Город на кольце

Введение

Город No-No не существует на картах.

Он лежит за тысячу километров от ближайшего крупного города – там, где вечная зима, а северный ветер заедает в кости.

Поезда проходят мимо, но никто не выходит.

Лишь иногда появляется тот, что никто не ждал – призрачный состав, который не значится ни в расписании, ни в памяти старожилов.

В No-No нет привычной жизни. Здесь складские коробки сменяются ржавыми цехами, а заводской дым смешивается с морозным дыханием.

Тридцать тысяч душ – каждый с собственной тенью, тайной и страхом.

Здесь нет героев и злодеев, есть только борьба за воздух и возможность прожить ещё один день.

И если однажды к заброшенной станции подъедет поезд, которого не должно быть – кто из них сможет выжить в этой холодной бездне?

Глава 1 “Призрачный поезд”

В Железноярске зима не кончалась никогда.

Снег здесь был не просто снегом – он лежал слоями, как старая краска, которую никто не собирался счищать. Дороги белели до горизонта, дома мёрзли вместе с людьми, а воздух был таким густым и тяжёлым, что казалось – его можно резать ножом.

Мята шла домой со школы, утопая в сугробах по колено.

Капюшон сбивался набок, зелёные пряди волос выбивались из-под шапки, щёки горели от мороза. Она шла, не торопясь, будто её вообще ничего не ждало дома.

На плече висел старый рюкзак с пришитыми “аниме” значками – почти все облупились и выцвели, как всё в этом городе.

Она брела вдоль дороги, где рельсы уходили в снег. Никто больше по ним не ходил.

Мимо проехал грузовик, обдав её снежной пылью, но Мята даже не вздрогнула.

В этом городе никто не извинялся.

Она зашла в магазин, купила пачку дешёвых конфет и коробку чая. Продавщица кивнула ей, ничего не сказав. Все знали друг друга, но никто не интересовался чужими делами.

На выходе из магазина Мята остановилась, сунула одну конфету за щёку и посмотрела на завод. Завод всегда дымил. Даже ночью. Даже в праздники.

Она достала плеер, надела наушники и повернула к знакомой тропинке, ведущей к окраине города, к заброшенным путям.

Ей нравилось там.

Там не спрашивали, почему она вечно одна. Там не смотрели косо на её зелёные волосы и наушники.

Она шла медленно, утаптывая следы в снегу. Никто не шёл за ней, никто не шёл навстречу. Лишь ветер, который таскал по земле пустые пакеты и сухие ветки.

У самой станции она остановилась.

На горизонте рельсы терялись в белом тумане. Там, за пределами карты, была пустота – No-No. С детства Мята слышала, что туда никто не ездит. И обратно никто не возвращается.

Но ей было всё равно.

Она просто устала от всего

Мята сидела на скамейке долго.

Музыка шла одна за другой, но ей было всё равно, что играет. Всё сливалось в один ровный шум – как будто город тоже звучал где-то фоном.

Иногда ей казалось, что в наушниках не песни, а голос самой зимы.

Она поднялась, отряхнула скамейку от снега и медленно пошла вдоль по станции.

Станция была пуста. Только ветер качал ржавые таблички, и где-то скрипели незакрытые двери.

Мята пошла вдоль путей. Снег хрустел под ногами, пар шёл изо рта густыми облаками.

Она любила ходить здесь одна.

В городе ей часто становилось тяжело дышать, а тут воздух был чище. Холодный, резкий, но живой.

Мята подошла к краю платформы и посмотрела на рельсы.

Они уходили далеко, в белую пустоту.

Прикрывая ладонями от ветра, она зажгла последнюю сигарету “Winston”

и закашливаясь затянула горький дым.

Где-то там, за горизонтом, стоял поезд. Или не стоял. Может, его не существовало вообще.

Она задумчиво посмотрела вдаль, щурясь от ветра.

Грустно стало вдруг. Без причины.

Как будто эти рельсы вели туда, где всё уже давно закончилось.

Мята постояла так ещё немного, пока не стало совсем холодно.

Потом развернулась, натянула капюшон поглубже и пошла обратно по той же тропинке, домой.

Мята шла домой медленно.В Железноярске никто не любил спешить. Здесь всё приходило поздно: автобусы, зарплаты, новости. Даже весна, и та всегда опаздывала.

Её дом стоял на окраине – старый, облезлый, весь в трещинах. Такие здесь называли «панельный гробик». Узкий подъезд, скрипучие ступени, тусклый свет лампочки под потолком, которая моргала, будто ей скучно.

Она достала ключи из кармана, долго возилась с замком – он заедал. Потом дверь поддалась, и она вошла.

Тепла внутри не было.

Мята сняла сапоги, сбросила куртку прямо на пол и прошла на кухню.

Всё здесь выглядело так же, как и всегда. Стол, покрытый клеёнкой в цветочек,ковёр на стене. Чайник, который кипит только с третьего раза. Маленький телевизор в углу, который показывал два с половиной канала, но никто давно его не включал.

На стене висели старые обои – когда-то светлые, теперь серо-жёлтые, как будто на них годами дышали сажей.

Мята закинула на плиту чайник и села за стол.

Открыла конфеты, те самые дешёвые, и начала разворачивать одну за другой, это были батончики “РотФронт” очень напоминающие ей детство.

В доме было тихо.

Только издалека доносился глухой заводской гул – как будто город напоминал о себе даже тут, внутри.

Она жила с бабушкой, но та уехала на неделю «в санаторий», как она говорила, хотя все понимали – просто лечь в больницу полежать, чтобы "не мешаться".

Поэтому сейчас Мята была одна. И в этом тоже было что-то хорошее.

Она любила тишину.

Любила этот странный покой, когда ничего не происходит, и никто не спрашивает, как дела в школе, почему она опять одна, почему волосы такого цвета.

Мята сидела за столом, пока чайник медленно начинал шуметь, и смотрела на окно, за которым кружился снег.

Она думала, что когда-нибудь тоже исчезнет, как этот снег – растает и пропадёт.

Но пока – вот она, здесь, дома, и впереди вечер, похожий на сотни других.

И вдруг, где-то на самом краю этой тишины, ей показалось, что за окнами глухо гудит поезд.

Мята лежала в своей комнате, укрывшись старым, тяжёлым одеялом, которое пахло пылью и мятным леденцом.

Окно запотело от её дыхания, и за ним был только снег.

В Железноярске ночью всегда снег.

Музыка в наушниках шла тихо, почти вполголоса, но Мята её уже не слушала.

Она смотрела в потолок, глазами скользила по трещинам, будто искала там какие-то знаки.

Иногда ей казалось, что в этом городе никто не умеет мечтать.

Все или работают, или пьют, или просто ждут чего-то, сами не зная чего.

Но у неё были свои мечты.

Тихие, странные, не для чужих ушей.

Она думала про любовь.

Не такую, как в книжках или фильмах. Не про цветы и вечные клятвы.

А про простую – такую, которая согревает, как чашка чая в холодной комнате.

Чтобы кто-то просто пришёл и остался. Чтобы можно было молчать вместе и знать, что ты не один.

Мята не знала, как это выглядит в жизни.

В её школе все только смеялись или дрались.

Но ей хотелось, чтобы где-то там, за рельсами, в том самом белом тумане, был человек, который тоже ищет кого-то.

Она представляла его – не лицо, не голос, а просто тёплый силуэт, который однажды появится на пороге.

И они уйдут вместе куда-то далеко.

Туда, где нет вечной зимы.

Где никто не спрашивает, почему ты такой странный.

От этой мысли ей становилось чуть легче, но и грустнее тоже.

Мята закрыла глаза, и последние слова песни на плеере прозвучали почти как шёпот:

«И если б даже небеса мне дали еще шанс

Я б сново побежал наверх по этажам.»

Она уснула, не снимая наушников.

На следующий день снег шёл с самого утра.

Мята сидела за последней партой в 10Б классе, щёки у неё ещё горели от мороза после дороги. Вокруг гудел унылый гул голосов – одноклассники обсуждали что-то своё, как обычно, не замечая её.

Школа в Железноярске была такая же, как всё здесь: облупленные стены, серые коридоры, скрипящие двери. В классе пахло мокрыми варежками, старыми учебниками и пожеванной жевачкой

Учительница, женщина с вечно простуженным голосом, пыталась всех утихомирить, но безуспешно.

И вдруг дверь в класс распахнулась.

На пороге стоял мужчина в полицейской форме. Шапка на затылке, на груди блестит жетон, лицо грубое, с красными щеками. Видно, что пришёл не впервые.

В классе стало тихо почти сразу.

– Так, – сказал он, оглядывая их тяжёлым взглядом. – Капитан Костылин, думаю вы все меня знайте

Он подошёл к учительскому столу, поставил на него папку и опёрся руками на край.

– Город у нас непростой, сами знаете, – начал он, не торопясь, словно повторяя старую пластинку.

– Зима длинная, поезда ходят редко. А в последние дни… поступают странные сигналы о пропаже людей.

Мята почувствовала, как что-то ёкнуло внутри. Она машинально сжала пальцы на коленях.

– Если видите незнакомый поезд, не подходите. Не пытайтесь залезть внутрь. Не трогайте то, что лежит рядом с рельсами.

Он говорил сухо, будто читая список штрафов.

– Всё, что связано с железной дорогой, – под контролем завода и городской администрации. Поняли?

Никаких игр у путей. Никаких «исследований» ночью.

Это не приключения, это риск.

Он сделал паузу и окинул класс тяжёлым взглядом. Кто-то хихикнул, но сразу притих.

– И последнее, – его голос стал ещё тише.

– Если кто-то увидит поезд, которого нет в расписании… сообщайте взрослым. Сразу.

Он захлопнул папку и посмотрел на учительницу.

– Всё. Надеюсь, больше не встретимся.

И ушёл, так же резко, как и появился.

В классе повисло неловкое молчание. Потом кто-то нервно засмеялся.

– Поезд-призрак, что ли? – сказал кто-то из передних парт, и весь класс зашумел

Но Мята сидела тихо, не двигаясь.

Она смотрела в окно на белые рельсы, уходящие вдаль, и в голове у неё звучали слова полицейского, как эхо:

«Если увидите поезд…»

После уроков школа вывалила на улицу шумной толпой.

Девчонки, натягивая шапки, смеялись в подъездах, пацаны толкались у крыльца, швырялись комками снега.

Мята, как обычно, шла одна, натянув капюшон и сунув руки в карманы.

Ветер сразу ударил в лицо, снег хрустел под ногами.

Она уже почти свернула за угол, как вдруг снежок шлёпнул её в плечо.

Не больно, но неожиданно.

Мята остановилась и обернулась.

У забора стоял парень – высокий, в чёрной куртке с капюшоном, лицо наполовину закрыто шарфом.

Она его знала – параллельный класс, вроде 10А.

Никита или как-то так. Он часто болтался с теми, кто дрался на переменах и бегал курить за гаражи.

Парень чуть улыбнулся уголком рта, будто проверяя, обидится она или нет.

– Чё такая злая? – сказал он, кивая на её хмурое лицо.

Мята вздохнула, не останавливаясь.

– Ничего.

Он неторопливо пошёл за ней, руки в карманах.

– Слышала, да? Капитан страшилки рассказывал, – сказал он, глядя на неё сбоку.

Мята пожала плечами.

– Говорит, мол, поезд кто увидит – сразу конец.

– А ты веришь в это? – спросил он, будто между делом.

Она на секунду задумалась.

– Всё равно, никто ничего не заметит— сказала она тихо.

Парень усмехнулся.

– Это точно. Тут хоть поезд, хоть метеорит – всем пофиг.

Они шли рядом какое-то время, молча, пока ветер не усилился.

Он вдруг выдернул из кармана леденец и протянул ей, как будто это было самым обычным делом.

– Держи. Ты мне норм показалась.

Мята взяла леденец, не зная, что сказать.

Парень развернулся, уже уходя.

– Я Никита, если что, – бросил он, уходя в метель.

Она смотрела ему вслед, держа в руках леденец, и почему-то почувствовала, как будто мир вокруг стал чуть менее пустым.

Мята снова шла через пустырь, где ветром сдувало последние клочья прошлогодней травы.

На станции она бывала часто.

Здесь было тихо, а вокруг – ни души. Только рельсы и вечный гул города, доносящийся откуда-то из-под земли.

Но сегодня она свернула чуть раньше – к маленькому ларьку, стоящему у края дороги.

Ларёк был облеплен старыми объявлениями и листовками с надписью «ПРОПАЛИ» – лица на них стерлись от снега.

За мутным стеклом сидела продавщица – худая женщина с лицом, похожим на сушёное яблоко, в вязаной шапке и с свежим выпуском местной газеты.

– Чего тебе? – спросила она, не отрываясь от газеты.

Мята молча сунула на прилавок пару мятных купюр.

– «Винстон».

Сигареты здесь продавали всем, кого знали «в лицо». А её уже знали.

Продавщица кивнула, медленно достала из-под прилавка потрёпанную пачку.

– Всё тебе одной? – хрипло спросила она, прищурившись.

Мята кивнула.

– Тебе курить не надоело? Вон сколько девок спиваются здесь…

Но она не слушала. Схватила сигареты, сунула в карман и вышла.

На улице ветер сразу же ударил в лицо.

Она прошла дальше, за угол, туда, где начинались пустые пути.

Станция была той же, что всегда.

Старый вагон, ржавые лестницы, пустота.

Мята присела на скамейку, достала сигарету, зажигалку – с третьей попытки огонь дрожащим светом озарил её лицо.

Первую затяжку она сделала медленно. Густой дым обжёг горло, но ей это нравилось.

Снег ложился на пальто и волосы, она сидела, будто вырезанная из этого города, и смотрела на рельсы.

Ветер гнал снег по пустой станции.

Мята сидела на деревянной, промёрзшей скамейке, курила, глядя на рельсы.

Она затянулась и выпустила дым, когда услышала, как кто-то медленно идёт с другой стороны перрона.

Шаги были неторопливые, тяжёлые, будто человек не спешил никуда и не боялся холода.

Мята обернулась – его трудно было не узнать.

Евгений Стеклов.

О нем знали все кто жил в этом городе, еще несколько лет назад во всех газетах мелькала статья про его отца:

“Газетная заметка – «Сибирский Вестник» (архив, несколько лет назад)

Трагедия на железнодорожном заводе

В минувшую пятницу на территории железнодорожного завода произошёл несчастный случай, в результате которого погиб один из опытных работников – Иван Стеклов.

По предварительным данным, инцидент связан с неисправностью оборудования во время ночной смены. Однако точные обстоятельства происшествия до сих пор остаются невыясненными.”

Высокий, в длинном пальто, небритый, с той самой ленивой походкой, про которую говорили в школе.

В руке – банка дешёвого пива, из которой валил пар.

Он подошёл прямо к ней, остановился, посмотрел сверху вниз.

– Дашь сигарету? – спросил он спокойно, будто они знакомы сто лет.

Она чуть приподняла бровь, но молча протянула пачку.

Он взял одну, сунул в рот, достал зажигалку – руки не дрожали, даже в такой мороз.

Поджёг, затянулся. Дым вырвался из его рта медленно, плавно.

– Всё равно холодно, – пробормотал он, садясь рядом. Его голос был низкий, чуть хриплый, с оттенком чего-то усталого.

Сделал ещё глоток из банки.

– Куришь тут часто? – спросил он, будто между делом.

Мята пожала плечами:

– Иногда.

Он немного усмехнулся:

– Эта станция вообще то не самое безопасное место для посиделок.

Они молчали, куря вместе, пока вокруг падал снег.

Она чувствовала, что должна что-то сказать, но он сам нарушил тишину:

– Я тебя помню. Мята.

Она посмотрела на него с удивлением.

– Мы в одной школе учились, – сказал он. – Ты веселой девчушкой была,не то что сейчас.

Она не ответила, только смотрела, как его сигарета мерцает в полутьме.

– А я тебя видела только в курилке на 3-ем этаже , – сказала она наконец.

Он слегка кивнул, сделав глоток пива.

– Потому что там теплее.

Он выдохнул дым в сторону.

– Говорят, ты что-то знаешь всё город, – вдруг бросила она.

Он усмехнулся, глядя на неё долгим взглядом.

– Все что-то слышали.

Но не все умеют слушать.

Он встал, стряхнул пепел в сугроб, допил пиво, смял банку и неглядя бросил в урну.

Вдруг послышался громкий и протяжной гудок поезда

Мята вздрогнула, вслушиваясь.

А Стеклов , выбросил сигарету в снег, затушив её подошвой.

– Вставай, – сказал он коротко, спокойно, но в голосе мелькнуло что-то резкое.

– Что? – удивилась она, но он уже схватил её за руку.

– Быстро. Не спорь.

Она не успела даже возразить.

Его ладонь была крепкой, горячей от мороза и пива.

Он потянул её прочь со станции, быстро, уверенно, не оглядываясь.

Позади нарастающий гул всё усиливался – где-то за стеной снега и тьмы поезд уже был близко.

– Что происходит?! – Мята пыталась вырваться, но Стеклов лишь бросил через плечо:

– Тебе не обязательно это знать.

Они свернули с платформы, исчезая между складами, где снег падал так тихо, будто там не существовало времени.

Позади станция медленно тонула в приближающемся гуле, который ощущался даже в костях.

Они шли быстро, почти бегом, по заснеженной тропе между складами.

Гул на станции всё ещё слышался – низкий, давящий, будто город задыхался.

Стеклов крепко держал её за запястье, не оглядываясь, пока, наконец, не свернул в тёмный тупик между бетонными стенами.

Только тут он остановился.Отпустил её руку.

Мята тяжело дышала, пытаясь осознать, что произошло.

– Что это было? – спросила она, срывающимся голосом.

Он молча стряхнул пепел, докурил, выкинул окурок в сугроб.

– Забудь, – сказал он тихо, как будто это был обычный совет.

Она смотрела на него в ожидании, но он не собирался объяснять.

Просто достал из внутреннего кармана ещё одну сигарету, закурил.

Сделал затяжку. Помолчал.

– Если хочешь ответов, – вдруг сказал он, глядя куда-то мимо неё, – приходи завтра.

Мята вскинула брови.

– Куда?

Он выдохнул дым, чуть прищурившись.

– Склад №7. После полуночи.

Он бросил последний взгляд – тяжёлый, внимательный, как будто проверял её.

– Если не придёшь – я не удивлюсь, – добавил он, разворачиваясь и уходя.

Мята осталась стоять одна, окружённая пустотой и снегом.

На станции уже снова было тихо. Гул стих.

Но внутри неё гудело сильнее, чем снаружи.

Она смотрела, как его силуэт растворяется во дворах.

И знала: этой ночью она вряд ли уснёт.

Глава 2 Черная Металургия

Виктор Чернов был человеком, которого в Железноярске знали без лишних слов.

Высокий и тяжеловатый, с широкими плечами и лицом, на котором каждый морщин был словно складка времени, он казался живым символом самого завода – тяжёлым, непоколебимым и неизбежным.

Его серые глаза всегда казались усталыми, но в них таилась хищная сосредоточенность – он видел город как шахматную доску, где каждый ход был важен.

В кабинете, где стены были покрыты пятнами от старой краски и следами машинного масла, Виктор чувствовал себя как дома – хозяином не только помещения, но и всего города.

В этот вечер он ждал Сергея Ларина – начальника местной полиции, человека, который давно уже не просто следил за порядком, а работал на Виктора, поддерживая его интересы.

Ларин вошёл без стука, тяжело переступая порог.

– Виктор Александрович, – начал он, снимая пальто, – последние дни напряжённые.

Появились разговоры, что в городе кто-то копается в наших делах. Есть пропажи, слухи о странных звуках на складах и у очистных сооружений.

– Да, – тихо кивнул Чернов, – город слишком шумный.

Но нам нужна тишина. Нам всем.

– А Стеклов? – спросил Ларин, опуская взгляд. – Его неоднократно замечали рядом с поездами

Если он продолжит – может серьёзно навредить.

– Пусть знает, – ответил Виктор холодно, – что за любопытство в нашем городе платят по-крупному.

Но пока мы держим его на поводке.

– Понял, – сказал Ларин, подходя к окну и глядя на серое небо. – Мы должны сохранить контроль.

– Именно, – согласился Виктор. – Железноярск – наш дом. И пусть он останется таким, каким мы его сделали.

Молчание длилось несколько мгновений, пока за стенами завода не загудел глухой рёв машин.

Железнодорожный завод – это не просто предприятие.

Это сердце и душа Железноярска, городообразующее начало, без которого сам город не мог бы существовать.

Огромные цеха, похожие на стальные гиганты, раскинулись вдоль железнодорожных путей, как стражи времени.

Постоянный гул машин, скрип металла и запах горячего масла проникали в каждую щель, наполняя город жизнью и тяжёлой работой.

Завод был словно отдельный мир – здесь варилась сталь, собирались поезда и правились рельсы, которые потом уходили в бескрайние сибирские просторы.

Для многих жителей он был одновременно и кормильцем, и палачом.

Работа на заводе была тяжёлой и небезопасной, а условия далеки от идеала.

Но люди цеплялись за неё, потому что за пределами цехов – холодная пустота и безысходность.

Ночами над заводом иногда нависал густой туман, смешиваясь с запахом химии и горячего металла.

Местные говорили, что завод хранит в себе тайны, о которых лучше не спрашивать.

Виктор Чернов правил этим миром – его власть была абсолютной, а секреты завода – крепче любого замка.

И пока в Железноярске снег продолжал ложиться всё толще, завод работал, словно сердце, которое не могло остановиться.

Глава 3. Тонкий лёд

Склад N7 стоял на окраине – засыпанный снегом, обшарпанный, среди других таких же серых построек.

Внутри пахло дымом, пивом и старым обсыревшим деревом. Горела железная бочка, рядом стояли ящики, пустые бутылки, валялись одеяла. Всё это больше напоминало временное убежище, чем место для встречи.

Четверо сидели вокруг огня – кто-то курил, кто-то лениво листал телефон, кто-то пил, не глядя ни на кого.

Когда Мята вошла, почти никто не обернулся, лишь Евгений, заметив её, слегка приподнял голову.

– Заходи, – спокойно сказал он, не вставая. – Место тут для всех хватает.

Мята прошла внутрь. Снег прилипал к её ботинкам, оставляя следы на полу.

Но тишину вдруг нарушил резкий голос из угла.

Это сказала Лика – худая, с тёмными волосами, в короткой куртке. Она сидела, поджав ноги, и смотрела с явным раздражением.

– Ты что, совсем? – она глянула на Евгения. – Зачем её сюда притащил?

Голоса на мгновение стихли. Остальные смотрели в костёр, будто их это не касалось.

Евгений не ответил сразу. Он медленно допил из банки, встал и повернулся к ней.

– Она пришла со мной, – сказал он просто, спокойно, но так, что больше никто не встрял.

Лика фыркнула, опустила взгляд.

– Потом сам пожалеешь, – бросила она, будто напоследок, и снова уставилась в телефон, отгородившись от всех.

Евгений подошёл ближе к Мяте, протянул ей банку пива.

– Не обращай внимания, – сказал он негромко. – Лика всегда такая.

Он чуть улыбнулся.

– Но ты привыкай. Здесь всегда у кого-то конфликты .

Мята села рядом, тихо.

Они сидели рядом у огня, слушая, как снова оживают разговоры – о чём-то простом, привычном.

Но в этом углу, в тени, между ними висело что-то другое – тихое, почти неуловимое.

Евгений посмотрел на неё и сказал, чуть усмехнувшись:

– Ну вот. Теперь ты тоже здесь.

Она посмотрела на огонь и почему-то тоже улыбнулась.

Без лишних слов.

Лика залпом опрокинула несколько рюмок.

Всё происходило так буднично, что никто даже не моргнул.

Она откинулась на матрас, глаза закатились, и по лицу разлилась вялая, липкая улыбка.

Вокруг было тихо. Лишь трещал огонь в жестяной бочке, бутылки постукивали друг о друга.

Мята наблюдала, затаив дыхание. Её чуть подташнивало от этого сладкого, тягучего запаха.

Евгений молча закурил и с равнодушием посмотрел на Лику.

– Пошло, да? – лениво спросил он.

Лика коротко хмыкнула, глаза блестели, взгляд стеклянный, будто она уже не здесь.

– Ха, пошло… – пробормотала она, будто разговаривая с потолком. – Ты вот думаешь, ты тут самый умный, Стеклов?

– Ты думаешь, всё понял?

Она выдохнула дым, криво усмехаясь.

– А ты знаешь, что поезд – это вообще не про завод? – её голос стал вязким, будто издалека. – Завод – ширма. Город стоит на другом.

Евгений, не меняясь в лице, бросил взгляд на Мяту.

– Не слушай её. Она всегда в это впадает, когда употребляет.

Лика словно не услышала, продолжала, глядя в одну точку:

– Город этот… он стоит на рельсах. Не на земле. Всё под ним – рельсы, тоннели, катакомбы. И поезд этот – он их хозяин.

– Он не для людей. Он… как судья.

– Говорят, если он тебя заберёт, ты не умираешь. Ты просто… исчезаешь. Перестаёшь быть человеком.

Мята всё ещё молчала, но взгляд у неё стал тревожным.

Лика снова затянулась, на этот раз глубже, и на выдохе добавила, почти шёпотом, но с улыбкой:

– Он выбирает тех, у кого в сердце пустота. У кого уже нет будущего.

– И увозит их туда, вниз, в рельсы, под город.

Она вдруг засмеялась, нервно, будто сама испугалась собственных слов:

– Вон ты, Стеклов, чего такой бледный? Боишься, что уже в списке?

Евгений не ответил, только бросил быструю, хмурую тень взгляда в её сторону, а потом снова перевёл глаза на Мяту.

– Не обращай внимания, – сказал он спокойно, но почему-то без обычной усмешки.

– Тут все любят страшилки. Особенно те, кто боится сам.

Лика уже уходила в свой дурман, выдыхая остатки дыма, шепча невнятное про поезд и «людей внизу».

Мята почувствовала, как внутри что-то холодеет.

Но она не ушла.

Почему-то она вдруг поняла: этот город действительно что-то скрывает.

И поезд, возможно, не просто страшилка Лики.

Вдалеке, за стенами склада, будто бы глухо, на грани слышимости, прокатился еле заметный протяжный гудок.

Мята вздрогнула.

Евгений, как ни в чём не бывало, спокойно сказал:

Выпьешь ещё?

Мята с осторожностью согласилась

Они вышли на улицу, в ночь, пропитанную морозом.

Снег шёл медленно, крупными, тяжёлыми хлопьями, фонари еле светили, рассеиваясь в этом белом тумане.

Евгений шёл впереди, дымя сигаретой, не торопясь.

Мята догнала его, молча.

– Здесь таких, как Лика, много, – сказал он вдруг, не оборачиваясь. – Все что-то знают, все что-то шепчут. Только никому нет дела.

Они прошли чуть дальше, к старому забору, где на металлической стене кто-то углем нарисовал поезд.

Евгений остановился, прислонился к забору и достал из кармана тонкую вырезку, аккуратно сложенную вчетверо.

– Вот смотри, – протянул он, голос спокойный, будто показывал расписание автобусов.

Мята взяла бумажку, развернула.

Пожелтевшая газетная вырезка, старое фото. Заголовок жирными буквами: «Несчастный случай на заводе. Рабочий Иван Стеклов погиб из за неисправности оборудования».

Фотография – мрачное лицо мужчины с усталым, грубым взглядом. Под ним подпись:

«Иван Стеклов, 45 лет, старший техник депо».

– Мой отец, – просто сказал Евгений, будто это не имело значения.

– Я не верю что это случайность.

Мята молчала, но взгляд зацепился за другое.

Мята вглядывалась в вырезку, пока взгляд не зацепился за знакомое лицо.

– Подожди… – голос у неё дрогнул, будто что-то кольнуло изнутри.

Она ткнула пальцем в фотографию.

– Это же… дядя Вася!

– Вася Рогов! Он в нашем подъезде живёт, на первом этаже.

– Его все знают! Он же… ну, алкаш. Все его «дядей Васей» зовут. Говорят, раньше на заводе работал, пока не спился.

Евгений ухмыльнулся, но как-то криво, даже мрачно.

– Посмотри на дату, – сказал он тихо.

Мята опустила глаза. Газета была датирована всего-то три года назад.

– Он… он же уже тогда был тут… – шёпотом сказала она.

– Ага, был, – Евгений кивнул. – На той самой смене, когда пропал мой отец.

– Официально тогда никто не умер, никто не пропал. Но странно другое – все с этой смены либо исчезли, либо как он – сломались.

– Пьёт он не просто так, Мята.

Его голос был ровный, но в нём чувствовалось что-то холодное.

– Думаешь, он что-то знает? – спросила она, чувствуя, как внутри становится тяжело.

– Я уверен, – спокойно ответил Евгений. – Просто никто с ним никогда нормально не разговаривал. Все привыкли видеть в нём только «дядю Васю», который сидит у магазина с пластиковым стаканом.

Мята сглотнула, всё ещё держа в руках газету.

– Значит, ты хочешь…

Евгений взглянул на неё внимательно, словно проверяя, согласна ли она идти дальше.

– Мы поговорим с ним. По-хорошему, – сказал он тихо.

– Сегодня ночью он обычно сидит у магазина.

– Главное, не спугнуть. Такие, как он, чувствуют, когда за ними приходят не просто ради болтовни.

Он чуть усмехнулся, бросил окурок в сугроб и добавил:

– Не бойся, я рядом буду.

– А ты – ты ведь сама хотела знать, как тут всё устроено, да?

Мята молча кивнула.

Она чувствовала, что назад дороги уже нет.

Они шли по узкой заснеженной улице, где старые фонари гудели от ветра, а снег скрипел под ногами.

Ночь в Железноярске была глухая, вязкая, как будто город сам спал и не хотел, чтобы его тревожили.

Мята молчала, всё ещё переваривая то, что увидела на фото.

Евгений курил, медленно, не спеша. Время от времени он бросал на неё взгляд, словно проверяя, идёт ли она за ним.

– Ты вообще первая, кто дослушал меня до конца, – вдруг сказал он, не глядя.

– Остальные обычно кивают, делают вид, что всё поняли, а потом сваливают пить дальше.

Мята промолчала.

– Я давно уже этим занялся, – продолжил он, стряхивая пепел в снег.

– После смерти отца всё как будто покатилось… странно.

– Сначала я просто хотел понять, что случилось. Ну, по-человечески: может, кто-то напился, кто-то что-то сломал.

– А потом стал замечать, что его смена была не первой. До него – такие же случаи. И после него – тоже.

– Те же самые рабочие, те же бригадиры, те же начальники. Всё одно и то же. Только с каждым разом всё больше пропавших.

Они свернули во двор, где снег лежал сугробами до колен. Вдалеке виднелось круглосуточное окно магазина, возле которого уже кто-то маячил.

Евгений не сбавлял шага.

– А потом… – он на секунду замолчал, выдохнул дым, – я начал слышать разговоры про поезд.

Мята насторожилась, но промолчала, слушая.

– Говорили шёпотом, знаешь, как обычно у нас: «не лезь», «не спрашивай».

– Но я точно знал,первый раз этот поезд заметили после смерти моего отца.

Он усмехнулся, но в этом не было веселья, только усталость.

– Его якобы впервые кто-то увидел тогда, зимой. Никакого расписания, никаких маршрутов. Просто… проехал ночью по старым рельсам, которых уже нет на картах.

– С тех пор его вроде как иногда видят те, кто… ну, кто не очень живёт.

Его голос стал чуть тише, серьёзнее.

– А я думаю, он не просто так появился тогда. Всё связано. Мой отец, завод, пропавшие – и этот поезд.

Они остановились у угла дома, откуда уже было видно фигуру Рогова – тот сидел на лавке, сгорбленный, укутанный в два старых пальто, с банкой дешёвого пива в руках.

– Но я не уверен, – добавил Евгений, глядя на дядю Васю.

– Может, это и бред. А может – первая ниточка.

Он обернулся к Мяте, посмотрел внимательно, серьёзно:

– Всё, что я знаю – ответы тут не в газетах. Они в людях вроде него.

– В тех, кто всё видел, но до сих пор жив.

Мята кивнула. Внутри у неё уже давно сидел тяжёлый ком.

Но назад она не собиралась.

Они сделали шаг вперёд, туда, где дядя Вася, как всегда, молча пил, как будто не чувствуя холода вокруг.

Они уже почти подошли к лавке.

Дядя Вася сидел, сгорбившись, будто врос в снег. Пальто на нём было заледеневшее, он чуть покачивался, бормоча себе под нос.

Мята шагнула ближе, уже открывая рот, чтобы заговорить, но вдруг со стороны магазина раздался короткий свист.

– О! А ну стоять! – послышался хрипловатый голос.

Из темноты вышел Костылин, фонарь в руке, лицо суровое, но без злобы – просто человек на ночном дежурстве.

– Стоять, – сказал Костылин уже другим голосом, когда они попытались пройти мимо.

Он подошёл быстро, уверенно, как человек, привыкший к ночной тишине этого города.

– Документы есть? – строго посмотрел на них, освещая лица фонарём.

Мята молчала, сжавшись.

– Гуляем мы, Костылин, – хрипло ответил Евгений, но уже без прежнего нахальства. – Дышим воздухом.

– Воздухом, значит… – Костылин покосился на лавку, где дядя Вася что-то невнятно бормотал, не шевелясь.

– Вдвоём, ночью, возле магазина… С алкашом третьим. Нормальная такая прогулка.

Он вздохнул.

– Поехали в участок, разберёмся, что за прогулки.

Евгений уже хотел что-то возразить, но Мята сжала его рукав, молча давая понять: не стоит.

Через десять минут они уже сидели в холодной комнате с облупленными стенами – без окон, только лампа под потолком, шипящая от старости.

Это был не допрос – обычная местная «беседа», каких тут тысячи.

Костылин снял фуражку, тяжело опустился за стол, записал их имена и адреса.

– Что вы там забыли ночью? – спросил он, глядя на них без злобы, но с усталостью.

– Просто… гуляли, – глухо ответила Мята.

– Возле Рогова? – поднял бровь Костылин.

Они молчали.

– Вы хоть понимаете, что он за человек? – Костылин говорил уже спокойнее, но с нажимом. – Он на учёте. С ним вообще нельзя рядом находиться, особенно вам.

Он откинулся на спинку стула, глядя прямо на Евгения.

– Стеклов, я тебя давно знаю. Ты и так у всех на виду.

– И тебе лучше не лезть туда, где взрослые разгрести не могут.

Повисла пауза.

– Я вам скажу честно, – продолжил Костылин, уже тише, почти по-доброму, но без всяких улыбок. – Я сам сейчас кое-что расследую.

– По пропавшим. И сам понимаю, что тут воняет сильнее, чем в любой помойке.

Он чуть наклонился вперёд:

– Но это не ваше дело. Тут легко зацепить не то.

– Держитесь подальше от Рогова и от тех мест, где вам нечего искать.

Костылин долго смотрел на них, потом встал.

– Всё, идите домой. Но учтите – я вас запомнил.

Они вышли на ночную улицу. Снег шёл крупными хлопьями, ночь снова затянулась над городом, как ватное одеяло.

Евгений первым нарушил тишину:

– Он всё равно ничего не понимает.

Мята посмотрела на него исподлобья.

– Он хотя бы честный, – тихо сказала она.

Евгений ухмыльнулся.

– Честные тут долго не живут.

И они пошли в сторону тёмного района, оставив участок за спиной.

Участок давно опустел. Дежурный спал на диване, прикрывшись старым кителем. Телефон молчал. Только старые часы на стене лениво тикали в тишине.

Костылин сидел в комнате, куда редко кто заходил – она была завалена старыми архивами: пыльные папки, стопки газет, протоколы десятилетней давности.

На столе тускло горела настольная лампа, выхватывая из темноты лишь его лицо, морщинистое, усталое.

Он пролистывал толстую папку с пометкой «Несчастные случаи. Завод».

Сухие страницы шуршали, как будто шептали ему на ухо.

Фотографии с места обрушения шахты. Имена погибших и пропавших.

Везде – тишина. Ни одного громкого дела. Только формальные строчки:

«Рабочий Иванов А.А. – падение с высоты. Несчастный случай».

«Рабочий Стеклов И.Е. – обрушение стены. Несчастный случай».

Он отложил папку, вытер лицо ладонью и закурил, задумчиво глядя в потолок.

На соседнем стуле лежала та самая вырезка из старой газеты, где были и отец Стеклова, и Вася Рогов.

Костылин снова взял её в руки, вглядываясь в фото.

– И всё-таки не верю я, что это совпадения, – пробормотал он, втягивая дым.

Он открыл ещё одну папку – «Пропавшие без вести».

Там тоже были имена. И всё те же знакомые фамилии.

Одни и те же бригады, одни и те же начальники.

Костылин склонился ближе, пальцем поводя по датам.

– Через каждые три года, – шёпотом сказал он сам себе. – Как по графику.

Он задумался, листая дальше.

Одна запись оказалась странной: отчёт без подписи, датированный тремя годами назад. В нём не было ничего конкретного – только список фамилий и странная приписка:

«Перемещены согласно приказу №7. Связь не поддерживается».

Костылин выругался вполголоса и взялся за другую папку, но вдруг за окном завыл ветер, хлопнуло что-то железное.

Он вздрогнул, поднял голову и вдруг понял, что здание участка словно опустело до костей.

Такой тишины он не слышал даже ночью.

Он медленно потушил сигарету и посмотрел на ту самую фразу в отчёте.

– Приказ номер семь… – хрипло повторил он.

В голове что-то щёлкнуло.

Он встал, подошёл к окну. Улица была пуста, снег валил стеной. Где-то вдалеке мигали фонари.

И вдруг на секунду ему показалось, что он слышит странный гул – как будто поезд идёт где-то совсем рядом, хотя рельсов поблизости давно нет.

Костылин напрягся, прислушался, но гул исчез, растворившись в завывании ветра.

Он вернулся к столу, взял ручку и в блокноте нацарапал:

«Приказ №7. Проверить склады. Особенно N7».

Он долго смотрел на это, потом захлопнул блокнот и медленно, устало выдохнул.

– Всё же здесь, под носом… – сказал он вполголоса и выключил лампу

Они шли молча. После того, как их отпустили из участка, слова словно кончились.

Евгений шагал чуть впереди, курил, не оборачиваясь. Мята плелась следом, кутаясь в шарф. Воздух пах снегом и чужими окнами – везде за занавесками мерцал тёплый свет, а улицы были пустыми и глухими.

Они свернули на узкий переулок, где их дороги расходились.

Евгений остановился первым, притопнул ногой по снегу, как будто раздумывая.

– Ну… – пробормотал он, глядя в сторону, – ты, короче, домой давай.

Мята кивнула, нервно поправляя волосы.

– Ага… – тихо выдохнула она.

Он посмотрел на неё вскользь, потом вдруг усмехнулся, совсем чуть-чуть.

– Весёлый вечер, да?

Она тоже невольно улыбнулась, хотя внутри всё было тревожно и непонятно.

– Очень, – сказала она, опуская взгляд.

Между ними повисла неловкая пауза. Снег тихо ложился им на плечи, скрипел под ногами.

Евгений вдруг как-то неуверенно спросил, не глядя:

– Ты… ну… если хочешь, можем ещё потом пересечься.

Мята удивлённо подняла глаза, но тут же спрятала взгляд.

– Может быть, – едва слышно сказала она.

Он кивнул, будто это был важный ответ, и сделал шаг назад.

– Ладно… я пошёл.

– Пока, – шепнула она.

Евгений развернулся и быстро зашагал прочь, не оглядываясь.

Мята ещё долго стояла на месте, глядя, как он исчезает в темноте переулка, и только потом медленно пошла домой, ощущая, как сердце колотится так, будто она только что пробежала марафон.

Подъезд встретил её привычным запахом – сырость, пыль, старая краска, которой когда-то пытались закрасить плесень. Мята шла по лестнице медленно, будто каждая ступень втягивала в себя.

Её пальцы дрожали от холода и напряжения, но она не замечала этого.

Квартира встретила тишиной.

Та же тесная кухня с облезлой плиткой. Та же комната, где всё заставлено чужими вещами, будто не её жизнь здесь, а кого-то другого.

Она сняла куртку, не включая свет, и прошла в комнату, бросив рюкзак на диван.

Всё, как всегда.

Но внутри было странное чувство – будто кто-то только что взял и слегка сдвинул привычный мир.

Мята села на край кровати, сняла шапку, долго теребила пальцами край шарфа, глядя в окно.

Снег всё ещё падал – мелкий, вязкий, затягивая город ватой.

Она думала о Стеклове.

О том, как он уходил, не оборачиваясь. О его голосе – тихом, чуть глухом.

О том, как рядом с ним вдруг не казалось, что она совсем одна.

Но ещё сильнее в ней крутилась другая мысль.

Может, теперь это всё не зря.

Эта ночь будто дала ей не только страх – но и странную, слабую надежду.

Что есть люди в этом городе которым не все ровно.

Что не всё в этом городе – просто тьма и холод.

Что где-то под всеми этими рельсами и заводами всё-таки шевелится какая-то правда.

Она легла, закуталась с головой в старое одеяло, но не закрыла глаз.

В голове крутилось одно и то же.

Поезд. Пропавшие. Стеклов.

И сквозь всю эту путаницу пробивалась робкая, тёплая мысль, от которой ей даже стало стыдно.

А вдруг он тоже думал обо мне, когда ушёл?

Снег за окном шёл всё тише.

А город спал.

Но в её груди что-то продолжало тихо, упрямо стучать.

Глава 4 Погоны

Утро в Железноярске всегда наступало одинаково.

Не солнце, не свет – просто серый мрак за окном становился чуть-чуть светлее. Город медленно просыпался, шевелясь в тумане и гуле заводских труб.

Костылин проснулся, как всегда, до будильника.

Собаки, старая дворняга по кличке Лысый, лежала у двери, тяжело дыша во сне.

Он посмотрел в потолок пару минут, потом нехотя поднялся.

Кухня встретила его тишиной и сыростью. На окне – лёд, на столе – засохший хлеб и недопитая кружка чая со вчерашнего вечера.

Костылин молча зажёг плиту, поставил воду и включил радио, которое хрипело где-то между станциями.

– …температура минус тридцать два, снег, метель… – проскрипел голос диктора.

Он усмехнулся одними губами.

Ничего нового.

Костылин налил себе чай, присел к окну, где за мутным стеклом всё та же картина: пустые дворы, засыпанные сугробами, и дымы завода вдали.

Собака проснулась, подошла, ткнулась ему в руку. Он машинально погладил её.

– Лысый, ну и зачем нам всё это, а? – хрипло пробормотал он.

Пёс посмотрел снизу вверх, вздохнул и улёгся обратно.

Костылин допил чай, наскоро собрался, надел старую форму, в которую уже давно было холодно. Нацепил поверх бушлат, затянул пояс.

Перед выходом он задержался у двери, глядя на своё отражение в кривом зеркале.

Морщинистое, уставшее лицо.

Седина на висках.

Такие в этом городе жили дольше других. Пока никому не мешали.

Он хмыкнул, надел шапку, свистнул псу:

– Пошёл я,Лысый.Работа не ждёт.

И закрыв дверь на два оборота ключа он пошёл – в гулкий, ещё сонный город, где над крышами клубился тяжёлый чёрный дым.

Снег скрипел под ногами, как будто город специально сдерживал все звуки.

Костылин шагал по знакомым улицам, медленно, никуда не торопясь. Он всегда ходил пешком – город маленький, да и лишний раз пройтись на свежем воздухе, как он говорил сам себе, ещё никому не вредило.

На остановке, где всегда дул пронизывающий ветер, он заметил знакомую фигуру – подросток, худой, нескладный, с рюкзаком, натянутым до самых ушей.

Никита. 10 "А". Парень из простой семьи, мать пьёт, отец где-то на севере пропал, теперь только бабушка да он.

– Опять проспал, Никитка? – усмехнулся Костылин, подходя ближе.

Никита вздрогнул, но, увидев его, чуть улыбнулся.

– Да… Будильник не сработал, – буркнул он, пряча взгляд.

– Ну-ну, – Костылин вздохнул, достал из кармана мятую пачку сигарет, но тут же вспомнил, что парень рядом, и убрал обратно.

– Пошли, провожу до школы. Пешком, правда. Автобусы сегодня опять, небось, не выйдут.

Никита кивнул, молча пошёл рядом.

– Как у тебя? Бабушка-то жива-здорова? – спросил Костылин, будто между делом.

– Нормально, вроде, – Никита дёрнул плечом. – Только давление у неё скачет…

– Хм. Таблетки нужны?

– Да есть ещё… Спасибо, дядя Костя.

Он сказал это как-то по-простому, без притворной вежливости.

Костылин только кивнул.

– Смотри, Никитка, ты там сильно не ввязывайся. Я тебя знаю. Сейчас по городу странные разговоры ходят. Пропадают люди, а тебе оно не надо. Понял?

Никита замедлил шаг, нахмурился.

– А что… правда, что кто-то опять исчез?

Костылин посмотрел на него пристально.

Парень не играл, он действительно интересовался.

– Слушай, Никит, ты мне не чужой. Скажу прямо: держись подальше от всяких… компаний и идейных. Особенно тех, кто по ночам шатается. Ясно?

Никита помолчал, потом вдруг выдавил:

– Это про Стеклова?

Костылин удивлённо прищурился.

– А ты откуда знаешь?

– Да я видел, как он с Марией у склада вечером был… Все уже шепчутся. Говорят, они чего-то нарыли.

Костылин тяжело вздохнул.

– Вот чёрт вас всех дёрнул… Ладно. Главное, сам не лезь, понял? Обещай.

Никита кивнул, глядя себе под ноги.

– Обещаю.

Они дошли до школы. Никита снял шапку, сказал тихо:

– Спасибо, дядя Костя.

Костылин кивнул в ответ.

– Смотри там, Никитка.

И помни – иногда лучше чего-то не знать.

Парень ушёл в здание, растворяясь в потоке учеников, а Костылин долго ещё стоял на углу, глядя ему вслед, как будто что-то внутри уже знал наперёд.

Потом повернулся и пошёл дальше, по направлению к участку, туда, где его ждал очередной серый день.

Костылин шёл в участок той же дорогой, что и всегда.

Город вокруг жил своей жизнью – такой, как он её знал всю жизнь.

Пустые лица, мутные витрины, редкие машины, вязкие клубы дыма, что стелились прямо по улицам.

И в каждом доме за этими серыми окнами – люди.

Свои, понятные, знакомые.

Он их всех знал.

Кто работает, кто пьёт, кто ворует, кто из последних сил тянет детей.

Проходя мимо старого дома, он замедлил шаг – за занавесками мелькнула фигура старушки. Бабка Маша, вдова, которой не платят пенсию уже третий месяц.

Пару улиц дальше – Миша Плотников, безработный, но не дурак, чинит соседям технику за еду.

Возле магазина – Витька Ломов, когда-то спортсмен, теперь без ноги после смены на заводе. Стоит, курит, смотрит в никуда.

Костылин смотрел на них всех и чувствовал, как сжимается грудь.

Они же никому не нужны.

Этот город никому не нужен.

Он шёл и шептал про себя, как молитву:

«Лишь бы без происшествий сегодня. Лишь бы никто не пропал.»

В участке было тихо.

Секретарша болела и не вышла, других сотрудников в смене не было – он давно привык работать один.

Костылин снял бушлат, прошёл к столу, где лежали папки, аккуратно сложенные ещё с прошлой недели.

На одной из них красной ручкой было написано:

«Без вести пропавшие».

Он открыл её, пролистал.

На одной из страниц – то самое фото трёхлетней давности.

Там – отец Стеклова, дядя Вася и ещё пара рабочих, лица замыленные временем.

Все те же фамилии… Всё те же смены… Всё те же склады.

Фото, данные, даты исчезновений.

Все лица сливались в одно – молодые, старые, мужчины, женщины.

Их искали. Первое время.

А потом – будто сами про них забывали.

Костылин взял карандаш и начал выписывать даты пропаж, время смен на заводе, даты отправки поездов.

Почерк был ровный, методичный.

– Ну же… – бормотал он. – Где-то тут, всё рядом.

Он так увлёкся, что даже не заметил, как на улице начало темнеть.

Когда стрелки перевалили за шесть вечера, он откинулся на спинку стула.

Руки ныли, глаза слезились, но он чувствовал – цепь почти сложилась.

Тетрадь была исписана вдвое гуще, чем утром.

А в голове всё крутились одни и те же слова:

«Поезд. Завод. Люди. Исчезновения. Всё одно.»

Но хуже всего было другое – он уже понимал, что всё это не просто халатность или преступления.

Это системно. Это кем-то одобрено.

Кем-то сверху.

И он догадывался, кто это мог быть.

Он встал, прошёлся по кабинету, выглянул в окно.