Беда

Размер шрифта: 13

Топор забудет, но дерево – запомнит.
Африканская пословица

This edition published by arrangement with Madeleine Milburn Ltd and The Van Lear

Agency LLC

Перевод с английского Маргариты Черемисиной

После

Хватит ли мне сил?

В углу спальни сжалась в комочек женщина. Платье разорвано, пуговица потерялась, пояс – в клочья. Рукав разошелся по шву, оголяя плечо.

В руках она сжимает голову от скульптуры. По размеру та чуть меньше, чем настоящая. Женщина пристально смотрит в неподвижные глаза, будто думает, что голова вот-вот оживет. Ей хочется, чтобы скульптура заверила: она ни в чем не виновата. Что она не могла поступить иначе. Что это она здесь – жертва.

Но голова-то латунная. И не может говорить.

Руки дрожат, когда она осторожно кладет голову на ковер. Придерживая полы разорванного платья, тяжело поднимается на ноги.

Хватит ли мне сил?

Она знает ответ. Правосудие должно свершиться.

Женщина поднимает трубку.

«Помогите… пожалуйста…»

Четыре месяца назад

1. Ронке

Толченый ямс и эгуси[1]? Эба[2] и окра? Нет, пусть будет ямс. Может, взять с эфо риро[3]? Ронке мысленно пробежалась по меню, поднимаясь по склону к «Бука». Она, конечно, знала все блюда наизусть, но даже так выбирать все равно не легче. Как всегда, она хотела всего.

И, как всегда, опаздывала, а потому следовало торопиться. Но пришлось задержаться у банкомата, чтобы снять сто фунтов. Девочки смеялись, мол, все это выдумки, но с тех пор, как Ронке услышала историю про подругу родственницы Сими – что в «Бука» у нее взяли карту и сделали дубликат, – платит только наличными.

Ронке ждала обеда в нигерийском ресторане всю неделю. И вовсе не из-за еды! Впервые за долгое время на вопрос о том, что у нее новенького, она не ответит: «Да ничего».

Ронке пробежала мимо супермаркета «Сейнсберис Локал», мимо турецкого продуктового магазинчика и тайской студии маникюра. Над «Бука» висел нигерийский флаг, и выглядел он уже не очень хорошо – края все пообтрепались. Зеленый цвет был по-прежнему ярким и сочным, а вот белый превратился в грязно-бежевый. Ронке взглянула на свое отражение в зеркальной двери, немного вспушила кудри и пригладила некоторые волоски, чтобы не торчали. Блестяще! Кто-нибудь точно да скажет сегодня: «Хотела бы я такие же». Но Ронке-то знала, что такое кудри: это когда волосы топорщатся в разные стороны и вечно путаются. Она толкнула дверь и шагнула из пригорода Лондона в центр Лагоса [4].

Сначала в нос ударил сильный запах: жженое пальмовое масло, жареный перец и несвежая вяленая рыба. Потом оглушил шум: из динамиков вопил Фела Кути [5], перекрикивая трех мужчин за угловым столиком, – они о чем-то живо переговаривались. А поскольку ресторан был настоящим нигерийским, говорили они громко, с выраженным акцентом и активно жестикулировали.

Официант угрюмо посмотрел на Ронке. Закрывая за собой дверь, она точно знала: сейчас он будет сверлить взглядом ее задницу. Сразу чувствуешь себя как дома.

Ронке заметила Сими, увлеченную разговором с роскошной незнакомкой. Это здорово разозлило Ронке. «Только ты и я», – так ведь сказала Сими? С длинными, подтянутыми руками и ногами, сияющей темной кожей женщина была словно изящная статуэтка. Профиль показался Ронке знакомым – на мгновение она даже подумала, что точно ее знает. Но стоило лишь моргнуть – и сходство исчезло. У нее нет знакомых, кто заявился бы на обед с таким декольте. Или у кого были бы такие роскошные светлые локоны.

Протискиваясь между столов прямо к ним, Ронке постаралась заглушить раздражение. Мужчины замолчали и уставились на нее. Она неосознанно втянула животик.

Сими встала и приветливо улыбнулась. Не любить Сими просто нельзя! Смотрит она на тебя – и начинаешь верить, что ты единственный человек в мире, кого подруга действительно хочет видеть. Точно так же Сими улыбнулась Ронке семнадцать лет назад, когда они познакомились в Бристоле в первую неделю учебы. Эти зубы, ямочки на щеках, радость и лучезарная улыбка.

– Ронкс! Это Изобель. Она тебе точно понравится, – сказала Сими и встретила Ронке с распростертыми объятиями.

«Ну, с этим я бы поспорила», – подумала Ронке. Она прильнула к Сими, а затем с натянутой улыбкой повернулась к чужачке, чтобы поздороваться. Но все же на троих можно взять побольше закусок. Хорошо бы и этой Изобель тоже вложиться.

Пока Ронке разматывала шарф, Сими наполняла ее бокал.

– Шампанское? – удивленно спросила Ронке. – Мы ведь всегда берем розовое вино.

«К тому же розе' не сорок фунтов за бутылку», – подумала она, но промолчала.

Сими пихнула ее коленом под столом.

– У Изо аллергия на дешевые вина. А еще у нас есть повод.

– Мы празднуем мой развод, – сказала Изобель, поднимая бокал. – Давайте выпьем за это, а еще за друзей – старых и новых!

Ронке подумала, что очень странно праздновать такое событие, но улыбнулась – и все чокнулись бокалами.

Официант кинул на стол тяжелые меню: стопки ламинированных страниц, уложенных в папки из искусственной кожи. Ронке ужасно нравилось старомодное меню, которое можно было долго листать. С орфографическими ошибками и уродливыми шрифтами, без модных словечек «сезонный», «местный» и «экологически чистый». Она погладила меню – и на нее нахлынули воспоминания, отголоски долгих семейных обедов в «Апапа Клаб» [6].

– Чего брать будете? – спросил официант, хмуро глядя на них.

– Принесите еще, – ответила Изобель, указывая на пустую бутылку шампанского. Официант насупился сильнее.

– Спасибо! – крикнула ему вслед Ронке. Ей всегда хотелось как-то добавить любезности в диалоги с персоналом. Даже если они грубят.

– Изобель неприлично богата! – воскликнула Си-ми. – Но она очень любит разбрасываться деньгами, так что я ее прощаю.

Ронке невольно рассмеялась и спросила:

– Как вы познакомились?

– О, мы познакомились, когда нам было по пять лет, – ответила Сими. – Единственные полукровки в классе…

– Сими, не произноси это слово! – возмутилась Ронке.

– Ой, да брось, это же так и есть. В Лагосе все нас так называют.

– В Лос-Анджелесе о подобном даже подумать страшно – а не то вас отправят на курсы по проблемам расовых отношений, – сказала Изобель и погладила Сими по руке. – Как хорошо, что ко мне вернулась моя алобам[7].

– Вот, и мы сразу же приметили друг друга. Ты же знаешь, как это бывает, когда замечаешь еще одного человека смешанной расы в Лагосе, – продолжала Сими. «Смешанной расы» она выделила кавычками, показав их пальцами. – В первый же день Изо побила мальчика. После этого мы стали неразлучны.

– Он получил по заслугам, – сказала Изобель. – Какой-то мелкий говнюк посмел называть тебя шавкой. Подумаешь, слегка ударила.

– Ты выбила ему два зуба, – уточнила Сими.

– Он нас оскорбил! В любом случае это ведь сработало, – улыбнулась Изобель. – Потому что после этого нас никто не донимал.

Ронке пыталась понять, какой у Изобель акцент, но у нее не получилось.

– Твоя мама американка? – спросила она.

– Нет, русская. Мой отец работал в Москве, там-то они и познакомились.

Изобель положила ладонь на руку Ронке. Ее ногти были насыщенного синего цвета, длинные и заостренные.

– Расскажи о себе? Я хочу знать все.

Ронке все крутила в руках шарф, поглядывая по сторонам: когда же придет официант? Она не любила говорить о себе.

– Моя мать британка. Я родилась в Лагосе, но мы переехали, когда мне было одиннадцать. А вы смотрели меню?

– Ронке – самый лучший стоматолог в Лондоне! А еще она шикарно готовит, – вставила Сими.

– О, нет, это не так! – принялась отнекиваться Ронке. Как бы ей хотелось, чтобы Сими перестала болтать, как перевозбужденный пиарщик! – Но поесть я люблю, это правда. Надо сделать заказ, а то ждать еще – здесь долго готовят.

Сими пропустила ее слова мимо ушей и сказала:

– Она правда идеальна. Но вот выбирать мужчин не умеет.

Ронке стиснула зубы и стала высматривать официанта.

Изобель хлопнула в ладони и широко заулыбалась.

– О, я тоже! Я знала, что мы с тобой поладим. Тоже западаю на плохих парней.

– Кайоде не плохой, – ответила Ронке, взглянув на Сими и потянув себя за кудряшку.

– Мне так нравятся твои волосы, – сказала Изобель. – Как у тебя получаются такие локоны? Это твои, настоящие?

Ронке снова строго посмотрела на Сими, а затем ответила Изобель:

– Да, мои.

– А эти – нет, – заявила Изобель, перебрасывая свою светлую шевелюру с одного плеча на другое.

«Да неужели?» – подумала Ронке. Новая знакомая ей не нравилась.

– Давайте закажем еду, я сейчас умру от голода.

– Скорее! Если Ронке голодна, нам ой как достанется. Еще возьмет эти замызганные меню и надает нам по заднице!

Ронке похлопала по меню, пытаясь утихомирить очередной приступ раздражения. Вообще-то голод – это серьезно. На прошлой неделе она читала об этом статью в «Сандей Таймс».

– Я отказалась от углеводов – ну, кроме вина, – сказала Сими. – Я возьму рыбный суп с перцем.

– Никаких углеводов в нигерийском ресторане? – Изобель пискляво и звонко засмеялась. – Да ты, оказывается, белая! А вот я возьму амалу[8] и огбоно[9]. И мясное ассорти.

– Я возьму джолоф[10] с курицей, – пробормотала Ронке. В компании такой стройной и очаровательной женщины, как Изобель, брать ямс не хотелось.

– А закуски брать будем? – с надеждой быстро добавила она.

Изобель и Сими только ковырялись в еде – уж очень были заняты болтовней о старых добрых временах. Они вспоминали детство в Нигерии: бассейны, пляжные клубы, кондиционеры, водители, горничные…

Ронке же помнились шумные семейные посиделки, острая уличная еда, как отключали электричество, ломались машины, а сама она играла в пыльном дворе с двоюродными братьями и сестрами.

Ронке ела и слушала. У Сими была одна большая серьга в ухе, отчего ее лицо выглядело немного несимметричным. А вот у Изобель, напротив, все было гармонично: плечи отведены назад, голова приподнята, на лбу светлая, идеально ровная челка.

Изобель лишь немного попробовала блюдо и отодвинула тарелку. «Не глазей ты так», – мысленно твердила себе Ронке, пытаясь побороть желание подцепить вилкой кусочек ее шаки[11]. Джолоф оказался так себе – все-таки надо было заказать ямс. Слава богу, что она собирается взять еды навынос.

Официант отошел от телевизора, медленно добрел до их столика и забрал посуду. Ронке смотрела, как он плюхает ее пустую тарелку поверх тарелки Изобель, где еще оставалось немного амалы. Как же жалко!

У Изобель зазвонил телефон.

– Мне пора, водитель уже приехал, – сказала она. – Я угощаю!

И пошла оплачивать чек, плавной походкой скользя мимо шумной мужской компании.

Один из них ел эбу и эгуси традиционным способом – руками, а не приборами. Он перестал разговаривать, облизал пальцы и крикнул Изобель вслед:

– Привет, сладенькая! Эй, мулаточка! Не хочешь подойти к нам и поздороваться, а?

Ронке застыла. Сими ойкнула. Но Изобель даже бровью не повела. Она лишь подмигнула и еще более развязно зашагала обратно к столику. Она наклонилась обнять Сими, послала Ронке воздушный поцелуй и только потом ушла, хлопнув дверью.

– Na wa, o! [12]– вскрикнула Ронке.

– В этом вся Изо, – поддакнула Сими.

– У нее свой водитель? В Лондоне?

– У ее отца деньги-то водятся, он очень богатый человек. Работал в правительстве, а еще бизнесом занимался. Узаконенная коррупция – ну, ты знаешь. Мой папа был у него адвокатом, но они сильно рассорились. Изо прошла через ад, поэтому отец ее очень оберегает.

– Какой ад? Что с ней случилось?

– Ее бывший муж – мутный тип. Из тех, кто любит все контролировать. Вот он был такой: говорил ей, что носить, с кем видеться, как тратить ее собственные деньги! Обращался с ней как с дерьмом. Кажется, он правда был очень жестоким человеком, просто мне не хотелось лезть не в свое дело.

– Как-то на тебя не похоже.

Сими подняла руки, протестуя.

– Она просто едва не плакала! Я не хотела выпытывать подробности.

Ронке попыталась представить Изобель плачущей, но не вышло.

– Странно. Она выглядит такой самоуверенной, такой… сияющей.

– Ронкс, ты же знаешь, как это все на самом деле. Мы все надеваем маски. Я думаю, отец спас ее, вытащил оттуда. Потому и появился Борис. Водитель и по совместительству телохранитель.

– Борис? Шутишь, что ли!

– Ладно-ладно, это я придумала! Но Борис ему правда подходит – он большой, а еще русский. – Последнее слово Сими произнесла с ужасным русским акцентом, и подруги расхохотались.

– Мне нужно взять тут еды для Бу, – сказала Ронке. – У них с Дидье какие-то размолвки. Я собираюсь к ней, пошли вместе? Будет весело!

– О, нет, я пас. Я уже утром говорила с ней по телефону, слушала эти «о, какая я несчастная», «я все для него делаю».

Ронке подозвала официанта и быстро озвучила новый заказ:

– Джолоф с тушеной курицей без чили. Джолоф с жареной говядиной. Ямс с окрой и морепродуктами – и погорячее, пожалуйста. Суя [13] из говядины и курицы. Две порции додо [14]. Один мойн-мойн [15], пожалуйста. А, еще вашу фирменную рыбу.

– И эспрессо, – добавила Сими, ослепительно улыбаясь официанту. Тот чуть не улыбнулся в ответ, но вовремя опомнился и снова помрачнел.

– Так что у тебя новенького? – спросила Сими. – Как дела у Кайоде?

– У моего никчемного парня? – Ронке прищурилась. – Не могу поверить, что ты заявила такое человеку, которого я даже не знаю!

– Да брось. Изо одна из нас. Она все понимает!

– Ладно. У Кайоде все хорошо. Завтра поедем смотреть квартиру в Кла́пеме [16], – сказала Ронке. Именно этого вопроса она и ждала! Ронке старалась говорить очень непринужденно, будто невзначай.

Сими клюнула.

– Что?! Вы ищете квартиру? Вместе?

Ронке хоть и хотела выглядеть невозмутимой, но очень волновалась.

– Да, знаю! И это была его идея. Вчера вечером мы долго сидели на сайте недвижимости, а потом он позвонил агенту, и вот – завтра пойдем смотреть. Хочу расписные шторы с батиком, много корзин из рафии и деревянный пол, как у Бу. А еще кроватку.

– Кроватку?

– Ой, то есть котяток, кошку. – Ронке покраснела. – Но вообще да, я хочу детей. Не только вам с Бу можно найти свое долго и счастливо…

– Да, конечно. Но секундочку, Ронкс, это же Кайоде! Он даже не способен организовать поездку в Париж на выходные.

Ронке уставилась на облупившуюся краску на потолке. Вот в чем минус, когда рассказываешь друзьям все: они же потом на самом деле все знают. Да, в тот день из-за Кайоде она и впрямь торчала на вокзале Сент-Панкрас, словно дура, глядя, как поезд отъезжает от станции – без них. Да, Ронке тогда страшно расстроилась. Но если она сумела это пережить, почему Сими не может?

– Не так уж он виноват, – сказала она. – Да, знаю, ему следовало бы лучше все организовать, но сейчас у нас все в порядке. Хотя бы притворись, что за меня рада.

– Извини. Я просто правда желаю тебе счастья. Ладно, давай заново: покажешь мне квартиру? – Сими придвинула свой стул поближе к Ронке. – Пожалуйста.

Ронке достала телефон и застучала по экрану пальцем с коротким ненакрашенным ноготком.

– Здесь нужно многое сделать, но ничего, так даже лучше. Прямо чистый холст. Я могу переехать к Кайоде, пока строители занимаются ремонтом. Знаешь, я думала, что у нас может быть открытая планировка, – все это Ронке бормотала в экран телефона, листая фотографии. – А еще тут есть сад с южной стороны, можно поставить горшки с цветами! Очень дорого, мы ее почти не тянем, но…

– Мне нравится! – сказала Сими. – Ты точно наведешь там красоту. Снесешь все стены и разбросаешь повсюду подушки!

Ронке рассмеялась. У нее правда куча подушек. В маленькой квартире Ронке их двадцать шесть. Столько насчитал Кайоде. И все похожих оттенков кремового и серебристого цветов. С кисточками. С пайетками. С помпонами. У одной особенной подушки есть все сразу: и кисточки, и пайетки, и помпоны! Кайоде говорил, она помешалась на подушках – но в хорошем смысле. Ту особенную подушку подарил как раз он. И только ее не сбрасывают на пол с кровати, когда пора ложиться спать.

Они болтали о доме и ремонте, пока Ронке не принесли еду.

– Передавай Мартину привет! – сказала Ронке, наматывая шарф на шею. Когда они уходили, шумная мужская компания не бросила им в спину грязные комментарии. Сими запрыгнула в такси, а Ронке направилась со своей едой в метро. Она надеялась, что Бу ее новостям порадуется чуть больше.

2. Бу

Бу была в ярости. Она швырнула чашку в посудомойку и с грохотом захлопнула дверцу. Просто пообедать с девочками в субботу – разве она много просила? Это даже не на весь день! Нет, боже, нет, она же не какой-то монстр, черт возьми! Всего лишь пара часов. Их хватило бы добраться до «Бука» и поболтать с лучшими подругами, жизни которых крутятся не только вокруг готовки, уборки и кружков с детским садом. Этого времени достаточно, чтобы поесть то, что приготовил кто-то другой, и насладиться бокальчиком вина. Небольшая передышка – просто ненадолго забыть, что она мама, жена и чертова половая тряпка!

Но нет! Разве может Дидье не забыть про обещание присмотреть за своей дочкой, пока Бу отлучится всего на несколько часов? Неужели муж способен хотя бы мельком глянуть на календарь, который заполняет как раз-таки она, подчеркивая нужные даты! Смешно ожидать от него так много. Взять хотя бы постоянные вопросы, которые он задает каждое утро, стоя на одном и том же месте: «Ты не видела мои ключи?» Так и хочется ответить: «У тебя под носом, придурок!»

Зачем такой важной шишке, как Дидье, тратить драгоценное время на скучную бытовуху? А ведь Бу всю неделю каждый день ему напоминала: «Ты же помнишь, что я иду на встречу с девочками в субботу, а ты сидишь с Софией? Да?»

Но оказалось, этот вечно занятой и важный корпоративный живчик собрался пойти посмотреть какое-то дурацкое регби (ой, простите, «крупное рабочее мероприятие»), и конечно, он забыл сообщить об этом жене! А почему бы не внести это в проклятый календарь? Нет! Конечно нет! Лучше помалкивать, пока не настанет вечер пятницы и они не улягутся спать. Ведь в это время уже поздно искать няню.

– Извини, ma chérie[17], но ты же можешь увидеться с девочками в любое время.

– Мы не девочки, а женщины, – отрезала Бу.

Она думала, сейчас муж возразит, что она сама зовет их девочками. Но он этого не сказал.

– Извини. Это благотворительная игра…

Что в переводе означало: «Хватит вести себя как эгоистка. Неужели тебе насрать на сирийских беженцев?» Ночью они не обнимались.

На следующее утро в знак раскаяния Дидье решил приготовить завтрак для Софии. Хуже блюда он выбрать не мог. Мука повсюду! И плевать, что плита вся забрызгана! Это же так забавно – смотреть, как София пытается переворачивать блинчики, но все роняет. Снова и снова. Придурок!

– Merde! [18] – громко выругалась София, когда очередной блинчик приземлился на пол.

– Houp-là! [19] – воскликнул Дидье, взъерошив дочери волосы, и пролил масло на конфорку.

Он поощрял общение на французском – это была его очередная тупая идея.

– Она наполовину француженка, поэтому ей нужно говорить на родном языке, – заявил Дидье. – В этом возрасте мозг все впитывает как губка.

«Да, губка, которая блестяще впитывает нецензурные слова», – подумала Бу.

– Попроси Ронке принести нам еды, – собираясь уходить, сказал муж. С таким видом, словно ему пришла в голову еще одна шикарная идея. – Она не будет против. Я хочу джолоф с говядиной. Он вкусный, такой острый!

– А где тетя Ронке? Когда она придет? – закричала София.

«Ну спасибо, Дидье!» – уныло подумала Бу. Теперь придется весь оставшийся день повторять одно и то же: «Нет, София, тетя Ронке не придет раньше четырех». И снова: «Нет, София, еще нет четырех долбаных часов». Конечно, слово на букву «д» она опустит. Пусть мозг Софии впитывает только французские ругательства. Да и Бу вслух не выражалась.

Возможно, она повела себя мерзко, когда скинула его бумажник за комод. Но это дело принципа! Почему только ее планы можно поменять? Когда это они с Дидье перестали быть равноправными партнерами? И почему муж всегда такой, черт возьми, спокойный и улыбчивый? Даже когда торопится и никак не может найти свой бумажник. И даже когда она пытается довести дело до ссоры.

Как только муж ушел, София выразила негодование по-французски. Этому ее тоже научил Дидье. Она наклонила голову вправо, поджала губы, подняла брови и драматично вскинула руки. Этим жестом она как бы говорила: «Ну и стерва ты, мама!» Только с французским акцентом. Бу ее не винила.

«Почему я постоянно злюсь?» – спрашивала она себя. В университете Сими называла ее пай-девочкой, потому что Бу никогда не материлась. Но последние несколько месяцев в ее мыслях через слово проскакивали ругательства. Как скоро они закапают из ее рта, словно яд, прямо во впитывающий как губка мозг Софии? Ребенка, который говорит merde, называют акселератом. А если сказал «сука», то он сразу быдло.

Бу посмотрела на дочь, которая сидела на полу со скрещенными ногами и играла в «Кэнди Краш» на айпаде Дидье.

– Рыбки! Плавать! – верещала она, колотя по экрану.

– Еще полчасика – и пойдем, – сказала Бу, взяв тряпку, чтобы протереть конфорку.

– А в парк пойдем, мам?

– Конечно, милая.

– И на качели?

– Разумеется. – Буду начала соскребать корку грязи.

– И на горку?

– Ага.

– А заведем собачку, мам?

– Да.

– Коричневую, похожую на сосиску, как у Кейт?

– Перестань, мы не будем заводить собаку.

– Но ты же сказала…

– Хватит болтать! Играй в свои конфеты.

Следующие полчаса Бу занималась ненавистными ей делами. Складывала тарелки в посудомойку, загружала стиралку, что-то вытирала, что-то намывала, выбрасывала мусор. Снова вытирала…

В комнату Софии будто угодила бомба. Одевал дочь Дидье. В качестве очередного извинения и «зато смотри, какой я хороший отец». Похоже, они перемерили все, прежде чем выбрать нормальный наряд для этой мелкой оторвы. Бу сложила одежду дочери, привела обувь в нормальный вид, застелила постель, убрала кучу мягких игрушек.

Ее ребенок очень избалован, черт возьми! И это тоже вина Дидье.

Они отправились в сторону парка Каммон. Бу старалась поспевать за Софией, пока та ехала на самокате. Волшебное утро совсем не соответствовало настроению Бу. На улице тепло, небо ясное, голубое, солнце еще не вошло в зенит, но светило уже ярко. Даже трава, казалось, вся была наполнена жизнью – сочная, насыщенно-зеленая.

На Софии красовались черная кожаная куртка, красная футболка с эмблемой группы Stone Roses, белые джинсы и очки-авиаторы в серебристой оправе. Все это ей подарила Сими: она работала в сфере моды, а потому у нее огромные скидки и куча бесплатных вещей. Подруга была очень щедрой крестной – точнее, могла быть щедрой, если дело касалось ее денег, но никак не свободного времени.

Бу натянула джоггеры, старое спортивное худи и дутую жилетку, из которой вылезал пух. «Мой ребенок одет лучше меня. Я похожа на долбаную няню», – думала Бу.

– Садись, мам, – сказала София, слезая с самоката и показывая на скамейку. – Почитай пока книжку, я скоро вернусь!

– Ага, спасибо, – ответила ей Бу, саркастично поднимая свой стаканчик с флэт-уайтом [20], будто собиралась сказать тост. – Дай куртку, запаришься в ней.

– Нет! – выкрикнула дочь и самодовольно зашагала к трем мальчикам, что лазали на паутинке. Через пару минут они, околдованные обаянием Софии, играли в какую-то сложную игру, правила которой не знал никто. А малышка выкрикивала «красный» и «зеленый», то и дело победно вскидывая кулак, и громко визжала от радости.

Бу рассматривала свою маленькую девочку, чьи тоненькие руки и ноги, а также медные кудряшки источали уверенность. Как, черт возьми, они с Дидье сотворили такого самоуверенного человека? София совсем не похожа на сдержанного отца. Бу называет его флегматичным. А он говорит, что вообще-то спокоен, как буддийский монах. И дочь ничуть не похожа на мать, которая осторожничает в лучшие времена и тревожится в худшие.

Бу не любила вспоминать себя в пять лет. Она была изгоем. Ей хотелось, чтобы ее волосы были прямыми, кожа – светлой, а нос – не таким широким. Одна-единственная девочка смешанной расы в маленькой деревушке Йоркшира. Мама белая, отчим белый, сводные братья – и те белые. Как сильно она хотела вписаться хоть в одну компанию! Но все безуспешно. Безопаснее оставаться незаметной.

Когда Бу решила поменять фамилию, она была чуть старше Софии. Учитель брал школьный журнал – и начиналась каждодневная пытка.

– Бу Бабангари? – обращался к ней учитель.

– Бу Ба-ба-бам! – хихикали мальчики на задних партах.

Поэтому она спросила у мамы, можно ли ей взять фамилию отчима. У Бу имелось множество причин, по которым она не хотела оставаться Бабангари. К тому же Бу никогда не видела своего биологического отца – он бросил мать еще до рождения дочери. Да и вообще, глупое какое-то имя, неразборчивое, трудно произносится. Но это оказалось не лучшей идеей.

– Бу Уайт?

– Пф, какая она Уайт, это Бу Браун! [21] – гоготали те же мальчишки.

Открыто ее никогда не травили, но заставляли чувствовать себя изгоем. Стоит выделиться из толпы – и над тобой будут смеяться и издеваться. А когда Бу вела себя тише воды, ниже травы, ее даже не замечали. Поэтому она сидела тихо и никому не мешала. Выручал бег – Бу отлично бегала, выигрывала призы для школы. И что самое замечательное – бег не относился к командным видам спорта.

Мама с отчимом любили Бу, но они ее не понимали.

– Экзамены? Еще и повышенного уровня? – спрашивали родители, когда ей было шестнадцать. – Зачем они тебе? Ты уже сейчас можешь пойти работать. Пора зарабатывать деньги.

Сами они не учились в университете. Спрашивается, зачем он ей? Бу не смогла признаться, что мечтает уехать. Не хотела их ранить.

Только в Бристоле (выбор пал на этот город, потому что он далеко от дома), где она повстречала Сими и Ронке, она стала чувствовать себя в своей тарелке. Они были первыми людьми смешанной расы, с кем Бу когда-либо говорила, и цвет кожи уже не считался недостатком – он оказался достоинством! Значит, теперь она может вписаться в любую компанию и черных, и белых – вообще всех людей любых цветов и оттенков. Девочкам было жаль тех бедолаг, у кого лишь одна культура, кто пользуется автозагаром (или еще хуже – осветляющими кремами). Они гордились, что наполовину нигерийки и наполовину англичанки. Они любили джолоф и сэндвичи с рыбными палочками. Они болели за две футбольные команды.

Бу мечтала подружиться с ними, а потому смягчила свой йоркширский акцент и запихнула поглубже скромность. Вскоре девушки стали единым целым, образовав нигерийский отряд. Это были ее первые подруги. Бу чувствовала, что между ними есть связь. И ей это нравилось.

Сими научила Бу делать из кудрей мягкие волны (правило первое: кондиционера для волос не бывает слишком много).

Ронке познакомила подругу с нигерийской кухней. А еще пыталась познакомить ее с нигерийскими парнями. Но Бу не захотела иметь с ними дело. Из-за отца, которого она никогда не видела, у нее сложилось нехорошее представление о нигерийцах: сомнительные они типы, верить им нельзя.

София в позе Чудо-женщины – кулаки уперты в бедра, ноги широко расставлены, плечи отведены назад, на лбу очки – отчитывала маленького мальчика, который посмел оспорить ее правила. Тот смахивал на статую – застыл и кивал с широко раскрытыми глазами и высунутым языком. Бедный ребенок! У него не было и шанса.

В глубине души Бу хотела остановить этот миг. Время мчится уж слишком быстро. Вот бы София осталась маленькой навсегда… С другой стороны, Бу мечтала поскорее увидеть дочь взрослой. Иногда время идет слишком медленно. Бу снова хотела быть собой. Работать полный день. Заниматься сложными исследовательскими проектами, а не тем, что никто больше не хочет делать. Носить костюмы, а не толстовки. Говорить о дедуктивной теории, а не о зубной фее. Ходить на разные встречи, а не в эти вонючие детские центры. Нанять домработницу.

Бу ушла из «Тек Таймс» и стала заниматься фрилансом еще до рождения Софии. Она выполняла разные задачи, но в основном редактировала статьи. У нее была магистерская степень по биоинформатике, и она очень скучала по работе над разными проектами, по собственному имени в заголовках. И как же раздражали люди, которые приписывали себе ее достижения!

Когда София пошла в школу, Бу начала искать себе место. И теперь вот уже три месяца трудилась в аналитическом центре «Модерн Сайенс». Бу еще не почувствовала себя частью команды, потому что приходила туда только два раза в неделю, а коллеги, которые работали на полную ставку, уже образовали между собой закрытые группки. Но недавно у них появился новый босс, и, кажется, он заметил, что Бу-то с мозгами.

Она взяла телефон и прочитала его последнее письмо. Похоже ли это на флирт? Или ей просто этого хочется? Нет, конечно нет. Но приятно видеть, что тебя признают и уважают. И даже ценят. Босс попросил, чтобы она выходила на работу чаще двух дней, вела собственные проекты и применяла инновационные подходы – и чтобы именно Бу возглавила работу над регулярным подкастом. А еще босс был красавчиком. Бу снова перечитала письмо. Он флиртует? Да. Так и есть.

В дверь позвонили, и София понеслась по лестнице вниз, выкрикивая:

– Я открою!

Через минуту Ронке уже шаркала по квартире, потому что София обняла ее за ноги и так на них и повисла. Гостья поставила тяжелые пакеты на кухонный островок. Затем бегло чмокнула Бу в щеку, пробормотав: «Привет, подруга», и сразу переключила внимание на Софию.

– Как дела у моей золотой девочки? – Ронке опустилась на колени и обняла малышку.

– О, мы сейчас будем играть в войнушку, и я выиграю!

София стаскивала пальто с Ронке, в мельчайших и немного непонятных подробностях объясняя, что включает в себя «война», – целую лекцию прочитала.

– Эх, нам бы еще наручники! – посетовала София, указывая крестной, где та может сесть, и загородила ее перевернутой сушилкой для белья. – Не переживай, можно притвориться, что они у нас есть.

– Ох! – простонала Ронке, поднимая руки, чтобы София могла защелкнуть воображаемые наручники.

– Будешь что-нибудь пить? У меня как раз есть тот вонючий травяной чай, который ты так любишь, – предложила Бу.

– Мама, тебе нельзя говорить с заключенными! – гаркнула София. – Садись на диван и просто смотри!

Бу отдала честь.

– Так точно, сэр! Я буду следить за соблюдением прав человека. Думаю, это нам как раз пригодится, – сказала Бу и приземлилась на диван с кипой бумаг.

София пугающе напоминала Пол Пота [22]: она патрулировала стены своей тюрьмы, выкрикивая – одно за другим – все более жестокие наказания, которым собиралась подвергнуть военнопленную.

Бу следовало притворяться, будто она записывает что-то очень важное. Она фотографировала все это на телефон, стараясь, чтобы в кадр не попадали складки на талии Ронке. София должна одобрить фотографии, чтобы обрезать, выбрать фильтр и, откорректированные, отправить папе и тете Сими. Бу подозвала Софию и попросила ее не торопиться, просматривая кадры. Пусть Ронке хоть передохнёт.

В какой-то миг Бу вдруг поняла, что ей все это нравится. Она всегда любила смотреть на Софию и Ронке вместе. Подруга держалась естественно. Терпеливо. Бу, правда, немного беспокоила кровожадность дочери, но могло ведь быть и хуже. Она могла бы, например, наряжать Барби в розовый топик. Все-таки маленький тиран в доме – как-то более прогрессивно.

Когда Дидье вернулся домой после своей очень важной благотворительной игры (веселуха, ага), весь пол гостиной усыпали игрушечные солдатики, София маршировала уже не так яростно, и даже Ронке порядком устала. Когда Дидье перегнулся через диван и поцеловал Бу, она не отвернулась.

– Désolé, ma chérie, – шепнул он ей на ухо. — Je t’adore[23].

Бу закатила глаза и поцеловала его в ответ.

– Merde, – скривилась София.

Ронке залилась хохотом и упала, опрокидывая свою самодельную тюрьму. Ее смех был заразителен – Бу тоже захохотала.

– Да-да, знаю. Это он виноват! – Бу указала на гордо улыбающегося мужа. – Так говорит весь класс Софии! Поэтому я стараюсь избегать разговоров с другими мамами.

– Пусть мама немного поиграет с Ронке, а ты поможешь мне прибраться, – попросил Дидье дочь, открыв дверь для Ронке и Бу. – Я принесу вам выпить. Как раз нашел новое красное вино – попробуй, Ронке.

– Завидую тебе, Бу, – сказала та. – Сексуальный муж. Француз! Восхитительный ребенок. Такая большая кухня. Если б я тебя не любила, точно бы возненавидела!

Благодаря Ронке Бу понимала, что ей в самом деле очень повезло. А почему бы им не поменяться местами? Ронке с удовольствием бы готовила и наводила порядок. Отвечала на бесконечные вопросы Софии. А Бу с радостью сидела бы в чистой и пустой квартирке.

– Знаешь, не хочу, конечно, жаловаться, но все веселье достается Дидье. А у меня, наоборот, сплошная тягомотина… – Бу скинула обувь на пол и залезла на диван. – София бежит в школу и на меня даже не взглянет. А я стою у ворот как дура. Хоть бы на прощание поцеловала. Папу она целует.

«Папу» прозвучало как-то плаксиво.

– Девочки любят своих пап, – заметила Ронке.

– Я – нет!

– У меня был чудесный отец, – продолжила Ронке. – До сих пор скучаю по нему. Каждый день.

Бу мысленно упрекнула себя в бесчувственности. Проблемы с отцами тоже объединяли подруг. Эту тему лучше всего было избегать. Отец Ронке – идеальный, но мертвый. У Сими – живой, но не оправдавший надежд. У Бу – никчемный и несуществующий.

– У Дидье крышу сносит – так он хочет переехать, – сказала Бу. Конечно, не лучший способ сменить тему, но это сработало.

– Нет, не переезжайте! Мне так нравится этот дом. – Ронке опустила ноги в носочках на паркет. – Мечтаю, чтобы в моем доме тоже был деревянный пол.

– Когда София громко по нему скачет – это похоже на какой-то ночной кошмар. В любом случае такова грандиозная идея Дидье: продать дом, уехать из Лондона. Чтобы сад был побольше, школа получше. Завести собаку и купить «Вольво». Он хочет, чтобы мы жили как средний класс, как люди среднего возраста, которые скучно и миленько одеваются, слушают радио и жалуются, что нужно постоянно ездить на работу и обратно. Говорит, что это все ради Софии. Но мы-то оба понимаем, что это просто он так хочет.

– Мы с Кайоде можем купить ваш дом. Продадите по сниженной стоимости как друзьям?

– Вы с Кайоде? – Бу фыркнула. – С мужиком, который не может организовать поездку в Париж на два дня?

Ронке замолчала, накручивая волосы на палец. Бу тотчас захотела провалиться со стыда под землю.

– Ой, Ронке, извини! Я всего лишь хочу, чтобы ты нашла кого-то, на кого можно положиться. Кто хорошо бы к тебе относился! Белого. Ну или хотя бы не нигерийца. Скучного и надежного, как Дидье.

– Ты такая расистка, Бу! Дидье не скучный – как ты такое можешь говорить? – Ронке удивленно заморгала. – А на Кайоде можно положиться. И пожалуйста, не начинай про расовую предвзятость, это бред.

– Но в этом есть доля правды, – возразила Бу.

– Плевать. Мы с парнем покупаем жилье. Завтра поедем смотреть квартиру в Клапеме. Если ты не превратишься в провинциалку, станем соседками.

Бу не пришлось объяснять подруге, почему эта идея тупая, – помешал Дидье с вином. Он наполнил шикарные бокалы размером с аквариум для золотых рыбок. Дидье испытывал очень теплые чувства к Ронке – для нее все самое лучшее.

– София умоляет, чтобы ее искупала крестная, – сказал он. – Сказать ей, что ты не придешь?

– Скажи, что приду! Может, вы пока еду разогреете? А то знаете, сидеть в тюрьме – тяжелая работенка, я проголодалась, – улыбнулась Ронке и глотнула вина. – М-м, вкусно!

Бу подняла руки, и Дидье стащил ее с дивана. Она поправила свой хвостик и последовала за ним. Кухня была убрана – ни следа от прошедшего боя. Бу изумленно ахнула, открыв пакеты с едой, которые принесла Ронке.

– C’est un banquet[24], – сказал Дидье. – Ждем еще гостей?

– Ты же знаешь Ронке – на еду она не скупится.

Бу вытаскивала одну серебристую коробку за другой и водружала на стол. Потом она поставила противни в печь греться. Дидье в это время накрывал на стол – он решил достать приборы, которые им подарили его родители на свадьбу семь лет назад. Со второго этажа доносился приглушенный смех.

– Она выглядит счастливой, – заметил Дидье.

– Не поверишь, но она сейчас ищет квартиру с Кайоде.

– Давно пора. Мне нравится Кайоде. Они подходят друг другу.

Бу покачала головой. Мир, черт его подери, сбрендил. Лишь она еще в здравом уме.

– Как прошел обед? – спросила Бу минут через пятнадцать, накладывая в тарелку Софии сую и додо.

– Нормально. Но без тебя совсем не то. У Сими была эта дурацкая сережка – причем только одна. Размером с апельсин! Я ее спросила, где она ее взяла, – в «Примарке» [25]? И она сразу помрачнела. Оказалось, это работа дизайнера, о котором я как бы должна была знать. Двести фунтов! За одну сережку! Нет, представляешь? А еще она привела с собой подругу, – тараторила Ронке, поскуливая от радости и набивая рот ямсом.

– Какую подругу? – спросила Бу.

– Ее зовут Изобель. Прям вся такая девушка Бонда: светлые волнистые волосы до задницы и силиконовые сиськи. Шикарная, но шлюховатая.

– Что такое «шлюховатая»? – влезла София.

– Ешь, не болтай, – отрезала Бу.

– Извини. Она наполовину русская, раньше жила в Лос-Анджелесе. Только развелась – и уже тут как тут. А, еще у нее отец богатый, прямо как Билл Гейтс. Какая-то крупная шишка в правительстве с неограниченным доступом к государственной казне.

– Типичный нигерийский политик, – ответила Бу.

– Ой, только опять не начинай! – Ронке приложила ладонь к губам, повернулась к Дидье и шепнула ему на ухо. – Ты б ее видел! Вся грудь наголо, и это во время обеда. Старики аж слюни пустили.

– С нетерпением жду встречи с ней, – ухмыльнулся Дидье.

– Не гавкай тут, ты вообще-то в немилости, – напомнила Бу, ткнув мужа в бок.

– Гавкать? Мы заведем собаку? – обрадовалась София.

– Нет, – ответила Бу и показала дочери, чтобы та ела. – Где Сими с ней познакомилась?

– Они были лучшими подружками в начальной школе.

– Но она никогда о ней не упоминала.

– Они потеряли связь друг с другом, когда Изобель уехала в школу-интернат.

– А можно мне в школу-интернат? – спросила София.

– Думаю, да, это отличная идея, – ответила Бу.

3. Сими

Сими попросила таксиста высадить ее на северной стороне Тауэрского моста – ей хотелось перейти через реку пешком. Из-за шампанского, которое они выпили за обедом, в голове было туманно. Сими надеялась, что на воздухе приведет мысли в порядок, может, ей захочется отправиться на пробежку, а не улечься на диван.

Но солнце светило до того ярко, что стало только хуже, плюс еще у нее заболела мочка уха. Да, новая сережка выглядит потрясно, но она тяжелая. Как у Ронке еще хватило наглости! «Примарк»! Серьезно? Ну, во всяком случае, хотя бы Изобель знала, что эта сережка от Фиби Фило [26] для «Селин» [27]. Ронке просто не разбирается в моде. Даже в такой знаменитой.

Она повернула на улице Шэд Темз и попала в совершенно иной мир: темный, тихий, спокойный. А за углом возвышался памятник ломовой лошади Иакову. Величиной с настоящую лошадь, черный и строгий, он охранял их дом из ярко-синего кирпича.

Последнее время Сими жила одна. Ее муж Мартин уехал в девятимесячную командировку на Манхэттен; прошла уже половина срока. Это значит, что у них будет больше денег. А чем больше денег, тем больше квартира, которую они могли бы себе позволить, и лучше вид из окна. Может, у них появится второй дом. Охрана. Пенсионные накопления. А если Мартин добьется своего, то и ребенок.

Сими улыбнулась и помахала Эбенезеру, сенегальскому швейцару. И обрадовалась, что тот принимал доставку. Нет, парень-то он хороший, но с ним сложно ограничиться обычным «привет». Сначала Эбенезер расскажет все о своей семье, потом спросит про Ронке, ведь в его глазах подруга просто идеал: она помнит имена его детей (а их шесть!) и приносит ему острый соус собственного приготовления. Мартин всегда задерживался поболтать со швейцаром. Кажется, мужу это нравилось. Но Сими лишь исполняла национальный долг, разговаривая ни о чем с африканским парнем. Но не каждый же день!

Она открыла дверь квартиры и глубоко вдохнула. Ей нравилось возвращаться домой, когда Эсси уже закончила с уборкой. Последнее время в доме царил порядок – Сими была аккуратисткой, да и Мартин, который всегда сеял хаос, находился в отлучке. Но после Эсси квартира сияла чистотой. Подушки взбиты, журналы сложены ровными стопками, все сверкает. Даже цветы на балконе – и те блестят! Без Мартина все казалось чересчур идеальным. Пустым и стерильным, хотя должно выглядеть минималистично и стильно.

Она все ждала, что в любой момент кто-то зайдет и скажет: «Ты кто такая? Что ты тут делаешь?» С тех пор как Мартин уехал, Сими терзал синдром самозванца.

Это ощущение возникало у нее два раза в жизни – и всегда по веским причинам. В первый раз это случилось больше двадцати пяти лет назад, ей было одиннадцать. Но воспоминания о том, как ее выпроводили из клуба в Икойи [28], до сих пор вызывали у Сими стыд и отвращение к себе…

Во второй раз это чувство появилось, когда она бросила медицинскую школу в середине третьего курса. Сими не хотела зацикливаться на этой ужасной главе собственной жизни. Но на мысли невозможно повлиять, они существуют сами по себе.

Первые два года в университете у Сими было все, о чем она мечтала. Свобода, вечеринки, новые друзья, большой город и парни. Скелеты, трупы, лекции и экзамены. Но на третий год все изменилось. Клиническая медицина, белый халат, живые (а иногда полуживые) пациенты, отвратительный запах, пронзительный звон тревоги, пролежни, страх, горе и унижение… Подумав немного, она поняла: для того чтобы быть хорошим доктором, ей не хватает сострадания. И однажды утром Сими не выдержала. И не пошла на учебу. Ни в тот день, ни на следующий, ни через день.

Ронке обожала стоматологический институт, а Бу вот-вот собиралась получить первую степень по биохимии. Нет, подруги бы ее не поняли. Потому она им ничего и не сказала. Никому не сказала. Если не признавать существование проблемы, значит, ее не существует! Почему бы не сделать вид, будто все нормально? Сими здорово умела притворяться.

Медицина совсем не похожа на английскую литературу – нельзя просто взять и перестать приходить в отделение. Через две недели Сими отправили в кабинет декана, посоветовали проконсультироваться с психологом (они решили, что у нее серьезный упадок сил) и предложили заново пройти программу этого года. Сими уже тогда решила, что бросит учебу. Однако продолжала молчать.

Но правда все равно рано или поздно должна была вскрыться. Так и случилось – в родительский дом в Лагосе пришло письмо. Отец прилетел на первом же самолете и прочитал Сими нотацию (точнее, наорал): «Моя дочь не будет недоучкой! Она не опозорит свою семью! Симисола, ты меня вообще слушаешь? Ты выпустишься с отличием, иначе ничего от меня не дождешься. Ага! Ни одного кобо [29] не получишь!»

Папа, как всегда, все сводил к деньгам. Он был очень властным родителем, любил шантажировать. И считал, что может заставить ее учиться на третьем курсе еще раз. Что ж, у него ничего не вышло. Мама Сими расплакалась и перетянула внимание на себя (вышло блестяще). В перерывах между всхлипываниями она изо всех сил старалась еще сильнее пристыдить Сими. И ей это удалось.

В душе Сими понимала, что родители не со зла. Они пострадали от финансового кризиса, который разрушил их тринадцатилетний брак, поэтому хотели для дочери самого лучшего.

У нее не было наличных, оплаты за комнату в студенческом общежитии хватило лишь на шесть недель, и потому она взялась за первую предложенную ей работу – курьер у фотографа в Клифтоне. Она нашла дешевую (а еще сырую и грязную) комнату в Истоне. Это был худший год в ее жизни! Папа оказался верным своему слову и впрямь оборвал с ней все связи: никаких денег, никаких звонков, ничего. Мама звонила раз в неделю и умоляла Сими не прожигать жизнь впустую. И всегда под конец разговора начинала плакать и причитать: «Ты такая неблагодарная, поверить не могу, что ты так поступила со мной!» Эта фраза была одной из ее любимых.

Сими выживала благодаря передачам с едой от Ронке, а еще лапше «три упаковки за фунт» из этнического магазина. По ночам она подпирала дверь комнаты стулом – боялась соседей-наркоманов.

Все это она скрывала от подруг. Когда они встречались (обычно по выходным), Сими делала вид, что справляется со всеми трудностями, и фальшиво улыбалась, будто все у нее нормально. А когда оставалась одна, то боролась со страхом и стыдом.

А потом в ее жизни появился Мартин. Они встретились на фотосессии в Лондоне – на корпоративной съемке профессионалов за работой для буклетов финансовой компании. Сими бегала по разным поручениям: то кофе принести, то реквизит поправить, то лицо кому-нибудь припудрить и, конечно, следить за расписанием.

Мартин стал первой моделью. Нужно было сфотографировать его за рабочим столом, чтобы он смотрел на экран с разными графиками с видом серьезного валютного трейдера, которым Мартин, собственно, и являлся. Но Мартин решил по-своему: он затягивал съемку, корчил рожи и отказывался прекращать, пока Сими не согласится пойти с ним на обед. Фотограф и коллеги Мартина подзуживали ее, и она в конце концов согласилась. Да почему бы и нет?

Небрежная светлая челка и добрые серые глаза, он был на пять лет старше Сими и здорово ее смешил. С ним она чувствовала себя потрясающе! Мартин стал приезжать в Бристоль почти каждые выходные. Сими останавливалась с ним в отеле «Дю Вин», радуясь, что сбежала из своей убогой комнатушки. Мартин был первым (и единственным) человеком, который не считал, что Сими совершила огромную ошибку. Он говорил ей: «Тебе не нужен диплом, чтобы добиться успеха. Ты умная и сильная. И ты станешь кем захочешь. Просто поверь в себя хотя бы наполовину так же, как верю я!»

Через три месяца она переехала к нему в Мейда-Вейл [30]. И вскоре стала бренд-менеджером в доме моды, которым управлял приятель Мартина. Сими начала получать больше, чем врач-стажер. С тех самых пор она больше не ела лапшу. Ей уже не приходилось выживать. Она процветала.

Как только Сими разобралась со своей жизнью, тревога вернулась. Ни с того ни с сего Сими охватил страх надвигающейся беды. Этот страх чувствовался даже физически – словно ее ударили в грудь. Из-за этого она стала раздражительной и подозрительной. Сими была убеждена, что очень скоро ее, самозванку, разоблачат, и тогда она потеряет все: работу, дом, Мартина. Так продолжалось несколько месяцев. И об этом она тоже никому не рассказывала. Вскоре тревога прошла так же внезапно, как и появилась. И сейчас вот – опять!

Сими старалась занимать себя разными делами, чтобы не оставалось времени думать. С понедельника по четверг было еще сносно. Она рано уходила на работу, задерживалась допоздна, а после встречалась с друзьями, чтобы немного выпить и перекусить. Затем спешила домой, переодевалась, спускалась в тренажерный зал, после которого она падала в постель, вымотавшись и физически, и эмоционально. С тех пор как вышла замуж тринадцать лет назад, Сими изменилась – стала более стройной и подтянутой. Но выходные без Мартина давались ей тяжело.

Пять часов вечера. В Нью-Йорке полдень. Самое время созвониться и поболтать. Сими пошла в ванную, подкрасила губы и еще раз пригладила утюжком и так идеально гладкий боб. Это все из-за фейстайма – она стала слишком много внимания уделять своей внешности. Сими взяла кофе, уселась на диван, скрестив ноги, и включила приложение. На экране возникло лицо мужа; серые глаза блестели.

– Приве-е-ет! Как поживаешь? – Сими скопировала Джоуи из «Друзей», который пытается заговорить с девушками.

– Это ты мне? – приподняв бровь, протянул Мартин.

– Ну прямо «Жители Ист-Энда!» [31] На Де Ниро [32] не похоже, – засмеялась Сими.

– Ты прекрасно выглядишь. Скучаю по тебе.

– И я по тебе скучаю. Ронке передает тебе привет. Мы сегодня обедали вместе. А ты чем там занимаешься?

– Да вот, собираюсь на бейсбол. Иду с Биллом на игру «Янкис» – как настоящий житель Нью-Йорка.

– О, ты как Джей-Зи! Хотела бы я пойти с тобой. Тогда я бы пробудила свою внутреннюю Бейонсе и мы могли бы поцеловаться на камеру [33].

– Но это ведь не футбол.

– Все равно это лучше, чем смотреть «Танцы со звездами» в одиночестве. Привезешь Софии кепку с «Янкис»?

– Конечно! А еще привезу кепку с подставкой для стакана и трубочками для моей Бейонсе.

Мартин говорил о работе, а Сими жаловалась на своего никчемного брата Олу: он остался без гроша и – в который раз! – хотел занять денег. Когда Мартин сказал, что ему пора, они долго спорили, кто первый положит трубку.

Но все-таки в браке на расстоянии был один плюс – это путешествия. Они виделись раз в месяц на Манхэттене или где-то еще. Набирали триллионы баллов для часто летающих пассажиров и тратили их на более качественное обслуживание. Им нравилось притворяться богачами.

Они совершали короткие перелеты из Нью-Йорка – Бостон, Мартас-Винъярд, Хэмптонс. А через пару месяцев поедут в Вермонт. Сими забронировала милый деревянный домик, из окон которого открывается потрясающий вид на склоны. Идеальное место для предрождественских каникул.

Эти поездки напоминали нескончаемый медовый месяц. Сими и Мартин трахались как кролики, баловали друг друга, ходили в изысканные рестораны и держались за руки, как подростки. Никаких домашних обязанностей. Никаких супермаркетов. Никаких ссор. Слезные прощания в аэропорту, как в фильме «Реальная любовь». Они разговаривали постоянно, начинали день с сообщений и заканчивали ими. И в конце концов осознали, как сильно любят друг друга. Да, секс у них всегда был замечательный, но теперь он стал поистине прекрасен.

Сими допила кофе и принялась беспокойно бродить по квартире. Ничего не помоешь, не приберешь. Пробежка, конечно, пошла бы на пользу, но Сими не сумела себя заставить. Она включила телевизор и промотала список фильмов. Так, скандинавская драма в сохраненных уже три месяца (но Сими была не в настроении читать субтитры), потом «Время вопросов» [34] (наверное, это Мартин установил пометку записать все серии), серию «Горизонта» [35] под названием «Действительно ли пьянство вредит?» (о нет, только не это, вгоняет в тоску) и «Арсенал» против «Эвертона» [36] (тоже Мартин сохранил).

Пискнул телефон. Пришло сообщение от Бу. Подруга отправила фото, на котором Ронке валяется на полу под каким-то сооружением, похожим на… это что, сушилка? София на фото тычет в живот крестной световым мечом, а сама Ронке держит руки за головой – сдалась, видимо. Сими улыбнулась.

Она вышла на балкончик, посмотрела на Иакова и мысленно вернулась к обеду. Как там Ронке сказала об Изобель? Na wa, o! Да, подруга и впрямь ошеломляла. Порой даже чересчур. Этому способствовали трастовый фонд и внешность, способная остановить движение. Но вообще, по правде говоря, Изобель ничуть не изменилась с тех пор, как ей стукнуло пять. Все шесть лет, что подруги провели в начальной школе Грейндж, они были неразлучны. У Изобель был бассейн, а родители постоянно отсутствовали, так что ее дом превратился в базовый лагерь. Девчонки просто сходили с ума, командовали домработницами, шныряли где не положено, переодевались в одежду мамы Изо и смотрели фильмы не по возрасту.

Их объединил цвет кожи. В восьмидесятые годы в Лагосе не каждый день можно было встретить ребенка смешанной расы. Такая же ситуация была и в Бристоле в девяностые – когда Сими уже познакомилась с Бу и Ронке. Вы похожи, вас связывает нечто общее – и это естественно, здесь нет ничего плохого. Сими считала, что невозможно быть расистом, если ты смешанной расы. И чем нас больше, тем лучше. Если бы только мир мог покончить с этими предрассудками…

В Нигерии Сими иногда называли ойинбо[37] или аката[38], но чаще всего для других она была желтой. Люди не пытались ее оскорбить – напротив, это считалось комплиментом. В конце концов, именно желтые девочки были самыми сексуальными, красивыми и богатыми. Правда, некоторые думали, что они недалекие, дикие, безнравственные и вообще не такие.

Когда она ездила в Девон к дедушке и бабушке со стороны мамы, все было почти так же. В детстве Сими проводила каникулы в их доме у моря. Бабушка баловала ее, разрешала внучке брать любимые конфеты в местном магазинчике, где кто-нибудь обязательно подходил к ней, лохматил волосы и спрашивал: «Откуда ты взялась?» Или еще хуже: «Кто же ты такая?»

– Человек, – рыкнула однажды в ответ мама. – А кто она, по-вашему? Дикарка какая-нибудь?

Сими оскалила зубы и зарычала. Они с бабушкой считали, что это уморительно. А вот мама так не думала. Она больно сжала руку Сими и потащила ее прочь из магазина.

Когда бизнес папы стал разваливаться, он обвинил в этом отца Изобель. Он весь кипел от ненависти! Так внезапно изменился – стал жестоким и злым… Однажды Сими имела неосторожность спросить, можно ли ей пойти к Изобель. Отец взорвался, ударил кулаками по столу и рявкнул: «Никогда больше ты не будешь общаться с этими людьми!» Для Сими было несложно следовать его наставлению, ведь вскоре после этого Изобель отправили в Америку – в школу-интернат.

В одночасье семья Сими попрощалась с богатой жизнью, в которой были выходные в клубах, личный водитель, повар, садовник, домработницы (во множественном числе), летние каникулы в Девоне, Пасха на побережье в Ломе', столице Того. Они стали обычной семьей. Им пришлось покинуть свой дом в колониальном стиле с пятью спальнями в Икойи и переехать в маленькую трехкомнатную квартиру в Сурулере. Мама скучала по своим эмигрировавшим друзьям, по прислуге и статусу. Меньше чем через год она оставила папу и вернулась в Англию. Самая серьезная ссора родителей касалась их крупнейшего достояния – сына Олу. И бывшие супруги договорились: учится он в Англии, а на летние каникулы приезжает в Нигерию. Мечты Сими учиться в «Мэлори Тауэрс» не сбылись – родители не потянули оплату за две школы. Поэтому Сими отправили в Куинз-колледж, государственную школу в Лагосе.

Иногда летом Сими и Изобель оказывались в одном месте в одно и то же время: ели сую в «Гловер Корт», болтались в закусочной «У мистера Биггса» или умирали от скуки в Международном аэропорту имени Мурталы Мухаммеда. Однако никогда не разговаривали. Было ясно, что отцы им наказали одно и то же. Поэтому девочки притворялись, будто они не знают друг друга, и потом каждая шла своим путем: Изобель увозил личный шофер, а Сими топала пешком.

Так что звонок Изобель в прошлый четверг прозвучал для Сими как гром среди ясного неба.

– Я в Лондоне, – сказала она. – И я тут никого не знаю. Мне нужна подруга. Мне нужна моя алобам.

Последний раз они говорили больше двадцати лет назад. Сими даже и не узнала хриплый голос со среднеатлантическим акцентом. Но она знала, кто это. Никто больше не называл ее алобам.

– Боже мой, Изобель? Это правда ты? Как ты меня нашла?

– В фейсбуке [39]. Я тебя сразу узнала!

– Но у меня нет аккаунта в фейсбуке.

– Я увидела тебя на свадебном фото на странице Азари. Я ей написала, и она дала мне твой номер. Я ужасно скучала по тебе! Раньше нам было так весело вместе.

Да, верно. Изобель веселая. И это именно то, в чем сейчас нуждалась Сими, чтобы избавиться от синдрома самозванца. Она зашла в фейсбук и нашла фотографию, о которой говорила Изобель. Миленькое вышло фото: Бу неодобрительно смотрит на Дидье, Ронке с обожанием глядит на Кайоде, а глаза Сими и Мартина сияют от счастья. На Сими был смокинг от Стеллы Маккартни, о котором она совсем забыла.

Ей совсем не хотелось снова проводить субботний вечер за просмотром «Танцев со звездами» – в одиночестве, с бутылкой вина и паршивыми мыслями. Все знают, что это шоу куда веселее смотреть утром в воскресенье, когда еще лежишь в кровати и перематываешь особо скучные моменты. Сими быстро написала сообщение. Через пару секунд пришел ответ:

«Одевайся, сучка! Заскочу за тобой в восемь. Изо».

Сими улыбнулась. Смокинг заслужил еще один выход в свет.

Они сидели на высоких табуретах в конце длинной барной стойки, на VIP-местах, попивали коктейли и заглатывали устриц. Точнее, устрицы заглатывала Изобель. Сими не понимала всеобщей любви к моллюскам. Это же все равно что отсасывать рыбе. Сими с нетерпением ждала, когда ей принесут кальмара.

– Ты остаешься в Лондоне? – спросила она.

– Наверное. Устала я кочевать. Я жила в десяти городах. Только представь: Кейптаун, Нью-Йорк, Дубай, Абуджа, Лагос, Москва, Гонконг… – Перечисляя города, Изобель загибала пальцы, а на седьмом остановилась. – Где ж еще… А, Лос-Анджелес! Ну теперь-то Чейз на всю жизнь меня от этого отучил!

– Что у вас случилось?

Сими ужасно хотелось узнать все грязные подробности их развода, но пришел официант с ее кальмаром и очень долго извинялся за задержку. Момент был упущен.

– Твоя подруга Ронке, кажется, довольно милая, – сказала Изобель, когда официант наконец ушел. – Она всегда такая тихая?

– Нет! Обычно она не умолкает. Подожди, скоро ты узнаешь ее получше. Она душка – не грызется, не кусается.

– А как же вышло, что мы не познакомились с ней в Лагосе? Не припомню, чтобы она ходила в клуб.

– Так они жили в Апапе. И ходили в клуб там.

– Апапа? Даже не знала, что там есть клуб!

Сими рассмеялась.

– Что за снобизм! Не все могут позволить себе дом в Икойи. Не все ведь такие богатые, как ты. Ее отец был стоматологом, а не политиком.

– А где он сейчас?

– Он умер. Его убили во время угона автомобиля, когда Ронке была маленькой. – Сими положила в рот кусочек хрустящего щупальца и прожевала. – Теперь она ищет в парнях отца. И как-то это все нехорошо…

– Грустно. Ее фамилия случайно не Тинубу?

– Да… Откуда ты знаешь?

– Так ее же отметили на фото в фейсбуке. Ну ладно, хватит про Ронке. Расскажи-ка, чем ты занимаешься! Я хочу знать все.

Изобель всегда умела слушать, и Сими вдруг поняла, что делится больше, чем обычно. Она говорила про свою семью. Про то, как папа в ней разочаровался, когда Сими бросила учебу. Как не разговаривал с ней целых два года, пока у нее не появилось достаточно денег, чтобы можно было помогать Олу, ее кретину-братцу. Как папа прислушивался к Мартину, а с ней говорил, как с десятилеткой. Он понятия не имел, чем Сими занимается, потому что мода не заслуживала его внимания, да и вообще, маркетинг нельзя назвать работой. В любом случае диплома-то у нее не было, а значит, для папы она – позор семьи.

Изобель рассказала про своего отца, про его ужасных женщин и бесчисленных детей – сколько их там, двенадцать? – и это не предел.

– Племя мелких ублюдков. Он будет их плодить, пока не родится мальчик или у папаши член не отвалится – смотря что случится раньше.

– И как, ладишь с ними?

– Ну так, иногда нормально общаемся. Но они такие приставучие… И жадные! Отец рассчитывает, что я найду на них управу. Вот они либо ко мне подлизываются, либо поливают меня грязью.

– Да у тебя безграничная власть! А у меня две сводные сестры: Тосан и Темисан. Они называют меня «тетушка» и очень уважительно обращаются. Как же меня это бесит! Нет, они славные, но такие робкие – хочется взять и встряхнуть. – Перед подругами появились новые коктейли. – Моя мачеха помешана на церкви. Она там с папой познакомилась – отец обрел Бога, когда потерял бизнес. Она прямо из кожи вон лезет, чтобы и меня обратить в веру. Как приезжает в гости – постоянно подсовывает мне молитвенник.

– Я все это знаю, – сказала Изобель. – У меня тетя ярая сторонница религии. Всякий раз, когда она приходит, закатывает проповедь на пару часов. Она велит: закройте глаза, очистите свой разум! Ну а я закрываю уши и чищу почту.

Сими все говорила и говорила – возможно, даже больше, чем следовало бы, – об Олу, который, как считали мама с папой, просто не способен сделать что-то дурное. Выпускник юридического факультета – хоть и доучился с третьего раза, его не вышибли; теперь брат работает в сфере продаж по телефону. Сими знала: это выглядит жалко, но не могла перестать обижаться на то, что он был любимчиком родителей. Да какая она вообще ему конкуренция! Он мужчина, продолжатель рода – а это куда важнее, чем просто платить за аренду квартиры. Благодаря ему родители стали бабушкой и дедушкой – какой величайший подарок! Так кого вообще заботит, что это Сими (точнее, Мартин) платит за детский сад детей Олу?

Изобель слушала, кивала, ахала, смеялась и хмурилась.

– Ну, у меня такой проблемы явно не будет, потому что я первенец, избранное дитя! Отец всегда любил только мать, она его tsaritsa. Отец говорит, я напоминаю ее. Он заботится обо мне и поэтому приставил ко мне Вадима. Он охраняет меня.

Сими уже давно перестала ждать одобрения папы. Ей это просто не нужно, так что она могла наслаждаться своей независимостью. Но вообще… Это очень здорово, когда отец готов сделать для тебя что угодно.

– А, значит, не Борис, – сказала она. – Твой Вадим нравится. А метро я ненавижу.

4. Ронке

Ронке склонила голову и недовольно посмотрела на картину. Все равно криво! Поправила ее и отошла. Ронке носилась по квартире все утро – передвигала предметы на пару миллиметров, а потом возвращала на прежнее место. Она понимала, что это глупо. Тетушка Кей – самая настоящая неряха, ей, скорее всего, было бы уютнее в куче барахла, когда вокруг толстый слой пыли. Но Ронке никак не могла сдержаться; ей хотелось, чтобы дом был идеален.

Она взяла фото родителей и осторожно протерла. Это фото дала ей мама, когда Ронке исполнилось тринадцать, – у нее никак не получалось вспомнить, как выглядел папа, и она страшно расстроилась. Горе превратилось в самую настоящую паническую атаку – пот лился градом, сердце сильно колотилось, все тело дрожало, как лист на ветру. Мама достала пыльный альбом – и они вместе стали смотреть фотографии. Ронке прикасалась к лицу папы на каждом снимке. А потом она выбрала этот кадр и поставила у себя в комнате. На следующий день они купили рамку – желтую с красными сердечками. Она выглядела неуместно в серебристо-серой обстановке, но Ронке никак не могла ее поменять.

На фото мама была в пестрой мини-юбке с орнаментом – там были и фиолетовый, и зеленый, и желтый, голубой, кружочки, звездочки, завитушки… Анкара – хлопок с ярким восковым принтом, одежду из такой ткани носят все в Западной Африке. Мама худая, длинноногая, словно борза́я. Сияющие светлые волосы убраны назад большими белыми пластиковыми очками, она щурилась на солнце и натянуто улыбалась, словно говоря «давай-ка с этим побыстрее покончим». Ронке передалась мамина застенчивость. А хотелось бы такую же фигуру.

Папа… Таким Ронке его и запомнила: с широкой голливудской улыбкой, белоснежными ровными зубами, гладкой темной кожей. На нем была блестящая агбада [40] с замысловатой бледно-серой вышивкой вокруг горла и ниспадающими широкими рукавами.

Они сделали это фото на день рождения папы, когда ему исполнилось сорок. Тетушка Кей, его сестра-близнец, закатила настоящую овамбе – нигерийскую вечеринку – в своем доме в Апапе. Невероятно роскошный праздник, еда, музыка, напитки и люди – все говорило о том, что так выделываются только нигерийцы.

Массивный навес в саду укрывал гостей от палящего солнца. Группа играла в жанре хайлайф [41] на барабанах, электрогитарах и аккордеонах. Столько людей там было – огромная семья, друзья, друзья друзей и, как обычно, незваные гости. А еще еда. Много еды! Приготовленный на костре джолоф в котле, который был даже больше детского бассейна! Рис приятно пах дымком – так пах джолоф на вечеринках, и он совсем не похож на домашний. Ронке восхищенно наблюдала, как женщины толкли ямс, сидя со скрещенными ногами на табуретках. Плечи обнажены, на груди платья-обертки, сильные бедра сжимали деревянные ступки. Их руки двигались в унисон. Плюм, плюм, плюм. Папа рассказывал, что пот женщин попадает в ямс, и из-за этого блюдо становится только слаще. Ронке ему верила. Она верила всему, что он говорил.

Ящики с пивом «Гиннесс» и «Стар» примостились у стены возле огромных бочек из-под масла, переоборудованных для хранения льда. Большущие кубики льда привезли еще на рассвете. Ронке и ее брат Айо повизгивали от холода, перекладывая их в бочки. К полудню они были полны воды, лед превратился в мелкие кубики.

У тетушки Кей есть фотография с той вечеринки – она висит у нее в гостиной. На ней десятилетняя Ронке танцует, а папа шлепает ей на лоб банкноту в пять найр [42]. Овамбе без денег – не настоящая овамбе. Играла музыка, молодежь танцевала, а гости постарше раздавали деньги, точно игральные карты, и лепили их на влажную от пота кожу. У Ронке прекрасно получалось, да и вообще она всегда любила танцевать. Позже они с Айо уселись под ореховое дерево, стали попивать тепловатую колу и пересчитывать при свете фонарика выручку. У нее вышло намного больше, чем у Айо, так что брат здорово разозлился.

Это был последний день рождения папы.

Ронке еще раз протерла фотографию. Подвинула ее на пару миллиметров влево, а потом на пару миллиметров вправо.

Маме было тридцать пять, когда они сделали это фото. Нет, слишком молода, чтобы стать вдовой с двумя маленькими детьми. «Мне сейчас столько же. Умри я сегодня – что бы осталось после меня?» – спрашивала себя Ронке. В самом деле, что? Куча разбросанных подушек? Немыслимое количество поваренных книг? Двадцать пар джинсов (на случай, если похудеешь, на случай, если поправишься, и еще одни – которые больше никогда не наденешь, но и выбросить не в силах)? Морозилка, заполненная бутылочками с домашним острым соусом, и огромная ипотека?

«Так, заканчивай с этим. Это день памяти отца, а не поминки». Они с тетушкой Кей всегда отмечали в сентябре – ведь тетя и папа родились именно в сентябре. А убили его в мае. Айо ни разу к ним не присоединился. «Безумие какое-то», – говорил он.

Мама тоже не приезжала. Она старалась избегать всего, что хотя бы немного напоминало о папе. И с тетушкой Кей старалась не видеться. Она выбросила национальные наряды, не оставила ни одного платья из анкары. Потом вернула фамилию Пейн и спрятала все фотографии. Вычеркнула Нигерию из своей жизни – даже не верилось, что мама провела там тринадцать лет. А вот в квартире Ронке было много нигерийских предметов: африканский кожаный пуфик, калебасы и маленький говорящий барабан.

В детстве попытки мамы справиться с потерей казались Ронке странными, но сейчас она понимала, что мама по-другому не могла. Ее мужа убили, а она выжила благодаря тому, что полностью отгородилась от любой мысли о нем. Да и не только о нем – обо всей его семье. Это все еще расстраивало Ронке. Тетушка Кей всегда говорила, что любит невестку, но мама никогда не отвечала взаимностью. Но разве можно горем оправдать грубость?

Ронке была рада, что в ее жизни есть тетушка Кей, ведь именно она связывала ее с папой и Нигерией. Им обеим очень нравился ежегодный ритуал воспоминаний. Они слушали его любимую музыку (Фела, Санни Аде, Джеймс Браун), ели его любимую еду (мойн-мойн, обжаренный рис, банановое мороженое), а еще пересматривали старые фотографии. Ронке даже пыталась готовить идеальный джолоф, как на вечеринках, и испортила несколько кастрюль. Для этого нужно развести огонь, а у нее даже сада не было. Может, оно и к лучшему, что они с Кайоде не потянули ту квартиру в Клапеме! Гостиная была достаточно просторной, чтобы там поместился телевизор Кайоде, а вот сад – слишком маленьким.

Ронке прикоснулась к папиному лицу на фото, а потом поставила рамку обратно на полку. Что ж, пора готовить мойн-мойн.

Как говорит тетушка Кей, с мойн-мойн нельзя торопиться. Он вкуснее всего тогда, когда тщательно соблюдаешь каждый этап приготовления. Да, требуется приложить массу усилий, но оно того стоит, когда готовишь для близких и любимых.

Сначала нужно подобрать правильную фасоль. Можно было бы взять обычную черноглазую фасоль, но тогда тетушка Кей недовольно бы цокала. Поэтому утром Ронке сходила в этнический магазин в Бэлеме, где купила целый пакет нигерийской медовой фасоли и прихватила еще продуктов: красных перцев таташе, томатной пасты, молотых рачков и пальмового масла.

Ронке замачивала фасоль пятнадцать минут – за это время кожура начинает отходить, но бобы не успевают набухнуть. Она брала их в горсть и растирала снова и снова, чтобы содрать шкурку. Руки то опускались в холодную воду, то поднимались, хватая столько фасоли, сколько могли удержать. Ронке растирала фасолины между ладонями и смотрела, как они падают обратно в воду. Полоскала их, пытаясь избавиться от коричневой кожуры. Все нужно делать неторопливо, размеренно, и Ронке это очень нравилось. Сими тратила десять фунтов в месяц на приложение по медитации, а могла бы просто готовить мойн-мойн. Ментальная практика осознанности – даром. Потом еще и поесть можно. Беспроигрышный вариант.

Еще тетушка Кей настаивала, что готовить мойн-мойн нужно с хорошим настроем. Если злишься или переживаешь – это отразится на вкусе еды. Поэтому Ронке очень старалась не думать о Кайоде. Сказал, что придет в пять, – значит, так и будет. Он понравится тетушке Кей, и она понравится ему. Не о чем тревожиться. Все будет хорошо.

Мысленно Ронке вернулась в Лагос. Тетушка Кей учила ее готовить, пока Айо играл в футбол с Оби в красной пыли, а воротами служили ореховые деревья. Ронке по-прежнему считала Лагос своим домом – хотя покинула его, когда ей было одиннадцать. Она знала: Сими думает так же.

– Мы особенные. У нас два дома, – как-то раз сказала подруга. Она во всем могла найти что-нибудь хорошее.

Мама была разбита, когда папа умер. Она впала в оцепенение – застыла, замолчала. Ронке думала, что и мама скоро умрет. Тетушка Кей взяла дело в свои руки. Кто-то же должен был. Она забросила собственных детей, чтобы присматривать за Ронке и Айо, организовала похороны и как-то помогла им все это пережить. Да, тетушка тоже страдала, ведь она потеряла брата-близнеца, но решила повременить с горем ради них.

Мама настаивала на отъезде из Лагоса сразу же после похорон. Ронке умоляла оставить ее там. Кричала на маму, которая все еще напоминала зомби: «Почему ты не плачешь? Тебе что, все равно?» Упрашивала тетушку удочерить ее. Ударила брата, когда тот сказал, что им действительно нужно уехать.

– Ничего ты не понимаешь, дурочка, – сказал он ей.

И Ронке ударила его еще раз.

Сейчас ей было стыдно за свое поведение, ведь теперь она поняла, что каждый переживает горе по-своему. Да и вообще, этот план никогда бы не сработал. Одной растить двух детей тяжело. А если ты при этом еще и эмигрантка в другой стране – языка толком не знаешь, не можешь владеть собственностью, на тебя все пялятся, куда бы ты ни пошла, – нет, это невозможно.

Поэтому мама помирилась со своими родителями и поселилась в Англии, в деревеньке Кукэм. Родня разорвала с ней все связи, когда дочь вышла за «этого черного». Тринадцать лет они игнорировали фотографии внуков – мама вкладывала их в рождественские открытки. Бог знает, что она такое им сказала, отчего они решили принять ее назад, – но все получилось. И вот спустя два месяца после похорон развалившаяся на кусочки семья приехала к этим странным незнакомцам.

– Не надо называть нас бабушкой и дедушкой. Лучше Нэнси и Деннис.

Это было первое, что сказали мамины родители. Больше они ничего не говорили.

Ронке учили беспрекословно уважать старших. Без каких-либо вопросов. Но, пожив с Нэнси и Деннисом три месяца, она кое-что поняла: не все старики мудрые – некоторые из них неприветливые, злобные ксенофобы.

Пока мама избавлялась от всего, что связывало ее с папой и Нигерией, тетушка Кей занималась продажей имущества, акциями, разборками со страховыми компаниями, а еще меняла найры на стерлинги. Вспоминая это все, Ронке понимала, как тяжело ей пришлось. В Нигерии вообще все было непросто.

Через полгода они обосновались в Мейденхеде. Мама преподавала в начальной школе, а Ронке и Айо открыли для себя музыкальный хит-парад. Ронке вздрагивала каждый раз, когда вспоминала их первую зиму. Раньше она видела снег только по телевизору – у нее даже пальто не было. Просто кошмар.

Но сегодня она не хотела думать о плохом. Этот день посвящен жизни папы, его будут праздновать две женщины, которые любили его больше всех и хотят сохранить память о нем.

Ронке уставилась в миску. Ни одного пятнышка коричневой кожуры. Потом Ронке высушила очищенную фасоль и засыпала ее в блендер с нарезанным луком и красным перцем, половинкой жгучего перчика и залила все большой порцией куриного бульона. Смесь должна получиться густая и однородная. Тетушка Кей макнет палец и попробует: если там окажется хоть мельчайший кусочек, ей это очень не понравится.

Почти как шелк – ее лучший результат. Ронке вытерла руки и взяла телефон. Пришло два сообщения – она не услышала из-за жужжания блендера.

«Меня затащили в M&S [43]. Я ненадолго. Храни тебя Бог. Тетушка Кехинде».

Ронке улыбнулась. Это надолго. Тетушка просто обожала этот магазин! Она могла целый час стоять в отделе с нижним бельем, тщательно изучать трусики двадцать второго [44] размера, охать и причитать над стрингами, как псалом приговаривая «Святой Михаил».

Еще одно сообщение было от Кайоде. «Только не злись! На работе ЧП. ПРОСТИ! Это не моя вина. Объясню, когда увидимся. Люблю! К.»

Ронке потянула себя за волосы. В горле будто ком застрял. Ее затрясло и затошнило. Кайоде должен был позвонить… Но позвонили в дверь. «Черт, она уже пришла, возьми себя в руки!» Шаги на лестнице были слишком легкими и быстрыми – не похоже на тетушку Кей.

Это оказался курьер. Высокий, тощий, с ног до головы в кожаной одежде, козырек бейсболки опущен вниз. Ронке бы испугалась, если бы он не сжимал в кулаке два букета цветов с опадающими лепестками.

Ронке подавила раздражение и все-таки растаяла. Огромный букет ярко-розовых пионов – ее любимых цветов. Их было больше двадцати, этих прекрасных, нежных бутонов с изумительным свежим ароматом!

Другой букет был поменьше. Белые розы и красные, словно вишня, тюльпаны. К ним прилагалась открытка с подписью: «Для тетушки Ронке».

Она разорвала небольшой конверт. Там была записка, написано от руки. Видимо, Кайоде сам ходил в цветочный магазин, не стал заказывать онлайн. Это ведь что-то значит… Да?

«Начальник заболел, сидит дома. Я должен провести совещание вместо него. Передай тете, что я приношу извинения. Я тебя люблю! Только не злись. К.»

Пока Ронке разбиралась с пионами, она вдруг поняла: Кайоде знал, что не придет, задолго до того, как отправил сообщение. Цветы не могут доставить за несколько секунд. Знал об этом еще в одиннадцать, когда они это обсуждали и он пообещал не опоздать. Ронке прикусила губу, велев себе не плакать.

Снова раздался звонок в дверь. Медленные тяжелые шаги на секунду затихли на промежуточной лестничной площадке, а затем в дверном проеме появилась тетушка Кей. Она бросила полный пакет из «Маркс и Спенсер» на половик и сжала Ронке в крепких медвежьих объятиях.

– Малышка Ронке! Как же я по тебе скучала!

Никто не называл Ронке малышкой. Ее рост – метр шестьдесят пять, а в хорошие времена она носила четырнадцатый [45] размер. Как только тетушка отпустила Ронке, та помогла ей снять зимнее пальто (на улице целых 20 градусов тепла, но для тетушки это был мороз) и взяла битком набитый пакет (точнее, два двойных пакета – экологические веяния до Нигерии пока не добрались).

Затем она передала тетушке тюльпаны со словами:

– Это тебе. От Кайоде.

Тетушка Кей пристально на нее посмотрела.

– Почему он не подарит их лично?

– Чрезвычайное происшествие на работе, – сказала Ронке, чувствуя, что у нее краснеют щеки. – Поэтому он не приедет сейчас. Это я виновата, надо было планировать встречу на выходные.

– Мистер Неуловимый, да? – Тетушка Кей поджала губы. – Первое впечатление не самое лучшее. Он точно заслуживает руки моей любимой племянницы?

– Нету у тебя, кроме меня, племянниц, – сказала Ронке с нигерийским акцентом. Голос стал громче, синтаксис поменялся. С тетушкой Кей она все время так разговаривала. Бу считала, что это странно. А Сими называла двойным акцентом, словно это какой-то впечатляющий навык. Навык, который сама Сими, правда, не использовала. Лишь издеваясь над кем-то, она забывала про общепринятое британское произношение.

Ронке плюхнула тяжелый багаж тетушки на стол.

– Na wa, o! Ты что, скупила весь M&S?

– Abeg, o! [46] Двести восемьдесят найр за фунт! Нет, ты можешь себе поверить? Больше двух тысяч за одну пару штанов! – Кей неодобрительно причмокнула губами. – Ну, теперь я буду только на витрины смотреть. Сэкономлю стерлинги, чтобы хватило на лекарства от гипертонии. А это я привезла из Нигерии, только самое необходимое: «Магги», гарри[47] и панла[48].

Ронке рассмеялась и пошла на кухню ставить чайник. Все это продается в этническом магазине. А вот тетушку могли остановить на таможне из-за контрабанды рыбы. Ронке ей это довольно часто говорила.

– Как мама? – крикнула тетушка через открытую дверь. – Пожалуйста, передай ей от меня привет. Я всегда молюсь и за нее тоже. Может, в другой раз вместе к ней съездим?

– Она в порядке. Тоже передает тебе привет, – соврала Ронке.

– А что насчет Сими? И Буколы? – Кей притянула Ронке к себе, чтобы еще раз обнять. Только тетушка называла Бу полным именем.

– У них все в порядке. София так быстро растет!

Как обычно, тетушка Кей взяла готовку на себя, без умолку болтая про семью, нехватку бензина, постоянные перебои с электричеством, а Ронке просто наблюдала за ней. Потом тетушка взяла мойн-мойн, добавила чуть специй, попробовала, снова добавила.

– Очень хорошо, масса однородная. У тебя отлично вышло!

Ронке победно выбросила кулак вверх.

– А теперь самое сложное, малышка Ронке… – сказала тетушка и выбрала два банановых листа, а четыре других отвергла. Банановые листья в Лондоне не достанешь! Поэтому тетушке приходится привозить их из Лагоса. Она всегда привозит в десять раз больше, чем требуется.

– Раскладываем очень-очень аккуратно, а то все протечет.

Тетушка Кей вложила один лист в другой, повернула ребристой стороной вверх, а потом сложила слева направо и справа налево, чтобы получилась воронка. Свободной рукой она загнула конец воронки назад. Сердцевина листа громко треснула. Ронке нравился этот звук – от него урчало в животе.

– Дай мне большую ложку, Ронке.

Тетушка опустила три пальца в воронку, раскрыла ее и ложкой затолкала туда фасолевую массу. Потом запечатала получившийся сверток и загнула верхушку листьев внутрь.

– Только не слишком плотно, иначе все порвется. Это будет просто катастрофа!

На каждый конвертик у тетушки уходили считаные секунды, и вскоре кастрюля наполнилась банановыми свертками.

– Иди попробуй, я помогу. Точно знаю: на этот раз у тебя получится хорошо.

Мойн-мойн тетушки Кей – это идеальной формы пирамидки, и нигде ничто не протекает. Ронке попыталась повторить, у нее ушла на это целая вечность, и все равно все закончилось, как и обычно, провалом! Бесформенный мешок, откуда так и сочилась розовая масса.

Кое-что в жизни не меняется. Хотя, как ей казалось, это совсем не плохо.

Ронке спала на диване, когда раздался звонок в дверь. На ней были кашемировое худи (подарок от Сими) и пижамные шорты. Кайоде нравились ее ноги. И задница. Она задержалась перед зеркалом в прихожей взглянуть, все ли в порядке с лицом: хотелось выглядеть рассерженной, но сексуальной. Кайоде стоило позвонить, а не отправлять сообщения. Но, может быть, он просто не мог сказать ей это, да и цветы были прекрасны… Довольная, она включила песню Нины Симон на айподе – My Baby Just Cares for Me. А потом впустила его.

Кайоде вошел с видом провинившегося мальчишки. Он ссутулился, согнулся, чтобы казаться меньше. Этот трюк ему никогда не удавался, ведь, даже когда она стояла на каблуках, он возвышался над Ронке на двадцать сантиметров, а сейчас она была в носках.

– Прости меня, – сказал Кайоде, протягивая ей квадратную коробку. Шоколад с соленой карамелью. – Хьюго заболел. Мне пришлось идти на встречу с управляющим фондом вместо него.

Ронке вскинула брови и посмотрела на Кайоде. Тот подмигнул и выудил из кармана пиджака большую шоколадку. Ронке не могла сдержать улыбки – она обожала «Аэро» с мятой.

– Иди сюда, придурок. – Она засмеялась, забрала шоколадку и упала в его распростертые объятия.

– Как тетушка? В порядке? Ей понравились цветы?

– Она прокляла тебя на языке йоруба, назвала Мистером Неуловимым и упомянула что-то про амулеты джу-джу [49].

– Я не виноват. Точно не в этот раз.

– Да не важно, – отмахнулась Ронке, протягивая ему холодное пиво. Ссориться не хотелось.

– Я хочу все-таки с ней познакомиться. Нельзя увидеться в эти выходные?

– В воскресенье она уезжает в Лагос.

– Может, тогда в субботу?

– Ладно, я ей завтра позвоню. Ты ел?

– Только завтракал. Хьюго ничего не подготовил. Мне пришлось рассчитывать коэффициенты ликвидности с самого начала. Мне, как я понимаю, не осталось мойн-мойн?

– Сомневаюсь, что ты заслужил.

– Сейчас заслужу, – сказал Кайоде и повалил ее на диван.

5. Бу

У Бу выдался дерьмовый день. Очередной дерьмовый день.

Она верила, что все встанет на свои места, когда София начнет ходить в школу, но долгожданной свободой и не пахло. Вместо этого у Бу случилось весьма странное раздвоение личности: она либо ужасно скучала по своей маленькой прилипале, либо так же сильно хотела отделаться от нее. Когда Бу не тосковала по дочери, ей казалось, будто ее душат.

По понедельникам и вторникам она ходила на работу, отягощенная чувством вины.

Виновата. Виновата. Виновата.

За то, что с радостью выбегала из дома, оставляя там Дидье, который одевает Софию в школьную форму – без всех этих сумасшедших носков, шляп, ремней и шарфов. За то, что целую вечность торчала у зеркала, примеряя разные образы, и ни один ей не нравился. За то, что надеялась, что босс будет в офисе. За то, что без надобности задерживалась на работе. За то, что молилась, чтобы Дидье сам приготовил ужин для Софии и выкупал дочь до возвращения Бу домой. За то, что хотела другой жизни.

Виновата. Виновата. Виновата.

Со среды по пятницу Бу играла роль домохозяйки, расплющенной обидой и злостью. Ее не ценили, она скучала.

«Чего тебе надо? Чертову медаль за то, что отвезла дочь в школу? Аплодисменты за разобранную стирку?» – спрашивала себя Бу. Покормить, а потом выпроводить Дидье и Софию из дома – все равно что пытаться согнать котов в стадо.

«Нет, в школу в диадеме нельзя».

«Нет, торт на завтрак нельзя».

«Нет, не надо звонить по фейстайму бабушке и дедушке».

Дидье тоже вел себя как ребенок. В одних трусах играл в мини-гольф на кухне, бледный пухлый живот мужа трясся, а София носилась вокруг и визжала.

– Non[50] – мамино любимое слово, – сказал он.

– Oui, papa. Non! Non! Non! Non! – как ненормальная, захихикала София.

Бу сжала кулаки и проглотила крик.

Но когда они подъехали к воротам школы, все стало куда хуже. Бу уже собиралась забрать у Софии самокат, как вдруг из приоткрытого тонированного окна внедорожника послышался голос. Авто было припарковано прямо на зигзагообразной разметке у знака, который вежливо предупреждал родителей не ставить там машины.

Сначала Бу не обратила на него внимания.

Но голос крикнул громче:

– Эй, ты! Да-да, ты, эй! По-английски хоть говоришь?

Бу обернулась. Окно опустилось еще немного, и из него выглянула женщина со светлыми, коротко стриженными волосами и ярко-красными губами. На ней были зеркальные очки, она прижимала к уху огромный телефон, тыча наманикюренным пальцем свободной руки в сторону Бу.

– Вы говорите со мной? – спросила Бу, указав на себя.

– Да вот пытаюсь. Можешь проводить Фигги? Няня заболела, а я опаздываю. Ты случайно не ищешь работу? Я бы лучше наняла кого-то более надежного.

Бу оцепенела. И слава богу! Потому что дамочка ответа не ждала. Она выскочила из машины, отстегнула пухлого ребенка, сунула Бу свою визитку, запрыгнула обратно в авто, громко хлопнула дверцей и умчала на своем «Рендж-Ровере». А Бу осталась разевать рот, как рыбка гуппи.

К счастью, у Софии навыки общения были получше.

– Не переживай, Фигги, я присмотрю за тобой, – сказала она, взяла малышку за руку и направилась к школьным воротам. – Мам, закрой рот, ты глупо выглядишь.

Бу шагала домой с самокатом. Зачем, черт подери, называть свою пухлую дочку Фигги [51]?!

Вернувшись домой, Бу все еще была вне себя от злости. «Тик-мать твою-так! Ненавижу свою гребаную жизнь!»

Она заварила чай и села составлять список дел, которые могла (точнее, должна была) сделать, как вдруг зажужжал телефон.

«Пошли на обед. Сегодня. В “Блуберд”. Изобель говорит, что просто обязана с тобой познакомиться. И мы уже сто лет не встречались. Соглашайся! Сими».

Бу ответила тут же:

«ДА! ДА! ДА! Во сколько?»

Она принялась носиться по дому. Разобрала посудомойку. Запихнула одежду в стиральную машину. Запихала обратно в ящик все бумаги, которые собиралась рассортировать. К черту древние джоггеры! Она надела короткую юбку из кожи – на прошлой неделе Бу ходила в ней на работу.

И почувствовала себя бунтаркой. Она мысленно сказала себе:

«Не дури! Ты не какая-то долбаная няня. Тебе можно встретиться с друзьями и пообедать».

Изобель ничуть не походила на обольстительную красотку, какой ее описала Ронке. Да, красивая, стройная, но рядом с Ронке многие выглядят стройнее. Оценить ее грудь Бу не смогла: ту скрывала кремовая шелковая рубашка. Да и волосы у нее оказались не светлыми и не до попы, а темно-каштановыми, собранными в аккуратный пучок. Она выглядела просто – никаких украшений, никаких ярких цветов. Сама элегантность. Уж ее никто бы не перепутал с няней!

Изобель встала поздороваться.

– Сими говорит о тебе без умолку. Я ужасно хотела с тобой познакомиться!

По описанию Ронке Бу сделала вывод, что Изобель высокая. Но они были примерно одного роста. У нее были негромкий голос и добрый взгляд. Она прикоснулась к руке Бу и уселась на место. Уф, как гора с плеч – Бу не любила обниматься. А вот Ронке и Сими просто обожали. Бу предполагала, что это чисто африканская привычка. Тетушка Кей тоже так делала.

Бу никогда не заставляла людей разглядывать фото Софии. Слишком часто с ней самой это проделывали другие родители: вот наша Офелия в ванне (на декоративных ножках), на склонах (первозданно белых), а это она в форме (частной школы), это – на своем пони (редкой породы), а вот – на пляже в Корнуолле (Рок Бич [52]). Но Изобель сама настояла – она много слышала о Софии и Дидье, поэтому ей захотелось еще и взглянуть на них.

Она заинтересовалась работой Бу, не то что Ронке и Сими, которые обычно таращились на нее стеклянными глазами и называли ботаником. Изобель много слышала о биоинформатике и проекте «Геном человека». Она с любопытством расспрашивала Бу про ее статью о том, что ждет в будущем персонализированную медицину.

Сими с потрясенным видом уставилась на Бу, пока та рассказывала про своего красивого, богатого босса. При этом сама Сими обожала флиртовать – даже когда Мартин сидел рядом с ней.

– Он немного похож на Стива Кугана [53], только моложе и стройнее, – сказала Бу. Изобель и Сими глядели на нее, но на их лицах не отразилась ни одна эмоция. Они не видели «Путешествие» [54]. Да и зачем смотреть шоу, если ты в нем живешь? Подруги не проводят свои вечера, валяясь на диване перед теликом с ленивым мужем.

Бу расстроилась, когда Сими сказала, что ей пора уходить, разглагольствуя о шелковых тканях и ручных швах. Можно подумать, она изобрела пенициллин, а не слоган для бренда одежды. Но как только Изобель попросила ее задержаться еще ненадолго, Сими согласилась.

– Еще выпьем? – предложила Изобель.

– Я не могу – мне Софию забирать в половине четвертого…

– Это в Клапеме? Мы тебя туда подбросим. – Изобель заказала еще бутылку вина и подвинулась к Сими. – Ты по-прежнему ходишь на тренировки?

Сими уже успела похвастаться перед подругой достижениями Бу – разболтала, что в университете та вообще-то была капитаном спортивной команды.

– Пытаюсь бегать хотя бы раз в неделю, но сейчас не в форме. Зато теперь София пошла в школу, и я наконец приведу себя в порядок…

– Мы можем вместе заниматься фитнесом! – перебила Изобель.

– Ну… Ой, не знаю… Сколько ты можешь пробежать?

– Я под тебя подстроюсь.

– Ну, можно попробовать, хм… – Бу казалось, что на нее наседают. Тренировка и пробежка для нее – два разных мира, к любителям бега трусцой она относилась с пренебрежением.

– Я слишком навязываюсь, да? – спросила Изобель, теребя салфетку. – Извини. Мой бывший муж терпеть не мог, когда я с кем-то общалась. И поэтому я забыла, как нужно заводить друзей.

Бу вдруг смягчилась. Ей было знакомо это чувство.

– Мы можем встретиться на спортплощадке в Каммон. Там хорошее место для разогрева, да еще и бесплатно, – предложила Бу и поняла, что вопрос стоимости не так уж и важен для Изобель.

– Спасибо! – ответила та. – А расскажи теперь про свою малышку? Сколько ей?

– Пятнадцатого исполнится пять. – И Бу пустилась в рассказ о том, что последнее время ее жутко тревожило, – детский праздник для Софии. Вполне себе здравое предложение – надувной замок, воздушные шарики в виде животных, игра «Передай другому» – сочли занудством. София возжелала совершенно нелепую вечеринку – в духе гангстеров. – Дидье, как всегда, сделал только хуже. Он предложил взять водяные пистолеты, и София влюбилась в эту идею.

– А что насчет рэп-вечеринки? – спросила Изобель. – Ну, хип-хоп.

Идея не показалась Бу заманчивой.

– Так это те же самые гангстеры, только с другим названием?

Но Изобель принялась убеждать. В прошлом году ее сводная сестра в Нью-Йорке организовала такую вечеринку для своей дочери.

– Аниматор был такой классный! Он научил их лунной походке и поппингу [55]. Им так понравилось! – Изобель двигала руками, изображая движения в танце. – И они организовали шоу. Оно, конечно, было ужасным. Зато дети хотя бы какое-то время не орали и были подальше от нас.

– Думаю, можно, – сказала Бу. – Дидье все равно как большой ребенок. Ему понравится.

– Ты можешь еще достать диско-шар, светящиеся браслеты, бейсбольные кепки, очки-жалюзи, как у Канье Уэста… – перечисляла Изобель. – Хм, а может, дать детям разрисовать стену граффити? Есть же мелки? А еще можно найти им что-то вроде золотых цепей на шею.

– Ты гений! – обрадовалась Бу. – Приходи тоже!

Ей уже хотелось поскорее рассказать об этом Дидье и Софии. Вот только никакой стены с граффити не будет. Ни за что. Такое мог предложить лишь бездетный человек.

– Приду, если разрешишь мне принести торт, – ухмыльнулась Изобель, потирая ладони.

Бу решила, что новая знакомая ей все-таки нравится. Будет здорово бегать с кем-то, развлекаться на неделе, когда все нормальные люди работают.

– Давай! Торт обычно печет Ронке, но, думаю, она не станет возражать. Приготовит тогда все остальное.

– Уверена? Не хочу ее обижать.

– Да все в порядке. Ронке классная!

– Кажется, в «Бука» она была немного не в духе. Как будто я ее раздражала, – заметила Изобель. – Она даже разозлилась, когда Сими упомянула ее парня. Вот и я поэтому решила уйти пораньше.

– О, нет, Ронке очень милая. Узнаешь ее получше – сама увидишь. Ну а что касается ее странных парней… – Вот тут Бу могла много что сказать. – Акин был ужасным! Дерьмово с ней обращался, полтора года водил за нос. Потом появился кидала Феми. Занял у нее две тысячи долларов и испарился. Оказалось, у него в Лагосе невеста.

– Мужики иногда такие уроды, – сказала Изобель.

– Я бы хотела, чтобы Ронке нашла хорошего парня. Она заслуживает счастья. Но она не учится на своих ошибках.

– Может, Кайоде – тот единственный? – спросила Изобель. – Чем он занимается? Какой он вообще? Кажется, у Сими на него зуб.

– Он аналитик риска. – Бу уже собиралась перечислять все недостатки Кайоде, но у нее не хватало времени – было уже пятнадцать минут четвертого. – Мне пора бежать. София и так учит своих одноклассников ругаться по-французски. Если я опоздаю, да еще явлюсь за ней пьяная, боюсь, учителя вызовут социальную службу.

Бу все еще чувствовала себя пьяной, когда Вадим припарковался на зигзагообразной разметке – как раз возле того знака с вежливой просьбой. Она надеялась, что сучка, которая встретилась ей утром, это видит.

Бу заковыляла в сторону очереди за детьми. Ряд нянь, несколько мам и единственный папаша – так, символически – ждали в конце маленькой игровой площадки. Разумеется, нельзя просто забрать своего ребенка и уйти. Детей сопровождает учительница, выстраивая их в линию с другой стороны площадки, и только потом передает тому человеку, который за ними пришел. Ну просто обмен пойманными разведчиками во время холодной войны!

Раньше Бу считала эту систему вполне разумной. Кругом ходят слухи про похищения детей, про странных типов, которые ошиваются возле школьных ворот. Но сейчас идея казалась ей глупой. Какая-то бессмысленная суета. «Отдайте мне моего чертова ребенка. У меня болят ноги, и я страшно хочу пить».

Наконец настал черед Софии. Дочь помчалась к Бу, размахивая своим последним шедевром – липкой и блестящей картинкой, изображающей что-то непонятное.

– Юбка слишком короткая, мам, – сказала она, неодобрительно качая головой, и протянула рисунок Бу.

– Очень красиво, – отозвалась та, одергивая юбку. Она с прищуром посмотрела на подношение Софии, пытаясь понять, где же тут верх. – Что это?

– Собачка, конечно же! А где мой самокат?

– Сегодня пешком, дорогая.

София с трагическим видом грохнулась на землю.

– Ходить скучно!

Бу подняла ее на ноги.

– Расскажи, что делала сегодня?

– На обед пиццу ели. Вкусно было! Лучше, чем у тебя. А еще мы играли в «Утка, утка, гусь». И я выиграла!

– Понятно. У мамы сегодня тоже был насыщенный день. У меня появился новый друг. И завтра мы пойдем бегать.

– Я бегаю лучше всех в мире! Быстрее всех! Но иногда разрешаю Марли меня поймать. Мам, парк в этой стороне!

– Сегодня в парк не идем. У мамы болят ноги. Но знаешь что? У меня есть отличная идея насчет твоего праздника.

– Я хочу гангстеров.

– Это намного лучше гангстеров. Вечеринка в стиле хип-хоп! Брейк-данс, светомузыка, может, даже диско-шар, солнцезащитные очки и золотые цепи. Можем даже достать пиньяту в виде магнитофона.

– А пистолеты?

– Никаких пистолетов. – Бу вздохнула. – Дай руку, София, мы переходим дорогу.

София послушно взяла ее за руку.

– Может, мечи?

– Никаких пистолетов и мечей. Вообще никакого оружия. Будешь пиццу на ужин?

– Я же сказала: мы ели пиццу на обед. Вкусную пиццу. Не то что у тебя.

Ничто так не отрезвляет, как критика твоей же еды от пятилетнего ребенка. Бу потерла виски. Как же воды хочется.

– Давай зайдем в магазин.

– Мармеладки? – взвизгнула София.

– Хорошо, маленькую пачку, – сказала Бу, с улыбкой глядя на изумленное лицо дочери. Иногда проще всего сказать «да».

Вернувшись домой, они засели за тридцатиминутное чтение – так рекомендовали в школе. Бу не помнила, чтобы она читала с матерью. Она даже сомневалась, что они когда-либо проводили полчаса только вдвоем. Помнила шум и гам, как ее сводные братья орали во все горло, а мама кое-как их разнимала. Бу пряталась в своей комнате и сидела там до тех пор, пока ее не звали к столу.

Ужин с Софией не обошелся без привычных душераздирающих комментариев по поводу овощей – и Бу снова не могла припомнить, чтобы в ее детстве было нечто подобное.

Сегодня София согласилась есть брокколи, а любимое блюдо прошлой недели – зеленая фасоль – превратилось в «фу, буэ». Но нельзя просто так сдаться и полить рыбные палочки кетчупом, если не хочешь, чтобы ребенок заработал рахит.

За ужином Бу старалась не сидеть в ноутбуке больше получаса, но эти полчаса растянулись на час: хоть она и буквально жила в спортивных штанах, ей пришлось целую вечность искать нормальный спортивный костюм. Она застряла в онлайн-магазине «Свити Бетти», разглядывая фото с длинноногими, гибкими, подтянутыми женщинами с потрясающей кожей и прелестными, неряшливыми (нарочито) хвостиками. Это была не просто одежда для тренировок – это легинсы, которые лепят новую задницу, впитывают пот и меняют жизнь. «Добавить в корзину». Готово!

Бу представила, как она, в шикарной спортивной куртке, занимается аштанга-йогой на ухоженной лужайке, попивает воду из серебристой бутылки и растягивает мышцы ног. Еще два товара в корзину. Щелк! Готово!

Наверное, понадобятся легинсы из искусственной кожи для дней без спорта – хотя вряд ли в новой жизни их будет много – почти за сотню фунтов. Хм, солидное вложение. «Добавить в избранное». Готово!

София вернула Бу обратно в реальность:

– Мама, можно я спать пойду? Устала…

Девятый час. София должна была быть в постели еще полчаса назад.

– Извини, милая, заработалась, – сказала Бу.

Так, а где Дидье? Слава богу, муж опаздывал.

София заглянула в ноутбук и сказала:

– Похоже на магазин…

– Наверх. Живо! Умывайся, чисти зубы и в кровать. Я поднимусь через пару секунд.

– А сказку?

– Только недлинную.

Бу подтолкнула дочь в сторону лестницы, а затем оформила доставку на следующий день. Самое лучшее в PayPal – ты не ощущаешь, будто тратишь реальные деньги.

– Чего в темноте сидишь? – спросил Дидье.

– Так спокойнее. И я совсем без сил.

– Я тоже. Не поверишь, что устроил Робин. Тот клиент…

Бу отключилась. Она весь вечер слушала, как София тараторит о самой себе. И ей ужасно не хотелось целый час слушать, как Дидье делает то же самое. Она закрыла глаза и представила, как бежит по песчаному пляжу. А что это за красавчик бежит рядом с ней? И не отстает!

– Бу! Ты вообще слышала, что я сейчас сказал? – спросил Дидье.

– Извини, задремала.

– Ты забрала мой костюм?

– Нет, завтра заберу.

– O, la vache! [56] Я собирался надеть его на важную встречу.

– Ну что ж… Наденешь другой.

– Что у нас на ужин?

– Я не успела. Давай закажем что-нибудь, – сказала Бу и закрыла глаза, пытаясь отгородиться от мужа.

– Сделать омлет?

– Яйца кончились.

– Может, сэндвич с расплавленным сыром? Или пасту?

– Дидье, хватит. Я устала, и у меня болит голова.

– Ладно, ладно! – Дидье примирительно поднял руки.

– Пожалуйста, замолчи.

– Извини. Бу, все нормально? У тебя «эти дни»?

– Дидье!

– Ой, ладно, не купушуй! Пойду пожелаю Софии доброй ночи. Может, дочь мне порадуется. – Дидье направился к лестнице.

– Кипешуй. А не «купушуй». И не буди ее, – сказала ему вслед Бу, снова закрыла глаза и пробормотала: – Плохая жена. Плохая.

Она заставила себя встать с дивана и пойти на кухню.

6. Сими

Сими откинулась на вращающемся кресле и закинула ноги на письменный стол. Она победила. Все получилось! Но почему же тогда так грустно? Сими принялась разглядывать свои туфли. Чуть повернешь ногой – и поверхность с имитацией змеиной кожи начинает переливаться фиолетовым и синим. Заостренный нос, высокие десятисантиметровые каблуки. Ронке пришла в ужас, когда узнала, сколько они стоят, – лучше бы и не спрашивала. Сими ведь не осуждает подругу за то, что она много ест, так почему Ронке обвиняет ее в бездуховности? Вообще-то, это не так. Ей просто нравятся хоро-шие вещи.

Сими не была поверхностной, просто старалась скрывать свой внутренний мир. Внешность – вот что играет большую роль. Отличный способ скрыть то, в чем мало уверена. Однажды она услышала, как Бу сказала: мол, она тщеславная. Это случилось много лет назад – они как раз незадолго до того подружились. Бу обомлела, принялась, запинаясь, отрекаться от собственных слов и извиняться. Но Сими не расстроилась. Если быть тщеславной означает заботиться о внешнем виде – да, тогда это про нее.

Сими прекрасно понимала, что до настоящей красавицы ей далеко.

– Ты почти такая же милашка, как я, – сказала Изобель в день их знакомства. Неправда. Даже в пять лет Изобель выглядела потрясающе.

Будь Сими почти такой же красивой, воспарила бы от счастья. Но она не верила в сказки. Нос слишком широкий, глаза слишком маленькие, губы слишком тонкие, а кожа усыпана шрамами от подростковых прыщей (спасибо тебе, господи, за тональный крем). Ни груди, ни талии – брат называл ее параллелограммом. Но у Сими были красивые волосы – волнистые, а не кучерявые. Однажды она узнала про волшебную бразильскую укладку, и ее волосы стали идеально прямыми, как у белых женщин. Ноги – ну самые обычные. С юбкой правильной длины (должна быть короткая) и каблуками (обязательно высокими) Сими при своих ста шестидесяти четырех сантиметрах казалась длинноногой. Но лучшее в ее внешности, конечно, улыбка. Когда Сими улыбалась, все лицо преображалось и становилось невероятно привлекательным. Сими обожала отбеливать зубы, и тут ей повезло: Ронке работала стоматологом. Однако подруга беспрекословно подчинялась правилам, а потому, к сожалению, не разрешала Сими делать процедуру больше двух раз в год.

К девяти годам Сими разобралась, как устроен мир. В Лагосе светлую кожу ценили куда больше, чем красивые глаза, отсутствие прыщей, тонкую талию или даже мозги. К одиннадцати Сими уже привыкла, что стоит ей войти в класс, как мальчики тут же на нее оборачиваются. Это нормально, она этого ожидала. А еще она привыкла к злым взглядам девочек. Сими знала, почему они так смотрят. Это было очевидно.

Первый парень, которого она поцеловала в четырнадцать, ляпнул, что питает слабость к «цыпочкам-полукровкам». Сими пришла в ужас. Но в то же время была благодарна, ведь благодаря ему избежала опасности стать трофеем вереницы подобных придурков. С первым белым парнем Сими встречалась три месяца – именно столько времени потребовалось узнать, что две последние его девушки были темнокожими.

Сими научилась одной штуке, которую Ронке называла «собеседование перед свиданием», – задавать вопросы о бывших. Удивительно, но это и правда помогало отсеивать претендентов. Около девяноста пяти процентов нигерийцев, которые клеились к ней, общались бы с каждой светлокожей мулаткой. Мужчин, предпочитающих темнокожих женщин, было меньше, но и из них большинство готовы были встречаться с абсолютно любой темнокожей.

Мартин пошутил об этом на свадьбе, когда произносил речь. Он взял новобрачную за подбородок, заглянул в глаза и сказал:

– Я совершенно точно могу назвать момент, когда эта прекрасная женщина влюбилась в меня. Она увидела фото моей бывшей – блондинки с голубыми глазами.

Гости растерялись. А вот Бу и Ронке разразились смехом.

У коллеги громко зазвонил телефон, и Сими вернулась в реальность.

– Уже бегу, – бросил он в трубку, а потом обратился к Сими: – Не забудь уйти домой.

– Спасибо, Гэв. Ты сегодня зажег! И передай сестре, что я у нее в долгу, – сказала Сими, поворачивая ногу так и этак, – синий, фиолетовый… Она уйдет из офиса последней. Опять.

У нее было много задач, какими-то она руководила сама, но эта была самой важной. Ей предоставили полную творческую свободу.

#PooltoParty, #BeachtoBar [57] – это ее проект. Полностью ее. И руководству понравилось! Одежда была абсолютно непрактичной. Пышные платья из воздушного крепдешина занимали много места в чемодане и подлежали только сухой чистке (не очень хорошо, ведь надевают их на тело, обмазанное солнцезащитным кремом). Зато они красиво струились – в Инстаграме [58] это выглядело потрясающе. Сими решила изобрести нечто другое, отличное от стандартных моделей, в которых изящно ходят по подиуму, веселятся на пляже или расхаживают по палубе яхты. Но разве пришло бы ей в голову обратить внимание на балерин, если бы сестра Гэвина не работала в Английском национальном балете? И если бы Ронке не рассказала о той песне в стиле грайм, которой она и Рафа были просто одержимы, выбрала бы Сими ее?

Сими победила. Вот что было важно! Хватит уже накручивать себя.

Ее начальница, Бездушная Стерва, даже расщедрилась на нормальное шампанское, а не просто обошлась дешевым «Просекко». Все радостно захлопали, когда Сими вошла в зал заседаний. Она ликовала! Но до тех пор, пока БС не произнесла тост.

– Когда я увидела проект, – заявила она, – я поняла, что идея Сими нам подходит. Этому бренду требовалась ее городская энергетика.

«Городская»?! Так и сказала бы: «черная». Сими стиснула зубы и отпила шампанское. Она хотела победить, потому что она классная – умная, творческая, настойчивая. А не потому, что она черная.

Возвращаться в пустую квартиру не хотелось. Необходимо было продлить миг радости. Еще шампанского, поздравлений, похвал! И чтобы ею кто-нибудь гордился. Бу наверняка, как обычно, готовит ужин. Ронке в будни не тусуется, да и вообще, подруга уже наверняка в пижаме – сидит и ждет своего Кайоде. А Мартин сейчас в пяти с половиной тысячах километров. Сими понимала, что слишком много пила на этой неделе, но она просто не могла оставаться наедине со своими мыслями. Поэтому она написала Изобель:

«Мой проект победил! Хочу отпраздновать. Сими».

Почти сразу пришел ответ:

«Конечно, ты же просто невероятная! Приезжай в “Готэм”. Сейчас».

Сими убрала ноги со стола и встала.

«Готэм» был любимым клубом Изобель. Сияющие черные полы, серебристые столы, люстры, похожие на огромные гавайские юбки из страз, бар в форме летучей мыши. Сими подумала, что это как-то чересчур. Но спорить с Изобель трудно, так что «Готэм» превратился в «их» место.

Когда Сими приехала, Изобель сидела за небольшим серебристым столом и что-то писала в телефоне. На ней был черный комбинезон с открытым плечом, никаких украшений, кожа свежая, а макияж такой, словно подруга и вовсе не накрасилась. Волосы, абсолютно черные сегодня, она собрала в какой-то замысловатый пучок.

Изобель вскочила на ноги и распахнула Сими объятия, стараясь не прикасаться к коже, чтобы не смазать тональный крем. Затем отстранилась, медленно хлопнула в ладоши над головой и три раза глубоко поклонилась, показав кружевной ярко-желтый лифчик. Будь на ее месте кто-то другой, он выглядел бы смешно. А Изобель – дерзко и сексуально. Головы повернулись в их сторону. Сими ухмылялась.

Изобель заказала эспрессо с мартини.

– Это нас разбудит и вдарит в голову. А теперь рассказывай, что там с твоей линейкой. Хочу знать все подробности!

Сими с радостью послушалась. Она рассказала про танцоров из Английского национального балета, о многообещающем хореографе, о замечательной песне в стиле грайм (Изобель ее знала – как оказалось, знали все, кроме самой Сими), про ткань с оборочками, которая будто течет.

– Я впечатлила даже БС, – закончила рассказ Сими.

– Кого?

– Бездушную Стерву. Мою пассивно-агрессивную начальницу.

– Нельзя мириться с таким дерьмом. Они тебя недостойны. Ты замечательная. Мой отец пользуется услугами прекрасного кадрового консультанта, а тот перед нами в долгу. Я скажу, чтобы он тебе позвонил. Что сказал Мартин? Он, наверное, страшно гордится тобой!

– Он пока не в курсе. Сейчас… – Сими взглянула на часы, – он все еще на работе. Позвоню ему, когда вернусь домой.

– Что? Он тебе не позвонил? – Изобель смотрела на Сими, широко распахнув глаза. – Разве он не знал, что у тебя сегодня важный день?

– Мы позже поговорим.

Сими никогда бы не стала ругать Мартина. Ни перед кем. И да, ругать-то было не за что. Он будет ею гордиться. Но Сими правда хотелось, чтобы он позвонил. Когда дело касалось его работы, она во всем поддерживала мужа.

– Поезжай в Нью-Йорк. Устрой ему сюрприз! Вместе отпразднуете.

Сими рассмеялась.

– Понимаешь, тут у кое-кого работа есть…

– Думаю, даже твоя БС разрешит тебе пропустить денек. Устрой себе выходной.

– Все не так просто. Он на Манхэттене, а не в Манчестере.

– Ты говоришь, будто туда лететь как до Марса. Всего лишь семь часов полета. Некоторые на выходные за покупками летают. Где же эта героиня, суперзвезда, которая всем надрала задницу? Что это за старушка, куда ты дела Сими?!

Та отпила еще мартини.

– Мартин решит, что я спятила.

– Он обрадуется! Ты же знаешь мой девиз: нужно праздновать каждую маленькую победу. А твоя победа – большая! Кто-то должен закатить тебе вечеринку. Ты этого заслуживаешь.

– Ты права, – согласилась Сими. Она заразилась энтузиазмом Изобель. – Да, черт возьми! А знаешь что? Позвоню ему прямо сейчас.

Сими допила коктейль. Она чувствовала себя непобедимой. Ей пришлось выйти из шумного бара в тихий коридор.

Мартин ответил сразу же.

– Что случилось? Все в порядке?

– Все отлично. Я лечу в Нью-Йорк. Завтра!

– Серьезно?

– Да. Нам нужно кое-что отпраздновать.

– Погоди, что? Что? – Мартин звучал взволнованно. – Рассказывай!

– Мог бы и догадаться. – Сими не могла скрыть раздражение в голосе. Мартин как всегда! Нет, конечно, он занят, на него давят со всех сторон… Но было бы здорово, если бы муж и ее работу воспринимал всерьез.

– Боже мой! Я так рад! И так горжусь тобой! Ты замечательная! Какие прекрасные новости! Люблю тебя!

– И я тебя люблю, – на автомате ответила Сими. Она знала, что муж за нее порадуется, но это перебор.

– Как ты там?

– Все хорошо. Немного выпила. Мы праздновали на работе. А сейчас я с Изо.

– А тебе можно пить?

– Что?

– Ну, это безопасно? Для ребенка.

– Что? – Сими охватил ужас. – Нет, Мартин! Мой проект! Помнишь? У меня получилось!

– А… – голос Мартина поскучнел. – Твой проект.

Они все прояснили. И не поругались. Даже попытались как-то над этим посмеяться. Но вышло неловко. Мартин расстроился. Сими тоже расстроилась, но совсем по другой причине.

– В общем, прилетай, если хочешь, – сказал муж. – Но я работаю в субботу, а в воскресенье хотел поиграть в гольф. Я отменю.

Сими огорчилась, но попыталась хотя бы не подать вида.

– Да нет, забей, глупая была идея. Ты скоро приедешь домой.

– И у нас будет целых четыре дня.

– Да.

– А еще я тут подумал… Раз уж мы об этом заговорили: может, запишемся к врачу? Ну, знаешь, вдруг нам нужно что-нибудь сделать. Может, рекомендации какие-то дадут. А то мы пытаемся месяцами.

Сими шумно выдохнула. Мартин одержимо мечтал, чтобы она забеременела. Галаад какой-то.

– Со мной все в порядке. У женщин благоприятное время для зачатия – примерно шесть дней в месяц. Так что, если ты не собираешься бросить Нью-Йорк и вернуться домой, никакая клиника не поможет. – Сими повысила голос. – Когда надо, тогда и забеременею. Вот если мы будем снова жить в одном городе и у нас ничего не получится – тогда и поговорим.

– Извини, – растерянно сказал Мартин. – Знаешь, мне пора. Я, вообще, должен быть на совещании. Люблю тебя. Завтра созвонимся.

– Хорошо, – вздохнула Сими и направилась обратно к Изобель.

Подруга положила руку ей на плечо, изумленно посмотрела и улыбнулась.

– Эй, все нормально?

– Да, все хорошо. Он рад за меня. А еще работает все выходные. – Сими пошла в сторону бара. – Выпьем еще?

– Уже заказала, – ухмыльнулась Изобель. – И не переживай. Я собираюсь тебя хорошенько побаловать. Ты этого заслуживаешь. Поехали в «Бабингтон Хаус» на выходные. Все за мой счет! Коктейли, спа. Только я и моя алобам.

Сими пришло сообщение:

«Ты молодец! А я скотина. Я правда горжусь тобой. И знаешь, ты права, все получится, когда наступит подходящее время. Скоро насовсем вернусь домой. Люблю тебя, М.».

Всю субботу Изобель и Сими провели в «Каушэд-спа». Изобель забронировала двойную комнату для процедур на три часа. Солевой пилинг, рефлексотерапия, глубокий массаж и гидрогелевые маски для лица.

Завернутые в мягкие белые полотенца, подруги отдыхали на соседних кушетках и вспоминали детство в Нигерии – как прятались в огромной гардеробной мамы Изо, подслушивали, как та говорила по-русски по телефону, или смотрели, как она собирается. Мама Изобель очаровала Сими. Она всегда была изумительно одета. Всегда улыбалась. И всегда ласково обращалась с Сими. Не то что отец Изо со своим вечно хмурым лицом. «Красавица и чудовище» – так их называла Сими. Только мысленно. Она никогда бы не посмела так сказать в присутствии подруги. К счастью, дочери достались мамины скулы, а не злой взгляд отца.

Отец Сими тоже помрачнел, когда его юридическая фирма обанкротилась. Даже у Сими в ее одиннадцать лет было больше коммерческого чутья, чем у него. Полагаться на единственного клиента, отца Изобель, – весьма рискованная стратегия. Но раз уж рискуешь, следует брать на себя ответственность, даже если все идет наперекосяк.

– Меня постоянно спрашивали, почему я все еще одна, – говорила Изобель. – Вот я и потеряла бдительность. Так хотелось завести семью…

Сими потрясла головой, прогоняя неприятные воспоминания, и настроилась на рассказ Изобель о ее бывшем муже, Чейзе Адамсе. Он был на шесть лет моложе Изобель (Сими никогда не встречалась с кем-то младше, ей вообще казалось это странным), кинопродюсер (ничего особенного, малобюджетные документалки). Они познакомились в тренажерном зале. Он был одержим спортом, в прекрасной форме, мышцы накачаны – на это Изо клюнула.

Чейз неустанно ее добивался. И потому вел себя, как подобает джентльмену: открывал двери, отодвигал стулья, говорил Изобель, как она прекрасна, как восхитительно одета. Когда они куда-то ходили, платил за нее – это было кое-что новенькое.

Он не торопился затащить Изо в постель, да и ей вольностей не позволял. Хотя она пыталась. Это тоже было нечто новое. Изо думала, это хороший знак. Но все оказалось лишь частью стратегии. Чейз хотел, чтобы они поженились, но как только они поженились – начался кошмар. Он ненавидел ее друзей: они плохо с ней обращаются, не заботятся о ней так, как он! Поэтому Изобель с ними рассталась – с одним за другим. Муж беспокоился о ее безопасности, а потому везде возил ее сам, даже если приходилось ждать по несколько часов у парикмахерской. Чейз убедил ее: мол, она не в себе – принимает неверные решения, постоянно что-то забывает, не включает голову. Он заставил Изо думать, что она никому не может доверять – даже собственной семье.

– Он злился на моего отца, потому что завидовал нашей связи. Он манипулировал мной. Понимаешь?

Сими кивнула, хотя и не до конца понимала, что подруга имела в виду. Потом она глянула в интернете, что это такое. Насильственный контроль – совсем не редкость.

Голос Изобель стал низким и монотонным – совсем не похож на ее обычный хрипловатый тон. Сими поняла, что подруге нужно выговориться.

Изобель была далеко не дура, но она согласилась вести совместный банковский счет. Перестала выходить в свет, краситься и улыбаться. Даже перестала отвечать на звонки отца. Но это еще не все! Когда Чейз оказался на мели, он попросил Изобель профинансировать один проект – какой-то документальный фильм про бандитские группировки в Новом Орлеане. Сто тысяч долларов. Он почему-то считал, что у нее есть такая сумма. Но ее не было. Чейз потребовал, чтобы она связалась с отцом и попросила денег. Она отказала. Тогда муж стал себя вести еще грубее, еще жестче.

Насилие началось с жесткого секса – она согласилась. Поначалу ей даже понравилось. Но потом Изабель испугалась. Он набрасывался на нее, связывал, душил. Она поняла, что в конце концов муж ее убьет.

Однажды Изо сбежала. Выскочила босиком из квартиры, пока Чейз принимал душ. Постучала в дверь соседей. Слава богу, что они были дома.

Изо спас отец – получил в суде запрет на приближение, уладил все с разводом, выселил Чейза из ее квартиры и забрал дочь в Нигерию, чтобы пришла в себя.

– Я хочу, чтобы ты все знала, но не говори Бу или Ронке, пожалуйста, – сказала Изобель, приподнимаясь. Ее голос почти стал прежним. – Они подумают, что я глупая.

– Конечно, не скажу, – ответила Сими, обняв Изобель. – И ты вовсе не глупая.

Несколько часов спустя лежа в кровати без сна, Сими никак не могла понять, почему открылась Изобель. Она не собиралась этого делать. Сими обдумывала разговор с Ронке, пыталась даже потренироваться. Но и для нее самой доводы звучали как-то эгоистично и несерьезно. «Я не хочу ребенка, потому что мне нравится веселиться по выходным, носить джинсы восьмого [59] размера. Нравится мой плоский живот, белый диван, валяться в кровати до обеда, нравится, что для Мартина я на первом месте». Но Ронке мечтала о малыше. Когда речь заходила о замужестве и детях, она придерживалась отсталых африканских взглядов: все женщины хотят быть матерью. А кто не хочет, те странные.

Поговорить с Бу? Нет, это еще хуже. Сими нахмурилась, только подумав об этом. Разговор получился бы неприятный и грубый. «Я не хочу закончить, как ты. Не хочу быть такой же нервной, обозленной на всех вокруг, уставшей, грустной и непривлекательной». А Бу снова завела бы шарманку про себя: как несправедливо, что не получается завести второго ребенка, бедная София, ей суждено остаться единственной. Сими хотела бы быть единственной. Ее брат Олу оказался полным придурком.

Но существовала и другая причина, по которой она не могла довериться Ронке или Бу. Она боялась предстать перед своими девочками неудачницей. Заявлять, что «мы не хотим ребенка», намного лучше, чем сказать «он хочет, а я – нет». Тогда это означало бы одно: у них есть проблема. Но у Сими и Мартина нет никаких проблем. Все у них отлично. Они идеальная пара.

Может, сказалось взаимное желание поделиться друг с другом своими переживаниями. А может, дело в Изобель – та умела с легкостью выведать чьи-то секреты и хранить, пока они не пригодятся. Или потому, что подруга называла ее «алобам». Или просто Сими нужно было с кем-то поделиться.

В маленьком деревенском домике они устроились на разных диванах, развернутых друг к другу лицом. В камине разгорался огонь. Было совсем не холодно, но раз есть камин, грех им не воспользоваться. У них на коленях лежали воскресные газеты, но подруги не читали – просто смотрели на мерцающее в камине пламя. Сими подумала, как здорово было бы приехать сюда с Мартином.

– Так из-за чего вы поссорились, когда говорили по телефону? – спросила Изобель.

– Что?

– Ну, вы с Мартином.

– Мы не ссорились.

– Ладно. Но все равно знай, что ты можешь рассказать мне все что угодно, – намекнула Изобель, закидывая руки на спинку дивана и наклоняя голову. – Я ведь твоя лучшая подруга.

– Он думает, что мы пытаемся завести ребенка, – выпалила Сими, не успев как следует подумать.

Изобель осталась невозмутимой. Ни намека на удивление или осуждение.

– А это не так?

– Нет. Я пью таблетки.

– Ну и ладно! Это же твое тело.

– Не люблю врать Мартину. А мне кажется, я его обманываю. Он постоянно твердит об этих проклятых детях. Даже предложил показаться специалисту.

– Объясни, что проверилась и с тобой все в порядке. Прошла полную диагностику. Так он хотя бы заткнется. А потом начнет переживать, что стреляет холостыми, и больше ничего про это не скажет. – Изобель выпрямилась и сцепила руки в замок. Будто и говорить больше не о чем.

Лоб Сими покрылся испариной. Ей было бы очень обидно, заговори Мартин с кем-то о ней в таком духе. Это нечестно. Это предательство. Сими знала, что Мартин и без того переживает и считает, что проблема в нем. Муж не винил ее. Он просто пытался найти решение.

Изобель вскочила с дивана и села рядом с Сими.

– Хватит накручивать себя. У тебя полно времени! – Изобель взяла Сими за руку. – В любом случае, ты же ему не врешь.

Сими вскинула брови.

– Разве?

– Умалчивать – не значит врать. Женщины сами решают, когда им забеременеть. По крайней мере, так происходит в цивилизованном обществе. Ничего страшного тут нет. Не переживай.

Но Сими понимала, что для Мартина это важно. Они ведь команда. «Вдвоем против целого мира» – такой у них был девиз. Муж не давил на нее. Это был совместный план: усердно трудиться, веселиться до упаду, налаживать жизнь. И однажды стать родителями. Они сами поставили себе крайний срок – сорокалетие Мартина. Десять лет назад план казался разумным и очень отдаленным. Сими была уверена, что к тому моменту она будет готова.

Но время пролетело быстро, и «однажды» настало сейчас. В следующем году Мартину исполнится сорок. И в последний раз, когда муж об этом заговорил, Сими ответила «да». Потому что это проще, чем сказать «нет». Сими пыталась убедить себя, что, как только забеременеет, все будет хорошо, гормоны сделают свое дело, и она захочет ребенка. Конечно, она не рассчитывала, что уйдет целая вечность. Особенно когда Мартин улетел в Нью-Йорк. Настроилась ждать еще год. Как минимум!

Но забеременела спустя четыре недели после того, как перестала принимать таблетки. Сими даже не подозревала, что способна забеременеть так быстро! Когда она увидела две полоски на тесте, ее охватил ужас – отвратительное чувство, будто камень в животе. В этот же день Сими записалась к врачу.

– Я все-таки забеременела, – пробормотала Сими и прикусила щеку.

Изобель и бровью не повела.

– Так ты сделала аборт. Ну и что? У меня было два аборта. Сими, мы не в средневековье.

– Не аборт. Я выпила две маленькие таблетки. И не сказала ему об этом. Он не знает.

– И в чем проблема? Твое тело – твое дело.

– Изо, он же мой муж… У нас нет секретов друг от друга.

– Ну, похоже, теперь есть. – Изобель крепко сжала руку Сими. – Да ладно тебе, расслабься! Он же не хочет испортить себе карьеру. Или смотреть на растяжки и обвисшие сиськи.

– Не смешно. А если я никогда не буду готова?

– Тебе только тридцать пять. Когда будет под сорок, тогда и начнешь панику наводить.

– Так значит, нужно продолжать врать?

– Нет. Продолжай молчать. Чертовы мужики, иногда они такие примитивные и жалкие.

– Мартин не такой.

Сими стало неуютно. Ей больше не хотелось говорить о Мартине, она вообще пожалела, что начала этот разговор. Она подошла к окну и уставилась в темноту.

7. Ронке

Бедный Рафа! На этой неделе ему приходится совмещать две работы: ассистента стоматолога и психотерапевта. Ронке больше не с кем было поговорить. Сими и Бу смешивают с грязью ее личную жизнь. Задолбало! Узнай подруги, что Кайоде не явился на встречу с тетушкой Кей, они пришли бы в ярость. Ронке не представляла, как рассказать, что он подвел ее дважды. Упреки продолжались бы бесконечно. Из-за них Сими чувствовала себя глупой. Просто дурой.

В понедельник утром она была очень зла. Просто кипела от ярости.

– Обращается со мной как с дерьмом! Никакого уважения. Даже ради приличия не позвонил! Сообщение?! Проклятое сообщение?! Лука с тобой никогда бы так не поступил. Я сидела там как идиотка, а тетушка называла меня бедняжкой Ронке. Я чуть не умерла со стыда. Скажи, я правда идиотка, да?

Рафа передал ей медицинскую маску.

– Нет, Ронке, ты не идиотка. Он не должен так с тобой обращаться.

Рафа прекрасно говорил по-английски, но не хотел избавляться от своего испанского акцента. Ронке часто улыбалась, когда слышала его грассирующую «р». Но не в этот раз. Она надела маску, зацепив резинку за уши.

Ко вторнику Ронке немного успокоилась, но все равно ходила мрачной. Когда Рафа спросил ее, все ли нормально, она рявкнула на него, а потом весь день только и извинялась.

В среду она была подавленной. Ворчала и ныла.

– Он ведь сам предложил встретиться с тетушкой Кей, чтобы наверстать упущенное. Он решил! Не я. А теперь обвиняет меня, что я слишком остро реагирую, – пожаловалась Ронке, отняла руки от головы и посмотрела на Рафу. – Почему нельзя просто извиниться?

К четвергу она занервничала.

– А вдруг я правда слишком остро реагирую? Он не виноват, что у него сломалась машина. – Ронке плюхнулась на стул. – А вдруг он никогда не позвонит?

– Перестань себя терзать, – сказал Рафа. – Наверное, просто боится, что ты будешь на него кричать. Почему бы тебе самой не позвонить?

– Нет, я не могу. Это он должен извиниться.

В пятницу случилась какая-то неразбериха. Стоматолог-гигиенист заболела. Опять. Странно, что она болеет только по пятницам и понедельникам… Ронке пришлось впихнуть в свое и без того плотное расписание две обычные чистки, снятие зубного камня и полировку. Поэтому до конца дня времени на нытье у нее не нашлось. А к вечеру уже и не хотелось. Она просто мечтала, чтобы Кайоде позвонил или, еще лучше, приехал.

– Не хочешь пойти с нами сегодня? – спросил ее Рафа, промывая водные шланги стоматологического кресла, – его последняя задача на сегодня. – Не сиди дома одна. Пошли – повеселимся, потанцуем…

– Ох, спасибо, но я не хочу быть третьей лишней. Сими позвала встретиться, выпить вместе с Изо. Я, наверное, с ними… – Ронке совсем не хотелось идти. Она чмокнула его в щеку. – Спасибо, что выслушал. Знаю, я уже надоела.

Ронке намазалась дорогим кремом, который должен был придать коже мерцание. Она уже пожалела, что надела сексуальное белье. Стринги из синтетической ткани постоянно сползали, а лямки лифчика врезались в спину. Поверх красного кружева она надела черные джинсы (свои волшебные джинсы от M&S, которые стройнят) и прозрачную (почти не скрывающую неудобный лифчик) рубашку. Немного бронзера и бальзам для губ. Свежие простыни. Ароматные свечи. Приглушенная музыка. Ронке взглянула на часы. Без десяти семь. С минуты на минуту…

В половину восьмого она сдалась и начала рыскать по кухне, пытаясь решить, что же поесть: фасоль или макароны в виде колечек. Ронке жалела, что не пошла с Сими. Провести вечер, поливая Кайоде грязью, намного лучше, чем ждать его. Только Ронке выбрала макароны, как позвонили в дверь. Три быстрых сигнала. Она знала, что это он. Кайоде всегда звонил так нетерпеливо.

Она попыталась принять рассерженный вид, когда его крупная фигура заслонила дверной проем – потертые кроссовки, черные джинсы, серая толстовка, широкая улыбка, ровные белоснежные зубы. Он наклонился поцеловать Ронке, и она словно растаяла. Напряженной недели как не бывало. Просто испарилась.

– Я тебя люблю, – сказал он.

– Заходи.

У него было четыре бумажных пакета с красным логотипом «Маруш». Красивый жест. Кайоде проделал такой путь до Эджвер-роуд, чтобы забрать еду… Ронке больше всего любила ливанскую кухню. Конечно, после нигерийской, итальянской и индийской.

Он взял все основные блюда. Хумус, табуле, греческий йогурт и питу. А еще фалафель, тыквенный киббех [60] и огуречный салат. Рис с тушеным баклажаном. Разные виды жареного мяса (для такого троглодита, как Кайоде) – нанизанные на шампур ломтики баранины, порезанная кубиком курятина в остром соусе и еще немного питы. Коробочка сладкого рахат-лукума. И бутылка розового вина.

– Нужно было оставить машину там и поехать на метро. Не подумал…

– Тебе стоило позвонить. А не писать сообщения.

– Знаю, знаю, – посетовал Кайоде, хлопнув себя по лбу. – Я дурак.

Ронке рассердилась.

– У меня была дерьмовая неделя. Почему ты просто не извинился?

– Ты злилась… Я боялся, что сделаю только хуже. Ты сказала, что тебе нужно личное пространство. Я идиот. Прости меня, – сказал Кайоде, обхватив лицо Ронке ладонями, и посмотрел ей в глаза. – Ронке, я люблю тебя и очень сожалею.

– Ох, Кайоде… – Она поцеловала его.

У них получилось что-то вроде пикника: они расположились на полу возле журнального столика и стали есть, вытирая губы бумажными салфетками.

В субботу они почти не выбирались из дома – только взглянули на парочку квартир (обе отвратительные) и купили еды. Устроились, свернувшись калачиком, на диване и пролежали так весь вечер – Кайоде смотрел футбол, а Ронке читала «Дантист» [61]. В воскресенье утром она смотрела, как любимый играет в регби за лондонскую нигерийскую команду, и орала, словно банши, стоило ему лишь коснуться мяча. Но самое главное – и это было очень важно – Кайоде организовал обед с Йетти и Абайоми. Вечер двух парочек. Как у нормальной пары с прекрасными отношениями.

Йетти – младшая сестра Кайоде, и они были достаточно близки. Она всегда держалась с Ронке вежливо, но несколько отстраненно. Ронке поинтересовалась у Кайоде, почему это так.

– Она слишком за меня переживает. Подожди немного – вы узнаете друг друга получше, – говорил Кайоде.

Абайоми, муж Йетти, – очень скучный тип – трудился бухгалтером. Он выбрал ресторан – самую обычную закусочную, где подают крафтовое пиво и простецкую еду. Ронке и Кайоде уже сидели, когда те пришли.

– Слава богу, ты его простила! – просияла Йетти, привлекая Ронке в теплые объятия. – Он всю неделю такой хмурый ходил.

У Ронке словно камень упал с плеч. Ага, значит, он тосковал!

– Теперь все хорошо, – сказал Кайоде и сжал бедро Ронке, когда та села на место. – Она – любовь всей моей жизни, сестренка.

Ронке под столом тайком победно сжала кулак. Она была чрезвычайно довольна собой. Ей уже не терпелось рассказать об этом Сими. И Бу. «Любовь всей моей жизни».

– Зачем Кайоде Кинг ходит к зубному? – спросил Абайоми.

Ронке уже слышала эту его шутку. От повторения она не станет лучше.

– Не знаю. Зачем? – спросила Ронке, притворяясь, что ей правда интересно.

– Поставить на зубы коронки [62], – ответил Абайоми и громко рассмеялся.

Ронке сдержанно хохотнула и пнула Кайоде – она надеялась, что это был именно он.

Пресную еду спас домашний острый соус Ронке, который она везде таскала с собой. Йетти тоже с ума сходила от перца, так что они обе смазали им стейки. Абайоми скривился. Ронке пообещала сестренке Кайоде пару бутылочек. При прощании Йетти обняла Ронке. А та крепко обняла ее в ответ. Она всегда хотела сестру.

Ронке и Кайоде отправились в его квартиру, держась за руки. Рядом с ним она чувствовала себя маленькой и в безопасности.

Ронке безнадежно пыталась найти места в баре. Это просто невозможно, они никогда не найдут столик… Она хотела устроить в пятницу девичник, потому что ей не терпелось рассказать подругам про замечательный ужин с Йетти. Она предложила «У Лолы», куда они обычно ходят, но Сими отмахнулась – мол, там скучно.

Ронке расстаралась, собираясь на встречу: надела легинсы из искусственной кожи, а не джинсы, каблуки, накрасила ресницы. Но в окружении этой крутой молодежи казалась себе пухлой потной сосиской. Она была уверена, что ее ноги похожи на две кровяные колбаски, – как же хорошо, что блузка прикрывала бедра!

Она приметила парочку, которая уже разбиралась со своим счетом, быстренько направилась к ним и принялась кружить рядом. При этом стараясь, чтобы ее не приняли за психопатку. Парочка пыталась выяснить, кто что заказывал, – ясно, они обречены… Кому какая разница, дороже ли сибас, чем салат с курицей? Если ссоритесь из-за такой ерунды, у вас ничего не выйдет.

Парочка мельком взглянула на Ронке, и та пробормотала: «Извините». Хорошо, что Сими опаздывала. Она всегда сердилась, когда Ронке извинялась без причины.

Минут через десять женщина надела струящееся пушистое пальто желтого цвета – такая грустная Большая Птица [63]. Ронке заняла столик, а сумочку и шарф положила на два стула. Она заказала три «Маргариты», которые официант (пучок на голове, навощенные усы) принес с целой чашкой оливок. Ронке жадно слопала одну, сокрушаясь, что это не чипсы. В перерыве между пациентами она успела только перехватить наспех сляпанный сэндвич из супермаркета. Ронке сделала глоток из холодного бокала, слизнула соль с губ. Вкусно.

Сими и Бу пришли почти в одно время.

– Боже, прям то, что нужно! Адская выдалась неделя, – сказала Сими, поднимая бокал. – Бездушная Стерва превзошла саму себя!

– У меня еще хуже… София всю неделю вела себя как какая-то маленькая мадам. – Сими положила в рот одну оливку. – Уроки французского Дидье идут без сучка без задоринки. Chienne de vie[64] – вот что последнее она выучила.

– Что это значит? – спросила Ронке.

– Что жизнь – та еще сука, – ответила Бу. – Именно это должно быть в словарном запасе каждой пятилетки.

– Merde, – сказала Ронке. Хорошо было выбраться со своими девчонками.

– Ты только взгляни! – Бу пихнула телефон прямо Ронке в лицо. – Дидье отправил десять минут назад.

Ронке посмотрела на фото Софии, которая смеялась и плескалась в наполненной пузырьками ванной, в окружении пластмассовых уточек.

– Если он взял мою пену от «Л’Окситан», я его убью! А если оставит бардак – еще раз убью!

– Она такая малышка… – Ронке передала телефон Сими. Она на секунду замолчала, раздумывая, стоит ли ей это говорить. – Девочки, вы же помните моего чудика-пациента?

– Я думала, ему запрещено к вам ходить, – удивилась Бу.

– Да… Тина перенаправила его к другому врачу. Но… – Ронке снова замолчала и медленно вдохнула. От одной мысли о нем ей становилось не по себе. У этого парня появилась какая-то пугающая одержимость Ронке. Все началось с ненужных записей на прием. Его попросили прекратить, но он стал караулить в приемной в обеденное время. Он следовал за Ронке по пятам, когда та выходила в магазин за сэндвичем, возвращался с ней обратно, вел себя так, будто они друзья. В конце концов директор клиники предупредил, чтобы парень держался подальше, и Ронке решила, что на этом все. Но не тут-то было. Она снова глубоко вдохнула.

– На этой неделе он начал писать мне сообщения.

– Не может быть! Откуда у него твой телефон? – охнула Бу.

– Загадка. Я точно его не давала.

– Боже мой, он отправляет тебе фотки своего члена? – спросила Сими. – Покажи, хочу посмотреть!

– Фу, нет, конечно нет! О чем ты думаешь, ужас! Последнее, что он мне написал: «Никто нас не разлучит». Кайоде так взбесился. Он хочет, чтобы я поменяла номер… Сими, хватит смеяться! Это не смешно. Меня все это жуть как пугает. Всю неделю ходила сама не своя…

Мужчина в укороченных узких брюках и очках, как у Джона Леннона, поинтересовался, можно ли ему взять свободный стул. Ронке улыбнулась, разрешая, но Бу наклонилась и опустила руку на сиденье.

– Нет, извините, он нам нужен.

– Почему? – спросила Ронке. Закралось дурное предчувствие: кажется, она знала, что случится.

– Изобель, – ответила Бу. – Она скоро придет.

– Я думала, будем только мы втроем, – сказала Ронке, складывая руки на груди. – С ней все как-то иначе…

– Ладно тебе, не дуйся. Я бегала с ней три раза на этой неделе, – отмахнулась Бу. – Она меня так поддерживает! Просто расслабься и будь собой.

– Да я всегда такая. – Ронке потянула себя за волосы. – Вам не кажется странным, что она постоянно крутится рядом? Мы ведь едва знакомы… А зачем тебе вообще нужна поддержка?

– Ронкс, дай ей шанс, – попросила Сими. – Я знаю ее с пяти лет. Как только ты узнаешь ее поближе, она тебе сразу понравится.

– Я не говорила, что она мне не нравится… – начала Ронке, но объяснить, что всего лишь хотела расслабиться с лучшими подругами, не успела – появилась Изобель в коротком серебристом платье без рукавов и с открытой шеей. Даже в этом модном баре она сильно выделялась. Почти все смотрели, как она скользит по плитке в зеленых туфлях на таких каблуках, что можно переломать себе ноги. Пряди светлого прямого каре чуть развевались. Она помахала подругам, сверкнул металлический лак на ногтях миндалевидной формы.

Изобель по очереди всех приобняла. Ей удалось произвести впечатление на Ронке. Если бы она наклонилась в таком коротком платье, все бы увидели ее задницу. Даже духи Изо были незабываемы: глубокий, пряный и упоительный аромат.

Она опустилась на стул и закинула одну длинную ногу на другую.

– Спасибо, что позвали. Так здорово, что мы собрались!

Ронке заказала бутылку домашнего белого вина и кувшин воды. Даже если у кого-то «аллергия на дешевое вино», шампанского в винной карте не было.

– У Ронке появился сталкер, – сказала Сими. – Он пишет ей похабные сообщения.

– Вообще-то нет, – отрезала Ронке.

– Над этим лучше не шутить, – нахмурилась Изобель, положив ладонь на руку Ронке. – Был у меня один сталкер. Я знаю, каково это. К этому нужно относиться серьезно. Записывай все его номера, фотографируй, заскринь сообщения…

Ничего себе! Даже здесь Изобель победила. Ронке высвободила руку и сказала:

– Просто назойливый пациент. Скорее придурок, а не сталкер.

– С этого все и начинается, – возразила Сими. – Сегодня он говорит тебе «здравствуйте, мисс Тинубу», а завтра светит причиндалами. Я надеюсь, что он отправит тебе свой член. Никогда не видела такое в жизни! То есть нет, член-то я видела…

– Ты ужасна, – сказала Ронке. – А еще у тебя крыша на сексе поехала. Хоть бы Мартин побыстрее вернулся, пока ты не лопнула.

Изобель даже не улыбалась.

– Если он доставляет тебе неудобства, Ронке, позвони мне, ладно? – Изобель дождалась, пока Ронке посмотрит ей в глаза.

Та посмотрела. Ей стало неуютно.

– Не переживай, он не будет докучать. Может, о чем-то другом поговорим? А?

– Пока шла сюда, никак не могла положить трубку – с мамой разговаривала, – заявила Сими, запрокинула голову и осушила свой бокал с «Маргаритой». – Они с папой развелись двадцать пять лет назад, но она только и делает, что на него жалуется. Мол, жизнь у нее была бы лучше, если б она его никогда не встретила! То есть прямо говорит: ей бы не хотелось, чтобы я рождалась.

– Ну она хотя бы говорит о нем. – Ронке чуть отклонилась и погладила Сими по плечу. – Моя никогда не упоминает папу. Как будто он и не существовал.

– Извините, но я кое-чего не понимаю, – сказала Бу. – О чем только наши мамы думали? Не хочу показаться расисткой…

1 Густой суп-пюре с семенами тыквы. Здесь и далее примечания переводчика и редактора.

2 Круто заваренная мамалыга.

3 Нигерийский овощной суп.

4 Город в Нигерии, бывшая столица.

5 Нигерийский музыкант и композитор, один из основателей жанра афробит.

6 Ресторан и ночной клуб в Лагосе, Нигерия.

7 Слово alobam появилось у игбо, народа в юго-восточной Нигерии. Сейчас его используют для описания очень верного и отзывчивого человека, который готов на все ради друзей.

8 Мамалыга из ямса.

9 Традиционный нигерийский суп из молотых семян огбоно, или дикого манго.

10 Рис по-нигерийски с томатным соусом.

11 Блюдо из говяжьего рубца.

12 Какой ужас! Серьезно? (йоруба)

13 Обжаренное на огне мясо.

14 Обжаренные спелые бананы.

15 Бобовый пудинг на пару.

16 Клапем – район на юго-западе Лондона, две трети населения составляют белые.

17 Моя дорогая (фр.).

18 Дерьмо! (фр.)

19 Упс! (фр.)

20 Кофейный напиток, приготовленный путем добавления вспененного молока в эспрессо.

21 Игра слов: фамилия Уайт (Whyte) на английском созвучна с прилагательным «белый» (white), а Браун переводится как «коричневый» (brown). Отсюда и насмешка над цветом кожи Бу.

22 Пол Пот (наст. имя Салот Сар, 1925 или 1928 – 1998) – политический деятель Камбоджи; его правление сопровождалось массовыми репрессиями.

23 Извини, милая. Обожаю тебя (фр.).

24 Да у вас тут банкет! (фр.)

25 Ирландская торговая компания, предлагающая модные вещи по доступной цене.

26 Британский дизайнер.

27 Элитный французский бренд.

28 Икойя – город-спутник Лагоса, расположен в районе Эти-Оса (крупнейший деловой центр Лагоса).

29 Kobo, или kobos, – разменная монета Нигерии.

30 Роскошный жилой район Лондона с элегантными викторианскими домами.

31 Популярный британский сериал.

32 Мартин цитирует фильм «Таксист» с Робертом Де Ниро.

33 В США во время спортивных мероприятий так называемая камера поцелуев сканирует болельщиков и выбирает пару. Ее показывают на большом экране в сердечке, тем самым предлагая поцеловаться под одобрительные возгласы толпы.

34 Тематическая дискуссионная передача BBC.

35 Британский документальный телесериал на BBC.

36 Футбольный матч премьер-лиги.

37 Белый человек (йоруба).

38 Суровая женщина (йоруба).

39 Социальная сеть, принадлежащая компании «Мета», запрещенной на территории Российской Федерации по основаниям осуществления экстремистской деятельности.

40 Традиционный мужской халат с широкими рукавами.

41 Смесь африканской народной и западной музыки.

42 Найра – денежная единица Нигерии.

43 M&S – магазин сети Marks & Spencer («Маркс и Спенсер»).

44 Соответствует российскому размеру 54–56.

45 Соответствует российскому размеру 48–50.

46 Прошу, перестань! (йоруба)

47 Мука из кассавы (подобие ямса).

48 Распространенная в Нигерии рыба, хек.

49 Культ нигерийской черной магии.

50 Нет (фр.).

51 Figgy – инжирный пудинг (англ.).

52 Престижное место пляжного и яхтенного отдыха.

53 Британский актер, комик, сценарист и продюсер.

54 Британский телесериал со Стивом Куганом в главной роли.

55 Поппинг – танцевальный стиль, в основе которого лежат движения поп и хит, построенные на чередовании быстрого сокращения и расслабления мышц танцора.

56 Черт! (фр.)

57 Pool toParty – вечеринка у бассейна, Beachto Bar (англ.) – бар на пляже (англ.).

58 Социальная сеть, принадлежащая компании «Мета», запрещенной на территории Российской Федерации по основаниям осуществления экстремистской деятельности.

59 Соответствует российскому размеру 42–44.

60 Блюдо восточной кухни, крокеты с начинкой.

61 Журнал о стоматологии.

62 Игра слов: «Кинг» (king) на английском переводится как «король». Отсюда и шутка про коронки.

63 Персонаж детской программы «Улица Сезам».

64 Собачья жизнь (фр.).

Продолжить чтение

Вход в систему

Жанры