Экстракт человечности

Глава 1: Мир без сердца

Тишина будила ее первым. Не полная, конечно. Всегда присутствовал низкий, едва уловимый гул – работа вентиляционных шахт квартала, отдаленный грохот машин на нижних уровнях, мерное тиканье хронометра в стене. Но это был шум механизмов, фон безжизненного пространства. Тишина же, настоящая, лежала поверх всего, как слой пыли на серой плите капсулы. Тишина отсутствия голосов за стеной, отсутствия смеха или плача по утрам, отсутствия чего-то… большего.

Эрис открыла глаза. Перед ней – стандартный потолок капсулы: гладкий, безликий серый пластик, расчерченный тонкими черными линиями коммуникаций. Никаких трещин, никаких пятен. Идеальная стерильность функциональности. Воздух пах озоном и слабым металлическим дуновением рециркуляторов. Она лежала на стандартном ложе, узком и жестком, покрытом тонкой синтетической тканью цвета асфальта после дождя.

Движения ее были отработаны до автоматизма. Она села, не задев стенок капсулы – пространства хватало ровно на то, чтобы не чувствовать себя в гробу, но достаточно мало, чтобы постоянно помнить о границах. Ноги коснулись прохладного полимерного пола. Взгляд скользнул по крошечной умывальной нише, компактному унитазу, шкафчику с униформой. Весь ее мир – три шага в длину, полтора в ширину.

Она встала, позвонки тихо щелкнули. Тело работало исправно, как хорошо смазанный механизм. Ни боли, ни усталости, ни предвкушения. Только легкое онемение от неподвижности ночи. Она подошла к шкафчику, открыла его. Три одинаковых комплекта: брюки и туника из плотной серой ткани, лишенной фактуры, словно вырезанные из одного куска тени. Обувь – практичные ботинки на плоской подошве, серые. Никаких украшений, никаких личных вещей. Личные вещи были неэффективны. Они требовали места, ухода, порождали привязанности. А привязанности были… нерациональны.

Она натянула одежду. Ткань шершаво терла кожу, не давая забыть о своем назначении – защищать тело, а не радовать его. Зеркала в капсулах не предусматривались – зачем смотреть на то, что не имеет значения? Только идентификационная фотография на пропуске, плоская и безжизненная. Она знала свое лицо: бледное, скуластое, с темными, всегда чуть приспущенными глазами и коротко остриженными, тоже темными волосами. Лицо как маска. Удобная маска.

Дверь капсулы открылась беззвучно, впуская чуть более яркий свет коридора. Он был таким же серым, как и все остальное: стены, потолок, пол. Ровные ряды таких же капсульных дверей тянулись в обе стороны, бесконечные, как соты мертвого улья. Из соседних капсул тоже выходили люди. «Базовые». Они двигались молча, не глядя друг на друга, каждый – по своей траектории к лифтам, к столовой, к рабочим зонам. Взгляды, если и пересекались, тут же отскакивали, словно от невидимой стены. Ни кивков, ни слов приветствия. Общение не поощрялось без служебной необходимости. Оно отвлекало. Оно могло породить… ненужные связи.

Эрис присоединилась к потоку. Ее шаги сливались с тихим шорохом десятков других ног по полимерному полу. Воздух вибрировал от работы скрытых систем, но человеческих звуков почти не было. Только редкое покашливание, скрип подошвы. Она смотрела прямо перед собой, на затылок впереди идущего, такой же безликий, как ее собственный. Внутри царила привычная пустота. Не тоска, не скука – просто отсутствие. Как чистый, вытертый до скрипа лист. Лишь где-то на самой глубине, в самом подвале сознания, существовал слабый, постоянный фон. Она называла это «фоновым шумом». Не чувство, а скорее его призрак, эхо чего-то, что когда-то, возможно, было живым. Легкое покалывание под ложечкой при виде случайного пятна на стене, напоминающего… что? Непонятно что. Мимолетная тень чего-то теплого и горького при вдыхании запаха рециркулированного воздуха. «Шум». Иррациональный, ненужный, но упорно присутствующий. Как статический разряд в отлаженной схеме.

На подходе к центральному транспортному узлу поток людей уплотнился. Здесь коридор расширялся, сливаясь с другими ручьями «базовых». И здесь же, у широких арочных проходов к лифтам, стояли Они.

Рац-Патруль.

Двое. Идеально подогнанные серо-черные мундиры, лишенные складок, словно вылитые из металла. Шлемы с затемненными визорами, скрывающими лица – если под ними еще были лица. Руки в перчатках спокойно лежали на стволах компактных иммобилайзеров. Они не двигались, не разговаривали. Просто стояли, как статуи, сканируя проходящий поток своими невидимыми взглядами. Их присутствие вносило в и без того холодный воздух ледяную струю. Никакой явной угрозы, только абсолютная, бездушная уверенность в своем праве быть здесь, наблюдать, контролировать.

Эрис почувствовала, как ее шаги стали чуть более размеренными, дыхание – чуть более поверхностным. Она не замедлилась, не ускорилась. Просто опустила взгляд еще ниже, сосредоточившись на сером полу перед своими серыми ботинками. Мимоходом она уловила холодное скольжение сенсоров по своей фигуре, по лицу. Оценка. Контроль. Внутри не дрогнуло ничего, кроме привычного, почти неощутимого сжатия где-то глубоко в груди – отголосок того самого «шума». Страх? Нет, слишком сильное слово. Скорее… осознание хищника в поле зрения травоядного. Инстинктивная осторожность.

Она прошла мимо них, не подняв глаз. Поток влился в широкий зал лифтовых шахт. Гигантские серые двери открывались и закрывались, заглатывая и извергая молчаливые группы людей. Эрис подошла к своей шахте, отметившись чипом на считывателе. Светодиод замигал зеленым. Двери раздвинулись. Она вошла в пустую, холодную кабину, повернулась лицом к закрывающимся створкам. В последний миг ее взгляд скользнул по залу, по серой массе «базовых», ожидающих своей очереди, по неподвижным фигурам Патруля у арок. Огромное, бездушное, идеально функционирующее пространство.

Двери закрылись с мягким шипением. Лифт плавно тронулся вниз, к Утильзаводу №4. Эрис стояла, глядя на свое отражение в полированной стали двери: бледное лицо, темные, пустые глаза. Внутри была только тишина. И далекий, назойливый, как зубная боль, фоновый шум.

Глава 2: Спуск в подполье

Утильзавод №4 возвышался над кварталом Базовых как огромная, покрытая копотью гробница прогресса. Его стены из пористого бетона, некогда серые, теперь были пропитаны вековой сажей и маслянистыми испарениями, приобретя цвет гниющего зубного камня. Бесконечные трубы вентиляции, как переплетенные кишки, извивались по фасаду, изрыгая клубы пара, который тут же растворялся в вечной серой дымке Апекс Рац. Грохот дробилок и прессов, приглушенный толстыми стенами, отдавался в груди низкой, болезненной вибрацией. Эрис подошла не к главным воротам, где день и ночь кипела работа по перемалыванию отходов системы, а к неприметной служебной двери на западном торце. Она была такой же грязно-серой, как стена, без таблички, с единственным тусклым светодиодом над сканером.

Здесь воздух густел от запаха гари, машинного масла и чего-то кислого – запах тления и переработки. Эрис приложила ладонь к холодной металлической панели рядом с дверью. Легкое жжение – сканер взял образец ДНК с микроскопических частиц кожи. Светодиод мигнул желтым. Она наклонилась к окулярнику сетчаточного сканера. Луч красного света скользнул по глазу, заставив моргнуть. Желтый свет сменился зеленым. Теперь панель ввода. Десять цифр, выученных до автоматизма, отстукивались подушечками пальцев на холодных кнопках. Тик-тик-тик-тик… Последняя клавиша. Глухой щелчок изнутри стены.

Дверь не открылась. Вместо этого участок стены слева от нее, такой же грязный и невзрачный, бесшумно отъехал в сторону, обнажив узкий проем и лифтовую кабину. Она была крошечной, рассчитанной на одного человека, обитая изнутри потускневшей нержавеющей сталью. Воздух здесь был другим – стерильным, пахнущим озоном и антисептиком, резко контрастируя с вонью завода. Эрис шагнула внутрь. Стена закрылась за ней, поглотив грохот и запах Утильзавода. Остался только тихий гул лифтовых механизмов и ее отражение в полированной стали – бледное лицо в серой униформе, островок безразличия в металлической коробке.

Кабина не поехала вверх или вбок, как можно было ожидать. Она резко дернулась и понеслась вниз. С ускорением, заставляющим слегка присесть. В ушах заложило. Стальные стены вибрировали, передавая глухой рев работающих где-то далеко внизу механизмов. Счетчик этажей на миниатюрном дисплее отсчитывал отрицательные значения: -5, -10, -15… Глубже и глубже под Утильзавод, под кварталы Базовых, в каменные чрева города.

Чем ниже они опускались, тем сильнее менялась атмосфера. Стерильный холод сменялся влажным, промозглым холодом подземелья. Ощутимо пахло сыростью камня, ржавчиной и… чем-то еще. Сначала едва уловимо, потом явственнее. Озон – резкий, электрический, как после грозы. И под ним, пробиваясь сквозь него, другой запах. Сладковатый. Неприятно сладкий, как забродивший мед или переспевшие фрукты. И горький. Горький, как полынь или лекарство. Эта смесь – озон, сладость, горечь – висела в воздухе тяжелым, чуть липким облаком, проникая в ноздри, оседая на языке.

Лифт резко замедлился и остановился с глухим стуком. Двери разъехались.

Гул обрушился на нее. Не грохот заводских прессов, а низкий, мощный, всепроникающий гул огромных машин. Он вибрировал в полу, в стенах, в самых костях. К нему примешивалось шипение пара, бульканье жидкостей, ритмичные удары насосов – симфония индустриального чрева.

Эрис шагнула из стерильной кабины в другой мир.

Перед ней открылся лабиринт. Гигантский, низко потолочный зал, уходящий в темноту во все стороны. Его заполняли трубы. Толстые и тонкие, медные и стальные, пластиковые и стеклянные. Они оплетали друг друга, как лианы в джунглях, тянулись по стенам, змеились по полу, исчезали в отверстиях в потолке и полу. По некоторым, прозрачным, пульсируя, текли жидкости – мутно-желтые, кроваво-красные, ядовито-зеленые, тускло-синие. Они подсвечивались изнутри тусклым светом, создавая жутковатое, мерцающее освещение. Воздух дрожал от гула, пропитанный все той же странной смесью запахов: озон, сладость, горечь, теперь с явными нотами химикатов и… чего-то органического, чуть тлетворного.

И повсюду стояли они. Биореакторы. Цилиндрические колоссы из полированной стали и толстого стекла, соединенные паутиной труб. Внутри них клубились туманы, переливались странные светящиеся субстанции, мерцали сложные приборы. Одни светились тусклым, тревожным желтым, другие – глубоким, печальным синим, третьи – грязно-зеленым. Их свет окрашивал пар, клубящийся в проходах, и лица редких техников в защитных костюмах, склонившихся над пультами управления. Техники двигались медленно, как сомнамбулы, их лица скрыты за щитками шлемов.

Это была «Ферма Чувств». Не поле и не сад. Подземная фабрика. Лабиринт труб и биореакторов, где выращивали, собирали и дистиллировали то, что общество Апекс Рац изгнало из себя во имя порядка. Эрис сделала глубокий вдох. Воздух обжег легкие холодом, озоном и той сладковато-горькой эссенцией, которая была здесь жизнью, смертью и валютой одновременно. Она вошла в лабиринт, ее серая фигура растворилась среди мерцающих труб и гудящих колоссов, несущих в своих недрах запретный «Вкус Жизни».

Глава 3: «Садовник» чувств

Лабиринт трубил и гудел, как живое, дышащее чудовище. Воздух, насыщенный озоном и сладковато-горькой эссенцией, вибрировал от работы сотен насосов и компрессоров. Эрис шла знакомым маршрутом, ее шаги глухо отдавались по металлическим мосткам, проложенным над клубками труб и кабелей. Она не смотрела по сторонам с любопытством новичка; ее взгляд скользил по маркировке на реакторах, находил знакомые изгибы коммуникаций. Это был ее участок. Ее «сад».

Она остановилась перед Биореактором Zeta-7. Цилиндр из толстого, слегка матового стекла, опоясанный стальными обручами и опутанный хитросплетением трубок. Внутри клубился плотный, почти непрозрачный желтый туман. Он светился тускло, тревожно, как грязное оконце в грозовую ночь. На дисплее пульта управления, вмонтированного в основание реактора, бежали строчки данных: «Экстракт #7341. Источник: Базовый М-451. Доминирующая эмоция: Страх. Чистота: 87%. Стабильность: Низкая. Примеси: Паника (9%), Отчаяние (4%)». Эрис хмуро посмотрела на показатели. Слишком много «сорняков».

Она провела пальцем по сенсорной панели, вызывая меню управления. Ее движения были точными, экономичными. Работа «садовника». Не поливать и удобрять, а пропалывать. Удалять нежелательные примеси из эмоционального коктейля, чтобы получить чистый, стабильный, товарный «Вкус». Она выбрала программу сепарации, настроив параметры на фильтрацию фракций Паники и Отчаяния. Машина загудела чуть громче, вибрация усилилась под ногами. Внутри реактора желтый туман начал крутиться быстрее, образуя воронку. По боковой трубке пошла густая, темно-бордовая слизь – примеси, отбраковка. Их отведут в общий резервуар для утилизации или для создания дешевых, нестабильных «коктейлей» для черного рынка низшего пошиба.

Эрис перевела взгляд на соседний реактор – Theta-3. Совсем другая картина. Стеклянная колонна излучала мерцающее синее свечение, глубокое и холодное, как вода в арктической расщелине. Туман внутри был разреженный, в нем плавали сгустки более насыщенного цвета, как капли индиго. Данные на пульте: «Экстракт #7342. Источник: Базовая F-289. Доминирующая эмоция: Грусть. Чистота: 92%. Стабильность: Удовлетворительная. Примеси: Ностальгия (5%), Усталость (3%)». Чище, но тоже нуждалось в доводке. Ностальгия могла придать «Вкусу» ненужную глубину, «изюминку», которая не ценилась стандартными потребителями элиты. Им нужны были яркие, первичные удары – Страх, Восторг, Гнев. Грусть была нишевым продуктом, ее требовалось очищать до кристальной, безличной печали.

Эрис прикоснулась к холодному сенсору на корпусе Theta-3, чтобы проверить текущие параметры потока. В момент контакта, сквозь толщу защитных перчаток и стекла, она ощутила едва уловимую вибрацию. Не механическую – реактор работал ровно. Это было что-то иное. Слабое, глухое… эхо. Как далекий стон, переданный через землю. На миг в сознании мелькнуло что-то неуловимое: образ пыльного окна, за которым идет серый дождь? Ощущение тяжести на плечах, как от мокрого плаща? Запах старой книги, которая больше никому не нужна? Миг – и все исчезло. Осталась только привычная пустота внутри и легкое покалывание в кончиках пальцев от контакта с сенсором.

Она отдернула руку, будто обожглась. «Фоновый шум», – автоматически подумала она, как всегда. Артефакт процесса. Статический разряд от нестабильной эмоциональной матрицы. Ничего личного. Ничего настоящего. Просто утечка данных, побочный эффект дистилляции чувств.

Эрис снова сосредоточилась на пульте Theta-3, запуская программу тонкой очистки от Ностальгии. Синий туман внутри колонны заволновался, сгустки индиго начали притягиваться к центру, где невидимые поля дробили их на более простые, управляемые компоненты. Усталость можно было оставить – она придавала Грусти приемлемую «тяжесть».

Она оглядела свой участок. Ряды реакторов, мерцающих разными оттенками агонии, тоски, редких вспышек чего-то похожего на радость (но всегда слишком нервного, слишком яркого). «Прополка». Удаление всего сложного, неоднозначного, личного. Сведение богатства человеческого переживания к чистым, стерильным химическим формулам эмоций. В этом была ее работа. «Садовник» чувств, выращивающий монокультуры на костях души. Она поправила защитную маску, плотнее прижав ее к лицу, будто пытаясь отгородиться не только от запахов, но и от тех смутных эхо, что иногда пробивались сквозь стекло и сталь. Внутри по-прежнему была пустота. Только «шум» сегодня казался чуть громче, чуть навязчивее. Как назойливая муха за стеклом.

Глава 4: Возвращение Нико

Тишина на участке Эрис была относительной. Ее заглушали вечный гул фермы, шипение пара из клапана где-то над головой, бульканье жидкости в ближайшей трубе. Она стояла у пульта реактора Kappa-9, где медленно созревал «Вкус Удовлетворения» – тускло-оранжевая субстанция, требовавшая особой стабильности. Ее пальцы скользили по сенсорной панели, внося микроскопические коррективы в температуру. Каждая эмоция была капризной орхидеей в этом подземном саду, требовала своего микроклимата, своей дозы химических стабилизаторов. Мысли текли по отработанной колее: показатели, вязкость, уровень примесей. Пустота внутри была привычным фоном, лишь «шум» иногда усиливался, как сейчас, когда ее взгляд скользнул по мутно-оранжевому свечению. На миг показалось, что в глубине колонны мелькнуло что-то знакомое – обрывок серого неба над капсульным кварталом? Она моргнула, и видение исчезло. Статический разряд. Всегда статический разряд.

Внезапный звук ворвался в ее концентрацию, как камень в стоячую воду. Не гул машин, не шипение пара. Это был грохот тяжелых ботинок по металлическим мосткам, торопливый, сбивчивый. Затем – прерывистое, хриплое дыхание, доносящееся из-за поворота лабиринта труб. Эрис не обернулась сразу. Ее плечи слегка напряглись, пальцы замерли над панелью. На ферме так не бегали. Здесь двигались медленно, осторожно, как во сне, боясь потревожить хрупкое равновесие реакторов или привлечь внимание надсмотрщиков. Этот звук был чужеродным. Живым. И оттого – опасным.

Он ворвался в ее поле зрения, сметая с пути воображаемые преграды. Нико.

Он был запыхавшимся хаосом в сером мире. Его защитный комбинезон был расстегнут по груди, обнажая темную, пропитанную потом майку. Лицо, обычно скептически-насмешливое, сейчас было бледным под слоем дорожной грязи и копоти. На левой скуле алела свежая царапина, неглубокая, но заметная, как кровавая запятая. Волосы, темные и непослушные, прилипли ко лбу. Глаза, почти черные, метались, сканируя пространство, прежде чем остановиться на Эрис. В них читалось не столько испуга, сколько адреналиновой лихорадки, смешанной с привычной дерзостью.

– Эрис! – Его голос был хриплым от быстрого бега, но громкость он не сбавил, нарушая тишину участка. – Чертова крысиная нора! Думал, ноги отвалятся, пока до тебя добегу!

Он прислонился к холодной поверхности ближайшего реактора (Эпсилон-4, «Фоновое Беспокойство», тускло-фиолетовый), закрыв глаза на мгновение, ловя ртом воздух. Пахло от него потом, пылью верхних уровней, дымом, и чем-то острым, химическим – не ферменным, а принесенным извне.

Эрис повернулась к нему полностью, лицо – непроницаемая маска. Только едва заметное сужение глаз выдавало оценку ситуации: царапина, учащенное дыхание, грязь. Нико был курьером, «добытчиком». Его работа заключалась в том, чтобы проскальзывать сквозь щели системы Апекс Рац, находить то, что нельзя было достать легально, и приносить это на ферму. Химикаты, редкие детали, информацию. А иногда – проблемы. Он был необходимым злом, источником постоянного раздражения и… единственным, кто позволял себе с ней разговаривать не как робот с роботом.

– Ты привлекаешь внимание, – сказала она ровным, лишенным интонации голосом. Ее взгляд скользнул по царапине. – Столкновение с Патрулем?

Нико открыл глаза, усмехнулся, обнажив белые зубы на грязном лице. Улыбка была резкой, как удар ножом.

– Мелочи. Старый приятель по имени Колючая Проволока решил меня обнять на чердаке склада Гамма. – Он махнул рукой, будто отмахиваясь от комара. – Зато, – его голос снизился до доверительного шепота, хотя вокруг никого не было, – зато я принес.

Он сбросил с плеча тяжелый, потрепанный рюкзак из плотной, непромокаемой ткани. Бросил его на металлический пол с глухим стуком. Звук был слишком громким в этом месте. Эрис инстинктивно огляделась, но тени между реакторами оставались пустыми. Нико опустился на корточки, его пальцы быстро расстегнули застежки. Внутри, среди обрывков упаковочной пленки и кусков поролона, лежали несколько небольших, герметично запечатанных контейнеров. Стеклянные ампулы с разноцветными жидкостями, пластиковые канистры с бирюзовыми этикетками, коробочки с аккуратными рядами таблеток необычных оттенков.

– Вот, – он извлек первую ампулу, наполненную жидкостью цвета морской волны. – «Стабилизатор Изумрудный Вихрь». Три штуки. – Положил на пол. Затем – канистру: – «Эмульгатор Нейтральность». Пять литров. Держи, тяжелая штука. – Эрис автоматически приняла канистру, ощутив ее прохладную тяжесть. Запах химикатов усилился – острый, искусственный, чуть сладковатый. – И вот главное, – Нико извлек маленькую, толстостенную коробочку, обитую свинцовой фольгой. Он открыл ее с почти церемониальной осторожностью. Внутри, в гнездах из черного войлока, лежали четыре ампулы. Содержимое светилось слабым, пульсирующим золотом. – «Кровь Хамелеона». Четыре дозы. Чистейшая, без единого процента отклонений. Старик Борис будет пускать слюни. – Он имел в виду главного химика фермы, вечно недовольного качеством реактивов.

Эрис внимательно осмотрела ампулы. «Кровь Хамелеона» была ключом к стабилизации самых сильных, самых нестабильных эмоций – экстаза, ярости, паники. Без нее производство «чистого Восторга» или «дистиллированного Гнева» было бы невозможно. Добыть ее было крайне сложно и опасно. Царапина Нико казалась теперь незначительной платой.

– Откуда? – спросила она, все так же тихо, возвращая коробку. Протокол требовал минимальной информации о происхождении критичных компонентов.

Нико фыркнул, закрывая рюкзак.

– У одного паренька в Инженерном Секторе шестеренки в голове провернулись. Решил, что может торговать запчастями для систем жизнеобеспечения сектора «Дельта». – Он постучал пальцем по виску. – Не рассчитал. Рац-Патруль его «откалибровал» прямо на месте, по горячим следам. Но его запасы… – Нико многозначительно подмигнул, – …оказались в надежных руках раньше. За скромную плату, естественно. – Он встал, потянулся, кости хрустнули. – Так что все чисто. Ну, почти. Проволока таки оставила автограф.

Эрис кивнула, принимая объяснение. Она не спрашивала деталей. Знать меньше – спать спокойнее. Она собрала контейнеры, ее движения были точными, экономичными. Химикаты нужно было немедленно внести в реестр и передать на склад. Борис уже наверняка нервно потирал руки где-то в своей лаборатории.

– Клиент для Омеги-1 подтвердился? – спросил Нико небрежно, опираясь локтем о реактор. Он наблюдал за ней, за ее безошибочными действиями. Его взгляд был острым, оценивающим, лишенным обычной насмешливости.

Эрис достала из кармана комбинезона компактный планшет, вызвала нужную запись.

– Да. Заказ принят. Оплата поступила. Полная сумма. – Она показала ему экран с цифрами, которые заставили бы даже «Калиброванного» задуматься о расточительности. – Ты должен доставить завтра. На точку «Альфа-Каприз». После цикла очистки.

Омега-1 был их гордостью и самым дорогим продуктом. В нем зрел «чистый Восторг» – эмоция, лишенная малейшей примеси страха, сомнения или даже простой радости. Это был взрыв экстаза, кристально чистый, почти болезненный по своей интенсивности. Продукт для избранных, для самых извращенных или самых отчаявшихся представителей элиты.

Нико присвистнул, глядя на сумму, но в его глазах не было удивления, скорее профессиональное удовлетворение.

– Каприз, говоришь? – Он усмехнулся. – Значит, наш покупатель – либо член Совета Апекс, либо его избалованное чадо. Или… – он понизил голос до шепота, наклонившись чуть ближе, – …или сам Арвид решил побаловаться? Ходят слухи, что Ледяной Лорд иногда любит «протестировать продукт». Для контроля качества, ясное дело.

Эрис отвернулась, пряча планшет. Мысль о том, что Арвид, архитектор бесчувственного мира, мог потреблять изъятые эмоции, была отвратительна и… логична. Как еще он мог контролировать то, чего сам был лишен?

– Не распространяй слухи, – сказала она резче, чем планировала. – Просто доставь. Точка «Альфа-Каприз» в семь утра. Не опоздай. Клиент влиятельный.

– Не опоздаю, не опоздаю, – отмахнулся Нико, но в его тоне не было прежней легкости. Он выпрямился, потянулся, и вдруг его взгляд упал на небольшую прозрачную капсулу, валявшуюся почти незаметно в углу у ее ног, рядом с мусорным контейнером для брака. Внутри капсулы переливалась крошечная капля мутно-розовой жидкости. «Обрезки». Отходы очистки – нестабильные, слабые фракции эмоций, обычно утилизируемые. Иногда их сливали в общий резервуар для дешевого «суррогата», но эта капля, видимо, откатилась.

Нико нагнулся, подобрал капсулу. Он поднес ее к свету мерцающего реактора Грусти (Theta-3). Розовая капля слабо пульсировала.

– О, – протянул он с внезапно вернувшейся игривостью. – Смотри-ка, привет от старого знакомого. Похоже на… что-то теплое. Остатки «Нежности»? Или слабенький «Стыд»? – Он встряхнул капсулу, наблюдая, как жидкость переливается. – Выглядит… безобидно. Почти мило.

Эрис нахмурилась. Она знала, что будет дальше. Нико любил балансировать на грани. Его цинизм был щитом, но за ним скрывалось опасное любопытство к тому самому «Вкусу», который он развозил.

– Выбрось, – приказала она. – Это брак. Нестабильно. Может дать любой побочный эффект.

– Ах, брось, Эрис, – Нико ухмыльнулся, его глаза блеснули знакомым озорством, смешанным с вызовом. Он подошел ближе, протягивая капсулу. Запах его пота, пыли и химикатов смешался с ферменной сладковато-горькой эссенцией. – Микродоза. Чисто символическая. Просто чтобы… сбить этот вечный привкус озона и тоски. – Он постучал пальцем по стеклу реактора с Грустью. – Посмотри на нее. Она же почти мертвая от скуки. И ты тоже. – Его взгляд скользнул по ее лицу, пытаясь найти хоть какую-то трещину в броне. – Живешь среди этого безумия, копаешься в чужих чувствах, а сама… как этот бетонный потолок. Ровная, серая, холодная.

Его слова ударили с неожиданной силой. Не потому, что были обидными – они были… точными. Как скальпель, вскрывающий нарыв. Она была как потолок. Ровная. Серая. Холодная. И «шум» внутри, тот самый назойливый фон, вдруг загудел громче, как будто в ответ на вызов Нико.

– Я выполняю функцию, – ответила она, и ее голос прозвучал чуть глуше. – Как и ты. Выбрось это. – Она указала на капсулу.

Но Нико не отступал. Он знал ее. Знакомы они были давно, еще до фермы, в серых коридорах квартала Базовых. Он видел ее до того, как она окончательно замуровала себя в эту профессиональную отстраненность. Иногда ему казалось, что он улавливает тень чего-то иного в глубине ее темных глаз. Микроскопическую трещину.

– Функция, – передразнил он мягко, без злобы. – Функция – это дроны Патруля. Функция – это эти реакторы. Мы же… – он сделал шаг еще ближе, сокращая дистанцию до минимума, – …мы еще немного люди, Эрис. В глубине души. Под всей этой ржавчиной. – Он поднес капсулу к ее лицу. – Попробуй. Просто каплю. На язык. Что тебе терять? Немного этого… фонового шума? – Он использовал ее же термин, и это прозвучало как укол.

Эрис отпрянула, как от удара током. Ее рука инстинктивно поднялась, чтобы оттолкнуть его руку с капсулой.

– Нет! – Ее голос сорвался, громче, чем она хотела. Звук эхом отразился от труб. Она осеклась, оглянулась. Все еще пусто. Она снова посмотрела на Нико, и в ее глазах вспыхнуло нечто большее, чем просто раздражение. Это был холодный, безжалостный страх. Не страх перед наказанием, не страх перед Нико. Страх перед этим. Перед хаосом, который могла принести даже капля неконтролируемой эмоции. Перед тем, что могло скрываться за этой мутной розовой жидкостью. Перед возможностью почувствовать что-то настоящее и потерять хрупкое равновесие своего серого, предсказуемого существования. – Я сказала нет. Выбрось. Или я вызову надсмотрщика.

Ее угроза была пустой, и они оба это знали. Вызывать надсмотрщика значило привлечь ненужное внимание к ним обоим. Но тон, ледяной и окончательный, сработал. Искра озорства в глазах Нико погасла, сменившись на миг чем-то другим – разочарованием? Усталостью? Он посмотрел на капсулу, затем на ее лицо, застывшее в каменной маске. Плечи его слегка опустились.

– Ладно, ладно, – он махнул рукой, внезапно сдавшись. – Не нравится тебе мой подарок. – Он швырнул капсулу в мусорный контейнер. Стекло звонко брякнуло о металл. – Твоя потеря. – Он повернулся, чтобы подхватить свой рюкзак. – Занеси химикаты Борису. Скажи, «Кровь Хамелеона» – первосортная. Я проверял… косвенно. – Он снова усмехнулся, но улыбка не добралась до глаз. – Завтра в семь. «Альфа-Каприз». Не опоздаю.

Он бросил на нее последний взгляд – быстрый, непроницаемый – и зашагал прочь по мосткам, его шаги теперь были тяжелыми, усталыми. Гул фермы снова поглотил звук его ухода.

Эрис стояла неподвижно, глядя на мусорный контейнер, где лежала разбитая капсула. Розовая жидкость медленно растекалась по дну, смешиваясь с другим браком – каплями темно-бордового Страха, мутно-зеленой Апатии. Внутри все еще билось отголоском ее собственное резкое «Нет!». И странное ощущение – не пустота, а… жжение. Там, где страх коснулся стенок ее души. И «шум» теперь звучал не как статический разряд, а как далекий, заглушенный крик. Она резко развернулась к пульту Kappa-9, схватила планшет с данными, ее пальцы сжали пластик так сильно, что костяшки побелели. Функция. Она должна выполнять функцию. Занести химикаты. Проверить стабильность Удовлетворения. Забыть розовую каплю и страх в глазах Нико. Забыть его слова о ржавчине и людях. Просто работать. В сером гуле вечной фермы, где выращивали чувства для чужих, а свои хоронили глубоко, под слоями льда.

Глава 5: Лик Совершенства

Контраст был ошеломляющим, почти болезненным. После сырого, гудящего полумрака фермы, пропитанного запахом озона и вываренной души, «Клиника Гармонии» сияла. Сияла холодным, стерильным, абсолютным светом. Эрис стояла у края небольшой группы техников фермы, согнанных сюда на обязательный «показательный инструктаж». Они были пятнами грязи на безупречном мраморном полу, их защитные комбинезоны казались грубыми мешками рядом с безукоризненными белыми халатами клинического персонала.

Зал пресс-конференции был воплощением рационального великолепия. Высокие потолки, плавно переходящие в стены, были выполнены из матового белого полимера, излучавшего ровный, бестеневой свет. Гигантские панорамные экраны, тонкие, как лезвие, демонстрировали абстрактные визуализации данных: плавные графики эффективности, диаграммы роста «социальной стабильности», схемы нейронных сетей, сияющие голубыми и золотыми линиями. Воздух был кристально чист, прохладен и лишен какого-либо запаха, кроме легкого аромата… ничего. Абсолютной чистоты. Тишина царила почти религиозная, нарушаемая лишь тихим гудением скрытых систем и шелестом одежды немногочисленной, тщательно отобранной аудитории – журналистов государственных каналов, представителей Совета Апекс в строгих темно-серых костюмах, нескольких высокопоставленных «Калиброванных» с пустыми, как чистый лист, лицами.

И в центре этого сияющего храма Разума стоял он. Арвид.

Он не просто стоял. Он заполнял пространство. Не физическим ростом (он был высок, но не исполином), а силой своей ледяной, неоспоримой уверенности. Его фигура в идеально скроенном костюме глубокого, почти черного синего цвета казалась выточенной из единого куска антрацита. Ни морщинки, ни пылинки. Серебряные нити на висках были не признаком возраста, а знаком отточенной мудрости, тщательно спроектированным элементом образа. Лицо – скульптурное, с резкими, но гармоничными чертами – было неподвижным, как маска, отполированной до зеркального блеска уверенности. Глаза, холодного, как зимнее озеро, серо-голубого цвета, медленно скользили по залу, встречая каждый взгляд и заставляя его опуститься. В них не было ни тепла, ни гнева, ни презрения. Была лишь абсолютная, непоколебимая истина, которой он являлся.

Он поднял руку – движение плавное, экономичное, лишенное суеты. Тишина в зале сгустилась, стала почти осязаемой.

– Прогресс, – его голос разнесся по залу, чистый, бархатистый баритон, лишенный каких-либо эмоциональных модуляций, но обладавший гипнотической силой. Он не говорил громко, но каждое слово падало, как отточенная стальная игла, в самую тишину. – Это не просто движение вперед. Это освобождение.

Он сделал небольшую паузу, позволяя слову повиснуть в воздухе.

– Человечество веками страдало под бременем собственной природы, – продолжил Арвид. Его взгляд скользнул по экранам, где сменились изображения: хаотичные вспышки на древних картинах, кадры исторических бунтов, истеричные лица на старых новостных роликах. – Эмоции. Этот хаотичный, неконтролируемый шквал импульсов. Они делали нас слабыми. Уязвимыми. Подверженными ошибкам, насилию, саморазрушению. Они затуманивали разум, этот единственный истинный инструмент эволюции.

Эрис слушала, стоя навытяжку, как и все вокруг. Внутри привычная пустота, но «шум» сегодня был странным – не беспокойным, а… тяжелым. Как свинцовая плита, придавившая что-то внутри. Слова Арвида падали на эту плиту, добавляя вес.

– Апекс Рац предложил выход, – голос Арвида обрел оттенок… не триумфа, а спокойного, непреложного факта. – Не подавление. Не отрицание. Освобождение. Освобождение от бремени. – Он снова сделал паузу. Экран за его спиной показал схему: стилизованный человеческий мозг, опутанный яркими, хаотичными нитями. Затем – эти нити аккуратно отсекались невидимым скальпелем, оставляя мозг чистым, сияющим ровным белым светом. – Процедура Калибровки – это хирургия души. Тонкая, точная, направленная на удаление патологического груза, мешающего человеку достичь своего истинного потенциала. Потенциала ясности, эффективности, гармонии.

Он произнес слово «гармония» с особым, почти благоговейным ударением. Название клиники оправдывалось.

– Мы не лишаем человека чего-то ценного, – продолжил Арвид, и в его голосе впервые прозвучала едва уловимая нотка… чего? Убежденности? Удовлетворения? – Мы возвращаем ему себя. Истинного. Рационального. Свободного от мучительных противоречий, разрушительных страстей, иллюзорных надежд. Мы даем ему мир. Абсолютный, кристально чистый мир внутри.

Он повернулся, сделав изящный жест рукой в сторону боковой двери. Дверь бесшумно отъехала.

– Позвольте представить вам живое доказательство эффективности нашей системы. Результат Протокола «Чистота Плюс». Гражданин ТК-447.

В дверь вошел мужчина. Средних лет, среднего роста, одетый в простую, но безупречно чистую серую униформу Базового, но без нашивки. Его лицо было абсолютно спокойным. Не бесстрастным – спокойным, как поверхность глубокого, неподвижного озера в безветренный день. Ни тени напряжения, ни следа озабоченности или интереса. Он шел ровной, размеренной походкой, остановился рядом с Арвидом, повернулся к залу. Его глаза… Эрис невольно задержала на них взгляд. Они были светлыми, карими, но абсолютно пустыми. Не тупыми – в них светился ровный, не мерцающий интеллект. Но за этим интеллектом не было никого. Ни внутреннего диалога, ни воспоминаний, окрашенных чувством, ни страха перед толпой, ни гордости за демонстрацию. Он смотрел на людей, на камеры, на сияющий зал с тем же безразличием, с каким смотрел бы на стену. Это был взгляд совершенной, абсолютной пустоты. Не смерти – ибо смерть несла в себе отпечаток угасания. Это был взгляд идеально функционирующего, лишенного самости механизма. «Успешный Калиброванный».

В зале замерли. Даже у закаленных журналистов государственных каналов дыхание перехватило. Не от ужаса, а от… непостижимости. От полного отсутствия в этом человеке того, что даже у самых подавленных Базовых проявлялось как «фоновый шум», как тень личности.

Арвид положил руку на плечо ТК-447. Тот не дрогнул, не повернул головы. Просто продолжал смотреть вперед своим пустым, спокойным взглядом.

– Гражданин ТК-447, – произнес Арвид, и его голос звучал теперь как голос творца, представляющего свое совершенное творение. – Прошел полный цикл Калибровки по Протоколу «Чистота Плюс». Его когнитивные функции сохранены на оптимальном уровне. Трудовая дисциплина – безупречна. Социальные взаимодействия – сведены к необходимому минимуму и абсолютно рациональны. Он не испытывает страха, гнева, тоски, беспокойства. Он не подвержен сомнениям или иллюзиям. Он – воплощенная эффективность. Абсолютная надежность. Гармония.

Арвид слегка сжал плечо ТК-447, словно проверяя его твердость. Мужчина оставался неподвижным, как каменная глыба.

– Он свободен, – заключил Арвид, и в его глазах вспыхнул холодный, безжалостный огонь убежденности, почти фанатизма. – Свободен от хаоса. Свободен от боли. Свободен от самого тяжкого бремени – бремени быть человеком в его ущербном, эмоциональном воплощении. Он – будущее. Будущее Апекс Рац. Будущее человечества.

Он отпустил плечо ТК-447. Мужчина, получив невербальную команду, развернулся на каблуках с механической точностью и тем же бесстрастным шагом вышел через ту же дверь. Он исчез, оставив зал в гнетущей тишине. Его пустота висела в воздухе тяжелее любого присутствия.

Арвид снова повернулся к аудитории. Его лицо снова было непроницаемой маской уверенности.

– Вопросы? – спросил он ровным тоном, его ледяной взгляд скользнул по рядам журналистов, словно предлагая им попробовать нарушить совершенную гармонию его видения сомнением.

Эрис опустила глаза, глядя на безупречно отполированный мрамор под своими грубыми ботинками. Внутри тяжелая свинцовая плита «шума» вдруг треснула. Не от страха или гнева. От чего-то другого. От леденящего, абсолютного ужаса перед этим «освобождением». Перед этой пустотой, которую Арвид называл гармонией. Перед этим будущим. Слова «ферма чувств», «Вкус Жизни», «изъятие» вдруг приобрели новый, чудовищный оттенок. Она не просто работала на черный рынок. Она была соучастницей в создании этого… ничто. В выпаривании души до кристалла безразличия.

Один из журналистов робко поднял руку, задавая заранее согласованный вопрос об экономии ресурсов благодаря снижению «эмоциональных издержек». Арвид отвечал, его голос снова лился, как струя ледяной воды, приводя цифры, проценты, графики эффективности.

Эрис не слышала. Она слышала только гул собственной крови в ушах и далекий, заглушенный крик под свинцовой плитой внутри. Крик чего-то, что вдруг осознало, что оно еще живо. И что его хотят вырезать. Как аппендикс. Как ненужный, мешающий орган. Освободить.

Глава 6: Искра в сером

Путь домой был ритуалом молчания. После сияющего кошмара «Клиники Гармонии» кварталы Базовых казались не просто серыми, а выцветшими, выхолощенными до самой сути. Серый асфальт под ногами, серые стены капсульных блоков по сторонам, серое небо (или его имитация под куполом сектора), поглощавшее последние отблески искусственного дня. Воздух, всегда чуть спертый, пахнущий рециркуляцией и озоном, сегодня казался особенно тяжелым, как будто впитал в себя ледяную пустоту взгляда ТК-447.

Эрис шла чуть быстрее обычного, ее шаги отбивали четкий, бесчувственный ритм по плитам тротуара. Она пыталась загнать обратно, под привычный слой льда, тот леденящий ужас, что прорвался в клинике. «Освобождение». «Гармония». Слова Арвида звенели в ее черепе, как осколки стекла. Она видела пустоту. И эта пустота была… логичной. Завершенной. Как смерть. И она, технолог фермы, помогала ее создавать, выпаривая соки человечности для прихоти элиты. Свинцовая плита внутри давила теперь невыносимо, «шум» под ней превратился в глухой, непрерывный стон.

Рядом шагал Нико. Он был необычно тих. Его обычная циничная бравада куда-то испарилась, сменившись мрачной сосредоточенностью. Он тоже видел ТК-447. И хотя Нико мастерски притворялся, что ему все равно, Эрис знала – его «доброе сердце», спрятанное за колючей проволокой цинизма, тоже сжалось от этого зрелища. Он шугнул камушек ботинком, и тот звякнул о металлический бордюр – единственный громкий звук в гнетущей тишине вечернего часа пик.

Толпы Базовых двигались по своим маршрутам, как запрограммированные марионетки. Глаза опущены, плечи слегка ссутулены, шаги размеренные. Ни разговоров, ни случайных взглядов. Только шорох сотен ног по асфальту, да редкое покашливание. Это была не жизнь, а ее индустриальная симуляция. Эрис ощущала себя песчинкой в этом гигантском, бездушном механизме. Песчинкой, которой вдруг стало тесно и страшно внутри собственной раковины.

И тогда это случилось.

Резкий, неожиданный звук ворвался в серую симфонию шагов. Звук живой, теплый, почти дикий в своей спонтанности.

Смех.

Негромкий, сдавленный сначала, потом прорвавшийся наружу – звонкий, искренний, молодой. Он прозвучал из узкого прохода между двумя капсульными блоками, где обычно царила особо густая тень и тишина. Смеялся молодой парень, Базовый, лет восемнадцати. Он стоял, прислонившись к стене, и что-то рассматривал в ладони – крошечный, самодельный, может быть, комикс, вырезанный из упаковочного картона? Его лицо, обычно такое же безликое, как у всех, сейчас светилось неподдельной, чистой радостью. Глаза смеялись вместе со ртом. Он ткнул пальцем в картинку, что-то шепнул сам себе, и смех снова вырвался наружу, чуть громче, заразительнее. На секунду он забылся. Забыл о сером мире, о Патрулях, о Калибровке. Он просто… радовался.

Этот звук – чистый, человеческий, немотивированный – повис в воздухе, как яркая вспышка в кромешной тьме. Он был таким чуждым, таким невероятным, что несколько Базовых вокруг невольно замедлили шаг, подняли головы. В их глазах мелькнуло не понимание, а… паническое недоумение. Как у животных перед лесным пожаром.

Эрис замерла. Ее сердце, обычно ровно и глухо стучавшее где-то за ребрами, вдруг сделало один сильный, болезненный удар. Не «шум». Удар. По свинцовой плите внутри.

Их было двое. Они материализовались из тени соседнего блока, как призраки в серо-черных мундирах. Рац-Патруль. Они не бежали. Они просто присутствовали там, где секунду назад их не было. Их затемненные визоры были направлены на смеющегося парня. Он не видел их. Он был всецело поглощен своей находкой, своим крошечным островком счастья.

Один из патрульных сделал шаг вперед. Его движение было не быстрым, а неумолимым, как движение гидравлического пресса. Беззвучным. Он подошел к парню сзади.

Смех оборвался на высокой ноте. Резко. Как перерезанное горло.

Парень вздрогнул, обернулся. Его глаза, еще секунду назад сиявшие смехом, расширились от внезапного, животного страха. Чистого, первобытного, неконтролируемого ужаса. Эрис увидела это выражение крупным планом, словно все вокруг замедлилось. Белки глаз, огромные зрачки, искаженные черты лица. Этот взгляд пронзил ее насквозь, острее любой иглы экстрактора на ферме.

Патрульный не сказал ни слова. Его рука в перчатке молниеносно схватила запястье парня, выкручивая его за спину с такой силой, что хрустнули кости. Парень вскрикнул – коротко, хрипло, от боли и страха. Его самодельный комикс выпал из другой руки, упал в грязь. Второй патрульный подошел с фронта, его иммобилайзер был нацелен не на парня, а на внезапно застывшую толпу Базовых, словно предупреждая: «Следующий?».

– Нарушение Статьи 7-Гамма. Несанкционированное проявление аффекта, – прозвучал механический, лишенный тембра голос из динамика шлема первого патрульного. – Подлежит немедленной профилактической калибровке.

Парня дернули. Он попытался устоять, зацепиться ногами, но его потащили, как мешок, к стоявшему неподалеку серому фургону Патруля с красной буквой «Р» на боку. Его лицо было искажено гримасой ужаса и боли. Глаза, полные слез, метались, ища помощи, понимания. Они на миг встретились с глазами Эрис.

И внутри нее что-то сжалось. Не просто «болезненно», как в плане. А с невероятной, физической силой. Как будто гигантская ледяная рука сжала ее сердце, легкие, желудок в один тугой, невыносимо болезненный узел. Воздух перехватило. Она не могла вдохнуть. Свинцовая плита треснула окончательно, и из трещины хлынул не «шум», а ледяной поток чистого ужаса и… чужой боли. Она почувствовала тот выкрученный сустав, этот животный страх, эту обреченность. Как будто это ее тащили к фургону. Ее ноги подкосились.

Нико действовал мгновенно. Он не просто схватил ее за руку. Он рывком развернул ее, прижал к себе боком, заслонив своим телом от зрелища, и резко потащил вперед, в сторону от прохода, в гуще внезапно ускорившегося потока Базовых. Его лицо было напряжено до предела, глаза – узкие щелки, полные не страха, а яростной решимости.

– Иди! – прошипел он сквозь зубы, его пальцы впились ей в плечо почти больно. – Не оглядывайся! Быстро!

Эрис позволила ему тащить себя. Ее тело не слушалось, ноги заплетались. Она пыталась вдохнуть, но в груди все было сжато в тот ледяной узел. В ушах стоял вой – не внешний, а внутренний. Вой страха парня. И ее собственный. Она слышала глухой удар – дверь фургона? Приглушенный стон? Или это стучала ее собственная кровь в висках?

Нико не отпускал, ведя ее через боковые улочки, подальше от главной артерии, от места задержания. Он знал короткие пути, щели в серой ткани квартала. Он шел быстро, почти бежал, его дыхание стало прерывистым, но от усилия, а не от страха. Эрис спотыкалась, ее взгляд был расфокусирован, прилип к серому асфальту под ногами. Она видела не плиты, а тот взгляд. Полный ужаса. И пустоту ТК-447. Они сливались в одно – начало и конец пути «освобождения».

Они свернули в узкий, темный проулок между высокими стенами складов. Здесь пахло пылью и плесенью, не было ни души. Нико остановился, резко прижал Эрис спиной к холодной, шершавой стене. Он все еще держал ее за плечи, его лицо было близко, глаза сверлили ее.

– Эрис! – его голос был резким, но не громким. – Эрис, слышишь меня? Дыши! Глубоко!

Она попыталась. Воздух со свистом ворвался в легкие, больно обжигая. Она закашлялась. Сжатие в груди ослабло на мгновение, но не исчезло. Оно превратилось в холодную, тяжелую волну тошноты и дрожи.

– Он… он просто смеялся… – прошептала она, и ее голос был чужим, срывающимся. – Просто… смеялся…

– Знаю, – коротко бросил Нико. Его взгляд был жестким, но в глубине – что-то похожее на боль. На давнюю, знакомую боль. – Знаю. Но ты ничего не могла сделать. Ничего. Ты поняла? Если бы ты шевельнулась… – Он не договорил, но смысл был ясен. Ее бы тоже погрузили в фургон. Или того хуже. – Это система, Эрис. Она перемалывает все живое. Особенно смех.

Он снял руки с ее плеч, но не отошел. Эрис прислонилась к стене, закрыв глаза. Перед веками снова встал взгляд парня. И пустота ТК-447. И сияющий, уверенный Арвид. И розовая капля «обрезков», которую Нико предлагал попробовать. Внутри все было разбито. Свинцовая плита раскололась, и из трещины хлестал ледяной ветер ужаса и отчаяния. «Шум» превратился в крик. Не эхо чужого чувства. Ее собственный.

– Я не могу… – вырвалось у нее, прежде чем она успела подумать. – Не могу больше… этого…

Нико молчал. Он смотрел на нее, на ее бледное, дрожащее лицо, на сжатые кулаки. Он видел не просто страх. Он видел трещину. Глубокую трещину в ее серой, бетонной броне. Трещину, из которой сочилось что-то живое, уязвимое и страдающее. Что-то, что она так тщательно хоронила годами.

– Никто не может, – наконец тихо сказал он. Его голос потерял всю привычную браваду. Он звучал устало. Горько. По-человечески. – Но мы выживаем. Потому что другого выхода нет. Пока. – Он осторожно коснулся ее локтя. – Пошли. До капсулы рукой подать. Просто дойди. Запрись. Пережди.

Эрис открыла глаза. Она кивнула, не в силах говорить. Дрожь немного утихла, но холодная тяжесть в груди и тот леденящий ужас никуда не делись. Они вышли из проулка. Квартал был все так же сер, безличен, полон молчаливых теней Базовых, спешащих в свои капсулы. Но теперь Эрис видела за этим серым фасадом что-то иное. Не покой. Не гармонию. А подавленный, вездесущий страх. Страх быть замеченным. Страх почувствовать. Страх стать следующим ТК-447. Искра живого смеха погасла, оставив после себя только пепел ужаса и первую, глубокую трещину в душе Эрис. Нико шел рядом, его плечо иногда слегка касалось ее плеча – единственная точка опоры в этом внезапно обвалившемся сером мире.

Глава 7: Запретное Влечение

Поздняя смена на ферме была особым временем. Тишиной ее назвать было нельзя – гул машин, шипение пара, бульканье жидкостей в трубах никогда не прекращались. Но люди затихали. Надсмотрщики удалялись в свои запечатанные кабинеты, большинство техников уходили в серые кварталы. Оставались лишь дежурные, да те, кому нужно было закончить цикл очистки или подготовить реакторы к ночному «созреванию». Лабиринт труб и стеклянных колоссов погружался в полумрак, нарушаемый только призрачным, пульсирующим светом самих биореакторов. Он окрашивал пар, клубящийся в проходах, в тревожные оттенки: мерцающую синеву Грусти, грязно-желтые всполохи Страха, редкие вспышки нервно-оранжевого Удовлетворения. Воздух, густой от сладковато-горькой эссенции и озона, казался тяжелее, плотнее.

Эрис стояла у пульта реактора Омега-1. Внутри него, в центре сложной паутины электродов и фильтров, висел, как драгоценный камень, шарик ослепительно-золотой жидкости – почти готовый «чистый Восторг». Его свет был настолько интенсивным, что отбрасывал резкие тени, заставляя щуриться. Но Эрис не щурилась. Она смотрела на него невидящим взглядом, пальцы автоматически вносили последние коррективы в параметры стабилизации. Внутри было пусто. Не так, как раньше – с привычным «шумом» на глубине. После случая с парнем в квартале, после ледяного ужаса и пустоты ТК-447, внутри образовалась… пропасть. Бездонная, холодная. Свинцовая плита раскололась, и под ней оказалась не жизнь, а черная пустота, затягивающая в себя. Она выполняла функцию. Механически. Точно. Но каждый взгляд на реактор, на этот концентрированный экстаз, выжатый из чьего-то страдания, вызывал волну тошноты. Она была соучастницей. Соучастницей в создании пустоты Арвида.

Шаги. Не тихие, осторожные шаги дежурного, а знакомые, чуть размашистые, с легким шорохом подошвы по металлу. Нико. Он появился из тени между двумя реакторами Страха (тускло-желтые Zeta-7 и Zeta-8), его фигура в полурасстегнутом комбинезоне была небрежным пятном в стерильном ужасе этого места. Лицо его было усталым, под глазами темные круги, но в глазах, как всегда, горел тот самый неугасимый огонек – смесь цинизма, вызова и чего-то еще, глубоко спрятанного.

– Все еще копаешься с этим солнечным зайчиком? – Его голос, хрипловатый от усталости, нарушил монотонность гула, прозвучав неожиданно громко. Он подошел к пульту, заглянул в реактор. Золотой свет осветил его скулы, подчеркнул усталость вокруг глаз. – Завтра утром его ждет счастливый обладатель. Надеюсь, он оценит твои старания. Или просто сгорит от восторга. Буквально.

Эрис не ответила. Она лишь кивнула, продолжая смотреть на экран с показателями. Ее молчание было стеной.

Нико прислонился к корпусу соседнего реактора (Иота-2, «Фоновое Беспокойство», тускло-фиолетовый), скрестив руки на груди. Он наблюдал за ней, за ее сосредоточенным, но мертвенным профилем в золотом отсвете.

– Ты как бетонная плита после дождя, – произнес он наконец, без обычной насмешливости. – Холодная, скользкая и чертовски тяжелая. Все еще трясет после вчерашнего?

Она вздрогнула, почти незаметно. Вчерашнее – это взгляд парня. Крик. Хруст кости. Она сжала пальцы на краю пульта.

– Я выполняю функцию, – сказала она глухо. – Как и ты. Ты доставил заказ на «Альфа-Каприз»?

– Доставил, – Нико махнул рукой. – Все по протоколу. Клиент был… взволнован. Очень. Прямо дрожал в предвкушении. – В его голосе прозвучало отвращение. – Интересно, кто он? Советник? Сам Арвид? Или просто богатый ублюдок, которому скучно?

Эрис почувствовала, как тошнота подкатывает к горлу при упоминании Арвида. Золотой свет Восторга вдруг показался ей ядовитым.

– Неважно кто, – прошептала она. – Это… продукт. Как все здесь.

Тишина повисла между ними, густая, как ферменный пар. Гул машин казался громче. Нико оттолкнулся от реактора, подошел ближе. Он стоял теперь так близко, что Эрис чувствовала исходящее от него тепло, запах – не озона и химии фермы, а пота, пыли верхнего мира и чего-то неуловимого, просто человеческого. Он нарушал ее стерильное пространство.

– Продукт, – повторил он тихо, задумчиво. Его взгляд упал не на реактор, а на ее руки, сжатые на пульте. – А ты никогда не задумывалась, какого это? Не перевозить его, не дистиллировать… а попробовать? Хотя бы раз. Просто чтобы знать, ради чего все это. Ради чего мы здесь копошимся, как черви под землей.

Эрис резко подняла на него глаза. В ее взгляде вспыхнуло предупреждение, старая, знакомая тревога. Как тогда, с розовой каплей.

– Это опасно. Иррационально. Зачем?

– Зачем? – Нико усмехнулся, но в его глазах не было насмешки. Была усталость. И вызов. И… жажда. Жажда чего-то настоящего в этом мире симулякров. – Может, затем, чтобы просто почувствовать, что ты еще не труп? Что под этой униформой и протоколами бьется что-то живое? Хотя бы на минуту.

Он засунул руку во внутренний карман своего комбинезона. Движение было осторожным, почти нежным. Когда он вынул руку, в его ладони лежала крошечная капсула. Не стеклянная ампула с реактивом, а капсула другого рода – из темного, почти непрозрачного пластика, размером с ноготок мизинца. Внутри что-то слабо светилось. Не золотом Восторга, не синевой Грусти. Это был глубокий, теплый, живой багрянец. Как уголь под пеплом. Как капля крови на снегу.

– Это не «обрезки», – тихо сказал Нико, его голос внезапно стал низким, доверительным, хотя вокруг никого не было. – Это не брак. Это… «Вкус Жизни». Настоящий. Слабенький, микродоза. Но чистый. Без примесей. – Он повертел капсулу в пальцах, багряный свет играл на его коже. – Страсть. Не та дешевая похоть, что гоняют для черного рынка. А именно… Страсть. Жажда. Огонек. Добыл с огромным трудом. Рисковал… больше, чем с «Кровью Хамелеона».

Эрис смотрела на капсулу. Багряный свет, казалось, пульсировал в такт ее внезапно участившемуся сердцебиению. Страсть. Запретное слово. Запретное чувство. То, что система Апекс Рац выкорчевывала в первую очередь. То, что превращало «Калиброванных» в пустые скорлупки. Внутри пропасть дрогнула. Не ужасом, а… любопытством? Жаждой? Она вспомнила ледяной ужас вчерашнего дня, леденящую пустоту ТК-447. Вспомнила свинцовую плиту и «шум» под ней. Что если… что, если Нико прав? Что если единственный способ выжить в этом аду – украсть у него крошечную искру? Даже если это опасно? Даже если это самоубийство?

– Зачем? – снова спросила она, но теперь ее голос звучал иначе. Не как отказ, а как вопрос. Глубокий, мучительный вопрос.

Нико смотрел ей прямо в глаза. Его циничная маска треснула, обнажив что-то уязвимое, почти отчаянное.

– Потому что я устал быть червем, – прошептал он. – Потому что ты… ты как последний маяк в этом болоте. И я хочу знать, горит ли в тебе хоть что-то живое. Хотя бы раз. Прежде чем нас всех перемалывают в порошок. – Он протянул капсулу к ней. – Раздели со мной. Микродоза. На двоих. Просто чтобы посмотреть… что будет.

Момент повис на острие ножа. Золотой свет Восторга в Омега-1, багряный – в капсуле на ладони Нико. Гул фермы. Сладковато-горький запах. Пропасть внутри Эрис. И этот взгляд Нико – вызов, надежда, страх. Она увидела в нем отражение своей собственной, невысказанной тоски по чему-то большему, чем серое существование. По жизни.

Импульс был внезапным, сильным, иррациональным. Как прыжок в бездну. Она не думала о последствиях, о надсмотрщиках, о системе. Она думала о ледяном взгляде Арвида, о пустых глазах ТК-447, о хрусте кости парня. И о том, что терять ей уже нечего. Только эту пустоту.

Ее рука, холодная и чуть дрожащая, поднялась. Не к пульту. К капсуле. Ее пальцы коснулись пластика. Он был теплым от ладони Нико.

– Да, – выдохнула она. Одно слово. Тише шелеста пара. Но оно прозвучало как взрыв.

Нико замер. Казалось, он сам не до конца верил в ее согласие. Затем быстрым, ловким движением он вскрыл капсулу. Внутри не было жидкости в привычном смысле. Это был крошечный шарик густого, светящегося багряного тумана. Он парил в центре капсулы, пульсируя, как живое сердце.

– Держи, – Нико поднес капсулу к ее губам. Его пальцы слегка дрожали. – Вдохни. Глубоко.

Эрис закрыла глаза. Последний миг рациональности кричал внутри: «Стоп! Безумие!». Но его заглушил гул отчаяния и то щемящее любопытство к своим смутным, похороненным ощущениям. Она вдохнула.

Тепло. Первое ощущение – невероятное, обжигающее тепло. Оно ударило в нёбо, хлынуло в горло, в легкие – не воздух, а жидкий огонь. Не больно. Немыслимо приятно. Как первая чая горячего чая после долгого перехода по стуже. Тепло разлилось по грудной клетке, заполняя пустоту, согревая ледяную пропасть. Оно потекло вниз, к животу, растекаясь по конечностям, к кончикам пальцев, к макушке. Мурашки побежали по коже под комбинезоном. Замерзшее, онемевшее тело вдруг ожило, задышало, забилось.

Она открыла глаза. Мир не изменился. Все те же трубы, реакторы, мерцающий свет. Но он стал… ярче. Контрастнее. Звуки гула – богаче, глубже. Запах озона и сладковато-горькой эссенции – острым, почти пьянящим. Каждая деталь – блик на стали, капля конденсата на трубе, тень на полу – казалась важной, значимой. Живой.

Нико наблюдал за ней, затаив дыхание. Его глаза были широко открыты, в них читалось ожидание, тревога и… что-то еще. Что-то темное и горячее. Затем он резко поднес капсулу к своим губам и вдохнул оставшееся. Багряный туман исчез.

Он зажмурился, резко вдохнув через нос. Его плечи напряглись, кулаки сжались. Когда он открыл глаза, они горели. Не метафорой. Буквально горели тем же багряным огнем, что был в капсуле. В его взгляде не осталось ни цинизма, ни усталости. Была только жажда. Первобытная, неконтролируемая.

Они стояли лицом к лицу в призрачном свете реакторов. Золотой от Омега-1, багряный – от только что проглоченного «Вкуса Жизни», синий – от Грусти поодаль, желтый – от Страха. Свет играл на их лицах, создавая причудливые, меняющиеся маски. Воздух между ними сгустился, стал упругим, наэлектризованным. Дыхание Эрис участилось, сердце колотилось где-то в горле. Тепло внутри перерастало в жар. Жар, который искал выхода. Она чувствовала его взгляд на себе – как физическое прикосновение, скользящее по губам, по шее, под комбинезоном. И ее собственный взгляд, казалось, прилип к его губам, к линии скулы, к капельке пота на виске. Любопытство к смутным ощущениям превратилось в неудержимое влечение. Оно было внезапным, всепоглощающим, как пожар в сухом лесу.

Нико сделал шаг вперед. Эрис не отступила. Наоборот, она сама сделала шаг навстречу. Расстояние между ними исчезло. Они не тянулись друг к другу медленно, не искали разрешения. Это было как короткое замыкание. Как взрыв.

Его губы нашли ее губы не в поцелуе, а в захвате. Резком, жадном, почти болезненном. Это не было нежностью. Это была атака. Голод. Жажда подтвердить жизнь через плоть другого. Эрис ответила с той же яростью, той же жадностью. Ее руки вцепились в его комбинезон, притягивая его ближе, сжимая. Его руки обхватили ее талию, почти поднимая ее с ног, прижимая к холодному корпусу реактора Фонового Беспокойства за ее спиной. Металл впился в лопатки, но она не чувствовала холода, только жар – внутри и снаружи, от его тела, от его губ, от его рук.

Поцелуй был битвой и слиянием одновременно. Зубы стучали, губы были раздавлены, дыхание спуталось, горячее и прерывистое. В нем не было ни грации, ни романтики. Была только чистая, нефильтрованная страсть, высвобожденная микродозой запретного «Вкуса» и годами подавленного отчаяния. Они глотали друг друга, пытаясь утолить неутолимую жажду, доказать себе и друг другу, что они еще живы, что они еще чувствуют, что они – не ТК-447.

Длилось это вечность и мгновение. Гул фермы, свет реакторов, запахи – все слилось в один оглушительный, багряный вихрь ощущений. А потом… щелчок. Как будто перегорел предохранитель. Или включился рациональный мозг, напуганный этой дикой вспышкой.

Нико оторвался первым. Резко. Как будто его ударило током. Он отпрянул на шаг, его грудь вздымалась, губы были влажными, покусанными, глаза – огромными, темными, полными невероятного шока и… страха. Страха перед тем, что он натворил. Перед силой того, что вырвалось наружу.

Эрис прислонилась к реактору, едва держась на ногах. Она дышала ртом, губы горели, пульс бешено колотился в висках. Жар внутри не утих, он бушевал, но теперь к нему добавился леденящий ужас. Ужас от содеянного. От потери контроля. От этой чудовищной, животной близости. Она подняла руку, прикоснулась к своим губам. Они были опухшими, чужими.

Они смотрели друг на друга через внезапно возникшую пропасть в полметра. Воздух вибрировал не только от гула машин, но и от невысказанного, от стыда, от смущения, от потрясения. Запретная близость висела между ними тяжелее любого пара, гуще любого «Вкуса». Она была осязаемой, опасной.

– Черт, – прошептал Нико, его голос сорвался. Он провел рукой по лицу, как будто пытаясь стереть следы поцелуя, стереть сам момент. – Черт… Эрис… я…

– Молчи, – перебила она резко, но ее голос дрожал. Она оттолкнулась от реактора, выпрямилась, пытаясь вернуть хоть каплю достоинства, хоть тень контроля. Но внутри все горело и дрожало. – Просто… молчи.

Она отвернулась, делая вид, что проверяет показатели на пульте Омега-1. Золотой свет слепил. Цифры плясали перед глазами. Она ничего не видела. Только багряный отблеск в памяти. Только жар его губ.

Нико стоял неподвижно, сжав кулаки. Его дыхание постепенно выравнивалось, но напряжение в плечах не спадало. Он смотрел на ее спину, на тугой узел волос на затылке, на дрожащие кончики пальцев, которыми она бессмысленно водила по сенсорной панели.

Тишина снова сгустилась, но теперь она была иной. Напряженной. Заряженной. Полной невысказанного вопроса: «Что это было? Действие „Вкуса“? Или что-то… настоящее?»

Нико наконец пошевелился. Он неловко кашлянул.

– Я… пойду проверю поставки на завтра, – пробормотал он, голос все еще хриплый. Он не ждал ответа. Просто развернулся и зашагал прочь по мосткам, его шаги сначала были быстрыми, почти беглыми, потом замедлились, стали тяжелыми, неуверенными.

Эрис не обернулась. Она смотрела на золотой шар в реакторе, но видела только багряный туман, только его глаза в момент поцелуя – темные, бездонные, полные того же огня, что горел теперь в ней. Жар медленно отступал, оставляя после себя странную пустоту – не холодную, как раньше, а теплую, дрожащую, уязвимую. И страх. Глубокий, пронизывающий страх. Не перед Патрулем или Арвидом. Перед тем, что она только что выпустила наружу. Перед этой искрой жизни в серой бездне. Она прикоснулась к губам снова. Они все еще горели. Как клеймо. Как обещание. Как начало чего-то необратимого. Ощущение запретной близости висело в воздухе фермы, смешиваясь со сладковато-горьким запахом изъятых чувств, становясь его неотъемлемой частью.

Глава 8: Источник света

Ферма погружалась в предрассветную смену. Гул машин казался глуше, приглушенный сгустившейся в проходах влагой. Пар от конденсаторов висел тяжелыми, мерцающими в свете реакторов шлейфами, окрашиваясь в тревожную желтизну Страха из Zeta-секции и глубокую, тоскливую синеву Грусти из Theta-кластера. Воздух был насыщен до предела – сладковато-горькая эссенция смешивалась с запахом озона, антисептика и теперь, под утро, с едва уловимым металлическим привкусом человеческого пота и страха. Очередь.

Она тянулась по центральному проходу к регистрационной будке – вереница теней в серых, поношенных комбинезонах Базовых. «Доноры». Те, кто добровольно (или не совсем) продавал свои чувства ради кредитов, лекарства, продления срока в чуть лучшей капсуле, избавления от невыносимой душевной боли. Эрис обходила их стороной, двигаясь вдоль стены к своему участку. Ее взгляд скользил по опущенным головам, по плечам, сведенным судорогой ожидания, по рукам, беспомощно висящим вдоль тела или сжатым в кулаки. Обычная картина. Океан отчаяния, апатии, заглушенного ужаса. Она знала этот запах – не только физический, но и метафизический. Запах сломленности.

Внутри у нее все еще колыхалось. Не пустота, а странное, горячее смятение после вчерашнего поцелуя с Нико. Ощущение его губ, его рук, его жадного дыхания преследовало ее, как навязчивый шум, громче гула фермы. Она пыталась загнать это обратно, под слой льда, под маску технолога, но лед был тонким, треснувшим, а маска – неудобной. Каждое прикосновение к холодному металлу пульта вызывало воспоминание о тепле его тела. Каждый взгляд на багряный свет реактора Страсти (недавно заполненного) – о багряном тумане в капсуле. Стыд, смущение, страх – и подспудное, запретное тепло, которое отказывалось гаснуть. Она чувствовала себя раздетой, уязвимой, как никогда. Функция. Нужно было сосредоточиться на функции.

И тогда она увидела их.

Они стояли чуть в стороне от основной очереди, в тени массивной опоры, опутанной трубами. Молодой человек и девушка. Базовые. Обычные, серые, как все. Но что-то было не так. Не так.

Молодой человек – Элиан. Стройный, темноволосый, с лицом, на котором еще не стерлись следы юности, но уже легла тень преждевременной взрослости. Он не смотрел в пол. Его голова была высоко поднята. Не с вызовом, а с… решимостью. Странной, леденящей решимостью. Его глаза, темные и глубокие, были устремлены не на будку регистрации, не на мрачные реакторы, а на девушку рядом. И в этом взгляде не было ни тени страха, ни апатии, ни даже привычной для доноров отрешенности. Была абсолютная, безоговорочная сосредоточенность. Как у солдата, идущего на верную гибель ради спасения знамени.

Девушка – Алиса. Хрупкая, почти прозрачная. Ее светлые, тонкие волосы были небрежно собраны, лицо бледное, с синеватыми тенями под огромными, казалось, глазами. Она выглядела больной, изможденной, как тростинка на ветру. Ее рука, тонкая и бледная, была крепко сжата в руке Элиана. Не просто держалась – она была сплетена с его пальцами, как корни деревьев на краю пропасти. Она прижималась к нему всем телом, не в слабости, а в потребности быть ближе, впитывая его силу. Ее взгляд был прикован к его лицу – полный беззащитной любви, тревоги и такой глубины боли, что Эрис, привыкшая к страданиям, почувствовала укол в сердце.

Эрис остановилась, как вкопанная. Она смотрела на эту пару, и что-то внутри сжалось – не болью страха, как вчера, а чем-то иным. Чем-то… жгучим. Она привыкла видеть в донорах источники сырья, носителей эмоций, подлежащих изъятию. Но здесь… здесь она увидела не источник, а источник. Источник чего-то цельного, мощного, нераздельного.

И тогда она почувствовала.

Не эхо через сенсор реактора. Не смутный «шум». Физическое ощущение. Тепло. Оно исходило от них, через несколько метров пространства, заполненного холодным металлом, паром и отчаянием. Тепло, не имеющее ничего общего с температурой воздуха. Оно било волной, как излучение от скрытого солнца. Оно коснулось ее кожи под комбинезоном, прошло глубже, к костям, к тому месту, где еще тлел жар вчерашнего поцелуя. Это было тепло не тела, а чувства. Чистого, концентрированного, как луч лазера. Любви? Да. Но не только. Решимости Элиана. Жертвенности. Абсолютной преданности. Все это сливалось в один поток энергии, который можно было ощутить кожей.

Эрис непроизвольно сделала шаг назад. Это было слишком интенсивно. Слишком реально. Слишком… опасно. В этом мире серости и подавления такая сила чувства была взрывчаткой. Она нарушала все законы Апекс Рац, все правила фермы. Она была живым укором ее собственному недавнему, украденному у «Вкуса» опыту страсти. Та страсть была дикой, жадной, эгоистичной вспышкой. Это… это было иное. Глубокое. Вечное.

Она видела, как Элиан наклонился к Алисе, что-то шепнул ей на ухо. Девушка закрыла глаза, прижалась лбом к его плечу. Слеза скатилась по ее щеке, но не от страха за себя. От боли за него. Элиан же гладил ее спину, его движение было бесконечно нежным, защищающим. В его глазах горела та самая решимость – решимость пройти через ад ради нее.

Особый заказ.

Мысль пронеслась в голове Эрис с холодной, профессиональной четкостью, отсекая нахлынувшую волну странного, почти болезненного сочувствия. Клиент – один из самых влиятельных, из высшей элиты, чье имя не произносили вслух. Он запросил нечто экстраординарное. Не просто сильную эмоцию. Нечто… чистое. Абсолютное. «Дистиллят Истинной Преданности» или «Экстракт Безусловной Жертвы». Что-то настолько редкое, что на ферме считали это почти мифом. Никто не верил, что в этом выжженном мире еще можно найти источник такой силы. Даже Борис, главный химик, отмахивался: «Сказки для богатых идиотов. Такое давно вымерло».

Но глядя на Элиана и Алису, Эрис знала. Вот он. Источник. Живой. Дышащий. Его тепло все еще обжигало ее кожу сквозь расстояние. Эмоция, которую он нес в себе, была не из тех, что гонят в реакторах массово. Она была уникальной. Ценной. Безумно опасной для них обоих, особенно в его концентрации и чистоте. Процедура изъятия такой силы… она могла быть разрушительной. Калечащей.

Профессионализм вступил в мгновенную, жестокую схватку с тем теплом, что еще дрожало внутри нее после их взгляда. Профессионализм напоминал о кредитах, о влиянии клиента, о ее собственной роли на ферме, о жестокой логике системы. Тепло… напоминало о вчерашнем поцелуе, о страхе парня в квартале, о пустоте ТК-447. О том, что она сама только что украла кроху чувства.

Элиан поднял голову. Его взгляд, все такой же решительный, скользнул по проходу… и на миг встретился с глазами Эрис. Не с любопытством, не со страхом. С вопросом? С пониманием? Он словно знал, что она видит в нем. Видит не просто донора, а источник. Его рука крепче сжала руку Алисы.

В этот момент профессионализм победил. Холодный, безжалостный расчет. Как нож, отсекающий все лишнее. Этот парень и эта девушка были ключом к выполнению заказа. К большим кредитам. К удовлетворению клиента, чье недовольство могло обернуться бедой для всей фермы. Для нее. Для Нико.

Она отвела взгляд, резко развернулась и направилась не к своему участку, а к будке надсмотрщика. Сержант Горн, массивный, туповатый, с вечно недовольным лицом, сидел за пультом, вполглаза наблюдая за очередью.

– Сержант, – ее голос прозвучал ровно, профессионально, без тени дрожи, хотя внутри все еще колыхало от ощущенного тепла. – Там, в тени опоры. Пара. Молодой человек и девушка. Отделите их от общей очереди. Проведите в предварительный изолятор Альфа. Скажите… – она сделала едва заметную паузу, – …скажите, что у нас для них есть предложение. Особый контракт. Двойные кредиты за… уникальный материал.

Горн хмыкнул, лениво повернув голову, чтобы посмотреть в указанном направлении. Его взгляд скользнул по Элиану и Алисе без интереса.

– Выглядят хлипко. Девчонка вообще чуть дышит. Выдержат процедуру? Особый контракт – это не шутки. Интенсивность выше.

– Он выдержит, – сказала Эрис с ледяной уверенностью, которой не чувствовала. Она снова ощутила ту волну решимости, исходящую от Элиана. Он выдержит. Ради нее. – Она… будет стимулом. Источником. Просто сделайте, как сказано.

Горн пожал плечами, нажимая кнопку на пульте.

– Ваша голова, технолог. – Он пробурчал что-то в микрофон.

Эрис не стала смотреть, как к паре подходят два помощника надсмотрщика. Она уже отвернулась, направляясь к своему пульту. Но она чувствовала. Чувствовала, как Элиан, услышав о «особом контракте», о «двойных кредитах», напрягся еще больше, его решимость стала почти осязаемой сталью. Чувствовала, как Алиса вжалась в него, ее страх за него вспыхнул ярче, но смешался с крошечной, дрожащей надеждой. Надеждой, которую он ей давал.

Она дошла до Омега-1. Золотой «чистый Восторг» внутри казался теперь дешевой подделкой, жалкой пародией на то тепло, что излучала пара в тени опоры. Эрис положила ладони на холодный корпус пульта, пытаясь унять дрожь в пальцах. Она только что подписала им приговор. Более тяжелый, чем обычное изъятие. Но она сделала это. Потому что такова была функция. Потому что клиент требовал. Потому что в этом мире выживали те, кто умел находить и использовать источники, даже если они светили слишком ярко и жгли руки.

Внутри, под слоем профессионального цинизма, тепло, исходившее от Элиана и Алисы, все еще горело маленьким, упрямым угольком. Оно смешивалось со стыдом за вчерашнее, со страхом за завтрашнее, и с первым, смутным вопросом: а что, если этот «источник света» – единственное настоящее, что осталось в этом сером аду? И она только что решила его погасить. Ради «особого заказа». Ради системы. Ради собственного выживания.

Она сжала пальцы на холодном пластике пульта, пока костяшки не побелели. Источник Света был найден. Теперь его предстояло дистиллировать. И Эрис знала, что этот процесс оставит ожог не только на них.

Глава 9: Акт Любви, Акт Жертвы

Предварительный изолятор Альфа был не комнатой, а клеткой. Небольшое помещение с голыми металлическими стенами, лишенное окон, с единственной скамьей, прикрученной к полу, и тяжелой дверью с глазком. Воздух здесь пахнет стерильным холодом, антисептиком и страхом предыдущих обитателей. Эрис стояла в смежном техническом отсеке, отделенном от изолятора не стеной, а полупрозрачным, матовым стеклом одностороннего обзора. Здесь царил полумрак, нарушаемый лишь тусклым светом контрольных лампочек. Она могла видеть и слышать все, что происходит внутри, оставаясь невидимой тенью, наблюдателем из мира машин.

Элиан и Алиса сидели на скамье. Алиса прижималась к нему всем телом, ее худенькие плечи подергивались от беззвучных рыданий. Она уткнулась лицом в его грудь, словно пытаясь спрятаться от реальности, от этого места. Ее пальцы впивались в ткань его комбинезона, белые от напряжения. Элиан же сидел прямо. Его рука обнимала Алису, прижимая к себе, но его взгляд был устремлен на дверь – твердый, ожидающий. Решимость не покинула его; она лишь закалилась, как сталь в холодной воде. Тепло, которое Эрис ощущала ранее, теперь казалось сконцентрированным в нем – плотным, почти раскаленным шаром в груди, излучавшим невидимые волны защитной энергии на хрупкую фигурку рядом.

Дверь открылась с глухим стуком. Вошел сержант Горн. Его массивная фигура заполнила проем. Он нес не планшет с контрактом, а лишь свое привычное недовольство и грубую силу.

– Ну, – прорычал он, останавливаясь перед ними. – Технолог сказала, у вас тут что-то «особенное». – Он презрительно окинул их взглядом, задержавшись на дрожащей Алисе. – Выглядите как все. Хлипкие. Особый контракт – это не прогулка по парку. Интенсивность выше. Риск… значительный. Но кредиты – двойные. – Он выдержал паузу, ожидая реакции.

Алиса всхлипнула громче, вжавшись в Элиана. Он же не опустил глаз. Он смотрел прямо на Горна, и в его взгляде не было ни страха, ни подобострастия. Была только ясная, холодная решимость.

– Мы согласны, – сказал Элиан твердо. Его голос был ровным, но в нем звенела сталь.

– «Мы»? – Горн усмехнулся, грубо указывая пальцем на Алису. – Она на что? На изъятие? Она и обычную-то процедуру, гляжу, не переживет. Дохлая муха.

Алиса вздрогнула, как от удара. Элиан резко втянул воздух. Его рука на плече Алисы сжалась, защищая.

– Только я, – произнес он четко, отчеканивая каждое слово. – Она не донор. Она… она здесь со мной.

Горн хмыкнул.

– Ну ладно. Значит, ты. Один. За двоих кредитов? – Он покачал головой. – Мало. Особый контракт требует особой отдачи. Двойные кредиты – за расширенную процедуру. Больше объема. Выше интенсивность. Дольше по времени. – Он сделал шаг вперед, его тень накрыла сидящих. – Риск повреждения нервной системы… или хуже… кратно выше. Шанс стать овощем – пятьдесят на пятьдесят. Или просто не проснуться. Понятно?

Алиса вскрикнула, оторвавшись от его груди. Ее лицо было залито слезами, глаза – огромные, полные животного ужаса.

– Нет! Элиан, нет! – Она схватила его лицо руками, заставляя посмотреть на себя. – Слышишь? Пятьдесят на пятьдесят! Это смерть! Или хуже! Я не могу! Я не позволю! Лучше… лучше я… – Она не договорила, забилась в новом приступе рыданий. Мысль о том, что он может погибнуть или превратиться в пустую оболочку ради нее, была невыносима.

Элиан мягко, но твердо снял ее руки со своего лица. Он притянул ее к себе, прижал голову к своему плечу, заглушая ее рыдания. Его глаза, смотрящие поверх ее головы на Горна, горели.

– Я понял, – сказал он, его голос оставался удивительно спокойным, но Эрис, наблюдая за ним сквозь стекло, увидела, как напряглись мышцы его челюсти. – Риски… приняты. Я согласен. На расширенную процедуру. За двойные кредиты. – Он сделал паузу, и его голос вдруг обрел странную, почти неземную силу и нежность, когда он добавил, глядя не на Горна, а на волнистые пряди волос Алисы: – Ей нужны лекарства. Специфические. Дорогие. Без них… – Он не договорил, но смысл висел в воздухе тяжелее любого слова. Без них Алиса умрет. Или будет медленно угасать в боли.

– Элиан! – застонала Алиса, пытаясь вырваться, поднять голову. – Нет! Пожалуйста! Я не хочу! Я не стою этого! Лучше умереть, чем потерять тебя! Я не смогу жить, зная, что ты… что ты… – Она снова захлебнулась слезами, ее тело сотрясали рыдания. Ее слова были не манипуляцией, а криком разрываемой души.

Элиан крепче прижал ее. Он наклонился, губами коснулся ее виска, шепча что-то, что Эрис не расслышала, но почувствовала – волну тепла, утешения, абсолютной, безоговорочной любви. Он поднял взгляд на Горна. В его глазах не было и тени сомнения. Только та самая, леденящая решимость. Его любовь к Алисе не была слабостью. Она была силой. Силой, которая двигала им навстречу боли, риску, возможной гибели. Силой, которая делала его бесстрашным перед лицом системы, перед тупой жестокостью Горна. Он жертвовал собой не из отчаяния, а из абсолютной преданности. Это был сознательный, ясный акт любви, равносильный подвигу.

– Она стоит всего, – тихо, но так, что слова прозвучали как аксиома, сказал Элиан Горну. – Гораздо большего. Готов. Когда начнем?

Горн смотрел на него с редким для него выражением – не злобы, а тупого, непонимающего изумления. Он видел доноров плачущих, сопротивляющихся, оцепеневших от страха, покорных. Но такого – человека, осознанно идущего на мучения и гибель с таким спокойствием и силой – он не видел никогда. Это выходило за рамки его понимания. Это нарушало правила серого мира.

– Черт с тобой, – пробурчал он наконец, отводя взгляд. – Раз так рвешься… Документы подпишешь перед процедурой. Завтра. В семь. Не опаздывай. И пусть она, – он кивнул на Алису, – не орет тут. Мешает работать.

Он развернулся и вышел, хлопнув тяжелой дверью. Звук эхом отозвался в маленькой камере.

Алиса рыдала навзрыд теперь, ее тело сотрясали судороги горя. Она била кулачками по груди Элиана, умоляя, проклиная, отчаиваясь.

– Почему?! Почему ты так делаешь?! Я запрещаю! Слышишь? Запрещаю! Я не возьму эти кредиты! Никогда!

Элиан не пытался ее успокоить словами. Он просто держал ее. Крепко. Надежно. Как скала. Его лицо было спокойным, но Эрис увидела, как по его щеке скатилась единственная, тяжелая слеза. Он не плакал от страха. Он плакал от ее боли. От того, что заставляет ее страдать. Но его решение было непоколебимо. Он гладил ее по спине, по волосам, его губы шептали что-то в ее висок – обещания, утешения, заклинания любви.

Эрис стояла за стеклом, невидимая, недвижимая. Она слышала каждый рыдающий вдох Алисы, каждое твердое слово Элиана, каждый презрительный слог Горна. Она чувствовала то тепло – теперь смешанное с агонией Алисы и непоколебимой силой Элиана – сквозь холодное стекло. Оно обжигало. Не кожу. Душу.

Профессиональное удовлетворение от найденного «источника» испарилось без следа. Осталось только леденящее осознание. Она не просто нашла идеальный материал для «особого заказа». Она стала свидетелем и соучастницей акта величайшей любви, обернувшегося актом величайшей жертвы. Элиан продавал не просто эмоцию. Он продавал кусок своей души, свое будущее, возможно, саму жизнь, чтобы купить жизнь Алисе. И он делал это с открытыми глазами, с ясным умом, движимый силой, перед которой меркли все «Вкусы Жизни» фермы.

Внутри Эрис бушевала буря. Стыд – жгучий, всепоглощающий. Она чувствовала себя палачом, подписывающим смертный приговор, глядя в глаза приговоренному. Страх – перед тем, что она выпустила на волю, перед силой этой любви, которая могла разрушить все ее хрупкие защиты. И что-то еще… Глубокое, щемящее зависть? К Алисе? К тому, что ее так любят? К тому, что Элиан был способен на такую жертву? Или к самой этой любви – чистой, абсолютной, не требующей ничего взамен, кроме возможности дарить?

Она вспомнила вчерашний поцелуй с Нико. Вспышку страсти, жадности, животного влечения. Искру, украденную у «Вкуса». Как это было мелко, эгоистично, ничтожно по сравнению с этим монолитом самоотречения! Ее «страсть» была тенью, пародией на настоящий огонь, горевший в Элиане.

Алиса, обессиленная рыданиями, затихла, всхлипывая, прижавшись к нему. Элиан сидел, обняв ее, его взгляд был устремлен в пустоту перед собой, но Эрис знала – он видел будущее Алисы. Здоровой. Спасенной. Этого ему было достаточно. Цена его не пугала.

Эрис отвернулась от стекла. Она больше не могла смотреть. Тепло их любви и жертвы жгло ее изнутри, смешиваясь со стыдом и смятением. Она подписала приговор любви во имя системы. Во имя кредитов. Во имя своего собственного, трусливого выживания. Она нашла Источник Света. И теперь ей предстояло наблюдать, как его гасят в экстракторе, превращая в товар для извращенного удовольствия элиты. Актом Любви, совершенным Элианом, и Актом Предательства, совершенным ею самой.

Она вышла из технического отсека в гулкий полумрак фермы. Звуки машин, шипение пара, мерцающий свет реакторов – все казалось теперь чужим, враждебным. А в груди, рядом с остаточным теплом вчерашнего поцелуя, поселился новый, леденящий холод – предчувствие завтрашнего утра и нестираемого пятна стыда.

Глава 10: Катализатор

Лаборатория расширенного изъятия была сердцем холодного ада фермы. Стерильность здесь граничила с жестокостью. Белые полимерные стены, ослепительный свет без теней, режущий глаза, воздух, пропитанный запахом озона и антисептика до полного вытеснения сладковато-горькой эссенции. В центре – кресло. Не стул, а сложный, устрашающий трон из полированного металла и черного пластика, опутанный жгутами проводов, щупами, инъекторами и фиксаторами для конечностей. Напоминало оно не медицинское оборудование, а орудие пытки футуристического образца. Гул здесь был иным – не общим фоном фермы, а низким, целенаправленным нытьем экстрактора, готового к работе.

Элиана привели под конвоем. Он шел сам, без сопротивления, но его шаги были тяжелыми, как будто ноги отливались из свинца. Его лицо было бледнее обычного, но все так же непоколебимо. Лишь глубоко в глазах, когда он мельком увидел кресло, мелькнула тень первобытного ужаса, тут же подавленная железной волей. Алису не пустили. Горн грубо отстранил ее у двери лаборатории. Ее последний, отчаянный вопль – «Элиан!» – прозвучал как нож в тишине и был тут же заглушен шипением закрывающихся пневмодверей. Эрис, стоявшая у главного пульта управления за толстым смотровым стеклом, почувствовала, как сжалось что-то внутри. Не тепло, а холодный укол вины.

Техники в защитных костюмах, похожие на инопланетян в шлемах и щитках, молча и эффективно пристегнули Элиана к креслу. Ремни впились в его запястья, лодыжки, грудь. Шлем с датчиками опустился на голову, закрывая глаза. К его вискам, груди, внутренним сторонам предплечий прикрепили холодные присоски электродов. В вену на сгибе локтя ввели канюлю для подачи стимуляторов и стабилизаторов. Он не сопротивлялся. Его тело напряглось до предела, но оставалось послушным. Дыхание стало глубоким, размеренным – сознательная подготовка к предстоящему.

– Протокол «Омега-Зет», – раздался механический голос из динамика. – Расширенное изъятие. Целевая эмоция: Эпицентр Преданности. Интенсивность: Максимум. Продолжительность: Цикл полный. Начинаем инициализацию.

Эрис положила руки на холодные сенсорные панели пульта. Ее пальцы двигались автоматически, запуская последовательность. Внутри была привычная профессиональная пустота, натянутая как струна. Но под ней – дрожь. И странное давление в груди, как будто кто-то наступил ей на сердце. Она видела на мониторе биометрию Элиана: учащенный пульс, скачущее давление, выброс кортизола. Страх. Животный, неконтролируемый. Но не паника. Не слом.

– Запуск экстракции. Стадия первичная. Три… два… один…

Тихий гул экстрактора превратился в нарастающий вой. Кресло слегка завибрировало. Элиан дернулся, как от удара током. Его пальцы вцепились в подлокотники, костяшки побелели. По экрану биометрии побежали сумасшедшие пики. Завывание усилилось. Эрис знала, что происходило внутри: тончайшие нейро-импульсы сканировали его мозг, находили активные кластеры, связанные с целевой эмоцией – с Алисой, с его любовью, с его готовностью к жертве. И начинали их… вытягивать. Не считывать, а именно вытягивать, как сок из корня. Это было не просто неприятно. Это было мучительно. Физически и духовно.

– А-а-аргх! – Рык вырвался из груди Элиана. Не крик, а сдавленный, хриплый звук животной агонии. Его тело напряглось, выгнулось в дугу, насколько позволяли ремни. На мониторе датчики зашкаливали. Техники у кресла переглянулись. Такая реакция на первой стадии была редкостью.

Эрис неотрывно смотрела на монитор эмоционального выхода. Показывал хаотичные всплески – страх, боль, отчаяние. Фоновый шум. Не то. Не то, что нужно. Она увеличила интенсивность сканирования.

Вой экстрактора стал пронзительным. Элиан забился в конвульсиях. Пена выступила у уголков его рта под шлемом. Звуки, которые он издавал теперь, были нечеловеческими – хриплое клокотание, прерывистые стоны. Техники бросились вводить дополнительные дозы нейростабилизаторов. Биометрия показывала предельную нагрузку. Риск остановки сердца. Риск необратимых повреждений.

– Не выдержит, – пробормотал один из техников в микрофон шлема, обращаясь к Эрис. – Снижать интенсивность?

Эрис сжала губы. Клиент требовал чистый продукт. «Эпицентр Преданности». Расширенная процедура. Он не заплатит за слабый, загрязненный примесями суррогат. Она видела решимость Элиана в изоляторе. Она знала, ради чего он это терпит. Ради нее.

– Держать уровень, – ее голос прозвучал хрипло в динамике. – Целевой кластер должен активизироваться. Стимулируйте визуальный центр. Подкаст адреналина минимальный.

Техники выполнили приказ. На внутреннюю поверхность шлема Элиана спроецировались образы. Не абстракции. Алиса. Ее лицо. Ее улыбка. Ее глаза, полные любви и тревоги. Запись из изолятора, сделанная скрытой камерой.

Эффект был мгновенным. Элиан замер посреди конвульсии. Его биометрия не успокоилась – боль и страх бушевали по-прежнему. Но поверх этого хаоса на мониторе эмоционального выхода появился новый, мощный сигнал. Чистый. Яркий. Устойчивый. Он нарастал, как солнце из-за туч, оттесняя всплески страха и боли.

– Он… сосредоточен, – прошептал техник у кресла, пораженный. – Смотрит на образ… игнорирует боль…

Элиан не просто смотрел. Он погрузился. Весь его мир сузился до проекции лица Алисы. Он видел каждую черточку, каждую морщинку беспокойства, каждый отблеск любви в ее глазах. Он слышал эхо ее голоса, ее смеха, ее рыданий в изоляторе. Он чувствовал тепло ее руки в своей. Боль экстрактора была чудовищной, разрывающей на атомы, но она оставалась где-то там, за толстой стеной его концентрации. Центром вселенной, точкой опоры, единственной реальностью была она. Алиса. Его любовь. Его причина. Его спасение и его жертва. Ради нее он выдержит все. Ради ее будущей улыбки, не омраченной болью. Ради ее жизни.

– Целевой кластер активирован! Стабильность высокая! – донесся возбужденный голос оператора. – Запускаем основную фазу экстракции!

Гул экстрактора сменился на новый звук – мощный, ровный, как сердцебиение гиганта. Биореактор, специально подготовленный для этого «особого заказа» – огромная колонна из усиленного кристаллического стекла, подключенная к креслу пучком толстых, пульсирующих световодов, – дрогнул. Внутри него, обычно заполненном инертным газом, начало происходить чудо. Не туман, не жидкость. Свет.

Сначала слабые искры, золотые всполохи где-то в глубине. Потом больше. Ярче. Они сливались, нарастали, заполняя объем реактора невероятным, ослепительным золотым сиянием. Оно было теплым, живым, пульсирующим в такт биению сердца Элиана, которое все еще бешено колотилось, но теперь подчинялось не только боли, но и этой невероятной концентрации чувства. Это был не желтый свет Страха. Не оранжевый Удовлетворения. Это было чистое, нефильтрованное золото. Золото Любви. Не сентиментальной, не страстной, а той самой, абсолютной – Любви-Преданности, Любви-Жертвы, Любви-Силы. Она наполняла реактор, излучалась сквозь толстое стекло, заливая лабораторию неземным светом. Даже сквозь смотровое стекло Эрис почувствовала его тепло – физическое, успокаивающее, противоречащее всей жестокости происходящего.

Техники замерли, забыв про мониторы. Горн, стоявший у стены с каменным лицом, невольно прищурился. Вой экстрактора, стоны Элиана – все это отступило перед величием этого сияния. Оно было прекрасным. И ужасным. Потому что это была душа, выворачиваемая наизнанку, превращаемая в свет под аккомпанемент агонии.

Эрис стояла у пульта, завороженная. Ее профессиональное внимание было приковано к показателям чистоты на экране. 99,8%. Невероятно! Почти абсолютный дистиллят! Клиент будет вне себя от восторга. Это стоило целого состояния. Но ее глаза, широко открытые, отражали не цифры, а золотой свет. Он проникал сквозь стекло, сквозь защитный щиток, сквозь слой льда в ее душе. Она видела, как Элиан, прикованный к креслу пыток, все еще не сводил внутреннего взгляда с образа Алисы. Его губы под шлемом шевелились. Она прочла по ним: «Алиса… Держись…»

И в этот миг что-то внутри Эрис перевернулось. Катализатор. Не только для химической реакции в реакторе. Для нее самой. Этот свет, добытый такой ценой, эта любовь, сияющая посреди ада… Он не просто заворожил. Он ослепил. Ослепил своей красотой и своей чудовищной правдой. Она видела Любовь не как абстракцию, не как «Вкус» в ампуле. Она видела ее источник – живого, страдающего, но непоколебимого человека. И этот свет обнажал всю грязь, всю ложь, всю бесчеловечность системы, в которой она служила винтиком. Он обнажал ее собственный стыд, ее трусость, ее участие в этом убийстве души.

Ее рука автоматически потянулась к рычагу изоляции образца. Чистейший «Дистиллят Любви» нужно было стабилизировать, перекачать в защищенный контейнер. Профессионализм сработал на автопилоте. Но внутри, в той самой пустоте, которую она так тщательно охраняла, золотой свет Элиана зажег свою первую, крошечную искру. Искру не любви. Пока еще нет. Искру осознания. Осознания истинного ужаса не в серых кварталах, не в Патрулях, а здесь, в этой стерильной лаборатории, где Любовь убивали, чтобы разлить по флаконам для извращенных удовольствий сильных мира сего. Искру, от которой уже не было спасения. Катализатор был запущен. Реакция в ее душе началась. И остановить ее было невозможно. Она могла только смотреть, завороженная сиянием чужой гибели и чужой величайшей силы, чувствуя, как трещины в ее собственном мире становятся пропастями.

Глава 11: Потоп света

Тишина в лаборатории расширенного изъятия была оглушающей. Вой экстрактора стих, завывание насосов затихло до ровного, фонового гула. Даже биение собственного сердца Эрис казалось громким в этой внезапно наступившей гробовой тишине. Единственным звуком был прерывистый, хриплый стон Элиана, прикованного к креслу. Его тело обмякло, ремни удерживали его в полусидячем положении. Шлем сняли. Лицо было мертвенно-бледным, покрытым липким потом, глаза закатились под веки, губы синие, слегка подрагивающие. Он был на грани. Между жизнью и гибелью, между сознанием и вечной тьмой. Но он выдержал. Цикл был завершен.

В центре внимания теперь был он. Биореактор. Колосс из кристаллического стекла, который несколько минут назад был сосудом для неземного сияния. Теперь золотой свет внутри него угасал, как заходящее солнце, сжимаясь от краев к центру. Но это не было умиранием света. Это был процесс конденсации. Огромный объем чистого эмоционального излучения, вытянутого из Элиана, сжимался под действием мощных магнитных полей и охлаждающих агентов в крошечную, невероятно плотную сферу в самом центре реактора. Первичный Дистиллят. Чистейшая Любовь-Жертва. Самое ценное, что когда-либо производилось на ферме. Свет сферы был уже не ослепительным, а глубоким, насыщенным, как расплавленное золото, пульсирующим с частотой едва уловимого ритма. Он излучал не просто свет, а присутствие. Ощущение абсолютной чистоты, бескорыстной преданности и невыразимой боли, спрессованной в одну точку.

Эрис стояла у пульта управления, отделенная от лаборатории толстым смотровым стеклом. Ее руки, только что летавшие по сенсорным панелям с хирургической точностью, чтобы стабилизировать процесс конденсации, теперь лежали на холодном пластике неподвижно. Пальцы слегка дрожали. Внутри была странная пустота, оставшаяся после адреналинового всплеска работы. Пустота, в которой все еще мерцал отблеск того золотого света и застыл образ Элиана, жертвующего собой с открытыми глазами. Стыд, восхищение, ужас – все смешалось в тяжелый, невыносимый ком в горле. Клиент получит свой товар. Совершенный. Беспрецедентный. И Эрис только что помогала убить человека, чтобы его добыть.

– Стабилизация завершена, – раздался механический голос системы. – Температура, давление, квантовая когерентность в пределах нормы. Можно извлекать образец.

Техники в защитных костюмах зашевелились у реактора. Один из них поднес к специальному шлюзу в основании колонны небольшой, но невероятно прочный контейнер. Он был сделан не из стекла, а из многослойного кристаллического сплава с алмазным напылением, способного выдержать излучение и энергетический потенциал дистиллята. Внутри, на амортизирующем ложе из черного синтилона, было углубление для сферы.

Эрис должна была дать последнюю команду. Протокол требовал ее присутствия и подтверждения. Она сделала глубокий вдох, пытаясь вдохнуть в себя ледяную стерильность лаборатории, заглушить дрожь. Ее палец потянулся к сенсорной кнопке «Извлечь и изолировать».

В этот момент все и произошло.

Может, это была усталость, накопившаяся за бессонную ночь и адское утро. Может, остаточная дрожь в руках от пережитого напряжения и морального потрясения. Может, невидимая вибрация от гудящих где-то глубоко систем фермы. А может, само провидение, или хаос, или просто роковая неловкость уставшего человека.

Ее локоть, опирающийся на край пульта, чуть сильнее, чем нужно, соскользнул. Рука дернулась. Пальцы, уже почти коснувшиеся кнопки, вместо этого задели край небольшого, неприметного карандаша для заметок – металлического, тяжелого. Карандаш упал. Не на пол. Он упал на край пульта, рикошетом ударил по ручке регулировки вентиляции соседнего терминала, а затем покатился, как в замедленной съемке, прямо к тому самому контейнеру с Первичным Дистиллятом Любви.

Контейнер стоял рядом с пультом, на специальной подставке, ожидая процедуры переноса. Он был небольшим, размером с крупный апельсин, но невероятно плотным и тяжелым для своих размеров. Удар тяжелого металлического карандаша пришелся точно по его основанию.

Эрис увидела это как в кошмарном сне. Ее рука инстинктивно потянулась, чтобы поймать падающий карандаш или контейнер. Но было слишком поздно.

Контейнер покачнулся на подставке. Замер на мгновение на самом краю. И упал.

Падение было недолгим. Менее метра. Но оно казалось вечностью. Кристаллический сплав ударился о металлический пол лаборатории за смотровым стеклом не с глухим стуком, а с резким, чистым, как колокольный звон, треском.

Он разбился.

Не раскололся на части. Он распался. Как хрустальный шар под молотом. Тысячи осколков сверхпрочного сплава разлетелись во все стороны, сверкая под лампами лаборатории, как бриллиантовая пыль. И из этого взрыва осколков хлынуло…

Свет.

Не остаточное свечение. Не пульсирующая сфера. Потоп. Всесокрушающая волна чистейшего, ослепительного, живого золотого сияния. Это был не свет в обычном понимании. Это была концентрированная, нефильтрованная эмоция. Любовь Элиана. Его преданность. Его жертва. Его боль. Его невероятная сила духа. Все, что было выжато из него и спрессовано в дистиллят, мгновенно высвободилось, обретя первоначальную, необузданную мощь.

Волна накрыла все. Она пробила толстое смотровое стекло не как физический удар, а как энергетический прорыв. Оно не треснуло – оно на миг стало прозрачным, невидимым барьером для этого потока. Золотой свет хлынул в технический отсек, где стояла Эрис. Он обрушился на нее не снаружи.

Он ударил изнутри.

Эрис не успела вдохнуть, не успела вскрикнуть. Это было не воздействие. Это было вторжение. Мгновенное. Тотальное. Как взрыв сверхновой звезды прямо в центре ее существа.

Первое ощущение – тепло. Не физическое. Душевное. Абсолютное, всеобъемлющее, как объятия матери, которую она никогда не знала. Оно заполнило каждую клетку, каждую молекулу, растопило лед в жилах, согрело вечную мерзлоту души. Это была Любовь. Чистая. Безусловная. Та, о которой она только читала в старых, запрещенных книгах. Та, которой она никогда не испытывала и не заслуживала.

Но это было лишь начало.

Вслед за теплом хлынули образы. Не картинки. Переживания. Целая жизнь. Жизнь Элиана и Алисы. Первая встреча – искры стыда и восторга. Тихое признание под фальшивыми звездами купола. Дрожь первой близости – нежной, робкой, исполненной благоговения. Болезнь Алисы – холодный ужас диагноза, беспомощность перед ее болью. Отчаяние поиска лекарства. Решение. То самое решение. Не как мысль, а как акт воли, жертвенный и абсолютный. Любовь не как слабость, а как стальной стержень, как скала. Эрис чувствовала его решимость, как свою собственную. Чувствовала его боль в кресле экстрактора – не как эхо, а как свою боль, разрывающую нервы, выжигающую душу. Она чувствовала его сосредоточенность на образе Алисы – единственном якоре в море агонии. И она чувствовала саму Алису – ее страх за него, ее бессилие, ее всепоглощающую благодарность и вину, ее хрупкую жизнь, висящую на волоске его жертвы.

Это был не кайф. Это был экзистенциальный шок. Потоп не только Любви, но и всей гаммы человеческих переживаний, вывернутых наизнанку с невероятной интенсивностью. Красота первых поцелуев смешивалась с ужасом больничной палаты. Нежность прикосновений – с леденящей болью изъятия. Абсолютная преданность – с абсолютным отчаянием. Эрис захлебывалась этим потоком. Она была Элианом, отдающим всего себя. Она была Алисой, принимающей этот дар со слезами и болью. Она была Любовью и Жертвой одновременно.

Но поток не ограничился ими. Он расширялся. Как камень, брошенный в пруд, волна Любви Элиана, вырвавшаяся на свободу, затронула другие нити. Эрис вдруг почувствовала всех. Всех доноров фермы, чьи эмоции изымались здесь. Не как эхо через сенсоры, а как живое, мучительное присутствие.

Она почувствовала тупую апатию старика, продающего остатки Грусти, чтобы купить синтетическую еду. Острую, как нож, Тоску матери, отдавшей Надежду, чтобы спасти ребенка от «принудительной калибровки». Жгучую Ярость подростка, изъятую за то, что он посмел крикнуть на Патруль. Холодный, парализующий Страх женщины, отдавшей его в обмен на отсрочку платежа. Оголенные нервы, раздавленные души, бесконечную боль, отчаяние, утрату. Океан страдания, в котором плавала ферма, лабиринт боли, выстроенный из стекла и стали. И все это – под аккомпанемент гула машин, шипения пара и сладковато-горького запаха озона и вываренной души.

И тогда она увидела. Не глазами. Внутренним зрением, прожженным золотым светом Любви Элиана.

Она увидела истинное лицо «Апекс Рац».

Не серые кварталы. Не Патрули. Не Клинику Гармонии. А механизм. Гигантский, бесчеловечный, идеально отлаженный механизм подавления. Шестеренки из страха и апатии. Конвейерные ленты, уносящие искры чувств. Прессы, выжимающие из людей соки души. Топки, куда сбрасывали «отходы» – личности, превращенные в пустые скорлупки ТК-447. И над всем этим – холодный, расчетливый разум Арвида, не бог, а главный инженер этого ада. Он не ненавидел людей. Он использовал их. Как сырье. Как топливо. Как винтики в своей машине «рациональности». Его «освобождение» было духовной кастрацией. Его «гармония» – тишиной морга.

Ферма чувств была не подпольным цехом. Она была открытой раной, гноящейся в самом сердце системы. Местом, где убивали душу человека, чтобы продать ее клочки тем, кто убил свою собственную.

Это видение было не метафорой. Оно было реальностью, обнаженной до костей золотым светом Любви Элиана. Красота человеческого чувства, его глубина, его жертвенность – и чудовищность машины, призванной его уничтожить и упаковать. Контраст был столь ярок, столь болезнен, что Эрис физически ощутила разрыв внутри себя. Разрыв между тем, что она знала, и тем, что всегда чувствовала на уровне «шума». Между функцией и совестью. Между выживанием и жизнью.

Она не просто увидела ад. Она поняла его. Всей своей исковерканной, внезапно пробудившейся душой.

– А-а-а-а-аргх! – Крик вырвался из ее горла. Не крик боли. Крик прозрения. Крик души, разрываемой на части одновременно Любовью и Ужасом, Красотой и Чудовищностью. Он был коротким, хриплым, полным нечеловеческого страдания.

Ее ноги подкосились. Не от слабости. От перегрузки. От потока света, эмоций, образов, истины, хлынувшей в нее, как в пустой сосуд. Она рухнула на колени, затем вперед, на холодный металлический пол технического отсека. Руки инстинктивно поднялись, чтобы закрыть голову, защититься от невыносимого потока. Но защиты не было. Потоп Света был внутри. Он заполнял ее, переполнял, выжигал все прежнее – серость, апатию, профессиональную отстраненность, страх.

Она лежала ничком, сотрясаемая судорогами не плача, а экзистенциальной икоты. Глаза были широко открыты, но не видели осколков контейнера на полу лаборатории за стеклом, не видели перепуганных лиц техников, столпившихся у разбитого реактора, не видели умирающего Элиана в его кресле. Она видела только картину. Образ механизированного ада Апекс Рац, наложенный на золотое сияние Любви Элиана. Искреннее против лживого. Живое против мертвого. Любовь против Машины.

Волна света начала рассеиваться. Ее пик прошел. Но последствия были необратимы. Эрис не потеряла сознание. Она была в сознании слишком остро. Каждая клетка ее тела, каждый нейрон мозга были перепаханы, пересобраны этим Потопом. Прежняя Эрис – технолог фермы, прагматичная выживальщица, мастер подавления «шума» – была мертва. Она исчезла, смытая золотой волной Любви и раздавленная ужасом Истины.

Она лежала на полу, мелко дрожа, прижав ладони к ушам, хотя внешний мир был тих. Внутри все еще гудело. Гудело осознанием. Гудело болью мира. Гудело Любовью Элиана, которая теперь жила в ней – не как воспоминание, а как часть ее самой. Золотой шар дистиллята был уничтожен, рассеян. Но его суть, его сила, его катастрофическая правда – были влиты в Эрис. Она была теперь сосудом. Разбитым, треснувшим, но наполненным до краев Потопом Света, открывшим ей глаза на механизированный ад, в котором она жила. И на титаническую силу человеческого духа, который этот ад еще не сломил окончательно. Оцепенение прошло. На его место пришло нечто новое. Яростное. Невыносимое. Неотвратимое.

Глава 12: Рождение Иной

Сознание вернулось не плавно, а как удар. Как будто кто-то влил расплавленный свинец в череп через уши. Эрис лежала на холодном металлическом полу технического отсека, щекой прижавшись к липкой от конденсата поверхности. Дрожь сотрясала ее тело – мелкая, неконтролируемая, как у раненого зверя. В ушах стоял не звон, а оглушительный, многоголосый вой. Не внешний. Внутренний. Вой тысяч раздавленных душ с фермы, сливавшийся с завыванием реальных машин где-то за стеной.

Она попыталась открыть глаза. Веки были свинцовыми. Когда ей это удалось, мир ударил по сетчатке с невиданной силой.

Цвета. Они не просто стали ярче. Они кричали. Серый металл пульта был не серым – он переливался холодными, ядовитыми оттенками стали и пепла. Индикаторные лампочки не мигали – они вопили кроваво-красным, ядовито-зеленым, истерично-желтым. Даже тени под оборудованием не были просто темными – они пульсировали глубоким, тревожным индиго, как синяки на теле мира. Это было не зрение. Это была атака на мозг.

Она зажмурилась, но это не помогло. Картины продолжали рваться изнутри: бледное лицо Алисы в изоляторе, искаженное рыданиями; синие губы Элиана под шлемом; осколки кристаллического контейнера, разлетающиеся в золотом вихре; безликие фигуры ТК-447, марширующие по сияющим залам Клиники Гармонии. Кадры мелькали с бешеной скоростью, накладываясь друг на друга, создавая какофонию визуального кошмара.

Она попыталась вдохнуть. Воздух ворвался в легкие – и принес с собой не просто запахи. Эмоции. Густой, сладковато-горький запах озона и эссенции фермы теперь был пропитан отчаянием, как старое вино уксусом. Она чувствовала страх – острый, потный, как запах разбрызганной мочи – исходящий откуда-то рядом. Скрытую жестокость – тяжелую, маслянистую, с металлическим привкусом крови – это был Горн, он стоял где-то близко. Апатию – прелую, затхлую, как плесень в углу – от техников, автоматически убирающих осколки. Боль – тысячи игл, вонзающихся в кожу со всех сторон – это доноры в очереди, в предбанниках, в камерах ожидания. Она не обоняла. Она вдыхала чужую агонию.

Эрис застонала, прижав ладони к ушам. Но это не заглушило звуки. Гул машин был не фоном – это был рев голодного зверя, скрежет его железных челюстей. Шипение пара превратилось в шипение змей. Шаги техников за стеклом – в дробь барабанов, бьющих похоронный марш. А под всем этим – постоянный, невыносимый фон: тихий плач, сдавленные стоны, хриплое дыхание отчаяния. Она слышала ферму. Не механизмы. Ее боль.

И хуже всего – оно. Внутри. В самом центре грудной клетки, там, где раньше была пустота или свинцовая плита, теперь горело. Не жаром лихорадки. Живым, пульсирующим светом. Теплым, как солнце на рассвете, но одновременно ранящим, как открытая рана. Любовь Элиана. Она была здесь. В ней. Не памятью. Сущностью. Пульсирующим золотым шаром, излучавшим волны той самой абсолютной преданности, жертвенности, силы. Он согревал изнутри, но это тепло было пронизано его болью, его агонией в кресле экстрактора. Каждая пульсация света отзывалась тупой болью в ее собственном теле, напоминанием о цене этого дара. Она была сосудом, в который влили не дистиллят, а само солнце чужой души – и сосуд трещал по швам.

Она попыталась пошевелиться. Руки подчинялись с трудом, как чужие. Она оттолкнулась от липкого пола, села, прислонившись спиной к холодному корпусу пульта. Мир вокруг плыл, цвета и звуки сливались в тошнотворный вихрь. Она снова зажмурилась, пытаясь найти точку опоры в этом хаосе нового восприятия.

Дыши, – пронеслось в голове, но это был не ее голос. Он звучал как… как Элиан? Нет. Как его чувство. Как та сосредоточенность, что держала его в кресле. Дыши. Сосредоточься.

Она сделала глубокий, дрожащий вдох. Потом выдох. Еще. Сосредоточилась не на внешнем кошмаре, а на том теплом, пульсирующем шаре внутри. Золотой свет Любви Элиана. Он был якорем в бушующем море ощущений. Он был… правдой. Абсолютной и неопровержимой.

И тогда, через боль, через перегрузку, через ужас, пришло понимание. Не умозаключение. Не вывод. Знание. Плотное, тяжелое, как гранит, обнажившееся после схода грязевого потока.

Она видела. Не глазами. Всем своим израненным, переполненным существом. Видела ферму не как комплекс машин, а как бойню душ. Видела Патрулей не как стражей порядка, а как бездушные щупальца системы. Видела «Калиброванных» не как образец эффективности, а как пустые скорлупки, лишенные самой сути жизни. Видела Арвида не как архитектора порядка, а как главного инженера ада, холодного и расчетливого палача человечности. Она видела механизированный кошмар Апекс Рац во всей его чудовищной, бесчеловечной наготе. И это видение было не картинкой. Оно было ощущением – таким же реальным, как холод пола под ней или пульсация света в груди.

Она чувствовала. Чувствовала страх Нико – он был где-то близко, за дверью, этот страх был острым, как осколок стекла, но под ним – знакомое тепло, дрожь тревоги за нее. Чувствовала скрытую жестокость Горна – маслянистую, готовую к насилию, как сжатый кулак. Чувствовала отчаяние доноров – океан бездонный, соленый от слез, в котором они тонули. Она чувствовала всех. Их эмоции бились в нее, как волны в скалу. И это было не эмпатией. Это было единством. Жутким, болезненным осознанием, что все они – и она теперь тоже – связаны одной кровавой сетью страдания внутри этой машины.

И она понимала. Понимала, что Любовь Элиана, горящая в ней, – это не просто свет. Это противоядие. Или… оружие. Против лжи. Против бесчувствия. Против самой системы. Понимала, что то, что с ней случилось – не несчастный случай. Это был катализатор. Взрыв, разрушивший ее старую, серую оболочку и высвободивший… что? Нечто новое. Иное. Ранимое до крика, перегруженное до предела, но видящее. Чувствующее. Знающее.

Она открыла глаза снова. Мир все еще кричал красками, звуками, эмоциями. Боль в груди от пульсирующего шара Любви Элиана никуда не делась. Но теперь сквозь хаос пробивалась ясность. Ледяная, режущая, как скальпель.

Она больше не Эрис-технолог. Не винтик машины. Не прагматичная выживальщица.

Она – та, кто видит ад.

Та, кто чувствует его боль.

Та, в ком горит украденный свет Любви.

Та, кто знает.

Она подняла голову. Глаза, еще полные боли и дезориентации, встретились с испуганным, растерянным взглядом Нико. Он только что ворвался в технический отсек, его лицо было бледным, в глазах читались ужас и вопрос. Он что-то кричал, но его слова тонули в грохочущем хаосе ее нового мира. Она не слышала слов. Она чувствовала его страх – за нее, острый и знакомый. И под ним – ту самую дрожь, ту искру, что была в их запретном поцелуе.

Эрис не ответила. Она не могла. Она лишь смотрела на него сквозь кричащий свет, сквозь рев машин, сквозь боль в груди. И в ее взгляде, еще влажном от пережитого шока, уже горело нечто новое. Не страх. Не растерянность. Осознание. Абсолютное и неотвратимое.

Она видела. Она чувствовала. Она понимала. И мир вокруг нее, ад Апекс Рац, только что получил своего самого опасного свидетеля. И самого неожиданного врага. Родилась Иная. В луже конденсата, среди осколков разбитого контейнера и разбитой жизни Элиана, под рев машин, пожирающих души. Родилась в муках прозрения. И в ее груди, как знамя, как рана, как сердце, пульсировал теплый, золотой свет Любви, купленной высочайшей ценой.

Глава 13: Тяжесть дара

Тишина технического отсека была обманчивой. После Потопа Света, после рева открывшегося ада, наступила не тишина, а вакуум. Оглушающий. Давление в ушах, как на большой глубине. Но внутри… внутри Эрис бушевал шторм. Она сидела, прислонившись к холодному корпусу пульта, колени подтянуты к груди, руки обхватывали голени так крепко, что пальцы впивались в ткань комбинезона, пытаясь вцепиться хоть во что-то устойчивое в этом рухнувшем мире. Дрожь проходила по ней волнами – от мелкой, как озноб, до глубоких судорог, сотрясавших все тело. Это была не просто слабость после шока. Это была перегрузка.

Ее новое восприятие не отключилось. Оно притупилось, как затупленный нож, но резало по-прежнему. Цвета больше не кричали, но все вокруг было неестественно ярким, гиперреалистичным. Каждая царапина на металле пульта, каждая капля конденсата на трубе была видна с болезненной четкостью. Звуки гула фермы за стеной доносились приглушенно, но она чувствовала их вибрацию в костях, в зубах. И запахи… Сладковато-горькая эссенция, озон, металл – они были пропитаны эмоциональными отзвуками: страхом техников, убирающих осколки, тупой апатией Горна где-то рядом, едким отчаянием доноров в предбаннике.

Но главное было внутри. В груди. Там, где раньше была пустота, а потом свинцовая плита, теперь горел и пульсировал шар. Золотой. Живой. Любовь Элиана. Она не была абстракцией. Она была физическим ощущением. Теплая, как солнце на коже в первый весенний день, но одновременно – тяжелая. Невыносимо тяжелая. Как будто ей в грудь вшили кусок звезды. Каждая пульсация света отзывалась тупой болью, напоминанием о цене – о муках Элиана в кресле экстрактора, о его жертве. Эта любовь была не утешением. Она была памятником. И ключом.

Ключом… Мысль пронеслась, как молния, осветив хаос в ее сознании. Она ощущала не только саму Любовь Элиана. Она ощущала ее силу. Ту самую, абсолютную, титаническую силу духа, позволившую ему выдержать невыносимое ради Алисы. Эту силу она чувствовала сконцентрированной в золотом шаре внутри себя – плотной, потенциальной, как сжатая пружина, как взведенная тетива лука. И она вдруг поняла: эта сила не была пассивной. Она была… управляемой? Неосознанно, инстинктивно, она сфокусировалась на шаре, попыталась мысленно сжать его.

Волна тепла и мощи хлынула из центра груди, растекаясь по конечностям. Дрожь на миг прекратилась. Мускулы напряглись, наполнились нечеловеческой энергией. Она почувствовала, что может сломать стальной пульт голыми руками, снести стену. Но вместе с силой пришла волна его боли – острая, режущая, как воспоминание об электродах, выжигающих душу. Она вскрикнула, отпустив концентрацию. Сила отступила, оставив после себя лишь привычную тяжесть и боль в груди.

Она была ходячим арсеналом. Носила в себе бомбу замедленного действия. Не разрушения, а созидания – но созидания столь мощного, что оно могло сжечь все на своем пути. Любовь Элиана внутри нее была ключом к невероятной силе – силе убеждения, силе воли, возможно, даже силе влиять на эмоции других, как она случайно сделала с патрулем ранее. Но она была и угрозой. Угрозой ей самой – эта сила могла разорвать ее хрупкое, только что перерожденное существо изнутри. Угрозой системе – потому что такая чистая, незамутненная любовь и жертвенность были абсолютной антитезой всему, на чем стоял Апекс Рац. Арвид почувствовал бы ее за километры. Как аномалию. Как смертельную опасность.

Арвид. Имя прозвучало в ее сознании как колокол. Холодный, расчетливый архитектор этого ада. Идеолог бесчувствия. Она видела его в Клинике Гармонии, воспевающего пустоту как освобождение. Но теперь это видение было окрашено новым, страшным пониманием.

Ее взгляд упал на главный монитор пульта. Он был погашен, но рядом, на боковом терминале, все еще светились строки отчетов – автоматические сводки о передаче партий «Вкуса» на верхние уровни. Обычная рутина. Цифры, коды, номера секторов элиты. Раньше она видела в них только сухие данные, подтверждение эффективности работы фермы. Теперь она видела сквозь них.

Она подползла к терминалу, игнорируя протест мышц, боль в груди. Ее дрожащий палец коснулся сенсора, пролистывая отчеты. Партия «Чистого Восторга» (Омега-1) – доставлена в сектор «Альфа-Каприз». Микродозы «Грусти» (Theta-3) – в «Клинику Гармонии» для «терапевтических сессий». «Фоновое Беспокойство» (Иота-2) – на частную вечеринку в секторе «Золотой Вихрь». Имена клиентов были зашифрованы, но Эрис вдруг почувствовала их. Не личности, а эмоциональные профили. Жаждущие острых ощущений, извращенные, скучающие, опустошенные. Паразиты, сосущие боль и радость тех, кого система объявила «Базовыми».

Но это было не самое страшное. Ее палец замер на строке, выделенной особым шифром. Не код клиента. Код поставщика. «Источник Альфа». Партия редкого «Дистиллята Тоски по Утраченному» – исключительной чистоты. Направление: личная резиденция Арвида. Не в Клинику. Не на склад. Прямо к нему.

Как молния, в сознании вспыхнули обрывки разговоров, слухов, полузабытых деталей. Нико вчера: «Ходят слухи, что Ледяной Лорд иногда любит „протестировать продукт“. Для контроля качества, ясное дело». Арвид в его «любовной» сцене-эксперименте – его гримаса фальшивого наслаждения и последующего отвращения к собственной неспособности чувствовать. Его навязчивый интерес к «аномалии», к ней, после инцидента с патрулем. Его холодная ярость при провалах системы.

Она не просто видела отчет. Она понимала. С ледяной, режущей ясностью. Арвид не был просто потребителем «Вкуса» для извращенного удовольствия. Он был теневым хозяином этой боли. Архитектором не только идеологии бесчувствия, но и черного рынка чувств, который эту идеологию подпитывал и разъедал изнутри. Он создал систему, выжимающую душу из людей, и сам тайно потреблял сок, который она производила. Не для наслаждения. Для изучения. Для контроля. Чтобы понять то, чего был лишен. Чтобы найти способ окончательно подчинить или уничтожить саму возможность таких чувств, как Любовь Элиана. Он был не богом машины. Он был ее главным шестеренком и главным вампиром одновременно. Хозяином фермы чувств в самом прямом, чудовищном смысле. Его «контроль качества» был не бюрократией. Это была охота. Охота на саму суть человечности, которую он стремился выпарить, разобрать на части и поставить на службу своей безумной идее «рационального» мира.

От этой мысли Эрис чуть не вырвало. Она отшатнулась от терминала, прижимая руку ко рту. Тяжесть в груди стала невыносимой. Любовь Элиана внутри нее словно вспыхнула ярче, реагируя на осознание абсолютного зла, на чудовищную извращенность Арвида. Это было не просто противостояние. Это была война света и тьмы в миниатюре, разыгрывавшаяся внутри ее собственного тела. Она была полем боя. И арсеналом.

Дверь в технический отсек с шипением открылась. Эрис даже не вздрогнула. Она чувствовала его приближение еще до того, как он появился. Знакомое тепло, смешанное с острой тревогой, колючим страхом. Нико.

Он ворвался внутрь, запыхавшийся, его лицо было бледным под слоем вечной дорожной грязи, глаза метались, пока не нашли ее, сжавшуюся на полу у пульта.

– Эрис! Черт возьми, что случилось?! – Его голос был хриплым от напряжения. – Горн бормочет что-то про аварию, про разбитый контейнер… Элиан… он… – Нико замолк, увидев состояние Элиана через смотровое стекло. Техники укладывали его бесчувственное тело на каталку. Лицо было пепельным, дыхание поверхностным. – …Он еле дышит. А ты… – Он подбежал к ней, опустился на колени. – Ты вся дрожишь. Ты ранена? Говори!

Он протянул руку, чтобы коснуться ее плеча. Эрис инстинктивно отпрянула. Его прикосновение, обычно лишь слегка раздражающее или вызывающее смутное тепло, теперь обожгло. Она почувствовала его прикосновение не только кожей. Она почувствовала его страх за нее – острый, колючий, как осколки стекла. Его тревогу – липкую, как смола. Его растерянность – холодную, как туман. И под всем этим – ту самую, знакомую искру заботы, теплую и неуклюжую. Это было слишком. Слишком много. Она не могла вынести еще один поток чужих эмоций.

– Не… не трогай, – прошептала она, ее голос сорвался, звучал чужим, хриплым.

Нико замер, его рука повисла в воздухе. Он не настаивал. Его глаза, темные, пронзительные, изучали ее лицо. Не бледность, не дрожь, не следы возможных ран. Он смотрел глубже. В ее глаза.

И Эрис увидела, как его собственные глаза расширились. Не от страха. От потрясения. От узнавания чего-то совершенно иного.

Раньше в ее глазах он видел серость. Пустоту. Иногда – раздражение, холод, редкие проблески смущения или гнева. Защиту. Броню. Теперь… Теперь броня была снесена. Взорвана изнутри. То, что он увидел в глубине ее темных зрачков, заставило его дыхание перехватить.

Он увидел боль. Не физическую. Глубокую, экзистенциальную, разъедающую душу. Боль от увиденного ада. Боль от тяжести дара в ее груди.

Он увидел страх. Не трусость. Животный, первобытный ужас перед открывшейся бездной и перед тем, что она теперь несла в себе.

Он увидел ясность. Ледяную, режущую. Абсолютное понимание кошмара системы. Понимание роли Арвида. Понимание своей собственной новой, чудовищной роли.

И он увидел огонь. Не искру. Не вспышку страсти. Глубокий, неистовый, яростный огонь только что родившегося осознания. Огонь праведного гнева? Огонь решимости? Огонь самой Любви Элиана, прорывающийся сквозь боль и страх? Смесь всего этого. Это был взгляд не жертвы. Не технолога. Не выживальщицы. Это был взгляд пробудившегося. Прозревшего. Иного.

– Эрис… – прошептал Нико. Его голос потерял всю привычную браваду, всю циничную оболочку. Он звучал тихо, почти с благоговением. И с трепетом. – Что… что они с тобой сделали? Что ты видела?

Она не могла объяснить. Не потому, что не хотела. Слова были беспомощны. Как описать взрыв сверхновой в душе? Как передать видение механизированного ада? Как рассказать о пульсирующем солнце Любви и Жертвы, горящем у нее в груди? Как озвучить чудовищную правду об Арвиде? Язык был инструментом старого мира, серым и бедным. А она жила теперь в мире красок, звуков и чувств, слишком ярких, слишком громких, слишком реальных.

Она лишь покачала головой, прижимая руку к груди, туда, где горел и тянул золотой шар. Слезы, горячие и соленые, наконец вырвались наружу, потекли по грязным щекам. Не слезы слабости. Слезы потрясения. Слезы тяжести. Слезы абсолютного одиночества с этим невыносимым знанием и этим нечеловеческим даром.

Нико не требовал объяснений. Он видел. Он видел перемену. Фундаментальную. Необратимую. Ту самую трещину, которую он когда-то надеялся найти, теперь стала пропастью, отделявшей старую Эрис от новой. И на краю этой пропасти он видел не сломленную женщину, а… оружие. Хрупкое, дрожащее, перегруженное, но невероятно опасное. Оружие, заряженное чистым светом Любви и жгучей правдой.

Он медленно опустил свою невостребованную руку. Его взгляд стал другим. Оценивающим. Серьезным. Готовым.

– Ладно, – сказал он тихо, но твердо. Его собственный страх отступил перед лицом ее трансформации. – Ладно. Не говори. Просто… держись. Я здесь.

Он не пытался ее обнять. Не пытался утешить пустыми словами. Он просто сел рядом с ней на холодный пол, прислонившись спиной к тому же пульту. Его плечо почти касалось ее плеча – точка тепла, точка контакта в этом ледяном хаосе. Молчаливая поддержка. Признание того, что он видел перемену. И что он, циник и выживальщик, все еще был рядом.

Эрис закрыла глаза, снова прижавшись лбом к коленям. Дрожь постепенно стихала, сменяясь глубокой, леденящей усталостью. Тяжесть дара в груди никуда не делась. Любовь Элиана пульсировала, напоминая о своей силе и своей цене. Знание об Арвиде – о его двойной игре, о его вампиризме, о его абсолютной власти – висело в сознании черной глыбой. Она была ходячим арсеналом в сердце вражеской крепости. Хрупким сосудом с невероятной силой. И первым пробудившимся в мире, который стремился уничтожить саму возможность пробуждения.

Она не знала, что делать. Не знала, как жить с этим. Но она знала одно: назад пути нет. Старая Эрис умерла в Потопе Света. Родилась Иная. И мир Апекс Рац, холодный и расчетливый, только что получил своего самого опасного и непредсказуемого врага. Прямо сейчас, дрожа от слабости и перегрузки, она была слабее мухи. Но в ее груди горело солнце, украденное у тьмы. И это солнце требовало действий. Цена уже была заплачена. Любовью Элиана. Его болью. Его жертвой. Теперь предстояло заплатить ее.

Глава 14: Первое испытание силы

Три дня. Семьдесят два часа вязкого, мучительного существования на грани срыва. Эрис пряталась в своей капсуле, как раненый зверь в норе. Серый пластик стен, обычно нейтральный фон, теперь кричал оттенками тоски и подавления. Шорох соседей за тонкой перегородкой обжигал кожу волнами чужих тревог – тупой заботы о квотах, страха перед сканированием, апатичного отчаяния. Воздух пах не озоном, а сгущенным страданием квартала.

Но хуже всего было внутри. Золотой шар Любви Элиана в груди не угасал. Он пульсировал постоянным, теплым, но тяжелым светом. Напоминанием. Укором. Источником силы, к которому она боялась прикоснуться. Каждая попытка сосредоточиться на нем вызывала прилив энергии, но тут же накатывала волна его боли – вывернутых нервов, сожженной души. Она чувствовала себя бомбой с шатким детонатором. Ходячей аномалией в мире, где аномалии стирали.

Ее возвращение на ферму было вынужденным. Горн зловеще намекал на «вопросы сверху» об инциденте с дистиллятом. Игнорировать было опасно. Каждый шаг по знакомому лабиринту труб был пыткой. Гул машин вгрызался в кости, запах озона и эссенции обволакивал липкой пеленой чужих эмоций: усталости ночной смены, раздражения Бориса, вечного фонового страха доноров. Она двигалась как автомат, сосредоточившись на дыхании, на попытке отгородиться от сенсорного ада хоть тонкой перегородкой старого безразличия. Не получалось. Стены были прозрачными.

Нико нашел ее у реакторов Страха (Zeta-секция). Он выглядел изможденным, тени под глазами еще темнее обычного, но в его взгляде, когда он увидел ее, не было прежней насмешки или цинизма. Была тревога. И осторожное, почти робкое изучение.

– Ты… как? – спросил он тихо, озираясь, будто боясь, что их услышат. Его страх за нее был осязаем – колючий, как морозный ветер.

– Функционирую, – ответила она глухо, не поднимая глаз от сенсорной панели. Голос звучал чужим, хриплым. Любовь Элиана в груди дрогнула, отозвавшись на его тревогу теплой волной, которая тут же смешалась с ее собственной тошнотой от окружающего кошмара.

– Горн рыщет, как крыса перед землетрясением, – Нико понизил голос до шепота. – Шепчутся, что Арвиду доложили. Не просто об аварии. О… тебе. О том, что было после. Твои глаза… – Он не договорил, но смысл висел в воздухе. Ее глаза выдавали ее. Всегда.

Внезапно, как нож в тишину, врезался звук. Не гул фермы. Металлический лязг. Громкий. Резкий. Идущий сверху, со стороны основного входа. Звук взламываемой двери. Потом – тяжелые, ритмичные шаги. Не бег. Не спешка. Неумолимое приближение. Как шаги судьбы.

Эрис замерла. Ее сердце бешено заколотилось где-то в горле. Золотой шар в груди сжался, излучая волну тревоги. Она почувствовала их еще до того, как они появились в проходе. Холод. Абсолютный, пронизывающий до костей. Не температура воздуха. Эмоциональный вакуум. Смешанный с тупой, готовой к насилию решимостью.

Рац-Патруль. Не двое. Шесть. В полном боевом оснащении. Серо-черные бронекостюмы, шлемы с затемненными визорами, иммобилайзеры наготове. Они вошли не как люди. Как машины смерти. Их присутствие вонзилось в гул фермы ледяным клинком. Воздух сгустился от немой угрозы.

Надсмотрщик Горн выскочил им навстречу, его обычная тупая жестокость сменилась подобострастной готовностью.

– Вот он! – его грубый палец резко указал на Нико. – Подозреваемый! Он был рядом во время инцидента! Возможно, саботировал! И она! – Палец дернулся в сторону Эрис. – Аномалия! Контроль показал всплеск во время аварии!

Донос. Кто-то слил информацию. Кто-то, кто видел ее после Потока Света. Кто-то, кто испугался ее новых глаз.

Нико вскинул руки в защитном жесте, но не отступил. Он встал чуть впереди Эрис, его тело напряглось, как у зверя перед прыжком. Его страх за нее вспыхнул ярче, смешался с яростью и отчаянием.

– Это чушь! – крикнул он, но его голос дрогнул. – Я просто курьер! Она технолог! Инцидент – авария системы!

Патрульные не реагировали на слова. Они двигались синхронно, как один организм. Трое направились к Нико. Их движения были экономичными, лишенными суеты. Холодные визоры были устремлены на него. Иммобилайзеры поднялись.

Паника. Она ударила по Эрис не извне. Она вырвалась из нее самой. Дикая, слепая, всепоглощающая. Они возьмут Нико. Отвезут в Центр. «Откалибруют». Превратят в пустую скорлупку, как ТК-447. Убьют того, кто видел ее перемену. Кто был рядом в ее самые слабые минуты. Кто сейчас пытался ее защитить. Образ Нико с пустыми, мертвыми глазами – как у того парня из квартала, как у Элиана на каталке – пронзил сознание острее любого ножа.

За паникой, мгновенно, как вспышка магния, пришла ярость. Горячая, всесокрушающая. Не за себя. За него. За несправедливость. За эту чудовищную машину, которая ломала все живое. За Арвида, пославшего своих псов. Ярость была такой сильной, что она физически ощутила, как золотой шар Любви Элиана в груди вспыхнул в ответ. Не теплом. Ослепительным светом гнева. Любовь к жизни, к Нико, к самому понятию человечности – все слилось в один яростный порыв против несущей смерть машины.

У нее не было плана. Не было мысли. Только инстинкт. Инстинкт загнанного зверя. Инстинкт существа, в груди которого горело солнце.

Ее взгляд, не отрываясь от патрульных, шагнувших к Нико, метнулся в сторону. Туда, где гудели реакторы Страха (Zeta-7 и Zeta-8). Тускло-желтый туман внутри колонн клубился, как гной. Она всегда чувствовала его слабое эхо – страх доноров, страх боли, страх смерти. Теперь она видела его. Чувствовала как открытый нерв. Яркий. Кричащий. Доступный.

Не думая, повинуясь чистейшему импульсу ярости и паники за Нико, она сфокусировалась. Не на шаре Любви внутри себя. На реакторе. На том море тупого, животного Страха, что клокотало за толстым стеклом. Она протянула к нему руку – не физически, а всем своим существом. Мысленно. Эмоционально. Как проводник. Как громоотвод.

Отдай! – не прозвучало, но прорвалось из нее. Отдай им! Им, кто несет страх!

Золотой шар в ее груди взорвался ослепительной вспышкой. Не света. Силы. Катализатора. Усилителя. Ее собственная ярость и паника за Нико слились в единый импульс и устремились к реактору, как наведенная ракета.

Реактор Zeta-7 вздрогнул. Тускло-желтый туман внутри не просто заклубился – он вскипел. За секунду из тусклого свечения он превратился в ослепительное, ядовито-желтое сияние, залившее проход нестерпимым, тревожным светом. И из колонны, через систему вентиляции, через саму воздушную среду, хлынула невидимая, но осязаемо тяжелая волна. Волна чистого, нефильтрованного Страха. Не просто эмоция. Оружие. Направленное. Сконцентрированное.

Она направила ее не на Горна. Не на ферму. На шестерых патрульных, подходивших к Нико.

Эффект был мгновенным и чудовищным.

Патрульные замерли на полпути. Их неумолимый шаг прервался. Затем первый из них, тот, что был ближе всех к волне, взвыл. Нечеловеческий, животный вопль ужаса, вырвавшийся из-под механического голосового синтезатора шлема. Он уронил иммобилайзер, схватился за шлем, как будто пытаясь сдержать лопающуюся голову. Его тело затряслось в конвульсиях паники.

Второй патрульный просто рухнул на колени, забился в истерике, бессвязно бормоча что-то, колотя кулаками по металлическому полу. Третий отпрянул назад, наткнулся на четвертого, и оба свалились в кучу, корчась, задыхаясь, издавая хриплые, безумные звуки. Пятый и шестой застыли как статуи, но их бронированные костюмы вдруг показались хлипкими – они дрожали мелкой дрожью, как листья на ветру, а из-под визоров потекли струйки слюны или рвоты.

Их «калибровка», их бесчувственная броня, рассыпалась как карточный домик под напором направленного потока абсолютного первобытного ужаса. Они не просто испугались. Они утонули в нем. Их разум, лишенный привычных эмоциональных амортизаторов, оказался беззащитен перед сфокусированным шквалом чужой паники и боли, усиленным яростью Эрис и катализированным Любовью Элиана. Они превратились в мечущихся, ревущих животных, парализованных собственным кошмаром.

Тишина на ферме лопнула. Завывание патрульных смешалось с гудением машин, криками перепуганных техников, ревом Горна, пытавшегося что-то крикнуть. Нико стоял как вкопанный. Он не попал под волну – она прошла мимо него, как разрывной снаряд мимо цели. Его лицо было маской абсолютного, немого потрясения. Он смотрел на корчащихся патрульных, на ядовитое сияние реактора Страха, а потом – на Эрис.

Она стояла, слегка покачиваясь. Рука, которую она мысленно протянула к реактору, была опущена. Дыхание хрипело в горле. Золотой шар в груди пылал, но теперь – болью. Сильной, выворачивающей. Платой за выпущенную силу. В глазах у нее не было триумфа. Была пустота. Шок. И глубокая, леденящая усталость. Она сделала это. Инстинктивно. Неконтролируемо. Она использовала силу. Эмоцию как оружие. И это сработало. Чудовищно эффективно.

Нико не видел золотого шара. Не видел ее мысленного усилия. Он видел только: она посмотрела на реактор, патрульные свалились в истерике. И этого было достаточно. В его глазах, полных потрясения, прочелся не только ужас перед увиденным, но и проблеск осознания. Осознания того, чем она стала. И какой силой обладала.

Горн опомнился первым. Его тупая ярость пересилила страх.

– Колдунша! – заревел он, хватая иммобилайзер с пояса. – Аномалия! Держать ее!

Но патрульные были небоеспособны. Они катались по полу, завывая, парализованные собственным ужасом. Техники разбегались. Нико, все еще потрясенный, инстинктивно шагнул к Эрис.

– Бежим! – прошипел он, хватая ее за руку. Его прикосновение обожгло – паника, адреналин, потрясение, но и решимость. – Сейчас!

Эрис позволила ему дернуть себя. Ноги подкосились, но он подхватил ее. Они бросились прочь от Zeta-секции, в глубь лабиринта труб, оставив позади воющих патрульных, орущего Горна и ядовитое сияние реактора Страха, медленно угасавшего после выброса. Первое испытание силы было пройдено. Ценой сломленных разумов стражей системы и глубокой трещины в хрупкой оболочке только что родившейся Иной. И Нико, тащащий ее за руку, больше никогда не посмотрит на нее как на просто Эрис. Он видел монстра. Или спасителя. Еще не знал. Знало только потрясение в его глазах и ледяная тяжесть дара в ее груди, напоминавшая: это только начало.

Глава 15: Клятва в тени

Укрытие было не комнатой, а щелью. Глубоко в подвальных недрах фермы, за опорной колонной, опутанной кабелями толще руки, где сходились три массивных трубопровода. Воздух здесь дрожал от постоянного, низкого грохота – ритмичных ударов где-то под ногами, вибрации перекачивающих насосов, гула вентиляции, пытающейся выгнать спертый, пропитанный озоном и металлом воздух. Пар клубился из стыков труб, оседая липкой влагой на холодном бетоне. Света почти не было – лишь тусклое, мерцающее аварийное освещение где-то вдали, бросающее дрожащие тени на стены.

Эрис сидела на корточках, прислонившись спиной к холодной, дрожащей поверхности трубы. Дрожь, охватившая ее после инцидента с патрулем, наконец стихла, сменившись глухим, всепоглощающим истощением. Каждый мускул ныл, голова была тяжелой, как чугунный шар. Но хуже всего была тяжесть в груди. Золотой шар Любви Элиана пульсировал тускло, словно придавленный, но его присутствие было постоянным, физическим напоминанием – о жертве, о силе, о цене. И о боли. Глухой, ноющей боли, отголоском агонии Элиана, которая теперь была частью ее самой.

Рядом, спиной к другой трубе, сидел Нико. Он не смотрел на нее. Его взгляд был устремлен в темноту между трубами, но Эрис знала – он видел не мрак. Он видел корчащихся от ужаса патрульных. Ядовитое сияние реактора Страха. Ее руку, протянутую в пустоту – и последовавший хаос. Его лицо в полумраке было нечитаемым, но она чувствовала смятение, вихрем крутившееся в нем. Страх – острый и холодный. Непонимание – тяжелое, как свинец. И… трепет? Трепет перед тем, что он стал свидетелем чего-то нечеловеческого. Непостижимого.

Тишина между ними была густой, как пар, давящей. Нарушал ее только грохот машин – вечный, нерушимый гул подземного царства Арвида. Эрис знала, что молчать нельзя. Они были в ловушке. Горн искал их. Система знала об «аномалии». Арвид знал. Затишье было временным. И Нико… он заслужил правду. Даже если она его убьет. Даже если он сбежит от нее в ужасе.

Она сделала глубокий, дрожащий вдох. Воздух обжег легкие холодом и химической горечью.

– Это был не я, – прошептала она. Голос сорвался, хриплый, чуждый. Но он прозвучал громче грохота труб. – Вернее, не только я.

Нико медленно повернул голову. Его глаза, привыкшие к полутьме, ловили скупой свет где-то сверху, отражая его влажным блеском. Он не сказал ничего. Ждал.

– Когда разбился контейнер… – Эрис сглотнула ком в горле. Образ золотого вихря, хлынувшего на нее, до сих пор обжигал сетчатку. – Это был не просто свет, Нико. Это была… она. Любовь Элиана. Вся. Его жертва. Его боль. Его сила. – Она прижала ладонь к груди, туда, где пульсировал шар. – Она вошла в меня. Осталась. Живая. Здесь.

Нико замер. Его дыхание стало поверхностным. Он смотрел на ее руку, прижатую к груди, будто пытался разглядеть сквозь комбинезон то, что она описывала.

– Я чувствую ее, – продолжала Эрис, голос набирал силу, пробиваясь сквозь хрипоту. – Каждую секунду. Она теплая. И тяжелая. Как кусок солнца. И она… она показывает мне все. – Голос ее задрожал. – Видишь ли ты этот грохот? Этот пар? Трубы? Я вижу ад, Нико. Механизированный ад. Машину, которая перемалывает людей. Выжимает из них чувства, как сок. А из ошметков делает пустые скорлупки, как ТК-447! И все это… – Она сжала кулак на груди. – Все это ради него!

– Ради кого? – голос Нико был едва слышен сквозь грохот.

– Арвида! – имя вырвалось, как плевок. – Он не просто их босс. Он их хозяин! Теневое чудище! Он строит этот мир бесчувствия и тайно смакует боль, которую сам же и производит! Он потребляет «Вкус»! «Дистиллят Тоски» шел прямо в его резиденцию! Он архитектор ада и его главный вампир! – Ярость поднималась в ней волной, подогреваемая пульсацией золотого шара. – Он знал про меня. Знает. И пришел за мной. За ним. – Она снова ткнула пальцем в грудь. – За этим светом, который он не может контролировать!

Она замолчала, задыхаясь. Сказать это вслух… назвать чудовище по имени… было и освобождением, и новым приступом страха. Она посмотрела на Нико. Его лицо в полумраке было каменным. Но глаза… глаза выдавали бурю. Ужас. Неверие. Отвращение. И… понимание? Как будто кусочки пазла начинали сходиться.

– И что теперь? – спросил он наконец, тихо, но отчетливо. – Ты… ты можешь это делать? То, что с патрулем? По заказу?

– Не знаю, – честно призналась Эрис. Боль в груди усилилась при воспоминании. – Это было… как рефлекс. Как чих. Я боялась за тебя. Разозлилась. И… оно просто вырвалось. Через реактор. – Она посмотрела на свои дрожащие руки. – Это больно, Нико. Ужасно больно. И страшно. Но… – Она подняла голову, и ее взгляд, несмотря на усталость, на боль, на страх, стал твердым. Живым. Полным той самой ясности, что поразила Нико в техническом отсеке. – Но я больше не могу прятаться. Не могу делать вид, что не вижу. Не могу быть винтиком в его машине смерти. Любовь Элиана… она не для того заплатила такую цену, чтобы я снова закопала голову в песок!

Грохот машин на секунду усилился, заглушая ее слова, словно система протестовала против самого их звучания. Эрис не отводила взгляда от Нико.

– Я должна бороться, Нико. – Ее голос был тише грохота труб, но звучал как натянутая струна. – С ним. С этой системой. Использовать… это. – Она снова коснулась груди. – Этот свет. Этот… дар. Проклятый дар. Иначе… иначе Элиан умер зря. Иначе Алиса… – Она не договорила. Образ хрупкой девушки, чья жизнь висела на ниточке кредитов, купленных такой ценой, встал перед глазами. – Иначе мы все умрем душами. Станем пустыми скорлупками. Или просто трупами.

Она замолчала. Выложив все, чувствовала себя опустошенной и невероятно уязвимой. Она только что призналась в том, что была сосудом для чужой души, обвинила самого могущественного человека в их мире в чудовищном лицемерии и объявила войну всей системе. И ждала. Ждала его реакции. Отвращения? Страха? Насмешки? Бегства?

Нико не двигался. Он сидел, погруженный в тень, его профиль был резким на фоне тусклого отблеска пара. Минута тянулась вечность, наполненная только грохотом машин и бешеным стуком ее сердца. Он смотрел не на нее. Куда-то внутрь себя. В свою циничную, изворотливую, душу выживальщика.

Потом он медленно поднял голову. Его глаза встретились с ее глазами. И в них не было ни страха, ни насмешки, ни отвращения. Была усталость. Глубокая, вековая усталость от бега, от лжи, от жизни в тени. Была боль. Боль от увиденного кошмара. Боль за нее. И было… признание. Признание той ясности, той огненной решимости, что горела в ее взгляде. Той самой, которой не хватало ему самому.

Он не вскочил. Не закричал клятвы. Он просто протянул руку через узкое пространство между ними, затянутое паром. Его пальцы, сильные, шершавые от работы, обхватили ее холодную, дрожащую руку. Прикосновение было твердым. Теплым. Реальным.

– Тогда я с тобой, – сказал он тихо. Его голос был хриплым, но каждое слово падало ясно, как камень на дно колодца, заглушая грохот машин. – До конца, принцесса революции.

В его словах не было пафоса. Была простая, непоколебимая констатация факта. Решение. Выбор. Он видел ад. Видел чудовище в лице Арвида. Видел хрупкий свет в ее груди и адскую силу, которую он мог высвободить. И он выбирал сторону света. Даже если свет этот был хрупким, опасным и нес в себе боль. Даже если конец был предрешен.

Эрис не ответила. Слова застряли в горле. Она лишь сжала его руку в ответ, чувствуя, как ее пальцы перестают дрожать. Не от того, что страх ушел. От того, что она была не одна. Впервые за всю свою серую, функциональную жизнь она была не одна.

В укрытии, среди грохота машин Арвида, в липком полумраке, пропитанном запахом страдания, родился не просто союз. Родилась клятва. Хрупкая, как первый лед. Опаленная яростью и болью. Но нерушимая. Между бывшим циником с добрым сердцем и ходячим арсеналом Любви и Ярости. Они были всего двое. Против системы. Против Арвида. Против всего мира бесчувствия.

Но в дрожащем пожатии их рук, в тихом «до конца», прозвучавшем сквозь рев машин, было больше силы, чем во всей броне Рац-Патруля. Сила не машины. Сила выбора. Сила человечности, вопреки всему. Их война только начиналась. Но первый шаг был сделан. В тени, под грохот чужих шестеренок, они скрепили союз. До конца.

Глава 16: Тень сомнения над Арвидом

Кабинет Арвида был не комнатой. Это был саркофаг рациональности. Гладкие белые полимерные стены, лишенные украшений, поглощали звук, создавая гнетущую тишину. Воздух – стерильный, охлажденный до температуры, которая не отвлекала, – пах только озоном систем жизнеобеспечения. Гигантский панорамный экран, занимавший всю стену напротив массивного полированного каменного стола, демонстрировал абстрактную визуализацию потоков данных Апекс Рац: сияющие голубые и золотые линии эффективности, плавные зеленые графики социальной стабильности, редкие, едва заметные красные всплески аномалий, тут же гасимые алгоритмами. Все было под контролем. Все было гармонично.

Арвид стоял перед экраном, неподвижный, как статуя. Его безупречный костюм глубокого синего цвета сливался с полумраком комнаты, лишь серебряные нити на висках и холодный блеск запонок ловили отсветы данных. Его лицо, обычно маска абсолютной, ледяной уверенности, было задумчивым. Не тревожным – Арвид не признавал тревоги. Но сосредоточенным до предела. В его глазах, серо-голубых и бездонных, как арктические льды, отражались бегущие строки отчета о инциденте на ферме чувств.

Отчет был сухим, лаконичным. Технический сбой при конденсации дистиллята особой чистоты (код «Омега-Зет»). Разгерметизация изоляционной емкости. Вторичный инцидент: внезапный, необъяснимый выброс нестабильной эмоциональной матрицы из реактора Zeta-7 (Страх), приведший к временной недееспособности группы Рац-Патруля (6 единиц). Состояние патрульных: тяжелое, признаки острого психогенного шока, дезорганизация высшей нервной деятельности. Причина выброса: в стадии расследования. Подозреваемые: технолог Эрис (ID T-451) и курьер Нико (ID C-789). Местонахождение: неизвестно. Классифицировано: Аномалия уровня «Омега».

Слова «необъяснимый», «психогенный шок», «аномалия Омега» горели на экране алым – цветом угрозы высшего порядка. Но Арвида интересовали не слова. Интересовали цифры. Биометрические показатели патрульных, снятые их бронекостюмами в момент инцидента.

Он вызвал их на экран. Графики взлетели, как сумасшедшие. Частота сердечных сокращений – за 200 ударов в минуту. Артериальное давление – критически высокое. Уровень кортизола, адреналина, норадреналина – зашкаливал, выходя за пределы даже экстремальных боевых сценариев. Энцефалограммы представляли собой хаотичную пилу – полное подавление коркового контроля, доминирование лимбической системы в состоянии чистого, животного ужаса.

Это был не просто страх. Это был потоп. Эмоциональная волна такой силы и чистоты, что она пробила многолетнюю «калибровку», снесла все барьеры рациональности и погрузила тренированных стражей системы в первобытный ад паники. Как будто их мозги на миг погрузили в реактор нефильтрованного, концентрированного Страха.

Мощнейший эмоциональный импульс. Неизвестного происхождения. Необъяснимого механизма воздействия.

Арвид медленно провел пальцем по сенсорной панели стола, отбрасывая графики. На экране возникли записи скрытых камер фермы. Кадры хаоса: корчащиеся на полу патрульные, перепуганные техники, орущий Горн. И они. Эрис. Нико. Камера крупным планом запечатлела Эрис в момент перед выбросом. Она стояла, слегка развернувшись, ее рука была невольно протянута в сторону реактора Zeta-7. Но не это было главным. Главным были ее глаза.

Даже на записи низкого разрешения, в тусклом свете фермы, было видно. Пустота исчезла. Апатия испарилась. Взгляд был живым. Невероятно живым. Напряженным до предела. И полным такой ярости и решимости, что это казалось неестественным в сером мире Апекс Рац. А потом… потом камера засветилась от вспышки реактора, и когда изображение восстановилось, Эрис стояла, опустив руку, с выражением не триумфа, а шока и истощения. Но в глазах оставался тот же огонь. Огонь пробуждения.

Арвид остановил запись. Увеличил кадр с глазами Эрис. Он изучал их долго, холодный аналитический разум сканируя каждую деталь. Его собственные глаза оставались непроницаемыми, но в уголках губ появилась едва заметная напряженность. Тревога. Не страх за себя. Тревога инженера, обнаружившего принципиально новый, неучтенный фактор в идеально отлаженном механизме. Фактор, который он сам косвенно создал, позволив существовать ферме. Фактор, связанный с той самой «аномалией», которая зафиксирована при аварии с дистиллятом. С Эрис.

Он откинулся в кресле из черного эластичного полимера. Голова слегка откинулась на подголовник. Внешне – абсолютное спокойствие. Но внутри… Внутри шестеренки его безупречной логики натыкались на стену. Эмоциональный импульс такой силы… Направленный? Управляемый? Человеком? Это противоречило всему. Всей его философии. Всей системе. Эмоции были хаосом, шумом, помехой. Они не могли быть оружием. Не могли быть контролируемы. Особенно после Калибровки. Особенно Базовыми.