Пески Аргоны. Книга 1: Раб

Глава 1

Сознание возвращалось медленно, будто пробиралось сквозь густой туман. Первым пришло ощущение жары. Она была везде – в теле, в воздухе, под кожей. Всё горело. Дышать было тяжело: каждый вдох словно опалял изнутри. Горло пересохло, язык прилип к нёбу, губы растрескались. Я попытался сглотнуть – без толку. Во рту не было ни капли слюны. Только пыль. Горячая, горькая, как будто я съел пригоршню песка.

Где-то на краю сознания вспыхнула мысль: нужно открыть глаза. Я попробовал пошевелиться. Лицо будто закостенело – кожа стала толстой, грубой, как сухая кора. Песок въелся в складки, забился в глаза. Ресницы слиплись, всё болело, даже веки. Но я всё-таки заставил себя открыть их.

Первое, что я увидел, – небо. Странное, тусклое, с жёлтым, пыльным оттенком, словно его прикрыли мутной тканью. Прямо надо мной висел гигантский шар – газовый гигант. Он казался нереальным. Огромный, буро-зелёный, с закручивающимися полосами и медленными кругами штормов. Он заполнял почти всё небо, и всё вокруг казалось блеклым на его фоне.

Чуть в стороне я заметил тёмную конструкцию. Сначала не понял, что это, но потом разглядел – станция. Огромная, разрушенная. Куски её корпуса торчали наружу, другие – медленно вращались рядом. Они не падали, просто зависли в небе, будто подчинялись другой гравитации.

Я посмотрел вниз. Моё тело… Оно было не моим. Худое – до ужаса. Не просто истощённое – выжатое досуха. Кожа натянута на кости, живот ввалился, рёбра торчали, как палки под пледом. Руки – чужие: длинные, сухие, запылённые. Пальцы дрожали. Ногти – обломаны, обгрызены. На коже – ссадины и въевшаяся грязь, настолько глубоко, что не отмыть. Всё тело пересохло, как старая тряпка, покрытая сетью трещин.

На мне были обрывки тряпья. Они ничего не грели, не защищали – только прикрывали срам. От них пахло гнилью, потом и чем-то тухлым. Я поднял ногу. На лодыжке – металлический обруч. Кандалы. Цепи были перебиты, но след остался: ржавчина, кровь, засохшая в складках кожи. На другой ноге – такой же. Настоящие. Не бутафория. Тяжёлые, сделанные, чтобы держать.

Я не знал, откуда они. Не помнил, чтобы меня сковывали. Не вспоминал, чтобы тащили. Вообще – как оказался здесь? Ни дороги, ни событий до. Только жар. Боль. И тишина.

Я пошевелился. Тело откликнулось глухой, вязкой болью, словно что-то внутри застонало: «Зачем ты это делаешь?» Каждая мышца, каждый сустав тянулся, как проржавевшая пружина. Я попытался встать, но ноги подломились. Колени врезались в раскалённый песок – тот жёг, цеплялся за кожу, лез под ногти, в глаза, в уши. Я рухнул обратно – на локти, на бок. Внутри сжалось не от страха, не от боли – от чистой, всёпоглощающей слабости. Хотелось просто лечь. Остаться. Пусть жарит. Пусть испарит. Но я не остался. Я снова поднялся – медленно, с усилием, дрожащими руками, как древний старик. Колени дрожали, но я упёрся ступнёй в землю и выпрямился. Мир качнулся, будто я стоял на палубе во время шторма. Но я устоял. Сделал шаг. Ещё один. Ноги тряслись, сердце билось где-то в горле. Я не знал, куда иду – просто шёл. Инстинкт вёл. Подальше от света. Прочь от той стороны, где в небе висел газовый гигант – как кара небесная. Его сияние пекло хуже, чем любое солнце.

Я искал тень. Хоть что-то: камень, обломок, вмятину в земле. Любое укрытие. Просто не свариться тут, как мясо в котелке. Вокруг – пустота. Ни следов, ни деревьев, ни домов, ни людей. Только бескрайняя красная пустошь. Сухая. Безжизненная. Над ней – небо, гигант, и я. Один. Голый. Сломанный. Без прошлого, без памяти. Я даже не знал, какой сегодня день. Месяц. Год. Всё, что было «до», казалось сном – чужим, несбывшимся.

Я провёл ладонями по телу. Кожа – горячая, шершавая, пересохшая, как старая бумага. Всё внутри ныло. Мышцы болели, будто меня сжимали, тянули, били. В каждом движении отзывалась тупая боль. Я коснулся плеча – вздрогнул. Ниже – синяк. Под рёбрами – гематома. На боку – ещё одна. Я скривился: что-то внутри будто набухло. Не сломано, но явно повреждено. Может, палками. Может, ногами. Потрогал шею – откликнулась тягучей ноющей болью. Мышцы не просто ныли – они будто начали портиться, как залежалое мясо. На ногах – кандалы. На теле – грязные лоскуты. По коже – следы побоев. Ну, блядь. Тут и думать нечего. Не просто потерянный. Я – бывший раб. Или беглый. Или просто выкинутый. Какая теперь, по сути, разница?

Я провёл рукой по голове. Волосы – короткие, срезаны наспех, словно ножом или ржавым осколком. Не стрижка – паника. Или попытка стереть кого-то до основания. Под пальцами – бугры черепа, царапины, пыль, пот. Дальше – уши. Коснулся одного. Странная форма: вытянутое, тонкое, тянущееся вверх. Я тронул другое – такое же. Чужие. Без фэнтезийного пафоса, без остроконечных понтов. Просто… не мои. Я никогда раньше не думал о форме ушей, но теперь чувствовал – не то.

Что-то кольнуло внутри. Я поднял локоть, посмотрел на внутреннюю сторону – там, где всегда было родимое пятно, круглое, тёмное, ближе к кости. Пусто. Чистая, сухая, пыльная кожа. Я замер. Нахмурился. Проверил другой локоть. Тоже ничего. Будто всё тело – не моё. Будто кожу заменили. Будто меня… перелили. Пересыпали. Поместили в чужую, изношенную, уставшую оболочку и сказали: «Вот теперь – ты.»

Я опустился обратно на корточки, прислонился спиной к тёплой каменной стенке ямы и медленно выдохнул.

– Дааа… попал ты, Вася Пупкин, – пробормотал я. Голос вышел сухой, хриплый, как будто из чужого горла. От этого внутри стало только тише. Глубже. Глуше.

– Ни тебе волшебства… Ни грудастых эльфиек… Ни портала, ни магии, ни книжных приключений, – выдохнул я в пустоту. – Да и не Вася я.

Я прикрыл глаза.

– Алекс. Если точнее – Рипович Александр Артёмович. Двадцать девять лет. Стабильная работа. Техник. Электроника, ремонт, диагностика. Сломалось – я соберу. Платы, провода, дисплеи, моторы. Вентиляция, кофемашины, промышленные линии – всё через руки прошло. Всё – сам.

На вдохе кольнуло под рёбрами. Я затаил дыхание. Пульс бился в висках, как молот. Песок лез в нос, зубы скрипели.

– Один. Почти всегда один. С работой повезло – не в нищете, не богато, но стабильно. Хватало на квартиру и сигареты. Девушки… Бывали. Временами. Ненадолго. Я и сам не держался. И они были не те, за кого стоит цепляться. Хотя… одна всё-таки была.

Я открыл глаза. Посмотрел вверх – на чужое небо.

– Неважно. Всё это осталось там. За чертой. В другом мире. В другой жизни.

Я умолк. В голове гудело, как в пустом железном баке. Я сидел в яме, изломанный, с ободранной кожей, в кандалах, в теле, которое мне не принадлежало, посреди мёртвой пустыни, на непонятной планете, где даже солнце – не настоящее.

Сдохнуть здесь? Просто вытянуться, закрыть глаза и отдать всё обратно… не звучало так уж плохо.

Я позволил себе представить это. На секунду. А потом отодвинул. Внутри что-то сжалось. Маленькое. Живое. Упрямое. Как крыса. Оно цеплялось. Оно не соглашалось.

Я просидел в яме какое-то время – не знал, сколько. Минуты растягивались в часы. Или часы – в минуты. Упасть и остаться было бы просто. Даже правильно. Это солнце – или то, что его здесь заменяет – довело бы дело до конца. Песок бы поглотил. Через пару дней от меня осталась бы только грязная тряпка и сломанные кандалы. И тишина.

Но что-то внутри не позволяло. Не надежда. Не воля к жизни. Просто скребущее, упрямое нечто. Оно не шептало «живи», не поднимало знамён. Оно просто грызло изнутри, цеплялось когтями за каждую мысль, не позволяя лечь и спокойно исчезнуть.

Я медленно поднялся. Колени дрожали, мышцы ныли, в голове шумело. Мир качнулся – небо, песок, собственная тень слились в круг. Я сделал вдох, выдох… Второй шаг дался легче. Поднялся из ямы, цепляясь руками. Песок жёг ладони, но я выбрался.

Наверху всё было тем же. Красная пустошь. Чёрные камни. Высохшие кусты, будто опалённые молнией. Горизонт – плоский, выжженный, как старая карта. Ни дороги. Ни следов. Ни намёка на жизнь.

Я пошёл. Просто вперёд. Там, где было чуть темнее. Не тень – но нечто менее яркое. Газовый гигант всё так же висел над головой, как глаз. Неподвижный. Вездесущий. Свет от него бил в глаза, заставлял щуриться. Я опустил взгляд и смотрел под ноги. Иногда оборачивался. Зачем – не знал. Может, надеялся. Что кто-то будет. Кто-то… хоть кто-то. Но сзади было только пыльное безмолвие.

Шёл долго. Сколько – не понять. В какой-то момент начал замечать странности. Сначала – пятна. Мелькают сбоку, как мошки. Потом – тени. Камень? Нет, куст. Или человек? Я щурился, подходил ближе – и они исчезали. В один момент я услышал голос. Женский. Тихий. Где-то за спиной.

Я замер. Обернулся. Пусто.

Сердце заколотилось. Грудь сжалась. Жажда перестала быть ощущением в горле – она ушла глубже, в кости. В голове гудело, как в трансформаторной будке. Ноги дрожали, подкашивались. Песок под стопами стал каким-то мягким, вязким, будто я начинал утопать. Не физически – в голове.

Я двигался. Без цели. Просто туда, где было хоть чуть менее ярко. Хоть какое-то укрытие. Хоть мгновенье тени. Хоть тень собственного тела. Мир расплывался, и я уже не различал, что реально, а что – плод перегретого мозга.

И тогда, сквозь марево, я заметил движение.

На горизонте кто-то шёл. Или ехал. Или плыл – как по воде. Сначала – одно пятно. Потом – несколько. Силуэты. Вытянутые, колеблющиеся. За ними – громады. И шум. Глухой, низкий, как ворчание старого дизеля. Я моргнул. Силуэты не исчезли.

Я замер. Потом поднял руку. Вторую.

– Эй… – прохрипел я. – Ээээй!

И пошёл – шатаясь, спотыкаясь, с вытянутыми вперёд руками, как призрак.

Силуэты становились чётче. Они двигались. Не мираж. Не игра воздуха. Это были существа – огромные, тягучие, ползущие по песку. За ними тянулся глухой ритмичный рёв, не мотор, не дыхание – что-то промежуточное. Незнакомое. Нехорошее. Но живое. А значит – шанс. Хоть какой-то. Хоть любой.

Я поднял руки. Медленно, тяжело – словно они были не мои. Одна дрожала, вторая повисла, и я вцепился в неё пальцами, чтобы удержать. Рот пересох, но я попытался крикнуть:

– Эй!.. ЭЭЭЙ!.. ПОМОГИТЕ!

Выходило слабо. Хрип. Обрывки звука. Но я продолжал идти – шатаясь, спотыкаясь, как пьяный. Не думал, что скажу. Не думал, кто это. Просто шёл. Туда, где не одиночество.

От колонны отделились два всадника. Они шли не как патруль – как хищники, учуявшие добычу. Быстро, уверенно, с каждым шагом приближаясь. Животные под ними были проворные, покрытые жёсткой тёмной бронёй. Короткая, широкая шея, узкие бока, один горб. Вместо зубов – перемалывающие пластины, как у мясных жуков, только в десятки раз крупнее. Каждый шаг – упругий, быстрый, точно выверенный. Ни массивности, ни тяжести – только натянутая пружина. И скорость.

Я замер, не сводя с них глаз. Где-то внутри, будто щёлкнул тумблер. Без причин, без логики – я знал, как называются эти твари. Те, на которых они ехали. Шаары. Просто всплыло. Слово. Образ. Знание. Я не знал, откуда оно. Но оно было. Как будто мозг выдал обрывок из чужой инструкции. Как будто кто-то однажды это уже показывал. Или прошивал напрямую. Шаары. Быстрые, выносливые, зловонные. И почему-то – знакомые. Хотя я точно видел их впервые.

Воздух дрожал от приближения. Меня качало. Я снова крикнул, сорвался на кашель. Всё плыло. Глаза заливало потом, лицо облеплял песок. Но я шёл. Как идиот. Как зверь. Махал руками, будто мог этим что-то объяснить.

Всадники остановились в десятке метров. Один сказал что-то громко, резко. Голос – как скрежет металла по кости. Я не понял слов. Но смысл… понял. Это было странно – будто не уши услышали, а что-то внутри уловило заранее. Как будто смысл проскочил вперёд, выжженный напрямую в мозг. До перевода. До осмысления.

– Смотри, глянь… – донеслось от одного из них. – Твари к нам идут сами.

Я застыл. Перевёл взгляд. Губы пересохли, но я слышал каждое слово. Не просто слышал – понимал. Не знал как. Просто… знал.

Второй усмехнулся. Голос у него был низкий, хриплый.

– Дырка на заднице Гружля, – бросил он. – Глянь, ещё и руками машет.

Я не сразу понял, о чём речь. Но слова врезались в мозг. Дырка. Задница. Гружль. Последнее было чужим – незнакомым – но я сразу почувствовал: в этом слове есть вонь. Что-то мерзкое. Тягучее. То, что местные знают с детства. И меня только что с этим сравнили.

Один спрыгнул на землю. Второй поднял копьё.

Я уже не шёл. Стоял. Просто стоял и смотрел. И не знал – смеяться мне или плакать.

Всадники приблизились. Оба – в одинаковых тёмных плащах с капюшонами. Лица скрыты масками – чёрными, с нарисованными хищными оскалами. Зубы, языки, изогнутые клыки – как у демонов на старых гравюрах. Один держал копьё наготове. Второй сидел спокойно, почти лениво – но в каждом его движении сквозила сила.

Маска закрывала лицо, но под плащом угадывались очертания тела. Слишком плавные, чтобы быть мужскими: линия шеи, бёдра, изгиб плеч. Женщина? Сложно сказать. Но когда она заговорила – по спине прошёл холод. Голос был хриплым, с лёгким баском. Почти мужской. Но в интонации было нечто… ощупывающее.

– Шахир, – протянула она. – Ты только посмотри.

– Уши? – спросил второй. Грубый голос. Отрывистый.

– Вытянуты. Волосы светлые. Череп правильный. Худой, но всё при нём. Это Шахир. Сто процентов. Я вижу.

– Мало ли, – хмыкнул он. – Подделка. Или грязь.

– Нет. Они все такие. Универсальные. Гибкие. Привлекательные. Их выводили под обслужку. И мужчин, и женщин. Особенно – таких.

Сквозь маску чувствовалась её улыбка. Не добрая. Не весёлая. Хищная. Взвешивающая. Как приценка на мясном рынке.

– Только не сломай его, – лениво бросил напарник. – За такого дадут хорошие деньги.

Я дёрнулся назад. Или попытался. Нога соскользнула по песку, и я чуть не рухнул сам.

Шаар рванул вперёд. Всадница двигалась, как змея – резкий толчок, выверенный прыжок. Копьё ударило мне под колени тыльной стороной – не остриём. Я не успел среагировать. Ноги подкосились, и всё тело рухнуло в песок. В глазах полыхнули искры. Грудью я врезался в землю. Изо рта вырвался сухой, срывающийся кашель. Губы треснули, будто снова порвались по старым швам. Я застонал и попытался перевернуться – но тут же почувствовал, как тяжёлая нога опустилась мне на спину, вдавливая в пыль.

– Вот и всё, – прошипела она сверху. – Привет, красавчик. Добро пожаловать домой.

Глава 2

Меня перевернули. Руки резко заломили за спину, и что-то грубое, колючее с силой сжало запястья. Верёвка или жгут – с крошками песка, вонзавшимися под кожу. Пальцы затекли почти сразу, плечи вспыхнули болью. Кто-то дёрнул узел, проверяя – я зашипел сквозь зубы. В ушах гудело, как под водой. Песок лез в глаза, на язык, скрипел между зубами, будто я жевал каменную пыль.

– Живой, – сказала она. Всё тот же хриплый, почти ленивый голос. – Даже не отключился. Выносливый. Это хорошо.

Я услышал шорох. Она наклонилась. Ремни заскрипели, что-то металлическое звякнуло. Затем – фляга. Тёплая, почти горячая, снаружи – облепленная пылью. Она сунула горлышко мне к губам.

– Пей.

Я припал жадно, почти с рыком. Вода ударила в рот, и я чуть не задохнулся. Это не была вода. Это была какая-то жидкость с привкусом ржавчины, пота, кожи и пепла. Тёплая, мутная, пахнущая грязным железом и дешёвыми трубами. Я закашлялся, поперхнулся, но пил. Глотал. Рот обжигало от соли, язык будто стал шершавым, как наждак. Каждый глоток был мукой – но с каждым мгновением внутри разрасталось нечто похожее на блаженство. Как если бы мозг начал таять. В груди – тепло. В голове – звон. Мутное, мерзкое, вонючее… но живительное. Я жадно тянулся к горлышку фляги, как зверь. Не думая. Не выбирая.

– Вот так, – пробормотала она. – Хороший мальчик.

Кто-то хмыкнул. Потом – шаги, шелест ремней, глухое фырканье животного. Меня подняли. Не аккуратно – как мешок. За подмышки и колени. Спину пронзила боль, грудь сжалась. Я дёрнулся, зашипел от резкого спазма, но это ни на что не повлияло. В следующий миг я уже болтался животом вниз, перекинутый через что-то твёрдое и шершавое.

Хитин.

Я лежал на спине существа, свисая, как мешок с тухлой картошкой. Подо мной – широкая, ритмично движущаяся спина, покрытая тёмными хитиновыми пластинами с неровной, ребристой поверхностью. Существо шло уверенно, с лёгкой тряской. При каждом шаге у меня дергалось всё внутри.

Через несколько минут мы догнали караван. Он стоял на склоне, среди песков. Животные, увешанные грузами, выстроены в цепь. Люди – в кандалах, кто сидел, кто стоял на коленях. Большие звери тяжело дышали, от них шёл жар.

Всадница, не сбавляя хода, обогнала колонну и махнула кому-то из своих:

– Сними эту дырку на заднице Гружля, пока не провонял всё.

Я не сразу понял, что речь про меня. Но когда меня резко сдёрнули с Шаара и швырнули в песок – стало ясно.

Я поднял голову – и увидел его.

Он стоял в самом центре. Огромный. Четыре метра в холке, может больше. Массивный, багрово-коричневый, покрытый складками, язвами, наростами. Кожа – как старая, растрескавшаяся резина, гниющая и потная. Из трещин сочилась мутная, вязкая жидкость. Он порыкивал, как мотор, работающий на остатках топлива. Из пасти то и дело вырывался тяжёлый, вонючий пар. Над мордой – тупой, загнутый рог. А глаза… Три. Один – посередине, два – по бокам, мутные, бессмысленные. Не смотрели – просто были.

И запах…

Он ударил, как плеть. Я отпрянул, закашлялся, губы скривились в гримасе. Смесь тухлого мяса, прокисшего жира и чего-то такого, чему место не на поверхности, а глубоко в преисподней. От одной волны вони закружилась голова.

На его спине сидел всадник. В позе лотоса. Между бочками, мешками, ящиками – всё крепко притянуто ремнями к широкой, почти ровной спине чудовища. Ни шатания, ни колебаний. Только лёгкая вибрация, когда он дышал. Спина дрожала, как гнилой мост под тяжестью груза.

Вот он, значит, Гружль.

Вот ты, значит, я – дырка у него на заднице.

– Бля… – вырвалось у меня вслух.

Никто не отреагировал. Или сделали вид, что не слышали.

– Сказал же, вонь за версту тащится, – буркнул кто-то, протаскивая меня мимо. – Не Гружль, а ходячая яма.

Я кашлянул. Глаза щипало, текли слёзы. Но теперь я знал точно: «дырка у Гружля» – не просто ругательство. Это статус. И, судя по всему, вполне заслуженный.

Меня подняли под руки и потащили к основной линии. Песок жёг лицо. Руки были затекшими, плечи ныло. Я еле волочил ноги, не потому что сопротивлялся – просто не мог держать тело. Оно разваливалось. На части. Внутри и снаружи.

Строй рабов тянулся вдоль грузовых животных. Все – на одном длинном тросе, соединённые металлическими кольцами за шею или запястья. Кто-то стоял, кто-то сидел, кто-то лежал прямо в песке. Измождённые. Грязные. Хромые. Лица – в ссадинах, синяках, запёкшейся крови. В глазах – пустота. Без мыслей. Без желания. Как у давно сломанных людей.

Меня подвели к одному из промежутков. Вставили в кольцо. Замок щёлкнул. Цепь натянулась. Всё. Я стал частью груза.

Я пытался стоять, но ноги дрожали. Свет – будь то солнце, или отражение от газового гиганта – бил в глаза, выжигал тени. Всё вокруг казалось плоским. Воздух дрожал, как стекло. Пространство теряло объём. Реальность – плотность. Всё было… ненастоящим.

Чуть дальше по цепи сидел старик. Лысый, с клочьями седых волос на висках. Кожа – пятнами. Руки дрожали. Он не поднимал головы, просто раскачивался вперёд-назад. Как маятник.

Потом остановился. Застыл. И медленно завалился набок. Шея осталась в неестественном положении – вытянутая, как у тряпичной куклы. Один из рабов дёрнулся. Охранник – в чёрной маске с оскалом – подошёл.

– Эй, – сказал он. – Сдох, что ли?

Подошёл второй. Один из них ткнул старика ногой. Потом наклонился, нащупал шею. Подержал пару секунд. Встал.

– Всё. Освобождай.

Они сняли кольцо, отстегнули цепь. Без слов. Не торопясь. Старика унесли к одному из вьюков – как будто он был не человек, а изношенный болт, что не выдержал нагрузки. Не отработал смену.

Я смотрел, не отводя глаз. Не из жалости. Просто знал – это будет. Скоро. С кем-то. Может, со мной.

Пятно крови уже начало темнеть на песке. Там, где он лежал, осталась вмятина – как след от мешка. Его самого утащили за грузы, туда, где стояли твари.