Золотой человек

THE GILDED MAN

Copyright © The Estate of Clarice M. Carr, 1942

Published by arrangement with David Higham Associates Limited and The Van Lear Agency LLC

All rights reserved

© С. Н. Самуйлов, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Азбука®

Глава первая

– А это, – сказала Бетти, – наш маленький театр.

Протянув руку за дверь, она пощелкала выключателем, зажигая одну за другой световые панели. Ее спутнику, когда он заглянул внутрь, не в первый уже раз показалось, будто он попал в одну из сказок «Тысячи и одной ночи».

– Тогда, конечно же, освещение было газовое, – добавила Бетти. – В остальном все практически то же самое.

– Так это здесь она устраивала свои частные представления?

– Да. И здесь же умерла.

Плавными линиями и мягкой обивкой напоминающий шкатулку для драгоценностей, миниатюрный театр наполнился теплым свечением. Тяжелые бархатные портьеры охраняли его от света и звуков. В цветовой гамме интерьера преобладали унылые золотисто-серые тона. Зал был футов сорок в поперечине, круглой формы, с любопытным резным орнаментом. На общем фоне закругленных стен выделялась одна-единственная прямая линия, образованная сценой. Сама сцена, расположенная в передней части зала, представляла собой обычный, застеленный ковром помост, обрамленный золоченой аркой. В глубине зала, за деревянными перилами с монограммой «Ф. В.», стояло несколько кресел – места для зрителей. Все здесь дышало атмосферой шестидесятых годов прошлого столетия…

– Если не считать этого, – добавила Бетти, сопровождая свои слова указующим жестом.

Николас Вуд рассмеялся. И тут же подумал, что, пожалуй, уместнее было бы выразить сочувствие, потому что девушка досадливо нахмурилась. Причиной ее неудовольствия был крохотный, но оборудованный в современном стиле бар. В зеркалах отражались бокалы и бутылки, над стойкой красовались шутливые объявления: «Чеки не принимаются» и «Пари строго запрещены».

– Папина придумка, – объяснила Бетти и состроила гримаску. – У него все идеи практические. Он даже кинопроектор поставил вон за той стеной. При желании можно опустить экран над сценой.

– А ваша мать?

– О, мама была вне себя от злости. И все же…

Николасу Вуду пришлось напомнить себе, что он находится на верхнем этаже загородного дома, что крыши завалены снегом, а в батареях центрального отопления – здесь, рядом, – журчит вода. С баром или без него, этот миниатюрный театр создавал определенную атмосферу. Его мягкая, уютная тишина, неброская роскошь и мечтательная отстраненность вызывали невольное желание ходить на цыпочках и говорить шепотом.

Атмосфера определенно произвела на него впечатление – Бетти Стэнхоуп видела это. И он чувствовал – ей это приятно.

Что ж, по крайней мере, проблема, с которой он столкнулся здесь, не касалась ее. Бетти была девушкой романтического склада, любившей все яркое, колоритное, причудливое. Впрочем, ни в манере одеваться, ни в стиле поведения это никак не проявлялось.

Спокойная, с мягким голосом и серьезным лицом, эта девушка, лет двадцати пяти или около того, порой удивляла затаенной улыбкой, словно освещавшей изнутри ее лицо и глаза. Хорошенькая в общепринятом смысле этого слова, с приятными чертами лица и гладкой, словно с восковым налетом, кожей, подстриженными под пажа каштановыми волосами и искренними голубыми глазами – такой вы видели ее с самого начала. Но мелькавшая изредка улыбка, при которой уголки ее губ плутовато загибались, выявляла свойство натуры, которое одни назвали бы чувством юмора, а другие – чертовщинкой. Улыбка эта вспыхивала и тут же гасла, и лицо становилось невыразительным.

В строгом черном платье, без украшений, она стояла посередине этого секретного театра и кивала сама себе, как будто довольная тем, что все на своих местах.

– Кстати, раз уж мы здесь, – улыбнулась Бетти, – не хотите ли выпить?

– Спасибо.

Бетти подняла откидную крышку барной стойки и скользнула в нишу. На каштановые, с золотистыми искорками волосы девушки упали блики конусообразной лампы над стойкой, самого яркого источника света в этом сумрачном помещении. Внимание Ника тем временем привлекла золоченая монограмма «Ф. В.» на стене под прилавком.

– Флавия Веннер. Так вы говорите, она умерла здесь?

– Да. Упала замертво во время представления «Саломеи».

– «Саломеи»?

– Да-да. Пьесу специально для нее написал… – Бетти назвала имя поэта Викторианской эпохи, настолько выдающегося, что упоминание его было равнозначно упоминанию аббатства, в котором он был похоронен. Заметив удивленное выражение на лице своего спутника, она добавила: – Да, все правильно. У нас есть рукопись в библиотеке. Виски или бренди?

– Виски, спасибо. И что…

– Вы правильно подумали. Конечно, был ужасный скандал. Но дело замяли. В те времена приличные люди полагали, что не важно, что вы делаете, если вы делаете это скрытно.

На полках бара стояли в гнездах перевернутые вверх дном бутылки с ввернутыми в них краниками – как в настоящем питейном заведении.

Бетти налила виски и с весьма дерзким видом пододвинула к нему стакан и сифон с содовой.

– И вы с этим согласны?

Она пожала плечами:

– Да. Пожалуй, да. Но моя сестра, боюсь, не согласилась бы.

«Нет, – подумал он, – Элеонора определенно не согласилась бы».

– Элеонора сказала бы: «Не важно, что вы делаете, – продолжала Бетти, – если вы делаете это открыто, показываете, что вы человек без комплексов». – Бетти наморщила носик и рассмеялась. – Да, вы правы. Терпеть не могу это слово.

– Комплексы?

– Да. По-моему, оно выражает все новое, блестящее, модное и скучное.

– Хотите сказать, вы – викторианка? – спросил он беззаботно и как бы невзначай, при этом понимая, что задает этот вопрос более чем наполовину всерьез. – По духу?

– Вряд ли это так. Но я согласна со своим отцом, по крайней мере в том, что не люблю всякие фантазии и причуды. Вам любой подтвердит, у него никогда не бывало непрактичных идей.

– Интересно, – сказал Николас Вуд.

И тут же понял, что допустил ошибку.

Он понял это по ее лицу, по быстрому взгляду голубых глаз.

Слово выскользнуло само собой; он рассеянно разглядывал стакан и утратил бдительность. Бетти с полным знанием дела протирала бокалы, но тут ее пальцы замерли. Они посмотрели друг на друга. Он поднял стакан и выпил.

– Почему вы так сказали? – напрямик спросила Бетти.

– Сказал что?

– О моем отце.

– Моя дорогая мисс Стэнхоуп! Мне просто интересны привычки денежных воротил.

– Неужели?

– Взять хотя бы вашего отца, имеющего миллионы…

– Не так много.

– Ладно. Пусть даже несколько тысяч. – Ник поставил стакан. – И вот, как памятник богатству этот дом, где все к вашим услугам – стоит только нажать кнопку. Мне просто любопытно: такие люди вообще ошибаются? – Его каблуки утопали в толстом сером ковре. Приглушенный свет таился за настенными плафонами, обрезая тенями золоченые барельефы. Лицо Бетти, хорошо освещенное сверху, приняло непроницаемое выражение. Ощущение легкости и непринужденности в общении с ней испарилось, как и ее открытость и дружелюбие. Она перестала протирать бокалы и взялась полировать стойку той же тряпочкой.

– Флавия Веннер называла это место Домом Масок.

– Почему?

– Не важно. – Бетти подняла голову и посмотрела на него в упор. – Мистер Вуд, кто вы?

– Таким вопросом вы любого ошарашите. Я имею в виду, что вот так, ни с того ни с сего…

– Пожалуйста, не шутите со мной.

– У меня и в мыслях этого нет. Я… – Он чувствовал себя неловко под ее пытливым женским взглядом. – Я – друг вашего отца. Он пригласил меня сюда на Новый год. Вы очень похожи на него, мисс Стэнхоуп.

Она опустила глаза:

– Вы хорошо знаете моего отца?

– Да, довольно хорошо.

– Однако вам неизвестно, что на самом деле он не мой отец? Что оба моих родителя состояли раньше в другом браке? Что Элеонора – его дочь от первого брака, а я родилась у мамы в ее первом замужестве? Вы – его близкий друг, но не знаете этого?

В тишине было слышно, как тикают часики за баром; их стрелки показывали двадцать минут одиннадцатого. Ник рассмеялся:

– Ваши методы… Предпочитаете действовать напрямик, да?

Он тут же пожалел о сказанном, увидев, как сильно она огорчилась. Как случилось, что разговор принял такой странный оборот? Как вообще определить тот момент, когда ты отклоняешься от доверительного общения и заходишь в тупик?

– Если у вас есть сомнения в отношении меня, – добавил он, – обратитесь к Винсенту Джеймсу. Он может за меня поручиться.

«Хорошо, – подумал Ник, – что можно сослаться на Винсента Джеймса. Если Винсент, приняв важный вид, скажет что-нибудь вроде: „Ник Вуд? Я его знаю. С ним все в порядке“, – самый беспокойный хозяин – или хозяйка – тут же успокоится».

– Пожалуйста, простите, – вырвалось у нее вдруг. – Наговорила ужасных вещей да вдобавок еще и нагрубила.

– Вовсе нет. Расскажите мне о Флавии Веннер.

– Вам интересно? Правда интересно?

– Очень даже.

Бетти облокотилась на отполированную стойку. В падающем сверху свете ее каштановые волосы вспыхивали золотистыми искорками. Взгляд ее блуждал по залу, губы беззвучно шевелились, как будто она не знала, с чего начать.

– Дом был ее собственностью, – заговорила Бетти. – В середине шестидесятых его купил ей лорд Саксманден.

– Она была знаменитой актрисой?

Бетти подняла бровь:

– Скажем так, не знаменитой, а скандально известной. Хотя сама она была о себе высокого мнения и хотела играть классический репертуар. Но смотреть приходили не пьесу, а саму Веннер. Издавна повелось, что частные постановки осуществлялись под патронажем членов королевской семьи.

Перед его глазами вдруг возникло безумное видение: покойная королева Виктория входит, прихрамывая, в этот театр, хмуро оглядывается и объявляет, что ей неинтересно.

Бетти, вероятно, угадала, о чем он думает, потому что по ее лицу скользнула тень улыбки.

– Нет-нет! Я имею в виду особ не столь высокого звания. Тем не менее определенные условности соблюдались. Знаете, что такое бенуар?

Он попытался напрячь память.

– Они есть во французских театрах, да? Такая приватная ложа, что-то наподобие камеры с прорезанной в стене дырой. Люди, которые держат траур, могут, находясь там, смотреть спектакль, оставаясь незамеченными.

Бетти кивнула.

– Пойдемте, посмотрите наш, – предложила она и, выскользнув из бара, пересекла театр. Ник Вуд последовал за ней. Мимо отгороженных перилами кресел они прошли к задней стене. Висящие здесь тяжелые бархатные портьеры, на его взгляд, ничем не отличались от портьер на других стенах. Но Бетти сдвинула одну из них в сторону, открыв темную нишу с мягкой обивкой. Присмотревшись, Ник увидел мягкое кресло едва ли не с диван шириной, установленное на возвышении.

– Ваша августейшая особа, – пояснила Бетти, – пребывала здесь в уединении и безопасности.

– Но как ей удавалось что-то увидеть?

– Входите и узнаете, – пригласила Бетти.

Заинтригованный, он вошел в альков и опустился в кресло. Бетти вошла следом и мягким движением задернула портьеру. Объявшая их тьма была бы беспросветной, если бы не продолговатая узкая прорезь, расположенная примерно на уровне глаз, через которую, словно через серую плетеную марлю, была видна сцена.

– Вся хитрость в плетении, – объяснила Бетти. – Прорезь практически незаметна, если только не направить на нее сильный свет.

Комната в комнате, альков в алькове. С того места, где сидел Ник, открывался хороший вид на сцену с мраморным камином в глубине. Вытянув шею вправо, он даже мог увидеть бар с его цветными этикетками вторгшейся современности.

– Этих прорезей было несколько, – сказала Бетти. – Среднюю, самую большую, отец использовал, когда включал кинопроектор. Душно, да?

Вот в этом самом месте Ник и коснулся Бетти тыльной стороной ладони.

Легкое прикосновение, такое случайное и непреднамеренное, может всколыхнуть эмоции, совершенно непропорциональные вызвавшему их действию. Оно способно пробудить определенные мысли даже там, где этих мыслей отродясь не водилось.

В голове у Николаса Вуда вспышкой пролетело напоминание о том, что он здесь не гость и его планы предусматривают своего рода предательство Дуайта Стэнхоупа и его мирских ценностей.

Но он ничего не мог с собой поделать. Он слышал и почти чувствовал легкое дыхание сидящей рядом Бетти. Тьма, секретная комната, тяжелый, несвежий запах портьеры – и вот теперь еще это прикосновение. Сквозь щель в занавеске просачивался слабый свет. Бетти быстро отвернулась, так что он увидел только один ее глаз, испуганный. Он понял, что у нее мелькнули те же мысли и они тоже застали ее врасплох.

– Нам бы лучше… – начала она и не договорила.

Ожидание. Вот что это было – ожидание. «Что ты станешь делать? Да, а что ты станешь делать? Думаешь ли ты о том же, о чем думаю и я? Или это пришло в голову только мне?» В таких обстоятельствах, в таком безмолвном разговоре секунды – даже полсекунды – могут показаться минутами.

Он опустил руку, и она попала на тыльную сторону ее ладони. Она не отодвинулась и вообще не шелохнулась. Его плечо под тонким сукном смокинга касалось ее плеча под черным тюлем.

Он чувствовал на своей коже ее дыхание, а когда повернулся к ней, в тишине громко и отчетливо прозвучал новый голос. Они оба вздрогнули.

– Ну вот! Кто-то включил и не выключил свет.

Здесь следует отметить, что Бетти дернулась, будто ее обожгло. Но Ник, выставив руку, чтобы не потерять равновесия и не вывалиться из-за портьеры, как труп в детективном романе, резко повернул голову вправо.

– Спокойно, – прошептал он на ухо девушке. – Это всего лишь Винс… Нет, господи, да это же ваш отец!

– Ладно, – послышался мягкий голос Дуайта Стэнхоупа. – Что ты хотел мне сказать?

В свои пятьдесят с лишним Дуайт Стэнхоуп отличался бодростью и жизненной силой, которым позавидовал бы и тридцатилетний. В поле зрения пары в алькове попала его спина в ладно скроенном пиджаке. Подойдя к бару, он повернулся и облокотился о стойку.

Высокий, подтянутый, без капли лишнего жира, он обычно держал прямую спину. Волосы его были того цвета, который по традиции называют серо-стальными, хотя больше он напоминает сырую, немытую овечью шерсть. Мягкие глаза, сдержанный голос, деликатные манеры, а кроме того, горячий румянец, указывающий на высокое кровяное давление.

– Смотри-ка! – Он взял со стойки пустой стакан и принюхался. – Здесь кто-то выпивал.

– Все пьют, – заметил его спутник, невысокий худощавый мужчина с наполовину лысой головой. – Мне это не нравится. Им же плохо будет.

– Все с ними будет в порядке.

– Твоя дочь слишком много пьет. И ты это знаешь.

– Которая дочь? – улыбнулся Дуайт Стэнхоуп.

– Элеонора, конечно. Ты же не подумал, что я имел в виду Бетти? Бетти – хорошая девочка.

В этом месте, если не раньше, Бетти Стэнхоуп и Николасу Вуду полагалось бы выйти из алькова.

Казалось бы, это так просто. Выходишь и говоришь: «Извините, мы просто изучали театральный эффект при закрытых шторах». Но когда нечистая совесть говорит, что думали вы совсем о другом и эта ваша вина написана на вашем лице, то такая ситуация порождает определенную нерешительность.

Тем более, подумал Ник, в присутствии мистера Буллера Нэсби.

В маленьком сухощавом и юрком человечке он узнал мистера Нэсби.

Явившийся в этот вечер к обеду и не говоривший ни о чем, кроме своего пищеварения, мистер Нэсби задерживаться в гостях не собирался. Оказалось, что неподалеку, примерно в четверти мили отсюда, у него имеется загородный дом. Сам же мистер Нэсби был финансистом, чья репутация в Сити ценилась почти так же высоко, как и репутация Дуайта Стэнхоупа.

Глава вторая

До крайности смущенная создавшейся ситуацией, Бетти отвернулась и даже предприняла робкую попытку выбраться из алькова, но Ник удержал ее. По правде говоря, у него была на то своя причина.

Оставшись на месте, они продолжали наблюдать за происходящим через забранную марлей прорезь.

– Так что это за разговоры о какой-то новогодней вечеринке? – спросил мистер Нэсби, забираясь на барный табурет и цепляясь за него ногами.

– Мы так это называем.

– Новогодняя вечеринка! Как по мне, дурацкая затея.

Дуайт Стэнхоуп слегка улыбнулся:

– Отнюдь. Жена хотела устроить рождественскую вечеринку с маскарадом. По правде говоря, терпеть не могу наряжаться.

Мистер Нэсби хмыкнул в знак согласия, хотя, похоже, и не был столь категоричен в своем неприятии маскарадов, как хозяин дома.

– Идем дальше, – продолжал Стэнхоуп. – Рождественская вечеринка предполагает шум, суету и беспорядок, а я всего этого не люблю. Так что я легко отделался.

– Ну и хитрая же ты свинья, Дуайт, – беззлобно заметил мистер Нэсби.

– Благодарствую. Кроме того, это, собственно говоря, и не вечеринка вовсе. Гостей только двое – Винсент Джеймс и молодой Вуд. Я хотел пригласить коммандера, но он все еще на маневрах.

– Винсент Джеймс, – сказал мистер Нэсби. – Вот уж кому дома не сидится. Если не напросится к знакомым на уик-энд, наверняка мозги себе вышибет от скуки. А понимаешь ли ты, Дуайт, что мы с тобой из кожи вон лезем, чтобы прокормить так называемую знать и джентри? Как французские шеф-повара.

Стэнхоуп задумался и, казалось, хотел что-то добавить, но сдержался.

– Не только их, но и наши семьи, – напомнил он. – А что еще нам остается?

– Шеф-повара! – с горечью молвил мистер Нэсби. – Вот мы кто. Шеф-повара!

Стэнхоуп усмехнулся:

– Перестань, Буллер. Уж ты-то точно из кожи вон не лезешь. Ты вообще ничем себя не утруждаешь, а работаешь только потому, что иначе просто не знал бы, куда себя деть. Ты – мошенник.

– А ты терпеть не можешь мошенников?

– Не то слово, – кивнул Стэнхоуп.

– Фу. – На стойке стояло блюдечко с картофельными чипсами, и мистер Нэсби пододвинул его поближе. – Этот парень, Вуд, что ты о нем знаешь?

– Немного. Он друг Бетти. Она познакомилась с ним где-то в Лондоне и очень просила, чтобы я его пригласил. Вот и все.

Наступило молчание.

Бетти медленно повернула голову и посмотрела на своего спутника.

Произнося эту откровенную ложь, Дуайт Стэнхоуп снова небрежно облокотился о стойку. Вероятно, даже это показалось ему умалением собственного достоинства. В его мягких, честных глазах не мелькнуло и тени любопытства. В следующий момент он уже сменил тему, причем с такой легкостью, будто смахнул крупинку соли со стола. Теперь в разговор вкралась новая нотка.

– О чем ты хотел со мной поговорить? – спросил он.

– А? Поговорить с тобой?

– Да. Ты хотел поговорить со мной о чем-то здесь. С глазу на глаз.

Некоторое время мистер Нэсби молча жевал картофельные чипсы. Наблюдатели в алькове видели его затылок с довольно длинными и редкими, с проседью волосами.

– Ты подумал о моем предложении?

– Каком именно?

– Насчет золотого человека, – ответил мистер Нэсби.

Скептическая и в то же время невыразимо добрая улыбка тронула лицо Дуайта Стэнхоупа. Казалось, он от всей души сочувствует старому другу.

– Буллер, старина! Ты же не всерьез? – Он покачал головой.

– Так почему нет?

– Ты практичный, деловой человек, да?

– Да, я практичный, деловой человек. – Мистер Нэсби шлепнул ладонью по краю стойки. – Поэтому и говорю, что это можно сделать.

– Золотой человек, – повторил Стэнхоуп. Дальнейшие его слова были лишены для двух слушателей в алькове всякого смысла. – Одно-единственное тщательное обследование озера – и все наши беды позади. Ты снова взялся за приключенческие романы для школьников? Нет, нет, нет. И все это обойдется… Забыл, сколько это будет стоить?

Мистер Нэсби не сдавался:

– Ничего ты не забыл. Ты сам видели расчеты. Но так и быть, скажу. Пятьдесят-шестьдесят тысяч. – (Дуайт Стэнхоуп состроил страдальческую гримасу.) – Пятьдесят-шестьдесят тысяч, – упрямо повторил мистер Нэсби, – чтобы выполнить работу как следует.

– Хорошо! Если, как ты считаешь, игра стоит свеч, то почему не берешь все на себя?

– Разделяй риски, – сказал мистер Нэсби, качая головой. – Самый лучший принцип. Ты и без меня это знаешь. Разделяй риски, а потом выходи с прибылью, пока удача не отвернулась.

– Извини, старина, но я не могу разделять риски в такого рода предприятии. Мне нужен только золотой человек.

– Послушай, Дуайт, – перебил его мистер Нэсби, – можно спросить тебя кое о чем?

– Конечно.

– У тебя сейчас туго с деньгами?

Стэнхоуп по-прежнему стоял, небрежно облокотившись о стойку и сцепив пальцы рук. Во время разговора на его лице держалась, словно приклеенная, неподвижная и явно фальшивая улыбка. Но последний вопрос мистера Нэсби, похоже, искренне его позабавил.

– Нет, – ответил он. – Во всяком случае, проблем у меня не больше, чем у любого из нас. А почему ты спрашиваешь?

Мистер Нэсби не стал ходить вокруг да около.

– Ты ведешь себя чертовски странно.

– Например?

– Картины.

– Не понимаю.

– У тебя есть коллекция картин. – Сидя, как обезьянка, на барном табурете, мистер Нэсби взял еще чипсов. Лица его из алькова видно не было, но и затылок был достаточно красноречив. – Весьма ценных. По крайней мере, так говорят. Я сам в таких вещах не разбираюсь. Большинство их принадлежало той старой шлюхе… как ее?

– Флавия Веннер?

– Верно, она самая. Флавия Веннер. Полагаю, они застрахованы. Если нет, то ты болван.

Стэнхоуп от комментариев воздержался.

– Раньше эти картины были надежно защищены, – продолжил гость. – Висели наверху, в галерее, где имеется хорошая охранная сигнализация.

– Ну и?..

– А что ты делаешь сейчас? Переносишь самые ценные вниз и вешаешь их в столовой. Где нет вообще никакой сигнализации. Где французские окна выходят прямиком на лужайку. Почему бы тогда не высунуть голову в окно и не посвистеть, – может быть, и Билл Сайкс[1] появится? Ты, случаем, не хочешь, чтобы их украли, а? Я спрашиваю на правах старого друга. Сам в таких вещах не разбираюсь.

Выдав этот набор предложений, мистер Нэсби принялся уплетать чипсы с такой скоростью, что вскоре на блюдечке ничего не осталось. В тишине сухое похрустывание как бы подводило черту под сказанным. Дуайт Стэнхоуп наблюдал за ним с приятной полуулыбкой на ничего не выражающем лице.

– Нет, – согласился он. – Не разбираешься.

– Это первый пункт. – Мистер Нэсби вытер соль с губ. – Второй пункт…

– Бу! – Оглушительный голос грохнул у него за ухом. Появившись из темноты, Элеонора Стэнхоуп обняла мистера Нэсби за плечи и смачно чмокнула в лысину. Он повернул голову – получилось почти по-черепашьи, – чтобы взглянуть на нее, и второй влажный поцелуй пометил его над лохматой бровью.

– И куда ж это вы двое запропастились? – требовательно спросила она. – Кристабель хочет поиграть в «Монополию» или во что-нибудь еще. И кстати, где Бетти и тот симпатичный молодой исследователь?

– Мистер Вуд не исследователь, моя дорогая, – мягко сказал Дуайт.

– Я чувствую людей, – заявила Элеонора, – по духовным аурам. Или надо говорить «по ауре»? Всегда путалась со множественным числом. Если он не исследователь, то должен им быть.

– Лучше сядь, – довольно неучтиво сказал мистер Нэсби, – пока не упала.

– Как нелюбезно! – сказала Элеонора. – Думаю, мне нужно еще чего-нибудь выпить. Пожалуйста.

Никто не пошевелился.

Элеонора вздохнула.

– Раз так, придется сделать все самой. Ты не возражаешь, папа, если я выпью еще? – вежливо спросила она.

– Нет. Конечно нет.

Конечно же, он возражал.

По крайней мере один из наблюдателей признал, что Элеонора хорошо переносит алкоголь. Она не шумела, говорила спокойно, пусть даже чуть громче, чем обычно, глаза у нее блестели, и держалась она немного развязно, так что она вызывала симпатию, даже если вам хотелось ее поколотить.

Зайдя за стойку, Элеонора посмотрела на мужчин. Посторонний отнес бы ее к тем девушкам, которые неизменно выглядят так, будто покрыты лаком с ног до головы или отполированы до блеска. У нее была смуглая кожа, черные волосы и карие глаза, особенно яркие на фоне будто светящихся белков. Сравнивая двух девушек, можно было легко обнаружить ее сходство с Дуайтом Стэнхоупом. Элеонора была меньше ростом, чем Бетти, и, возможно, на два-три года старше; ее белое платье с жемчугом контрастировало с черным платьем сводной сестры.

– Что будете, джентльмены? – осведомилась Элеонора, распространяя вокруг себя запах винных паров.

– Мне ничего, спасибо, – сказал ее отец.

– И мне тоже, – отозвался мистер Нэсби.

Девушка возмущенно нахмурилась, но словесных нападок, чего можно было ожидать, не последовало. Она без лишних слов повернула краник, получила двойной виски и, не разбавляя, поставила стакан на стойку.

– Отец по-прежнему верен себе – фрукты и физические занятия. А добрый старина мистер Нэсби… картофельным чипсам.

– Помолчи, – сказал Нэсби.

– Какой позор! – укорила его Элеонора. – А как же ваш желудок? И грязное блюдце!

Она открыла кран под баром и подставила блюдце под струю. Разлетевшиеся брызги попали и на белое платье. Это, похоже, навело ее на какую-то мысль. Она сосредоточилась, уменьшила напор и, наполнив блюдце до краев, поставила его на стойку.

– Понимаете, что это значит?

Нэсби промолчал – он явно был раздражен.

– Что же? – недоуменно спросил Дуайт.

– Да. Если бы я умерла… или умирала…

– Элеонора… – негромко произнес Дуайт.

Для наблюдателей эта сцена осталась непонятной; ее смысл открылся им много-много позже. Элеонора рассмеялась, но тут же одумалась и взяла себя в руки.

– Извините! – добавила она с таким искренним раскаянием, что оба мужчины заметно расслабились. – Похоже, я сегодня не закусила как следует. Что ж, удачи всем. За Новый год, за тридцать девятый. Что то он принесет…

Она выпила.

– Ничего хорошего, – хмуро отозвался Нэсби. – Предупреждаю, ничего хорошего он не принесет.

– Ну, не знаю, – сказал Дуайт. – Если мы сможем противостоять этим проклятым коммунистам…

– Теперь пункт второй, – перебила его Элеонора. Лицо ее раскраснелось от выпитого, а глаза стали еще более оживленными. – Пункт первый… – Она приготовилась загибать пальцы. – Почему мой отец держит картины в небезопасном месте? Я слышала, что вы сказали минуту назад.

Дуайт и Нэсби переглянулись.

– Пункт второй, – продолжала Элеонора. – Почему все так настойчиво пытаются устроить брак между мной, moi qui vous parle[2], и богатеньким коммандером Доусоном? – Она задумалась. – Заметьте, я вовсе не против выйти за Пинки Доусона. Это было бы даже забавно.

– Брак, юная леди, – это вам не забава, – проворчал мистер Нэсби.

– Это вы мне говорите?

– Я хочу сказать…

– Видите ли, это все отвергнутая любовь, правда. Я бы без раздумий вышла за Винса Джеймса, если бы он меня взял. Да только он не возьмет. Так почему бы не выйти за Пинки? Или даже за дорогого Буллера? Возьмете меня в жены, а, Буллер?

Она озорно подмигнула мистеру Нэсби, явно шокированному таким предложением.

– Но если кто-нибудь скажет вам, что викторианские браки сегодня невозможно «устроить», примите мой совет – не верьте этому. И вообще, в некотором смысле это даже несправедливо. Зачем выбирать меня? Почему бы не выбрать Бетти? Ей бы это понравилось. Она прирожденная жена. Я иногда думаю, случалось ли ей…

И тут в логике событий случился сбой. Естественный порядок нарушился, когда Николас Вуд, меняя позу, задел портьеру и она колыхнулась.

– Черт! – пробормотал он едва слышно.

Оставшись за портьерой, пара поставила себя в нелепое положение.

Теперь это положение быстро менялось в худшую сторону, становясь невыносимым. В бенуаре было жарко, душно и пыльно. Оба с трудом сдерживались, чтобы не закашлять.

В наступившей тишине Элеонора повысила голос.

– Случалось ли ей делать то, чего делать не следует, – задумчиво заключила она, не сводя глаз с портьеры.

– Может, спустимся вниз? – предложил Дуайт.

– Да, давайте! – Элеонора поспешно вышла из-за стойки, споткнулась, но удержалась на ногах. – Я просто думаю, где могла оставить портсигар…

И она направилась прямиком к убежищу Бетти и Ника.

Пара за портьерой видела стоящего в непринужденной позе Дуайта, сжимающего правой рукой пальцы левой. Видела морщинистое лицо мистера Нэсби, который, обернувшись через плечо, посмотрел в их сторону. Их ждали разоблачение и позор. Исходя из своего знания женщин, Ник предполагал, что вину за неловкость Бетти возложит не на сводную сестру, а на него самого.

Действия Элеоноры явно несли на себе печать пьяной хитрости. Первым делом она внимательно осмотрела кресла для зрителей. Ник и Бетти видели ее смеющееся лицо, жемчужное ожерелье на смуглой коже, озорные глаза…

– Портсигар, портсигар, – бормотала она. – Портсигар…

Обогнув помост, Элеонора приблизилась к портьерам, повернула голову и бросила мимолетный взгляд на прорезь. Разглядеть детали ей не позволил свет в зале, но все же она увидела достаточно. Глаза ее широко раскрылись с выражением неподдельного детского восторга.

А затем Элеонора Стэнхоуп сделала то, за что кое-кто мог бы долго жать ей руку в знак благодарности. Она отвернулась.

– Нет, – сказала она вслух. – Его здесь нет. Здесь ничего нет. Может быть, пойдем вниз?

Взяв под руки обоих мужчин, она увлекла их к выходу. Отцу она была по плечо, зато с мистером Нэсби, который выглядел необыкновенно смущенным и необъяснимо застенчивым, ее голова была на одном уровне. На портьеру Элеонора даже не взглянула, но, когда эта троица уже вышла, до пленников бенуара долетел ее восторженный голос, в котором явственно прозвучала озорная нотка:

– И все-таки я вам еще раз скажу: этот парень – исследователь.

Глава третья

В гостиной внизу Кристабель Стэнхоуп беседовала с Винсентом Джеймсом. Вернее сказать, Кристабель говорила, а Джеймс бросал кости и слушал.

– Давайте посмотрим. Какой у нас сегодня день?

– Четверг.

– Тогда получается, что Новый год мы встретим в ночь с субботы на воскресенье. У нас здесь самое веселье – это именно канун Нового года. Вся местная детвора ждет не дождется.

– Что-то вроде ежегодного мероприятия?

– Да. В театре наверху. В этом году будет фокусник-иллюзионист и, думаю, диафильмы. Дуайт пытается быть деревенским сквайром, но мистера Рэдлета ему не обойти – тот здесь все к рукам прибрал. Но, по крайней мере, будет ребятишкам какое-то развлечение. – Кристабель помолчала. – Вы, мистер Джеймс, наверно, недоумеваете, зачем мой муж приобрел этот дом?

– Господи, нет!

– Он нелепый и вычурный, – продолжала Кристабель, преследуя свои скрытые цели. – Знаю, люди так и говорят у меня за спиной.

– Вам только кажется.

Кристабель оглядела вытянутую, с высокими потолками комнату. Во времена Флавии Веннер эту комнату скопировали с венецианской виллы. Уже тогда архитектор должен был почувствовать, что белый с розовыми вкраплениями мрамор будет выглядеть холодным в английском климате. Стены украшали гобеленовые панели; в огромном, как мавзолей, мраморном камине бушевал огонь, которого было вполне достаточно, чтобы поджарить какого-нибудь еретика эпохи Возрождения; приглушенный свет подчеркивал удобство современной мебели, но изображения дожей на роскошных гобеленах оставались в тени. Дальше, за широкой аркой, находилась столовая. Там было темно, если не считать небольших светильников над каждой из висящих там картин.

Всего картин было четыре – четыре подсвеченных цветовых пятна, притягивающих взгляд и наделенных странной гипнотической силой.

Флавия Веннер была очарована испанскими художниками, тем, что можно назвать затаенной страстью их работ. С того места, где Кристабель сидела сейчас у камина в гостиной, она видела маленькую картину Эль Греко, уникальную вещь среди работ этого художника. Кристабель взяла сигарету из коробки, лежавшей у ее локтя. Винсент Джеймс мгновенно поднес к ней спичку.

– Спасибо, – поблагодарила она и глубоко затянулась. – Полагаю, вы знаете, что я когда-то выступала на сцене?

– Конечно! Помню, я видел вас, когда был еще… – Он закашлялся и остановился. – То есть несколько лет назад.

– Я не обижаюсь, – сказала Кристабель. – Это было давно.

– Я ваш большой поклонник. До сих пор.

Кристабель пристально посмотрела на него:

– Лесть. Грубая лесть. Но мне нравится.

Жар камина накатывал слепящей волной.

Джеймс вернулся к костям за столиком для бэкгаммона.

Так вот он, избранник Элеоноры, думала, глядя на него, Кристабель. Молодой человек, пользующийся популярностью в обществе, востребованный по уик-эндам для дополнения компании. Играет в крикет, может взять в руки ружье, обладает исключительными талантами едва ли не во всех видах спорта. Возможно, не слишком умен. Иногда немного высокомерен. Но сдержан в словах, располагает к себе и принимает как должное, что всем нравится. Тридцать два года или около того. Ростом с Дуайта, волевой, с ямочкой подбородок, светлые вьющиеся волосы, вежливая, услужливая улыбка. С такой улыбкой он и обращался к ней сейчас.

– Пенни, миссис Стэнхоуп?

Короче говоря, это тот человек, в которого влюбилась Элеонора; и он – честный английский джентльмен – терзается муками совести, поскольку у него нет денег. Кристабель громко рассмеялась.

– Что смешного, миссис Стэнхоуп?

– Извините. – Ей и впрямь стало немножко стыдно. – Просто подумала…

– О чем?

– О том, что вот Дуайт живет в доме Флавии Веннер. А ведь он даже устроить маскарад отказался. Терпеть не может маски, переодевания. Но этот дом купил, потому что я так хотела.

И действительно, Дуайт Стэнхоуп женился на ней, когда ему было двадцать пять, а в кармане у него не нашлось бы и двух шиллингов. И все эти годы он боготворил ее. Наблюдая за струйкой сигаретного дыма, Кристабель решила, что, возможно, здесь не помешает ненавязчиво поданный совет.

Она взмахнула сигаретой:

– Видите ли, Флавия Веннер всегда была моей главной героиней. Я всю жизнь мечтала приобрести ее дом. Флавия была роскошна во всем и всегда поступала так, как ей хочется. Ей – уж извините – было наплевать, что думают другие. Как, например…

Винсент Джеймс напрягся.

Вон оно что, догадалась Кристабель, ему претят доверительные разговоры, откровения. Он не желает знать чужие секреты. Тем не менее Винсент не удержался:

– Как Элеонора, вы хотели сказать?

– Нет, – ответила Кристабель. – Не как Элеонора. – Она помолчала. – Вот вам совет, мистер Джеймс. Не держите при себе двух взрослых дочерей, одна из которых – падчерица.

– Спасибо. – Винсент швырнул кость на игровое поле. – Я запомню.

– Видите ли, приходится быть справедливой в отношении обеих. Бетти – моя родная дочь. Естественно, я отношусь к ней предвзято в ее пользу.

– Естественно.

– Но с ними обеими обращались одинаково. Мы воспитывали их, что называется, на современный манер. Они поступали так, как им нравится. Дуайт никогда ни во что не вмешивался, никогда не укорял даже словом, хотя порой его неодобрение ощущалось едва ли не в воздухе. И поверьте мне, его мягкое «мне это не очень нравится» действует посильнее иного удара в челюсть.

(Я поучаю как классная дама? Элеонора бы так и выразилась. Но что есть, то есть. Все правда.)

– Элеонора… – продолжала Кристабель. – Элеонора умная девушка. Но слишком поспешна в суждениях и слишком легко дает волю эмоциям. Она часто думает, что хочет чего-то, когда ей просто скучно. Вы меня понимаете?

– Н-нет, не вполне.

(Боже мой, да ты глупее, чем я думала!)

Но ответить она не успела. В гостиную, крепко держа за руку мистера Буллера Нэсби, ворвалась и сразу же потащила своего пленника к камину сама Элеонора.

Кристабель откинулась на спинку большого кресла у мраморного камина, взяла бокал бренди, стоявший за лампой на столике рядом с ней, и отпила глоток. Уж не бренди ли причина ее сегодняшней разговорчивости? В пятьдесят четыре года Кристабель все еще сохраняла девичью фигуру. Серебристые пряди поблескивали среди каштановых и выглядели так, словно их покрасили в супермодном салоне красоты.

– Вот, доставила этих двоих, – объявила Элеонора, кивком через плечо указывая на оставшегося на заднем плане Дуайта. – Будут играть в «Монополию», или в «Почтальон стучит», или во что пожелаете.

Кристабель выпила бренди.

– Вообще-то, играть во что бы то ни было уже поздновато. На часах половина двенадцатого.

– Действительно, – сказал мистер Нэсби. – Если вы не против, вызову машину. Мне завтра рано вставать.

– Элеонора, где Бетти? И мистер Вуд?

Элеонора только что не подпрыгнула от радости.

– Вот уж не знаю, – с фальшивым простодушием, в котором прозвучала и нотка злорадства, ответила она. – Может быть, исследуют дом, в котором жила сама Флавия Веннер. Или, как дети, резвятся в снегу.

– Снега нет, – проворчал мистер Нэсби, приверженец точности. – Так, слегка припорошило. Снег не пойдет – слишком холодно.

Элеонора не сдавалась:

– В любом случае я за то, чтобы сыграть во что-нибудь. Я уже поделилась идеей с папой и нашим Оливером Кромвелем. – (В представлении Кристабель Буллер Нэсби никак не увязывался с образом строгого пуританина.) – Мне бы хотелось придумать новую игру. Изобрести новое развлечение.

– Зачем? – спросила Кристабель.

– Затем, – голос у Элеоноры сорвался почти до визга, – что я сыта по горло! Этим миром и всем, что в нем есть. Я уже все видела. И все попробовала.

– Ты в самом деле так считаешь? – с любопытством, но ничуть не удивившись, спросила Кристабель. – Я и сама думала так когда-то.

– Или почти всё, – поправила себя Элеонора. – Конечно, я могла бы совершить убийство…

Кристабель допила бренди.

– Не все так просто. Нужно иметь в виду, что тебя поймают и повесят. Дело не стоит риска, даже если у тебя есть мотив.

– К тому же, – вставил Дуайт, все это время стоявший на месте, но подхвативший настроение жены, – ты забываешь один важный момент.

– Какой же?

– Убивают всегда не того.

Элеонора скрипнула зубами:

– Ты-то на удочку не попадешься, да? Ну, заранее не угадаешь. Может быть, в этом доме творятся ужасные дела, а вдохновляет на злодеяния дух Флавии Веннер. Может быть, в эту самую минуту этот молоденький исследователь убивает Бетти. Может быть, у самой Бетти или у кого-то другого есть постыдная тайна, которая не должна выйти наружу. Я намерена найти в этом мире что-то интересное, так помогите мне! Кстати, об интересном: как насчет стаканчика на ночь?

– Если хочешь… – Кристабель пожала плечами.

– Отличная мысль, – поддержал Винсент Джеймс.

Буллер Нэсби довольно внятно заметил, что некоторым родителям следовало бы поколачивать своих детей. Между тем Элеонора, даже не взглянув на Джеймса, обошла софу, на которой тот сидел, и проверила приставной столик.

– Кристабель, злодейка! – Она достала пустой хрустальный графин и подняла его на всеобщее обозрение. – Ты все выпила!

– Дорогая, ты сама… – начал Дуайт.

– Я позвоню. Нет, слуги уже спят. Ладно. Столовая. Буфет. Идем, Кромвель. – С этими словами она схватила за руку Нэсби и потащила его за собой в направлении столовой.

Дуайт Стэнхоуп проводил их взглядом. Джеймс бросил кубик. Кристабель докурила сигарету и бросила окурок в огонь.

– Кристабель… – Дуайт задержал на ней долгий, внимательный взгляд. – Сказать тебе, почему ты такая замечательная? – Он протянул руку, и она пожала ее.

– Да, сэр.

– Не обращайте на нас внимания, мистер Джеймс.

– Конечно, конечно.

– Я буду бренди! – донесся из столовой визгливый, с нотками разгорающейся ярости голос Элеоноры. – Мне наплевать, можно смешивать или нельзя! Я буду бренди!

– Извините, – сказал Дуайт и проследовал в столовую.

Проводив его взглядом, Кристабель состроила гримасу, а когда обернулась, с удивлением обнаружила на лице Джеймса понимающую улыбку.

– Поскольку он уже не скажет, почему вы такая замечательная женщина, позвольте сделать это мне.

– Пожалуйста.

– Потому что вы не суетитесь.

– Вот как?

– Да. Большинство женщин вашего возраста только и делают, что суетятся.

– Спасибо.

– От них всегда только и слышишь: «Сделай это» или «Сделай то», «Ты должен позаботиться об этом» или «Ты должен позаботиться о том». Их беспокоит тысяча мелочей, которые сами по себе ничего не значат. Они постоянно из-за чего-то волнуются, постоянно возбуждены. При этом сами ничего не делают, но другим покоя не дают.

Кристабель огорченно вздохнула.

– А я думала, дело в моей девичьей фигуре, – сказала она с толикой кокетства, чего мистер Джеймс даже не заметил.

– Нет-нет, это ни при чем, – заверил он ее. – Хотя фигура у вас одна на миллион. Вы напоминаете мне Бетти. Кстати, где Бетти?

– Как сказала Элеонора, она с этим вашим другом… – Кристабель прищурилась. – Он ведь ваш друг, да?

– Ник Вуд? Да, конечно.

– Старый друг?

– Мы вместе учились в школе. Я всегда им восхищался, да и не я один. Ник хотел стать фаст-боулером[3], да только крикетист из него никакой.

– Осторожно! – прервал его резкий голос в соседней комнате. – Ты отрежешь себе палец!

Кристабель снова повернулась в сторону столовой.

Светильник над картиной Эль Греко освещал также Дуайта, Буллера Нэсби и саму Элеонору между ними. На буфете стояла серебряная чаша с горкой фруктов. Выстроив в ряд несколько бокалов для виски, Элеонора с тщательностью химика наливала в них виски, одновременно требуя, чтобы отец, раз уж он не пьет, взял себе яблоко. Оттолкнув Буллера Нэсби, она схватила нож и начала очищать яблоко от кожуры.

Что случилось дальше, находящиеся в гостиной толком не поняли. Дуайт Стэнхоуп вскрикнул. Яблоко с полоской алой кожуры полетело в одну сторону, нож – в другую, а мистер Нэсби выругался.

– Меня толкнули под локоть! – закричала Элеонора.

– На нем кровь, – сказал Дуайт, глядя на лежащий на полу нож.

– Чепуха! – твердо заявил мистер Нэсби. – Это кожура. Вот.

Он наклонился. Лезвие – узкое, тонкое, как папирусная бумага, очень острое и длинное, длиннее, чем обычно бывает у таких ножей, – отливало на ковре ровным серебряным блеском. Нэсби поднял нож и положил в вазу с фруктами.

– Какая суета из-за капельки крови! – хихикнула Элеонора и приложила к губам указательный палец. – Я вовсе не порезалась…

Некоторое время Кристабель молчала.

– Вы говорили?.. – напомнил Винсент Джеймс.

– О… да! – Она встряхнулась. – Да. О вашем друге мистере Вуде.

– Никудышном боулере, – добавил мистер Джеймс.

– Несомненно. Можете ли вы назвать причину, объясняющую, зачем ему понадобилось обыскивать комнату моего мужа этим вечером?

Он удивленно посмотрел на нее:

– Вы серьезно?

– Сама я не знаю, – сказала Кристабель. – Доказать не могу. Но Хэмли, слуга Дуайта, видел, как Вуд выходил из его комнаты. Объяснил, что ошибся. Абсурд. Вуд – там, – она посмотрела вверх, на потолок, – а мы в другой части дома.

– И все же…

– Кстати, ваш мистер Вуд отказался от всякого обслуживания. Даже не позволил разложить его вещи. И чемодан заперт на ключ.

– Это ничего не значит, – возразил мистер Джеймс, хотя было видно, что новость его шокировала. – Так многие делают.

– Возможно, это просто моя мнительность. Или, если на то пошло, суетливость.

– Ник Вуд, – с непоколебимой самоуверенностью, в которой он сам не отдавал себе отчета и которая восхитила Кристабель, заявил Винсент Джеймс, – хороший парень. По крайней мере, был хорошим парнем, когда я его знал. Я с ним поговорю. Спрошу…

– Бога ради, нет!

– Тогда чего вы хотите?

Кристабель откинула голову и рассмеялась.

– Ничего. Но вы можете присмотреть за ним. Я же дала вам соседнюю с ним комнату. Видите ли, я не думаю, что во всем этом есть что-то дурное…

– Нет, дорогая леди, – с неожиданной галантностью сказал Джеймс. – Полагаю, вам это даже нравится.

Ступая с расчетливой четкостью балерины и словно балансируя заставленным бокалами подносом, в гостиную вернулась Элеонора. За сердитым Нэсби следовал, засунув руки в карманы, хозяин дома.

Одновременно из главного холла в комнату вошли Бетти Стэнхоуп и Николас Вуд.

Вдалеке церковные часы пробили половину двенадцатого.

Глава четвертая

Никаких попыток проникнуть в дом взломщик не предпринимал до четверти четвертого. Согласно календарю, луна должна была зайти в половине четвертого. Мертвенно-бледная, она озаряла дом ледяным сиянием; в адресных книгах он значился как Уолдемир, но Флавия Веннер назвала его Домом Масок.

Большой, квадратный в основании, суровый, с маленькими восьмиугольными башенками по углам фасада, он был сложен из гладких серых каменных блоков. Сегодня мы называем эту архитектуру викторианской готикой, потому что крыша и башни дополнены ложными зубцами. Над ними возвышается фронтон, увенчанный куполом с флагштоком. От дороги на Танбридж-Уэллс дом отгорожен парком с крепкими кряжистыми деревьями и высокой оградой из железных прутьев. В окнах на всех трех этажах с тыльной стороны морозным блеском отражалась луна.

Злоумышленник взглянул на наручные часы.

Почти пора.

На фоне громадины холмов дом мог показаться песчинкой. Но здесь, на своей территории – можно сказать, в своей луже, – он требовал к себе внимания. По одну сторону от него высился холодный, из железа и стекла, пузырь оранжереи с арочной крышей. За ней находился цветник, от которого теперь остались только застывшие от холода бугорки. Три ступеньки – слишком низкие, чтобы их можно было назвать террасой, – вели вниз, к лужайке для игры в крокет.

Пересекая безжизненные, запорошенные инеем пространства, скользя мимо черного леса неподвижных, словно окаменевших деревьев, мертвый свет наталкивался на молчаливые окна, и казалось, что луна освещает луну.

Промерзшие до самых гирь, церковные часы пробили четверть часа. Преступник двинулся к тыльной стороне дома.

Слева от него, за окнами столовой, под выступом комнаты второго этажа, находилось деревянное крылечко. Он остановился и оглядел его.

Лицо неизвестного скрывал черный лоскут ткани с прорезями для глаз. Бесформенную кепку он натянул по самые уши. Мешковатая куртка, брюки, шарф и теннисные туфли придавали фигуре неприметный вид.

И все же он замерз. Ночной воздух пронизывал насквозь, пробирался под одежду и покусывал. Маска то надувалась, то втягивалась в такт дыханию. То ли из-за лунного света, то ли из-за неаккуратно проделанных прорезей для глаз он не заметил легкого налета инея на крыльце.

Или, может быть, ему было все равно.

Так или иначе, ребристые резиновые подошвы теннисных туфель оставили на крыльце следы.

Окна в столовой только назывались французскими. Высокие, от пола, вроде тех, что обычно встречаются в домах Викторианской эпохи, это были, по сути, обычные подъемные окна.

Злоумышленник достал две короткие полоски клейкой ленты, которые были наклеены на рулон, лежащий у него в кармане, и прикрепил их к одному окну ниже стыка двух створок. Оглянулся, проверяя, не отрезан ли путь к отступлению. А затем воспользовался вполне современным стеклорезом.

Осторожно!

Стеклорез заскрежетал по стеклу, как сверло в кабинете у дантиста. От этого звука, казалось, задрожали кости у самого взломщика. Он замер и прислушался.

По-прежнему ничего.

Еще две минуты – и он вырезал аккуратный полукруг из стекла прямо под оконной защелкой. Клейкая лента не позволила стеклу выпасть. Он просунул руку в перчатке в отверстие и повернул защелку. Окно открылось, хотя и не без скрипа. Так, в час самоубийств и дурных снов, он вошел в Дом Масок.

– Уж я-то должен знать, где она, – пробормотал взломщик себе под нос.

Раздвинув тяжелые бархатные портьеры, он проскользнул в столовую.

Теплый, неподвижный, темный, как сама комната, воздух объял взломщика, и он поежился. Теперь электрический фонарик.

Он достал его из кармана, и тонкий лучик света метнулся по комнате. Пробежал по толстому ковру, задел стену, обшитую дубовыми панелями, наткнулся на буфет, скользнул по массивному сервизу из серебряной посуды и вазе с фруктами, поднялся к висевшей над буфетом картине.

– Так! – сказал он.

Эль Греко, спасший свои пальцы от инквизиции, назвал картину «Озеро». Резкие, густые, пронзительно-яркие краски ассоциировались с тропиками – Мексикой или Южной Америкой. Высохшие фигуры, жесткие, зловещие цвета, красный и золотой, были, казалось, созданы бурей или молнией.

Человек в маске на картину не смотрел. Он и так знал ее достаточно хорошо. Бесшумно подойдя к буфету, вор прислонил фонарик к серебряному соуснику так, чтобы свет падал на полотно. Потянувшись, он осторожно снял «Озеро» с гвоздя. Картина была не более трех футов в ширину и двух в высоту, но тяжелая из-за массивной рамы. Опуская ее, вор задел уголком вазу с фруктами. Острый нож для фруктов упал на буфет. За ним покатился апельсин.

Ради бога, осторожнее!

Взломщик чувствовал себя вполне уверенно. А почему бы нет? В конце концов, бояться было нечего. Не обращая внимания на нож для фруктов, он достал из кармана свой, перочинный, заточенный как раз для этой цели, и осторожно, как человек, знающий цену работе художника, начал отделять холст от рамы.

Его раздражала маска, но вор решил не снимать ее. Перчатки мешали меньше. Он почти закончил свою работу, когда где-то в другом конце столовой скрипнула половица. Взломщик поднял голову.

Он стоял, пригнувшись, лицом к буфету. Там, где его касался свет фонарика, лицо казалось бесформенным черным пятном, за исключением живых, загадочных глаз, поблескивающих, когда он поворачивал голову.

Всматриваясь в темноту, вор едва не произнес: «Кто там?» Он машинально закрыл и сунул в карман складной нож. Ничего.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он снова повернулся, все еще держа в руках холст.

В этот момент кто-то тихо подошел к нему сзади.

Взломщик не обладал шестым чувством, которое предупредило бы об убийстве.

Глава пятая

Николас Вуд услышал грохот, находясь в своей спальне наверху.

Пока внизу происходили вышеописанные события, он в полудреме размышлял, пытаясь понять, чего на самом деле хочет хозяин дома и какая игра здесь идет, не зная, бодрствовать ему или спать.

Ник лежал на правом боку, когда церковные часы пробили три. Когда он перевернулся на левый бок, они пробили четверть четвертого. После этого он погрузился в легкую дремоту, из которой его вырвал такой грохот, что, казалось, содрогнулся весь дом.

Как будто упало что-то тяжелое, металлическое.

Ник сел в постели. Спросонья он никак не мог вспомнить, где находится. Мысли перемешались, как кусочки пазла. По темной спальне гулял сквозняк, и холодный воздух помог разогнать туман сна. Выпростав ноги из-под одеяла, Ник включил лампу на прикроватной тумбочке, поморгал и обнаружил, что часы показывают двадцать восемь минут четвертого.

– Эй! – раздался голос. – Эй!

Из соседней комнаты через открытую дверь ванной донесся скрип кровати и щелчок выключателя лампы.

– Послушай! – позвал голос. – Ник!

– Да?

– Ты ничего странного не слышал?

– Слышал.

Он нашел шлепанцы и накинул халат. Голос из соседней комнаты отозвался воспоминанием о школьных годах и Винсенте Джеймсе, лучшем ученике шестого класса. Он помнил и слегка раздраженный тон, которым юный Винсент обычно просил его принести что-нибудь. И теперь Ник мог с точностью сказать, какими будут следующие слова.

– Пойди посмотри, что там, ладно?

Он подошел к двери спальни, когда Винсент Джеймс, натягивая поверх пижамы синий шерстяной халат, спотыкаясь, брел через ванную.

Коридор снаружи был едва освещен. Ночью свет в Уолдемире горел только в главном холле. Комната Ника находилась в дальнем конце коридора, с левой стороны, если смотреть от входной двери. Он прошел вперед к главному холлу и прислушался.

Мнения относительно того, был ли главный холл попыткой Флавии Веннер воспроизвести в миниатюре залы виллы Боргезе в Риме или Парижской оперы, расходились. Здесь смешались бронза, мрамор и мозаика. С двух сторон галереи мраморные балюстрады заканчивались устланной ковром широкой лестницей. Глядя на нее в свете тритоновых ламп, Ник подумал, что видит все это во сне.

Но это был не сон.

– Что вы здесь делаете? – спросил женский голос.

Ник резко обернулся.

Кристабель Стэнхоуп вышла на лестничную площадку с противоположной стороны дома. На ней была меховая шубка, наспех накинутая поверх ночной рубашки и пеньюара. Тронутые серебром волосы рассыпались по плечам.

– Меня разбудили, – сказал он.

– Разбудили? – Она повернула голову, и он увидел едва заметные морщинки на ее шее.

– Мистер Джеймс. Какой-то шум внизу. Думаю, в столовой. Извините.

Ник сбежал вниз по покрытой ковром лестнице. В нижнем холле подошвы тапочек зашлепали по мраморной мозаике. Он бросил взгляд на двери с левой стороны: утренняя комната[4], далее гостиная, где они сидели прошлым вечером, и, наконец, столовая.

Ник повернул ручку, распахнул дверь и по привычке отступил в сторону. Ничего и никого. Пошарив по стене возле двери, он нашел два электрических выключателя.

– Вот оно что!

Открывшуюся его глазам сцену можно было бы назвать разгромом.

Возле буфета лежал на спине мужчина – в надвинутой на уши шапочке, поношенной одежде, с шарфом на шее и в теннисных туфлях на ногах. Лицо его скрывала черная матерчатая маска с прорезями для глаз. Руки в перчатках раскинуты, ноги полусогнуты.

Его ударили ножом в грудь. Кровь пропитала старую твидовую куртку и рубашку и забрызгала вельветовые брюки. Рядом с ним лежал почти полностью вырезанный из рамы, смятый холст с потрескавшейся местами краской. Тут и там валялась сброшенная с буфета серебряная посуда. Та же участь постигла и вазу фруктами – апельсины, яблоки и оранжерейная груша раскатились по ковру. Под боком взломщика виднелась раздавленная виноградная гроздь.

Зафиксировав в памяти все эти детали, Ник обратил внимание и на окровавленный нож для чистки фруктов, лежавший на ковре возле левой ноги злоумышленника. Теперь он не слышал ни звука, кроме тиканья часов на запястье убитого.

Убитого?

Да. Ник пощупал пульс на запястье – пульса не было. Он медленно обошел комнату и обнаружил, что одно из окон за тяжелыми шторами открыто. Он еще раз прошелся по комнате, напряженно размышляя…

Затем вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Винсент Джеймс – сонный, сердитый, с взъерошенными волосами – бесцельно брел по коридору с кочергой в руке.

– Послушай, Винс, – обратился к нему Ник. – Я могу тебе доверять?

Винсент замер на полушаге.

– Можешь ли ты мне доверять? – произнес он с какой-то странной интонацией, после чего прищурился, закрыв один глаз. – Можешь ли ты мне доверять?..

– Да.

– Уф, вот так-так! Учитывая, что происходит в этом доме…

– Винс, я – офицер полиции.

Джеймс медленно опустил кочергу, словно для лучшей устойчивости, сунул руку за отворот халата и моргнул. Не дожидаясь продолжения, Ник достал из кармана бумажник, в котором лежало его удостоверение, и показал бывшему однокласснику.

– Отдел уголовных расследований, служба столичной полиции, – прочитал Джеймс. – Имя – Николас Х. Вуд. Звание – детектив-инспектор первого класса.

После каждого пункта он переводил взгляд на стоящего перед ним Ника и хмурил брови, как будто что-то причиняло ему боль.

– Рост – пять футов десять дюймов. Вес – двенадцать стоунов. Волосы черные. Глаза серые. Отличительные… Да, будь я проклят!

– Ш-ш-ш!

– Но зачем ты понадобился полиции? Ты же вроде бы увлекался книжками. Какой, к черту, от тебя толк в полиции?

Ник забрал у него удостоверение.

– И вообще, что ты здесь делаешь?

– Мне сейчас некогда объяснять, Винс. Увидимся позже. Дело в том, что… – он указал в сторону столовой, – там взломщик.

– Эй? – Джеймс снова поднял кочергу.

– Он мертв. Его ударили ножом.

– Отличная работа. Кто это сделал?

– Я не знаю.

– Черт возьми, – воскликнул Джеймс, – у каждого есть право убить грабителя. Хотя лично я не стал бы убивать его ножом. Однако, если кто-то вломится в дом и ты застрелишь его или ударишь по голове, ничего страшного. Так ты не знаешь, кто это сделал?

Ник жестом призвал его к молчанию. По коридору быстрыми шагами шла Кристабель Стэнхоуп. Мраморная раковина с позолоченными купидонами на карнизах наполнилась эхом других звуков. Казалось, где-то очень далеко просыпается целое спальное крыло. Ник вспомнил – в доме двадцать слуг.

– Я слышала, что вы сказали. – Кристабель облизнула губы. – Это правда? Вы действительно полицейский?

– Да, миссис Стэнхоуп.

– Тогда вы не… Не важно. – Она коротко рассмеялась, но тут же взяла себя в руки. – Это мой муж попросил вас приехать сюда?

– Да.

– Зачем?

– Поговорим позже, пожалуйста. Где сейчас мистер Стэнхоуп?

– Я не знаю. Мистера Стэнхоупа нет в его комнате. Вы же не думаете, что он тронулся умом и убил?.. – Кристабель подняла руки и жестом, исполненным сознательной или неосознанной грации, провела ладонями по волнам шелковистых каштановых волос, в которых уже пробивалась седина. Голос ее звучал ровно и бесстрастно. – Мертвец в доме. Это так необычно. Я иногда спрашиваю себя: что было бы, если бы здесь случилось нечто ужасное? Но вот это совсем не то, что я себе представляла. Мы можем посмотреть, что произошло?

– Да. Сюда.

Джеймс, чье любопытство не уступало любопытству хозяйки дома, открыл дверь. Ник молчал, погруженный в свои мысли, но при этом не спускал глаз с Кристабель.

– Очевидно, злоумышленник пытался украсть картину Эль Греко, – объяснил он. – Но когда снял ее со стены, что-то случилось.

– Ума не приложу, зачем кому-то понадобилось красть одну из этих картин? – раздраженно-воинственным тоном заявил Джеймс. – Я в искусстве ничего не смыслю, зато хорошо понимаю, что мне нравится. А ведь на нем довольно много крови, а?

– Да.

– Этот негодяй мертв? Ты уверен?

– Да.

Кристабель сначала остановилась в дверях, потом, преодолев нерешительность, сделала несколько шагов вперед.

– Не понимаю… – сказал Джеймс, перекладывая кочергу в левую руку. – Это самая громкая кража со взломом, о которой я когда-либо слышал.

– Согласен.

– Если кто-то убил парня, почему никто не выйдет и не скажет об этом? Погоди-ка! Это не нож ли для фруктов с буфета? Вон там? Возле ноги?

– Похоже на то.

– Так, может быть, это он сам. Насколько я помню, этот нож лежал в вазе или где-то еще. Предположим, он начал снимать картину, поскользнулся или что-то в этом роде, хлопнулся на нож и, падая, сбросил столовое серебро.

– После чего нож сам собой выскользнул из раны и упал на пол? – спросил Ник.

– Я и забыл, что ты детектив, – с почти глумливой усмешкой заметил Винсент.

Похоже, в нем говорила какая-то старая, глубоко засевшая обида или зависть.

– Повезло тебе, Ник, ничего не скажешь!

– Снимите с него маску, – неожиданно и громко сказала Кристабель Стэнхоуп.

– Простите?

– Да снимите же с него маску, – почти закричала она.

Дверь была распахнута настежь, и сквозняк из открытого окна шевелил плотные шторы из малинового, с золотой каймой бархата, и они раздувались, как тяжелые паруса.

Столовая была до потолка отделана дубовыми панелями. Трапезный стол и стулья, привезенные в качестве трофеев из испанского монастыря, служили своего рода дополнением к трем оставшимся картинам. Над камином висел портрет Карла IV кисти Веласкеса, один из серии таких портретов. С одной стороны от него была «Голгофа» Мурильо, с другой – еще одна картина «Юная ведьма» Гойи. Напротив них, у правой стены, стоял разгромленный буфет.

– А! – сказал Ник. – Значит, вы тоже так думаете, миссис Стэнхоуп?

– Что думаю? – воскликнула Кристабель.

Осторожно ступая, чтобы не задеть фрукты и посуду, Ник направился к телу. В это же время из холла послышались мягкие шаги, и в дверях появился дворецкий Ларкин, мужчина средних лет, определенно обладающий чувством собственного достоинства.

Если не принимать во внимание тапочки, он был полностью одет, не хватало только воротничка. За его спиной стояли еще двое мужчин в халатах.

– Все в порядке, мадам? – спросил он.

– Да, все в порядке, – рявкнул Джеймс. – Возвращайтесь к себе. Мы поймали вора, вот и все.

– Да, сэр. Но мне показалось, я что-то слышал… – сказал Ларкин и замолчал.

Опустившись на колени рядом с телом, Николас Вуд осторожно отогнул козырек шапочки, оттянул ее назад и снял. Маска представляла собой кусок черного муслина с овальными отверстиями для глаз и держалась на обычной резинке. Ник приподнял маску снизу, развязав резинки на ушах. Из-под маски выбились густые, коротко подстриженные седые волосы. Голова грабителя запрокинулась так, что его лицо почти коснулось крышки серебряного блюда для овощей.

Никто не произнес ни слова.

В тонких, бескровных чертах даже сейчас угадывалась мягкость, в основании которой лежала сила. Прежде всего сила. В спокойном состоянии это выражалось в самом каркасе лице. Это был не тот человек, которого вы хотели бы видеть своим врагом.

Никто не произнес ни слова, пока Кристабель не опустилась на колени рядом с телом и не издала дикий, животный вопль. Ларкин, дворецкий, неслышно вошел в комнату и закрыл дверь перед двумя своими спутниками.

Взломщиком оказался Дуайт Стэнхоуп, которого зарезали ножом для фруктов при попытке ограбить собственный дом.

Глава шестая

Ларкин заговорил первым.

– Сэр, – пробормотал он, дергая Винсента Джеймса за рукав, – я думаю, он жив.

– Успокойтесь!

– Сэр, – настаивал Ларкин, – я думаю, он дышит.

Голос прозвучал словно из ниоткуда, и Ник, еще не веря услышанному, резко обернулся:

– Подождите! Вы о чем?

Извинившись, Ларкин бочком продвинулся к телу, осторожно наклонился и, когда его лицо оказалось рядом с лицом Кристабель, указал пальцем на серебряную крышку от блюда для овощей. Голова лежащего на полу Дуайта Стэнхоупа склонилась набок, и губы почти касались крышки. На полированном серебре виднелось едва заметное мутноватое пятнышко. Хозяин дома дышал, хотя так слабо, что пульс даже не прощупывался.

– Значит, сердце не задето! – сказал Ник. – И если сердце не задето…

– Да, сэр. У него может быть шанс.

– Есть ли где-то поблизости врач?

– Да, сэр, доктор Клементс.

– Тогда позвоните ему. Скажите…

– Мы могли бы прислать за ним машину, сэр?

– Хорошая идея. Так и сделайте.

Ларкин, внезапно опомнившись, выпрямился:

– С вашего позволения, мадам…

Кристабель махнула рукой, давая понять, что он может делать все, что ему заблагорассудится. На корточках, окутанная мехом, она напоминала красивую сумку. Опасаясь, что женщина отклонится назад и упадет на спину, Ник осторожно взял ее за плечи и помог подняться.

– Минутку, – сказал он и, когда Ларкин вышел из комнаты, последовал за ним.

В коридоре, за закрытой дверью, он полушепотом отдал Ларкину несколько быстрых распоряжений, которые, по-видимому, немало удивили дворецкого. Вернувшись в столовую, Ник подошел к Кристабель.

– Мистер Вуд. Он?..

– Если повезет, миссис Стэнхоуп, он может выкарабкаться.

– Но вы сказали, что он мертв!

– Да, – усмехнулся Винс, – ты сказал, что он мертв.

Ник изо всех сил старался сохранить самообладание. «Раз, два, три, четыре, пять, шесть…»

– Извините, миссис Стэнхоуп. Такую ошибку может совершить любой, кроме врача, что зачастую и происходит.

– Вы же не оставите его лежать здесь?

– Извините, это все, что я могу сделать. Кроме того, перемещать его сейчас, вероятно, опаснее, чем оставить там, где он есть. Через несколько минут здесь будет доктор. Понимаете?

– Да. Понимаю.

Ник оглянулся через плечо:

– Винс, может, поднимешься к себе и оденешься? Не исключено, что это займет у нас всю оставшуюся ночь.

Его бывший одноклассник колебался. Он все еще стоял, заложив руку за пазуху, в позе Наполеона; покрасневший лоб и сердитый взгляд свидетельствовали о том, насколько он возмущен подобного рода распоряжениями. Тем не менее природное добродушие взяло верх.

– Ты прав, старина. К твоим услугам.

– А теперь, миссис Стэнхоуп, пожалуйста, не пройдете ли вы со мной?

– А мы не могли бы просто… остаться здесь, с ним? – взорвалась Кристабель.

– Если хотите. Думаю, вам будет не так тяжело, если мы перейдем в другую комнату. Можно в соседнюю. Видите ли, я должен задать вам несколько вопросов.

– Ох… хорошо.

Отдав необходимые распоряжения Роджерсу, исполнявшему обязанности как лакея, так и камердинера, он последовал за Кристабель в гостиную и включил стоящий у камина торшер. Арочный проход между двумя комнатами закрывался огромными, скрытыми в стене раздвижными дверями, напоминающими тюремные. В камине среди пепла краснело несколько догорающих угольков, но батареи еще поддерживали какое-никакое тепло даже в этот темный час, когда жизненные силы истощены.

Ник взял кожаный портсигар.

– Сигарету, миссис Стэнхоуп?

– Спасибо, – сказала Кристабель, опускаясь в кресло.

– Огоньку?

– Спасибо.

– Некоторое время назад, миссис Стэнхоуп, вы спросили меня, как я здесь оказался. Буду с вами откровенен, потому что хочу, чтобы вы были откровенны со мной.

– Да?

Он не боялся нервного срыва с ее стороны, истерики или даже слез. Да, такое могло случиться. Но если и случится, то позже. Сейчас хозяйка дома была в шоке. Сигарету она держала неловко, между средним и безымянным пальцем, и каждый раз, когда подносила ее ко рту, ладонь наполовину закрывала лицо. Черты ее смягчились, на губах появилось подобие улыбки. Волосы слились с песочного цвета тяжелой соболиной шубой, в уголках рта и глаз проступили сеточки морщин.

– Кажется, вы говорили, – продолжил Ник, – что ваш муж терпеть не может переодевания и маскарадные костюмы?

– Да.

– И все же по какой-то причине он решил надеть маскарадный костюм этой ночью.

– Да. – Она выпрямилась. – Знаете, я как-то об этом не подумала. Странно, не правда ли?

– Мне говорили, что мистер Стэнхоуп ничего не делал, не имея ясного представления о том, для чего он это делает.

– Никогда!

– И он вряд ли мог переодеться шутки ради?

– Боже правый, нет! Дуайт не любит шуток, за исключением тех, которые можно услышать в мюзик-холле. Особенно он не любит розыгрыши. Говорит, что розыгрыши унижают людей и что человек, которому доставляет удовольствие унижать людей, ничем не лучше садиста.

– Понимаю. Тогда не могли бы вы предложить какую-нибудь причину, объясняющую, почему он попытался ограбить свой собственный дом?

– Нет.

– Вы ничего не знаете о его бизнесе?

– Нет. Он никогда ничего мне не рассказывает. Говорит, что женщина должна…

– Да?

– Выглядеть красивой и очаровывать, – улыбнулась Кристабель и тут же напряглась, ее глаза наполнились слезами. Вызванное шоком оцепенение еще не прошло и действовало подобно опиуму. В то же время ее разум лихорадочно искал ответ на один и тот же сбивающий с толку вопрос.

– Давайте вернемся к событиям сегодняшнего вечера, миссис Стэнхоуп. Когда вы легли спать?

Кристабель снова затянулась сигаретой.

– Думаю, в то же время, что и вы, и все остальные. В половине первого или около того.

– Вы и мистер Стэнхоуп спите в одной комнате?

– НЕТ.

– Ваши спальни расположены по соседству?

– Нет. Моя спальня находится в передней части дома, с другой стороны. – Она указала пальцем. – Раньше там была спальня Флавии Веннер. Дальше гостиная – Флавия называла ее своим будуаром, потом общая гардеробная, а потом спальня Дуайта.

– Понимаю. Вы, случайно, не слышали, как он выходил из своей комнаты?

– Нет.

– Или выходил из дома?

– Нет. – Кристабель помолчала. Ее изогнутые, выщипанные брови поползли вниз. – Вы сказали, вышел из дома?

– Да. Стекло в одном из окон столовой было вырезано. Вырезано снаружи и довольно аккуратно. Конечно, само по себе это ничего не значит. Он запросто мог поднять раму, высунуться и вырезать то самое стекло. Но если это «ограбление» было спланировано так искусно, как я думаю, то… Почему вы улыбаетесь?

– «Искусно». Интересное слово для детектива, – сказала Кристабель.

– Думаю, миссис Стэнхоуп, мы скоро придем к выводу, что преступление было во всех отношениях спланировано искусно. По всей вероятности, ваш муж вышел из дома, побродил по саду и оставил четкие следы, которые позже убедили бы нас, что злоумышленник – чужак и проник извне.

Кристабель не ответила.

– Что вас разбудило, миссис Стэнхоуп?

– Разбудило меня?

– Вы были в холле наверху, когда я вышел из своей комнаты около половины четвертого. Не могли бы вы сказать мне, что вы там делали?

– Я… я действительно не знаю.

– Может быть, вы услышали какой-то шум?

– Какой шум?

– Любой шум.

Кристабель покачала головой. Она колебалась. Но постепенно на ее лице проступило выражение простодушной искренности.

– Так и быть. Если вы действительно хотите знать ответ на этот вопрос, я вам скажу. Это был сон. Мне приснились вы – да-да, вы! – и в моем сне вы были суперпреступником вроде Раффлса или Арсена Люпена. Возможно, сон был навеян тем разговором в столовой или какими-то газетными историями. Вдобавок это все перемешалось с болтовней Элеоноры. И во сне в какой-то момент начали происходить всякие ужасные вещи. Понимаете?

– Продолжайте.

– Так вот. Я проснулась в темноте, и, признаюсь, мне стало страшно. Знаете, от этих кошмаров иногда непросто отвязаться. Поэтому я прошла в спальню Дуайта. Его там не было. Постель не была даже разобрана. К тому времени я уже не испытывала страха, только любопытство и легкое беспокойство. Я вышла в холл. Вот и все. – Она бросила в камин сигарету и стряхнула пепел с соболиной шубы. – Думаете, это было предчувствие? И все это время Дуайт…

– Успокойтесь, миссис Стэнхоуп!

– Со мной все в порядке. Только… Вы обещали быть откровенным со мной, мистер Вуд. Итак, чем занимался Дуайт?

«А ведь вопрос посложнее, чем можно себе представить», – подумал Ник.

– Я расскажу вам, а потом, может быть, вы расскажете мне. В прошлый вторник, на следующий день после Дня подарков[5], мистер Стэнхоуп нанес нам визит. Он друг одного из помощников комиссара.

– Одного из помощников комиссара? – с ледяным спокойствием спросила Кристабель. – А разве их несколько? В детективных историях больше одного никогда не бывает.

– Вообще-то, их пять, – терпеливо объяснил Ник. – Но в отделе уголовных расследований, если речь идет о нем, помощник только один. Друг мистера Стэнхоупа – майор Стернс. Ваш муж также представил письмо от очень важной особы из военного ведомства, сэра Генри Мерривейла. Майор Стернс передал письмо суперинтенданту Гловеру, а Гловер передал его старшему инспектору Мастерсу, моему непосредственному начальнику.

– И что же?

– Ваш муж, – продолжил Ник, – рассказал одну из самых невероятных историй, которые я когда-либо слышал. Он сказал…

– Послушайте! – перебила его Кристабель.

Крик то ли удивления, то ли испуга донесся из прихожей. Крик был негромкий, и, если бы не хрупкая ночная тишь, его, возможно, никто бы и не услышал.

Ник подошел к двери и открыл ее. Выглянув в коридор, он вышел и закрыл за собой дверь. Не в первый раз у него возникло ощущение, будто он попал в какую-то викторианскую мелодраму и не может из нее выбраться.

Замерший в молчании, словно заколдованный, зал поднимался к обшитому панелями куполу. На высоте третьего этажа его замыкали с двух сторон мраморные балюстрады галереи. Тусклые лампы из граненого стекла, установленные вдоль перил на бронзовых тритонах, освещали серый ковер на мраморной лестнице, пол, выложенный мозаикой в виде кругов и ромбов красного, синего и золотого цветов и притягивающий холодный отблеск колонн. А у подножия лестницы лежала Бетти Стэнхоуп.

Эта деталь довершала картину.

Бетти дышала – он это видел. Глаза ее были закрыты. Лежала она частично на боку, частично на спине. Отороченный мехом халат распахнулся, ночная рубашка, смявшаяся при падении на нижней ступеньке, соскользнула выше колен. Одна из ее домашних туфелек свалилась и лежала возле левой ноги. Вся эта сцена предстала перед Ником в тусклом желтом свете.

Он подошел к Бетти. Лицо ее было почти таким же белым, как балюстрада, дыхание – неглубоким.

– Ш-ш-ш! – прошептал кто-то у него над головой.

Ник резко обернулся и, пошарив взглядом по углам, обнаружил источник голоса, находящийся на верхней площадке лестницы. В полумраке Ник с трудом разглядел лицо девушки лет пятнадцати-шестнадцати. Она выглядывала из-за колонны, по-видимому стоя на коленях.

– У нее обморок, – произнесла девушка надтреснутым шепотом. – И лежит она так, наверно, минут пятнадцать.

Ник тоже машинально перешел на шепот, но, поймав себя на этом, откашлялся и заговорил в полный голос:

– И почему же, черт побери, вы ничего не сделали?

– Чтобы я спустилась туда?.. – Голос прозвучал чуточку громче. – Когда убийца на свободе? Кроме того, Олдбой сказал нам этого не делать.

– Какой еще Олдбой?

– Он. И, кроме того, – это был решающий аргумент, – я не одета.

– Да, но, черт возьми, я не знаю, что делать! Что с ней случилось?

Девушка показалась из-за колонны. Всмотревшись получше, Ник подумал, что вроде бы видел это живое веснушчатое личико среди сновавших по дому горничных. Она заговорила снова, добавив романтическую нотку:

– Это все из-за мистера Джеймса.

– Что?

– О, он ничего ей не сделал! Просто вышел из столовой минут пятнадцать назад…

– Так?

– И стал подниматься по лестнице. А мисс Бетти как раз спускалась. Она спросила: «Что случилось?» И он взял ее за руки и сказал: «Это ваш отец». Точные его слова. «Это ваш отец. Он нарядился грабителем, и кто-то ударил его ножом, но не волнуйтесь, он, может быть, еще и не умрет».

Девушка судорожно сглотнула. Она стояла на четвереньках, выглядывая из-за колонны.

– Что он имел в виду, сэр?

– Не важно. Ради всего святого, не могли бы вы спуститься сюда? Бояться нечего.

Она как будто и не слышала.

– Мисс Бетти, похоже, не очень-то и расстроилась. Мистер Джеймс, он поднялся к себе, а она спустилась и остановилась на нижней ступеньке. Постояла, пробормотала что-то, а потом обмякла и свалилась на пол. Такая хорошенькая…

Да, в этом-то и была еще одна проблема.

Он заявил, что не знает, что делать, – и солгал. Оказать первую помощь – элементарно. Вот только его смущало острое ощущение физической близости Бетти. И все-таки нужно было что-то сделать.

– Если вы покажете мне, где ее комната, – сказал он, – я отнесу ее наверх.

– Хорошо. Но вы не скажете Олдбою, что я с вами трепалась, ладно?

– Кстати, кто он такой, этот Олдбой?

– Он. Старина Ларкин. Мистер Ларкин.

– Ясно. Нет, я ничего ему не скажу. Идемте.

Ник наклонился и подхватил Бетти на руки.

Она оказалась легче, чем он ожидал. Воспользовавшись представившейся возможностью, он поправил ее мятую ночную рубашку.

– Кстати, кто кричал в коридоре несколько минут назад? Я услышал этот крик в соседней комнате. Поэтому и пришел.

– О, это была мисс Элеонора.

– Вот как? Я не знал, что она проснулась.

– О да, сэр. Это случилось, когда они вносили бедного мистера Стэнхоупа в лифт, чтобы поднять наверх и уложить в постель. Лифт в конце коридора, и я сама этого не видела. Несли его не на носилках, а на раскладушке, чтобы не растрясти, и, должно быть, ударили о дверь лифта, так что мисс Элеонора…

Ник остановился как вкопанный. Испуганная выражением его лица, девчушка нырнула обратно за колонну. Выглянуть оттуда одним глазком она решилась лишь через несколько секунд.

– Минутку, – четко произнес Ник. – Повторите. Вы хотите сказать, что кто-то перенес мистера Стэнхоупа до прихода доктора?

Ответа он не получил.

Парадный вход в Доме Масок – двойные двери в напоминающем бокс вестибюле со стенами из цветного стекла – представал перед внешним миром с железным молотком в форме головы льва. И вот теперь кто-то колотил в эти двери так, что глухие удары отдавались эхом под куполом.

Несчастную осведомительницу это громыханье обратило в бегство. Ник краем глаза увидел прыгающую из стороны в сторону косичку, мелькающие пятки и штанины пижамы в красную полоску. Девчушка стремглав взлетела по лестнице на верхний этаж, в безопасное место.

А к парадному входу быстрыми шагами направилась Элеонора Стэнхоуп, видеть которую Нику мешала лестница.

Глава седьмая

– Заходите, доктор Клементс, – пригласила Элеонора.

Открыв внутренние стеклянные двери вестибюля, она отодвинула засов и сняла цепочку с наружных, не без труда развела створки – мешал некстати оказавшийся на пути коврик.

На Ника, стоявшего со своей ношей на лестнице, Элеонора даже не посмотрела. Теперь на ней были коричневые слаксы и желтый вязаный джемпер с высоким воротом.

– Извините, что отрываю вас от дел в такой час, – продолжила она, стягивая с плеч доктора пальто, – но дело серьезное.

Вынимая руки из рукавов, гость дергался и вертелся, словно заключенный.

– Все в порядке, не беспокойтесь, – повторял доктор Клементс, невысокого роста, полный мужчина с коротко подстриженной седой бородой и усами. – Моя дорогая леди, позвольте… я сам.

В какой-то момент на помощь Элеоноре пришел появившийся чудесным образом дворецкий Ларкин, все еще без воротничка.

Освободившись наконец от пальто, доктор передал его и шляпу Ларкину и взял свой медицинский саквояж.

– Ох… Уфф… Очень хорошо. Где он?

– Наверху, в своей спальне. Вы знаете, как пройти.

Шумно отдуваясь, доктор пересек холл. Проходя мимо Ника, он задержался ровно настолько, чтобы взглянуть на Бетти и изобразить сочувствие.

– Бедная девочка! – Он коснулся ее волос и посмотрел на Ника. – Вам лучше опустить ее. Глаза уже открыты. Кровь прильет к голове.

Ник поспешно ступил на пол и осторожно поставил Бетти на ноги, продолжая ее поддерживать. Элеонора, подбоченясь, наблюдала за ними с мрачным видом.

– Пожалуйста! – пробормотала Бетти, отталкивая его.

– С вами все в порядке? Можете стоять?

– Да. Я в порядке. – Бетти судорожно вздохнула, поежилась и закрыла глаза ладонями. – Я, должно быть, упала или что-то в этом роде. Извините.

– Проходите и садитесь. Не хотите ли бренди?

– Нет, спасибо.

– А вот я выпью, – бравируя, сказала Элеонора.

Ник повернулся к ней, и Элеонора, увидев надвигающуюся грозовую тучу, сжала кулаки и выпятила грудь, бросая вызов немногими доступными средствами. Она была на удивление трезва, абсолютно трезва, что подчеркивали тени под карими глазами, особенно заметные в соседстве с ярко светящимися белками.

– Только не надо на меня давить, – предупредила она. – Мне наплевать, кем вас считает Винс Джеймс. Я не могла оставить его там – в ее глазах, возможно от волнения, блеснули слезы, – лежать в луже крови.

– Не могли бы вы рассказать мне, как вам это удалось? Я строго-настрого запретил…

– Ларкин не знал. Он говорил по телефону. Я убедила Роджерса и Хэмли помочь мне. Двойные двери были закрыты, и мы прошли на цыпочках мимо вас. В конце концов, что мы сделали? Да ничего. Отнесли наверх, раздели и уложили в постель. Ну и немного помыли.

– Вы понимаете, что если ваш отец умрет от кровоизлияния из-за этого перемещения, то и вы будете отчасти виновны в его смерти?

– Можете меня не пугать! – бросила Элеонора, однако ее смуглое лицо заметно побледнело. – Бетти, милая, поддержи меня!

– Кроме того, если он все-таки умрет, то вы, возможно, уничтожили улики, которые могли бы указать на его убийцу.

Элеонора покачала головой:

– Я не буду об этом думать. Это все не важно. Потому что он не умрет. Я приняла вас за порядочного человека. И уж точно сама поступила порядочно по отношению к вам с Бетти. Вы знаете, что я имею в виду. Но нет-нет! Если вы, увидев человека, который вам дорог, лежащим на сквозняке, без кровинки в лице, ничего бы не сделали, чтобы помочь ему, то… что ж, тогда у вас слишком холодная кровь, чтобы жить, вот и все.