Идущий сквозь прах

Глава 1. Мёртвая деревня

Кровавый рассвет робко, без надежды, пытается прорезать туман, окутавший деревеньку. Дома кажутся неуклюжими исполинами, которые, как улитки, медленно ползут навстречу. Конь мягко ступает по рыхлой земле, осторожно спускаясь с холма. С каждым шагом тьма ближе, и вот она уже окружает. Всадник, высокий крепкий мужчина, хоть и насторожен, но его бледное лицо со шрамом на левой щеке не выражает ни страха, ни любопытства. Раньше он убивал ради веры. Теперь – ради завтрака.

– Тьма пробуждается, Гектор! Души мёртвых не находят покоя и служат демонам источником силы, – говорит всадник коню и ласково хлопает ладошкой животное по шее. Конь фыркает, дёргает головой, поводит ушами – ему не нравится, что хозяин отвлекает его в минуту опасного спуска с холма.

В седле никто иной, как Конрад Тэйн, прозванный Падшим. Когда-то давно, можно сказать в прошлой жизни, он был паладином Церкви Света. Но Патриарх изгнал его за клятвопреступление – и теперь Конрад бродит по королевству, истребляя чудовищ за монету звонкую. Заказы дурных людей не берёт, невинных не калечит, но и злу не препятствует – уж лучше пройти мимо: равнодушие вошло в привычку.

Конраду на вид тридцать пять. Высокий, с массивной грудной клеткой и широкими плечами, в седле он кажется неподвижным, как вырубленная из скалы фигура. Но это только до поры – в минуту опасности он меняется, и звонкий меч появляется в его большой руке словно из воздуха. И тогда шрам на левой щеке наливается багряным, а бледные губы расслабляются на выдохе: значит, сейчас будет рубить – и берегись, враг: пощады не жди.

В серо-синие глаза смотреть не стоит. Если идущий заглядывал с дороги в таверну, чтобы испить кружечку доброго эля, и какой-нибудь грязный вонючий жлоб во хмелю смел заглянуть в страшные глаза и по неосторожности не отвести взгляд – значит подписал себе приговор. И добро, если дело закончится словом – а за словами Конрад в карман не полезет, может хорошо приложить, не хуже, чем пудовым кулаком, отвесить смачную плюху: «Я видел, как дети горят, а ты в глаза мне пялишься – изыди, пасынок Сатаны!», «Я встречал чудовищ, которые плакали, и людей, которые улыбались в безумии. Никого не щадил – ни тех, ни этих. И тебя не пощажу, рассеку пополам от макушки до мошонки».

Но что было, то прошло. А что будет, того не миновать. Приходится довольствоваться настоящим. В эту деревню Конрад приехал после встречи с наместником города Ош-Лод, что стоит на востоке королевства за Лесом Бесов. Пройти тот лес без знаний и подготовки может разве что отчаянный человек, которому повезёт остаться живым. Если местные зверюшки его не съедят – то и на том спасибо. Город был хорошо укреплён и бед не знал до этой поры: с юга – полноводная река Красуха, а с востока – земли короля, оттуда беда не придёт. А дальше – страшный лес, в который сунется разве что отчаянный, которому самому помощь нужна. Разбойникам и так есть где поживиться – мест хватает в королевстве. Можно обойти через горы, но это то ещё приключение. Вот и стоит город Ош-Лод, прикрытый от злых людей и напастей.

Но если долго благоденствовать, то зло всё равно пожалует: такова жизнь.

– Как хорошо, странник, что ты попал в наши края и добрался целым и невредимым. А то мне и послать в деревеньку некого – никто не хочет быть героем, – сказал наместник Цесий, принимая гостя в своём белом замке, – только вот, хороший мой, накормить тебя доброй едой не могу – уж не взыщи. Как у нас в народе говорят: чем богаты, тем и рады. Только груши запечённые. Ты сходи, сходи, хороший, в деревеньку, убей чудище подколодное. А я расплачусь, денежки водятся: пятьдесят золотых флоринов уж отдам, путник.

Конрад сидел неподвижно на большом стуле за каменным белым столом. Левая рука мягко лежала на навершии меча, а правой, не сняв перчатку, бывший паладин насаживал на вилку кусочки жёлтой запечённой в меду груши, припорошенной кунжутом, и неторопясь ел, смакую каждый кубик. Путь был долгий – по бескрайним полям, в которых пропитание было разве что для лошади.

– Повар у вас чудесный, – сказал Конрад, – так что же с чудищем? Кто это? Демон в человеке или просто мохнач из леса? Большой али маленький? Магией обладает или так, кусается просто? Активен в луну или всегда в силе?

Цесий поморщил старческое лицо, поохал для порядка, и ответил:

– Да кто ж их разберёт? Сходи, милок, да и посмотри сам. Ты же охотник. Тебе видней. Знаю только, что те, кто ходил, не вернулись. Врать не стану – сгинули. Может удрали в Бесов Лес – да там и пропали. А может то чудище задрало их живьём и кровушку выпило. Ты, верно, думаешь, я просто так пятьдесят золотых сыплю? Нет, милок. Чудищ резать – это тебе не груши запекать.

– Велеречивый ты больно, наместник. А по делу не говоришь. Ну смотри, если обман какой задумал, я же вернусь.

– А ты вернись, вернись, милок, если сможешь. Пока никто не смог. А мы тут грушками питаемся. Вкусные грушки? То-то. А мне месяц как они поперёк горлышка.

Седой старик ударил ручкой по горлу ребром ладони, но не рассчитал и врезал больно, отчего стал самозабвенно кашлять.

Откашлявшись, Цесий продолжал:

– Уж лучше бы вернулись ведьмины времена. Легенды не врут – тогда лучше было. Плохо, но жили, порядок был. Зачем убили ведьму? Люди сами накликали беду. И как убили! Отрубанием головы. Ведьмина кровь – она чёрная, она страстная. Проливать её на землю нельзя под страхом небесных кар. Поначалу хорошо вроде было, сам я тогда не жил, но люди передавали из уст в уста, прадед деду, дед отцу, отец мне, стало быть. Так вот что я тебе скажу, клянусь жизнью короля Велимира Демонорозящего: хуже стало, намного хуже! Раньше ведь как было? Ведьма она всё контролировала, всех чудишь под своим крылом держала. А как её не стало – разбрелась нечисть, каждый солдат стал мнить себя генералом, каждый волк – лордом леса, а каждая тень – хозяином. Вот ты слушай, я тебе скажу, где теперь какая зараза прячется. Не для пугалки говорю, а как есть.

В Овражных Балках, что за Крутым Пределом – там теперь вурдалачье гнездо. Люди говорят, в полнолуние скулёж стоит: детей носят на зубах, играют. Раньше ведьма табун духов держала там, как псов сторожевых, – а теперь одни проклятия остались.

В Завуаленных Тростниках – тех, что у южного тракта – мутные утопцы завелись, воды чёрные как смола стали, вязкие. Рыбаки перестали ходить туда: лодки могли и не вернуться, а те что возвращались, те без рыбы были.

А ты слышал про Зеркальное Ущелье? Там, где скалы в воду глядят? Это тут, за перевалом. Так вот, говорят, тени без тел там живут, отражения людей кажутся. Ведьма сама туда ходила – на совет с теми, кто живёт по ту сторону света. А теперь туда суются только охотники за артефактами. Да там и погибают, а кто воротился – с ума сошли. Место недоброе.

В Сосновом Плёсе, за горами, огнебесы гнездятся. Крылатые, с языками пламени, слепы, но слышат страх. Их ведьма тоже укрощала – песни пела, кровь свою им в рты поганые капала, и слушались они. Теперь же – выжигают посёлки. Людей поджигают и жрут, те кричат, а им жалость не ведома: только кости хрустят. Им что старик, что младенец – всё едино: перемолят и не подавятся.

Да даже тут, недалече, в старом замке Селленвайс, что стоит без крыши, – Кроваворог поселился. Ведьма с ним как с братом ладила, уговаривала не буянить шибко – и он не буянил, на болотах сидел и только путников за ножку цапал и за дерево тащил. А теперь как с цепи сорвался… Он и демон, и зверь – переродился, грешный. По ночам воет так, что воздух дрожит, а кровь в жилах стынет. Хорошо, что далече от нас, за Лесом Бесов. Ох, хоть и страшный лес, но лучше такой – всё ограда от зверят. К нам через лес почти никто не суётся, мы, можно сказать в Раю живём.

– Хороший Рай, наместник. Деревеньку-то в Раю не вырезают зубачи.

– Твоя правда, воин. Но чем богаты, тем и рады. Таким, как ты, такая работа тоже нужна. На пропитание же надо как-то зарабатывать.

– Опять ты про богатство. Ну что же, ночка тёмная. Я пока сюда ехал, Айрис совсем сгинула. Гляжу, белое пятно через поля – как увидел, обрадовался. А у вас тут свои напасти. Ну что же. Помогу беде вашей. Убью монстра.

– Или не убьешь, и мы тут друг друга кушать будем под груши, – через седую бороду маленького наместника проступило подобие улыбки, – и лошадку твою съедим.

Как по команде раздался пронзительный лошадиный визг.

Конрад вскочил, молниеносно вынул меч, стул с тяжёлым стуком повалился на каменный пол, по зале разнеслось эхо.

– Ах ты сволочь… Ге-е-е-ктор!

Воин толкнул ошалелого наместника в грудь и выскочил в двери, понёсся по коридору, чёрный плащ еле поспевал за ним, хлопая о воздух, как раскрывающийся парус, выскочил в главную дверь, и увидел, как два человека пытаются увести его коня. Подскочив, Конрад подножкой сбил одного, а второго ударил левым кулаком в лоб и уже занёс меч, чтобы рубить, но на его пути возникла женщина, которая завопила заплетающимся языком.

В это время подбежал еле живой и бледный наместник Цесий.

– Не гневайся, не гневайся… Смысла нет тебе туда идти, в деревню эту, проклятая она. А коня твоего придётся схарчевать. По-другому нам не выжить. И тебе тоже не выжить. Это ты один раз грушами насладился. Но одними грушами сыт не будешь – да и не так много их осталось. А мёд так и тот последний тебе капнули в запеканку…

И вот теперь Конрад, не вняв сухому предупреждению наместника о том, что в схватке с чудовищем он падёт – быстро и без славы, – въехал в деревню, сдерживая шаг лошади, которая словно потеряла страх и перестала быть послушной. Место было тихим, безумным. Слева и справа стояли чёрные дома с распахнутыми в немой крик дверьми.

Люди лежали просто так, будто устали – возле колодца, у крыльца, лицом в корыте. Гнетущее молчание обволакивало, давило, от него в ушах стоял еле приметный гул, надоедливый, противный. И тени, длинные, не понятно кем нарисованные, разрезали пространство.Собаки валялись на дороге – с вывернутыми головами, с раздувшимися животами.

– Зверь застал людей врасплох. И просто перерезал всех махом, Гектор, – сказал Конрад, – чудище не простое.

Из сумрака впереди донесся едва уловимый скрип. Гектор встал как вкопанный, и всадник подался вперёд.

– Не к добру это всё.

Конрад вынул правую ногу из стремени, прилёг на шею лошади и медленно сполз на землю. Сапог чавкнул в прибитую дождём землю. Для своей комплекции Конрад двигался удивительно легко.

– Дождь смыл следы зверя, кровь впиталась в землю.

Шрам на щеке – подарок демона, убитого при лунном затмении, – заалел. Значит, бесёнок рядом.

Гектор всхрапнул, из ноздрей вырвался пар. Конрад положил ладонь на шею животного, успокаивая. Сгорбленные домишки сделали шажок навстречу и следили слепыми окнами-глазами.

Снова раздался скрип, уже ближе.

– Чудище рядом. Это хорошо. Не придётся за ним бегать. Ну где ты, бесёнок? Цип-цип-цип…

– Иди-и-и, куда-а-а, шё-ё-ёл, идущий…

Впереди на дороге в тридцати шагах за дымкой пряталось нечто. Конрад неспешно вытащил меч из кожаных ножен и вытянул руку, направив остриё в сторону зверя.

– Я тебе не вра-а-аг, я тебе не дру-у-уг. Здесь я просто питюсь, идущий.

– Питайся в другом месте, простокваша! Город без еды подыхает.

– И в го-о-род я скоро пожа-а-лую! Голод идёт впереди меня.

Голос был мягким, дразнящим.

Конрад сделал три шага вперёд.

Существо надрывно захихикало – и вдруг сорвалось с места. Туман разлетался во все стороны – и Конрад увидел зверя на четырёх ногах, крупней волка, с огромной пастью, полной больших зубов. Шерсть комками, прибитая к коже спёкшейся кровью. Глаза горели жёлтым огнем, пронзительным и голодным, в них не было ни страха, ни жалости. Из головы торчали два винтовых красных рога – значит это был не просто зверь, а демон со сверхспособностями.

– Демон, – выдохнул Конрад, ощущая, как шрам на щеке зловеще зажегся от адской близости. – А я и сам не святоша, что подали – то еда.

Зверь подбежал на расстояние прыжка – и лихо взмыл ввысь. Воин успел поднять меч, но клинок лишь рассёк воздух – демон исчез, будто его и не было.

Конрад закрыл глаза, опустил голову и прошептал:

По кончику меча поползли серебристые руны, рисунок напоминал тот, который оставляет мороз. Воздух наполнился перешёптываниями. Теперь идущий видел не глазами, а сердцем. Демон спрятался за колодцем, что стоял у дома справа. Зверь дрожал, прижавшись к холодным доскам, не в силах пошевелиться.

Конрад быстро подошёл, бесшумно ступая, и увидел забившуюся тварь. Жёлтые глаза притухли, зубы были прикрыты чёрными тонкими губами, кривой нос тихо сопел, жадно вбирая холодный воздух.

– Поща-а-ади, паладин, не губи, паладин…

– Пятьдесят золотых флоринов под ногами не валяются, дружочек.

– Я знаю, где твоя А-а-анна…

Меч замер на полпути. Покрытое коростой сердце Конрада дёрнулось, дыхание застыло, а затем вырвалось сдавленно, обмякшими губами:

– Повтори.

– Анна, – протянул демон, скаля коричневые зубы и прижимая чёрные уши к черепу. – Девушка с синими глазами. Помнишь её? Та, что цвела в доме у мастера Гурана… и та, которую потом забрали у тебя.

Конрад стиснул рукоять. По рукам пошли судороги. Память развернулась, как бутон розы на рассвете.

Анну он знал с малых лет. Она была дочерью герцогского библиотекаря Гурана – строгого, но справедливого человека, у которого Конрад стал приёмным сыном. Тот подобрал его после бойни в деревне у Трёх Вересковых Камней, когда мальчик, весь в крови, брёл босиком сквозь осенний лес.

Анна, красивая, воздушнаяи говорливая, приняла его как своего с первого дня. Она называла его «северный волчонок» и тайком приносила ему яблоки и книжки про далёкие земли. Они выросли бок о бок.

Однажды он поцеловал её у старого амбара, в сумерках. Она не отстранилась. И тогда он понял: это судьба.

Но рок не терпит, когда что-то складывается слишком правильно. Рок – не пряха, а мясник. Режет по живому, если ткань судьбы тянется слишком гладко.

Отец Анны – Гуран – был вызван в столицу, где его заподозрили в хранении еретических книг. Дом опечатали. Конрада выслали из города, а Анну… Анну забрали «на перевоспитание» в монастырь Двенадцати Ключей.

Он искал её. Но след оборвался. Люди говорили, что девушка, похожая на Анну, попала в услужение высокородному чародею, а позже пропала во время одного из мятежей. Судачили, что погибла. Но Конрад не верил, что она мертва. И вот теперь, когда демон произнёс её имя, идущий снова почувствовал забытое тепло на сердце. Слеза покатилась по запыленной щеке, оставляя жёлтую неровную борозду.

– Говори, – прорычал воин, – или я порежу твою копчёную шкуру.

Демон захихикал, но тихо, без силы.

– Не всё так просто, паладин… Она жива.

Она – у мастера… Маер Вельгард, может слышал о таком? Уж наверно слышал. Это он владеет старинной книгой с заклятьями той самой ведьмы, что создала первых чудовищ. Я слышал, что Анна связана с этой книгой… Надо идти на запад, за Гаргулий Перевал, туда, где даже богам не рады. Я покажу, я там был, дружочек… Только пощади. Я много не ем, как видишь. Буду послушным пёсиком… Я много преданий знаю, со мной не скучно ничуть. Я добрый.

– Эту книгу я помню с самого детства. Чёрная, маленькая, с жёлтыми страницами и странными картинками. Анна нашла её в библиотеке и держала у себя в комнате – в изголовье кровати. Там одна досочка отодвигалась, и в нише было достаточно места.

– Если ты держал эту книгу в руках, тебе будет легче найти её – а значит и Анну.

Туман начал оседать, впитываясь в землю. В воздухе остался только дымящийся шлейф от магии – пульсирующий отсвет там, где демон метил дорогу.

Конрад смотрел, как демон скребёт передней лапой по мокрой земле, рисуя карту: зигзаги леса, зубцы гор, круг на месте замка. В мимике твари читалась услужливость и что-то жалкое – как у собаки, которую слишком долго били, но она всё ещё надеется быть нужной. Вдруг начертанные линии на земле налились зелёным светом, картина стала объемной, и перед Конрадом предстала карта пути с востока на запад королевства – мимо выжженных деревень и затопленных трактов.

Конрад увидел остатки древнего леса Тагрэль, где некогда жили соловьи; руины Кладиса, мёртвого города, в котором поселились демоны; перевал, прозванный Гаргульии, где ветер кидает в спину мелкие камни.

И в конце пути – Тир-Валдр. По легенде, ведьма вытянула город из земли, как гной из раны, обшила черным камнем, который таскали ночами замученные ей души. Там не строили храмы, не звонили колокола. Говорят, башни города по ночам растут. И уже проткнули облака, а может это не они поднимаются, а небо опускается сверху, чтобы раздавить проклятое место.

Карта погасла, и Конрад сказал:

– Покажешь путь, и я пощажу тебя, пёс. Как тебя звать?

Демон чуть склонил голову. Язык облизал клыки.

– Хагрим, – прошипел он. – Меня зовут Хагрим. Было другое имя когда-то, но оно умерло раньше меня.

– Так слушай, Хагрим. Пока ты со мной, жрать всех подряд я тебе не позволю. Но поверь, голодным ты не останешься.

– Я всеядный. Но детишек люблю больше, чем стариков… – по морде демона расползлась наглая улыбка.

– Дети разные бывают. Думаю, доведётся и их тебе покушать.

– Вот на том спасибо. Но может стоит в город вернуться, деньги с наместника сбить? Ты же меня вроде как победил, город от голодной смерти спас…

– Ах ты, шкура пронырливая… Всё-то ты знаешь, всё-то ты видишь… Хоть они и хотели Гектора сожрать, но не хочу время тратить на пустяки.

– И то верно. Тем более что денежек у наместника нет… Тю-тю.

И демон показал в мохнатой лапе горсть золотых флоринов.

Конрад хмыкнул, вложил меч в кожаные ножны, развернулся и пошёл к лошади. Демон, припадая к земле, крадучись последовал за новым хозяином.

– Я много историй знаю… интересных, не скучных. Взять хоть эту. Жила однажды в восточном краю, за рекой с двумя руслами, девушка по имени Талла. Тень на побегушках, прачка, которую никто не знал по имени – кроме одного человека. Садор – чародей, сын архимага Башни Шестого Обета, молодой да горячий. Он был из тех, кого называли «достойными»: будущий господин, наследник круга, умный, красивый. Она стирала его одежды – и он влюбился в неё. Он смотрел на Таллу, как смотрят на зелье с надписью «яд»: с жаждой, с опаской и желанием умереть. Но она была замужем – и никак не отвечала на его знаки внимания. И тогда он соблазнил её с помощью магии – угостил чаем с зельем. И вот она забеременела… Отец, архимаг, прознал о беременности и…

– Ой, заткни пасть, демон. Пропади, сгинь! Хочу тишиной насладиться, уже Бесов Лес голубеет на горизонте – дай перед ним отдохнуть.

И послушный Хагрим, не закончив рассказ, растворился в прозрачном холодном утреннем воздухе. Косые лучи Айрис жёлтым травили поле, и светло-голубое небо слепило глаза.

Примечание автора:эта книга – продолжение романа "Ведьмины сказки", история развивается через 150 лет после описанных в книге событий. Прочитать "Ведьмины сказки"вы можете на Литрес по ссылке(55 глав). Или слушайте подкастна Листрес в исполнении профессионально чтеца.

Глава 2. Бесов лес

С востока навалились плотные низкие тучи, подул холодный ветер, и вскоре мелкий, назойливый дождь начал хлестать с равномерной настойчивостью, капли как мошки липли на лицо идущего и не было от них спасения.

– Опять вода с неба, – процедил Конрад, накидывая капюшон. – Нас преследует, Гектор.

Всадник затянул плащ потуже у горла. Ветер бросил в лицо ледяные капли – покрупнее. Запах травы стал гуще. И дождь без пощады повалил стеной.

Лошадь с трудом шла, проваливаясь копытами в вязкую землю. Но мучения быстро закончились – как из ниоткуда выросли деревья, и как только всадник въехал в лес, дождь как по команде прекратился.

Заросшая дорога, едва различимая, вела в темноту. Под чёрными деревьями не росла трава, только гнилая листва лежала ковром, мокрая и тяжёлая. Здесь росли взрослые деревья: исполины загубили своих детей, не дав им света. Ветви были похожи на молнии – кривые, с изломанными линиями. Листва держалась только на верхушках, а нижние ветви были мертвы.

– Хагрим, ты где?

Из темноты, откуда-то сбоку, донёсся сиплый голос:

– Здесь, хозяин! Я рядышком, сбоку. Я на поводке, как и велено. Появляюсь, когда нужен. А когда не нужен – исчезаю. Такой послушный пёсик.

– Расскажи про это место.

– Ну что рассказать… Что это Бесов Лес, ты, наверное, знаешь… По названию, думаю, понятно, кто тут обитает. Только это не те, что под печкой шкодят. Эти пострашней будут, поопасней. Могут и по горлу чикнуть когтем острым. Хорошо, что ты магией владеешь. А без неё тут крышка.

Хагрим хмыкнул, и в голосе послышалось мерзкое довольство.

– Что же ещё рассказать? Ну наверно, главное! С этой чёрной дороги лучше не сворачивать. Раньше по ней караваны ходили. А теперь не ходят. Боятся лиха. В лесу силы – не для твоего меча. Чтобы ты не потерял тропу и не сгинул, я покажу путь.

И с этими словами Хагрим провёл лапой по воздуху. Дорога впереди вспыхнула тусклым зелёным светом – не ярким, пульсирующим. Как мох, что светится на корнях, если на него навести факелом. Свет медленно побежал вперёд, изгибаясь и пульсируя.

Хагрим фыркнул и процедил сквозь зубы:

– Вот и иди по этой жиле.

– А что же, как длинен путь? Ночевать придётся? Или махом пересечём, чтобы бесята нас, пока мы спим, не прирезали? – спросил с унылой интонацией Конрад.

Хагрим коротко захихикал на вдохе.

– Да кто ж его знает? Говорят, дорога у каждого своя. Кому короткая. Кому – как жизнь: длинная, да зря. А есть и те, что идут, идут… да так и не доходят. Так и остаются в лесу, а потом прилягут у деревца и врастают в кору. Тут деревья и сожрать могут, да.

В лесу стояла натянутая тишина. Слышно было только, как конь шлёпает копытами о дорогу. Изредка хрустел сучок, и звук разносился эхом – гулким, чужим: лес повторял неохотно, через силу.

– У меня в загашнике, хозяин, есть пара-тройка историй про тех, кто не дошёл. Рассказать?

Конрад не ответил. Хагрим это воспринял как согласие.

– Была одна такая женщина, – зашипел Хагрим, шагая чуть впереди, чтобы Конрад слышал, но не видел морду, – Ульма из Гвинского ущелья. Травница. Ступала по этой дороге ещё тогда, когда Бесов Лес звали просто Мёртвым. Давненько это было, при старом герцоге, ещё до твоей Церкви Света… хотя уже не твоей, паладин!

Сын у неё болел – чернота на лёгких, как теперь бы сказали. А знала она, что на болотце у лесного склона, справа от тракта между Ош-Лодом и лесом, водятся корни сермии – редкая трава, сильно ядовитая, но исцеляет, если подобрать нужную дозу.

Люди уже тогда шептались: нечисть в лесу поселилась, шорохи, стоны по ночам, мол, лучше в обход. Но слухи – они такие. Им если верить, то можно ноги стереть по пустякам.

Вот и пошла Ульма лесом, прямой дорожкой, как ты сейчас, хозяин, только в противоположную сторону. Можно сказать, шла навстречу тебе. Шептала себе под нос: «Я не боюсь. Я с Богом». С Богом, ха. Видела бы она того Бога. Он бы мимо прошёл, как мимо дохлой собаки. У него свои любимчики.

На третью ночь, возле костра, когда она сидела на поваленном бревне и сушила ноги, к ней вышел бес. Боррих, так его звать. Явился в шкуре кабана, с волчьей пастью, с глазами – как у человека. И вот этот бес сел рядом – на брёвнышко. Просто сидел и смотрел на огонь. Не говорил ни слова. Она молиться стала – трясущимися губами. Сама крестится, а руки не слушаются: крест не может начертать. А Боррих возьми и ответь голосом сыночка её: «Мамочка, вернись!». Наутро и нашли её с головой в золе, с распоротым брюхом. И вылизано всё под чистую там было. Полакомился бес.

Хагрим вздохнул и причмокнул. Изо рта полилась слюна.

– И кто ж нашёл? – не удержался Конрад.

– Да знамо кто, путники.

– А то, что она с бесом разговаривала, она сама им рассказала?

– Не она, вестимо… – усмехнулся Хагрим. – Боррих и рассказал. Бесы между собой делятся. Шепчут истории друг другу, хвастают. И мне шепнули. Я ж у них вроде как сородич. В мелочах не спорим. Я своё съем, они своё. А те люди, что в Бога верят и молятся, самые вкусные, понимаешь ли.

– Значит, Боррих твой ждал, пока Ульма Бога призовёт… чтобы, стало быть, повкусней стала? – тихо протянул Конрад, усмехаясь уголком рта, но без веселья.

Хагрим повернул голову на хозяина и скалился, жёлтые глаза воровато и нагло блеснули как у зверя, которого поймали с костью, но не отобрали.

– Или был ещё один… торговец из Долинака. Как звать уже не помню. Пузатый, лоснящийся, на лошадке с колокольчиком. Всё смеялся: «Что мне бесы? Что мне духи? У меня серебро и острый нож!». И поехал, молодец, да не один, а с отрядом. Так не боялся. Смеху было – трое с луками, один с топором, и все в мехах. Уверенные такие. На первой же ночёвке пузач пошёл в кусты. Утром попутчики и нашли его. Вернее, голову. На пне стояла. Чистенькая, с улыбкой. Только уши у неё были не его. Ослиные.

Хагрим захрюкал – горлом.

– Есть ещё одна история, – прошипел он, понижая голос. – Любимая. Про вдову из Гребляново. Слепая почти, глухая, безъязыкая – старая. Шла через лес с внуком. Начерта туда попёрлась не скажу, не знаю, придумывать не стану. Внук – шустрый, щебетливый, в глазах искры, в ногах ветер. Всё ему неймётся. Кричит, зверюшек будит. А лес, сам знаешь, не любит, когда шумят. Лес тишину любит – как на кладбище. И вот внук кричит ей: «Баба, нас зовут!». А она – не слышит. Ну он один и побежал на зов.

Хагрим замолк на миг. Но было слышно, как он тихонько хихикает.

– А зов, хозяин, – это штука такая… Он не голосом говорит, он через кости ползёт. Через нутро. Словно кто-то в животе шепчет, что где-то там ждёт лучшее, нужное, родное. Мальчик бежит, смеётся, радуется. Бесы сначала схарчевать его хотели. Но он им полюбился, пожалели они его, в волчонка превратили – и бегает тот волчонок до сих пор, скулит только, а ночами воет, старуху зовёт.

– Ну а с самой бабкой что стало? Её-то бесы съели небось? – хмуро спросил Конрад, устав от росказней.

– А бабка та пыталась кричать, звать внучка. Да, как я уже сказал, немая была. Так в пустоту и открывала рот, как рыба. Шла, шла, пока ноги не запутались в корнях. Упала она, значит, и лежит, рот открывает – так и вросла в землю. И стала деревом. Невысокое выросло, сучковатое, чахлое. Долго стояло без листвы. Пока однажды внучок её, ставший волчонком, не окропил своей мочой. В тот год разродилось деревце листвой. Но не зелёной, а красной, как кровь. Говорят, если пройти мимо того дерева, то можно услышать, как листочки в многоголосии шепчут и мальчика зовут.

Хагрим остановился, встал на задние лапы, дождался, когда идущий поравняется с ним, цокнул когтем по стволу дерева.

– Не это ли оно? – прошептал Хагрим в раздумье. И когда идущий посмотрел на крону, захихикал.

Вскоре лес стал меняться. Деревья расступились, и меж стволами засветилась блёклая полянка. В центре находилось костровище, обложенное камнями.

– Пора бы и привал сделать, хозяин, – тягуче проговорил Хагрим голосом ленивым. – Ночь впереди длинная. А ты, я смотрю, умаялся. А тут всё готово для ночлега. Вон, и дровишки разложены. Кто-то не успел поджечь. Жалко, дичи нет в этом лесу. Но грибочков могу насобирать… Супец такой сделаю – пальцы оближешь. Сначала свои, потом чужие.

– Лучше сучьев наломай, да по краю полянки разложи, – сказал Конрад, не оборачиваясь. – Если кто явится – услышу.

– Эх, хозяин, – хмыкнул Хагрим. – Тут такие ходят, что и звука не оставляют. А иные вовсе летают.

Конрад усмехнулся, стукнул пятками под рёбра Гектора и подскакал к костровищу. Соскочил легко, будто усталость не брала. Место было правильное, открытое, с редкими деревьями по периметру.

Идущий вытащил из седельной сумки небольшой котелок, льняной мешочек и фляжку.

Услужливый Хагрим подскочил к костровищу, как будто весь день ждал этого момента, цокнул когтем по дровам: густое пламя вспыхнуло и загудело, как пчелиный улий.

– Чайку попить изволишь, хозяин? Доброе дело, – протянул Хагрим, прищурившись, – А я вот чаи не пью. Мне бы крови младенчика. Свежей, парной. Могу и из кружки, если что. Я не привереда.

– Меньше языком тряси, пёс. Делами займись, а не болтовнёй.

– А я, признаться, думал, что если болтать достаточно долго, сучья сами за это время нападают. Но что поделать, если ждать времени нет, то придётся лапками поработать. А хвост покамест пусть отдохнёт.

И Хагрим начал медленно, как кошка, ступать по краю опушки, но грациозность портила лёгкая небрежность походки. Проходил пару шагов, замирал, делал круговые пассы лапой, поднимая в воздух с ближайших мест опавшие ветки, и когда они подлетали к его наглой морде, деловито выбирал, приговаривая «Этот слишком толстый, этот слишком тонкий, не слышен будет, а вот этот в самый раз – ангел не проскочит»…

В это время идущий настраивал котелок и готовился к чаепитию.

– Ах, какой прекрасный лес! – протянул Хагрим с хитрым, почти философским тоном, отправляя по воздуху в костёр особо толстый сучок и наблюдая, как пламя с новой силой разгорается. – Лес тихий, без жучков, паучков, змей и прочих гадов. Здесь можно спокойно спать, как спят покойники на кладбищах. А ежели какой гость пожалует, то его, голубчика, тут встретят – да так хорошо приласкают, что и уходить не захочет: позаботятся, чтобы он разулся не спеша, а потом и вовсе забыл, зачем пришёл. Хе-хе-хе…

Бес скосился в сторону Конрада. Тот развернул мешочек с травами, понюхал – чебрец, зверобой, полынь, мята, мусса, ратика… Запахи приятные, милые сердцу. Зачерпнул горсть и высыпал в бурлящую воду. Затем отставил котелок на выложенные треугольником сучья и принялся ждать. Пар, подкрашенный жёлтыми всполохами костра, поднимался выше, Конрад дул в него, и клубы вились спиралью, и, сам того не замечая, идущий рисовал воспоминания.

Анна.

Юная. Смеётся и бежит босиком по лугу, трава до колен, потревоженные бабочки вспархивают, разлетаются в стороны. За Анной бежит он – смешливый, тонконогий мальчишка, без шрама, и видно, что на сердце легко и безмятежно. Она оборачивается – в глазах озорство, и ветер раскидывает золотые длинные волосы по её лицу. Он, смеясь, подбегает, и они падают в траву, свободные.

– Смотри, – говорит она, – вон там – дракон. А правее – корабль. Я бы на таком уплыла. На север. Или дальше.

– Корабли по небу не ходят.

– Значит, капитанов походящих не нашлось.

Но вот вода остывает, пар начинает редеть, и образы слабеют.

– Время прошло, а воспоминания остались, – сказал со вздохом идущий. Он обернулся, чтобы спросить что-то у Хагрима, но тот исчез. Был только что – и вот его уже нет.

Конрад вздохнул, покачал головой и достал из сумки большую кружку – медную, потемневшую, измятую за долгие дороги. Дунул посильней внутрь, чтобы выбить пыль, поставил подле и начал осторожно наливать пахучий чай.

За спиной раздался щелчок, за ним второй, третий. Тот, кто подходил, не боялся быть услышанным, напротив – словно давал понять, что идёт с полным правом.

– С добром ты али со злом? – негромко спросил Конрад, не поворачиваясь. Голос его звучал спокойно и твёрдо – с той особой усталой тяжестью, с которой говорят люди, когда заранее знают ответ.

Меч, заблаговременно вынутый из ножен, удобно лежал под правой рукой. Идущий поставил котелок на место, взял кружку в левую руку, губы его тихо зашептали заклинание защиты:

Существо медленно приближалось, Конрад чувствовал это: шрам на левой щеке наливался алым.

Идущий поднял кружку повыше, чтобы разглядеть отражение: человеческая фигура роста среднего, морда – волчья, шкура – кабанья. Конрад повернул голову и ухмыльнулся: бес глазами зыркает, а глаза человеческие, слезами налиты.

– А, это ты, Боррих… – сказал Конрад без удивления, – Опять на костёр пожаловал греться. Это ведь ты убил Ульму из Гвинского ущелья, травницу, что за сермией пошла, травой редкой, сына лечить…

Боррих ничего не ответил. Молча прошёл, не взглянув в лицо Конрада, и сел на полено возле костра. Медленно вытянул лапы, поднёс их к пламени, грея пальцы – длинные, когтистые, покрытые комками грязной шерсти и засохшей кровью. Долго так сидел, пялился на костёр молча, а идущий знай чай попивай из медной кружки глотками малыми.

Наконец, Боррих не выдержал и заговорил:

– Стало быть, я ту травницу убил, прав ты, идущий, – голос был мягким, человечьим. И добавил незлобно, словно с сожалением: – Сыночек её в ту ночь помер. Получается, жить ей ни к чему уж было. Вот я её и того… пожалел, выходит, чтобы горя ей не узнать, когда вернётся.

Конрад повернул голову, оглядел беса и спросил:

– И часто ты вот так… жалеешь?

Боррих лишь моргнул, глядя в костёр.

– Жалость – она ж не только у людей есть, она и в таких, как я, иногда просыпается. Только у вас, у людей, жалость на сердце оседает, а у меня – в желудке.

– Небось и меня сегодня пожалеть решил, любезный?

– Пожалеть тебя нужно, воин. Хотя бы потому, что ты никого уж давно не жалел. Может, поэтому и страха в тебе нет. Невкусный ты, стало быть, пустой… Да и есть мне тебя ни к чему – мёртвых я не ем. Смерть, она ведь разная бывает. Тебе вот кажется, что смерть – это когда всё кончилось. А бывает смерть другая – когда живёшь, а всё равно как мёртвый. Ты, стало быть, сам уже давно стал таким, как я. Только тебе некого жалеть, Конрад из деревни у Трёх Вересковых Камней…

Произнеся эти слова, Боррих вздохнул, кряхтя встал и медленно пошел прочь, растворившись в темноте.

В кружке был последний глоток. Конрад выпил – и он показался ему горьким на вкус, неприятным.

Впереди раздался едва уловимый шорох. Кто-то копошился в листве. Затем – скрипучий вздох, и из-за одного из стволов вывернулся Хагрим. Шёл крадучись, виновата пряча глаза.

– Э-э… хозяин?.. – протянул он неуверенно. – Всё утихло, да? Не пахнет серой и… философией?

Бес вышел на свет костра, сел на задние лапы, прищурил жёлтые глаза, поджал плечи и проговорил уже чуть бодрее:

– Я, значит, это… проверял фланги. Охранял тыл. Чтоб, если что, внезапно сзади влезть.

Заметив, что Конрад молчит, зверь закрутил хвост вокруг ног и добавил:

– Да и потом, чего мне тут делать было. Ты с Боррихом так чинно беседовал, что я подумал: мешать не стоит. Сидите вы, значит, один – чай пьёт, другой – костёр греет. Разговор у вас пошёл тонкий, на грани между словом и заклятьем. Не для моих ушей. Ты с ним – про боль да про жалость, а я в такие речи как коряга в омут: и мешаю, и не всплываю. Так я и подумал – дай-ка отойду. Дай-ка воздуху дам… чтобы слова твои не задохнулись. Ой, и ловко ты Борриха задвинул. Теперь нам крышка. Он такие обиды не прощает.

Глава 3. Каменный страж

Огонь в костре догорал, облизывая угли густым пурпуром, света хватало лишь на то, чтобы вырезать из мрака изломанные тени. Усталость камнем тянула к земле. Конрад повалился на бок и закрыл глаза.

– Я прикорну. Посторожи, Хагрим… – успел сказал идущий и крепко уснул.

– Уж я посторожу, уж я позабочусь, – проворчал Хагрим. – Буду всю ночь ходить вокруг, не касаясь земли, чтобы не разбудить. Будь спокоен, хозяин…

Сделав два круга для порядка, Хагрим свернулся клубком подле костра.

– Сил нет… Давно я не ел. Тут не то что младенцу – старику обрадуешься.

Демон ткнул нос в пустое пузо и засопел. Снилось Хагриму, будто он – щёголь-торговец, стучится в дома да предлагает пёстрые отрезы сукна. Дверь открывает полноватая женщина, на руках – пухлый младенец: розовые пяточки, запах молока…

– Просто чудо-материя, госпожа! – говорит обрадованный демон, – Гладкая, как кожа вашего дитятки, прочная, как его косточки…

Слюна капает с тонких чёрных губ, и храп обрывается довольным причмоком.

Конраду снился другой сон. Он паладин, облачённый в сияющую броню Церкви Света. В руке –меч, осенённый благословением Патриарха. Горят в ночи газовые факелы Занторийского болота, где средь гнилых кипарисов чернеют руины древнего монастыря, разрушенного давно, ещё при ведьме. В воздухе стоит смрад гнили и серы, каждый вдох даётся с болью. Глаза слезятся от дыма и вони. Здесь теперь логово демона Шал-Зура и его приспешников.

Чтобы не дать страху поселиться под кирасой, Конрад громко, почти насмешливо, затягивает древний боевой псалом:

– Светом клинка рассекаю я тьму,

Вера – надёжный оплот.

Если я верю, значит, люблю,

Тьма пред любовью падёт…

Рядом шагает Эльвар – великанище-брюнет с синими глазами. Верный друг, который не раз спасал от смерти.

Под ноги бросается бесёнок. Конрад лениво высекает мечом дугу, и рогатая головёнка катится по земле.

Проходит миг— и Конрад и Эльвар входят в развалины церкви с факелами. Через дырявую крышу сочится синий свет. У разломанного алтаря мелькает хищный силуэт.

Паладины шепчут молитву:

Не убоимся зла…– Ясно свети. Демона узри.

На середины молитвы из мрака появляется Шал-Зур: огромный, как медведь, на шесть кривых ногах, за спиной обугленные чёрные крылья, шипы вдоль хребта, пасть разрезана от уха до уха, из неё торчат огромные жёлтые клыки, и два маленьких глаза горят красным огнём. Демон срывается с места – и прыгает.

– Молитву держи! – кричит Эльвар – и кидается к чудовищу.

Слышен звериный рык, воздух звякает, будто по нему провели косой.

Конрад заканчивает молитву и подскакивает к демону и другу, но всё уже кончено: поверженный Шал-Зур со вспоротым брюхом и отсечённым рогом лежит на мраморном полу в луже чёрной крови.

– Предрешено – сипит Шал-Зур, – один из вас ослепнет от тьмы, другой – от света, и оба станете моими плугами…

Сон продолжается, и Конрад видит: изувеченное тело Шал-Зура распято на каменной стене монастыря. Эльвара сидит в стороне, опершись спиной о надгробную плиту. Глаза мутны. По шее к щекам ползут тёмные прожилки вен.

Вокруг суетятся клирики. Конрад орёт лекаря, но тут на плечо ему ложится тяжёлая рука Патриарха.

– Он обречён. Вытрави огнём зло, пока не пустило корни. Лучше, если это сделаешь ты сам. Ему спокойнее встретить смерть от руки друга. Убей, а тело придай огню в газовых факелах Занторийского болота.

– Я не смогу…

– Ты поклялся Церкви Света… Неси свой крест до конца…

Конрад поднимает друга и выводит за полуобвалившуюся стену монастыря… а потом просто отпускает в ночь. Последнее, что помнит, – как из уголков губ Эльвара стекает тёмная сукровица.

Мгновение – и сон рвётся. Серое небо, площадь перед собором. Сотни лиц: селяне, капланы в белых ризах. Конрад на коленях перед пнём. Перед ним – верховный жрец с обнажённым мечом.

– За клятвопреступление и милосердие к порождению скверны мы отрекаемся от тебя! – гремит приговор.

Меч опускается и бьёт по амулету Ордена Света, который лежит на пне, – на диске выгравиран крест с рубином в центре. Серебро раскалывается.

– Отныне ты проклят и изгнан, а имя твоё вычёркнуто из списков братства! – кричит жрец и толкает ногой бывшего паладина.

Конрад валится в грязь. Патриарх стоит в стороне. Его взгляд полон ледяной ненависти. Паладины демонстративно поворачиваются спиной – теперь для них Конрад мёртв. Аура, что прежде согревала его душу, больше не отвечает на молитвы.

Над поляной стыл рассветный сумрак. Хагрим открыл жёлтый глаз, судорожно вздохнул. В лесу что-то шуршало. Сон слетел.

Конрад перевернулся на бок, но не очнулся.

– Хозяин храпит, а мне караул держать приказал, – проворчал Хагрим. – Тьфу, подумаешь, слово беса…

Он поднялся на четыре лапы и выгнул спину, как кошка. В тот же миг хрустнула ветка, затем – уже с другой стороны, – раздалось рычание.

– Ну вот, утро едва зевнуть успело, а гости уже шуршат. Я ж предупреждал: Боррих обид не прощает.

Сон Конрада продолжается. Деревня охвачена пламенем. Женщины и дети бегут прочь с криками. Посреди широкой улицы стоит иссохший, измученный болезнью, великан. Раньше его звали Эльвар. Теперь это демон с красными глазами, клыкастой пасть и огромными руками. Изо рта рвётся смех, переходящий в кашель. Бывший друг протягивает к Конраду руки, приглашая разделить своё ликование. Позади – мёртвые тела детей и женщин.

– Я стал палачом невинных, Конрад. Спасибо тебе! Это так сладко, убивать! Но только не один я виновен в их смерти – и ты, друг, и ты тоже… – кричит Эльвар, заливается смехом и кашляет, из рта брыжжет чёрная слюна.

Демон подскакивает и со всего маху бьет лапой по левой щеке Конрада, тот падает в грязь и последнее, что слышит перед тем, как отключиться:

– Это тебе на память, друг… Чтобы не забывал меня.

Конрад дёрнулся и проснулся – сон как рукой сняло. Сердце молотило в груди, горло перехватило сухим спазмом. Гектор, привязанный к стволу, бил копытом и храпел, чуя чужих.

Откуда-то сверху донёсся шорох. Конрад вскинул голову – в рассветном тумане между деревьями метнулась тень. Справа послышался хруст ветки, затем сзади рычание.

Шрам на левой щеке заныл. Демоны. Боррих наслал прислужников. Конрад схватил меч, сердце забилось ровно и холодно, как всегда перед схваткой.

Первый демон выскочил из тени – сухощавое пепельно-серое тело с огромной головой и оскаленной пастью – он кинулся к Конраду с утробным рыком. Раздался свист – меч падшего рассёк воздух – и голова твари покатилась по земле, а тощее тело сделало ещё пару шагов и рухнуло у ног идущего.

Второе чудовище обрушилось сверху, спрыгнув с нависающей ветви. Его когти уцепилищь за плащ Конрада, пытаясь дотянуться до шеи. Конрад изловчился, скинул демона со спины и, падающего, пронзил. Тварь забилась в конвульсиях и стихла.

Лес кипел шорохами – звери подступали со всех сторон. Воин заметил по крайней мере пятерых: мелкие юркие бесы переползали с ветки на ветку над головой, хихикая и скаля длинные игольчатые зубы, из кустов доносилось рычание более крупных тварей.

Конрад метнулся к Гектору. Конь бился в испуге, идущий рассёк путы, в тот же миг сзади бросилось сразу две тени. Воин взмахнул клинком, описывая дугу, и почувствовал, как сталь вонзилась в плоть – один демон лишился лапы, другой головы. Не теряя времени Конрад вскочил в седло. Гектор заржал и встал на дыбы.

– Пошёл! – крикнул идущий и ударил каблуками в бока лошади.

Конь сорвался с места. Несколько низкорослых бесов кинулось под копыта, пытаясь ухватить Гектора за ноги, но были тотчас затоптаны. В воздухе засвистели камни – подарки от демонов. Один ударил в спину, другой чиркнул по плечу воина.

Остаться на тракте не удалось: чудовище с горящими глазами выпрыгнуло прямо на дорогу, и Гектор, отшатнувшись, свернул резко влево, проваливаясь с тропы на мягкий грунт.

Ветки хлестали по лицу, цеплялись за плащ. Позади рычали преследователи.

Лес вокруг сгущался. Погоня не отставала: где-то позади трещали кусты и надсадно ухала нечисть.

Но вдруг Гектор резко встал на задние ноги и загоготал, прядя в воздухе передними копытами – впереди возникло препятствие. Из земли поднималась исполинская фигура. Это была каменная статуя, высотой с дозорную башню, вырубленная, казалось, из цельной черно-серой скалы. Руки истукана лежали на эфесе гигантского меча, остриём упертого в землю. Лицо под каменным капюшоном было страшным: провалы на месте глаз и кривой зев. По телу сбегали ручейки мха и плесени.

Сзади раздалось недовольное шипение демонов – они выстроились перед невидимой линией, не в силах переступить.

Конрад огляделся. Дорога назад была отрезана демонами, слева и справа была непроглядная чаща, а проскочить вперёд мешал каменный часовой. Идущий спрыгнул с коня и приблизился к глыбе. И сразу статуя пришла в движение. Громыхнув каменными суставами, она приподняла меч, а затем острие клинка с глухим стуком опустилось прямо перед воином, выбивая фонтан мокрой земли.

– Кто идёт? – прогудел каменный страж.

– Путник, – ответил Конрад, – Мне нужно пройти. В сторону западной границы леса.

Страж медленно головой.

– Путь закрыт. Я задаю вопросы. И если дашь ответы, то сможешь выйти из леса, – произнесла статуя.

– У меня нет времени на загадки, – бросил Конрад. – Если нужна плата – пропущу вперёд сталь.

Каменный часовой захохотал.

– Мечом дальше не пройти. Иного пути тебе не дано, падший паладин, – прогрохотал он, выделяя последние слова с угрожающей насмешкой.

Конрад напрягся. Откуда статуя знает его?

– Что ж, спрашивай, – бросил он. – Я отвечу и продолжу свой путь.

– Три истории тебе расскажу. Три истины сокрыты в них. Выслушай – и отвечай. Первая история – о милости и погибели. Жил-был рыцарь, славный и доблестный. Во имя Света меч свой поднимал, кровь нечисти проливал, людей безвинных защищал. И был у него друг – ближе брата, дороже собственных глаз. Вместе делили они похлёбку, вместе ходили в бой, вместе молились по утрам. Однажды сошлись друзья с великой бедой. С демоном чёрным сразились, что целые города мором томил. Еле одолели чудовище – да только обагрило оно кровью ядовитой одного из друзей. Просочилась в тело его тьма, пустила семя. Вернулись рыцари героями, да радость была недолгой: обнаружилось клеймо порчи на груди у того, кто ранен был. По уставу Святой Церкви надлежало искоренить скверну – отсечь голову воину, дабы душу его спасти от демона. Но второй рыцарь оказался слаб сердцем. Не поднялась у него рука на друга. Из жалости он не срубил головы, а отпустил носителя зла восвояси, моля, чтобы тот скрылся и не попался охотникам Света. Что было дальше? А дальше заражённый друг оборотился чудищем да стал ходить по деревням, убивая невинных. А милосердный рыцарь предан был анафеме, проклят и изгнан с позором. Вот первая легенда, идущий. Скажи, что погубило людей – демон ли проклятый? Или жалость того, кто не сумел поступиться сердцем?

– Погубила их моя жалость.

– Знал ли ты, что так будет?

– Нет, – хрипло ответил Конрад. – Но это не оправдание. Я сделал выбор, я был слеп. Церковь учила нас быть безжалостными. Учила, что милосердие к пороку – есть предательство. Но разве сердце человеческое – камень? Не посмел я стать палачом для того, кто столько лет был мне братом. Это моя слабость… мой грех.

– Что же, Падший, ответ дан. Милосердие без мудрости ведёт к горю, такова мораль сей притчи. И груз её тебе знаком… Слушай вторую историю. Она – о любви и тьме. Жила на свете девушка – краше весеннего рассвета, чище утренней росы. Юноша один – из простой семьи – любил её с детства, да только беда приключилась: занедужила красавица смертельно. Сошлись лекари – молвят, нет надежды, отойдёт вскорости к праотцам. Не смирился юноша. Услышал он, будто в горах северных живёт колдун – бессмертный старик, который питается душами – и может тот из лап смерти человека вырвать. Снарядился юноша в путь. Долго ли коротко, добрался до гор, нашёл колдуна. «Спаси, – говорит, – мою суженую. Дай ей жизни, сколько попросишь – всё отдам». Колдун усмехнулся и отвечает: «За жизнь – жизнь. Дам я твоей деве годы, какие просишь, да только взамен заберу остальные у другого». Юноша согласился не думая. Кто станет тот другой – всё едино, главное, чтобы любимая жила. И вот получил он склянку с зельем чудесным. Примчался домой, влил эликсир в уста любимой – и сотворилось чудо: кровь снова пошла по жилам, сила вернулась в тело, хворь отступила. Радость великая! Юноша и девушка сыграли свадьбу. Да только на том сказка не кончается. Не успел юноша отпраздновать счастье, как пришла весточка: умер в ту ночь его младший брат – уснул и не проснулся. Окаменел юноша – понял он, чью жизнь отдал колдуну за милую, да поздно. Не вынес юноша горя: жена, которую он спас ценой жизни брата, стала ему ненавистна. Взял он меч – да и зарубил жену, а потом и себя заколол. Вот и конец истории.

Страж замолк. Конрад понял, что и эта притча про него. Ведь он, как тот юноша, тоже вышел за грань дозволенного, спустился в пекло тьмы ради любимой. Он согласился на помощь демона Хагрима – и всё ради Анны.

– Мораль второго сказания: за дарованное нечистью счастье платят втройне, – нарушил тишину гулкий голос статуи. – Ответь, путник: что двигало тем юношей? И станет ли светлой цель, достигнутая чёрным путём?

Перед взором снова встало лицо Анны – нежное, печальное. Конрад сжал губы.

– Он думал, что движим любовью, – тихо произнёс Конрад. – Воспоминания о былом счастье заставило его пойти на сделку с тьмой.

– Второй ответ дан. Цель, достигнутая тёмным путём, разъедается тьмой. Запомни урок: любовь слепа, но тьма лишь ждёт её слепоты, чтобы взойти, как сорняк на удобренной почве. Третья история – об отчаянии. Слушай внимательно, странник. Жил некогда человек – храбрый воин, герой многих баллад. Он одолел дракона, спас город от полчищ орков, прославился мудростью и силой. Но случилось так, что вернулся он с войны – а дома застал лишь пепелище. Семья погибла от рук злодеев, пока он подвиги совершал далеко. И тогда погасло сердце героя. Осталась пустота. Надел он чёрные одежды да взялся за меч снова – только резать и жечь стал уже не чудовищ, а людей. Не разбирал – карал каждого встречного, кто не так смотрел на него. «Нет праведных, – говорил он, – все люди – мерзость, и мир – Ад». Страх и скорбь сожрали душу его, имя героя стало именем палача. Пока не остался вокруг него выжженный край – и никого живого. Говорят, в конце пути того человека не было ни слёз, ни раскаяния – только безмолвие. Сгинул он, растворился во мраке – как тень, не познавшая света… Такова третья притча. И спрашиваю тебя, путник: что могло бы спасти того человека от падения? Что удерживает последнюю искру света в груди, когда жизнь превратилась в прах?

Конрад опустил голову. Это был вопрос не про кого-то – про него самого. Что удерживает его, Конрада Тэйна, от окончательного падения во мрак? От того, чтобы превратиться в чудовище, каким его считает Церковь? Вера? Нет, веры в Свет в нём уже нет. Страх наказания? Он уже наказан сполна. Что же тогда?

Конрад поднял взгляд на величественного стража.

– Надежда, – твёрдо сказал он. – Надежда и любовь спасают человека от пустоты. Если в сердце ещё тлеет любовь – он не окончательно потерян. Она даёт надежду продолжать жить и бороться, даже когда всё остальное сгорело.

После этих слов Конрад ощутил, как тяжёлый ком, сидевший у него внутри, начал растворяться. Он впервые произнёс вслух то, что гнал от себя: признал, что всё ещё способен любить и надеяться, сколь бы ни был мрачен путь. Для него это и есть искра, не дающая превратиться в бездушную тень.

– Испытание пройдено, – прогремел он, и в этом раскате слышалось удовлетворение. – Помни услышанное, путник. Иди с миром… пока твой огонь не угас.

Каменный страж медленно опустил меч. Статуя возвратилась в изначальную позу – обе руки на навершии меча. Глаза исполина постепенно погасли, оставив две пустые чёрные дыры.

Конрад почувствовал, как что-то переменилось вокруг. Давление мрака ослабело. Шорохи демонов в чаще стихли – прислужники Борриха больше не смели показаться. Даже Гектор перестал храпеть и теперь тихонько фыркал, перебирая копытами. Справа от статуи заросли отступили – и бывший паладин заметил, что впереди проступает просека.

Идущий вскочил на коня и погнал вперёд. Деревья редели на глазах, и когда впереди в деревьях показался просвет, откуда-то сбоку вынырнул Хагрим.

– Ну что, хозяин… всё ещё жив? А я уж думал, Боррих тебя уговорил остаться навсегда.

Конрад не ответил. Только с презрением бросил взгляд на демона.

– Ладно, не ворчи глазами. Я же из лучших чувств интересуюсь. Нам ведь ещё до ночи нужно миновать Гаргулий перевал.

В этот миг деревья закончились, и конь выскочил на ровное поле, впереди виднелись горы.

– Что за перевал? – спросил идущий.

– Ах, чудесное местечко! Когда-то там стояла цитадель ордена Каменного Взора. Они высекали гаргулий прямо из утёсов, чтоб охраняли дорогу. Но чародей-мастер ошибся в рунах, и стражи вышли… гм, слегка прожорливыми. С тех пор каждая статуя там – с аппетитом на тёплую плоть.

Конрад кивнул, подгоняя Гектора; демон беззвучно бежал следом, едва касаясь ногами травы.

– Говорят, – продолжал Хагрим, – однажды через перевал тащили монастырскую казну. Гаргульи ожили, но не тронули сундуки – золото каменным желудкам ни к чему. Зато монахов развесили, как колокольчики, ещё живыми, чтоб ветер играл их ребрами. Так это золото до сих пор там рассыпанное лежит.

– А кто ж его рассыпал? – переспросил Конрад.

– Ох ты и любопытный! Всё тебе объяснять надо… Знамо кто – время. Повозка и сундуки сгнили, вот золотишко и просыпалось.

– А что ж до ночи нужно там быть?

– А ночью гаргульи в самую силу входят. Днём, пока Айрис светит, они, словно котята – безобидные. А вот ночью летают по окрестностям, владения осматривают. Если путник какой в поле заночует – крышка ему. Налетят стаей и порвут в клочки – потому как голодный. Прямо как я… Ты же, хозяин, обещал мне младенчика. Но я не гордый, мне любое блюдо хорошо на пустой желудок. Покормил бы ты меня. А то мочи нет. Без моей помощи ты перевал не пройдешь…

– И как же мне покормить тебя, демон?

– Знамо, как. Кровью своею.

Глава 4. Гаргулий перевал

Полдень.