Счастливы вместе

Глава 1

За окном назревает глубокая осень. Слезливый ноябрь. А внутри моего кабинета тепло и уютно. И круглый год зелено! Притащила из дома цветы, а они разрослись, забросали плетьми весь стеллаж. Словно в джунглях сижу, а не в гинекологии! Я – врач-гинеколог со стажем. Вообще, акушер-гинеколог. Но меня зовут акушерствовать только в серьёзных случаях, когда плод не рождается сам. Благо, таких случаев на моём веку было не так уж и много. Ведь не одна я здесь – доктор. В нашей клинике несколько очень ответственных докторов, в том числе и мужского пола. Один из которых – мой брат.

Эту клинику, ещё много лет назад, когда нас с брательником не было в планах, основал наш дедуля. Отец перенял от него управление, когда окончил медицинский ВУЗ. А теперь «ЦПСиР им.Бузыкина» возглавляет Бузыкин младший. Для меня он – Володька! Для других – Владимир Валентинович. Ему всего тридцать семь. И он младше меня на три года. Но иногда мне всерьёз кажется, что это он – старший брат, а я – младшая.

Свою работу я очень люблю. Уже сбилась со счёта, сколько рожениц видела, скольких лечила, скольким внушала, что роды – это не больно. Ага, как бы ни так! Сама я рожала уже дважды. Старшему, Севке, этой осенью было семнадцать. А Сонечке, младшенькой в марте будет четырнадцать. Обоих рожала в стенах нашей клиники. Севку – сама, а вот Соня у нас «выходить» не хотела. Пришлось стимулировать. Помню, боялась! Рыдала. Тогда ещё папа был здесь. Он собрал всех врачей отделения возле меня. Пригрозил всех уволить, если что-то пойдёт не так. А я так хотела, чтоб Ромик пришёл…

Помню, как он убеждал, что «партнёрские роды» – это за гранью его понимания. Что он будет рядом… ментально. Что будет сидеть за дверьми. А потом оказалось, он был на работе. Так случилось! Он просто не знал, что меня увезли. Точнее, что меня увели, прямо из кабинета, в рабочее время. Из молодого врача, коим была на тот момент, я превратилась в пациентку. Так что, в стенах этой клиники вся моя жизнь.

Слышу стук. Отвечаю:

– Войдите! – поправляю халат.

В дверях появляется девушка. Темноволосая, юная. Несмотря на погоду, одета довольно легко. Короткое платье, колготки ДЕН двадцать. Про себя усмехаюсь: «Придатки застудишь, дурында! А тебе ведь ещё рожать».

– Здравствуйте, – кивает.

Я отвечаю:

– Садитесь.

Она занимает небольшой стульчик возле стола. Я сожалею, что нет медсестры. Сегодня одна, без поддержки! И целая стопочка карт с именами, по левую руку. Беру её паспорт. Намётанным глазом уже замечаю: на ней нет кольца. Навряд ли первичный визит. Скорее всего, уже не девственница! Заметно по косвенным признакам. К примеру, походка, округлость фигуры и взгляд.

«О, да ты далеко не девственница, милая», – я изучаю анализы.

– Впервые у нас? – уточняю, желая начать разговор.

Пациентка смущается. Немудрено! Девять с половиной недель. А колечка-то нет! Вероятность, что папа ребёночка в курсе тает с каждой секундой. Стоит взглянуть на то, как она теребит край вязаной юбочки, и сразу становится ясно – одна.

– Да, – отзывается коротко, – Мне вашу клинику порекомендовали. И вас персонально.

– Да что вы? – киваю, – Приятно услышать! Могу вас заверить, что выбор вы сделали правильный. Ведь вы же решили рожать?

Она смотрит, но быстро отводит глаза:

– Я ещё не решила.

«Ну, вот», – я гашу раздражение, – «Снова здорово!». Очередная «безмуженка», как называет таких моя подруга Алёнка. Она принимает в конце коридора. Вот у кого не забалуешь! Прямолинейна, как рельса. Правду-матку рубит с плеча. Я не умею так. Я – деликатная.

– Первый аборт, – я вздыхаю, – Ведь вы нерожавшая?

– Нет, – подтверждает она.

«А глаза-то какие красивые», – непреднамеренно залюбовавшись, я вызываю волну покраснения юных, нетронутых возрастом, щёк.

– Ещё чуть-чуть, и малыш начнёт проявлять себя, двигаться. К настоящему моменту у него уже сформированы пальчики рук и ног, – говорю.

Вижу, ресницы дрожат. Она вот-вот заплачет. Нужно дожать! Убедить. Ведь задача моя – спасти жизнь, пускай даже ещё не рождённого чада.

– Родители есть? – уточняю я.

– Мама, – сглотнув, отвечает она.

Я смотрю на её медицинскую карту. Кривицына Зоя, всего двадцать три года от роду. А на вид и не скажешь! Лет двадцать, не больше.

– Ну, вот! Она знает? – мой голос не докторский, нет. Доверительный, мягкий.

Я как гипнотик, пытаюсь её заболтать. Увести от губительной мысли. Ведь я не могу запретить! Вот решит она сделать аборт, я обязана дать ей подумать, а после – направить к другому врачу.

В нашей клинике, как это ни странно звучит, жизнь не только дают, но и отнимают. Ненавижу аборты! Сама бы я никогда… Ни себе, ни другим! Но – их право.

– Не знает, – кусает девчонка губу. Та становится алой.

На ней нет косметики, только природная яркость. Брови тёмные, глаза цвета жжёного миндаля.

«Красивый ребёнок получится», – думаю. И тут же пытаюсь представить, каким мог быть папа. Такая кому попало не даст! Хотя… Могли изнасиловать. Отморозков хватает! В подобных случаях даже я не спешу отговаривать делать аборт.

– Ну, а контакт был по обоюдному согласию? – на правах «дамы с опытом», тороплюсь уточнить.

– Что? – поднимает глаза.

– Не насилие? – формулирую я.

Она удивляется:

– Нет! Что вы? Мы любим друг друга.

– Ну, тем более! – я выдыхаю, – Так что надо рожать.

– Всё не так просто, – мотает она головой, отчего шоколадные пряди спадают на лоб. Она убирает их за уши.

– А просто никогда не бывает, – я пишу в её карточке дату, анамнез, диагноз. Беременна. Что тут сказать…

– Он женат, – усмехается Зоя. И этот короткий, но горестный смех, вынуждает меня прекратить выводить закорючки на плотной бумаге.

Я смотрю на неё, но уже другим взглядом. Кто бы мог думать? Такой ангелочек на вид. Неприступная, скромная, юная! Вот такие и пудрят мозги нашим глупым мужьям. И в груди нарастает болезненный спазм. Я его прогоняю, сглотнув.

– Ну, ребёнок не виноват, – я беру себя в руки, продолжаю писать, – Он в любом случае заслуживает право на жизнь. Я выпишу вам направление на анализы. Необходимо сделать биохимию крови, коагулограмму, ЭКГ обязательно, сдать мазок…

– Он говорил мне, что вы – левша, – обрывает мой перечень голос. Вроде бы даже и нет в нём той девочки, что каких-нибудь пару мгновений назад не хотела рожать…

Мне приходится взять себя в руки, взглянуть на неё. Ожидая увидеть другую, я даже слегка удивляюсь, что на стульчике та же Кривицына Зоя. Вот только глаза смотрят как-то иначе! Уверенно, что ли? Надменно.

– Да, я левша, – я смотрю на свою левую руку, которой обычно пишу.

В детстве родители даже пытались заставить меня писать правой. Но я всё равно не привыкла! Могу иногда, в порядке исключения.

– А ещё он сказал, что вы – добрая, – хмыкает Зоя.

Опять опускает глаза. Из своей трикотажной юбчонки она умудрилась достать одну длинную нитку. И теперь теребит её, то скатывая в комочек, то вновь расправляя.

«Вот же, гадёныш», – про себя сокрушаюсь. Володька, брательник! Опять подослал ко мне кого-то из своих малолетних любовниц? От него постоянно приходят. Причём, сначала приходят они. А затем уже сам Володька звонит и канючит мне в трубку:

– Ритуль, ну войди в положение!

Он у нас, хоть и весит под сто килограмм, ещё тот ловелас! Не женат. Но кольцо надевает по случаю. Если ему пациентка не нравится, может специально надеть. Если нравится, снимет, отправит за ширму, потрёт друг о друга ладошки, и…

– Я жду ребёнка, – опять оживляется Зоя.

– Я это уже поняла, – тороплюсь я сказать.

Вот влетит ему, честное слово! Знает, что я не смогу убедить их не делать аборт. Но отправляет ко мне, как к последней инстанции. Сколько таких «самородков» Бузыкиных ходит по миру? Представить боюсь. И врач ведь! А в нужный момент верхний мозг отключается, нижний берёт управление телом под сто килограмм. А потом… вот такое.

Она произвольно роняет:

– От вашего мужа.

И фраза стирает с лица моего все эмоции, кроме одной. Удивление. Верно, ослышалась?

– Что? – говорю я излишне спокойно.

Но Зоя молчит. Помогает понять – не ослышалась. Смотрит туда, где на палец намотана ниточка.

– Значит, я не ослышалась? – ощущаю я собственный голос. Как вибрации в теле. Как будто не я говорю.

– Нет, – подтверждает она, – Не ослышались. Я от Ромы беременна.

Рома. Роман. Мой роман. Мой супруг. Рома Окунев. Это о нём идёт речь? Или она кабинет перепутала?

– Вы так уверены в этом? – в моём тоне сквозит очевидный намёк: «Ты уверена в том, чей ребёнок? Да мало ли чей? Да мало ли, с кем ты спала, малолетняя дрянь! Прошмандовка. Кривицына Зоя».

Зоя кивает:

– Я абсолютно уверена, – как будто услышав мой гневный посыл, добавляет, – Я больше ни с кем не спала.

«Не спала, значит», – мысли бурлят, кровь кипит. Ощущаю, как пот липким слоем покрывает меня под одеждой. Охота окно открыть, несмотря на холодный ноябрь. Раздеться. Голова идёт кругом. Колени безвольно слабеют. Кажется, встань я сейчас – упаду…

– Чудесно! Вы спали с человеком, зная, что он женат, – я смотрю на её разноцветные ногти. Красный, синий, зелёный. Выглядит так, точно она не могла решить – какой цвет предпочесть…

Зоя сжимает край юбочки:

– Бывают обстоятельства непреодолимой силы. Когда нет выхода, кроме как…

– Кроме как, сделать аборт, – говорю я со вздохом.

– Аборт? – поднимает глаза на меня. В них читается лёгкий испуг, – А разве доктор не должен меня убеждать сохранить жизнь ребёнку?

«На больную мозоль давит, дрянь», – про себя раздражаюсь, – «Скажи мне ещё про пресловутую клятву Гиппократа».

Я сжимаю нагретую пальцами ручку. Перевожу на мерзавку тяжёлый, исполненный ярости, взгляд:

– Бывают обстоятельства непреодолимой силы, – повторяю её же слова.

Усмехается. Этот смешок, он едва ощутим. Но отчётливо бьёт по живому. Окунев, падла! Вот был бы ты здесь… Ну, я бы тебе и устроила.

– Я подумала, – решительно вскинувшись, произносит она, – Я буду рожать.

– Что ж, – отвечаю я, – Ваше право. Вот только, боюсь, что ребёнку придётся расти без отца.

«Я ли это говорю?», – потрясённо, я слушаю собственный голос. Спокойный, как будто скала! А внутри всё бушует. Да так, что рука с ручкой мелко дрожит. Да была б моя воля, я бы её заколола. Прям тут! Этой ручкой…

– У моего ребёнка будет отец, – отвечает она, – Самый лучший.

– Хорошая мысль! – усмехаюсь приветливо, – С этим вам лучше поторопиться. Мужчины такие наивные. Влюбится, будет чужого растить, сам не зная об этом.

По личику Зои скользит незаметная тень. Я решаю добить:

– Если вы рассчитываете на алименты, пожалуйста. Через тест ДНК. Вот только, признает ли Рома отцовство? Поверьте, милочка, у него и до вас, было много подобных нахлебниц! Все норовят влезть в карман.

– Он обещал развестись, – практически шепчет она. И бледнеет. Вот-вот потеряет сознание…

– Эй, ты чего? – я тянусь к ней, трясу за рукав, – Ты не вздумай мне тут, поняла?

Зоя дышит натужно, откинувшись на спинку. И губы бледнеют, и руки дрожат. Я, быстро вынув из ящичка ватку, макаю её в нашатырь.

– Вот, держи! – тычу в нос.

Зоя кривится, кашляет.

– Всё? Оклемалась?

В глазах её слёзы. То ли с нашатырём переборщила, то ли с нажимом…

– Простите меня, Маргарита, – роняет на всхлипе.

«Только этого мне не хватало», – рычу про себя. Позвонить ему прямо сейчас? И дать трубочку ей. Только вдруг… потеряет сознание?

– Послушайте, Зоя, – смотрю на часы, – У меня перерыв через пятнадцать минут. Здесь за углом неплохое кафе, «Базилик» называется. Вам не мешало бы перекусить! И обсудим наше… недоразумение. Вы мне расскажите, как было дело. Вместе примем решение, да?

Я, почти по-матерински заботливо, трогаю хрупкую девичью руку. Она удивлённо кивает:

– Спасибо.

– Ну, вот, – улыбаюсь, – Идите туда. Я сейчас подойду. Вы пока что меню посмотрите. Берите всё на свой вкус, я плачу, – поднимаюсь я из-за стола, на ходу принимаюсь расстёгивать пуговки на униформе.

– Хо-рошо, – Зоя тоже встаёт. И, одёрнув короткую юбочку, устремляется в сторону двери, – Тогда я… пойду?

– Вы идите, идите, – киваю я одобрительно.

И лишь когда дверь закрывается, трогаю лоб. Он весь в мокрой испарине. Так и простудиться недолго! Вытираю салфеткой подмышки и шею. Всё потное. Так перенервничать! В пору самой нюхать свой нашатырь.

К слову, нюхаю. Вынимаю из ящичка спящий гаджет. Нахожу переписку с Романом. Пишу ему:

«Милый, ты занят? Подъедь в «Базилик»! Это срочно!».

Он отвечает секунд через тридцать:

«Ты беременна? (смайлик)».

«Не я», – порываюсь ответить ему. Но решаю пока не вводить в заблуждение. Он сам должен узнать. Я устрою им очную ставку! Я хоть и врач, но сериалы смотрю регулярно.

«Скажешь тоже (смайлик). У меня обнаружили рак», – пишу, а сама держу пальцы крестиком.

Окунев тут же звонит. Беру трубку, и слышу тревожное:

– Что? Это правда, Марго?

– Пошутила, – вздыхаю.

– Ты дура совсем, или как? – удивляется он.

– У меня для тебя есть сюрприз, – говорю, – Приезжай!

Он вздыхает на том конце провода. Знаю – не смог, так бы сразу сказал! Значит, может:

– Окей. Через полчаса буду.

Я одобряю указанный срок. Нам с Зоей хватит полчасика, чтобы узнать друг друга получше. Пока мой родной, обожаемый муж, словно Бэтмен, спешит к нам на помощь.

Глава 2

Я была ровесницей Соньки, когда впервые увидела Рому. Он – на два года старше меня, старшеклассник, спортсмен, гордость школы. Кто бы сказал мне тогда, что я буду его женой, посмеялась бы! Где уж мне? Кроме прыщей, лишний вес. Кроме стеснения, комплексы! Наши папы дружили. А мамы общались, и часто, как сейчас говорят «тусили» парами. То на одной из квартир, то на другой. И меня, «потому, что я девочка», оставляли присматривать за малышнёй. У меня – младший брат, а у Ромки – сестрёнка. Сам же он уходил с пацанами гулять. А мне было обидно…

Потом он надолго пропал. Точнее, отцы разругались, на время. И встретились снова, когда умерла моя бабушка. Там, на похоронах, всё сложилось иначе. Мне было двадцать, ему – двадцать три.

– Ого! – только и сказал Окунев, увидев меня со спины.

Я – вся в чёрном. И волосы гладко зачёсаны. К этому возрасту сбросила лишнее, стала повыше. Кожа разгладилась, грудь подросла.

Он тоже подрос. Хотя, куда уж больше? Волосы вьются копной, зачесал их назад. На лице ровно стриженный ёжик щетины.

– А я познакомиться собирался, – сказал он, неловко кусая губу.

– Знакомы, – отрезала я, с холодной решимостью прошествовав мимо него.

После этих похорон как-то всё и срослось. Не сразу, конечно! Сперва мы встречались. Но оба знали как будто, что всё решено. Что нам предначертано быть вместе. Свадьбу играли пышную! Наши папы устроили «батл», кто кого переплюнет. У одного – своя клиника. Другой производит лекарства, владеет сетью аптек. Платье было дизайнерским. Торт, лимузин. И поездка на море.

Пожалела ли я? Не скажу! Наш брак был счастливым, по крайней мере, первые несколько лет. До тех пор, пока Ромка был верен. Пока он не взял руководство «Ленфарм» на себя. И, в то время как я разрывалась между вечно орущей Сонечкой и пятилетним Севкой, мой муж у себя в кабинете приходовал шлюх…

В «Базилике» снимаю одежду, повесив за дверью кафе, в небольшом закутке. В столовой клиники тоже неплохо готовят. Но разговаривать там, на глазах у коллег. Ну, уж нет! Выглянув из-за ширмы, я вижу её. Сидит спиной к выходу, смотрит в окно. Интересно, о чём она думает? И ведь не ушла!

Бросив взгляд на часы, выхожу. До приезда Окунева не так много времени. Так что, не будем терять ни минуты!

– Ну, что? Заказала уже? – уточняю, садясь.

Бросив сумочку возле себя, раскрываю меню.

Зоя краснеет, смущается:

– Нет. Я… Я наверно, не буду.

– Так! Не выдумывай! Давай поедим? На голодный желудок нервничать вредно. Потому и голова кружится, что ничего не ешь, – журю я её, словно дочку.

Пробегаюсь глазами по списку меню:

– Тебе рыбу полезно есть. Любишь рыбу?

Зоя тянет рукава своей кофточки. Уже так натянула, что не видно ладоней. Одни ноготки.

– Наверное… Да, – пожимает плечами.

«Особенно, окуней», – усмехаюсь уже про себя. Жаль, что в меню нет блюда из окуня. Ну, ничего! Скоро он сам, собственной персоной, нагрянет сюда. Вот же, будет умора!

Официант, подошедший к нам вовремя, принимает заказ у меня. Я беру: себе – суп-пюре из грибов, стейк под соусом. Ей – горбушу с пюре из картофеля. А ещё – облепиховый чай нам обеим.

– Ну, рассказывай! Как познакомились? – я кладу на колени салфетку, готовлюсь услышать рассказ.

Зоя смотрит затравлено. Точно, придумала? Ах ты, мелкая врушка! Вот я и раскрыла тебя. Сейчас начнёт сочинять небылицы про то, как он встретил её, гуляющей в парке. Подобрал обронённый ею томик стихов. Как они посмотрели друг другу в глаза, и влюбились…

– Я покупала лекарства для мамы в аптеке, – начинает она, глядя в стол.

«Неплохое начало», – киваю. Можно продолжить про маму, смертельно больную. Для которой мой Окунев раздобыл крайне редкий, и баснословно дорогой препарат.

– А там как раз лампы меняли, – продолжает она.

– Так, – с интересом, подперев рукой щёку, я слежу за сюжетом. Когда же появится он, наш герой?

Зоя, слегка усмехнувшись, словно вспомнила что-то, смотрит мимо меня, на окно.

– На меня лампа упала. Эта, как её? Люминесцентная. Прямо на голову! – она трогает лоб, – Вот тут даже ссадина была небольшая.

– Это хорошо, что небольшая, – хмурюсь я озабоченно.

– Ну, а Рома, он…, – улыбается Зоя. Улыбается так, словно видит его.

Я даже слежу за её взглядом. Уж, нет ли там мужа? Не приехал ли он раньше времени? Где-то, в глубинах сознания, прячется страх. А что, если правда? Вот сейчас он войдёт в эту дверь. Мерзавка подастся к нему. И они сольются в поцелуе. А я останусь сидеть, дура дурой! И чего затевала спектакль?

«Нет», – машу головой. Уж чего-чего, а этого Ромик себе не позволит. Целоваться со шлюхой у всех на виду. Не его амплуа! Он у нас – потихушник.

– Он как раз приезжал по каким-то делам, – продолжает она свой рассказ, – И увидел меня на полу.

– На полу? Даже так? Без сознания? – оживляюсь, желая услышать подробности. Была бы писателем, я бы уже настрочила роман «Похождения Окуня». На обложке должна быть рыбина. Пучеглазая, как и герой.

– Нет, я в сознании была, – возражает Зоя, – Просто ещё поскользнулась вдобавок. Потянула лодыжку.

Рукой под столом она тянется к той самой лодыжке. Словно чувствует боль… Нет! Это я чувствую. Это у меня так сжимается сердце, что пи́сать охота. Сколько раз доводилось узнать? До сих пор не привыкну…

– Бедняжка! Надеюсь, не сильно? – с тревогой шепчу.

Она улыбается:

– Нет, пустяки. Только Роман Ярославович… Рома, он… В общем, он всех отчитал! А потом даже хотел до травмпункта подбросить.

– Подбросил? – киваю.

Зоя, как будто не чувствует фальши в словах, отвечает:

– Конечно! Хоть я и противилась. Он у вас очень заботливый, благородный такой. Сказал, что это на его совести. Ну, что так вышло! Что он компенсирует всё.

– Надеюсь, не обманул? – с недоверием фыркаю я, – Он просто часто снимает кольцо, холостым притворяется. Вот я о чём.

– Нет, – моментально серьёзнеет Зоя, – Он мне сразу сказал, что женат. Мы с ним даже не собирались сначала. А потом… Как-то так получилось.

– Неужели, в машине? На заднем сидении? Там у него целый склад артефактов, – вспоминаю с усмешкой. Как-то раз наш джек-рассел терьер, Бублик, выудил женские трусики из-под сиденья…

– Нет, что вы? – смущается Зоя, – Это случилось намного позднее. В тот день он отвёз меня, просто и всё.

«Любопытно», – думаю я. История обретает налёт романтизма. Неужели, супруг соизволил решиться на отношения? Тратить время, за кем-то ухаживать? Это так на него не похоже.

– Вы извините меня, я в туалет? – озирается Зоя.

– Да, да, конечно! – отпускаю её, – В первом триместре учащённое мочеиспускание – это нормально. К слову! Раз уж речь зашла о здоровье, – поднимаю глаза, когда Зоя встаёт, – Ты бы себе прикупила штаны для беременных. Зима на носу! Хочешь осложнения заработать?

Она улыбается:

– Нет, не хочу.

– Вот и отлично, – смотрю на часы. Где там Окунев мой? Передумал?

Пока её нет, налегаю на стейк. Понимаю, что вряд ли она сочинила подобное. А если уж всё это правда, как и то, что ребёнок – его, то…

Не успеваю закончить свой мысленный приговор, как в дверях появляется Рома. Мой муж. Как всегда, он наряжен по моде. Узкие брюки, приталенный плащ. Нет, фигурой всегда отличался от прочих! Но только в таких узких брюках он выглядит как идиот.

Помню, когда познакомились, он и то одевался приличнее. Выглядел как нормальный пацан! Широкие джинсы носил и футболки. А теперь, у него вид такой, будто он рекламирует линию молодёжной одежды. Рубашка на выпуск, одна половина заправлена, другая небрежно торчит из-за пояса брюк. Как будто он только что с кем-то любился в машине. И наскоро вышел, заправив рубашку в трусы.

Я, отодвинув еду, лезу в сумочку.

– Маргоша! Вот ты где прячешься, рыба моя? – тянется он, чтобы чмокнуть.

Подставляю ему свою правую щёку.

– Окунев! Новый парфюм? – интересуюсь.

Он садится напротив:

– Здрасте, приехали! Это же ты мне дарила на день всех влюблённых.

– День всех влюблённых? Нет, дорогой, это точно не я! – говорю, намекая на то, что этот праздник давно не касается нас.

Вынимаю карманное зеркальце. Начинаю подкрашивать губы.

– Чего звала? – он глядит на часы. А они у него, как у сына, громоздкие. Купил и себе, и ему, чтобы быть «на волне».

– Поговорить нужно, – я тру губы друг об друга, чтобы размазать помаду по ним.

Окунев смотрит с укором:

– Всего лишь? А по телефону нельзя было, Рит? Ведь я на работе, вообще-то! У нас сортировщик заглючил, пришлось останавливать линию.

– Это срочно! – даю я понять.

Муж улыбается, подносит к своим губам руку с кольцом. И целует его, сжав в кулак волосатые пальцы:

– Для тебя, душа моя, я свободен как ветер! Ты же знаешь?

– А то! – изрекаю, сжав руку в кулак. Подношу обручальным кольцом ближе к губкам. Но вместо поцелуя, плюю на него. Растираю слюну рукавом кардигана. Чтобы колечко сильнее блестело.

Он отпускает двусмысленный хмык:

– Говори же! Я весь в нетерпении.

Опускаю глаза на тарелку, где до сих пор остаётся её недоеденный стейк. «Эх, жалко, не окунь», – думаю снова.

– Это чья, кстати? – ловит мой взгляд.

– Да так, – отвлечённо машу я, – С коллегой обедала! Она уже ушла.

Сама же смотрю на туалетную дверь, что сбоку от нас, за стеной. Где исчезла ОНА. Недержание что ли? А, может, понос?

– В общем, дело такое, Ромуль! Мы разводимся, – говорю торопливо. Стремясь поскорее излить ему суть.

– Что? – Ромка меняется в лице. Вместо довольной гримасы на неё наползает тяжёлая тень.

Предрекая его оправдания, я говорю:

– Ты дослушай! Сначала дослушай. И не перебивай меня.

Он сцепляет ладони в кулак, смотрит пристально. Я продолжаю:

– Сегодня ко мне приходила одна из твоих… скажем так, зазноб.

– Рииит! – напускает обиды Роман.

– Не перебивай меня! Я же просила? – рычу на него.

Он выдыхает, глядит в направлении окна. Ровно туда же глядела она, его Зоя…

– Так вот! Она сообщила мне новость. Ты станешь отцом, дорогой. Поздравляю тебя! И отпускаю на все четыре стороны. Можешь подать на развод. Подпишу.

Вот теперь я закончила. Только Окунев странно молчит. Смотрит в прорезь окна. И кадык нервно ходит по шее.

– Что? Даже ничего не ответишь? – не выдерживаю я.

И тут мой супруг разражается гневной тирадой:

– Марго! Ну как так можно, а? Я срываюсь с работы! Дурацкие шуточки, вроде диагноза – это вообще из ряда вон выходящее. Ты мне какую-то чушь несёшь про зазноб, про отцовство! Что это, а? Ты дура совсем, или как?

– Прекрати называть меня дурой, – цежу я сквозь зубы. Мне плевать на соседние столики. В этот момент я готова макнуть его рожей в свой суп.

– Ну, прости, дорогая! Просто мне невдомёк, как так можно? Какая-то драная кошка приходит к тебе и несёт несусветную дичь? Какие-то сказки про серого козлика! А ты ей на слово веришь? Да это поклёп! Клевета.

– Про серого козлика, точно, – шепчу, наблюдая обычную в принципе, вещь. Так всегда реагирует Окунев. Сейчас наплетёт про обман, наговоры и прочее. Понадарит подарков, цветов! Поклянётся в любви и уйдёт. Может ещё в ноги броситься. Но это не у всех на глазах. Это дома.

– Марго! Я тебе поражаюсь. Ты взрослая умная женщина! Веришь шлюхе какой-то, а мужу родному не веришь? – распинается он.

Так вошёл в эту роль, что не видит, как у него за спиной застыла та самая шлюха…

Зоя стоит, прижимая ладони ко рту. Дрожит, как осиновый лист. Я сейчас даже чувство вины ощущаю. Так непривычно, щекотно в груди!

– Это… я… шлюха? – говорит по слогам.

Окунев кашляет, будто слюной подавился. Волосы он забирает назад пятернёй, набирает в грудь воздуха.

– Зоя? – отчётливо слышу, когда обернувшись, он видит её.

Зоя молчит, а глаза стекленеют от слёз. Она моментально, как кролик, бросается в угол. Бежит, спотыкаясь. Хватает свой длинный пуховик. Шарф остаётся лежать на полу, соскользнул… И выбегает наружу! А там застывает у входа. И, судя по дрожи, рыдает взахлёб.

– Ну что же ты? Иди, догоняй! – напутствую мужа.

Он даже привстал, как будто именно это и было в его планах. Только услышав мой голос, садится обратно на стул. Тяжело, обречённо. И дышит так, словно уже попытался догнать и не смог.

– И что это было? Твой обещанный сюрприз? – глядит на меня, распинает глазами.

– В детективной среде, дорогой, это называется очная ставка, – кончиком пальца я поправляю помаду. Запала во мне ещё хватит надолго. Если Окунев хочет поговорить.

Вот только он хочет иного. Встаёт. Над столом нависает, как туча. Кулаки упираются, взгляд пригвождает меня к деревянному стулу.

– Детективщица хренова! – не разжимая зубов, цедит он. А после срывается с места.

Он раздеваться не стал. Ему проще. Минуя гардероб, он скользит мимо ширмы. Но решает нагнуться, прихватить с собой шарф. Его вязаный белый комок бахромы – это последнее, что я вижу внутри.

Дальше мой взгляд плавно перетекает к окну. Там длится то, что мне видеть не следует! Но я не могу не смотреть…

На фоне глубокой и пасмурной осени эта внезапная сцена, как взрыв. И вся серость в момент отступает. И Зоя стоит, пуховик нараспашку. И плечи её непритворно дрожат. Окунев медленно к ней приближается. Шарф, наброшенный им, продолжает висеть неподвижно. Он как-то неловко его поправляет на ней, заправляет края под одежду. Я вижу, как личико Зои к нему поднимается. Оба они словно видят друг друга впервые. Только тело, увы, не обманешь! И руки обоих уже сплетены. И она льнёт к нему, как любовница. А он обнимает её, как жену.

Я застыла. Замёрзла. Уже умерла? Ах, нет! До сих пор продолжаю гнать воздух сквозь лёгкие. Слышно только, как бьётся мой пульс в голове, и в груди. Дело в том, что я долго готовилась к этому. Каждый раз полагала, что это – конец. Представляла себе, как однажды, одна из любовниц придёт и заявит права на него. И вот! Наконец-то свершилось. Свобода. Он даст мне развод? Будет с ней. Дети взрослые. Можно! И я не люблю. А точнее, люблю не его. Но тогда… Почему? Почему мне так больно?

Глава 3

В этот день принимаю других пациенток. Теперь в каждой чудится Зоя! Её глазки «оленьи», наивные, скромные. Её личико, где нет ни одной, даже самой крохотной морщинки. Её губы, совсем без помады…

Стираю свою.

В кабинет осторожно стучат. Стук знакомый до боли. Кричу:

– Приём окончен!

– Разве? – внедряется голос Левона в измученный мыслями мозг, – Как жаль, – он заходит.

И я даже сейчас, спустя столько лет нашей близости с ним, трепещу, предвкушаю…

С Мамедовым мы познакомились, когда я вышла из декрета. После рождения Сонечки. К тому времени он уже полтора года у нас отработал. И был на хорошем счету! Помню, задел меня локтем. Я торопилась, а он изучал чью-то карту.

– Простите! – отвлёкся.

– Ничего, – я потёрла плечо.

В столовой он сел за стол, вместе с Володькой. Я после спросила у брата:

– Кто такой этот новый брюнет?

А Леон был брюнетом. Таким жгучим, горячим! Что женщины таяли, словно пломбир, стоило взгляду глубоких, пронзительных глаз, задержаться на ком-то из них. А они задержались на мне… Так надолго! Что я ощутила, как низ живота горячеет, слабеет, зудит.

– Что, понравился? – хмыкнул Володька. Он тогда ещё не был главой нашей клиники. Так, рядовым врачом. Но уже проявлял инициативу, – Левон про тебя тоже спрашивал.

– Серьёзно? – смутилась.

– Женат! – спешно добавил Володька, – Впрочем, – взглянул на мой безымянный, – О чём это я?

Я потёрла кольцо и подумала: «Чёрт с ним! Ещё не хватало ославить себя на всю клинику. Водить шашни с женатым. Ведь я не распутная баба?». Оказалось, распутная…

Как-то раз мне пришлось задержаться. Но не потому, что работы было много. Просто… Поссорились с мужем! Не хотела идти домой. Решила, пускай он побудет один, поревнует.

«Вот только к кому?», – промелькнула печальная мысль. И стоило ей появиться, как в мою дверь постучали. Вот также, настойчиво, но осторожно. Словно с опаской, боясь быть отвергнутым мною, вошёл он… Мамедов Левон. Темноглазый, высокий, с глазами, которые смотрят не на тебя, а в тебя. Просто внутрь! И как бы ты не заслонялась, от них не уйти.

– Простите, Маргарита, я вам помешал? Проходил мимо, вижу, свет горит в кабинете. Решил, что вы здесь, – низкий бархатный голос, под стать, произнёс моё имя, как ласку.

Я одёрнула кофточку. Халатик уже был повешен в мой шкаф.

– А я здесь… Заработалась! – бросила взгляд на свой стол, где лежал мой смартфон. На экране которого стыдно горела страничка соцсети.

– За вами приедут? – спросил он.

– Что? – удивилась я, – Нет! Я сама. На машине.

– Вы водите? – застыл он у двери.

– Вожу, – усмехнулась, – Правда, не слишком люблю это делать! Сегодня, к примеру, хотела оставить машину, пройтись.

К слову, тогда было лето. Но в августе ночи уже не такие горячие, как в июле. А та ночь была горяча! И даже дома, лёжа в постели, я вспоминала горячие руки Левона. То, как он жадно сомкнул свои губы вокруг ореолы соска. То, как трогал меня под одеждой.

Мы переспали в тот вечер. Мне было так стыдно потом! Но, однажды войдя в мою жизнь и… в меня, он повторял это снова и снова. И с каждым разом наш секс становился всё более близким, понятным. Как само собой разумеющееся! Как потребность в еде, мы нуждались друг в друге. Несмотря ни на что. На жену, которую он привёз в Петербург из Батуми. На его семилетнего сына, Артурке тогда было семь. На мою Сонечку, всего лишь на год его младше. И уж тем более, на Окунева, чьё мнение на тот момент тревожило меньше всего…

– Я разве вам позволяла войти? – изображаю саму неприступность. Встаю, оправив халатик и вздёрнув лицо.

Левон приближается, на ходу избавляя себя от халата. Неспешно, зазывно снимая его. Я испуганно пячусь.

– Левон! Ты закрыл кабинет? – позади меня стол.

Он, опомнившись, быстро идёт, закрывает замочек:

– Так соскучился сильно, забыл обо всём!

И опять… Его руки на теле. Щетина царапает кожу, дыхание жаром горит на щеке.

– Моя дорогая, скучал! Я безумно скучал, – шепчет он, раздевая, сжимая попутно всё то, что пока недоступно ему в голом виде.

– Левонушка, Лёва, ммм, да, – раздвигаю я ноги, давая ему всю возможную власть над собой.

Он вторгается! Крик гаснет в страстном объятии. В сладком, влажном цветке наших губ. Он внутри. Я – его. И плевать на другое. Пускай Окунев трахает шлюх! Пусть рожает детей. Мне плевать! Я уйду от него. Я уйду, чтобы стать Маргаритой Мамедовой.

Мы давно так решили с Левоном. Что разведёмся вдвоём. Он с Тамарой давно не живёт и не спит. Мы с Ромуликом тоже живём как соседи. Дети? Мой старший подрос. А у Сони сейчас на уме одни шмотки, косметика и пресловутая женская дружба. В идеале, конечно, хотела дождаться ещё, пока дочь подрастёт. Всего-то пять лет до её совершеннолетия. Мы с Левоном ждём дольше! Уже семь лет нашей тайной любви.

Но раз так получилось. Раз Окунев решил «сострогать» себе новых детей, то пусть катится к той, кто дороже меня. Пусть берёт её в жёны! А я? Наконец-то начну всё с нуля…

– Русалочка, ты чем-то расстроена? – трётся Левон о мою покрасневшую щёку.

Я у него и Русалочка, и Ариэль, и Незабудка, потому, что «забыть не могу». Вот только Марго, Маргаритка называть себя запрещаю! Так называл меня Окунев. Так можно только ему.

– Да так, пациентки тяжёлые. Все норовят сделать аборт, – отвечаю, ища свои трусики. Нахожу на полу. Зацепились за ножку стола. И решаю засунуть их в сумочку. Не надевать же теперь!

– Ты не сможешь их всех убедить, моё солнце, – Левон благодарно целует меня, – Но попробовать стоит.

– Одну убедила не делать, – вздыхаю. Конечно, опять вспоминаю про Зою. Вот именно ей стоит сделать аборт. Хотя… Зачем уж теперь? Пусть рожает.

– Вот видишь! – смеётся Левон, поправляет одежду.

Я ныряю ладонью под полу рубашки. Мешая её застегнуть. Поросшая волосом грудь, как ковёр, шерстяная и мягкая. Так охота заснуть у него на груди. И проспать там всю ночь. А наутро проснуться, увидеть его, ещё сонного, тёплого. Прижаться неистово, дать ему повод себя отлюбить…

– А у тебя что нового? – я поправляю ворот его рубашки, убираю свои волоски.

Левон усмехается. Он переоденется, знаю! Перед тем, как домой идти, всегда надевает другую одежду. Ведь у жены волос тёмный. Не хочет расстраивать. Не то, что мой Окунев. Вообще не стыдится домой приносить. Ни чужие волосья, ни запах…

– У меня, – отвечает Левон и вздыхает.

– День тяжёлый? – пытаюсь понять.

– Можно и так сказать, – ласкает он взглядом. Глаза неторопливо скользят по лицу, а пальцы затем повторяют маршрут, – Рит? – произносит.

Мне чудится далее, что-то подобное: «Рит, выходи за меня?». Я уже готова ответить ему. Заблаговременно дать положительный ответ. Я готова! Я так долго жду…

– А? – улыбаюсь. Дышу его терпкостью, горечью, страстью пропитанных близостью тел.

Левон опускает глаза:

– Тамара беременна, – и мир обрывается в тот же момент.

– Что? – губы шепчут беззвучно. А мозг не способен принять эту новость всерьёз.

– Я недавно узнал. У неё уже два с половиной, – вздыхает Левон.

– Месяца? Два с половиной месяца? – сама не замечаю, как рука под рубашкой, недавно ласкавшая, крепко вцепляется в гущу волос на груди у Левона.

Он болезненно кривится:

– Рита, прости! Я не знал.

– Ты не знал? – я пытаюсь его оттолкнуть. Только он неподвижен.

– Рита, родная! Прости! Ну, прости. Просто… Так получилось, – настойчиво шепчет мне в губы, пытается снова приникнуть к ним.

– Нет! – как могу, я противлюсь. Сумев оттолкнуть, выползаю, встаю в полный рост. Правда, в моём случае быть вровень с ним всё равно не получится, – Ты же сказал, что не спал с ней? Как получилось?

– Не спал, – отвечает Мамедов и трёт переносицу.

– Так значит…, – во мне брезжит лучик надежды, – Значит, ребёнок не твой?

– Прекрати! – осаждает меня. Да так резко, что я почти ощущаю физически боль этих слов, – Это исключено! Этого просто не может быть, ясно?

– Чего? Думаешь, ты можешь ей изменять, а она тебе нет? – то же самое я говорила и мужу. В своё время. Когда он пытался понять, с кем я сплю.

– Прекрати, – уже тише, но оттого только злее звучит это слово в его исполнении. Левон закрывает глаза, – У нас было. Я помню тот раз. Мы пришли из гостей, и…

– Нет! – зажимаю я уши, – Я не хочу это слышать!

Как больно! Ну как же мне больно. Словно он изменил мне с женой.

– Рит, – приближается он, – Это было всего лишь однажды. Вероятно, она подгадала так, чтобы…

– Нет! – повторяю я громче. Левон закрывает мне рот поцелуем. Вцепляется, требует, рвёт на себя.

Я, извернувшись, кусаю его за губу. Раз не могу причинить ему боль равносильную словом, то буду кусать.

– Рита, Риточка, цветочек мой милый, – невзирая на кровь, продолжает шептать, – Ну, прости! Ну, прости, умоляю тебя.

Я слабею и жмусь к нему, словно лишённая всяческой воли тряпичная кукла:

– И что же теперь? Она будет рожать?

– Я не позволю ей сделать аборт, – отвечает Левон. Его голос я слышу сквозь ткань. Он звучит у него в грудной клетке. Отзывается болью во всём моём теле. Вот бы и мне так сказал кто-нибудь…

– Значит, ты её любишь, – подвожу я итог.

– Да не же! С чего ты взяла? – он хватает в ладони лицо, смотрит прямо в глаза, – Я тебя люблю, слышишь, тебя.

– Но она же родит, – отвечаю ослабленным голосом, – Значит, ты никогда… не оставишь её.

– Я уйду! Я оставлю. Но мне нужно время, – пытается он отыскать «тайны лаз». Только его забросало камнями. И в этой пещере теперь я одна…

– Ты никогда не оставишь её, – я беру его руки в свои, подношу их к губам, – Просто я не позволю.

Он мне шепчет какую-то глупость! Про то, как не сможет с ней быть против воли. Как любит меня и мечтает о том, что уйдёт. Когда-нибудь, скоро. Я так думала раньше. Но только не в этот момент нашей жизни. Когда всё устроилось так. Против нас.

Он не сможет уйти. А даже если и сможет, то для меня перестанет быть тем, в кого я влюбилась. Кого я люблю до сих пор! Даже спать с ним теперь не смогу. Просто зная – Тамара беременна. У него скоро будет ещё один сын, или дочь. От жены.

«Он переспал с ней», – и боль неожиданно резкой волной накрывает меня, вынуждая попятиться.

– Знаешь что? Тебе лучше уйти, – говорю, отвергая объятия.

Мамедов машет головой:

– Рита! Прошу, не отталкивай. Я же просто хотел быть откровенным с тобой. Я не мог умолчать.

«Откровенным», – рассерженно думаю я. Если бы ты хотел быть откровенным, ты бы сказал мне, что спишь с ней. А может быть, ты говорил? Просто я не услышала! Я так хотела поверить, что ты с ней не спишь.

– Я просто хочу побыть одна сейчас, – закрываю глаза, – Имею я право на это?

– Ну, конечно, имеешь, – утешительно шепчет Левон, – Я уйду. Только, Рит… Мы не договорили, да?

Я усмехаюсь:

– Конечно. Обсудим потом.

Про себя добавляю: «И пол, и анамнез, и прочее».

Когда он уходит, не с первой попытки. Зажав свою совесть в узде. Я подхожу к умывальнику…

Зеркало смотрит обличием женщины. Вот она, я! Маргарита Бузыкина. Врач-гинеколог, со стажем. Мать двух детей. И жена и любовница. Только что, почему-то решившая, якобы жизнь подарила ей шанс.

– Стареющая, никому ненужная баба, – говорю я себе. И с полочки на пол летит пузырёк с антисептиком, мыло, расчёска, губная помада…

Я же сама оседаю на пол по стене. И скулю, словно раненый зверь.

В кабинет входит кто-то.

– Ритуль? Ты чего, заболела? – подруга Алёнка кидается ко мне и трясёт за плечо.

Я поднимаю лицо от колен. По щекам бегут слёзы:

– Я никому не нужна! Всё пропало! Всё!

– Да что случилось-то? Ты можешь мне объяснить? – вылупляет Алёнка глаза.

Но у меня не хватает сил на объяснения. Я уже вижу исход этой драмы:

– Теперь они все нарожают детей. А я буду принимать у них роды!

– Да кто они все? – непонимающе шепчет подруга.

– Они, – отвечаю я, – Все.

И опять опускаю лицо на сплетённые руки. И опять принимаюсь отчаянно ныть.

Глава 4

Алёнка всё-таки затащила меня к себе в гости. По дороге купили пирожных, сыр и бутылку вина. Ещё одна, с её слов, есть у них дома. Квартира Алёнкина с Гошей, просторная. Кроме родителей, в ней живут дети. Двойняшки – Степан и Семён. Своих крестников я до сих пор не могу отличить друг от друга. Даже стыдно бывает!

Алёнка у нас – баба крупная. Ростом сто семьдесят восемь сэмэ. Мясистая, с формами, как племенная кобыла. Накрывает на стол, режет сыр. Я пока открываю вино механическим штопором.

– Соня у Люськи ночует сегодня, так что могу не спешить, – информирую я.

– Вот и отлично! – кивает Алёнка, – Бери пример с дочери, заночуй у подруги.

– Да ну! – отрицаю я, – Севка вернётся, меня не найдёт. Что подумает?

– Он взрослый уже! – обернувшись, кивает Алёнка. Ставит на стол натюрморт.

Пробка с громким «Чпок!» покидает бутылку:

– Ага, девушка есть, – говорю.

– Приводил? – уточняет Алёна.

– Да нет! Он стеснительный. Сонька видела их во дворе, доложилась.

Мы садимся за стол. Подруга, разлив по бокалам вино, произносит:

– Итак, за что пьём?

Я размышляю недолго:

– За детей! Своих и чужих.

Алёнка хочет возразить мне, но машет рукой:

– За детей!

Её волосы собраны в аккуратную ракушку на затылке. Она даже зимой не носит шапок, предпочитая им капюшон. А моя волосня растрепалась от вязаной шапочки. Голова – моё слабое место! Так что и шапок – набор.

– И что? Ты планируешь с ним развестись? – подпирает она рукой щёку.

По дороге сюда я уже рассказала ей тезисно всё, чем «порадовал» день. О Романе, чья малолетняя шлюшка приходила ко мне на приём. О Левоне, который меня огорошил. Правда, не знаю, какая из двух новостей задела больнее.

– Ой, Алён! Представляешь, сначала обрадовалась даже, когда узнала про это. Ну, про эту Зою его! Думаю: «Господи, вот он и знак долгожданный». Подам на развод, пусть живёт со своей вертихвосткой. А потом…

Вспоминаю Левона, его виноватый, растерянный взгляд. И в этот момент понимаю, что боль от его новостей оказалась сильнее.

– Ты Левону ещё не сказала? – вопрошает подруга.

– Про что?

– Про развод.

– Нет, – усмехаюсь, – Зачем? Для него этот факт уже не имеет значения. Замужем я, или нет. Мы расстались.

– Это ты так решила! – стремится Алёнка меня поддержать, – А он нет! Вот увидишь, придёт.

– Как придёт, так и уйдёт, – говорю, откусив сырный ломтик, – Он с женой переспал!

– Вот скотина! – сокрушённо вздыхает подруга, – Как он мог?

Я бросаю в неё куском сыра:

– Алён, ну ты что, издеваешься? Мне же больно!

– Прости, дорогая, – берёт меня за руку, – Просто звучит так смешно.

Она улыбается.

– Мне не смешно, – я ворчу.

– Так, давай, – наливает вино по бокалам. Бутылка уже опустела на треть, – За что пьём?

– За всё хорошее, что осталось позади, – я, вздыхая, смотрю на вино, – А впереди у меня одинокая старость.

– Ой, ну всё! Началось! Прекращай! – возражает Алёна, – Мы тебе мужика найдём, покрасивше Левона. И побогаче Окунева. Ты у нас девушка в самом соку!

– Да, да, да, – отвечаю с унынием, – Разведёнка с прицепом.

– С каким прицепом? – щебечет подруга, – Севка вон твой уже взрослый. Гляди, скоро сам женится. А Сонька! Да такому прицепу кто угодно рад будет. Красотка, вся в мать!

– Да, сейчас очередь выстроится из мужиков, готовых взять меня в жёны, – в отличие от подруги я смотрю на жизнь здраво.

– А знаешь, может и к лучшему, что так всё сложилось, – мы пьём.

– Что именно? – хмыкаю.

– Ну, – продолжает подруга, – Наконец-то ты будешь свободна от всех обязательств. А с Левоном… Я, честно сказать, не верила в то, что вы будете вместе.

– Почему? – хмурю брови.

Алёнка, сняв свитер, оставшись в одной нижней маечке, машет рукой:

– Он поборник традиций! Грузин. Он и жену себе выбрал грузинку. А у них так не принято! Разводиться, брать в жёны другой национальности женщин.

– А! То есть брать в жёны не принято, а спать – это запросто? – поражаюсь я логике.

– Ну, ты видела эту Тамару? – распускает Алёнка ракушку из тёмных волос, пока я, следуя её примеру, снимаю мохеровый кардиган. Бросило в жар от вина, и охота раздеться.

– Нет, а ты? – тороплюсь уточнить.

– Нет, – пожимает плечами подруга, – Но уверена, что она красотою не блещет. Вот он и влюбился без памяти! В русскую. Светловолосую, стройную, яркую.

– Доступную, лучше скажи, – усмехаюсь, отпив из бокала.

– Не доступную, а обделённую! Это разные вещи. Он обделён был любовью, и ты. Ну, вы друг другу восполнили эту нехватку, – философски вещает подруга.

Я вспоминаю, как мы… восполняли друг другу нехватку любви. И внизу живота так предательски ноет! Как хочется, даже сейчас, нарушая зарок, снова отдаться такой первобытной, пылающей страсти. Какая была между нами все эти семь лет. Смогу ли сдержаться? Сдержать обещание больше его не впускать…

– Да, поигрались и хватит, – болтаю в бокале остатки вина, залпом выпив, даю свой бокал Лёньке, чтобы наполнить.

Это одно из Алёнкиных прозвищ. Забавно же? Лёнька – Алёна. Она и не против! Зовёт меня Туся. Ритуся. Мы знаем друг друга давненько. Ещё с института. Отучились, потом пригласила Алёну сюда, на работу, в отцовскую клинику. Она принимала мои роды, я принимала её. Так что, какие секреты? У нас друг от друга их нет!

– Ну, а что тебе дальше мешает с ним спать? – пожимает она плечами.

– Принципы, Лёнь, принципы! – я хватаю бокал, – Как представлю, во-первых, как он спал с женой. Во-вторых, что у них будет общий ребёнок.

Теперь все мечты о совместном разводе рассеялись в дым. Он скоро станет отцом, а я буду любовницей. Увести из семьи многодетного папу? Ну, нет! Чем же я в этом случае, лучше той Зои? Это та – беспринципная дрянь! А я тоже дрянь. Только с принципами.

В голове чуть шумит. И становится легче. Будто винные токи блокируют боль. Алёнка достала вторую бутылку, а я открываю плейлист на смартфоне. Теперь у нашего застолья есть музыкальный фон. И череду тостов сопровождает плаксивая песня Татьяны Булановой о том, что любовь не проходит.

«Проходит! Ещё как проходит», – досадливо думаю я. Вот наша с Окуневым, к примеру, прошла. И я отпускаю его, почти без сожаления. Почти без боли даю ему шанс – уходи…

Алёнкины дети гостят у бабули. Что кстати! Гошарик приходит со смены к восьми. И к этому времени мы вытираем друг другу носы, и в обнимку рыдаем под песни Булановой.

Муж у Алёнки огромный. Под два метра ростом, и в обхвате такой, что рук не сомкнуть. Я называю его Гогошар. Это «Гоша» плюс «шар». Если ласково, то Гогошарик.

– Тааак! – войдя на кухню, он смотрит на это «слияние тел». Поднимает бутылку, где когда-то держали вино, – Что отмечаем?

Я шмыгаю носом:

– Поминки!

– Кто умер? – пугается Гоша.

– Любофь, – подпевает Алёнка ещё не отыгранной песне по радио.

– Ясно! – вздыхает Гошарик, – Пожрать-то чё есть? Или мне тоже с вами, на сыре?

Алёнка, сидевшая с видом таким, будто это её чувства рухнули, тут же встаёт:

– Котечка, там, в холодильничке пловчик вчерашний. Погреть?

Гоша вздыхает, поймав её, чуть не упавшую вместе со стулом:

– Погрею уж сам как-нибудь!

Он начинает возиться с едой. Вынимая кастрюлю, тарелки, извлекая на свет комок плова. Гошарик забавный! Он даже хмурится как-то по-доброму. А ещё эта лысина делает голову Гоши такой уязвимой. И потому, в отличие от жены, он всегда носит шапки.

– Вот мужик у тебя! – говорю с лёгкой завистью, глядя на крепкую спину, одетую в свитер, – И хозяйственный, и понимающий, и работящий.

Алёнка мурчит, наблюдая за мужем:

– Не говори, Тусь. Я сама удивляюсь, как мне повезло.

– И главное, верный! – кидаю вдогонку.

Гошан отзывается, ставя плов греться:

– А то!

– Я ведь даже поругаться с ним не могу. Не за что! – изрекает подруга.

– Совсем-совсем? – недоверчиво хмыкаю я.

– Не, ну, не считая немытых тарелок, носков на полу и храпения. Он знаешь, храпит как громко? Как медведь! – оживляется Лёня.

– А ты ему устройство купи от храпа, – предлагаю, – Я такие видела у Окунева в аптеке. Такая штука, как соска, вставляется в рот и человек прекращает храпеть.

– Да ты что? – удивлённо вздыхает Алёнка, – Надо глянуть!

– Я те гляну! – суровеет Гоша, – Я тебе эту соску потом в одно место засуну.

– Ну, котечка, это ж я для тебя! Чтобы ты спал хорошо, – начинает сюсюкать подруга.

– А я итак хорошо сплю, – изрекает Гошарик.

– Ага, зато я плохо, – шепчет Алёнка.

Услышав её, Гогошар произносит:

– Вот себе и купи.

Их шутливую ссору, если можно назвать таковой это действо, прерывает звонок моего телефона. С экрана глядит физиономия Ромика. Да ладно? С чего бы он вспомнил о том, что у него есть жена?

– Гош, – подзываю я друга, – Ответь, а?

– На фига? – недоумевающее хмурится Гоша.

– Ну, притворись, типа ты мой парень! – напутствую я.

– Хых, парень! – смеётся он.

– Ну, любовник мой типа! – поднимаю глаза к потолку, – Скажи, что я в душе.

Алёнке понравилась эта идея, она смотрит на мужа, сложив руки в молительном жесте. А Гошарик, переведя взгляд с одной на другую, вздыхает:

– Ох, бабцы-бубенцы! Втягиваете меня в какие-то авантюры, – но трубку берёт.

Мы обе глядим с ожиданием. Гоша, напустив серьёзности, хрюкает в трубку:

– Аллё!

Видимо, Окунев в шоке. Видимо, хочет узнать, кто на проводе. Гоша ему отвечает:

– А кто вам нужен? Нет! Её нет. Она в душе. Что? Я? А я её любовник.

Мы с Лёней прыскаем со смеху. Я представляю себе физиономию мужа. Его «пучеглазый облом». Смех рвётся наружу, но я умудряюсь его удержать.

– Такой любовник! Постоянный. Ага. А ты хто? Муж? Ну, надо же! Незадача. Ну, прости, муж. Такое дело, сам понимаешь. Рожу начистишь? Ну, давай! Прямо сейчас? Нет, я сейчас не могу. Давай, завтра? Ага. Ну, договор. Бывай.

Гошар возвращает смартфон. Я от смеха едва не роняю его. Алёнка ржёт в голос:

– Люблю тебя, коть!

– Надеюсь, за дело хоть? – хмыкает Гоша, – Мне бы кто такое сказал, я бы по стенке размазал.

– Любовника? Или супружницу? – уточняет подруга.

– Обоих! – он тычет кулак ей в лицо. Та целует его волосатые пальцы. Затем, вскинув брови, бросает в мой адрес, – Ритуль! А и, правда! Может, тебе домой не ходить?

– В смысле? – хмурю я брови.

– Ну, у нас заночуешь. А то… мало чего, – косит подруга на мужа.

Впрочем, мы обе уже окосели слегка. Я бросаю ответное:

– Тцс! Скажешь мне тоже! Думаешь, Ромка задушит меня от ревности? Да плевать он хотел, с кем я сплю.

На смартфоне письмо от него:

«Это который по счёту? У тебя что, гарем?».

«Домой можешь не приходить!», – прилетает вдогонку, – «Постыдилась бы хоть! А если бы дочь позвонила? Или Севка набрал тебя?».

Подождав ещё, пишет:

«Я упустил тот момент, когда моя жена стала шлюхой».

– Ладно, ребята! Пойду я, – вздыхаю.

– Уверена? – требует Лёнька.

Я зеваю:

– Ночёвки – это святое. У нас договорённость – где бы мы ни гуляли, но каждый приходит домой ночевать.

Алёнка встаёт, провожать:

– Бузыкина, если ты не ответишь мне на звонок, я вызываю полицию! Так и знай! – говорит она в спину.

Пытаюсь понять, как надеть кардиган. Гогошарик приходит на помощь. Галантно его распахнув, держит так, чтобы мне было проще нырнуть в рукава.

– Лёнечка, ты переоцениваешь Окунева. Не льсти ему! Он не такой.

– Дай-то Бог! – восклицает подруга.

– Он же не Гоша. Это Гоша тебя, если что, не моргнув глазом, придушит, – я поднимаю глаза на Гошару.

Тот ухмыляется:

– Да, я такой.

– Ты такой, моя котя, – прижимается к мужу Алёнка.

Этой парочке я умиляюсь! Столько лет вместе, а пыл не угас. И двое детей не умерили тягу друг к другу. Просто, наверно, есть люди, которым достаточно раз полюбить. Не то, что мы с Ромиком! Любим других, а нервы портим друг другу.

Уже в такси, по дороге домой, я читаю в Вотсап переписку с Левоном. Последнее, что он писал, было: «Скучаю по нежным местам. Хочу твоё тело». Любопытно, его телефон запаролен? Скорее всего! Ведь порой он такое писал, что одних сообщений хватало, чтобы разжечь во мне жар, как сейчас.

Я кусаю губу, слёзы снова туманят картину. Нет, всё! Это всё. Даже если придёт, я скажу ему: «Прочь».

Глава 5

Нашу квартиру купили родители. Это был их совместный подарок на свадьбу. Жильём они нас обеспечили, а ремонт уже делали сами. Так что, я всё обустроила здесь на свой вкус! В гостиной огромный диван, для семейных застолий. Стол-трансформер, который мы превращали то в шахматный, то в обеденный, то в пеленальный, в зависимости от периода жизни семьи.

А было время, и мы собирали на нём большой яркий пазл. Картина изображала табун вороных, скачущих по берегу моря. Я помню, как Севка выкладывал самого мелкого из лошадей. А отец приговаривал:

– Это все мы. Это мама, а вот он и я! А это – наш мелкий.

– А это? – тыкал пальчиком маленький Сева в ещё одну лошадь, что была даже мельче его.

– А это, – Окунев-старший смотрел на меня из-под тёмных бровей, – А это твоя сестрёнка.

– Сестра? – удивлялся сынуля.

– Окунев, что ты несёшь! – толкала я мужа.

– Ну, ты же родишь мне дочурку? – шептал он мне на ухо.

– Никого я тебе не рожу, – отвечала я сдержано.

Даже сейчас этот пазл продолжает висеть в коридоре. Как нарисованный нами самими, семейный портрет…

Я вхожу. Окунев в зале. Сидит на излюбленном месте. Большое, обитое серым велюром, за столько лет, это кресло уже приняло форму его крепкой задницы. Он включает звук громче, когда я вхожу.

Муся шевелит ушами. Её место силы – диван. Наша кошка, по меркам семейства кошачьих, уже старше нас. Ей семь лет. А это – умножить на семь, на секундочку! Муся у нас, несмотря ни на что, хороша. Ясноглазая. Шёрстка на зависть! А полосочки так расположены, словно кисточкой кто-то провёл.

– Ну, и где ты была? – вопрошает супруг, резко выбрав режим mute среди кнопок на пульте.

Я опираюсь на дверь. Нет желания с ним говорить, а придётся. Алкоголь развязал мне язык:

– А с каких это пор я должна объясняться?

– С таких, – цедит он, вырастает из кресла.

Ромке всегда говорили, что он похож на Александра Домогарова. Просто вылитый киноактёр! Ага. Только я не актриса. Не ту он себе выбрал в жёны. Не ту…

– Я задал вопрос, – говорит, бросив пульт рядом с Мусей. Та от такой фамильярности в шоке. Она у нас – дама серьёзная. Спуску не даст никому!

Когда мы купили собаку, то Муся мгновенно дала осознать новобранцу, кто главный. Первые дни удивлённо взирала с дивана на эту диковинку. Бублик мотался по залу, гонял свой любимый резиновый мяч. А когда он решил привлечь Мусю, она зашипела на пса, как змея. Тот сбежал за диван. Просидел там весь вечер. Пока Муся сама не толкнула к дивану излюбленный Бубликом мячик.

Я опираюсь спиной о косяк:

– Отвали, моя черешня! Я спатки, – оттолкнувшись, иду в направлении спальни.

Но Окунев сзади шипит:

– Проститутка.

Я замираю, как будто хлыстом по спине получила.

– Что, скажешь, не прав? – яростно требует он, – Сколько их у тебя, любовников?

Усмехаюсь болезненно:

– Любовницы у тебя! Это ты, мой дражайший супруг, ебёшь всё, что шевелится. А у меня нет любовников. У меня есть любимый. Он только один. Много лет.

Сзади звучит его смех.

– Докторишка? – с презрением фыркает Окунев.

Он в курсе про доктора. Знает Левона в лицо. Помню, когда он узнал, что я сплю с ним. Не знаю уж, кто «подсобил»! Может, даже из клиники кто-то шепнул ему на ухо? Только Окунев вместо того, чтобы «рвать и метать», пригласил моего кавалера на ужин.

Я тряслась, ожидая услышать, что он пригрозил ему разоблачением. Ведь Мамедов женат! Но, напрасно. Левон позвонил, изложив мне беседу с супругом.

– И всё? – уточнила я, – Даже как-то обидно.

Окунев выяснил, всё ли в порядке у Левона со здоровьем, нет ли каких-нибудь отклонений интимного плана. Попросил предоставить анализы, если он будет и дальше «общаться» со мной. А ещё уточнил, насколько Левон любвеобилен. Да, так и спросил:

– Есть ли другие любовницы? Или только одна?

Левон же сказал ему – я не любовница.

– Ты любимая, – так он меня называл.

Но теперь это слово «любимая» звучит у меня в голове как издёвка. Ведь кроме всего, он меня убеждал, что давно нет интима с женой. Что он любит меня, ожидая, когда его сын подрастёт. И что, кроме меня, в этом мире ему не нужна ни одна из огромного множества женщин. Уж если одно оказалось враньём, почему должно быть правдой всё остальное?

– Не смей его так называть, – бросаю я через плечо. Даже смотреть на него не хочу, так противен!

Окунев хмыкает. Я продолжаю:

– Левон – заслуженный доктор наук. Да он столько людей излечил, что тебе и не снилось!

– Хорошо он устроился, у тебя между ног, – усмехается муж, – Он хотя бы руки моет перед тем, как залезть к тебе в трусики?

– Какой же ты гадкий! – не разжимая зубов, говорю.

– А ты просто ангел, моя дорогая! – глумится Ромулик, – Я-то хоть трахаюсь без любви. А ты умудрилась влюбиться! Ну, что ж? Поздравляю! Взаимно?

– Представь себе, да, – отвечаю с нажимом.

Хотя… Теперь уж не знаю, насколько взаимно. Да и влюбилась ли? А может быть, то была страсть?

– Ну, смотри, мой цветочек, моя Маргаритка, – он подходит, желая коснуться, – Будет больно, когда он отвергнет тебя.

Я сжимаю кулак. Так бы врезала ему по физиономии! Вот только и он в долгу не останется. Знаю ведь, может ударить. Хотя и, ни разу не бил…

Ускользнув, уцепившись рукой о косяк, я иду до супружеской спальни. Думаю, Ромик отстал. Ведь сказал уже всё, что хотел? Нет, едва ли отстанет! Плетётся за мной, продолжая под нос напевать что-то, вроде романса:

– Я вас любииил, любовь ещё быть мооожет, в моей душеее угасла не совсееем…

Я открываю дверь спальни, включаю ночник. Оказавшись внутри, собираюсь закрыться.

– Маргоша, так кто это был? Кто-то трубочку взял и назвался твоим любовником, слышишь? – появляется Окунев.

– Это муж подруги был. Я попросила его подыграть, – говорю. Подобно цапле стою, задрав ногу. Алкоголь уже рассосался по венам. Но лёгкий дурман в голове не даёт удержать равновесие.

Даже зимой я всегда ношу платья. Просто люблю их! Ещё, даже в холодное время года, под платье всегда надеваю чулки. Просто Левон очень любит чулки. Любит трусики с кружевом. Любит поднять подол платья, добраться до мест, где его уже ждут. Так настойчиво, так нестерпимо…

Вот только зимой мне приходится вечно носить поверх всей этой прелести что-то тёплое, вроде рейтуз. Они и сейчас на мне. Только я без трусов. Уже как-то свыклась! И даже забыла об этом. О том, что трусы лежат в сумочке. Надо бы их постирать? Мы с Левончиком знатно по ним потоптались…

Задираю подол, ощущаю прохладу, стянув с бёдер тёплую ткань.

– Это что? – удивляется Окунев.

«Как? Он разве ещё не ушёл?», – обернувшись, я вижу, как муж удивлённо уставился на мою голую задницу. Опускаю подол. Только это уже ни к чему.

– Что «что»? – пожимаю плечами.

– Ты без трусиков, – шепчет он вкрадчиво.

Я пожимаю плечом:

– Ну, и что?

– Ну и что? – повторяет за мной, – Ну и что? – приближается резко.

В два шага оказавшись ко мне тык впритык, он толкает меня на постель.

Я борюсь:

– Отвали!

Ощущаю, как задрана юбка. Как бедро упирается мне между ног.

– Ну и что? – шепчет он, разводя мои руки, – Муж подруги? Ты спишь с её мужем? С кем ещё спит моя дорогая жена?

Я толкаюсь под ним, только больше его распаляя. Дыхание с привкусом виски даёт осознать – тоже пил! Только, скорее всего, он не пьян. Не настолько, чтобы не отдавать себе отчёта, что делает.

– Отпусти меня, Ром, – я шепчу, – Ну, пожалуйста!

– Почему? – он звереет, – Не хочешь меня? Ты не хочешь?

Отпустив мою руку, он ладонью ныряет меж сомкнутых тел. Продолжая меня прижимать своей тяжестью к нашей постели.

– Пусти, отпусти. Ну, не надо так! Нет! Не хочу, – вырываюсь я. Только напрасно.

Он сильнее меня, выше, крепче. Был бы он посторонним, и я бы могла заорать, что есть мочи. Но разве кто-нибудь из соседей поверит, что меня насилует собственный муж?

– Зато я хочу, – шепчет он мне в лицо, обжигает горячим дыханием. Плоть его рвётся войти, утыкается твёрдым концом в мои срамные губы. И внизу живота не горит! Там сжимается. Моё тело не хочет его пропускать. Только он не намерен просить разрешения…

– Мммм, – я мычу, ощущая, как вопреки моей сухости, он проникает на всю глубину. Как будто стремится меня наказать за измену.

– Ненавижу тебя, – отзываюсь на первый толчок, – Не хочу! – говорю на второй.

Только Окунев так поглощён этим действом, что уже не расслышит моих унижающих слов. Он рычит, он внедряется! Мне остаётся лишь только расслабиться, ждать. Это как правило, долго не длится. Он выпивши быстро кончает…

Толчки ускоряются, и…

– Да, сука! Да, – его пальцы в моих волосах так сжимаются, что я, застонав, выгибаюсь навстречу, как будто хочу удержать его плоть.

– Дааааа, – выдыхает последний восторг в моё левое ухо. А затем опадает, внутри и снаружи.

Становится слышно, как тикают часики, на тумбочке, возле кровати…

Когда он даёт мне возможность подняться, встаю. Вижу пятно на постели.

– Ну, что? Полегчало? – бросаю устало тому, кто лежит. Он сейчас не мой муж. Он урод! Он насильник. Но я не решусь заявить на него. Я просто забуду сегодняшний вечер, как и множество тех, что уже догорают внутри…

– Прости меня, Рит, – шепчет Окунев.

Уж какое по счёту «прости»?

– Я сегодня у Сони посплю, – я беру свои вещи: ночнушку, халат и трусы, выхожу.

У дверей замираю. Слышу, как сердце стучит. Через пару минут, когда я переоделась в домашнее, домой возвращается сын.

Он, увидев меня, оживляется:

– Мам?

– Ты голодный? – интересуюсь я.

– Неа, поел у Наташки, – отзывается Сева.

– И что ты там ел? – я смотрю на часы. Времени – скоро одиннадцать. А Сонька ещё не писа́ла. Надеюсь, они уже спят?

– Пиццу, – зевает он.

– Снова фаст фуд?

– Обижаешь, Наташка готовила, – Сева высокий, чубатый. И так сильно похож на отца! Нос, глаза, подбородок. Раньше меня это так вдохновляло. Теперь… Вызывает какую-то скрытую боль.

Смартфон дребезжит. Вынимаю его из кармана пальто.

«Мамуля, мы спать. Споки-ноки», – от Сони. Целую её тем же смайлом в ответ.

Вот кого я уж точно люблю. Мои дети. Ради них я готова на всё.

Глава 6

С утра открываю глаза. Вижу розы. Где-то с сотню изящных бутонов как будто глядят на меня, не желая будить. Я трогаю нежный цветок. Сколько время? Ещё даже семи нет! Где он умудрился раздобыть цветы в такой ранний час? Да ещё и положить на постель так, чтобы я не проснулась. Хотя… Окунев может!

Я сладко тянусь, задевая букет. Тот шелестит упаковкой. Он способен на подвиги. Может пригнать Лимузин к окнам дома. Надуть пару сотен шаров. Выложить клумбу в ближайшем к нам сквере моим именем. Там до сих пор расцветают петунии в форме имени Рита.

Все восхищаются! Со стороны это выглядит так, будто он меня любит. А на самом же деле, владеет мной, держит в узде. Хотя, я добровольно дала ему вожжи.

Между ног до сих пор неприятно зудит. Теперь образуются микротрещинки, из-за которых какое-то время я не смогу заниматься любовью нормально. Окунев знает! Потому и устроил подобный «сюрприз». Надеюсь, что член у него тоже теперь не в порядке. Хоть бы он треснул по швам от избытка гормонов!

Я встаю, умываюсь. Из кухни доносятся запахи. Окунев встал спозаранку. Готовит. Когда возвращаюсь в Сонькину спальню, чтобы взять смартфон с тумбочки, он уже там. Сидит на постели, над деревянным подносом. На подносе: кофейная чашка, конфитюр, круассан, шоколад… И шкатулочка. Красного бархата.

Я застываю в дверях:

– Ну, и что?

– Рит, прости! – тянет Окунев.

Мне трудно понять, как он может вести себя так, будто вообще ничего не случилось. Но ведь может! А я не могу.

Отвечаю ему:

– Ты прощён.

Подхожу и беру телефон. Собираюсь уйти. Он хватает меня за запястье:

– Присядь.

Я вздыхаю.

– Присядь, ну прошу, – просит Окунев.

На запястье остались следы его «ласк». Он подносит к губам мою руку, целует:

– Прости, моя радость. Цветочек мой, Рит?

Я привыкла. И сердце не ёкает. Это раньше я плакала, верила. Только с годами ему стало всё проще заслужить моё прощение. Да и прощение ли это, на самом деле? Сказать – не значит, простить.

Он открывает коробочку, там на подложке, браслетик.

– Я решил выбрать россыпь камней. Не знал, какой предпочесть.

Золотая канва обрамляет цветные кристаллы. Как ассорти из конфет, они аппетитно блестят на свету всеми гранями.

– Очень красиво, – шепчу, подставляя ему свою руку.

– Красивая ты, – надевает он, щёлкнув застёжкой, словно браслетом наручников, с нежностью трогает пальцы, – Марго.

Позабыла ли я о разводе? Навряд ли. Заставить меня передумать мог только Левон, с его «радостной новостью». А уж никак не попытка супруга загладить вину.

Я хотела уйти, много раз. Но всегда мне что-то мешало. Помню, когда была маленькой Соня, мы поссорились сильно. Даже разъехались. Окунев три месяца прожил на съёмной, пока я не пустила обратно, в семью. Соня мало что понимала, но очень скучала по папе и плакала. Однажды она заболела, простыла. И теперь уже плакала я! А Окунев как-то собрался, нашёл препарат. Дело в том, что дочка – аллергик. И не каждый подходит! Он сидел с ней всю ночь, обнимал и рассказывал сказки. Откуда только фантазии столько взялось? А наутро болезнь отступила. Но теперь уже он заболел…

Когда мы разъехались, Севка уже ходил в школу. Как-то раз он спросил:

– Мам, а вы с папой расстались?

А я испугалась его перепуганных глаз, и ответила:

– Нет, что ты, милый? Просто взрослым иногда нужно отдыхать друг от друга.

Он потом долго спрашивал нас:

– Вы уже отдохнули? – а Ромка косился в мой адрес. Мол: «Ты что наплела ему?».

После очередной интрижки с одной из своих секретарш, я застукала Рому с поличным. Глупо очень! Он взял телефон, когда я позвонила. А после забыл отключить разговор. Связь длилась, пока он общался с любовницей. Я услышала даже их секс. Точнее, начало процесса. Воркование двух голосов, один из которых был Ромкин.

Мне было так больно тогда, что развод показался единственной видимой мерой. Я собиралась подать документы. Но у приятеля Ромки, случился обширный инфаркт. Он сильно страдал, ездил к другу в больницу! Я тогда не смогла объявить о разводе, решила – потом. А потом всё срослось, отболело. На фоне всего эта тема казалась пустячной.

– Обещай мне, когда я умру, ты не станешь по мне горевать, – выдал Окунев. То, что друг был ровесником, сильно его подкосило. Он стал думать о смерти, следить за здоровьем, даже пить перестал. Но «цугундер» продлился недолго.

– Конечно, буду! – заверила я.

– Ты не должна, – убеждал меня Окунев, – Ты должна выйти замуж повторно. Обещай мне?

– Да, да, – гладила я его голову, а себя убеждала, что с этих пор всё изменится в лучшую сторону. Вот только, увы…

– Севка спит? – я вздыхаю, смотрю на часы.

– Я сам разбужу его, ешь, – опускает глаза на поднос, – А то кофе остынет!

Я наблюдаю, как муж поднимается. В брюках, свободных, в отличие от тех, что он носит обычно. Домашние лучше сидят! В футболке навыпуск, которая тоже идёт ему больше, чем этот «рубашечный стиль». Носки на нём разного цвета. Он вечно бросает их в кучу, а потом достаёт наугад.

– Приятного аппетита, – желает мне Окунев.

Я уязвлёно молчу. Не прошло! До конца не прошло. Но. Решаю не тратить впустую продукты. Беру с тарелочки булку и мажу её, сперва маслом, потом уже – джемом. Кофе с корицей. Всё как я люблю.

На браслете мерцают цветастые камушки. Левон никогда не дарил мне подарков. По крайней мере, таких! Тот подарок, что он преподнёс, так и лежит в кабинете. Это чайный презент. Чашка с сердцем и надписью «Sweety» и набор шоколадных сердечек, в каждом из них были нежности, вроде: «Любимая», «Сладкая», «Лучшая в мире».

«Ерунда», – скажет кто-то. А я до сих пор не доела их все, и храню этикетки от каждой.

После завтрака, я собираюсь. Севка на кухне ест то, что сумел приготовить отец. Окунев, к слову, неплохо готовит! Он делает это на скорую руку, но всегда получается вкусно. Даже простая яичница выглядит так, будто её приготовил шеф-повар.

– Мам, доброе утро! – приветствует сын.

Он тоже в домашнем, и сходство с отцом так убийственно. Я опускаюсь на стул возле них.

– Ты наелась? Яишенки хочешь? – интересуется Ромка.

Я беру у сынули немного. Бросаю в рот, быстро жую:

– Ты когда познакомишь с Наташкой? – решаю спросить.

– Не спеши, – говорит ему папа.

– Почему? – уточняю, взглянув на него.

– Потому, – отвечает мой муж, – Знакомить с родителями нужно, когда уверен, что это та самая.

– Ну, конечно! Как будто ты знаешь заранее, та она, или не та, – я решаю поддеть.

– Я заранее знал, – он глядит на меня исподлобья.

– Наши родители были знакомы! Забыл? – спешу я напомнить.

– Это сути вещей не меняет, – отвергает теорию Окунев, режет вилкой кусок колбасы.

– Ещё как меняет! А вернее, упрощает, – я продолжаю настаивать, – Были бы мы не знакомы друг с другом с детства, ты бы даже внимания не обратил.

– Рит, ну вот что ты несёшь? – усмехается Ромик, – С чего ты взяла?

– С того, – говорю, – Что родители нас поженили.

– Родители? Разве? Твой папа был против женитьбы, мне помнится, – хмыкает он.

Я кладу в рот кусок огурца:

– Это он притворялся! Чтобы ты ощутил себя завоевателем, – от этой мысли мне даже смешно.

Севка доел, запивает яичницу чаем:

– Наташкин отец говорит, что ей рано встречаться с парнями.

– А она не ровесница разве? – смотрю я на сына.

Тот хмыкает:

– Она классом младше меня.

– Ей пятнадцать? – смеётся отец.

Севка считает в уме:

– Нет, вообще-то шестнадцать.

– Жаль, – сокрушается Окунев, – Лучшая разница – это два года. По себе знаю!

Он адресует мне взгляд, полный смысла. Только вот в чём его смысл, не пойму.

После завтрака, собраны все. Даже Муся выходит в прихожую нас проводить. Севка учится, в том числе и в субботу. У них шестидневка сейчас.

Я работаю, Окунев тоже. Соня у Люси пробудет до вечера. Им весело вместе! И Бублик у них. Так что, садимся в машину. Все трое. Я разрешаю себя подвезти. Машина моя ночевала у клиники. День сокращённый, но всё же приёмный. На мне брюки. Впервые за долгое время. То платье, вчерашнее, бросила в стирку. Скорее всего, не надену уже…

Добросив сына до школы, мы остаёмся в машине вдвоём. Какое-то время звук радио делает тишину между нами выносимой. Но когда Рома тянется, чтобы убавить, я делаю вдох.

– Я записал нас на приём к психотерапевту, – выдаёт он.

– К кому? – усмехаюсь.

– Не важно, это хороший доктор. Его специализация – семейные пары в период кризиса.

Я улыбаюсь, глядя в окно, на пробегающий мимо ноябрьский город:

– Ты думаешь, это поможет нам?

– Уверен, – произносит он твёрдо.

«Мне бы твою уверенность», – думаю я.

Окунев тянет время, как будто нарочно везёт меня так, чтобы дольше.

– Я очень люблю тебя, Рит, – накрывает ладонью мою, когда мы подъезжаем, – Ты единственная женщина, которую я в своей жизни любил. Остальное всё так, шелуха.

Я глотаю слюну, не найдя что ответить. А что я отвечу? Что я его тоже люблю? Я не знаю! Не знаю.

На парковке у клиники не так много машин, как в рабочие дни. Замечаю свою. А ещё… Замечаю Левона! Он выходит из Форда. Без шапки, в пальто. Окунев тоже его замечает. Слышу вздох.

– Хорошего дня, дорогая, – бросает он напоследок.

– Хорошего дня, – говорю, выходя.

Моя жизнь изменилась, когда появился Левон. Да, он был не свободен уже! Но я решила, что так даже проще. У меня есть семья, у него есть семья. И при этом мы есть друг у друга.

Я замедляю шаг, жду, пока он поднимается вверх по ступеням. Не хочу, чтобы он меня видел! Сегодня он вышел вне графика. Сегодняшний день – не его. Остаётся гадать, что могло стать причиной такого «манёвра».

Глава

7

На обеде я успеваю смыться раньше, чем Левон выйдет из кабинета. Однако, он очень хитёр! Он застигает врасплох, когда я собираюсь домой. Просто заходит, закрыв за собой изнутри дверь моего кабинета. И не оставив мне шанса уйти. Только прыгнуть в окно. Но, увы – не вариант! Этажи в нашем здании очень высокие, а у меня – самый верхний.

– Что тебе нужно, Левон? – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал убеждённо.

Он приближается:

– Мне нужна ты!

Отступаю назад. Отгородившись столом от его навязчивых рук, я продолжаю настаивать:

– Нет! Я сказала тебе, между нами всё кончено.

– Почему, Маргарит? Почему? – он глядит своим взглядом. Густые и тёмные брови, высокая линия лба. Морщинки на нём, по которым любила водить языком…

«Боже, как трудно», – молюсь про себя, – «Боже, пускай он уйдёт! Не вводи в искушение. Я не смогу, поломаюсь…».

Но Левон не уходит, стоит неподвижно. Лишь стол не даёт ему стать ещё ближе ко мне.

– Ты не понимаешь? Или делаешь вид? – перехожу в оборону.

– Объясни! Может, я и пойму, – говорит, разведя руки в стороны, как для объятия, – Что изменилось? Я тот же. Ты та же. Мы те же с тобой.

– Левон! Нет больше нас. Есть только ты и твоя семья. У вас будет ребёнок. Ты станешь отцом. И я очень рада!

– Неужто? – взрывается он.

– Не кричи! – призываю его вести себя тише.

Хотя, скорее всего, все ушли. Но Володька, наверно, ещё «на посту». И врачи в стационаре дежурят. Опять же, уборщица, может подслушивать. Что она делает часто! Разносчица сплетен, баб Валя. Наверное, даже сейчас стоит, приложив ухо к двери…

Левон шумно дышит, ведёт по лицу своей мягкой, широкой ладонью. Как же много приятных секунд доставляли мне руки Левона. Его длинные, чуткие пальцы. Они знают меня, они были во мне…

– Почему, Маргарит? Объясни, – настойчиво требует он.

Поднимаю глаза:

– Просто я не могу. Теперь, зная это…

– Ты обиделась? Из-за того, что я спал с Тамарой? Поверь, это было всего один раз. Да и то, я тогда лишку выпил…

– Не в том дело, Левон!

– Ну, а в чём?

Мы глядим друг на друга. Не в силах понять. Хотя, он понимает, уверена в этом! И знает, что я не сверну. Но не хочет поверить. А верю ли я? Я боюсь!

– Просто, я думала, что мы сможем быть вместе. Одно дело, когда наши дети уже подросли. А теперь… Ты не бросишь! А я не сумею тебя попросить. Не сумею жить с тобой, если ты это сделаешь. Просто…, – о, как же трудно мне выдавить мысль, – Отбирать тебя у семьи. У детей. Я итак получила от судьбы слишком много.

– Но что же мне делать? – пеняет Левон, – Я люблю тебя, Рит! Я всё время тебя вспоминаю. Вот всю ночь вспоминал, глаз не сомкнул. Всё думал, как тебя обниму.

– Прекрати, – отзываюсь, – Ты делаешь только больнее.

Он кусает губу. Эти губы… О, Господи! Как же они целовали меня. Как умеют ласкать. Всюду! Всюду…

– Риточка, солнце моё, – шепчет он, – Как нам жить?

Я ощущаю, как слёзы скользят по щекам. Не смогла удержаться, расплакалась! Жмурюсь, шумно тяну носом воздух:

– Одна фраза мне очень понравилась, – пытаюсь я выглядеть бодрой, – Недавно прочла на странице у дочери. Не печалься о том, что закончилось. Улыбнись тому, что было.

Левон усмехается:

– Да уж! Только и осталось, что улыбаться, – он садится на край моего стола, отодвинув бумаги, – Я бы и рад, чтобы этого не было.

Меня словно ранили в сердце:

– Чтобы не было… нас? Ты имеешь ввиду.

Он протестует:

– Нет! Что ты? Я про себя и Тамару. Угораздило же переспать с ней тогда. Опрометчиво думал, что это хоть как-то её успокоит, наверное. Просто, любви между нами давно уже нет. Да и была ли она хоть когда-нибудь?

– Зачем ты женился на ней? – вопрошаю.

Он смотрит в сторону. Мне виден профиль. Его длинный, чуть загнутый нос и надбровные дуги. Его чувственный рот, подбородок. Какими, должно быть, красивыми будут их дети. По крайней мере, сын, которого он мне показывал, очень похож на него.

– Просто время пришло, и женился, – вздыхает Левон, – Она была младше меня на пять лет, была девушкой. Родители нас познакомили, дальше как-то само собой всё сложилось.

Он никогда не был так откровенен со мной, как сейчас. Никогда не рассказывал мне о Тамаре. И я, боясь перебить, опускаюсь на стул. Продолжая следить за ним взглядом.

– У неё нет родных, сирота. Мама и папа сгорели в пожаре. Страшно представить, как ей тяжело было! Я старался, как мог. Я хотел полюбить её по-настоящему. И я думал, что это любовь. Что вот такая она! Пока, – он поворачивает ко мне лицо, – Пока не встретил тебя.

Убираю со лба упавшую прядь. Мои волосы вьются, сегодня ещё уложила их муссом:

– Мне так жаль, что я отняла у неё то последнее, что ей подарила судьба.

– Ты ничего и ни у кого не отнимала, Рит, – убеждает Левон, – Ведь я же сам решился на эти отношения. Я же сам соблазнил тебя, помнишь?

Усмехаюсь:

– Ну, как такое забыть?

Он ведёт по столешнице пальцем. Вот на этом столе он меня и распял в тот далёкий, наш первый с ним раз…

– Но ведь ты именно это мне предлагаешь сделать? Забыть, – произносит Левон.

– Я предлагаю запомнить, – отзываюсь, пытаясь прогнать те постыдные образы, где мы с Левоном вершим адюльтер.

В дверь стучат. Я встаю, чтобы выяснить, кто там. Скорее всего, тётя Валя, увидела свет. А, может, Володька собрался домой и решил разузнать, на работе ли я?

Левон, подскочив, заключает в объятия. Зажимает ладонью мой рот. И тот протест, что я не озвучила, теперь отчётливо виден в глазах. Я буквально сверлю его взглядом! Сама же постыдно слабею в объятиях. Сильных, как обручи. Нежных, как шёлк…

– Моя милая русская девочка, – шепчет мне на ухо, – Тише, ну, тише.

Я толкаюсь, пытаясь его укусить. Он прижимается телом, чуть приподняв, вынуждает присесть на столешницу.

– Маргарита Валентиновна, вы тутось? – слышится голос уборщицы.

Припечатанный лапой Левона, мой рот продолжает молчать. Только взгляд мечет искры. «Пусти», – умоляю глазами.

– Не пущу! – говорит в моё ухо.

Когда уборщица нас оставляет, Левон убирает ладонь.

– Отправляйся к жене, – выставляю я руки, толкаю широкую грудь.

– Ты жестока со мной, – шепчет он, погружая ладонь в мои волосы, – Почему так жестока?

– Левон, прекрати, – отвергаю его поцелуй, – У тебя скоро будет ребёнок. Ты станешь отцом!

– Ну, и что? – жарко пытается он наверстать то, чего я лишила его этим вечером. Властной рукой накрывает лобок…

– Ну, и что? – я сдвигаю одетые в брюки бёдра. Как хорошо, что сегодня додумалась выйти из дома не в платье. И он удивлён! Почему?

– Это ничего не меняет, не меняет моих чувств к тебе, – нагибается он.

У меня не хватает пространства, я почти разлеглась на столе. Только папки мешают…

– А мои чувства к тебе изменились, – давлю на больную мозоль.

– Так ли это? – бросает сквозь зубы, – Ты потому так оделась сегодня? Надела штаны?

– Да, поэтому! – я отвергаю ладони Левона. Опершись о локти, смотрю ему прямо в глаза, – А вчера я спала со своим мужем.

Он застывает на выдохе:

– Что?

– Да, представь себе! Первый за долгие годы супружеский секс, – говорю. Но отчётливо знаю: не первый. И отнюдь не добровольный! Но об этом молчу.

– Ну, и как? – скрежещет зубами Левон, – Мне в отместку?

– Нет, – продолжаю лежать на столе, – Просто так!

– Просто так? – уточняет Левон. А глаза так и жгут первозданным огнём. Сквозь одежду. Сквозь кожу. И, кажется, видят насквозь, что я вру…

– Да, он попросил, как всегда. А я в этот раз не стала отказывать. И знаешь, ничуть не жалею об этом. Возможно, у нас ещё всё наладится? – сама не верю в то, что говорю. И ненавижу их всех. Окунева, за то, что он есть! А Левона… За то, что его больше не будет.

Он выпрямляется, смотрит, ведя языком по губе:

– Что ж, – произносит, – Желаю удачи!

Я встаю, оттолкнувшись руками. Бросаю вдогонку ему:

– Это всё? А где же твоя любовь? Где же чувства, о которых ты тут распинался?

Он подходит к двери и хватает за ручку.

– Будь счастлива с мужем! – желает мне, прежде чем выйти в пустой коридор.

Дверь остаётся слегка приоткрытой. А я продолжаю сидеть на столе. Ну, зачем я сказала? Зачем? Чтобы нам было проще расстаться?

Неожиданно я представляю себе, как и Ромик однажды вот так говорил одной из своих многочисленных шлюх, пока я ходила беременной Сонькой:

– Я хотел полюбить её по-настоящему. И я думал, что это любовь.

Он лишь думал, что это любовь. И Левон тоже думал. А любви просто нет! Это чувство доступно не всем. Я, к примеру, его не достойна. Потому нелюбима никем. Не была. И не буду. И всё.

На этот раз меня, плачущей, находит внутри младший брат. Володька уже целиком «упакован». Очевидно, собрался домой?

– Эй, тук-тук! – стучит он в слегка приоткрытую дверь кабинета.

Я шмыгаю носом:

– Кто там?

– Медведь пришёл, – вторгается он в мой слезливый мирок.

Брат и правда, как мишка. Такой же большой и пушистый. Борода у него рыжеватого цвета. Он в папу. Тот тоже был с лёгкой рыжинкой, до того, как стал седым.

– Ты домой собираешься?

Я вытираю глаза:

– Собираюсь.

– Чего ноешь? – осведомляется брат.

– Жизнь жопа! – сползаю на пол со столешницы.

Володька вздыхает:

– С Левоном поссорились?

Я вынимаю пальто, достаю шапку, шарф:

– С чего ты решил?

– Да с того! – потирает он бороду, – Видел его только что. Пробежал мимо, даже не попрощался.

– Пускай катится, – фыркаю я, одеваясь.

– А я говорил…, – начинает Володька.

– Отстань! – возмущаюсь в ответ.

Мы выходим из клиники. Машин на парковке немного. Каждый садится в свою. Он бибикает мне на прощание. Я отвечаю коротким сигналом, машу. А сама остаюсь неподвижно сидеть. Нет ни сил, ни желания ехать домой! А ведь надо. Там Сонька, наверно, приехала с Бубликом. Надо бы что-то сварганить на завтра. Всего один день выходной! Завтра к родителям съезжу, развеюсь. Пускай их проблемы меня отвлекут.

По пути, завернув на уютную улочку, я паркуюсь к обочине. Тут забегаю в кафе «Виталина». Всегда беру выпечку здесь! А хозяйка кафе – одна из моих пациенток. Удивительно, ей сорок пять, а она на сносях. Это третий ребёнок от мужа. И везёт же кому-то! Любовь на всю жизнь. Без измен, без разводов, без стрессов.

Виталина 1сегодня на месте. Увидев меня, улыбается:

– Здравствуйте, Рита! Так рада вас видеть. Лариса, дай свежих рогаликов! Или сегодня что-то другое?

Я смотрю на её выпирающий животик. Во мне просыпается доктор:

– Как самочувствие, Вита?

Она поправляет рыжий хвост:

– Да ничё! Только пи́сать всё время охота, – шепчет, заслонившись рукой.

– Это нормально. Когда на приём? – уточняю я.

– В среду! – кивает хозяйка. И вручает бумажный пакет.

– Что-то много здесь, – открываю.

Божественный запах горячих ещё, свежих булочек, вызывает голодные спазмы в желудке. Пожалуй, не стану ждать! Съем одну из них прямо в машине.

– Подарочек от заведения, – улыбается Вита. Её оптимизм поднимает моё настроение, – Может, чай, или кофе?

– Нет, спасибо! Поеду домой, – говорю.

Сев в машину, беру из пакета хрустящую выпечку. Закрываю глаза и жую. И пускай растолстею. Плевать! И пускай всё сиденье теперь будет в крошках. Если жизнь под откос, есть ли смысл беспокоиться? Буду грязнулей и зад отращу, чтобы ни один, даже самый красивый докторишка, никогда на него не залип.

Глава

8

У моих родителей недавно умер питомец. Пёс хаски по кличке Камыш. Он болел, как и люди болеют, раком. Родители потратили немало денег и сил на лечение, но его всё равно пришлось усыпить. Горевали все! Даже Окунев. Родители, кажется, до сих пор не оправились. Предлагала купить им щенка, не хотят. Говорят:

– Камыша нам никто не заменит.

Сегодня решила наведаться к ним. Давно не была. Везу папе лекарства «Ленфарм». У него геморрой. Деликатная тема, которую он избегает! Даже лекарства берёт так, как будто наркотики, прячет их сразу, стыдится меня.

Раньше «Ленфарм» был малюсенькой фабрикой. Специализировался на фиточаях и биодобавках. А потом постепенно расширили спектр производимых лекарств. Особую нишу в них заняли препараты и всевозможные приспособления для женщин в период беременности, лактации, менопаузы, месячных. Да и в целом, для женщин! Так как клиника наша и фабрика – две неразрывные отрасли, с тех пор как отцы помирились. Можно сказать, семейный бизнес. Ещё одна причина того, почему я тянула с разводом…

Поднимаюсь на лифте к родителям. С момента, как папа ушёл, передав управление клиникой сыну, он стал нелюдимый совсем. Вернулся «к истокам»! Строгает скелеты из дерева, в качестве наглядных пособий для медицинских ВУЗов и школ. У него свой гараж, куда он уходит с утра и сидит там до самого вечера. Мама рисует! Что тоже является тем увлечением, на которое раньше всегда не хватало времени. Его отнимали мы с братом, семья и отец, который требовал много внимания в силу своей погружённости в дело всей жизни. Так что я рада за них! Теперь каждый из них увлечён тем, чего просит душа.

Дверь слегка приоткрыта. Меня уже ждут. Захожу.

– Тук-тук-тук! Мам, пап? – разуваюсь.

Из глубин нашей старой квартиры доносятся их голоса. Приглушённо мамино:

– Щас! Разбежалась!

И папино:

– Закрой свою варежку, дочка пришла.

Я настороженно хмурюсь. Решаю сделать вид, что не слышала, когда они оба выходят встречать. Папа высокий и крепкий. Володька в него! Оба они бородатые. Вот только отец абсолютно седой. Его сходство с дедом Морозом вынуждало играть эту роль все года, пока внуки верили в сказку.

Мамуля у нас – прирождённый эстет! Тоже давно перестала подкрашивать волосы. Но стрижку не меняла уже много лет. Стильный контур очков убавляет ей возраста. Она не выглядит как домохозяйка, хотя и всю жизнь была ею.

– Я думала, ты с Сонькой приедешь? – возмущается мама.

– Ой! – я машу, – У неё стрим.