун-кунджа не интересовало, похоже, ничего, кроме того, какие у Файлана были бицепсы и усы, и Амиру удалось завладеть их вниманием, только когда дело дошло до описания боя на лестнице в халморском дворце.

– Кто бы сомневался, – воскликнули стражи в унисон. – Он самих юирсена обучает. Файлан – это тень, сила природы, которой ничто не способно противостоять или причинить вред. Он изваян из металла, отлит, как молот, в чреве глубоких пещер, и, если уж он что решил, никто его не остановит.

– На самом деле он…

Слово «убит» уже готово было сорваться у Амира с языка, но он вовремя спохватился. Пожалуй, с этим можно обождать.

– Вот-вот, он на самом деле воин, – пробормотал молодой человек вместо этого, решив побыть укрывателем правды, хранителем тайн.

Ему вспомнилось предупреждение Файлана, что юирсена приведены в готовность. Файлан обучал их, и если увиденное Амиром у стен дворца Халморы свидетельствовало о качествах этого бойца, то страшно представить, что способна сотворить целая армия ему подобных. Карим-бхай рассказывал про армии: про тысячи солдат, выступающих против другого войска с одной-единственной целью – убивать. При этой мысли волна беспокойства захлестнула Амира. Этого ли ждут восемь королевств? Это ли цена секрета олума?

Вновь Амиром овладело неприятное ощущение, что он стал участником событий, смысла которых толком не понимает. А может, и не должен понимать. Это не его проблема. Им руководила лишь настойчивая просьба незнакомца, лучик надежды, прорезавшийся после того, как он потерял все в окруженном лесом зале Халморы, а также всепоглощающее стремление не попасть в лапы Хасмина.

Более того, где-то неподалеку находится Яд, и Амир не упустит свой шанс. У него есть три дня, чтобы вернуться в Ралуху, напомнил он себе. Через три дня Кабиру предстоит выйти на службу.

В какой-то миг Амир сделал шаг, ожидая найти следующую ступень, но обнаружил, что пол ровный. Они достигли дна. Амир попытался было отыскать какую-то опору, но со стоном вспомнил, что у него связаны руки.

Спереди донесся какой-то скрежет. Звук ломающихся веток, передвигаемых камней. Окутанный кромешной тьмой, он ловил любой шум.

Двое стражей повели его по усеянной камнями тропе через то, что должно было являться сердцем горы. Спустя какое-то время жара усилилась. Неприятное ощущение зашевелилось внутри у Амира, ком подкатил к горлу.

– Так я, получается, преступник? – спросил он, подавляя позыв к рвоте.

Стражи ответили не сразу.

– Мы пока не уверены в сущности твоего преступления. Кресла выжмут из тебя правду, не сомневайся. Но вынуждены признать, ты другой. Утверждаешь, будто знаком с Файланом, и одного этого довольно, чтобы призадуматься. Ты что скажешь, Сибил-кундж?

– Но по виду и по ухваткам он пройдоха. Может, и нам следует быть ими, Макун-кундж? Пройдохами. Чтобы на нас обратился взгляд Файлана.

Амир покачал головой. Неужели беседа между двумя этими бессмертными чудаками неизменно сводится к Файлану?

– Может быть, ради моего знакомства с Файланом вы хотя бы развяжете мне руки? – спросил он. – Обещаю, что не убегу. Да я и не смог бы, даже если бы хотел.

Дыхание Сибил-кунджа коснулось затылка Амира. Казалось, прошла вечность, и руки молодого человека освободились от стягивающих их узлов. Он с облегчением выдохнул:

– Спасибо.

– Далеко не всем выказывают доверие, пришелец. Не забывай про это.

Они пошли дальше. Через некоторое время что-то заставило Амира остановиться. Земля затряслась, сначала слабо, потом все сильнее. Он слышал, как скрежещут камни, как осыпаются с потолка осадочные породы, где-то далеко слышался глухой топот. Коснувшись каменной стены, Амир уловил вибрацию горы. Били барабаны.

Где-то в пещере пропел рог.

Макун-кундж и Сибил-кундж, явно не обеспокоенные происходящим, вполголоса переговаривались между собой. Впрочем, подумалось Амиру, прожив четыре тысячи лет, многое перестанешь принимать близко к сердцу. Мысль, что эти двое провели тут четыре тысячи лет, продолжала смущать его. Четыре тысячелетия! А ему Карим-бхай в свои шестьдесят с лишним казался глубоким стариком.

Вслед за рогом послышались голоса. То был не разговор, но гул проговаривания слов хором. Оно доносилось издалека с неким оттенком ярости. Звуки шли откуда-то спереди и снизу.

Несколько минут спустя голоса дополнились топотом, производимым синхронным передвижением нескольких колонн. Амир слышал, как стучат по земле пики и грохочут каблуки. Кто-то выкрикивал приказы. Этот «кто-то» был не один.

Не в силах сдержаться, он пропустил Макун-кунджа и Сибил-кунджа на пару шагов вперед, приподнял повязку на глазах и огляделся.

У него отвисла челюсть.

Под узким мостом, на котором они стояли, заполняя всю огромную пещеру, располагался… отряд воинов такой численности, какой он и представить себе не мог. Так это и есть армия? Судя по рассказам Карим-бхая о войне, Амир представлял, что в ней должна участвовать куча народу. Несколько сотен человек, наверное.

Здесь, в этой полой горе, собралось по меньшей мере около тысячи мужчин и женщин. Тела их были в шафранового цвета доспехах и кольчугах, боевые рукавицы закрывали ладони, в руках они держали мечи, серпы и топоры, на головах красовались шлемы с эмблемами, а на ногах – сапоги. Им была свойственна пугающая дисциплина, обволакивающая покровом синхронности все их – натренированные – движения. Это от их шагов сотрясалась гора. Металл оружия блестел в причудливом свете пещеры, исходящем не от факелов или свечей, но лившемся откуда-то из-за стен, сквозь расселины и трещины, щели и дыры. Сочившийся свет был голубой и оранжевый и как-то ядовито мерцал, то усиливаясь, то слабея, словно пульсирующий кабошон.

К стенам пещеры жались звери, каких Амиру не доводилось прежде видеть. Они походили на собак, но были раз в пять крупнее любого из псов, виденных им в Чаше, с острыми клыками и истекающими слюной зубастыми пастями, на которых был написан неутолимый голод. Их приковали толстыми цепями к растущим из пола ледяным сосулькам, они отдыхали, сидя на задних лапах, тяжело поводя боками. Не те ли это шиповолки, о которых говорил Карим-бхай и которые водятся, по слухам, во Внешних землях? Одни из Бессмертных Сынов…

Амир сглотнул и отвел взгляд. Истории, всего лишь истории.

В исходящем из самих стен свете Амир смотрел, как юирсена из Иллинди упражняются, готовясь к войне, наполняя воздух топотом ног и боевыми кличами.

Никаких сомнений – это армия, обученная убивать.

– Их время близится, – произнес Макун-кундж пророческим тоном.

– Они сделают так, чтобы отцы и матери гордились ими. Ну и Уста, конечно, – добавил Сибил-кундж, державшийся на пару шагов впереди. – Не каждому поколению выпадает шанс принять участие в Чистке.

– В Чистке? – переспросил Амир.

У него стучали зубы, а давление в мочевом пузыре вызывало настоятельное желание опорожниться.

– Юирсена взращиваются с одной целью, нарушитель. И цель эта – сохранить нас такими, какие мы есть и какими хотим быть. Их учат истреблять.

– Истреблять кого? – У Амира ноги приросли к месту.

– Э-э… – протянул Макун-кундж, хлопнув в ладоши и подтолкнув Амира вперед. – Кресла более доходчиво ответят тебе на этот вопрос.

Не успел Амир открыть рот, как земля под ними закачалась и Макун-кундж, беспокоясь за Амира, обернулся.

– Ты обманщик! – вскричал он.

Амир забыл снова надвинуть на глаза повязку! Отвесив ему пощечину, Макун-кундж вернул платок на место. Остальную часть пути Амир жаловался редко, а больше размышлял о перспективах того ужаса, который сулит увиденное им для восьми королевств. Это то, чего Файлан не хотел, почему и умолял Амира отправиться в Иллинди и предотвратить развязку. Если Файлан желал помешать незнакомке при дворе Харини выболтать тайну олума, почему он так настаивал, что не нужно посылать армию с целью остановить ее?

В очередной раз пробелы в знаниях сбивали Амира с толку. Он бродил впотьмах.

Когда нога его снова ступила на грубо отесанный камень, он с облегчением выдохнул, поняв, что переход по узкому мосту закончился. Спустя какое-то время производимые юирсена звуки отдалились, а Амир, Макун-кундж и Сибил-кундж снова оказались в каком-то открытом пространстве. Вместо кромешной тьмы через повязку просвечивали оранжевые пятна факелов.

Ноздрей Амира коснулся запах свежего воздуха, а теплый ветер принес аромат деревьев и цветов. К этому времени ноги у него онемели, спина отваливалась, а в горле пересохло. Он опустился на четвереньки и пополз в темноту, нашел на склоне горы подходящую кучу камней и улегся на ней, массируя бедра и растирая поврежденное колено. Макун-кундж и Сибил-кундж стояли поблизости, позволяя ему немного отдохнуть.

Быть может, вся эта затея была ошибкой. Амир надеялся, что, отправляясь в неизвестность с посланием Файлана, будет вознагражден за храбрость, но вместо этого ему завязали глаза и повели на некое судилище, перед которым он предстанет в качестве обвиняемого. Чем эта судьба лучше заточения в Пирамиде по приказу Хасмина? Вышло так, что он угодил из огня да в полымя.

Он силился рассмотреть склон через повязку, воображая живые краски земли и неба, отгороженные от него плотным слоем ткани. Он сел, и постепенно до ушей его все более отчетливо стал доноситься стук копыт и грохот колес, а ноздрей коснулись незабываемые ароматы шафрана и мациса.

Колесница остановилась, надо полагать, у подножия горы. Кто-то спрыгнул с нее и подошел по склону к тому месту, где он лежал, обменялся несколькими словами с Макун-кунджем и Сибил-кунджем на языке, которого Амир не понимал. До него долетел пьянящий, медово-сладкий аромат с нотками чего-то острого, как если бы благоуханный ветер слился с объятиях с давним врагом.

Фигура приблизилась к нему, обрисовавшись третьей тенью, и склонилась рядом.

Когда лица коснулись ладони, Амир вздрогнул. Прикосновение было нежным, манящим. Руки пахли мускусом и медом, с глубокой ноткой муската. От лица исходил тонкий аромат алоэ, а от волос пахло шикакаем. Было в ладони еще нечто, чего он не мог определить словами. Память запнулась и захлопнулась. Вместо нее, как будто сам собой, открылся рот, угадавший, что пришел его час, и стал впитывать волшебную влагу, полившуюся ему по языку и далее в горло. Он глотал, пока не напился вдоволь.

– Идем, – произнес голос.

Донесшееся как сквозь сон слово подчинило его. Женский голос. Может, это и есть Мадира? Незнакомка поднесла к его носу платок, от которого исходил резкий запах опиума. Амир попытался было отстраниться, но другая ее рука крепко держала его затылок. Он почувствовал, как сознание медленно уплывает.

– Нам нужно получить много ответов, носитель, если ты хочешь остаться в Иллинди навсегда.

Это было последнее, что услышал Амир, прежде чем провалился во тьму.

Глава 8

Покажите мне дом с пустой банкой для специй, и я покажу вам джинна, преследующего дочь его обитателей.
Дух в каждом окне Жуткого города

Когда с глаз Амира сняли повязку, он проснулся и его ослепил яркий свет. Он обнаружил, что лежит, свернувшись калачиком, на полу. Пол этот был непривычно гладкий, недавно вымытый, с естественным землистым запахом. По краям из мраморного покрытия исходило серебристое свечение, как если бы кто-то посылал снизу лунные зайчики. Голова раскалывалась, поэтому молодой человек отложил решение этой загадки до будущих времен и опять провалился было в навеянный наркотический сон.

Прямо перед глазами у него замелькал яркий свет, мешая уснуть. Свет слепил. Источник его был не один – по меньшей мере четыре. Нет, дюжина. Сотня. Они были приклеены к мембране, идущей по кругу вдоль стены, словно опоясывающий комнату гигантский кушак. Бледный голубой свет лился из стеклянных глазков, обрамленных рубинами и топазами. Пространство между светильниками заполняли зеркала, поэтому, куда бы ни упал взгляд, Амир видел собственное отражение: нечесаные волосы и пустота в глазах. Не совсем так должен выглядеть человек, прибывший на подмогу.

Пещера, полная Яда, сказал Файлан. Но где она? Может, именно та, где тренируются юирсена?

Близ дверей – два силуэта в доспехах. Огни были у них за спиной, поэтому лиц не разобрать. В руках воины держали копье и меч. Над ними бугристые стены уходили вверх, образовывая свод, купол которого терялся во тьме. На миг Амиру показалось, что он угодил в дупло гигантского дерева.

Кашель. Гомон голосов, доносящийся спереди. И сверху.

– Встань, Амир из Ралухи. Ты находишься в зале Кресел.

Он с трудом поднялся. Кости трещали, сопротивляясь попытке. Ощущение было такое, что его дали пожевать корове, а потом попросили пробежаться. С усилием ему удалось запрокинуть голову и посмотреть на помост впереди: там из пола вырастали шесть каменных столбов, похожих на пальцы гигантской ненормальной ладони. На верхушке каждого виднелись в окружении расшитых портьер смутные силуэты. Тела и лица неизвестных прятались в тени, руки покоились на подушках и подлокотниках. Однако очертания фигуры в центре показались ему знакомыми. Мерещился аромат жимолости и мускуса.

Со стоном каменный столб сдвинулся вперед. Всего на шаг, едва заметно глазу, но молодой человек готов был поклясться, что видел это. Из тени выступила женщина, стали видны яркое платье и красно-лиловая юбка. Лодыжки ее были увиты лимонными листьями, на голове покоилась корона, полупрозрачная, словно из пены, скрывая частично уши. Глаза были темные, подведенные тушью, уста плотно сжаты, как если бы они размыкались лишь для обращения к особо избранным.

Амир бросил взгляд мимо женщины, стараясь рассмотреть остальные пять колонн и силуэты на них. Надо полагать, в их глазах он выглядел ничтожным созданием: едва способный держаться на ногах, с пересохшим горлом, с болью в каждом суставе тела, готового вот-вот рухнуть.

Его охватила досада на Карим-бхая, явно преувеличившего значение посланцев и переоценившего обращение с ними в других королевствах.

– Можно мне что-нибудь поесть? – спросил он и, не в силах терпеть больше свое унизительное состояние, добавил с сарказмом: – Миску биси беле бат[31], допустим?

Голос его заметался среди стен, приобретая оттенок угрозы. Амир старался не смотреть в зеркала, но они были тут повсюду, отражая его в ломаных и искаженных очертаниях, низводя до бесформенной фигуры.

– Ты уже ел, – изрекла женщина из тени.

Голос ее, как и в тот раз, обладал силой исцелять самые тяжкие недуги.

Амир озадаченно сдвинул брови:

– Не припомню, чтобы я ел.

– Мы кормили тебя, пока ты два дня лежал без сознания и день в бреду. Скажу пока, что испытываемый тобой голод – это всего лишь отсутствие ощущения сытости у тебя в голове. Обман чувств.

Сердце заколотилось у Амира в груди.

– Три дня?

Это означает, что… Кабир! Охваченный паникой, Амир подскочил:

– По… почему вы держали меня без сознания так долго?!

– Креслам необходимо было собраться без тебя и обсудить твое вторжение. Ты упускаешь из виду, что стал первым пришельцем в Иллинди за долгое-долгое время.

В голове у Амира бушевала буря. Все, о чем он мог думать, – это как Хасмин ведет Кабира через поля шафрана, навьючивает на него тюк с провизией, коробочками шафрана или банками с медом и отправляет через Врата…

От этой ужасной мысли его отвлекло бурчание в животе. Еще одна проблема, не меньше прочих: он несколько раз поел, сам того не сознавая. И что еще важнее, не зная, что съел.

Помедлив некоторое время, Амир решился спросить:

– Ты ведь Мадира, верно?

– Нет, – ответила она, и Амир пожалел о высказанной поспешно догадке. – Меня зовут Кашини, из Круга Листьев. Я служительница Иллинди, правлю вместо нашей блюстительницы престола, махарани Мадиры.

Блюстительницы престола?

– А где Мадира? Фай… Файлан велел, чтобы я не говорил ни с кем, кроме нее.

Намек на недовольство рябью пробежал по остальным силуэтам. Шепот лезвием серпа полоснул темный воздух между колоннами. Кашини со вздохом посмотрела по сторонам, на своих возвышенных спутников, потом снова вперила взгляд в Амира.

– Она предательница, – процедила Кашини. – Она взяла олум и прошла через Врата пряностей в Халмору, угрожая раскрыть тайну его существования восьми королевствам. Именно за ней и выслали мы Файлана: чтобы привести назад или, если не получится, убить. Где Файлан?

Мысли табуном проносились в голове у Амира, сталкиваясь и разбегаясь, побитые и ушибленные, как пьяницы, вываливающиеся одновременно из дверей таверны.

Блюстительница престола!

– Но…

– Я приказала Файлану назвать имя Мадиры любому, кому можно доверять, чтобы принести сюда весть, если его постигнет неудача. Только тогда нам удалось бы отделить шпионов Мадиры от наших собственных. А шпионов у нее хватает – как в восьми королевствах, так и в Иллинди. Повторяю вопрос: где Файлан?

Амир сглотнул:

– Убит. Перед смертью он попросил меня отправиться в Иллинди.

Среди колонн повисла тишина. Амир неуютно переминался, ожидая вердикта Кресел. Быть может, теперь, когда он выступает как исполнитель воли умирающего, его позиция укрепится.

И еще нужно раздобыть Яд, напомнил он себе.

Кашини первой нарушила завет молчания:

– Это не так чтобы неожиданность. Мы приготовились к подобному развитию событий.

Амир не знал, какие меры ими приняты, и, более того, не имел желания выяснять. Он и так уже оказался по другую сторону здравого смысла и цеплялся за шанс вернуться к норме из последних сил, которые не желал растрачивать на людей, не считающих нужным даже смотреть на него.

Второй силуэт, справа от Кашини, устроился поудобнее и заговорил:

– На вид ему едва лет двадцать.

– В свои двадцать я выкидывал проделки почище этих, – произнесла со смешком третья фигура, на пьедестале слева и немного позади от Кашини.

Четвертая тень, через один пьедестал от Кашини слева, хмыкнула:

– Твои проделки, Мюниварей, носили характер академический. Не припоминаю, чтобы тебе хватило дерзости пройти через Врата пряностей вон из Иллинди.

– О, я мечтал об этом! Только мне не разрешали. Не стоит ставить мне это в вину, Шашульян. Кашини, поддержи меня! Как ты можешь просто сидеть и слушать этот вздор?

Раздался более мягкий, но слабый голос второй фигуры:

– Это смешно. Что мы вообще обсуждаем? Этого мальчишку следует немедленно отправить к нему на родину.

Амир закивал так энергично, что рисковал свернуть себе шею. Не эта ли женщина защищала его?

– Хо, – согласилось еще одно Кресло, и Амир не уловил даже, кто именно говорит.

Он ощутил движение, гомон обратился в еще большее мельтешение теней и качающихся голов. Слабый голос из-за Кашини продолжал настаивать:

– Он мог бы не передавать нам слова Файлана, однако пришел сюда. Если бы не это его решение, мы до сих пор блуждали бы в потемках. Кто-нибудь принял это в расчет? С нашей стороны это оскорбительно и нечестно. Кресла стоят за справедливость.

Амир видел, как Кашини поднесла ладонь к лицу и прикрыла глаза. Но остальные не унимались.

– Отослать его назад? Снабженного знанием про Иллинди? Это станет началом падения величайшего из королевств! Как будто Мадира и без того мало уже натворила.

– Ты погляди на него, Шашульян! Он же просто дитя.

– Алинджийя, дело не в возрасте, – огрызнулся Шашульян. – Торговля пряностями подвергается серьезному риску разбалансировки. Первый и единственный закон этой земли гласит, что в торговле должен незыблемо поддерживаться статус-кво. Стоит нам обнаружить себя, закон будет нарушен. Наша цель – вернуть Мадиру или даже убить ее, если придется. Так, чтобы никто не узнал. И вот теперь перед нами стоит еще один субъект, вполне способный пройти через Врата и заговорить. Клянусь дыханием гвоздики, нелепо уже то, что мы допускаем подобную возможность.

– Но мы ее допускаем. Если мы отправим его назад, кто поверит его рассказам? – парировала Алинджийя. – Он как неоперившийся птенец, его словам придадут не больше веса, чем мычанию пьяницы, который тащится по улице, забыв дорогу домой. Мало ли видели мы несчастных душ, которых пощадили юирсена? Их принимают за спятивших пророков, не более того.

– Как быть, если правда Мадиры начнет распространяться? Слова этого юнца окажутся подтверждением неясных слухов. Неужели ты не способна представить, как эта ситуация разрастается и обрушивается на нас? Прости, Алинджийя, но в этот раз мораль запрещает мне принимать участие в этих дебатах. Кресла были созданы, чтобы предотвращать подобные ситуации. Много веков мы таились в глубине, выжидая своего времени – прихода того неизбежного часа, когда кто-нибудь выдаст нашу тайну королевству. Годы молчания и темноты. И когда пришло наконец время исполнить вмененный нам долг, ты намерена проявить беспечность и нарушить основополагающие принципы деятельности Кресел? Я на такое не готов. И Кашини, как я ожидаю, тоже. Мальчишку нельзя отсылать назад.

Хихикающий мужской голос, принадлежащий некоему Мюниварею, призвал к вниманию, перебив Шашульяна.

– Кашини, предоставь это мне! Может, я сумею выудить из него кое-что, пока вы не решили бросить его Устам в гробу из перца. Если он действительно носитель пряностей, мне хотелось бы тщательно записать все, что он повидал и пережил.

Повисла такая кричащая тишина, что Амир впервые осознал факт наличия у теней глаз – узких пятен не такой черной тьмы, направленных на него. В этот жуткий момент он ощутил, как у него даже волосы на тыльной стороне ладоней встают дыбом.

Когда ему показалось, что хуже уже некуда, раздался пятый голос. Принадлежал он обладателю самой крупной тени, поодаль от Кашини. Тень пошевелилась, как зверь, потягивающийся после сна. Голос был мелодичный и звучный:

– Люди не сознают, что любопытство – зачастую самый страшный из грехов. Мальчишка здесь не потому, что ему приказали.

– Не стоит сурово судить человека только за то, что он любопытен, Маранг, – сказала Алинджийя.

Маранг, обладатель звучного баритона и силуэта, похожего на темную краюху хлеба, не удостоил ее ответом.

– До сегодняшнего дня мы были не больше чем капризом воображения, чем-то немыслимым, – заявил он. – Восемь королевств, не девять. Безвинность этого юноши идет ему в зачет до тех пор, пока судьба не приводит его во дворец, где Файлан, стоя на пороге смерти, обращается к нему с просьбой. Здесь эта безвинность испускает дух. С того момента его мотив определяется стремлением совершить то, что немногие совершили бы на его месте. Вы не согласны?

– Но наша задача – остаться в выигрыше от сделанного им выбора, – возразила Алинджийя.

Амир готов был скупить для Алинджийи все шафрановые гирлянды на улицах Ралухи и наполнить ей рот самыми вкусными вада, испеченными аммой. Эта безликая женщина сражалась за его свободу. Он бросил украдкой взгляд на Кашини, старавшуюся вроде бы придать дискуссии упорядоченный вид, но покуда ей приходилось покорно следовать ее руслу.

Маранг наклонился вперед в кресле, и впервые Амиру удалось разглядеть в свете свечей бороду под тонкими губами.

– Какая истинная причина привела тебя сюда, дитя Уст? – спросил он.

Дитя Уст? Амир не понимал, что означает это выражение, и не был уверен, что хочет понять. Но его положение уже вряд ли может быть хуже. Что за щепотку специй пропадать, что за кувшин…

Он набрал в грудь воздуха и вгляделся в тени с булавочными головками глаз:

– Я… я пришел, потому что мне нужен Яд.

Снова ропот прокатился среди Кресел. Амир ощутил напряженность, повисшую на пьедестале, ошеломленное лицо Кашини воззрилось на него сверху. Ее разочаровал его мотив? Она почувствовала себя обманутой? Это его мало заботило. Что ему нужно, так это Яд, и он намерен его получить в уплату за доставку послания Файлана.

– Файлан просил передать, чтобы вы не отправляли юирсена, – добавил он, чтобы лучше обосновать свои притязания.

– Неужели? – прорычал Маранг. – Он дал клятву следовать законам Уст. А потом взял и нарушил их? Скажи, какой довод привел Файлан в пользу такого образа действий?

Амир сглотнул, у него свело челюсти.

– О… он сказал, что Мадира… заманивает вас и вам не следует поддаваться на ее уловку.

Тень Маранга передернулась.

– Манипуляция! – взревел он, и голос его раскатился по залу. – Ложь.

Но даже Амир уловил некую неуверенность в его тоне, как если бы в голове Маранга шла война на два фронта.

– Файлан говорил вполне серьезно, – ответил Амир негромко, сложив руки и стараясь не смотреть наверх. – И в его защиту… он ведь умирал, сагиб. Ему нечего было терять.

Как и самому Амиру.

Кашини опустила голову и на миг смежила веки, как будто до сих пор не оправилась от новости про смерть Файлана.

– Ну вот! – Алинджийя захлопала в ладоши. – Вот и довод, Маранг. Файлан был лучшим из нас. С какой стати он стал бы посылать к нам носителя из восьми королевств, если в самом деле не считал, что нам следует воздержаться? Возмутительно даже думать, что, будучи слугой Уст, он мог предпринять нечто им во вред.

Шашульян, призывавший изначально понять Амира, снова заговорил:

– Мадире прекрасно известны законы, которым подчиняются юирсена. В конечном счете она наша блюстительница престола. Она знает, сколько должны мы сдерживаться, чтобы суметь выпустить юирсена. Исходя из этого, если она тянет время, то, может, Файлан прав и Мадира именно желает, чтобы мы послали юирсена. Но с какой целью? Хочет кровопролития? Неужели мы с вами служили такой женщине? Я отказываюсь в это поверить.

– Что с того? – фыркнул Маранг. – Она предала Уста. О намерениях ее мы знали с момента ее встречи с тем проклятым человеком, Сукальяном. Я предупреждал тебя, Кашини, что этот день может настать, но ты продолжала держать Мадиру на троне.

– Не исключено, что у нее возникли сложности с рецептом, – предположила Алинджийя. – Кашини, ты уверена, что в ее распоряжении не было ни унции листьев кориандра?

– Ни щепотки, – подтвердила Кашини, голос которой понизился до жалобного лепета. – Я поставила на охрану складов самих юирсена. Если Мадира намерена убедить восемь королевств в силе олума, ей еще предстоит собрать собственный урожай листьев кориандра.

Листья кориандра. Амир слышал про это редкое растение, даже пробовал его однажды – во время предыдущей башары. Если Мадире необходимо собрать некое приличное количество этих листьев, ей весьма непросто будет сделать это в восьми королевствах, не привлекая внимания. И все же какая-то мысль на задворках сознания не давала ему покоя. Что-то он упускает…

– Тем больше причин отрядить юирсена до того, как ей это удастся, – возразил Маранг. – Неужто мы будем просто сидеть и смотреть, как она блуждает по чужим землям с нашим секретом? Писания отводят один лунный цикл на то, чтобы наши союзники постигли знание прежде, чем оно распространится. Мы сейчас в верхней точке этого лунного цикла. Вы просите меня поставить под удар само существование Иллинди.

– У Файлана должна была иметься причина. – Кашини испустила тяжелый вздох. – Я знаю своего мужа.

Это объясняло ее безмолвные страдания. По бытующему среди чашников поверью, приносить весть о смерти человека его родственникам – плохая примета. На какой-то отстраненный, грубый лад Амир чувствовал, что обязан скорбеть вместе с Кашини. Файлан был единственным, кто на деле подвел Амира ближе к Яду, пусть даже исходил из личных соображений.

Кашини смахнула слезу и снова приняла строгий вид председателя Совета Кресел.

– Если он так сказал, то, видимо, догадывался об истинных планах Мадиры. Послать юирсена будет… шагом религиозным и оправданным с точки зрения закона, но если мы можем этого избежать, то обязаны это сделать. На кону стоят жизни десятков тысяч людей, Маранг. Как и баланс самой торговли пряностями.

– Я согласна, – поддержала Алинджийя. – Не знай Файлан, что именно замышляет Мадира, разве стал бы он настойчиво просить нас не посылать юирсена? Мы что-то упускаем, Маранг, и, если, поторопившись, примем необдуманное решение, совершенные зверства лягут грузом на нашу совесть.

– Согласен, согласен, – хихикнув, подхватил Мюниварей.

Только в отношении его Амиру так и не удавалось толком понять, к чему он на самом деле стремится.

Но одно слово, зазвенев в ушах, комом застряло у него в горле. Зверства.

– Постойте! Что имеете вы в виду, говоря о жизнях десятков тысяч…

– Носитель! – оборвал его Маранг, возвысив голос. – Тебе нужен Яд?

Амир растерялся:

– Да, но…

– Так ты его получишь.

– Но что вы хотите сказать, говоря о десятках ты… – Амир заморгал. – Погодите. Что?..

Маранг наклонился на своем пьедестале, подбородок его резче обрисовался в свете свечей. Бросая взгляды по сторонам, он наблюдал за своими товарищами по Совету. Кашини явно готова была возразить ему, это можно было сказать и про Алинджийю. Тучная фигура Мюниварея выглядела расслабленной.

– Если Файлан в самом деле верил, что у нас есть надежда, я с уважением отношусь к его мнению. Но я не могу сидеть и ждать, когда же воплотится эта надежда. Услышь меня, Кашини: я не стану сидеть сложа руки, пока Устам угрожает предатель, пусть даже это наша блюстительница престола.

Затем Маранг обратился к Амиру, придав голосу прочти пророческий тон:

– Носитель, если тебе в самом деле нужен Яд, ты его получишь.

У Амира голова пошла кругом. Словно какой-то пузырь распирал его изнутри, ему казалось, что он плывет по небу, улыбаясь. Врата, неужели именно так бывает, когда переживаешь радостные вести?

Маранг наклонился вперед еще сильнее:

– Но сначала ты вернешься в восемь королевств и остановишь Мадиру. – Помолчав немного, он добавил негромко: – Ради нашего общего блага.

Словно душ из иголок обрушился на Амира: они прокололи пузырь и спустили его с небес на землю.

Тем временем среди Кресел началась разноголосица. Алинджийя была в ярости. Мюниварей смеялся, громко и надменно. Шашульян пришел в раздражение и вскинул руки, словно давал понять, что на сегодня с него хватит.

Когда спор выдохся, Амир пришел к мнению, что ему никто не даст слова, если он сам его не возьмет.

– Выслушай меня, сагиб, пожалуйста.

Разговоры стихли. Маранг смерил его взглядом. Внутри у Амира все перевернулось. Слова Маранга до сих пор молотом стучали у него в висках.

– Мне такое не по силам, – продолжил он. – Допустим, я мелкий воришка, но уж точно не убийца. Мне… мне просто нужен флакон Яда для матери, чтобы забрать ее и брата в Бухты в Джанаке, где мы и проживем до конца дней. Мне нет дела до… до этого девятого королевства, до олума… или до планов, которые вынашивает ваша блюстительница престола. Мне нет дела до войны. Пожалуйста… дайте мне одну склянку. Это все, о чем я прошу.

Маранг придвинулся ближе, и теперь было можно целиком рассмотреть его лицо. Бледное, огрубевшее, как у шахтера из Мешта, с острыми скулами, крючковатым носом и колючими глазами.

– Хочешь увильнуть от своего долга носителя?

Поразмыслив и сообразив, что ложь ничего ему не принесет, Амир кивнул.

Снова послышался ропот. Маранг воздел руки, призывая к тишине.

– Своими словами ты оскорбляешь Уста, носитель. Ты уклоняешься от того, к чему предназначен с рождения. Воины юирсена и я – мы посвятили свою жизнь охране Уст и служению им. Это наш долг, как быть носителем – твой. И все же… все же…

Амир хотел заговорить, но Маранг снова поднял руку, остановив его:

– Я позволю тебе это маленькое дезертирство. Разрешу пренебречь тем, ради чего ты появился на свет, и больше ты никогда не будешь носителем. Но для этого ты должен остановить Мадиру. Доставь ее ко мне, живую или мертвую, и тем самым ты купишь свободу для себя и своей семьи.

1 Пулла – парень. – Здесь и далее примеч. перев.

2 Бхай – брат. Также употребляется как уважительное добавление к имени.

3 Аппа – отец.

4 Амма – мать.

5 Масала – пряная смесь из нескольких специй, измельченных в порошок.

6 Мантравади – знахарь, знаток мантр.

7 Акка – старшая сестра.

8 Шальвар-камиз – восточное женское одеяние, состоящее из шальвар (шаровар, брюк) и рубашки (камиза).

9 Чача – дядя (младший брат отца).

10 Тамби – младший брат.

11 Дайини – демоническое существо из свиты богини Кали.

12 Лунги – мужская юбка.

13 Кака – уважительное обращение к старшему.

14 Самбар – похлебка из чечевицы и овощей. Может подаваться в качестве соуса к рису.

15 Павадай – коническое платье, доходящее до ступней.

16 Перичали – индийская бандикота, крупный грызун, похожий на крысу.

17 Тхали – блюдо из вареного риса и дала (густого супа-пюре из чечевицы) с различными гарнирами и приправами.

18 Дарбар (дурбар) – зал совета.

19 Тальвар – индийская сабля, имеющая эфес с дискообразным навершием.

20 Вада – индийские острые пончики.

21 Паан – он же бетель, вечнозеленое растение, листья которого жуют как тонизирующее и лечебное средство.

22 Цедоар – разновидность куркумы.

23 Галангал – растение, родственное имбирю, но обладающее не таким жгучим вкусом.

24 Устад – сказитель и певец.

25 Бирьяни – блюдо из риса и специй с добавлением мяса, рыбы, яиц или овощей.

26 Расам – легкий суп, приготовленный из специй, спелых помидоров, тамаринда и трав.

27 Понгал – сладкий рис.

28 Дабба – банка для переноса пищи.

29 Кумкум – порошок, используемый для нанесения социальных или религиозных меток.

30 Тевидийя – ругательство, означающее «сын шлюхи».

31 Биси беле бат – рис с густым далом и специями.

Продолжить чтение

Вход в систему

Жанры