Необычный человек

I

Вереница машин медленно двигалась в такт идущим. Толпа вокруг в основном состояла из мужчин в штатском и шляпах, среди них бледным пятном выделялась пара немного растерянных, довольно упитанных пожилых дам в потертых беличьих шубках, одна из них держала в руке три розовые, уже задохнувшиеся в морозном утре гвоздики. В этой суровой партикулярной толпе они были явно не к месту, выбиваясь из повестки и своим немного растерянными лицами, и поношенным мехом, и даже цветами.

– У всех красные, как положено, а у нее розовые! И где она их взяла, ну есть же какие – то приличия, ну хотя бы здесь, – донеслось до уха Федотова, – кто их вообще сюда пустил, бедный Сергей Палыч?».

– Ну почему бедный, – негромкий баритон был где-то сзади, – возможно одноклассницы, или соседи, из бывших, это хорошо.

– Нехорошо с розовыми, я согласна, – скрипнула сухопарая дама в черном каракуле, чуть обернувшись, и тем самым обнажив Федотову три четверит своего острого яркого профиля.

По ходу своего взгляда вполоборота она мгновенно и профессионально окинула его статную фигуру.

– Из портних, – мелькнуло у Федотова, и он в стотысячный раз удивился пластичности человеческой психики.

Все вокруг медленно плыло за катафалком, уже потеряв его из вида, и вдруг, встало. Федотов увидел Юру, и других ребят. Они тоже выделялись из общей массы своим, по птичьи серым, торжественным сукном шинелей и золотыми обшлагами парадной зимней формы летчиков. Федотов глубоко втянул ноздрями крепкий морозный воздух, – тот дошел до самого нутра и вышел крепкой струей густого горячего пара наружу. И снова вдох, уже другой, и снова до глубины, и выдох на выход до самых ног, до поверхности. Где – то далеко в сознании мелькнул запотевший шлем скафандра перед глазами

– Алексей Михалыч, здравствуйте – внезапно возник слева чей-то выдох его имени. Федотов покосился и увидел уже справа внизу сухопарого господина в меховой кепи, его плечи ладно обнимало темное гладкое пальто с меховым воротником.

– Кожа ягненка, – зачем-то вслух определил Федотов, и снова глубоко втянул большими ноздрями морозный воздух около себя, словно хотел ярче прочувствовать горьковатый аромат этой свежедубленой ягнячей кожи рядом

– Холодно в ней, фирмач какой, а? – мелькнуло у Федотова, и он снова усмехнулся, за все время он так и не смог привыкнуть к тому, что мозг все время анализировал внешний контур и выдавал свои заключения.

– Я собственно исключительно только по собственной инициативе решил. Нас сегодня должны представить друг другу, я – Сумароков Семен Александрович, НИИВЧ, я решил, чтобы без лишних глаз в первый раз,

Человек в дубленке суетливо говорил, но вокруг него было тихо – не фонило там ни личным, ни лишним, ни заискивания в его сбивчивой речи не было, ни чего – то еще, что обычно мешает, только любопытство светилось в рыжеватой бородке и в глазах, цвет которых Федотов затруднился определить с первого раза, и еще было в нем какое-то легкое безумие – оно чуть мелькало в лице, и выглядело вполне воодушевленно.

Федотов слушал его торопливую, временами чуть возбужденную, но совершенно его не раздражающую приветственную речь, стоя на одном месте. Молчал, смотрел поверх голов на вереницу тел, в которой они оба оказались и ждал. Вокруг покачивались замороженные цветы – рядом красные, а слева впереди – розовые. Вдруг, их поникшие головки вздрогнули, и толпа потекла дальше.

Тронулись так же внезапно и плавно, как остановились. Федотов сделал шаг и почувствовал, что «человек в дубленке» вытекает из его пространства, он снова бросил на него взгляд. Сумароков, улыбаясь всем своим интеллигентным лицом, был уже немного в стороне. Добродушно разводя руками, он отступил еще на пару шагов и ободряюще кивнул, перед тем как окончательно утек в сторону, растворившись в бурой январской траурной толпе.

II Федотов

Федотов вошел в лабораторию, как всегда сухо поздоровался со всеми, развернулся на каблуках чтобы выйти и не вышел. Он удивился такому повороту, что-то нарушило привычный ход вещей, и это что-то находилось здесь, в лаборатории. Оно обладало силой, которую он почувствовал спиной.

Федотов развернулся обратно на сто восемьдесят градусов и ещё раз окинул взглядом сотрудников, на этот раз взгляд его был более пристальный и внимательный. Его разворот привлек внимание всех – восемь пар глаз вопросительно смотрели на своего руководителя.

Вопрос в каждой из пар читался по своему (кто-то был насторожен, кто-то любопытен), в целом, Федотов ничего нового для себя не увидел и это его расстроило, потому что утром он не любил отклонятся от точно выверенного по шагам маршрута, а тут ему пришлось задержаться, делать лишние движения, еще и на глазах у всех – это совершенно не входило в его планы.

Он уже было собрался молча еще раз повернуться к двери и выйти, но тут из смежной с лаборантской комнаты вышла она – причина, вернее не вышла, а скорее выскочила, поддавшись вперед маленьким телом. Федотов прикрыл глаза и тихонько втянул ноздрями воздух, девушка чуть замедлила шаг и улыбнулась. – - Я – Таня, – негромко сказала она откуда-то снизу и протянула руку.

Он аккуратно пожал кончики ее маленьких, прохладных на ощупь пальчиков и изобразил на лице заинтересованную улыбку.

– Я на две недели к вам, на стажировку, – добавила она, словно предвкушая его вопрос.

– Ах, студенты, да да да – помню, помню, предупреждали. Ну что же, милости просим, милости просим, надеюсь приживетесь.

Он снова развернулся на каблуках к двери и, на этот раз, шагнул в коридор.

III. Таня

«Доброе утро, товарищи», – прозвучал из – за двери мужской голос, как будто вклиниваясь в ритм женского голоса диктора, который объявил окончание производственной гимнастики и пожелал всем хорошего дня. Таня на мгновение замерла. Звуковая волна, достигнув ее ушей, словно проникла в тело и загудела, мягко оседая внутри. Щеки почему-то запылали, захотелось выбежать навстречу этому голосу, засмеяться как маленькой и уткнуться в него.

Таня сразу быстро представила, как выбегает из подсобки, и улыбаясь бежит навстречу Федотову немного раскинув руки, он чуть приседает и ловит ее в объятья, она утыкается в его грудь. Привет, выдыхает Федотов в ее голову, Таня счастливо улыбается. Сотрудники лаборатории по разному реагируют на это: кто-то удивляется и умиляется, кто – то весело переглядывается, кто – то приседает от удивления, кто – то ахает и прикрывает роль рукой.

Представив эту картину, Таня улыбнулась. Это же целый аттракцион – выбежать отсюда в лабораторию и начать обниматься с начальником, которого видит впервые в жизни, и все это – на глазах изумленных сотрудников, которые замерли и наблюдают – как новенькая практикантка, ни с того ни с сего, вешается шефу на шею, а он и рад стараться.

Таня тряхнула головой и заторопилась, сунула ноги в туфли и выскочила из подсобки. Потом она много раз будет прокручивать в голове эту сцену, но память будет выдавать всегда одно и тоже – он стоит на пороге лаборатории, в проеме двери с закрытыми глазами и как будто пытается почувствовать запах чего-то очень приятного, а еще его очень сухие и теплые кончики пальцев, которые слегка пожимают ее ладошку и звуки его голоса, падающие на нее откуда-то сверху подобно большим и мягким облакам, которые ловко и уютно укутывают в кокон ее тело.

III

Утром следующего дня Федотов открыл дверь лаборатории, дежурно поздоровался со всеми и, не увидев Тани поинтересовался:

– А где же наша студентка? Уже опаздывает?.

– Нет, нет, она во время пришла, даже немного раньше чем нужно, молодец девочка, сознательная. Я ее встретила, все показала, она здесь. Танюша, иди я тебе представлю нашему шефу. А вам документы на нее уже прислали? В отделе кадров сказали, что студентов только завтра начнут оформлять, какие – то накладки там с бумагами, но значит прислали на нашу Танечку уже все? Сейчас позвоню им, зачем вам прислали, странные люди, не вам же этим заниматься, я зайду к вам попозже, заберу все сама и оформлю…

Раиса Львовна быстро говорила, встала, проворно, несмотря на свои восемьдесят кило, подошла к телефону, продолжая выдавать информацию, вроде как уже для себя, стала звонить куда – то. Потом затихла, ожидая ответа в трубке. Она всегда много говорила, обычно Федотов не вникал в ее словесный поток, но в этот раз его внимание зацепилось за слова и он хотел ответить, что никаких документов ему никто не приносил.

Из подсобки тем временем вышла Таня, поправляя мешковатый халат, который был велик ей на два размера. Она подошла к нему поближе, Федотов вскинул бровь.

Раиса Львовна в это время положила трубку, выглядела она немного растеряно.

– Алексей Михайлович, отдел кадров еще не получал бумаги на студентов, говорят завтра, так у вас нет документов на нашу студентку получается? Вы же сказали – где Таня? Я подумала, что вы видели бумаги, поэтому и спрашиваете, она же первый день, а бумаги завтра только будут.

На этот раз Федотов прервал ее.

– Раиса Львовна, уверен с бумагами на нашу студентку все будет в порядке, добро пожаловать, – сказал он Тане и протянул руку, она аккуратно пожала кончики его пальцев и улыбнулась. Федотов вдруг, неожиданно для самого себя, неловко подмигнул ей, и, развернувшись, вышел из лаборатории.

Два почти одинаковых утра – такого с ним еще не было, новые ощущения были настолько увлекательны, что сердце слегка трепыхнулось в груди, а на губах мелькнуло подобие улыбки.

– Та – ня, так, так, так, Та – ня… – внутри вдруг возник ритм под слоги ее имени, и неожиданно захотелось подпрыгнуть.

Сердце снова трепыхнулось, как птица, которая увидела, что дверцу ее клетки приоткрыли. Он был очень доволен, очень. Эксперимент входил в новую неожиданную фазу, количество нейронных связей резко возросло и это наполнило все тело необъяснимой легкостью.

Однако, он вдруг, осознал, что уже привычный, отстраненный взгляд на все процессы, происходящие внутри тела, словно выключился, и последние три минуты он провел в состоянии приёмника – лишь реагируя на сигналы, которые подавал ему мозг. Это его немного смутило, однако ощущения при этом стали еще острее и он почувствовал доселе неведомое ему. Он не знал, что так чувствуется страх, потому что до сих пор он не ведал ни страха, ни сострадания, ни любви.

– …

ХХII

Таня встала очень рано, когда Федотов еще спал или делала вид что спал. Тихонько выскользнула из по одеяла, так же тихонько исчезла из комнаты. Солнце собиралось взойти, на кухне было немного сумрачно. Таня вытащила из ящика стола пачку длинных сигарет, посмотрела на нее внимательно, усмехнулась, достала из нее зажигалку, сигарету и закурила.

Странное состояние преследовало ее уже несколько недель. Ей, вдруг, стало, как-то тесно рядом с Федотовым, словно что-то появилось отдельное от него, что сделало ее более самодостаточной. Она так страдала от своей зависимости, что когда она чуть ослабла, Таня даже немного испугалась, что она его разлюбила, но это было другое.

Чувство никуда не делось, но периодически ей, вдруг, хотелось то спать отдельно от него, то сидеть не рядом на диване, а в кресле напротив. Исчезло постоянное, немного навязчивое, желание все время держать его за руку или класть свою руку ему на колено. Было немного странно наблюдать за собой, за этот год она срослась с ним воедино, и вот теперь наступало что-то новое, что-то изменилось внутри.

Она курила и в глубине души радовалась этому новому, принимала его и наслаждалась новой собой и тем, что чувствовала. Вдруг ее осенило. Ответ пришел внезапно, он был очень простым и ясным, даже очевидным. Таня вспыхнула, улыбнулась себе.

– Как я сразу не догадалась, идиотка», – мелькнуло в голове. Она затушила сигарету под струей воды, выкинула ее в мусорное ведро и пошла в душ. Таня была беременна.

…

Звучат Вариации Гольдберга 2 и 23 медленная (уточнить!).

Омаж Хуциеву и Антониони.

Июнь 1968 год.

Город под дождем. Таня помогает Федотову снять ботинки, он смеется и аккуратно ступает голыми ногами по асфальту, словно это его первые в жизни шаги босиком, она смеется над ним, она убегает, он медленно ступает босиком. Таня делает круг и бежит ему навстречу, он останавливается, расправляет руки, она сталкивается с его объятьями, он приподнимает ее. Так они и стоят под дождем: он босиком, в одной руке ботинки, в другой Таня, голые ступни которой чуть покачиваются около колен Федотова.

Таня и Федотов бегут под дождем, она в плаще нараспашку и в туфельках, он к костюме, белой рубашке и галстуке, узел его рубашки немного ослаб и развевается при беге, они держаться за руки. Капли дождя падают на лица и стекают, они смеются. Прохожие словно не замечают, что эти двое несутся по городу как сумасшедшие, радуясь дождю, лету, друг другу, радуясь и проживая жизнь здесь и сейчас, но вот кто – то оборачивается и смотрит им вслед, это старик, нет это молодой парень, он машет им рукой.

Он держит в руках ее лицо, она держит в руках его лицо, они смотрят друг на друга, они смотрят друг на друга очень серьезно, (круговое движение камеры?) Он трогает капли, стекающие по ее лицу, она улыбается, она трогает его волосы, мокрые от дождя, он аккуратно пальцем трогает капли дождя на ее лице, они исчезают, они обнимаются и стоят под дождем, он босой.

……

ХII

Таня зашла в пустую лабораторию, было впечатление, что ее сотрудников срочно куда-то эвакуировали или депортировали. Всегда плотная и заряженная чем-то неуловимым атмосфера этого места растворилась подобно осадку соли, который исчезает навсегда. Везде был легкий беспорядок, но приборы стояли так же как они стояли всегда, рядом бумаги с записями, и даже перьевая ручка одиноко валялась без колпача, словно ожидая руку человека, который отлучился на минуту, чтобы взглянуть на эксперимент у коллеги за столом рядом.

Раиса Георгиевна, словоохотливая и немного навязчивая, но такая родная и теплая, теперь. Она всегда писала чернилами, каждый раз прилюдно закачивая их из пузатой чернильницы с неизменными и многочисленными комментариями, что ручка японская, перо вечное, а чернила она любит фиолетовые.

Дух из этих стен исчез. Он высох, как чернила в японской ручке Раисы Львовны. Где она теперь? Ощущение звенящей пустоты и прозрачности было как в сказке, или во сне, настолько она была нереальной. А руки у Раисы все время были в чернильных пятнах, вдруг вспомнила Таня, и она все время их прятала и, при этом, постоянно рассказывала как трудно вывести чернила с кожи, въедаются…

Где же ты, возлюбленный мой?

ХХVI

Ленка была единственной подругой, с которой Таня могла поделиться своими сомнениями. Легкая, живая, веселая, красивая, она умела слушать как никто. Мало этого, Ленка умела выдать вердикт, как медиум, иногда довольно странный. Она уверяла, что ни с кем кроме Тани этот «вердикт медиума» – так они в шутку называли это ее свойство, больше не работает, и это было ужасно смешно пока они учились в школе, потом это стало их доброй дружеской традицией, которую они, к слову сказать, давно забросили.

И вот пришло время и Ленка сейчас сидела на кухне Федотова и внимательно слушала Таню, переливаясь глазами цвета сердолика

Глаза у Ленки были необыкновенные. Таня прекрасно помнила, как она впервые увидела эти глаза волшебного серого цвета рано утром первого сентября одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года на торжественной линейке, посвященной началу учебного года в Московской школе номер пятьсот шестьдесят семь.

– Мне трудно, понимаешь? Я – уже как мебель, есть я, нет меня, словно выключилось что-то. Словно он выпил меня и теперь я пустая, как красивая чашка, которую поставили на полку и она там стоит, ждет. А чего я жду, я сама не знаю… Ну то есть знаю конечно, когда он снова будет идти мимо и снова возьмет меня, как чашку, наполнит водой или чаем, будет трогать за ручку, подносить к губам, ставить на блюдце, чай помешивать…

Таня замолчала ненадолго, сделала глоток вина, Ленка молча курила, посматривая в окно. Намечались сумерки, кое – где в домах уже зажегся свет, листья еще трепыхались на ветках, но их там с каждым часом становилось все меньше, земля просила покрова, наступал ноябрь.

– Я жду, жду, жду… как дура, как идиотка проклятая, потому что когда это случается, когда он меня замечает, то я… я не могу тебе этого описать, ну словно я вот не то родилась, чтобы быть его чашкой, даже не собакой, понимаешь, не кошкой. Я предмет! А я не хочу быть предметом. В общем, я решила уйти, – вдруг решительно подытожила Таня, залпом допила вино и сразу налила себе еще из бутылки на столе.

Ленка затушила сигарету, тоже сделала глоток, потом встала приоткрыла форточку. За окном еще немного стемнело, дом напротив уютно светился уже десятком желтых окошек, за каждым была своя жизнь.

– А давай не будем свет включать, – вдруг сказала Ленка, – будем сидеть, пока темнота не наступит, помнишь как раньше? Долго долго будем сидеть, пока терпения хватит. А потом пойдем выключатель искать. Хочешь?

Она обернулась, Таня тихо плакала. Ленка села за стол. Таня молча смотрела в Ленкины глаза, которые от темноты стали больше и словно глубже. Она улыбнулась, вытерла слезы и сказала:

– Да, давай не будем включать. Ты знаешь, я все время вспоминаю, как мы тогда сидели и ждали темноту, только у нас же гирлянда была новогодняя.

– Угу, – отозвалась Ленка, но сейчас осень, рано еще.

ХХVII

Две женщины сидели молча в кухне, на город спускался вечер, за окнами стояла поздняя осень, стояла и смотрела, как в окнах домов зажигается свет и люди проживают свой вечер. Все проживали по – разному: ссоры, примирения, свет, полумрак, работа, ужин, веселье, грусть, недомогание или болезнь, умиление, гости, одиночество – чего там только не было за этими окнами.

Лишь эти двое не включили свет и проживали свой вечер в сумерках квартиры. С каждым моментом становилось все темнее, за окном снова и снова зажигались окна домов рядом, и там что – то происходило, там, но не здесь – здесь две женщины сидели за столом на кухне и неподвижно смотрели в окно, на то как поздняя осень стоит за окном, на то – как вечер, а за ним ночь опускается на город.

Вот кто – то их них закурил сигарету и огонек мерцает в полумраке, кто – то пригубил вино из бокала, а может быть они пьют чай. На город опускается ночь, квартира и кухня, где сидят две женщины в молчании погружается в темноту, но они сидят в этой темноте и позволяют ей войти в квартиру и окружить их со всех сторон. Вот они взялись за руки и смотрят друг на друга, смотрят, но почти не видят, но чувствуют. Что именно тут происходит – это тайна, которую не знает ни поздняя осень, ни ночь за окном, ни темнота, которой сегодня дана власть обступить этих женщин со всех сторон и растворить их очертания в своей силе.

…

Зима. В комнате под столом тихо сидят две девочки, свет выключен, за окнами идет снег, на елке мерцает гирлянда, отбрасывая причудливые тени на пол и на стены.

ХХ

Появившись в его пространстве, Таня, словно, сбила его с ног. Это было – как заново учится ходить и говорить, заново учиться дышать. По-старому было уже невозможно, потому что теперь – не весь, но большая часть его четко выстроенного мира проходила через нее, отражалась в ней, бликуя новыми красками, играя оттенками. Когда Таня ушла, он сначала даже не заметил этого. Расстояние, на котором она находилась от него не имело принципиального значения, здесь она или там, на Памире он или тут, в Москве. Таня вошла в его жизнь навсегда, и этом была какая – то особого рода обречённость, и в то же время, появление какой-то постоянной величины, в некотором смысле, успокоило его и стало еще одним фактором заземления.

Ему казалось, что он знает про нее все, ведь она всегда была словно внутри него. но со временем, он стал понимать – то, что она хочет скрыть от него, навсегда останется для него тайной.

Обратного пути не было, в этом он был уверен практически сразу, когда увидел ее впервые, и в этом осознании не было свободы – это было новое. Он словно терял что – то важное и ключевое, однако новый эксперимент по имени ТАНЯ захватил всю его суть, и он вошел в него с трепетом, радостью и неведомым пока еще ему ощущением, которому он не мог придумать названия. Это было похоже на страх потерять счастье, которого у тебя еще нет, или уже нет. Никогда раньше он не заходил так далеко. Внутри появился вопросы, на которые у него пока не было ответа. Что же для него более ценное – то что он приобрел или то, что должен потерять? То что уже потерял или то, что еще не получил? И получит ли? А если и получит – то что это будет?

ХХII

Таня моет Федотова, он сидит в ванной весь в пене, Таня намыливает мочалку, трет ею Федотова, она моет его как мама моет ребенка, он поеживается когда она увеличивает нажим, пытаясь ускользнуть из под мочалки, оба смеются, летит пена, брызги, они дурачатся.

Таня очень серьезно молча намыливает руку Федотова, медленно проводит мочалкой с мылом по его руке от кисти до плеча. Он обнимает ее намыленной рукой.

Федотов сидит в ванной с закрытыми глазами. Таня моет ему голову, она сосредоточенна на процессе. Федотов стоит к Тане спиной во весь рост, он трет мочалкой его ноги и ягодицы.

Таня стоит на табуретке в ванной напротив Федотова и укутывает его в полотенце с головой, он берет ее на руки, она обнимает его за шею, Федотов выходит из ванной комнаты с Таней на руках, оборачивается, выключает свет, уходит по темному коридору в комнату, Танина голова лежит на его плече. Таня замерев, словно прислушивается к чему – то, потом закрывает глаза.

В темноте еще несколько мгновений звучит музыка. 1ая вариация Гольдберга.

ХIII

Без Федотова было трудно. Он въелся не только в кожу, как чернила в руки Раисы Львовны. Он не выводился и не стирался. Он растворился в ней и жил внутри, а снаружи его теперь не было. Таня сама решила, что им пора расстаться. Вечные командировки, стопроцентная зацикленность на работе, она потеряла над ним силу. Из чуда, к которому он присматривался с таким трогательным любопытством – она превратилась для него в настольную книгу. Да читал, да интересная, ммм… вот это место мне особенно нравится, он цитировал наизусть огромные куски текста этой книги под названием «ТАНЯ», но все это уже было, а последнее время, знаете, и книгу открыть – то некогда, все времени нет.

Таня не хотела быть любимой книгой, на которую не хватает времени и поэтому ушла. О ребенке, который уже второй месяц жил у нее внутри она решила не говорить. Он пока не доставлял ей неудобств и дискомфорта, в отличии от его отца, который, как считала Таня ее разлюбил, а жить нелюбимой она не умела.

ХIV

Мама обрадовалась, отец удивленно хмыкнул, а когда родился Вовка – родители словно обрели вторую молодость: они чинно вышагивали в сквере около коляски со спящим внуком, вместе купали его, хохотали, вспоминая, какие они были «неловкие и неопытные, когда Танька родилась, и они ее боялись на руки взять, а теперь опытные и все – все про младенцев знают, хотя тогда у них была девочка, а теперь мальчик.

– А это знаете ли! Две большие разницы», – говорил Танин отец, и многозначительно поднимал вверх свой указательный красивый академический палец.

Крошечный Вовка вызывал в Тане скорее жалость, чем любовь. Маленький, красный и сморщенный он почти не плакал, только буравил Таню своими огромными глазами, словно спрашивал о чем – то.

Глаза у Вовки были отцовские – Федотовские глаза, и получалось, что это Федотов смотрел на нее молча, как он обычно это делал и спрашивал: Зачем, Таня? Зачем сбежала и ничего не объяснила? Зачем не сказала о ребенке? Зачем, зачем, зачем вообще влюбилась и играла этим серьезным и совершенно неподвластным тебе человеком, большим ученым, взрослым мужчиной. Что тебе было от него нужно? Неужели этот маленький комочек – его часть? С его глазами, которые теперь все время будут смотреть на тебя с вопросом?

Ответов у Тани не было, у нее было инстинктивное желание жить, а чувство вины перед Федотовым сначала растворилось в ожидании, что он будет ее искать, звонить требовать объяснений, умолять чтобы вернулась, а когда этого не произошло, то нагрянул токсикоз, о котором никто и никогда из специалистов не слышал. Когда младенец наконец – то покинул свою, то есть Танину утробу – молодая мать не чувствовала ничего кроме освобождения и тихой радости, что теперь ее не будет тошнить.

Круговорот пеленок и кормлений прошел на удивление всех очень спокойно. Вовка много ел, прекрасно спал, перевернулся, сел, пополз, встал и пошел, а Таня в это время делала все, чтобы стать лучшей версией себя. Смотря за тем, как растет сын, она ловила себя на мысли, что никто и встреченных ею мужчин ни до, ни после Федотова не подходили на «роль отца ее ребенка», только он подошел и все случилось. Эти мысли наполняли ее счастьем, и оно было абсолютно неуловимым. Она никогда не ощущала себя «самкой Богомола», потому что знала – она никогда и никого так не сможет полюбить, так как полюбила его.

Жизнь, тем временем, требовала решения насущных задач. Пришлось действовать по схеме, которые Таня ненавидела. Аспирантура, защита, свадьба – эти слова нанизывались на нее как чужие драгоценности, и никто кроме Тани не знал, что все это было «взято на прокат в дорогой антикварной лавке». Глядя со стороны, словоохотливые коллеги в институте только руками всплескивали – ну вот же, смотрите, как бывает – всего-то двадцать пять, а уже и ребенок, и диссертация, и муж перспективный. «А ведь он ее с ребеночком взял,» – добавляли особенно словоохотливые, поглядывая вслед Тане, ловко несущейся на своих каблучках по коридору института.

ХVI

Федотов знал, что рано или поздно Таня уйдет. Уйдет из его квартиры, но не из его жизни. После возвращения с Памира, поняв, что теперь снова будет жить один, он с удивлением и радостью обнаружил, что Таня всегда рядом с ним. Он все время вел с ней внутренний диалог, а она молча сидела в кресле и читала, курила рано утром напротив окна в кухне, в общем – делала все то, что она делала обычно.

Временами он с трудом понимал, что это не вполне реальная Таня, а его воспоминания о ней, привычка видеть ее, потому что знал, что она живет полноценной жизнью еще где – то, кроме его головы и его квартиры.

Он ничему не удивлялся, ведь всю ее мощь он ощутил в момент их первой встречи, которую помнил до мельчайших подробностей. Он помнил даже не саму встречу, которая вышла немного скомканной из-за Раисы Львовны, а предвкушение этой встречи накануне – свое видЕние, и ту силу, которая в прямом смысле этого слова развернула Федотова навстречу чему – то новому, чего он так и не смог понять за все эти годы, проведенные на Земле. Таня, однажды ему сказала, что это Любовь, но, услышав это слово Федотов ничего не почувствовал.

Таня ушла и он снова перестал спать, это тоже было интересно. Почему так, а не иначе? Чем обладала эта хрупкая земная женщина, которая смогла привнести покой в его ночное бытие? За годы экспериментов, он уже нашел ту грань между сном и явью, как ее представляют люди. Он научился отдыхать и отключаться, он перестал болеть от бессонницы, подобно Герману Карлу фон Кайзерлингу, который скрасил свои ночи без сна под аккомпанемент юного Гольдберга.

Эти, подобные сновидению, путешествия во времени всегда развлекали его. Каждый раз, когда он погружался в свой ночной морок, он видел там Таню. Она смеялась, слегка закидывая голову, кормила младенца, стучала по коридору каблучками, всегда немного опаздывая. Иногда она сидела в кресле его спальни в длинном платье, ложбинка на ее шее была чуть более явная, чем он привык видеть, в ушах и волосах, убранных наверх, мерцали драгоценные камни. Это была немного другая Таня, старше и словно спокойнее. Она тихо улыбалась Федотову и чуть вздыхала, слушая вариации Баха.

ХVI

Ночь, какое – то пространство, похожее на старый дом или замок (лестница коридор и т.д), камера блуждает по темноте с какими – то неявными намеками на светотень, и в итоге натыкается на источник света, он в комнате, там горит несколько свечей, камера заглядывает в комнату и немного затормаживает останавливается, но продолжает блуждать, словно это витает дух или приведение.

Мы видим, что свечи стоят на маленьком клавесине или рояле, за инструментом сидит юноша и вдохновенно играет, на нем костюм 17 века (потом тот же юноша, (а может и другой) в относительно современном костюме тоже исполняет вариации Гольдберга (на нем довольно простой наряд: серый свитер, возможно поло, возможно под ним виднеется белая майка, серые брюки, темные туфли). Этот юноша может быть из середины или конца прошлого века, а может быть нашим современником, вихры или кудри, может у него аккуратный пробор (можно с этим поиграть). В комнате довольно большое окно, за которым глубокая ночь.

Камера снова отправляется в путешествие по пространству (блуждание или проезд по странной облупленной стене с трещинами и подтеками, которая в итоге оказывается арт объектом современного искусства). Мы видим отъезд от детали. возникает общий план абстрактной картины в дорогой раме на огромной стене коридора. Это старая облупленная стена, которой не меньше трех столетий, прерывается еще одной дверью, там в кресле сидит пожилой мужчина, у него прикрыты глаза, но он не спит, он слушает музыку, которая доносится из соседней комнаты

Кубок, наполненный золотыми луидорами стоит на клавесине, на стол на кухне, где-то на траве, кто-то задевает его рукавом и он падает, в рапиде луидоры сыплются на землю, кубок падает – движение туда и обратно. Недалеко от замка течет ручей – течет туда и обратно. Движение камеры по течению и против.

Утро, рассвет в комнате. Человек открывает глаза, он сидит в кресле, ходит, по комнате. То же самое ночью, разобранная кровать, человек закрывает глаза, лежит, открывает глаза, сидит, встает, ходит, смотрит в окно, пьет воду, снова ложится, смотрит в потолок, встает и идет по бесконечным коридорам, потом возвращается в спальню и садится в кресло, за окном светает.

ХVII

Музыка: группа Мегаполис альбом « Их жизни планет».

Старинный пустой замок, лестницы, стены, потолки. Утро, вечереет, летний день… каждое время суток дает свое освещение и задает свой тон и повествованию, и темпоритму (например, разная музыка в одном и том же помещении освещенном свечами, или освещенным утренним солнцем – дает разное настроение. (Исходя из этого огромного количества возможностей, здесь использовать сочетание импровизационных решений с заготовленными. вариантами, но это уже произойдет в ходе монтажных решений).

В этой сцене с замком и музыкантами важно передать процесс, который с одной стороны происходит поступательно. Сначала музыканты приезжают в замок на машине и двух автобусах, разгружаются, размещаются, разматывают и устанавливают оборудование, свет, подключают звук, потом настраивают его. Две гитары, ударные, клавиши, скрипка начинают играть, пауза, потом еще и еще… каждый раз звучит все более длинная музыкальная история, она может прерываться на тишину или посторонний звук (например какие – то диалоги или звуки из канвы повествования фильма или вне ее).

В комнатах замка, где играют музыканты наступает темнота, потом ночь сменяется пробуждающимся днем: рассвет, который может быть перемешан с закатом. Первые ноты мелодии вдруг обрываются или мелодия звучит внезапно. ворвавшись в повествовании с середины и т.д… то есть с одной стороны, так или иначе, есть поступательной рассказ истории (зритель понимает что, где и каким образом происходит),а с другой стороны – вариативность световых и временных решений дает возможность сбивать ритм повествования.

…

ХХI

Когда Вовке исполнилось четыре, Таня развелась с мужем и в очередной раз вернулась к родителям. Расставание с Яриком прошло безболезненно, они были и остались хорошими друзьями, просто перестали делить постель и крышу над головой. Танина комната в родительском доме снова превратилась в детскую, Ярик помог перевезти кроватку и вещи, для Вовки по сути ничего не изменилось – рядом были любящие дедушка с бабушкой, мама и Ярик, который был по прежнему безнадежно влюблен в его ветреную мать.

Теперь можно было с чистой совестью вернуться к Федотову, на этот счет у нее не было ни малейшего сомнения, более того – внутри было твердое убеждение, что он ждет ее, буквально каждый день ждет, ждет как тренькнет звонок, а он откроет дверь, а на пороге стоит она – его Таня,

Они не виделись все это время, однако Таню этот факт ничуть не смущал, она даже была благодарна себе, за то что смогла уйти от Федотова, чтобы теперь вернуться к нему навсегда. Внутри было стойкое ощущение, что все идет как надо – и тогда, и сейчас. «Не удивлюсь, если он вообще не заметил, что меня не было эти пару лет», – улыбалась Таня про себя, – откроет дверь, пойдем пить чай, словно мы виделись утром, а сейчас я только что пришла с работы. Хорошо, что я совсем не изменилась и ему не составит труда меня узнать», – внутри Таня шутила, а снаружи – она немного трусила, потому и подбадривала себя тем, что выглядит прекрасно.

Это было правдой, за два года Таня не потеряла ни красоты, ни молодости, ни упругости духа и тела. Будущий доцент, уже мама и все та же смешливая девчонка – так говорили все вокруг, да Таня и сама видела эту метамофозу.

А впрочем, какая женщина может постареть за пару лет в ее нежном возрасте? Двадцать пять тебе или двадцать семь – не такая уж большая разница. Таня это осознавала и ей даже нравилось, что она сумела спрятаться от Федотова на пару лет, смогла все обдумать, попробовать что – то новое и принять решение. Ей очень нравилось, что она взяла паузу и теперь готова вернуться.

Теперь она была готова говорить и объяснять. Теперь она знала цену своим чувствам и понимала, что хочет быть с ним рядом, желательно до последнего вздоха.

Однако, Федотов словно растворился, не оставив никаких следов. Лаборатория стояла в запустении, в институте сказали, что он уволился и вроде куда – то уехал. Таинственный элемент таблицы человеческих душ незаметно исчез со внешнего контура.

Таня и раньше замечала, что после ее ухода от Федотова, он странным образом незаметно испарился из ее разговоров с общими знакомыми и коллегами, которых у них, накопилось немало. Никто за это время ни разу не спросил Таню о нем, и тогда она сочла это за тактичность, но теперь, когда она пыталась завести разговор о Федотове, то всегда слышала в ответ примерно одно и то же

– Да, да, припоминаю, за тобой ухаживал какой-то ученый… профессор – да? Странноватый тип, но интересный. Помню, что я сразу это отметила. Так вы расстались?, – спрашивал очередной общий знакомый или знакомая.

Первое время Таня была в растерянности, все это казалось ей очень странным, но потом она поняла: то – что является важным и судьбоносным для тебя – со стороны кажется проходящим фоном, и со временем, в памяти посторонних людей подробности твоей жизни постепенно стираются, и это нормально, ведь каждый человек живет и помнит свою жизнь – единственную и неповторимую.

Поняв это, Таня успокоилась и решила действовать спокойно. Главным было то, что она приняла решение вернуться, возможно поэтому все изменилось. Она есть, значит есть и он, однако, как бы то ни было, внешний мир создавал четкое ощущение, что Федотова словно и не было в ее жизни. И тогда Таня решила найти его во что бы то ни стало, чтобы доказать всем, да и себе наверное, что ее любовь к Федотову и, собственно, сам Федотов – это не игра ее воображения, а вполне реальная история с конкретным человеком – профессором Федотовым, ее научным руководителем, возглавлявшим их лабораторию в институте и отцом ее сына.

…

ХХХ

Таня тихо открыла знакомую дверь и проскользнула в подъезд, шла медленно по этажам, словно накручивала на себя все то время, которое она не поднималась по этой лестнице. Цвет стен вроде изменился, а лифт так же ухал, Таня улыбнулась, в высоком окне между третьим и четвертым был хорошо виден их двор, Таня не стала всматриваться, она словно снимала слепки с прошлого и шла выше, на шестой, к своей цели, к своей двери, к его двери, она ничего не ждала, но сердце предательски замирало.

Таня пошла быстрее, еще, еще быстрее, два пролета преодолела как спринтер и остановилась, чтобы восстановить чуть сбившееся дыхание, и вдруг словно вспомнила что – то очень важное. Она резко и легко побежала вниз… там было на стыке подоконника и откоса окна, Таня судорожно провела рукой по недавно отштукатуренной поверхности и удивилась самой себе. Ну что за глупости, зачем ей это доказательство, но сначала почувствовав, а потом увидев маленькую щербину из двух букв, которая дождалась ее спустя много лет – она тихо засмеялась, погладила пальцем вензель из слитых воедино Ф и Т, спустилась на площадку между этажами, вызвала лифт, а когда он приехал – смело вошла в него и нажала цифру шесть.

Звонок не работал. Это было странно, уверенность испарилась, сердце снова забилось не в такт, Таня глубоко вздохнула и еще раз нажала кнопку, и вдруг она откликнулась той самой трелью, долгожданной и родной. Дверь открылась, на пороге стояла дама в халате с синими розами, лепестки у которых были бирюзовые.

– Даааа? – смачно протянула дама.

– Мне нужен Федотов, – выпалила Таня.

Она таращилась на даму, пытаясь прорваться взглядом через ее странные розы и увидеть хоть что-то за ней, но тучный халат с блеском занимал почти весь дверной проем и продолжался полумраком коридора. Дама недоуменно смотрела на Таню.

– Чтооо? Ктоооо?

Таня немного растерялась, розы были ужасные.

– Кому пришло в голову сделать листья у них бирюзовыми», – вдруг раздраженно подумала Таня и четко повторила.

– Мне нужен Федотов.

– Федотов… ну нет же такого здесь, я же говорю!, – прогудел халат и попытался улыбнуться.

– Валюша, кто там?

Мужской голос приближался из глубины квартиры, но это не был его голос, его Таня узнала бы из миллиона голосов, закрыв глаза. В коридоре включился свет, Таня жадно втянулась глазами в глубину и разочарованно отступила назад – это был не их с Федотовым коридор, из – за плеча халата выглянул довольно молодой мужчина под полубокс. Оглядев Таню, он улыбнулся

– Это кто к нам?

Халат слегка двинул бедром и ответил всем сразу.

– Федотова здесь нет, я же говорю вам, ошиблась она.

Таня растерянно спросила

– Это сорок седьмая?

Мужчина расплылся в улыбке

– Так точно, она самая, но мы тут живем без Федотова, – сказал он и рассмеялся своей шутке, халат тоже подхахакнул.

Таня стояла смотрела на этих людей, на улыбку мужчины, который непрестанно оглядывал ее раз за разом с ног до головы, на опущенные уголки накрашенных губ его женщины, на синие с бирюзовыми листьями шелковые розы и не понимала, что она еще должна сказать этим людям, чтобы получить ответ на свой вопрос. Она собралась с мыслями и снова пошла в наступление.

– Мне нужен профессор Федотов, он здесь жил, понимаете? До вас жил, видимо переехал, я его ищу, он мне нужен, вы давно тут живете?

Дама, слушая Танину тираду, чуть вытянула шею и благосклонно улыбнулась

– Я живу здесь с самого рождения, моя дорогая. Мой папа был летчиком, он летал с самим Чкаловым, ему дали эту квартиру и мы тут все время жили.

Таня вглядывалась в красный рот, которые произносил этот текст и понимала, что исходя из слов этой женщины – Федотова здесь не могло быть никогда. Но их знак на подоконнике между третьим и четвертым этажом, он был на месте!

– Это какое – то недоразумение, наверное, – произнесла Таня и отступила на пару шагов от порога, чтобы собраться с мыслями и спросить еще что-то,

– Это точно – ответил ей халат, и закрыл дверь.

Таня стояла не лестничной площадке Федотовской квартиры, которая как оказалось, никогда не была Федотовской и мало что понимала. Она стала медленно спускаться вниз, равнодушно осматривая ступеньки под ногами.

– Этого не может быть, я же не сумасшедшая – сказала она вслух.

Ей никто не ответил. Во дворе почти никого не было, Таня вышла из подъезда и побрела к лавочке на детской площадке, сбоку залаяла собака.

– Бус, Бус, фу.

Черный лохматый пес радостно уткнулся в Танины колени, молотя хвостом и немного подпрыгивая, Таня вспомнила, что в квартире напротив жил смешной пес, который почему – то всегда ластился к ним с Федотовым. Теперь он вырос, но Таню узнал – о чем говорила его дружелюбная морда и активно ходящий из стороны в сторону мохнатый хвост. Она присела на корточки, а пес радостно подставил ей свою морду и лизнул ее щеку горячим розовым языком. Таня потрепала его за шею

– Привет. малыш, как ты вырос.

– Бус, ко мне.

Таня сразу узнала хозяйку Буса. Всегда очень ухоженная чопорная дама с красивыми густыми волосами пшеничного цвета тянула поводок на себя, однако это не меняло положения игры. Веса пса было достаточно, чтобы не слушаться.

– Эмм, простите пожалуйста, он вообще к чужим не подходит, какой – то нонсенс, – дама была вынуждена сама подойти к собаке, которая не собиралась слушать ее команды.

– Он наверное узнал меня, я тут жила несколько лет назад, а вы что меня разве не помните? – спросила Таня.

Она сидела в обнимку с Бусом и понимала, что у нее есть право здесь сидеть, что несколько минут назад с ней произошло какое – то странное происшествие, которое совсем скоро разрешится, потому что вензель на месте, пес ее узнал и она прекрасно помнит эту даму, которая в отличии от Тани все – таки немного постарела за эти годы, но не утратила ни своей чопорности, ни густой шевелюры

– Мне кажется знакомым ваше лицо, вы чья – то дочка?

– Нет, я жила здесь несколько лет назад, профессор Федотов, он был моим мужем.

– Федотов? – вскинула брови дама с собачкой, – конечно я прекрасно его помню, мы же соседи! Импозантный замкнутый мужчина, у него еще был такой странный взгляд…

Таня улыбнулась и кивнула в ответ, в ожидании, что сейчас все разрешится.

– Я ищу его, но в его квартире какие – то люди – сказала Таня.

– Конечно я его помню, – продолжала дама, словно не замечая Таниных слов,

он всегда был безупречно, исключительно вежлив, такое редко встретишь, я это запоминаю очень четко, вот только он никогда не был женат, деточка, – вдруг добавила она, всегда был один, всег – да, подчеркнуто разъединив слога, – повторила хозяйка Буса, глядя на Таню сверху вниз, подбирая собачий поводок.

– Он уже года два как уехал и его квартира стоит пустая, уж простите там никто не может жить, я в курсе всего, что творится в этом доме, – завершила свою тираду дама и, потянув собаку к себе, негромко добавила:

– Я конечно не знаю, но вы ему в дочери годитесь, я бы заметила, уж поверьте. Бус, ко мне, рядом, пойдем уже, всего вам доброго – добавила она напоследок и, слегка кивнув Тане головой на прощание, медленно повела пса по двору.

Тот сначала оборачивался, словно их разговор с Таней был еще не закончен и он намеревался его продолжить, но хозяйка в очередной раз резко одернула его, и он послушно потрусил рядом, теперь уже на коротком поводке.

ХХХI

– Мам, он пропал.

– Кто?

– Федотов, мам!

– Ты что, ходила к нему?

Таня кивнула в ответ. Она стояла в коридоре, прислонившись к косяку, и не могла сделать шага, словно порог ее квартиры был тем финишем, до которого она добежала, но на большее уже была неспособна. Мать протянув руки к ее лицу втянула ее в квартиру. Таня рухнула в ее объятия и заплакала,,

– Ах ты девочка моя, дурочка, ну что же теперь делать.

Таня всхлипывала в ее руках, слезы и материнской тепло облегчали ее страдания. Так и стояли посреди коридора, Таня плакала, а мать обнимала ее и молча гладила по спине.

– А Вовка где?, – вдруг спросила Таня, утирая слезы рукой.

– Какой Вовка, Танюш? – мать отстранилась от Тани, но не отпустила, придерживая ее за плечи. Таня растерянно хлопнула ресницами, вытирая слезы, которые вдруг перестали литься.

– Мам, ты что? Вовка где, я говорю, папа с ним гулять пошел?

Мать выпустила Таню из рук и испуганно вглядывалась в ее лицо сбивчиво выдохнула:

– Танечка, что с тобой?

Тане показалось, что мать сошла с ума, и это было так страшно, что Таня сразу отказалась от этой мысли и взяла себя в руки. Происшествие с Федотовым странным образом моментально отскочило на второй план. Она дотронулась руками до материнских плеч, набрала в легкие воздуха и сказала на выдохе, как только могла спокойно, голос ее дрожал.

– Так мам, это уже не смешно, все нормально, не волнуйся, да я ходила к Федотову, да я не смогла его найти, мам, я справлюсь, и вообще я завтра пойду в институт, там же должны что – то знать, а сейчас я дома у себя и я тебя свою маму спрашиваю – где Вова? Вова, мам – мой сын, и твой внук?

Мать охнула, и на ее лице промелькнул ужас, она вдохнула и стала хватать губами воздух, словно забыла как дышать, схватилась за грудь, глаза налились слезами и она стала медленно оседать на пол.

– Мама, мамочка. – Таня кинулась к матери, стараясь ее поддержать, но ей это не удалось, они обе осели на пол. Мать плакала и обнимала Таню, Таня была в недоумении – она видела, что мать в шоке, старалась ее утешить, но внутри был вопрос, который разрастался по всему телу и парализовал его, ведь ответа на вопрос так и не прозвучало.

– Мама, что случилось, с ним что – то случилось? Почему ты плачешь, где он, просто скажи, мама, маааамааа— маааам – мааамаааа…

Таня трясла мать за плечи и кричала, но мать смотрела на нее расширившимися от ужаса глазами и молчала.

…

Таня и Федотов стоят спальне, постель неубрана, раннее утро. Они смотрят в окно на выглянувшее солнце. Он обнимает Таню сзади своими руками, потом наклоняется к ее уху и что то шепчет.

Таня улыбается, потому что ей немного щекотно, она пытается убрать ухо от его губ, но Федотов держит ее в объятьях и продолжает шептать в ухо.

…Две женщины сидели в коридоре, обе были в слезах. Та, которая моложе, вдруг, встала, немного отстранившись от старшей и пошла по коридору не очень ровными шагам. Старшая растерянно смотрела ей вслед, пытаясь встать и последовать ее примеру. Молодая женщина зашла в прибранную комнату, видимо это ее спальня – там кровать, туалетный столик, старинный шкаф для одежды с чуть приоткрытой дверью, этажерка с книгами, на стуле какая то женская одежда.

Таня металась по комнате, открыла шкаф и стала выбрасывать оттуда вещи, заглянула под кровать, и все время что – то кричала, искала, спрашивала, но не находила. Она сорвала покрывало, раскидала подушки, вытряхнула на кровать ящики туалетного столика, и снова кричала, но мать почему – то не слышала звука ее голоса. Она стояла в дверях комнаты, наблюдая за дочерью и молча плакала. Ей было страшно.

…

XXХII

Утро медленно и неизбежно проступало, за окном. Таня вскрикнула во сне, Федотов нежно склонился над ее лицом и тихо прошептал е й в лицо

– Та – ня, Та – неч – ка.

Таня резко открыла глаза.

– Господи!

– Где ты была?

Таня: не знаю где, но я рада, что я здесь, в не там.

Федотов: там?

Таня: ну да… я же проснулась.

Федотов: а если нет

Таня: Ну в смысле нет?)

Федотов: да без смысла, – улыбнулся Федотов. – просто спрашиваю что случилось.

Таня: да, без смысла наверное было бы легче, хотя я не знаю.

Федотов: тебе нужен смысл? Что ты видела? Там был смысл?

Таня: нет, бессмыслица какая – то, если честно, и Слава Богу.

Таня встает, надевает халатик, смотрит в окно, садится на кровать, она еще отчасти там, в своем сне.

– Господи, – бормочет Таня, прикрывает глаза и проводит рукой по лицу, словно хочет смыть все, что увидела и пережила.

Федотов, подложив голову под руку с интересом наблюдает за не й.

– Странно, только что ты сказала. что без смысла было бы легче, а сама недовольна что тебе приснилась бессмыслица.

Таня с удивлением смотрит на Федотова

– Ну я же не виновата что тебе не сняться сны, а мне вот приснился кошмар

Федотов выжидающе смотрит на Таню

– Ну что? Ну пожалуйста, у меня был ребенок, твой, мы с ним жили у мамы, а потом я поняла, что не могу без тебя и решила вернуться, а тебя там нет, хотя пес меня узнал, он кстати вырос там, а зарубка наша в подъезде все – таки была на месте – я проверила, в общем я вернулась домой, а Вовки нет… представляешь какой кошмар.

Таня встает с кровати, она взволнована

– Ты назвала его Вовкой?

Таня смотрит в окно и немного успокаивается

– Ага, знаешь он такой был замечательный, и глаза как у тебя, все время смотрел на меня твоим взглядом.

Таня оборачивается и смотрит на Федотова.

– Вот так и смотрел, как ты сейчас, а потом я прихожу, а его нет… не в смысле куда то делся, что тоже ужас, а вообще не было никогда …как буд – то.

– Ты хочешь ребенка?

Таня улыбается.

Федотов легко вскакивает с кровати и обнимает Таню. Они стоят и смотрят в окно на выглянувшее солнце

Федотов тихо говорит Тане в ухо

– В следующий раз, если будет страшно – попробуй что-то положить в карман.

Таня улыбается, потому что ей немного щекотно, она пытается убрать ухо от его губ, но Федотов держит ее в объятьях и продолжает шептать в ухо.

– Ну щекотно. А что там можно взять

– Да неважно, ты главное вспомни, что нужно что-нибудь взять.

…

Солнце светит в окно квартиры, тихо, утро. Таня спит в своей комнате в квартире родителей. Просыпается, садится в кровати. Она сидит и словно вспоминает что-то, что она не очень помнит, но пока не может отпустить, потому что это что – то было было удивительным, странным и временами страшным. Тане немного не по себе, словно морок, но она встает из постели и идет на кухню, в квартире тихо. светло и просторно. На кухонном столе сервирован завтрак, рядом листок бумаги – записка от родителей. Таня читает записку, открывает тарелку – видит там сырники, берет один, нюхает его, кусает, машинально жует и кладет откусанный сырник обратно в тарелку.

Таня выходит из подъезда и идет по улице, на ней плащ, на ногах туфли на небольшом каблучке, на плече болтается сумочка. Она идет довольно быстро, где – то перебегая улицу без перехода и по диагонали.

(какой год???) Продумать года эпизодов, чтобы подчеркнуть в одинаковых эпизодах РАЗНОЕ время (!!!)

ХХIII

Таня позвонила в дверь, через мгновение она открылась, Федотов стоял на пороге в одних трусах и улыбался, словно он стоял за дверью и ждал, когда она позвонит

– Привет, – его немного скрипучий голос обдал ее волной, с которой было трудно совладать. Таня перешагнула порог и уткнулась лицом в его голую грудь. Он обнял ее. Так и стояли, даже дверь не закрыли.

– Прости меня, я без тебя не могу, – выдохнула Таня не поднимая головы и заплакала.

Федотов стоял молча, погладил ее рукой по голове.

– Горячо, – вдруг сказал он.

Таня подняла лицо, Федотов одной рукой осторожно вытер слезы с ее щеки и попробовал их на вкус.

– Ммм? Очень соленые, но не горчит.

Он легко, без малейшего усилия приподнял Таню, сделал шаг вперед, и прижимая ее к себе одной рукой, закрыл дверь.

– Ты почему голый дверь открываешь?

– Я не голый.

– Все равно

– Нет не все равно, я знал что это ты.

– Серьезно?

– Конечно.

– Ты ждал меня?

– Я жду тебя все время и ты все время приходишь, правда хорошо?

Федотов аккуратно поставил Таню на пол, нагнулся и внимательно посмотрел ей в глаза, убрал волосы с лица. Она чуть пошатнулась.

– Что?

– Ничего, голова вроде закружилась.

– Не бойся, все в порядке.

Федотов снова поднял ее, на этот раз двумя руками, так же без малейшего усилия – так сильные отцовские руки берут маленьких детей, и дети взмывают вверх, так Таню поднимал папа в детстве. Теперь она смотрела на Федотова сверху вниз, смотрела очень любопытно, словно впервые его видела, может быть она действительно видела его заново, прошло почти три месяца, после того как она ушла.

– Откуда ты такой свалился на мою голову?, – Таня обняла его за шею. Федотов очень серьезно и очень пристально смотрел ей в глаза.

– Не бойся, повторил он.

– Я не боюсь, – ответила Таня.

Федотов аккуратно ступая пошел в комнату вместе с Таней.

ХХIV

– Та-ня, Та-неч-ка …Федотов выдыхал ее имя по слогам. Таня открыла глаза, увидев его лицо так близко от своего, она улыбнулась. Заметила что он в рубашке и свитере – помрачнела

– Ты уходишь?

– Да, надо ехать.

– Сегодня, сейчас, снова?

Таня села в постели. Федотов сгреб ее в охапку. Сил сопротивляться не было, хотелось в него укутаться и просидеть так пока не захочется есть или пить, пока не возникнет необходимость вылезти из его объятий. Таня, вдруг отчетливо поняла насколько сильной была ее зависимость от него, и она ничего не могла с ней поделать. Вчера, вернувшись, она капитулировала и думала, что самое худшее уже позади. Время без него она считала по минутам, каждый день она хотела вернуться, но уговаривала себя, что раз он ее не ищет, то сама она к нему не пойдет. Пошла. Не справилась с испытанием? Зачем уходила, если вернулась туда, откуда сбежала? Ради чего все это было? Чтобы понять, что она без него не может? Допустим. И что дальше? Таня, вдруг почувствовала сильную усталость, словно ее покинули силы.

– Та-ня, Та-неч-ка? Федотов слегка дотронулся до ее виска, она вздрогнула.

– Ты меня слышишь?

– Да, – почти шепотом ответила она. Федотов улыбнулся и тоже шепотом продышал ей в ухо.