Сталь и лунный свет

Глава 1. Чародейка снов

Лита стояла на берегу Мерцающего залива, где вода была не водой, а сгустком лунного сияния, подаренного прошлой полной луной. Её босые ступни утопали в серебристом песке, сотканном из воспоминаний о летних рассветах. Она подняла руки, и пальцы её задрожали, как струны арфы. Из пустоты между ладонями возникла тончайшая нить, переливающаяся всеми оттенками белого и чуть голубого. Это был чистый лунный свет, пойманный в ловушку её воли.

– Плавнее, дитя, – прозвучал голос позади неё, тёплый и глубокий, как гул земли под корнями великого дуба. – Помни: река – это не стрела. Она – песня.

Лита кивнула, не оборачиваясь. Она знала, кто стоит за её спиной. Олериан, дух Древа Снов, чьё присутствие ощущалось лёгким теплом меж лопаток и ароматом свежесрезанной древесины, смешанным с запахом старых книг. Её пальцы изящно повели нитью вниз, к земле. Там, где нить касалась серебристого песка, возникала вспышка, и рождался ручей. Он переливался, как жидкий жемчуг, журчал мелодией забытых колыбельных. Это была река Воспоминаний О Материнской Любви – новая артерия Королевства Снов, которую Лита вышивала сегодня.

– Хорошо, – одобрил Олериан. Его голос разносился не по воздуху, а по самой ткани мира, заставляя вибрировать блики на новой реке. – Ты учишься не только ткать, но и чувствовать течение. Река должна тосковать по морю, даже если его нет.

Лита позволила нити уплыть из пальцев. Она наблюдала, как лунный свет саморасплетается, превращаясь в поток шириной в десять шагов. Вода неслась вдаль, огибая холм Застывших Грёз (сегодня он напоминал спящего гиганта из облаков), и терялась среди садов, где деревья цвели каплями смеха и плодоносили шуршащими письмами из прошлого. Идиллия. Совершенство. Но в груди Литы гнездился крошечный, холодный камешек тревоги.

– Он придёт сегодня? – спросила она тихо, наконец обернувшись к Олериану.

Дух Древа Снов предстал перед ней не как человек или дерево, а как мерцающее сияние, отдалённо напоминающее высокого старца. Его «тело» было сплетено из корней света, глаза – две спокойные звезды. Вокруг него витал рой крошечных, полупрозрачных котят-миражников, то и дело взмывающих вверх, чтобы поймать порхающую бабочку.

– Каждую ночь он приходил, дитя моё, – ответил Олериан, и его голос был похож на шелест листвы под ветром. – Почему бы ему не прийти снова?

Лита подошла к самой кромке новой реки. В её перламутровых водах мелькнуло отражение – не её собственное, а знакомое мужское лицо с упрямым подбородком и глазами, полными недосказанных мыслей. Инвар. Лицо дрогнуло и рассыпалось на блики.

– Но прошлой ночью… он только прикоснулся к моей руке и исчез, – прошептала Лита, обнимая себя за плечи. Внезапно ветерок, игравший над рекой, принёс запах гари и масла – чужой, резкий, нездешний. Он тут же растворился в аромате цветущих деревьев, но Лита вздрогнула. – Как будто что-то… оторвало его.

Олериан приблизился. Его сияние окутало Литу теплом, согревая и успокаивая.

– Миры разделены Завесой, дитя. Проход души сквозь неё – тончайшая нить. Иногда её рвёт буря в мире яви. Но он силён. Надейся. – Звёзды-глаза духа мягко мерцали. – Закончи реку. Пусть она течёт. А ночь… она принесёт то, что должна принести.

Лита вздохнула, отгоняя тревогу. Она снова подняла руки к небу, где вечный сумрак Королевства Снов был усыпан не звёздами, а мерцающими снами спящих в других мирах. Новая нить лунного света возникла в её ладонях, готовая продолжить песню реки. Она будет ждать. Она должна верить. Ведь без Инвара, без его земной твёрдости среди её зыбких грёз, само Королевство начнёт угасать. А пока… пока она ткёт красоту и надеется.

Олериан наблюдал, как его воспитанница вплетает в мир ещё одну строчку лунной поэзии, а в её сердце, как тень на воде, уже ложилось предчувствие.

«Ночь близка. Придёт ли он?»

Тень от холма Застывших Грёз удлинялась, окрашивая Мерцающий залив в глубокие фиолетовые тона. Вечерняя тишина Королевства Снов была не пустой, а наполненной шёпотом уходящего дня – шуршанием листьев-воспоминаний, перезвоном капель росы на паутинках из лунной пыли и далеким смехом фейриков, купающихся в только что сотканной Литой реке. Но Лита не слышала этой музыки мира. Весь её слух был обращён внутрь, к стучащему в такт тревоге сердцу. Ночь приближалась. Время Инвара.

Она шла по лугу Шепчущих Трав, где каждый стебелёк мерцал внутренним светом и тихо напевал мелодию из её собственных самых светлых снов. Цель была ясна: собрать букет для ритуала. Не простой букет, а ключ, мост, приглашение. Её пальцы, привыкшие ткать лунный свет, теперь с нежностью искали среди трав особые цветы.

Вот он – Огонёк Первого Взгляда. Маленький, ярко-оранжевый бутон, пульсирующий как живое солнышко. Лита осторожно срезала его ногтем, и цветок оставил на её коже тёплый след – воспоминание о мгновении, когда она впервые увидела Инвара в мире снов, его растерянный, но такой цепкий взгляд.

Далее – Колокольчик Тайны. Синий, почти чернильный, с серебристыми прожилками. Он звенел едва слышно, когда Лита коснулась его, издавая чистый, высокий звук, похожий на вопрос. Это был цветок всех невысказанных слов, всех загадок, что таил в себе Инвар. Его звон отозвался эхом в её груди.

Потом – Искра Смеха. Красный, с неровными, как язычки пламени, лепестками. Он обжигал пальцы лёгким, приятным теплом, когда Лита срывала его, вспоминая редкие, но такие драгоценные моменты, когда суровый инженер из мира пара и стали позволял себе расслабиться и засмеяться в её королевстве. Этот смех был для неё дороже всех самоцветов.

И наконец, главное – Лунная Лилия Доверия. Большой, ослепительно белый цветок, выросший из луча самой яркой луны. Его лепестки были холодными и бархатистыми одновременно, излучали мягкий серебристый свет. Лилия была символом той хрупкой, но прочной нити, что связывала их души через Завесу, разделяющую миры. Сорвать её было сложнее всего – требовалось полное сосредоточение и чистота намерения. Лита закрыла глаза, мысленно вызвав образ Инвара – его сосредоточенное лицо, склонённое над чертежами, его твёрдую руку, неловко державшую её во сне. Когда она открыла глаза, Лилия сама склонилась к её руке. Она аккуратно срезала стебель.

Букет был готов. Огонёк, Колокольчик, Искра и Лунная Лилия – квинтэссенция их связи, сгусток эмоций и воспоминаний. С этим сокровищем Лита направилась к Сердцу Сада – небольшой поляне, окружённой древними кристаллическими деревьями, чьи ветви образовывали естественный купол. В центре поляны на тёмном, гладком как зеркало, камне из остывшего ночного неба лежало Зеркало Реальностей. Не стеклянное, а словно небольшое озеро, сквозь чёрную гладь которого смутно угадывались очертания иного мира – угловатые, серые, лишённые магии очертания Механезии.

Лита положила букет у подножия зеркального камня. Настало время ритуала. Она встала прямо, расправив плечи, и подняла руки ладонями к условному «небу» под куполом ветвей. Вдох. Выдох. Она почувствовала, как сила её рода – сила Сонморов – пробуждается в ней, тёплая и знакомая, как кровь. Магия Королевства Снов откликнулась, воздух вокруг неё замерцал. Она закрыла глаза и прошептала слова, которым научил её Олериан:

«Через сон, через тень, через границу миров… Пусть тот, кто ходит во тьме, найдёт мой свет».

Вода задрожала, как живая. На её поверхности замерцали огоньки – сначала робко, как светлячки в тумане, потом всё ярче, пока вся гладь не засияла, словно усыпанная алмазами. Это был знак: Инвар слышал её. Вода начала менять цвет – от глубокого синего к фиолетовому, затем к золотисто-янтарному, как бывает перед рассветом в мире людей.

Но…

Ничего не произошло.

Лита замерла, прислушиваясь к тишине. Даже ветер стих, и воздух застыл, будто время остановилось. Озеро снова стало чёрным и неподвижным, как полированное обсидиановое зеркало.

«Где он?» – её голос прозвучал слишком громко в этой внезапной пустоте, и эхо разнеслось по берегу, как тревожный звон разбитого колокола.

Она повторила заклинание, вложив в него всю свою волю. Снова. И ещё раз, уже почти крича слова, которые обычно требовали лишь шёпота.

Он не пришёл.

Ночь сменилась ещё одной. И ещё.

Замок начал тускнеть. Стены, ещё вчера сверкавшие, как лёд под солнцем, теперь покрылись трещинами, сквозь которые сочился странный серый свет. Река замедлила течение, её цвет стал блёклым, словно выцветшая ткань старого платья. В садах цветы, ещё недавно переливавшиеся всеми цветами радуги, теперь свернулись, как увядшие письма, которые слишком долго носили у сердца.

Лита бродила по опустевшим залам замка, где некогда звучал смех и музыка. Теперь здесь было тихо – даже её шаги не издавали звука, будто она стала призраком в собственном доме. Гобелены на стенах, сотканные из снов её предков, начали расползаться, нити воспоминаний рвались одна за другой. Она протянула руку, чтобы коснуться одного из них, но гобелен рассыпался в прах, как сухие листья.

Королевство Снов умирало.

– Олериан! – Лита ворвалась в рощу, где росло Древо Снов – волшебное дерево, из бесконечных корней которого была соткана граница миров. Его листья, обычно золотые, как монеты из древних сказок, теперь опадали, кружась в воздухе, как пепел после большого пожара, а корни неестественно извивались, обнажая то, что скрывали веками.

– Без якоря мир не может держаться, – произнёс дух.

– Что значит «без якоря»?

– Инвар – сильный сновидец. Если он больше не приходит…

Олериан не договорил, но Лита поняла. Внезапно она вспомнила слова, которые он говорил ей в детстве: «Королевство Снов держится на двух столпах – на силе Сонморов и на снах тех, кто верит в нас».

– Разлом пробуждается… как тогда, в день катастрофы, – Олериан протянул руку в сторону Древа Снов.

– Катастрофы? – Лита сжала в руках складки платья, чувствуя, как её пальцы немеют.

Она взглянула на корни и впервые увидела Разлом – не дыру, а живую, пульсирующую рану в самой ткани мира. Её края пульсировали багровым светом, словно обнажённые нервы. Внутри клубились тени, принимая знакомые формы – вот мелькнуло лицо Инвара, вот стальные башни Праксиграда, вот дым от машин, – но всё это распадалось, едва успев сложиться. Воздух вокруг Разлома вибрировал, издавая звук, похожий на стон.

– Твои родители… – Олериан сделал паузу, – погибли, пытаясь запечатать его.

Лита почувствовала, как холод пробежал по спине.

– Но кто же…

– Это знание придёт позже, – оборвал её дух. – Сейчас важнее другое: без Инвара Разлом растёт. И если ты хочешь найти его…

– Я могу пройти через это? – Лита сделала шаг к зияющей бездне.

Олериан внезапно материализовался прямо перед ней.

– Это смертельно опасно. Ты – дитя снов. Его реальность сожжёт тебя, как пламя бумажный корабль. Обратного пути может не быть!

Лита подошла к краю.

– Они погибли, пытаясь спасти наш мир, – прошептала Лита, глядя на серебристые шрамы по краям Разлома – следы древнего заклятия. – Как я могу поступить иначе?

Она протянула руку. Кожа сразу покрылась инеем, будто окунулась в ледяную воду. Разлом дышал, притягивая её, как воронка.

– Лита! – голос Олериана звучал уже издалека. – Если ты ступишь туда, я не смогу защитить…

Её ответом стал шаг вперёд – в самое сердце боли…

Глава 2. Инженер кошмаров

Инвар фон Цейс стиснул зубы так сильно, что челюсть отдала тупой болью в висок. Пальцы, привыкшие к ювелирной точности, дрожали. Оловянный припой капнул мимо контакта на плату прототипа «Искры», оставив шарик на идеально чистой схеме.

«Чёрт!» – мысль прорвалась сквозь гул в голове, похожий на работу перегруженного парового котла. Он швырнул паяльник на верстак. Железо звонко стукнуло о сталь.

Мастерская, его крепость, его святилище разума, сегодня казалась клеткой. Воздух был густ от запахов – едкой паяльной кислоты, горячего металла, машинного масла и вездесущей угольной пыли, просачивавшейся даже сквозь фильтры. Свет газовых рожков под потолком, обычно ясный и белый, сегодня мерцал желтовато и неровно, отбрасывая пляшущие тени от громоздких станков, полок с деталями и скелетов будущих автоматонов. Стены, обитые листами рифлёной жести, отражали звук, делая его шаги по бетонному полу гулкими и одинокими. Где-то за толстым стеклом окна монотонно гудел Праксиград – город-механизм, ритм его жизни задавался священным шипением пара, лязгом шестерён и грохотом вагонеток по рельсам эстакад. Но сегодня этот гул не успокаивал. Он давил.

Инвар провёл ладонью по лицу, пытаясь стереть липкую усталость. Перед глазами всё ещё стояло видение: не пламя паяльника, а сияющий берег, серебристый песок, и… она. Лита. Её глаза, огромные и полные невысказанной тоски, смотрели прямо на него сквозь мили стали и пара. Он чувствовал её страх, холодной дрожью пробежавший по его собственным нервам. Это было даже не видение, настолько явными были ощущения, это было похоже на реальность.

«Паразитарное сновидение. Инфекция сознания. Дефект нейронных связей» – эхом отдавались в голове диагнозы врачей Института Нейтрализации Когнитивных Вирусов.

Разумный Совет Механезии не признавал магию. Признавал только измеримые величины: давление пара, КПД1 механизмов, коэффициент полезности гражданина. Чувства? Сны? Эмоции? Это были сбои в системе, вирусы, подлежащие искоренению во имя чистоты прогресса. А он, гениальный Инвар фон Цейс, создатель первых автоматонов, гордость государства, носил в себе такой вирус годами. Позор. Угроза.

«Опасность для проекта „Искра“2! – так и сказал ему на прошлой неделе Старший инженер Шульц, блестя лысиной под светом кабинетной лампы, его голос был холоден, как сталь скальпеля. – Ваши… эпизоды… участились, фон Цейс. Разумный Совет обеспокоен. Завершение „Искры“ – высший приоритет. Не позволяйте личным… хм… аномалиям… ставить его под угрозу. Вам ведь знакомо понятие „очистка сознания“?

Конечно, он знал. Оно означало клинику при институте. Процедуры. Которые возвращавшиеся оттуда граждане описывали редко. А если и описывали, то их глаза становились стеклянными, а движения – точными, как у хорошо смазанного механизма, но лишёнными искры. Исчезали вопросы. Появлялось абсолютное доверие графикам подачи пара и директивам Разумного Совета. За что в народе институт и именовали кратко – Инквизицией3.

Инвар схватил со стола гаечный ключ – тяжёлый, надёжный кусок хромированной стали. Он подошёл к прототипу «Искры». Каркас существа, ростом с человека, был собран из полированных латунных трубок и стальных шарниров. В груди зиял пустой отсек для кристаллического ядра – сердца будущего искусственного разума, над алгоритмами которого он бился месяцами. Это должно было стать его триумфом, доказательством безграничных возможностей разума, лишённого сентиментальности. А теперь… теперь его трясущиеся руки и больная голова могли всё разрушить. Ярость, иррациональная и жгучая, подкатила к горлу. Он занёс ключ.

«Нет!» – его собственный хриплый шёпот остановил руку на взмахе.

«Разбить? Легко. Но это конец. Конец карьеры. Конец всему. Разумный Совет не прощает неудач, особенно таких дорогих. А „Искра“ была дорога. Очень».

Инвар опустил ключ. Его плечи ссутулились под невидимым грузом. Он прислонился лбом к холодному металлу каркаса автоматона. Металл не отвечал. Он лишь безжалостно забирал тепло тела.

«Контролируй. Анализируй. Разлагай на составляющие, – заклинал он себя, как мантру. – Видение – симптом. Физиологический ответ мозга на переутомление. Недостаток кислорода в душной мастерской? Отравление парами свинца? Да, вероятно. Надо проверить вентиляцию. Замерить состав воздуха. Составить график отдыха. Рационализировать. Всегда можно найти логическое объяснение. Всегда».

Но как объяснить ощущения и эмоции, которые переполняли его каждый раз, когда он видел Литу? Как объяснить запах невероятных цветов на лугах, по которым они гуляли? Мерцание рек из лунного света? Всё это казалось таким необъяснимо реальным…

«Галлюцинация. Сложная, полимодальная, но всего лишь галлюцинация, – твердил он, отталкиваясь от автоматона. Его взгляд упал на индикаторный щиток на стене – набор манометров, термометров и счётчиков, соединённых тонкими медными трубками с основными системами мастерской. Стрелки показывали норму. – Давление пара в магистрали – 8,5 атмосфер. Температура в плавильном тигле – ровно 450 градусов. КПД генератора в углу – 78%. Всё измеримо. Всё предсказуемо. Всё под контролем. Кроме его собственного мозга».

Внезапный, резкий гудок прервал его размышления. Это был не городской шум, а пронзительный сигнал внутреннего коммуникатора – квадратной чёрной коробки с решёткой динамика и тумблером. Инвар вздрогнул.

«Кто? В этот час?» – он неуверенно нажал на тумблер.

– Фон Цейс? – голос из решётки был металлическим, лишённым интонаций. Узнать невозможно. – Вам назначено прибыть в Сектор очистки сознания. Через тридцать минут. Кабинет Б-7. Не опаздывайте. Эффективность превыше всего.

Щелчок. Тишина, наступившая после, была громче любого шума. Холодный пот выступил у Инвара на спине.

«Сектор очистки сознания – клиническое отделение Инквизиции. Туда направляли для корректировки нежелательных ментальных отклонений. Шульц не терял времени. Или это уже не Шульц? Может, доклад о его „эпизоде“ сегодня утром уже лёг на стол самому Мальтаару?»

«Тридцать минут, – Инвар окинул взглядом мастерскую – своё царство, свою тюрьму. „Искра“ молчала. Инструменты лежали беспорядочно. Запах страха, его собственного, смешался с привычными ароматами металла и масла. – Он должен был идти. Неявка приравнивалась к признанию вины».

Он снял промасленный комбинезон, под которым была простая серая рубаха из грубой ткани, и накинул форменный сюртук инженера – тёмно-синий, с высоким воротником и золотистыми пуговицами, на которых был вычеканен символ Механезии: шестерня, вписанная в циркуль. Знак отличия. Знак принадлежности. Инвар поправил воротник, чувствуя, как ткань натирает шею. Иногда этот воротник казался ошейником. Он затушил газовые рожки над верстаком, оставив гореть только одну лампу у двери. Мастерская погрузилась в полумрак, населённый угрожающими тенями незавершённых механизмов. Он вышел, гулко захлопнув за собой тяжёлую стальную дверь.

Праксиград встретил его смогом. Густой, жёлто-серый туман, вечный спутник города, цеплялся за одежду, лез в лёгкие, оставляя на языке привкус гари и металла. Высоко над головой, едва видные сквозь пелену, неслись по рельсам эстакад паровые кареты, выбрасывая клубы пара и искры. Где-то внизу, на уровне улиц первого яруса, грохотали тяжеленные грузовые локомобили, их гудки резали воздух, как пилы. Инвар спустился по чугунной винтовой лестнице с платформы своей мастерской, расположенной на уровне третьего яруса, на пешеходную галерею второго яруса. Здесь было чуть светлее, но не менее шумно. Толпа спешила – механики в промасленных куртках, инженеры в синих сюртуках, топливники в чёрных, пропитанных угольной пылью робах. Лица у всех были усталые, сосредоточенные, глаза смотрели либо под ноги, либо на циферблаты наручных парометров. Никаких улыбок. Никаких разговоров. Только функциональное перемещение из точки А в точку Б с максимальной эффективностью. Стенды с пропагандистскими плакатами кричали с колонн: «Доверяй манометру, а не чувствам!», «Долой сновидения – неэффективную трату ресурсов сознания!», «Твой КПД – твоя ценность! Повышай!». На одном из плакатов был изображён схематичный мозг, пронзённый молнией, и надпись: «Магия – вирус. Очищайся!». Инвар отвёл взгляд, чувствуя, как по спине снова пробегает холодок.

Он свернул с основной галереи в менее оживлённый переход, ведущий к Медицинскому Сектору. Здесь было чище, но стерильно-холодно. В воздухе витал резкий запах антисептика, перебивающий городскую вонь. Навигационные таблички светились холодным зелёным светом: «Сектор физической оптимизации», «Сектор механических коррекций», «Сектор очистки сознания». Последняя стрелка указывала вниз.

Лифт, обшитый изнутри листами нержавеющей стали, плавно, почти бесшумно опустился на подземный уровень. Двери разъехались. Перед Инваром предстал длинный, ярко освещённый дуговыми лампами коридор. По бокам были металлические двери с цифровыми панелями и табличками: «Кабинет диагностики А-1», «Процедурная Б-3», «Архив патологий». Тишина стояла гнетущая, нарушаемая лишь едва слышным откуда-то из-за стены гудением динамо-машины и редким механическим щелчком где-то вдалеке. Воздух был сухим и холодным, как в холодильной камере. Инвар почувствовал, как по телу пробежали мурашки.

Он нашёл кабинет Б-7. Дверь была такой же, как все. Кнопка звонка откликнулась резким звуком где-то внутри. Через несколько секунд дверь, скрипя роликами и шестерёнками механизма открывания, отъехала в сторону.

Кабинет был небольшим. Вдоль одной стены стояло кресло, похожее на стоматологическое, но с куда более массивными креплениями для головы и конечностей. Оно было обито чёрной кожей, выглядело неудобным и угрожающим. Рядом – столик с инструментами, аккуратно разложенными на салфетке: щипцы, зажимы, что-то похожее на тонкие иглы. У противоположной стены – стол с пультом управления, утыканным тумблерами, рычажками и мерцающими индикаторами. За пультом сидел человек в форме. Его лицо было непроницаемым, глаза смотрели на Инвара через очки с толстыми линзами, увеличивавшими зрачки до неестественных размеров. На груди – значок Инквизиции: стилизованное око в треугольнике, обрамлённое шестернями.

– Инженер фон Цейс, – голос врача был ровным, без эмоций, как дикторский текст. – Войдите. Присядьте. – Он указал на кресло.

Инвар переступил порог. Дверь за его спиной закрылась, щёлкнув замком. Звук был негромким, но окончательным. Он медленно подошёл к креслу. Кожаная, уже сильно потёртая, обивка была холодной даже через ткань брюк. Он сел, чувствуя, как стальные подлокотники впиваются в локти.

– Ваше назначение – следствие доклада старшего инженера Шульца об участившихся… эпизодах ментальной дезориентации, – врач отвернулся. Его пальцы бегло пробежали по клавишам пульта. На экране над столом вспыхнули графики – волнистые линии, столбики цифр. Инвар узнал свои биометрические данные, снятые, вероятно, с общегородской сети наблюдения и мониторинга. Пульс. Давление. Активность мозга в моменты «эпизодов». – Аномальные всплески в тета- и дельта-диапазонах. Синхронизация с неопознанными энергетическими паттернами. Классическая картина контакта с инородным ментальным агентом.

– Это переутомление, – прозвучал собственный голос Инвара, показавшийся ему чужим и слабым. – Работа над «Искрой»… Высокая нагрузка. Недостаток сна. Я скорректирую график…

– Переутомление не генерирует устойчивые визуально-эмоциональные галлюцинации с чёткой сюжетной линией, фон Цейс, – врач внимательно посмотрел на Инвара. Его увеличенные глаза за стёклами очков казались бездонными. – Вы ранее описывали «девушку», «замок», «реку света»… Это не хаос усталого мозга. Это структурированное вторжение. Вирус.

– Вирус? – Инвар попытался вложить в слово скепсис, но оно вышло сдавленным. – Какой вирус может передаваться через… сны? Это антинаучно!

– Наука Механезии признаёт лишь то, что можно измерить, повторить и контролировать, – ответил врач, его пальцы снова задвигались над пультом. От столика к креслу на тонком шарнире подъехала странная конструкция – кольцо с десятками мелких сенсоров внутри. – Ваши видения измеримы. Их энергетический след фиксируется нашими детекторами. Они наносят ущерб вашему когнитивному потенциалу, снижая ваш личный КПД и, как следствие, затягивая сроки завершения проекта «Искра». Это недопустимо.

Кольцо с сенсорами зависло у виска Инвара. Он инстинктивно отпрянул.

– Что это? – спросил он, сжимая подлокотники.

– Аппарат сканирования и коррекции глубинных нейронных связей, – пояснил врач. – И первый этап терапии. Мы должны локализовать очаг заражения. Расслабьтесь. Сопротивление лишь увеличит дискомфорт.

«Дискомфорт». Слово прозвучало как издевательство. Инвар видел холодную сталь инструментов на столике. Он видел крепления на кресле. Он чувствовал безжалостную логику системы, в которой был лишь винтиком, пусть и позолоченным. Системы, готовой вырвать больной винтик и заменить его новым. Страх сковал его сильнее стальных манжет. Он не мог допустить «терапии». Не сейчас. Не когда «Искра» так близка к завершению! Его карьера, его жизнь в привычном понимании висели на волоске.

– Я… я контролирую ситуацию! – вырвалось у него, голос дрогнул. – Эпизоды кратковременны. Они не влияют на качество моей работы! Я… я могу подавить их! Волевым усилием! Дополнительной концентрацией!

Врач замер. Его увеличенные глаза изучали Инвара с холодным любопытством энтомолога, разглядывающего редкий экземпляр насекомого.

– «Подавить», инженер фон Цейс? – в голосе врача впервые появился оттенок – лёгкое, ледяное недоумение. – Вы предлагаете бороться с вирусом сознания… силой воли? Это иррационально. Это… эмоционально. Подобные заявления лишь подтверждают глубину заражения.

– Я прошу отсрочку! – Инвар почти сорвался на крик, но вовремя поймал себя. Система не терпела истерик. – До завершения основной фазы проекта «Искра». Месяц. Максимум два. Я докажу, что могу работать эффективно! Если эпизоды не прекратятся или повлияют на результат… – он сделал паузу, глотая ком в горле, – …я добровольно явлюсь на… процедуру.

В кабинете воцарилась тишина. Врач медленно отвёл руку от пульта. Сенсорное кольцо замерло в сантиметре от виска Инвара. Увеличенные глаза за очками неотрывно смотрели на него. Минута тянулась вечность.

– Разумный Совет ценит эффективность, инженер фон Цейс, – наконец произнёс врач. Его голос снова стал ровным, как диктофонная лента. – Ваш проект имеет высокий приоритет. Ваше предложение… рационально. Оно минимизирует потери ресурсов на вашу замену и переобучение нового ведущего инженера в текущей фазе. – Он нажал кнопку на пульте. Сенсорное кольцо плавно отъехало и скрылось в нише стены. – Вам предоставляется отсрочка. Сорок пять дней. Отсчёт начинается сегодня. – Он ткнул пальцем в дату на мониторе. – Каждые семь дней вы обязаны предоставлять детальный отчёт о вашем психическом состоянии, продуктивности и любых проявлениях… аномалии. Если к сорок шестому дню проект «Искра» не будет завершён в соответствии с утверждёнными параметрами, или если ваши отчёты выявят прогрессирование заражения… отсрочка аннулируется. Терапия будет применена в полном объёме. Незамедлительно. Ясно?

Инвар кивнул. Слова застряли в горле. Сорок пять дней. Сорок пять дней на то, чтобы совершить невозможное – завершить «Искру» и… подавить в себе Литу. Уничтожить часть собственного разума. Часть, которая вдруг стала казаться ему… безумно, иррационально важной.

– Ясно, – выдавил он из себя.

– Можете идти. Эффективность превыше всего, гражданин.

Дверь кабинета скрипя, будто бы неохотно, открылась. Инвар встал. Его ноги были ватными. И вышел в коридор не оглядываясь. Дверь за спиной закрылась. Он шёл по коридору, и гул за стеной теперь казался зловещим. Поднявшись на лифте, Инвар вышел на пешеходную галерею второго яруса. Грохот города, вонь гари и угля, крики грузчиков – всё это обрушилось на него с новой силой после стерильного ужаса подземелья. Он остановился у перил, глядя вниз, на кишащие людьми и машинами нижние уровни, на клубы пара, поднимающиеся из вентиляционных шахт. Праксиград жил, работал, гудел. Гигантский, бездушный механизм.

Инвар сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Сорок пять дней. Он должен был работать. Концентрироваться. Анализировать. Подавлять. Он повернулся и пошёл обратно к лестнице, ведущей к его мастерской. Шаги были тяжёлыми, плечи – ссутуленными. Рациональный мир, в котором он был уверен, как в законах термодинамики, дал трещину. И сквозь эту трещину, несмотря на все усилия, прорывались ароматы волшебных лугов и лунный свет сияющих рек.