Страж Вечной ночи

Холодный порог.

Город: Ночной Хребет (Nocturne's Spine)

Район: Каменное Лоно (Stone's Hollow) – человеческий анклав на границе теней.

Холод был не просто погодой. Он был сущностью Каменного Лона. Он въедался в стены покосившихся домов, скрипел в старых балках, ледяными пальцами пробирался под тонкие одежды и заставлял людей съеживаться еще до выхода на улицу. Особенно в такую ночь. Ночь, когда небо, затянутое грязной ватой туч, казалось, придавило город свинцовым саваном. Моросил мелкий, колючий дождь, превращавший улочки в черные, скользкие зеркала, отражающие тусклые, дрожащие огоньки редких фонарей.

В одной из таких улочек, в тени громады стены, отделявшей Каменное Лоно от сияющих шпилей и мраморных дворцов Ночного Хребта, стояла фигура. Высокая, закутанная в черный плащ, стекавший с плеч как струящаяся тень. Кассиан. Он не двигался, слившись с углублением между двумя домами, лишь бледное лицо, обрамленное черными как смоль волосами, чуть выделялось из мрака. Глаза, цвета остывшей стали, были прикованы к скромной двери дома напротив. Дома с покосившимся ставнем и трещиной в единственном мутном окне.

В его руках, прижатый к груди, где под дорогим камзолом билось сердце, медленное и древнее, лежал сверток. Небольшой. Дышащий. Источающий слабый, чистый запах молока и чего-то неуловимо хрупкого – самой жизни. Кассиан смотрел на этот сверток, и что-то в его ледяном взгляде дрогнуло. Небольшая трещина в вечной мерзлоте. Этот ребенок был не просто найденышем. Он был последним звеном в цепочке, тянущейся из мира, скрытого за стеной. Последним шансом. И он, Кассиан, страж древних обетов и забытых тайн, должен был оставить ее здесь. На пороге человеческой лачуги.

Долг. Слово, выжженное в его сознании веками. Долг велел спрятать ее там, где враги не станут искать – среди презренных людей. Долг велел наблюдать, охранять издалека, не вмешиваясь, пока не придет час. Долг… Долг не учитывал этого сжимающего чувства под ребрами, похожего на клубок колючей проволоки, когда он представлял крошечное существо в руках тех, кто жил за этой дверью. Марта и Григорий. Он знал их досье. Знакомство по сводкам наблюдения: бедность, озлобленность, пустота брака без детей, которая давно переросла в взаимное безразличие, приправленное горечью.

Кассиан сжал перчатки. Кожа скрипнула. Он должен был действовать. Сейчас. Пока ночь глубока, пока Каменное Лоно втянуло головы в плечи и забилось в норы. Он сделал шаг из тени. Дождь немедленно зашипел на его плаще, не оставляя и следа. Шаги его были бесшумны, даже по скользкому булыжнику. Он пересек узкую улочку за мгновение.

Перед дверью он замер. Дерево было старое, потрескавшееся, краска облупилась. От него веяло сыростью и безнадегой. Кассиан посмотрел на сверток. Глазки были закрыты, крошечный ротик подергивался во сне. Личико сморщено. Беззащитное.

Прости, – пронеслось в его голове, неожиданно и резко. Он не привык просить прощения. У него был долг.

Он наклонился. Осторожно, с непривычной для его могучей силы нежностью, положил сверток на голые доски крыльца, прямо у щели под дверью, где чуть теплился жалкий отсвет очага изнутри. Он поправил одеяльце, защищающее младенца от сырости. Затем достал из складок плаща небольшой, плотный лист пергамента. На нем было написано всего три слова, выведенные его собственной рукой с безупречной каллиграфией, но дрогнувшие на последнем слоге: "Позаботьтесь о ней…" Он не подписался. Не мог.

Он вложил записку в складки одеяла, рядом с крошечной ручкой. Его палец, холодный и бледный, едва коснулся теплой детской кожи. Электрический разряд боли и чего-то еще, незнакомого и опасного, пронзил его. Он резко отдернул руку, как от огня. Эта кровь… она была ценнее короны в его мире. И теперь она была здесь, на этом грязном пороге.

В этот момент из-за двери донесся приглушенный звук – кашель, сварливый голос Марты, что-то упало со стуком. Кассиан отпрянул назад, в тень напротив. Он стал невидимой частью ночи, статуей изо льда и тьмы. Только глаза, стальные и невероятно острые, не отрывались от свертка.

Дверь скрипнула. Открылась нешироко, выпустив наружу волну теплого, спертого воздуха, пахнущего дешевой похлебкой и немытой шерстью. В проеме возникла фигура. Марта. Женщина лет сорока, но выглядевшая старше. Лицо одутловатое, с глубокими складками горечи у рта. Волосы, тускло-каштановые, небрежно стянутые в хвост. В ее глазах, когда они упали на сверток, не было ни удивления, ни радости. Было… подозрение. Как будто нашли брошенную вещь, которая может оказаться хлопотной.

– Гриша! – ее голос, хриплый от вечного недовольства, разрезал тишину, – Иди сюда! Глянь, что тут оставили!

За ее спиной заковылял Григорий. Мужик покрепче, с крупными, неуклюжими руками, вечно запачканными чем-то сажистым. Его взгляд, тусклый и усталый, скользнул по жене, потом по свертку. Он нахмурился.

– Чего это? – пробурчал он, протирая ладонью щетинистый подбородок.

– Ребенок, дубина! – Марта пнула сверток ногой в стоптанном валенке, не сильно, но достаточно, чтобы младенец вздрогнул и издал тонкий, жалобный звук – не плач еще, а предвестник плача, – Подкидыш. На пороге.

Григорий присел на корточки, кряхтя. Он развернул угол одеяла. Его грубые пальцы коснулись личика. Младенец сморщился, зашевелился.

– Баба… живая, – констатировал он без особых эмоций, – Девчонка.

– И кому она нужна? – в голосе Марты зазвенела привычная нота нытья, – Самим бы прокормиться… Еще одна пасть. Да на нее и пеленок не напасешься!

Она уже хотела захлопнуть дверь, отгородиться от этой незваной проблемы, но Григорий задержал ее руку. Он смотрел на крошечное лицо. На сморщенный носик. На темный пушок волос.

– Бездетные мы, Марта… – произнес он глухо. Голос его был лишен надежды, скорее в нем звучала констатация факта. Факта их ущербности, – Люди говорят… ребенок в дом – к удаче. Может… попробуем?

Марта фыркнула. Но взгляд ее скользнул по свертку с новым, расчетливым интересом. Бездетность была их клеймом, их вечной обузой в глазах соседей. Ребенок… пусть подкидыш… это статус. Это возможность перестать быть жалкими "бездетными". И.… лишние пайки от прихода могли светить. Работу на подхвате по дому со временем можно спихнуть.

– Удачи… – она язвительно протянула слово, но уже наклонилась, – Ладно, тащи. Замерзнет совсем, еще помрет тут. Нам потом отмываться.

Григорий, неуклюже, но бережнее, чем жена, поднял сверток. Младенец запищал громче, испуганно. Марта тут же шлепнула его по спинке через одеяло – резко, без нежности.

– Тихо! Сейчас накормим чем-нибудь… – она уже втягивала мужа с его ношей в дом.

Дверь захлопнулась. Резкий звук дерева о дерево прокатился по пустой улице, отдался эхом в костях Кассиана. Он стоял в тени. Он видел, как в окне мелькнула тень – Марта несла что-то к очагу. Видел, как Григорий, уже без свертка, подошел к окну, посмотрел на темную улицу с пустым, ничего не выражающим лицом, и задвинул покосившийся ставень. Щель света исчезла.

На крыльце осталось лишь мокрое пятно, да несколько крошечных льдинок, выпавших из складок одеяла. Они уже таяли под холодным дождем.

Кассиан не шевелился. Его лицо было каменной маской. Но внутри бушевал ураган. Ярость от того шлепка, от холодного расчета в глазах Марты, от тупой покорности Григория. Горечь от собственного бессилия. Долг требовал уйти. Наблюдать издалека. Не вмешиваться.

Он сжал кулаки так, что кожаные перчатки затрещали по швам. Комок ледяной ярости встал у него в горле. Он заставил себя сделать шаг назад, глубже в тень. Потом еще один. Он должен был уйти. Но прежде, чем раствориться в ночи, как будто его и не было, он бросил последний взгляд на захлопнутую дверь. Взгляд, полный обещания и предостережения.

Позаботьтесь о ней… – слова записки горели в его памяти. – Или вам не поздоровится.

Он не произнес это вслух. Но тяжесть этого невысказанного обета повисла в сыром воздухе Каменного Лона, холоднее самого дождя. Он развернулся и бесшумно ступил на скользкий булыжник, уходя прочь. В спину ему дул ледяной ветер, неся с собой запах бедности, отчаяния и крошечного, беззащитного тепла, оставленного на холодном пороге. Пустота за спиной казалась громче любого крика. Его миссия только начиналась.

Тень в переулках.

Прошло восемь лет.

Холод Каменного Лона не уходил. Он лишь менял оттенки. Летом – липкий, пахнущий гниющими отбросами в переулках и потом. Зимой – пронизывающий до костей, с ветром, выволакивающим последнее тепло из покосившихся лачуг. Но для Алисы (так ее назвали Марта и Григорий – просто, без выдумки, как называют рабочую скотину) холод был лишь одним из множества постоянных спутников. Как голод. Как страх.

Ее «комната» – это был угол за печкой в единственной комнате дома. Место, где хранились вязанки хвороста, стояли ведра с золой и пахло вечной сыростью и гарью. Там была сложена старая дерюга на полу и тонкое, продуваемое ветром одеяло, больше похожее на сеть. Здесь она спала, свернувшись калачиком, стараясь зарыться в тряпье поглубже, чтобы не слышать ночной храп Григория или ворчание Марты.

Алиса проснулась еще до рассвета. От холода. От привычки. Сквозь щели в стене пробивался сизый, предрассветный свет. Она лежала неподвижно, слушая. Стук сердца в ушах. Дыхание «родителей» за занавеской. Скрип мышей за стеной. Пока все спят – она в безопасности. Пока не видна – ее не трогают. Это было первое и главное правило выживания, усвоенное ею раньше, чем ходить.

Она осторожно выбралась из своего угла, стараясь не шуршать. Босые ноги ступили на холодный, липкий от грязи пол. На ней была та же серая рубашонка, что и днем, короткая и грубая. Марта считала, что ночные рубашки – баловство для приживалки. Алиса подошла к печи. Вчерашние угольки еще тлели, отдавая слабый, драгоценный жар. Она прижалась к теплой кирпичной кладке спиной, закрыла глаза. Эти минуты – единственное тепло в ее мире.

– Алиска! – резкий, как удар хлыста, голос Марты заставил ее вздрогнуть и отпрянуть от печи, – Ты чего раззявалась? Дрова подбрось! Воды принеси! Шевелись!

День начался. Как и все дни.

Она проворно, молча, подбросила в печь щепок, раздула мехами слабый огонек. Потом схватила два пустых ведра – тяжелых, даже без воды, для ее худеньких рук – и выскользнула на улицу. Колодец был в конце переулка. Утро было серое, промозглое. Туман стелился по земле, цепляясь за грязные заборы. Воздух резал легкие. Алиса шла быстро, глотая холод, стараясь не думать о пустом желудке. По дороге она собирала упавшие ветки – хоть немного, чтобы Марта не ворчала.

У колодца уже толпились соседки. Женщины с одутловатыми лицами и вечно недовольным выражением. Они перестали болтать, когда Алиса подошла. Смотрели. Оценивающе. С осуждением.

– О, Мартушкина подкидышка, – фыркнула одна, заворачиваясь в потертый платок, – Рослая уж больно. Много жрет, небось?

– Не жрет, а жрет! – подхватила другая, – Видала вчера – Гришка ей корку черствую сунул, она так и проглотила, не поперхнулась. Как цыпленок.

– Чужая кровь, – многозначительно процедила третья, – Глазищи-то черные, как угольки. Не по-нашему глядит. Знахарка говорила, такие дети… не к добру.

Алиса опустила глаза. Прижалась к холодному камню колодца. Ждала своей очереди, стараясь стать невидимкой. Слова жгли, как крапива, но она научилась не плакать. Слезы только злили Марту. Она набрала воды – ведра стали неподъемными. Потянула их обратно, спотыкаясь на неровных камнях, расплескивая ледяную воду на тонкие, посиневшие ноги. Спина горела от напряжения. В ушах стучало: Чужая кровь. Не к добру.

Дома ее ждала Марта с ушатом грязного белья.

– Полоскать! Да поживее! Пока солнце не село, чтоб сухим было!

Руки Алисы, красные и огрубевшие, погрузились в ледяную, мыльную воду. Пальцы быстро теряли чувствительность. Она терла грубую ткань, стирая чужую грязь, чужой пот. Марта стояла рядом, помешивая на печке похлебку из брюквы и картофельных очистков.

– И не вздумай порвать! – бросила она через плечо, – Последние рубахи Грише. Ты и так нам в убыток, тунеядка. Кормить, поить, одевать… Хоть бы пользу какая была.

Польза… Польза была в том, чтобы успеть все. Принести воды, подбросить дров, выстирать, вымыть, перебрать гнилую картошку в погребе, убрать золу. И все молча. Без жалоб. Без лишних движений. Любое замешательство, любой неверный шаг могли обернуться шлепком, подзатыльником или лишением еды. Алиса научилась читать настроение Марты по интонации, по выражению лица, по тому, как сильно она хлопала крышкой котла. Научилась быть тенью. Быстрой, незаметной, безропотной.

Где-то в тени, на крыше дома напротив, Кассиан наблюдал.

Он был неподвижен, как часть самой крыши, закутанный в темный плащ, сливавшийся с черепицей. Его глаза, не знающие усталости, видели каждую деталь. Видели, как худенькая девочка с темными, не по-детски серьезными глазами тащит неподъемные ведра. Видели, как она вздрагивает от грубых окриков соседок. Видели, как ее тонкие руки краснеют в ледяной воде. Видели, как Марта шлепнула ее по затылку за то, что она якобы слишком медленно терла рубаху.

Каждая такая сцена была ударом кинжала по его ледяному фасаду. Его пальцы, скрытые перчатками, впивались в холодный камень крыши, оставляя едва заметные вмятины. Долг. Долг требовал невмешательства. Долг напоминал, что ее безопасность – в анонимности. Что любое его действие может привлечь внимание настоящих врагов, куда более страшных, чем сварливая Марта.

Но вид того, как эта женщина обращается с драгоценным сосудом, вверенным ему древним обетом… Вид того, как девочка съеживается, словно ожидая удара, когда Григорий просто проходил мимо… Это разъедало его изнутри. Ярость, холодная и острая, как лезвие, клокотала в нем. Он представлял, как одним движением стирает этот дом и его мерзких обитателей с лица земли. Как забирает девочку… Но куда? Его мир был для нее сейчас смертельной ловушкой. Он мог лишь смотреть. Наблюдать. И сжимать кулаки до боли.

Алиса закончила полоскать. Руки ее были красные, как вареные раки, пальцы едва сгибались. Марта бросила ей в миску мутную похлебку и кусок черствого, как камень, хлеба.

– Ешь и не мельтеши тут. Потом в погреб – картошку перебрать. И пепел вынеси.

Алиса забралась в свой угол за печкой. Миска с похлебкой стояла на полу. Она прижалась спиной к теплым кирпичам, закрыла глаза, вдыхая скудное тепло. Есть не хотелось. Хотелось… просто сидеть. Быть невидимой. Быть никому не нужной, но и не мешающей. Она смотрела на слабый луч света, пробивавшийся сквозь щель в стене. В нем кружились пылинки. Как маленькие звездочки. Иногда, ночью, если Марта забывала закрыть ставень полностью, она видела настоящие звезды. Холодные, далекие, но такие чистые. Она представляла, что там, среди них, есть место, где нет Марты, нет ведер с водой, нет ледяного пола под босыми ногами. Где тепло и тихо.

Однажды весной, выполняя поручение Марты (отнести старьевщику связку тряпок), она увидела Чудо. В щели между камнями разрушенной стены, там, где даже сорняки не хотели расти, пробился крошечный цветок. Нежный, с лепестками цвета бледного неба. Он качался на ветру, такой хрупкий и такой упрямый. Алиса замерла, затаив дыхание. Она оглянулась – никто не видел. Осторожно, пальцем, коснулась лепестка. Он был бархатистый, живой. В груди у нее что-то дрогнуло. Теплое. Незнакомое. Она приходила к этому цветку тайком несколько дней. Просто стояла и смотрела. Это была ее тайна. Ее крошечное сокровище.

Но однажды цветка не стало. Кто-то растоптал его. Осталась только зеленая кашица на камне. Алиса простояла там долго, глядя на пятно. Тепло в груди сменилось знакомой пустотой. Холоднее, чем зимний ветер. Она отвернулась и пошла домой. Быстро. Чтобы Марта не кричала.

Вечером, когда Григорий, наконец, пришел домой, запахший дешевым табаком и хмелем, случилось то, чего Алиса боялась больше всего.

Он был в дурном настроении. Проиграл в кости. Марта начала пилить его с порога. Они кричали друг на друга, голоса становились все громче, злее. Алиса забилась в самый дальний угол своего запечья, стараясь слиться с тенью. Но громыхающий голос Григория настиг ее.

– А ты чего уставилась, выродок?! – он шагнул к печи. От него разило перегаром, – Нашла зрелище?! Смеешься, да?!

Он не ждал ответа. Его рука, тяжелая и шершавая, врезала ей по плечу, сбивая с ног. Она упала на пол, ударившись головой о ведро с золой. Пепел взметнулся облаком, засыпая лицо, попадая в рот, в глаза.

– Убери эту дрянь с глаз моих! – заорал Григорий, пнув ее ногой в бок, не сильно, но унизительно, – Чтоб не видать тебя, падаль!

– Сама виновата, под ногами путается. – лишь фыркнула Марта.

Алиса лежала на полу, засыпанная пеплом. Глаза щипало, во рту стоял горький вкус горечи и унижения. Но она не плакала. Она сжалась в комок, как еж. Внутри, под грудью, где обычно была пустота, вдруг вспыхнуло что-то. Горячее. Острое. Как искра. Желание… не плакать. Зарычать. Укусить. Броситься на них с голыми руками. Но она лишь сжалась крепче. Искра погасла, оставив после себя ледяной пепел стыда и страха. Чужая кровь. Не к добру.

На крыше Кассиан видел все. Видел пинок. Видел, как девочка упала в золу. Видел, как она сжалась. Он не дышал. Каждый мускул в его теле был напряжен до предела. В глазах, холодных и нечеловеческих, бушевала буря. Ярость, такая белая и ослепительная, что он едва не сорвался с места. Его клыки, обычно скрытые, уперлись в нижнюю губу. Он представлял, как врывается в эту конуру, как ломает Григорию руку, которой он посмел ударить… как стирает с лица земли этот очаг ничтожества. Долг! Слово прозвучало в его сознании, как удар грома. Она должна остаться незамеченной! Любое вмешательство – смерть для нее!

Он заставил себя остаться на месте. Заставил дышать ровно. Заставил наблюдать, как Марта брезгливо кидает девочке тряпку:

– Уберись за собой, свинья!

Алиса, молча, вся в пепле, как маленькое привидение, выползает из-за печи и начинает сметать рассыпанную золу. Кассиан отвернулся. Он посмотрел в черное, беззвездное небо над Каменным Лоном. Впервые за долгие века бесстрастный страж почувствовал нечто, близкое к отчаянию. И стыд. Жгучий стыд за свое бессилие. Он дал обет защищать. А защищать приходилось только от собственного бездействия. Отчаяние сменилось ледяной решимостью. Час ее ухода отсюда должен наступить. Скоро. Он ускорит это. Любой ценой. Пока ее не сломали окончательно. Пока та искра, что он мельком видел в ее глазах, глядящих на звезды или на цветок, не погасла навсегда под слоем пепла.

Он исчез с крыши так же бесшумно, как и появился. Оставив за спиной дом с покосившимся ставнем и крошечную фигурку в пепле, метавшую пол в темноте. Его тень растворилась в ночи, но обещание вернуться и забрать ее отсюда стало тяжелее свинца.

Письмо судьбы.

Прошло еще девять лет.

Холод в Каменном Лоне за эти годы не изменился. Он лишь глубже въелся в кости Алисы, став частью ее существа. Она стояла на коленях на холодном каменном полу кухни, скребя застарелую грязь у порога жесткой щеткой. Мыльная вода, ледяная, затекала под поношенную юбку, краснели и немели пальцы. Руки, некогда просто худенькие, теперь были покрыты сетью мелких шрамов от ожогов, порезов и грубого труда. Лицо, обрамленное темными, тусклыми волосами, собранными в тугой узел, было бледным и замкнутым. Глаза, большие и темные, как бездонные колодцы, чаще всего смотрели вниз или в сторону, избегая прямого взгляда. В них отражались годы молчаливой покорности и загнанный глубоко внутрь страх.

За ее спиной, у печи, грелась Марта. Она раздалась, лицо стало еще одутловатее, но глаза – все такими же острыми и недовольными.

– И тут тоже отскреби! – ткнула она носком стоптанного башмака в едва заметное пятнышко на камне, – Видишь? Грязь! Ты что, слепая? Или руки не оттуда растут? Завтра же твое восемнадцатилетие, а ты как обуза на шее сидишь! Ни замуж не возьмет никто, ни работы путной… Только жрешь да место занимаешь!

Алиса не ответила. Она лишь сильнее нажала на щетку, стараясь стереть несуществующее пятно. Восемнадцатилетие… Для Марты это был лишь повод для нового витка упреков. Для Алисы – еще одна веха в бесконечной череде серых дней. Никакой радости, никакого ожидания. Только страх, что Марта придумает что-то особенно унизительное "в честь" даты.

Где-то на крыше дома напротив, Кассиан наблюдал. И его терпение, растянутое, как струна, за семнадцать лет, наконец, лопнуло.

Он видел, как Марта пилит девушку. Видел сгорбленную спину Алисы, ее покрасневшие от холода руки. Видел ту пустоту и покорность в ее глазах, которые раньше иногда сменялись искрой любопытства к звездам или цветку. Теперь этой искры почти не было. Ее засыпали пеплом ежедневных унижений. Сегодня – канун ее совершеннолетия по человеческим меркам. Завтра – день, когда скрывать ее от истинного мира станет еще опаснее. Но смотреть, как ее ломают здесь, день за днем, он больше не мог.

Нет. Слово, холодное и твердое, как алмаз, сформировалось в его сознании. Долг требует защиты. А эта… эта тварь убивает ее медленно. Он больше не верил в безопасность анонимности. Он видел лишь гибель духа. Решение созрело мгновенно, выкристаллизовавшись из веков выдержки и месяцев отчаяния. Он получит разрешение. Он добьется разрешения на личную проверку. Неофициальную. Негласную. Но он увидит все своими глазами. И если его худшие опасения подтвердятся… Он заставит систему работать. Он вырвет ее отсюда. Любой ценой.

Два дня спустя.

В доме Марты и Григория царила непривычная, нервная чистота. Выскоблен не только пол, но и стены, где это было возможно. Пахло дешевым мылом и уксусом. Марта, в своем самом "приличном" платье, выцветшем, но чистом, бегала по комнате, поправляя то скатерть (редко используемую), то занавеску. Григорий сидел за столом, натянуто выпрямив спину, в чистой, хоть и потертой рубахе. Его пальцы нервно барабанили по столу.

– Ты уверена, что он придет? – спросил он хрипло, – Может, передумал? Может, это шутка?

– Молчи, дурак! – шикнула Марта, приглаживая непослушную прядь, – Письмо было с печатью! Из самой Академии Ноктюрны! Инспектор по делам… э-э.… одаренной молодежи из бедных семей! Говорила тебе – Алиска наша не так уж бесполезна! Может, стипендию выбьем! Или компенсацию за содержание!

Алиса стояла в своем углу за печкой, стараясь быть невидимой. Ее сердце колотилось как птица в клетке. "Инспектор". Из Академии Ноктюрны. Она слышала шепот об этом месте. Элитное заведение где-то за стеной, в Городе. Место для избранных. Зачем им инспектор здесь? К ней? Страх сковывал ее сильнее холода. Любое внимание было опасно. Любая перемена – к худшему.

Раздался четкий, твердый стук в дверь. Не громкий, но властный. Звук, не терпящий возражений. Марта ахнула, судорожно поправила платье. Григорий вскочил, чуть не опрокинув табурет.

– Входите! Милости просим! – запищала Марта, распахивая дверь.

В проеме возник Кассиан.

Он казался еще выше и нереальнее в тесной комнате. Безупречно черный, строгий костюм, подчеркивавший его аристократическую осанку. Белоснежная рубашка. Пальцы в тонких кожаных перчатках. Лицо – поразительно красивое, но холодное, как изваяние из мрамора. Глаза цвета зимней стали медленно обвели комнату, будто сканируя каждый сантиметр. В них не было ни тепла, ни осуждения. Только ледяная оценка. Воздух в комнате вдруг стал густым, тяжелым для дыхания.

– Господин Кассиан? – Марта заискивающе заулыбалась, делая реверанс, который выглядел нелепо, – Мы так рады! Проходите, пожалуйста! Григорий, подвинься!

Кассиан шагнул внутрь. Его взгляд скользнул по Григорию (тот съежился), по Марте (ее улыбка стала еще шире и фальшивее), и.… остановился на Алисе. Она почувствовала этот взгляд, как физическое прикосновение – холодное, пронизывающее. Она вжалась в стену, опустив глаза, желая провалиться сквозь землю.

– Мисс Алиса? – его голос был низким, бархатистым, но абсолютно лишенным интонации. Как удар колокола изо льда.

Она не смогла ответить. Кивнула, едва заметно.

– Мы… мы стараемся, господин инспектор! – вступила Марта, загораживая Алису, как будто стыдясь ее, – Доченька у нас скромная, трудолюбивая! Учится… ну, как может, конечно. Книжки любит! – Она солгала без запинки. Книг в доме не было, – Мы вкладываем в нее душу! Хлебом не корми, только дай ей лучшее!

Кассиан медленно прошел в центр комнаты. Его взгляд задержался на углу за печкой – на дерюге, служившей Алисе постелью. На ведре с золой рядом. На пустой миске на полу. Потом он посмотрел на стол, где Марта поспешно поставила единственную фаянсовую чашку, наполненную подозрительным напитком, похожим на чай.

– Условия… приемлемые? – спросил он Марту, но его глаза снова нашли Алису. Вопрос был обращен к ней. Он требовал ответа. Правдивого ответа.

В комнате повисла тягостная пауза. Марта замерла, улыбка застыла на лице. Григорий закашлял. Алиса почувствовала, как вся кровь отливает от лица. Сказать правду? Но что будет потом? Марта убьет ее. Солгать? Поддержать этот мерзкий фарс? Ее горло сжалось.

– Д-доченька наша ни в чем не нуждается, господин инспектор! – выдохнула Марта, бросая на Алису взгляд, полный немой угрозы, – Счастлива она здесь! Как… как птичка в гнездышке! Правда, Алиска?

Алиса почувствовала, как по спине пробежали ледяные мурашки. Она подняла глаза. Встретила взгляд Кассиана. В его стальных глазах не было поощрения или осуждения. Была лишь… ожидающая тишина. Глубокая, как пропасть. И в этой тишине она услышала эхо всех побоев, всех оскорблений, всех ледяных ночей за печкой. Искра гнева, та самая, что тлела под пеплом, дрогнула. Но страх был сильнее. Она опустила глаза и кивнула. Один раз. Коротко. Позор сдавил ей горло горячим комом.

Кассиан ничего не сказал. Он лишь слегка наклонил голову, будто делая пометку в невидимом досье. Его лицо оставалось непроницаемым. Он задал еще несколько формальных вопросов о "здоровье", "успехах", "планах на будущее". Марта щебетала, разливаясь соловьем о несуществующих талантах и заботах. Григорий мычал что-то невразумительное. Алиса молчала, чувствуя, как ее лицо горит от стыда за свою ложь и за эту жалкую пародию на семью.

Визит длился недолго. Кассиан осмотрел комнату еще раз – его взгляд скользнул по щели в стене, откуда дуло, по потрескавшейся печи, по голым стенам. Никаких эмоций. Он вежливо поблагодарил за "теплый прием" и повернулся к выходу.

– Мы… мы надеемся на ваше благосклонное решение, господин инспектор! – лебезила Марта у самой двери, – Наша Алиса достойна лучшего! Мы так старались!

Кассиан остановился на пороге. Он не оглянулся.

– Ваша… забота… не останется незамеченной, – произнес он с ледяной вежливостью, и в его голосе прозвучала едва уловимая, но смертельно опасная нотка. Он вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.

В доме на секунду повисла тишина. Марта стояла у закрытой двери, ее лицо постепенно теряло слащавое выражение. Оно становилось каменным. Злым. Она медленно повернулась. Григорий уже съежился, предчувствуя бурю. Алиса попыталась стать еще меньше в своем углу.

– ТЫ! – Марта взорвалась. Ее голос, еще минуту назад сладкий, превратился в визгливый вопль ярости. Она метнулась к Алисе, как фурия. – Ты! Урод! Чучело! Что ты там мычала?! А?! Почему не улыбалась?! Почему не сказала, как ты нас ЛЮБИШЬ?! – Каждое слово сопровождалось толчком. Она схватила Алису за плечи, тряся ее. – Мы тебя КОРМИМ! ОДЕВАЕМ! КРЫШУ НАД ГОЛОВОЙ ДАЕМ! А ты! Ты все испортила! Своим дурацким видом! Своей тупостью! Он же ничего не даст! Ни стипендии, ни компенсации! ВСЕ ИЗ-ЗА ТЕБЯ!

Слезы злости и разочарования текли по щекам Марты. Она швырнула Алису на пол. Та ударилась локтем о камень, боль пронзила руку.

– Чтоб ты сдохла! – завопила Марта, – Чтоб тебя черти забрали! Проклятая подкидышка! Вечная обуза! Иди отсюда! ИСЧЕЗНИ! На глаза не показывайся, пока я не остыну!

Алиса, не поднимая головы, выползла из-за печки и бросилась к узкой лестнице, ведущей на холодный, пыльный чердак. Ее убежище. Единственное место, где ее не могли достать немедленно. Она слышала, как внизу Марта обрушилась с руганью на Григория:

– И ты, тряпка! Ни слова не сказал! Все испортили! Все!

Кассиан не ушел. Он стоял под окном дома, в глубокой тени, сливаясь с грязной стеной. Он слышал ВСЕ. Каждый визгливый вопль Марты. Каждое слово ненависти. Звук падения тела на камень. Его собственная ярость, холодная и абсолютная, сжигала все внутри. Ледяной фасад треснул. В его глазах вспыхнуло нечто первобытное, древнее, нечеловеческое. Он видел это лицемерие. Он знал, что это ложь. Но услышать эту грязь, эту ненависть, направленную на нее, когда они думали, что он ушел… Это было последней каплей.

Он видел, как Алиса в отчаянии бросилась на чердак. Видел, как Марта продолжила свой истеричный монолог. Его решение кристаллизовалось мгновенно, превратившись в алмазную твердость. Больше ни секунды. Ни дня. Ни часа.

Он отступил глубже в тень. Его пальцы сжали небольшой, плоский коммуникатор, скрытый в ладони. Он нажал кнопку. На другом конце, в тихом кабинете за стеной города, отозвался Сирил, его друг-архивариус.

– Кассиан? – спросил спокойный голос.

– Сирил, – голос Кассиана был тише шепота, но в нем вибрировала сталь, – Протокол "Перевод". Активируй немедленно. Цель: Алиса. Локация: Каменное Лоно. Приемная семья: Марта и Григорий. Основание: "Несоответствие условий для развития академического потенциала". Приоритет: максимальный. Сейчас же.

Короткая пауза. Даже невозмутимый Сирил почувствовал ледяную волю в этом приказе.

– Принято. Документы будут готовы к завтрашнему утру. Требуется подпись Директора…

– Добейся. – Кассиан перебил его. В его голосе не было места возражениям, – Любым путем. Я приду за подписью лично. Через час. Академия должна принять ее. До конца недели. Это не просьба, Сирил. Это приказ.

Он отключил связь. Последний раз взглянул на окно чердака, где, как он знал, дрожала от страха и стыда девушка с глазами цвета темной бездны. Его лицо было каменным, но в нем горела холодная решимость.

Держись, – пронеслось в его сознании, обращенное к ней, сквозь стены и расстояние. – Скоро. Я вырву тебя отсюда. И тогда… тогда мы посчитаемся.

Он развернулся и шагнул в темноту переулка, направляясь не к своим апартаментам в Городе, а к мрачному зданию Администрации Академии Ноктюрны. Его шаги были бесшумны, но в них чувствовалась неумолимая поступь судьбы. Маска инспектора была сброшена. Теперь он был Воином. И он шел на войну. За нее.

Изгнание.

Прошло три дня.

Три дня нервного ожидания, висящего в доме Марты и Григория тяжелее угарного газа. Три дня, когда Алиса жила на чердаке, спускаясь лишь по зову Марты, которая встречала ее ледяным молчанием или язвительными замечаниями, но без прежних вспышек ярости. Как будто она уже вычеркнула ее из своей жизни. Григорий отводил взгляд. В воздухе пахло развязкой. Алиса чувствовала это кожей. Страх смешивался со странным, тревожным предчувствием. Что-то должно было случиться. Что-то необратимое.

Утро четвертого дня выдалось серым и промозглым, как будто сама погода сочувствовала унынию Каменного Лона. Алиса, выполняя приказ Марты (вымести золу из печи), услышала на улице непривычный звук. Не скрип телеги и не ругань соседей. Четкий, мерный стук подков по булыжнику. Приближающийся. Останавливающийся прямо у их дома.

Сердце Алисы бешено заколотилось. Она замерла у печи, сжимая совок, полный серой золы. Марта, стоявшая у окна и смотревшая в щель ставня, резко выпрямилась. Лицо ее побелело, потом налилось гневным румянцем.

– Пришел, – прошипела она, обернувшись. Глаза ее сверкали злобой и.… страхом? – Григорий! Твой выход! И ты… – она бросила взгляд на Алису, полный такой ненависти, что та отшатнулась, – Собирай свои пожитки. Быстро. Пока я не передумала.

Пожитки. У Алисы не было пожитков. Были тряпки, в которые ее одевали. Была дерюга из угла. Была пустая миска. Слово прозвучало как насмешка. Но приказ был ясен. И за ним стояла та же угроза, что и всегда. Алиса, роняя совок, бросилась на чердак. Ее сердце бешено стучало: Кто пришел? Что значит "собирай"?

На чердаке, под стропилами, пропахшими пылью и плесенью, она судорожно схватила старый, прорванный мешок из-под картошки. Что положить? Старую, слишком маленькую и выцветшую рубашку? Единственную, чуть менее дырявую юбку? Тонкое, дырявое одеяло? Она дрожащими руками запихивала это в мешок, чувствуя себя последней нищенкой. Еще она сунула туда гладкий камешек, найденный у колодца год назад – единственную "красивую" вещь, которой она владела. И.… засохший стебелек. Последнее напоминание о растоптанном цветке. Все ее богатство уместилось в половину мешка.

Раздался стук в дверь. Тот же, властный и холодный, что три дня назад. Алиса услышала, как Григорий открывает. Услышала низкий, бархатный голос, от которого по спине пробежали мурашки:

– Господин Григорий. Госпожа Марта. Я пришел по решению Администрации Академии Ноктюрны.

Алиса, сжимая свой жалкий мешок, спустилась по шаткой лестнице. Она остановилась в дверном проеме кухни. Кассиан стоял в центре комнаты, такой же безупречный и неземной, как и в прошлый раз. Его взгляд, холодный и всевидящий, скользнул по ее лицу, по мешку в ее руках, по рассыпанной золе на полу. Марта стояла рядом с мужем, натянуто выпрямившись, но ее руки дрожали. В ее глазах горела смесь злобы и страха перед этим нечеловечески красивым посланцем иного мира.

– Дело… дело рассмотрено? – выдавила она.

– Рассмотрено, – подтвердил Кассиан. Его голос был гладким, как лед. Он протянул Марте сложенный лист плотной бумаги с сургучной печатью. – Решение Администрации. Ваша… воспитанница, Алиса, демонстрирует потенциал, требующий особых условий для развития. Академия Ноктюрны готова предоставить ей место и полное обеспечение. Немедленно.

Марта схватила бумагу, но даже не взглянула на нее. Ее лицо исказила гримаса торжества, смешанного с жадностью.

– О! Это же… это же чудесно! Мы так рады за нашу девочку! – она фальшиво всхлипнула. – Но… компенсация? За годы заботы? Воспитание – это же такой труд, господин Кассиан! Мы отдали ей лучшие годы… лишения…

Кассиан не шелохнулся. Но атмосфера в комнате вдруг стала ледяной. Даже Григорий почувствовал это и съежился.

– Компенсация, – произнес Кассиан медленно, растягивая слово, – уже предоставлена. Вам была оказана честь. И возможность. Которая, согласно данному решению, – он кивнул на бумагу в руках Марты, – исчерпана. Безвозвратно. Мисс Алиса покинет этот дом сейчас. Со мной.

Слова "честь" и "возможность" прозвучали как пощечина. Марта побледнела, потом побагровела. Ее расчеты на деньги рушились. Злоба, копившаяся годами и подогретая разочарованием, прорвалась наружу.

– Сейчас?! – завопила она, теряя последние остатки самообладания. Она швырнула бумагу на пол. – Да возьмите ее! Берите свою "потенциальную" дармоедку! На шее сидела годами! Только обуза! Ни благодарности, ни помощи! Чужая кровь! Проклятая подкидышка! Убирайтесь! Убирайтесь оба! Чтоб духу вашего тут не было!

Она бросилась к Алисе, не для прощания, а чтобы вытолкнуть ее из угла. Толкнула в спину так, что та едва удержалась на ногах.

– Вон! Слышишь?! Твой благодетель пришел! Иди! И не смей возвращаться! Никогда! Ты нам не нужна! Ты НИКОМУ не нужна! Поняла?! НИКТО!

Слова "никому не нужна" вонзились в Алису острее любого ножа. Они подтвердили самое страшное, во что она верила всем своим существом. Она стояла, оглушенная этим потоком ненависти, сжимая свой жалкий мешок, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Она была не человеком, а мусором, от которого с облегчением избавляются. Глаза ее были широко открыты, но не видели ничего, кроме расплывчатого пятна лица Марты, искаженного злобой. В груди – ледяная пустота. Полная. Абсолютная.

Кассиан сделал один шаг. Всего один. Но этого хватило. Он оказался между Алисой и Мартой. Не касаясь ни той, ни другой. Но его присутствие было как стена. Холодная, непреодолимая. Его взгляд упал на Марту. Он не сказал ни слова. Не повысил голос. Но в его стальных глазах было нечто такое, что заставило Марту захлебнуться на полуслове. Ее ярость сменилась животным страхом. Она отшатнулась, споткнулась о табурет и чуть не упала, схватившись за Григория. Тот лишь мычал, потупив взгляд.

Кассиан повернулся к Алисе. Его лицо было по-прежнему непроницаемым, но, когда его взгляд скользнул по ее лицу, застывшему в маске шока, в глубине этих холодных озер мелькнуло что-то неуловимое. Не жалость. Скорее… признание. Признание боли, которую он не мог предотвратить.

– Идемте, – сказал он тихо. Его голос был лишен прежней ледяной формальности. Он звучал… нейтрально. Как констатация факта. Он повернулся и направился к выходу, не оглядываясь, уверенный, что она последует.

Алиса стояла еще секунду, парализованная. Потом инстинкт выживания, глубже страха и стыда, заставил ее ноги двигаться. Она сделала шаг. Потом другой. Прошла мимо Марты, которая, прижавшись к Григорию, смотрела на нее с немой ненавистью и страхом. Мимо Григория, который не поднял глаз. Она переступила порог дома. Впервые за семнадцать лет – добровольно. Холодный, влажный воздух ударил в лицо.

Она остановилась на крыльце. Кассиан уже стоял внизу, возле изящной, закрытой кареты, запряженной двумя вороными лошадьми невероятной стати. Рядом с козлами стоял возница в темной ливрее, с непроницаемым лицом. Карета казалась призрачным видением из другого мира после грязи Каменного Лона. Соседки уже столпились у заборов, шепчась, указывая пальцами. Их взгляды – любопытные, завистливые, осуждающие – жгли Алису сильнее прежних оскорблений.

Кассиан открыл дверцу кареты. Внутри виднелась темная, бархатная обивка.

– Садитесь, – сказал он. Не приказ. Не просьба. Просто следующий шаг.

Алиса оглянулась. На дом. На захлопнутую теперь дверь. На свое прошлое, лежавшее в жалком мешке у нее в руке. В груди что-то оборвалось. Окончательно. Она не чувствовала радости. Не чувствовала облегчения. Только огромную, зияющую пустоту и ледяной ветер неизвестности. Она была выброшена. Как мусор. Никому не нужна. Слова Марты звенели в ушах.

Она сделала последний шаг с крыльца на грязную землю. Не вверх, как когда-то ее внесли. А вниз. В новую бездну. Она подошла к карете. Запах дорогой кожи, воска и чего-то незнакомого, холодного и чистого, ударил ей в ноздри. Она замерла перед открытой дверцей, глядя на темный интерьер, как в могилу.

Кассиан стоял рядом. Он видел ее страх. Видел оцепенение. Видел жалкий мешок. Его пальцы в перчатках слегка сжались. Он не стал ее торопить. Не стал помогать. Он ждал. Это был ее выбор. Шагнуть в бездну.

Алиса вдохнула. Воздух обжег легкие. Она подняла ногу. Поставила ее на подножку кареты. Потом другую. Сжав мешок перед собой, как щит, она втянулась внутрь. Темнота и тишина бархатного салона поглотили ее. Она упала на мягкое сиденье, прижавшись в дальний угол.

Кассиан сел напротив. Дверца захлопнулась с мягким, но окончательным щелчком. Он что-то сказал вознице негромким тоном. Карета тронулась. Плавно. Бесшумно. В отличие от грохота телег Каменного Лона.

Алиса прижалась лбом к холодному стеклу. Она видела, как проплывают знакомые покосившиеся дома, грязные заборы, лица соседей. Видела, как дом Марты и Григория скрывается из виду. Видела, как громадная стена, отделявшая Каменное Лоно от Города, приближается, а затем карета проезжает под мрачной, украшенной чугунными воротами аркой. Она почувствовала легкий толчок. Или это толкнуло ее сердце?

За стеной открылся другой мир. Широкие, чистые улицы, вымощенные гладким камнем. Высокие здания с остроконечными шпилями и витражами. Фонари, горевшие холодным, ровным светом даже днем. Воздух был другим, прохладным, с легким запахом дыма, камня и чего-то… древнего. Никакой вони гнили и помоек. Никаких криков. Только мерный стук копыт и шелест колес по камню.

Алиса не могла оторвать глаз от окна. Пустота внутри вдруг начала заполняться. Не радостью. Не надеждой. Огромным, всепоглощающим страхом. Страхом перед этим незнакомым, холодным, слишком чистым миром. Перед этим молчаливым, непостижимым мужчиной напротив. Перед будущим, которое было страшнее прошлого, потому что было полной неизвестностью. Она сжала свой мешок так, что костяшки пальцев побелели. Кто она здесь? Никто. Чужая. Никому не нужная.

Кассиан смотрел не в окно, а на нее. Он видел, как она вжалась в угол, маленькая и потерянная в роскошном салоне. Видел, как ее темные глаза, широко открытые, впитывали чужой мир с ужасом. Видел жалкий узел на ее коленях – символ всей ее прежней жизни. Его собственная ярость к Марте и Григорию не утихла. Она горела холодным огнем где-то глубоко внутри, как клятва о возмездии, которую он исполнит позже. Но сейчас… сейчас его занимало другое.

Он видел следы побоев, скрытые грубой тканью. Видел затаенный ужас в каждом ее движении. Видел ту самую искру, которая когда-то горела в глазах ребенка, глядящего на звезды – теперь она была почти не видна, задавленная годами страха и только что пережитым предательством. Но она была. Тлела. Как уголь под пеплом.

Его долг был выполнен лишь наполовину. Он вырвал ее из ада. Теперь ему предстояло ввести ее в другой ад – Академию Ноктюрны, где ее ждали не только знания, но и опасности, интриги, и ее собственное, спящее наследие. И он не знал, хватит ли у нее сил. Хватит ли у него мудрости ее вести. Хватит ли ледяного контроля, чтобы держать дистанцию, когда все в нем требовало разбить этот панцирь страха и показать ей… что она не никто. Что она – самое важное, что было в его долгой, холодной жизни.

Карета ехала по широкому проспекту. Впереди, на вершине холма, вырисовывалось мрачное, величественное здание с остроконечными башнями и высокими стрельчатыми окнами – Академия Ноктюрны. Крепость знаний. Ловушка для неофита. Новый порог.

Кассиан закрыл глаза на мгновение. Когда он открыл их, в них снова был лишь холодный расчет и непроницаемость стража. Он приготовился к войне. Войне за ее будущее. И за ее душу. Первый шаг был сделан. Теперь начиналось самое сложное.

Врата иного мира.

Карета остановилась. Тишина, воцарившаяся после мерного стука копыт, была гулкой, почти зловещей. Алиса не сразу осознала, что движение прекратилось. Она все еще сжимала свой жалкий мешок, вцепившись в него, как в спасательный круг в бурном, чужом море. Лоб прилип к холодному стеклу, оставив мокрое пятно. За окном высилось Оно.

Академия Ноктюрны.

Она не была похожа на здание. Это была гора черного камня, выросшая из самого холма. Стрельчатые окна, узкие, как бойницы, врезались в мрачные стены. Остроконечные шпили башен рвали низкое, свинцовое небо, напоминая клыки какого-то колоссального зверя. Громадные, дубовые ворота с коваными узорами, напоминающими сплетенные корни и шипы, были закрыты. Перед ними – обширный, пустой плац, вымощенный темным, отполированным временем камнем. Ни деревца, ни клумбы. Только холод, камень и подавляющее величие. От этого места веяло древностью, властью и ледяным безразличием.

Дверца кареты открылась. Холодный, насыщенный странным запахом воздух ворвался внутрь – запах камня, старого дерева, воска и чего-то еще… металлического, едва уловимого, как запах крови, застывшей на железе. Кассиан уже стоял снаружи, безупречный и невозмутимый. Его тень легла на порог кареты.

– Выходите, – сказал он. Голос был ровным, без эмоций. Просто констатация следующего шага в процедуре.

Алиса заставила себя отодвинуться от стекла. Ноги одеревенели от долгого сидения и страха. Она неуклюже выкатилась из кареты, спотыкаясь о высокую подножку. Грубый башмак скользнул по полированному камню плаца. Она едва удержалась, мешок болтался у нее на плече, жалкий и неуместный. Воздух здесь был другим. Гуще. Холоднее. Он словно давил на грудь, затрудняя дыхание. Она подняла голову, пытаясь охватить взглядом всю громаду Академии, и почувствовала головокружение. Это было не место для людей. Это было логово.

– Следуйте за мной, – Кассиан уже шел к меньшей, боковой калитке, встроенной в гигантские ворота. Его шаги были бесшумны по камню, в отличие от ее неуверенных, гулко отдающихся шарканье.

Они подошли к калитке. Она была массивной, из черного дерева, с железными засовами. Кассиан прикоснулся к ней – не кулаком, а просто кончиками пальцев. Раздался тихий щелчок, и калитка бесшумно отворилась внутрь. Алиса замерла на пороге. Перед ней открылся внутренний двор. Не уютный садик, а еще один простор из темного камня, окруженный высокими стенами с галереями. В центре двора бил фонтан – не веселые струи, а одинокая, тонкая струйка воды, падающая в черную каменную чашу. Вода казалась неестественно темной. Тишина здесь была абсолютной, гнетущей. Как в гробнице.

И тут она их увидела.

Фигуры. На галереях, в глубоких нишах окон, у колонн, поддерживающих арки. Студенты. Они не шумели, не толпились. Они стояли или медленно двигались с нечеловеческой грацией. Их одежда – темные, элегантные мундиры или платья – выглядела дорого и чужеродно. Их лица… Алиса почувствовала, как по спине пробежал холодок. Они были красивы. Слишком красивы. Безупречные черты, бледная кожа, лишенная румянца. Но в этой красоте не было жизни. Была холодная отстраненность. И глаза… Боги, глаза! Они были всех оттенков – от ледяного голубого до глубокого черного, от ядовито-зеленого до кроваво-янтарного. И все они были устремлены на нее.

Десятки пар глаз. Холодных, оценивающих, любопытных, презрительных. Они смотрели на ее грубую, поношенную одежду. На жалкий мешок. На спутанные темные волосы. На ее бледное, испуганное лицо. Шепот пробежал по галереям, едва слышный, как шелест крыльев летучей мыши. До Алисы долетели обрывки:

"…это и есть? Грязнокровка…"

"…пахнет человечиной и страхом…"

"…как ее сюда допустили?.."

"…посмотрите на эти тряпки…"

Она почувствовала себя голой. Позорно выставленной на всеобщее обозрение. Живым укором этому месту чистоты и силы. Ее охватила волна жара, потом ледяного озноба. Она хотела сжаться, исчезнуть. Но Кассиан уже шел вперед, не оглядываясь, как будто ничего не замечая. Она заковыляла за ним, чувствуя, как каждый шаг дается с огромным усилием, под тяжестью этих взглядов. Камень под ногами был ледяным даже сквозь тонкую подошву башмака.

Они пересекли двор. Шёпот не стихал. Алиса видела ухмылки на слишком правильных лицах. Видела брезгливое сморщивание носа у одной девушки с волосами цвета воронова крыла. Видела, как высокий юноша с волосами, как белое золото, и глазами холодного изумруда, преградил им путь на мгновение, его взгляд скользнул по Алисе с таким откровенным презрением, что она физически отшатнулась. Кассиан просто обогнал его, даже не замедляя шага, как будто юноша был пустым местом. Тот фыркнул, но посторонился.

Они подошли к массивным дубовым дверям главного входа. Кассиан снова прикоснулся – дверь отворилась. Внутри царил полумрак. Огромный холл с высокими сводчатыми потолками, потерявшимися в тенях. Стены из темного дерева и камня. Длинные гобелены с мрачными сценами охоты или битв. Пол – полированный черный мрамор, отражающий редкие светильники в виде факелов на стенах, горевших не теплым пламенем, а холодным, голубоватым светом. Воздух пахло пылью веков, воском и все тем же металлическим привкусом. Тишина здесь была еще глубже, гульче.

И тут из бокового проема выпорхнула… энергия. Яркое пятно в море мрака. Девушка с медными, пышными волосами, собранными в небрежный пучок, с веснушками на вздернутом носике и огромными, искрящимися зелеными глазами. На ней был темно-зеленый мундир Академии, но как-то небрежно расстегнутый, с ярким шарфом на шее.

– Кассиан! Ты вернулся! – ее голос звенел, как колокольчик, нарушая гнетущую тишину холла. Она подбежала, ее взгляд тут же упал на Алису. В ее глазах не было ни презрения, ни страха – только живое, неподдельное любопытство и капля сочувствия, – О! Это и есть новая? Привет! Я Амари! Добро пожаловать в Ноктюрну! Ох, ты промерзла? Иди сюда, тут не так сквозит!

Амари сделала шаг к Алисе, будто собираясь обнять ее. Алиса инстинктивно отпрянула, прижав мешок к груди, как щит. Дружелюбие в этом месте казалось неестественным, подозрительным. Амари остановилась, ее улыбка не исчезла, но стала чуть менее уверенной.

– Э-э… не бойся! – она заулыбалась снова, – Здесь страшно только поначалу. Правда! Я тоже сначала…

– Амари. – Голос Кассиана прозвучал, как удар хлыста. Резко. Холодно. Он стоял чуть в стороне, его лицо было каменной маской, – Это не зоопарк. У тебя занятия. Иди. Сейчас же.

В его тоне не было места возражениям. Амари поморщилась, как ребенок, которого отрывают от интересной игрушки.

– Но, Кассиан…

– Сейчас же.

Он даже не повысил голос, но Амари вздрогнула. Она бросила на Алису последний, полный искреннего сожаления взгляд.

– Ладно, ладно… – пробормотала она, – Увидимся позже, новенькая! Держись! – И она скрылась в одном из темных проходов, оставив за собой ощущение теплого ветерка в ледяной пустыне.

Кассиан повернулся к Алисе. Его взгляд был тяжелым, невыносимым.

– Вы – Алиса, – произнес он четко. Это было имя, данное Мартой. Оно прозвучало как приговор.

Он не стал ждать ответа или реакции. Он указал на мраморную лестницу, уходящую вверх в полумрак.

– Ваша комната в Северной башне. Третий этаж. Комната 312. Ключ вам выдадут у эконома. Его кабинет – по коридору направо, после статуи Основателя. – Он описал путь сухо, как инструкцию к неизвестному механизму, – Ужин в столовой через час. Расписание занятий будет на двери вашей комнаты завтра утром. Не опаздывайте. Здесь не терпят недисциплинированности.

Он сделал паузу, его стальные глаза впились в нее.

– Правила просты: Не слоняйтесь без дела. Не задавайте лишних вопросов. Не заходите в закрытые помещения. Не провоцируйте других студентов. – Он перечислил это монотонно, но каждое "не" било, как молоток. – Ваше пребывание здесь – привилегия. Не злоупотребляйте ею. Вас будут оценивать. Постоянно.

Еще одно напряженное молчание. Алиса стояла, не в силах пошевелиться, не в силах вымолвить слово. Его холодность была хуже криков Марты. Она чувствовала себя не ученицей, а виновной, приговоренной к испытанию.

– Я ваш куратор, – заключил он. – По всем формальным вопросам – ко мне. Не беспокойте по пустякам. Вопросы есть?

Вопросов была тысяча. Кто они? Что это за место? Почему она здесь? Что от нее хотят? Но ее горло было сжато тисками страха. Она лишь покачала головой, опустив глаза на отполированный до зеркального блеска пол, в котором смутно отражалось ее жалкое подобие.

– Хорошо, – сказал Кассиан. Ни тени одобрения, лишь констатация. – Тогда не задерживаю. Эконом ждет. – Он слегка кивнул в сторону указанного им коридора и развернулся. Его плащ развелся. Он пошел прочь от нее, его бесшумные шаги быстро растворились в полумраке одного из бесчисленных арочных проходов.

Алиса осталась одна. Посреди огромного, ледяного холла. Под тяжелыми, безмолвными взглядами гобеленов. С жалким мешком в руках. С новым именем, которое звучало как насмешка. С инструкциями, которые она едва запомнила. Перед ней расходились темные коридоры, как пасти чудовищ. Наверху, на галереях, мелькнули тени – студенты наблюдали. Шепоток снова пополз по стенам, зловещий и неразборчивый.

Она сделала шаг. Потом другой. По направлению к коридору "направо, после статуи Основателя". Каждый шаг отдавался гулким эхом в мертвой тишине. Камни под ногами были ледяными. Воздух обжигал легкие холодом. Она шла по черному мрамору, чувствуя себя песчинкой, затерянной в древнем, враждебном соборе. Ворота в ее прошлое захлопнулись. Врата в ее будущее были открыты, но за ними ждала не свобода, а новая клетка. Клетка из камня, льда и чужих, хищных глаз. И имя ей было Академия Ноктюрны. А она была здесь всего лишь Алисой. Чужой. Ничьей. И совершенно, до ужаса, одинокой. Слезы, которых не было при изгнании из дома, предательски защемили в горле, но она сжала губы. Здесь плакать было нельзя. Здесь нужно было выживать. Снова.

Чужая среди чужих.

Комната 312 в Северной башне оказалась каменной клеткой. Небольшая, с высоким стрельчатым окном, затянутым свинцовыми переплетами. Каменные стены, голый каменный пол, узкая кровать с тонким матрасом и одним грубым одеялом, письменный стол, табурет, крошечный шкаф. Ни ковра, ни занавесок. Лишь холод, исходивший от камня, и гулкая тишина. После угла за печкой у Марты это могло показаться роскошью, но здесь не было даже призрака тепла. Только вечный холод и ощущение, что стены давят.

Алиса бросила свой жалкий мешок на кровать. Ее "пожитки" выглядели жалким пятном на сером холсте простыни. Она подошла к окну. Вид открывался на внутренний двор Академии – тот самый, с мрачным фонтаном. Внизу, как призраки, двигались студенты. Ни смеха, ни громких разговоров. Только шепот, скользящие шаги, взгляды, брошенные исподволь вверх, на ее окно. Она отшатнулась, почувствовав себя мишенью.

Униформу принесли на следующее утро. Темно-синий шерстяной мундир с серебряными пуговицами и высоким воротником, строгая юбка до пола, черные туфли на тонкой, жесткой подошве. Ткань была грубой, колючей, воротник натирал шею. Но это была новая одежда. Чистая. Единая для всех. Алиса надела ее с ощущением, что облачается в доспехи. Панцирь, скрывающий ее нищету, но не ее чужеродность. В зеркале она увидела другое существо. Бледное лицо, огромные темные глаза, полные страха, обрамленные слишком строгими линиями мундира. Она не выглядела ученицей элитной Академии. Она выглядела переодетой служанкой.

Первый день занятий стал чистилищем. Большие, холодные аудитории с рядами деревянных скамей. Профессора – такие же безупречные, холодные и древние, как стены Академии. Их лекции о "Истории Ноктюрны", "Основах Энергетических Матриц", "Лингвистике Древних Скрижалей" пролетали мимо ушей Алисы. Слова сливались в невнятный гул. Она не понимала ни терминов, ни контекста. Она чувствовала лишь взгляды. Десятки пар глаз, изучающих ее с холодным любопытством или откровенной неприязнью.

Она пыталась затеряться. Садилась на последнюю скамью, в самый угол. Не поднимала руку. Старалась не дышать громко. Но быть невидимой не получалось. Ее "человечность" витала вокруг нее аурой, которую, казалось, все чувствовали.

– Грязнокровка, – шепотом бросила девушка с волосами цвета воронова крыла, проходя мимо нее в коридоре после лекции по истории. Слово обожгло, как удар плетью.

– Не трогай ее, пахнет, – услышала она от двух юношей, один из которых был тот самый, с белыми волосами и изумрудными глазами. Они отошли, брезгливо морщась.

– Как она сюда попала? Наверное, по чьей-то прихоти… – неслось из-за угла.

Ее толкали в очереди в столовую – не сильно, но достаточно, чтобы суп расплескался на ее мундир. Ее "случайно" задевали плечом, проходя мимо, заставляя прижиматься к холодной стене. Ее место за общим столом всегда оказывалось самым неудобным – на сквозняке, рядом с теми, кто громко обсуждал ее "происхождение" полушепотом, который она отлично слышала. Еду в Академии подавали обильную, изысканную, но для Алисы она была безвкусной. Мясо казалось слишком сырым, вино – горьким, фрукты – неестественно яркими. Она ела мало, механически, чувствуя, как на нее смотрят, как на диковинное животное за решеткой.

Единственными, кто не проявлял открытой враждебности, были… странные знакомые Кассиана. Амари иногда ловила ее взгляд в столовой и посылала робкую, ободряющую улыбку, но Кассиан был обычно рядом, и его ледяной взгляд заставлял Амари отводить глаза. Высокий, худощавый мужчина в очках однажды молча подал ей упавшую книгу в библиотеке, лишь кивнув в ответ на ее сбивчивое "спасибо". Там же она столкнулась с молчаливым парнем, который просто растворился в тени стеллажа, едва она его заметила. Суровая женщина с каре темных волос смотрела на нее как на потенциальную угрозу, оценивая взглядом полководца. Импульсивный красавец подмигнул ей как-то раз, но его улыбка показалась Алисе слишком хищной. А циничный брюнет лишь хмыкнул, глядя на нее поверх книги, и пробормотал: "Ну и аура… сплошные шипы". Они не были дружелюбны. Они были… нейтральны. Как скалы в бушующем море. Но и это было лучше, чем открытая ненависть.