Интервью с одним артистом

роман

Посвящается моим любимым артистам –

недооцененным и недоигравшим на сцене и в кино,

безвременно ушедшим из профессии или из жизни.

А также журналистам, начинавшим

свой профессиональный путь в лихие 90-е,

формировавшим современную журналистику

в жестких условиях дикого рынка и

геополитических конфликтов…

От автора

Все это где-то когда-то с кем-то происходило. Роман основан на реальных событиях и у героев, безусловно, есть прототипы, причем во множественном числе. Такие образы называют собирательными. Поэтому прошу не принимать эту историю за чье-то жизнеописание: любые ассоциации с конкретными людьми будут ошибочны. Также являются случайностью возможные совпадения названий и имен собственных.

Действия происходят в начале 2000-х годов.

Главные герои – представители двух творческих профессий, – актерской и журналистской, хорошо зарекомендовавшие себя в начале карьеры и потерявшие себя в новых реалиях. Они из разных поколений, но их объединяет прежняя, советская этика и невозможность реализовать свой творческий потенциал в постсоветское лихолетье.

Каток 90-х прокатился по их судьбам одинаково разрушительно. Центральной линией, скелетом повествования, является тема отцов и детей. Не случайно сюжет романа начинается с отсылки к нетленному произведению А.С. Тургенева. Здесь эта вечная тема представлена в ракурсе реалий конца ХХ – начала ХI вв., периода «сексуальной революции», слома традиционных устоев и целых институтов – брака, семьи, принципов воспитания детей, материнства и отцовства.

Конец 1980-х, начало 1990-х – были пиком самого безответственного в новейшей истории нашей страны отношения к детям, к молодежи и к семье. Такое понятие как любовь снимается с повестки, объявляется эфемерным, а ответственность мужчины за судьбу женщины становится моветоном, и даже чем-то неприличным (привет феминисткам). На этом фоне основная жизненная драма главного героя (артиста Евгения Журбина) связана с его отцовством, к которому он стремился, но не мог реализовать из-за собственного идеализма и внутреннего конфликта ценностей – супружеской верности и стремления стать отцом.

И все же, если вернуться в те времена, когда происходят описываемые события, то мне особенно сильно хотелось рассказать, как в изменившейся глобальной реальности людям удавалось не потерять, найти себя заново, придумать собственную модель профессиональной самореализации, если не удавалось вписаться в «мейнстрим». Ну, и конечно, еще раз про любовь, куда ж без нее – любовь же от искусства неотделима.

Вторая тема романа – великая, мистическая сила искусства, формирующая личность, стигматизирующая наше восприятие, закладывающая в нас идеалы. В сущности, наша ментальность состоит из услышанных перед сном сказок, прочитанных книг, любимых мультфильмов, фильмов и спектаклей. Если бы главная героиня, прочитавшая в 12 лет «Отцов и детей» А.С. Тургенева, не была до глубины души потрясена судьбой Базарова, возможно, не обратила бы внимания на артиста, сумевшего изобразить его на съемочной площадке точно таким, каким она себе его представляла. Журбин для нее, изначально – это Базаров, в которого она влюбилась в детстве, читая роман, его наиболее успешная, с ее точки зрения, реинкарнация. Он полностью соответствует идеалу мужчины, заложенному в ней русской классикой. И это близкое по смыслу прочтение его образа мистически соединило главных героев.

Но ментальная общность, близость людей и те ориентиры, по которым они находят друг друга, определяются не только единым образованием и культурой. Что-то общее должно быть в генетической памяти людей, чтобы их так крепко притянуло друг к другу, что не разорвать, словно две половинки одного целого. Журбин – потомок волгарей, кораблестроителей, Ивашова – по материнской линии потомок мариупольских кораблестроителей… во время их поездки в Орловку на Волгу эта мистическая связь дает себя знать.

Мне невольно захотелось продолжить тему, сформулированную великим писателем, в виде истории любви юной студентки-журналистки Татьяны Ивашовой и зрелого женатого мужчины, артиста и ее кумира Евгения Журбина, у которого никогда не было и могло вовсе не быть детей, если бы не эта греховная связь с его юной поклонницей. Не удержалась от некоторой мистификации, суть которой – не что-то сверхъестественное, а причуды человеческой психики. Я говорю об идее стигматизации артистов образами, в которых им приходится работать. Где та грань, за которой образ становится частью натуры самого артиста? Когда он перестает осознавать, где его герой, а где он сам? И как это может сказаться на его судьбе? В романе этот предполагаемый стигмат трагедии Базарова, которую артист Журбин пропустил через себя и тем самым в какой-то мере отравил ею собственную «карму», разрушает сон Татьяны, который мистическим образом они видят вместе.

Вслед за этим пара проходит свое собственное чистилище: артист по сфабрикованному обвинению попадает в следственный изолятор, а Татьяна пускается в неравную борьбу за него, бросает вызов системе и могущественной преступной группировке. В результате этих перипетий оба теряют работу, становятся аутсайдерами, изгоями для той элиты, которая на момент событий управляет искусством и масс-медиа. Пройдя через испытания, они возвращаются каждый в свою профессию с бесценным опытом, ясными целями и высокой мотивацией.

Фильм «Базаров», который становится отправной точкой сюжета – это не одна из пяти существующих экранизаций романа «Отцы и дети» А.С. Тургенева. Это – самостоятельное кинопроизведение, сфокусированное на фигуре Базарова. Его сценарист добавляет в фильм детали и подробности, которые не прописаны в романе, но невольно угадываются, достраиваются воображением читателя.

Журналистка Татьяна Ивашова – прежде всего, читатель романа Тургенева. Сюжет его и трагическая судьба Базарова превратились для нее в настоящий незавершенный гештальт. В детстве она предавалась мечтам о том, как становится участницей событий этого романа и спасает Базарова, в которого была влюблена детской идеалистичной влюбленностью. Вероятно, определенный гештальт сложился и у артиста Евгения Журбина, прожившего в ходе съемок жизнь Базарова и «умерший» вместе с ним. Возможно, это и сводит их, создает почву для взаимного притяжения.

Пролог

Москва, 2003 г.

Поздняя осень, моросящий дождь. Провожающих на Троекуровском кладбище собралось немного. Хоронили артиста, покончившего с собой.

Церемония продолжалась недолго: гроб был опущен в землю, крест и венки установлены, цветы возложены, речи произнесены. Те немногие, кто пришел проводить малоизвестного артиста в последний путь, уже изрядно промерзли. Процессия начинала расходиться.

Евгений Журбин – высокий, стройный мужчина за 40 в черном плаще и Владимир Косов, немного моложе, чуть лысоватый кудрявый блондин среднего роста, коренастый, мягкий, в очках – шли в стороне от других и курили.

– А ты когда в последний раз видел Влада? – Спросил Косов.

Журбин пожал плечами, с мрачным выражением лица выпуская дым в сторону, чуть слышно ответил:

– Не помню. Он как-то звонил в начале лета.

– Что говорил?

– Да что говорил… Ничего особенного, то же что и у всех: ролей нет, предложили сниматься в каком-то криминальном сериале – не пошло, то ли заболел, то ли запил… – Журбин с досадой отшвырнул окурок.

– Да, алкоголизм – наша профессиональная болезнь… В каком-нибудь театре он служил?

– Нет… что-то не сложилось в Современнике, решил сосредоточиться на кино.

– Одним кином сыт не будешь… – поежился Косов, глубоко вдавив руки в карманы кожаной куртки.

– Тем более таким как сейчас, – заметил Журбин.

– Дело возбуждать не стали, – присоединился к разговору еще один коллега, – он вроде записку оставил.

– Ну да, только там сумбур какой-то, – тихо заметил Косов. – Чьи-то рукописи, кто-то ему звонил по ночам… наверное, должен кому-то. Был.

– Милиция разберется, – буркнул Журбин тоном явно ироническим.

Несмотря на внешнюю отстраненность собеседников, было понятно, что трагедия, случившаяся с артистом Юровским, касается их самым непосредственным образом. Версия самоубийства коллеги, находившегося несколько лет в бедственном положении, сомнений почти не вызывала. Каждый из них хотя бы раз одалживал ему денег, не очень надеясь получить их назад, и не имея возможностей помочь ему с работой. В актерской профессии, как ни в какой другой, от таланта, трудолюбия и добросовестности самого артиста зависит слишком мало. Слишком многое в его судьбе решают неформальные связи, субъективные представления и вкусы режиссеров, художественных руководителей и продюсеров, объективные же критерии в искусстве весьма условны и имеют вес только в учебных аудиториях.

Каждый из них в любой момент мог оказаться в ситуации, приведшей к гибели их товарища, с которым когда-то Журбин заканчивал театральное училище, делал первые шаги в профессии, вместе с которым радовался первым успехам.

Одновременно с этой частной трагедией, что-то назревало и в театре, где служили Журбин и Косов, что в одночасье поставит под вопрос значительную часть труппы. И от этого невозможно было устраниться, это нельзя было предотвратить, поскольку такова была объективная реальность: вслед за сломом идеологии, определявшей бэкграунд советского искусства, на российскую постсоветскую культуру навалился тяжелый, разъедающий декаданс, в нее как мицелии спорыньи стремительно прорастал рынок. Главенство советской цензуры в искусстве неотвратимо сменялось главенством коммерции. Любой спектакль или фильм теперь мог появиться на свет только при одном условии: если у него был достаточный коммерческий потенциал, в основе которого – соответствие запросам общества, а оно, по мнению новоявленной армии продюсеров, запрашивало секса, глумления над святынями и кровавых побоищ. Людей перестали интересовать глубинные механизмы взаимоотношений между людьми, в социуме, и уж, конечно, вопросы государственного строительства: все, что касалось коллективных интересов, высмеивалось в угоду личностных. Идеологией общества стали эгоцентризм и потребительство.

Примерно то же самое происходило в литературе и в журналистике. Вся сфера масс-медиа превратилась в бездонный, мутный рынок, похожий на Черкизон1. Юровский, Журбин, Косов и многие другие люди искусства не желали участвовать в этой «порнографии», но как им жить дальше – не знали.

Новые формы

В Московском муниципальном классическом театре решили вывести из репертуара постановку «Горе от ума», которая шла в нем 40 лет. Последние 15 лет в ней играл Чацкого артист Евгений Журбин, или ЖЖ – как его иногда между собой называли коллеги. Одновременно с этим его переводят во второй состав актеров спектакля «Отцы и дети», где он почти столь же долго играл Базарова. Теперь он там участвовал в роли Павла Петровича. Причина банальна: Базаров – молодой человек, а Журбину уже 48 лет. В первом составе господина нигилиста теперь играл 23-хлетний хипстер Гарик – субтильный невысокий юноша с коротким зеленым ежиком на голове и бриллиантовыми «гвоздиками» в ушах, которые он не снимал даже на сцене. Гарик пришел в театр из какого-то модельного агентства, его фотографии с рекламой гламурных шмоток, на которых он позирует в утонченном образе денди с налетом транссексуальности, регулярно украшают глянцевые журналы.

Булгаковский «Бег» отдали на переделку приглашенному режиссеру из Литвы Стасу Крутику, который сразу же потребовал около 15 млн. рублей на новые декорации и на всякий случай переименовал спектакль в «Исход».

Режиссер решил развить и усилить в спектакле тему проституции среди русских эмигранток в Стамбуле. Для этого ему необходимо было соорудить на сцене огромный стеллаж с полками-этажами, на которых, держа горящие красные фонари и рискуя сорваться вниз, должны вытанцовывать голые статистки в черных чулках и алых лабутенах с ценниками на алых передниках, чуть прикрывавших выбритые лобки.

Хлудову, которого в «Исходе» играл Журбин, теперь надлежало изнасиловать Серафиму Корзухину и вообще удерживать ее в сексуальном рабстве большую часть спектакля. По версии Крутика, Хлудов не просто спятил от хаоса гражданской войны, а был конченным морфинистом, отчего с ним приключались не только безобидные тихие галлюцинации (сцена с летающими гробами, реализация которой по первым прикидкам требовала около 5 млн. рублей), но и буйные психозы, во время которых он собственноручно и с особой жестокостью убивал как подозреваемых в большевизме, так и своих подчиненных – душил, кромсал ножом и шашкой, и, конечно, вешал. Иногда сначала вешал, потом кромсал. Это в свою очередь вызвало психоз у Журбина и однажды на репетиции после короткой дискуссии о новых смыслах и формах он чуть не заехал Крутику по физиономии.

– …Если ты стал моим спутником, солдат, то говори со мной. Твое молчание давит меня, хотя и представляется мне, что твой голос должен быть тяжелым и медным. Ты знаешь, что я человек большой воли и не поддамся первому видению. Пойми, что ты просто попал под колесо и оно тебя… – держа в одной руке свернутый в трубочку обновленный сценарий пьесы, а другой кутаясь в шинель, Журбин стоял посреди сцены и почти уже закончил реплику Хлудова, когда его прервал режиссер.

– Евгений Иваныч, ну не то! Вы что, текст забыли? Вы к репетиции готовились? – Маленький человечек в клетчатых брюках, кожаной жилетке и в шарфе, удавкой охватившем его почти отсутствующую шею, вскочил с кресла в первом ряду партера и судорожно схватил свой экземпляр сценария.

– Я не понимаю этого текста, я не знаю, как это играть, – Журбин швырнул трубочку из сценария на стол, стоящий на сцене. – Пока на всякий случай вернулся к исходнику.

– Ну… вы… вы поймите, вы прочувствуйте: Слащев был психопат! Наркоман! Кровавый маньяк. Только такой человек, пройдя ад, мясорубку гражданской войны, пролив море крови, мог, в конце концов, принять власть большевиков и служить ей!

– Кто-о? – Глядя на человечка в удавке с высоты сцены и собственного немалого роста, презрительно протянул Журбин, – какой Слащев?

– Ну что вы… ну что вы… не знаете кто такой Слащев, помилуйте, ну как же вы… ну… ну как же вы… столько лет играли Хлудова и не знаете, – затараторил, заикаясь, Крутик. – Прототип вашего героя, белогвардейский генерал…

– Я знаю, кто у нас прототип Хлудова, – сел на корточки на краю сцены Журбин. – Просто я играю не прототипа, а героя булгаковской пьесы. Хотите ставить спектакль про маньяков – ставьте, я что, мешаю? Если мы ставим «Бег», то играть я буду Хлудова, а не Слащева. Про маньяков и людоедов делайте отдельную постановку, без меня.

– А Хлудов кто – не людоед? Евгений Иваныч, ну простите… ну простите, – Крутик покрылся испариной, – это вот сейчас, когда уже получены все визы в Минкульте, с вашей стороны, простите, просто непрофессионально это с вашей стороны…

– Чтооо? – Журбин спрыгнул со сцены и стремительно направился к человечку. – А, по-вашему, профессионально – это кривляться, врать, лицемерить и лепить из литературной классики кусок дерьма?

– О-о-о-кей, Евгений Иванович, без вас – так без вас. Завтра же согласуем на эту роль другого артиста… не-не-не надо так волноваться!… – Крутик инстинктивно проскочил между рядами кресел, отрезав противнику путь для прямого наступления.

Исполнитель приват-доцента Голубкова, еще не успевший отдышаться после сцены в контрразведке, попытался преградить путь доведенному до бешенства коллеге со словами «Женька, спокойно, ну его на хер», но вовремя отскочил в сторону. Под хихиканье актрис, ЖЖ догнал режиссера с твердым намерением влепить ему оплеуху, но тот заранее с воплями упал между рядами. Лежачего режиссера артист бить не стал, хотя и еле удержался, чтобы не пнуть его в клетчатую задницу.

Замяли с большим трудом, выплатив драматургу из жалования артиста компенсацию.

В восприятии новых форм и смыслов труппа была неоднородна. «Свежая кровь» вливалась из самых неожиданных мест: телевизионных шоу, модельных агентств и даже гламурных журналов. Зачастую молодое пополнение от происходящих изменений было только в восторге. Театр стремительно превращался в продюсерский центр дешевых антрепризок2.

Сомнительные эксперименты усугублялись тяжелым экономическим положением коллектива: артистам и остальному персоналу театра крайне нерегулярно выплачивали жалованье, многих перевели на полставки, лишали ролей и премий. Впрочем, у руководства деньги водились всегда.

Обновленческие метаморфозы начались после смены руководства театра. Отправив на заслуженный отдых прежнего директора, столичный департамент культуры утвердил в этой должности успешного коммерсанта Бориса Гурского, обещавшего вывести театр на самоокупаемость и прибыль. Новый директор был давно знаком с завхозом театра, выжигой Сергеем Скунцевым, которого, недолго думая, назначил художественным руководителем.

Евгений Журбин был несколько странным артистом. Для артиста он, пожалуй, был слишком закрытым, непубличным и совершенно «нетусовочным». Жизнь его состояла из работы и дома. Ни о каких интервью, ток-шоу, ковровых дорожках и прочих публичных мероприятиях Евгений Иванович даже слышать не хотел. Это крайне удивляло его окружение: стройный, интересный, привлекательный, неординарный – в нем было все, что нужно для славы, для экрана, для крупного плана, для благосклонности продюсеров киностудий и телеканалов и, наконец, для бешеной популярности и обожания публикой. Особенно недовольна была его супруга Лариса Анатольевна Добруч – ведущая актриса этого же театра. Она недоумевала, почему ее муж не стремится напоминать о себе кинопродюссерам и режиссерам, не добивается получения ролей в кино – при более чем скромном жаловании в театре и с каждым годом тающей его востребованности в нем было просто жизненно необходимо искать дополнительные заработки. К этому моменту Евгений Иванович не снимался в кино уже 13 лет! Он объяснял свою пассивность тем, что нормальное кино как раз 13 лет назад и закончилось, сниматься все равно негде, так что нечего и напоминать о себе. Это разногласие у них в семье стало уже традиционным поводом для ссор. Особенно бесило Ларису, когда Евгений отказывался от поступающих предложений сняться, произнося при этом одни и те же эпитеты, вызывающие у нее настоящую аллергию: «кусок дерьма», «киношняга», «херомань» и еще несколько нецензурных выражений. Супруги неделями могли не разговаривать, хотя когда-то, еще в училище, и потом, в первые годы театральной службы, у них, кажется, была любовь. Свою серебряную свадьбу они встретили в теплой дружеской обстановке: Евгений пил пиво дома у Косова, а Лариса поехала с подругой на неделю в Египет. Детей у этой звездной пары не было.

Каждый раз, когда Журбин слышал в свой адрес слово «странный», он повторял известную реплику Чацкого: «Я странен, а не странен кто ж, тот, кто на всех глупцов похож?»

Собрание в театре

Открытое собрание коллектива театра в зале его малой сцены шло уже третий час, а накал дебатов не спадал. У многих уже возникло подозрение, что никакой резолюции сегодня принято не будет. А значит, Минкульт не получит оснований для принятия организационных решений.

Журналистка Татьяна Ивашова устала щелкать тугой кнопкой диктофона, то включая запись, то ставя ее на паузу. Уже была исписана почти вся кассета, но для статьи сгодится от силы десятая часть, тем более что материал надо отправить в редакцию уже сегодня. Кроме того, устали ноги в полусапожках на высоком каблуке и ныла спина: ораторы выступали без микрофона, и чтобы запись получилась разборчивой, ей пришлось встать как можно ближе к президиуму, расположенному на сцене: свободных мест в первых рядах партера уже не было. Аналогичной была участь и других журналистов, приглашенных на это мероприятие. Кто-то сидел на полу, кто-то облокотился о край сцены, разложив на нем аппаратуру.

За этим конфликтом писаки и снимаки следили уже давно – тут были и громкие увольнения, и открытые письма, и интервью, а сегодня ожидалась долгожданная развязка: судя по присутствию в зале самого замглавы столичного Минкульта, должно быть, наконец, принято какое-то решение, которое внесет определенность в ситуацию. Вот почему в зале собралось так много журналистов известных изданий, в числе которых и Татьяна – журналистка электронной газеты «Москва нон-стоп».

Главная претензия к руководству у коллектива – растущая задолженность по зарплате. И журналистам, и труппе было известно, что за последние три года Минкульт выделил на развитие театра более 150 млн рублей, но никаких изменений к лучшему, кроме косметического ремонта здания и закупки компьютеров для администрации, в театре никто так и не заметил.

Помимо претензий по зарплате, многие артисты выражали недовольство изменениями репертуара. Мало того, что постепенно были уволены почти все режиссеры, включая молодых, а на их место на срочные договора приглашены какие-то гастролеры, в том числе из ближнего и дальнего зарубежья, так еще и немалая часть заслуженных, и даже народных артистов оказалась на скамейке запасных – то есть во втором составе исполнителей, в то время как предпочтение отдавалось новоявленным посредственностям.

Журбин выступать с речами не любил, хотя и умел. Он обладал редким даром емко, хлестко и доходчиво формулировать свои мысли. Выбери он профессию военного, как его брат, из него мог бы получиться отличный командир.

– …а если кому-то неймется реализовывать себя в порнографическом жанре, то пусть отдельно от ММКТ учредит какой-нибудь «Московский эротический театр имени Содома и Гоморры» и заберет с собой наиболее прогрессивную часть труппы. – Вещал Журбин под одобрительные аплодисменты и смех коллег. Назвав вещи своими именами и призвав Минкульт немедленно провести в театре финансовый аудит, Евгений Иванович отправился на место – к группе единомышленников, занимавших пятый и шестой ряды партера. Вдруг взгляд его зацепился за Татьяну. Молодая симпатичная журналистка стояла в проходе, прислонившись к борту нижней ложи и обнимая планшет с закрепленным на нем пухлым блокнотом.

Артист, слегка оцепенев, остановился рядом и тоже прислонился к ложе. Журналистка как будто не замечала его, чуть отвернув голову. Раздумывая, как лучше поступить, Журбин окинул взглядом зал и снова посмотрел на нее в упор. Татьяне ничего не оставалось, как ответить ему взглядом.

– Здравствуй, Таня… – тихо произнес Журбин, глядя ей в глаза. – Ты не узнала меня?

– Здравствуйте, Евгений Иваныч.

– Почему по отчеству и на вы…?

– Исключительно из уважения, – грустно улыбнулась журналистка и снова отвела взгляд.

Журбин, пораженный неожиданной встречей, задумчиво блуждал глазами по залу. Там его коллеги атаковали эпитетами президиум, который отстреливался тем же, но менее успешно. На задних рядах уже весьма безразлично наблюдала за баталией разночинная зрительская аудитория: нейтральная часть труппы, журналисты, представители Минкульта.

– Давно не виделись… Сколько же лет прошло?

– 13, – не задумываясь, ответила она.

– Значит, ты все-таки в рядах пишущей братии… выглядишь бесподобно!

– Спасибо.

– Ну, конечно, замуж вышла, дети…?

– Да, все успела, – теперь уже Татьяна блуждала глазами по залу, ища, за что бы зацепиться. – И даже больше.

– А больше – это что?

– Например, развестись… – Ей стало сразу неловко, от этого «развестись». Слово сорвалось с ее уст нечаянно: какое-то ужасно одинокое, изголодавшееся по сильному плечу существо внутри нее предательски бросило его, словно белый флаг… Гордая Таня от этой своей оплошности испытала досаду, и даже глазам стало чуть горячо от надвигающихся слез. Она замолчала, пытаясь мобилизовать в себе остатки самообладания.

Журбин стоял так близко, что Татьяна вновь, как 13 лет назад, оказалась во власти его непреодолимого магнетизма. В один миг в памяти ее всплыло все, что чувствовала и думала она рядом с ним тогда. Ее уверенность в себе, знание жизни и людей, нажитая за годы защитная броня от сердечных ран, вмиг рухнули, и она вновь превратилась в 20-летнюю девочку, похожую на Дашу из «Хождения по мукам», – наивную, открытую и пылкую, ждущую любви и влюбленную тайно в какого-нибудь кумира… Кем же она грезила тогда, перед самой встречей с Журбиным на съемочной площадке художественного фильма «Базаров» – очередной экранизации тургеневских «Отцов и детей»? Кажется, знаменитым ленинградским журналистом Александром Неверовым… и, конечно, на этой почве горела мечтой стать журналисткой. Но летняя подработка в качестве помощника сценариста на съемках фильма, куда ее устроили друзья из московского горкома комсомола, очень скоро заставила ее напрочь позабыть о звезде вечерних теленовостей.

Базаров

1990 г.

Евгений Журбин в ту пору не был еще звездой экрана. Талантливый молодой артист, необычайно харизматичный, с богатой фактурой русского мужика-интеллектуала, борца, революционера, титана, на чьих плечах держится мир и благодаря кому он вертится – удостаивался лишь эпизодических ролей в кино и в основном служил в театре. Несмотря на это, созданных им героев отличали большая внутренняя сила и честность. Это была первая картина, где 35-летнему Евгению выпала главная роль.

Натурные съемки проходили в усадьбе Марьино – имении Голицыных под Ленинградом, расположенном на берегу реки Тосны.

Татьяна – эдакая тургеневская барышня в шелковом топе с вышивкой, в модной расклешенной юбке из светло-серой плащевки, сидела под зонтиком за складным столиком и торопливо перепечатывала на машинке реплики для актеров.

Незаметно подошел и опустился рядом с ней на скамейку высокий, стройный мужчина в темно-коричневой рубахе и бурой шляпе, надвинутой на глаза. От него пахнуло табаком, сыромятной кожей старого реквизитного ремня и легким шлейфом модного одеколона «Лоренталь»3.

– Ну что, Татьяна Алексеевна, как думаете, Иван Сергеич на нас не обидится? – Спросил он с легкой ухмылкой, раскинув руки на спинке скамьи. Татьяна слегка вздрогнула от того, что к ней обратились по имени-отчеству, оторвалась от машинки и с удивлением оглянулась на рассевшегося рядом с ней «Базарова».

– С чего бы ему… Я ведь не роман перепечатываю, а сценарий.

Журбин усмехнулся ее нечаянной иронии. Рядом с машинкой ветер перелистывал открытую книгу: девушка аккуратно сверяла правки с первоисточником.

– Хорошо… А то я тяжело переношу вольное обращение с классикой, – заметил Журбин и попытался поймать ее взгляд.

– Нестеров велел переделать реплики, вот и переделываю, – вздохнула Таня, вернувшись к машинке.

– Доктор сказал в морг, значит, в морг…, – пробормотал артист и закусил травинку.

Татьяна вытащила распечатку из машинки и протянула Журбину.

– Это ваши реплики. Пока не уходите, я сейчас отпечатаю для Глебовой…

– Не двигаюсь с места! – Игриво ответил Журбин. – Я весь в вашей власти!

На сегодня оставалось отснять самую романтичную сцену фильма: поцелуй Базарова с Фенечкой, которую играла артистка Глебова.

– Это какая-то не базаровская реплика, не в его стиле… Не выходите из образа, Евгений Иванович!

– Отчего же, милостивая государыня, не в его стиле? Да что мы вообще о нем знаем, кроме того, что вообразили себе, читая роман?

– Но вы-то о нем все знаете! – Кокетливо покосилась на артиста Татьяна.

– Да если бы… – Журбин снова вцепился зубами в стебелек мятлика и стал читать реплики. Однако скоро взгляд его вновь поднялся над текстом, туда, где ветер играл с прядью темно-каштановых волос ассистентки, которую она безуспешно пыталась заправить за ухо. Быстро отпечатав реплики для Глебовой, Татьяна протянула лист Журбину и спросила:

– Евгений Иванович, когда вы готовились к съемкам, читали роман, сценарий, вы же ставили себя на место Базарова, представляли, как будто все, что описано в романе, происходит лично с вами?

– Конечно, это называется «погружением в образ», – улыбнулся артист.

– Тогда как вы думаете, почему Базаров, страстно влюбленный в Анну Сергеевну Одинцову, поцеловал Фенечку?

Вопрос Журбину понравился: он давал повод поговорить с симпатичной девушкой о приятных вещах, в которых он, без сомнения, имел больше опыта. Данный поступок Базарова казался артисту совершенно естественным и подобных вопросов лично у него не вызывал, но что сказать на это юной особе, которую он прямо сейчас поцеловал бы с тем же удовольствием, что и Базаров Фенечку…? Это был вызов.

– Ну, вы же знаете, наверное, что с Одинцовой у него как-то не складывалось…

– Не складывалось – в том смысле, что она не бросилась ему на шею сразу же после его признания в любви, которое она практически вытянула из него клещами?

Артист усмехнулся. Он был еще не в курсе, что имеет дело со студенткой журфака.

– Да нет, ну понятно же, что Одинцова не видела в Базарове себе пары. Она и по положению выше и по самомнению. Базаров – сын штабс-лекаря, дворянин только наполовину, по матери, и сам будущий уездный лекарь, не ровня ей. Одинцова – дворянка, к тому же в каком-то смысле «эмансипе», своими силами вытащила семью из разорения, умна-красива… она любила-то только себя. Он это понимал, потому и не собирался давать своим чувствам волю, но оттого и страдал. А она, себе на потеху, его спровоцировала на признание – вот то, что вы называете «вытащила клещами».

– Хорошо, и что вы хотите сказать, что Фенечка оказалась просто более доступной?

– Фенечка была здесь и сейчас, она не могла не нравиться, она нравилась всем: и Николаю Петровичу, и Павлу Петровичу, и Базарову она понравилась еще при первом же знакомстве, до встречи с Одинцовой… Но главное, она была не выше, а ниже по положению, – Журбин облокотился локтями на свои колени и приблизился к Тане. – Ведь Анну Сергеевну бы он так поцеловать не решился, хотя и чувства к ней испытывал более глубокие, чем к Фенечке.

– Чего же он испугался с Одинцовой? – Прищурилась Таня, – что-то с трудом представляется, что за это его кто-либо мог вызвать на дуэль. А вот в случае с Фенечкой такая перспектива была очевидна.

Журбин улыбнулся. Чтобы сформулировать, чем незамужняя и страстно любимая, но самодостаточная женщина «страшнее» пули на дуэли за оскорбленные чувств хозяина и любовника простой девушки, Журбину в данный момент не хватало настроя. Он уже мысленно проигрывал предстоящую сцену съемок и настраивался на романтический лад.

– Стал бы Базаров раздумывать над всем этим, увидев знакомую милую девушку, в одиночестве собирающую розы. Вот что, давайте я схожу, поцелую Фенечку и вам потом все расскажу, ладно? – Вывернулся артист.

– Ловлю на слове, – рассмеялась Таня. – Мне правда интересно!

Она еще хотела спросить его вдогонку, по-настоящему ли он будет целовать артистку Глебову, но постеснялась.

Съемки закончились, когда солнце еще было высоко и съемочная группа, разбившись на компании по интересам, принялась активно расслабляться. Кто-то купался в реке и загорал, кто-то играл в пляжный волейбол – к приезду съемочной группы по распоряжению главы местного райсовета засыпали прежде грунтовый пляж привозным песком и установили волейбольную сетку. Кто-то разжигал угли для шашлыков. В уютном саду с поспевающими вишнями, окружавшем усадебный гостевой комплекс, накрывали длинный деревянный стол. Директор фильма Дубинин и сценарист Грабовский сидели в шезлонгах и совсем как тургеневские герои курили трубки, обсуждая поставки лучших трубочных табаков мира в Советский Союз, после заспорили о том, какой табак курил Сталин. Режиссер Нестеров и главный оператор Барышев прохаживались по двору усадьбы, обсуждая прожитый съемочный день.

– Сегодня отстрелялись быстро, на удивление, – сказал Барышев.

– Почти все сработали как надо с первого дубля, – заметил Нестеров. – Вот я и думаю, не маловато ли отсняли. При первом же отсмотре наверняка что-то вылезет, а подмонтировать будет нечем…

– Завтра наснимаем перебивок…

– Это если с погодой повезет… знаешь ведь как бывает: чуть больше облаков и весь цветовой баланс летит к чертям.

– Завтра снимаем в березняке. Там по любому света больше – стволы белые…

Царила умиротворяющая атмосфера. В этом чудесном дне сошлось все: и теплая, солнечная погода, и чистая речная вода, и живописные сельские виды, и приподнятое рабочее настроение у всей группы, и относительно небольшой объем работы, и спокойные, без драматического накала сцены.

Гостевой комплекс располагался в бывших флигелях имения для прислуги. Небольшие уютные гостевые комнаты были оборудованы на втором этаже, а внизу находились общие столовые с холодильником и телевизором.

Прямо от ворот усадьбы деревянная лестница вела к живописному берегу Тосны, на излучине которой росла большая, раскидистая и очень старая ива, а рядом – молодая поросль осин, поблескивавших серебристыми круглыми листочками на тихом ласковом ветру. Солнце на безоблачном небе начинало приближаться к верхушкам елей далекой лесополосы и осины на берегу реки отсвечивали золотом его лучей. Татьяна сидела на ветке старой ивы, стелящейся над самой водой, и перечитывала роман Тургенева в той части, над которой предстояла работа завтра. Внезапно тишину нарушил хруст раздавленной кем-то сухой ветки. Это между позолоченными осинками пробирался Журбин.

– А вы почему не со всеми, Татьяна Алексеевна? – Поинтересовался он. – Скоро объявят общий сбор на обязательную пьянку.

Таня повернулась к нему, прислонясь спиной к стволу ивы:

– А я по запаху шашлыков почувствую, когда будет готово – тогда приду, – улыбнулась она. Внутренне Татьяна очень обрадовалась визиту «Базарова». При виде него сердце мгновенно перешло в галоп. – А вы? – Вернула она вопрос собеседнику.

– А что я?

– Ну, вы почему не со всеми?

– Увидел, что вы здесь совсем одна и решил сходить за вами. Вдруг потеряетесь, потом будем вас в ночи разыскивать с факелами, – с серьезным лицом сказал Журбин, облокотившись на ветку ивы, где сидела Татьяна. – Продолжаете постигать классику?

– Готовлюсь к завтрашней работе. Дуэль, все-таки…

– Отдыхать тоже когда-нибудь надо, – он осторожно приподнял Танину руку с разворота книги и закрыл ее. Татьяна также осторожно вынула свою руку из его руки и, чтобы прервать неловкую паузу, спросила:

– Чем собираетесь заниматься после съемок?

– Если успею, свожу на Черное море жену, она давно просила. Потом вернусь в театр, у нас в будущем сезоне две премьеры, надо начинать готовиться…

– Жена тоже актриса?

– Да, в одном театре служим, с училища вместе…

– А дети у вас есть?

– Нет, к сожалению. Две неудачные беременности. В третий раз судьбу решили не испытывать.

– Ужасно и обидно…

– Ну, а у вас какие планы на будущее?

– Доучиваться на журфаке…

– Так вот что! Вы журналистка, значит. Что-то такое чувствовалось, да… А с этой кинобандой сотрудничать дальше будете?

– С Москино? Не знаю, меня ведь только на эти съемки взяли. Срочно нужен был пишущий человек, готовый заниматься бумажной работой в полевых условиях, – стенографировать, печатать… У нас с Нестеровым общие знакомые в горкоме ВЛКСМ, ну вот и устроили мне блат.

– Значит, вы не только красавица, но и комсомолка…

– И даже спортсменка… – улыбнулась Татьяна.

– … полное соответствие всесоюзному стандарту, – пошутил артист. – Каким видом спорта увлекаетесь?

– В детстве – фигурным катанием, потом плаванием. На самом деле комсомолка я весьма условная, просто в горкоме комсомола работает парень моей подруги. Вот и продвинул меня по ее просьбе.

Журбин задумчиво смотрел на Татьяну. Видя, что она смущена его долгим взглядом, решил еще больше ее смутить:

– А вот теперь я вас хочу спросить, как молодую хорошенькую девушку: почему некоторые девушки влюбляются в артистов?

– Они не в артистов влюбляются, а в мужчин… а почему в артистов чаще, чем в представителей других профессий, так это потому, что артисты на виду. Их заметить легче. Ну, вы вспомните советскую печать, когда в журналах и газетах регулярно публиковали портреты простых людей, чем-нибудь отличившихся в жизни: шахтеров, металлургов, хлеборобов, трактористов…

– … «Коневоды, трактористы, так сказать, сама природа – не народные артисты, а артисты из народа!» – подхватил Журбин Танину мысль песней из «Кубанских казаков».

– Вот именно. В какого-нибудь пилота дальней авиации, пропечатанного на обложке «Огонька» девушки влюблялись не меньше, чем в… я не знаю… в Караченцова, например!

– А меня вот, представляете, еще ни разу нигде не пропечатали… – с нарочитым возмущением произнес артист.

– Вот выйдет этот фильм на экраны и все журналы сразу захотят вас пропечатать, – заверила его Татьяна. – И я буду первая в очереди за интервью, договорились?

Журбин рассмеялся.

– Нет, я серьезно. Вот давайте прямо сейчас договоримся о моем праве первого интервью с вами! – Продолжала заводиться Татьяна.

Журбин чуть не пошутил про встречное предложение о его праве первой ночи с ней, но от столь явной пошлости удержался.

– Договорились. Но только в обмен на поцелуй!

– Таккк. Я уже начинаю чувствовать себя Фенечкой, – смутившись, Татьяна спрыгнула с ветки ивы.

Продолжая беседовать, они медленно шли в сторону усадьбы, от которой тянуло пряным дымком уже готовых шашлыков, а самые нетерпеливые, разгорячившись натощак алкоголем, опять пошли купаться.

– Я в театральный кружок пошел только чтобы преодолеть себя – справиться с зажатостью. В старших классах из-за своей внешности дико комплексовал!

– Из-за внешности? Да ладно! – Искренне удивилась Татьяна, подчеркнуто смерив его взглядом.

– Да, представляете, где-то после 8-го вытянулся за лето аж сантиметров на десять, меня и так-то дразнили каланчой, а теперь стало еще хуже: длиннющий, нескладный, от бурного роста даже болеть стал… врачи говорили, сердечно-сосудистая система за скелетом не успевает, – Журбин усмехнулся. – Потом все прошло, занялся атлетикой, неожиданно нашел себя на театральном поприще. Почти всю школьную программу по литературе переиграл в главных ролях. Но тогда это воспринималось просто как увлечение… в профессии актерской себя еще не мыслил.

– А я «Отцов и детей» прочитала тоже где-то в 8-м классе и безумно влюбилась в Базарова! Даже сочинила другой конец для романа, где Базаров остается жить потому, что его спасает курсистка-медичка, с которой он учился в университете, и которая тайно была в него влюблена, – едва договорив, Таня расхохоталась.

– Обалдеть!!! Ну-ка расскажи подробнее! – Оживился Журбин и «незаметно» перешел на ты.

– Да что там рассказывать? Глупые детские фантазии… как-нибудь потом…, – смутилась Таня и замолчала. Возникла пауза, тогда она вернулась к школьным воспоминаниям, – сочинение тогда впервые на пятерку написала! Вы не поверите, до этого за сочинения только тройки и четверки получала! Очень у нас строгая литераторша была. А тут – на одном дыхании, словно крик души и – пятерка!

– И после этого ты решила пойти в журналисты…?

– Нет… тогда меня биология и химия интересовали. Ломоносов, Базаров, Власенкова из «Открытой книги» – меня вдохновляли на естественные науки. Правда, недолго.

– А почему сменила направление?

– Не выдержала полевых работ в Тимирязевке. Тяжеловато это оказалось для меня и нудно. Перевелась после первого же курса на журфак…

За столом, уже в густых сумерках, сидели рядом. Слушали дискуссии разгоряченного сельским самогончиком и домашним винцом кино-начальства и периодически болтали между собой о всякой ерунде: о карикатурах и комиксах в последних номерах «Крокодила», о домашних животных, о школьных кружках… Татьяна себе даже представить не могла, что с этим человеком – почти звездой экрана, который старше ее на 15 лет, можно вот так сидеть и очень душевно болтать обо всем на свете. Журбин рассказал про черепаху, которая обитала в живом уголке его класса, а потом уползла в школьный сад и ее не смогли найти; про то, как однажды на школьных лыжных соревнованиях провалился под лед, как поступил в театральное училище за компанию с другом… Татьяна старалась запомнить все: каждое его слово, интонации, мимику, – все в этом человеке для нее незаметно становилось дорогим и родным. И уже начинало щемить сердце от приближения разлуки.

Когда стемнело и из травы перешли в наступление комары, Таня отправилась в свою комнату, которую она делила с 30-летней костюмершей Ладой. Дворовое застолье продолжалось до глубокой ночи, хозяева дома зажгли гирлянды фонарей. Татьяна подошла к окну и, осторожно отодвинув занавеску, выглянула во двор: Евгений продолжал сидеть за столом. Он больше не пил и не ел, а только курил и иногда посмеивался над спорщиками, что-то вставляя в разговор… Потом играл в карты с «вожаками» съемочной экспедиции.

Тане хватало ее скудного жизненного опыта, чтобы понимать, что она имеет дело с дамским любимчиком, и что Журбин наверняка задался целью соблазнить ее – пока что действует деликатно, ищет культурные подходы, но в ближайшие пару дней по законам амурного жанра должна будет наступить развязка, ведь до конца экспедиции осталось три дня.

Таня видела, как женская часть группы меняет свое поведение вблизи него: дамы любого возраста начинали больше улыбаться, мягче разговаривать, выбирая выражения, их голоса становились выше и звонче, некоторые начинали откровенно заигрывать и флиртовать. Это, по-видимому, происходило неосознанно. Но роль ловеласа и коварного искусителя как-то не вязалась с его образом прямодушного, честного парня, немножко сурового снаружи и мягкого, искреннего внутри. Татьяна чувствовала, что, несмотря на внешнюю сдержанность и некоторую брутальность, Журбин – человек мягкосердный и чувствительный, порой даже нервный.

И да, она уже была по уши в него влюблена, подозревая, что это не сулит ничего хорошего. Девушка украдкой разглядывала его: высокий, худощавый, гармонично сложенный, с вьющимися светло-каштановыми волосами и правильными, мужественными чертами лица. Красавчиком не назовешь, но при этом обладает редким мужским магнетизмом. Неглупый, неравнодушный, чуждый звездной спеси, простой и открытый в общении, умеющий слышать, понимать и чувствовать собеседника. Работает с полной самоотдачей, очень требователен к себе… Ее смутно начинала точить изнутри мысль о его бездетности: у такого мужчины – и нет потомства?! Так не должно быть. Это противоестественно, несправедливо… Осознавая, что они не могут быть вместе, она уже чувствовала, что не должна, не может потерять его хотя бы как друга. А там, дальше – как знать… Жизнь казалась 20-летней девушке огромной и бесконечной, полной самых небывалых чудес и свершений.

К концу дня у Тани уже сложилось ощущение, что она знает Журбина насквозь, давно, с детства. Выбор им репертуара, вообще разборчивость в ролях говорили о многом. Было ясно, что деньги в профессии для него не главное: ему очень хотелось участвовать в создании шедевров – фильмов и спектаклей, которые будут вспоминать и смотреть спустя десятилетия или даже века. Проходные роли его не интересовали. В чувстве юмора Евгению тоже трудно было отказать, хотя по его виду не всегда было понятно – шутит он или говорит серьезно. Его презрение к публичности, к тусовкам, его образованность, начитанность и вообще высокая культура сулили и столь же высокий уровень порядочности. Так думала о нем Татьяна, стоя в тонкой ночной сорочке у окна своей комнаты на втором этаже гостевого дома. Вдруг, сидящий за столом во дворе Журбин поднял голову и увидел ее в окне. Она инстинктивно метнулась прочь, задернув занавеску.

– Что у тебя с Журбиным? – В лоб спросила Лада, вернувшись из душевой.

– Ничего, просто общаемся.

– Ага, расскажи мне сказочку про дружбу кота с мышкой… Танька! Ты с артистами поосторожней, не увлекайся. Ветренная публика. А ты еще такая юная, глупая, сгоришь как мотылек – опомниться не успеешь, жизнь себе сломаешь…, – тараторила банальности умудренная опытом коллега.

– Он что, бабник, соблазнитель, ни одной юбки не пропускает? – Разговор намечался долгий. Таня накинула на плечи халат и села за стол, укрытый ажурной, вязанной крючком скатертью. Обстановка комнаты была стилизована под 19-й век и располагала к неторопливым беседам на романтические темы.

– Прежде всего он женат! Человек он приличный, положительный, но больших усилий затащить его в постель не требуется.

– А ты откуда знаешь, ты что, уже работала с ним на съемках?

– Я нет, но актриса одна рассказывала. Которая с ним как раз и переспала. Да блин, мужики все такие! Что ты валенком прикидываешься? Ты хоть одного верного мужика в своей жизни встречала?

– Да. Мой отец, например…

Лада ничего не ответила. Таня почувствовала, как в глубине ее тела занимается нервная дрожь. Слышать такое о человеке, которого она в считанные дни мысленно вознесла на пьедестал добропорядочной героической мужественности, ей было нестерпимо. Наверняка были какие-то «смягчающие» обстоятельства, но откуда знать о них Ладе? Да и правду ли сказала эта актриса, не выдавала ли она желаемое за действительное…? Все равно… Таня уже безгранично доверяла Журбину и поколебать ее веру никаким сплетням было не под силу. Она уже замыслила для своего избранника ответственейшую миссию, которую он обязательно исполнит, а потом уж хоть потоп.

– А что было потом?

– Кто-то довел до сведения его жены, она приехала на съемки (снимали где-то в степи под Ростовом), устроила с ним разборки. Если бы не это, может, никто бы и не узнал.

– Значит, измены не всегда разрушают брак…

– Там брак не столько на любви держится… – Лада села на стул спиной к Тане и протянула ей бутылочку с кремом «Утро», чтобы та помазала ей обгоревшие на солнце лопатки. – У нее выкидыш был, говорят – уже не первый. Из-за этого было сильное кровотечение и вроде как ей матку удалили. Теперь у них детей уже точно не будет. Ну и болеет после этого, все время на каком-то лечении, по санаториям, процедурам ездит… в общем – здоровье подорвано. И вроде как из близких у нее – только Женька. Родители умерли, других родственников нет. Несчастная она. Женька ее жалеет, а вот насчет любви – большой вопрос. Он ни с кем подробностями своей семейной жизни не делится.

– Значит, ответственный…

– Да вообще мужик классный, – уже с большей искренностью в голосе заметила Лада, закручивая стеклянный флакон с розовым кремом. – Ларисе многие завидуют. А чему завидовать-то? Счастья все равно нет. Собака на сене, чемодан без ручки…

– Вот именно, что несчастная. Ни детей, ни любви… еще и завистниц тьма. – Подытожила с горечью Татьяна и обе девушки разошлись по кроватям.

«Какая-то «онегинщина» получается, – думала Таня, лежа в постели. – Очередная Татьяна, влюбленная в очередного Евгения, спустя полтораста лет, превзойдет свой литературный прототип и не позднее следующей ночи по собственной инициативе залезет в постель к любимому… еще и женатому. И никаких писем – меньше слов и больше дела».

***

Логистика киносъемок была такова, что сцена дуэли Базарова с Павлом Петровичем Кирсановым оказалась последней – остальные эпизоды, в т.ч. смерть главного героя, уже были сняты в этой же усадьбе, а также еще ранее в павильонах киностудии. Оставалось подснять «перебивки» – общие планы, пейзажи, «макро» с какими-нибудь цветочками и букашками. Артисты уже не были задействованы, их заменяли статисты: они прогуливались в костюмах главных героев на дальнем плане, катались в лодках и бричках, уходили вдаль полей и лесов. Татьяна тоже была относительно свободна. Окончательный вариант сценария ей разрешили отпечатать в Москве, на персональном компьютере.

Татьяна весь день не выпускала из рук фотоаппарат, стараясь запечатлеть всех членов киногруппы. Кроме памяти о незабываемых событиях ее собственной жизни, это давало ей предлог, чтобы вновь увидеться с артистами, уже в Москве – раздать фотографии и заодно напомнить о себе. Артисты сами записывали ей свои телефоны, чтобы она обязательно позвонила им, когда будут готовы фотографии. Эта приятная, необременительная движуха как-то отвлекала ее от грустных мыслей о скором расставании с любимым.

Последний съемочный день подходил к концу. Готовился финально-прощальный пикник. Ожидался приезд местного партийного руководства с подарками.

Вечерело, прибрежные травы и кроны деревьев начинали озаряться контровым солнечным светом – столь любимый многими фотографами час дня. Таня взяла пленку с более высокой чувствительностью и отправилась к заветной иве. Разумеется, не только для того чтобы запечатлеть виды. Она страстно желала только одного: чтобы позавчерашнее свидание с Евгением повторилось. Ей очень хотелось сфотографироваться с ним. Прошло около 15 минут, а он все не шел – ей казалось, что она ждет уже целую вечность. Тогда она решила испробовать один прием: сосредоточиться на чем-то другом, отвлечься от желаемого, отпустить – и тогда оно непременно исполнится…

Таня прислонилась к могучему стволу ивы, закрыла глаза и… в голову не шло ровным счетом ничего кроме мыслей о нем. Она отчетливо, как наяву представила себе, что вот он стоит рядом, облокотившись о ветку ивы, тянущуюся к воде, говорит о чем-то, потом приближается к ее лицу и страстно целует в губы. Визуализация получилась настолько реалистичной, словно это была не мечта, а воспоминание уже свершившегося… «Разве этого не будет? Разве этого не может быть?» – Подумала она и открыла глаза. Рядом, облокотившись о ветку ивы, стоял Журбин и, наклонив голову на бок, с едва заметной улыбкой молча смотрел на нее.

Татьяна сделала вид, что его появление стало для нее неожиданностью:

– Господи! Евгений Иваныч, я не заметила, как вы пришли…

– Напугал? Извини… – Татьяна уловила перемену в его интонации, в ней уже не было прежней игривости. – Красивые должны получиться фотографии… много наснимала за день?

– Да, это уже четвертая пленка… Кстати, вас я тоже фотографировала…

– Я заметил, – усмехнулся артист.

– Когда отпечатаю фотки, можем встретиться, я отдам… – Татьяна запнулась. Ей вдруг показалось, что она уж слишком явно напрашивается на свидание в Москве.

– Было бы здорово. Мне бы очень хотелось иметь такую память об этих съемках. И о нашем с тобой знакомстве…

Вдруг он взял из Таниных рук фотоаппарат, приобнял ее за плечо, и, направив объектив на себя в вытянутой левой руке, сделал несколько кадров4.

– Не знаю, что получилось, надеюсь, мы с тобой попали в кадр, – сказал Журбин, возвращая Тане фотоаппарат. В следующий момент он наклонился к ней и поцеловал ее именно так, как это представляла себе Татьяна за несколько минут до его прихода.

Девушка с трудом пережила пикник, не находя себе места. Исполнитель главной роли, разумеется, был в центре всеобщего внимания. Все его чествовали, вся местная «знать» хотела выпить с ним, получить автограф, Евгения все время дергали, заставляя что-то рассказывать о себе, о съемках фильма, произносить тосты… Татьяна же в этот момент мучилась сомнениями: что означал этот его поцелуй? Предложит ли Журбин провести эту ночь вместе? Если нет, то как ей поступить, чтобы это случилось? А может, не надо? Как дать ему понять, что она хочет близости с ним? И боже, боже, как все это пошло, безобразно с ее стороны… зачем ей это, ну зачем…? Но снова и снова поднимая на него взгляд, слушая его голос, она понимала: такие встречи бывают раз в жизни, подобное не повторится, эту сладкую чашу надо испить до дна. Лучше жалеть о том, что сделано, чем о том, чего не сделано… Но как предложить себя мужчине, не уронив своего достоинства? Никак… ну тогда черт с ним, с этим достоинством. Кому оно нужно? Предстояло найти подходящий момент, чтобы остаться с ним наедине… но как, не выслеживать же его перемещения по усадьбе?

Ее волнительные размышления нарушила помощник режиссера Римма, начав рассказывать о съемках «Человека с бульвара Капуцинов», в которых ей посчастливилось участвовать несколько лет назад. Официально Римма отвечала на Московской киностудии за подбор актеров, но фактически – за все, что касается съемочного процесса. Именно поэтому ей не было цены. За столом прощального съемочного «банкета» они сидели рядом: Лада, Римма и Таня. Послушав застольные речи о том, как душевно и гладко прошли съемки «Базарова», Римма решила рассказать сидящим рядом с ней девушкам, как по-настоящему здорово и душевно было на съемках легендарной звездной комедии, собравших в одном месте беспрецедентное количество звезд советского экрана. По выражению Риммы вот там была действительно незабываемая движуха, а здесь – так, «болотце», впрочем «довольно миленькое»…

Римма была элегантной женщиной «за сорок» – типичной закадровой феей, опытной киноорганизаторшей, с огромным количеством полезных связей везде и всюду, что делало ее совершенно незаменимой в команде. Она ловила кайф от этой своей невидимой зрителю незаменимости в съемочном процессе, а также огромного количества добрых неформальных связей в мире кино и не только. Римма была на «ты» чуть ли не со всеми известными артистами, когда-либо снимавшимися на Московской киностудии. Она как-то совершенно естественно могла подойти к любому из них, обняться, поцеловаться и о чем-то непринужденно пощебетать… и все ей были ужасно рады, все улыбались до ушей и протягивали к ней руки. Для юной Татьяны это ее свойство казалось какой-то магией. Поэтому, когда Римма начала свой рассказ, Таня отставила в сторону свои сердечные терзания и превратилась в слух.

«Кинофея», ни на минуту не оставаясь без сигареты в руке, унизанной серебряными кольцами и браслетами с крупными бериллами, агатами и лабрадорами, сыпала историю за историей, которые происходили в Крыму на съемках «капуцинов» и девушки слушали с открытыми ртами. Да и как могло быть иначе, когда на одной площадке, в разгар курортного сезона близ Черного моря собирается такое беспрецедентное количество мега-звезд советского экрана! Несомненно, кроме самих съемок там происходила масса интересного и достопамятного.

– А я ему и говорю: «Николай Петрович, ну как же вы теперь практически со сломанной ногой… ведь сломанный палец на ноге – это все равно что сломанная нога! Нормально ходить уже невозможно, тем более, бегать и прыгать … как дальше сниматься-то будете?» «А вот увидишь! – Говорит, – тоже мне проблему нашла – сломанный палец». И продолжал сниматься, а там еще сколько было сцен с беготней, с драками, трюками… все равно все сам делал. – Римма закурила очередную сигарету.

Таня с Ладой только молча в восхищении качали головами.

– Девчонки, это такие люди. Место подвигу находят всегда – даже на съемках комедии. Первый и единственный советский вестерн! – Ни одна наша комедия не собрала столько – 60 миллионов зрителей, – в год премьеры. А потому что это не просто звезды, популярные, всеми любимые артисты, это суперпрофессионалы, готовые умереть в кадре, лишь бы снять шедевр. Понимаете? Уходящие натуры. Что сегодняшняя молодежь…? – Римма включила многозначительную паузу, плавно поднеся сигарету ко рту и томно посмотрела на ЖЖ, который смущенно улыбаясь, стоял рядом со сценаристом Грабовским и слушал его дифирамбы в свой адрес. По его словам, когда он писал сценарий, то представлял себе в роли Базарова именно Женю, и никого другого.

– Женьку, кстати, на эту роль я пробивала, – буднично заметила Римма, выпуская дым. – Грабовский пытался собутыльника своего Сорокина протащить…

– А что молодежь? – Таня забеспокоилась за Евгения. – Среди них разве нет таких суперпрофессионалов, как Вы говорите?

– Звездят много. Ноют, капризничают… Нет, ну к Жене это не относится! – Горячо поправилась Римма. – Он ответственный, надежный. Способен себя мобилизовать: всегда трезвый, собранный, работоспособный. Надо 10 дублей снять – будет сниматься 10. Надо 20 – беспрекословно снимется в двадцати… Ну, это я утрирую, конечно… Трудяга. Но такой глубины и многогранности как у Матвеева, Басилашвили, Табакова… ему не достичь.

– Почему? – Искренне удивилась Таня.

– Ну это видно, масштаб не тот, – не утруждая себя аргументами, авторитетно заявила Римма. – Большому артисту не нужно специально ничего изображать – достаточно жеста, мимолетной мимики, взгляда и все будет понятно5: вот перед нами «негодяй»… или вот перед нами «авантюрист», «герой» и т.д.… понимаете? В Женьке пока такой глубины нет. Я думаю, «Базаров» – вершина его карьеры в кино.

«Ну, это ты, бабушка, на двое сказала», – подумала Таня, разглядывая морщинки на немолодом, но красивом и холеном лице рассказчицы.

Начались танцы. Места за столом постепенно опустели и рядом с Татьяной, наконец-то, появился Журбин.

– Ох и устал же я! За все дни съемок так не уставал, как сегодня. Вымотали меня эти «высокие гости»… Вот оно, бремя славы, – добродушно ворчал Журбин.

– То ли еще будет, Евгений Иваныч…, – иронично отозвалась Таня.

– Танюш, ну сколько можно на Вы, по отчеству…? Меня это уже напрягает…

– Ну, извините… то есть извини. Это исключительно из уважения.

– Пусть оно выражается в чем-нибудь другом…, – Журбин покосился на Таню, заглядывая ей в глаза.

– Например… в чем? – Таня нарочито задала этот вопрос многозначительным тоном.

– Например, в доверии, в дружбе…

– Вы правда верите в дружбу между мужчиной и женщиной?

Артист не сразу нашел, что ответить. Он набрал в легкие воздуха и сказал:

– Я верю в хорошие, добрые отношения. Взаимную симпатию, взаимопонимание… Я так понимаю дружбу с женщиной. Мне, правда, очень трудно обсуждать этот вопрос с девушкой, которая мне нравится, мне гораздо больше хотелось бы признаться ей в любви… но, во-первых, я ничего не смогу ей предложить кроме этой самой дружбы, а во-вторых, мне бы не хотелось сбивать ее с толку, ведь у нее впереди вся жизнь, а у меня одни только обязательства…

Таня молчала. Так они просидели несколько минут. Журбин выкурил сигарету и тихо спросил:

– Может, все-таки потанцуем?

– Нет, Евгений, извините… то есть извини. Проводи меня, пожалуйста, в номер.

В гостевом доме было темно и пусто: народ веселился на улице, звучали эстрадные шлягеры разных времен и народов, которым иногда хором подпевали танцующие. Лишь в конце коридора, у стены с большой аляпистой картиной в массивной «золотой» раме, горел торчащий из розетки круглый детский ночничок, почему-то из красной пластмассы. «Красный фонарь», – подумала Таня и почувствовала, как ее охватывает мандраж. С улицы доносился пророческий глас Челентано: soli! pero' finalmente noi…6 и, наконец, …bambina donna poi 7

Евгений и Татьяна медленно поднялись по лестнице на второй этаж и подошли к дверям ее комнаты. Убедившись, что они одни, Евгений сжал девушку в объятьях и поцеловал.

– Прости, пожалуйста… Я знаю, что не должен был этого делать, но мне все труднее владеть собой. Иди, Таня, иди к себе…

– Нет, подожди, – постеснявшись обнять его, она ухватилась за край его футболки, но сразу отпустила. – У меня к тебе большая просьба. Поверь, я хорошо подумала. Давай проведем эту ночь вместе. Я под утро, когда все будут спать, уйду к себе – никто не узнает. Ладе скажу, что гуляла… я думаю, сегодня ночью многие будут гулять, и она в том числе…

Журбин сейчас был похож на своего героя в сцене объяснения с Одинцовой, с усилием сдерживающего порывы своих чувств.

– Танюша, милая… я не тот, кто тебе нужен. Сейчас еще можно все прекратить, потом уже будет труднее. Ты очень мне нравишься и мне небезразлично, как сложится твоя судьба после нашей близости, но я ничего не смогу тебе дать кроме тайных встреч на стороне! Я не смогу бросить свою несчастную жену, ну кому она будет нужна?

– Послушай… во-первых, спасибо. Спасибо за честность. Обычно мужики в таких случаях говорят совсем другое… Я понимаю, что вместе мы не будем, что завтра все закончится и мы, наверное, никогда больше не встретимся. Я это переживу, поверь. Просто понимаешь, у меня никогда не было парня. Я не знаю, что со мной не так, но мне никак не удается встретить того, с кем захотелось бы встречаться, жить… Ты – первый реальный мужчина, с кем я хотела бы сблизиться, понимаешь? И я решила: пусть моим первым мужчиной будет тот, кого я выберу сама… Так получилось, что это ты и другого такого случая в моей жизни может не быть. Женя, мне 20 лет, а я до сих пор девственница! Может быть все это так глупо звучит… я, наверное, выгляжу идиоткой, но я точно знаю, что если сегодня со мной этого не произойдет, то не произойдет никогда…

– Тань…, – Журбин нежно взял ее за плечи. – Все в тебе так! Но может, не стоит спешить? Пройдет совсем немного времени, и ты встретишь своего единственного – свободного, и молодого, с кем будешь счастлива, с кем сможешь создать семью. И вдруг тогда ты пожалеешь…? Я взрослый мужик, я просто не смогу себя уважать, если воспользуюсь твоей наивностью!

Журбин кривил душой. Если бы это было так, не было бы ни этого поцелуя, ни предыдущего возле ивы. Осознавая это или нет, он просто снимал с себя ответственность за их дальнейшие отношения.

– Нет, не пожалею. Это не наивность и не спонтанное решение. Я думала – все это время, с момента нашего знакомства, – Таня говорила ровно то, что он хотел и ожидал услышать. – Ты же понимаешь, что времена изменились. Сегодня не иметь парня в 16 лет – уже неприлично… а оставаться девственницей после 20 вообще позор.

«Плоды сексуальной революции», – подумал Журбин, но возбуждение уже охватило его.

– Спасибо за доверие, – тихо сказал он, снова поцеловал Татьяну и повел в свою комнату.

***

Таня проснулась от холода: в открытое окно тянуло речным туманом. Уже рассвело: над горизонтом висело розовое марево, раздавая травам росу. Другой берег реки словно шелковым покровом был укрыт тонкой полоской тумана. Евгений, раскрытый до пояса, спал глубоким богатырским сном. Девушка вынырнула из-под одеяла и закрыла окно, затем, вернувшись в постель, укрыла себя и любовника, спеша согреться. Ей пора было уходить.

Прижавшись к плечу Журбина, она рассматривала его спокойное, расслабленное сном лицо, вслушивалась в его ровное, глубокое дыхание. У нее же сна как небывало. В голове замелькали мысли одна пронзительнее другой: «…голая в постели с голым мужиком…», «храпел иль не храпел – вот в чем вопрос…», «…больше не девочка, свершилось…», «что ж все так носятся с этим сексом…? Такие странные ощущения… неловкость, страх, стыд – просто ужасный! Отчего же меня так трясло? Провалиться была готова… А теперь даже страшно себе представить, что с нами это может не повториться… выходит, дело не в сексе, а… все, мне пора!»

Одевшись и взяв в руки босоножки, она осторожно выглянула в коридор. Там царила сонная тишина. Убедившись, что никого нет, она беззвучно, на цыпочках побежала в свою комнату.

Лада спала, оставив дверь открытой для своей загулявшей соседки. Таня юркнула в ванную, переоделась в ночную рубашку и, стараясь ничем не скрипнуть, залезла в свою постель.

В девять утра девушек разбудила музыка, доносившаяся со двора. Там же хозяева подворья накрывали на стол к завтраку. Татьяне сразу стало понятно, что ничего объяснять Ладе не придется: накануне та явно перебрала лишнего и не смогла вспомнить, когда и как сама вернулась в номер.

– Танюха… привет. Я тебя сегодня ночью не разбудила, когда вернулась с гулянки? – Первым делом после пробуждения озаботилась она, хлопая глазами с темными разводами от косметики.

– Да нет, я еще не спала…

– Ну ладно… черт, как же сушняк давит. У нас водички не осталось?

– Сейчас принесу из гостиной… – Татьяна накинула халат и вышла из комнаты. На обратном пути с холодной бутылкой «Ессентуков» в руках она встретила Евгения.

– Хорошо, что не с пустой тарой, – улыбнулся Журбин и поцеловал Таню.

– Бегу спасать Ладу… ты не волнуйся, меня никто не видел, – шепнула она.

– Я не волнуюсь. А как ты себя чувствуешь?

– Отлично… я же вчера так не напилась, как она.

– Я о другом, – тихо сказал Журбин и «грозно» прошептал ей на ухо: «Вся простыня в крови-и-и!»

– Черт… надо же замочить в холодной воде, а то потом не отстирается!

– Забудь, с этим без нас разберутся. И, кстати… – посмотрев по сторонам, он вдруг крепко взял ее за плечо и снова наклонился к ее уху. – Если будет ребенок – обязательно скажи мне об этом! Я должен это знать! Без меня ничего не решай! Договорились?

– Ну что ты, какой ребенок… – смущенно заулыбалась Таня, – разве это так быстро происходит?

– По-всякому бывает. Как бы у нас ни сложилось. Я должен знать, пообещай мне!

– Я обещаю…

К концу завтрака подали автобусы. Царила приятная суета: артисты, технический и административный персонал с чувством хорошо сделанной работы и ожиданием скорого возвращения домой грузили съемочный инвентарь и личные вещи в багажные отсеки. До Москвы было семь часов езды.

***

Потянулись будни одиночества: впереди был еще целый месяц каникул, подружка Оля отдыхала в Абхазии, ЖЖ повез жену в Анапу… в жизни девушки воцарилась мучительная пауза неизвестности и тревожного ожидания: что дальше? На Татьяну вдруг навалился ужас: что, если Журбин про нее больше не вспомнит? А вдруг она уже беременна? Как она будет жить одна, с ребенком, ведь ей еще два года до диплома… Мало того, что рядом не будет любимого, так еще и столько проблем навалится на ее плечи… Танина решимость дрогнула и она мысленно уже отказалась от «миссии» по продолжению рода своего возлюбленного, если ему самому это будет не нужно. Но сначала, как договаривались, она все скажет ему. Когда пришло понимание, что делать, если беременность есть – ей стало немного поспокойнее. А что делать, если нет…? Татьяна всегда умела находить повод для беспокойства…

Хорошо, что ей все-таки было чем заняться: на студии от нее ждали окончательный вариант сценария с изменениями, сделанными по ходу съемок, и фотографии, а в университете – отчет о летней практике. Поскольку Татьяна проходила ее не в СМИ, от нее требовался очерк о съемках нового фильма для студенческой газеты.

Очерк она написала на одном дыхании. Он буквально рвался из нее на бумагу с той скоростью, с какой ее пальцы способны были бить по клавишам печатной машинки. Никогда и ничего больше она не напишет с такой страстью и стремительностью. Первый опыт – хоть в любви, хоть в творчестве, только таким и должен быть, – стремительным и страстным, от всего сердца, из глубины души. Только так и создаются шедевры. Именно таким был на съемках фильма ее Женя – лучший Базаров на свете. Это было не просто стопроцентное попадание в образ! Только такой артист как Евгений Журбин и мог сыграть этого книжного персонажа – поистине оживить его, подарив ему свое великолепное тело, свой голос, манеры, интонации, свой характер и свой редкий магнетизм. Не даром же он носил его имя! Это была самая точная реинкарнация тургеневского героя, какую только можно себе представить! Потому, что Евгений Журбин – и есть Базаров: прямой, честный, убежденный, смелый, сильный и… любящий. Только старше, уже преодолевший свой максимализм и нигилизм, но не утративший лучших человеческих качеств, а только преумноживший их. Так излагала 20-летняя Таня, стремясь донести свой восторг до читателя.

В какой-то момент ее осенила поразительная догадка: она потому так с первого взгляда влюбилась в Журбина, что когда-то, читая роман Тургенева, именно таким и представляла себе Базарова, столь впечатлившего ее – таким как Евгений Журбин, еще не зная о его существовании.

Это ощущение теперь все сильнее проступало из ее детских воспоминаний. Бывает что-то в людях незримое, угадываемое неизвестно какими органами чувств, что позволяет их узнать среди многих, не встречав никогда прежде, и сказать: это он, точно он!

Татьяна и поражалась, и радовалась этому своему мистическому открытию, и все более укреплялась в том, что ее встреча с Журбиным – это судьба.

***

Дни начала августа она проводила в секретариате киностудии за персональным компьютером, внося правки в исходный сценарий, а ближе к вечеру ехала в журфаковскую фотолабораторию – проявлять пленки и печатать фотографии. Первым делом она, разумеется, проявила последнюю пленку. На удивление фотографии, сделанные Журбиным, удались. Его длинной руки хватило для качественного автофокуса, поэтому кадры получились резкими. Их счастливые лица в лучах вечернего июльского солнца получились необычайно выразительными. Татьяна любовалась им и собой на этих фотках и представляла себе, как вручит их любимому…

Прошла всего неделя, а Тане казалось, что целый месяц. Она нарочно загружала себя делами, чтобы меньше тосковать по своей тайной, запретной любви.

– Танечка, тебе звонил какой-то Евгений, – сообщила мама, когда девушка поздно вечером вернулась домой из университета. – Просил передать, что он уже в Москве. Оставил свой телефон, сказал, что будет ждать твоего звонка в любое время.

Таня даже подумать ничего не успела, как бросилась звонить. В трубке раздался любимый, родной и немного взволнованный голос:

– Танюша, это ты? Я вернулся. Жена еще 10 дней будет в Анапе. Нам обязательно надо встретиться!

***

Фотографии Журбину очень понравились. Они встретились на выходе из станции метро «Парк культуры», гуляли по парку Горького, ели пломбир в вафельных стаканчиках за 20 копеек, катались на аттракционах, говорили о своих чувствах в тени аллей, фотографировались на колесе обозрения.

Евгений захватил с собой «реквизит» – шляпу Базарова, и очень эффектно позировал в ней на фоне видов Москвы с высоты «чертова колеса». Не хватало только бакенбардов… На самом деле шляпа принадлежала не киностудии, а ему. Она появилась в кадре еще на кинопробах и прочно вошла в образ главного героя.

Оба были счастливы, словно два студента, за плечами которых было лишь безоблачное московское детство и мелкие подростковые неприятности. Разницы в 15 лет, поспешной женитьбы, нелегкой театральной службы в разных городах, для Журбина словно не существовало – на несколько часов он выпал из своей реальности. «Позабыто все на свете, сердце замерло в груди: только небо, только ветер, только радость впереди!» – пел на весь парк облезлый серебристый динамик на столбе. Они снова поднимались выше елей, не ведая преград, в корзине колеса обозрения и когда пленка в фотоаппарате закончилась, просто молча смотрели друг на друга, и Таня больше не убирала из его руки свою руку.

Эйфория медленно таяла с приближением солнца к горизонту.

– Вот и закончилось наше свидание…, – пробормотала Таня, когда в сумерках аллеи показались беленые ворота парка.

– И вовсе оно не закончилось! – Журбин крепче сжал ее руку, – ночевать будем у меня. Сейчас зайдем в универсам, возьмем шампанского…

– Нет, Женя, это исключено! – Горячо отреагировала девушка.

– Почему? – Он переложил ее хрупкую кисть в другую руку и обнял за плечо. – Квартира будет свободна еще девять дней.

– Да как ты не понимаешь? Я не могу спать с тобой в квартире, где хозяйка твоя жена… это дикость какая-то!

– Это не дикость. В этом мало хорошего, но в особых случаях можно. Кстати, после той нашей ночи прошло уже больше двух недель. Никаких признаков нет?

– Нет… – вздохнула Таня. – И слава Богу.

– А мне почему-то жаль…

– Не хватает забот?

– Да, вот таких – не хватает.

– Извини…

– Ничего! Мы свое еще возьмем! – Журбин шутейно сгреб ее в охапку и стал целовать.

Они все-таки купили шампанское и пришли к нему на квартиру. Таня позвонила домой и наврала, что останется ночевать «у девчонок в общаге», хотя какая к черту общага в разгар летних каникул? Но главным было не содержание вранья, а факт звонка. Мама, конечно, напряглась – это чувствовалось через трубку, но по крайней мере, теперь не будет ее искать. Дочь стала взрослой, bambina donna poi (с Челентано не поспоришь), пришлось смириться.

В голове девушки была ужасная путаница: в считанные недели без пяти минут звезда экрана Евгений Журбин стал самым близким ей человеком, достойным безусловного доверия. Они были «на одной волне», она не смогла бы назвать ни одного недостатка в нем. Он был честным, искренним, любящим, отзывчивым, понимающим ее с полуслова. Он доверял ей, его сердце принадлежало ей и казалось, что их чувствам не будет конца – настолько сильными были они с обеих сторон. И настолько он был своим, ее парнем.

И он очень хотел иметь с ней ребенка, он утонул в этой идее и, кажется, просто забыл, что у него есть жена, которую он не собирался бросать, о чем честно заявил с самого начала. Как все это уложить в одну реальность? Татьяна не понимала. Это создавало нестерпимый когнитивный диссонанс, от которого ее сознание, защищаясь, все глубже погружая ее в этот любовный плен, в эту непреодолимую танатическую власть адюльтера, вырваться из которой годами не могут тысячи молодых дев, влипших в любовь с женатыми мужчинами.

Но Журбин не был коварным искусителем. Он тоже был жертвой этой роковой встречи. Да, в сравнении с Таней он был опытным, искушенным в амурных делах мужиком, но отнюдь не коллекционером дамских сердец. О том, изменял ли он прежде своей несчастной жене, история умалчивает. Таня исходила из того, что если бы Женя был «ходок», ей бы уже было это известно. То, что она узнала во время съемок от Лады, ее не впечатлило. На протяжении двух недель, сколько длилась их экспедиция, он не был замечен в интересе к кому-либо кроме Татьяны.

Сбежавшая в Крым

До возвращения жены Евгения с моря оставалось всего три дня. Лариса не знала, что ее муж все это время находился в Москве – по «легенде» он должен был отдыхать в деревне под Ярославлем, в котором родился. Это был старый деревенский дом с садом на берегу Волги в необычайно живописном месте – поселке Орловка. Раньше в нем жили родители его отца – коренные волгари, а после их смерти дом большую часть времени пустовал: привыкшая к городской жизни семья Журбиных наведывалась в него только летом, чтобы отдохнуть с детьми на природе. Повзрослев, Евгений с братом привели дом в порядок своими руками: два крепких рослых парня легко освоили строительные навыки, укрепили фундамент и подвал, заменили электропроводку, обновили крышу, перестелили полы, побелили потолки и переклеили обои. Осталось облагородить территорию. После выхода на пенсию их мама Татьяна Федоровна стала чаще бывать в Орловке и даже принялась вести огород. Но что касается сада – то он по-прежнему напоминал дикие джунгли: покрытые лишайниками и обвитые вьюном корявые кроны старых, уже почти не родящих яблонь, утопающих в высокой густой траве, огромные лопухи вдоль забора, перетянутого проволокой и подпертого во многих местах чем Бог послал. Прежде ребята скашивали траву, но, когда брата Михаила, окончившего военное училище, распределили на Дальний Восток, а Женя уехал учиться в Москву, эта практика прекратилась.

После того, как влюбленные нагулялись по московским паркам и улицам старой Москвы, накатались на катере по Москве-реке, и даже посетили таинственную закулису театра, в котором служил Евгений, он решил пригласить Таню на выходные в свою любимую Орловку.

До берега Волги от дома Журбиных было не более 500 метров. Дом стоял на правом, крутом берегу и река отлично обозревалась с мансарды, которую братья обустроили под столярную мастерскую. А из окна первого этажа было видно только небо и растущие за околицей огромные березы.

В последнюю субботу перед приездом Ларисы, Таня и Женя договорились встретиться на Ярославском вокзале, чтобы отправиться в Журбинское родовое гнездо.

Поздно вечером пятницы они расстались у подъезда Таниного дома в Бескудниково: проводив любимую, Евгений отправился к себе в Сокольники, готовиться к поездке. Таня, немного усталая, но счастливая, в предвкушении еще более счастливых выходных, принялась собирать небольшую дорожную сумку. Для трехдневного уик-энда с двумя ночевками ей было нужно совсем немного: халат, тапочки, купальник, фотоаппарат и пару кассет с пленкой, шорты, футболку, шляпу и еще с десяток мелочей.

С большим трудом застегнув сумку, она поставила будильник на семь утра и улеглась в постель с третьим томом «Трилогии желаний» Драйзера, но сосредоточиться на чтении не получалось: из-за закрытой двери комнаты до нее доносилась какая-то возня – шорох телефонного диска, шаги, разговоры, что-то роняли, передвигали… что это могло быть? Таня выпрыгнула из постели и вышла в коридор.

Из-за прикрытой двери гостиной в черноту прихожей врезался ярко-желтый клин света и доносились приглушенные, взволнованные голоса родителей. Они что-то напряженно обсуждали, искали что-то в ящиках серванта… Таня поняла, что происходит что-то неладное и поспешила вмешаться.

– Что случилось?

– Пропала Настя! – Сдавленным от слез голосом сказала мама.

– В смысле, как пропала, а когда она ушла… и куда? – Таня вдруг осознала, что не может вспомнить, когда в последний раз виделась с сестрой.

Сестре Анастасии было 16 с половиной лет. Она только что закончила школу, но не смогла поступить в институт и собиралась поехать в Крым, но родители категорически воспротивились, отказав в ассигнованиях на поездку. Настя обиделась и даже отказалась ехать по обыкновению на лето к бабушке в Новоазовск, хотя он значительно ближе к Крыму, чем Москва. Просто по географии у Насти была очень нетвердая тройка.

В старших классах она увлеклась рок-группой из Сибири «Волчий хвост» и на ее концертах подружилась с фанатами, особо приближенными к создателю и солисту группы Лене Рякину. Среди них было немало всяческих неформалов, в том числе редкого подвида хиппи – православно акцентированных. Местом их ежегодного паломничества был мыс Казантип в Крыму, а также подножье горы Гасфорты, где проводились неформальные рок-фестивали, завсегдатаем которых была любимая Настина группа.

– Она собиралась автостопом ехать в Крым, со своими хиппи, на какое-то их сборище, – сообщил Тане папа, устало опускаясь в кресло.

– Это потому, что ты запретил давать ей деньги на поезд! – Добавила мама. В ее голосе звучало не только отчаяние, вызванное побегом младшей дочери. Здесь было и многолетнее разочарование в муже, не оправдавшем ее ожиданий от супружества и их хроническое расхождение во взглядах на воспитание детей.

– Да не поехала бы она на поезде! У них свой план был, поезд в него не входил, – устало парировал отец.

– А откуда ты знаешь? Она что, тебя в эти планы посвящала? – Спросила Татьяна.

– Не посвящала. Просто эта публика на поездах не ездит. Они всегда добираются попутками. Хоть на Дальний Восток! Это их стиль.

Алексей Сергеевич Ивашов был простым советским инженером, было ему уже под 50. Он всю жизнь трудился в пыльном, неприметном «почтовом ящике»8 на окраине Москвы, пару раз в год выезжал на полигоны в разных частях СССР, получал обычную для засекреченных советских технарей зарплату и вел бесцветную семейную жизнь. Он не был обывателем, – у него всегда по всем вопросам мирозданья было собственное убежденное мнение, – но и сколько-нибудь выдающейся карьеры у него не вышло. Смыслом его жизни были наука и две его дочери. В науке он больших открытий не сделал, но всегда был востребован на своем месте, честен и добросовестен. Такой же выросла и Татьяна. А вот Настя, взрослея, становилась источником все нарастающего беспокойства…

Тане стало ясно, что никуда она завтра с Женей не поедет.

Она поплелась в коридор звонить любимому. Журбин, конечно, был расстроен, но подробно расспросил Таню обо всех обстоятельствах исчезновения сестры и пообещал «напрячь знакомых гаишников»:

– Давай встретимся завтра рано утром, ты передашь мне ее фотографию. Если она поехала автостопом, есть смысл задействовать посты автоинспекции на южном направлении: дорог не так уж и много. У меня есть знакомый в главке, он быстро, без всяких формальностей запустит ориентировку.

– Да отнесли уж фотографию в нашу районную милицию, вместе с заявлением. Я думаю, они это сделают.

– Ты знаешь, сколько времени пройдет, пока они это сделают?! Там бюрократия та еще. И эти их заветные «три дня» – за которые они даже не почешутся. Давай продублируем, хуже-то не будет! – настаивал Евгений.

Участие любимого, безусловно, грело ей душу. В семь утра они встретились на Цветном бульваре и отправились прямиком в главное управление автоинспекции на встречу с «Жениным гаишником». По счастью, он как раз был на дежурстве.

«Свой гаишник» оказался энергичным капитаном лет сорока – небольшого роста, коренастенький, с веснушками, пшеничного цвета кудрями и усами. По своему типажу он очень напоминал Тане гусара Дениса Давыдова – такого, каким его изобразил Андрей Ростоцкий в «Эскадроне гусар летучих». Капитан очень обрадовался встрече с Евгением, заинтересовано и деловито расспросил Татьяну обо всех обстоятельствах пропажи сестры, взял фотографию и обещал к концу дня ее найти. Какое-то время они с Женей поболтали «за жизнь», при этом бравый капитан не сводил глаз с Татьяны. Та от смущения и забот не находила себе места.

– Ну, а мы что будем делать, малыш? – Спросил Евгений Таню, когда они уже брели по Цветному бульвару в золотой дымке утреннего солнца, растворенного в тумане, поднимающемся от умытого поливальными машинами асфальта Садового кольца.

– Надо заехать домой, рассказать о разговоре с капитаном и узнать, может, какие-то новости уже есть… Может, Настька вышла на связь… коза такая.

– Я чем-то еще могу помочь? – Грустно спросил Журбин.

– Не знаю… нет, наверное. Ты и так уже столько сделал! И поездка в деревню сорвалась – ты так этого хотел… все из-за этой дуры. Предки никогда ее ни за что не наказывали! Что бы она ни вытворяла. Я им говорила, что плохо это кончится… теперь все на ушах из-за нее стоят. Даже ты, не имеющий к ней никакого отношения. Щас еще куча народу все бросит и будет ее искать…

– Ну ладно, не бурчи, я же не парюсь по этому поводу, – Журбин обнял девушку. – Надо – значит, будем искать.

Они, не спеша, подошли к метро. Каждый про себя думал, что делать дальше. Расставаться не хотелось. Но и предаваться любовным утехам в такой ситуации тоже казалось неуместным.

– Если хочешь, поедем ко мне. У родителей есть мой телефон? – Из вежливости предложил Евгений.

– Мне лучше сейчас быть с ними, вдруг придется куда-то поехать. Отец не станет меня искать, ждать, если ему вдруг что-то сообщат – поедет сам… Ему одному будет тяжело, у него уже был один инфаркт. Мне жаль, что так получилось, Жень! Я тоже очень хотела поехать в твою деревню, – извиняющимся тоном пробормотала Татьяна.

– Ах, какой облом, я в шоке, никогда тебе этого не прощу! – Наиграно ответил Евгений. – Может, хватит, а? Я уже сказал: это жизнь. Сейчас важнее – найти вашу девчонку, чем причитать о сорванном уик-энде.

Влюбленным ничего не оставалось, как разойтись по своим делам.

Родители Тани были дома. В квартире царила гробовая тишина, разговаривать им было уже не о чем. Мама в печальной задумчивости сидела на кухне, спрятав нос в платок. На плите варился бульон, на разделочном столе в плошках ждали своей отправки в суп заготовки: порезанная капуста, картошка, нашинкованные морковь и репчатый лук. У мамы всегда все было в идеальном порядке: чисто вытертый стол, на котором не было ничего лишнего, в раковине никогда не задерживалась грязная посуда, и никакие потрясения не могли нарушить это положение вещей.

Отец сидел в большой комнате за письменным столом с исписанными листами бумаги для ЭВМ и перфокартами, испещренными его мелким непонятным почерком, но смотрел в сторону – работать у него не получалось.

Таня сразу доложила родителям о результатах своего визита к московским гаишникам.

– Этот капитан – хороший знакомый моего Жени. Он сейчас по своим каналам быстренько раскидает ориентировку, безо всяких там проволочек, согласований с начальством. Я уверена, что Настьку уже сейчас ловят на всех трассах южного направления! – Авторитетно и уверенно заявила старшая дочь.

После этого известия мама немного ожила и начала разговаривать, делясь предположениями, с кем она могла поехать. Вспомнила какого-то волосатого, раз провожавшего ее. Таню осенило: она бросилась в комнату сестры и принялась рыться в ящиках ее стола, где валялись фотографии. Настя тоже любила пофоткать, правда, всегда одно и то же: тусовки волосатых, неопрятных, но всегда веселых людей. Этими сюжетами были увешаны стены ее комнаты, ворохом фотографий различного формата с этими «волосатыми рожами» – как называла их мама, – были забиты все ящики ее стола. Как отыскать в них «этого»? Интуитивно девушка выбрала самые свежие фотки, на которых Настя с томным выражением лица позировала в объятьях какого-то невзрачного длинноволосого мужичка с редкой козлиной бородкой.

– Этот? – Протянула она маме несколько карточек.

– Да, по-моему, он…

Таня бросилась к телефону, чтобы обсудить это с Евгением: может быть, есть смысл отвезти эти фотографии капитану? Но телефон зазвонил сам.

Известия пришли не от бравого капитана, как ожидала Таня, а из милиции подмосковного города Бронницы.

Бронницкий инспектор по делам несовершеннолетних поинтересовался, кем Татьяна приходится Анастасии Алексеевне Ивашовой и попросил пригласить к телефону кого-нибудь из родителей девочки. Трубка сразу оказалась в руке у папы. Он слушал молча, с напряженным, серьезным лицом, а Таня с мамой изо всех сил ловили невнятные звуки, просачивающиеся из динамика трубки.

Оказалось, что ночью в районе Бронниц в ходе выборочной проверки проезжающего автотранспорта сотрудники дорожной инспекции сняли Настю и ее спутника с попутки, обнаружив у них наркотики. Путешественников препроводили в отделение и определили на ночлег в изолятор – проще говоря, в обезьянник, где они и провели ночь, отлеживая бока на твердых деревянных лавках.

Для родителей, конечно, это был удар, но по крайней мере, стало ясно, что Анастасия жива.

Что ж, Татьяне ничего не оставалось, как позвонить Евгению и дать поискам сестрицы отбой.

Выслушав подругу, Журбин присвистнул, но сразу спросил, не попросить ли все того же капитана поработать немного адвокатом этой оторвы.

– Не надо, Женя, не стоит тебе вписываться за наркоманов, вряд ли это хорошо отразится на твоей репутации, и тем более, втягивать в это мента. Неизвестно еще, что там было на самом деле, вдруг правда, везли большую партию на продажу.

– А какие там хоть наркотики, что-то серьезное?

– Да травка… что еще может быть у хиппарей?

***

В Бронницкое РОВД Таня с папой добрались уже к вечеру. В мрачных, обшарпанных коридорах отделения сидела на редких стульях и прохаживалась по скрипучим половицам разношерстная публика: помятые мужчины с разнообразными следами бурной жизни, блеклые женщины с несчастными лицами, неопрятные юноши со стеклянными глазами и вздувшимися венами… изредка открывалась дверь одного из кабинетов и из нее стремительно вылетал какой-нибудь крепкий мужчина в портупее и с папочкой – не иначе, очередной опер спешил на доклад к начальству.

Застать Настю за решеткой обезьянника и впечатлиться этим душераздирающим зрелищем московским гостям не довелось. Дежурный указал им кабинет следователя на втором этаже, и они поспешили туда.

– Когда родители приедут, оформим поручительство и поедешь домой, – доносился из приоткрытой двери кабинета негромкий, монотонный мужской голос сквозь тоненькое девичье подвывание. – Нет, домой. По месту прописки.

В кабинете, наполненном оранжевым светом заходящего солнца, скукожившись за столом, сидела худенькая девица, вся в джинсе и с ярко-медными волосами. На столе лежала ее джинсовая сумка, которую она сама же и сшила из старых джинсов. Содержимое сумки было равномерно разложено на столе. Чуть поодаль с невозмутимым видом и прямой спиной, скрестив на груди руки в «фенечках»9 и закинув ногу на ногу, восседал субтильный мужичок лет 30 с тоненькой косичкой на подбородке, увешанный деревянными и стеклянными бусами в несколько рядов.

Девица в сто-пятый раз спросила следователя, неторопливо заполнявшего протокол, когда он ее отпустит. Следователь в сто-пятый раз терпеливо отвечал ей то же самое. Этот содержательный разговор нарушил визит взволнованных родственников девицы.

Следователь без особого интереса выслушал Алексея Сергеевича, молча посмотрел его документы, вписал их данные в протокол и передал его на подпись Анастасии и ее отцу. Девушка, хлюпая носом, расписалась в указанном месте. На этом процедура была закончена. Ее спутника отпустили «так», ибо травку нашли не у него, а в джинсовой сумке Насти. На допросе он заявил, что ничего не знал об этом. Так было условлено заранее «на случай провала», поскольку Настя несовершеннолетняя и ответственность ей светила менее суровая, чем ему.

– И много ты везла с собой? – Спросила Таня, когда они вышли из кабинета.

– Не, вот такой пакетик, – Настя сомкнула указательные и большие пальцы обеих рук. – Грамм тридцать. Нам на двоих.

– А я почему-то думала, что эту дрянь оттуда сюда везут, а не наоборот, – тихо заметила Татьяна.

– Это мы себе на дорожку взяли. Оттуда, конечно, тоже собирались привезти. Но не для продажи – для своих, без наценки, ну и Рякину презент обычно грамм 200, – деловито, словно бывалый наркодилер, излагала девица.

– А Рякин сам себе привезти не может? – Наивно спросила Татьяна. Настя восприняла этот вопрос как риторический, поэтому не ответила.

Таня с ужасом посмотрела на сестру и тяжело вздохнула. Она не понимала, в чем кайф конопли. Однажды попробовав косячок в общежитии журфака, она испытала такую невыносимую пустоту в голове, что больше к этому не возвращалась.

Все четверо вышли за ограду отделения. Начинались сумерки. Солнечные лучи светили уже совсем горизонтально, от этого природа, лица и строения обретали особую живописность.

– Нам туда, – невозмутимо, словно она вышла не из отделения милиции, а из ночного клуба, сказала Настя, махнув рукой в сторону, противоположную автобусной остановке на Москву. Таня с папой оглянулись, вытаращив глаза:

– Чего-чего? – Спросил Алексей Сергеевич и растеряно подошел к дочери. – Куда это «туда»?

– Ну? мы с Илу дальше поедем, – спокойно пояснила Настя.

– С каким Илом? Я за тебя поручился – только что на твоих глазах подписал документ. Я, между прочим, уголовную ответственность несу за его исполнение. И паспорт твой у меня!

– Вот пусть у тебя и будет, – невозмутимо ответила девушка и, взяв под руку волосатого, повернула прочь.

Таня с папой растеряно смотрели вслед странной парочке, совершенно не понимая, что делать или хотя бы что сказать. Таня взглянула на отца: смотреть на него было больно. Тут ее взорвало. Она бросилась вслед за сестрой, взметая клубы придорожной пыли, догнав, крепко вцепилась ей в плечо и рванула на себя.

– А ну живо домой, дрянь такая! Из-за тебя все на ушах стоят! Я поездку со своим парнем отменила, все бросила, перлась за тобой хрен знает куда! Домоооой поедешь! – Татьяне хватило сил протащить за собой сестру несколько шагов, после чего та со словами «Не собираюсь я домой, отцепись!» вырвалась и, подбежав к Илу, спряталась за него.

– Я люблю его и поеду с ним! – Крикнула она, выглянув из-за его плеча. – Мы поедем в Крым и точка!

Парень стоял на месте, что-то флегматично жуя и не произнося ни слова.

Отец подошел к нему и усталым, придавленным голосом спросил:

– Вы в курсе, что она несовершеннолетняя?

– Да, – неожиданно чистым, звучным баритоном отозвался Илу. – Я не собираюсь ее трогать, пока ей не исполнится 18. И никому не позволю.

В полупустом автобусе, уже в густых сумерках Таня с папой приближались к Москве.

Почти всю дорогу молчали.

– В крайнем случае, пойдешь в милицию и снова напишешь заявление о ее пропаже, – резюмировала Таня вслух свои раздумья. – Ну, чтобы снять с себя ответственность по этому поручительству. Не на цепь же ее сажать… типа, пошла в библиотеку и сбежала.

– Она без документов – одного этого достаточно, чтобы снова задержать ее. Этих неформалов милиция регулярно шмонает. Так что недолго ей бегать… – вздохнул отец.

Уже через три дня Настя позвонила домой и попросила выслать денег на имя ее приятельницы в Севастополе, чтобы купить билет на поезд до Москвы.

***

Заканчивались каникулы, и студенты журфака начинали понемногу съезжаться в Москву. Пустые коридоры факультета стали оживать. 30 августа Татьяна встретились на кафедре в университете со своей подругой Ольгой Митиной. Таня привезла очерк о съемках художественного фильма «Базаров», а Ольга пришла договориться об отсрочке сдачи своего отчета о летней практике, которую она «проходила» в Абхазии, два месяца ведя «журналистское расследование» студенческих волнений годичной давности в Сухуми10.

Яркая крашенная блондинка с длинными, прямыми волосами, словно сошедшая с упаковки заграничной краски Vella, Ольга, в задумчивости жуя жвачку, сидела за старинным дубовым письменным столом с зеленой суконной столешницей, изляпанной чернилами разных времен. Перед ней лежал лист бумаги с одним единственным словом: «Заявление».

– Вот ты где, а я тебя в деканате ищу, – Татьяна придвинула стул и села через угол от подруги. – Заявление… Что за заявление? Ты что, в академку собралась?

– Представляешь, Виктор Цой погиб… – не отрывая глаз от какой-то незримой точки притяжения в углу кабинета, произнесла Ольга.

– А, да. Ужасная история. И… ты собралась бросить институт?

– Да не собираюсь я бросать. У меня по летней практике конь не валялся, вот думаю, как выкручиваться.

– А что там у тебя в Сухуми?

– Как что! Как будто не знаешь. Пальмы, море, вино… Андрюха со своими непросыхающими горкомовцами…

– Вы что, все вместе жили?

– Да нет. Все вместе пили.

– С сухумскими студентами не общалась?

– Общалась. Только наши козлы походу мою пленку с собой увезли. Магнитофон-то их был… я в нем свою кассету забыла. Позавчера приехала домой, сажусь расшифровывать – а там «Мираж»… Ну, вчера с утра бегом в Колпачный, еле отыскала этого типа, даже не смогла вспомнить как его зовут… А он руками разводит: дома, в Люберцах бросил сумку вместе с вещами и магнитофоном, даже не распаковывал еще. Только на выходные, говорит, поеду, в понедельник привезу. Ну не западло? Я ему говорю: у меня катастрофа, меня на курс не переведут, отчислят, а он опять руками разводит. Слизняк… ну что тебе тут до Люберец доехать, ну переночуй ты дома сегодня – нет, «не планировал». Квасить он с очередной «делегацией» всю ночь планировал, вот что…

– Н-да… А я сдала сейчас Абидокову. Про съемки «Базарова».

– Ну как ты там, рассказывай, – мгновенно переключилась подруга, – как артисты-режиссеры? Закадрила себе кого-нибудь?

Таня, закрыв лицо ладонями, рассмеялась беззвучным нервным смехом.

– Тааак! – развеселилась Ольга, – ну-ну-ну-ну-ну…? Колись!

Таня отняла руки от залитого румянцем лица и осторожно, чтобы не размазать тушь, вытерла слезы смеха из-под ресниц:

– Ой, лучше не спрашивай! Олька, я не знаю, во что все это выльется. Чувствую, что влипла.

– Понятно! Тогда давай я сейчас быстро разберусь с этой фигней, – она тряхнула бумажкой со словом «Заявление», – возьмем шампанского, и ты мне все подробно расскажешь. Ща все порешаем, жди!

*

Учебный год начался как-то сразу, без предисловий и плавных переходов от ничегонеделанья к четырем парам в день и изнурительной производственной практике. Ее с каждым курсом становилось все больше.

После первой в новом учебном году пары по теории и практике массовых информационных процессов замдекана Аслан Магомедович Абидоков, традиционно ведущий занятия по предмету, попросил Таню задержаться.

Аслан Магомедович был старый советский журналист, военкор Великой Отечественной, «мудрейший и добрейший» – как называли его студенты, не поставил в своей жизни ни одной двойки. Он считал своим долгом «вытянуть» самого отстающего ученика хотя бы до твердой тройки, объяснить, вдохновить и помочь добиться нужного результата. Он был другом абсолютно всем студентам. Проблемы «отцов и детей» для него не существовало как таковой: своим огромным как вселенная сердцем старый осетин любил абсолютно всех своих учеников. Несмотря на почтенный возраст, он был необыкновенно проницателен и столь же деликатен.

– Танюша, я прочитал твой материал. Написано увлекательно, живо, ярко! Такое будут читать! Но это не очерк. Не журналистский материал. Понимаешь, почему? – Он едва заметно прикоснулся своей горячей старческой ладонью к ее плечу и заглянул ей в глаза.

Татьяна мгновенно залилась багровым румянцем. До нее вдруг дошло, что их премудрейший аксакал прочитал между строк ее очерка обо всем, что случилось с ней на этих съемках. Как же она могла не предвидеть этого?!

– Субъективно. В таком стиле пишутся дневниковые записки, мемуары. И ты обязательно это сохрани! Лет через 40-50, возможно, этой записи цены не будет. А сегодня нужен очерк. Что это значит? Значит, что оценочные суждения в нем могут делать только эксперты: режиссер, другие артисты, работавшие с этим Евгением, сценарист, и так далее. То есть те, кто компетентны о нем судить. Ты – не компетентна, ты не эксперт. Вот когда ты напишешь тысячу рецензий на фильмы и спектакли, тогда ты сможешь позволить себе делать оценочные суждения подобного рода… а пока ты только излагаешь факты и мнения знающих людей. Поняла?

Таня молча закивала головой.

– Перепиши. Я тебе зачет уже поставил. Но ты все равно переделай! Тогда напечатаем в нашей газете.

Таня торопилась. А старый журналист никуда не спешил, он остался стоять у окна аудитории, выходящего во двор, и видел, как от памятника Ломоносову отделилась фигура высокого парня с охапкой разноцветных гербер, широко раскинув длинные руки, он шагнул навстречу выпорхнувшей из здания девушке. Они обнялись и быстро пошли куда-то.

У Евгения было несколько часов между репетицией и вечерним спектаклем и это время он стремился провести с любимой. После возвращения его жены с курорта и начала подготовки к новому театральному сезону, каждая минута их свиданий была на вес золота. Выкраивать их становилось все труднее, а поиск любовного ложа и вовсе превратился в невыполнимую миссию. Тем желаннее стала близость для обоих… Но на днях Жене посчастливилось заполучить заветный ключ от квартиры, где никто не мешает им приятно проводить время. Бабушка приятеля, отправляясь в санаторий по бесплатной путевке, оставила внуку ключи от своей однушки в Лосином острове, чтобы тот поливал цветы и кормил канарейку. Приятель работал в художественной мастерской недалеко от театра, где служил Евгений, и иногда делал для них афиши. Давая Евгению ключи от бабкиной квартиры, приятель помогал не только другу, но и себе, ведь теперь ему не нужно было тащиться через пол-Москвы, чтобы исполнить взятые на себя обязательства. Цветы и канарейка теперь трижды в неделю удостаивались заботы и ласки со стороны Татьяны, которая изо всех сил старалась оправдать доверие Жениного товарища. Она поливала и опрыскивала цветы, а также чистила клетку у кенара, меняла ему корм и воду. К моменту возвращения хозяйки из Евпатории кенарик уже почти стал ручным. Татьяна его разбаловала, выпуская из клетки, когда чистила ее. Он прыгал по столу, за которым влюбленные пили свое любимое шампанское, мог поклевать зернышки с руки и, как апогей доверия – однажды сел Тане на голову, разумеется, накакав.

– Ну, прощай, желтый, – однажды обратился к канарейке Евгений, убирая со стола хозяйские бокалы. – Сегодня в последний раз ты с нами гулял, завтра твоя бабуся вернется, вольнице конец. Дуй-ка в клетку.

Таня, сидя на смятой постели в рубашке любовника, задумчиво расчесывала свои длинные каштановые волосы. Евгений медленным шагом из кухни направился к девушке. Он опустился перед ней на колени, придвинул ее к себе и серьезно посмотрел ей в глаза.

– Надо что-то решать. Причем кардинально. Надолго… то есть навсегда. Перебегать с квартиры на квартиру мы замучаемся.

– Согласна, – Татьяна ответила ему таким же долгим взглядом. – Что ты предлагаешь?

– Снять квартиру, – тихо, словно боясь собственных слов, произнес он. – На длительный срок.

– Женя, все эти траты лягут на тебя. Я еще два года буду учиться. Совмещать с работой почти нереально – ни одна редакция не хочет брать на работу студентов, если только внештатно, но это…

– Естественно, на меня, – перебил ее он. – На кого же еще? Я ж не альфонс, чтобы за твой счет с тобой жить.

От слов «с тобой жить» Таню бросило в жар. Мы скоро будем жить вместе! Но как это будет? Он что же, готов уйти от жены? А как же его непреложный принцип никогда ее не бросать? Опять диссонанс. Хрупкая конструкция «любовь» становилась все более сложной и от того все менее устойчивой…

Страшнее смерти

Теплый южный ветер катал по асфальту первые опавшие листья московских лип, тополей и кленов. Солнце клонилось к горизонту, периодически отбрасывая на землю тени еще по-летнему кучевых облаков. Очень красивая пара мужчины и женщины, существенная разница в возрасте которых была совершенно незаметной, неспеша шла по Никитскому бульвару. Их провожали взглядом сидящие на лавочках старики. Пара двигалась в сторону метро, чтобы поехать смотреть квартиру под съем.

Евгений встретил Таню на выходе из ТАСС, где она по четвергам и пятницам проходила учебную практику. Перед этим они не виделись целую неделю, хотя и регулярно созванивались. У Тани было невпроворот учебы, а у Евгения шли финальные репетиции «Дней Турбиных», где он играл Шервинского. Премьера должна была состояться в ближайшее воскресенье. На этот спектакль он уже зарезервировал для нее местечко в бенуаре.

Обсудив, «как дела в театре» и «как дела в институте», дошли до «дел в семьях». Выяснилось, что в семьях хорошего меньше, чем в театре и в институте. У Тани родители оказались на грани развода, сестра Настя не собиралась ни работать, ни учиться. Она спала до обеда, а вечером и ночью зависала в тусовках со своими хипповидными друзьями. Своего любимого Илу она не видела больше месяца, впрочем, о любви к нему она уже успела забыть и теперь снова грезила Леней Рякиным, мечтая отловить его на каком-нибудь квартирнике, где он коротал длительные паузы между редкими концертами.

Путь любовников лежал в Медведково. От метро было далековато, пришлось пару остановок проехать на автобусе, зато пятиэтажная серенькая хрущевка, утопающая в высоких клёнах и вязах смотрелась так живописно и уютно, что Тане здесь понравилось сразу, еще до посещения самой квартиры – полупустой светлой «однушки» с продавленным диваном, низким сервантом и крошечной кухней. Пара решила больше ничего не искать и осесть здесь.

Жена Евгения Лариса начала подозревать мужа в неверности. По возвращении с курорта она поставила вопрос ребром насчет их с мужем интимной жизни, которая прекратилась у них уже почти год назад, но именно теперь это стало волновать ее особенно сильно. Любая жена, даже утратившая прежнюю нежность чувств к мужу за долгую совместную жизнь, всегда какими-то таинственными рецепторами чувствует появление соперницы, даже если она никаким образом не попадает в ее поле зрения. И до последнего не готова отказаться от мужа, даже если их уже почти ничего не связывает.

Еще сохранялась инерция общественного порицания измен и разводов, свойственная советскому укладу, а разведенная женщина не могла отделаться от ощущения собственной глубокой ущербности и ненужности, тем более, что это яснее некуда «читалось» в глазах буквально всех окружающих – от родной мамы до случайных попутчиков в троллейбусе.

У Ларисы не было мамы, от которой ничего не скроешь, и она могла еще какое-то время создавать видимость благополучной семейной жизни перед коллегами в театре. Тем более, что Журбин и не торопился с признанием вины. Некоторое время ему удавалось вести двойную жизнь. Но нехватка времени, денег и сил на два «фронта» неминуемо привели бы к проколу.

Работа в одном театре с женой не оставляла Евгению шансов долго оставаться неразоблаченным. В один из дней Лариса просто выследила мужа, отправившегося после репетиции на съемную квартиру в Медведково.

По такому случаю она применила все свое актерское мастерство: позаимствовала в костюмерной плащ, шляпку, под нее – парик, бутафорские очки в толстой оправе, даже изменила осанку и походку, благодаря чему, не опасаясь быть узнанной, спокойно следовала по пятам за мужем.

Так она проводила Евгения до дверей подъезда, в котором находилась его любовная квартира. Дожидаться изменщика не было смысла, ведь он мог остаться здесь на всю ночь, и она убралась восвояси… Но поздно вечером изменщик все-таки явился домой. Тогда Лариса, после некоторого колебания завела непростой разговор, начав с главного: куда это он ездил сегодня после репетиции. На удивление, Евгений отпираться не стал. Его самого мучила собственная вынужденная двуличность и когда жена устроила ему допрос с пристрастием, он с облегчением признался, что любит другую женщину. Такая быстрая капитуляция обескуражила ее: ведь если он так легко сознался в измене, значит, не намерен сохранять брак? Любая жена, требуя от мужа признания в неверности, на самом деле жаждет получить заверения в обратном. Она ждет убедительного и надежного опровержения своих подозрений. Но затеяв выведение мужа «на чистую воду», Лариса в один миг была лишена последних надежд: страшное случилось. Тогда обличительный напор обманутая жена сменила на мольбы о пощаде.

– Значит, ты собираешься меня бросить? Мне так это надо понимать?

– Лара, давай все спокойно обсудим. Я буду помогать тебе. Я оставлю тебе нашу квартиру – не буду искать размен. Но жить я хочу со своей любимой женщиной. Я не могу так больше.

– Нет… нет… нет… не надо…, – бормотала она эхом к каждой его фразе.

– Ты сама прекрасно понимаешь, что мы давно уже не любим друг друга. Прости меня, но это должно было случиться. Да, я встретил другую и полюбил. Я виноват? Хорошо, я виноват перед тобой. Я обещал никогда тебя не бросать, и я не смог выполнить своего обещания. Я готов признать вину и понести любое наказание. Но это ничего не изменит, Лариса! Я все равно буду стремиться к ней…

– Нет! Нет! Это неправда, – закричала Лариса, – я не верю тебе! Это увлечение, любовный угар, но это пройдет, Женя, это уйдет в прошлое.

– Нет… это само не уйдет, – мотал головой Евгений, пытаясь продолжить свою речь, – послушай…

– Ты же знаешь, что у меня кроме тебя никого нет. Если ты уйдешь, я же останусь совершенно одна! Не говори, что мы не нужны «друг-другу»! Может быть, я стала тебе не нужна, но ты нужен мне как воздух! Я не смогу без тебя, ты же это знаешь!

– Лара, я обещаю, что буду помогать всем, чем смогу…

– Не в этом дело! Я не могу без тебя! Без тебя, а не без твоей помощи…

– Ну ты же знаешь, что сердцу приказать нельзя, ну чего ты требуешь от меня?! Ну как я могу это изменить?

– Почему ты так уверен, что у тебя это серьезно? Увлечения бывают у всех. Ну хорошо… хорошо… поживи с ней. Проверь свои чувства совместным бытом. Но не спеши рубить с плеча, жечь мосты, Женя!!!

Евгений не стал ничего отвечать. Собственно, он так изначально и собирался поступить: бежать в ЗАГС или в суд за разводом в ближайшие дни он не планировал, но разоблачительные мероприятия Ларисы ускорили ход событий.

– Ладно, – ответил он жене, чтобы хоть немного ее успокоить. – Пока пусть будет так.

Но отношения мужчины и женщины не терпят компромиссов в пользу третьих лиц. Любой такой компромисс – в ущерб тому, кто уступает. И это не одноразовая жертва – это нескончаемая плата за возможность не терять связь с отдаляющимся любимым. Стоит ли цепляться за эту связь, пытаться сохранить ее любой ценой, оплачивая своим временем, здоровьем, упущенными возможностями? Лариса приняла решение вцепиться в мужа мертвой хваткой и не отпускать, чего бы ей это ни стоило. У нее были на это все права: она была законной женой и она любила своего мужа, или по крайней мере думала так; он на самом деле был единственным ее близким человеком, ее семьей. Неудачные попытки стать матерью и необратимые последствия этого, казалось, исключили саму возможность нового замужества.

Евгений не знал, что еще до знакомства с ним, учась на втором курсе театрального училища, после скоротечных романтических отношений с… в общем, с одним известным артистом, Лариса сделала аборт. Видимо, именно он и стал причиной их трагедии – двух неудачных беременностей, одна из которых закончилась сильным кровотечением и радикальной операцией, после которой никакая беременность была уже в принципе невозможна. Кто был в этом виноват? Едва ли можно было винить Ларису – сироту, вдобавок брошенную возлюбленным.

Мама Ларисы сгорела от рака в тот год, когда дочь закончила школу. Отца же своего девушка не помнила.

После поступления на первый курс, Евгений сразу заметил в стенах училища красивую, высокую белокурую девушку с большими грустными глазами, из которых сквозило одиночеством. Он сразу решил свести с ней знакомство и пригласил на модную выставку в центральный дом художника, затем проводил до общежития. После этого Лариса взяла инициативу в свои руки и не выпускала ее до ЗАГСа. Она поджидала его после занятий, караулила в студенческой столовой – причем ухитрялась все обставить так, будто встречи происходили случайно; передавала ему в общежитие выпечку собственного изготовления, в общем, окружила его вниманием и заботой, которой юному Жене, оторванному от такой же вечно опекающей мамы, несколько не хватало в огромном чужом городе. Не то что бы Журбин был страстно влюблен в Ларису, но она ему определенно нравилась – ему казалось, что именно с такой девушкой можно построить «тихую семейную жизнь», как мечтал один из его любимых персонажей Островского Петр Мелузов, которого он играл еще в театральном кружке ярославского дома пионеров. Будучи добрым и светлым юношей с большим чистым сердцем, воспитанный на русской классической литературе с ее идеалами любви, жертвенности и милосердия, он твердо решил стать Ларе надежной опорой в жизни и создать вместе большую крепкую семью, воспитав с ней двоих или троих детей, чтобы она навсегда забыла горечь своего одиночества.

Лариса побоялась рассказать Евгению про свой аборт, опасаясь, что это оттолкнет от нее жениха. Она дышать боялась на их отношения.

В то время аборты довольно часто становились причиной женского бесплодия, но так было не у всех, и девушка не теряла надежд стать матерью. Увы, они оказались напрасны. Время шло, детей у них не было, зато росли соблазны, одолевавшие Евгения. Из тонкого и нежного, немного зажатого юноши он вырос в статного, даже слегка брутального мужчину. Он много работал над собой: следил за новинками современной литературы, за кино- и театральной критикой, занимался спортом, учил иностранные языки. С возрастом в нем появились уверенность, дерзость, кураж. Женщины не давали прохода. И только некоторая замкнутость и неизжитые идеалистические установки не позволяли ему скатиться в разгульную жизнь. Евгений с женщинами был в определенной степени инертен, инициатива с его стороны была минимальной, что многих вокруг него удивляло – он не укладывался в расхожие стереотипы актерской среды. И если бы Журбин не был женат, можно было бы заподозрить неладное. Впрочем, Лада была права: затащить Журбина в постель при желании было можно, что изредка и происходило. Но едва ли имело смысл после этого ждать продолжения встреч: слишком высока была планка, ограничивающая в его сердце порог влюбленности. По-настоящему увлечься и полюбить он мог только совершенно особенную женщину… Понимая это, до поры до времени Лариса была уверена в нем и спокойна за свою будущность.

Достигнутая договоренность с мужем на какое-то время ее успокоила.

Но, подслушав его телефонный разговор с Татьяной, она снова растревожилась. Едва заслышав негромкий голос мужа из-за прикрытой двери спальни, Лариса на цыпочках подкралась к ней и замерла, вслушиваясь в еле различимые слова.

– …завтра предпремьерный прогон, с горкомовской комиссией… освобожусь поздно… где-то в девять-десять… ты завтра на нашу квартиру приедешь? …нет, праздничный ужин после премьеры, в воскресенье! – Усмехнулся Евгений. – Я как бы ни было поздно, завтра из театра еду к нам! Целую тебя… и в шейку тоже… и в носик… спокойной ночи, котенок!

«К нам» – означало на съемную квартиру в Медведково. Общая квартира с женой в Сокольниках называлась «к себе».

В голове у Ларисы мгновенно созрело решение подкараулить Татьяну возле дома, где они снимали квартиру, и поговорить «по душам».

Супруги были задействованы в разных спектаклях. Пока Евгений работал над «Днями Турбиных», Ларисе выпала интересная характерная роль Тамары в «Пяти вечерах» – здесь предстояла сложная работа, требовавшая большой сосредоточенности и тонкой психологической проработки образа. А в это самое время Лариса не могла думать ни о чем, кроме удержания мужа. Первая репетиция далась ей крайне тяжело. Она не умела трансформировать свои переживания в игру на сцене, как это отлично получалось у Журбина, который, напротив, играл тем ярче, чем сильнее штормило его душу. Несмотря на молодость, он умел сделать из своих переживаний строительный материал для образа своего героя. Но эта зависимость от настроения делала его несколько непредсказуемым для партнеров по сцене, «чертом в табакерке». Несмотря на это, коллеги его любили, он был интересен. А вот к Ларисе у постановщика «Пяти вечеров» появлялось все больше претензий, он даже заикнулся о переводе ее во второй состав. Лариса не придала этому никакого значения, упади бельэтаж в партер – она и это бы не заметила, и как только репетиция закончилась, рванула в Медведково.

Ждать на лавочке у подъезда пришлось долго. Татьяна явно не торопилась «домой», зная, что возлюбленный придет поздно.

Уже начало темнеть, когда Лариса заметила, что от автобусной остановки во двор направляется миниатюрная фигурка в светлом плаще, туго стянутом широким жестким поясом по талии. Она сразу узнала в ней ту, что была на свежих фотографиях, которые Лариса «нарыла» в вещах мужа – это были снимки, сделанные в Марьино и позже, во время прогулок по Москве.

Девушка несла две авоськи продуктов. Она свернула в подъезд, возле которого на лавке сидела Лариса и стала подниматься на пятый этаж. Женщина на некотором расстоянии, не торопясь, проследовала за ней. Когда Татьяна остановилась перед дверью квартиры и начала искать в сумочке ключ, Лариса подала голос.

– Здравствуйте, девушка. Мне нужно с вами поговорить.

Татьяна вздрогнула. Она никогда не видела жены своего любовника, но сразу поняла, что это Лариса. К такому повороту событий девушка была не готова. Но ей ничего не оставалось, как принять бой. Тактика внезапности – застать врасплох, не дать морально подготовиться, – была выбрана Ларисой сознательно. Соперница в первые же мгновения встречи была выбита из колеи, выведена из равновесия самим фактом ее появления.

– Я вас слушаю.

В единственной, еще необставленной комнате хрущевской пятиэтажки с видом на Яузу и церковь Серафима Саровского сгустились сумерки. Татьяна, озаренная последними лучами заходящего солнца, сидела в глубине помещения возле стола, а Лариса – в кресле спиной к окну, так, что лица ее было почти совсем не различить. Специально она так села или нет, сказать трудно. Они беседовали уже 15 минут.

Лариса пыталась донести до Татьяны, что та зря надеется на совместную жизнь с ее мужем. Она в красках живописала, как ЖЖ ее любит, как заботится о ней, ревнует ее к каждому столбу, как он по ней соскучился за время экспедиции на съемки «Базарова» и какой у них был страстный секс после его возвращения.

– Ты думаешь, что ты – первое его увлечение? Если бы! Я уже успела к этому привыкнуть и не придавать значения его интрижкам. Подобные истории каждый раз быстро заканчивались, и наша любовь вспыхивала с новой силой.

Это, разумеется, было неправдой, но ложь, какой бы чудовищной она ни была – ничто в сравнении с перспективой потерять мужа. Цель Ларисы оправдывала любые, самые радикальные средства.

Отдельно она остановилась на полчищах поклонниц Журбина, которые якобы устраивают на него облавы после каждого спектакля. Это также было большим преувеличением. Но все эти преувеличения на Татьяну с непривычки произвели сильное впечатление. И хотя здравый смысл ей подсказывал, что все это надо бы делить на два, а то и на десять, Татьяна пребывала в шоке. Она лихорадочно пыталась собрать в кучу свои мозги, чтобы сформулировать хоть сколько-нибудь достойный ответ. Но у нее ничего не получалось. Единственное, что ей пока еще с трудом удавалось – это «держать лицо» и не делать компульсивных движений пальцами рук. Все свое внимание девушка сосредоточила на своем теле, которое обычно первым начинает выдавать эмоции, выходящие из-под контроля – так ее учил Евгений. Лариса же не прекращала процедуру промывания Таниного мозга. Она пыталась внушить ей, что Журбин частенько погуливает на сторону – так всегда было и будет. И что далекая от театра женщина, не имеющая иммунитета против такого стиля жизни популярного артиста, любимца публики, не сможет этого выдержать. А вот она, Лариса, из того же теста, что и он – она актриса и давно к этому адаптировалась.

– Ты измучаешься, изведешься, подозревая его в изменах, которые бесспорно будут, как были с первого дня нашей с ним совместной жизни. А ведь он так меня любил! Он с ума сходил по мне, и сейчас он меня любит, он очень привязан ко мне и бросить меня не сможет – уже пытался. Но я проявила терпение, и он вернулся. Сам! Просто Евгений – пылкая натура, увлекающаяся, он неспособен совладать со своими эмоциями и чувствами. Но ему хватает ума понимать, что все это быстро проходит и разрушать из-за очередной любовной интрижки крепкий брак, в котором его принимают таким, какой он есть, точно не стоит.

В какой-то момент Танино тело восстало против того напряжения, в котором находилось уже полчаса и… зевнуло. Девушка едва успела подавить свой зевок, но он прямо распирал ей горло. Лариса от удивления сделала паузу.

– Извините… – пробормотала Татьяна, – просто я сегодня очень рано встала, а в комнате уже темно, вот я и…

– Ну, мне тоже пора, – Лариса, на самом деле еще много чего хотела донести до Татьяны, но неожиданная реакция собеседницы спутала все карты. – Я надеюсь, ты меня услышала и…

Она запнулась, забыв заготовленную формулировку. Что, собственно, «и»? И перестанешь встречаться с моим мужем? И оставишь моего мужа в покое? Пока она подбирала слова, кураж иссяк и оставалось только ретироваться опять же, не уронив лица. Тогда Лариса, оставив жирное многоточие, энергичным шагом проследовала к выходу.

Получив порцию яда, Татьяна машинально начала собираться домой, к родителям. Но уже стоя в туфлях пред вешалкой с плащом, она очнулась. В ней вдруг взыграла соперница, бешенная кошка – молодая и сильная, имеющая массу преимуществ в схватке за кота. Действительно, а чего это она вздумала капитулировать? И почему это она поверила всему, что ей тут наговорили про любимого человека? Кому поверила? – Сопернице. И кого собралась предать? – Любимого! Ну не бред ли?

Татьяна уже сталкивалась с разочарованиями в мужчинах, но всякий раз интуиция подсказывала ей это заранее. В данном случае все было иначе. Евгений, конечно, был отличный артист. Но физиологию-то не обманешь. Зачем ему врать ей? Она и так прекрасно видела, что нужна ему как женщина. Его приверженность ей, его чувственность и страсть били все доводы брошенной жены. Опять же, Евгений хотел ребенка, а значит, есть основания надеяться, что у него на нее серьезные планы.

Нет, она не в праве предавать его чувства, его надежды. Надо хотя бы поговорить начистоту. И Таня решила дождаться Евгения. Тем более, что сегодня у возлюбленного был трудный день. Ей меньше всего хотелось наносить ему удар в спину – то есть сделать то, чего он от нее никак не ожидает.

Из рук все валилось. На задуманном меню для ужина пришлось поставить крест: тушить говядину в маринаде из сладкого перца и томатной пасты не было уже ни сил, ни времени. Пытаясь почистить картошку трясущимися руками, Таня порезала палец. Поэтому пришлось ограничиться вареными сосисками и макаронами. Огурцы, помидоры, зелень, перец и томатная паста были убраны в холодильник до лучших времен. Есть не хотелось: запах пищи вызывал дурноту, а под ложечкой мучительно сосало. Тане не терпелось выяснить отношения с любимым, хотя она прекрасно понимала, что вечер накануне премьеры – не лучшее для этого время. Лучше бы отложить это хотя бы до завтрашнего вечера после спектакля. Но где же, где взять силы, выдержку, волю? – думала Татьяна, стоя перед открытым окном с сигаретой и напряженно вглядываясь в золотые купала храма, отсвечивающие в сумерках огнями уличных фонарей. Ее начинала бить нервная дрожь и тошнило от выкуренных сигарет.

Наконец, раздался долгожданный скрежет ключа в замке.

– Здравствуй, мой маленький заяц! – Евгений вошел в кухню и небрежно положил на стол глянцевую коробку с зефиром – невиданный дефицит и роскошь. У него было отменное настроение. – А чего в темноте? Ох, дым коромыслом! Чего это ты? Я не знал, что ты куришь!

– А я раньше и не курила, – тихо отозвалась Татьяна, неимоверным усилием подавляя дрожь в голосе.

– А что случилось? – Он включил свет и по виду Татьяны сразу понял, что стряслось что-то неладное. – Танечка, что случилось?

– Да так, ничего особенного… Родители подали на развод, – соврала она.

– Н-да… грустно. И я вот тоже вчера объявил Ларисе, что подаю на развод. Решил сразу после премьеры, в ближайший выходной отправиться в ЗАГС. Ее согласие не требуется…

Таня подняла на кавалера удивленные глаза.

– Ты ей это объявил? Вчера? – Это известие в свете случившегося несколько озадачило Татьяну.

– Да. Поставил перед фактом.

– Это правда? Ты не врешь?

Евгений изменился в лице:

– Я разве когда-нибудь тебе врал?

– Не обижайся! Просто… это как-то не вяжется…

– С чем? – Евгений, озадаченный, продолжал возвышаться над ней, опираясь на край разделочного стола.

– Нет… ни с чем. Ну, хорошо, давай ужинать. Ты извини, я тоже поздно пришла, поэтому не успела приготовить нормальной еды. Вот, на скорую руку макароны с сосисками, даже салат не успела настругать. Но если хочешь, я сейчас сделаю, – засуетилась Татьяна, расставляя тарелки с едой и стаканы под пиво. От сердца вмиг отлегло – сразу же перестало трясти и даже захотелось есть.

– Да не надо салат. Перекусим быстро и спать. Все устали, завтра трудный день… наедаться уже поздно! А что с пальцем?

– Да вот, начала было картошку чистить и второпях порезалась.

– Ты рану обработала чем-нибудь? Картошка-то грязная, можно заражение получить… А у нас и аптечки-то нет. Хотя бы с мылом надо рану промыть!

– Не волнуйся, все сделала как положено. Все девочки умеют оказывать первую медицинскую помощь! – улыбнулась Татьяна и прижалась к любимому.

– Другим. А о себе не думают никогда, эти девочки, – Журбин крепко обнял подругу и так они простояли несколько минут, пока не вспомнили про остывшие сосиски и пиво.

***

Как только легкие сентябрьские сумерки опустились на Москву, Театральный бульвар вспыхнул торжественными огнями, золотой дорожкой ведущими к парадному крыльцу театра, двери которого, обрамленные яркими премьерными афишами и растяжками, были распахнуты навстречу густеющей толпе зрителей. До начала спектакля оставалось 15 минут.

Татьяна, в маленьком черном платье, укутанная в черный велюровый палантин, в бусах из черного речного жемчуга и в изящных лаковых туфельках на невысоком каблучке, почти летела мимо золотых огней туда, откуда все громче доносились звуки «Весенней увертюры» Кладницкого. Но мраморная парадная лестница в праздничных огнях с фанфарами была не для нее. Татьяну ждала малозаметная дверь служебного входа, темневшая в глубине плохо освещенного, узкого безлюдного переулка. Девушка словно растворилась в этом потайном, мало кому доступном пространстве и, подобно Алисе в стране чудес, очутилась в не менее чудесном мире театральной закулисы. Беломраморные лестницы с алыми ковровыми дорожками, золочеными перилами и массивными деревянными поручнями, узкие коридоры с закрытыми дверями, хранящими вековые театральные тайны, были безлюдны. Таня уже была здесь летом, «на экскурсии» с любимым, поэтому довольно уверено направилась по коридору вглубь здания, к правой ложе бенуара. Преодолев коридор, она с трудом отворила тяжелую дубовую дверь и оказалась в самой отдаленной части театрального холла. Навстречу ей уже спешил светловолосый кудрявый молодой человек в очках, похожий на повзрослевшего Купидона.

– Здравствуйте, вы Татьяна? – Спросил он, поправляя очки. – Простите, что не смог встретить вас у подъезда. Просто не знал, когда именно вы придете. Я Владимир.

– Здравствуйте, Владимир! Ничего страшного, это вы извините, что так получилось, просто Женя сказал ждать вас здесь, а точного времени не назвал, – оправдывалась Татьяна, пытаясь справиться с чувством неловкости.

– Все нормально! Вот ваш билет, давайте я вас провожу в вашу ложу. У вас второе место.

Татьяна вошла в бенуар и обомлела: перед ней открылся огромный, в пурпурно-золотом убранстве зал, а сцена была так близко, что казалось, позови она шепотом артиста и он услышит ее. Волнение ее нарастало: сейчас она впервые увидит своего возлюбленного на сцене. Как он отыграет? Не растеряется ли, не забудет слова? Справится ли с волнением? Татьяна не отдавала себе отчета, что в этот момент она проецирует на него свои собственные страхи и сомнения, как если бы на сцену предстояло выйти ей, а не ему – опытному артисту. Но как только прозвучало музыкальное вступление, занавес поднялся и на сцене началось действо, мучительное ожидание провала исчезло. Исполнители держались естественно, уверенно и происходящее, как гипноз, незаметно и быстро захватило внимание аудитории. Таня не заметила, как на сцене появился Евгений – настолько она была поглощена действием. Лишь зацепившись взглядом за подозрительно знакомый наклон головы красавца-поручика Шервинского, ворковавшего с Еленой Турбиной-Тальберг, Татьяну вдруг осенило: Женька!

Ах, как же он был красив! Как шли ему накладные усы, как сияли волны его светло-ореховых волос, как сидела на нем белая черкеска… Какая в нем была неподражаемая стать, непринужденность движений, какой огонь в глазах… Неужели все это – он? Такой незнакомый, недосягаемый… Не было никаких сомнений в том, что его герой страстно влюблен в Елену. Таня невольно начала ревновать. В какой-то момент ей показалось, что она встретилась с ним взглядом. Девушка незаметно отодвинулась в глубину ложи и ее лицо укрыла тень от плотной бархатной портьеры: она вдруг забоялась отвлечь его внимание на себя и сбить с ритма действия.

Спектакль получился на удивление динамичным и ярким, совсем не как фильм, снятый по роману Булгакова в 70-х. Хотя и фильм Татьяна всегда смотрела с удовольствием, но он был более размеренным и спокойным. Сейчас, когда под оглушительные рукоплескания и возгласы огромного зала Евгений Журбин вместе с другими артистами в третий раз выходил на сцену кланяться, девушка заново открывала его для себя. Такого Женю она еще не знала… Он находился на такой недосягаемой для нее сияющей высоте, что она вдруг как никогда ощутила собственную малость. Он оказался на этой высоте не сейчас, не вдруг. Он давно уже был там, просто для нее открылось это только сейчас. И как так вышло, что он с этой высоты снизошел до нее – простой московской студентки-практикантки? Это вдруг показалось ей каким-то недоразумением, незаслуженным призом, джек-потом, за которым долгое время охотится армия его давних, преданных поклонниц, и попадись она им, узнай они о ее нечаянной удаче – порвут, уничтожат ее морально и физически.

И как тут не вспомнить вчерашнего визита Ларисы – высокой, холеной, величественной дамы его круга… Ни дать – ни взять, Примадонна. И это было только начало. Между Таней и ее Женей вдруг разверзлась пропасть – из пурпурного бархата и золоченой лепнины, сверкающей под софитами… Таня вдруг почувствовала все свое несоответствие этому человеку, насколько она не пара ему. Из нее словно кто-то выпил, высосал всю радость жизни, всю ее молодую, первозданную силу любви, которая, на самом деле и была «платой» за «джек-пот», точнее, причиной, по которой «сияющий» Журбин выбрал ее из многих. А будь она воспитана в православной традиции, то была бы прочно защищена от этих сомнений и терзаний простой церковной «истиной» о том, что браки заключаются на небесах, и мы своим сознанием и волей не властны над выбором – кого полюбить. Впрочем, тогда ей пришлось бы последовать и христовой заповеди «не прелюбодействуй»… Но Татьяна была комсомолкой, хотя и номинальной. И до истинной веры в Бога ей было далеко. Она почувствовала неимоверную моральную и физическую усталость: где взять ей силы, чтобы бороться за него? С одной стороны наступала его жена, с другой – армия поклонниц, пока еще воображаемая… а ведь в театре еще есть актрисы – много молодых красивых актрис, которым он не может не нравиться! Как она – посредственность рядом с ними, серая мышь – затесалась сюда с претензией на этого блестящего во всех смыслах мужчину?! Какие у нее шансы? Жизнеутверждающая сила ее чувств к Журбину сменилась ощущением шаткости их отношений.

Несколько человек из зала – в основном женщины – поднялись на сцену и одарили артистов цветами. Какая-то юная особа поднесла букет алых роз Евгению и протянула руки к его лицу… он наклонился к ней со смущенной улыбкой и она поцеловала его в щеку. А сколько их будет поджидать его у выхода? Вот оно… то, о чем говорила Лариса. Начинается.

Тане вдруг захотелось рвануть к служебному входу, чтобы посмотреть, не поздно ли еще занять очередь на поклон к любимому артисту. Огонь мучительной ревности, запаленный женой любовника, вторые сутки жег ее изнутри. И нужно было совсем немного, чтобы он разгорелся с новой силой и уничтожил ее. Этот пожар выжигал в ней последние капли радости. Место обожания, нежности, счастья любви, царивших в ее душе последние три месяца, быстро заполняла чернота тлеющих углей. Отрава, накануне впрыснутая ей в сердце Ларисой, делала свое дело. А ведь ничего пока еще не случилось… что же будет дальше?

Татьяна, подавленная, вышла из ложи и поплелась в обратном направлении. Но дверь в «закулису» уже была заперта. Тогда она медленно пошла на улицу вместе со всеми, еще не понимая, что делать дальше. На этот счет у нее не было инструкций от любимого. Выйдя на улицу через парадный вход, она завернула за угол театра и, укутавшись в палантин, присела на лавочку недалеко от служебного подъезда, где уже собралась группа поклонников. Было уже темно, пространство вокруг театра было залито электрическим светом уличных фонарей.

Ей вдруг вспомнился бедный студент Петр Мелузов из «Талантов и поклонников» Островского незадолго до расставания с артисткой Негиной – как он стоял в такой же вот толпе поклонников с записочкой для любимой… и как потом она бросила его, предпочтя роль содержанки богатого помещика Великатова. Таня усмехнулась, судорожно сжимая скрещенными руками плечи, и подумала: «А мне и записочку-то написать не на чем. Не подготовилась!» Ее начинало трясти ни то от холода, ни то от волнения. Какие-то остатки здравого смысла выплеснули в сознание мысль: а что, собственно, произошло? Отчего это смятенье чувств? Слова, одни слова, да собственные фантазии, да комплексы… сама себя накрутила. Но яд уж сделал свое дело – душа горела и болела…

Минут через двадцать дверь подъезда отворилась и из нее вышел «Алексей Турбин». Толпа сразу окружила его, завалила цветами и требовала автограф. В следующий момент из той же двери прошмыгнула «Елена Турбина». Несколько мужчин поспешили вслед за ней, пытаясь вручить ей цветы. Но руки у дамы были заняты другими цветами. Эскорт уперся в блестящий черный мерседес, задняя дверь которого отворилась, и актриса скрылась за тонированными стеклами.

Пока Татьяна безучастно наблюдала за этой суетой, из служебного входа вышли сразу три человека, одним из которых был Евгений. Он сразу увидел ее, сидящую на скамейке вдоль прохода к метро, и быстрым шагом направился к ней. Раздался дамский визг и несколько девушек, бросив «Турбина», помчались за ним с криками «Евгений Журбин! Вот он! Женя-а-а!» Но будучи незамеченным сразу же после выхода на улицу, Журбин получил фору и смог оторваться от погони. Схватив Таню за руку, он быстрым шагом потащил ее по бульвару к метро. Девушка вынуждена была бежать за ним. Это натурально развеселило ее, от недавнего смятения не осталось и следа. Евгений оглядывался назад, стараясь делать это незаметно, а Таня смеялась, едва поспевая за ним.

*

Дома все уже было подготовлено. Нужно было только согреть в духовке горячие блюда. Татьяна, выросшая в простой семье, умела делать по дому все: приготовить любое блюдо от куриных окорочков до торта, постирать и починить одежду, навести уют. Создать романтическую обстановку тоже. Причем сделать она это умела со вкусом: ей не приходило в голову усыпать помещение обычной хрущевской однушки лепестками роз и окуривать благовониями и вообще прибегать к какой-то экзотике. Все это ей казалось безвкусицей.

Порядок в доме, действительно вкусный ужин, учитывающий гастрономические запросы любимого, приглушенный свет торшера, хорошее натуральное вино, негромкая музыка (на отдельной кассете Татьяна собрала спокойную классическую и романтическую эстрадную музыку для звукового фона), наконец, свежее, хорошо выглаженное постельное белье. Но главное – хорошее настроение и заинтересованная беседа с любимым.

Ее усилия были вознаграждены.

Евгений, несмотря на усталость, после нескольких глотков вина настроился на нужный лад. Он всегда был очень отзывчив на искренность и старания любимой девушки. Таня тоже рядом с ним быстро забыла свои мрачные фантазии с неприступными пьедесталами и пропастями. Сейчас, когда они сидели за небольшим столом друг напротив друга, освещенные торшером из 60-х годов, а за окном ночными огнями сверкал мегаполис, она понимала, что ситуация – в ее руках, ведь он с ней, они вместе. Остальное было неважно. «Любовь бывает долгою, а жизнь еще длинней!» – ненавязчиво припевал Юрий Антонов из магнитофона, лежавшего на подоконнике рядом с разросшейся хозяйской фиалкой в старинном керамическом горшке. И это означало лишь одно: они переживали бесценные минуты счастья, которые в любой момент могут оборваться и никогда больше не повториться. Carpe diem!11

Евгению не терпелось узнать о впечатлениях любимой от спектакля. Он давно заметил, что у Татьяны всегда был собственный, оригинальный взгляд на вещи. Но чувства, вызванные у нее премьерой, были столь противоречивы, что Таня несколько замкнулась. Она, разумеется, выразила свой восторг от его игры, но у Евгения осталось ощущение какой-то недосказанности. После бокала вина Татьяна разговорилась.

– А я тебя не сразу узнала, представляешь?! Сижу такая, любуюсь на прекрасную пару – Шервинского и Турбину – думаю, как свезло бабе, ну как свезло… какой мужчина вокруг нее хлопочет, а она как замороженная скумбрия… а потом вдруг до меня доходит, что Шервинский – это ты! И ведь знала же, что ты в этой роли, а врубилась не сразу! – Оба рассмеялись. – Давай за силу искусства! Ты – лучший Шервинский советской сцены!

– Тебе удобно было смотреть, понравилось в этой ложе? А Володьку долго ждала?

– Нет, я только в холл зашла, как он и появился. Ложа отличная, так близко к сцене – я и не ожидала. Даже боялась тебя отвлечь.

Журбин усмехнулся.

– Мы со сцены почти не видим зрителей – свет направлен на сцену, а зал темный. Поэтому перед нами словно стена из световых лучей.

Татьяна задумалась, пытаясь себе это представить.

– Я думала, мне тебя долго ждать придется. Все-таки премьера… вдруг вы еще отмечать будете…

– Ну кто-то остался отмечать, но не все. Ты же видела, наверное, Андрей сразу домой поехал, Нина тоже… а я никогда в пьянках не участвую, это не мое. А потом я же знал, что ты меня ждать будешь…

– Но мы же не договаривались, где и во сколько встретимся после спектакля…

– Ну-у-у… по умолчанию: после спектакля на выходе, – улыбнулся Евгений, вдруг осознав, что эта неопределенность поставила Татьяну в несколько неудобное положение. – Кстати, ты не замерзла пока меня ждала?

– Да я недолго ждала. Вообще, это так нетипично для артиста, наверное – после работы сразу домой…

– Ну, не знаю, насколько это нетипично. Я не один такой. Вон, Андрюха тоже отыграет и сразу домой, к жене, там они вдвоем бутылочку беленькой раздавят и баиньки. Им вообще никто не нужен! Они могут весь вечер «на двоих соображать» и им вдвоем не скучно! Мне тоже коллективные пьянки и тусовки не интересны. Я это уже прошел. Можно ведь довольно быстро спиться. Примеров много…

– По-моему, я уже спилась, – поддерживая свою голову двумя руками, произнесла Татьяна, наблюдая, как Евгений разливает из бутылки последние капли вина по их бокалам.

– Ну, этим не сопьешься, – тоном знатока ответил он.

Грязная посуда была оставлена на следующий день: по закону жанра, последние капли вина должны были плавно перетечь в страстную постельную сцену. Что и произошло.

Впереди у Евгения было два выходных, у Татьяны – один. Будильник никто не ставил: спать они собирались «до упора», пока не надоест.

Около 11.00 раздался телефонный звонок. Звонил тот самый Владимир, который встречал Таню накануне в театре. Он был единственным, кто знал номер телефона Журбина по новому адресу.

– Женька, привет. Ты извини, что дергаю в твой законный выходной, просто здесь все Ларису ищут… Звонят к вам, там трубку никто не берет. Она должна была в 10 быть на репетиции… ты что-нибудь знаешь о ней?

Этот запрос поставил Журбина в тупик. Он ничего не знал о планах жены на этот день и тем более не мог знать, почему они были нарушены. Владимир извинился за беспокойство и положил трубку.

Таня хлопотала на кухне: готовила завтрак и наводила порядок после романтического ужина. Евгений, сидя на балконе в ожидании приглашения за стол, курил и листал свежий номер «Киновестника». Там как раз вышел анонс фильма «Базаров», в котором было небольшое интервью с режиссером. Но из головы его не выходил звонок приятеля. Когда румяные сырники были разложены по тарелкам, а дымящийся кофе разлит по чашкам, из комнаты снова донеслась трель телефонного звонка. Это снова был Володя.

– Дружище, похоже, без тебя не обойдутся, – по голосу друга Журбин понял, что в театре реальный переполох. Что же могло случиться с Ларисой? – Ты не сгоняешь домой, не посмотришь…? С чего-то же надо начинать поиски. Потом просто перезвони из дома… лады?

– Да видать придется, – вздохнул Журбин. – Уже еду.

Тане пришлось смириться с тем, что планы на выходной в один миг оказались порушены. Кроме Евгения попасть в квартиру, где должна была находиться Лариса, было некому.

– Мне поехать с тобой?

– Да не надо. Я быстро: туда и сразу обратно! – Заверил он любимую. – Наверняка что-нибудь перепутала в графике репетиций, а в телефоне звук выключила, чтобы отоспаться.

На самом деле Евгений был встревожен не на шутку. Он понимал, что «перепутать» она не могла – очень это было на его жену не похоже, да и звук в телефоне выключить было нельзя. Оставалась слабая надежда на то, что телефон был отключен от сети.

*

Забыв про лифт, Журбин взбежал на шестой этаж и на автомате, привычным движением открыл ключом дверь. В нос ему сразу же ударила тяжелая смесь сигаретного дыма и крепкого алкоголя. В большой комнате с закрытыми окнами и задернутыми шторами было душно. Затхлый воздух прокуренного помещения наполнялся испарениями разлитого на полу коньяка. Лариса, в халате и в одном тапочке, неподвижно лежала на диване в позе эмбриона, прислонив кисти рук к лицу, прикрытому разлохмаченными прядями светлых волос, словно защищаясь от чего-то. На журнальном столике стояла хрустальная пепельница с «бычками» от сигарет, рядом, на сложенном пополам тетрадном листке бумаги стоял темного стекла пустой флакон от снотворного. Стакан, видимо, поставленный мимо столика, лежал на ковре в луже коньяка.

Евгений бросился к жене и принялся тормошить ее. Поняв, что она в беспамятстве, кинулся к телефону вызывать скорую. Номер «03» был занят, он снова кинулся к жене, схватил стакан, помчался на кухню за водой; оставив стакан с водой на кухонном столе, рванул снова к телефону, потом опять к Ларисе, попытался нащупать пульс – не вышло, снова бросился звонить по «03». Наконец, дозвонился, с полминуты не мог объяснить, что произошло, наконец, сообщил, что его жена без сознания, возможно, отравилась алкоголем.

Скорая прибыла быстро. На лицо Ларисы надели кислородную маску и положили на носилки.

– Жива. Дыхание самостоятельное. Забираем в реанимацию. – Сухо и по-военному четко сообщил врач. Санитары подняли носилки и направились к лестнице.

– Мы должны будем сообщить в милицию, вы знаете, наверное, – безразличным тоном добавил доктор, быстро направляясь вслед за санитарами.

– Подождите! – Очнулся Журбин, – а я? Я же с вами! Дайте я хоть вещи какие-нибудь ее соберу!

– Да вы что, мужчина, – отозвалась фельдшер, застегивая сумку с медикаментами, – тут каждая минута может быть на счету. Мы ж не знаем, сколько она проглотила и когда. Собирайте вещи и езжайте в приемный покой больницы своим ходом.

Фельдшер быстро вышла из квартиры и побежала вниз.

Журбин бросился собирать вещи в больницу жене. Долго искал пакет, не найдя, стал искать в шкафу спортивную сумку, попадались только большие – дорожные. Оставил это, побежал звонить в театр. Наврал про отравление грибами: типа, на кухне нашел пустую банку, в которой около года стояли в холодильнике соленые грибы. Положив трубку, вспомнил про лист бумаги под пустым флаконом на столике. Флакона не было – вероятно, скорая забрала, чтобы понимать, от чего спасать Ларису кроме алкоголя. Сложенный пополам тетрадный листок лежал на столе. Журбин схватил его и развернул. Это была предсмертная записка. Лариса жаловалась на свое одиночество, сообщала, что не видит смысла жить без мужа, отчего и приняла решение уйти. Никого не винит.

Журбин в задумчивости подошел к телефону. Таня ждала его звонка. Он снимал трубку, прокручивал в голове первые слова и клал ее назад. Надо подумать, как ей это преподнести. Ведь завтра он собирался идти в ЗАГС писать заявление на развод. Евгений решил отложить разговор о происшедшем до своего возвращения к Тане, хорошенько обдумать, как быть со всем этим дальше…

Когда Журбин приехал в больницу с вещами Ларисы, она была уже в сознании, в отделении интенсивной терапии. Но его туда не пустили.

Переговорив с лечащим врачом, он отправился к заведующему отделением.

– Нет, я уверен, что это не была попытка самоубийства… возможно, выпила коньяку, а потом не рассчитала со снотворным…

– Евгений Иванович, 10 таблеток снотворного по оплошности выпить невозможно. Нам сложно будет утаить этот факт, мы обязаны будем указать это в эпикризе.

– 10 таблеток!? – Присвистнул Журбин, – да…

– Она уже пришла в себя, мы еще сутки будем ее наблюдать на аппаратах, и если динамика будет хорошей, переведем в палату. Вы завтра сможете с ней поговорить. Но боюсь, что следователь опередит вас.

– Послушайте, доктор… – Евгений с трудом подбирал слова. Ему уже не раз приходилось общаться с врачами из-за проблем со здоровьем его жены, но в такой двусмысленной ситуации он оказался впервые. – Вы представляете себе, как эта история осложнит ей жизнь? Мало того, что она и так пострадала от… случившегося, так еще и вы ей проблем добавите. Вот запишите вы ей официально суицид – это же клеймо на всю жизнь! Она это никогда не расхлебает.

– Ну зачем вы так? Пройдет курс лечения у психиатра, пропьет антидепрессанты, в психушку сейчас только буйных отправляют! Те времена давно прошли, сейчас уже все по-другому! Почти как в Европе… там посещать психотерапевта – такая же норма, как проходить диспансеризацию.

– Далеко нам до Европы. Я вам точно могу сказать, что из театра ее попрут. Так она последний смысл в жизни потеряет. Вы поймите, творческий человек всегда должен быть при деле, иначе он деградирует, потеряет почву под ногами. Если бы хоть дети были, а то ведь одна совсем.

– А Вы? Евгений Иванович, в таком состоянии ей сейчас не работа нужна, а близкие люди! Какая сейчас в ее состоянии может быть работа? Она еще недели две, а то и три на постельном режиме будет. А кроме того, вы меня извините, но то душевное состояние, которое привело ее к этому радикальному шагу, заставляет сомневаться в ее работоспособности. Такое надо серьезно лечить! И не работой, а специальными препаратами. Их побочное действие может оказаться несовместимо с работой. Я уж не спрашиваю, что послужило причиной… Очень хотелось бы надеяться, что для этого ей не придется ложиться в клинику неврозов, что можно будет обойтись амбулаторным лечением. Но дома кто-то должен будет ее контролировать: чтобы вовремя принимала таблетки, чтобы не употребляла алкоголь. Иначе – опять стационар.

Журбин тяжело вздохнул. Как это все нарушало его планы! Но обречь Ларису на заключение в психушку и на потерю работы он не мог. Он же никогда себе этого не простит!

– Доктор, я гарантирую и присмотр, и уход, давайте сделаем все, чтобы не только обойтись без психбольницы, но и… без «попытки самоубийства». Ну, так только хуже будет! Это автоматически крест на карьере, ну поймите! Вы же не знаете нашей театральной кухни! А я знаю, о чем говорю.

Возникла пауза. Зав. отделением смотрел в сторону, легонько постукивая по столу пальцами.

– Сколько? – Тихо спросил Журбин.

– Ладно, – доктор взял бумажный квадратик для записей и что-то быстро на нем написал, – вот вам «рецепт», и вот вам телефон аптеки. Сошлетесь на меня, вам все дадут. Дальше – согласно инструкции. Я попытаюсь сформулировать диагноз так, чтобы больше было похоже на несчастный случай.

С этими словами он поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен.

Журбин, не глядя в бумажку, со словами благодарности поспешил к выходу.

– Не переживайте. Уладим. До свидания. – Тихо приговаривал хозяин кабинета, закрывая за артистом дверь.

Евгений вышел в коридор и заглянул в бумажку. На ней значилась сумма – 500 рублей, название препарата и номер телефона. Было понятно, что указанная сумма к препарату отношения не имела.

Татьяна была потрясена рассказом любовника. Ей сразу стало ясно, что в этой ситуации вопрос о его разводе откладывается на неопределенное время. Впрочем, она никогда и не заикалась об этом. Ей всегда глубоко претили сцены ревности, уговоры быть вместе, выбирать «или я, или она», цепляния за мужчину. Насильно милой не будешь… Женщина в роли просительницы любви и внимания мужчины казалась ей жалкой. Вот и теперь она испытывала очень противоречивые чувства к Ларисе. Еще какие-то два дня назад она сидела перед Татьяной самодовольная, уверенная в себе, и свысока доносила до нее «истинную суть вещей», вливая в ее сердце убойные дозы яда. А сегодня сама оказалась при смерти, по сути, от того же самого яда. В то же время Татьяна боялась представить себе, как она будет жить без своего любимого Жени. Это еще видно будет, как сама она себя поведет, если Евгений на почве случившегося решит прекратить с ней отношения. И она с ужасом ждала слов типа «Милая, нам нужно серьезно поговорить…» или «Мне тяжело об этом говорить, но…». Что бы он ни сказал сейчас, она вздрогнет и сердце собьется с ритма. Но Евгений молчал. Он стоял на балконе и курил. Потом вошел в кухню, сел рядом с ней за стол и сказал:

– Мне теперь придется бывать у нее, ты ж понимаешь?

– Конечно. Я знаю, что у нее никого кроме тебя нет.

– А потом я вписался за то, чтобы ей психиатрию не пришили. Придется контролировать ее лечение на дому: чтобы вовремя принимала таблетки. Пройдет курс, тогда можно будет с чистой совестью вернуться к нашим планам…

Ничего не ответив, Татьяна встала и пошла наливать воду в чайник. В кухне висело тягостное молчание. Что чувствует любимый, Таня могла только догадываться. Ей не приходило в голову, что в настоящий момент он ведет неравный бой с мучительным чувством вины. Брошенная жена дала понять, что причина ее отказа от жизни – измена мужа. Это стало бы очевидно, представь она себя на месте Ларисы. Но в подобных историях у людей, видимо, срабатывает какой-то защитный механизм, клапан, исключающий подобные проекции: эмпатия к сопернице за сердце избранника возможна с той же вероятностью, что и снег в июльскую жару. На этом фоне муки совести Евгения ей казались избыточными.

– Таня! Ну не молчи!!! – взмолился Журбин.

– Я просто не знаю, что сказать… – Таня поставила чайник на газ и села за стол. – Единственное, что приходит в голову… это то, что я тоже не могу без тебя жить. Представляешь? Я ведь тебе уже рассказывала, что у меня все очень сложно с мужчинами. Вот эти разговоры, что «быстро себе кого-нибудь найдешь», «быстро встретишь другого», «молодая-все-впереди» – они меня бесят! Они меня жесть как достают! Мне просто орать хочется, когда мне так говорят! Мне нужен только ты. Только такой как ты: вот такого точно роста, и ни сантиметром выше, ни сантиметром ниже. С таким же вот носом – обязательно такой формы и длины, понимаешь? И чтобы глаза такие же, чтобы брови вразлет, и чтобы правая непременно была чуть выше левой. И чтобы волосы были такого же цвета, и чтобы лежали также, волной, а не прилизано как-нибудь, потому что иначе меня это будет бесить!!! А про характер я вообще молчу. Ну, если глаза, брови, нос еще можно отыскать где-то на белом свете, то вот с характером, с манерами, с голосом, интонациями будет полная засада. А я без них не могу!!! Вот и получается, что подходит мне только один человек – ТЫ. И больше никто!!! Нет, нет – я самоубиваться не собираюсь. Я еще не все сделала, что планировала. Есть еще одно дельце. Вот сделаю и ту-ту. Но это будет не жизнь, а отбывание, исполнение долга… понимаешь?

Произнося свою страстную речь, она невольно себя программировала.

– Не говори так! – Глухим, усталым голосом проговорил Евгений. – Я даже мысли такой не могу допустить, чтобы расстаться с тобой. Не смогу я отказаться от счастья быть с тобой – любить тебя, целовать, разговаривать, засыпать с тобой, просыпаться… Я тоже не могу без тебя, разве ты еще не поняла этого? Ну, хорошо, скажи: что мне делать в этой ситуации? Давай: как ты скажешь, так я и поступлю. Скажешь бросить ее прямо сейчас и больше туда ни ногой – так и сделаю. Даже за вещами не зайду – новые куплю! Ну?!

– Не знаю я, делай, как считаешь нужным, – Таня вдруг поняла, что отчаяние свое выплеснула не по адресу и устыдилась своей претенциозности. Она вдруг почувствовала себя своей мамой, даже интонации, с которыми она «гнобила» папу, вдруг услышала в собственном голосе, словно со стороны. Ей всегда было обидно за отца, который молча выслушивал мамины упреки, сгорбившись над своими рабочими записями и графиками, вычерченными ручкой на миллиметровой бумаге. Мама всегда была недовольна отцом, в основном молча. Но иногда ее прорывало и она говорила голосом, полным отчаяния, безнадежности и крайней степени раздражения. Причину этого глубинного недовольства матери своим мужем девочка постичь не могла. И всякий раз, как Тане доводилось быть свидетелем таких сцен, она мысленно клялась никогда так себя не вести – не унижать этим своего будущего мужа и не унижаться самой. «У меня будет все по-другому. Никаких разборок!» – зарекалась Таня. Но не прошло и месяца совместной жизни с горячо любимым, единственным и неповторимым избранником, как это случилось. Само собой.

*

Бледная, сильно похудевшая Лариса под руку с мужем медленно спустилась с больничного крыльца и направилась к такси, припаркованному во дворе больницы. В результате двухнедельного постельного режима в стационаре мышцы актрисы заметно ослабли и любые движения давались ей с трудом. В целом же состояние организма ее было восстановлено вполне. В выписном эпикризе врач указал, что поступила она с сердечным приступом, вызванным употреблением некачественного алкоголя.

Глядя на эту пару со стороны, можно было только позавидовать трогательной заботе мужа о своей второй половинке. Какой обманчивой бывает видимость… Журбин хлопотал: он усадил жену на заднее сидение такси, погрузил в багажник сумку с ее вещами, сел рядом с ней, помог застегнуть ремень безопасности и расстегнуть ей утепленную осеннюю куртку, чтобы не запарилась в машине… Но делал он это на автомате, находясь в давно знакомом сценарии. Затем также естественно переключился на какие-то свои мысли: смотрел в окна автомобиля и о чем-то думал.

Лариса быстро почувствовала его безучастность. Она какое-то время ждала, что он задаст ей хотя бы какие-то дежурные вопросы о ее здоровье, но Журбин молчал. По его лицу было видно, что он сейчас не с ней. Ее же мучал вопрос: что дальше? Как они дальше будут жить? И не чувствовала никаких обнадеживающих сигналов с его стороны. Евгений был чужой. Неимоверными усилиями она сдерживала рыдания, рвавшиеся из ее горла. Когда, наконец, они оказались дома, Лариса, хватаясь за стены и мебель, поспешила в спальню, и, хлопнув дверью, упала на кровать. Когда-то это было их ложе любви, но с тех пор оно давно остыло.

Журбин не стал беспокоить жену: разобрал сумку с вещами, разогрел диетический обед, который ему помогла приготовить Таня, заблаговременно уехавшая домой, выставил на кухонный стол лекарства с подробной инструкцией, написанной от руки понятным человеческим языком. Теперь нужно было как-то подвести к тому, чтобы попрощаться и уехать к Тане, которая ждала его на съемной квартире. Но что-то подсказывало ему, что прямо сейчас сделать это не удастся.

Евгений приоткрыл дверь в спальню. Лариса лежала неподвижно на краю кровати спиной к двери и, кажется, спала.

«Самый лучший момент, чтобы смыться» – подумал Евгений и удивился легковесности мысли, пришедшей ему в голову. – «Да, Журбин, да: сейчас или… ты застрянешь тут до завтра! А это немыслимо…»

Он прокрался к выходу и стал тихо обуваться. Когда, завязав шнурки, он выпрямился, рядом уже стояла жена.

– Уходишь? – Обреченно спросила она.

– Я… в магазин хотел сходить. Продуктов почти нет, я же не здесь живу, ты знаешь…

– Да, я это знаю, – делая ударение на каждом слове, тихо ответила жена.

– Я скоро приду, – без выражения сказал Журбин. – Пожелания какие-нибудь будут?

– Пожелание только одно: чтобы ты не забыл из магазина вернуться домой…

– Я же сказал: скоро приду. Наливай суп, он на плите стоит, ешь. Тебе надо регулярно питаться, уже почти три часа.

– Я без тебя есть не буду. Вместе поедим.

– Как хочешь. Я недолго…

Журбин, досадуя и злясь, помчался в магазин. Схватив наугад что-то из продуктов, выскочил на улицу и бросился к телефону-автомату, предупредить Татьяну, что ему, возможно, придется задержаться допоздна, а то и до завтра.

– Прости, котенок. Только, ради бога, не ругайся. Я и так себя чувствую героем «Осеннего марафона». Что значит, которым…? Ну не иностранцем же… Бузыкиным. Не похож на Басилашвили? – Евгений рассмеялся. В отличии от него, у Татьяны было позитивное настроение, она, эта Василиса-премудрая, оказалась морально готова к такому развитию событий и не особо рассчитывала на его скорое возвращение, – Ты дразнишь меня, да? Хочешь, чтобы я ревновал? А чем ты собралась заняться в мое отсутствие, хитрая кошка? С Ольгой торт печь? А чем вы его запивать будете? Смотрите там без меня не наклюкайтесь. Только чай? Что это с вами, не заболели? Или кто-то уже беременный? Ладно, вечером поговорим… Ну, в крайнем случае ночью или утром, котенок, я в любое время суток, как только вырвусь – сразу примчусь. Спать я там не смогу… Я люблю тебя. Понимаешь? Люблю! Целую!!!

На сердце двоеженца полегчало и он, воспрявший, быстрым шагом направился ухаживать за немощной женой. Проконтролировав прием лекарств, Журбин с чувством выполненного долга оставил ее и отправился «домой» ужинать с любимой.

Потянулись будни «двудомной» жизни артиста. Помимо двух домов у Журбина стало еще и две работы: к ежедневным театральным репетициям и трем спектаклям в неделю добавилось еще и озвучание «Базарова». Но дискомфорт и утомление быстро сменились привычкой, Журбин и его Татьяна, что называется, вошли в ритм. Так прошло три недели. Лариса постепенно выздоравливала и набиралась сил, снова начала заниматься хозяйством, ходить в магазины. Наступили выходные, после которых ей должны были закрыть больничный. В театре уже с нетерпением ждали ее. К сожалению, Тамару в «Пяти вечерах» она уже могла играть лишь во втором составе. Премьера прошла без нее.

Вечером пятницы Евгений, как обычно, после работы зашел к Ларисе, чтобы проверить, не забыла ли она принять лекарства и не надо ли помочь по хозяйству. Лариса встретила его «при параде» – в длинном шелковом халате, с прической и макияжем…

– Ты кого-то ждешь? – Удивился Журбин.

– Тебя… Останешься ужинать? – Кротким тонким голоском спросила она, прислонившись к дверному косяку спальни.

– Нет, Лариса, прости. Ты же знаешь, меня ждут.

– Ну, весь день ждали – еще подождут. Ты ведь пока еще мой муж… – Лариса подошла к нему и попыталась обнять. Журбин аккуратно перехватил ее руки и сделал шаг назад.

– Нет, Лара, мы же обо всем договорились. Я больше не с тобой. Уже давно. Этого уже не изменить, пойми же это, наконец, и отпусти меня, – он старался говорить эти тяжелые слова предельно мягко.

Лариса тихо и растерянно усмехнулась.

– Да все я понимаю. Но ведь попытка – не пытка.

– Пытка, пытка, – тихим эхом отозвался Журбин и направился к вешалке с курткой.

– Мне очень жаль…

– Мне тоже. Пока. Я завтра обязательно зайду, – он собрался уже открыть дверь и выйти, как вдруг развернулся и решительным тоном произнес то, что все это время вертелось у него на языке. – И пожалуйста… давай договоримся. В понедельник я отнесу заявление на развод. Это все равно произойдет: сейчас или позже, но это неизбежно. Пожалуйста, не упорствуй!

Это была ошибка.

Когда на следующий день Евгений в обычное время явился проведать жену, то обнаружил ее в сильном подпитии.

– Ты с ума сошла?! Мы с тобой сколько раз говорили: спиртное в период лечения этими препаратами противопоказано категорически! Ты же опять отравиться можешь!

– Не ори. Все под контролем, я свою норму знаю, – заплетающимся языком проблеяла Лариса.

– Твоя норма сейчас «ни капли в рот»! Ты что, в психушку захотела? Ну раз так, я скажу доктору, что ты сама лечиться не можешь и нуждаешься в госпитализации!

– А-а-а… а ты спишь и видишь меня недееспособной, да? Хочешь мне алименты платить до конца жизни?

– Я хочу, чтобы ты пришла в себя и вернулась к нормальной жизни.

– Моя нормальная жизнь – это быть твоей женой! Вот моя нормальная жизнь! – Закричала Лариса со слезами в голосе. – Другой нормальной жизни у меня быть не может! Не может! Я не хочу никакой другой жизни! Я не буду жить никакой другой жизнью!

Журбин понял, что договариваться здесь бессмысленно.

– Ну не живи, – твердо сказал он и направился к двери.

– Нет, подожди! Я не договорила. – Лариса схватила мужа за руку и рванула на себя. – Если ты подашь на развод, нет, мало этого… если ты не вернешься в семью, я жить не стану. Я снова себя убью. И на этот раз доведу дело до конца. А перед этим оставлю записочку. Но не на столике возле своего хладного трупа, а отдам в надежные руки. И в записочке будет написано: «В моей смерти прошу винить моего мужа, который своими изменами довел меня до самоубийства, а также его любовницу, молодую сучку Танечку Ивашову, ради которой он бросил меня в беспомощном состоянии на произвол судьбы!». Напишу про нерожденных детей, которых ты не хотел, про аборты, которые сделали меня бесплодной…

Журбин был шокирован ее обвинениями.

– Про какие аборты? Это я – не хотел детей? Может, это ты их не хотела? И в тайне от меня избавлялась от них? – Журбин знал, что это не так, он лишь парировал ее выпады. Так вывернуть их совместную трагедию – подобного цинизма он от нее ожидать не мог. Но Лариса давно уже действовала в парадигме борьбы без правил.

– Это уж ты будешь на суде доказывать. С меня объяснений уже взять не смогут.

Журбин больше ничего не сказал, он выскочил из квартиры и помчался «домой».

– Я, наверное, своими руками ее придушу, – почти беззвучно прошипела Татьяна, выслушав печальный рассказ любимого. – Она издевается над тобой, ставит ультиматумы, шантажирует – разговаривает с тобой как бандитка. С такой женой врагов не надо! И ты после этого не бросишь ее?

– Я ее уже бросил, Таня… Но попробуй встать на мое место: если она реализует свою угрозу, как я смогу дальше с этим жить?

– Это будет ее выбор, Женя. Она имеет на него право. Люди разводятся каждый день, и каждый продолжает жить так, как считает нужным и возможным. Но продолжает жить!

– Я понимаю. Но она больна. Невменяема. Беспомощна.

– Ну, тогда ее надо лечить. Определить в специальное заведение… Психо-неврологический интернат называется.

– Не хочу я в этом участвовать…

– Не хочешь – не участвуй. Так что ты решил? – Таня теряла остатки терпения.

– То же, что и раньше: завтра отношу заявление в ЗАГС.

– Хорошо…

Но ясность, вроде бы достигнутая в самом главном вопросе, не спасла вечер. Евгений находился в подавленном состоянии. Выпив за ужином больше обычного, он, не раздеваясь, упал на кровать и захрапел.

Таня не стала делать из этого трагедию и, пристроившись рядом, попыталась заснуть. Но сон не шел. Она вдруг осознала всю безысходность ситуации. Правда была на стороне Ларисы. И дело не в общественном порицании, и не в морали как таковой. А в том, что ее избранник не мог освободиться от чувства ответственности перед его «несчастной» женой. «Кому она будет нужна, если я ее брошу?» – эти слова, сказанные им еще летом в Марьино, снова и снова всплывали в памяти Татьяны. Она не чувствовала ни тени обиды на него. Сейчас ей было даже жаль своего любовника. Лариса, отчаянно цепляясь за него, безжалостно манипулировал его самыми лучшими качествами. Вот уж поистине, чем порядочнее человек – тем он несчастнее… Все это так и будет продолжаться, всю оставшуюся жизнь. Журбин так и будет жить на два дома. Она родит ему ребенка и у него появится еще один центр ответственности… но он никогда не будет принадлежать только ей. Возможно, лишь к старости они смогут пожениться и жить вместе полноценной семейной жизнью. О, сколько таких историй… Эти горестные размышления крутились в голове Татьяны всю ночь.

Утром она приготовила завтрак и разбудила любимого на репетицию. Евгений встал мрачнее тучи и первое, что сделал – проглотил полстакана коньяка.

– Женя… не надо. Это уж никуда не годится! – Осторожно, боясь рассердить его, произнесла Татьяна. Журбин ничего не ответил. Он вообще за весь завтрак не проронил ни слова, как будто Татьяна чем-то провинилась перед ним.

Сухо попрощавшись, он уехал в театр, а Таня, обливаясь слезами, начала собираться в институт.

– Ой, что это ты такая? – Не на шутку обеспокоилась Ольга, встретив подругу в аудитории перед лекцией, – глаза краснющие… не спала? Ревела?

– Насморк просто… вся в соплях… – попыталась отбрехаться Татьяна.

– Ну, что в соплях – это я вижу. Но че-то насчет насморка я сомневаюсь. Что стряслось? Любимый опять не может бросить свою грымзу?

– Да! – Чуть не закричала Таня. – Именно «опять» и именно «не может».

– Милая! – Проникновенно-снисходительно начала Ольга, – это нормально. Но не безнадежно. Сколько вы знакомы – пятый месяц? Просто не дозрел еще. Главное, что любит он тебя…

– А я сейчас не о себе, Оля. Я сейчас о нем… я вижу, что с ним творится, какой ад у него в голове, в душе. И я не могу на это смотреть.

– Нет, ну подожди! – Оля подняла указательный палец вверх, собираясь с мыслями, – именно сейчас, как никогда, ему нужна твоя поддержка – любимой женщины. Помнишь, как звучит клятва жениха и невесты?

– Откуда я могу это «помнить»…? Я еще не давала такой клятвы, – и Татьяна разразилась слезами.

– Ну… блин, я не в этом смысле…. – Ольга обняла подругу. – Я к тому, что когда люди выбирают друг друга, то не для того, чтобы разбежаться, как только у кого-то настроение испортилось, или не дай бог, беда какая случилась… Твой избранник сейчас в трудном положении. Это ни что иное, как проверка ваших чувств на прочность. Не раскисай! Не скандаль с ним, не требуй… что еще? Не… это самое, не выноси мозг. И когда все утрясется – будет вам щастье.

– Я не выношу ему мозг. Я просто вижу, что это никогда не утрясется. Она манипулирует им. Я один раз с ней пообщалась и поняла, какая она жуткая лицемерка!

– Ты считаешь, что эта актриса погорелого театра разыграла свое отравление?

– Не думаю. Две недели в больнице просто так держать бы не стали. Но теперь она все время будет вытворять всякие перфомансы, чтобы удерживать его при себе. Вчера вот напилась – на фоне лечения транками. Ей алкоголь противопоказан, так она демонстративно наклюкалась, понимаешь?

– Ну, копыта откинет в какой-то момент, туда ей и дорога…?

– Женька никогда себе этого не простит. У него патологическая гиперответственность. Перед всеми. Но она еще дальше пошла. Она ему знаешь, что заявила? Что снова самоубьется и оставит записку, в которой обвинит его и меня в доведении до самоубийства.

– Шантаж… – прошептала Ольга, глядя на Татьяну круглыми от удивления глазами. – Эта ни перед чем не остановится. Танька, ты с ней поосторожнее. Такая еще и кислотой в лицо плеснуть может. У нее точно крыша сдвинулась…

– Может, и может. Но вообще-то она его законная жена и имеет на него право, а я никто. Получается, что я отнимаю у нее мужа.

– Что значит «имеет на него право», «отнимаю»? Он что – вещь? Его мнение не учитывается, что ли?

– Его мнение должно выразиться в разводе, который он все время откладывает. Вот если бы они развелись – мы бы с ней уравнялись в правах…

– Ой, Танька, тебе надо было идти на юридический. Ты в такие нюансы вникаешь – я так не умею. У меня все проще: кого мужик любит – у той и больше прав на него! Ну так объясни ему все это!

– Да не могу я толкать его к разводу, это так унизительно! Чем больше требуешь – тем меньше ему хочется это делать!

– А ты хочешь, чтобы все само тебе в руки шло – «по щучьему велению»? За счастье, милая, надо бороться! Она вон, на какие жертвы идет. А ты?

– Мне тоже, что ль травануться?

– Даже не вздумай! Ты свое здоровье беречь должна – тебе еще детей ему рожать.

– То-то и оно. Да вот пока что-то не выходит каменный цветок… Три месяца вместе спим и ни фига.

– Рано еще беспокоиться. Моя двоюродная сестра только через год после свадьбы забеременела.

– Может она сначала предохранялась?

– Да нет, они сразу решили детей заводить.

В этот вечер Журбин не только не пришел на их с Татьяной съемную квартиру, но и не позвонил, чтобы предупредить ее. Девушка не находила себе места почти до полуночи, после чего решилась позвонить Косову. Так она выяснила, что Евгений вышел из театра вместе с ним около 19.00. К Ларисе в Сокольники он заезжал накануне – теперь он это делал не каждый день, и Татьяна была уверена, что из театра он приедет «домой в Медведково». Что же могло случиться? Опять какой-нибудь сюрприз от Ларисы? Но в этом случае он наверняка бы позвонил. Промучившись еще полчаса, она ледяными от волнения руками набрала номер телефона в его с Ларисой квартире. Сердце Татьяны, казалось, стучало громче гудков в трубке. Чтобы облегчить свою участь, она задумала, что, если к телефону подойдет Лариса, это значит, с ней все в порядке и Евгения там нет. Тогда она просто положит трубку. Но в самый последний момент, когда высокий, почти детский голос на том конце провода сказал «але», она передумала и «официальным» тоном попросила «Евгения Ивановича».

– Ой… Вы знаете, а он в ванной, принимает душ, – ответили с явно наигранной интонацией. – Может быть, ему что-нибудь передать?

Татьяна пыталась справиться с эмоциями и сообразить, что ответить. Но волнение было такой силы, что в голову пришла только идея положить трубку.

Вестей от Евгения не было всю ночь. Татьяна смогла заснуть только к пяти утра. А в 10 раздался телефонный звонок: ее разыскивала Ольга.

«Проспала!» – было первой мыслью, которая пришла в голову Татьяны. Но тут же в памяти всплыли все обстоятельства предыдущего вечера, тягостное чувство тревоги и отчаяния снова овладело ею. Девушка объяснила подруге, почему она решила не приезжать сегодня в институт. В ответ Ольга пообещала приехать к Татьяне сразу после занятий.

После чашки кофе с сигаретой Таня решила снова позвонить Володе, теперь уже в театр. Несколько оторопевший Косов сообщил ей, что еще не видел Евгения и обещал заставить его позвонить ей, как только тот появится в театре. Это успокоило Татьяну примерно на час, и она даже взялась делать домашнее задание, но толку от этого не было никакого. На часах было уже почти 12, а телефон молчал. «Значит, он до сих пор не на работе… Или на работе, но не хочет разговаривать? Но почему, почему, почему?!» Эта непонятность больше всего терзала ее. Татьяна готова была смириться с любым его решением, лишь бы была ясность. Лишь бы он пришел и сообщил ей о нем. Но он ушел больше суток назад – потерянный, замкнутый, чужой, не сказав ни слова на прощанье – и до сих пор не вышел на связь. Это не укладывалось в голове и потому было невыносимо.

Девушка снова позвонила в театр.

– Татьян, он пришел: опоздал на репетицию минут на сорок, – сообщил Косов. – Какой-то весь потрепанный, помятый, явно с бодуна. Сказал только, что дома не ночевал. Особо разговориться было некогда, репетиция уже шла. Ну и звонить не было времени тоже. Так что вы ждите, часам к трем освободится и позвонит.

Она не стала уточнять, о каком доме он поведал Косову. По крайней мере, теперь было известно, что он жив. Уже стало легче.

После обеда приехала Ольга. Она решительным движением извлекла из адидасовской спортивной сумки бутылку шампанского и с громким стуком поставила ее на середину стола.

– Так! «Поллитра» есть, щас мы все порешаем. Доставай стаканы.

– Подожди, Оль. Скоро закончится репетиция, мне нужно будет с ним поговорить. Я звонка жду.

– Он объявился в театре?

– Да.

– Ну и хорошо. Перед такими ответственными переговорами надо прогреть мозги. Ты посмотри на себя! Серая вся, сжалась как пружина – один сплошной спазм! Срочно надо принять, чтоб отпустило. Главное, что живой, с остальным разберемся, – приговаривала подруга, разливая шампанское по стаканам.

– Я не понимаю, почему он не предупредил меня… Я же всю ночь с ума сходила!

– Не предупредил – о чем?

– Ну, что с женой будет.

– А он был с женой?

– Не знаю… я позвонила туда… уже ночью, она сказала, что он в ванной…

– У нее телефон с определителем номера?

Зрительная память редко подводила Татьяну. Когда она помогала Журбину готовить обед для его болящей жены перед ее выпиской из больницы, кто-то звонил. Серый пластиковый аппарат VEF стоял на кухне и да, на маленьком электрическом дисплее в момент звонка высвечивался номер звонящего.

– Точно… она могла знать наш с ним номер и понять, что звоню я! – Наконец, осенило Татьяну.

– Вот именно! Так что его ночевку в супружеской постели мы признать за факт пока не можем! Это мог быть тупой блеф. – Авторитетно прокомментировала Ольга и закурила. Она открыла балконную дверь и выдохнула струю дыма в студеный октябрьский воздух. – Сегодня ночью уже заморозки были… первые…

*

Прошедшую ночь артист Журбин провел в непривычной для себя обстановке: на лавочке в зале ожидания Киевского вокзала. Перед этим он хорошо поужинал в вокзальном ресторане, щедро угостив какого-то кооператора из Бердянска и исповедавшись перед ним в своем безнадежном грехопадении. Маленький, щуплый лысоватый еврейчик с приветливым лицом слушал своего угощателя от всей души, поддерживая разговор своим высоким скрипучим голосом.

– У меня два дома и две жены. А идти мне некуда, – сообщил Журбин собутыльнику.

– Почему? Обе выгнали?

– Нееет! Наоборот, – Журбин затянулся сигаретой и задумался.

– Как это? Что ли выбрать не можешь?

– Я выбрал…, – вздохнул артист. – И оказался негодяем. Предателем.

– Почему?

– Потому что, что предал слабого. Бросил на произвол судьбы.

– Кого это?

– Жену!

– Которую из двух?

– Законную.

– А дети у вас есть?

– Нет. – Журбин подпер голову рукой с сигаретой между пальцами и закрыл глаза.

– Это плохо! Дети – смысл жизни. И союза мужчины с женщиной.

– Вот именно, – не открывая глаз пробурчал Евгений.

– Давай выпьем! За детей. Ты молодой ишшо, нарожаешь!

– Давай.

Они заглотили по рюмке водки, закуски уже не было, вместо нее Журбин закурил водку сигаретой.

– Вот ты говоришь, дети – смысл жизни. А можно ради них бросить одну женщину и уйти к другой?

Кооператор усмехнулся:

– Ради детей можно все. Бабы приходят и уходят, а дети – продолжение твое, твоя плоть. Но ими заниматься надо. Просто кинуть семя – мало. Оно тебе потом за это спасибо не скажет. И тебе в старости утешения не даст. С детьми которую выбирай.

– Да выбрал я…

– А чего страдаешь тогда?

– Да я сам себя уважать перестал! Я сам себе противен, понимаешь? Такой же кобель, как и все… от одной – к другой, как эстафетная палочка. Хоть так, хоть сяк – предатель.

– А ты что же, хотел жизнь прожить и ни разу не согрешить? Ну это тебе надо было семинарию кончить и в монастырь – подальше от мирских сует.

– А сам?

– Я-то? Кому я нужен кроме своей старухи и трех дочек? Я уж дед – в 45 лет, – кооператор беззвучно засмеялся, демонстрируя пару стальных зубов.

– Эээээх, – протянул Журбин и разлил остатки водки по рюмкам. – За твоих. Пусть все будут здоровы.

– Спасибо, и ты будь здрав! – Мужичок проглотил содержимое рюмки и снова благостно уставился на артиста.

– Ты хоть счастлив? – Журбин смотрел на собутыльника исподлобья, борясь с одолевающей его дремотой.

– Ннуу… Наверное. Конечно, счастлив. Было трудно, иногда казалось, что сил никаких нет. Но если представить… что всего этого никогда не было, нет и не будет, то… то не понятно, для чего тогда жить.

– А работа? А служение искусству там, науке…?

– Работа у меня – ради прокорму. Нет для меня такого смысла жизни – работать. Это у тебя работа интересная, ты к ней призванье имеешь, а мне такое не дано. Не дал мне Бог выдающихся способностей ни к чему.

Журбин сложил перед собой руки на столе и опустил на них голову.

Многие коротали часы до посадки на ночные поезда, лежа на вокзальных лавках. Поэтому Журбин, слившись с обычным вокзальным пейзажем, не вызвал интереса у милиции и не был препровожден в вытрезвитель. А по утру, продрав глаза, он побрел в свой театр.

Косов дожидался приятеля в зале, где уже началась репетиция. Режиссер Василий Марцев был сильно обеспокоен опозданием ведущего артиста, но, относясь к нему по-приятельски тепло, не стал драматизировать и приступил к отработке других сцен, без его участия.

Наконец, в зале появился всклокоченный Журбин. Завидев его в дверях, Владимир метнулся к нему.

– Тебя уже все обыскались, включая твою Татьяну. Что у тебя стряслось?

– Потерялся. Ладно, Вовка, перетрем после репетиции.

– Ты чего своей даме сердца-то не позвонил? Она и ночью, и утром мне звонила – насчет тебя.

– Извини. Я не знал, что ей сказать. Сидел, думал, так и не придумал.

– Ты ночевал-то где?

– На вокзале. Только ей не говори, если позвонит опять.

– Господи, зачем же на вокзале, приехал бы ко мне!

– Этого еще не хватало…, – Евгений безнадежно махнул рукой.

– Ты уж давай, сам ей позвони. Волнуется же. Говорит, что всю ночь не спала. Нельзя же так. Я понимаю, что бабы – зло, но мы же не звери!

– Да никакое они не зло. Зло – то, что у нас ниже пояса. Ладно, пойду поздороваюсь с Василиванычем.

Сразу после репетиции Журбин поехал к Татьяне. Застал ее на кухне с Ольгой, допивающих шампанское.

– Что празднуем, красавицы? – Как ни в чем небывало, весело спросил он.

– Здрасьте! – Заулыбалась Ольга и процитировала Надю из фильма «Любовь и голуби», – Какого красивого дяденьку к нам замело!

– Это не ваша реплика! – Пошутил Журбин, сел к ним за стол и, сделав серьезное лицо, бросил быстрый взгляд на Татьяну.

– Ты откуда? – Тоном учительницы спросила Таня и почувствовала, как Ольга под столом наступила ей на ногу.

– Таньк, а Таньк! – С интонацией все той же Нади протянула Митина, – ну познакомь нас!

– Оля, это Женя, Женя, это Оля. – Без выражения пробормотала Татьяна и, сложив руки на груди, оперлась локтями о стол.

– Очень приятно. Наслышан, – учтиво, но прохладно ответил Евгений.

– А уж мне-то как приятно! – Во весь рот заулыбалась Оля и кокетливо протянула Евгению руку. – Эх, жаль, мы все выпили. А Вы, Женя, какие напитки предпочитаете в это время суток?

– А я в это время суток предпочитаю чай, – мягко ответил Журбин и пошел ставить чайник.

– Ну, ладно. Чай вы тут сами пейте, а я пойду, – Оля многозначительно посмотрела на Таню и мимикой показала ей, чтобы она пошла ее проводить.

Татьяна вышла с Ольгой в коридор.

– Не вздумай с ним скандалить!!! – Сквозь зубы прошептала Ольга, стоя в дверях квартиры. – Держи себя в руках, прошу тебя. Все утрясется.

– Не знаю, – срывающимся голосом, пробормотала в ответ Таня и опустила голову.

– Блять! Я б в такого мужика вцепилась бы как бульдог! У меня бы его 100 Ларис не вырвали, а ты! Не понимаю я тебя. Я бы ему вообще все прощала, заранее. Ты максималистка и идеалистка. Такие мужики раз в жизни встречаются! И то, по бааальшому блату. Ладно, делай что хочешь.

– Вот-вот. Ты как его Лариса.

– Ну уж травить бы себя я не стала. Все-таки лучше быть живой без мужика, чем мертвой с мужиком. Надежда умирает последней.

Девушки попрощались.

– Таня, прости пожалуйста. Я сделал глупость. Сам себе удивляюсь. Но мне нужно было побыть одному. – Заговорил Журбин, как только Татьяна вошла на кухню.

– Главное, что ты жив. Я волновалась. В институт не поехала…, – Таня взяла сигарету и вышла на балкон.

Евгений вышел вслед за ней, встал рядом и тоже закурил.

– Все-таки, где ты был?

– Просто гулял. Ночевал в комнате отдыха на вокзале.

– Есть такие комнаты отдыха?

– Можно сказать, ходил в массы. Постигал народную жизнь. Ты знаешь, сколько интересных наблюдений можно сделать на столичном вокзале?! Сколько там потрясающе колоритных типажей! Это просто кладезь образов для писателя и артиста. Вот, например, попался мне кооператор из…

– Женя! Я не смогу так…

Он замолчал и опустил глаза.

– Я не выдержу всего этого. А если еще и беременность… – ты представляешь вот эту всю нервотрепку – твоя жена, розыски тебя, гуляющего неизвестно где… Так на нервной почве выкидыш может произойти. Я не хочу. Если ты не можешь быть со мной, давай просто разойдемся!

– Как это: «просто разойдемся»?! Нет! Никуда мы не разойдемся. Мы будем вместе и точка. Я все давно решил и ничего менять не собираюсь. Я просто прошу немного времени! Ну хорошо, этой ночью я был не прав. Но мне нужно было вывести себя из привычной обстановки, чтобы по-другому взглянуть на ситуацию. Не позвонил – да, потому что не было работающего автомата на вокзале. И вообще, я был пьян. Но я обещаю, что это не повторится!

Татьяна ушла с балкона, переоделась в пижаму и легла спать. Предыдущая ночь с непривычки вымотала ее, неподготовленную к мужским закидонам. Папа ведь так себя никогда не вел: всегда был предсказуем и надежен как Ноев ковчег. Наверное, с ним не приходилось ждать звезд с неба, но он никогда не заставлял никого волноваться и разыскивать его по знакомым. На самом деле, Журбин в этом не сильно от него отличался. Просто он впервые оказался в непривычной для него ситуации трудного выбора. Стандартные решения типа «брось жену, уйди к любовнице» или «брось любовницу, вернись к жене» ему не подходили, поэтому, в поисках нестандартного решения, он начал совершать несвойственные ему поступки. Как это ни странно, совет бердянского кооператора, многодетного отца и крепкого семьянина, укрепил его в принятом прежде решении. Он даже смирился со званием кобеля, изменщика и аморального типа.

Так Евгений и Татьяна прожили вместе еще месяц. Он продолжал метаться между нею и женой, развода все не было под разными предлогами. Татьяну в это время обрабатывали со всех сторон. Лариса развернула контрнаступление по всем фронтам. Первым делом она позвонила матери соперницы и, рыдая, умоляла повлиять на дочь. Совестливая мама, и без того не очень-то одобрявшая роман старшей дочери, потеряла покой и при каждом удобном случае заводила с Таней речь о том, какой грех совершает она, сожительствуя с женатым мужчиной, у которого больная жена и все такое прочее. После звонка Ларисы в институт, где училась Таня, к ней в свою очередь прилетело от декана факультета. Однако, в дело вмешался замдекана Аслан Магомедович, убедив своего патрона в том, что Таня стала жертвой интриги и, прежде чем давать делу ход, надо как следует во всем разобраться, а то как бы не удостоиться титула ретроградов… Заниматься этим было некому, да и особо не за чем, поэтому вопрос был закрыт, но осадочек остался.

Когда Евгений в очередной раз не пришел ночевать домой, правда, предупредив Таню, что остается на ночь с Ларисой, у которой якобы начался грипп с высокой температурой, девушка решила покончить с этими отношениями. В один прекрасный день, после столь же «прекрасной» бессонной ночи в отсутствие любимого, на фоне начинающегося токсикоза, она собрала вещи и ушла, оставив любимому записку:

«Я больше так не могу. Мы расстаемся, нам нечего больше делать вместе. Не ищи меня, пожалуйста! Ты мне не нужен!!! Татьяна».

Это решение далось ей крайне нелегко. Но приняла она его не на пустом месте. В то время Татьяна проходила журналистскую практику в Останкино. Возвращалась домой поздно вечером и, проходя через территорию рынка к станции метро «Тимирязевская», она случайно познакомилась с ночным сторожем этого рынка. Это был веселый молодой человек по имени Виктор, ее ровесник, студент Академии управления, кроме того, он был прекрасен как Аполлон. Татьяна совершила несвойственный ей поступок – дала свой номер телефона, что называется, «первому встречному» и даже не задумываясь – зачем. Собственно, парень ничего крамольного и не замышлял, просто ему понравилась девушка, вот и все. А Тане надо было чем-то компенсировать визиты возлюбленного к его жене, хотя бы морально. Закон сохранения массы и энергии в действии: если откуда-то сколько-то убывает, значит, столько же должно откуда-то прибыть. Против Ломоносова не попрешь.

Журбин пытался вернуть Татьяну. Звонил, заявлялся к ней домой, поджидал ее возле института. Тогда она взяла академический отпуск на год и уехала в Новоазовск, к бабушке. Там же вышла замуж за своего нового ухажера Виктора, который перевелся на заочное отделение, уехал вслед за ней и устроился экономистом в местный агрохолдинг. А мама Татьяны – Светлана Ивановна, – при очередном визите горе-любовника дочери прочитала ему такую отповедь, что бедный артист надолго забыл дорогу в отчий дом своей возлюбленной. Так Журбин потерял след Татьяны и вынужден был смириться с этой утратой.

Бурлящая закулиса

Малая сцена, 2003 г.

Открытое собрание в театре продолжалось… Чувствовалась явная утомленность всех участников этого затянувшегося действа. Конструктивный настрой давно покинул обе стороны конфликта, шла все более откровенная перепалка. Председатель президиума безучастно, надувшись, сидел за столом на сцене и совершенно не владел процессом. Одновременно выступало несколько спикеров как со стороны президиума, так и из зала, при этом периодически звучали возгласы типа «Да не перебивайте меня!», «Да это я не вам!», «Да дайте сказать, я же первый начал!»…

Татьяна и Журбин продолжали молча стоять у левой ложи бенуара, взирая на всю эту вакханалию мирных переговоров.

– …Да Журбину жена изменяет с худруком, вот он и пытается его спихнуть, че тут непонятного? – Вдруг раздалось с первых рядов зала и средние ряды загудели в ответ.

– А может, наоборот, Скунцев Журбина оттирает со сцены, как соперника?! – Кто-то выкрикнул со средних рядов в ответ.

– Одно другому не противоречит…, – донеслось еле слышно с первых рядов.

– А какое это имеет отношение к делу? Проблемы, о которых мы тут говорим, они что, только меня касаются?! – Крикнул в ответ Журбин так, что у Татьяны чуть не заложило левое ухо. Его мощным гулом поддержали средние ряды.

Но «дохлая кошка» была брошена12. Кто-то грамотно попытался свести проблему всего театра к частному вопросу, тем самым переключить внимание уставшей аудитории на более «вкусную» темку, нивелируя значимость обсуждаемых вопросов. И это зашло уставшей аудитории.

– Предлагаю слово Журбину больше не давать, – постным голосом заявил очнувшийся председатель президиума. – На лицо конфликт интересов. Ставлю на голосование: кто за, поднимите руки…

Передние ряды подняли руки, и с перевесом в один голос Журбина лишили права голоса. В зале поднялся гвалт и заседание было объявлено закрытым.

Журналисты сориентировались быстро и ринулись вслед за Журбиным. В фойе они окружили артиста, пытаясь выспросить у него подробности этой коллизии.

– Я могу только повторить свой вопрос: вот все, что сегодня три часа обсуждалось на этом собрании – зарплаты, пошлятина вся эта на сцене, нецелевое расходование государственных средств… это что, только меня касается? – Вопрошал в ответ Журбин. – Тогда причем здесь какие-то личные счеты?

– Простите… Но все-таки… это правда, что… ну, то, что кто-то сказал в зале… типа у вас есть личный мотив, ну, там насчет измены? – Косноязычно, сильно нервничая, пытался сформулировать неудобный вопрос какой-то бородатый, полный, сильно вспотевший журналист в очках.

– Вам это зачем? – Журбин выпучил на него глаза и плотно сжал губы. – Вот вы можете объяснить мне: зачем вам это?!! – Артист почти кричал.

Не дождавшись ответа, которого бы и не было, артист развел руками плотное кольцо журналистов и, широко шагая своими длинными ногами, направился в гримерку.

Татьяна, продолжая обнимать планшет, сделала несколько шагов вслед за ним, не вполне понимая, что ей делать, и остановилась.

Из зала стремительно вышел Владимир Косов. За ним медленно выдвинулась группа товарищей, на лицах которых читалось страдание.

– Коллеги, сейчас будет пресс-подход! – Спокойным, уверенным тоном провозгласил Косов. – Заместитель директора театра Николай Денисович Неленский и руководитель профсоюзной организации Никита Романович Метлюк.

Журналисты выстроились полукругом перед спикерами, зажглись осветительные приборы, вытянулись «удочки» с микрофонами. Операторы с громоздкими «бетакамами» вклинились между газетчиками, стоявшими в первом ряду, не замечая их недовольства. Татьяна стояла в стороне, раздумывая: нужно ей записывать еще и это или хватит материала, и пора уже ехать домой писать репортаж?

Косов боком, словно краб, переместился в ее сторону от пресс-подхода.

– Татьян, ну что, нужны еще какие-нибудь комментарии, интервью?

– Хотелось бы…

– С кем?

– Сами знаете, с кем… – Татьяна опустила глаза на острые носы своих сапожек, в которых уже четвертый час страдали ее ноги.

– Понятно, – интонация Косова, этого интеллектуала в белобрысых кудряшках и очках, похожего на взрослого Купидона, выдавала всю глубину его осведомленности.

Таня оказалась на этом мероприятии не по своей инициативе. Недавно Косову попалась в сети Танина заметка о конфликте в их театре. Она была написана по его пресс-релизу, разосланному в СМИ. Он не сразу вспомнил, кто такая Татьяна Ивашова, но, наведя справки, понял, что это – бывшая любовница его друга. После их расставания Журбин посвятил его в детали своей трагедии.

Осознавая весь драматизм ситуации, Косов некоторое время раздумывал, как лучше поступить. В конце концов, он решил последовать принципу Юлия Цезаря – разделять и властвовать. Ничего не сказав Журбину, он пригласил Татьяну на это мероприятие, в глубине души надеясь на ее содействие. Теперь же, когда Татьяна и Евгений встретились после 13 лет разлуки, белобрысый стратег немного волновался за исход этого события.

– Это все правда? – Тихо спросила Татьяна, не глядя на Косова.

– Да, – поправляя очки, ответил он. – Только я хотел бы вас попросить не писать об этом, о его личной жизни вообще, не касаться ее. А насчет интервью с Евгением – это очень сложный вопрос. Я попробую с ним договориться лично для вас, но это точно не сегодня.

– Хорошо, – бесстрастно ответила Татьяна. – Тогда мне пора.

И она легко, едва касаясь ногами ступенек, сбежала вниз по мраморной лестнице в гардероб. В ней и в самом деле проснулась вдруг неожиданная легкость и сила. Она вдруг поняла, как дальше быть. Ближайшее будущее показалось ей простым и понятным, она знала, что будет делать и знала, что у нее все получится. И это давало ей редкое для нее чувство уверенности и душевного комфорта.

Тем временем профорг театра, потея под осветительными приборами «телеков»13, пытался «отделить мух от котлет», объясняя, что личной заинтересованности в смене руководства у Журбина нет, т.к. речь не идет о выдвижении его на место худрука. По мнению Метлюка, Журбин просто выражает интересы части коллектива.

Его перебил заместитель директора: «Мы не будем отрицать, что имеют место проблемы в семье артиста Журбина, а также основания для его личной неприязни в адрес художественного руководителя театра. Опять же, в последнее время он потерял несколько ролей по причине разногласий с режиссерами спектаклей. Но лично я ни на секунду не допускаю, что наш уважаемый коллега ради личных интересов готов расколоть театр, парализовать его работу и так далее».

Надо ли говорить, что именно эта цитата и разлетелась по огромному числу СМИ? Ее привели в своих публикациях все журналисты, присутствовавшие на собрании в театре, кроме Татьяны.

Отписавшись, она принялась наводить справки в интернете про своего героя. И натыкалась лишь на публикации о сегодняшнем собрании в театре. Ни одного интервью, ни одной заметки о нем, его личной жизни за все эти 13 лет… Лишь перепечатка рецензии на «Базарова» из «Киновестника» за январь 1991 года, в которой скупо упоминалась его биография до момента съемок и фото – кадр из фильма, в белесых пятнах. Низкого качества скан журнальной полосы…

Эту медитацию над страницами прошлой жизни прервал звонок Косова.

– Татьяна, простите за беспокойство, просто увидел вашу публикацию на сайте вашего издания. Мы с вами договаривались не касаться личной жизни Евгения…

– Да… Володя! Да! Я сделала как вы просили…

– Просто в вашем материале цитата Неленского на эту тему, такая же, как и в «Вечерних ведомостях», и в «Московских известиях», ну и так далее…

– Да нет, этого не может быть! Это точно мой материал? Я не давала ничего с пресс-подхода! Может, это рерайт с какого-нибудь другого источника?

– Нет, это ваша статья, я удивился, поэтому звоню…

– Я сейчас все выясню. Я не писала об этом. Владимир, я не писала об этом!

– Хорошо. Наверное, произошло какое-то недоразумение…

– Я позвоню вам, когда все выясню.

Татьяна немедленно перезвонила в редакцию. Ее интересовал единственный вопрос: как в ее статье появилось то, чего она не писала.

– Об этом написали абсолютно все издания, попавшие в ТОП, кроме нашего, почему-то. Естественно, мы это добавили. – Невозмутимо, голосом черепахи Тортилы ответила выпускающий редактор Алла Георгиевна Фишнер.

– Но это не мой текст! Я решила не писать об этом! – Продолжала настаивать Татьяна. – Или ссылайтесь на первоисточник – откуда вы это списали, или убирайте из-под статьи мою фамилию.

– Ну мало ли что ты решила! Таня, прекрати истерить, нашла из-за чего так разоряться! Что с тобой? Мы публикуем только эксклюзивную информацию и на другие источники не ссылаемся. – Напомнила Фишнер. – Ты там была, ты это слышала, и мы имеем полное право об этом написать, ни на кого не ссылаясь! Не делай проблему из такой ерунды.

– Я автор и я решаю, что будет в статье. И для меня журналистская этика – не пустой звук!

– Да успокойся, – поморщилась Алла Георгиевна. – Причем здесь этика…?

– Если вы не доверяете моему отбору информации, тогда зачем я у вас работаю?! Это просто не мой текст. Потому что я об этом писать не хочу! Алла, ты услышала меня? – Я снимаю свою фамилию под этим материалом!

– Как скажешь, милая, – безразлично ответила выпускающая. – Тогда пиши докладную на имя главного редактора.

Татьяна тут же перезвонила Косову и объяснила ситуацию. Он отнесся с пониманием и даже попытался ее успокоить, но ощущение собственной малозначительности, когда редакция использует журналиста в качестве подставки под микрофон, переписывая его тексты на свой вкус и цвет, даже не спросив разрешения, угнетало ее… для этого она пять лет училась на журфаке? Но больше всего ей было обидно за Журбина. Так опозориться, так сесть перед ним в лужу. А ведь он и Косов доверяли ей… И зачем она только пришла на это мероприятие!

Отчаяние захлестнуло Ивашову: размазывая слезы по лицу, она твердо решила завтра же положить на стол главреду заявление об уходе. Татьяна весь вечер в деталях представляла себе эту сцену с разными вариантами своей изобличительно-прощальной речи: сначала про журналистскую этику, об которую тут вытирают ноги, потом о правах журналиста, которого тут ни во что не ставят и, наконец, о том, что добавленная в статью информация про личные мотивы артиста – непроверенная, и она совсем не удивится, если Журбин подаст на издание в суд. Последний аргумент почему-то пришел ей в голову не с первого раза. Но когда пришел, в пору было кричать «Эврика!». Она пожалела, что не додумалась до этого, когда разговаривала с Фишнер. Вот бы та напряглась! Сразу помчалась бы снимать материал с сайта.

Татьяна схватила телефон и лихорадочно принялась набирать редакцию. Но Фишнер уже не брала трубку. Дежурный по ночным новостям отказался брать на себя такую ответственность и удалять опубликованный материал, к тому же висевший в ТОПе, как ни пыталась Татьяна запугать его судебными разборками.

Трафик – наше все

Пятница, любимый день недели большинства трудящихся, для Татьяны всегда был омрачен таким тягостным мероприятием, как редакционный совет (иначе говоря, планерка). В этот день высока была вероятность «попасть под раздачу» или получить заведомо невыполнимое задание из разряда «пойди туда – не знаю куда, напиши то – не знаю что». В редакции ни для кого не было секретом, что главный редактор Петр Зубцов не сделал в своей жизни ни одного репортажа и ни одного интервью. Он изредка писал колонки «на злобу дня», авторитетно рассуждая о мало кому понятной, глубинной сути вещей.

Жанр «колонка» существовал давно, еще с середины XX века, но с появлением интернета и блогов стал особенно популярен. Блоги и популярные блогеры вдохнули в колонку новую жизнь, ведь, в сущности, пост в соцсети – это и есть «колонка», то есть субъективное мнение автора, рефлексия на события и актуальные темы. Чтобы писать колонки, не надо собирать и проверять информацию, уговаривать нужных людей дать интервью, «ловить» их на мероприятиях, располагать к себе, вызывать на откровенность и т.д. Весь материал для колонки можно взять из своей головы (а уж откуда он там взялся до этого – личное дело автора и никого не касается), в общем, комфортная, непыльная работа.

В век нарастающего, благодаря интернету, вала информации, появилась потребность в толмачах, переводчиках с информационного хаоса на понятный человеческий язык. Авторы, умеющие отделять зерна от плевел, важное от второстепенного, и, наконец, разжевывать суть вещей, набирали популярность сами собой: для этого им не нужны были трибуны с большой аудиторией – вокруг интересных авторов аудитория формировалась в интернете сама собой.

Публике нравилось их умение видеть невидимые связи между фактами, объяснять необъяснимое и делать тайное явным… Особенно заводили читателя объяснения, почему мы так плохо живем, и кто в этом виноват. Несколько позже вошли в моду рецепты как, несмотря на все это, жить лучше (разбогатеть, сделать карьеру, успешно выйти замуж и т.п.). На этой ниве расплодилось сетевое мошенничество, с которым совершенно невозможно было бороться – не хватало нормативной базы. Возможность оставлять комментарии под публикациями, в том числе совсем анонимно (то есть, не раскрывая и без того анонимного ника), производила мощный психологический эффект. Можно было совершенно безнаказанно высказать автору или герою его публикации все, что накипело и наболело, в красках описав то, что с ним необходимо сделать. Все эти милые виртуальные «ништяки» притягивали к безответственным, иногда просто лживым анонимным пабликам огромные читательские массы, создавая резонанс (часто на пустом месте) и размывая влияние СМИ.

Так вот, Петр Зубцов сам писал неважно, но зато точно знал, как надо писать, чтобы возглавляемое им издание не уступало по влиятельности известным блогерам. Он часто приводил в пример посты каких-нибудь авторитетных блогеров и требовал немедленно взять в разработку поднимаемые ими темы. Правда, часто при поверхностном фактчекинге14 оказывалось не совсем все так, как у них было написано, а иногда и совсем все не так… но заметки в жанре «антифейк» тогда еще не вошли в моду и даже не были изобретены. Поэтому труд этот был неблагодарным, а результаты его только раздражали Зубцова. Он даже начал подумывать о том, не заменить ли ему хотя бы половину журналистов редакции топовыми блогерами – те хотя бы свою аудиторию подтянут на сайт издания.

– …Слава, и позвони этому, бывшему санитарному врачу… Прыщову, я сейчас кину тебе ссылку на его пост о приютах для собак, возьми комментарий.

– Комментарий… о чем?

– О том, как надо решать проблему бездомных собак, Слава, о чем еще?

– Так он скажет – я уже все написал в своем блоге…

– Ну, тогда спроси, можно ли процитировать то, что он написал в своем блоге, черт возьми. Элементарным вещам учить приходится! – Начал злиться главред.

Обозреватель Слава Пальцев пожал плечами и переглянулся с приятелем и репортером Виктором Суховым.

– Докатились… до цитирования блогеров, – усмехнувшись, тихо сказал Виктор, и посмотрел на Татьяну, сидящую напротив него. Она иронично закивала в ответ.

– Во-первых, сначала он бывший санитарный врач, а потом уже блогер. А во-вторых, чтобы не опускаться до цитирования блога, надо договориться с ним, чтобы сначала он присылал свой эксклюзивный комментарий нам и уже потом давал его в своем блоге со ссылкой на нашу публикацию.

– Хо-хо-хо… – коллеги не смогли сдержать своего умиления наивности главреда. – Оно ему больно надо!

Зубцов не стал реагировать на это и продолжил заседание. На планерке от каждого редакционного журналиста требовалось предложить три темы для разработки на следующей неделе.

– Таня, что у тебя? – Главред переключился на Ивашову. – Должен сказать, что твои материалы набирают очень мало просмотров. Это и многих других касается. На этой неделе твои тексты в самом низу нашего рейтинга читаемости. Я постоянно прошу искать темы поострее. Если так будет продолжаться, мы перестанем платить гонорары за те материалы, которые набирают меньше 10 тыс. просмотров за сутки! Я хочу, чтобы меня все услышали: не будет трафика – не будет рекламы! Соответственно, гонорары платить будет не из чего. Ну и зарплата будет задерживаться! Нам денег «за так» никто не дает. Трафик – наше все!

– Я стараюсь, Петр Ильич… вот вчера сделала новость довольно острую, о расколе в муниципальном классическом театре… уже 15 тысяч просмотров… почти. Это еще сутки не прошли…

– Да, я в курсе. Тема острая, даже делать ничего не надо было, только пересказать как все было, плюс пара цитат, но ты и здесь ухитрилась сгладить углы, пришлось уже в админке дописывать.

– Петр Ильич, я готова еще раз пояснить свою позицию…

– Не надо. После планерки останешься – обсудим. Сейчас предлагай новые темы.

– Ко мне обратилась девушка, бывший гражданский муж которой отнял у нее ребенка. Она пошла в суд и выиграла в первой инстанции, но это ей не помогло, отец ребенка – богатый человек, бизнесмен, при этом еще и муниципальный депутат, прячет сына на территории своего поместья за высоким забором – почти крепостной стеной…

– Таак…! Ну-ну…

– Никого не пускает – ни ее, ни участкового, ни опеку. Подал против нее иск по месту своей регистрации, она опасается, что этот суд встанет на его сторону, т.к. у него там все схвачено.

– Хорошо. Только не забывай, что нужны обе стороны конфликта, – поднял палец вверх главред.

– Разумеется. Если мне удастся получить его комментарий…

– Не «если удастся», а только так!

– Да…

– Так, что еще?

– Ну, я продолжаю собирать материал по театру… Хочу сделать интервью с одним артистом, из тех, кто в оппозиции к руководству. Там кроме репертуара еще экономическая подоплека: люди зарплату четвертый месяц ждут…

– Тогда интервью с кем-то из руководства театра тоже надо сделать. Давай, дожимай. Алла тебе еще мероприятие подбросил к среде. Все, коллеги, продолжаем работать.

После того, как интервью с артистом было одобрено, Татьяна решила повременить с увольнением.

***

Отгороженная от внешнего мира тяжелыми мыслями, Ивашова шла из редакции к метро. Вдруг сквозь пелену задумчивости совсем рядом от себя услышала короткие покрякивания клаксона. Это был старенький опель Косова. Владимир предложил Татьяне проехаться с ним. Она согласилась, хотя до метро оставалось не больше двухсот метров. Сейчас как никогда ей требовалось общение с каким-нибудь умным, доброжелательным человеком, особенно если это – друг любимого мужчины. Пользуясь случаем, она снова завела речь об интервью с ЖЖ.

– Нуу… я уже говорил, что это будет очень непросто сделать, – неуверенно протянул Косов, однако по интонации его чувствовалось, что он не считает положение безнадежным. – У Евгения вообще принципиальная позиция с прессой не общаться. Очень закрытый.

– Почему? Разочарован в журналистах или такой скромный?

– Ну, то, что скромный – это дааа!… Вы знаете, наверное, что у него награды есть, госпремия, что он заслуженный артист?

– Нет, не знаю, – растерянно ответила Таня.

– Не удивительно! Хоть бы раз надел свои медали! На торжественные мероприятия – сколько раз просил: надень! Ну, полагается так! Каждый раз приходит в своем пиджачке «сером в елочку из Мосторга» и с пустыми лацканами. Я уж не говорю о том, чтобы куда-то вытащить его на публику кроме сцены родного театра – это просто нереально. В какой-нибудь передаче на телеке принять участие – дохлый номер. Я, говорит, умею разговаривать с публикой только языком своих героев. Какое уж тут интервью!

– Я его понимаю, конечно. Доверия мы не заслуживаем. Особенно я, после вчерашней публикации… получается, что мы даже за содержание собственных текстов поручиться не можем. Ну, а вы почему на сайте театра о нем ничего не пишете?

– Что вы, регулярно пишу! На сайте есть личные карточки всех артистов, о нем написал все, что знаю, в лучшем виде. Он потом долго ругался, требовал снять…

Татьяна удивилась:

– А почему я не нашла ничего? Поиск по фамилии выдает нулевой результат.

– Да, поиск по сайту сейчас не работает. И меню пока запутанное, оно переделывалось несколько раз… я вам пришлю ссылку на него! Сайт дорабатывается. Вечно на него денег нет, год назад пол-лимона заплатили веб-студии – наш худрук ее где-то нашел, расхваливал очень… так они до сих пор не выполнили и половины ТЗ15. Утверждают, что получили только половину суммы, прописанной в договоре. А самого договора я, честно говоря, и в глаза не видел. Все финансовые вопросы цепко держит в своих руках Скунцев.

– Это… худрук?

– Да, он самый.

– Если мы не уговорим Евгения дать интервью, будет обидно… я уже и с главным это согласовала, в план поставили, – вздохнула Татьяна.

– Знаете, что? У меня тоже есть один хитрый «план».

– Да? Какой?

– Ну, во-первых, предлагаю перейти на ты, мы ведь на самом деле уже очень давно знакомы, к тому же коллеги по несчастью…

– С удовольствием, – смягчив интонацию, ответила журналистка.

– … и подумать, как вам с Женей восстановить общение.

– Хорошо бы…, – тихо произнесла Татьяна.

– У меня дома сегодня назревает пятничная пивная тусовка с Женькой. Моя жена Аня с нами будет… Евгений к нам всегда один приходит, так что приглашаю присоединиться для полной гармонии. Мне кажется, если вы с ним вдвоем, тет-а-тет переговорите, все получится.

Татьяна тяжело вздохнула:

– Я не уверена, что это будет уместно… у вас своя тесная компания, а тут я, после 13 лет… —Татьяна не смогла подобрать подходящее слово, чего именно. – Может быть, ты сначала у него спросишь?

– Чего это я буду спрашивать? Мы же не у него собираемся. Не забывай, что за общественные связи в театре отвечаю я, мне ведь полагается водить дружбу с журналистами. К тому же это он нас когда-то с тобой познакомил.

– Ладно… спасибо за приглашение.

Косов стал пиарщиком театра «не от хорошей жизни». Талантливый сценарист, публицист, и даже театральный режиссер, изначально он именно режиссером и работал в ММКТ. Вместе с Журбиным они сделали две постановки по Чехову и Островскому, планировали взяться за современную прозу, очень сдружились в ходе совместной работы. Но когда началась эпоха новых форм и прочтений, Косову, еще совсем молодому специалисту, указали на «несоответствие» и предложили перейти на другую работу в родном театре. Он упираться не стал – ведь ему нужно было кормить семью. Его литературный талант для руководства не был тайной, и ему предложили стать пресс-секретарем – писать статьи, организовывать интервью с артистами и руководством, затем, когда пришла эра интернета – вести сайт. Он вдохновенно и глубоко писал об артистах и, особенно о друге Журбине, талантом которого восхищался, ценил за большую самоотдачу и редкие для служителей Мельпомены человеческие качества – скромность, ответственность, пунктуальность и абсолютную порядочность. На сайте театра была размещена очень душевно написанная им карточка артиста, а также немало заметок, в которых он тепло рассказывал о нем, когда ЖЖ вводился в какой-либо спектакль, или о немногих новых постановках, в которых его друг был задействован. Однако личная жизнь артиста была табу: биография его состояла из даты и места рождения, наименования театрального училища и даты его окончания, даты поступления на службу в театр, перечня театральных ролей и очень скудной фильмографии, обрывавшейся на «Базарове».

*

Когда Таня собирала уже пятую фигуру из трансформера «Змейка» для пятилетнего Алеши – сына Косовых, раздался звонок в дверь. Ее открыл Владимир. Из темноты прихожей донесся знакомый, любимый голос. Татьяна, погладив мальчика по кудрявой светло-русой головке, извинилась и медленно, почти крадучись, вышла в прихожую. Запахло сырокопченым лещом – его, а также несколько бутылок Жигулевского, принес Евгений. Косов, взяв приношение, отправился на кухню и намерено не выходил из нее, усердно помогая своей жене готовить.

– Привет! – Крикнул Алешка, подбегая к гостю. Журбин с приветственным возгласом схватил его на руки.

– А что ты мне принес? – Заранее радуясь подарку, спросил мальчик. – А мы будем в самолетик играть? Помнишь, как в прошлый раз, когда я на шкаф приземлился? Я опять хочу!

С высоким Журбиным было здорово играть в самолетик: можно было не только подниматься на непривычную высоту, но и «приземляться» на шкаф. Такие полеты по квартире не стоили Журбину особых усилий, зато причиняли неописуемый восторг ребенку.

– Сейчас, сейчас… – Евгений поставил Алешу на пол, достал из пакета небольшую цветную коробку и вручил ему, – вот и самолетик.

– Ух ты… тяжелый бомбардировщик! Это что, модель? – Со знанием дела поинтересовался малыш. – Даже пилот в кабине есть!

– Наверное… – задумчиво ответил Журбин, глядя на стоящую у дверей детской Таню.

– Извини, что снова мозолю тебе глаза, – обратилась к Евгению Татьяна. – Мы с Володей иногда общаемся по работе, вот решили, что в сложившейся ситуации в театре я могла бы быть полезна. Хотели втроем с тобой это обсудить в неформальной обстановке.

– О чем ты говоришь, Танюша! Я безумно рад тебя видеть…– Журбин выглядел то ли постаревшим, то ли измотанным. Он слегка прикоснулся руками к плечам девушки и, почти не касаясь губами, поцеловал в щеку.

Татьяна закрыла глаза… «Ничего не прошло, все в силе… Вечная, вечная эта чертова любовь!» – давя в себе слезы, подумала она и, боясь обнаружить свою слабость, направилась в большую комнату, пока Евгений вешал дубленку и разувался.

Журбин последовал за ней и, пока хозяева хлопотали на кухне, они разговорились о том, как жили все это время. Алеша бегал по квартире с новым самолетиком, потом вспомнил про игровую приставку в своей комнате и «залип» в нее.

После нескольких минут разговора у Журбина возникло непреодолимое желание курить, и они вдвоем вышли на балкон. Для середины декабря на застекленном балконе Косовых было довольно тепло – почти плюс 15. Журбин привычно отодвинул створку стеклопакета и закурил. Татьяна стояла рядом, прислонившись к стене, обитой уютной сосновой вагонкой.

– Увидел тебя в театре и понял: ничего не изменилось, ты все та же, я тот же…

Татьяна молча замерла: он словно читал вслух ее собственные мысли, и она боялась спугнуть это чудо воссоединения их сердец.

– Меня все это время грызло чувство вины, – продолжал Журбин. – Соблазнил юную девчонку, годящуюся мене чуть не в дочки, покуролесил с ней недолго и вернулся в семью. Мерзость какая-то… Не таким я себя считал.

– Какая тут твоя вина? Это же я прекратила отношения, – отозвалась Татьяна и, помедлив, добавила, – это я виновата перед тобой, и даже больше, чем ты думаешь…

– Я же понимаю, почему ты их прекратила… Потому что честная, порядочная, не видела себя в роли разлучницы. Это я должен был развестись, а потом уже звать тебя под одну крышу… А я все никак дозреть не мог. Это был выбор без выбора: что так, что эдак – кто-то должен был остаться несчастным. Вот и разрывался …

Слушая любимого, Татьяна с удивлением обнаружила, что спустя годы, ситуация, о которой она, казалось, знала все: которую пережила, пропустила через себя, с большим трудом переварила и сформулировала, выбив золотом на гранитной плите, – выглядит совсем иначе… Каждый новый эпизод, каждая новая встреча, каждый год жизни, меняет «приговор», который мы выносим «фигурантам» нашей судьбы… Особенно, если чувства живы.

– Значит, ты по-прежнему с Ларисой?

– Да, с кем же еще…

Татьяну подмывало спросить его о той злополучной реплике из зала – про ее измену с худруком театра. Ведь если жена ему изменяет, значит, он уже не имеет для нее той значимости, которая толкнула ее 13 лет назад на попытку самоубийства. И почему он продолжает жить с ней? Но задать вопрос в лоб она не решилась. Тем более, что варианты ответов сами приходили ей в голову. Она вдруг начала стесняться своей профессии. А вдруг он подумает, что она здесь для того, чтобы собрать материал для очередной публикации? Впрочем… разве это не так? От этой мысли Татьяну бросило в жар.

– Я тоже была не права, Женя. Я не должна была настаивать на твоем разводе. Не учитывала твоих чувств, того, что ты не способен бросить больную жену. Глупая была, жизни не знала. И любить не умела, и ужасно хотела твоей любви, чтобы ты был только моим, а понять и принять твою боль не могла – душевных сил не хватало. Решила освободить тебя от этой дилеммы…

Журбин замер, не мигающим взором глядя на нее, потом словно очнулся и произнес:

– Что случилось – то случилось. – Он выкинул окурок и обнял Таню.

В этот момент в комнату вошел Косов, неся большое блюдо с кусками леща, но, заметив обнимающихся на балконе, попятился назад, чтобы не спугнуть промысел Амура.

– Мы пиво сегодня пить будем? – Журбин по-хозяйски завалился в маленькую кухню Косовых и поцеловал в щеку Анну, с которой до сих пор не поздоровался. Та игриво посмотрела на него, потом перевела лукавый взгляд на Татьяну, стоявшую здесь же, в дверях кухни, и таинственно произнесла:

– Да что-то оно никак остывать не хотело…

– И лещ твой брыкался. Никак почистить не могли, – деловито добавил Володя и во второй раз понес в комнату блюдо с давно нарезанной рыбой.

– Так. Мы готовы компенсировать возникшую паузу своим активным участием… Что нужно порезать, почистить, отнести?

– Неси уж! – Снисходительно отозвалась Анна и всучила Журбину две холодные бутылки с Жигулевским.

– Еще! – Сказал Журбин, оттопырив по три пальца на обеих руках и получил еще две бутылки.

– Аня, давайте я тоже что-нибудь…, – робко обратилась к Анне Татьяна и приняла из ее рук пять тарелок с горстью вилок.

Лещ был отменный. Журбин всегда брал закуску для пива у знакомых рыбарей из Ярославля, возивших дары Волги на московские рынки. Для него они приберегали лучшее. Сегодня, например, Журбин всех накормил одной рыбиной, длинной 70 см.

Когда первые четыре бутылки жигулевского уже оказались пустыми под столом, речь зашла о делах. Косов, в силу своих обязанностей, был вхож в высокие кабинеты не только театра, но и столичной мэрии, поэтому владел некоторой информацией о расстановке подводных камней. Впрочем, чего тут было больше – информации или его собственных догадок – история умалчивает.

– …Там тоже не все однозначно. Конец года, главе Минкульта сейчас главное – отчитаться о выделенных бабосах, – рассуждал Володя. – Если Гурский выкатит достойный отчет – а выкатить ему пока нечего, и это сейчас самый главный гвоздь в его заднице, – то в мэрии опять на все наши страсти-мордасти закроют глаза.

– А разве субсидия выплачивается не под конкретные обязательства, целевые показатели? – Спросил Журбин.

Косов посмотрел на него поверх очков:

– Разумеется. Но поверь мне, там ничего не сказано про зарплаты и репертуар!

– Ну как это? – Евгений запрокинул голову и отправил в глотку из хрустальной кружки последние капли янтарного напитка.

– Потому, что зарплаты – это само собой, на это существует отдельный фонд, а репертуар должен был разработать и представить театр, а не мэрия спустить сверху.

– А ты этот документ видел?

– Конечно, – авторитетно заявил Косов, вытягивая из полупрозрачной, красноватой спинки леща тонкие косточки. – Мне же надо было составить план работы моего отдела на как можно большие суммы. Это было одно удовольствие: под те абстрактные цели, которые были прописаны в постановлении, напланировать можно было все, что угодно. Я и напланировал…

Анна хихикнула.

– Ну, а что конкретно в постановлении сказано? – Не унимался Журбин.

– Да говорю же: ничего конкретного. Всю конкретику должен генерировать театр. Конкретные постановки, штатное расписание, бюджет…

– Ну что-то же там было написано, – Журбин начал терять терпение. – В итоге: утвержден план работы театра или нет? Гурский за что отчитываться-то будет?

– За ще надо, за то и отчитаецця, – имитируя одесский акцент, ответил Володя. – Ще ты докопался до цьего плану? Этот план может быть переписан еще несколько раз. Я его в окончательной редакции до сих пор не видел. До конца года еще целых две недели, – Косов беззвучно рассмеялся. – Если надо – подгонят под отчет. А вот где взять деньги на зарплаты – это вопрос. Их тупо нет – растащили. А это, как ты понимаешь, очень немаленькая сумма.

– Короче, плакали наши зарплаты за четвертый квартал и годовая премия вместе с ними, – Журбин шмякнул кусок леща в тарелку и откинулся на спинку стула, вытирая руки салфеткой. Татьяна сидела молча, потупив глаза.

– Если будем и дальше «не выносить сор из избы», держать все в себе, то да, – с напускным безразличием ответил Косов.

– А что ты предлагаешь? – Спросил Журбин.

– Выносить, – весело ответил Владимир, вытирая руки. – Анюточка! Пирог не сгорел?

Анна, охнув, кинулась на кухню. По квартире и в самом деле начал разноситься аромат свежеиспеченного рыбного пирога.

– Женя, нужна огласка! Нравится тебе или нет, но мы живем в век информации! – Авторитетно заявил Косов. – И от того, что пишут в газетах и в интернетах, сейчас зависит буквально все, судьба страны, практически…

– Да ладно! – Журбин откупорил очередную бутылку Жигулевского и стал разливать ее содержимое по кружкам.

Таня с надеждой посмотрела на него.

В комнату вбежал Алеша.

– Дядя Женя, давай летать!

– Ну давай, только недолго, а то мама сейчас пирог принесет, – согласился Журбин и схватил юного пилота на руки.

Татьяна и Владимир многозначительно переглянулись. Татьяна встала из-за стола, собрала грязные тарелки и пошла на кухню помогать Анне с пирогом.

– Жень, говорю на полном серьезе: нужна огласка. В каком виде – давай сейчас решим вместе с Татьяной.

Журбин «приземлил» ребенка на диван и сел рядом.

– Это ее инициатива? – В полголоса спросил он.

– Не только. Она на нашей стороне.

Журбин промолчал, помогая Алеше забраться к нему на шею.

– Таня предлагает сделать с тобой интервью. Но есть вариант статьи с участием нескольких сотрудников театра, включая тебя, естественно.

– А ты уверен, что ей дадут выпустить такой материал и не вырежут из него самого главного, или не припишут опять что-нибудь? – Журбин осторожно поднялся с ребенком, сидящим на его плечах. Алеша, смеясь, потянулся руками к люстре.

– Таня это проконтролирует. Тот случай был неожиданностью для нее. Накладки везде бывают, Жень. В данном случае материал будет полностью эксклюзивным, приписки делать будет неоткуда. Поэтому лучший вариант – это интервью. Тут уж ничего добавить от редакции будет невозможно: что сказано – то сказано.

Женщины принесли пирог, чистые тарелки и пивные кружки. По комнате разносился умопомрачительный аромат свежеиспеченного рыбного пирога с сушеным укропом, разливались очередные порции пива.

– Таня, он почти согласен, – подмигнул ей Косов, когда она села за стол.

Татьяна испытующе посмотрела на Журбина.

– Жень, только честно: тебе это сильно может навредить? – Спросила она.

Журбин усмехнулся:

– Или пан или пропал.

– Тогда можно сделать не интервью, а статью, в которой большую часть информации я напишу авторским текстом, а в качестве твоих цитат дам что-нибудь нейтральное. Ну, и добавлю реплики от руководства театра – мне все равно придется брать у них комментарии, таково условие редакции.

– Типа журналистское расследование, – пояснил Косов Журбину. – Все выводы Татьяна как автор статьи сделает от своего имени.

– И весь огонь, все помидоры и тапки вызовет на себя, да? – Продолжил мысль Евгений.

– Нет, ну зачем такие крайности… только то, что можно будет доказать в суде! – Неуверенно парировал Владимир и посмотрел на Татьяну.

– Я сумею сформулировать так, что повода для судебного иска не будет, – уверенно сказала журналистка.

– Ладно, я понял. Давайте попробуем. – По лицу Журбина было видно, что энтузиазма все это у него не вызывает.

*

Стояла мягкая зимняя погода: падал редкий искристый снежок, медленно оседая в безветренном, пронизанном светом уличных фонарей воздухе, на припорошенный асфальт. Татьяна и Евгений шли, не спеша, от автобусной остановки в сторону ее дома и говорили, говорили…

– Ну вот… а в 93-м агрохолдинг, в котором работал муж, перекупила голландская фирма и всех, кто не принял украинское гражданство, потихоньку стали оттуда выдавливать. Только благодаря этому он и вернулся в Москву. Я тогда уже закончила журфак, мы с Кирюшей из Новоазовска раньше вернулись – у меня академка закончилась… После возвращения Виктора мы с ним недолго вместе были. Мои его неплохо приняли, но все-таки вшестером, хоть и в трехкомнатной квартире, тесновато было. А снимать отдельную денег не хватало: я мало зарабатывала, а сколько он получает – я не знала, проверить не могла… Сначала стал задерживаться до ночи на работе. Потом начались «командировки». Вскоре выяснилось, что никаких командировок нет, а просто снимает квартиру для барышни, привезенной им из Новоазовска, и ночует там…

Журбин слушал все это и мрачнел. Слишком многое в рассказе Татьяны напоминало их с ней историю, только в зеркальной проекции. Кроме того, что Татьяна не цеплялась за своего супруга, несмотря на наличие ребенка, да и муж ее не счел это веским основанием, чтобы сохранить брак…

– А сын на кого похож? – Тихо спросил Евгений, – кстати, этот… Виктор с ним общается?

– Приезжает раз в месяц повидать, иногда какие-то деньги привозит, подарки, гостинцы…, – ответила Татьяна, проигнорировав первый вопрос. – Я на алименты не подавала.

Лампочки в подъезде дома на Бескудниковском бульваре горели через этаж. Кавалер проводил Татьяну почти до двери квартиры. На лестничной клетке царил полумрак. Не доходя до нее несколько ступенек, они задержались, чтобы попрощаться. Татьяна, словно загипнотизированная, смотрела на кончик длинного носа Евгения, который начинал расплываться у нее в глазах.

– Что ты решил: интервью или комментарий для статьи? – Почти шепотом спросила она.

Вместо ответа Журбин поцеловал ее в губы. Повисла пауза. Кавалер не двигался с места.

– Извини, Женя, я не могу пригласить тебя к себе, дома сын и мама…

– А я как раз не могу остаться. Вот видишь, какое совпадение… – широко улыбнулся Журбин.

– Да… – усмехнулась Татьяна и невольно задалась вопросом: «Почему?».

– Завтра сутра репетиция…, – словно прочитав ее мысли, прошептал Журбин. – Я тебе позвоню!

Он снова поцеловал Татьяну и сбежал вниз по лестнице.

Татьяна ложилась спать в возбужденном романтическом настроении. Сон не шел, перед глазами стоял его образ… Любимый почти не постарел, скорее выглядел уставшим. Немного меньше стало мягкости в чертах, они заострились, губы стали тоньше, вокруг глаз наметились морщины, волны орехово-русых волос подернулись редкой сединой. Все тот же длинный острый нос, едва заметная ямочка на подбородке… в какой-то момент на нем сами собой выросли широкополая черная шляпа и бакенбарды… лик его стал надменным, гордым, взгляд – холодным, губы его плотно сжались, – это был уже Базаров. Он ледяным взором посмотрел сквозь Татьяну, потом в сторону, потом кинул на нее короткий, укоризненный взгляд, надвинул поле шляпы на глаза и скрылся, уступив место сну.

А тем временем в темной комнате у себя дома Евгений тоже долго не мог заснуть: он курил, лежа в постели. Огонек сигареты то делался ярче, бросая алый отблеск на кончик его носа, то почти угасал. Короткая стрелка на часах приближалась к тройке. Из прихожей донесся робкий скрежет ключа в замке, дверь осторожно открыли и не менее осторожно закрыли. Журбин даже глазом не моргнул. Это пришла домой тяжело больная и очень одинокая жена Лариса.

– Ах, ты не спишь! – Она кинулась к окну и распахнула его. В спальню ворвался декабрьский снежный вихрь. – Что ж ты вытворяешь, сволочь! – Заорала она, – как можно спать теперь в этом дыму? Сколько раз я просила не курить в квартире! Что ж ты за злыдень такой!!!

– Мне казалось, ты спишь в другой комнате. Или ты обо мне беспокоишься? – Невозмутимо отозвался Журбин.

– Да вся квартира провоняла дымом! Ну неужели не понятно, что так нельзя!!!

– Извини, я думал, ты сегодня уже не придешь. Если бы я знал, то не стал бы.

– А куда я денусь? Я здесь прописана вообще-то!

Затушив окурок и сложив руки на груди, словно покойник, Евгений закрыл глаза.

Несчастная мать

Пока Косов подбирал в театре спикеров для Таниной статьи и договаривался о дате интервью с руководством, Татьяна погрузилась в журналистское расследование истории Марины – молодой матери, у которой отняли ребенка.

Марина Максакова была юристом и работала в компании, принадлежащей отцу ее будущего ребенка Геннадию Хотенкову. Тогда он еще не был депутатом, а был довольно успешным бизнесменом, торговавшим землей и недвижимостью в Рязанской области. Служебный роман между ними вспыхнул почти сразу, как только девушка пришла на работу в компанию, развивался бурно и скоротечно. Марину не смутил тот факт, что Хотенков совсем недавно расстался со своей женой, да к тому же нехорошо расстался: женщина вернулась жить к маме почти что с пустыми руками. Подарки мужа – золотые украшения, соболью шубу, машину – забрать с собой она не смогла: шубу и украшения не нашла, когда собирала чемодан, а машину у нее изъяли сотрудники ГАИ, остановив ее у поста ДПС где-то между Рязанью и Москвой. Милиционеры показали ей факс заявления ее бывшего мужа об угоне его машины и предложили «не усугублять», тогда и делу хода не будет. Дама усугублять не стала, обнаружив, что вместо свидетельства о праве собственности на автомобиль у нее была лишь доверенность от ее теперь уже бывшего мужа. Такой вот это был «подарок». Но больше всего ей повезло в том, что у них с Геннадием не было детей, так что из этого брака она, по крайней мере, вышла без потери, смириться с которой неспособна ни одна нормальная женщина.

Хотенков ухаживал за Мариной красиво, тоже дарил дорогие подарки, возил в рестораны, где чек за ужин мог доходить до нескольких десятков тысяч рублей. Когда она забеременела – окружил заботой, поселил в своем имении под Рязанью, однако, жениться не торопился. Какое-то время Марина блаженствовала в роли хозяйки большого богатого дома, но чем ближе были роды, тем больше забота любимого превращалась в тотальный контроль. Питание Марины, ее передвижения, течение беременности, полностью контролировались гражданским мужем, его родителями и прислугой. Из-за врожденного порока сердца Марине должны были сделать кесарево сечение. Но Хотенков настоял на естественных родах, прошедших в частной клинике, медперсонал которой все свои действия согласовывал с ним. Марина справилась, но ее здоровье после этого сильно ухудшилось: начались перебои в работе сердца и после выписки из роддома ей пришлось делать операцию. Геннадий, несмотря на возражения молодой мамы, желавшей оперироваться в Москве, отправил ее в Германию, оплатив дорогостоящее лечение. Вернувшись через три недели, Марина обнаружила, что ребенок для нее практически недоступен: им круглосуточно занимались няня и бабушка – мама Геннадия. Когда она вполне восстановилась после операции, поставила ребром вопрос о ее доступе к сыну. Хотенков и его родители сначала «по-хорошему» отговаривали ее от ухода за сыном, ссылаясь на свежий рубец в ее грудной клетке, по причине которого держать ребенка на руках ей было вредно. Но вскоре просто перестали на нее реагировать и после трех дней безуспешных попыток реализовать свои материнские права, поздним ноябрьским вечером Марина оказалась за воротами усадьбы – в домашнем велюровом костюме, в кроссовках и с мобильным телефоном16, который она успела прихватить с собой. Ночевать пришлось в местном отделении милиции, в комнате отдыха личного состава. Местный участковый смог добиться только того, что ей вынесли за ворота усадьбы Хотенкова сумку с некоторыми ее вещами, документами и кошельком, где было немного денег.

С тех пор прошел год, суд первой инстанции по иску Марины принял решение в ее пользу, но добиться его исполнения никак не удавалось: Хотенков, ставший уже к тому времени депутатом рязанского Заксобрания, плевать хотел на решение суда, а судебные приставы ни разу не смогли застать ответчика дома, чтобы исполнить предписание. И вообще, действовали исключительно формально: подъезжали к кованным воротам хотенковского поместья, звонили, спрашивали Геннадия Максимовича, получали ответ, что его нет дома, разворачивались и уезжали. Все это девушка снимала на любительскую видеокамеру. В общем, Марина практически в одиночку вела большую, планомерную, но пока безрезультатную борьбу за свое воссоединение с сыном. Маленький Андрюша продолжал расти без мамы. Папаша-узурпатор, естественно, подал апелляцию на решение суда. Время играло на его стороне: малыш, можно сказать, мамы своей и не знал, ибо был разлучен с ней почти с рождения. Несчастная мать уперлась в предел возможностей российской правовой системы – законные методы были исчерпаны. Хотенков же развернул бурную деятельность по дискредитации его бывшей гражданской жены, не ограничиваясь рамками закона. Он состряпал липовое заключение о психических нарушениях у Марины, при этом психиатр потрудился над фейком капитально, соорудив целую историю болезни из материалов «разных лет», среди которых были многочисленные жалобы «пациентки» на депрессию, тревогу, психозы, бессонницу, к этому прилагались копии рецептов на сильнодействующие препараты. Все это он отнес в суд по месту жительства с иском о лишении Марины родительских прав. Молодой женщине пришлось пройти настоящее освидетельствование у психиатра, чтобы доказать свою нормальность. Впрочем, ей это не составило большого труда: узнав подробности ее печальной истории, заместитель главного врача московского ПНД № 49 собрал целый консилиум и заключение о ее психическом здоровье подписали сразу три государственных психиатра.

С этой историей и двумя толстыми папками документов Марина пришла в редакцию «Москва нон-стоп», к Татьяне, потому что ранее она уже писала на подобную тему. Журналистка целую неделю разбиралась в материалах этого дела, проверяя все предоставленные Мариной сведения. Очень выручило решение суда первой инстанции, в котором подробно описывались обстоятельства произошедшего – факты и документы, принятые судом. Девушки были на связи круглые сутки и Татьяну поражала выдержка героини ее будущей статьи. Оставалось дозвониться до Хотенкова, который упорно не желал разговаривать с Татьяной. Ей удалось лишь записать его отказ отвечать на вопросы, который она и собиралась дословно процитировать в статье, чтобы удовлетворить главное требование своего руководства.

Предстоял суд в городе Спасск-Рязанский, в районе которого на берегу Оки стоял дом Хотенковых. Татьяна твердо решила присутствовать на заседании. Но сделать нужно все было так, чтобы истец не догадался, что Таня – журналист. Иначе он сразу же заявит ходатайство о проведении процесса в закрытом режиме и, скорее всего, оно будет удовлетворено, ведь на нем будет звучать информация из его частной жизни. Присутствуя же инкогнито, Татьяна ничего не нарушала, ведь по умолчанию на любом судебном заседании может присутствовать кто угодно, если процесс не объявлен закрытым. Девушки договорились, что в здание суда зайдут не вместе и даже вида не подадут, что знакомы. На случай, если кто-нибудь спросит Татьяну, кто она и откуда, Марина посоветовала ей выдать себя за студентку юрфака, собирающую материал для диплома – будучи студенткой юрфака, ей самой нередко приходилось так делать по заданию преподавателя.

Сгоревшие инвестиции

Художественный руководитель театра Сергей Скунцев в собственном кабинете не мог найти себе места. Он то подходил к окну, пристально вглядываясь в проезжающие машины и спешащих прохожих, то вышагивал по паркету, не менее пристально рассматривая носы своих туфель. В правой руке он, не переставая, теребил телефонную трубку, словно пытаясь сковырнуть с нее мягкие капроновые кнопки.

На календаре было 16 декабря – оставалось не более трех недель для подачи отчета в Минкульт. До сих пор не выплачены зарплаты сотрудникам театра за четвертый квартал, не оплачены договора подряда за целое полугодие. Итого порядка 50 млн. рублей, отсутствие которых совершенно нечем обосновать… Для него не было секретом, что Журбин с его оппозиционным активом уже состряпали жалобу в министерство, дошли слухи и о готовящейся информационной бомбе – будто бы кто-то из бухгалтерии уже слил «фронде» данные о теневых операциях руководства театра, и если до конца года положение не выправится, все узнают, что денежки Минкульта, регулярно поступающие в театр, разносятся по счетам таинственных фирм, вместо того, чтобы отправиться в кошельки работников, которым они принадлежат давно и по праву. Человек, из-за которого Скунцев и весь театр оказались в столь затруднительном положении – коммерсант Константин Фатин – не выходил на связь уже больше недели.

С этим человеком Скунцев был знаком уже более 10 лет. Он принадлежал первой волне «новых русских» начала 90-х, кто быстро разбогател на импорте широкой номенклатуры дефицитного товара. Фатин специализировался на лекарствах, медоборудовании и биокосметике. Скунцев был одним из тех, кто помогал ему с оборотными средствами, «прокручивая» через его бизнес государственные ассигнования на культуру в отдельно взятом Московском муниципальном классическом театре. Не всегда «отбить» театральные капиталы удавалось в намеченные сроки – из-за этого зарплаты и платежи подрядчикам регулярно задерживалась. Впрочем, это компенсировалось хорошим «наваром», который Скунцев и Гурский делили между собой, поэтому, несмотря на риски, данная практика продолжалась. Но в начале 2000-х государство принялось устанавливать регуляторные барьеры на пути любой медицинской продукции из-за рубежа. Для ввоза в страну лекарств и медтехники теперь требовались лицензия на фармдеятельность и регистрационное удостоверение на каждый отдельный препарат или медизделие – абы кто продавать лекарства и медицинское оборудование уже не мог. А это все выливалось в такой геморрой и траты, что Фатин стал убежденным контрабандистом. Он все посчитал и пришел к выводу, что прикормить отдельных сотрудников таможни значительно дешевле, чем регистрировать каждый отдельный препарат и медицинский прибор по правилам Росздравнадзора – с проведением многолетних клинических исследований и уплатой всевозможных пошлин. Что же касается фетальной17 косметологии, на прибыль от которой Фатин успел купить себе три домика на различных российских и зарубежных курортах – то ее в России и вовсе собрались запретить. Соответствующий законопроект уже готовился к рассмотрению в Государственной думе и, по сигналам, поступавшим из всех имевшихся у Фатина конфиденциальных источников, он неизбежно будет принят18. Вместе с тем спрос на данную продукцию от салонов красоты продолжал расти, суля коммерсанту еще более крупные барыши. Все это подбивало его на рискованные действия.

Скунцев мучительно пытался дозвониться до Фатина, чтобы узнать: ну, когда же он вернет ему хотя бы то, что взял. В этот момент в его кабинет впорхнула Лариса Добруч.

– Ну как ты, милый? – Она на цыпочках подошла к наэлектризованному любовнику, расхаживающему по кабинету с телефонной трубкой, и обняла его за пояс.

– Да как… вот, решаю вопрос… с премиями, – кисло протянул он.

– Я в тебя верю, любимый! – Лариса поцеловала его в шею, и, отпустив, уселась на диванчик для гостей. Ей были чужды махинации, от которых так зависели все их премии и даже зарплаты. Ее волновало только ее собственное женское счастье. Но если оно зависело от какого-то там Фатина, то, конечно, она готова была подключиться. Однако, Скунцев не торопился посвящать ее в свои дела.

– Лариса… извини, я немного занят, – отстраненно сказал он, усаживаясь за компьютер с выражением лица человека, погруженного в информацию на мониторе.

– Я просто хотела тебе сообщить, что сегодня после репетиции я отправляюсь в ЗАГС разводиться с Журбиным! – Беззаботно-игривым тоном сообщила женщина.

– Это… хорошо. Это весьма кстати, – задумчиво произнес худрук, спешно набивая текст на клавиатуре компьютера. Он писал очередное письмо менеджеру очередной подрядной организации с очередной просьбой об отсрочке платежа по договору.

– Что значит «кстати»? – Стараясь изобразить безразличие, спросила Лариса и достала из сумочки крошечный серебристый мобильный телефон, но тут же уставилась на собеседника в ожидании немедленного ответа.

– Кстати потому, что нам, возможно, придется в ближайшее время отъехать за границу.

– А конкретно, куда?

– Ну, во Францию, или в Англию…, – Скунцев продолжал набивать секретное сообщение контрагенту.

– Я в принципе не против, – Лариса испытала приятное волнение.

– Ну и хорошо, Лариса, иди… делай… что там… разводись! Оформляй документы…

Скунцев напряженно формулировал послание, от которого зависело его спокойствие еще хотя бы в течении недели. Лариса озадаченно блуждала глазами по кабинету, кривя ярко накрашенные губки.

– У тебя сегодня нет спектакля? – Худрук оторвался на миг от компьютера, – ну вот иди, и постарайся все оформить поскорее. Нам действительно может понадобиться отбыть в самое ближайшее время!

– Да что случилось, милый?! – Всерьез обеспокоилась прима.

– Не спрашивай меня сейчас, я пока ничего не знаю точно, – нервно ответил Скунцев. – Просто лучше подстраховаться!

В этот момент зазвонил мобильный Скунцева. Он принял вызов: это, наконец-то, звонили от Фатина.

*

Встревоженная, Лариса покинула театр и отправилась в ЗАГС Сокольнического района. Но в середине пути вдруг решила изменить маршрут и поехала домой. Мысль о загранице, изначально вызвавшая у нее радужные фантазии о беззаботной жизни в уютном домике фешенебельной части Лондона, Парижа, а лучше Ниццы, Неаполя или Барселоны, внезапно поставила перед ней вопрос о продолжении ее актерской карьеры. Реально ли российской актрисе найти за рубежом работу в театре или контракт с киностудией? Русские балерины и оперные певицы во все времена пользовались спросом на европейских сценах, но она ведь не певица и не балерина… Отъезд в другую страну на неопределенный срок однозначно ставил крест на ее карьере. Известные примеры уехавших на Запад советских звезд, некогда блиставших здесь, а там влачивших жалкое существование, перебиваясь случайными заработками, внушали опасения. Учитывая сбережения Скунцева, возможно, ей не придется работать официанткой или уборщицей, но роль домохозяйки, замкнутой на обслуживании мужа до конца его или ее дней тоже не очень привлекала привыкшую к театральной движухе успешную актрису. Вот если бы это был Журбин… о, ради него она была готова на все – бросить карьеру, улететь на Марс, изменить внешность… она согласна служить ему день и ночь, вот только ему это было не нужно. Она давно и безнадежно была для него чужой, с чем никак не могла смириться.

*

Сведения от Фатина были неутешительными: коммерсанта «замели» на таможне. Коридор, по которому он возил свой контрафакт, крайне не вовремя закрылся: против его подельника возбудили служебное расследование и отстранили от работы. Фатин как раз вез крупную партию незарегистрированного в России сильнодействующего психотропного препарата, а кроме того, ботокс и экстракт плаценты для «уколов красоты», чрезвычайно чувствительный к условиям хранения. Все это провозилось под видом детского питания и было задержано на границе российской таможней. Через две недели разбирательств безнадежно испорченные «уколы красоты» и ботокс пропустили, заставив переоформить декларацию и заплатить пошлину: ограничений на их провоз пока еще не существовало, а вот психотропы изъяли, возбудив против контрабандиста уголовное дело. Это была катастрофа.

В крайне угнетенном состоянии Скунцев отправился на встречу с адвокатом Фатина, в кафе за углом здания театра. Из разговора с ним он узнал, что коммерсант «продул» таким образом не только его средства, но и деньги неких очень серьезных людей, которых он боится больше, чем суда за контрабанду.

– Единственное, что может спасти Константина Григорьевича и вернуть вам деньги – выйти на этих людей и компенсировать им эту потерю, – горячо шептал адвокат сидящему перед ним Скунцеву, навалившись весьма жирным торсом на столик. – Я не буду от вас скрывать: это криминальный бизнес. У них сейчас из-за моего клиента горит сделка. Это его счастье, что он в следственном изоляторе. И если вы сейчас одолжите им хотя бы миллионов 50, то получите вдвое больше уже через неделю!

Скунцев вспотел. Одно было очевидно: ждать денег от Фатина уже не приходится. Других вариантов до конца года вернуть 50 млн. не намечалось. На счетах подставных фирм, через которые Скунцев и Гурский выводили бюджетные средства в виде откатов при оплате услуг сторонним организациям, числились кошкины слезы.

– Где же я возьму такую сумму?

– Ну, где… там же где и все – в банке. В любом случае в накладе не останетесь.

– Кто ж мне столько даст – физическому лицу, под какие гарантии??

– Я похлопочу, не переживайте, коммерческий банк – это не таможня и не налоговая, договориться всегда можно.

– А что в залог?

– Под 30% годовых залог не потребуется…

– Нет-нет, это неприемлемо…

– Тогда можно рассмотреть вариант с какой-нибудь вашей недвижимостью. Под 18% – если в долларах…

– Недвижимостью… у меня только дом в коттеджном поселке, квартира – служебная, – растерянно бормотал худрук.

– Дом большой? Сколько он может стоить?

– Миллионов десять…

– Маловато, конечно. Можно оформить кредит на организацию. В этом случае ставка будет минимальной, особенно в случае госгарантий… Нужна будет подпись генерального директора или доверенного лица… У вас есть такая доверенность?

– Да… Так, наверное, будет лучше… Но мне все равно надо посоветоваться… я один это не решаю.

– Я вас понял. Надеюсь, до завтра успеете посоветоваться? Завтра с вами свяжется представитель… этой организации. Вы оговорите все условия, и когда будет ясно, какая вам нужна сумма, позвоните мне, и я организую вам соответствующий заем.

Адвокат попрощался и стремительно покинул кафе. Скунцев достал платок и дрожащей рукой вытер пот со лба и шеи.

Борис Робертович крайне болезненно воспринял возникшие осложнения. Личные сбережения обоих махинаторов вместе взятые не перекрывали и третьей части необходимой суммы. Оставалось только рискнуть и вступить в сговор с преступниками, оформив кредит на… театр.

Подписывать обязательства пришлось Сергею Скунцеву, пользуясь доверенностью: Гурский нашел повод уклониться от участия в этой авантюре. Кредит составил 100 млн. рублей. Заемщик рассчитывал, как ему было обещано, удвоить половину суммы, а другую половину пустить на оплату долгов и отчитаться в этом перед Минкультом. По крайней мере, у него для этого будет время: ведь кредит он брал на три года. Так рассуждал Скунцев, готовя документы для получения кредита.

Когда средства были получены, состоялась встреча Скунцева с бандитами.

«

Спрут»

Бывший театральный завхоз еще не знал, с кем его столь стремительно «сосватал» адвокат горе-контрабандиста. Это была крупная и могущественная преступная группировка, имеющая несколько фирмочек-ширмочек, занимающихся всякой легальной всячиной для прикрытия, истинным же источником дохода у нее были различные направления преступного бизнеса с высокой оборачиваемостью: компромат, контрафакт, контрабанда, торговля наркотиками, сильнодействующими препаратами и даже оружием.

Ядром организации был аналитический центр, действующий под вывеской консалтинговой фирмы. В официальных и публичных документах ее деятельность была представлена как анализ рынка и консалтинг в сфере бизнеса и политики, на самом же деле она занималась сбором компромата на бизнесменов, политиков и чиновников для последующего шантажа и вымогательства, а иногда и в интересах весьма серьезных заказчиков, в том числе государственных. Сеть прикормленных журналистов в разных популярных изданиях регулярно публиковала «релизы» изысканий этой «консалтинговой группы», после чего начинался торг в отношении неопубликованных подробностей. В случае успешных «торгов» журналист публиковал опровержение релиза («ой, информация не подтвердилась, проститя») и все были счастливы. Бизнес этот был гарантированно прибыльным и абсолютно безопасным для всех. Журналисты по закону о СМИ имели право не выдавать своих источников, а потерпевшие никуда не заявляли, ибо собранные о них сведения были чистой правдой, и они мечтали только об одном: скорее это замять и заштукатурить.

Нередко сбор данных и последующую их реализацию «консалтинговая компания» вела по заказу и при содействии спецслужб.

Вокруг данного аналитического центра и начала формироваться эта разветвленная преступная организация, у истоков ядра которой стоял бывший руководитель одного из подразделений кремлевской охраны времен КПСС, сделавший ставку на принцип «кто владеет информацией – владеет миром». Этот человек и был настоящим главарем ОПГ, в широких кругах он был известен как Сергей Викторович, а вот фамилия его была известна не всем.

Еще одним прикрытием ОПГ была некая Ассоциация инвесторов, через которую производилось отмывание денег, полученных преступным путем. Это был клуб, в который входили владельцы банков, транспортных, девелоперских, финансовых компаний и даже чиновники, заинтересованные в привлечении частного капитала в различные государственные подряды, в основном связанные со строительством, торговлей, сферой развлечений и фармацевтикой. Сращение с властью на почве коррупции было залогом неуязвимости и непотопляемости этого преступного сообщества. Фактически, это была мафия. Почти как та, что очень достоверно была изображена в легендарном итальянском сериале 80-90-х годов «Спрут».

Скунцев «раскидал» взятые в кредит деньги «на театральные проекты» по счетам их с Гурским подставных фирм, якобы в качестве оплаты долгосрочных услуг для театра, затем обналичил переведенные деньги через подставных же лиц и всю сумму передал бандитам «в рост».

Встреча проходила в одном из старинных московских особняков, кажется, особняк купцов и фабрикантов Мараевых на Старой Басманной улице. Он был арендован «Ассоциацией инвесторов» около десяти лет назад в полуразрушенном состоянии. За считанные месяцы здание было восстановлено и предъявлено общественности в качестве одного из реставрационных проектов. По документам особняк оставался в госсобственности, однако, пользоваться им за 1 рубль в месяц Ассоциация имела право еще 40 лет. Разумеется, это не афишировалось и получалось, что Ассоциация за счет привлеченных частных средств спасла государственный объект архитектурного наследия от разрушения – это образцовый пример деятельности данной организации, ее витрина, так сказать. Здесь проводились показные приемы, конференции, публичное подписание контрактов и договоров, направленных на легализацию преступных доходов. Мероприятия проходили с привлечением все тех же прикормленных журналистов, дабы ни у кого не оставалось сомнений в прозрачности и честности сделок.

Визит Скунцева в особняк на Старой Басманной, конечно, проходил без участия СМИ. В приемной «крестного отца», оформленной в модном византийском стиле, царил приятный полумрак. На низком стеклянном столике в окружении темно-коричневых кожаных кресел стояли два бокала с драгоценным коньяком 50-летней выдержки. Молодой человек в безупречно сидящем костюме, с идеально зализанными темными волосами, тихим, вкрадчивым голосом утверждал, что коньяк имеет ярко-выраженные цветочные нотки. Но Скунцев пребывал в состоянии, близком к анабиозу, и не воспринимал красок жизни. Ручка дипломата с деньгами скользила в его холодной, мокрой от пота руке.

– Сергей Викторович будет с минуты на минуту. У него сейчас очень сложные переговоры с Центробанком, так что вы уж извините – можно сказать, форс-мажор. Чрезвычайно рекомендую: выпейте! Ну, где вы еще попробуете это чудо? Лично я 10 тысяч баксов за бутылку ни за что бы не отдал. Но Ассоциация может себе позволить…

И молодой человек, не отрывая волоокого взора от собеседника, изящно пригубил напиток.

Скунцев натужно улыбнулся и взял бокал, изо всех сил сдерживая дрожь в руке.

Минут через семь дверь кабинета распахнулась и в приемную стремительно вышел субтильный человек небольшого роста, также в строгом деловом костюме, только пиджак у него был глухой как френч – с воротником-стойкой. Впрочем, верхние пуговицы его были расстегнуты. Это и был Сергей Викторович.

Он энергично и дружелюбно поприветствовал Скунцева и предложил всем снова занять места за столиком. Ему сразу принесли бокал, налили в него драгоценный коньяк и расставили на столике роскошную закуску, к которой, впрочем, никто не притронулся.

Сергей Викторович говорил много, очень много, он просто загружал под завязку сознание Скунцева всякими деталями его бизнеса – безусловно, очень ценного для экономики страны, социально-ориентированного, высокотехнологичного, перспективного и безгранично прибыльного. Нет, это не была финансовая пирамида. Здесь все было значительно серьезнее и главное, никому не нужны были проблемы. Поэтому такую смешную сумму как 50 млн рублей отбить за неделю со 100% наваром не составит никакого труда, здесь это, можно сказать, рутинная практика. Они могли бы обойтись и без этих 50 млн, ведь это такая капля в их общем финансовом потоке… но из уважения к Дмитрию Анатольевичу они возьмут этот вклад в дело и готовы предоставить любые гарантии…

Скунцев на полминуты завис, соображая, кто такой Дмитрий Анатольевич, но уточнить не решился.

Наконец, спикер предложил поднять бокалы. Воцарилась пауза: все трое собеседников медленно поднесли бокалы к губам и, не спеша, отпили по глотку. Сергей Викторович и его секретарь поставили бокалы на стол и продолжали молчать. Скунцев тоже поставил и, кашлянув, неуверенно потрогал торцы лежащего у него на коленях дипломата.

Видя замешательство гостя, секретарь предложил перейти к деловой части встречи.

– По понятным причинам мы не можем выдать вам никакой расписки в получении этих средств, – сказал секретарь.

– Ну потому, что…, – авторитетным тоном начал было Сергей Викторович.

– …Сделка уже закрыта. – Подхватил секретарь многозначительным тоном. – Мы просто вынуждены были залезть в другие фонды. По известным вам обстоятельствам.

Скунцев ничего не понял, но сознание его уцепилось за «известные ему обстоятельства», которые и в самом деле ему были вроде бы известны, поэтому он энергично кивнул. Но вдруг закравшееся сомнение заставило его спросить:

– Вы упоминали о гарантиях… В начале… разговора. Насчет возврата. И процентов.

– Разумеется! – Не терпящим возражений тоном ответил Сергей Викторович. – Самые железные. В любое время суток вы получите все назад. Что же касается прибыли – а мы договаривались об удвоении этой суммы…

– Да! Да! – С мольбой в голосе отозвался Скунцев.

– … то это через неделю.

– Хорошо. Как мне связаться с вами чтобы получить…?

– Алик все обеспечит. Держите связь с ним. Я не всегда бываю доступен по телефону…

После этих слов Сергей Викторович встал, пожал Скунцеву руку и, взяв дипломат, удалился в свой кабинет.

– А мы можем продолжить! – Весело сообщил гостю секретарь Алик.

Но худрук был настолько не в своей тарелке, что посчитал за счастье откланяться.

*

Трудно сказать, какие чувства испытывала Лариса к Сергею Скунцеву. Скорее, цеплялась за него от одиночества из-за отсутствия близости с мужем. Она все также мучительно ревновала Журбина ко всем женщинам вокруг, с трудом находя в себе силы, чтобы не выдавать этой своей боли и не скатываться до истерик и склок. Журбин, разумеется, не вел монашеский образ жизни после расставания с Татьяной. Но сказать определенно, с кем он крутит роман в данный момент, было невозможно – никто точно не знал, что происходит в личной жизни артиста и это лишь сильнее интриговало актрис театра и его поклонниц.

С возрастом Журбин становился все интереснее. Пока его ровесники отращивали животики и отчаянно лысели, Евгений Иванович, не теряя отличной физической формы, лишь наполнялся очарованием мужской зрелости и шармом, обретая все большую притягательность для женского пола, словно выдержанное вино для гурманов.

Единственное, чего ему не хватало в текущей его жизненной ситуации – это некоторой ухоженности, заботы и, конечно, любви. Когда человеку не хватает заботы и любви – это сразу видно. Журбин не придавал значения своему внешнему виду, на сцене ведь он все равно был в костюме и гриме. В остальное время он мог всю неделю носить одну и ту же темно-синюю полосатую рубашку с протертыми манжетами и воротничком, или черную водолазку, не глаженые джинсы и давно нечищеные старые туфли. Окружающие его дамы воспринимали это как сигнал к действию, но дальше флирта дело не шло: Журбин всерьез так ни с кем и не сблизился. Опускаться до беспорядочных половых связей ему не позволяло самолюбие и соображения гигиены. Так, медленно Журбин начинал превращаться в типичного холостяка при живой жене.

Судебная хроника

Живописные, в зимнем убранстве улочки города Спасск-Рязанский вызывали у московской журналистки совсем не тот настрой, который требовали обстоятельства. Нежно-голубое небо в легком мареве от испарения не скованной льдом реки, покрытые белым сверкающим инеем ветки ив и берез, ярко-синие тени строений и деревьев на сияющем под солнцем снегу – словно оживший кустодиевский «Морозный день», вселяли умиротворение и ожидание веселой прогулки по тихому провинциальному городку.

Но Татьяне и Марине было не до любования окрестностями. Уже через пять минут должно было начаться заседание суда, участвовать в котором Марине предстояло в роли ответчицы. Татьяна вышла из маршрутки на одну остановку раньше – на пересечении Советской и Успенской улицы, чтобы соблюсти требования конспирации. Марина же доехала до самого здания суда.

Заседание еще не началось. Все участники процесса ожидали приглашения в зал, сидя и стоя в коридоре. Войдя в здание суда порознь, девушки остановились в разных местах коридора недалеко от дверей зала, делая вид, что не знакомы. Татьяна в целях маскировки надела имиджевые очки с ненастоящими стеклами и не стала снимать круглую шапку из черного песца, под которую спрятала свои роскошные темно-каштановые волосы. В руках она деловито держала свой рабочий планшет с пухлым блокнотом и ручкой. Выключив на мобильных телефонах звук, девушки общались смс-ками.

«Хотенков справа от двери рядом с рыжей теткой. Это его адвокат», – написала Марина.

«Я так и подумала», – ответила Татьяна.

Холеный, статный молодой мужик лет 35-и, с выражением лица и позой аристократа, сразу бросался в глаза. По его виду было ясно, кто тут «главный герой». Хотенков не сводил с Татьяны грозного взгляда: она была тут единственной, кого он не знал и сразу привлекла его внимание. Ему очень хотелось немедленно выяснить, кто она, но он никак не мог придумать способа, как это лучше сделать. Он шептался с «рыжей теткой», лицо которой выражало испуганное недоумение. Просто подойти или подослать кого-нибудь к незнакомке в очках, чтобы спросить в лоб: «кто вы такая?» мундеп почему-то не решался. Татьяна же лихорадочно соображала, что сказать, если ей будет задан такой вопрос. Продуманная до мелочей легенда теперь вызывала у нее смутные сомнения, она опасалась выглядеть неубедительно. Изображая полное безразличие, журналистка блуждала глазами по сторонам, изредка позевывая, и стараясь не встречаться глазами с истцом, который, не переставая, сверлил ее взглядом.

Наконец, зал освободился, и участники следующего дела смогли занять в нем места. Прозвучало традиционное «встать, суд идет», все встали, сели и слушание началось.

Первое и ключевое выступление сделала адвокат истца. Она динамично и содержательно изложила свою версию происходящей коллизии, которую Татьяна записала на диктофон. В том случае, если в конце концов ей так и не удастся получить комментарий у Хотенкова, она возьмет в материал пару цитат из ее выступления. Доводы «рыжей тетки» сводились к следующему: Марина долго восстанавливалась после родов и не имела физической возможности ухаживать за новорожденным сыном, поэтому семья Хотенкова все взяла на себя. Затем у молодой матери развилась послеродовая депрессия – начались психозы, ее поведение стало непредсказуемым и в этой ситуации Геннадий посчитал необходимым ограничить ее общение с сыном в интересах безопасности ребенка. К делу были приобщены липовые справки о якобы обращениях Марины в частную психиатрическую клинику и назначенных ей сильнодействующих антидепрессантах. Все эти «художества», к слову, уже были отвергнуты судом первой инстанции по иску Марины.

Затем выступили свидетели со стороны истца: мама, папа и тетя Геннадия, няня маленького Андрюши, начальник домашней охраны Хотенкова, лично выдворявший Марину в пижаме на улицу, а также жена друга, которая вместе с мужем однажды заехала к ним в гости и якобы стала свидетелем семейного скандала с «безобразной истерикой Марины».

В заключение выступил сам Геннадий Хотенков с проникновенной речью о том, какие прекрасные условия жизни, а также возможности в развитии, воспитании и обучении он может дать своему сыну, и какое жалкое существование его ждет в семье его никчемной мамаши.

Марина в долгу не осталась. Она разбила клевету в свой адрес – особенно в отношении своего психического здоровья. Собственную версию событий она подкрепила многочисленными фактами, документами, справками, фото и видеоматериалами. Единственное, в чем она «проигрывала» – это в материальном положении. Семья Марины принадлежала к научной московской элите. Ее дед был весьма крупным советским ученым, героем труда, отец пошел по его стопам и также немало преуспел в науке. В наследство им досталась большая трехкомнатная квартира в сталинском доме на Мосфильмовской улице, так что в жилищных условиях стеснены Максаковы не были. Марина работала, родители получали достойную пенсию и могли все свое время уделять внуку… Но, конечно, сравниться в доходах с нуворишем и муниципальным депутатом Хотенковым не могли. В итоге материальное состояние Хотенкова победило. Суд, как того и опасалась Марина, частично принял сторону истца – не лишив Марину родительских прав, тем не менее, определил место проживания сына у отца, а Марину обязал выплачивать Хотенкову алименты на содержание ребенка.

– Геннадий Петрович, а зачем вам алименты? Вашим главным доводом было ваше материальное положение – именно это перевесило решение суда в вашу пользу. Зачем вам теперь еще какие-то 15 тысяч рублей в месяц? – Спросила Татьяна истца на выходе из зала суда после того, как судья огласила свое решение.

Хотенков смерил журналистку испепеляющим взглядом и после десятисекундной паузы гневно спросил:

– Вы кто?

– Я… будущий юрист. Практикантка… местной адвокатской конторы. Изучаю семейные споры…

– В таком случае – это не ваше дело! Практикуйтесь на местном быдле! – Бросил он и, нервно чеканя шаг, направился к выходу.

Путь ему преградила Марина.

– Раз уж я здесь, позволь мне увидеться в Андреем! Мы не встречались уже почти месяц!

– Его нет здесь! – Сухо ответил Хотенков и, отстранив ее, стремительно зашагал прочь из здания суда.

– А где он? Где он?! – Марина бросилась за ним, но его телохранитель преградил ей путь.

– Женщина, не шумите! – Подключился охранник суда.

Марина рывком высвободилась из рук «Крысобоя19», как она мысленно называла телохранителя Хотенкова, и вместе с Татьяной отошла в сторону, чтобы дождаться своего адвоката.

Татьяна почувствовала, что совершила ошибку. Когда Марина пришла в себя, она поделилась с ней своими сомнениями:

– Интересно, если бы я представилась журналистом своего издания, было бы иначе?

– Тогда он не только не стал бы с тобой разговаривать, но и не дал бы выйти этой публикации. А так еще есть шанс ее выпустить. Вот увидишь, как только она выйдет, и он об этом прознает, сразу вцепится в вашего редактора мертвой хваткой, – ответила Марина.

– Одна надежда, что ее успеют перепостить попугайчики… – вслух размышляла Татьяна.

– Какие попугайчики?

– Ну, те электронные СМИ, которые паразитируют на чужом контенте, чтобы собрать аудиторию за счет трафика – то есть частоты обновлений. Они просто гребут все подряд, где много просмотров и за счет этого попадают в топ поисковиков. Так есть шанс «выйти в тираж» и сохраниться в инфополе.

Марина расстроилась, но не впала в отчаяние: решение суда было ожидаемым, и они с адвокатом уже приготовились к нему. Им оставалось получить решение Спасск-Рязанского суда и немедленно направиться в следующую инстанцию – Мособлсуд.

*

Живописный огненно-лиловый закат простирался над бело-голубым подмосковным полем, мимо которого на автобусе Татьяна неслась в сторону Москвы. В этот момент зазвонил ее мобильный телефон. Она вздрогнула с непривычки: этот предмет, словно подброшенный кем-то из «прекрасного далеко», использовался ею пока в основном для сообщений. Звонить по нему и отвечать на звонки было дороговато. Но это был Журбин.

– Привет! Как слышишь меня? Ты где?! – Кричал он в трубку.

– Да не кричи, милый! – Рассмеялась Татьяна, – я тебя отлично слышу. Подъезжаю к Коломне.

– А-а! Ну хорошо, а то я три часа не мог до тебя дозвониться.

– Я же ездила в Рязанскую область, в суд! – Татьяна, спохватившись, огляделась по сторонам. Но никого слово «суд» в автобусе не шокировало. – Там не везде хорошая связь.

– Да-да, я помню. Ты говорила. Во сколько ты приедешь?

– Уже, наверное, к ночи.

– Давай я тебя встречу, провожу домой!

– Нет-нет, не надо, я возьму такси. Мне все оплатит редакция!

– Ну и что! Вместе на такси поедем. Куда ты приезжаешь, на какой вокзал?

– Не скажу, – пошутила Таня. – Я точно не знаю… выйду у ближайшего метро. Не волнуйся, я до 12-ти ночи буду дома.

– Ну ладно… Тогда завтра увидимся?

– Да, лучше завтра. Ты позвонишь мне, когда будешь свободен?

– Конечно. А ты смс-ку не забудь прислать, когда доберешься домой. А то я буду волноваться.

– Хорошо…, – улыбнулась Татьяна. – Пока… целую.

– Я тебя тоже.

Вот оно, счастье – думала Татьяна, всматриваясь в последние проблески заката за окном приближавшегося к Москве автобуса. «Я ехала домой… Душа была полна неясным для самой, каким-то новым счастьем» … – невольно зазвучал в ее голове мотив старинного русского романса. Над огненной полосой горизонта в безоблачной темно-синей вышине уже начали загораться первые звезды. Полярная звезда, Альтаир… Ночь будет морозной. А где-то в Сокольниках бьется большое, горячее, сильное, любящее и бесконечно любимое сердце – для нее! И нет ничего прекраснее этого. И ради того, чтобы оно билось долго и счастливо, она готова проехать любые расстояния и совершить любые подвиги. Такое мистическое ощущение собственного могущества внушил ей всего один звонок любимого.

Домой Татьяна прибыла за полночь, но в 8 утра проснулась без помощи будильника, поставленного на 8.30. У нее руки чесались немедленно описать душераздирающую историю Марины, свидетелем которой она явилась вчера в Спасск-Рязанском суде. Татьяна ощущала в себе такую наполненность, изобильность, «ресурсность» – как было модно в те годы называть то состояние, когда сам получил от жизни все, что хотел и теперь готов помогать всем подряд.

К концу рабочего дня журналистка отправила в редакцию статью с историей Марины и помчалась на свидание с любимым. После ужина в ресторане они до утра остались в мини-отеле с почасовой оплатой. Татьяна так и не смогла найти подходящего момента, чтобы напомнить Журбину про интервью, а сам он про него не заикнулся. Все их разговоры свелись к делам семейным. Да и саму Татьяну, что греха таить, личная жизнь возлюбленного интересовала куда больше работы. Евгений, в свою очередь, вдруг поинтересовался, как поживает ее бедовая сестрица, когда-то сорвавшая им поездку в живописную деревню на берегу Волги.

– О, это драма в нескольких частях. Даже не знаю, успею ли рассказать ее до утра, – иронично заметила Татьяна.

– Тогда можно ограничиться фабулой, – усмехнулся Евгений.

– Разве что так, а то жаль на это время тратить…

Две сестры

Таких непохожих детей, рожденных одними и теми же родителями, было поискать. Татьяна была лишь на 4 года старше Анастасии, но можно было подумать, что они из разных поколений. Таня полностью унаследовала отцовские гены и была почти точной копией его мамы, а Анастасия пошла в материнский род. В ней угадывались черты самых разных маминых родственников: родителей, братьев, бабушек и дедушек. Впрочем, все они были честными тружениками – шахтерами, металлургами, судостроителями, служащими.

Отучившись худо-бедно в Университете искусств (с двумя академками, одним отчислением и одним восстановлением) на двух факультетах (два года на режиссерском, потом три года на фотографическом), Настя несколько лет не могла трудоустроиться. Едва найдя работу, она вскоре увольнялась: то не могла пройти испытательный срок, то сбегала «по собственному», не проработав и месяца.

Поняв, что фотографом она может быть только для души, а не прокорму ради, Анастасия пустилась на поиски заработка и перепробовала самые разные «специальности»: курьера, официантки, секретаря, промоутера, риелтора, библиотекаря, регистратора в медцентре, наконец, лаборантки в университете. Несколько раз «теряла» трудовую книжку.

Где бы ни работала эта молодая, привлекательная особа, она абсолютно везде попадала в конфликтные ситуации, любовные интриги, детективные истории и другие приключения, заканчивавшиеся ее выдворением или бегством.

К 30 годам Анастасия из тоненькой хиппи в джинсах с голым, прилипшим к позвоночнику животом, превратилась в матрону: ее формы налились, даже с избытком, пышные волосы до плеч она теперь красила в светлый блонд, любила делать асимметричные прически, завивку и ярко красить пухлые чувственные губы. Ее выдающаяся манкость сочеталась с редкостной токсичностью. Этим феноменальным сочетанием своих качеств она доводила мужчин до исступления. Но самое удивительное, что сама она этого не осознавала и ужасно страдала от того, что у нее ни с кем не складывается. Мужчины, едва появившись у нее на горизонте, сразу же исчезали, отправляя ее телефон в черный список и обходя десятой дорогой. Поэтому жила Настя в основном с родителями и за их счет.

Но в то же самое время ей, в отличии от старшей сестры, удивительно везло на знакомства. Зайдя в какое-нибудь кафе поздно вечером, Настюша могла совершенно случайно «подцепить» не какого-нибудь гостя столицы или бедного студента, а профессора, чиновника, топ-менеджера компании, коммерсанта или научного сотрудника крупного НИИ. Какое-то время она могла пользоваться их вниманием, но отношения очень быстро заканчивались скандалом и их отчаянным бегством от нее.

Девушка в совершенстве владела одной гениальной манипуляцией: довести человека до бешенства, спровоцировать его на грубость и агрессию, и затем с пафосом обвинить его в грубости и агрессии, осыпая эпитетами, наслаждаясь ролью жертвы и взывая к отмщению (в т. ч. в своем блоге, где на ее легкомысленный контент было подписано около тысячи пользователей). Зачем ей это было нужно и как с этим бороться, никто не понимал. Одного профессора физики, с которым она познакомилась, работая в университетской лаборатории, Настя довела до бешенства прямо в присутствии коллег. До этого их отношения продлились необычайно долго – целых три месяца, они даже познакомили друг друга со своими родителями. Профессор дважды побывал в гостях у Ивашовых, а Анастасия несколько раз ночевала у него дома в трехкомнатной квартире на Кутузовском проспекте, где он жил со старенькой, почти слепой мамой – вдовой академика. Что вышло между Настей и физиком – точно никто не знал. Для разных слушателей у нее были разные версии.

Татьяна об этой истории узнала от родителей. По маминой версии профессор выгнал Настю среди ночи на улицу, по папиной – она сама со скандалом покинула его дом около четырех утра и, купив в ночном ларьке чекушку коньяка, пошла гулять в Парк Победы, дожидаясь открытия метро. Там она прилегла на лавочку отдохнуть, у нее вытащили телефон и всю зарплату, полученную накануне в университете, а утром она благополучно приехала домой и весь день спала.

После этого профессор стал недоступен для Насти по всем каналам связи. Тогда она заявилась к нему на кафедру и прямо в лаборатории устроила скандал на вечную тему «поматросил и бросил». Профессор не выдержал накала страстей и с матерным воплем указал ей на дверь, в которую Настя добровольно выходить не пожелала, тогда он вытолкал ее из кабинета и потащил за руку через коридор и два этажа на улицу, после чего потребовал у вахтера, чтобы ее перестали впускать. На следующий день ученому пришлось давать объяснения ректору, т.к. у сцены нашлись свидетели, которые быстро разнесли слух о происшествии по вузу.

И вот однажды в жизни Анастасии словно что-то переключилось на другой режим: девушка нашла работу, на которой смогла преодолеть испытательный срок, ни с кем не поругаться и продержаться более года. Это была управа Бескудниковского района, куда Анастасию взяли на должность специалиста отдела по работе с населением за ничтожную зарплату в размере всего пять тысяч рублей. Насте там понравилось: подсиживать ее было некому потому, что на должность эту решительно никто больше не претендовал. Жаловаться на нее могло только население, а оно все время на всех жаловалось, так что к этому Настино начальство относилось с привычным равнодушием. Уже через полгода Анастасия этот отдел возглавила и теперь чувствовала себя большим человеком. В общем, жизнь, наконец-то наладилась, если не считать все той же «засады» с мужчинами. Впрочем, у Тани в этом долгое время тоже был провал. Так две сестры негласно и соревновались друг с дружкой – то на деловом поприще, то на амурном фронте. Когда их «счет» на какое-то время выравнивался в ничью, у них появлялась почва для взаимопонимания и они, купив бутылочку вина, жалели друг друга на родительской кухне.

***

Утром 21 декабря 2003 года Татьяна проснулась знаменитой.

Нет, конечно, ее не останавливали на улицах и не просили автограф, но опубликованная поздно вечером статья про Марину и отнятого у нее сына за ночь набрала почти полмиллиона просмотров, а в комментариях под статьей развернулась бурная дискуссия. Прочитать все комментарии за завтраком Таня не успела, тем более ответить на них.

Первым же делом она забросила поиск по заголовку статьи в поисковике браузера и выяснила, что ее уже перепостило несколько «попугайчиков», как она их называла – электронных площадок, «питающихся» чужим контентом.

Журналистка сразу же отправила ссылку на статью по аське20 Марине и позвонила ей.

– Привет. Ты видела, какой резонанс? День только начался…

– Танюш, все классно получилось. Но я хочу, чтобы ты была готова: сейчас начнется. Ты еще не знаешь этого человека…

– Ну и пусть начнется! Ты меня уже предупреждала. Поэтому я опубликовалась под псевдонимом…

– Ну, он не тебя будет кошмарить, а редакцию.

– Да это бессмысленно! – Татьяна искренне рассмеялась в трубку. – Это же РЕ-ДАК-ЦИ-Я! Мы же не блогеры какие-то, у нас – полномочия! Прописанные в законе о СМИ! И я его нигде не нарушила. Ты же сама юрист. Ну скажи, мы тут что-нибудь нарушили?

– Ничего не нарушили. Говорю как юрист. Но он будет давить не законом. Помнишь, как он мне психиатрический диагноз состряпал? В общем, в таком духе.

– Ну, значит, будем разбираться с этим «духом» в суде. Кстати, вы обжалование уже подали в Мособлсуд?

– Готовим, – спокойно ответила Марина. – Это все небыстро делается…

– С сыном так и не смогла увидеться?

– Нет…

– Жаль, – вздохнула Татьяна. – Ладно, удачи тебе! Зови в Мособлсуд.

Немного обалдевшая, Татьяна поехала в редакцию. Была пятница, предстоял редсовет.

Ее похвалили за статью о Марине, но пожурили за слишком короткий материал о театре: Татьяна успела подготовить только небольшую заметку по следам собрания, развернутый материал с комментариями обеих сторон конфликта еще находился в работе, ожидались комментарии Журбина и Скунцева. Последнему категорически было не до прессы.

Неделя, после которой вложения в преступный бизнес должны были удвоиться, прошла, а денег никто возвращать не торопился. У худрука начинали сдавать нервы.

Он каждый день звонил Алику, но получал лишь заверения в намерениях.

Когда до Нового года оставалось три дня, у Скунцева окончательно сдали нервы и он снова позвонил секретарю «крестного отца». Алик ответил, что «все на мази», но деньги будут, скорее всего, уже после нового года. Скунцев впал в аффект. Он объяснил партнеру, что это за деньги и какие будут последствия, если он не получит их сегодня же.

– Я вынужден буду объяснять, куда ушли эти деньги! Я очень этого не хочу… это будет мой крах, крах всего руководства театра. Крах и тюрьма! Но, как вы понимаете, следствие этим не удовлетворится! Мне придется рассказать, кому я отдал эти деньги и на каких условиях!

Это был отчаянный, неподготовленный шантаж.

– Сергей Владиславович, не переживайте вы так! Все будет хорошо. Ну вы же знаете, какой гэп бывает в торговых сделках. Сроки постоянно сдвигаются. Не зря же до трех месяцев закладывается отсрочка платежа за поставки – это общепринятая рыночная практика…

– Какие три месяца?!! Мы же так не договаривались!!! Я же объяснял наши обстоятельства!!!

– Но ведь и маржа приличная…, – спокойно парировал Алик.

– Конечно… конечно…, – Скунцев пытался взять себя в руки.

– Сергей Владиславович, отчего вы так взволнованы? К вам что, следователь приходил? Кто-то давит на вас, или что?

– Давит… Вы просто не понимаете! Это госсектор! Тут все время теперь закручиваются гайки. Нет прежней вольницы, понимаете?

– А ее и не было, – с благостным спокойствием ответил Алик. – Государева вольница прежде компенсировалась диктатурой рэкета… Теперь этот паритет опять смещается в сторону государства. Вот и вся разница.

– Что?! – С ужасом переспросил Скунцев, не ожидавший подобной выкладки от какого-то там секретаря пусть и целого мафиози то ли Москвы, то ли России…

На Волге

В театре начиналось самое горячее время новогоднего наплыва зрителей, но опальный Журбин остался лишь во втором составе «Чайки» и «Дней Турбиных» и его ближайший выход на сцену планировался на седьмое января, так что впереди у него была свободная неделя. Работа Татьяны имела почти полностью удаленный характер, и она отпросилась у начальства поработать два дня до новогодних праздников еще более удаленно – в ярославской деревне. Ее непосредственный начальник позволил ей это в тайне от главреда.

Утренний Ярославль встретил Евгения и Татьяну ясным, розовато-голубым небом и безветренным, наполненным морозными искрами воздухом.

Вкуснейший запах креозота и редкие отдаленные гудки поездов погружали Татьяну в детское настроение отдыха и веселья, ведь в те далекие годы любое путешествие, чаще всего по железной дороге, происходило во время каникул. Это означало, что впереди был отдых, свобода от уроков и новые, приятные впечатления. Но главное, рядом были самые дорогие люди – вечно занятые родители. Теперь, когда девочка выросла, этим самым дорогим человеком стал для нее Евгений Журбин (если не считать сына, конечно).

Засмотревшись в морозную даль железнодорожных путей, Татьяна почти погрузилась в транс от собственных ощущений детства, когда услышала за спиной голос:

– А я вас с головы поезда ищу!

Оглянувшись, она увидела, как Женя обнимается с усатым мужчиной в козлиной дубленке и собачей шапке.

– Танюша, познакомься, это Юра, мой друг детства. Живет по соседству. Отвезет нас домой!

– Здравствуйте, Юра! Очень приятно! – Заулыбалась Татьяна. Ей действительно было приятно, что Женю помнят и любят на малой родине. И особенно то, что им не придется искать машину до Орловки.

– Юра, извините, а можно наивный вопрос: Вы что, всю жизнь прожили в деревне? – Спросила Таня, когда они уже отъехали от вокзала.

– Ты не поверишь: да!

– Почти, – тихо вставил Евгений.

– Ну, сначала я отучился в Тимирязевской академии. Думал закрепиться в Москве. Но что делать аграрию в Столице? Оказалось, что без полевой практики ты никому не интересен ни в Минсельхозе, ни даже в родной академии. Пришлось вернуться домой. Сначала работал агрономом, потом заместителем председателя колхоза, потом… акционировались, стали развивать агрохолдинг. У нас сейчас птица, молочная ферма, свиноферма, теплицы с огурцами и помидорами, а со следующего года собираемся запускать вешенку!

– Чего-чего, вишенку? – Переспросили в один голос пассажиры.

– Вешенку! Гриб такой. Очень модный. И вкусный. Мы его сейчас у себя с женой дома выращиваем. Тестируем импортный мицелий. Ну, не прям дома, а в старом сарае. Женька, помнишь старый сарай у картофельного поля?

– Это где мы твой велик в мопед переделывали.

– Во-во! И переделали! – Рассмеялся Юрий. – Так вот, сначала думал этот сарай снести и теплицу построить, но потом возникла идея грибы выращивать – оставили. Я вам покажу! Мы очень довольны. Великолепный легкий белковый продукт. И очень вкусный. Ира столько всего из нее готовит! И вешенка в кляре. И в сметанно-чесночном соусе. И маринованная. И жульен. А суп с ней какой выходит! На свиных ребрышках…

– Не дразни, старик. Мы с Танюшей только кофе успели попить.

– Потерпите! Сейчас приедем, я вас накормлю до отвала вкуснейшей, экологичной деревенской едой! – Веселился Юрий.

За окном автомобиля простирались белоснежные поля ярославской области, озаренные ярким зимним солнцем. Сердце Татьяны наполнял непередаваемый восторг этой широтой и далью русских просторов. Она сразу вспоминала уже ставшую ее личностным кодом русскую литературную классику, созданную в декорациях подмосковных полей, рязанских рощ, брянских лесов, волжских крутых берегов, новороссийских деревень… Эта натура стала и «декорацией» главного сюжета ее жизни – романа с артистом Журбиным. И теперь каждый раз, когда по телевизору показывали фильм «Базаров», Татьяна заново переживала свои самые сильные чувства, которые были неотделимы от той излучины реки и той развесистой старой ивы над водой, где он впервые поцеловал ее. И того леса на горизонте… все эти среднерусские пейзажи стали неотъемлемой частью ее собственной, самой дорогой сердцу истории любви.

В доме на высоком берегу было темно и холодно. Когда в последний раз здесь топилась печь, Журбин не смог вспомнить.

– А ты сюда когда в последний раз приезжал? – Осторожно ступая по скрипучим половицам в полумраке от закрытых ставень, спросила Татьяна. Солнце яростно пробивалось в комнату между старыми деревянными створками.

– Я почти каждое лето здесь бываю. Но отоплением уже давно не занимался – нужды не было. Ничего! Печка у нас хорошая, мы с Михой сами перекладывали, под руководством местного печника Никифора. Получилось лучше, чем было.

Евгений пошел на двор за дровами, а Татьяна, не раздеваясь, принялась осматривать помещение. Это был обычный деревенский дом, добротный, кирпичный, с деревянными перекрытиями. В нем было четыре комнаты, не считая большой кухни, и мансарда, в которой находилась столярная мастерская. При желании там можно было бы оборудовать летние помещения: кабинет, гостиную или пару гостевых комнат… Сейчас же в доме стояла такая холодина, что мысли об организации летнего отдыха в голове не задерживались.

– Женя, а Лариса интересуется этим домом, бывает она здесь? – Спросила Татьяна, когда Евгений с охапкой мороженных дров вернулся в дом.

– Не особо. Приезжала несколько раз со мной за компанию. Ей тут не нравилось никогда, она любит море, сервис, комфорт. А у нас туалет долгое время был на улице.

– А теперь?

– Теперь в доме! Идем, покажу. Два года назад Юрка помог оборудовать септик.

Евгений отметил про себя, как спокойно Татьяна спрашивает его про жену. «Приняла как данность», – мелькнуло у него в голове. А между тем, пора уже, наконец, решить вопрос о разводе.

Евгений положил несколько поленьев в печку и попытался запалить их, но они, покрытые инеем, гореть не желали. Он сжег несколько полос старой газеты, прежде чем замерзшее дерево занялось огнем. После этого Журбин поставил заслонку, чтобы дым не шел в дом, и, вдвоем с Татьяной они стали осваивать пространство.

В старых стенах дома, принадлежавшего четырем поколениям волгарей, скоро потеплело, и Татьяна скинула дубленку, оставшись в толстой шерстяной кофте почти до колен, джинсах и «домашних» валенках. В кухне была не только печь, но и газовая плитка, однако питалась она от баллона, а он оказался пустым. Журбин проинструктировал новую хозяйку, как пользоваться печью, чтобы готовить еду, и снова отправился на улицу.

Таня вполне освоилась с кухонной утварью и приступила к приготовлению обеда, когда Женя вернулся со двора и позвал ее к Юре смотреть теплицу с вешенками.

– Ой… а как же печка? У меня же борщ в казане кипит…

– Отставь его с огня. А печка пусть топит, ей положено. Мы ненадолго! – Скомандовал Журбин.

Гришины жили на соседнем участке, в саду Журбиных даже была калитка, ведущая к ним во двор, но тропинку к ней безнадежно замело снегом. Поэтому Татьяна с Евгением пошли через улицу.

В отличии от журбинской усадьбы, здесь чувствовалась беспрестанная забота хозяев: двор и дорожки ко всем хозяйственным постройкам были тщательно расчищены, все предметы аккуратно расставлены по местам, ничего не валялось, не громоздилось, наспех прикрытое брезентом или пленкой, как у Журбина…

Еще с улицы гости уловили манящий запах жареных грибов. В ранних голубоватых сумерках уютно горели окошки большого, безупречно оштукатуренного особняка.

Дом Гришиных был в буквальном смысле слова полной чашей. Здесь была добротная, уютная обстановка и полный набор самой современной техники – начиная каким-то необыкновенно плоским телевизором со встроенным видеопроигрывателем, и заканчивая системой парового отопления и джакузи. Пол был покрыт не ламинатом на современный манер, а хорошей деревянной доской, «как предки делали». Обстановка сочетала в себе как современную мебель – шкафы-купе, диваны-трансформеры, так и старинную, например, довоенный ореховый буфет и комод, унаследованные от дедов. Сохранился даже дореволюционный светильник, торжественно горевший в просторной прихожей рядом с самодельным резным столиком и «винтажными» банкетками на гнутых ножках, обитыми желтым атласом.

– А газ у вас магистральный? – Удивилась Татьяна, зайдя на кухню к Ирине.

– Давно уже! Сколько раз предлагали Женьке врезаться в общую трубу – не хочет. Лень заниматься! – Энергично затараторила Ирина. – Я, говорит, приезжаю сюда недели на две в год, мне баллона за глаза хватает!

– Ну, в принципе, логично, – задумчиво ответила Татьяна и подняла глаза на любимого.

– На пенсии врежусь, – кратко отозвался Журбин, направляя в рот вешенку в кляре, украденную из общей миски, ожидавшей подачи на стол.

– Все-все-все, уже садимся! – Засуетилась Ирина и всучила мужу стопку тарелок с вилками.

– А грибницу когда пойдем смотреть? – Жуя, спросил Юрий.

– Перекусим и пойдем! – сказала Ирина.

– Э, нее… если засядем, то уже до ночи из-за стола не вылезем! – Воскликнул Юрий. – Давайте по одной и пока не стемнело пройдемся – тут два шага всего.

– Конечно, с удовольствием! – Ответила Татьяна, глядя, как Журбин отправляет в рот третью вешенку.

– У? – Он протянул к ее губам гриб, покрытый золотистой корочкой из жаренного теста, и она недоверчиво откусила кусочек.

Юрий разлил из хрустального графина по рюмкам огненно-красную калиновку и предложил принять «для сугреву» перед выходом во двор. Гости повиновались. Наливка была не слишком крепкой, не слишком сладкой и очень ароматной.

Старый сарай находился на самом краю имения Гришиных, путь к нему лежал через небольшой яблоневый сад. Корявые кроны старых яблонь, которые хозяевам жалко было вырубить, живописно чернели на фоне закатного зимнего неба. Внутри сарая было темно, тепло и сыро, пахло плесенью. Юрий включил тусклый свет – всего три лампочки над узким центральным проходом и, с красноречием опытного экскурсовода медленно повел гостей по плиточному полу вглубь странного помещения.

Маленькие окошки вверху сарая были закрыты кусками рубероида, почти все пространство помещения занимали алюминиевые стеллажи с пола до потолка, на которых были плотно уложены полиэтиленовые пакеты, набитые субстратом: соломой, щепой, лузгой. Из отверстий в полиэтилене торчали мощные друзы серо-бежевых грибов.

– Этот товарищ любит темноту, сыроту и умеренную теплоту! – Весело докладывал Юра. – В питании неприхотлив, растет быстро. Мы с Ирой погорячились, зарядили 100 блоков, думали, не все прорастут, а они все разом как поперли! – Юра рассмеялся.

– Да уж… Когда вы все это есть успеваете? – Поинтересовался Евгений.

– Уже начали потихоньку приторговывать. Пока по соседям. А вам бесплатно дадим килограммов пять.

– Не, не, пять много! Такой нежный продукт… наверное, портится быстро. – Запротестовал Журбин.

– Ничего, довезти успеете. В холодильнике они хорошо хранятся. Половину Танюха порежет и заморозит, потом суп из них будет варить, – Юра улыбнулся и потрогал Таню за плечо.

Татьяна довольно заулыбалась в ответ.

– Ирка тебе, Танюша, десяток рецептов для супа даст! Будешь баловать Женьку каждый день новым супом! – Продолжал посмеиваться Гришин.

Гости ничего не ответили на это. «Что он может знать о нас? Успел ли Женька что-то рассказать ему? – Гадала Татьяна. – Наверное, что-то знает, раз думает, что мы живем вместе. Но что именно? Ведь Журбин так и не развелся с Ларисой. Знает ли об этом Юрий?» – Татьяна почувствовала, как от этих мыслей начало портиться ее настроение. Это опасное состояние, способное надолго отравить жизнь, было совершенно некстати. Надо было как можно скорее брать себя в руки, пока этот яд сомнений и прежних обид не испортил им Новый год…

*

К столу в доме Гришиных застенчиво-неохотно выплыло юное создание с небрежно, по-домашнему убранными длинными, густыми светло-русыми волосами, которые хоть неделю не причесывай – все равно будут прекрасны.

– Наша будущая выпускница и золотая медалистка Любочка, – Ира чуть не задушила дочку в своих мягких объятьях, представляя гостям.

– Не сглазь, мать! – Отозвался хриплым баритоном Юрий, доставая пробку из бутылки массандровского каберне, – эту медаль еще надо получить!

Девица была, как сказали бы в 19-м веке, «на выданье», «в самом соку»: среднего роста, стройная, при этом с весьма развитыми, округлыми формами. У нее было очень миленькое беленькое личико, длинные темные ресницы, маленький вздернутый носик и по-детски еще пухлые розовые губки. «На Грушеньку как похожа», – подумала Татьяна, вспомнив пырьевскую экранизацию «Братьев Карамазовых» Достоевского. Девушка села, вроде бы не выбирая места, но оказалась в аккурат напротив Журбина, и совершенно невинным взором, без тени смущения, уставилась на него.

– А куда поступать собираешься? – Спросил Журбин будущую медалистку.

– В саратовский театральный, – буднично ответила девушка, накладывая себе в тарелку оливье.

– О! А что, есть призвание? – Удивился Журбин. – Работа-то не из легких. За блеском и славой – пот и кровь. Много разочарования и все такое прочее…

– Вот-вот, ты расскажи ей, Жека, расскажи! А ты, Люба, поговори с дядей Женей о его работе, много полезного узнаешь, чего по телевизору не расскажут. – Встрял отец.

– О службе… – поправил Журбин. – В театре служба. Как в армии.

– Во! – Юра поднял указательный палец вверх. – И вообще, зачем тебе театр? Поклонников и так хоть водометом разгоняй – проходу нет!

– С начальной школы в театральной студии занимаюсь, – не реагируя на отцовские реплики, ответила Люба, – Участвовала в областных смотрах художественной самодеятельности и даже в одном всероссийском. Есть грамоты. Надеюсь, мне это поможет.