Последний свидетель

Глава 1

Туман за окном был густым, как молоко в детстве. Помню, как бабушка наливала его в синюю кружку, и оно казалось живым, тёплым. Но этот туман был совсем другим – холодным и безжизненным.

Он полз по асфальту, обвивал машину, словно хотел утащить меня в бездну.

«Тихозёрск – 3 км». Указатель вынырнул из белёсой пелены и тут же растворился. Навигатор молчал уже полчаса – здесь, на краю света, даже спутники не работали. Или, может быть, это я подсознательно не хотел, чтобы меня кто-то нашёл.

Радио шипело помехами. Я выключил его, и в тишине сразу услышал её: «Паша, притормози. Ты же знаешь, что я не люблю, когда ты гонишь».

Нога сама нажала на тормоз. Чёрт. Полгода прошло, а я всё ещё разговариваю с призраками.

Туман вдруг расступился – резко, будто кто-то дёрнул за верёвку. И я увидел его.

Тихозёрск. Городок прилепился к скале, словно зловещий нарост. Дома лепились друг к другу, крыши были покрыты черепицей цвета старой крови. Колокольня торчала, как палец мертвеца, указывая в небо. Улицы извивались змеями, уводя взгляд к озеру, которое отсюда казалось не просто чёрным зеркалом, а зияющей бездной.

Я остановился на обочине и вышел из машины. Воздух ударил в лицо – солёный, густой, с привкусом гнили. Я дышал и чувствовал, как что-то сжималось в груди. Не сердце. Что-то другое, чужеродное, поселилось в том месте, где раньше билось оно.

Руки дрожали – не от холода, от внутреннего напряжения.

– Зачем я сюда приехал? – спросил я себя вслух.

Ответа не было. Был только шум волн внизу, под скалами. Монотонный, как писк монитора в больничной палате.

Ветер хлестал по лицу, как мокрая тряпка, пробирался под воротник куртки ледяными пальцами. В его завывании слышались голоса – шёпот, цеплявшийся за сознание, как рыболовный крючок за губу. Я вслушивался, хотя знал: это всего лишь звук воздуха, продувающего щели между камнями.

«Это место особенное», – сказала бы Ира, поёживаясь, как делала всегда, когда чувствовала нечто зловещее. Она чувствовала такие вещи кожей.

Входила в старые дома, замирала посреди комнаты, закрывала глаза и, слегка запрокинув голову, шептала: «Здесь осталась душа прошлых хозяев».

Верила в приметы, в то, что мёртвые оставляют следы в воздухе.

Я достал фотографию – мятую, истрёпанную от прикосновений. Дом на краю утёса: двухэтажный, из чёрного камня, с окнами, узкими, как бойницы. Я его никогда не видел вживую. Купил, будто в забытьи.

После смерти Ирины, после трёх месяцев, проведённых у окна, когда я просто сидел и смотрел, как день за днём гаснет свет, как гасну я сам… Похороны прошли как в тумане. Я не помнил ни лиц, ни слов утешения.

Врачи говорили, что это посттравматический синдром, шок от горя. В этом доме я надеялся найти покой.

– Первый раз в наших краях?

Голос скрипучий, как старая колодезная цепь. Я обернулся – рядом стоял старик с лицом, изъеденным солью и ветром. Куртка рыбака, пропитанная запахом ила и табака. Кепка надвинута на глаза, но взгляд пронзительный, словно бурав, ввинчивался в меня.

– Да, – ответил я, и голос прозвучал чужим. – Я купил дом. На утёсе.

В глазах старика что-то дрогнуло. Не удивление… или, может быть, удивление, смешанное с чем-то еще, с тенью старого воспоминания.

– Дом капитана Вершинина, – произнёс он. Это было не вопросом, а утверждением.

– Возможно, – пожал плечами я. – Сделка шла через агентство.

Старик кивнул, будто подтверждая что-то самому себе. Ветер усилился, и я почувствовал запах – не застойной воды, а чего-то гниющего, сладковатого. Как цветы на кладбище.

– Что заставило вас приехать в Тихозёрск? – спросил он.

Я отвёл взгляд и посмотрел на озеро. Вода была цвета старого олова, покрытая рябью. Хотел сказать правду: что проснулся в три утра с ощущением, будто задыхаюсь в собственной квартире; что объявление о доме всплыло в интернете само, хотя я ничего не искал; что купил его, как покупают билет на последний поезд.

– Хочу начать всё сначала, – произнёс я наконец.

Старик кивнул. Медленно, понимающе.

– Тихозерск умеет исцелять раны, – сказал он, и улыбка скользнула по его губам. – Некоторые воспоминания не стираются временем. Они лишь уходят глубже, как заноза под кожей, и ждут своего часа.

Я хотел переспросить, что это значит – про раны, которые не хотят исцеляться, – но старик уже коснулся козырька кепки двумя пальцами, как моряки в старых фильмах, и зашагал вниз по тропинке. Его фигура растворилась в тумане за считаные секунды.

Машина ударила запахом искусственной кожи. Я сел за руль, повернул ключ. Двигатель завёлся с натугой. Дорога впереди петляла, исчезая в белёсой пелене. Я включил фары – два жёлтых глаза, пытающихся прорезать непроглядность.

Я положил ладонь на руль. Кожа прилипла к пластику – руки вспотели, хотя в машине было прохладно.

– Я скучаю по тебе. – Слова, как морозный пар, вырвались из груди. Я почувствовал, как что-то сжимается внутри – тугой узел из вины, тоски и злости. На неё. На себя. На весь мир, который продолжал вращаться, когда должен был остановиться.

– Но я должен двигаться дальше, – добавил почти шёпотом. Не себе. Машине. Воздуху. Ей.

Туман обступал со всех сторон, плотный, как вата в ушах. Я ехал вслепую, ориентируясь на белую полосу разметки, мелькавшую под колёсами, как пунктир судьбы. Скорость – тридцать километров в час. Меньше нельзя – заглохну. Больше нельзя – разобьюсь.

Радио шипело помехами. Я попытался поймать волну – любую, лишь бы услышать человеческий голос. Вместо этого из динамиков полился белый шум. Щёлкнул кнопку. Тишина стала ещё громче.

Казалось, я еду сквозь время, где прошлое смешивается с будущим. Туман превратился в кокон, и я гадал, в кого превращусь, когда выберусь из него. Спидометр показывал двадцать пять. Где-то там, впереди, в этой предательской белой пелене, притаился дом на утёсе. И я почему-то знал, что он меня ждет.

1.1

Я остановил машину на гравийной площадке, и мотор заглох, издав последний выдох. Несколько секунд просто сидел, вцепившись в руль, словно он мог удержать меня от того, что должно было произойти. Через запотевшее стекло дом смотрел на меня, как живое существо: двухэтажный великан, притаившийся на краю утёса.

Серые тучи ползли по небу. Ветер выл между камнями, и в этом вое слышались голоса – знакомые и чужие одновременно.

«Мой дом», – пронеслось в голове, и эта мысль показалась одновременно странной и удивительно естественной.

Покупка была спонтанной – увидел объявление в три часа ночи, когда не мог уснуть после кошмара. Того самого кошмара.

Связался с риелтором, подписал документы не глядя. Деньги от страховки давили, напоминая о трагедии. Что-то в этом месте… позвало. Нет, не позвало – приказало.

Я выбрался из машины, и ветер тут же вцепился в меня ледяными когтями. Поднял воротник пальто, но это не спасло. Холод, словно голодный зверь, вцепился в меня, подбираясь к костям.

Воздух пах солью, гнилыми водорослями и чем-то ещё – металлическим, как вкус железа во рту.

Гравий хрустел под ногами, каждый шаг отдавался эхом в пустоте. С каждым метром дежавю душило меня, словно я шел по чужим следам, странным образом совпадающим с моими, оставленным в какой-то другой, забытой жизни.

Массивная дверь из дуба, почерневшего от времени и ветров. Металлические петли покрылись патиной. Узкие окна с тёмными стёклами смотрели слепыми глазами. Каменные ступени стёрлись посередине, выщербленные временем и ногами бесчисленных обитателей. Сколько радостей и трагедий, сколько судеб осталось за этой дверью?

Я остановился у порога, провёл рукой по дверному косяку. Шероховатая поверхность, узор из переплетённых линий… Словно я уже видел этот орнамент… Или это плод воображения?

– Я не ждала вас так рано, – женский голос за спиной заставил меня вздрогнуть.

Я обернулся. К дому приближалась женщина в строгом костюме – серая ткань сливалась с серым небом, словно она была частью этого мрачного пейзажа. Каштановые волосы стянуты в пучок так туго, что кожа на висках натянулась. В руках она держала кожаную папку, которую прижимала к груди.

– Мария Викторовна? – мой голос прозвучал хрипло.

– Да, – она улыбнулась, но глаза её оставались холодными. – Рада, наконец, познакомиться с вами лично, Павел Андреевич.

Её рукопожатие было ледяным, как прикосновение к чему-то давно умершему. Она тут же отдернула ладонь, словно коснулась раскаленного металла.

– Я решил приехать пораньше и осмотреться, – объяснил, хотя сам не понимал, зачем. Что-то гнало меня сюда. Нетерпение? Зов? – Надеюсь, это не создаст проблем?

Женщина быстро взглянула на дом, потом на меня.

– Конечно, нет, – сказала она, доставая из кармана связку ключей. – Дом теперь ваш. Я привезла оригиналы документов и ключи.

Она подошла к двери и вставила в замочную скважину массивный ключ с витиеватой головкой, почерневшей от времени. Механизм с трудом провернулся, издав глухой щелчок, и дверь, словно неохотно, медленно открылась, застонав протяжным скрипом.

– Нужно будет смазать петли, – сказала она деловито, словно в этом унылом доме всё ещё была какая-то рутина.

Мы переступили порог, и дом поглотил нас.

Просторный холл с потолком, уходящим в темноту. Пахло пылью, старым деревом и чем-то ещё – металлическим, сладковатым, как старая кровь. Я глубоко вдохнул, и мир вокруг качнулся. Стены поплыли, как отражение в воде, а в голове словно взорвалась петарда.

– С вами всё в порядке? – голос Марии доносился словно издалека.

Я моргнул, и мир встал на место. Она смотрела на меня с тревогой, прижимая папку к груди ещё крепче.

– Да, просто… долгая дорога, – солгал я, потирая висок. Под пальцами пульсировала вена – быстро, как у загнанного зверя. – Да ещё этот запах.

Женщина кивнула, но её взгляд оставался настороженным.

– Давайте я покажу вам дом, – предложила она, направляясь к широкой деревянной лестнице.

Я кивнул и следовал за ней. Старинная мебель, укутанная белыми чехлами, как покойники в саванах. Тяжёлые бархатные шторы цвета запёкшейся крови. Камин с резным обрамлением: лица химер смотрели из камня мёртвыми глазами, а их оскаленные пасти, казалось, шептали что-то неслышное.

– Предыдущие владельцы оставили почти всю обстановку, – сообщила Мария, и её слова эхом отразились от стен. – Если что-то будет вас тяготить – можете избавиться от этого.

Я провёл рукой по спинке кресла – кожа потрескалась, но под пальцами она была тёплой.

– Нет, всё… как надо, – сказал я, и собственный голос прозвучал странно.

– Что привело вас именно в наши края? – спросила Мария.

– Нет, никогда, – покачал я головой.

Когда мы поднялись на второй этаж, меня словно магнитом потянуло к одной из дверей. Рука предательски потянулась к медной ручке, потемневшей от времени и прикосновений – как будто знала её.

Не открывая двери, я сказал:

– Это кабинет?

– Да, откуда вы знаете? – спросила женщина.

– Не знаю, – честно ответил я. – Просто… пришло в голову.

Я повернул ручку – она поддалась легко, словно ждала именно моего прикосновения. Дверь распахнулась, являя комнату-призрак, точную копию той, что уже давно жила в моей голове.

Большое окно от пола до потолка – за ним виднелись тёмные воды озера. Массивный дубовый стол у окна, на столешнице – круги от стаканов, словно кто-то совсем недавно сидел здесь, пил и смотрел в окно. Книжные шкафы вдоль стен, заполненные томами в кожаных переплётах.

В воздухе висел запах чернил и старой бумаги, смешанный с ароматом табака.

– Здесь хорошо думается, – сказала Мария Викторовна.

Я подошёл к окну и положил ладони на подоконник. Камень обжигал холодом, но под пальцами я различал что-то еще – неровности, царапины.

– Я… пожалуй, мне пора, – пробормотала риелтор, избегая смотреть мне в глаза. Она протянула мне папку с документами. – Здесь все бумаги и ключи. Если возникнут вопросы, звоните.

– Вы не останетесь? – я не мог скрыть удивления. – Я думал, мы обсудим детали…

– Извините, срочный вызов, – она проговорила это быстро, почти не глядя на меня, и поспешно отступила к лестнице. – Всё найдёте в папке, – бросила она через плечо. – Бумаги, контакты… всё

Я проводил женщину до двери, наблюдая, как она идёт к своей машине, ни разу не обернувшись. Её силуэт растворился в серой дымке, а цокот каблуков затих, словно она уходила в небытие.

Когда машина умчалась, оставив за собой лишь клубы пыли, я захлопнул дверь и привалился к ней спиной. Массивное дерево было холодным даже сквозь пальто, и я почувствовал, как холод проникает под кожу.

Дом накрыла мёртвая тишина. Она словно давила на меня, проникая в сознание и заглушая все мысли. Но это была не просто тишина – она жила, дышала, наблюдала. Её нарушали лишь мерное тиканье старинных часов где-то в глубине дома – «тик-так, тик-так», словно билось чьё-то сердце, – и отдалённый шум волн, разбивающихся о скалы внизу.

«Дом на обрыве».

Эта фраза возникла в сознании сама собой и отозвалась эхом в пустых комнатах моей памяти.

Мой взгляд упал на небольшую фотографию в простой деревянной рамке, стоящую на комоде в холле. Стекло было покрыто тонким слоем пыли, но изображение проступало сквозь неё.

С пожелтевшего от времени снимка на меня смотрел мужчина в форме капитана и молодая женщина в светлом платье. Они стояли на фоне этого самого дома – того же крыльца, тех же окон, того же плюща, оплетающего стены. А мужчина и женщина…

Сердце пропустило удар. Я вгляделся в лицо женщины и чуть не задохнулся. Что-то неуловимо знакомое было в каждой чёрточке, в каждом изгибе губ, словно это лицо – давно забытый сон.

Я знал эти глаза, знал, как они смеются, как плачут, как смотрят на меня в темноте перед сном. Но это было невозможно. Я был уверен, что никогда её не встречал.

Дрожащими пальцами я перевернул фотографию. На обороте, выцветшими чернилами, было написано: «Ирина и Павел. Лето 1953 года».

Моя Ирина?

Имя ударило током. Я зажмурился, и перед глазами вспыхнули обрывки – её смех, её руки, её волосы, развевающиеся на ветру. Запах её духов – ландыш и что-то ещё, тёплое, домашнее.

«Это всего лишь совпадение. Моя Ирина умерла в прошлом году. А эта… эта Ирина жила в пятьдесят третьем».

Внезапный порыв ветра ударил в окно, как кулак. Где-то этажом выше раздался сухой, похожий на выстрел, хлопок двери. Я вздрогнул и выпрямился, роняя фотографию. Она упала на пол, и стекло треснуло – тонкая трещина прошла прямо по лицу женщины.

– Просто старый дом, – вслух произнёс я, но голос звучал неубедительно. – Просто усталость и разыгравшееся воображение.

Но где-то внутри, я уже знал – это не просто так. Дом знал меня – знал мои шаги, мой запах, биение моего сердца. И, что более тревожно, я каким-то образом знал этот дом.

1.2

Утро третьего дня встретило слепящим солнцем. Словно с Тихозёрска сорвали серую пелену и швырнули её в воду. Я стоял на террасе, сжимая в ладонях обжигающую чашку, и не верил собственным глазам. Туман отползал к горизонту, как побитая собака, обнажая мир, что до сих пор скрывался от меня.

Терракотовые крыши пылали в золотых лучах, изумрудная зелень садов дышала влажной свежестью после ночного дождя. Лазурная полоска воды манила покоем, которого я так жаждал. Впервые за долгие месяцы бегства я почти поверил, что смогу здесь забыться.

Может, призраки прошлого, наконец, оставят меня в покое?

Хрупкое утреннее безмолвие разорвал резкий стук в калитку. Кофе дрогнул в чашке и расплескался на столе.

Я спустился по каменным ступеням, ещё хранившим прохладу ночи, и увидел её. У ворот стояла пожилая женщина. В руках плетёная корзина, накрытая клетчатым, в мелкий красно-белый квадратик, полотенцем. Ей было за семьдесят, но спина оставалась прямой, а карие глаза сверкали острым умом. Седые волосы были собраны в безупречный пучок – ни единой выбившейся пряди.

– Доброе утро, – её улыбка согревала, как свежий хлеб из печи. – Я Анна Степановна, ваша соседка. Решила познакомиться. Весь город гудит – у дома капитана появился новый хозяин.

– Очень приятно. – ответил я. – Я Павел Рахманов.

При звуке моего имени лицо женщины изменилось. Улыбка окаменела, превратившись в восковую маску. В глазах мелькнула смесь удивления и страха.

– Павел, – произнесла она моё имя, словно пробуя отраву. – Какое… совпадение.

– Простите? – удивлённо протянул я.

Анна Степановна встряхнула головой, словно прогоняя наваждение. Маска дружелюбия вернулась на место.

– Ничего, ничего. – Голос дрогнул. – Просто… прежнего хозяина тоже так звали. Но это было давно. Очень давно.

Она протянула корзину. Я почувствовал тепло домашней выпечки, смешанное с ароматом ванили и корицы.

– Вот, возьмите. Пирожки. С капустой, с яблоками…

Голос её звучал натянуто, словно она заставляла себя говорить о повседневном.

– Может, зайдёте на чай? – предложил я, надеясь вытянуть из неё, что за скелет спрятан в шкафу этого дома.

– В другой раз, – она отступила на шаг. – Сегодня дел много. Но вы заходите как-нибудь вечером, если не испугаетесь – расскажу про Тихозёрск. Здесь каждый камень… помнит свои секреты.

Уходя, Анна Степановна обернулась. Она шла быстро, почти убегала, и шаль соскользнула с плеч, но женщина не остановилась поправить её.

После обеда я решил исследовать город. Солнце выбелило Тихозёрск, превратив его в фальшивую декорацию к сказке.

Я спускался по мощёным улочкам, где каждый камень был отполирован тысячами шагов, разглядывал дома с резными наличниками – деревянными кружевами, почерневшими от времени и солёных ветров.

В палисадниках пылали последние осенние цветы – георгины цвета запёкшейся крови, хризантемы, жёлтые, как старое золото. Я спускался по извилистым улочкам, разглядывая маленькие лавки с выцветшими от времени и ветра вывесками.

Городок оказался крошечным – словно детская игрушка, забытая великаном на берегу. Несколько улочек сбегали к воде извилистыми тропинками, центральная площадь с облупившейся колокольней зияла пустотой, а в маленьком порту качались рыбацкие лодки.

Но что-то в этом городке цепляло за душу, что-то болезненно знакомое. Каждый дом хранил свою тайну, каждый поворот обещал что-то вспомнить. Это ощущалось кожей, каждой клеткой тела.

Местные жители встречали меня взглядами – не враждебными, но пронзительными. Некоторые сухо кивали, другие перешёптывались за спиной, и я слышал обрывки фраз: «…из Москвы… жена умерла… в том самом доме поселился…»

В продуктовом магазине – единственном на всю главную улицу – продавщица изучала меня, как энтомолог редкую бабочку. Полная, с усталыми глазами, она медленно пробивала мои покупки, явно тянула время.

– Вы теперь в доме на утёсе живёте? – Её голос дрогнул.

– Да, – ответил я, почувствовав, как напряглись мышцы шеи. – Недавно переехал.

– Из центра, видать? – В её интонации сквозило нечто большее, чем простое любопытство.

– Из Москвы.

– Надолго к нам? – Она упаковывала хлеб с нарочитой медлительностью.

– Пока не знаю. Возможно, насовсем.

Выйдя из магазина, я направился к набережной. Солнце садилось в озеро, окрашивая воду багрянцем. Волны лизали берег, как голодные языки, а воздух пах илом.

На скамейке у парапета сидел старик – мой первый собеседник в Тихозерске. Он словно ждал меня, будто знал, что я приду сюда именно сейчас.

– Как устроились в доме? – спросил старик, когда я приблизился.

– Неплохо, спасибо. – ответил я. Не зная, стоит ли говорить о ночных звуках, о скрипе половиц в пустых комнатах, я замялся. – Только… дом старый. Работы предстоит много.

– Дом всегда сам выбирает себе хозяина, – старик произнёс это как приговор. – А не наоборот.

– Что вы имеете в виду?

Он смотрел на воду, и в его глазах отражалась водная гладь.

– Тихозёрск – место особенное, – сказал старик наконец. – Здесь время течёт иначе, чем в большом городе. Прошлое здесь не умирает. Оно живёт рядом, дышит в затылок.

– Вы говорите загадками.

– Когда-нибудь вы меня поймёте. – Старик повернулся ко мне. – Вы ведь тоже приехали сюда не случайно, Павел Андреевич. Что-то привело вас к нам.

– Откуда вы знаете моё имя?

– В Тихозерске все обо всех знают. – Старик поднялся со скамейки.

Он зашагал прочь, оставив меня наедине с озером. Солнце окончательно скрылось за горизонтом, и на чёрном небе проступили первые звёзды. Где-то вдалеке медленно и траурно зазвонил колокол, отмеряя конец дня.

Я стоял у парапета, вцепившись в холодный камень, и думал о словах старика, о странной реакции продавщицы, о том, как все в этом городе смотрят на меня – словно на покойника, который ещё не знает, что он мёртв.

И тут я услышал её голос – тихий, любимый, невозможный: «Будь осторожен».

Не воспоминание. Не галлюцинация. Ирина была здесь, совсем рядом, я чувствовал её присутствие каждой клеточкой тела. Обернулся – никого. Только озеро, только звёзды, только тишина.

Глава 2

Солнечный луч пронзил пыльный воздух и ослепительно полыхнул на металлической табличке: «Павел Рахманов. Психотерапевт». Блеск был таким ярким, что я невольно зажмурился.

Неделя упорной работы – и пыльный склад начал напоминать кабинет. Диван цвета морской волны – единственное яркое пятно в этой серости – казался островком в океане моих сомнений. Я потёр затёкшие пальцы и отступил от книжной полки. Кресло напротив дивана словно замерло в ожидании первых исповедей. Стеллажи с потрёпанными томами Фрейда и Юнга молчали, как свидетели, которые ещё не знают, какие тайны им предстоит хранить.

«Неплохо для начала», – пробормотал я, поправляя покосившийся диплом в пластиковой рамке. Стекло неприятно холодило пальцы.

«Осталось дождаться первых… э-э… клиентов», – мысленно поправил я себя, усмехнувшись собственной циничности.

Резкий стук в дверь разорвал тишину. Звук был слишком властным, слишком уверенным для случайного посетителя.

– Открыто! – отозвался я, машинально стряхивая пыль с ладоней.

Женщина на пороге держалась так, будто привыкла, что двери перед ней распахиваются сами. Лет пятидесяти, но выглядела на сорок – пластическая хирургия и дорогие процедуры умеют творить чудеса. Светлые волосы уложены с хирургической точностью, каждый завиток на своём месте. Костюм от-кутюр сидел как вторая кожа. Взгляд – оценивающий, цепкий, как у хищника.

– Добрый день! – в её голосе, полном натянутой радости, проскальзывали стальные нотки власти. Она шагнула в кабинет, не дожидаясь приглашения. – Вы, должно быть, Павел Андреевич?

Она протянула руку – рукопожатие было холодным, как мрамор.

– Елена Петровна Соколова, председатель городского совета. – Её улыбка не коснулась глаз. – Решила лично поприветствовать нового… – пауза растянулась, – …специалиста в нашем городе.

Я натянул профессиональную улыбку – маску, отточенную годами работы с людьми, которые лгут даже самим себе.

– Приятно познакомиться. Да, я только закончил с обустройством. – Голос звучал ровно. – Надеюсь, буду полезен.

– О, мы в этом не сомневаемся, – она понизила голос до интимного шёпота, и воздух в кабинете словно сгустился. Её взгляд скользил по стенам, книгам, диплому – оценивая каждую деталь. – В таком маленьком городке, как наш Тихозерск, хороший психотерапевт нужен больше, чем может показаться на первый взгляд.

Она замолчала, и в этой тишине я услышал собственное сердцебиение.

– Ваша репутация, Павел Андреевич, говорит сама за себя, – продолжила она. – Ваши работы по травматическим расстройствам… весьма заметны.

Моя профессиональная интуиция завыла, как сирена воздушной тревоги. Эта женщина знала слишком много.

Она пришла не знакомиться. Она пришла меня предупредить.

«О чём, чёрт возьми?» – пронеслось в голове.

Дверь заскрипела так жалобно, словно сам дом протестовал против вторжения. В проёме появился мужчина, заполнивший собой всё пространство. Коренастый, с седыми усами и взглядом из-под кустистых бровей.

А, Фёдор Михайлович, и вы здесь? – в голосе Елены Петровны прозвучало явное облегчение, как будто её спасли от неприятного разговора. – Знакомьтесь, Павел Андреевич, это Фёдор Михайлович Кузнецов, ваш арендодатель и бывший начальник местной полиции.

– Ну зачем же так официально? Можно по-простому, Фёдор, – мужчина протянул руку, и я почувствовал, как его ладонь словно высасывает из моей тепло. Сухая, жёсткая, с грубыми мозолями. Его взгляд скользил по кабинету, как сканер, считывая каждую мелочь: угол наклона диплома, расстояние между креслами, даже то, как я поставил ручку на столе. Холодок пробежал по спине – так обычно изучают место преступления. – Неплохо обустроились за пару дней. Вы уж извините, что не смог выделить вам что-то более подходящее.

– Ничего, мне вполне сойдёт, – ответил я.

Воздух сгустился, как перед грозой. Я почувствовал, как меня препарируют взглядом.

– Я привык работать эффективно, – продолжал я, и собственный голос показался мне чужим, далёким.

– Это хорошо, – кивнул Фёдор, и его усы дрогнули, как крылья мёртвой мухи. – Нам здесь нужны хорошие специалисты. Особенно такие, что умеют молчать, – казалось, добавил он в своих мыслях.

Опять это проклятое «нам». Кто такие «мы»? Тайное общество? Секта?

– Кстати, я хотел бы записаться к вам на следующей неделе, – вдруг выпалил он.

Бывший полицейский идёт к психотерапевту – что тут такого? Но тревога нарастала с каждой секундой, сжимая горло невидимой рукой.

– Надеюсь, это не проблема? – он наклонил голову.

– Вовсе нет. Буду рад помочь, – я попытался разгадать, что творится за этим взглядом. Но там была только пустота – чёрная, бездонная, как колодец, в котором отражался лишь мой собственный страх.

– Вот и хорошо, – Елена Петровна поднялась, и её каблуки цокнули по полу. – Знаете, Павел Андреевич, в маленьких городах новости разлетаются быстро. Уверена, что уже к концу недели у вас будут первые клиенты.

– А если возникнут какие-то проблемы с помещением – обращайтесь, – Кузнецов протянул мне визитку. Она была потёрта по краям и испачкана чем-то неопределённым, словно её достали из кармана рабочего. – Я живу в соседнем доме.

«Соседний дом. Значит, за мной будут наблюдать», – решил я. Каждый мой шаг, каждое слово… всё будет под контролем.

– Добро пожаловать в Тихозерск, – его голос внезапно обрёл бархатную мягкость, почти отеческую нежность. Когда хищник мурлычет, жертва должна бежать. – Надеюсь, вам у нас…

Пауза растянулась. В этой тишине я различил тиканье настенных часов, назойливое жужжание мухи, бьющейся о стекло, и собственный учащённый пульс.

– …понравится.

Мне показалось, что он хотел сказать что-то совсем другое. Что-то зловещее и угрожающее.

Когда дверь закрылась, я остался один с визиткой в руках. Кабинет вдруг показался огромным и пустым, а я остался крошечной фигуркой в центре этой пустоты, запертой в клетке, стены которой сжимались с каждой секундой. Тишина навалилась свинцовой плитой, выдавливая воздух из лёгких. За окном ветер завыл, швыряя листья в стекло, словно кто-то отчаянно пытался прорваться внутрь.

Что за дьявольщина здесь творится? Почему местная власть лично навещает никому не известного психотерапевта, и зачем бывший полицейский, от одного взгляда которого кровь стынет в жилах, сдаёт мне помещение и тут же записывается на приём?

Я подошёл к окну, стараясь не скрипеть половицами. Внизу Елена Петровна и Фёдор стояли у чёрной «Тойоты» – слишком близко, словно заговорщики, делящие добычу. Их головы были склонены друг к другу, губы едва шевелились.

«Секретничают», – решил я. Но о чём?

Она резко вскинула голову, словно почувствовала мой взгляд и посмотрела прямо на моё окно. Я инстинктивно отступил, прижавшись спиной к стене. Словно знает, что я наблюдаю.

Тихозерск на первый взгляд показался мне сонным озёрным городком, где единственная опасность – комары да скука. Но каждая клеточка моего тела кричала: под этой обманчивой гладью кипят подводные течения. Здесь тонут не от неумения плавать – здесь топят.

«Павел, не выдумывай, это просто совпадения, тебе нужно отдохнуть», – шептал он.

Но интуиция, мой верный, но зачастую игнорируемый советчик, била тревогу, крича, что здесь не всё чисто. Что-то зловещее скрывается за фасадом этого тихого городка.

Я ещё раз взглянул на визитку.

«Фёдор Михайлович Кузнецов. Частные услуги». Какие ещё услуги? Какие тёмные секреты скрывает этот человек?

Я сел в кресло и попытался успокоиться. Может, я просто перенервничал после переезда? Может, ищу проблемы там, где их нет?

Мой разум твердил, что всё это совпадения, игра воображения. Но запах табака и машинного масла, витавший в воздухе, никак не давал мне покоя. И этот взгляд Кузнецова… взгляд человека, который видел слишком много.

Я остался. Потому что любопытство оказалось сильнее страха. А ещё… потому что я всегда бежал навстречу опасности.

И это была моя первая ошибка в Тихозерске. И далеко не последняя.

Первая неделя практики обрушилась на меня, как снежная лавина: после затянувшейся тишины – оглушительный грохот. Я едва успел прикрепить кнопками расписание, напечатанное кривым шрифтом на пожелтевшей бумаге, к скрипучей двери, как телефон завибрировал в кармане, словно живое существо, требующее немедленного внимания.

– Алло? – в трубке раздался женский голос, надломленный, с дрожью на каждом выдохе. Голос отчаяния, пропитанный бессонными ночами и тихими рыданиями.

– Можно… можно записаться к вам? Желательно сегодня. Или завтра. Как можно скорее.

В её голосе дрожала паника – та самая, от которой люди срываются на истеричный шёпот и набирают номер скорой в три часа ночи. Что-то случилось. Что-то серьёзное. Что-то, что не давало ей дышать.

К вечеру понедельника в моём ежедневнике уже значилось пять имён на ближайшие дни. Пять загадок маленького Тихозерска. Пять человек, отчаянно нуждающихся в помощи.

В Москве у меня тоже не было проблем с клиентами, но здесь… Словно весь город только и ждал появления психотерапевта, как приговорённые к смерти ждут священника. Словно все давно нуждались в последней исповеди, в возможности вывалить свои грехи и кошмары на чужие плечи.

– Марина Викторовна, проходите, – я распахнул дверь первой клиентке, стараясь излучать спокойствие и уверенность.

Женщина лет сорока переступила порог так, будто под ногами простирался тонкий лёд над бездонным омутом. Каждый шаг – проверка на прочность, на устойчивость этого нового, неизведанного пространства. На ней было выцветшее ситцевое платье, явно не по размеру, и стоптанные туфли с облупившимся лаком. Волосы, туго стянутые бухгалтерской резинкой, лишь подчёркивали болезненную худобу и измождённые черты лица. Вокруг глаз залегли глубокие тени, выдавая бессонные ночи. Взгляд метнулся по кабинету – быстро, нервно, как у загнанного зверя, ни на чём не задерживаясь. Задержался, лишь на секунду, на пыльном томике Фрейда. Что она ищет? Подтверждение своим страхам? Или надежду на спасение?

– Присаживайтесь, где вам удобно, – я кивнул на диван, наблюдая, какое место она выберет. Это многое могло рассказать о её состоянии.

Женщина опустилась на самый край дивана цвета морской волны, сжимая потёртую сумку, будто та была последней связью с реальностью, якорем, удерживающим её на плаву. От неё пахло дешёвыми духами и страхом – кислым, липким, въедливым. Этот запах я знал. Он преследовал меня в детстве, когда мама ждала отца с работы, а он всё не приходил, и в воздухе висело напряжение, готовое взорваться в любой момент. Я поморщился, отгоняя воспоминания, и собрался с мыслями. Сейчас нужно помочь ей. Забыть о собственном прошлом, сосредоточиться на её настоящем.

– Я никогда раньше… – она запнулась, облизнула пересохшие губы. Трещинки, словно карта засушливой земли, выдавали нервное напряжение. – У нас в городе не было психотерапевта. Не знаю, с чего начать.

Её пальцы теребили ручку сумки – нервно, механически, как чётки. На безымянном пальце белела полоска от обручального кольца, выделяясь на фоне грязной, неухоженной кожи. Недавно сняла. Или потеряла. Мой разум, обученный распознавать малейшие признаки лжи, уже начал работать, анализируя её жесты, мимику, запах. Но что-то мешало. Что-то в её взгляде… что-то знакомое и пугающее.

– Начните с того, что привело вас сюда, – я улыбнулся, стараясь не выдать, что заметил её мимолётный взгляд на мои руки. Искала обручальное кольцо? Что ж, для многих замужние психотерапевты кажутся более надёжными – меньше личных драм, больше эмпатии. Им невдомёк, что личные драмы – мой хлеб.

Но я-то знал: обручальное кольцо не гарантия отсутствия демонов. Скорее, маскировка.

История полилась, как вода из прорванной трубы в промёрзшем подвале. Типичная, казалось бы: конфликты с подростком-сыном, непонимание, крики, хлопанье дверями. Но в каждом слове, в каждой интонации чувствовалась фальшь. Салфетка в её руках превратилась в мокрый комок. Казалось, она пытается выжать из неё последние капли правды.

– Он совсем отдалился, – шептала она, и в её голосе слышалось эхо пустой квартиры, где давно никто не смеётся. Квартиры, пропитанной запахом затхлости и одиночества. – Раньше мы были так близки, а теперь… Вчера я нашла в его рюкзаке сигареты. «Беломор». Представляете? Четырнадцать лет, а уже курит эту гадость.

«Беломор». Сигареты моего деда. Жёсткие, как наждачная бумага. Что за подросток курит «Беломор»? Это же сигареты стариков, переживших войну. Может, он пытается казаться старше? Или пытается заглушить какую-то боль, которую ему не с кем разделить? И почему именно «Беломор»?

Я слушал, отмечая ключевые моменты, но что-то царапало подсознание острыми когтями. Её рассказ был похож на тщательно склеенный пазл, в котором не хватало нескольких ключевых элементов. В её рассказе были пробелы – чёрные дыры, места, где она спотыкалась, отводила взгляд, меняла тему, словно обходила минное поле. Профессиональная интуиция подсказывала: она говорит не всю правду. Даже не половину. Что она скрывает? И почему мне кажется, что я уже где-то это видел? Дежавю? Или просто профессиональная деформация?

– А отец мальчика? – спросил я осторожно, наблюдая, как её лицо становится восковой маской. Словно жизнь покинула её, оставив лишь хрупкую, безжизненную оболочку. В этот момент она была похожа на загнанную в угол птицу, готовую вырваться на свободу любой ценой.

Марина замерла, как лось в свете фар грузовика, несущегося на полной скорости. Её дыхание сбилось, зрачки расширились – классические признаки острого стресса. На коже выступил холодный пот. Она словно пыталась убежать от вопроса, раствориться в воздухе, но пути назад уже не было.

– Его нет, – выдавила она сквозь сжатые зубы. – Давно нет.

– Умер?

– Нет. Просто… нет.

Пауза повисла в воздухе, тяжёлая, как грозовая туча, готовая разразиться ливнем. За окном ветер швырял жёлтые листья в стекло – они прилипали, как мёртвые бабочки, оставляя влажные отпечатки, похожие на следы слёз.

– Знаете, – сказал я, когда Марина выговорилась, выплеснув свою тщательно отредактированную версию событий, – подростки как глубоководные рыбы – им нужно пространство и определённое давление одновременно. Слишком много свободы – потеряются в темноте, слишком много контроля – задохнутся от недостатка кислорода.

Она кивнула механически, как заводная кукла с выключенным мотором. Я видел: мои слова не проникают сквозь её броню, отскакивают от невидимого щита, словно горох от стены. Её глаза оставались мёртвыми, безразличными, как у манекена в витрине заброшенного магазина. В них не было ни отчаяния, ни надежды – лишь пустота, такая же бездонная, как колодец, из которого невозможно выбраться.

В том месте, где прячутся настоящие монстры. Где они пируют, наслаждаясь страданиями своих жертв.

– Павел Андреевич, – вдруг выпалила она, и в её голосе прозвучала лёгкая тревога, – а вы… вы никому не расскажете? То, что я здесь была? Просто… ну, понимаете, я не люблю эти разговоры за спиной.

– Конечно, нет. Это врачебная тайна.

– Даже… никому-никому?

Холодок пробежал по спине. Что за странный вопрос? Неужели её настолько заботит мнение окружающих? Хотя, возможно, в маленьком городе это и неудивительно.

– Марина Викторовна, вас что-то беспокоит? Кроме сына?

Она словно слегка вздрогнула от моего вопроса.

– Что вы, что вы, Павел Андреевич! Просто… понимаете, у нас тут все друг друга знают. И иногда, знаете, люди склонны преувеличивать и придумывать. Не хотелось бы… лишних разговоров. Она немного помялась, поправила платок на плечах. Мне показалось, что она слишком пристально смотрит на мои руки, как будто оценивает, как я реагирую на её слова. – Ну, ладно. Простите, если я показалась вам странной. Просто… накрутила себя, наверное.

Когда дверь за ней закрылась, я остался один с каким-то неясным чувством. Что-то было не так, но что именно? Её слова казались вполне логичными, но в них чувствовалась какая-то недосказанность, словно она говорила не всё. Марина Викторовна явно что-то утаивала, но что именно – понять было сложно. Может, и правда просто боялась сплетен?

Я подошёл к окну, чувствуя лёгкую прохладу от стекла. Внизу, у подъезда, стояла тёмная «Тойота». За рулём, окутанный дымом сигареты, сидел мужчина. Невозможно было разглядеть его лицо в полумраке, но что-то в его неподвижной позе казалось… настораживающим. Марина вышла из подъезда. Я заметил, что она слегка расправила плечи, как будто сбросила с себя какое-то напряжение. Шла ровнее, увереннее, чем когда заходила. Села в машину, не оглядываясь. Водитель завёл мотор. Машина тронулась, растворяясь в потоке редких автомобилей. А я остался стоять у окна, пытаясь понять, что же всё-таки произошло. И почему у меня такое странное ощущение, будто за мной наблюдают.

Вслед за ней пришли другие. Как мотыльки на свет, летящие навстречу гибели.

Учительница Светлана Петровна села напротив меня, сжимая в руках мятый носовой платок с вышитыми васильками. Профессиональное выгорание читалось на её лице, как эпитафия на надгробии. Глаза – два потухших фонаря в заброшенном переулке, где ветер гоняет мусор и давно никто не решается пройтись в темноте.

– Тридцать лет учила детей любить литературу, – монотонно, как заезженная пластинка, произнесла она. – А теперь смотрю на них и думаю: зачем? Всё равно вырастут и забудут. Всё равно станут как все остальные, бездушные потребители, зомбированные экранами телевизоров.

– А что изменилось? – я подался вперёд. – Когда началось это чувство пустоты? Что стало той каплей, которая погасила огонь?

Светлана Петровна замерла, уставившись в пол, словно пытаясь разглядеть там ответ на свой вопрос. Или, наоборот, скрыть от меня то, что она знает. Пальцы сжались вокруг платка так сильно, что костяшки побелели, как мел. Потом – тихо, почти неслышно произнесла:

– Не помню.

Опять эта чёртова недосказанность. Опять обрыв на самом интересном месте, словно кто-то специально вырезал кусок плёнки из фильма.

Я почувствовал, как по позвоночнику ползёт холодок. Что за эпидемия забывчивости охватила этот город?

***

Молодой мужчина – Алексей – двадцать восемь лет, но выглядел на все сорок – сидел, обхватив колени руками. Защитная реакция психики – попытка спрятаться от ужаса реальности, свернувшись в эмбриональную позу. Позу зародыша, надеющегося вернуться в безопасное лоно матери. Его взгляд был прикован к одной точке на полу, словно там была бездна, готовая его поглотить. Или портал в другой мир.

– Я просыпаюсь от собственного крика, – начал он – Каждую ночь. Крика, полного ужаса и отчаяния.

Кошмары преследовали его давно, но последние полгода превратились в настоящую пытку. Всегда один и тот же сон. Сон, который преследует его, не давая ему покоя.

Кто-то за спиной произносит детскую считалочку: «Раз, два, три, четыре, пять. Я иду тебя искать…»

Оборачивается – никого. Но дыхание становится громче, ближе, словно смерть наступает на пятки, и ледяной ветер шепчет его имя. Смерть, принявшая облик детской считалочки.

– Что случилось полгода назад? – я наклонился вперёд. Мой вопрос прозвучал слишком резко, словно выстрел.

Алексей вздрогнул, словно я ткнул его раскалённым прутом, и запах страха в кабинете стал почти осязаемым.

– Ничего особенного. Обычная жизнь, – пробормотал он, но его тело кричало об обратном. Он дрожал, как осиновый лист на ветру, готовясь сорваться и упасть в бездну.

Ложь. Его зрачки расширились, как у наркомана под кайфом, кадык судорожно дёрнулся, словно он пытался проглотить правду, но она застряла в горле костью.

– Алексей, кошмары не берутся из пустоты, – я говорил медленно, отчеканивая каждое слово. – Что-то их запустило. Что-то конкретное. Какое-то событие, какое-то воспоминание.

– Может, просто… переутомление на работе? – он избегал моего взгляда, словно боялся, что я увижу в его глазах отражение его кошмаров. В его глазах я увидел только страх и отчаяние.

Он работал в местном лесхозе. Знал каждую тропинку в окрестных лесах, каждое дерево, каждый овраг. И именно лес снился ему в кошмарах. Лес, полный теней и ужасов, где кто-то охотится на него. Лес, который стал для него символом смерти.

Я смотрел на него и чувствовал, как пазл медленно складывается в моей голове. Марина с её ложью о сплетнях. Светлана с её внезапной амнезией. Алексей с его лесными кошмарами. И над всем этим – тень чёрной «Тойоты» и холодные глаза Фёдора Кузнецова. Связующее звено.

Что они все скрывают? Какую тёмную тайну хранит этот проклятый город? И почему я чувствую, что она дышит мне в спину? Почему мне кажется, что я уже давно не один? Что за мной следят?

Здесь, в Тихозерске, каждый сеанс заканчивался ощущением недосказанности, словно пациенты сознательно обрывали нить повествования, скрывая самое главное. Как айсберг – видна только верхушка, а основная масса скрыта под водой, готовая потопить любого, кто осмелится нырнуть глубже. И я, кажется, уже набрал в лёгкие слишком много воды.

К концу недели телефон стал звонить всё чаще, раздражая своим назойливым трезвоном. В продуктовом магазине кассирша смотрела на меня с любопытством, словно видела впервые, хотя я ходил туда каждый день. Или, скорее, видела во мне что-то новое, что-то, чего раньше не замечала. В аптеке фармацевт заговорщически подмигивал, предлагая скидки на снотворное, словно знал, что мне это скоро понадобится. Слава распространялась быстрее лесного пожара, пожирая остатки моего спокойствия и личного пространства.

В пятницу вечером, закрывая кабинет и опуская скрипучие жалюзи, я почувствовал странное опустошение. Люди раскрывались передо мной, доверяли свои тайны. Но что-то не давало покоя – навязчивое чувство, что все эти проблемы – лишь тонкий слой пыли на поверхности, а настоящая тьма скрывается где-то глубоко под землёй. Что я иду по тонкому льду, под которым зияет бездна. Что кто-то наблюдает за мной из темноты, выжидая подходящий момент.

Как в болоте: сверху ряска, зелёная и безобидная. А под ней – чёрная жижа, которая затянет, если ступишь неосторожно. И я уже чувствовал, как почва под ногами становится всё менее устойчивой, как вокруг сжимается кольцо невидимых глаз.

***

В субботу пришёл Фёдор Михайлович. Я услышал его ещё на лестнице. Тяжёлые шаги, словно великан поднимается по хлипкой лестнице. Каждый шаг отдавался дрожью в стенах, заставляя книги на полках содрогаться. Дверь он открыл без стука, как привык делать всю жизнь. Бывший начальник полиции заполнил собой весь дверной проём: широченные плечи, бычья шея, взгляд исподлобья. Хищник, выслеживающий добычу. Запах дешёвых сигарет и дорогого одеколона смешался в воздухе, создавая тошнотворный коктейль.

Он сел в кресло так, будто садился на электрический стул, готовясь принять удар судьбы. Или, наоборот, приготовившись этот удар нанести. Спина прямая, взгляд в одну точку, словно он пытался гипнотизировать меня. Или внушить мне страх. Говорил отрывисто, будто каждое слово стоило ему денег:

– Бессонница. Уже полгода. Таблетки не помогают.

Его массивная фигура не помещалась в кресло – локти свисали, колени упирались в край стола. Кресло скрипело и стонало под его весом. От него несло дорогим одеколоном – «Босс» или что-то в этом роде. Запах богатства и власти, которая уже не греет, не защищает от ночных кошмаров.

– Что происходит, когда вы пытаетесь заснуть, Фёдор Михайлович? – спросил я.

Он повернул голову к окну, где озеро сливалось с небом в одну серую кашу. Октябрь в провинции – время, когда даже солнце выглядит больным, и мир кажется тусклым и безнадёжным. Время, когда всё умирает. Его пальцы – толстые, покрытые старческими пятнами – беспокойно постукивали по подлокотнику. Тук-тук-тук. Как дятел по гнилому дереву.

– Воспоминания, – выдавил он наконец. Голос прозвучал хрипло, словно он долго молчал, будто каждое слово давалось ему с трудом. Словно он вырывал его из самой глубины своей души.

«Конечно, воспоминания. У всех вас одно и то же». Сборник клише и оправданий.

Он начал рассказывать про молодость, про решения, которые преследуют годами. Стандартная исповедь отставного полицейского: упущенные возможности, неверные решения, сожаления о сломанных жизнях. Но что-то было не так. В его глазах плескался страх – настоящий, животный страх, который странно смотрелся на лице человека, привыкшего внушать страх другим. Словно он сам стал жертвой, загнанной в угол, и теперь боится расплаты за свои грехи.

Я наблюдал, как его массивная грудь поднимается и опускается под дорогим пиджаком, как дёргается жилка на виске, как он сжимает и разжимает кулаки, словно готовится к драке. Он был похож на загнанного зверя, готового броситься на любого, кто приблизится слишком близко. Или на бомбу с тикающим механизмом.

«Он врёт. Или недоговаривает», – решил я. Но что он скрывает? И почему мне кажется, что это касается не только его?

– Есть одно лицо… особенно чёткое? – спросил я осторожно, как сапёр, разминирующий бомбу, зная, что любая ошибка может стать последней.

Фёдор Михайлович вздрогнул так, будто я ткнул его электрошокером. Кадык дёрнулся, когда он сглотнул слюну. Запах дорогого одеколона смешался с кислым запахом пота, создавая удушающую атмосферу в кабинете. В комнате стало душно и тревожно. Словно кислород начал исчезать, и нам обоим скоро станет нечем дышать.

«Кажется, я попал в точку». Но какую? Что он боится вспомнить?

– Нет, – сказал он после паузы, которая длилась целую вечность, растягиваясь в бесконечность. Его голос прозвучал глухо. – Ничего такого.

Его руки сжались в кулаки. Я видел, как побелели костяшки пальцев. Этими руками он когда-то подписывал приказы, отправляя людей за решётку. Этими руками он… что ещё делал этими руками? Кого бил? Кого убивал? И сколько крови на них осталось?

«Не дави, – сказал я себе. – Не сейчас».

Вместо того чтобы давить на него, я предложил ему стандартный набор для таких случаев: технику осознанного принятия и ведение дневника сна. Советы звучали жалко и неубедительно. Фёдор Михайлович кивал, но его взгляд блуждал по комнате – по углам, по книжным полкам, по моему диплому на стене. Словно искал скрытые камеры или микрофоны, или, может быть, улики. Или, наоборот, проверял, есть ли они здесь.

«Параноик. Или просто привычка».

– Вы хороший специалист, – сказал он, поднимаясь в конце сеанса. Кресло скрипнуло под его весом, как старая половица в заброшенном доме. – Но помните: в маленьких городах семейные секреты передаются шёпотом, но никогда не покидают пределов чердаков. И не стоит пытаться их оттуда вытащить.

Он ушёл, оставив после себя запах одеколона и что-то ещё. Что-то тяжёлое, липкое, от чего хотелось открыть все окна настежь, выветрить из комнаты весь этот страх и ложь. Но я знал, что этот запах останется со мной надолго. Он въелся в стены, в мебель, в мою кожу. И теперь я тоже часть этого города.

«Семейные секреты… чердаки… – мысли лихорадочно метались в голове. – Что он имел в виду?»

Фраза засела в голове, как заноза под ногтем, отравляя кровь. Но заноза ли это? Или крючок, на который меня подцепили? Я попытался работать с другими пациентами, но мысли возвращались к Фёдору Михайловичу. К его страху. К его рукам, к его глазам, в которых плескалось отчаяние. К его тайне.

«Что он скрывает? И почему мне кажется, что я не хочу этого знать? Потому что, узнав правду, я уже не смогу от неё отвернуться? Или потому что эта правда разрушит меня самого?»

Вечером, сидя на кухне с чашкой остывшего чая, который давно превратился в горькую жижу, я тщетно пытался собрать пазл из обрывков чужих жизней. Но детали не складывались, образуя лишь хаотичную картину безумия. Картину, нарисованную кровью, ложью и страхом. Картину, которая преследовала меня в кошмарах. Чай горчил полынью – видимо, заварил слишком крепко, как делал всегда, когда нервничал. Пальцы дрожали, когда я записывал имена в блокнот: Марина с её животным страхом перед сплетнями, учительница с глазами затравленной лани, Алексей… Все они марионетки в чьей-то жестокой игре. И что связывает их всех?

И над всем этим – фигура Фёдора Михайловича Кузнецова. Человек-гора, который даже на пенсии заставляет людей съёживаться, словно мыши перед удавом. Который появляется в нужное время в нужном месте, как дурное предзнаменование. Который – ключ ко всему. И которого мучают воспоминания – те самые, что не дают спать по ночам, превращая его жизнь в ад, и которые, возможно, погубили не одну жизнь.

«Что, чёрт возьми, произошло в этом богом забытом городе? И почему все боятся сказать правду человеку, который хочет помочь? Или я ошибаюсь?»

Ручка скрипела по бумаге, оставляя кривые строчки. Почерк становился всё хуже – верный признак того, что я на грани срыва. За окном озеро чернело, как пролитая тушь на промокашке. Где-то в его илистых глубинах лежали ответы на мои вопросы.

Но готов ли я их услышать?

К воскресенью я был выжат, словно половая тряпка. Чужие истории пропитали меня насквозь, оставив после себя лишь гулкую пустоту в голове. Эмоциональная работа – это вампиризм наоборот: ты отдаёшь себя без остатка. И в конце концов, чужая боль звучит громче собственного имени.

Вечером я брёл по берегу, ощущая себя призраком, потерявшим покой. Под ногами хрустел гравий и битое стекло ракушек. Озеро шептало что-то своё, древнее и непонятное. Ветер хлестал по лицу солёным холодом, и я благодарно принимал эту боль – она была моей, настоящей.

«Может, стоило остаться в Москве? В тиши кабинета лечить богатых невротиков от скуки и бессмысленности?»

Но что-то удерживало меня здесь, словно крючок, застрявший в горле. Что-то важное, требующее ответа.

Ночью мне снова приснился тот сон.

Я стоял на краю обрыва, вонзившегося в небо как нож. Внизу бушевал океан. Волны с яростью разбивались о скалы, и солёная пена оседала на губах, словно привкус невысказанных слов.

На самом краю стояла она.

Спиной ко мне. Хрупкая, словно стебель сломанного цветка. Белое платье трепетало, как крылья мотылька, летящего на пламя. Тёмные волосы развевались чёрным знаменем отчаяния.

– Осторожно! – крикнул я, но ветер заглушил мой голос и унёс его в бездну.

Она повернулась. Медленно. Как в фильме, где каждый кадр растянут до предела.

Лицо… размытое, словно акварель, смытая водой. Черты лица исчезали, словно воск, тающий от жара. Но глаза… в них была такая вселенская боль, что мир вокруг померк. Вся скорбь мира, все невысказанные крики, вся мольба о помощи.

«Помоги мне».

Она не говорила этого, но они прозвучали у меня в голове с такой отчётливостью, словно крик.

Шаг назад, к самой кромке пропасти. Камешки посыпались вниз – мелкие, острые, как осколки разбитого зеркала. Они исчезали в темноте, не достигая дна. Может, дна и не было.

– Нет! – Я бросился вперёд, но земля подо мной превратилась в зыбучий песок. Ноги вязли, каждый шаг – словно в болотной жиже. Лёгкие горели, сердце рвалось из груди. Я тянул руки, но расстояние, словно по чьей-то злой воле, только росло.

Она улыбнулась. Печально. Прощально.

И шагнула в пустоту.

Белое платье расцвело в воздухе, как парашют, который забыли раскрыть. Я проснулся с криком, задыхаясь, словно всю ночь бежал марафон по дну озера.

Простыни прилипли к телу мокрой паутиной. Сердце колотилось так яростно, что казалось, вот-вот вырвется на свободу, как пойманный зверь. За окном плескались волны – тихо, невинно. Словно ничего не случилось. Но я знал: случилось.

Я сел на краю кровати, пытаясь унять дрожь в руках. Сон был реальнее реальности – я всё ещё чувствовал соль на губах, слышал последний вздох незнакомки, видел, как белая ткань растворяется в черноте. Девушка… Я никогда не видел её, но знал: она существует. Или существовала.

«В маленьких городах семейные секреты передаются шёпотом, но никогда не покидают пределов чердаков». Слова Фёдора Михайловича эхом ударили в голову. Теперь это была не мудрость, а проклятие.

Я подошёл к окну. Босые ноги ощущали холод линолеума. Тихозерск спал под плотным одеялом тумана. Редкие огни мерцали в темноте, словно глаза хищника. Где-то там, за этими жёлтыми квадратами, таилась история. История, которую город похоронил глубже всех своих покойников.

И эта история связана с ней. С девушкой из моего сна.

Я прижал ладонь к холодному стеклу. Пальцы дрожали, оставляя влажные следы. В груди поселился страх – липкий, как паутина в заброшенном доме. Тихозерск распахивал свои объятия, затягивая меня в водоворот чужих тайн. И выбраться из этого водоворота живым…

Такой возможности может и не быть.

Где-то в темноте заскрипела дверь. Ветер? Я замер, прислушиваясь к тишине. Она была слишком плотной, слишком тяжёлой – как воздух перед грозой. В коридоре что-то шуршало. Мыши? Или кто-то ходит на цыпочках, боясь разбудить мёртвых?

Сердце ухнуло вниз, как камень в колодец. В Тихозерске даже стены имеют уши. И глаза. И память.

Я отошёл от окна, нащупал на тумбочке телефон. Экран вспыхнул синим светом – 3:17. Час, когда граница между мирами становится тоньше папиросной бумаги. Час, когда мёртвые приходят к живым с просьбами.

«Помоги мне».

Голос девушки всё ещё звучал в голове, как эхо в пустой церкви. И я понял – сон был не просто сном. Это было послание. Крик о помощи, который пробился сквозь толщу времени и воды.

Кто-то умер в этом озере. Кто-то молодой, красивый, с целой жизнью впереди. И этот кто-то не может найти покоя.

Я сел за стол, включил настольную лампу. Жёлтый круг света упал на блокнот, где я записывал имена и факты. Взял ручку – она была холодной.

«Девушка. Белое платье. Озеро».

Буквы ложились на бумагу кривыми строчками.

«Что случилось с тобой?»

Ветер завыл за окном, как голос утопленницы. И мне показалось, что в этом вое я различаю слова:

«Найди меня. Найди правду. Найди того, кто это сделал».

Я закрыл блокнот и отошёл от стола. Завтра начну копать. Завтра буду задавать неудобные вопросы и получать неудобные ответы.

А пока – попробую заснуть. Если получится.

Глава 3

Понедельник начался с головной боли. Каждый удар отдавался в висках, словно кто-то вкручивал шуруп. Я проглотил таблетку, запил её остывшим кофе и посмотрел в окно. Озеро за окном выглядело тяжёлым и серым. Оно дышало туманом, который облизывал берег длинным серым языком.

Сон о девушке на утёсе не отпускал меня. Он преследовал меня, как навязчивый запах, который невозможно смыть. Хуже всего было то, что я не мог пошевелиться, чтобы помочь ей. Её лицо – размытое, как акварель, потёкшая от воды – преследовало меня. Протянутая рука…Безмолвный крик…И эта вода, затягивающая её в свои объятия.

В девять утра постучали в дверь. Тихо, почти неслышно. Три неуверенных стука – как сердцебиение испуганного зверька.

– Войдите, – сказал я, поправляя воротник рубашки.

Дверь открылась, и на пороге появилась незнакомка. Я поднял глаза и на мгновение забыл, как дышать.

Лет двадцать пять, может, чуть больше. Тёмные волосы собраны в небрежный пучок, несколько прядей выбились и обрамляли бледное лицо. Что-то в её облике напомнило мне голодную птицу – настороженный взгляд, резкие движения, готовность в любой момент вспорхнуть и улететь. Но не это заставило меня вцепиться в подлокотники кресла.

Её силуэт… Изгиб шеи. Как она держала голову, словно прислушиваясь к чему-то.…

– Ксения Воронова, – представилась она, и её низкий, немного хриплый голос заставил меня вздрогнуть.

Было в этом голосе что-то неуловимо знакомое, хотя я был уверен, что никогда прежде не встречал эту женщину.

– Павел Андреевич Рахманов. Проходите, присаживайтесь, – сказал я, стараясь не выдать волнения.

Она опустилась на самый край, словно готовая в любой момент вскочить. Её руки тонкие, с длинными пальцами нервно теребили ремешок сумочки. Она двигалась изящно – каждый жест был точным, выверенным, будто часть какого-то сложного танца. Но откуда это чувство дежавю?

Теперь я мог её рассмотреть как следует. Ксения была по-своему красива. Не той классической красотой, что смотрит с обложек глянцевых журналов, а какой-то странной, почти неземной.

Высокие скулы, тонкие губы, которые она то и дело прикусывала, огромные серые глаза, как вода в озере в пасмурный день. И в этих глазах жил страх. Не обычная тревога, а что-то глубокое, въевшееся глубоко внутрь.

Под глазами залегли тёмные круги. Кожа слишком натянута. Классические признаки хронического недосыпания. Но что-то ещё…

– Что привело вас ко мне? – спросил я, пытаясь сосредоточиться на работе.

Она нервно сглотнула. Провела языком по губам – они были сухие, потрескавшиеся, как у человека, который долго не пил воды.

– Сны, – прошептала она еле слышно.

Я видел, как дрожат её пальцы на краю стола. Под глазами – фиолетовые синяки от усталости, словно кто-то размазал акварель по мокрой бумаге.

– Расскажите о своих снах, – попросил я.

Ксения закрыла глаза, и я увидел, как подрагивают её веки.

– Девочка тонет в озере. Зовёт меня на помощь, а я не могу ничего сделать. Стою на берегу и смотрю, как она уходит под воду.

– Вы знаете эту девочку?

– Нет. То есть… – она запнулась, открыла глаза, и я увидел в них такую растерянность, что захотелось обнять её и сказать, что всё будет хорошо. – Не знаю. Лица не вижу толком.

– Как давно начались эти сны?

– Около шести месяцев назад.

Она потянулась к стакану, и наши пальцы на мгновение соприкоснулись. Её кожа была ледяной, и я невольно вздрогнул. В животе словно всё похолодело. Неужели это возможно? Два человека видят один и тот же сон?

– Вы живёте одна? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, хотя сердце колотилось, как бешеное. – Нет. Вместе с дочерью. Её зовут Олеся.

– Эти кошмары… они связаны с реальными событиями из вашей жизни?

Ксения долго молчала, разглядывая свои руки, словно читала в них подсказку. В кабинете стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов, отсчитывающих секунды. Потом она подняла глаза, и я невольно подался вперёд, очарованный её взглядом.

– Не знаю, – наконец произнесла она, и её голос дрожал, как струна перед разрывом. – Иногда мне кажется, что это воспоминания. Но это невозможно, правда? Я бы точно помнила такое.

Пока она говорила, я ловил себя на том, что больше слежу за движением её губ, за тем, как она наклоняет голову, как её пальцы рисуют невидимые узоры в воздухе. Я почти перестал слышать слова.

– Павел Андреевич? – её голос прорезал туман моих мыслей. – Вы меня слушаете?

Я моргнул, возвращаясь в реальность.

– Да, конечно, – я откашлялся, чувствуя, как слова застревают в горле. – Простите. Продолжайте, пожалуйста.

– Я боюсь засыпать, – сказала она, и в её голосе прозвучала такая беспомощность, что у меня сжалось сердце. – В кошмарах мне кажется, что я тону. Сердце колотится так, что вот-вот выскочит из груди. Я не могу дышать, в нос набивается вода, перед глазами темнеет…

Она говорила, а я чувствовал, как моя профессиональная отстранённость тает, словно лёд под весенним солнцем. В ней было что-то магнетическое, и дело не в красоте – красивых пациенток в моей практике было предостаточно. Что-то гораздо более глубокое. Словно нас связывала невидимая нить, и с каждым её словом напряжение росло. Господи, что со мной? Я же врач, а не подросток.

– Ксения, а вы умеете плавать?

Стакан в её руках дрогнул, вода расплескалась по столу.

– Нет! – ответила она слишком резко, слишком громко. – То есть… не помню. Воды боюсь. Панически. Даже в ванне лежать не могу – только душ принимаю.

Бинго. Водная фобия плюс амнезия – классика жанра.

– С детства?

– Не знаю. – Голос стал ещё тише, почти шёпот. – Детство помню смутно. Период до десяти лет – словно в тумане. Лишь отдельные, неясные обрывки воспоминаний.

Я отложил ручку. Руки слегка дрожали – чёрт возьми, почему? Детская амнезия, фобия, кошмары… Классика. Посттравматический стресс. Как по учебнику.

Но почему от этого у меня ощущение, будто я стою на краю пропасти, а не разбираю клинический случай?

– Ксения, не было ли в вашей жизни травмирующих событий, связанных с водой?

Она покачала головой, и её волосы заколыхались, как водоросли в подводном течении.

– Нет. Но… – пауза затянулась, как резиновая лента перед разрывом. – Иногда мне кажется, что я что-то забыла. Что-то очень важное, что тщательно заперто в моей памяти. И ключ, похоже, навсегда потерян.

Я встал, подошёл к окну. Ноги были ватными, в висках стучало. За стеклом серел дождливый Тихозёрск. Капли стекали по стеклу, как слёзы по щекам. Где-то там, за домами, лежало озеро. Тёмное, молчаливое, хранящее свои тайны.

И мои кошмары. И её кошмары. Совпадение?

– Ксения, а вы давно живёте в Тихозёрске?

– Я родилась здесь, но потом мы с родителями уехали. Полгода назад я решила вернуться.

Полгода. Опять полгода.

– Мы с дочкой живём вдвоём в доме бабушки. Она умерла два года назад, оставила мне дом.

– Ксения, простите, если лезу не в своё дело. А отец ребёнка?

Лицо женщины окаменело. Маска опустилась так быстро, что я едва успел заметить вспышку боли в её глазах. Она сжала губы в тонкую линию, и я понял – попал в болевую точку.

– Его нет, – отрезала она ровным голосом, но я почувствовал, какая буря скрыта за этим спокойствием. – Мы познакомились в университете. После непродолжительного романа я поняла, что жду ребёнка. Он испугался ответственности и исчез. Я воспитываю Олесю одна.

Я вернулся к столу, сел напротив неё. Между нами повисло молчание, давящее, как предчувствие беды.

– Олеся… – я произнёс имя её дочери. – Сколько ей лет?

– Пять.

– Она… она умеет плавать?

Ксения резко повернулась ко мне. В её глазах мелькнуло что-то похожее на ужас.

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Просто… учитывая вашу фобию…

– Нет, – она встала, начала ходить по кабинету. – Нет, она не умеет. Я запрещаю ей подходить к воде. Даже к речке в парке.

Она остановилась, словно споткнулась о невидимую преграду, и я увидел, как дрожат её плечи.

– Иногда мне снится, что она тонет. Что я не могу её спасти. И тогда я просыпаюсь в холодном поту и бегу проверить, на месте ли она.

– Ксения, – я встал, подошёл к ней. – Посмотрите на меня.

Она обернулась, и я увидел слёзы на её щеках. Внутри всё кричало: вытри эти слёзы, обними её, скажи, что всё наладится. Но я знал, что не имею права

– Я схожу с ума, да? – прошептала она. – Эти сны, эти страхи… Я не могу так больше.

– Нет, – я покачал головой. – Вы не сходите с ума. Мы обязательно докопаемся до правды

Она кивнула, вытерла слёзы тыльной стороной ладони.

– Что мне делать?

– Для начала – попробуем восстановить ваши детские воспоминания. Возможно, ключ к вашим кошмарам лежит именно там. Вы готовы к этому?

Ксения выпрямилась.

– Готова. Я устала бояться.

– Существуют техники, которые могут помочь вернуть забытые воспоминания… Но они не всегда безопасны.

– Гипноз? – в её голосе прозвучал страх.

– Не обязательно. Можно начать с более мягких техник. Арт-терапия, например. Или просто беседа.

Она долго молчала. Дождь барабанил по стеклу, как пальцы нервного человека по столу.

– А если я вспомню что-то… плохое? – её голос дрогнул.

– Тогда мы с этим разберёмся. Вместе.

Слово «вместе» слетело с губ само собой, и я понял – это не просто профессиональная поддержка. Это что-то большее.

Ксения слабо улыбнулась, и эта улыбка преобразила её лицо, сделав почти юным. Но в уголках её глаз залегли тени, словно трещины на дорогом фарфоре, пережившем пожар.

– Спасибо, – тихо произнесла она. – Знаете, я долго не решалась обратиться к специалисту. Боялась, что меня сочтут сумасшедшей.

– Вы не сумасшедшая, – твёрдо сказал я.

Она кивнула, но в её глазах мелькнуло сомнение. Мы смотрели друг на друга через стол, и мне казалось, что между нами протянулась невидимая нить – тонкая, как паутина.

Когда сеанс подошёл к концу, Ксения поднялась, расправив складки на юбке. Движения у неё были плавные, как у танцовщицы, но в каждом жесте читалась настороженность.

– До следующей недели, Павел Андреевич, – сказала она, протягивая руку.

Её рукопожатие было мягким, тёплым.

Когда за ней закрылась дверь, я ещё долго сидел неподвижно, пытаясь разобраться в странном чувстве, которое оставила после себя Ксения Воронова. В кабинете ещё витал её запах – лёгкий цветочный аромат с едва уловимой ноткой озёрной свежести, запах тайны.

А ещё я поймал себя на мысли, что с нетерпением жду нашу следующую встречу. И это пугало до дрожи в коленях.

Я открыл блокнот, перечитал записи. Девочка. Озеро. Забытое детство. Мой почерк казался чужим, буквы расплывались перед глазами.

И мой сон. Девушка, просящая о помощи.

Совпадение? Или что-то большее?

Руки дрожали, когда я взял телефон, набрал номер старого приятеля.

– Серёга, это Павел. Слушай, нужна услуга. Можешь пробить информацию по человеку? Ксения Воронова, Тихозёрск…

Пока говорил, смотрел в окно. Дождь усиливался, превращая город в размытую акварель. Фонари зажигались один за другим. А где-то в глубине города, в доме у озера, молодая женщина сидела на кухне с дочерью и боялась вспомнить то, что забыла.

– Да, всё, что найдёшь.

Серёга что-то бурчал в трубку, но я уже не слушал. Смотрел на дождь и думал о том, что некоторые двери лучше не открывать.

А я уже знал – помогу ей вспомнить. Даже если это будет больно. Даже если это разрушит её жизнь.

Потому что правда всегда лучше лжи. Даже самая страшная правда. Я всегда так думал.

Я положил трубку и вдруг понял – боюсь. Боюсь того, что мы найдём в её памяти.

Глава 4

4.1

Серёга перезвонил через два дня. Я сидел в кабинете, окружённый развороченными папками со старыми записями. Эта привычка помогала мне собраться перед тяжёлыми сеансами.

За окном моросил дождь, превращая Тихозёрск в серую акварель, где дома плыли, как призраки.

– Паш, твоя Воронова – тёмная лошадка, – голос приятеля звучал напряжённо. – Официально чиста, как слеза младенца. Но есть нюансы.

Я отложил ручку, и она покатилась по столу. Сердце забилось так, что я услышал его стук в висках.

– Какие нюансы?

– В девяносто седьмом, когда ей было десять лет, случилось нечто… Утонула её сестра-близнец. Официально – несчастный случай, но…

Пауза повисла между нами, как натянутая струна.

– Но?

– Дело закрыли слишком быстро, без должного расследования. Родители увезли Ксению из города сразу после похорон. Больше она в Тихозёрске не появлялась до прошлого года.

Я зажмурился так сильно, что за веками вспыхнули красные молнии. Кусочки мозаики складывались в картину, которую не хотелось видеть – как в детстве, когда собираешь пазл и понимаешь, что на нём изображено чудовище.

– Что ещё?

– Да вроде пока всё. Но, Паш… будь осторожен. У меня плохое предчувствие.

– Спасибо.

Трубка выскользнула из онемевших пальцев. Я поднял её, но Серёга уже отключился, оставив меня наедине с тишиной, которая звенела в ушах.

Вечером я поехал к озеру, хотя каждая клетка тела кричала, что это безумие. Дождь неистово барабанил по крыше машины, и скрип стеклоочистителей резал слух. Я говорил себе, что просто хочу посмотреть на место, где живёт моя пациентка. Профессиональный интерес. Чёрт возьми, кого я пытаюсь обмануть?

Дом стоял на самом берегу – старый, деревянный, с резными наличниками. Свет горел только в одном окне на первом этаже, жёлтый и тревожный. Я припарковался в тени елей, чьи ветви, словно занавес, скрывали меня. Жёлтый квадрат окна казался экраном телевизора, показывающим чужую жизнь.

Что я делал там? Сидел в машине и наблюдал за женщиной, которой должен помогать.

Ксения сидела за кухонным столом, и даже сквозь дождевую завесу её профиль резко выделялся в жёлтом свете – печальный и усталый, как лицо мадонны с забытой иконы.

Рядом копошилась девочка – рисовала что-то цветными карандашами, её маленькая головка склонилась над листом, как цветок под тяжестью росы.

Обычная семейная сцена, идиллия… Если бы не мои подозрения.

Я завёл машину и поехал домой. Сон не шёл. Я лежал в постели и думал о десятилетней девочке, у которой утонула сестра. О том, что она могла что-то видеть. И о том, почему вернулась в этот дом спустя пятнадцать лет.

Мысли метались в голове, словно осенние листья, закрученные в беспощадном вихре. Что, если она помнит больше, чем говорит?

Утром я проснулся с головной болью, которая сжимала виски, как тиски. Встал, подошёл к окну. Улица была пуста, только дворник подметал жёлтые листья, собирая их в кучи, похожие на маленькие курганы.

В кабинете я тщетно пытался сосредоточиться на работе, но мысли, словно магнит, неумолимо тянулись к Ксении. К её испуганным глазам. К тому, как она сжимала руки, когда говорила о забытом детстве.

Телефон зазвонил в половине двенадцатого.

– Павел Андреевич? – голос Ксении дрожал, словно натянутая струна. – Можно… можно к вам прийти? Сейчас?

– Конечно. Что-то случилось?

– Я… я кое-что вспомнила. И мне страшно.

Она появилась через полчаса, и я едва узнал её. Волосы растрёпаны, глаза красные от слёз.

– Расскажите, – сказал я, наливая ей воды. Стакан звякнул о блюдце, выдавая дрожь в моих руках.

Она пила мелкими глотками, словно испуганная птица.

– Сегодня ночью мне приснился сон, – начала она, и голос её звучал глухо, как эхо из тёмного колодца. – Я маленькая, мне десять лет. Мы с Алисой играем на берегу. Она строит замок из песка, а я… – голос сорвался, как перерезанная нить. – А я злюсь на неё. Она сломала мою куклу. Я так злюсь, что внутри меня словно что-то лопнуло…и я захотела её толкнуть. И я…

Ксения задрожала всем телом.

– Что вы сделали?

– Я её толкнула. – Слова рухнули в тишину, словно камни в бездонный колодец. – Она упала в воду. А я стояла и смотрела, как она тонет. Смотрела – и ничего не делала.

Слёзы текли по её щекам, прокладывая блестящие дорожки, но она не вытирала их.

– Боже мой, неужели это я убила свою сестру, Павел Андреевич? Неужели я могла убить её, а потом забыть об этом? Скажите, что такого не бывает!

Я протянул ей салфетки, но она не взяла, продолжая сидеть неподвижно, как мраморная статуя, с окаменевшим от горя лицом. А я думал о том, что детская память – штука коварная. Она может похоронить правду так глубоко, что та станет окаменелостью, которую уже не достать. Но может и создать ложные воспоминания, которые кажутся реальнее самой реальности.

– Ксения, – сказал я осторожно, – сны не всегда отражают действительность. Иногда они…

– Нет! – она вскочила так резко, что стул опрокинулся. – Это не сон! Это воспоминание!

Её глаза горели лихорадочным блеском, и я понял, что она балансирует на краю пропасти. Ещё шаг – и она сорвётся в безумие.

– Садитесь, – сказал я мягко. – Давайте разберёмся вместе.

– А теперь, – прошептала Ксения, – она приходит к Лесе. По ночам. Я чувствую холод от неё, даже сквозь стену. Стоит у её кровати и смотрит. Мокрая, от неё пахнет тиной и гнилью, а в волосах водоросли. И я боюсь… Боюсь, что она заберёт мою дочь. В отместку.

Мурашки побежали по коже волной, поднимаясь от затылка к вискам. Я смотрел на Ксению – на её лицо цвета старого воска, на руки, которые дрожали, – и понял с ледяной ясностью: она не лжёт. Она действительно видит мёртвую сестру. Или думает, что видит. В моей профессии разница между этими двумя вариантами иногда стирается до неразличимости.

– Ксения, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, хотя внутри всё сжималось в тугой узел. – Что, если мы поедем к озеру? Вместе. Может быть, там вы вспомните что-то ещё. Что-то важное.

Она вздрогнула так резко, будто я ударил её током. Глаза расширились, а зрачки превратились в чёрные точки.

Я не мог понять, что она чувствует: ужас, нежелание возвращаться к прошлому, или отчаянную надежду на то, что правда, наконец, откроется.

– Нет. – Слово вылетело из её губ, как выстрел. – Нет, я не могу. Я не хочу туда возвращаться. Никогда.

– Но вы же живёте там, – напомнил я мягко.

– Это другое. – Она обхватила себя руками. – В доме – безопасно. Дом защищает. А озеро… – голос сорвался почти до шёпота. – Озеро помнит. Оно всё помнит и никогда не прощает.

Я смотрел на неё и чувствовал, как холодная липкая волна прокатилась по позвоночнику, оставляя за собой след из ледяных иголок страха. Профессиональная отстранённость растворялась, как сахар в кипящей воде. Мне хотелось встать, подойти к ней, обнять, защитить от призраков прошлого, которые терзали её, как стая голодных волков. И это было неправильно. Это было опасно – для неё, для меня.

– Хорошо, – сказал я, сжимая подлокотники кресла. – Не будем торопиться. Но, Ксения, вы должны понимать: пока вы не проработаете эту травму, она будет отравлять вашу жизнь. И жизнь Леси. Как яд, отравляющий всё живое капля за каплей.

Она кивнула, но в её глазах читался такой ужас, что мне захотелось отвернуться. Как будто я заглянул в колодец и увидел на дне не воду, а бездну.

Когда она ушла, я ещё долго сидел в кресле, тщетно пытаясь собрать разлетевшиеся мысли. За окном сгущались сумерки. Фонари зажигались один за другим.

Я взял телефон, снова набрал номер Серёги. Пальцы дрожали – едва заметно, но я это чувствовал.

– Мне нужно всё, что ты сможешь найти о смерти Алисы Вороновой, – сказал я без предисловий. – Всё, до мелочей. Протоколы, свидетельские показания, фотографии. Даже то, что не попало в официальные документы.

– Паш, – в голосе Серёги звучала тревога, – ты уверен, что хочешь в это лезть? Некоторые истории лучше оставлять в покое. Они как спящие собаки – разбудишь и потом не справишься.

Я посмотрел на кресло, где сидела Ксения. На обивке ещё оставался слабый отпечаток её тела, а в воздухе витал запах её духов – цветочный, с едва уловимым привкусом горечи.

– Уверен, – сказал я, и голос прозвучал твёрже, чем я чувствовал. – Абсолютно уверен.

Но когда повесил трубку, руки дрожали так сильно, что я едва не уронил телефон. Потому что я лгал. Я ни в чём не был уверен. Кроме одного: меня необъяснимо тянет к женщине, которая может быть убийцей, и это влечение пугает меня больше её призраков.

В кабинете сгустилась тьма. Я не зажигал свет, погружаясь в полумрак, где мысли обретали честность, а чувства – остроту.

Что-то внутри подсказывало: я уже перешёл черту. Я больше не просто доктор, который помогает пациентке. Я мужчина, которого тянет к опасности, к женщине, чьё прошлое может оказаться темнее самой тёмной ночи. Тяга к этой женщине была чем-то сродни самоубийству – я знал, что иду на верную гибель, но остановиться не мог.

И это не остановило, а наоборот – подстегнуло.

4.2

Архивы городской библиотеки пахли пылью и забытым временем. Я сидел за деревянным столом – свидетелем ещё советских времён, исчерченным шрамами от ручек и циркулей, словно лицо старого солдата, хранящего тайны минувших лет. Углы стёрты до округлости локтями поколений читателей. Передо мной лежали пожелтевшие подшивки местной газеты за девяностые – страницы цвета слоновой кости, хрупкие, как крылья бабочки, готовые рассыпаться от малейшего прикосновения.

«Трагедия на озере. Утонула десятилетняя школьница». Заметка крошечная, всего несколько строк. Алиса Воронова, ученица четвёртого класса местной школы, обнаружена на дне озера спасательной службой. Предварительная причина смерти – утопление. Следственные действия продолжаются.

Я перелистывал страницы, ища хоть что-то ещё. Но больше ничего. Словно девочка растворилась в озёрной воде, а затем и в равнодушной памяти города.

Мобильный завибрировал. Серёга.

– Паш, у меня есть кое-что. – Голос напряжённый, словно он говорил, оглядываясь по сторонам. – Но не сейчас. Давай через пару часов созвонимся.

– Что случилось? – Я почувствовал, как сердце ускорило ритм.

– Просто позвони позже. И, Паш… – в паузе слышалось его тяжёлое дыхание. – Будь осторожен, – он замолчал, и я понял, что и сам начинаю это осознавать, – она не такая простая, как кажется.

Трубка замолчала. Я сидел, глядя на экран телефона, и чувствовал, как по затылку ползёт холодок. В читальном зале было тихо, только где-то скрипел стул и шелестели страницы. Но тишина в библиотеке давила на уши, словно предвестник неминуемой беды.

Я закрыл подшивку и поднялся. Библиотекарь – пожилая женщина в очках на цепочке – проводила меня долгим, изучающим взглядом, словно в чём-то подозревала.

На улице моросил дождь. Мелкий, противный, который забивается под воротник. Я почти бежал к машине, чувствуя на себе чужие взгляды. За задёрнутыми шторами мелькали тени, словно кто-то наблюдал за мной, не спуская глаз. Паранойя? Возможно. Но от этого ощущения слежки избавиться не удавалось.

Дома я заварил себе кофе – руки дрожали, и ложка звенела о фарфор, как колокольчик. Позвонил Серёге.

– Что ты хотел мне рассказать? – Голос звучал чужим, хриплым.

– Слушай, я покопался в архивах. И знаешь что? Официально – несчастный случай, девочка утонула. Дело закрыто.

– Но? – Я сжал трубку.

– Но я нашёл кое-что ещё. Паш, ты сидишь?

Я не сидел. Я стоял посреди комнаты, и внезапно пол ушёл из-под ног, словно палуба корабля, попавшего в шторм.

– Говори.

– Я говорил с одним мужиком, который тогда работал в спасательной службе. Он говорит, что когда они подняли тело, оно было… странное.

– В каком смысле?

– На шее девочки были багровые следы. Не от удавки, не от верёвки. Словно кто-то отчаянно пытался удержать её под водой, сдавливая шею. – Он замолчал, и я слышал, как он сглатывает. – И ещё. Под ногтями у неё была кожа. Чужая кожа. Как будто она царапала кого-то, защищалась.

Комната сжалась вокруг меня, словно кулак, и воздух стал тяжёлым, спёртым, как в душном подвале. Я представил маленькие детские ручки, отчаянно цепляющиеся за жизнь, и меня замутило.

– Почему, чёрт возьми, это не попало в протокол?

– А вот тут начинается самое интересное. Следователь по делу – некий Краснов – через месяц после закрытия дела внезапно перевёлся в другой город. Ходили слухи, что он сам умолял о переводе, словно бежал от чего-то. А тот спасатель… он клянётся, что его вызывали на беседу. Неофициально. Объяснили, что лучше помалкивать. Для его же блага.

Я встал и прошёлся по комнате. Паркет скрипел под ногами.

– Кто объяснял?

– Не знает. Или не хочет говорить. Но он до сих пор боится. Когда я упомянул про Тихозёрск, у него голос задрожал. Сказал, что с тех пор туда ни ногой.

Я откинулся на спинку стула. В голове заворочались мысли, тёмные и липкие, словно клубок змей. Ксения. Её сестра. Озеро, которое помнит и не прощает. Теперь мне нужно как можно быстрее поговорить с Ксенией, рассказать о новых деталях.

– Есть ещё кое-что, – продолжал Серёга. – Я нашёл учительницу, которая работала в местной школе. Светлана Петровна Коршунова. Она сейчас на пенсии.

– Да, я её знаю. Она приходила ко мне на днях, – проговорил я.

– Она готова встретиться с тобой.

– Она что-то знает?

– Не знаю. Но когда я упомянул имя Ксении Вороновой, она замолчала. А потом сказала: «Передайте доктору, что некоторые раны не заживают».

Я молчал. За окном сгущались сумерки, фонари зажигались один за другим. Я думал о Ксении, о том, как она сидела в моём кабинете – съёжившаяся, сломленная, с глазами, полными такого первобытного ужаса, что хотелось отвернуться и бежать. О том, как она дрожала, рассказывая о мёртвой сестре, которая приходит к ней по ночам. И о том, что, несмотря на все предостережения, я готов погрузиться в эту кромешную тьму.

– Дай мне её номер, – сказал я.

– Павел, – выдохнул Серёга. – Послушай меня, пока не поздно! Может, стоит отступить? Я серьёзно. У меня плохое предчувствие. Очень плохое.

– Не могу, – сказал я просто. – Уже не могу. Мне нужно знать правду.

Он тяжело вздохнул и продиктовал мне номер телефона. Я записал его дрожащей рукой – цифры расплывались перед глазами.

– Она ждёт твоего звонка. Сказала, что лучше встретиться у неё дома. Адрес тоже запиши.

Я записал. Ручка дрожала в пальцах, оставляя неровные буквы на бумаге. Лист, согретый моей ладонью, казался странно живым, почти осязаемым. И почему-то это показалось мне последним хорошим знаком перед тем, как я окончательно нырну в эту историю с головой.

– Спасибо, – выдохнул я. – За всё.

– Не за что. Только береги себя, хорошо? И если что-то пойдёт не так – звони. В любое время.

Он положил трубку, оставив меня одного с листком бумаги и грузом знаний, которые делали мир опаснее. Я сидел в своём новом доме, слушал, как за окном барабанит дождь, и набирал номер Светланы Петровны.

– Алло? – голос пожилой, но твёрдый.

– Светлана Петровна? Это Павел Рахманов. Помните, вы приходили ко мне. Я хотел бы с вами встретиться.

Пауза. Долгая, тяжёлая.

– Да, – сказала она наконец. – Приезжайте завтра, в семь вечера. Адрес знаете?

Щелчок. Трубка замолчала, оставив меня наедине с гудками. Я сидел, сжимая телефон, и чувствовал, как что-то необратимо меняется. Как будто я сделал ещё один шаг к краю пропасти, и теперь камни уже осыпаются под ногами. Земля уходит из-под ног, а внизу зияет чернота. И самое страшное – что-то внутри меня, вопреки разуму, поддавалось этому отчаянному порыву. Неужели мне нравилось играть с огнём, рискуя всем ради женщины, которая могла оказаться убийцей?

Или жертвой.

Или и тем, и другим одновременно.

Я встал и прошёлся по комнате. За окном дождь усиливался, превращая город в размытую акварель.

«Завтра в семь», – эхом отдалось в голове.

В зеркале напротив смотрел незнакомый мужчина с горящими глазами. Мужчина, для которого пути назад больше не существует.

4.3

Утро ворвалось в комнату грязным, серым светом, пробивающимся сквозь заляпанные окна. Я проснулся на диване – так и не дошёл до кровати, свалившись в тяжёлый сон прямо в одежде. Во рту – привкус ржавчины и вчерашнего кофе, в голове – гул, будто там завелась пила.

Девять утра. До встречи со Светланой Петровной оставалось десять часов.

Я встал, пошатываясь, и поплёлся в душ. Горячая вода обжигала кожу, но не могла смыть въевшееся в душу липкое чувство тревоги. В зеркале на меня смотрел человек с красными глазами и щетиной. Человек, который за последние дни постарел лет на пять.

Что со мной происходит, чёрт возьми? Неужели я окончательно теряю связь с реальностью?

Руки тряслись так, что бритва прыгала по щеке, оставляя кровавые царапины. Алые капли падали в белую пену – как лепестки на снегу.

Завтрак не лез в горло. Я сидел на кухне, тупо уставившись в окно, и пил чёрный кофе. За стеклом медленно проплывали серые облака, похожие на дым от пожара. Город просыпался – слышались гудки машин, голоса прохожих, лай собак. Обычная жизнь.

Внезапно тишина обрушилась на кухню, зловещая и давящая. Нужно взять себя в руки. Нужно подготовиться к встрече.

Но как готовиться к встрече с прошлым? Как готовиться к разговору с женщиной, которая может знать правду о Ксении? О той Ксении, которая жила в моей голове?

Я достал из кармана листок с адресом. Улица Чехова, дом двадцать три, квартира пятнадцать. Старый район, где дома помнили ещё советские времена, где подъезды пропитаны запахом щей и кошачьих меток.

День тянулся мучительно медленно. Пытался читать, но буквы плясали перед глазами, складываясь в бессмысленные иероглифы. Включил телевизор, но голоса доносились из другого измерения, приглушённые и чужие. Казалось, я выпал из реальности, оказавшись в зыбком лимбе между жизнью и смертью. Настоящим было только ожидание.

В пять вечера я начал собираться. Надел тёмный костюм, скорее похожий на траурный наряд. Я посмотрел в зеркало и увидел перед собой смертника, идущего на эшафот, чтобы встретиться со своей судьбой.

Некоторые раны не заживают.

Слова Светланы Петровны крутились в голове, как заезженная пластинка. Как молитва. Как заклинание.

Я застегнул пуговицы пиджака дрожащими пальцами.

Время пришло.

Я покинул дом в половине седьмого, когда город доживал последние минуты дня

Дождь прекратился. Небо давило своей серой массой, нависая, словно пропитанная водой простыня, готовая рухнуть и похоронить под собой всё живое.

Влажный, тяжёлый воздух пах мокрой землёй и прелыми листьями. Осень властвовала над городом.

Машина ехала по пустынным улицам. Хотя обычно в это время улицы ещё полны людей.

Мрачную тишину разрывали лишь рёв мотора да шуршание шин по мокрому асфальту. В зеркале заднего вида зловеще мелькали огни фар.

Я остановился у серого девятиэтажного дома – типового, безликого, одного из тысяч таких же, построенных в семидесятые. Окна светились жёлтым светом, за некоторыми мелькали силуэты людей. Обычные люди, живущие обычной жизнью. Те, кто не догадывался о существовании призраков, населяющих их собственные души.

Я заглушил двигатель.

Подъезд ударил в нос удушливой смесью запахов – сырость, плесень, старая краска и приторная сладость, от которой сводило зубы. Запах смерти и разложения. Лифт не работал – табличка «Не работает» была написана корявым почерком и заклеена жёлтым скотчем.

Я начал подниматься по лестнице. На перилах были выцарапаны детские рисунки и надписи. Это напомнило мне об Алисе и Ксении.

На втором этаже из-за двери доносился плач ребёнка – протяжный, безутешный. На третьем – запах жареного лука и звуки телевизора. Жизнь. Обычная, тёплая, человеческая жизнь.

Четвёртый этаж.

Сердце билось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Во рту пересохло.

Что я здесь делаю? Зачем мне это?

Но я уже знал ответ. Потому что без этого нельзя. Потому что Ксения не отпускала.

Квартира пятнадцать. Дверь, обшитая потрескавшимся коричневым дерматином, ощетинилась глазком и двумя мощными замками. Облупившаяся краска обнажала ржавые пятна, а металлические накладки потускнели от времени. Я постоял перед ней, собираясь с духом. Пот выступил на лбу, несмотря на прохладу.

Я нажал на звонок.

Звук звонка эхом отразился от стен и растворился в гнетущей тишине квартиры. Потом послышались шаги. Медленные, осторожные. Шаги старой одинокой женщины, боящейся каждого шороха за дверью.

Щёлкнул замок. Потом ещё один.

Дверь открылась, и я увидел Светлану Петровну.

Маленькая, сухонькая, с седыми волосами, собранными в пучок. Глаза – серые, внимательные, с какой-то особенной печалью. Она была одета в тёмное платье, на шее – тонкая золотая цепочка. Руки – испещрённые синими венами и пигментными пятнами, но с неожиданно сильными пальцами.

– Павел Андреевич, – сказала она тихо. – Проходите. Я вас ждала.

Я переступил порог, и дверь закрылась за моей спиной с глухим стуком. Коридор был узким, тёмным. Пахло лекарствами и старостью. На стенах теснились фотографии в тёмных рамках. Я почувствовал какой-то странный импульс, желание отвести взгляд. И всё моё внимание сосредоточилось на её согбенной фигуре, медленно удаляющейся вглубь квартиры.

– Пройдёмте в комнату, – сказала она, не оборачиваясь. – Нам есть о чём поговорить.