Ее город

Ее город

Этот день и так слишком затянулся. Даже ночь они уже упустили.

Это руки Фэн Чунь. Она чистила ботинки.

Это руки Фэн Чунь. Она все еще чистила ботинки. Прошло пятнадцать минут.

Сестрица Ми скользнула взглядом по часам, стоявшим на кассе. Длинные тонкие пальцы потянулись за пачкой сигарет и зажигалкой. Она вытащила сигарету, зажала ее в губах, щелкнула зажигалкой, наклонилась над огоньком, с силой втянула в себя воздух, дождалась, пока табачный дым сделает круг в легких, и только потом слегка опустила голову, скривила рот и протяжно выдохнула в сторону, словно рядом никого и не было.

Сестрица Ми глядела исподлобья. У нее пожелтевшие пальцы, смуглое лицо, фиолетовые губы; помадой она их красит зря, но ей нравится – так она чувствует себя женственной. Однако эта грубоватая затяжка демонстрирует ее армейское нутро. Внешне она кажется спокойной и кроткой, но какой бы спокойной и кроткой женщина ни выглядела, после восьми лет службы в армии она будет разительно отличаться, если ее усадить рядом с гражданскими. Говорит она приветливо и с улыбкой, но, разволновавшись, сразу становится воинственной. Сестрица Ми десять лет держала магазинчик «Мир штор» на улице Ханьчжэнцзе, продавая гардинную ткань оптом и в розницу. Улица Ханьчжэнцзе – самый первый из рынков мелких товаров, сюда стекались те, кто отсидел в трудовых лагерях и был выпущен на свободу, кто отчаялся, но обладал деловым чутьем, а еще всякие бездельники и прочие неблагонадежные элементы. Всех их привлекал аромат «политики реформ и открытости»[1], и они трудились в поте лица, расшибаясь в лепешку. Здесь собрался разношерстный люд, включая и сомнительных личностей. Из местных мелких предприятий некоторые могли что-то купить и по ошибке, а вот продавали безошибочно. Такая среда сформировала сестрицу Ми как личность. В итоге она сделалась похожей на старую хозяйку чайной А-Цин, героиню образцовой пьесы[2] времен «Культурной революции»[3]. Сестрица Ми ничего не упускает, все видит, и ухо ее востро; она смелая, но осмотрительная, не боится трудностей и с любым находит общий язык. У нее огромный жизненный опыт, из-за чего выражение ее лица схоже с тем, какое бывает у повидавшего виды человека, и на мир она взирает с той долей отстраненности и презрения, которых он заслуживает. Такая женщина слишком велика для малого бизнеса и не любит просить об одолжении.

Прохожие за окном сновали туда-сюда по своим делам. Оставалось лишь гадать и тревожиться о том, как выживала на шумной рыночной улице крошечная лавчонка, специализировавшаяся на чистке обуви. Разумеется, саму сестрицу Ми эта мысль не оставляла ни на минуту, постоянно всплывая на поверхность души, – о чем, понятное дело, мало кто догадывался.

Сестрица Ми снова покосилась на часы на кассе. Двадцать минут прошло!

Фэн Чунь по-прежнему, оттопырив зад, крутилась волчком, полировала и так уже начищенные до зеркального блеска ботинки.

– Твою мать! – Два этих слова тихой яростью тронули губы сестрицы Ми.

В большинстве случаев людям требуется произнести какую-то фразу, чтобы унять гнев. Ничего не значащая, она просто помогает утолить злобу. Уханьцы часто восклицают «черт побери!». Сестрица Ми в шестнадцать лет пошла в армию и там привыкла ругаться покрепче: «твою мать!» Что же до ботинок, которые так старательно чистила Фэн Чунь, то это была действительно первоклассная пара. Сестрица Ми рассмотрела их – итальянские или английские. Ну и что? Твою мать, на одного клиента ушло слишком много времени!

«Время – единственный критерий проверки истины». Это один из излюбленных афоризмов сестрицы Ми. Крылатым выражениям, как и нецензурной брани, она научилась в армии. Сестрице Ми очень нравится эта фраза. Время – и правда единственный критерий проверки истины. Касается ли дело любви или чистки обуви. Причем на примере чистки обуви пояснить даже легче, чем на примере любви. Пять лет назад при чистке кожаных ботинок приходилось развязывать шнурки, старательно вычищать все труднодоступные щелки, и какими бы проворными ни были руки, на все про все уходило минут семь, а то и восемь. С ростом цен самый популярный крем для обуви подорожал с трех цзяо до трех юаней[4]. Совершенно бессмысленная ситуация: цены на рынке растут на все подряд, и только чистильщики обуви должны держать их на прежнем уровне. Как-то раз в одной из лавочек на той стороне пешеходного моста Людуцяо попытались поднять цену до пяти юаней – так некоторые клиенты сердито возразили: «Разве вы не филиал такой-то сети?! В Ухане почистить ботинки стоит два юаня, куда вы цены задираете?!» Как будто чистить обувь сродни долгу, и надо работать без вознаграждения. Твою мать, это все общественное мнение. Общественное мнение зачастую высокомерно, и ему очень трудно бросить вызов. Что ж, позволим обществу эту наглость. Сестрица Ми умеет приспосабливаться. Она не задирает оплату выше непоколебимых двух юаней. Глупо? О нет, она не дура. В этом мире ошибки совершают только покупатели, но не продавцы. Если нельзя повысить цену в открытую, то почему бы не сделать это скрытно? Если стоимость чистки обуви увеличивать нельзя, то почему бы не увеличить стоимость чего-то другого? И вот уже чистку кожаных сапог и босоножек перестали называть «чисткой» – теперь это именуется «уходом», да и прогулочную обувь и кроссовки больше не чистят, а «обслуживают». При виде простеньких босоножек с тремя тоненькими ремешками сестрица Ми восклицает в изумлении: «Какие эффектные туфельки, на всей нашей улице только вы можете надеть их и быть индивидуальностью!» Всего-то одно предложение, но дело сделано. После «ухода» вы ей и пять юаней заплатите, и даже восемь, если попросит.

Именно модой крупные магазины запугивают покупателей. Любители ходить по магазинам в шумном городе больше всего боятся показаться старомодными, так что готовы отдать дополнительные три-пять юаней. Развитие бизнеса в настоящее время – это игра с идеями и временем. Времени, за которое раньше чистили три пары ботинок, теперь хватает на шесть пар. Чем больше клиентов заглядывают в лавку, тем выше ее популярность. Все обожают рисоваться перед окружающими, и на этом можно заработать, совершенно точно! Единственная проблема сестрицы Ми состоит в том, что она начальница, сама обувь не чистит, поэтому время сосредоточено не в ее руках – она полностью зависит от проворности нанятых сотрудниц.

– Эй! Надо каждую минуту следить за временем! – ежедневно яростно рявкает сестрица Ми, а потом добавляет с улыбкой, отчего на щеках появляются ямочки: – Ну пожалуйста!

Методом кнута и пряника сестрица Ми овладела в совершенстве. Чистильщиц обуви, которые работают на нее, она крепко держит в кулаке. Что за человек сестрица Ми? Она разбогатела на улице Ханьчжэнцзе! Этим все сказано!

Фэн Чунь начала трудиться тут три с лишним месяца назад. Она должна понимать. И разумеется, понимает. Если бы не понимала, то сестрица Ми выдержала бы ее максимум три дня. Три дня нужны, чтобы не ударить в грязь лицом перед всей улицей. Сестрица Ми твердо придерживалась принципа, согласно которому «заяц не ест траву возле собственной норы», – у военных он называется «сотрудничеством гражданских и военных» и подразумевает, что нельзя пакостить там, где живешь. Это очень важные межличностные отношения, и даже если вы терпите убыток – улыбайтесь. Но всему есть предел. «Я готова три дня терпеть убытки ради твоего развлечения, но трех дней великодушия вполне достаточно». Обычно при найме на работу дают испытательный срок один день. А сестрица Ми – сама доброта. Кормит два раза бесплатно, наливает чай с хризантемой. Если это не доброта, то что тогда? Большинство чистильщиц обуви – из семей рабочих-мигрантов, так что сестрица Ми помогает бедным.

Но Фэн Чунь вовсе не из семьи мигрантов. Она замужем за красавчиком Чжоу Юанем, который живет в квартале Ляньбаоли. До свадьбы девушка трудилась в самом роскошном офисном здании Ханькоу[5] под названием «Новый свет». Чжоу Юань и Фэн Чунь – молодая семья, прекрасная пара, еще и сына смогли родить[6]; все жители улицы Шуйтацзе и окрестностей им завидовали и пристально следили за их жизнью. Их родители гарцевали по улице, сияя от гордости. Когда в тот день Фэн Чунь пришла и попросила взять ее на работу, сестрица Ми воскликнула:

– Ха! Ты меня разыгрываешь, что ли?

Кто ж знал, что Фэн Чунь совершенно серьезна. Она просто ответила:

– Я не шучу.

Сестрица Ми не стала церемониться и попала в самую точку:

– То есть это не шутка – искать работу, лишь бы позлить мужа?

Фэн Чунь была ошеломлена:

– Откуда ты знаешь, что я на него злюсь?

Сестрица Ми лишь пренебрежительно приподняла брови в ответ.

Фэн Чунь простонала, а затем честно сказала:

– Хорошо, признаю, я разозлилась и просто хочу спровоцировать Чжоу Юаня, а то он вконец разленился! Но, сестрица Ми, я же знаю, что ты открыла лавку, чтобы деньги зарабатывать, и это самое важное. Если ты примешь меня на работу, я обещаю трудиться наравне с остальными, усердно и в полную силу!

Услышав эти слова, сестрица Ми нахмурилась, а потом, пристально глядя на Фэн Чунь, проговорила:

– Слушай, ты, можно сказать, выросла на этой улице. Я раньше думала, что ты у нас тихоня, а ты, оказывается, за словом в карман не лезешь. Неудивительно, что Юань на тебя глаз положил, хотя за ним столько девчонок бегали.

Фэн Чунь наклонила голову и больше не стала сыпать цветастыми фразами. Одета она была просто: в джинсы и черный свитер, на ногах – кроссовки, лицо без косметики, в волосах – несколько высветленных прядей. Женщина тридцати с лишним лет от роду, она выглядела на двадцать пять и напоминала студентку университета. Сестрица Ми никогда не рассматривала Фэн Чунь столь пристально, и сейчас увиденное ей понравилось, так что она готова была согласиться.

Но хотя сестрица Ми и готова была согласиться, она не из тех, кто утаивает правду, поэтому без обиняков заявила:

– Фэн Чунь, давай я сразу скажу тебе кое-что неприятное. Во-первых, зарплата тут куда меньше, чем ты себе представляла, а работа куда утомительнее, так что будь к этому морально готова. Во-вторых, это бизнес, мы работаем за деньги, и значит, у тебя должны глаза блестеть, а руки летать, тебе придется из камня воду выжимать и не трепаться с товарками. Если эти два условия тебе подходят, то попробуй поработать три дня, а если нет, то сразу откажись.

Фэн Чунь тут же ответила:

– Мне подходит!

Прошло три дня. Потом неделя. Сестрица Ми увидела, что Фэн Чунь не просто покладистая, а действительно покладистая. Учитывая ее статус, все знакомые собирались перед дверями и наблюдали за тем, как она чистит обувь. Да, она нанялась в сердцах, но сказать-то легко, а сделать сложнее. Соседи по улице были потрясены и под разными предлогами приходили в лавку, чтобы поглазеть. Родителям Чжоу Юаня словно пощечину влепили, и они уже не могли непринужденно расхаживать туда-сюда. Фэн Чунь сдержала слово – она и правда поступилась собственной гордостью и работала на совесть, хотя и через силу. Если говорить о покладистости Фэн Чунь, то она отличалась от остальных женщин: у тех на устах был мед, а глаза искрились. Глаза Фэн Чунь не искрились, их лишь слегка увлажняли слезы; взгляд ее был ровным, словно ласковое солнце в ясный день, а все, что происходило вокруг, отпечаталось только в ее сердце.

Некоторые чистильщицы, даже проработав три, а то и пять лет, боялись дорогих вещей. В конце концов, эти деревенские женщины перебрались в город всего-то лет десять назад и не разбирались в кожаной обуви. Фэн Чунь по собственной инициативе забирала такие заказы. Обычно, если приходилось чистить кожаные ботинки, то Фэн Чунь управлялась стремительно, весь процесс занимал у нее две-три минуты: смахнуть пыль, нанести крем, отполировать. Потом взять деньги. И проводить клиента. Она понимала, что на быстроту нацелены оба участника процесса. Клиенты усаживаются, вытягивают ноги, достают мобильники и увлеченно отправляют сообщения, а чистильщиц обуви не интересует ничего, кроме полировки ботинок, и они в два счета приводят в порядок «второе лицо человека». Некоторые чистильщицы на прощание говорят клиенту «пока-пока», да еще и по-английски – «ба-а-ай», а Фэн Чунь просто смотрит и многих даже этими словами не удостаивает. Сестрица Ми из-за этого еще больше ценила Фэн Чунь. Чистка обуви – всего лишь бизнес, ни к чему красоваться. Делай свою работу, не поднимая глаз. Фэн Чунь полировала обувь, заодно полируя свою холодную привлекательность. Похоже, в каждой профессии есть свои умельцы. Нет в мире низкой работы, есть лишь низкие люди.

Однако Фэн Чунь не только покладистая – она еще и несколько наивная. Сестрица Ми постепенно прониклась к девушке. С самого начала она и Фэн Чунь понимали истинное положение вещей, и обе считали, что Фэн Чунь проработает дней десять, может, пятнадцать, от силы пару месяцев. Чжоу Юань попробует помириться или не выдержит давления со стороны родителей, явится в лавку и настоит на том, чтобы забрать оттуда жену. Но! Как ни странно, Чжоу Юань так и не показался. А Фэн Чунь продолжила упорно трудиться, продержалась уже три с лишним месяца и не собиралась сдаваться, превратившись в настоящего специалиста. Фэн Чунь никого не упрекала, не проклинала, не обвиняла мужа и, движимая злостью, трудилась в поте лица. Подобного сестрица Ми на своем веку никогда не видала.

– Этих двоих бес попутал… – говорила сестрица Ми, которой оставалось только тайком ругать Чжоу Юаня: – Вот же сопляк, твою мать! Ясно же, что жена уже дошла до ручки, а он не торопится ее забирать! Подулся бы пару дней и все, а этот притворяется, будто ничего знать не знает, и со злости заставляет жену мучиться! Что за мужик?!

Сестрица Ми действительно не могла не ругать Чжоу Юаня, ведь на самом деле в первую же неделю после появления в лавке Фэн Чунь отправила ему сообщение. В ответ – ни звука. Будь Сун Цзянтао жив, он не допустил бы такого беспредела. Да, Сун Цзянтао умер, но сестрица Ми – одна из самых уважаемых жительниц округи. Она, конечно, довольно своеобразная женщина, однако Чжоу Юань слишком непочтителен к старшим. Твою ж мать! Сестрица Ми сердилась, но ей не хотелось препираться с Чжоу Юанем. Так что она просто позволила Фэн Чунь и дальше работать в лавке. Как бы свысока окружающие ни смотрели на лавку сестрицы Ми, она по-прежнему вела дела с гордо поднятой головой. Что ж, Фэн Чунь с ее университетским дипломом нельзя теперь чистить обувь? Ведь бывает же, что выпускники Пекинского университета и университета Цинхуа торгуют свининой на улице. Если Чжоу Юань такой придурок, то пусть его старикам будет стыдно! Так им и надо!

Проблема в том, что сестрица Ми изначально спокойно сидела у себя в лавке. А вот беда пришла без приглашения.

Прошло двадцать пять минут! Фэн Чунь, разумеется, продолжала чистить ботинки. Она слишком увлеклась общением с клиентом. Они то и дело тайком обменивались взглядами, тихонько перешептывались, все время смеялись, не обращая внимания на окружающих.

Сестрица Ми внимательно наблюдала, не выпуская изо рта сигарету. Она печалилась, негодовала и переживала. Как так получается, что чувства между мужчиной и женщиной вспыхивают безо всякого предупреждения, словно искра, и совершенно не подчиняются здравому смыслу?!

Изначально ссора между супругами была сущей ерундой, но эта ссора затронула и сестрицу Ми. Однако всему же есть предел: нельзя, чтобы Фэн Чунь спровоцировала скандал в лавке! Даже если Чжоу Юань безответственный, а сестрица Ми сопереживает Фэн Чунь, это не значит, что можно прямо здесь крутить шуры-муры за спиной мужа! Куда занесет нелегкая Фэн Чунь, сестрицу Ми не касается. Но сейчас Фэн Чунь работает на нее, а значит, сестрица Ми должна ее контролировать. Сестрица Ми открыла лавку прямо у дома, вся улица Шуйтацзе – это несколько поколений соседей, дальних родственников, которые общаются друг с другом каждый день. Если вдруг происходит какая-то неприятность, то сестрица Ми ничего никому не может рассказать, даже собственной свекрови, очень уважаемой женщине восьмидесяти шести лет от роду, особенно учитывая, что лавка расположена в принадлежащем ей помещении, а сама старуха живет на втором этаже. Чжоу Юаню и его родне сестрица Ми тоже ничего не расскажет. Чжоу Юань мог позволить себе всякие глупости, но сестрица Ми – нет!

Фэн Чунь работала у нее уже три с лишним месяца, и сестрица Ми ей симпатизировала. Она думала, будто ей досталась умная, серьезная и покладистая девушка, и не могла себе представить, что внезапно у нее под самым носом случится такое.

Если уж речь идет о Фэн Чунь, то сестрица Ми знает всю ее биографию. Родители девушки работали на городском маслобойном комбинате. Семья из трех человек жила в общежитии. Отец техник, мать бухгалтер, простые скромные люди, сейчас уже на пенсии, вырастили такую же скромную дочку. Девочка с детства любила учиться и сновала туда-сюда по Пятой улице Цяньцзинь в свободной школьной форме с увесистым портфелем. Через несколько лет после окончания университета она устроилась на работу в офис в деловом центре «Новый свет». В тот период мимо окон сестрицы Ми фланировала модная штучка. Фэн Чунь надевала приталенный костюм, подчеркивавший изгибы фигуры, и туфли на высоком каблуке, наносила макияж. Вместе с коллегами она приходила к воротам, откуда начинался квартал Ляньбаоли, чтобы поесть шашлыка, а Чжоу Юань выбегал из ворот и спешил заплатить за всех. Назвать Чжоу Юаня красавчиком можно было безо всякого преувеличения, посмотришь – и глаз радуется. На улице Шуйтацзе много парней, у большинства внешность самая заурядная, немало и страшненьких – ни рожи, ни кожи, – а вот писаным красавцем уродился только Чжоу Юань. Он выкатывался на роликах из узкого и ухабистого квартала Ляньбаоли, сворачивал за угол и резко останавливался перед киоском, торговавшим шашлыками и закусками, вытаскивал пачку банкнот и платил за всех, несмотря на протесты девушки. Коллеги Фэн Чунь глядели на него прямо, без изумления и зависти.

Постепенно эта парочка сошлась. Дети поладили, а дальше за дело взялись родители с двух сторон. Обе семьи были из Ханькоу и знали местные порядки: отправить сватов, сделать предложение, прислать подарки невесте, выбрать благоприятную дату. Родители Чжоу Юаня освободили для молодых дом в квартале Гэнсиньли, а родители Фэн Чунь приобрели постельные принадлежности и всякую бытовую технику[7]. В назначенный день все соседи на улице Шуйтацзе получили ярко-красные приглашения и отправились на свадебный банкет, приготовив красные конверты[8]. Разумеется, сестрица Ми и Сун Цзянтао были почетными гостями. Восемь лет назад дела у супругов шли прекрасно, а потому на свадьбу соседей они принесли красный конверт толщиной с кирпич. Молодые несколько раз подходили к ним, чтобы выказать свое уважение. Чжоу Юань подносил вино Сун Цзянтао, благодарил со слезами на глазах и все время первый осушал свою стопку. Сестрице Ми тогда показалось, что молодожены похожи на марионеток: они, словно попугаи, без конца покорно талдычили «спасибо, спасибо». На свадьбе сестрица Ми смотрела на Фэн Чунь как на незнакомку, и больше никакого особого впечатления девушка на нее не произвела.

Она куда лучше знала жениха. Чжоу Юань родился и рос в Гэнсиньли, а его бабушка жила в квартале Ляньбаоли. Кварталы разделяла только Пятая улица Цяньцзинь. Чжоу Юань жил на два дома, к тому же мог пообедать и даже переночевать у кого-то из друзей-мальчишек, даже не спрашивая разрешения у родителей. Чжоу Юань от природы был невероятно красивым, а в детстве – так и вовсе очаровашкой, все соседи его обожали, и он привык, что его тискают и постоянно с ним сюсюкаются. Он любил похвалы, редко показывал свой характер, а когда упрямился, его хватало максимум на полдня; если же друг заговаривал первым, то Чжоу Юань тут же подхватывал – доброе имя друга для него превыше всего. Учился он средненько, зато обожал повеселиться и делал это с размахом. После окончания школы работал на Четвертой улице Цяньцзинь, где были сосредоточены магазины, торгующие электроникой.

Спустя немного времени после свадьбы Фэн Чунь родила сына. Ребенку предстояло стать единственным[9] наследником семейства Чжоу Юаня, так что старики грезили о мальчике; получив внука, они неимоверно обрадовались и, когда новорожденному исполнился месяц, снова закатили пир для всех соседей. В этот раз сестрица Ми и ее супруг не смогли присутствовать на банкете. На плановом медицинском осмотре у Сун Цзянтао диагностировали рак, и он упал в обморок, услышав диагноз. Сестрица Ми возила мужа по крупным больницам Пекина и Шанхая, денег потратила немерено, но через полгода Сун Цзянтао не стало. Сестрица Ми тяжело переживала утрату. Каждый день она смотрела в зеркало и видела новые и новые морщинки; она постоянно чувствовала, что внутри скапливаются слезы, которые не могла выплакать. Истории всех остальных людей для нее в тот момент отошли на задний план, побледнели и размылись, звуки города тоже стихли.

И вот по прошествии нескольких лет Фэн Чунь внезапно ворвалась в лавку сестрицы Ми. Сестрица Ми пробудилась ото сна, продрала глаза и увидела, что мир-то никуда не делся и все происходящее за окном по-прежнему находится у нее перед самым носом. Оказывается, если сердце умирает, человеку стоит сделать вдох – и оно оживает. Да, сестрица Ми знала: Фэн Чунь поссорилась с мужем из-за того, что Чжоу Юань ленивый, слишком любит развлекаться и не содержит семью. Прежде она частенько наблюдала за тем, как они вдвоем катили коляску, фотографировали малыша и все вместе отправлялись в «Макдоналдс» в гостинице «Сюаньгун». Постепенно Чжоу Юань присоединялся к жене и сыну все реже, ребенка часто вела за ручку одна Фэн Чунь. А потом и вовсе только она. Что значит «время – единственный критерий проверки истины»? Вот то и значит!

Сестрица Ми не ошибалась. Раньше ей было наплевать на такие истории простых людей. Она с трудом управлялась с работой и столь увлеченно считала деньги, что пальцы болели. Свое время она уделяла только тем, кто мог ей пригодиться. Но нынешняя сестрица Ми не такая. Она смотрела на супружескую пару, и сердце ее ныло. Она думала: «На улице – целые толпы народу, а вы выбрали друг друга, это непросто! Да, повседневная жизнь очень скучна; и сойтись на самом деле можно в мгновение ока, а расстаетесь вы уже навсегда». Поэтому сестрица Ми очень надеялась, что Чжоу Юань и Фэн Чунь помирятся. Фэн Чунь пришла в ее лавку специально, чтобы подразнить мужа, чтобы он ее пожалел, и сестрица Ми согласилась. С возрастом она становилась человеком, о котором говорят «острый язык, да мягкое сердце». Но, несмотря на мягкосердечие, сестрица Ми не забывает о прибыли. Она точно знает, что делает. Иначе не стала бы нынешней собой.

Прошло тридцать минут! Фэн Чунь по-прежнему оттопыривала свою упругую попку, крутясь, как юла; руки в медицинских резиновых перчатках кремового цвета полировали пару изящных черных кожаных ботинок так, что на их поверхности словно распускались цветы. В Фэн Чунь, кажется, вселился бес.

И точно. В Фэн Чунь вселился бес. Она ничего не могла с этим поделать – она не в состоянии предвидеть или предугадать, как развернутся события, поскольку все предопределено.

Раннее утро. Фэн Чунь еще нежилась в кровати. Чжоу Юань уже давно оставался ночевать у друга. Сына она отдала родителям. Так что утром можно поваляться. Но в большом городе отсутствует такое явление, как «раннее утро». Спозаранку на улицах толчея, выхлопные газы от бесчисленного множества машин соединяются с дымом от печек торговцев завтраками, делая утренний туман более тяжелым и мутным. Солнце еле-еле проглядывает между многоэтажками. Правда, в окрестностях улицы Шуйтацзе и проспекта Чжуншань, самом оживленном районе Ханькоу, по утрам даже общественный туалет на обочине Пятой улицы Цяньцзинь и то важнее солнца. Сколько жителей ближайших кварталов вскакивают с кроватей и мчатся к нему, чтобы встать в очередь, втиснуться в кабинку и справить нужду, не терпящую отлагательств. История этого общественного туалета насчитывает несколько десятков лет, и все эти несколько десятков лет утреннее солнце над улицей Шуйтацзе уступает ему пальму первенства. Души[10] отказываются возвращаться в тело, пока человек не сходил в туалет. После этого уже можно вернуться домой, умыться, затем снова выйти на улицу и на лотке у обочины купить лапшу на завтрак[11]. Такую лапшу уханьцы обожают; ее можно подавать с рисовым вином, в которое по желанию добавляют сырое яйцо, с соленым пончиком «мяньво», который прекрасно подходит к рисовому вину с яйцом, или с жаренным во фритюре хворостом «юйтяо», который хорошо запить просто рисовым вином, – такие сочетания предпочитают уханьцы. Неместные вряд ли поймут, почему тушеная лапша считается вкусной. Деликатесы – вещь такая, о вкусах не спорят, каждому свое. Поваляться подольше в кровати, поесть тушеной лапши. Как же это приятно. Но хорошенького помаленьку.

Фэн Чунь вдоволь повалялась в постели и уже собиралась пойти завтракать, как у нее вдруг задергалось веко. На душе стало неспокойно. Она решила, что это из-за тушеной лапши, – сегодня ей наверняка не достанется любимое блюдо. Впоследствии так и оказалось: тушеную лапшу, которую она хотела купить, всю разобрали. Веко дико дергалось, но Фэн Чунь проявила все свое упрямство. Не верила она в такие приметы! И потому увлеченно искала лапшу, не отвлекаясь. Она шла вперед, обходя лотки один за другим, и в итоге дошла до конца проспекта Чжуншань, до берега реки, где купила-таки еду по вкусу. Когда она покончила с завтраком, уже почти настал полдень.

Смена Фэн Чунь начиналась как раз в двенадцать часов. В это время несчетное количество людей выходили на улицу и сливались в непрерывный поток, который с этого момента уже не иссякал. По мере того, как солнце двигалось по небу, смещаясь к западу, свет постепенно становился прозрачнее, лился широкой струей, яркий и бесстрастный. В бой вступало заходящее солнце, которое било ослепительным блеском в самое сердце города, пробивая насквозь все витрины – начиная от больших магазинов и заканчивая мелкими лавочками – и наполняя мир радостью. Лица людей светились даже при взгляде на незнакомцев. Вот тогда-то и наступало золотое время для шумной торговой улицы.

В двенадцать часов сестрица Ми просила выйти лучших своих работниц. Фэн Чунь проработала всего три месяца, но уже тоже считалась одним из ключевых сотрудников и сама горько смеялась над этим. В порыве злости на мужа она упросила сестрицу Ми взять ее к себе чистильщицей обуви, сестрица Ми согласилась лишь из уважения, даже пыталась отговорить, так что теперь у Фэн Чунь не было пути к отступлению. Придется ей засунуть свою гордость куда подальше. Здесь кругом одни знакомые, и если у Чжоу Юаня нет ни стыда ни совести, то Фэн Чунь не такая!

Сначала Фэн Чунь бралась за дело скрепя сердце, но постепенно прониклась. Нет в мире низкой работы, есть только низкие люди.

Даже после тушеной лапши веко Фэн Чунь продолжало дергаться. Она сделала компресс, приложив горячее полотенце, но безрезультатно. Тогда она наклеила на веко кусочек лейкопластыря, чтобы удержать его на месте, однако на входе в лавку сестрицы Ми отлепила его. Чистка обуви – тоже работа. А на работу надо являться в пристойном виде. Фэн Чунь хотела уточнить у сестрицы Ми: левое веко дергается к богатству, а правое – к беде? Или наоборот? Но когда слова уже крутились на кончике языка, в голову пришла другая мысль: нельзя спрашивать! Фэн Чунь почувствовала, что от этих расспросов станет хуже. А ей на самом деле и так уже несладко. Ощущения не приходят просто так, а если приходят, то легко от них не избавишься. Что сегодня должно случиться? Неужто Чжоу Юань заявится? Если и правда муж придет и попросит Фэн Чунь вернуться с ним домой, то как она поступит? Девушка не сомневалась: это связано с ее пререканиями с Чжоу Юанем. Она так долго мусолила эту мысль, что невольно принялась оглядываться. Постороннему человеку могло показаться, что сегодня у Фэн Чунь слишком уж блестят глаза.

Лавка сестрицы Ми расположена в самом процветающем районе неподалеку от проспекта Чжуншань; она первая по ходу от квартала Ляньбаоли, а рядом тянутся еще две оживленные улицы – Первая Цзянхань и Пятая Цяньцзинь. На Первой улице Цзянхань стоят гостиница «Сюаньгун» и Центральный универмаг – старые здания, построенные еще до Освобождения[12], в таких всегда чувствуется аристократический дух. В конце Пятой улицы Цяньцзинь во дворе возвышается водонапорная башня, возведенная британцами на двадцатом году правления под девизом Гуансюй[13], – пятиэтажное крепкое строение с облицовкой из красного кирпича и колокольней под самой крышей. Водонапорная башня прекрасна, откуда на нее ни посмотри. На другой стороне проспекта Чжуншань в последние годы выросли коммерческие здания, на стеклянных стенах которых сменяют друг друга огромные рекламные щиты, броские и модные.

Лавка сестрицы Ми занимает лучшее место. Лучшее, но крошечное. Лавка настолько мала, что в два счета можно попасть во внутренний дворик; там стоит на сваях небольшой дом, где живет свекровь сестрицы Ми, а внизу тоже работают чистильщицы. Такая вот лавочка, которая не подчиняется никаким правилам и замерам: большая, но величиной с ладошку. Просто сестрица Ми умеет вести дела и недостатки один за другим превратила в достоинства. Она специально не облицовывает плиткой и не штукатурит старую кирпичную стену и не красит перегородки. Та часть, что лишена отделки, источает аромат древности, а та, что требует ремонта, соответствует художественному вкусу иностранных туристов. На земле сидят на корточках и работают пять или шесть чистильщиц обуви. Стены лавки и все потайные уголки оборудованы многочисленными подвесными полками, на которых выставлена всякая всячина: простая холщовая одежда, тканевые подушечки, глиняные чайнички, подсвечники, чашки, кувшины с букетами из высушенных стеблей чумизы, горшки для маринования овощей, а в них – хлопчатник с коробочками, винные бутылки, в которых красуются одуванчики. Все это не просто предметы интерьера, но и товары на продажу, причем цену можно назвать из головы и тут же рассчитаться. Сестрица Ми специально выбрала стиль, отличный от того, которым отличается популярная сеть конкурирующих заведений. У нее тонкий вкус, и вещи, подобранные ею наугад, обычно оказываются высокохудожественными. Скоро о ее лавке заговорили, особенно в местных вузах. Слава, как говорится, без ног, а ходит. Студенты не нуждаются в чистке обуви, но сестрица Ми их все равно привечает и позволяет фотографировать все, что вздумается. В бизнесе важна популярность. Сестрица Ми – уроженка Ханькоу, она не боится напора местной роскоши, и развернулась бы на полную катушку, даже если бы лавка была еще меньше.

Лавка обладала культурным статусом, и именно поэтому изначально Фэн Чунь решила попроситься на работу к сестрице Ми, наплевав на свою гордость. Но, разумеется, Фэн Чунь понимала: каким бы культурным статусом ни обладало это заведение, оно так и останется лавкой, где чистят обувь. Однако сегодня, лишь сегодня, когда у нее начало дергаться веко и всей тяжестью навалились дурные предчувствия, она основательно всмотрелась в глубины своего сердца и поняла, что не хочет возвращаться домой с Чжоу Юанем!

Никто не догадывался, что произошло в жизни у Фэн Чунь. Никто не знал, что работа для нее – гораздо больше, чем просто чистка обуви. Даже сама Фэн Чунь поначалу не осознавала этого, но потихоньку до нее дошло, и она перепугалась. Жизнь – сложная штука, к тому же противоречивая и изменчивая, в ней нет правил, нет заданных шаблонов, ничего нельзя планировать и ни о чем нельзя мечтать.

А потом неожиданно случилось вот что. После обеда настал «золотой час». Лавку сестрицы Ми, обращенную на запад, залил свет. Солнечные лучи позолотили все безделушки в крошечном помещении, обшарпанный черный лак на створках старой двери покрылся изысканным цветочным орнаментом. Через порог шагнул молодой человек по имени Ло Лянцзи. Он появился на ослепительном фоне, и влажные глаза Фэн Чунь встретились с этим сиянием. Когда их взгляды соединились в одной точке, пространство между ними пронзила молния. Фэн Чунь почувствовала, как жар поднимается к самому сердцу. Странно, но когда их взгляды пересеклись, веко Фэн Чунь прекратило дергаться, зато в груди побежали яростные волны, обуздать которые не представлялось возможным. Фэн Чунь удивленно взирала на происходящее широко распахнутыми глазами. Она не понимала! Не понимала! Однако понимала она или нет – неважно, ведь все происходило без ее вмешательства.

Да, человеческая жизнь лишена здравого смысла.

Ло Лянцзи по чистой случайности вошел с важным видом в лавку сестрицы Ми.

Так же случайно он появился на свет в эпоху строгого планирования рождаемости. Изначально от него требовали, чтобы он изучал математику и мог объехать весь мир, а потом он случайно основал свое дело. Одна из сделок привела его в Ухань, и потому он оказался здесь совершенно случайно. Концентрация случайностей создавала ощущение хаотичности, с какой двигается ряска на поверхности воды. Ло Лянцзи шел за толпой, любил известные бренды, роскошь, шик и дутую славу, но казался довольно небрежным. Сейчас на нем был пошитый в Италии модный костюм «Дзенья», однако его совершенно не заботили глубокие заломы на локтях и жирные пятна на запонках. Он плевать хотел на следы рвоты на дорогих итальянских кожаных ботинках. Он был лишен той осмотрительности, с которой обычно вели дела бизнесмены постарше, предпочитавшие поджать хост, не нервничал и не боялся быть осужденным за спекуляцию. Поэтому от его небрежности веяло легкостью. Фэн Чунь увидела в этом редкую по тем временам раскованность. Если мужчина раскован – неважно, в чем именно это проявляется, – то в глазах женщин он обладает роковым обаянием. Особенно если перед ним неопытная молодая женщина – такая, как Фэн Чунь.

Ло Лянцзи вошел с залитой солнцем улицы в лавку сестрицы Ми, словно хорошо знал дорогу. На лице его застыла самоуверенность, какая бывает у новорожденного теленка, по незнанию не страшащегося тигров; такая самоуверенность порождает смелость. Именно так на экране обычно появляется главный герой боевика. Незаметно для себя Фэн Чунь заняла место главной героини. В ее возрасте легко попасть под влияние кинематографа, даже если речь идет о низкопробных фильмах.

Сестрица Ми сидела рядом с дверью и, когда приходили клиенты, одаривала их оценивающим взглядом, прикидывая, кто есть кто. Сначала вошел водитель; он криво улыбнулся сестрице Ми, большим пальцем ткнул куда-то себе за спину, и сестрица Ми сразу поняла, что происходит. Это был ее знакомый водитель, временно нанятый Ло Лянцзи. Водитель посторонился, и в лавку вошел сам Ло Лянцзи. Сестрица Ми выразительно посмотрела на Фэн Чунь. Она давно уже рассылала своим работницам шуточные сообщения, чтобы научить их определять статус клиента: «Если парень в костюме, при галстуке и не жалуется на трудности, то это чиновник. Если парень в костюме, при галстуке и не снимает костюм ни за завтраком, ни за обедом, ни за ужином, то это бизнесмен». Когда Ло Лянцзи сел перед Фэн Чунь, сестрица Ми громко сказала:

– Господин, у вас такие хорошие ботинки – мы обеспечим превосходный уход!

Это был адресованный Фэн Чунь намек на то, что с клиента нужно взять больше денег. Но кто мог знать, что им встретился достойный соперник. Как-никак, Ло Лянцзи тоже занимался бизнесом. Он раскусил маленький трюк сестрицы Ми и подмигнул водителю. Тот немедленно подскочил и вручил хозяйке банкноту в десять юаней. Сестрица Ми радостно улыбнулась, сунула деньги в кошелек и пошла встречать новых посетителей.

Но кожаные ботинки Ло Лянцзи были грязными до безобразия! На банкете на них попала чужая рвота – фу, какая гадость! Фэн Чунь мысленно поблагодарила мать за то, что та раньше работала на маслобойном комбинате и сейчас девушке пригодился ее старый темно-синий халат. Еще Фэн Чунь похвалила себя за привычку надевать маску и перчатки. Сестрица Ми поначалу не одобряла этого и считала, что Фэн Чунь раздувает из мухи слона, но Фэн Чунь, по ее словам, соблюдала правила гигиены, чтобы не притащить заразу к ребенку. Сын у нее маленький, вдобавок слабенький – стоит ветерку подуть, как он уже простужается и температурит. У сестрицы Ми тоже есть сын. В итоге она махнула рукой и отстала. Сестрица Ми еще не старая, даже красится, правда, запросы у нее весьма скромные, так что десять юаней ее вполне устроили, но ботинки оказались настолько грязными, что за них можно было бы попросить и двадцать. Фэн Чунь не особо дала волю своим чувствам. Несмотря на то что произошло вначале, она была солидарна с сестрицей Ми и, кроме того, блюла ее интересы. Ей просто захотелось подшутить над Ло Лянцзи и проверить, правда ли он настолько раскован, а заодно посмотреть, действительно ли он щедр и правда ли взглянул на нее как-то по-особому.

В этот самый момент Ло Лянцзи вдруг подался вперед и прошептал на ухо Фэн Чунь:

– Вы уж простите, что ботинки такие грязные.

Она остолбенела. Как это он прочел ее мысли? Фэн Чунь подняла глаза. И до чего же юными и прекрасными были эти глаза! Ло Лянцзи ошеломленно уставился на нее, и она снова потупилась. В этот момент ей опять почудилось, что с ней что-то не так. С чего она вдруг запаниковала в присутствии незнакомца? Фэн Чунь разозлилась на себя и стала еще красивее. Ло Лянцзи залюбовался ею и поторопился объяснить:

– Это мой партнер по бизнесу перепил, и его стошнило на мои ботинки.

Фэн Чунь лишь покивала, не смея больше поднять глаза. Она усердно начищала кожу, но в голове билась мысль: «С чего мне интересоваться, кого стошнило на твои ботинки? Зачем ты мне это говоришь?»

И опять Ло Лянцзи словно заглянул в ее сердце и ответил:

– Я вам сказал, чтоб вы не думали, будто я алкаш какой.

Фэн Чунь внутренне поразилась тому, что кто-то может вот так читать ее мысли, и невольно сравнила его со своим мужем Чжоу Юанем. С Чжоу Юанем подобного никогда не было.

Эту фразу Ло Лянцзи произнес, запинаясь, и тут же понял, что сболтнул лишнего; чем больше росло в нем это ощущение, тем сильнее горели щеки. Его неестественность передалась и Фэн Чунь. Она кокетливо надула губы и снова посмотрела на Ло Лянцзи. Их взгляды опять встретились, и по телам обоих словно прошел электрический разряд.

Ло Лянцзи заметил, что Фэн Чунь искоса посматривает на него и ее глаза невыразимо прекрасны. А Фэн Чунь ощутила, что все внимание Ло Лянцзи сосредоточено на ней одной. Внезапно сокрушительная тишина накрыла их облаком. Не было больше ни лавки сестрицы Ми, ни шумной улицы – лишь они вдвоем в полном вакууме, где Фэн Чунь по-прежнему начищала его ботинки. Они испугались. Они пытались сопротивляться. Сопротивляться, чтобы вырваться из окутавшего их кошмара. Какие-то люди сновали вокруг – это приходили и уходили другие клиенты. То и дело звонили мобильные телефоны. Порхали руки других чистильщиц. В воздухе витал густой запах крема для обуви. Сестрица Ми стояла за прилавком, держа в одной руке сигарету, а в другой чашку чая, с улыбкой приветствовала гостей и втихаря с ехидцей наблюдала за ними.

Обоим казалось, что в этот момент у них выросли крылья. Фэн Чунь все так же не отрывала взгляд от ботинок Ло Лянцзи, но знала, во что он одет, какое выражение сейчас на его лице, какого оттенка его кожа и даже с каким акцентом он говорит. Она знала, что волосы Ло Лянцзи чисто вымытые и густые – настолько, что под их тяжестью лоб давит на брови; брови у него широкие, а глаза узкие. Ло Лянцзи с первого взгляда заметил, что Фэн Чунь отличается от остальных чистильщиц. В синем халате и маске, скрывавшей лицо, она напоминала оператора высокотехнологичного сборочного конвейера, и таких чистильщиц обуви ему нигде и никогда встречать не доводилось. Она еще не закончила чистить его кожаные ботинки, а Ло Лянцзи через халат – столь же плотный, как и ее веки, – успел рассмотреть ее тело, зрелое, гладкое, стройное и грациозное. Почему Ло Лянцзи раньше не видел такие волнующие изгибы? Ему ведь тоже уже за тридцать, он женат, у него есть ребенок. Он объехал едва ли не все крупные города Китая. Отели, рестораны, массажные салоны стали практически частью его работы – он постоянно бывал там и повидал множество красоток; он горланил вместе с ними в караоке, мог даже сгрести их в охапку и обнять, однако позже, распрощавшись, не помнил, как они выглядели. Почему только в этот момент, в этой маленькой лавчонке его глаза вдруг превратились в увеличительные стекла? Он видел крупным планом, как в кино, несколько тоненьких прядок, падавших на лоб Фэн Чунь, каждый их волосок, гладкий и блестящий. Лишь теперь он сравнил и осознал, что все линии, виденные им прежде, несовершенны и слишком грубы, они царапали его и причиняли боль. Только сейчас эта покладистая красота лишила его самоконтроля, и ему захотелось болтать всякие глупости. Ло Лянцзи не понимал, что с ним происходит. Это ведь случайная, ничего не значащая встреча – разве нет? Ло Лянцзи рассердился на себя, даже не отдавая себе в этом отчета.

У незнакомых друг с другом мужчины и женщины в этот самый момент неожиданно возникли совершенно одинаковые мысли. Они напоминали пожар, вспыхнувший в старом доме. Огонь, внезапно вышедший из-под контроля; крошечные язычки этого пламени совершенно непонятным образом казались теплыми и уютными, они трепетали и подпрыгивали, словно маленький олененок, постоянно вызывая внутри тревогу. Эти двое, обычно неразговорчивые, не могли себя контролировать, они болтали и флиртовали. Они даже понизили голоса, сделав вид, что вовсе не разговаривают, по молчаливому согласию исключив из своего крошечного мирка всех остальных людей.

Ло Лянцзи сказал:

– Разве можно такую кропотливую и тяжелую работу оценить в десять юаней? Мой водитель невежественный скупердяй, он тебя обидел. Скажи, сколько я на самом деле должен?

– Сто юаней! – ответила Фэн Чунь.

– Без проблем! – согласился Ло Лянцзи.

Фэн Чунь рассмеялась:

– Да за сто юаней я должна надраить ботинки так, чтобы цветы распустились!

– А они уже распустились.

– Где же?

– В твоих глазах.

Молчание. Потом Фэн Чунь ехидно заметила:

– А вы, как я погляжу, привыкли за девушками ухлестывать!

Ло Лянцзи возмутился:

– Разве я ухлестывал? Я не говорил, что ты красавица, да и вижу лишь твои глаза. Я не спрашивал, как тебя зовут, и не просил дать мне телефончик.

– Ну, ухлестывали вы или нет, – это вы сами в душе знаете.

– Я не знаю, только ты знаешь, – ответил Ло Лянцзи.

Фэн Чунь корпела над парой итальянских ботинок марки «Барри»: блестящая кожа, аккуратная строчка, изысканная модель. Отличные ботинки, которые не могут не понравиться. Фэн Чунь наклонила голову, оценила результат и с чувством выполненного долга воскликнула:

– Такие прекрасные ботинки – просто загляденье!

Работая в офисном здании «Новый свет», в обеденный перерыв она частенько бегала с коллегами в соседний универмаг, так что разбиралась в хорошей обуви. Они с мужем тоже старались покупать себе дорогую обувь, особенно Чжоу Юань – причем независимо от того, были ли у него деньги, обеспечена ли семья всем самым необходимым. Однажды ему втемяшилось в башку приобрести себе дорогущие ботинки английской марки «Кларкс», чтобы не стыдно было пойти поразвлечься с друзьями. В тот раз молодые супруги разругались в пух и прах, потому что Фэн Чунь заботилась о семейном бюджете, ей было жалко тратиться на себя и она покупала обувь попроще. Но даже не располагая особо средствами, она время от времени забредала в бутики иностранных брендов, чтобы полюбоваться дизайнерскими моделями. Фэн Чунь обожала хорошую обувь.

Она искренне воскликнула:

– Истинное наслаждение – уход за такими великолепными ботинками!

– Не могу не согласиться! – поддакнул Ло Лянцзи.

Однако на такую тонкую телячью кожу нельзя наносить простой крем, а самый дешевый, который в лавке закупался оптом, даже близко подносить не стоило. Единственная коробочка с импортным кремом на основе карнаубского воска хранилась лично у сестрицы Ми и использовалась исключительно для обуви наиболее важных посетителей – то есть местных чиновников, полицейских и налоговых инспекторов. Именно они считались VIP-клиентами в лавке сестрицы Ми, а остальные о дефицитном креме могли и не мечтать.

Ло Лянцзи понял, что Фэн Чунь боится свою начальницу. Он решил проявить всю свою мужественность и заявил:

– Делай то, что хочешь! Ничего не бойся! Я все оплачу!

Этим словам Фэн Чунь не в силах была противиться. Лед, который так долго намерзал в ее сердце, в один миг растаял, сердце растеклось от нежности, и она чуть не расплакалась. Наконец Фэн Чунь решилась и встала. От долгого сидения на корточках у нее закружилась голова, но Ло Лянцзи тут же заботливо придержал ее за талию одной рукой. Фэн Чунь притворилась, что этой руки не существует, хотя и не смогла скрыть испуга.

Фэн Чунь подошла к сестрице Ми, чтобы попросить у нее крем на основе карнаубского воска, а сестрица Ми только того и ждала, поскольку терпение ее достигло предела. Она наблюдала за бушующим пламенем с безопасного расстояния и готова была потушить пожар. Сестрица Ми равнодушно взглянула в лучистые глаза Фэн Чунь, сделав вид, что не понимает, и спросила:

– Что нужно?

– Ты знаешь.

– Что я знаю?

– Знаешь, что таким хорошим ботинкам нужен соответствующий уход.

Сестрица Ми выпустила в лицо Фэн Чунь струйку дыма и буркнула:

– Ничего я не знаю.

Фэн Чунь сказала:

– Поверхность кожи обожжена крепким алкоголем и действительно нуждается в уходе.

– Только потому, что ты так решила?

– Сестрица Ми!

Хозяйка лавки понизила голос и процедила:

– Послушай-ка! Последнее слово здесь за мной! Это я решаю, кому и что нужно. Ты что-то запуталась, девочка! Очнись! Ты уже потратила на пару ботинок кучу времени! Куда больше, чем я на них заработала! Хватит! Быстренько отпусти клиента!

Фэн Чунь запротестовала:

– Сестрица Ми!

Сигарета замерла между губами сестрицы Ми. Она скрестила руки на груди.

– Что ты орешь? Ты не слышала мои слова?

– Ну зачем ты так? Зачем прогонять клиента? Откуда ты знаешь, что он не заплатит дополнительно?

– Тогда пусть сначала заплатит. Если раскошелится дополнительно на двадцатку, будет ему крем.

Только она договорила, как к ним подскочил водитель Ло Лянцзи и протянул сестрице Ми купюру в сто юаней со словами:

– Шеф сказал, что сдачи не надо.

Сто юаней! Почистить кожаные туфли за сотню? Разве сестрица Ми могла отказать?! Она тут же наклеила на лицо улыбку и рассыпалась в благодарностях, но когда повернулась, чтобы выдать Фэн Чунь дефицитный крем, улыбка снова сползла с ее губ. Ничего не говоря, она холодно зыркнула на Фэн Чунь.

Фэн Чунь победила, и этого ей было достаточно. Она бросила быстрый, как молния, взгляд на Ло Лянцзи, с трудом сдерживая слезы. Взяв крем для обуви, Фэн Чунь вернулась на свое рабочее место. Присела на корточки, не произнеся ни слова. Она сосредоточенно наносила крем на ботинки, и руки ее, словно весенние ласточки, весело и ловко порхали вверх-вниз. Теперь уже в ней взыграло упрямство. Девушка была полна решимости довести начатое дело до конца и молча ткнула в перепачканные носки Ло Лянцзи. Тот спросил:

– Снять?

Когда Фэн Чунь кивнула, он позвал стоявшего у двери шофера:

– Сбегай купи мне носки. Выйдешь из лавки, свернешь, и там по обе стороны улицы торгуют носками.

Водитель остолбенел, и Ло Лянцзи принялся его распекать:

– Ты меня слышишь? Беги давай! Да побыстрее!

Водитель выскочил на улицу и вскоре вернулся с парой новых носков. Ло Лянцзи вдруг немного смутился, отвернулся, снял грязные носки, достал из кармана салфетку, завернул в нее и попросил водителя найти на улице урну и выкинуть. Затем натянул свежие носки. Фэн Чунь помогла ему надеть ботинки, завязала шнурки, поправила штанины, и теперь он выглядел красиво и опрятно.

Внезапно лавка сестрицы Ми снова оказалась где-то далеко-далеко. В целом мире остались лишь они двое. Недавно они были чужими, но вдруг одновременно почувствовали, что стали родными, как супруги. Так жена собирает на работу мужа – ничего не говоря, потому что они уже понимают друг друга без слов, – и это чувство растекается от самого сердца до кончиков пальцев, наполняя окружающее пространство теплом. Странно, они ведь не одиноки, у обоих уже есть дети школьного возраста, однако, случайно встретившись в лавке, где чистят обувь, поддались чувству, которому стоило бы пробудиться давным-давно. Но оно пробудилось только что. Все это Фэн Чунь хотела бы сказать Ло Лянцзи, а он ей. И тут лавка вернулась на место. Оба отлично понимали, что не имеют возможности пообщаться. Оба знали, что ботинки начищены до блеска, Ло Лянцзи пора уходить и сразу после встречи наступит разлука. От мимолетности этого знакомства оба испытывали горечь, не смотрели друг на друга, двигались нарочито медленно и все равно не могли нарушить простой закон: ботинки начищены – клиент уходит.

Сестрица Ми, терпеливая и зоркая, словно охотник, наблюдала за ними со стороны. Она громко произнесла на прощание:

– Спасибо за вашу щедрость, господин. Ждем вас снова!

Фэн Чунь ничего не оставалось, кроме как сказать:

– Спасибо, что пришли, ждем вас снова!

Ло Лянцзи на мгновение растерялся. Он принялся топтаться на месте, провел руками по волосам; на миг ему почудилось, что он сейчас рухнет. Однако он не желторотик какой-нибудь, и потому попытался все-таки вернуть себе устойчивость. Он достал свой бумажник, вынул купюру в сто юаней и протянул Фэн Чунь.

Фэн Чунь тихонько проговорила:

– Отдайте хозяйке.

Ло Лянцзи сказал:

– Хозяйка уже получила свое. Это тебе.

Фэн Чунь внезапно снова почувствовала, как на нее ни с того ни с сего нахлынуло раздражение. Неужели этот парень решил, будто она простая чистильщица обуви? Сунул сотню и теперь еще одну, чтобы похвастаться своим богатством! Что он вообще за человек, как его зовут, откуда он взялся и куда сейчас отправится? Почему вдруг столкнулся с ней? Вот, оказывается, к чему веко дергалось! Какого черта?! Фэн Чунь не стала брать банкноту из рук Ло Лянцзи. Она постояла ошарашенно, а потом начала снимать перчатки. После долгого ношения медицинских перчаток руки были горячие и потные, резина плотно обтягивала кожу, и снять их оказалось нелегко. Фэн Чунь с силой сдирала перчатки, выплевывая одно за другим обжигающие слова:

– Я уже поняла, что вы богаты! Поняла! Так что нечего выпендриваться! Мы тут чаевые не принимаем!

Ло Лянцзи поспешно сказал:

– Разве это чаевые! Мы же только недавно обсуждали, что начистить обувь так, чтобы цветы распустились, стоит сто юаней.

Мы? Фэн Чунь ощутила тупую боль в сердце: она с ним – «мы»? «Мы» – это она с Чжоу Юанем, но того не заботит, что жена чистит обувь! При этой мысли к глазам снова подступили слезы, однако девушка отчаянно терпела.

Сестрица Ми вовремя подоспела на помощь. Она двумя пальцами легко забрала купюру, а потом сдержанно произнесла:

– Огромное спасибо, господин! Ваши ботинки и правда непросто было привести в божеский вид, так что моя сотрудница потрудилась на славу. Разумеется, в нашем заведении принимают чаевые. Где ж это видано, чтоб в сфере обслуживания не принимали чаевые? Это же неуважение к клиенту! Вы очень щедры, а она просто молода и ничего не понимает, кроме того, искренне боится, что клиент слишком потратится, да еще и косноязыкая. Вы уж простите, господин. Деньги я возьму вместо нее…

Ло Лянцзи в смятении кивнул, но не двинулся с места. Фэн Чунь уже сорвала перчатки и выбросила в мусорку. Теперь можно было рассмотреть ее руки – бледные и влажные от долгого ношения перчаток; на тыльной стороне ладони вены казались нарисованными тушью, но и в них ему виделась какая-то жалостливая красота. Ло Лянцзи не мог отвести от них взгляд: сегодня все ему представлялось удивительно очаровательным!

Заметив это, сестрица Ми принялась тушить пожар с еще большей интенсивностью. Она притянула к себе Фэн Чунь и заявила:

– Ладно! Вы, господин, не переживайте! Она стесняется принять у вас деньги, но я обо всем позабочусь. Ее сын любит есть в «Макдоналдсе», так что я его туда отведу. Я раньше служила в армии и привыкла говорить открыто и честно, как на духу. Так вот, хочу сказать, что вы огромный молодец, братишка, желаю вам всего наилучшего и успехов в делах! Насколько я вижу, вы не местный, а потому хорошей вам дороги и счастливого воссоединения с семьей. Всего доброго!

При словах «ее сын» сестрица Ми жестом показала, какого роста мальчик, тем самым подчеркнув роль Фэн Чунь как жены и матери. Сестрица Ми понимала: упоминая детей и семью, всячески выпячивая реальность, она наносит мощный удар волшебным оружием. Реальность – непроницаемая стена, о которую разбивается любая фантазия. Сестрица Ми ловко все придумала и убила двух зайцев одним выстрелом: ее высказывание привело в чувство Фэн Чунь и Ло Лянцзи, которые на время забыли о наличии у них семей. Ло Лянцзи явно не мог соперничать с сестрицей Ми. Целая гамма эмоций отразилась на его лице – смущение, неловкость, стыд, сожаление. Он покраснел и, не придумав ничего лучше, промямлил «до свидания» и вышел из лавки. Фэн Чунь остолбенела, потом закрыла лицо руками, развернулась и бросилась в подсобку.

Поскольку лавка сестрицы Ми совсем крошечная, то подсобка отделена от основного помещения простой занавеской с набивным узором. Обычно работницам разрешается заходить туда лишь во время обеда. Подсобка – малюсенький пятачок – предназначена для приготовления пищи и битком набита кастрюлями, сковородками и мисками. За долгие годы все тут прокоптилось до черноты. Позади кухонной раковины виднеется лестница – настолько узенькая, что двум людям на ней не разойтись. В подсобке нет света, он включается только тогда, когда свекровь сестрицы Ми спускается, чтобы что-то приготовить. Ключевое правило: какой бы тесной ни была комнатенка, это частная территория сестрицы Ми и ее родных, а не место общественного пользования. Как говорится, каждый сверчок знай свой шесток. Хозяйка – это хозяйка, а работники – это работники, и они не у себя дома.

Фэн Чунь сломя голову бросилась в подсобку, откинув занавеску. Перед глазами у нее потемнело. Она ударилась об лестницу, села на нижней ступеньке, сорвала с себя маску, начала судорожно глотать воздух и растирать кулаком грудь, даже не понимая, больно ли ей. Было ясно, что она плачет и даже беззвучно стонет.

Сестрица Ми и бровью не повела.

Она не станет обращать внимания! Пусть хоть задохнется от рыданий! Она решила просто игнорировать Фэн Чунь. Чем сильнее кудахчут над ребенком, тем он капризнее. А сестрица Ми не собиралась баловать Фэн Чунь. Хотя та и молода, но уже не ребенок, а сама мать! Все женщины были когда-то молоды. Всеми в молодости кто-то да восхищался. Жизнь такая длинная – кто из нас может утверждать, что ни разу не терял головы? За самой сестрицей Ми тоже ухаживали, ей с размахом преподносили девяносто девять роз. То, что сегодня случилось с Фэн Чунь, – пустяк, словно стрекоза легко скользнула по поверхности воды. Разве стоит так убиваться? Впредь будет ей урок, поэтому пусть поплачет, пусть! А заодно подумает о своем поведении!

Одна неравнодушная работница подошла к сестрице Ми. На ее лице читались сочувствие и печаль. Она знала, что обычно сестрица Ми симпатизирует Фэн Чунь, и решила, что может чем-то помочь. Сестрица Ми отвела глаза и махнула рукой, мол, иди занимайся своими делами, а в чужие не лезь!

Что она за человек – сестрица Ми? Сколько ей уже лет? Какой у нее жизненный опыт? Разве стоит сейчас препираться с Фэн Чунь? Вот же неблагодарная девчонка. Сестрица Ми ее пригрела – и на́ тебе! С чего вдруг она убежала в подсобку, куда запрещено ходить? Правила совсем позабыла! И что? Всю жизнь там будет прятаться? Как забежала туда, так сама и выбежит. А когда выбежит, инцидент будет исчерпан, рана затянется корочкой, и восстановится нормальный ход вещей. У сестрицы Ми своя жизнь. Ей надо бизнесом руководить. Это самое важное занятие. Пусть бизнес и небольшой, зато процветающий, и в нем есть смысл. Сейчас сестрица Ми искала именно смысл, ведь в жизни человека всегда должен быть какой-то смысл. А то, бывает, рот откроешь, но засмеяться не в состоянии – нет в этом никакого смысла. И дело даже не в деньгах. Деньги для бизнеса – железное правило, непреложная истина и счастливый талисман. Деньги надо любить и уважать, от них нельзя отказываться. Сестрица Ми не испытывала недостатка в деньгах. Как говорится, худой верблюд все равно толще лошади, и для многих ее «скромные заработки» были пределом мечтаний. Не зря она столько лет вела дела на улице Ханьчжэнцзе, теперь ей вполне хватало средств на то, чтобы обеспечить комфортную жизнь семье из трех человек и отправить сына в школу. К тому же Сун Цзянтао, когда заболел и попал в больницу, беспокоился о том, как родные будут справляться без него, и потому заранее припрятал дома банку с золотыми украшениями. Продавать их необходимости не было, а цеплять на себя эти блестящие побрякушки сестрица Ми ленилась. Сейчас она в первую очередь хотела жить интересно. Но разве легко саму себя заинтересовать? Учитывая, что у нее всего лишь крошечная лавка, где чистят обувь. Легко ли?

А кому вообще сейчас легко? На всем белом свете только одну Фэн Чунь обидели? Сестрице Ми стало смешно. Закат постепенно затухал, на улице зажигались фонари. В лавке опять наступило оживление. У прохожих, которые долго бродили по магазинам, на обуви осел слой пыли, а если кто-то ужинал в придорожной шашлычной или какой-нибудь забегаловке, то на ботинки и туфли могли попасть капли соуса или жира, и они требовали чистки. Только в начищенной до блеска обуви не стыдно пойти в бар. Бары снова открылись в Китае двадцать с лишним лет назад благодаря «политике реформ и открытости». А так это чужая культура, не всем удавалось приспособиться к ней. Раньше в подобных заведениях сотрудники пахали в поте лица, но закрывались они чаще, чем открывались. Однако иностранцы упорно двигались к своей цели, не пытаясь получить все и сразу, они не боялись торговать себе в убыток для привлечения покупателей. Но им пришлось ждать, пока вырастет целое поколение. Поколение, которое в детстве водили по «Макдоналдсам» и KFC, плавно перекочевало в бары – совершенно логичный шаг, их даже не приходилось завлекать рекламой. Именно туда поздними вечерами отправлялись молодые люди, которые наводняли уханьские улицы и теперь следили за модой. Да и для романтического свидания не было более подходящего места. Иностранцы ничего особенного при открытии баров не придумывали: главное – чистое помещение с тихой музыкой, свечами, цветами, зелеными растениями в горшках, наполненное сильным ароматом свежесваренного кофе или же недавно испеченного хлеба. Заявившись в такое заведение в грязной обуви, вы со стыда сгорели бы.

Вдобавок в Ухане развернулось интенсивное строительство, тысячи объектов возводились одновременно, пыль стояла столбом днем и ночью. Неудивительно, что бизнес сестрицы Ми процветал. Обуви у людей теперь целая куча, но они обленились и даже кроссовки не хотели сами стирать. Ученики средней школы № 1, расположенной по соседству, приносили кроссовки, кеды и даже сандалии в лавку сестрицы Ми. Это элитная школа, и если ребенка сюда зачислили, то родители потуже затянут пояса, но потратят все деньги на свое чадо. А дети обманывают, причем все. Они постоянно где-то тусуются: один зависает в интернет-кафе, другой относит стирать кроссовки, но правду они родителям не говорят, наврут с три короба о том, что недоедают, в итоге родители места себе не находят. Взрослые даже представить себе не могут, на что идут их отпрыски в погоне за модой. Парни все с ног до головы одеты в бренды, а девчонки похожи на фей: они красят ногти на ногах красным лаком, тайком от родителей носят туфли на высоких каблуках и даже оставляют этот самый лак и модную обувь на хранение в лавке сестрицы Ми, куда прибегают переобуться. Было бы странно, если бы дела в лавке шли плохо.

Когда сгущалась ночь и ярко вспыхивали огни, клиенты стекались толпами, спеша первыми почистить и привести в порядок кожаную обувь. Многие знали хозяйку и по-свойски обращались к ней «сестрица» в надежде, что их обслужат поскорее. Сестрица Ми обещала, устраивала, утешала. «Да-да, сейчас! Мы немедленно сделаем вас красивыми!»

Истинная радость – когда в тебе отчаянно нуждаются, это делает жизнь интересной. Радость – цементирующая сила. Человеку радостно видеть чье-то счастливое лицо. В такие минуты сестрица Ми занималась своим делом с энтузиазмом и готова была расцеловать каждого, словно старого земляка: в ее лавку хотелось войти даже тем, кому не требовалось чистить обувь. Отлично. Сестрице Ми это ужасно нравилось. Но радоваться по-настоящему – вовсе не то же самое, что притворяться радостным, людей привлекает лишь истинная радость; притворяясь, ты наклеиваешь на лицо фальшивую улыбку, просто чтобы привлечь посетителей. Пока Фэн Чунь горько рыдала в подсобке, размазывая сопли, сестрица Ми продолжала запихивать в свой кошелек хрустящие банкноты с улыбкой, распустившейся на ее лице, словно весенние цветы.

По мере того, как прибывали клиенты, росло и воодушевление сестрицы Ми. Она раскраснелась и с сияющим лицом уселась перед воротами, словно вся улица – их общий дом. Она приветствовала клиентов, здоровалась с соседями, с хозяевами окрестных магазинчиков, громко перешучивалась и чувствовала себя как рыба в воде. Мимо проехал знакомый таксист, притормозил и высунул руку из окна. Сестрица Ми тут же дала ему сигарету.

– А чего не прикурила? – спросил таксист.

– Сам давай!

– Если бы я хотел прикуривать, то зачем бы стрелял у тебя сигареты? Лучше бы, наоборот, тебя угостил.

Сестрица Ми даже не улыбнулась ему, но лицо ее осветилось от тайной радости. Она достала новую сигарету из портсигара, поднесла к губам, опустила голову, чтобы прикурить, а потом сунула водителю.

– Хорошие сигареты! – воскликнул он.

– Да ну, гадость!

– Если я тебе клиента не привез, то меня и за человека считать не надо?

– Ну, у меня тут не публичный дом, зачем мне привозить клиентов? Сигарету я тебе зажгла, потому что по примеру Лэй Фэна[14] учусь делать добрые дела. А то вдруг ты, пока будешь прикуривать, еще собьешь кого по неосторожности.

– Типун тебе на язык! – сказал водитель.

– Я такой человек – люблю говорить начистоту. Если говорю, то правду. И вам, молодежи, стоило бы у меня поучиться.

Водитель нажал на газ и потихоньку поехал; он все еще смотрел на сестрицу Ми, повернув голову, и в глазах его до последнего отражалась ее тень. Она же почти сразу отвела взгляд и с энтузиазмом переключилась на другого собеседника.

Фэн Чунь проторчала в подсобке слишком долго. В итоге слезы сами собой высохли. Волнение потихоньку утихло. И Фэн Чунь, собрав всю храбрость в кулак, заставила себя подняться. Беззвучно приоткрыв занавеску, она наблюдала за сестрицей Ми. Фэн Чунь слышала все, что та говорила. Видела, как сестрица Ми себя вела. Обычно Фэн Чунь не обращала внимания на шутки-прибаутки типа тех, которыми только что обменялись сестрица Ми и таксист, на деревенские поговорки и безобидный флирт. Она росла по соседству, так что все это в одно ее ухо влетало, а в другое вылетало, не задерживаясь. Но сегодня, пока Фэн Чунь тайком подсматривала за сестрицей Ми из-за занавески, каждое слово запало в ее сердце; она вдруг поняла, что кругом – сплошные пары, и даже сестрица Ми пользовалась популярностью у противоположного пола. Вот только она не позволяла сердцу распаляться и сама не бередила чувства мужчин, чтобы те не вздумали за ней волочиться. Она не смотрела ни одному человеку вслед, взгляд ее принадлежал лишь ей и был прикован исключительно к лавке. Она всецело сосредоточена на своих делах. Получалось, сестрица Ми довольно жесткая.

Внезапно у Фэн Чунь пискнул телефон, до смерти ее перепугав. Она прочла полученное сообщение – оказалось, что писала ей сестрица Ми: «Свекровь сейчас спустится, чтобы готовить ужин».

В этом вся сестрица Ми. Она не написала в приказном порядке, что пора приступать к работе; она хотела, чтобы Фэн Чунь как зашла сама в подсобку, так сама и вышла бы. Фэн Чунь подумала, что сестрица Ми не просто жесткая, но еще и сильная, и ей ни за что ее не одолеть. Как говорится, плетью обуха не перешибешь. Пришлось ей скрепя сердце выйти из-за занавески.

Когда Фэн Чунь появилась из подсобки, сестрица Ми увлеченно занималась делами и даже не взглянула на нее. В лавку набилась целая толпа клиентов, рабочих рук не хватало, так что Фэн Чунь тут же взяла себе одного из посетителей и с головой ушла в работу.

Сестрица Ми, разумеется, заметила сердитое лицо Фэн Чунь, но притворилась, будто ничего такого не видит. И подумала: вот и отлично! Все позади. В этом вся Фэн Чунь. Необычайно покладистая, она мало кому может не понравиться и мало кто может не простить ее. Будь на ее месте другая работница, она вряд ли позволила бы себе в слезах метнуться в подсобку и просидеть там два часа, не высовывая носа. В конце концов начало сегодняшней удаче положила именно Фэн Чунь, и сестрица Ми не собиралась при всех ставить ее в неловкое положение.

Ночь становилась все светлее: вспыхивали яркие огни и неоновые вывески, дуги у троллейбуса столкнулись, извергнув сноп электрических искр, в соседних заведениях дружно пели эстрадные песни. Чистильщицы по очереди ужинали в подсобке лавки. Как обычно, сестрица Ми и Фэн Чунь ели вместе. В контейнере Фэн Чунь тушеной рыбы оказалось на один кусок больше.

Сестрица Ми воскликнула:

– Почему это у тебя есть рыба, а у меня нет? – Она напустилась на свекровь: – Мам, почему ты Фэн Чунь положила рыбу, а меня обделила? Несправедливо!

Свекровь сестрицы Ми испугалась, что забыла добавить невестке рыбу, тут же схватилась за миску, сняла крышку, выудила палочками кусок и положила ей в плошку. И только тогда заметила, что у сестрицы Ми и так была рыба.

Сестрица Ми рассмеялась:

– Обдурила я тебя. Захотела съесть лишнего!

Старуха засмеялась и в шутку стукнула ее палочками. Фэн Чунь тоже не удержалась и прыснула. Хитрая все-таки сестрица Ми. Она же, считай, таким образом с ней заговорила. Женщины помирились. Сегодняшние обиды рассеялись.

Все вернулось на круги своя.

В этот день дела в лавке сестрицы Ми шли особенно успешно, и все пребывали в хорошем настроении. Работницы расходились по домам и с улыбкой прощались с хозяйкой на иностранный манер: «бай». Деревенские девушки, переезжая в город, тут же менялись: во-первых, делали татуаж бровей, во-вторых, обесцвечивали волосы, в-третьих, выбирали майки с тонкими бретельками, а в-четвертых, вместо «до свидания» начинали говорить нараспев «ба-а-ай». Сестрица Ми не принимала на работу любительниц бретелек. Указывала, что они ошиблись дверью, и советовала устроиться в массажный салон. На остальные три пункта она могла закрыть глаза.

Стайка девушек выпорхнула из лавки. Единственной уроженкой Ханькоу была Фэн Чунь. У нее натуральные брови, разве что слегка взлохмаченные, и натуральные ухоженные волосы. А еще она защищает свою кожу – чистую и белую, блестящую, словно фарфор. Она не сказала на прощанье «бай», лишь беззвучно пошевелила губами, пристально посмотрев на начальницу. Та равнодушно скользнула по ней взглядом и промямлила что-то в ответ. В этот час на проспекте было мало молодых женщин, и Фэн Чунь выделялась на общем фоне, словно журавль среди кур. Оказывается, она сияла, как бриллиант, а сестрица Ми раньше и не замечала этого. Неудивительно, что мужики на нее засматривались.

В том, что сегодня случилось, не стоило винить Фэн Чунь. Хорошо, что все эти неприятности позади. Но даже если Чжоу Юань не опомнится, нельзя оставлять такую девушку в лавке. Когда живешь бок о бок с соседями, важно блюсти приличия. Фэн Чунь не виновата, но неправильно крутить шашни за спиной у мужа и на глазах у всей улицы. Отвечая на беззвучное «бай» Фэн Чунь, сестрица Ми и вида не подала, как и подобает начальнице, на лице ее не дрогнул ни единый мускул, зато в голове успели пронестись тысячи мыслей.

Фэн Чунь тоже никак не могла успокоиться, в душе ее все переворачивалось, и в голове также проносились тысячи мыслей. Уж слишком потрясло ее произошедшее. Она отродясь не думала ни о чем таком, о чем успела подумать, спрятавшись в подсобке: ее ошеломило восхищение со стороны незнакомого парня, но еще сильнее ее поразили те методы, которые пустила в ход сестрица Ми, чтобы разобраться с ситуацией. На протяжении тридцати с лишним лет Фэн Чунь послушно плясала под чужую дудку, однако самостоятельно устроившись на работу в лавку сестрицы Ми, как будто перехватила инициативу. Это ощущение усилилось после пары часов, проведенных в подсобке. Впервые в жизни Фэн Чунь осталась наедине со своими мыслями в окружении стен.

Сначала Фэн Чунь боялась, что сестрица Ми войдет в подсобку и увидит ее рыдающей. Но через некоторое время слезы потихоньку высохли. Фэн Чунь недоумевала, почему сестрицу Ми не заботит, что с ней, почему она не велит ей вернуться к работе. Девушка подошла к раковине, смочила глаза ледяной водой, достала из кармана халата крем для рук и намазала руки и лицо. Она прислушалась, не раздается ли скрип на лестнице, но никто не спускался. Тогда Фэн Чунь снова уселась внизу лестницы и задумалась, подперев подбородок рукой. Она втайне ожидала, что сестрица Ми вот-вот придет за ней. Долго-долго просидела в полумраке, глаза потихоньку привыкли, и помещение уже не казалось темным. Впервые она четко рассмотрела подсобку. Изначально весь первый этаж был залом, который разделили перегородками, и в итоге остался закуток неправильной формы. От пола до потолка он был забит мебелью и старым хламом, все покрывали пыль и копоть – смотреть противно. Вообще-то, Фэн Чунь знала, как устроены старые дома в квартале Ляньбаоли, но ее семья всегда жила в ведомственном общежитии, в комнатке хоть и маленькой, но зато квадратной. Дом родителей Чжоу Юаня тоже можно было назвать вполне пристойным. Говорят, что Сун Цзянтао и его родные раньше вели богатую жизнь – так почему они терпели такие ужасные условия?! Почему сестрица Ми не перевезла свекровь в Гэнсиньли, а заставляет ютиться здесь? Фэн Чунь пришла сюда работать три месяца назад, но только сейчас, к своему удивлению, осознала: как вообще современные люди, тем более такие обеспеченные, как семья сестрицы Ми, могут обитать в разваливающейся конуре?! Почему они не уезжают? Такое впечатление, что они просто смирились и скрепя сердце живут, как жили. Все соседи так думали, да и сама Фэн Чунь тоже, и лишь сейчас она обнаружила, что ошибалась!

Фэн Чунь, не в силах больше усидеть на месте, начала осматривать эту жалкую комнатенку и шарить по углам. Лестница заметно тряслась, судя по всему, ходить по ней было небезопасно, но сестрица Ми и ее свекровь вроде бы ни капли не боялись. Зачем под окном прибито это дурацкое кашпо? Оказывается, папоротник, который свисал вниз головой во внутреннем дворике, не рос там от природы – его специально посадила сестрица Ми. Она же посадила и юньнаньский жасмин. Этот сорт похож на зимний жасмин, только он пышнее и листья у него погрубее. Юньнаньский жасмин неприхотлив, растет везде, где угодно, и подолгу цветет. В начале весны на нем распускаются маленькие желтые цветочки, которые не опадают до самого лета, и даже сейчас, в осеннюю пору, он усыпан сочными зелеными листьями с коричневыми зазубринами. Фэн Чунь всегда считала эти растения брошенными на произвол судьбы и вдруг выяснила, что все тщательно продумано.

Девушка преодолела половину лестницы и увидела восьмидесятишестилетнюю свекровь сестрицы Ми, которая сидела у окна и пила чай, а остатки холодного чая выливала на растения, для чего ей приходилось изо всех сил тянуться. Старуха каждый день подолгу просиживала у окна, глядя на улицу и потягивая чай. Фэн Чунь даже не догадывалась, что заодно та поливает цветы. Она-то полагала, что папоротник и жасмин растут как сорняки и никто о них специально не заботится. Но сестрица Ми и ее престарелая свекровь терпеливо ухаживали за растениями – и выходит, они вовсе не примирились со своей судьбой! Они приняли решение жить так! В темноте Фэн Чунь задавала вопросы и сама на них отвечала. Она думала и думала.

Почему прежде Фэн Чунь так много внимания уделяла жизням других людей? Какое отношение это имело к ней? Она в растрепанных чувствах вбежала в эту крохотную подсобку, но никак не ожидала, что никто не станет утешать ее; вместо этого она открыла пошире глаза и увидела чужую жизнь. Обида прошла, и ей показалось, что она ближе узнала свою начальницу. Вот уж действительно невероятная женщина. Раньше Фэн Чунь не понимала, а сейчас на нее вдруг снизошло просветление: сестрица Ми и ее родные упорно продолжали жить здесь благодаря собственной силе духа, и эта сила духа выше неба и крепче земли.

Фэн Чунь была хорошей девушкой. Она сравнила свои чувства с тем, что могло тяготить душу сестрицы Ми, и невольно восхитилась начальницей. Да, она обижена и расстроена, но разве ей хуже, чем сестрице Ми? Пусть на Чжоу Юаня нельзя положиться, зато он жив, и у их сына есть отец, а Сун Цзянтао, мужа сестрицы Ми, давно нет на этом свете! Фэн Чунь сочла свой побег в темную подсобку благословением. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Она приобрела опыт и повзрослела.

Сегодня в лавке сестрица Ми ударила по больному, ехидными словами она обожгла и ее, и покупателя. Фэн Чунь приходила в себя два с лишним часа. Она испытывала негодование, обиду, печаль и не хотела смиряться. Но прошло чуть больше двух часов, и она смирилась. Еще раз проанализировала собственное поведение и пришла к выводу, что была неправа. Ну ее, эту сегодняшнюю историю! А если говорить о сестрице Ми, то вообще-то, Фэн Чунь на нее работает. Это не сестрица Ми ее обидела, так с чего вдруг она в порыве гнева убежала, бросив рабочее место. Что за дела?

И Фэн Чунь все-таки вышла. Она упряма как осел и сперва думала, что скорее улизнет через черный ход, чем выйдет. Но после Фэн Чунь захотела дать понять хозяйке, что осознала свои ошибки и признает поражение. В конце рабочего дня Фэн Чунь не желала прощаться с сестрицей Ми. Сегодняшняя сцена между ней и покупателем – только начало, а дальше? Фэн Чунь рассчитывала, что сестрица Ми наставит ее на путь истинный; нужно осознать ошибки, признать поражение – и хозяйка окликнет ее и попросит задержаться. Но ничего такого не произошло. Фэн Чунь с остальными работницами уходила прочь, а сестрица Ми держала рот на замке; не оборачиваясь, она вернулась в лавку и затворила тяжеленную дверь.

Все, они закрылись. Сестрица Ми заперла лавку, подсчитала дневную выручку и записала в бухгалтерскую книгу. После поднялась на второй этаж, поговорила со свекровью и уложила старуху в постель. Затем накинула кофту и снова направилась к двери, одной рукой прижимая к уху мобильник, а второй держа сигарету. Она всматривалась вдаль, ожидая возвращения сына, который по вечерам ходил на дополнительные занятия. Наконец парень появился на другой стороне улицы. Сестрица Ми не моргая наблюдала, как он приближается, потом двинулась ему навстречу, взяла за руку и спросила:

– Проголодался?

– Да, – ответил он.

Сестрица Ми улыбнулась и повела сына в лавку. Они поднялись проведать бабушку, спустились обратно – перекусить, после чего мальчик пошел домой, в квартал Гэнсиньли, делать домашнее задание, а сестрица Ми осталась убираться в лавке, чтобы на следующий день встречать гостей в чистоте. В течение двух лет с момента смерти мужа у сестрицы Ми выработался такой распорядок – день за днем, год за годом. Она заправляла большим хозяйством без суеты и спешки, с той же легкостью, с какой другой жарил бы мелкую рыбешку[15], и жила просто и незатейливо. Наведя порядок, она переходила дорогу, чтобы уже почти под утро лечь спать в своем доме в Гэнсиньли. Ночь на улице Шуйтацзе принадлежала только ей. В редкий момент тишины на шумном проспекте сестрица Ми прислушивалась к звуку собственных шагов, эхом разносящихся по Ханькоу, твердых и напористых. Это улица ее бабушки и дедушки, здесь жили три поколения ее семьи. Все вокруг знакомо настолько, что ничуть не страшно. Она породнилась с этой улицей и никуда отсюда не денется – разве что умрет.

Сестрица Ми отошла от лавки уже довольно далеко и вдруг ощутила спиной что-то странное. Испуганно обернувшись, она увидела, что Фэн Чунь сидит возле лавки прямо на тротуаре повесив голову, а в руке держит наполовину выпитую бутылку воды.

Сестрица Ми с силой хлопнула себя по груди, чтобы привести в чувство, и поспешила обратно. В душе ее словно кто-то колотил в маленький барабанчик: о владыка неба, не доводилось мне видеть раньше таких упрямиц!

Фэн Чунь поднялась, отряхнулась от пыли, всем своим видом выражая нетерпение.

Это был неожиданный поворот. Сестрица Ми считала, что с проблемой покончено. Однако похоже, проблема оказалась куда заковыристее, чем она думала. Ну, бывает, нахлынула страсть, души на короткий миг покинули тела. Эти двое случайно встретились на полчаса, даже руками не соприкоснулись, имен друг друга не узнали – и что? Их встречу сдует порыв ветра, унесет поток воды, и она никогда больше не повторится. Но оказывается, страсть ослепила Фэн Чунь, и она явно помутилась рассудком. Сестрице Ми не хотелось читать Фэн Чунь нотации об отношениях между полами. Да и разве сегодняшний инцидент вообще заслуживал того, чтобы называться «отношениями между полами»?! Сестрица Ми ломала голову, как ей быть. Какое-то время она молчала, потом вытащила из сумки пачку сигарет, достала одну и принялась расхаживать по тротуару туда-сюда.

Фэн Чунь опешила.

Она-то думала, что все нормализовалось. Она ждала сестрицу Ми до поздней ночи, чтобы с ней поговорить. Уж что-что, а слово «любовь» не так-то просто отпустить. Сестрица Ми – человек открытый, она должна понять, что лежало на сердце у Фэн Чунь. Кроме того, несмотря на острый язык, она добрая и не привыкла наказывать гробовым молчанием; если прийти к ней, то она поможет. Но сестрица Ми упорно не открывала рот и не задавала вопросов, а Фэн Чунь стеснялась начать разговор первой. Она не знала, как все сказать, да и вообще что говорить. Сегодня не произошло ничего особенного, из ряда вон выходящего, просто встретились две родственные души, мужчина и женщина, которые поняли друг друга без слов. Фэн Чунь лишь хотела услышать мнение сестрицы Ми, но та почему-то от нее отгораживалась. Фэн Чунь почувствовала: если сестрица так и будет от нее отстраняться, значит, она напрасно сдалась и их отношения не вернутся в нормальное русло.

Сестрица Ми выпускала кольца дыма. Она редко ощущала себя беспомощной. Собрав волю в кулак, она решила игнорировать Фэн Чунь. А потому твердо ступила на пешеходный переход и широким шагом пересекла дорогу в направлении Гэнсиньли. У ворот своего дома она обернулась. Фэн Чунь снова села. Она сидела прямо на тротуаре перед лавкой сестрицы Ми повесив голову и сжимая в руке недопитую бутылку воды. На улице стояла глухая ночь. Редкие прохожие были либо пьянчугами, либо наркоманами. Разве можно оставить Фэн Чунь посреди улицы в такое время?! Посыл сестрицы Ми был ясен: уже поздно, иди домой и ложись спать. Они обе жили в квартале Гэнсиньли. Сестрица Ми пошла первой, предполагая, что Фэн Чунь последует за ней. Но Фэн Чунь заартачилась и не двигалась с места. Сестрица Ми застыла в дверях, глядя на Фэн Чунь, сидящую на противоположной стороне улицы, не зная, что делать: вроде бы и стоило ее окликнуть, а вроде бы и нет. Хотя окликать ее бесполезно, судя по виду, Фэн Чунь домой не собиралась. Сестрица Ми дико злилась. Она пристально смотрела на Фэн Чунь, пока окурок не обжег ей пальцы. Сердито отбросив окурок, она растерла его ногой так, что разлетелись искры, затем перешла дорогу и вернулась к лавке. Она не могла позволить упрямой девчонке сидеть у ворот лавки в одиночестве!

Сестрица Ми подскочила и схватила Фэн Чунь за рукав, заставив подняться. Затем снова открыла дверь лавки и втолкнула девушку внутрь. Она щелкнула выключателем, и вспыхнувший свет показался им слишком ярким и слепящим. Обе женщины прикрыли глаза, и сестрица Ми поспешила выключить его. Сейчас она испытывала раздражение. Войдя в подсобку, она налила себе стакан воды из термоса и выпила залпом, запрокинув голову. Затем поднялась на несколько ступенек по лестнице, но вспомнила, что наверху спит свекровь, и застыла на месте. Наконец, повернувшись, села, обхватила колени и воскликнула:

– Черт побери! Ты что тут так поздно делаешь?

Фэн Чунь пошевелила губами, но тысячи слов застряли у нее в горле и она не в силах была их произнести. Слезы опередили слова. Фэн Чунь с трудом сдерживалась, чтобы не заплакать, но плечи яростно задергались.

Сестрица Ми осадила ее:

– Ну хватит, хватит! Я вспомнила! Вспомнила! Я забыла отдать тебе деньги!

Она достала из кошелька сотенную купюру и сунула ее Фэн Чунь. Это были чаевые, которые оставил Ло Лянцзи.

Фэн Чунь отшатнулась и, всхлипывая, забормотала:

– Я не за этим пришла… мне не нужны эти деньги…

– Ошибаешься! – Сестрица Ми комкала банкноту. – Если ты непременно хочешь, чтобы я тебе сегодня что-то сказала, то могу дать один совет: эта купюра невинна, как младенец, так что не отказывайся!

Она снова принялась совать деньги Фэн Чунь и строго велела:

– Бери! Ты их заработала. Или ты и впрямь хочешь, чтобы я с твоим ребенком пошла в «Макдоналдс»? Где б еще время на это взять? Ну-ка бери!

Фэн Чунь долго колебалась, но все же взяла купюру. Когда сто юаней оказались у нее, она умоляюще воскликнула: «Сестрица Ми!» – и горько разрыдалась.

Ну же! У сестрицы Ми не было пути к отступлению. Следовало довести начатое до конца. Сестрица Ми подумала: что ж, значит, придется не спать и решить эту проблему! А то еще неизвестно, куда заведет Фэн Чунь ее глупое упрямство. Соседи знали не только сестрицу Ми и ее мужа, но и их родителей, и сына; они всегда безоговорочно доверяли их семейству и обычно не перемывали им кости. Если бы эта девица Фэн Чунь не рванула в лавку к сестрице Ми устраиваться на работу, то на улице Шуйтацзе царила бы тишь да гладь. В этих кварталах за прошедшие сто лет не происходило ничего такого, что потрясло бы небо и всколыхнуло бы землю. Однако тишина не означала, будто все расслабились, просто соседи уверены: те, на кого они полагались, все контролировали. Они понимали: никто не станет с пренебрежением относиться к чужой жизни, при этом всё – начиная от еды и одежды и заканчивая отношениями между полами – будет вписываться в рамки этических норм. Сегодня сестрица Ми уже предупреждала Фэн Чунь, а та все равно делает глупости – разве можно это так оставить? В конце концов, Фэн Чунь молодая и бестолковая. Если сказать ей все в лоб, то она испугается.

Откуда взялся маслобойный комбинат, на котором трудились родители Фэн Чунь? Он появился благодаря семье сестрицы Ми. В начале двадцатого века ее предки занимались в Ханькоу производством тунгового масла. В тот период они вели дела со многими иностранными компаниями из Великобритании, Штатов, Франции и Японии – сплошь серьезными и старыми фирмами. После победы в антияпонской войне[16] родители сестрицы Ми продолжили дело и перенесли производство на Люхэлу. Все знали тогдашнего директора ханькоуского маслобойного завода Ми Цзинвэня! После образования КНР были организованы государственно-частные партнерства, правительство внедряло собственные кадры, компании продолжали реструктуризировать и даже постепенно ликвидировать, а те, что остались, становились государственными. Однако маслобойная промышленность – это высокотехнологичное производство, и обойтись без семьи сестрицы Ми по-прежнему не получалось. Шутки шутками, но ведь несколько поколений учились рафинировать масло и занимались только этим – кем же их заменишь?! Лишь после начала «Культурной революции» ее семью вытеснили с масложирового комбината цзаофани[17]. Повстанцы поклялись свергнуть власть имущих – тех, кто шел по капиталистическому пути. Отец сестрицы Ми подвергся критике со стороны хунвэйбинов; ему перебили позвоночник, кровь хлестала изо рта и носа, и он больше не мог встать. Сестрице Ми было тогда всего два года. Но что с того? Что десятилетие «Культурной революции» могло сделать с ее семьей? Спустя двадцать лет сестрица Ми снова выбилась в люди. Они с Сун Цзянтао поженились, вместе трудились на улице Ханьчжэнцзе, чтобы подняться на ноги, и в итоге стали первыми разбогатевшими предпринимателями на улице Шуйтацзе – неподалеку от того самого маслобойного комбината.

Современная молодежь ничего не понимает. Они даже собственного происхождения не помнят и не знают чувства меры ни в словах, ни в делах! Прадед Сун Цзянтао был одним из акционеров первой в Ханькоу гидроэнергетической компании. Отец Сун Цзянтао задолго до освобождения руководил почтовым отделением на улице Цзянханьлу. Что это за почтовое отделение? Скромность не позволяет сказать, что оно – первое во всем Китае, но со всей уверенностью можно заявить: второго такого нет. В нем занимались не только обычными почтовыми пересылками. В этом отделении открыли прилавок, с которого торговали популярными журналами, газетами и книгами. Здесь были представлены самые крупные издательства и самые именитые писатели того времени – например, Шэнь Цзюньжу, Ли Гунпу, Цзоу Таофэнь, Цюй Цюбай и даже восходящая звезда Мао Цзэдун[18]. Причина, по которой Ханькоу стал Ханькоу и водонапорная башня выросла буквально из озера, заключалась в том, что предки сестрицы Ми и ее супруга, как и многие другие жители, вложили капиталы, накопленные их семьями в течение нескольких поколений, в запуск электрических станций и маслобойных компаний, в строительство водонапорных башен, а также отдали на возведение кварталов типа Ляньбаоли, Юнканли, Юншоули, Гэнсиньли, формируя тем самым инфраструктуру города. Именно они создавали самую продвинутую городскую культуру. И тем самым заслужили глубокое доверие жителей – от первого поколения, основавшего город.

Неоднократные войны, революции, переделы и перестройки травмировали город, а потом оставили его гнить, и теперь центр приходит в упадок. Упадок чувствуется во всем – в каждой разрушенной стене, в каждой покосившейся и облупившейся ограде, в сточных водах и в черной копоти. Но ничего не поделать – цветы всегда опадают[19]. Однако люди – это не вещи! Люди будут и дальше жить тут, поколение за поколением; их чувствам и эмоциям нельзя положить конец. Пока остается хоть один закоулок на Шуйтацзе, пока стоит хотя бы последний столб в квартале Ляньбаоли, сохраняется и безоговорочное доверие среди местных, передающееся из поколения в поколение. Это чувство долга и взаимная честность. Если вы одолжите ложку поваренной соли, то вам придется вернуть миску соленых огурцов. Это духовный и эмоциональный союз между людьми. Благодаря ему в итоге восстановят здания и улицы. Страшно утратить подобное ощущение – ведь тогда соседи станут безответственными, прекратят сопереживать друг другу и забудут о принципах. Потому и сестрица Ми не могла безответственно вести себя здесь, на Шуйтацзе, в квартале Ляньбаоли, в городе, который строили многие поколения ее предков!

А вот Фэн Чунь этого не понимала. Она покладистая – такое редко сейчас встретишь среди молодежи. Но ей еще предстояло понять историю города, местные традиции и обычаи, и это тернистый путь. Разве могла Фэн Чунь узнать о них, пока училась в школе и университете, а затем бегала в своем зауженном костюмчике по офису, делала копии, отвечала на телефонные звонки, отправляла факсы и электронные письма? Поэтому сейчас сестрице Ми следовало проявить решимость и мужество, чтобы навести порядок. Сестрица Ми, сидевшая на лестнице, выпрямилась и авторитетно нависла над Фэн Чунь. Голос ее звучал тихо, как шепот, но слова оглушали. Она объявила Фэн Чунь:

– С завтрашнего дня на работу приходить не нужно!

Это было как гром среди ясного неба. Фэн Чунь ненадолго утратила дар речи.

– Почему?

– Потому что!

– Я ведь ничего не сделала!

– Когда сделаешь, поздно будет!

– В смысле?

– Все ты понимаешь!

– Нет!

– Достаточно того, что понимаешь главное: ты уволена!

– Сестрица Ми…

– Не упрашивай меня. Бесполезно. Последнее слово остается за мной, и я не передумаю! В любом случае твой спектакль не мог длиться слишком долго. Все, иди домой, пора спать. Отныне мы останемся добрыми соседками. Забегай в гости, просто так.

С этими словами сестрица Ми схватилась за перила. Она широко зевнула и потом хлопнула себя по губам, будто затыкала себе рот. Она действительно очень устала.

Фэн Чунь не ожидала от сестрицы Ми подобной бессердечности. Это невыносимо. Фэн Чунь протянула руку, чтобы загородить ей дорогу, и, дрожа от гнева, произнесла:

– Ты! Почему ты так говоришь?! Да, я сначала умоляла тебя взять меня на работу, но ведь я выполняю все, что ты требуешь. Ты относишься ко мне как к младшей сестре, твоя свекровь тоже обращается со мной как с родной, и я благодарна вам от всего сердца. Но что я сделала не так? В чем я тебя подвела? Я уважаю тебя, защищаю твои интересы, работаю наравне с другими девочками и даже лучше. Ты же знаешь, что клиенты возвращаются ко мне чаще, чем к другим. Сегодня ты разве потерпела убытки?! Нет! Наоборот, выгадала! Ты же сама только что говорила, что купюра невинна, будто младенец! И вдруг такое выкидываешь! Отвернулась от меня быстрее, чем страницу книги перелистнула. Почему ты мне сразу не сказала, чтобы я убиралась восвояси? А я вот что отвечу: никуда я не уберусь! Временных сотрудников тоже защищает трудовое законодательство!

Разумеется, сестрица Ми ожидала подобного выплеска. Пускай! Она устало опустила подбородок и холодно посмотрела на Фэн Чунь. Только что слова лились рекой, но внезапно иссякли. Кончились. На какой-то миг земля вдруг ушла из-под ног, мир вокруг закружился. Полумрак подернулся завесой тишины. Слышно было лишь, как из крана в раковине капает вода.

– Все? Закончила? – спросила сестрица Ми.

Фэн Чунь нечего было добавить. В груди клокотала обида.

Сестрица Ми продолжила:

– Ладно. Ты злишься. Твое право. Злись, если хочешь. Я все сказала. Иди домой и ложись спать! Ба-а-ай!

По щекам Фэн Чунь катились крупные слезы отчаяния, но она, не вытирая их, произнесла хриплым голосом:

– Ты можешь еще сильнее злиться, я не смирюсь! Завтра бери палку и выгоняй меня – я буду держаться за дверной косяк и никуда не уйду, пока ты не назовешь мне настоящую причину. Даже когда суд приговаривает подсудимого к смерти, тот понимает за что!

Услышав эти слова, сестрица Ми глубоко вздохнула. Похоже, у нее нет выбора, придется снова вытащить сигареты. Она подумала: «Вот уж правда, для врагов всякая дорога узка!» Она-то считала Фэн Чунь послушной девочкой и не ожидала, что та столь упряма – даже похлеще самой сестрицы Ми. Знай она раньше, разве приняла бы такую на работу?!

Выбора у сестрицы Ми не осталось, поэтому она процедила:

– Ну ладно! Объясню!

Она затянулась, выпустила струю дыма и отрезала:

– Все очень просто: я не могу допустить, чтоб ты прямо в лавке изменяла мужу. Почему? Причина тоже очень проста: мне будет стыдно смотреть в лицо Чжоу Юаню, вашим родителям и всем соседям по улице Шуйтацзе. Ты сама меня вынудила произнести это! Не хотела я тебя позорить, но ты бессовестная!

– Изменять? – опешила Фэн Чунь. – Да что я такое сделала?! Это, по-твоему, называется изменой?! – Фэн Чунь по-прежнему не признавала свою ошибку.

Сестрица Ми обычно всего добивалась добрым словом, но сейчас она рассвирепела. Отшвырнула в сторону сигарету и сказала:

– Ты меня еще поучи тут! Твою ж мать! Да, физически ты не изменяла, но в душе-то у тебя разве ничего не произошло?! Вы флиртовали у меня перед носом, как будто меня не существует. Он тебе без всякой причины подарил две сотни юаней – просто за то, что ты ему ботинки почистила? Совсем ненормальный, что ли? А ты, видимо, всем сердцем прикипела к моей лавке, раз заявилась ночью и спать мне не даешь? Да ты боишься, что я тебя выставлю и лишу возможности снова увидеться с этим парнем! Ты же его ждешь, чувствуешь, что он вернется. Уже придумала себе красивую сказку, сама для себя фильм сняла. Считаешь, что сумеешь скрыть от меня эти свои романтические порывы?! Вы с ним не обменялись контактами, так что моя лавка – единственное место, где вы можете снова увидеться, разве нет? Фэн Чунь, вот что я тебе скажу, и хочу, чтобы ты зарубила это себе на носу: мы обе должны быть прямолинейны, но в меру. Я к тебе отношусь как к здравомыслящему человеку, а ты ведешь себя черт-те как. Твою мать, ты вздумала мне тут нотации читать, а сама-то еще малявка! Сколько пудов соли ты съела? Сколько мостов перешла? Сколько убытков претерпела? Свидетельницей скольких романов была?!

На самом деле мысли Фэн Чунь путались, она сама еще не разобралась в том, что с ней происходит, а сестрица Ми разом ее разоблачила. Фэн Чунь было ужасно стыдно, лицо ее нестерпимо горело, она хотела оправдаться, но нужных слов не нашла и облачила гнев в высокопарные слова, процитировав «Шицзин»[20]:

И продолжила:

– Несколько тысяч лет назад древние люди уже все отлично описали. Ты понимаешь, что восхищение мужчины женщиной – естественные, здоровые, нормальные отношения? Так зачем все опошлять? Недаром говорят, что самое ядовитое – женское сердце. У самой не было любви, и ты не хочешь, чтобы она была у других. Я всегда считала, что ты хорошая женщина, а оказывается, у тебя черное сердце!

Сестрица Ми не ожидала, что Фэн Чунь покажет острые зубы. Слова девушки глубоко ранили ее. Она с силой хлопнула по перилам и взревела:

– Что за вздор! С чего ты взяла, что у меня не было любви?! Может, ты с моим мужем спала и была его любовницей?!

– Сестрица Ми, ну зачем оскорблять! Кто не знает, каким человеком был Сун Цзянтао? Вся улица знала! Я же не глухая и не слепая. Да, среди друзей он был душой компании, а к тебе-то как относился? Он любил вкусно поесть, выпить, а еще считался игроком и ходоком – кому это не известно? В вашем магазине штор он открыто заигрывал с покупательницами всех возрастов – то за грудь трогал, то за попу щипал. Ты что думаешь, глаз у соседей нет?!

– Хватит! – осадила Фэн Чунь сестрица Ми. Она прикрыла глаза, вздохнула, поднялась на пару ступеней по темной и крутой лестнице и повторила: – Хватит. Я-то думала, ты у нас университет окончила, а грубишь, как базарная торговка. Я тебя презираю. Почему Чжоу Юань на тебя забил? Теперь я наконец понимаю. Достаточно ты на меня помоев вылила? Считай, мы квиты. А теперь пошла вон!

С этими словами сестрица Ми оттолкнула Фэн Чунь. Застигнутая врасплох, девушка упала прямо на лестнице. Сестрица Ми безо всяких колебаний перешагнула через Фэн Чунь со словами:

– Если ты не уйдешь, то я уйду! Устроит тебя?

Фэн Чунь расплакалась, как обиженный ребенок. Дверь наверху открылась, и возникшая в проеме свекровь сестрицы Ми позвала невестку.

Сестрица Ми застыла на месте, потом повернулась и пробормотала:

– Мама, прости, мы тебя разбудили.

Свекровь велела:

– Помоги Чунь подняться ко мне.

Сестрица Ми на мгновение замешкалась, но все же послушалась свекрови и наклонилась, чтобы помочь. Стоило ей дотронуться до девушки, как та вскочила сама и поспешно воскликнула:

– Спасибо!

В ее словах звучало сожаление. Она хотела перестать плакать, но не могла сдержать рыданий.

Сестрица Ми не стала возражать свекрови и отвела Фэн Чунь наверх. Добрая восьмидесятишестилетняя старуха была немногословной, и лицо ее тоже обычно ничего не выражало – такой уж она человек. Оказалось, что свекровь успела расстелить на втором этаже толстые матрасы для сестрицы Ми и Фэн Чунь и приготовила два тонких одеяла, поэтому в комнате теперь ступить было некуда. Старуха сняла верхнюю одежду, не дав невестке и Фэн Чунь помочь себе, и улеглась. Сестрица Ми и Фэн Чунь не решились спорить – да и о чем говорить? Так что они последовали примеру пожилой женщины. Молча плюхнувшись на матрасы, они быстро набрали сообщения родным, а потом забрались под одеяла.

Этот день и так слишком затянулся. Даже ночь они уже упустили. Когда они легли, за окном забрезжил рассвет.

Причина, по которой Фэн Чунь так разволновалась, заключалась в том, что она не хотела увольняться из лавки сестрицы Ми. Да, она пришла сюда со злости, чтобы прикинуться страдалицей и вызвать у мужа сочувствие, но жизнь меняет людей, у жизни – своя сила. Первый день, первая неделя были для Фэн Чунь самыми сложными. Приходилось отводить глаза при встрече со знакомыми. Но прошел месяц, и потихоньку ситуация сама собой изменилась. Чем лучше Фэн Чунь справлялась с работой, тем чаще сестрица Ми выражала удовлетворение и признательность, и сердце Фэн Чунь наполнялось радостью. Сестрица Ми пожелала, чтобы Фэн Чунь начала выходить в самые оживленные часы, и та ликовала. Фэн Чунь попросила родителей забирать сына у ворот начальной школы после обеда, а сама работала с двенадцати до восьми.

Родители Фэн Чунь ужасно злились и на зятя, и на его родителей, но поделать ничего не могли – они боялись, что, досаждая Фэн Чунь разговорами, лишь усугубят конфликт молодых. Родители Фэн Чунь были простыми честными людьми. Фэн Чунь не могла поговорить с ними по душам. Они с самого детства мало общались с дочкой. До замужества если мать о чем и спрашивала ее, так об уроках, либо интересовалась, какую оценку дочка получила на экзамене, а еще советовала, как выстраивать отношения с одноклассниками и однокурсниками, и наставляла: не гулять с мальчиками, сосредоточиться на учебе, не влюбляться, остерегаться дурных людей по вечерам на улице, да и вообще приходить пораньше. В компании однокурсников Фэн Чунь сыпала остротами, но рядом с родителями молчала в тряпочку. Когда она вышла замуж, мать восприняла это просто как переезд дочки – та теперь стала ночевать в нескольких улицах от родительского дома. Когда она родила, родители, разумеется, обрадовались, но и к этому событию отнеслись как к чему-то само собой разумеющемуся. Устроившись в лавку сестрицы Ми, Фэн Чунь постепенно ощутила, что иметь родителей совершенно необязательно и без них, может быть, даже лучше. Вот у сестрицы Ми нет родителей – только свекровь. У ее сына нет отца – только бабушка и мать. Их семья – скорее редкость. Поработав в лавке, Фэн Чунь оценила двух этих женщин. Здесь трудились несколько девушек, приехавшие из деревни, и сестрица Ми со свекровью заботились о них как о родных, словно они не наемные работницы, а гостьи.

Девушки чистили обувь с двенадцати дня до восьми вечера, и сестрица Ми обеспечивала им двухразовое питание, причем ужин был плотнее, чем обычный прием пищи. За еду отвечала свекровь сестрицы Ми. Они наняли помощницу, но старуха собственноручно готовила горячее и раскладывала по контейнерам для каждой девушки, а те нахваливали ее стряпню. Обеды и ужины для сотрудниц лавки и правда были очень вкусными. Сестрица Ми никогда не заказывала доставку готовой еды. Некоторые магазины по соседству делали именно так, закупая для работников простую лапшу быстрого приготовления, а после выкидывали одноразовые коробки в мусорку, чтобы не мыть посуду и не платить дополнительно за воду. К тому же готовый обед стоил на удивление дешево. Но сестрица Ми не соблазнялась на такой вариант. Она твердо верила, что дешевое хорошим не бывает. Сколько бы девушек ни работало в лавке сестрицы Ми, она и ее родные относились к ним как к большой семье, и каждый день она платила за обеды из своего кармана. Сестрица Ми понимала, что здоровье – самое важное в мире. А отведать блюда, которые ее долгожительница-свекровь приготовила своими руками, – настоящее благословение. Сестрица Ми умела играть на чувствах других. И при этом могла говорить правду. Окружающих трогали ее слова. Сестрица Ми платила работницам не очень много, но кормила их и постоянно нахваливала свои семейные обеды, так что все чистильщицы обуви были преданы и делу, и начальнице. Сама она, разумеется, пользовалась привилегированным положением. Свекровь накладывала ей добавку в отдельный контейнер. Работницы ели первыми, а потом сестрица Ми уходила в подсобку или поднималась в жилую комнату, чтобы поесть не спеша. Когда Фэн Чунь проработала в лавке около месяца, сестрица Ми и ей выделила отдельный контейнер – такой же, как у нее самой, только цветом они отличались: один светло-голубой, а другой светло-розовый. С тех пор как Фэн Чунь получила светло-розовый контейнер, еду ей стали класть точно такую же, как сестрице Ми: пару мясных блюд, овощи, иногда еще ложку яичницы-болтуньи или кусок тушенного в соевом соусе окуня. Это свекровь готовила лишь для родных, не в общем котле. Старуха особо не баловала Фэн Чунь ласковыми словами, но относилась к ней как к собственной дочери, называла ее «Чунь»[22] и приглашала поесть вместе с невесткой. Сестрица Ми хотела показать всем соседям с улицы Шуйтацзе, родителям Фэн Чунь и Чжоу Юаня, что по достоинству оценивает девушку. Она покладистая, работящая, не болтает лишнего, не сплетничает и нравится ее свекрови. Конечно, сестрице Ми она тоже нравилась, и даже сыну сестрицы Ми. Все три поколения семьи сходились здесь во мнении.

Сестрица Ми называла свою свекровь «мамой», а Фэн Чунь по примеру сына сестрицы Ми звала старуху «бабушкой», саму же сестрицу Ми – именно «сестрицей», как и положено[23]. Сыну сестрицы Ми недавно исполнилось восемнадцать, и вокруг его губ уже сгущалась сизая щетина. Он стеснялся обращаться к молодо выглядящей Фэн Чунь как к старшей, но при этом стеснялся и называть ее «сестрицей», так что вообще никакого обращения не использовал, словно они ровесники; при этом иногда он просил ее помочь с домашним заданием, и порой они играли в бадминтон, оба всерьез нацеливаясь на победу. Постепенно Фэн Чунь сблизилась с семьей начальницы, перестав смущаться. Даже некоторые особенности характера Фэн Чунь сестрица Ми могла понять и принять. В конце концов, она ведь девушка городская, выпускница университета, нельзя ее ровнять с остальными чистильщицами обуви. Фэн Чунь даже работала в маске и в халате, а у других девушек и мысли такой не возникало. Обычно горожане в нескольких поколениях дистанцировались от деревенских. Деревенские девчонки болтали и шутили, а Фэн Чунь в их беседах не участвовала. Но сестрицу Ми вполне устраивало то, что Фэн Чунь не принижает других работниц. Главное, чтобы они сплотились в интересах сестрицы Ми и атмосфера в лавке была гармоничной.

Пусть Фэн Чунь и стала простой чистильщицей обуви, постепенно она обрела бо́льшую свободу. Со временем она уже ходила на работу с гордостью и не прятала глаза при встрече с соседями. Чжоу Юань так за ней и не пришел, но ей уже было наплевать. Жизнь обладает невероятной силой, и новая жизнь облегчила ту боль, которую причинил муж Фэн Чунь. Облегчение все еще набирало обороты – именно на это Фэн Чунь и надеялась. А что потом делать? Чем заниматься? Фэн Чунь решила пока об этом не думать. Она чувствовала: после того, как она начала работать на сестрицу Ми, жизнь ее стала лучше, чем была «до».

Как же сестрица Ми могла с такой легкостью ее выгнать?

Как такое возможно?!

На следующий день ни сестрица Ми, ни Фэн Чунь не смогли подняться с постелей. Старуха спустилась, чтобы последить за лавкой. Сын сестрицы Ми отпросился в школе и помогал бабушке. Сестрица Ми и Фэн Чунь проснулись в полдень. Они сели и широко распахнутыми глазами уставились друг на друга. Они спали фактически в одной кровати, пусть и на разных матрасах, и сидели сейчас вплотную: глаза у обеих опухли, губы пересохли, лица приобрели оттенок куркумы из-за оттока крови, а волосы спутались, будто пакля. С первого взгляда они испытали шок, со второго испугались правды, а когда испуг прошел, их сблизил общий секрет: они видели истинное положение вещей и разделяли невыразимую тайну, отчего не могли удержаться от смеха.

Сестрица Ми схватила телефон, посмотрела в объектив камеры, как в зеркало, и пробормотала:

– Выгляжу как черт-те кто.

– Ну, я-то еще хуже выгляжу. Глаза опухли, словно у золотой рыбки, – хмыкнула Фэн Чунь.

– Да, женщинам по ночам не стоит плакать от обиды, можно плакать только от радости.

Фэн Чунь тут же спросила:

– А что, от радости плачут?

Сестрица Ми многозначительно посмотрела на Фэн Чунь и сказала:

– А ты еще не веришь, когда я называю тебя молодой и неопытной. Нотации мне читаешь и древние стихи цитируешь!

– Ладно! Ладно! Не будем об этом! – Фэн Чунь ужасно смутилась, схватила подушку и закрыла лицо.

Сестрица Ми отобрала у нее подушку и оттолкнула Фэн Чунь. Они хихикали и какое-то время возились, пробуждаясь от долгого сна. Обе испытывали неловкость из-за вчерашнего скандала и хотели замаскировать ее. Потом они поднялись, прибрали постели, сложили в шкаф одеяла и по очереди умылись. Затем принялись названивать по телефонам: Фэн Чунь – родителям, сестрица Ми – сыну, чтобы спросить, как дела внизу, и поболтать обо всяких бытовых мелочах; да, это ерунда, но каждый день кто-то должен брать на себя такие заботы, чтобы семья жила спокойно. Сестрица Ми отметила про себя, что сын Фэн Чунь находится у ее родителей, а с Чжоу Юанем она и не общается, будто и нет никаких мелочей, связывающих обычно супругов, так что проблема достаточно серьезная. Сестрица Ми подумала: ничего себе, у них с мужем дошло уже до такого, а Фэн Чунь никому не жалуется и не ругает прилюдно Чжоу Юаня. Она-то упрекала ее – мол, Фэн Чунь слишком молода, но на самом деле она великодушная и надежная, и ненавидеть ее по-настоящему сложно.

Сестрица Ми и Фэн Чунь привели себя в порядок и вышли на улицу. Теперь они обе выглядели свежо: темные брови, яркая помада, блестящие волосы. Осенью погода постепенно меняется с прохладной на холодную, а по ночам даже подмораживает. На шумных городских улицах мороз не оставляет следов, но усиливает ощущение холода. Холод на улице подстегнул обеих женщин, они подобрались и выпрямились. У сестрицы Ми раскраснелись щеки, а у Фэн Чунь заблестели глаза; от красной сеточки сосудов после вчерашних слез не осталось и следа, и зрачки ее напоминали черный лак. Фэн Чунь была одета в джинсы и куртку, горло она замотала длинным шарфом. На сестрице Ми – длинная юбка, свитер с глубоким вырезом, ветровка и сапоги. Они шли по улице бок о бок, полные энергии, свежие и элегантные, словно пара городских красавиц со страницы модного журнала. Прохожие смотрели на них, и женщины явственно ощущали доселе неизведанную гордость. Они уже проспали завтрак и теперь направлялись обедать.

Мысль о совместном обеде пришла к ним совершенно естественно. Сестрица Ми хотела оплатить счет за них обеих, и Фэн Чунь тоже. Сестрица Ми все-таки старше, и к тому же начальница, так что Фэн Чунь взвешивала, как это предложить, а потом сказала:

– Сестрица Ми, я хочу угостить тебя обедом. Ты должна согласиться.

У сестрицы Ми на душе стало тепло, она ответила:

– Даже не спорь со мной. Я уже все обдумала и вчера еще сказала, что сегодня я угощаю.

– Разве ты вчера говорила об этом?

Сестрица Ми авторитетно заявила:

– Говорила!

Фэн Чунь принялась тараторить:

– Не помню я такого, не помню, так что я первая предложила!

Сестрица Ми возразила:

– Обух плетью не перешибешь.

– Ну, тогда пообещай, что следующий обед за мной.

Сестрица Ми закивала.

Обсуждали ли они, что будут есть? Сестрица Ми приглашала, так что на правах гостя Фэн Чунь выбирала ресторан. В итоге Фэн Чунь назвала «Макдоналдс». Сестрица Ми фыркнула – мол, это же для молоденьких девчонок, которые падки на все западное. Фэн Чунь, краснея, объяснила:

– «Макдоналдс» близко, там можно спокойно поговорить.

Сестрица Ми заметила, что фастфуд – это несерьезно, да и не так вкусно, как в обычном ресторане, а потом воскликнула:

– Нет уж! Не будем играть в демократию. Я тебя отведу туда, где можно поесть нормальной еды.

– Ладно!

Сестрица Ми подняла руку, чтобы подозвать красное такси. Женщины сели в автомобиль, и водитель поехал по указанному адресу. Они петляли по улицам и переулкам мимо толп прохожих, а за окном мелькали бетонные столбы бесчисленных линий надземного метро – такие высокие, что люди рядом с ними казались крошечными, будто муравьи. В одном месте какой-то автомобиль столкнулся с мопедом; водитель мопеда потер рану на лбу, а когда увидел на руке кровь, глаза его округлились, словно бычьи яйца. Обе женщины везли в душе воспоминания о вчерашних буре и холоде. Пока они путешествовали через весь город, наблюдая из окна за жизнью Уханя, у них возникло отчетливое ощущение: им захотелось вдохнуть воздух, покачать головой, почувствовать, что горожане живут скучно и банально – настолько, что не стоит даже упоминания, – и потому сами они могут стать более великодушными, снисходительными, более красивыми и щедрыми, чем прохожие за окнами автомобиля.

Выбравшись из такси, они зашли в ресторан, в котором частенько бывала сестрица Ми. Ее знакомый администратор тепло приветствовал их, отвел к столику у окна, откуда открывался красивый вид, и подождал, пока гостьи усядутся. Женщины смотрели прямо перед собой, и в их глазах уже плескались радость и веселье: смех помог им преодолеть все преграды, от былых неприятностей не осталось и следа. Сегодня отличный день. А дальше начнется новая жизнь.

Первым делом меню, разумеется, дали Фэн Чунь. Сестрица Ми велела ей заказать все, что она хочет.

– Мне все равно, – сказала Фэн Чунь.

Сестрица Ми усмехнулась:

– Разве есть в меню такое блюдо – «мне все равно»? Обед – это очень важно. Надо заказывать то, что больше всего нравится.

Фэн Чунь изучила меню до конца и подняла голову:

– А мне вроде как все нравится, а вроде все и не нравится. Названия все звучат очень вкусно, но кто ж знает, принесут вкусные блюда или нет.

– Тогда давай я? – предложила сестрица Ми.

Фэн Чунь обрадовалась:

– Да-да, давай! Обычно я ем то, что другие заказали, а сама и не умею выбирать. Ты же меня сюда привезла. Главное, чтобы не очень много, а то не доедим.

Но сестрица Ми уже не слушала Фэн Чунь. Захлопнув меню, она отодвинула его к краю стола, подозвала администратора и продиктовала, что им нужно приготовить. Она заказала суп с уткой и желтой грушей, который долго томили на медленном огне, запечатав горшок сверху слоем глины, – потому что осенью именно такой суп особенно вкусен и подходит по сезону. Зимой, например, годится исключительно суп из свиных ребрышек и лотосового корня, поскольку лотосовый корень не приобретает нежную консистенцию до первых холодов. Еще она заказала порцию белого леща. Обычно в больших городах предлагают в основном пресноводную рыбу, а из дикой рыбы в меню присутствует лишь белый лещ. Однако дикая рыба – она и есть дикая рыба, даже несвежая, она в тысячу раз вкуснее, чем искусственно выведенная, совсем другое качество! Из овощных блюд сестрица Ми выбрала жареные овощные стрелки. Готовить их надо так: разогреть на чугунной сковороде масло, но налить его не слишком много; если пережарить, то исчезнет естественный аромат. Перец в это блюдо не кладут, однако по желанию в самом конце можно добавить немного чеснока. Что еще подать к столу? Салат «Три полоски»: порезанное полосками мясо, нашинкованная капуста, натертый сладкий картофель – все приправленное сушеным красным перцем, ломтиками маринованного имбиря и чесноком.

Сестрица Ми предупредила администратора:

– Обязательно скажи повару, что это заказ сестрицы Ми с Шуйтацзе, урожденной жительницы Ханькоу. Чтоб не делал тяп-ляп, решив, будто готовит для приезжих туристов!

С этими словами сестрица Ми сунула пятиюаневую купюру в карман администратора. Тот послушно поддакивал:

– Сестрица Ми, не беспокойтесь!

Фэн Чунь, совершенно ошарашенная, сидела напротив с чашкой чая. Когда администратор ушел, она выдохнула:

– Ого, вот это круто! Даже пока слушала, уже слюнки потекли! Я никогда не видела, чтобы ты готовила, а столько всего знаешь! Недаром все сравнивают тебя с А-Цин из той пьесы. Сегодня и я убедилась в том, что это так!

– Да ты же ни черта не знаешь, кто такая А-Цин! – Сестрица Ми пристально посмотрела на Фэн Чунь, хотя ей и польстили эти сладкие речи. Сестрица Ми понимала, что Фэн Чунь вообще не в курсе, чем примечательна А-Цин. Она родилась уже после «Культурной революции» и не могла постичь скрытый смысл некоторых исторических реалий. Сестрица Ми буркнула: – Деточка моя, в уханьской кухне столько всего вкусного. Каждое время года – какое-то сезонное блюдо. То, что я сегодня заказала, – это классическое осеннее меню. Ох, похоже, ты вообще не разбираешься в местной еде, даром что родилась здесь!

Фэн Чунь задумалась: «Она ведь права. Как это я раньше ела все подряд?»

Им стали приносить одно за другим заказанные блюда. Фэн Чунь набросилась на еду, ела и после каждого кусочка громко нахваливала:

– Мамочки, какая вкуснотища!

От удовольствия Фэн Чунь даже притопывала под столом. Она снова стала живой, раскрепощенной девочкой, отчего по лицу сестрицы Ми расползлась широкая улыбка. Они ели с удовольствием, но какое же веселье без выпивки. Сестрица Ми велела принести им алкоголь.

Фэн Чунь принялась отнекиваться:

– Я не пью!

– Да хватит уже этой чепухи, что значит «не пью»!

– Но я действительно не пью, – оправдывалась Фэн Чунь.

– Пей давай. С алкоголем история такая: все могут пить, главное, чтобы нравилось, ну и нужно отважиться выпить. Ты сегодня отважишься со мной выпить?

Фэн Чунь собрала всю свою смелость в кулак и ответила:

– Да!

Им принесли бутылку «Будвайзера» и два бокала. Каждая взяла свой бокал. Белый лещ оказался очень острым, губы Фэн Чунь раскраснелись, во рту горело. Она не слишком-то знала, как вести себя за столом, поэтому схватила бокал и с бульканьем сделала огромный глоток, пытаясь потушить пожар во рту, и так осушила весь бокал. Затем постучала кулаком по груди и уставилась на сестрицу Ми, осознавая, что перед глазами все поплыло и в голове помутилось. Фэн Чунь пробормотала себе под нос:

– Оказывается, пиво ничего так…

После налила еще и снова выпила до дна. Это произошло так быстро, что сестрица Ми свой бокал даже поднять не успела.

Фэн Чунь сказала:

– Очень приятно. Похоже, я и впрямь умею пить. – Она принялась за еду, запивая все пивом. Девушка то и дело хлопала по столу рукой и нахваливала, даже сообщила, что отродясь не ела такой вкуснятины. Ее глаза сияли все сильнее, в них блестела молодость. Сестрица Ми воспользовалась мобильным телефоном, чтобы посмотреть на свои глаза; на нее нахлынуло ощущение мимолетности, и она быстро отложила телефон, перевернув экраном вниз. Сестрица Ми съела не очень много, попробовав чуть-чуть от каждого блюда, и теперь просто сидела с бокалом пива и сигаретой, пила и курила, наблюдая за тем, как ест Фэн Чунь. Той по-настоящему нравилось, и сестрицу Ми это очень радовало, она время от времени смеялась. Им принесли еще бутылку пива. Сестрица Ми велела Фэн Чунь не торопиться, есть и пить потихоньку. Фэн Чунь уже утолила голод и жажду; она повеселела и говорила в два раза громче – даже не говорила, а тараторила куда более приятным, чем обычно, голосом:

– Да-да-да! Я хочу неторопливо есть и пить. Хочу научиться наслаждаться жизнью! И вообще, хочу многому у тебя научиться!

Сестрица Ми покачала головой и сказала, что сыпать цитатами из интернета глупо. На это Фэн Чунь сообщила, что глупо притворяться старой брюзгой. И они обе рассмеялись.

Они хотели поговорить о жизни. У женщин всегда так: они становятся хорошими подругами, и когда градус доходит до определенной степени, возникает желание поговорить по душам. Сестрица Ми рассказала Фэн Чунь о трех людях, которые сыграли важную роль в ее жизни: Сун Цзянтао, его мать и… некий мужчина.

– А кто он? – допытывалась Фэн Чунь.

– Я не могу назвать его имя, – заартачилась сестрица Ми. – Не могу, и все тут. Скажу только одно: он много для меня значил.

– Ладно, пусть будет просто «некий мужчина».

А про себя Фэн Чунь воскликнула: «Ого-го-го! У сестрицы Ми кто-то есть!»

Сун Цзянтао считался самым открытым парнем на улице Шуйтацзе, причем его открытость не обычного толка, такая манера свойственна всей их семье: если кому-то из друзей что-то требовалось, он был готов отдать последнюю рубашку. В какой-то момент чуть ли не все мальчишки с улицы Шуйтацзе столовались и ночевали у них дома. Его мама всегда готовила рис в большой рисоварке. Среди мальчишек, кстати, был и Чжоу Юань. Их семья пользовалась на улице Шуйтацзе таким же авторитетом, какой имел в Китае Мао Цзэдун. Изначально им принадлежали целых три больших дома в квартале Ляньбаоли, но впоследствии часть имущества у них отняли, оставив лишь три комнатенки. Одну из этих комнат Сун Цзянтао широким жестом уступил другу, которому негде было жить после свадьбы. Таким непередаваемым очарованием он обладал. Поначалу сестрицу Ми и Сун Цзянтао связывала лишь чистая детская дружба, ни о какой любви речь не шла, но все жители Шуйтацзе от мала до велика считали, что они непременно поженятся. В шестнадцать лет сестрицу Ми призвали в армию, ей надлежало выступать в военном оркестре. Когда новость разлетелась по округе, мальчишки начали орать ей вслед: «Невеста Сун Цзянтао в солдаты идет!» Семья Сун Цзянтао устроила сестрице Ми пышные проводы, и в присутствии друзей, собравшихся за большим столом, Сун Цзянтао поднял тост: «До Освобождения девчонки провожали любимых парней в армию, а после парни провожают любимых девчонок в армию. Ми, встань-ка. Я тебе скажу, что даже если ты уедешь на другой конец света и вернешься лет через восемь, я буду ждать тебя, а по возвращении мы поженимся». Так все и случилось – пришлось ему хранить верность своему слову. Сун Цзянтао вынужденно прождал ровно восемь лет и женился только в тридцать. Вот такой он был человек. Сун Цзянтао не мог допустить, чтобы сестрица Ми даже подумала о том, будто она ему не невеста, и вся улица Шуйтацзе не сомневалась: никакая другая девушка не подойдет этому парню лучше, чем она. Это же идеальная пара!

А то, что Сун Цзянтао в магазине штор на Ханьчжэнцзе трогал покупательниц за грудь и щипал за попу, – это чистая правда. Таким он был человеком, все ему хиханьки да хаханьки; беззаботный и беспечный, он с утра до вечера торчал в компании друзей, а в одиночестве сразу приходил в смятение, вечно хотел собрать вокруг себя толпу, пригласить всех поесть и выпить за свой счет, причем порой он даже не знал имен собутыльников. Покупательницам Сун Цзянтао нравился. Когда они нуждались в помощи, он был тут как тут, но при этом никогда не ставил их в неловкое положение. Сестрица Ми все это видела и знала. У них были такие отношения, что лишних слов и объяснений не требовалось. Сестрица Ми расстраивалась, досадовала, то молчала, то ругалась, но осознавала: если муж однажды поймет, что утратил привлекательность в глазах женщин, это убьет его. Они были не просто супругами, но и близкими друзьями.

Негласная договоренность соблюдалась до того момента, когда у сестрицы Ми появился другой. Сначала случился взрыв боли, но потом муж отпустил. Он даже помчался к тому мужчине, поговорил с ним по душам и побратался. Когда у Сун Цзянтао обнаружили рак, он первым делом позвонил именно этому человеку и попросил, чтобы тот заботился о сестрице Ми до конца жизни. Перед смертью Сун Цзянтао еще раз взял с него обещание, и тот поклялся. Сун Цзянтао спокойно испустил дух. В этом весь Сун Цзянтао. Он не смог продолжить отцовское дело на Шуйтацзе, его великое наследие, зато проявил себя поистине благородным человеком.

Если бы можно было повернуть время вспять и начать жизнь сначала, то сестрица Ми все равно вышла бы за Сун Цзянтао. Они супруги, пусть никто никому и не говорил ни разу «люблю». Они супруги. Этим все сказано. Это трудно объяснить. Нужно называть вещи своими именами: вода – это вода, морось – это морось, а лед – это лед, и не надо смешивать разные агрегатные состояния. Название определяет судьбу.

На этом месте Фэн Чунь разрыдалась. Она дотронулась до руки сестрицы Ми и умоляла простить за ту ерунду, что наговорила прошлой ночью. Сестрица Ми еле заметно улыбнулась – ни к чему препираться. Когда женщины долго говорят, они словно открывают клетки с голубями. Голуби взмывают ввысь, кружатся, летают туда-сюда, но не улетают далеко – так и разговоры всегда сосредоточены вокруг одного, неизменно возвращаются к жизненным перипетиям.

Мать Сун Цзянтао, свою свекровь, сестрица Ми называла «этой женщиной». Она хмыкнула: «Эта женщина!» Вероятно, это связано со строчками из песни, которую пели в квартале: «Эта женщина не человек, а небожительница, спустившаяся в мир простых смертных». Разумеется, она выросла из простой девчушки на глазах соседей, но они обратили на нее внимание только тогда, когда она вышла замуж за отца Сун Цзянтао. Ее можно сравнить с семью небожительницами[24], упавшими с небес, или с Белой змейкой из знаменитой легенды[25], которая влюбилась в молодого человека по имени Сюй Сянь. После окончания муниципальной средней школы для девочек в Ханькоу она до конца жизни работала диспетчером в местной больнице. В течение нескольких лет собственность семьи Сун неоднократно перераспределяли и делили, а во время «Культурной революции» отец Сун Цзянтао покончил с собой, спрыгнув с крыши. Свекровь сестрицы Ми плыла по течению. Она не сходила с ума, не билась в истерике, не отчаивалась.

Даже оставшись без мужа, она продолжила воспитывать сына смелым и открытым, словно рядом все так же был мужчина. Когда сын подарил одну из оставшихся комнат своему другу на свадьбу и не получил ее обратно, она и словом его не упрекнула. На протяжении нескольких десятков лет она спокойно принимала все события, независимо от их масштаба. Никто никогда не видел, чтобы она переживала, и обычно все кончалось для нее благополучно, как и следовало, и она не чувствовала себя обделенной. О том, что у невестки появился другой мужчина и их внебрачная связь растянулась на долгие семь лет, «эта женщина» отлично знала, однако вела себя так, будто понятия не имеет. Свекровь ни разу не подала виду, ни разу не позволила себе насмешку. Она не притворялась, что не догадывается, но и не говорила, что ей все известно. В итоге сестрица Ми никогда не испытывала неловкости.

Повествуя о покойном муже, сестрица Ми не плакала. А сейчас ее глаза покраснели, и слезы жемчужинами собрались на ресницах. Фэн Чунь и вовсе рыдала, причем начала плакать еще во время рассказа о Сун Цзянтао.

Эта женщина! Она не только не позволила себе бросить невестке ни одного дурного слова, но и, наоборот, всячески ее обеляла. Дарила что-то их сыну, а говорила, что это сестрица Ми купила. Накануне восьмого дня рождения мальчика возлюбленный пригласил сестрицу Ми поехать в Гуандун закупить товар; парочка любовалась в Гуанчжоу красотами природы, и сестрица Ми напрочь забыла о сыне. Вечером внезапно раздался звонок. Мальчик взахлеб принялся ее благодарить: «Мамочка, я сегодня был самым крутым в классе! В настоящих кроссовках „Найк“! Спасибо, мамочка! Огромное спасибо!» Оказывается, «эта женщина» за ее спиной снова совершила доброе дело. Когда человек с такой охотой совершает ради тебя добрые дела, невольно начинаешь щадить его чувства.

Роман сестрицы Ми на стороне длился целых семь лет; тот мужчина настойчиво ее добивался, причем действовал и кнутом, и пряником. Как-то раз на день рождения он усыпал ее кровать цветами, подарив – совсем как в известной песне – девяносто девять роз. Однако сестрица Ми не могла произнести слово «развод».

Когда Сун Цзянтао умер, на седьмой день траура «эта женщина» закрыла дверь, и у них с сестрицей Ми состоялся разговор. Говорила она мирно и просто: «Доченька, ты еще молодая. Если есть подходящий человек, то ты не оглядывайся на меня, сделай шаг ему навстречу». Такие слова она произнесла через семь дней после смерти своего сына! Тело Сун Цзянтао еще и остыть не успело, а свекровь уже великодушно ее отпускала. Услышав это, сестрица Ми бухнулась перед свекровью на колени. Она даже сама тогда испугалась: с чего вдруг она упала перед кем-то на колени? Но как она могла бросить свекровь и выскочить снова замуж? Как могла отнять у нее дома на Гэнсиньли? Да еще и внука забрать? Оставить одинокую старуху доживать свой век в полуразрушенной халупе в квартале Ляньбаоли?! Нет, нельзя ей делать никаких шагов навстречу!