Избранное. 2021—2024

БАШНЯ – АРКАН РАЗРУШЕНИЯ

Я ведь, на самом деле, не плохой человек. Во всём виноват злой рок, башенка и дядя. Ничего не случилось бы, если бы он подарил мне пластиковый грузовик, как я просил, а не этот трижды проклятый набор кубиков.

Мне тогда было лет пять. Я, как всякий мальчишка, любил игрушечные автомобили, динозавров и вкладыши из жвачек. У меня уже были две красных пожарных машины, скорая, у которой мигали на крыше лампочки, и заводной тираннозавр с батарейками в пузике. Незадолго до дня рождения я присмотрел в «Детском мире» роскошный грузовик с откидным кузовом. Своим крохотным умишком я понимал, что просто так мне его не купят, плачь не плачь, а вот на праздник может и повезти.

Желанный подарок завладел всеми моими мыслями. Я даже видел его во снах. Если бы в тот момент ко мне пришёл дьявол и предложил обменять душу на тот грузовик, я бы согласился немедленно. Но князя тьмы не интересуют пятилетние дети.

На день рождения мама испекла домашний торт, а папа вручил мне резинового зелёного диплодока. От него приятно пахло чем-то химическим, длиннющая шея сгибалась под самыми немыслимыми углами. Новый динозавр – это было неплохо, но не так хорошо, как грузовик. Оставалась надежда на дядю.

Именно дядя всегда привозил для меня лучшие подарки. Он умел показывать фокусы с картами и исчезающей монеткой, а его сумка вечно была набита потрясающими безделушками: цветными камешками необычной формы, свистульками, бусинами и стеклянными шарами, внутри которых начинается снег, если их потрясти. К пяти годам я совершенно уверился, что он волшебник, который умеет вызывать дождь и гадать на кофейной гуще. Когда дядя открыл свою потрясающую сумку и извлёк на свет всего лишь несколько цветных кубиков, я почувствовал разочарование, кислое, как постоявшее на солнце молоко.

– Я хотел грузовик! – сказал я в сердцах.

– Не куксись, – дядя засмеялся. – Мой подарок гораздо лучше, чем какой-то там грузовик.

Он поставил пять кубиков один на другой. Выглядело не впечатляюще.

– Это волшебная башенка. Она будет приносить тебе удачу. Только смотри: разрушать её нельзя. Примета плохая.

– Почему?

Дядя достал из сумки колоду карт, но не таких, которыми можно играть, а гадальных, с картинками. И масти там были свои: вместо червей и пик – мечи и кубки. Я любил разглядывать изображения на лицевой стороне, когда дядя, освободив большой стол, раскладывал карты на чёрном сукне, жёг свечи и шевелил губами, пока думал о чём-то. Сейчас он достал из колоды картинку с горящим донжоном средневековой крепости.

– Это Башня, – пояснил дядюшка. – Она приносит разрушение. Но не тебе. Тебе отныне будет всегда везти. Только не переставляй кубики местами, не убирай и не добавляй лишние.

Он залихватски подмигнул. Я, конечно, не поверил в рассказ про волшебную башенку ни на грош.

***

Я всё-таки получил желанный грузовик, когда на следующий день бабушка вывела меня на прогулку. Бабуля, стоя в тени под грибком, чесала языком с другими степенными старухами, а я строил кулички. Тут я увидел свою мечту в пухлых лапках другого ребёнка. Толстенький мальчик в матросском костюме возил песок в кузове того самого грузовика. От зависти и досады у меня навернулись слёзы на глазах.

Тут «матросик» решил срезать путь до лазалок и резко сменил курс. В этот самый миг ребята постарше разгоняли тяжёлые советские качели с металлическим каркасом, чтобы сделать «солнышко». Остановить инерцию было уже невозможно, девчонки испуганно запищали. Толстяк упал на живот и заревел, зажимая ладонью ссадину на лбу. Качели ещё несколько раз пронеслись над его головой, рискуя разбить череп, и остановились. Откуда-то сразу прибежала тётка в шляпе, схватила ревущего «матросика» и унесла в дом. Грузовик так и остался стоять у бортика песочницы.

Воровато оглянувшись, я привязал к нему верёвочку и просто потянул за собой, когда бабушка позвала меня обедать. Лицо я при этом сделал самое невинное: ангелочки с фресок Рафаэля по сравнению со мной казались бы сосредоточением порока. Бабуля долго смотрела на чужую дорогую игрушку, которую просто не могла помнить среди моих вещей. Пожевав ярко напомаженными губами, она, наконец, сказала:

– Ну, ладно. Его тут всё равно стащили бы.

Я улыбнулся ей самой светлой и трогательной из улыбок, которую только может подарить любящий внук, и мы отправились в киоск за шоколадным мороженым.

Я тогда был слишком мал и не связал удачу с волшебными кубиками. Но с тех пор мне стало везти в любых моих маленьких делах. Я случайно находил на дороге пятирублёвые монеты, не попадался на шалостях и легко выигрывал вкладыши с динозаврами у товарищей по песочнице.

Моя удача закончилась мгновенно, и я сам был тому виной. Однажды мама укладывала меня в кровать и велела перед сном собрать игрушки. Наверное, у неё был дурной день на работе: обычно она не заставляла меня наводить порядок в комнате, а тут даже прикрикнула. Я, не привыкший к такому обращению, в ответ закатил скандал. Вместо того чтобы собирать игрушки в корзину, я стал нарочно бросать их на пол, и первыми полетели дядины кубики. Пока я в приступе детской ярости разносил комнату, мама села на кровать, закрыла лицо руками и вдруг заплакала.

Той ночью я впервые услышал, как родители на кухне ссорятся. Я лежал без сна, вперив взгляд в ковёр на стене, беззвучно шевелил губами и водил пальцем по завитушкам. Отец кричал, мама снова плакала. «Я всё знаю! Кто она?! Просто скажи, кто она, мне надо знать!» Звон посуды. Хлопок входной двери.

Когда я, наконец, смог забыться беспокойной дрёмой, то увидел странный кошмар, каждую деталь которого помню до сих пор. Это была Башня. Средневековый замок, охваченный пламенем, кровавое закатное небо, горькие птичьи крики. В одном из верхних помещений располагалась голубятня: птицы рвутся наружу сквозь решётку, ломая крылья. Ветер треплет изорванное знамя. Между зубцов на башне виден рыцарь с чёрным от горя лицом и безумными глазами. Он поднимается на стену, раскидывает руки и падает вниз, в пасть пламени. Огонь обнимает человека раньше, чем он успеет разбиться о камни двора, словно гигантский зверь ловит птичку языком. Слышен гром, молния клинком разрезает небо. Башня рушится.

Я проснулся, полный мистического, почти религиозного ужаса: то же самое, наверное, чувствовали пророки, когда Бог посылал им видения. В изломанной фигурке незнакомого рыцаря я видел себя самого. Первым делом, даже не умываясь, я достал кубики (за одним из них пришлось лезть под диван) и восстановил игрушечную башенку.

Это не помогло. Лавина уже сошла со скалы, мой сон был всего лишь её отдаленным рокотом. Родители продолжали скандалить, пока однажды ночью отец не собрал чемоданы. Когда он гремел в ванной, складывая в сумку бритвенные станки, я делал вид, что сплю и ничего не слышу. Я думал, он, как обычно, уйдёт проветриться на ночь и вернётся наутро, поэтому не вышел попрощаться. Я даже не открыл глаза, когда папа заглянул в мою комнату. О, как я потом сожалел об этом! Как часто представлял, что подбегаю к нему, обнимаю и целую в небритую щёку.

Но отец не вернулся с рассветом. Он ушёл навсегда. Ещё несколько раз он навещал меня и привозил подарки, а потом мы с мамой переехали к бабушке, потому что квартплата оказалась слишком высока. Теперь мы с папой только созванивались по телефону несколько раз в неделю. Мне пришлось пойти в другой детский сад, гораздо хуже, чем прошлый, и какое-то время спать на раскладном кресле. По утрам я уныло ковырял ложкой глазунью, пока бабуля, которая теперь вместо отца отводила меня в группу, курила и красила губы. Я думал о кубиках и дурном сне. Моя Башня рушилась.

***

Понемногу жизнь наладилась. Школа в районе, где мы теперь жили, оказалась даже лучше, чем та, в которую я должен был пойти изначально. Со временем я смог убедить себя, что развод родителей был неизбежен, и башенка из кубиков здесь ни при чём. Очевидно, отец давно уже завёл любовницу, а мама в тот вечер была сердита, потому что обо всём узнала.

Порой я совсем не верил в мистику. А бывали дни, когда в голове зудел вопрос: могла ли мама сдержаться и не закатить папе скандал, если бы я в тот вечер вовремя убрал игрушки? Так или иначе, я стал относиться к дядиному подарку с осторожностью, граничащей с благоговением. Я даже не дышал на кубики лишний раз. Когда пришла пора переездов и мы с мамой меняли одну за другой съемные квартиры и комнаты в коммуналках, я бережно перевозил башенку в руках, не нарушая её хрупкого равновесия.

И мне снова стало везти! Дети в каждом дворе принимали меня в свой круг и делали заводилой. Учителя любили меня и ставили оценки чуть выше, чем я заслуживал. Если я бывал не готов к контрольной по алгебре, я шёл в школу спокойный, потому что знал: наш пожилой математик обязательно приболеет. Или на третьем уроке объявят пожарную тревогу. Или меня срочно попросят участвовать в городской эстафете и снимут с занятий на весь день. Я так привык к мелкой бытовой удаче, что уже не представлял, как другие обходятся без неё.

К пятнадцати годам мне надоела череда неприятных дядек, которых я должен был называть то «папой», то по имени-отчеству, и я перебрался жить к отцу. Он давно устроил свою жизнь. Мачеха, пугливая и неприлично-юная, не смела делать мне замечаний и только краснела до ушей, если я грубо выражался в её присутствии. Карапуз с широким ртом, который поднимался на нетвёрдые ножки, когда я подходил к манежу, мне даже нравился, хотя я не мог воспринимать его братом.

В отцовском доме мне жилось вольготно и славно. Ночами я убегал кататься на мопедах или с друзьями на дискотеку, а утром получал пятёрки в классе. Я выступал за баскетбольную сборную школы, привозил медали и собирался поступать в спортивное училище. Всё складывалось как нельзя лучше. Ровесники или любили меня, или завидовали, но и те, и другие раболепствовали предо мной и гордились, если я позволял сесть рядом в столовой или решить за меня домашнее задание. Взрослые отмечали, что при средних способностях удачи мне Бог отсыпал за троих. Я же знал, что дело не в Боге.

Накануне городских соревнований я вернулся домой пораньше, чтобы выспаться. Я сразу заметил, что в комнате что-то не так. Моя башенка стояла на непривычном месте, верхний кубик лежал рядом. Видимо, мачеха зашла, чтобы протереть пыль, и передвинула мои вещи.

– Кто тебя просил лезть в мою комнату?! – — заорал я с порога. – Кто тебя просил лезть в мою жизнь?!

Бедняжка сразу смешалась и стала извиняться, сама не понимая, за что. Карапуз у неё на руках заревел, скривив красное личико. Я хлопнул дверью и заперся в комнате. Мачеха так смутилась, что даже не стала ничего говорить отцу: в конце концов, он на неё тоже частенько орал.

Я вернул кубик на место, надеясь, что всё обойдётся. Это ведь не я трогал башенку, да и починил её сразу же. Разве будет справедливо, если удача от меня отвернётся?

Тщетно. Ночью мне снова приснилась Башня. Теперь это был небоскрёб из стекла и бетона. Квадраты выбитых окон темнеют, как выколотые глаза. Нижние этажи окутаны дымом. Сквозь его тёмную пелену где-то далеко на земле моргают мигалки машин экстренных служб, но, я знаю, людям внутри это уже не поможет. От воя сирен закладывает уши. Я вижу, как змеится по стене трещина. Взрыв. Многоэтажка складывается, словно карточный домик, погребая меня под осколками.

Я боялся, что теперь провалю городские соревнования, но матч прошёл отлично. Я сломал ногу позже, выходя из раздевалки, когда поскользнулся на мокром полу. Боль была столь сильна, что я едва не потерял сознание.

– Не переживай, Пашка, через месяц уже снова играть будешь, – утешал меня тренер. – Даже лучше прежнего! Всё обойдётся.

Ещё до того, как мне сделали рентгеновский снимок, я знал, что ничего не обойдётся.

Перелом оказался со смещением. Я провёл в гипсе два месяца, о спортивной школе пришлось забыть. Играть, как прежде, я не смогу уже никогда. А больная нога до сих пор напоминает о себе ломотой в пасмурные дни.

***

С тех пор башенка всегда украшает мой письменный стол. Пять кубиков один на другом: жёлтый, красный, синий, белый и зелёный. Моя крепость, мой талисман, приносящий удачу. Горничная, которая приходит убираться к нам трижды в неделю, знала, что не должна трогать предметы на моем столе. Никогда. Без исключений. Даже если ноутбук плавает в луже кофе, даже если потоп и пожар. Я плачу достаточно, чтобы люди, работающие на меня, уважали мои маленькие безобидные прихоти.

У меня нет и не будет домашних питомцев, потому что уследить за ними слишком сложно, а я не готов строить жизнь заново каждый раз, когда гиперактивная кошка устроит догонялки с собственной тенью на моём столе. Возможно, у меня никогда не появятся дети: четырёхлетке не объяснишь, почему нельзя брать папины кубики. Когда к нам приходят гости, я запираю дверь кабинета на ключ, но всё равно не чувствую себя в безопасности. Мой успех неустойчив, как построенная ребёнком башня.

Я ни с кем никогда не говорил об этом, хотя дядя не запрещал мне напрямую. Просто чувствую: о чудесах нельзя болтать с посторонними. Держи открывшееся тебе волшебство в секрете, храни за пазухой, изредка доставай, чтобы взглянуть, но не пытайся понять. Не то выветрится. Так что тайну моей удачи не знает даже Анфиса.

С Анфисой всё вышло случайно и глупо. Девочка-официантка с невозможно-длинными ногами, которая обслуживала наш столик во время важной сделки. Мой деловой партнер увидел эти ножки, тонкие и стройные, как у горной серны, пошло причмокнул губами и засвистел ей вслед. А я посмотрел в глаза – дикие, испуганные и злые глаза маленькой официантки! – и сразу влюбился. В Анфисе было что-то неправильное, угловатое, изломанное: этот изгиб бровей, похожий на чаячье крыло, острые колени, хрупкие ключицы. Хотелось обнять её и защитить от всего мира. А то ведь сомнут, испортят, станут обтёсывать под себя.

Я мог бы подарить Анфисе новую жизнь. Снять квартиру, оплатить учёбу в институте, с которой ей пришлось уйти, когда заболел отец. Мог пару раз прислать розы и провести ночь в отеле, ничего не обещающую и ни к чему не обязывающую. Мог, в конце концов, просто оставить отличные чаевые за красивые глаза! Вместо этого я, как дурак, женился. А через полгода понял, что чувство, которое я принял за любовь, оказалось всего лишь жалостью. Тем не менее у нас был крепкий брак и неплохие четыре года вместе.

Когда я пришёл из ресторана и увидел, что Анфиса сидит на кухне в темноте и плачет, я сразу же вспомнил свою мать. Вот чёрт. Где я просчитался? Я ведь, кажется, стирал все смс-ки, а подозрительные контакты в телефоне переименовал в «Вася-ремонт» и «Коля-баня».

– Кто она? – спросила Анфиса, глотая всхлипы. Её лицо некрасиво исказилось и будто скомкалось, как у старушки. Мне стало противно.

– Что случилось, девочка моя? Кто тебя обидел?

Я надел на себя лучшую из улыбок и подобрал правильный голос. Так может звучать только любящий супруг, который искренне заботится о жене. Я даже обнял Анфису, хотя от прикосновения её зарёванного лица с поплывшей тушью к льняной рубашке меня пробрала дрожь брезгливости.

– Тебя видели. Вас обоих видели. Ты был в ресторане не с рекламщиками из Китая, – тихо сказала жена. От долгих слёз её голос стал хриплым.

– Ты про Светлану? Это мой деловой партнёр, глупенькая, – сказал я мягко. – Эй! Я знаю, что ты боишься меня потерять, но это ещё не повод ревновать к каждому столбу.

В другой ситуации сочетание ласковых слов и бархатного тона могло сработать, но не сегодня. Анфиса как-то особенно горько взвыла, словно я сделал ей больно, и ударила меня маленьким слабым кулаком в грудь. Паршиво. Значит, незримый шпион донёс ей не только о походе в ресторан, но и о поцелуях тоже. Видимо, моя жена уже знает, на чьей коленке лежала моя рука во время ужина. Может, ей даже предоставили фото.

– Не смей мне врать! – зашипела Анфиса. – Будь честен со мной хоть раз!

Она хлестнула меня ладонью по щеке и уже замахнулась для новой оплеухи, но я перехватил её руку. Всё, этот спектакль мне надоел! Роль хорошего муженька – тоже. Я отстранился, рывком ослабил галстук и сказал совсем другим голосом:

– Не доводи меня, Фиса. Я устал. Поговорим, когда успокоишься.

Я уже знал, что нужно делать, чтобы утихомирить её гнев. У нас и раньше случались подобные размолвки. Жене требовалось время, чтобы остыть, но я не собирался дальше смотреть на истерику, поэтому ушёл в кабинет, открыл мини-бар и плеснул себе виски на два пальца. В голове стучала кровь. С кухни доносились бессильные крики и звон посуды: видимо, Анфиса в ярости принялась за тарелки.

Пусть выпустит пар. Всё равно ведь не уйдёт. Куда ей податься? Утром умоет заплаканную физиономию, а я в качестве компенсации за моральный ущерб подарю золотую цепочку, не дожидаясь Нового года.

Я надел наушники, включил классическую музыку и сел в кресло, расслабленно закинув ногу за ногу. Башенка стояла передо мной на столе, притягивая взгляд. В последнее время конструкция стала казаться мне шаткой. Со дня на день я должен был заключить договор, который принесёт фирме баснословные деньги, поэтому нервно спал. Мне казалось, я слышу тихий стук, с которым падают на пол кубики. Тогда я подскакивал с постели, заходил в кабинет и долго не решался зажечь люстру. Но башенка каждый раз оказывалась на месте. Я стал задумываться, не начать ли принимать успокоительные.

В какой-то момент звон посуды стих. Анфиса поднялась в кабинет и застыла в дверях, вперив в меня больной, измученный взгляд заплаканных глаз. Её искусанные губы безвольно шевелились. Сейчас она не казалось мне ни красивой, ни трогательной. Я чувствовал брезгливость, как при виде сбитого на дороге зверька.

Жена что-то сказала, но я не разобрал слов из-за рёва музыки: как раз начиналась барабанная партия. Тогда Анфиса подошла ко мне, выдернула наушник и внятно сказала:

– Какое же ты чудовище.

– Чего же тогда живёшь со мной?

Губы жены задрожали. Она вдруг схватила со стола рамку с нашей свадебной фотографией и запустила в стену. Осколки брызнули во все стороны. Фиса всегда любила картинные жесты, а я только раздраженно подумал, что ковёр придётся пылесосить от мелкой стеклянной пыли.

– Какая я дура! – - Анфиса схватила тяжёлое пресс-папье и запустила им по часам на стене, но промазала.

А вот это мне уже не понравилось. Обычно жена помнила правило: мой стол неприкосновенен.

– Прекращай! – рявкнул я, поднимаясь с кресла.

Было поздно. Анфиса как раз схватила верхний кубик, одним неловким движением нарушив равновесие всей конструкции, и швырнула его следом за пресс-папье. Заметив моё выражение лица, она захохотала. Клянусь, захохотала! Ей понравился мой ужас. Тогда она смахнула остатки башни на пол, не сводя с меня безумного взгляда.

– Что ты наделала?!

Я схватил Анфису за плечи и оттолкнул. Всего лишь оттолкнул. В ярости она могла быть опасна, и потом, она только что разрушила мою жизнь, даже не задумавшись. Имел же я право на злость?

Наверное, я не рассчитал силы. В этом я могу быть виноват, признаю, но только в этом! Жена упала, ударившись виском об угол стола, как-то коротко по-чаячьи вскрикнула и замолчала.

– А ну вставай! – заорал я.

Анфиса не встала. Она лежала на спине, странно запрокинув голову и выбросив правую руку, точно тянулась ко мне. Я видел по-лебединому изогнувшееся белое горло с синей жилкой, широко распахнутые глаза, ранку над бровью, но всё это казалось мне отдельными кадрами из полицейской съемки. Из разрозненных деталей никак не собиралась моя жена, моя Анфиса, моя девочка с фигурой модели и взглядом дикого зверька.

Я склонился к безвольному телу и положил руку на тёплое горло. Фиса не дышала.

***

Дядя всё исправит.

Я не помню, в какой момент эта мысль пришла мне в голову, но случилось это не сразу. Сначала я налил себе бокал виски и выпил залпом. В груди стало горячо. Анфиса, безнадёжно мёртвая, лежала на полу у моих ног. Вокруг в беспорядке валялись разноцветные кубики. Какое-то время я слепо смотрел, как бежит по циферблату настенных часов секундная стрелка, отделяя нормальное «недавно» от безумного «сейчас».

И тут меня осенило. Дядя! Мой любимый родственник, ангел-хранитель, подаривший мне когда-то волшебные кубики и запас удачи. Он всё исправит. Соберёт башню заново, оживит Анфису, починит мою жизнь. Нужно только поторопиться, пока часы не пробили двенадцать. Так всегда бывает в сказках: если развеять злые чары до полуночи, мир вернётся на круги своя. Наверняка всё ещё обратимо!

Трясущимися руками я достал телефон и набрал дяде. Из трубки послышались гудки. Ничего, ничего… Он ретроман и не любит навороченную технику, он может просто не услышать звонок. Я набирал снова и снова, а секундная стрелка, острая, как наконечник копья, нарезала один круг за другим. До полуночи оставалось два с половиной часа.

После шестого пропущенного звонка я убрал телефон и стал торопливо одеваться. Я знал, где живёт дядя: до его дома было меньше часа езды. Подобрав кубики с пола, я попытался починить башню, но не смог. Я забыл, в какой последовательности идут цвета, хотя видел их каждый день. Что за чертовщина? Тогда я решил взять кубики с собой и распихал их по карманам. Они показались мне тяжелыми, будто камни.

С сомнением я посмотрел на неподвижное тело Анфисы. Оставить её здесь я не посмел. Что, если дяде потребуется видеть её или держать за руку для ритуала? Я принёс из прихожей сапоги на тонком каблучке и натянул их на бессильные ноги жены. Это было не проще, чем обуть бесформенный кусок мороженого мяса. Я закутал Анфису в куртку, натянул ей на голову капюшон и взял на руки, как спящую.

– Ой, девушке плохо? – закудахтала вахтерша, когда я вынес жену из лифта. – Вам помощь не нужна?

– Всё в порядке, – я выдавил из себя улыбку, больше похожую на оскал. – Она просто перепила.

Холодный подбородок Анфисы утыкался мне в плечо. Когда я спускался по ступенькам, её зубы тихонько постукивали друг о друга. Клац-клац-клац. От непривычной для меня нагрузки заныла нога, так неудачно сломанная когда-то.

Я вынес тело жены на улицу, посадил в машину на пассажирское сидение и пристегнул ремень безопасности. Так будет проще, чем упаковывать труп в багажник, рискуя попасться на глаза внимательным соседским бабушкам. В сумраке казалось, что Анфиса просто спит. Я сел за руль.

Погода была дрянная. Третий день шёл снег, дороги завалило. Я гнал, как сумасшедший, как если бы от этого зависела моя жизнь. Впрочем, она и зависела. Завидев впереди пробку, я свернул и поехал другим путём. Белые хлопья летели в лобовое стекло, дворники не успевали сметать их. Я мчался по ночному городу почти вслепую и понимал, где находятся другие автомобили, только по свету фар, гудению вслед и отборной брани. В зеркале заднего вида отражалось бледное лицо Анфисы с заострившимися чертами. Из-за игры света и тени мне казалось, что жена пристально на меня смотрит.

Я спешил. Мне страстно хотелось одного: всё исправить, отменить уже совершенное. Но, кажется, сам мир в тот вечер оказался против меня. Одну дорогу перекрыли из-за аварии. На второй шли ремонтные работы. Хвост пробки на третьей тянулся через весь город. Я петлял какими-то закоулками, даже не глядя на стрелку спидометра, когда меня остановили на посту ДПС.

Мне отчего-то взбрело в голову, что про моё преступление знает уже весь мир, а значит, бежать бесполезно. Я покорно свернул на обочину, положил руки на руль и стал ждать ареста.

На самом деле, меня остановили за превышение скорости.

Молоденький гаишник костяшками пальцев постучал в окно. Я опустил стекло.

– Докуметики предъявите, – развязно начал парнишка и осёкся на полуслове. На заднем сидении он заметил Анфису.

***

Усы пожилого следака были жёлтыми от сигарет, а глаза – равнодушными, будто он не человек, а какое-нибудь земноводное. На столе стояла чашка холодного недопитого кофе и фотография семьи. Под потолком с жужжанием вилась и стучала в абажур лампы муха.

– Я ведь, на самом деле, не плохой человек, – прокашлявшись, начал я свой рассказ. – Во всём виноват злой рок, башенка и дядя…

МАНДАРИНЫ

Подростки во дворе ломали снеговика. Губастый заводила в шапочке-петушке лупил его ногами, как Брюс Ли, издавая грозные крики. Ещё двое пацанов упражнялись в метании мёрзлой рябины по доброму лепному лицу с угольной улыбкой. Ягоды лопались, оставляя рыжие отметины. Нос-морковку давно отломали, ведро сбили с головы. Метлу вырвали из круглых рук и бросили на землю. Из-за рябиновых подтеков на щеках казалось, что снеговик плачет.

У ледяной горки сгрудились печальные малыши, в тёплых шубках похожие на стаю оживших варежек. И горка, и выстроенный лопатами городок, и целое семейство лепных зверушек были разбиты, истоптаны, заплёваны. В растаявшей глазнице у зайчика торчал потухший окурок.

Игорь хотел пройти мимо, но Татьянка завыла, потянув его за рукав.

– Гоша, они же нашего снеговика ломают! Прогони их!

– Молчи, дура, – прошипел Игорь сквозь зубы, варежкой зажимая сестре рот.

Пацан в «петушке» развернулся к ним. Из-под шапки торчали красные замерзшие уши, на куртке, слишком лёгкой для зимы, виднелась надпись «СПОРТ». К нижней губе прилипла шелуха. Парень смахнул её большим пальцем и сказал, поблёскивая глазами:

– Да мы тут так, тренируемся. А это ваш снеговик что ли?

– Не, я же не маленький, – Игорь угодливо улыбнулся. – Занимайтесь, ребят.

Он толкнул сестру в тёмное нутро подъезда, вошел сам и скорее захлопнул тяжёлую дверь. Вслед полетел издевательский шакалий смех. Ну, вот! Теперь ещё запомнят, что он, как ребёнок, лепит снеговиков, и не дадут прохода.

– Трус! – закричала Татьянка, вырывая ладошку из руки брата. – Ты же их старше!

Она бросилась вверх по лестнице, гневно топая сапожками. Эхо её рыданий гулко разносилось по тёмному подъезду. Игорь уныло поплёлся следом. Пакеты из «Магнита» оттягивали руки. Внутри были банки зелёного горошка и кукурузы, ледяные бруски крабовых палочек, колбаса, селёдка на салат и, конечно, мандарины. Какой без мандаринов Новый год? Круглые, как теннисные мячи, ярко-оранжевые, весёлые, они всегда появлялись на праздничном столе. Их можно было есть, сколько захочешь, до красной сыпи на сгибах локтей и оскомины на языке. Игорь облизнулся.

В подъезде пахло хвоей, мягкие иглы усыпали ступени. Под подошвой влажно чавкнула размокшая шишка. Удивительно! Сейчас почти все ставили искусственные ёлки с бездушными пластиковыми ветками, от которых пахло только заводом. А вот нашёлся человек, который принёс живую. Игорь сразу размечтался, что настоящую ёлку поставили именно у них дома. Может, дядя Николай по дороге в гости завернул на рынок. Мама достанет с антресолей старинные стеклянные игрушки, закутанные в вату, папа встанет на табуретку, чтобы повесить звезду…

На третьем этаже стоял гроб.

Вернее, конечно, только его крышка, обитая дешёвым красным сатином, с нежным белым нутром. А сам гроб, наверное, прятался в одной из квартир. Игорь представил себе праздничный стол с оливье, шампанским и мандаринами, в центре которого лежит в своём ящике свежий покойник. Как башмак в обувной коробке. Живот свело холодом, будто Игорь наелся снега.

Когда гроб понесут, за ним будут бросать еловые ветви. Мама говорит, так нужно, чтобы душа мертвеца не заблудилась. Вот почему пахло хвоей. Праздничное настроение разбилось, как сорвавшийся с ветки шарик. Что может быть более жутко, чем смерть в Новый год? С тяжелым чувством Игорь поднялся на четвёртый этаж. Домой, скорее домой!

В прихожей стояли чужие ботинки, не обитые от снега, и висели шубы. На полке, как свернувшиеся в клубок коты, грелись меховые шапки. Значит, дядя Николай уже приехал. Из зала доносились голоса и шум телевизора, по которому крутили «Чародеев». Квартира пропиталась сигаретным дымом. Игорь нахмурился. Мама никогда не разрешала папе курить в квартире, но для гостей делала исключение.

Дядя Николай, его толстая жена Людмила и младший сын, сорванец Котька, иногда приезжали на праздники. С собой они привозили сладкий подарок Татьянке, коньяк для папы, хаос и разрушения. С ними праздничное застолье не обходилось без разбитых бокалов, опрокинутых салатов, сломанной мебели. Они заполняли дом шумом и суетой, пачкали скатерти, проливали на ковер игристое вино, громогласно хохотали, глупо и грубо шутили. Папа их непонятно за что любил, а мама говорила: «Они нам просто не ровня».

Обычно дядя Николай заливался шампанским и засыпал в кресле ещё до курантов, потом падал, роняя ёлку или утягивая за собой скатерть. Он был мастером дурацких вопросов в духе: «Не задирают ли тебя в школе? Есть ли уже невеста?» Тётя Людмила целовала племянников напомаженным ртом, на тостах начинала плакать и уговаривала всех спеть «Ой, мороз, мороз». Но хуже всего был шестилетний Константин – по-домашнему, Котька, Котя, Котофей Николаич. Это был толстенький, румяный, избалованный мальчик с хохолком рыжих волос на макушке. Он вечно лез под руку, встревал в разговоры взрослых, выплёвывал еду, которая пришлась не по вкусу, закатывал скандалы, терялся и находился. В воспитательных целях Игорь безжалостно колотил Котьку за шалости, Котька в ответ кусался до синяков.

Игорь тяжело вздохнул. Родственников он не любил и воспринимал как стихийное бедствие. Стянув ботинки, он просочился на кухню, где мама кромсала варёную картошку на оливье.

– Мам, а чей гроб на третьем этаже стоит? Я в магазин шёл, его не было.

– Гроб? Это Колесниковых, наверное. Дядя Женя умер, разве ты не знал?

– А как?

– Что у тебя за вопросы всегда? – мать всплеснула перепачканными картошкой руками. – Может, пьяный в сугробе замёрз или палёной водкой отравился. Это дело до добра не доводит.

Насупившись, Игорь пошёл в комнату.

Отец и дядя Николай сидели за столом и о чём-то весело говорили, перекрикивая телевизор. На щеках дяди уже пятнами горел румянец, как у пластикового деда Мороза под ёлкой. Рассказывая, он жестикулировал полной рюмкой, расплёскивая её содержимое на любимую мамину скатерть и строгий папин свитер. Тётя Людмила, с химической завивкой на голове, в платье с непристойным вырезом, вешала на кремовые занавески убогую ядовито-зелёную мишуру. Игорь неприязненно поморщился.

Татьянка сидела на коленях у дяди Николая и обгрызала кружок докторской колбасы, держа его двумя руками.

– Трус! Предатель! – снова заголосила она, увидев брата.

– Игорь сделал страшное лицо и погрозил ей кулаком, Татьянка в ответ показала язык. Дядя Николай засмеялся и поцеловал племянницу в макушку мокрыми от водки усами. По телевизору запели про трёх белых коней.

Тут Игорь заметил Котьку. Двоюродный братец в свитере с медвежатами ползал под столом, бибикая, и толкал перед собой машинку. Рукава уже были чем-то перепачканы, губы измазаны шоколадом. Игорь узнал маленький железный грузовичок в липких пальцах, и глаза заволокла красная пелена гнева.

Коллекция игрушечных машинок была для него предметом гордости. Он экономил на завтраках, чтобы купить в киоске новенький экземпляр, хранил в коробках, чтобы не запылились, и не раз хвастался перед одноклассниками. Все модельки были детальными, у них открывались двери и крутились колёса. Татьянка не смела даже подходить к коллекции брата, да и Котька до поры до времени не рисковал трогать машинки.

– Ах ты, дрянь! – закричал Игорь. – Кто тебе разрешал, а?!

Котя, предчувствуя скорую расправу, отчаянно заверещал и юркнул под диван. Игорь бросился за ним, лёг животом на пол и стал шарить руками в пыли, пытаясь дотянуться до ноги двоюродного брата. Котька, визжа, как загнанная в угол мышь, вжался в стену.

– Ну, я разрешил, – раздался откуда-то сверху ленивый голос. – Мы же не знали, что нельзя. Котя сейчас отдаст.

Игорь высунул голову из-под дивана. В дверях его комнаты стоял Семён, прислонившись мускулистым плечом к косяку, на котором Татьянка зарубками отмечала рост, и снисходительно улыбался. На щеках, заросших жёсткой щетиной, видно было ямочки.

– Ой, Сёма, а я не знал, что ты тоже приедешь, – заискивающе сказал Игорь. Он смотрел снизу-вверх, как собака, потому что всё ещё лежал на полу, и чувствовал себя как никогда жалким.

Семён, старший сын дяди Николая, правда редко приезжал на Новый год. Он то служил в армии, то учился в железнодорожном техникуме в другом городе, да и по возрасту чаще отмечал праздники с друзьями. Игорь был для него слишком мелким, чтобы они могли поладить.

Котька опасливо выбрался из-под дивана и прибился к старшему брату. Тот ласково потрепал его по голове с рыжим хохолком, взял грузовичок из липких пальцев и вернул Игорю.

– Тебе уже хватит, пап, – мягко сказал Семён, забирая из рук дяди Николая рюмку. Тот виновато улыбнулся.

– Сёма, Сёма! Там чужие мальчики нашего снеговика ломают! – тут же запищала Татьянка, хватая двоюродного брата за майку.

– Ничего, сейчас я их в сугроб мордами натыкаю, – пообещал Семён.

– И я, и я натыкаю! – обрадовался Котька.

Счастливым пищащим комом они втроем выкатились в прихожую. Игорь не пошёл с ними, а поставил стул к самому телевизору, чтобы никого не слышать, положил подбородок на деревянную спинку и нахмурился. После сладких Котькиных пальцев железный грузовик неприятно лип к рукам.

Игорь подумал, как хорошо было бы, если бы кто-то сейчас умер. Лучше всего, конечно, Семён. Он может поскользнуться на лестнице, упасть и размозжить голову о бетонные ступени. Или пусть гигантская сосулька свалится на него с крыши, как лезвие меча, и пронзит насквозь от ключицы до живота. Нечестно, что у Котьки есть старший брат, который за него вступается, а у Игоря только бесполезная Татьянка. Или пусть хотя бы тётя Людмила навернется с табуретки вместе со своими уродливыми гирляндами и свернут шею. А, может, дядя Николай подавится кусочком рыбы или захлебнется водкой? Всё равно некоторые люди настолько отвратительны, что не заслуживают отмечать Новый год. Но тогда гроб будет стоять у их квартиры. Неприятно.

В комнату заглянула мать.

– Гоша, ну зачем ты мандарины купил? У Коти же аллергия.

– А у меня что, не праздник? Я вот мандарины люблю.

Когда Семён и мелкие вернулись с улицы, раскрасневшиеся на морозе и радостные, Игорь нарочно почистил мандарин и стал есть, долька за долькой, брызгая сладким соком. Котька смотрел на это голодными глазами. Не удержавшись, он потянулся хотя бы к ярко-оранжевой шкурке. Тётя Люда шлёпнула его по ладони и строго сказала:

– Опять задыхаться хочешь?

Котька заскандалил, и его увели в комнату. Игорь почувствовал короткое, но яркое торжество. Только от тяжелого взгляда, которым одарил его Семён, стало не по себе.

За окном крупными хлопьями повалил снег. На вид он казался мягким и тёплым, будто вата. Можно было представить, что великан своими огромными руками разорвал над городом подушку. Татьянка села смотреть мультфильм про волка и зайца, мама и тётка убежали заправлять салаты. Игорь забился в кресло и долго, умиротворенно смотрел, как медленно темнеет небо.

К ужину семья собралась за столом. Праздник шёл по обычному сценарию. Дядя Николай, пьяно размахивая бокалом шампанского, заплетающимся языком говорил тосты. Мама достала с антресолей гитару и спела «Где-то на белом свете…", а потом, так и быть, хором с тётей Людой – «Ой, мороз, мороз…» В десять погасили свет, чтобы посмотреть на фейерверки, которые запускали соседи. Татьянка пододвинула стул, чтобы лучше видеть. Семён посадил Котьку на подоконник, тот уткнулся мягкой рыжей макушкой в небритый подбородок старшего брата. На небе, одна за другой, распускались яркие вспышки, искры осыпались на крыши домов.

– На фонтан похоже, Сём, – запищал Котя. – Правда же?

– Представь, что звёзды падают, – Семён потрепал его по голове. – Можно желание загадать.

Чтобы не толкаться у окон, Игорь решил смотреть фейерверк из своей комнаты. Он тихонько открыл дверь и не стал включать свет. Его встретили привычные очертания кровати, стенки, письменного стола. По случаю приезда гостей на полу постелили матрас, а кресло разложили, чтобы можно было спать. Игорь знал здесь каждый сантиметр. Но, стоило ему шагнуть в мягкий сумрак, как он скривился, шипя от боли. Что-то впилось в стопу. Под ногами захрустели осколки. Гости что, расколотили люстру? Игорь щёлкнул выключателем.

Свою коллекцию, оскверненную, уничтоженную, он узнал сразу же. Такое нельзя сделать случайно. Можно было подумать, что в комнате случилась гигантская игрушечная авария, полная кровавых жертв. Выломанные дверцы, разбитые стёкла, отколотые фары и номера, выпотрошенные коробки лежали на полу безобразным месивом, как неумело порубленный салат оливье.

Выстрелили за окном петарды. Белая вспышка холодной ярости ослепила Игоря. На миг заболела голова. Он представил, как Котька, обиженный и заточенный в комнате, методично ломает одну модельку за другой. Отковыривает номера. Развинчивает колёса. Ногтями сцарапывает краску.

Ледяной ком в животе всё рос и рос. Теперь там был уже не маленький сугробик, а целый снеговик. Изуродованный злыми мальчишками мстительный снеговик с рябиновыми потеками на щеках.

С тошнотворным чувством Игорь вернулся за стол. Он никому ничего не сказал. Праздник продолжался.

Дядя Николай открыл бутылку шампанского, пробка выстрелила в люстру, мама запричитала. По телевизору началась «Ирония судьбы». Таньку погнали спать. Котька остался, потому что никто не следил за его режимом, но скоро и сам задремал на диване, закутавшись в покрывало.

– Сиди, мам, я его уложу, – сказал Семён.

Он осторожно подхватил брата прямо вместе с покрывалом, чтобы не разбудить. В его сильных, мускулистых руках пухлый Котя казался крошечным, как игрушечный пупс. Семён улыбнулся мягкой, светлой улыбкой, которая редко появлялась у него на лице. Тётя Людмила рассеянно кивнула, смахивая слезу над тарелкой солёных огурчиков. Дядя Николай по обыкновению начал посапывать, запрокинув желтоватое, похожее на луковицу лицо.

Семён отнёс Котьку спать и вернулся, неловко потирая багровую шею.

– Там Котофей Николаич немного поиграл с твоими машинками, – шепотом сказал он, склоняясь к уху Игоря. – Мы тебе завтра всё склеить поможем, хорошо?

– Не вопрос, – губы сами собой растянулись в медовой улыбке. – Что я, маленький, что ли?

Папа пожаловался, что терпеть не может «Иронию судьбы» – мол, ему всегда жалко Ипполита. Мама переключила на «Голубой огонёк». Семён разлил всем, кроме Игоря, шампанское, и сел рядом с тётой Людой. Она положила на плечо сына рыжую голову в сбившихся кудряшках. Тушь у неё поплыла от слёз и сделалась похожа на дешевый грим. Дядя Николай с присвистом сопел, выпирающий над ремнём живот колыхался, как желе.

Игорь дождался, когда начнётся обращение президента, и тихо выскользнул на кухню.

Там на застеленной ватой тумбочке стояла пластиковая ёлка. Слабо моргали в сумраке огоньки гирлянды, издевательски улыбался красным ртом пластиковый Дед Мороз. А под ёлкой лежали подарки. Игорь нашёл среди них картонную коробку с улыбающейся на ней красной машиной. Он был слишком взрослым для такого, а сестра фанатела по Барби. Значит, этот подарок мог принадлежать только Котьке.

– Гоша, куранты скоро! – крикнула из комнаты мама.

– Я сейчас… Мне в туалет надо…

Игорь аккуратно поддел ножом скотч, чтобы потом можно было незаметно запечатать коробку обратно. Открыл холодильник и встал на стул, чтобы достать мандарины с верхней полки. Их специально убрали так высоко, чтобы Котька не смог добраться. Игорь выбрал три жёлтых, сочных шара с пупырчатой, тонкой кожицей, перед которыми никак не сможет устоять шестилетка. Один за другим, он запихнул мандарины в подарок. Забили куранты.

Завтра утром Котька наверняка встанет раньше всех. Взрослые будут гулять ночью, а Татьянка любит валяться в постели до обеда. Значит, двоюродный братец прибежит на кухню первым. Станет вскрывать подарки. В коробке с улыбающейся красной машиной он найдет три спелых мандарина и, не веря в своё счастье, торопливо съест их, пока не видят взрослые. Через несколько долек лицо его начнет синеть. Он захрипит, но в кухне хорошая дверь, и его не услышат. Фиолетовый язык выпадет изо рта, горло раздуется как подушка. Только через несколько часов его найдет под ёлочкой Игорь – ни в коем случае не Татьянка! Незачем ей на это смотреть. Тётя Людмила наконец получит настоящий повод поплакать. Пусть хоть в этот раз её напомаженный рот искривится искренне. А дяде Николаю всё-таки придется купить живую ёлку, чтобы кидать за маленьким гробом, обитым самой дешевой тканью.

Игорь так размечтался, что даже облизнулся. И тут его кто-то взял за шею.

Обернувшись, он увидел Семёна. Огоньки гирлянды бросали красные, жёлтые, зелёные отсветы на его спокойное лицо, поэтому в ледяных, как у рыбы, глазах загорались и гасли искры разных цветов. В соседней комнате всё ещё били куранты.

– Сём, я тут так… ничего… – отчаянно зашептал Игорь.

Семён приподнял его за горло и толкнул к открытому холодильнику. Лопатки обдало морозом. С верхней полки покатились и застучали по полу мандарины.

– Я просто есть захотел, – Игорь плаксиво скривил рот. – Фруктиков. Какой же без мандаринов Новый год?

На миг ему показалось, что двоюродный брат его убьёт. Задушит и запихнет в морозилку. Или оставит коченеть под пластиковой ёлкой. Но Семён вместо этого зажег сигарету, открыл форточку и шумно втянул дым.

– Тогда ешь, – он поставил на стол раскрытую коробку с красной смеющейся машинкой.

Игорь дрожащими руками вытащил три мандарина. Он торопливо почистил первый, брызгая на стол соком, разломил дольки и запихнул в рот сразу половину. Вязкая кислятина склеила челюсти, подбородок и ладони стали противно-липкими. На ресницах задрожали слёзы. Семён сбил пепел о краешек блюдца с лимонными корками.

– Ещё ешь.

– Я не хочу больше, – с трудом ворочая языком, сказал Игорь.

– Тогда зачем взял три?

Пришлось есть ещё. Куранты замолчали, из соседней комнаты теперь долетало «Счастье вдруг, в тишине…» Игорь ел дольку за долькой, хлюпая носом и растирая слёзы сладкими от сока ладонями. Семён курил, раздувая ноздри, и грудь у него поднималась так тяжело, будто он грузил вагоны. На улице хлопали, как выстрелы, петарды.

«Чтоб вы все сдохли», – злобно думал Игорь, глотая кисло-сладкую слюну.

Он жевал и мечтал, что утром плотный, слежавшийся снег упадет на машину дяди Николая и раздавит их всех. Представлял дольку мандарина, которая застрянет в горле у Котьки и задушит его. Тётю Людмилу, повешенную на ёлочке на её же безвкусные бусы: нитка искусственного жемчуга стягивает жирное горло, единственная туфля болтается на варикозной ноге. Семёна, разрезанного на кусочки и расфасованного по контейнерам, как холодец. Семёна, у которого из пробитого горла торчит ёлочная игрушка. Семёна, замороженного, как ледяная скульптура в парке.

Когда мандарины закончились, Семён встал, потушил сигарету, смахнул кожуру в мусорный контейнер.

– А теперь ты, Игорёк, пойдешь в ванную, умоешь рожу и вернёшься с улыбкой.

Он похлопал двоюродного брата по мокрой от слёз и мандаринового сока щеке и добавил:

– Не порти людям праздник.

ЕГО ВЕРА

Бальзар вышел на крыльцо старого двухэтажного дома, где снимал комнату и потянулся, скаля радостно клыки по-настоящему теплому весеннему солнцу. Несколько вырвавшихся из косы прядей пощекотали лицо легкой паутиной. Небольшой дворик поддержал его веселье криками детворы и гулом взрослых. Развешивающая белье Глида, прачка, заметив темного эльфа, улыбнулась ему лукаво, выставив из-за висящей простыни увлекающие объемы, и крикнула:

– Что, Бальзар, опять буянить?

Бальзар с тем же лукавством прижал палец к губам и, спрыгнув с высокой ступени, широким шагом вошел в паутину улиц.

Толпа, словно заразившись той же весенней беззаботностью, плыла по улицам волнующимся потоком. Улыбались девицы, стреляя глазами на эльфа, чуть трогали улыбкой губы богатые франты, а деловитые по обыкновению матроны с усилием удерживали на лице достойную мину. Мальчишки, юркавшие из проулков и обратно, были самыми сосредоточенными в этой пестрой массе. Нет, они не были воришками, по крайней мере, не все из них. Большинство были на посылках, а оттого и не позволяли себе радоваться солнцу. Нужно было доставить послания хозяев быстро и точно, а уж потом, заработав на калач, можно и отдохнуть. Бальзар довольно щурился, рассматривая их всех. Толпа не злила его, как бывало то в зимние, короткие дни. Наоборот, позволяла чувствовать себя живым, частью большого города.

У ворот, куда вывела Бальзара широкая чистая улица, толпа была другой, деловитой, шумной и неулыбчивой. Хмурились стражи, досматривая прибывших, мрачнели лицами купцы, вынужденные показывать первым все свое добро. А подчеркивали их недовольство высокие шпили, заглядывающие в город над стеной.

Храм бога Едже.

Эта религия, наравне с лесными эльфами, отвоевывала себе все больше земель. Злая, жестокая. Заставляющая верить в себя против воли. Даже то, что храм стоял за стеной, говорило о ее самоуверенности. Заявляло прямо – мы ничего и никого не боимся, мы готовы постоять за себя. И стояли. Рыцари-монахи, как они себя называли, с легкостью несли тяжесть своей веры в массы.

Бальзар в единого бога не верил: как можно верить, что один заменит десятки и станет управлять миром единолично? Но с монахами дело поимел. Вчера. На то и намекала прачка, которой удалось увидеть триумфальное его возвращение и услышать из первых, пусть и нетрезвых уст рассказ о его победе.

У нужного переулка Бальзар свернул, углубившись в более бедные, крайние районы. Попетлял по закоулкам и вновь вышел на широкую, чуть более грязную улицу.

Шильдик трактира бросился в глаза, отвлекая от мыслей. Искусная вывеска вообще отлично привлекала внимание. Кривую морду тролля будто и правда хорошенько приложили этой деревяшкой, так, что та осталась на ней висеть, пуча глаза на проходящих. Над рожей неровными буквами значилось: Пьяный тролль.

Бальзар, улыбнувшись чуть неуверенно, криво, нырнул за скрипнувшую дверь и остановился, привыкая к сумраку после яркой улицы.

– Явился, ррырг вшивый, – зло сплюнул трактирщик. Крепкий, даже здоровый человек с повислыми черными усами и абсолютно лысой головой.

Бальзар пожал плечами, состроив виноватую мину, и медленно двинулся вглубь помещения. Трактир был пугающе длинный и при этом неудобно узкий: так, что столы могли стоять лишь у одной стены. Лет сто назад местный королек решил ввести налог на ширину фасада. Долго тот не продержался, но породить несколько уродцев успел.

– Будешь что? – рыкнул Колот, не глядя уже на подбиравшегося эльфа.

– Позавтракать дай, – улыбнулся шкодливо Бальзар, чтобы скрыть тревогу. Стойка была аккурат посередине этого странного коридора-комнаты, и за ней столики уже стояли у другой стены, словно давая возможность посетителям хоть так уменьшить количество неприятных лиц. И за самым дальним столом, притаившись в темноте – свет горел лишь над стойкой – сидели монахи. После вчерашнего приключения видеть их здесь было грустно: хотелось поесть спокойно и немного поработать – через монеты уже было видно дыру кармана.

Трактирщик бросил еще пару грязных ругательств, адресовав их Бальзару, но кивнул положительно.

Бальзар сел у самой стойки, лениво рассматривая остальных посетителей. В такой час их было немного. Пара мрачных мужичков с легкими топорами, плотники заскочили на завтрак. Две женщины с опущенными плечами, тоже работницы, только эти домой возвращаются. Еще двое предпочетших прятать лица под капюшонами: по ним Бальзар скользнул взглядом, как по пустому месту. Раз ребята не хотят внимания, нечего его обращать. Никого из купцов или другого, способного одарить поиздержавшегося эльфа монетой, не было.

Бальзар поселился в городе недавно, осенью. Когда колючие, холодные дожди закончили его терпение, выгнав с тракта. Сначала он работал где придется, помогая в артелях, заменяя приболевших работников. Потом один из них предложил ему более хлебное, хоть и тяжелое дело, и Бальзар переехал на склады, помогая купцам с разгрузкой и погрузкой. Там уже его присмотрели сами купцы, прекрасно понимая, что ворочать эльфийскими руками мешки не самое умное занятие. Тогда уж ему стали поручать чуть другие, менее приятные, но гораздо более оплачиваемые дела. Работать руками больше не пришлось, и с купцами они уговорились встречаться «У тролля».

На столешницу перед ним брякнулась миска с кашей, которой почти не было видно из-под подливы и маленьких кусочков мяса. Трактирщик, хоть и ругался на Бальзара, привечал его. Потому как тот не раз ему помогал. Так, от души. Когда какая пьянь начинала громить столы, выносил его на улицу, отдохнуть.

– М-м, осени тебя Мать, – благодарно потянул носом Бальзар.

Колот по привычке ругнулся и оставил его одного. Даже денег не спросил, знал, не расплатившись эльф не уйдет.

Каша радовала тело, а душа наоборот мрачнела. Пора было убираться вон из города. Пока лежал снег, мысли о том даже не посещали. Но теперь, когда запах весны перебивал вонь сточных канав. Когда на улицу можно было выйти в одной рубахе – только если домой еще по солнцу вернешься – когда тело жаждало действий, пришла пора. Беспокоило, даже скорее злило, что раньше уговаривать себя не приходилось. Он собирал сумку, стоило грачам зачернить снег. Теперь же отчего-то медлил. Цеплялся за место, за людей, за… ощущения. Ему нравилось быть нужным. Нравилось улыбаться утрами Глиде, ругаться беззлобно с Колотом, перешучиваться с мальчишками, пытавшимися поддеть его за острые уши и длинные волосы. Нравилось быть частью чего-то. И так не хотелось снова становиться изгоем. Одиночкой. Последним напоминанием.

Погрузившись в мрачные размышления, Бальзар не заметил изменений. Миска только опустела, он даже ложку не успел положить, как стол загородили от хозяина за стойкой три мрачные тени.

Бальзар удивленно вскинул взгляд, внутренне поморщившись, а внешне расплывшись в широкой, радостной улыбке.

– Помочь? – с готовностью, но между тем и с легкой насмешкой спросил он.

Двое монахов по краям смотрели на него мрачно, хмуро. От разбойников этих ребят отличала лишь новая, добротная одежка и кольчуги, может еще и медная бляха на груди с изображением свечного огарка, крохотного, но еще живого. А вот тот, что в центре Бальзару не понравился. Начать с того, что кольчуги на нем не было. Как не было и привычных одежд. Тело монаха прикрывало длинное платье, навроде туники, только видом построже. Наверху же, на груди, лежал совсем другой медальон: золотой, с высокой, тонкой свечкой, уронившей лишь одну слезу-каплю воска. К этому прибавить его взгляд, холодный, высокомерный, но изучающий и довольный.

Монах улыбнулся. Худое лицо его стало еще страшнее. Не то, чтобы был он уродом каким. Обычный человек, тощий, высокий, с гордо вскинутой головой. Но вот было в нем что-то такое, отталкивающее, настораживающее.

– Помогите, – кивнул он, без приглашения усаживаясь, напротив. Двое других тут же сомкнули плечи, закрывая от взгляда стойку.

Бальзар лишь мельком успел заметить взволнованное лицо Колота, искоса бросавшего на них взгляды. Спрашивать он больше ничего не стал, вскинул брови ожидая: хочет монах чего, пусть говорит.

– Говорят, вас можно купить? – с тонкой усмешкой спросил монах.

– Лгут! – безапелляционно заявил Бальзар, расплываясь в широкой ухмылке. То, что его все покупали он знал, но поделать ничего не мог. Так уж принято тут было, не наем, а купля.

Монах на мгновение растерялся, понятно это стало лишь по чуть сдвинувшимся бровям, но тут же вновь вернул лицу чуть снисходительное величие.

– Ах да, вы не местный, – проговорил он, – нанять?

– Можно, – развел Бальзар руками, с неодобрением пытаясь пробить взглядом фигуры монахов: ему хотелось запить кашу.

Но трактирщик хорошо помнил привычки своих завсегдатаев. Задержался всего ничего, растерявшись, но тут же появился с большой кружкой, исходившей пенной шапкой.

– Вам что? – мрачно буркнул он, опустив кружку и кинув взгляд на монахов. Но главный поднял руку, помахав ей из стороны в сторону, и Колот ушел, мрачно буркнув что-то нелестное.

Монах дождался пока Бальзар опустит схваченную посудину и утрет пенные усы и только тогда заговорил вновь.

– У нашего ордена есть для вас поручение. Опасное. Но за ценой мы не постоим.

– Вы говорите, – добродушно подбодрил Бальзар, уже с искренним довольством оглядывая монахов. После половины кружки меда ему стало их жаль. Он прекрасно помнил, с какой охотой их приятели вчера вливали в себя все, что горит. Наверняка этим двоим обидно стоять насухую.

Монах сверкнул глазами, явно оставшись недовольным его поведением.

– Здесь не лучшее место для подробностей.

– Э, нет, – хохотнул Бальзар, качнув головой. Коса мотнулась, мазнув по спине легкой щекоткой. – Здесь лучшее место!

Монах нахмурился, пожевал губами, но кивнул согласно. Его охрана за спиной подошла еще ближе, бросив по сторонам подозрительные взгляды.

– Нам нужен воин, наподобие вас.

– Для чего-о?

По-птичьи склонил голову набок эльф.

– Нужно доставить… колдуна, – нехотя выдохнул монах. Глаза его не отрываясь сверлили Бальзара каким-то злым предупреждением.

И Бальзар, пусть по привычке улыбался, смотрел на него уже недоуменно, подозрительно. Гляделки затягивались. Монах явно больше ничего говорить не собирался, и Бальзар заговорил сам:

– А ваши монахи?

– Увы, – лицо человека дернулось. – Страх перед колдуном сильно ограничивает добрую волю. Нам удалось набрать всего пятерых. Этого мало.

Бальзар откинулся на спинку стула, переплетя руки перед грудью.

– Какая сила у этого колдуна, что его боятся ваши воины?

– Это неважно, – отрезал монах, заставив Бальзара нахмуриться. – В оковах он ничего не сможет предпринять.

– А что сделал этот колдун? – с мрачным подозрением уточнил он.

– Смущал умы паствы, разглагольствуя о своих паскудных верованиях. Колдовством обрек многих монахов на грех неверия. В храме Едже творил колдовство, породив в головах мерзкие видения.

Бальзар хмурился, кивая обвинениям, а сам думал. Все это звучало глупо, по-детски. Да, проявлять свои силы в чужих храмах не стоило, но за это могли лишь побить. Да и колдовство… Судя по словам монаха, был тот человек не больше чем табом: человеком, способным показать то, чего нет. Сил у таких было мало. Вреда от них еще меньше. Так что же? Чем не угодил он монахам с их верой?

– И куда его? – прервав размеренный поток прегрешений, лившийся из уст монаха, уточнил он.

– В Ржаг, – с охотой ответил монах, – в главный храм. Приорх вынесет ему приговор и накажет.

Как наказывали монахи веры в Едже, Бальзар знал, оттого и поморщился презрительно. Но шанс выбраться из тепла и уюта города показался знаком Матери. Возможно, именно она послала этих глупцов к нему, желая показать, что пора двигаться. Ржаг был его следующей целью. Хотелось посмотреть на горы. Узнать, отличаются ли они от его родных, оставшихся далеко на востоке под властью проклятых светлых братьев.

– Хорошо, – пожал он плечом. – Когда?

С монахом они говорили еще долго. И когда тот исчез за дверью, Бальзар поднялся. Подошел к стойке, расплатиться. Колот в это время был совсем в другой стороне, разговаривал с зашедшим перекусить приятелем.

– И пойдешь?

Бальзар дернулся, не заметив, как задумался настолько, что не услышал шагов немаленького человека.

– Ого, – округлил он глаза, – этот город правда плохо на меня влияет.

Трактирщик насмешки не заметил. Забрался на свое место и все так же хмуро, из-под бровей оглядев эльфа, переспросил:

– Уходишь? С ними?

– А что мне? – поморщился уже Бальзар, прихлопнув к стойке монету и так же, прикрывая ее рукой, придвинув к трактирщику.

– С этими… – Колот замолчал, не в силах подобрать достойный монахов эпитет. – Невинного поведешь под их суд?

Бальзар неискренне расхохотался, запрокинув голову и демонстрируя ровные ряды зубов с выступающими острыми клыками.

– Да ладно, так уж и невиновного? Меня здесь и для людей покупали, что ж ты тогда молчал?

– Тогда тебя люди для людей покупали, сейчас же для человека тварь берет, – мрачно буркнул Колот.

– Мне не выбирать, – мотнул головой Бальзар, с непонятной тоской глядя на двери. – Прощай, старый! Навряд ли еще свидимся.

Трактирщик поджал губы, но, подумав, все же протянул эльфу широкую грубую ладонь.

– Зазря ты это затеял. Да и привыкли к тебе уж здесь. Оставался бы.

– Нет, не мое, – легко улыбнулся Бальзар, отгоняя прочь мысли и грусть.

***

– А лошадь я так и не купил, – печально поведал Бальзар высоким воротам храма. Жалкие домишки крестьян, которым не хватило места за городской стеной, теснились у ног огромной крепости, поглядывая на нее маленькими, затянутыми пузырем окошками, словно цыплята перед пастушьим псом.

Было еще темно и по-утреннему свежо, даже холодно. Немногочисленные, оставшиеся после снега лужи за ночь притянуло ледком. Пар изо рта валил печным дымом. Уши, по глупости и самоуверенности оставшиеся без укрытия шапки, казалось, обратились точно такими же ледяшками. Но пускать эльфа внутрь монахи не спешили. Да и, как подозревал Бальзар, не пустят. Осквернять храм бесперспективным нелюдем никто не собирался.

Наконец врата отворились, и ему навстречу выехала почти торжественная процессия. Если бы не клетка, которую волочила старая, но еще мощная кобылка, точно сошло бы за праздник. Пятеро воинов-монахов с презрением оглядывали стоящего эльфа, остановив коней в десятке шагов от него. Следом стала и телега с клеткой. Возница, слабо похожий на монаха крепкий бородатый мужичок, с руганью натянул поводья и привстал, пытаясь разглядеть преграду. Изнутри, с храмового двора, раздались удивленные и возмущенные голоса, и навстречу Бальзару вышел вчерашний монах-свеча. Но эльф на него не глядел. Он хмуро и недоверчиво изучал пленников. Старик. Тощий, длинный и сухой. Белые волосы сливались с такой же бородой и терялись в складках грязно-бурой одежды. Лицо какое-то чистое, светлое и в глазах не страх и обреченность, а печаль и понимание. Но это Бальзар мог стерпеть. Если бы не белокурая головка, робко выглядывающая из-за мешковатых одежд старика. Голубые, ясные глазки изучали его с интересом и даже некоторым восторгом, пусть лицо ребенка и несло следы печали.

– Ребенок?! – стараясь держать в себе недовольство, спросил Бальзар, не оборачиваясь.

Монах, только успевший подступиться, удивленно замер, глядя на ребенка злыми глазами. Словно надеялся, что тот растает и не придется доказывать глупой нелюди, что все идет согласно плану его бога.

– Отродье колдуна, – строго проговорил монах. Бальзар глянул на него с нескрываемой насмешкой, и монах торопливо поправился: – не дочь, ученица!

– За нее мы не говорили, – тихо бросил эльф, не сводя с монаха насмешливого взгляда.

– Доплатим.

Монах протянул руку в сторону. Подбежавший полный человек, в такой же тунике до пят, тут же опустил туда кошель, явно тяжелый и приятно пухлый.

– Ты же не откажешься? – хитро уточнил монах, протягивая кошель Бальзару.

– Нет, – легко согласился он, принимая и взвешивая в руке оплату. – Лошадку бы.

Монах понимающе кивнул и уже через пять минут Бальзар сидел на хорошей, пусть и немолодой, каурой кобылке.

Монахи его старательно не замечали. Зато Бальзар уделил им все свое внимание.

Трое обычные, крепкие, мрачные. Привычные представители ордена. Квадратные челюсти сжаты в мрачной решимости. Решимости к чему сами воины еще не знали, но уже были готовы.

Четвертый вызывал лишь смех. Высокий, нескладный, с маленькой головой и длинными ручищами. Словно он должен быть либо гораздо тоньше, либо гораздо выше. При этом на физиономию парень был слишком уж смазлив. Светлые глаза в обрамлении пушистых длинных ресниц, по-мужски квадратная челюсть до смешного гладкая. Лишь усы и борода, аккуратным квадратом обходившие рот, мешали представить вместо него женщину. Черные короткие волосы летали на ветру птичьими перьями. Бальзар со скрытым смехом уже приписал ему должность во внутренней иерархии ордена.

Зато пятый, такой же крепкий, как все, притягивал взгляд неким скрытым величием. Пытаясь уловить в его фигуре то, что вызывало этот интерес, Бальзар не сразу заметил его медальон. А уж когда рассмотрел, отбросил сомнения. На серебристой бляхе красовалась слишком длинная для простого монаха свеча. Она оплыла, увешав бока застывшим воском, но все же была почти полной.

Монахи, получив благословение своего лидера, тронули лошадей, старательно не замечая Бальзара. А тот и не высовывался. Пристроился за клеткой, сперва разглядывая сгорбленную фигуру старика, а после погрузился в мысли.

По миру он ходил уже больше двух лет. Обычно делал это своими ногами. Давно, еще в самом начале, желал купить коня, но стоило посмотреть на продающихся животных, уходил с торжища. Лошадь не только транспорт, она живая. За ней уход нужен, лишние траты. Да и жалко если сожрет кто. Теперь же, качаясь на широкой спине церковной кобылы, он понял еще один плюс пеших переходов: они отвлекали от мыслей. Кочки, камни, подозрительное сопение в кустах не позволяли погрузиться в самоедство. Лошадь делала для этого все. Умная скотинка спокойно шла за прочими, не требуя управления.

Первыми в голову пришли мысли о пленниках. Не то чтобы Бальзар был слишком добродетелен. Да и людей, и не только, ему приходилось убивать. Но в этой ситуации не нравились ему сами наниматели. Любить или хоть уважать Едже и его монахов Бальзар не желал. Не нравились ему и пленники. Старик ладно, ему уже все равно. Ребенка же эльф по своей натуре обидеть не мог. Ко всему прочему не нравилось ему и их положение. Слишком свежо было в памяти собственное рабство. До сих пор ночами Бальзару снился ошейник, сдавливающий шею и лесные эльфы, презрительно насмехающиеся над его скрученной болью фигурой.

Мысли перескочили на эльфов. На восемнадцать лет рабства и унижений. На собственный, вырезанный светлыми братьями народ. На Роменсул, маленькую эльфийку. Его госпожу и любимую. Ту, которая пожертвовала собой ради его свободы.

От охватившей боли Бальзар сжался, зажмурившись. Распахнул глаза, старательно оглядывая черные еще поля, выползающее из-за далекого леса солнце и гордые спины идущих впереди монахов. Тряхнул головой, так, что коса перелетела через плечо, разлегшись на груди, и улыбнулся счастливо. Как давно привык. Подстегнул лошадь, выезжая вперед, к монахам, и пристроившись у последнего, смазливого, оставшегося без пары, спросил, сияя солнцем:

– Расскажи, как едем?

Монах глянул на него волком. В глазах его почудилось эльфу совсем не то, что должно было. Не презрение с надменностью, а какой-то страх и обвинение. Но монах, на мгновение отвернувшись, вернул ему уже вполне твердый взгляд.

– Увидишь!

– Э нет, – нагло улыбался Бальзар. – Я предпочел бы знать, чего ждать.

– Твое дело, – процедил монах, глядя ему в глаза, – следить за пленниками. Все остальное тебя не касается.

Бальзар в наигранном удивлении вскинул брови, скаля клыки в раздражающе-веселой улыбке. Но монах оказался непрошибаем. Тряхнув головой, Бальзар вновь приотстал, пропуская повозку.

– Что натворил, старый? – с тем же весельем спросил он у старика. Тот оторвал взгляд от досок пола и несколько недоуменно оглядел веселого эльфа.

– Молчать! – рявкнули спереди. Идущий первым монах с серебристой бляхой развернул коня, подъехал к Бальзару и зло прошипел в лицо, – с пленниками не разговаривать!

– Договорились, – просто согласился Бальзар. – Как зовут?

Но воин отвечать не стал. Развернулся и погнал к своему месту в строю. Бальзар хмыкнул, искривив губы в хищной насмешке, и позволил своей лошади возобновить шаг.

День прошел быстро. Задумавшись, Бальзар не сразу понял, что монахи даже на обед не остановились. Шли размеренно по Лежскому тракту, перекусывая на ходу. Ни пленникам, ни самому Бальзару угощаться не предложили. А ближе к ночи стали посматривать по сторонам, тихо переговариваясь. Наконец сошлись. Свернули с удобной дороги на едва заметную колею в небольшой рощице. По ней осенью селяне солому с полей свозили: кое-где лежали еще размокшие, сгнившие за зиму ости. Отъехали так, чтобы с дороги рассмотреть невозможно было, и стали, спешились.

Разложили костерок, быстро набросали еловых лапок, прикрыв плащами, и расселись у огня. Возница, только телегу оставив, тут же к ним подсел, косо поглядывая на пленников. Присоединяться к неприятной компании Бальзар не спешил. И место для сна себе устроил в стороне. Чтобы огонь смотреть не мешал, а голоса слушать. Сел прямо на лежанке и вытащил со слезами уложенные Глидой и подругой ее, Бетси, харчи.

От воспоминаний о женщине, крупной и по-человечески рыхлой, зато милой и отзывчивой, на груди стало тоскливо. Пусть она не эльфийка, но время с ней проводить хорошо было. А теперь в лесу по холоду одному спать…

Грустно улыбнувшись собственным ворчливым мыслям, Бальзар разломил еще совсем мягкий хлеб. Прижал его к замерзшему носу, втягивая дразнящий аромат, и внезапно напоролся взглядом на крохотные голубые огонечки глаз. Поднял голову и неожиданно для себя улыбнулся ребенку. Тот. Точнее та, хоть разобрать в этой замарашке что-то кроме глаз было сложно, ответила такой же веселой улыбкой. Но бросив быстрый взгляд на взорвавшихся смехом монахов, потупилась и спряталась за фигурой старика.

Бальзар повернулся к монахам и с нарастающим удивлением заметил, что они спокойно себе ужинали, не тратя время на готовку.

Натянув на лицо излюбленную свою радостную улыбку, он легко поднялся и подступился к костру.

– Пленникам еда нужна, – тихо проговорил он.

Тихо-то тихо, но разговоры смолкли и шесть недовольных морд к нему повернулись.

– Они ели сегодня, – сквозь зубы процедил главный, монах с длинной свечой на серебре.

– Так и вы тоже, – взглядом и недвусмысленно вздернутыми бровями указал он на зажатый в руках монаха кусок сыра с хлебом.

– Эльф, твое дело стеречь, чтобы их никто не освободил, – все так же цедил сквозь зубы монах. Но еду, словно смутившись, от взгляда Бальзара спрятал за широкой ногой.

Бальзар с насмешкой обвел взглядом мрачные лица. В выражении смазливого опять показалось что-то неправильное, словно поддержка, одобрение. Но тут же сгинули за вернувшимся презрением.

– Э нет, монах, так мы не договаривались, – хохотнул Бальзар, расплываясь в улыбке еще шире. Монахи нахмурились уже по-другому, нервно. – Я готов стеречь ваших пленников, а вот издеваться над дитем не дам. Да и старик тоже вашими стараниями до Ржага не доедет.

Главный монах медленно поднялся, неожиданно вытянувшись над Бальзаром на добрую голову. Эльф удивленно хмыкнул, но отступать не стал. Так и стоял почти вплотную. Вскочили и остальные, похватавшись за эфесы мечей. Доставать не стали, слишком спокойным и мирным был вид эльфа. Откуда им знать, что темному от такого мирного вида до убийства всего и надо что шажок ступить.

– Добро, – медленно кивнул монах после долгого взгляда. – Можешь покормить. А у меня еды лишь на моих людей.

Бальзар мысленно грязно выругался. Внешне лишь улыбка стала чуть насмешливой.

– Не боишься, что пока я их кормить буду, старик на меня чары наложит?

Голова эльфа склонилась, и весь вид его стал напоминать ворону. В глазах любопытство, но ждешь от нее только гадостей.

– Тебя что ж, зря с собой брали? – хохотнул смазливый. Главный ему ничего говорить не стал, только презрительно носом дернул. – На ельфов жеж не ложится колдовство.

Управлять лицом стало сложно. Таких верований он еще не слышал.

– Они в цепях, – оборвал главный переглядывания. – Можешь не трусить.

Бальзар шутливо поклонился, больше изображая женское приседание и не совсем вольно отправляя его смазливому монаху. Расплылся в улыбке: судя по красноте, бросившейся тому в лицо, намек его дошел.

– Держи, старый, – сунул Бальзар между прутьев половину хлеба и кусок сыра.

– Благодарю тебя, сын Первой Матери, – едва слышно шепнул тот, бросив быстрый взгляд на монахов. Но никто одергивать эльфа не стал, и старик все же забрал еду. Разломил надвое, отдав большее ребенку, и жадно укусил хлеб, так же как Бальзар недавно, сперва уткнувшись в него носом.

От такой благодарности Бальзар застыл на мгновение. Как раз хватило, чтобы увидеть, насколько пленники изголодались. Но тут же отступил, вернувшись к лежанке. Давно не слышанные слова благодарности темных эльфов вернули запрятанную глубоко в сердце тоску.

***

Утро встретили уже в седле. На этот раз, было оно гораздо приятнее. Пели птицы в голых еще, но уже словно подернутых салатовой дымкой кустах. Шелестел в вышине ветерок, приносивший с собой запах мокрой земли и прелой листвы. От него было еще зябко, но чувствовалось, что пройдет чуть-чуть и обласкает мир весенним теплом.

Утром Бальзар отдал пленникам очередную часть своих запасов и с тоской размышлял, что так придется или просить монахов в деревни заезжать, что они навряд ли сделают. Либо охотиться. Отчего-то делать это такой приятной порой эльфу не хотелось.

Задумавшись, он не сразу заметил перемены. Чем выше поднималось солнце, тем сильнее окутывало тепло, заставляя сбросить плащ, закрывавший его с головой. Но птичьи трели сменились далеким ревом водяного петушка. Птичка та не редкая, но живет у болот, а от Кенржа место такое далековато. Чуть погодя потянуло и тиной, и открытой, свежей водой, и разом грязью, не полевой, но той, что на заболоченных местах бывает.

Когда понял, что не так, вскинул взгляд, осматривая густые, казавшиеся непроходимыми кусты по сторонам. Расплылся в хищной улыбке, внутренне ухохатываясь. Кто-то всех их перекинул от тракта. Причем так ловко, что даже он ничьих сил не заметил. А ведь эльф, не человек.

Он хотел уже окликнуть монахов, но те и сами стали замечать странности. Закрутились, заговорили, а после и вовсе остановились, переговариваясь. Бальзар не мешал. С едким довольством смотрел на их растерянность.

Старший тронул коня, поворачивая. Подъехал к нему и, хмурясь, спросил:

– Ничего не замечаешь?

– Вижу, отчего ж? – оскалил он клыки в довольстве.

– Что видишь? – процедил монах, бросая быстрые взгляды на прислушивающегося старика.

– Вижу, что нас кто-то переместил.

– Кто и куда?

– Кто ж знает, – философски пожал плечом Бальзар, оглядываясь, словно желал сквозь деревья рассмотреть местность.

– Ты должен знать, – зашипел монах. Но по взлетевшим в насмешливом удивлении бровям эльфа понял, что бесполезно кричать. Вновь коня повернул, к клетке вплотную подъехал и старика к прутьям прижал, схватив за воротник.

– Куда ты нас отправил? – прорычал он в испуганное побелевшее лицо.

– Эй, не стоит, – холодный голос над ухом отрезвил. Еще лучше помог тому острый кончик одного из парных клинков, что до того у эльфа к седлу приторочены были. – Помнишь, я их защищаю, а вот врага мне не указали.

Монах медленно разжал пальцы и обернулся, изучая Бальзара холодным взглядом.

– Так ты с ними заодно?!

– Уга, – хохотнул Бальзар. – Путешествуем по миру и монахов истребляем. Не глупи! – он убрал клинки. – Я не с ними, но и истерики твои глядеть не намерен. Ты же главный, решай, что делать! А крики эти ребенку оставь.

И от перемены в лице и голосе, сделавшимися холодными и жестокими, монах побледнел. Сглотнул невольно и, не сводя с Бальзара взгляда, крикнул:

– Становись! Ульман и Шеен вперед по тропе! Летос со мной! Сенмек, постережи!

Монахи деловито засуетились. Двое умчались вперед. Еще один с главным обратно по дороге. Смазливый остался. Подождал, пока возница телегу у обочины пристроит, свою коняжку привязал и сел по другую сторону, чтобы разом всех видеть.

Бальзар сел напротив, опершись на телегу спиной. Возница помялся, но быстро принял решение и сел возле монаха.

Некоторое время Бальзар с монахом сверлили друг друга взглядами. Эльф смотрел с насмешкой, не скрываясь изучал лицо и фигуру. Монах все больше мрачнел, пряча в глубине глаз тревогу.

– Так что же старый совершил? – вновь привычно склонил голову эльф.

Возница, успевший не то задремать, не то просто задуматься, встрепенулся. Монах нахмурился и опустил взгляд. Зато сзади раздался тихий, спокойный голос старика.

– Крес мое имя. И ничего я не сделал. Против веры ихней беседы вел. Пытался к совести, к разуму дозваться. Да нет в тех головах разума, – печально выдохнул старик. – Они Миечки боятся.

Бальзар удивленно обернулся. Возница совсем занервничал, заерзал с каким-то недобрым испугом глядя на монаха. Но тот смотрел в землю, словно пытался там найти ответы на вопросы эльфа, и беседы не обрывал.

– Почему?

– Так есть у них пророк, – со злым смешком заговорил старик, бросив на монаха недовольный взгляд. – С него походы их и начались. Напророчил он им величие, если силой будут свое давать. Вот они и продвигают веру, насильно ее в головы вкладывая. А остановиться и подумать не хотят, потому как не могут. А об Миечке пророк тот сказал, что ее руками Едже в небытие сбросят.

Бальзар посмотрел на ребёнка по-новому. Если бы слова пророка хоть на половину были правдой, непременно прямо сейчас бы вырвал ее из клетки и прятал бы сам, хоть и в заброшенных пещерах его народа. Девочка, поймав его взгляд, улыбнулась искренне.

– С чего же он взял, что именно ее? – отвечая на улыбку ребенка и не сводя взгляда с голубых глаз, спросил он старика.

– Кто ж его знает, – насмешливо хмыкнул старик. – Он пророк, ему виднее. Он ведь и не видал ее. Выдал сам, что придет де то дитя в компании старого колдуна, и сам же поверил. И приказал монахам искать. И нашли, – печально признал старик со вздохом. – А то, что я не колдун, кого-то волнует?

– Если не колдун, так кто ж нас сюда забросил? – чуть улыбнулся Бальзар, оставив ребенка в покое и вновь усевшись удобно.

– Мир не без добрых людей, – усмехнулся тот. – Да и нелюдей тоже. А вера злая многим поперек стала.

– Эй, монах, – окликнул Бальзар казалось заснувшего воина, а стоило тому поднять взгляд кивнул за спину. – Правду бает?

– Правду, – буркнул монах, не поднимая на старого взгляда.

Бальзар хотел еще что спросить, но раздался стук копыт и на дороге, спереди, показались монахи.

– Река там, берег топкий, не подъехать. Да и дорога обрывается, – подъехав ближе, спешились они, говоря больше для своего. Привязали лошадей и опустились рядом с ним на землю, мрачно глядя на клетку и запертых в ней.

– А вы сколько уже монахами ходите? – с интересом рассматривая помрачневшие лица, спросил Бальзар монахов.

– Молчи, эльф, – процедил один из вернувшихся, повыше да покрепче остальных.

Но другой усмехнулся в усы и заговорил, видно тоже устав день молчать.

– Я года три уж, братия чуть меньше. Только Сенмек, он кивнул на смазливого, – совсем недавно с нами. Так, Сенмек?

Тот кивнул, угрюмо угукнув.

– Расскажи про веру свою? За что ты такого злого бога любишь? – не переставая скалился в улыбке эльф.

Монах хмыкнул и на мгновение во взгляде его сверкнуло недоброе. Бальзару уже не нужен был ответ, и так стало понятно, ради чего этот в монахи подался. Бей, пей, грабь только вовремя имя бога своего произноси.

– Едже сила, – коротко бросил он, подтвердив выводы.

– Едже, в первую очередь, чистота души, – буркнул неразговорчивый.

– А чистота души от мучения детей не страдает? – с искренним интересом спросил Бальзар. Ему и правда было интересно узнать о новой вере побольше. Но монахи отчего-то разозлились. Скривились, бросив: ты не понимаешь! – и заговорили уже между собой.

Скоро появились и остальные. Такие же хмурые и недовольные.

– Что? – бросил главный, взглядом давая понять, что вопрос относится к разведчикам.

– Река, дороги нет, – коротко отчитались те.

– И у нас ничего. Дорога упирается в деревья, и дальше ее нет, – мрачно бросил он.

Бальзар расхохотался, сообразив. Монахи уставились на него зло и презрительно.

– Что? – коротко спросил главный, морщась в отвращении.

– Так мы до сих пор в мороке, – радостно сообщил Бальзар остальным. Поднялся, осмотревшись. Мир, словно ждал от него команду, подернулся рябью. Поплыли деревья, размылась дорога. Всего пара мгновений, и осталась от наезженной колеи зелень мокрой травы.

– Будь проклят, колдун! – взревел главный, оглядывая густой подлесок. Проехать по такому с телегой нечего было и мечтать. – Как ты нас сюда завел?!

– Не он это, – все еще довольно, но уже с подозрением проговорил Бальзар. Наличие такого серьезного мага, что смог не только показать, но и устроить дорогу в лесу, его несколько напрягло. На немой вопрос монаха он пояснил, – я конечно не маг, но кое-что понимаю. Нет в старике силы. Вообще нет, как бы вы меня ни уговаривали. А тот, кто нас так обвел, силен. Очень силен для человека.

– Почему он тебя обманул? – обвиняюще прорычал главный.

– Потому как я существо живое, – хохотнул Бальзар. – тоже имею глаза и уши, которые можно обмануть. Но не бойся, теперь, когда я знаю, что маг есть, может не проведет.

– Тебе сказали, что маг есть! – шипел монах.

– Сказали, а показать забыли, – оскалился в улыбке Бальзар.

Монах плюнул на бесполезного эльфа и отозвал своих в сторону. Совещаться.

Сколько б монахи не думали, а пленников из клетки пришлось все ж доставать. Девчушку на лошадь усадили. Старику ноги освободили, он шел рядом. Монахи сперва пытались их по правилам вести. Окружили. Да только быстро передумали. Тяжело строем идти, когда на пути то и дело деревья встречаются. Вытянулись цепью, пристроив пленников по середине. Бальзар вновь оказался замыкающим, что его несколько удивляло. Он бы ни за что не подставил незнакомому спину вот так, бездумно, надеясь на деньги.

До самого вечера брели вереницей в сторону юга. Солнце раззадорилось, разогрело воздух. Лес радовался весне, удивленно затихая, когда странная компания людей подходила близко. Но стоило им скрыться, вновь наполнялся трелями и шебуршанием.

Главный монах, имени своего так и не назвавший, приказал становиться на ночь на приметной полянке, на которую набрели уже к вечеру. Сам навязал лошадей на западе, чтобы утром путь найти. Сам же и остальное указывал: куда класть или где ставить. На этот раз покормили перед сном и пленников: пешком идти не на кобылке трястись, тут силы нужны. Посиделок у костра так же не было. В тишине поели, молча в одеяла закрутились и так же беззвучно улеглись, оставив часового.

Бальзара сия участь миновала. Настолько монахи ему не доверяли. Так что ночь он провел хорошо. Выспался. Только раз его что-то разбудило. Да так, что пришлось встать и обойти лагерь, часовому сбрехав, что в кусты. Ничего не нашлось, но какое-то знакомое, до тошноты, ощущение не оставляло.

Утро Бальзара началось привычно рано. Встав, он наскоро размялся и уже неторопливо, под завидущим взглядом часового сел завтракать. Солнце уже выглянуло из мира Матери к людям, но над землей еще не поднялось, и в лесу было совсем темно. Но для темного эльфа такого света было более чем достаточно. Даже лучше, чем днем видно.

Какое-то время Бальзар жевал молча, нервируя часового несколько задумчивым видом. Смотрел на лежанку и думал. Наконец не сдержался.

– А где усач ваш?

И указал хлебной горбушкой на лежанку.

Часовой недоуменно перевел взгляд с указателя на место для сна. Нахмурился. Поднялся неторопливо, словно не мог поверить в то, что ему сказали, и подошел к своим.

Уже через несколько минут лагерь напоминал пчелиный улей, в который залетел шершень. Ревел зло главный монах. Бегали остальные, пытаясь отыскать в примятой траве следы пропажи. Бальзар взирал на учиненный беспорядок с довольством сытого кота. Подпирал дерево и неторопливо щипал горбушку, отправляя в рот маленькие, вкусные кусочки.

– Ты! – наконец нашли виноватого монахи. Главный стал напротив, уставив Бальзару в грудь оттопыренный палец и, заливаясь багровым цветом, шипел: какого демона ты такой довольный? У тебя из-под носа увели нашего человека, а ты…

– И что? – лениво перебил Бальзар, не переставая скалиться в улыбке. – Я охраняю пленников, они целы. Сами сказали, остальное не моя забота. Что еще ты хочешь?

Монах, казалось, лопнет от негодования. Но Бальзар плавно встал и тому пришлось попятиться, чтобы удержать эльфа на достаточном для безопасности расстоянии.

Бальзар хмыкнул и быстро, но внимательно оглядел еще не тронутые ногами монахов края поляны, все дальше удаляясь от лагеря.

– Тебя как зовут-то? – чтобы разбить повисшую тишину спросил он у главного.

– Лит, – коротко, после тяжелого вздоха, бросил тот.

– Так вот, Лит. Ушел ваш парень сам. Никто его не тащил, видишь, – Бальзар указал на едва заметные, но все же довольно четкие во мху следы. – Может, надоело ему с вами ходить?

Лит стиснул зубы, прикрыв глаза. Подышал быком, но проговорил почти мирно:

– Может. Собираемся.

Исчезновение монаха, уверенного, что Едже это только сила, оказалось не последней неприятностью.

– А это забавно, – с веселым недоумением протянул Бальзар на очередную ругань Лита.

Оказалось, кто-то ночью поменял направления у мира. Нет, конечно, прежде все подумали, что этот кто-то перевязал лошадей к другому дереву. Но как оказались перенесены костер и лежаки, никто вспомнить не смог. Пришлось признать, что их вновь одурачили.

– Вот она странность! – радостно сообщил виноватому дереву, вместе с лошадьми переехавшему на север, Бальзар, заработав много разнообразных ругательств от монахов. Внешняя радость как всегда резонировала с внутренним беспокойством. Теперь он был не уверен, что сможет вовремя заметить чужую волшбу, и это несколько досадовало. Ощущение неправильности, что посетило его ночью, Бальзар запомнил и пометил себе мысленно реагировать на такое серьезнее.

Старик Крес улыбался в седые усы. Но так, слегка, чтобы монахи не приписали ему очередную ворожбу. А вот Миечка изучала крикливых мужиков с искренним восторгом. То, что они злые, она и сама знала, а то, что у них неприятности, старик рассказал. Так что девочка радовалась искренне.

Этот день дался тяжелее. Не радовало уже горячее солнце. Не забавляла веселая возня зверья. Монахи перли ломовыми через густой подлесок. Обливались потом в добротной одежке и кольчугах, но снять не пытались. Враг был здесь. Но никто не знал где. Видели иногда только как солнце, словно надутая кишка под ветром, летит по небу. Шли на запад, вернулись к югу. Даже предостережения Бальзара, что волшбу кто-то творит, не понадобились. И так все хорошо видно было, а помешать никто из них не мог. Ругань становилась злее и отчаяннее, шаги все медленнее. Наконец, задолго до ночи, Лит объявил привал.

Монахи даже огня жечь не стали. Перекусили сухим пайком да так и застыли кружком, словно молча спрашивали, что дальше делать. Только Бальзар умудрялся радоваться даже такому приключению, пусть и осознавал, что проблемы могут быть не только у монахов. Эта ночь точно будет плохой, а глядишь и бессонной.

Монахов его довольная физиономия вгоняла в еще большее уныние. Может кто и ткнул бы мечом во сне, на всякий случай. Пусть ерах и утверждал, что эльф этот не маг, а все ж спокойнее было бы. Да Лит внезапно по-доброму на него взглянул и даже улыбнулся.

– Ну что, эльф, пришла пора мне извиняться за поведение.

Бальзар чуть удивленно вскинул брови, криво ухмыляясь. Монах тряхнул головой, хохотнув.

– Помоги уже серьезно. Вижу, до того ты за работу взялся такую, что тебе не по душе. Оставь пленников мне. Пригляди за людьми?!

Бальзар задумался, хмыкнув досадливо, но признался честно:

– Не уберегу, монах. Почувствовать волшбу смогу, а поставить против нее мне нечего. Если бы на меня кто пытался напасть, я бы понял, а других…

Лит понятливо вздохнул, печально улыбнувшись.

– Но смотреть буду, – поколебавшись дополнил Бальзар. Оно конечно монахи ему неприятны, но раз уж подвязался для них работать, нужно постараться.

– Благодарю.

Кивнул Лит.

– А почему бы вам своему богу не помолиться? – разбивая тоскливое молчание, протянул Бальзар задумчиво. – Оно конечно понятно, что сам не придет, но может удачи добавит.

Вид эльфа говорил об искреннем интересе, а вот лукавые искры в глазах явно с этим видом не вязались. Бальзар всего раз видел, как молился один из монахов. Тот, что называл Едже чистотой души. Да и то, делал он это тихо, в стороне, словно не хотел, чтобы другие видели.

Все добродушие, навеянное внезапно подобревшим Литом, с монахов снесло горным потоком. Рты скривились в презрении, глаза засверкали. Точно Бальзар крапила, что у них выигрыш увел.

– Вижу, эльф, не проникся ты даже толикой величия Едже, – внезапно по-доброму заявил Лит. Развалился удобнее, поерзав спиной по стволу дерева и уставив взгляд небу, продолжил: – Бог не посох волшебный, чтобы к нему каждый раз тянуться, когда за зад взяли. Бог – вера. Верь, что мы сильнее, верь, что магу ничего не взять у нас, и тогда бог будет слышать тебя. Будет посылать удачу.

– То есть, твой бог самоуверенность? – хмыкнул и Бальзар, так же развалившись и глядя только на Лита. Враждебные, но тихие реплики остальных он нарочито не замечал.

– Нет, но мой бог любит уверенность в себе, – улыбался ему Лит.

– Тогда почему твой уверенный в себе бог боится дитя? – эльф по привычке склонил голову к плечу.

– Мой бог ничего не боится, – спокойно отрезал Лит. – Боимся мы, последователи его. Едже наша вера и наша жизнь.

– То есть, вы не верите в своего бога? В его силу? Раз верите, что дитя способно его сбросить с трона?

Лит тяжело вздохнул.

– Ты перевираешь мои слова, эльф. Есть пророчество. Мы знаем, что оно правдиво и хотим обезопасить нашего бога. Бог наш всесилен, а оттого может не понимать, что дитя есть его погибель.

– Теперь ты признаешься, что ваш бог не всеведущ, как о том говорят проповедники, – с задумчивой насмешкой протянул Бальзар.

Лит улыбнулся, покачал головой, понимая, что эльф пытается вывести его из себя.

Остальные не сдержались. Забранились, ухватившись за мечи.

– Бросьте, – медленно вознес руку Лит. – Он поддразнивает вас. Его богиня давно мертва, вот он и желает унизить нас, в отместку.

Бальзар искренне расхохотался.

– Моя богиня не может умереть. Ее жизнь не зависит от смертных. Да, Мать любит, чтобы в нее верили, но веры даже одного меня достаточно, чтобы она была спокойна. Она знает о том, что никогда не станет единственной, как бы не рвалась. Всегда в мыслях, даже тех, кто подчинился с виду вам и вашему богу, будет жить их бог. Отец земли, Первая Мать, Роджег Дикий огонь и Харам Бескрайний океан жили за тысячи лет до нас и будут тысячи лет после. Ваш бог, как та свеча, что у вас на груди, мгновение. Он ярко запылал, но быстро и исчезнет.

– Посмотрим, эльф, – все еще с улыбкой сказал ему Лит. Только в глазах его недобро блеснуло пламя, которого в мире не было. – Как бы то ни было, твоя богиня жива только в твоей голове, а мой бог известен всему миру.

Двое других смотрели с яркой враждебностью. Лишь смазливый Сенмек прятал взгляд в траве, словно не желал опалять мир своей ненавистью. Да возница, прикрыв глаза, морщил лицо в недовольной гримасе.

Зато старик смотрел на Бальзара прямо, с искренней гордостью и признательностью. Даже маленькая Мийка улыбалась ему восторженно, словно поняла каждое слово, а главное, смысл их.

Ночь прошла спокойно. Только утро не радовало. Солнце по-прежнему услаждало взгляд, а вот опять перебравшиеся на другую сторону лошади злили беспомощностью.

Даже Бальзар, улыбаясь хмурым монахам, ругал проклятого мага последними словами. Никогда еще он так не завидовал женщинам своего народа, способным к волшбе. Пакостник этот заставлял спать в полглаза, пробуждаясь от каждого шороха в ночи, следить за шевелением ветвей в густом кустарнике, а самое паскудное, видеть в и так неприятных спутниках готовность вонзить нож в спину.

Лит стал посреди лагеря. Прикрыл глаза и долго так стоял. Если бы не бледность, да подрагивающие кулаки, можно было бы решить, что так и заснул стоя.

– Твой поход, монах, нравится мне все меньше, хотя обещает закончиться гораздо раньше запланированного, – желая вырвать Лита из опасной сейчас задумчивости, насмешливо бросил Бальзар.

– Идем, – совершенно спокойно, не обращая внимания на колкость, сказал тот, отмирая. И первым пошел к лошадям. Одну еще вчера отпустили, оказалось неудобно вести одному двоих. Остальные выстроились привычной лентой и в мрачном молчании потянулись к теперешнему западу. В этот день солнце решило не мучить уставших путников и вскоре скрылось за ровной серой хмарью. Еще через несколько часов та разродилась по-весеннему сильным, но все еще холодным дождем. Аккурат выбрались в лес сосновый, редкий. Идти, когда на голову непрерывно льют льдом, монахи могли. А вот ребенок быстро засопливил и даже несколько раз покашлял, вынудив уже Бальзара бежать к Литу и уговаривать его остановиться.

Долго сопротивляться тот не стал. Он, как и сам Бальзар, чувствовал, что направление вновь ускользнуло, оставив их брести по кругу мельничными лошадьми.

Быстро поставили небольшой навес, прикрыв его еловыми лапками. Уселись туда, уже не разбирая, кто пленник, а кто вражеский маг, и молча слушали, как играет дождь лапником над головой. Молчали долго, отогревшаяся Миечка успела засопеть, укутавшись в одежды старика.

– Ты хотел знать, зачем мы с Едже? – Внезапно заговорил Лит. Тихо, словно не желая перебить шорох воды, разбудить замерший лес. – Хочешь услышать, почему с ним я?

Бальзар, умудрявшийся даже под небольшим навесом держаться в стороне, с готовностью вскинул брови, в молчаливой просьбе продолжать.

– Я родился в высоком роду. Лет до семи у меня было все: деньги, имя, детство, – даже не повернув голову к предполагаемому собеседнику, проговорил Лит. Так и сидел, глядя на подрагивающий снаружи мох, блестевший мириадами самоцветов. – А потом я вырос. Резко, в одну ночь. Когда пьяный отец вернулся домой не один. Он, оказывается, давно проиграл все, что мы считали своим. Он не смотрел на меня. Не смотрел и на мать. Таращил глаза в пол, как последний… – Лит недобро усмехнулся, но продолжил вновь спокойно. – У нас не осталось ничего. Матери удалось сохранить несколько нарядов. Мы их продали, за то и жили. Куда делся так называемый отец, я даже не знаю. Мать молила богов. Первое время. Жертвы, прошения, отданные жрецам деньги. Ты думаешь, хоть кто-то из них помог? – криво ухмыльнулся Лит и все же посмотрел на Бальзара.

Тот хмыкнул. В глазах человека стояли те же вопросы, что он когда-то задавал себе. Когда не стало его народа. Когда он каждую ночь в светлом лесу Эльгаал взывал к Матери, умоляя ответить, за что она так ополчилась на своих детей. Бальзар нашел ответ. Первая Мать не могла сама защитить их, но она дала им все. Она говорила устами жрицы. Предупреждала, как могла. Но мать его народа не поверила. Отмахнулась от предупреждений, и все приняли ее сторону. Сами. А вот Лит, похоже, так и не нашел ответа на свои вопросы.

– Я же стал работать. Где мог, как мог. Чистил обувь, трубы. Полол гряды и помогал с уборкой урожая. После, когда чуть подрос, мне стали доверять работу посложнее. Отправления, монотонная работа на мельнице. Я даже не помню, кем успел побывать за то время. Я мало спал. Мало ел. Я не замечал смены дня и ночи. Зато мы больше не голодали. И никакие боги при этом мне не нужны были!

Я вырос и как то бывает, полюбил. Женился. Мать моя, пусть и помнила еще прошлое, жену мою полюбила, как свою дочь. У нас появился дом, хозяйство. Да только… люди, – Лит вновь ухмыльнулся, на этот раз грустно, обреченно. – Они узнали, кто мы. Никогда бедный не поймет и не полюбит богатого, даже если богатство того лишь в памяти осталось. Работы резко стало меньше. Плата за нее упала втрое. Теперь за копейки мне приходилось выполнять самую грязную работу. Ту, за которую не брались другие. Когда в деревню пришли гули, я разбрасывал по полям навоз. Пока до меня долетели далекие крики. Пока я вернулся… Монахи явились в деревню одновременно со мной. Влетели на лошадях, очистили мир от тварей. Только к моей семье ни я, ни они не успели. Ерах, что был во главе отряда, предложил нам примкнуть к войску Едже. Он обещал нам семью, защиту и силу. Я первый сделал шаг вперед, эльф. И знаешь? – вновь смотрел он на Бальзара, только теперь с жесткой уверенностью, – Едже пока ни разу не обманул меня. Потому как сказал: хочешь что-то – возьми! Молитвы к Едже звучат, как просьбы дать силы и смелости, а не униженное выклянчивание милости. Едже не дает милостей слабым, только тем, кто сам готов ее взять.

– Это хорошая вера, – подумав, согласился Бальзар. – Но только пока ты сам в нее веришь, один. Когда такая вера пытается захватить мир, она порождает хаос. Подумай, монах, если каждый будет брать то, что ему захочется, что будет твориться вокруг?

– Порядок, эльф, – жестко отрезал Лит. – Потому как в ордене нашем строгий порядок. Никто не посмеет взять больше, чем то позволено.

– А как же простые люди. Ведь не все вокруг монахи.

– Простые люди не заметят перемен, – зло усмехнулся Лит. – Они всегда отдавали свое сильнейшему. Они даже не заметят, как тот сменится. Как платили налог правителю, так станут платить его Едже.

– Мне не понять твоей веры, монах. – Качнул Бальзар головой, подставляя руку каплям. Омыл лицо мокрой ладонью и продолжил: – я не согласен ни брать то, что мне не принадлежит, ни отдавать свое.

– Таких как ты мало, эльф. Большинство же готовы отдать свое ради спокойствия. Едже готов предоставить им покой.

Бальзар покивал, соглашаясь с этим утверждением, и больше спорить не стал. Понимал, что каждый из них останется при своем. Вера Лита была обоснованной, неверие самого Бальзара тоже.

Утро вновь встретило проснувшихся ярким, вымытым вчерашним дождем небом. Пропустившие целый день весны птицы, словно пытались нагнать время, заглушая любые звуки своими песнями. Даже Лит встал с довольной улыбкой. Да только та быстрота с его лица сползла, стоило бросить взгляд на задумчивого эльфа, изучающего мох посреди лагеря.

– Что? – быстро подошел к нему Лит.

– И этот сам ушел, – констатировал Бальзар, поднявшись и оглядываясь по сторонам. – Не нравится мне этот маг, того и гляди и меня приберет…

– Проклятье, эльф, – простонал Лит, зажмурившись и для верности прикрыв глаза рукой. – Пусть же Едже приберет тебя и твои шуточки!

Оглядел лагерь, остатки собиравшихся людей.

– Больше никуда не пойдем, – выдохнул он и сел прямо в пропитанный водой мох. – Раз нет у нас дороги, подождем здесь. Должны же они объявиться?! Демон их побери.

– Отчего же ты демоном ругаешься, монах? – с хохотком спросил Бальзар, с готовностью усаживаясь у облюбованного дерева. Расстраиваться, что путь прервался он не собирался. Наоборот, принял довод Лита с воодушевлением. Ему тоже не терпелось посмотреть на врага. Хотя что-то подсказывало, что ждать они его будут долго. Будь тот сильным, уверенным в себе, уже бы давно напал. Раз нет. Раз морочит он голову вместо того, чтобы воспользоваться мечом. Значит боится. Не желает в прямую стычку переходить.

– Извини, эльф, не сегодня, – с кривой, но незлобной улыбкой покачал Лит головой. – Ты теперь ночью дежуришь. Так что я бы на твоем месте поспал.

Бальзар хмыкнул, но на мху растянулся. Спать не хотелось. Только ведь встал, но полежать спокойно, слушая как веселятся вокруг невидимые лесные жители, он отказать себе не мог.

Постепенно к песням птиц и возне насекомых добавились тихие голоса. Едва слышно переговаривались монахи в стороне. Старый Крес смеющимся голосом рассказывал Миечке истории о богах. Не Едже-кровавом, а о старых, добрых. Под эти истории Бальзар и правда задремал, проснувшись только к обеду. Да и то лишь оттого, что уставшие сидеть монахи, решили размять кости дружеским поединком.

Бальзар с привычным наклоном головы следил за боем.

Лит владел клинком умело. Тот совсем не тяготил его. Летал в воздухе пером. Движения главного монаха были плавные и при этом четкие, уверенные. А вот Сенмек отвечал ему странно. Меч держал, словно играл. В рукоять вцепился двумя руками. Она, конечно, полуторная, но не двойная ведь. И движения его были не воинские. Детские какие-то.

Бальзар перекатил голову на другое плечо и, сузив глаза, изучал малейшее движение Сенмека. Тот, словно чувствуя это, все чаще бросал на него короткие взгляды, еще сильнее напрягаясь и делая уж откровенно глупые ошибки.

Бальзар хмыкнул удовлетворенно и оскалил клыки в насмешке.

– Ладно, Сенмек, на сегодня хватит. – Заметив с каким выражением переглядывается его партнер с сидящим эльфом, хохотнул Лит. – Ульман, теперь ты!

Старика, как и в прошлые ночи, приковали к дереву. Девчушку к его руке. Как и велел Лит, дежурил ночь Бальзар. Сам монах на боковую не спешил, сел напротив, поглядывая в чуть трепещущий лепестками огня костер.

Бальзар внимательно изучал лицо человека. Черные тени плясали на, в общем-то, симпатичном облике, придавая ему весьма пугающие, хищные образы.

Вот сидит уставший, задумавшийся в неком несчастье человек, а вот уже хищно улыбается огню демон без души. Треснуло в поленце, стрельнув искрой на пару шагов, и вновь оплыло лицо, сделавшись старым и печальным. Разгорелся огонь, подпитавшись небольшой каплей смолы, и уже палач, примеряющий топор к шее, радуется новым сапогам.

– Зачем ты согласился на эту работу, Бальзар? – разбил игру воображения тихий голос Лита.

Бальзар в искреннем удивлении вскинул брови, не припоминая, чтобы монах называл его по имени до этого.

– Хорошие деньги предложили, а мне из города пора была уходить, – не стал он скрывать причин, спокойно улыбаясь.

Монах поднял взгляд, вглядевшись в два светящихся огня по ту сторону костра.

– Вот как? – задумчиво, с прищуром протянул он, и тут же губы его потянулись увереннее, расплываясь в ожидающей улыбке. – Я слышал о темных эльфах. Знаю немного ваш уклад. И у меня есть предложение.

Бальзар дернул бровями, в просьбе продолжать.

Лит хохотнул и заговорил:

– Обратись к Едже.

Пришла пора Бальзара хохотком показывать отношения.

– Я не верю в вашего бога… не так, я не желаю верить вашему богу.

– И не нужно. Вера приходит не сразу. Посмотришь на дела его, тогда и решишь, искренне молиться или вид делать.

– И зачем это тебе?

– Нет, эльф, зачем это тебе! Так вот, Едже нужны воины. Хорошие и верные. Я сказал, я знаю ваш устрой. Ваши мужчины – воины, подчиняющиеся верхам. Без оглядки подчиняющиеся. Ты привык выполнять приказы без вопросов, это твоя жизнь. Существовать ради общества. У тебя больше нет дома. Поэтому я предлагаю тебе его. Дом, семью, друзей и, главное, цель! А так же средства к существованию. Больше не нужно скитаться, не нужно искать себя и то, для чего стоит жить.

Бальзар сглотнул, отводя глаза. Монах ударил в невидимую рану. Он создан, чтобы служить своему народу, и, оставшись один, заставлял себя жить дальше. Заставлял каждый день искать причину, по которой стоит задержаться на этом свете. Монах предлагал ему эту цель. Забыться. Вновь стать клинком высшей цели. Не нужно даже веры в чужого бога. Можно водить руками в обрядах, а верить в Мать.

Мгновение слабости, позволившее подумать, что так и нужно, необходимо согласиться и забыть проблемы, прошло. Бальзар улыбнулся печально и покачал головой, поглядев Литу в глаза.

– Нет, монах. Помимо необходимости быть частью чего-то у меня еще совесть есть и мировоззрение. Я не смогу убивать детей и стариков лишь оттого, что они отказались Едже молиться.

– Что ж, подумай, эльф, – улыбнулся криво и Лит. – Время еще есть. Пойду я. Спать пора.

И монах встал. Потянулся, хрустнув спиной, и побрел к лежанке.

– Зачем тебе я? – когда он отдалился на пяток шагов, спросил Бальзар.

– Надеюсь, что личная выгода поможет тебе сделать правильный выбор, – не оборачиваясь, бросил Лит и, больше не дождавшись слов от эльфа, двинулся дальше.

Бальзар обождал пока он уляжется и прикопал огонь. Свет его лишь помеха глазам темного.

Ночь весной была такой же неспокойной, как и день. Кричали поодаль ночные птицы. Зло ворчали, борясь за своих женщин, лесные кодры. Издаваемые крупными грызунами звуки походили на возню медведей: трещали ветки, грохотала земля, тряслись кусты. Сопела справа Мийка. Старик спал почти беззвучно. Только грудь мерно качалась, показывая, что он и правда спит. Монахов даже видно не было. Лишь холм лежанки темнел на фоне деревьев.

Бальзар, устав пялиться во тьму, прикрыл глаза. Может человек так и заснул бы, он же обратился в слух и прочие чувства, что людям ведомы лишь по намекам.

Как и ожидал, легкий флер чужой силы он первым делом ощутил всей кожей. Словно сквознячок в спальной пещере. Веки разошлись чуть, оставив взгляду щелочку. Лагерь молчал. Никто не двигался, никто не крался, прикрывшись тьмой. Но привычка, приобретенная в людских землях, на этот раз сыграла дурную шутку. Губы дрогнули, желая расплыться в улыбке. Бальзар тут же вернул их на место, но сила уже отступила, схлынула, как и не было. Поморщившись досадливо, он, уже не таясь, потянулся и устроился поудобнее. Опять время пошло медлительным старцем.

Холм лежанки дернулся, открылся, словно подземные демоны решили выбраться наружу. Восстал из этой могилы не живой мертвец, а всего лишь один из монахов. Огляделся, почесался и, не скрываясь, потопал в сторону кустов. Вернулся, тяжело рухнул на лежанку. Накрылся, прорычал что-то и утих, замерев.

Бальзар оскалился в хищной усмешке, сузившимися глазами глядя на притихший холм. Человек думал, что его движения не видны, забыв, что имеет дело с эльфом.

***

– И как это понимать? – Сенмек и Лит стояли над раскинутыми одеялами, мрачно изучая взглядами лежащее тело. Хмурый возница, державшийся за спинами монахов, то и дело трогал грудь, словно пытаясь убедиться, что там нет такой же аккуратной дыры.

– Пять монахов катались на конях, – тихо пропел-пробормотал Бальзар. – Один из них свалился и их осталось… два.

– Ты же должен был следить, сторожить?!

Сенмек в этот раз выглядел удивленным и раздосадованным. Словно происходившее до того его мало волновало. Словно пока не было крови, мужчина не верил и в беду.

– Так я и следил, – расплылся в довольной ухмылке Бальзар.

– Так какого…. – Сенмек резко выдохнул, но тут же продолжил: – ты его не уберег.

– Не успел бы, – пожал плечом Бальзар и с совсем уж разобравшей монаха беззаботностью потянулся. – Так, Лит?

– Конечно.

Спокойный, насмешливый голос вышестоящего заставил Сенмека удивленно оглянуться. Такой же как у эльфа беззаботный вид – попятиться.

– Зачем же своего? – спросил Бальзар, изучая Лита насмешливым, но подозрительным взглядом.

– Так было нужно, – развел руками Лит. – Я как первосвященник ордена Едже обязан сохранить пленников.

– А второй кто?

Монах недоуменно свел брови, но тут же дернулся, понимая.

– Едже великий, эльф, я не пожалею средств и найду того, кто убьет тебя, – устало проговорил он. – Не первый, а перво! Звание такое.

– То есть, остальные не твоих рук дело? – не обращая внимания на угрозы, с любопытством спросил Бальзар.

– Нет. Кто бы ни был этот маг, не думаю, что он явится нам. Поведение его трусливо. Придется придумать другую тактику. Доставить уже не пленников в Ржаг, а самого приорха сюда. Осталось лишь добраться до храма, оттуда эту тварь никто выковырять не сможет.

– А как же ты собираешься доставить их туда? – недоуменно дернул бровями Бальзар, но практически сразу расплылся в улыбке с протяжным: а-а! Издалека, на грани слуха, донеслись до него команды и крики людей. Шли они отовсюду, равномерно окружая лагерь. Пусть их еще не видно было, но не пройдет и получаса, как здесь станет не продохнуть от монахов. – Как ты это провернул?

– Все просто, эльф, – со вздохом мотнул головой Лит, прислушиваясь. Но его слух видно еще не улавливал подмоги. – Медальоны наши связаны силой Едже. Когда умирает монах, все вышестоящие то знают. И я знал, что не ушли они, а умерли. Оттого после первой смерти и послал ерах подмогу. Каждый труп сделал свое дело. Ульман ночью указал им последнее наше положение.

– Это твое предложение? – Бальзар хохотнул, покачав головой. – Своего не пожалел ведь. Такую службу твоему богу ты мне предлагаешь? Такую семью?

– Так ведь и ваши воины спокойно умирали, если то надо было для дела!

– Только одно забываешь, – качнул головой Бальзар. – Никогда мы своих не резали.

Лит пожал плечами, скривившись с видом: ну, что поделаешь.

Бальзар кивнул, посмеиваясь. Утверждаясь в своем выборе.

Сенмек же спал с лица, оглядываясь.

– Не страшись, Сенмек, твоя жизнь вне опасности, – заверил его Лит. – Скоро здесь будут наши братья. Эльф их слышит, так ведь?

Бальзар кивнул, с ожидающим весельем глядя на нервничающего Сенмека. Тот мялся, топтался и в глазах все сильнее разгоралось нетерпение. На Лита он бросал короткие, быстрые взгляды ожидания.

– И все же, не жалко своего? – делая последний шаг навстречу совести, спросил Бальзар Лита, удерживая его внимание на себе.

Воспользовался тем не Сенмек. Тот все равно стоял так, что Лит успел бы отреагировать на нападение. Воспользовался тем совсем забытый за никчемностью возница.

Довольная голова Лита, еще не сообразившего о своей смерти, глухо шлепнулась в мох. Следом, срубленной сосной, упало туда тело.

– Хватит уж болтать, – мрачно буркнул бывший возница, разом став неприятным, хмурым. Даже тело его словно распрямилось, сделав из деревенского мужичка крепкого рубаку. – Будешь мешать? – звериные глаза его уставились на Бальзара.

– Проклятье, Дан! – рыкнул Сенмек и сорвал с шеи медальон со свечой.

– Первая Мать, – с безумной радостью заявил Бальзар. Только именно безумие скорее было в нем, чем та радость. Душу словно огнем прижгли. Губы невольно поползли, по-звериному обнажая зубы. Перед ним стоял избавившийся от морока лесной эльф. Только выжженная на его лбу метка, два круга, словно мишень для стрелы, позволяла Бальзару держать себя в руках и не накинуться на противника. – Живой отступник!

– Я не хочу с тобой драться, темный! Нет времени, – покачал головой эльф, но клинок вперед выставил, защищаясь от возможной атаки. – Монахи все ближе, нужно увести ребенка.

– А ребенок-то согласен? – коротко, зло бросил Бальзар, стараясь из оскала все же сделать улыбку. Кинул взгляд на привязанных к дереву.

Старик сиял медным тазом, глядя на лесного с благодарностью. Девочка тоже недоверия не проявляла. Наоборот, смотрела с интересом.

– Знакомы?! – скорее утвердил Бальзар, чем спросил у них.

– Знакомы, темный, – кивнул старик. – Мы долго вместе ходили, пока не расстались у ворот Лесной поляны.

– Зачем они вам?

Время было жаль, голоса звучали все отчетливее. Еще немного и даже люди смогут без препятствий их разобрать.

– Давай не здесь, темный, – почти взмолился отступник, поглядывая на дальние деревья. Видно и его слух стал говорить о неприятностях.

Бальзар сжал кулаки и невольно бросил взгляд вниз, на руки. Когда он успел схватить мечи, он не помнил. Но теперь оба его клинка нетерпеливо ждали битвы, подрагивая в руках.

– Хорошо, не здесь, – усмиряя собственное тело, шепнул Бальзар и мотнул головой. Коса радостно перелетела плечо, устроившись на груди.

Печать, уродовавшая лицо отступника, спасла не одну жизнь. Слишком сильна была ненависть к лесным в душе темного. Будь тот чистым, не белей это свидетельство его неприятия собственного народа, и Бальзар бы не стал сдерживаться. Бросился бы в бой. Кто знает, победил ли. Но подмога точно подойти бы успела, и старика с девочкой уже ничего хорошего не ждало. Как не ждало бы ничего хорошего и этих двоих.

Молча, стараясь не смотреть на резво собиравшихся неприятелей и пленников, Бальзар залез на свою лошадь и, понурив голову, ждал готовности остальных.

– Идем, темный, – тихо позвал его отступник.

Бальзар встрепенулся, оглядел лагерь в последний раз, и повел лошадь за остальными.

– Так говори же, – когда пропали сосны, сменившись вековым ельником, а звуки близких монахов исчезли, велел Бальзар идущему рядом лесному.

– Мое имя Сенмекель, – со вздохом заговорил отступник, бросая на Бальзара виноватые взгляды. – Я не был на плато Уш-гая, я не был на улицах Азар-нок-гадара, – процедил он, больше не смея поднимать взгляд.

Бальзар медленно, тихо, чтобы отступник не услышал, выдохнул, стискивая зубы от воспоминаний. Последнее утро его народа звенело в ушах сталкивающимися клинками, стучало выбивающими искры из камня стрелами, орало голосами раненых. Бальзар с угнетающим усилием натянул на лицо улыбку, пусть сведенную, пусть немного злую, но привычную.

– Клеймо за то получил?

– За то, – с чувством собственного достоинства признал эльф, и Бальзар кивнул, словно давая добро на продолжение беседы. Отступник помолчал, глядя в спину едущему впереди старику. Иногда из-за нее выдавалась любопытная мордашка. Обводила взглядом голубых глаз их обоих и вновь скрывалась.

– Зачем вам дитя? – отбросив все лезущие на язык вопросы, спросил Бальзар.

– Разве ты не слышал? – с грустным смешком говорил лесной. – Она избранная, что свергнет Едже.

– Ты сам-то в это веришь?

Улыбка Бальзара сделалась кривой и печальной.

– Не важно, во что верю я, – повернувшись к нему, с улыбкой заговорил отступник. – Главное, чтобы в это поверили другие.

– Знамя… – выдохнул Бальзар, подняв взгляд тяжелым, темным лапам высоких елей.

– Да, темный, она наш штандарт. Ее дело сиять чистотой. Наше – стоять рядом, защищать и сражаться.

– Что ж, удачи, – зло хмыкнул Бальзар, но, не сдержавшись, добавил: – но лучше бы ты нашел штандарт, что соберет под собой армию против твоих братьев.

Сенмекель помолчал, дергая щеками, словно боролся с рвущимися наружу словами, но наконец заговорил:

– Так в чем проблема, темный? Подними его, а прочие присоединятся.

Бальзар хмыкнул, желая послать отступника, но поборол себя, дав волю любопытству.

– Отчего в первую же ночь не ушли?

Лесной смутился, потупился.

– Не знали, на что ты способен, сколько стоять будешь. Да и после… я ведь видел, как ты на мои заклинания реагировал. Как лагерь обходил. Я не слишком хороший маг… да и воин тоже. Лес меня слушает, а вот остальное нет.

Бальзар понятливо покивал и все же придержал лошадь. Общения со светлым было уже слишком много.

Мир еще раз дернулся. Обдало тело теперь слишком неприятной, оттого что известной, силой.

Под ногами лошадей зашелестела знакомая дорога. Лежали на пожухлой, прошлогодней траве клочья гнилой соломы. Вилась тропка из впечатанных в грязь следов конских копыт и две колеи от телеги. На Лежский тракт они вышли там же, где и свернули с него. Вдалеке, на западе, тянулась, всё отдаляясь, одинокая телега. Слева, еще за поворотом, слышались голоса следующих путников. Мир жил своей жизнью.

Бывший возница молча кивнул, указывая старику куда ехать, и дернул лошадь. На Бальзара он даже не взглянул.

– Бывай, темный, – тихо бросил отступник и, мотнув головой, повернул направо, за остальными.

Старик только и успел, что рукой взмахнуть на прощание. Мийка выглянула из-за него и долго смотрела на Бальзара огромными голубыми глазами.

Бальзар стоял у тракта, прикрыв глаза и подняв взгляд небу. Отступнику удалось задеть что-то в душе. Удалось разбудить давно уснувшее сознание.

Ветер неожиданно резко рванул плащ, открывая своим касаниям тело. Коса дружеской рукой хлопнула по плечу.

Улыбнувшись небу, Бальзар дернул повод, поворачивая лошадь на запад. Через несколько десятков верст от него уйдет дорога к югу. Там говорят, живет один оракул. Хороший. Предсказания он делал редко, но всегда попадал, чем и заработал себе славу. Денег за ребенка, что доплатил монах, должно было хватить на одно небольшое предсказание.

«И явится последний из темных эльфов, и встанут за его спиной народы. Поведет он их в битву, и падет эльфийская чума.

А что, звучит. Над текстом, конечно, нужно еще поработать, но звучит ведь!

Жаль остальных денег не видать… зато лошадь у меня теперь есть».

ОТПУСТИТЬ

– Старый Николос сидел над рабочим столом, всматриваясь сквозь очки в разложенные перед лицом детали. Взяв очередную из них небольшим пинцетом, Ник аккуратно примостил ее на место. Отодвинулся чуть, разглядывая. Поправил. Вновь пригляделся и на этот раз остался доволен.

– Деда, деда, сотри! – как всегда шумно влетел в комнату внук. – Сотри какая! – Он протянул на руке коричневую, волосатую, как старая щетка, гусеницу. – Сделаешь мне такую?

– Такую не смогу, – с серьезным лицом рассмотрев поднявшуюся на задние ноги гусеницу, констатировал Ник. – Но могу кое-что похожее сотворить. Вот доделаю заказ и займусь, договорились?

– Ага!

– А сейчас вынеси бедное животное на улицу, посади на травку.

Тим так же шумно выбежал вон, хлопнув дверью.

Ник улыбнулся в усы и вновь склонился к столу.

Через месяц «гусеница» была закончена.

– Ого, – округлив глаза, рассматривал Тим длинный зеленый паровоз. На нем, вскинув руку в приветственном жесте, стоял маленький человечек в форме машиниста.

– Это Вилли, он будет твоим лучшим другом.

– Здо-орово!

– Не совсем гусеница, но, по-моему, не хуже, а, – лукаво спросил Ник.

– Намного лучше! – радостно заявил Тим и осторожно взял паровоз в руки. – Я могу…

– Конечно, он твой.

***

Веселый праздничный шум разорвал звук падения чего-то деревянного.

Тим с возмущенным криком подлетел к лежащему на полу паровозу. Оттолкнул плечом хлопающего глазами кузена. Осторожно собрал сначала рассыпавшуюся мелочь, а после подобрал и сам тягач. Поднялся, зло зыркнул на попятившегося пацана и, не переставая бормотать проклятья, пошел вон, мимо кудахтающих какие-то глупости мамы и тетки.

В комнате он осторожно поставил паровоз на стол. Сел перед ним, и, стиснув зубы, оценивал ущерб. На первый взгляд, ничего непоправимого не случилось. Отлетели лишь не закрепленные детальки да чуть перекосилась труба. Полчаса и все стало как новое. Да и чему там ломаться? Нет, при должном старании поломать можно и железный шар, но дед делал свои игрушки для детей. А значит так, чтобы они играли, не боясь потерять чего нужного. Во вспышке гнева была другая причина – дед. Точнее, воспоминание о нем и та магия, что он умудрился вложить в свое творение. Страшно было представить, что игрушка после такого обращения «обидится», станет обычной.

Тим устало выдохнул. Мать часто ругалась с ним за этот паровоз. Когда Тим рассказал – после смерти деда – о волшебном свойстве его игрушек, мать назвала его выдумщиком. Потом обеспокоилась и даже пыталась выбросить тревожащее воспоминание. Тогда-то Тим и перестал делиться с ней своими переживаниями да и восторгами тоже. И магия деревянного паровозика теперь принадлежала только ему. Мать, правда, не успокоилась, все еще ворчала, спрашивая с ехидцей: ты что, маленький? Оно, конечно, правда. Как-никак уже третий курс вуза, но разве воспоминания зависят от возраста? Он ведь не играется с поездом, просто не дает никому прикасаться.

– Нужно было этому олуху родственному сразу границы поставить, – прошептал Тим, разглядывая уже ровную трубу.

Шустрый кузен насторожил его сразу. Приехали они с теткой сегодня утром, мать с днем рождения поздравить. Так этот, ввалился в дом, заглянул во все углы, запугал кота. Из комнаты его едва удалось выгнать, да и то, только после обещания тетке научить пацана плохому.

Тим, грустно улыбнувшись, поставил на место последнюю деталь – человечка, весельчака Вилли. Стоило тому опуститься на свое место, и в комнате дернулся воздух. Качнулись занавески, прошелестел оставленный в углу стола фантик. В ночной тишине на грани слышимости прогудел гудок, и застучали колеса. Паровозик на столе дернулся, пыхнул трубой, а Вилли приветственно махнул рукой.

– Привет, Тим! Спасибо! – заорал он.

Тим с улыбкой наклонился ниже, чтобы малютке не пришлось так надрывать горло, и, дыша чуть в сторону, а то еще снесет, прошептал:

– Живой! Я так рад!

– Ты чего это? – удивленно хохотнул Вилли.

– Я боялся, что из-за этого мелкого идиота, ты перестанешь оживать, – грустно улыбнулся Тим, укладывая голову на сложенные на столе ладони.

– Тим, – с какой-то укоризной начал Вилли, – почему ты так? Ведь Ник нас для этого и делал, для детей. Мы созданы для игры, для настроения. И когда этот мальчик взял нас в руки, Тим, я был счастлив!

– Что? – непонимающе нахмурился Тим. – Но ведь он вас чуть не разбил!

– Мы ему понравились, Тим. Он хотел поиграть и не удержал.

– Я, – Тим отшатнулся и с нажимом провел по лицу рукой. – Я ведь испугался за вас! – зло прошептал он.

– Я знаю, Тим, – успокаивающе произнес Вилли, – но именно ты сделаешь нас обычной игрушкой.

– Что?

– Ты запер нас. Не позволяешь наполняться эмоциями. Ты, когда на нас смотришь, все больше печалишься – с игрушками так нельзя. Игрушки должны приносить счастье, иначе они гибнут.

– Я, – Тим прикрыл глаза. – Прости, но я не смогу без него, без вас.

– Сможешь. Его нет, Тим. Отпусти, и ты увидишь еще много чего интересного. А ещё лучше, позволь ребенку показать тебе мир!

Тим недоверчиво смотрел на маленького Вилли. Врать тот не стал бы, но и верить ему не хотелось. Расстаться с теплом воспоминаний, показать деда тому, кто его даже не знал? Доверить какому-то чужаку свою тайну, позволить залезть в нее, увидеть?!

– Обещай, что все будет хорошо, – тихо попросил Тим у Вилли.

– Все будет хорошо, Тим, – улыбнулся тот в ответ, и по комнате пробежал легкий ветерок, наполненный запахом дерева и лака.

– Мелкий, иди что покажу, – заглянув в зал, где сидели за столом остальные, позвал Тим.

Женщины взволнованно переглянулись, мать даже что-то говорить начала, а тетка к парню руку протянула, остановить пыталась.

– Я паровоз починил, иди покажу, что он может, – желая успокоить женщин, улыбнулся Тим.

– Малой просиял и рванул вперед, уже не глядя на свою мать.

В Комнате кузен тут же бросился к столу, где стоял паровоз, вознамерившись вновь схватить его в руки.

– Стой! – гаркнул Тим, но, видя, как дернулся мальчишка, мягче добавил. – Ну, ты что, варвар? Это ж паровоз, а не кукла.

Тим подошёл к столу, опустился на стул и велел:

– Смотри!

Мальчишка с горящими глазами склонил лицо ближе к столешнице. Не моргая, он всматривался в деревянные колесики, фигурку Вилли, стеклышки окон. Долго. И только он собрался возмутиться, устав разглядывать недвижную игрушку, как она дернулась. Засветилась мягким светом, все шире расходившимся по комнате, заглядывающим в каждый уголок. В темноте раздался гудок, перестук колес. Из трубы пыхнуло дымом, а маленький Вилли взмахнул рукой закричав:

– Привет

– Ох, ты! Он волшебный? – с восторгом зашептал мальчик.

– Да. Его сделал мой дедушка, и он был настоящим волшебником. Вилли, покажешь?

Вилли отсалютовал и забрался в кабину.

Паровоз чихнул, подал гудок и зачухал, поехав по столешнице кругом.

Комната подернулась туманом, исказившим стены. Почти пустое помещение заполнилось шкафчиками, тумбочками, ящиками. С другой стороны стола появился седой мужчина. Он склонился к столу, всматриваясь в стоящий перед ним паровозик сквозь толстые стекла очков. В руках его был зажат пинцет, которым дедушка осторожно ставил на место одну из деталей. Губы, прикрытые почти белыми усами, шептали:

– Вот так вот, осторожно. Ты должен получиться самым лучшим!

– Здрасьте! – от неожиданности заявил мальчик.

– Он не слышит, – с грустью улыбнулся Тим. – Это воспоминание паровоза и Вилли.

– Вилли?

– Машиниста.

Дедушка вскинул взгляд над столом и радостно улыбнулся. От глаз его разбежались лучики морщин. В комнату вбежал маленький мальчик с деревянным самолетиком в руке. Покружив немного игрушкой в воздухе, мальчик забрался деду на колени и, опустив голову ему на плечо, указал на паровоз.

– А это мне?

– Тебе!

– А он волшебный?

– Волшебный, самый что ни на есть. И пока ты будешь верить в его волшебство, он всегда будет таким.

Дедушка и мальчик растаяли, сменившись огромной елкой, украшенной яркими шарами.

– Ух ты!

Елка засверкала и поменялась на большого лохматого пса, а паровозик, словно маленький шустрый зверек наматывал круги у его ног. Собаку заменил огромный замок, потом были птицы и сказочные существа, луга и деревни.

Тим улыбался, он никогда не видел ничего, кроме воспоминаний о дедушке, и даже представить не мог, что ждало впереди. Стоило отпустить воспоминания, и перед ним открылись другие, чудесные миры.

***

– Уже уезжаете? – хмыкнул Тим, привалившись к косяку.

Тетка улыбнулась, попрощавшись, а кузен бросился вперед, обхватив Тима руками.

– Я буду скучать!

– Я тоже, мелкий, – ухмыльнулся Тим и потрепал мальчишку по макушке. – Вот, держи, это тебе.

И он протянул вперед бумажный пакет.

– Это же… – восторженно зашептал мальчик, заглянув в пакет. – Но ведь он твой!

– Теперь нет. Вилли очень хотел принадлежать ребенку. Ты только присматривай за ним, ладно?

– Ага, – мотнул головой кузен.

– И, обещай, если вдруг ты перестанешь… – Тим потупился, поджав губы, но тут же распрямился, – если перестанешь верить, если он тебе больше не понадобится, верни его мне.

– Конечно, обещаю!

Мальчик смотрел серьезно, мысленно обещая себе никогда не забывать верить.

НА ТОМ БЕРЕГУ

– Они опять уплывают… – шепнула девочка лет десяти. Посмотрела вдаль, на преодолевшую уже половину реки лодку, и медленно обернулась к своему собеседнику, шестнадцатилетнему парню с растрепанными пшеничными волосами.

– Они опять уплывают… – шепнула девочка лет десяти. Посмотрела вдаль, на преодолевшую уже половину реки лодку, и медленно обернулась к своему собеседнику, шестнадцатилетнему парню с растрепанными пшеничными волосами.

– Тш, – приложил тот палец к губам и, грустно улыбнувшись, так же перевел взгляд туда, на реку. – Завтра попробуем еще.

***

– Стив, старый негодяй, явился-таки.

Голос раздался от входа, развернув на своих местах не только шерифа, но и остальных посетителей бара. Огромный, похожий на злого медведя мужчина вразвалочку пробирался к стойке, где Стив и отдыхал. Такой рожи как у приятеля мог испугаться и закоренелый мафиози, но счастливая улыбка и лучики морщин возле смеющихся глаз портили все впечатление, делая из медведя Тони мишку «Тэдди».

– Привет, Тони, – хмыкнув поздоровался Стив, стоило другу подойти ближе. – Ты чего такой веселый?

– Я тебя уже неделю не видел! – возмущенно взревел Тони, не зло, просто не желал сейчас контролировать голос. – Думал, тебя койоты сожрали или, может, пристрелил кто, в качестве благодарности за службу.

Тони уселся и жестом показал бармену, какую по размеру посуду ему стоит подать. Чем ее наполнить тот и так знал, выучил за столько-то лет.

– Лучше бы пристрелили, – со вздохом признался Стив, делая маленький глоток из стакана.

Тони обернулся в немом недоумении, намекая другу, что не прочь услышать пояснения.

– Всю неделю над бумагами просидел, – пожаловался Стив. – Хоть бы кто отвлек! За всю неделю даже бутылку пива не украли!

Тони захохотал, настолько искренним было возмущение шерифа.

Стив был далеко не старым. Наоборот, для такой службы даже молодым. Всего сорок лет. Только жил он один, а служба, как бы он ни жаловался на скуку, не позволяла толком хозяйством заниматься. Вот и выглядел шериф несколько неряшливо: рубашка мятая, куртка застиранная, а на худощавом лице неопрятная, разноуровневая щетина.

– Смотри, сглазишь ведь! – отсмеявшись, непривычно тихо предупредил Тони, помотав головой. Стива он мог понять, у него, как у рейнджера, работы было чуть больше, но все же не настолько, чтобы день занять. Но и такие слова не оставляли его равнодушным. Толика индейской крови, что текла по его венам, настоятельно требовала не пугать тишины.

Из бара вышли, когда было еще светло. Медленно, словно ленивые опоссумы, двинулись к припаркованным машинам. Остановились у старенького форда шерифа и все так же неторопливо продолжили беседу. Рядом гуляли в индейцев и ковбоев дети. Отстрелявшись из палок, ковбои спрятались за углом. Индейцы же, воодушевленные смятением противника, с улюлюканьем погнались следом. Лишь одна девочка остановилась рядом с мужчинами. Две тугие черные косы, перевитые голубой лентой, разводы краски на щеках, большие глаза смотрят деловито, с вызовом даже.

– Шериф?!

– Здравствуй, Нелли, – несколько удивившись, поздоровался Стив с улыбкой.

Губы Тони разошлись в широкой ухмылке. Девчушку знал весь их небольшой городок и старательно делал вид, что юная леди десяти лет – человек очень важный.

– Шериф, – повторила Нелли, понимая, что завладела вниманием взрослых. – Почему вы не говорили нам о тех людях, что живут за рекой?

– За рекой никто не живет, Нелли, – с веселым недоумением возразил шериф и переглянулся с таким же удивленным Тони.

– Живут, – непримиримо мотнула головой Нелли. – Я видела крыши домов, когда солнце отражалось от них.

– Это мираж, маленькая, тебе показалось, – заговорил Тони, понимая, что друг не знает, что сказать.

– Нет! – смерила его недовольным взглядом Нелли. – Не мираж.

– Ладно, я обязательно съезжу, посмотрю на твой город, – наконец справился с удивлением шериф. Про такую причину, как мираж он, в отличие от Тони, не подумал.

Тони укоризненно повернул к нему голову. По его мнению, потакать девочке все же не стоило, а то в следующий раз она про рогатого зайца расскажет и заставит его ловить.

– Все равно время есть, да и за неделю сидеть надоело, – оправдываясь, потупился шериф.

– Ну тогда ладно, я с тобой, сделаю вид, что проверяю берег, – качнув головой, со смешком проговорил Тони и открыл дверцу форда, забыв о своем пикапе.

– Я проверю, Нелли, иди гуляй.

Девочка важно кивнула и с боевым кличем умчалась догонять своих соплеменников.

Дорога не заняла много времени: городок стоял рядом с рекой.

Вылезли из машины. Оба, не сговариваясь, потянулись, подставляя лица последним лучам солнца, и вновь неторопливо пошли ближе к воде.

– Ну что? – через несколько минут поинтересовался Стив.

На том берегу, как и думал, он увидел только легкое марево слившихся воедино воды и земли.

– Ничего, как и следовало ожидать, – улыбнулся ему Тони, и в очередной раз обвел широкую синюю полосу прищуренными глазами. Дернулся недоуменно и подался вперед.

– Да уж, за… – все это время Стив говорил, и, заметив странную реакцию друга, замолчал на полуслове, – Что?

– У тебя бинокль есть? – медленно протянул Тони. Странная, непонятная тень, показавшаяся ему, исчезла, но смутное беспокойство осталось.

– Да, сейчас.

Стив вернулся через пару минут. Тони, не дожидаясь, забрал из его рук прибор и вгляделся вдаль.

– Что это за… – тихо пробормотал он.

– Что?

Прибор не видел какого-либо поселения на той стороне. Но какая-то тень, дерганая картинка, мираж, да черт его поймет что, проявлялось, стоило начать отводить взгляд. Скат крыши, макушка столба, ветви дерева.

– Кажется, я перепил, – констатировал Тони и протянул бинокль Стиву, – посмотри.

Стив удивился, но прибор взял. Всмотрелся вдаль и проговорил:

– Ничего не… что за черт?

– Что-то видишь?

– Не то чтобы, но… не могу понять, что это, – пробормотал шериф, отнимая бинокль от глаз. – Мираж?

– Похоже, – кивнул Тони, но что-то в его голосе было не так. Да и смотрел медведь на ту сторону как-то задумчиво.

– Ну, мираж так мираж, – констатировал Стив, и, стараясь больше не смотреть на другой берег, начал подниматься к оставленной машине.

– Погоди, – остановил его голос Тони на середине подъема. – Тут сеть, поможешь?

Стив вздохнул, но вниз пошел. Бросить приятеля все равно не получится, его машина осталась у бара. Да и помочь стоило, Тони-то ему не раз помогал.

Леска на сетке оказалась дрянная, тонкая. Она собрала в реке не только рыбу, но и мусор. Доставать такую было настоящим мучением, а уж выпутать из ее хватки всю добычу и вовсе. Пришлось воспользоваться ножами. Но даже резаться она не желала, скользя по лезвию, словно по палке. Когда закончили, почти совсем стемнело. Из прерий неслись нерадостные звуки. Подвывали койоты, грозя обернуться для поздних рыболовов проблемой. Давно пора было проредить их количество, совсем ведь обнаглели, твари. Но у Тони хватало других забот, а сам Стив не любил стрелять в живых существ. Даже таких, которые угрожали его жизни. Вот если в город придет, тут другое дело, а просто так не хотел.

– Ну наконец-то, – простонал он, распрямляя спину, когда последняя рыбина вернулась в реку, чтобы прокормить там любителей падали.

– Наставлю капканов, – прорычал Тони, собирая обрезки в руки. – Будут знать.

– И кому лучше сделаешь? – понимающе хмыкнул Стив. Он прекрасно знал, что это пустая угроза. Бессильный крик в никуда, но и промолчать не смог. Обернулся на речку, желая вроде как извиниться за людей, и издал поистине странный, булькающий звук.

Тони подпрыгнул, уронив сеть, и выхватил нож. Повернулся вокруг себя, отыскивая опасность, и только тогда заметил, куда смотрит шериф.

– У меня много вопросов, Стив.

Индейские предки гордились бы своим потомком. Голос вышел ровный и совсем не дрожал. Такой разве что у старого шамана услышишь.

По ту сторону реки горели огоньки. Они были эфемерны и немного плыли в пространстве, но все же были слишком четкими, чтобы оказаться миражом.

– У меня нет ответов, – открестился Стив со вздохом. – Одолжишь лодку завтра?

– С тобой пойду, – непримиримо мотнул головой Тони, все еще не отрывая взгляда от того берега.

Их городок, Фейвиль, был единственным оплотом цивилизации на многие мили вокруг. Когда-то, очень давно, здесь поселился безумный старатель. Нашел ли он золото, история умалчивала, но каким-то образом одинокий домик его постепенно превратился в городок. Никаких полезных ископаемых или туристических достопримечательностей здесь не было. Прерии, рощица у реки, да, собственно, и она, река. Все. Так что кто мог, мало того, что поселиться на том берегу, так еще и быстро, молча выстроить городок, оставалось загадкой.

***

Утром приятели спустили лодку на воду. Никого посвящать в свои дела не стали. Раструбишь новость, а окажется, что попросту мираж устойчивый, смеху не оберешься.

Мотор радостно заурчал, толкая старую посудину поперек течения. Тони молча сидел на корме, управляя рулем. Стив с тоской вглядывался в горизонт. Мираж не исчезал. Наоборот, чем ближе они подходили, тем ярче становился. Вырисовывались постепенно отдельные домики. Вырос шпиль церкви, стоящей чуть в стороне от домов. Водонапорная башня. Стив помотал головой, слишком узнаваемым был пейзаж. Словно кто-то отзеркалил Фейвиль, вытянув вдоль берега точно такой же городок.

– Тони?

– Странно это все, – выдохнул тот, прищурив глаза на блестящие от солнца крыши.

К берегу пристали в достаточно пологом месте. Вытянули лодку и поднялись на берег.

– Машину бы, – устало выдохнул Стив, понимая, что и до этого городка топать хоть и не много, но и совсем не мало.

Тони молча кивнул.

Чем больше ходили по городу, тем сильнее шевелились волосы на голове. Никого. Ни одной живой души. Молчаливые улицы, стоящие, словно замершие в кадре автомобили, открытые заведения. Знакомые заведения. Все тот же бар «У Джека». Та же стойка, те же столики, даже щербина на стойке в том же месте.

– Идем-ка мы отсюда, – пробормотал Стив, не заметив, когда успел достать из кобуры пистолет.

Тони согласно кивнул. Медведь выглядел напряженно, всматриваясь в знакомые стены со странной смесью страха и непонимания.

Шли быстро, постоянно оглядываясь.

– Там есть кто-то, – пробормотал Тони, указав рукой на амбар. С той стороны реки это здание принадлежало старику Эшу и часто служило для сборов местной молодежи. С этой стороны движение в нем вызвало холодный пот.

– Эй, есть кто? – послушно исполнил свою роль Стив, направляя ствол туда, где почудилось движение.

– Может, не стоит? – донесся легкий шепот до застывших мужчин.

– Нужно, ты же понимаешь?! – такой же едва слышный голосок из-за старой ржавой бочки.

Стив, помотав головой, опустил оружие – эти голоса он узнал.

– Нелли, что ты здесь делаешь?! Я же сказал, что разберусь, – не сдержавшись, слишком резко рявкнул он. Но уж больно сильным было облегчение. – И ты, Рики, выходи.

Дети выбрались из-за бочки, уставившись на мужчин подозрительными, слишком взрослыми глазами.

– Стив? – предостерегающе прошептал сзади Тони.

Но Стив и так уже видел. Это были их дети и не их одновременно. Серьезная малышка Нелли, всегда аккуратная и опрятная, радовала глаз грязным, разорванным в некоторых местах платьем. Волосы ее растрепались и сбились. На лице размазанная грязь вперемешку с кровью. Коленки изодраны.

Отличался и Рики. Беспутный шестнадцатилетний шалопай резко стал взрослым, серьезным парнем. На лице и руках так же кровь и грязь. Одежда, и так всегда не отличавшаяся аккуратностью, совсем пришла в негодность.

– Вы что наделали? – медленно, словно заевшая пластинка, пробормотал Стив, пытаясь понять увиденное. – Куда влезли?

– Мы не ваши, шериф, – мотнула головой серьезная Нелли. – Но нам нужно с вами поговорить, пока нашего шерифа нет.

– Чего? – бросив быстрый взгляд на притихшего Тони, переспросил шериф.

– Мы хотим спасти вас, – так же серьезно проговорил и мальчишка.

– Кого нас? – все еще недоуменно пробормотал Стив, а после разозлился и на себя, за неожиданное оцепенение, и на детей, за дурацкие розыгрыши. – Бегом к лодке! Поговорить… Дома поговорим, вместе с родителями!

– Стив, может, нужно их выслушать?! – подал робкий голос Тони.

– Выслушаем обязательно, но не здесь, – дернул головой шериф. Город не отпускал, словно желая раздавить навалившимися эмоциями. – Хочу сделать это в спокойной обстановке.

Дети переглянулись, сверкнув друг на друга мрачными взглядами. Стив уже приготовился хватать Нелли, если они решат сбежать, но нет, вздохнув, ребята спокойно пошли к лодке.

Почти до середины реки они молчали, глядя вдаль и не обращая внимания на недовольного шерифа. Заговорила Нелли внезапно. Просто отвернулась от воды, уставившись Стиву в глаза, и быстро, почти без эмоций заговорила.

– Что вы помните со вчерашнего дня, шериф? А позавчерашнего? Где вы учились, шериф? Вы пробовали съездить к друзьям? А в департамент? Попытайтесь, шериф, посетите головной офис!

– Что…

Но Нелли не дала ему сказать. Все чаще бросая взгляд на реку, она быстро договорила.

– Берегите Нелли, шериф. Когда ее не станет, история начнется заново!

Стоило ей договорить, и дети… исчезли. Словно их и не было, словно не сидели они только что в лодке и не пугали Стива бессмысленными словами.

– Что за?.. – сдавленно пробормотал он, тогда как Тони, не сдержавшись, объяснил все более конкретно, только нецензурно.

– Тони?

– Ты не псих, Стив, я их видел, – хрипло прошептал Тони, глядя на шерифа круглыми глазами.

Вид у медведя был презабавный, и, может, Стив посмеялся бы, если бы не причина. А еще то, что Тони голыми руками мог задушить койота, вцепившегося ему в ногу, а сейчас в глазах его стоял настоящий ужас.

– Никому ни слова! – велел Стив, когда лодка уже заняла свое место на пикапе. Тони кивнул и, бросив быстрый взгляд на тот берег, молча пожал руку шерифу, сел в машину и укатил. Возможно, домой, пить, возможно, в бар, делать то же самое.

Сам Стив сел в форд и долго не мог повернуть ключ. Вцепился в руль, рассматривая пыль перед капотом, и не понимал, что делать и что думать. Верить неизвестным призракам? Или проверить голову. Тогда, правда, придется сделать это и Тони. Вместе же были. А может, он был один? Может, все ему привиделось. И Тони в том числе?

Мотнув головой, отгоняя непрошеные мысли, Стив все же завел машину. Проехал около мили в сторону города, и резко развернувшись, так что машина выехала на обочину, подняв столб пыли, покатил в противоположном направлении. Посетить головной офис. Неплохая идея. Все равно ведь надо иногда делиться информацией с коллегами, почему бы не сейчас. Далеко, ну и черт с ним. Зато дурные мысли из головы выметет.

Ночь плавно окутала машину, залепив стекла чернотой. Фары высветили из мрака все ту же трассу и прерии. Ни одного знака, ни одного мотеля. Стив, не желая останавливаться, устало потер сначала одну половину лица, затем другую. Луна уже соревновалась в яркости с фарами его машины, когда он решился на остановку, поняв наконец, что мотеля не будет.

Утром упрямо поехал вперед. Прерии, асфальт, ветер и больше ничего. От злости, еще вчера грызшей нутро, не осталось и следа. Больше не хотелось ругать ни людей, поленившихся поставить мотель, ни тех, кто не пожелал установить заправку. Машина ехала вперед, как и вчера, а бензин плескался все на той же отметке. Прерия не заканчивалась. Далекий головной офис казался недостижимым. Еще одну ночь Стив провел в машине. Еще несколько часов ехал вперед, надеясь, что вот сейчас, вот за тем холмом покажется хоть какой-то кусочек цивилизации. Но прерия оставалась тиха и безлюдна. К обеду Стив не выдержал, развернулся и погнал обратно. Ему срочно нужно было увидеть хоть кого-то. Хоть одну живую душу. А желательно обговорить все с Тони.

Когда к ночи впереди показались огни Фейвиля, он почти не удивился. Выругался, конечно, но не удивился.

– Привет, – встретил его усталый Тони. Медведь приглашающе кивнул и закрыл за спиной Стива дверь. – Пива.

– Покрепче есть чего? – хрипло простонал Стив, усаживаясь в привычное, продавленное кресло. Домик у Тони был немаленький, но понять это было сложно. Слишком много вещей было в этом помещении. Несколько кресел, простая кровать у стены, огромный шкаф, затерявшийся за книгами и какой-то индейской мелочью. Сваленные у стены пледы и одежда. Стол, заваленный бумагами и, опять же, индейскими вещами.

– Держи, – пока Стив осматривался, Тони успел налить ему виски. Опустился в соседнее кресло и посмотрел в глаза уставшим взглядом. – Хочешь обсудить случившееся утром? Так не знаю я, Стив…

– Погоди, – прервал Стив гудящего на одной ноте медведя. – Что значит утром?

Тони недоуменно нахмурился.

– Мы на тот берег ходили, – осторожно пояснил он, видно, усомнившись в своем разуме.

– Нет, Тони, это было два дня назад!

Брови Тони взлетели вверх, к коротким волосам. Но больше никак комментировать это заявление он не стал, видно ожидая, что шериф сам расскажет, как это так получилось.

– Мы расстались с тобой на берегу, – охотно заговорил Стив, для прояснения разума отхлебнув из стакана. – Ты домой уехал, а я… как девчонка сказала, в головной офис поехал… Не доехал. Черт побери, Тони, я ехал два с половиной дня и ничего не нашел. Только прерия, мать ее, и дорога. А когда повернул обратно, знаешь, за сколько я доехал? Не знаешь! – не дав вставить и слова, говорил он. – За полдня!

– Я расстался с тобой сегодня утром, – веско, без лишних эмоций отрезал Тони.

Стив застыл. Уставился круглыми глазами куда-то мимо Тони и молчал.

– Это бред, Тони! – наконец прошептал он.

– Больший, чем исчезающие из лодки дети? – тихо уточнил Тони.

– Нет, примерно на одном уровне, – внезапно спокойно заявил шериф, с тоской уставившись в мутное окно. – Что она там говорила? Что было вчера? Да уж, никто не знает. Друзья, съездить? Так, боюсь, выйдет то же, что и с офисом.

– Береги Нелли, – глядя ему в глаза, проговорил Тони.

– Иначе история начнется заново? Какая история, Тони? Когда ее не станет… только этого не хватало.

– Не знаю, Тони, но во что-то мы вляпались…

Утро Стив встретил в привычной, но все же не совсем родной обстановке домика Тони. Потянулся до хруста, расправив плечи. Спать в кресле в его возрасте уже не здравая идея.

– С утром тебя, – вошел Тони из кухни. В руках он держал две чашки, судя по пару и травяному запаху, своего фирменного чая. Вот только взгляд медведь прятал на полу, словно боялся споткнуться.

– Не надо так, – Стив покачал головой, намекая на то, что разобрал состояние приятеля.

– Вставай, завтракай и поедем, – согласно выдохнул Тони, отдавая чашку. – Майк приходил, тебя искал. У нас проблемы.

– Бог мой, Тони, не тяни, – взмолился Стив, не в силах выдерживать одновременно медлительную манеру говорить и суть сказанного.

– Старика Билли нашли, – выдохнул Тони, с тоской глядя в чашку.

Стив только крякнул от досады. Билли тихий алкоголик, но при этом славный малый. Добрый и законопослушный, на чью помощь можно было рассчитывать даже в самой сложной ситуации. Жил старик на отшибе, и Стив с Тони заезжали к нему по несколько раз в неделю, проведать. Делали так не только они. Некоторые еще и подкармливали запустившего хозяйство одиночку. И вот теперь его не стало.

– Что? – коротко спросил Стив.

– Сказал койоты, но взгляд прятал. Опасается слухов.

– Это правильно, ладно, поеду я, – Стив махом выпил оставшийся чай. Вытер невольную слезу, выбитую неожиданно ошпарившим рот напитком, и поднялся, надев на голову лежавшую рядом шляпу.

– Я с тобой, – мрачно отрезал Тони. А Стив и не сопротивлялся. Все лучше, чем в одиночку на труп смотреть.

Старик Билли лежал недалеко от входа в дом. Спутать раны на его теле с укусами койота мог только идиот. Люди в Фейвиле идиотами не были. Нашедший тело Джейми, молодой охотник, похожий на индейцев даже больше, чем Тони, опускал взгляд, явно показывая, что нет, не перепутал. Просто не хотел говорить о том, что увидел, кому-то кроме шерифа. Мнущийся рядом Майк, помощник Стива, приходивший к Тони, отворачивался, показывая то же самое.

Тело Билли было изрезано. И сделал это явно человек. Раны многочисленные, прямо через одежду. По крови, что натекла с ран, можно было отследить и путь старика. Судя по всему, тот спал в теньке. Кресло-качалка стояло на развалившейся веранде. Судя по нему же, старик отчего-то побежал не в дом, а прочь. Но это можно было объяснить, возможно, неизвестный стоял у двери, преграждая путь. А где-нибудь в сарае можно найти оружие, хоть ту же лопату.

Тони с Джейми и Майком стояли в стороне, тихо переговариваясь. Сам Стив вместе в приехавшей Софи Вайнер, врачом, при случае изображавшей из себя медэксперта, посвятили время телу. И судя по лицу Софи, ничего хорошего их не ждало.

Из-за смерти Билли из головы вылетел даже город по ту сторону и все связанные с ним странности. Стив внезапно почувствовал себя живым и нужным. Но такая жизнь ему была не по душе. К черту. Лучше уж помирать от скуки в баре, чем в каждом человеке, с кем прожил не один десяток лет бок о бок, видеть убийцу. Три дня пролетели, как один, а ничего конкретного Стив сказать не мог. Да, кто-то убил, но кто и зачем, оставалось неясным. Никаких улик найти не удалось. Следов на старике не было, а на земле были слишком многообразны. Даже после койотов нашли, они пробежали по участку незадолго до происшествия. Но вот от дома к телу вели только огромные отпечатки ног самого Билли.

На четвертый день Билли вылетел из головы. Нашли тело Медисон Страйз. Рики, тот самый беспутный, шаловливый мальчишка, обнаружил мать утром у входа в свой же дом. В каком состоянии был мальчишка сложно даже представить. Стив и сам после допроса вышел осунувшимся, постаревшим лет на десять разом. Горе ребенка, потерявшего мать, давило, не жалея никого.

Самым паршивым было то, что следов вновь не осталось. Стив не выдержал. Завалился в бар после этого дня и напился до полного потрясения. Всплывшее посреди пьянки лицо Тони лишь качнулось, укоризненно вздохнув. Что было дальше, Стив не помнил. Проснулся утром все в том же кресле Тони. Голова раскалывалась, запах травяного сбора, притащенного медведем, чтобы излечить ее, вызывал лишь тошноту.

– Не стоило так напиваться, – словно почившая мать, заговорил Тони, сев напротив. Потухшим взглядом он следил, как Стив морщится, старательно сдерживаясь от запахов напитка.

– Не начинай, – простонал Стив. – Самому мерзко, но, черт побери, Тони, как мне людям в глаза смотреть?

– Как все смотрят. Как я смотрю, – вздохнул Тони отворачиваясь.

Стив прикусил губу. Правда ведь, смотрит. Знает, что происходит и смотрит. И прочие. Скрыть смерть Медисон не удалось. Соседи ведь не слепые и не глухие. Когда же люди узнали, что смерть не первая, изменились. Даже на него смотрели с подозрением. Да и правильно. Он виноват. Не уберег. Не уследил. Расслабился.

Стив застонал, уронив голову на руку. Боль радостно отозвалась сбивающими мысли переливами. Тони лишь устало вздохнул, словно мысли прочитал, но не знал, что ответить.

Но нет, заговорил, глухо, тихо, вглядываясь в собственные руки.

– Помнишь? Они сказали, следить за Нелли.

– История начнется заново? Что это значит, Тони? – устало откинувшись в кресле, буркнул Стив.

– Не знаю, но мы с тобой видели что-то, и, мне кажется, нужно последовать хотя бы этому совету. Проследить за Нелли.

Стив задумчиво посмотрел в грязное окно. Присмотреть? Можно? Но что, если таскаясь за ребенком, он пропустит еще одно нападение. Кто станет следующим?

– Хорошо, едем. Только… можно ты за рулем.

Тони кивнул, вздохнув тяжело. Сейчас его собственная работа казалась ненужной, лишней. Ведь на кону стояли жизни, возможно близких людей.

Дома Нелли не оказалось. Мать несколько подозрительно и нервно встретила шерифа. Стиву пришлось долго объяснять, что он на самом деле совсем по другому вопросу. Поверила. Зато сам он напрягся. Что будет, если слова той, другой Нелли, окажутся правдой, и он не уследит. Как будет смотреть на него эта усталая женщина. Кого будет винить ее суровый и немного странный муж?

Но отступать было поздно. Нелли они с Тони ждали у школы: совсем крохотного домика, всего на пару классов.

Немногочисленные дети высыпали с занятий, разбежавшись в разные стороны. Все, кроме Нелли.

– Тони, скажи, что я ее просто пропустил, – со стоном понимания пробормотал шериф, выбираясь из машины. Но Тони молчал, не желая беспочвенно обнадеживать друга.

К зданию школы шли быстро. Побежали бы, но не хотели наводить панику. Влетели в класс. Миссис Уинстон, пожилая женщина со строгой прической, обучавшая детей среднего возраста, еще была там. Собирала вещи. На влетевших мужчин она посмотрела удивленно, с положенной учителю строгостью. И Стив, и Тони тут же вытянулись, оправив одежду. Уважение к миссис Уинстон, учившей их когда-то, казалось, не выветриться никогда.

– Добрый день? – поздоровалась женщина подозрительно.

– Добрый, – Стив не сдержался, заговорил торопливо. – Скажите, миссис Уинстон, а где Нелли?

– Ей нужно было уйти, и я отпустила ее с Рики, – чуть вскинула брови миссис Уинстон.

– Давно? – чувствуя, как сжимает страх нутро, спросил Стив. Тони за спиной промычал что-то невнятное.

– На прошлом уроке.

Похоже, что-то было в лице шерифа, потому как смотрела она уже с явным подозрением.

– Вы не… – Стив откашлялся, призывая к порядку подведший голос. – Вы не знаете, куда дети ходят, желая прогулять уроки?

Был шанс, что все в тот же амбар Эша, но бегать по городу сейчас не было времени.

Миссис Уинстон совсем нахмурилась, но задумалась.

– В рощу, у берега, – неуверенно протянула она. – Они сделали там домики, лавочки.

Стив не сдержался, бросив: спасибо, – рванул прочь. Тони не отставал. Без вопросов завел машину и погнал в сторону реки к довольно большой роще у ее берегов.

Между деревьев стояла тишина. Не кричали даже птицы. Только чуть шелестели листья в вышине. Лавочки и домики пустовали. Никого не было видно и вокруг. На всякий случай они с Тони пошли по все расширяющейся спирали, надеясь наткнуться хотя бы на следы. Стив вглядывался в пространство между стволами, надеясь заметить яркое платьице, в которых любила ходить Нелли. Но первым голубое пятно заметил Тони. Его глухой стон разом оборвал в Стиве надежду. Не мог его друг издавать таких звуков в пустоту.

– Рики?! – простонал Стив зажмурившись.

Нелли лежала у шершавого ствола, разглядывая кроны деревьев стеклянными глазами.

В отдалении послышалось ворчание двигателя. Кто-то приближался. Кто-то желал знать, отчего шериф так хотел видеть Нелли.

***

– Стив, старый негодяй, явился-таки.

Голос раздался от входа, развернув на своих местах не только шерифа, но и остальных посетителей бара. Огромный, похожий на злого медведя мужчина вразвалочку пробирался к стойке, где Стив и отдыхал. Такой рожи как у приятеля мог испугаться и закоренелый мафиози, но счастливая улыбка и лучики морщин возле смеющихся глаз портили все впечатление, делая из медведя Тони мишку «Тэдди».

– Привет, Тони, – хмыкнув, поздоровался Стив, стоило другу подойти ближе. – Ты чего такой веселый?

– Шериф, – повторила Нелли, понимая, что завладела вниманием взрослых. – Почему вы не говорили нам о тех людях, что живут за рекой?

– За рекой никто не живет, Нелли, – с веселым недоумением возразил шериф и переглянулся с таким же удивленным Тони.

– Живут, – непримиримо мотнула головой Нелли. – Я видела крыши домов, когда солнце отражалось от них.

Утром приятели спустили лодку на воду. Никого просвещать в свои дела не стали. Раструбишь новость, а окажется, что попросту мираж устойчивый, смеху не оберешься.

– Берегите Нелли, шериф. Когда ее не станет, история начнется заново!

Сам Стив сел в форд и долго не мог повернуть ключ. Вцепился в руль, рассматривая пыль перед капотом, и не понимал, что делать и что думать. Верить неизвестным призракам? Или проверить голову. Тогда, правда, придется сделать это и Тони. Вместе же были. А может, он был один? Может, все ему привиделось. И Тони в том числе?

Стив ударил по тормозам, едва не вылетев в лобовое. Воспоминания нахлынули потоком, смывая сдержанность и даже некоторую злость. Мираж, дети, Тони, мертвые люди, растерзанная Нелли. И дорога, бесконечная дорога в никуда. Развернувшись, он понесся в сторону города. Нужно было поговорить с Тони.

Утро Стив встретил в привычной, но все же не совсем родной обстановке квартиры Тони. Потянулся до хруста, расправив плечи. Спать в кресле в его возрасте уже не здравая идея.

– С утром тебя, – вошел Тони из кухни. В руках он держал две чашки, судя по пару и травяному запаху, своего фирменного чая. Вот только взгляд медведь прятал на полу, словно боялся споткнуться.

– Не надо так, – Стив покачал головой, намекая на то, что разобрал состояние приятеля.

– Вставай, завтракай и поедем, – согласно выдохнул Тони, отдавая чашку. – Майк приходил, тебя искал. У нас проблемы.

– Бог мой, Тони, не тяни, – взмолился Стив, не в силах выдерживать одновременно медлительную манеру говорить и суть сказанного.

– Старика Билли нашли, – выдохнул Тони, с тоской глядя в чашку.

Из-за смерти Билли из головы вылетел даже город по ту сторону и все связанные с ним странности. Стив внезапно почувствовал себя живым, разъезжая между всеми необходимыми точками. Но такая жизнь ему была не по душе. К черту. Лучше уж помирать от скуки в баре, чем в каждом человеке, с кем прожил не один десяток лет бок о бок, видеть убийцу. Три дня пролетели, как один, а ничего конкретного Стив сказать не мог. Да, кто-то убил, но кто и зачем, оставалось неясным. Никаких улик найти не удалось. Следов на старике не было, а на земле были слишком многообразны. Даже после койотов нашли, они пробежали по участку незадолго до происшествия. Но вот от дома к телу вели только огромные отпечатки ног самого Билли.

– Рики, – простонал Стив зажмурившись.

Нелли лежала у шершавого ствола, разглядывая кроны деревьев стеклянными глазами.

В отдалении послышалось ворчание двигателя. Кто-то приближался. Кто-то желал знать, отчего шериф так хотел видеть Нелли.

Что-то не давало покоя шерифу. Какая-то мысль. Он знал, что что-то забыл, но никак не мог вспомнить, что. Словно заноза в самом неудобном месте, мысль грызла мозг, не позволяя сосредоточиться даже на лежащем ребенке. Да что там, Стив не слышал крика подбежавших родителей Нелли. Не видел происходящего вокруг. Только стоял, вперив взгляд в голубое платьице, залитое бурым, и пытался поймать ту самую мысль.

***

– Стив, старый негодяй, явился-таки.

Сам Стив сел в форд и долго не мог повернуть ключ. Вцепился в руль, рассматривая пыль перед капотом, и не понимал, что делать и что думать. Верить неизвестным призракам? Или проверить голову. Тогда, правда, придется сделать это и Тони. Вместе же были. А может, он был один? Может, все ему привиделось. И Тони в том числе?

Стив ударил по тормозам, едва не вылетев в лобовое. Воспоминания нахлынули потоком, смывая сдержанность и даже некоторую злость. Мираж, дети, Тони, мертвые люди, растерзанная Нелли. И дорога, бесконечная дорога в никуда. Развернувшись, он понесся в сторону города. Нужно было поговорить с Тони. Мысль! Потерянная мысль, вот она, четкая, ясная. Нужно идти к старику Билли. Раз он не успевает к Нелли, нужно начать с начала.

К Тони он только заглянул. Оборвал того на полуслове и велел:

– Собирайся, едем к Билли.

Тони непонимающе нахмурился, но кивнул согласно. Уже через полчаса они сидели в гостиной старика и смотрели, как суетливо тот накрывал на стол. Чем мог похвастаться. Нашлись в его шкафах не слишком дорогой, а, откровенно говоря, дрянной чай и печенье, явно испеченное кем-то из женщин Фейвиля.

За разговором незаметно пришла ночь. Старик несколько удивился желанию Стива и Тони остаться ночевать, но не возражал. Выдал старые, пропахшие плесенью одеяла и утопал к себе. С Тони дежурили по очереди, но до самого утра ничего не происходило. Да и утром тоже. С рассветом Билли выбрался на улицу. Чем-то погремел в сарае, пару раз взмахнул метлой, подметая веранду, а точнее, делая вид. Утомился и уснул в кресле. Стив и Тони тут же поднялись, заняв удобные для наблюдения места. Но никто так и не пришел. Старик проснулся самостоятельно, рассказал еще пару историй и пожелал угостить их завтраком. Но они отказались. Полные сомнений и недоумения сели в форд, отправившись обратно к дому Тони, где тот оставил свою машину.

Тони, попрощавшись, вылез из форда шерифа, но отойти не успел. От его двери к машине бросился человек, в котором оба с нарастающим напряжением узнали Майка.

– Шериф! – заметив вылезшего Стива, заговорил он испуганно. – Медисон Страйз нашли. Мертвой!

Стив закрыл глаза, стараясь удержать в себе рвущиеся наружу ругательства. Как? Почему? Это что же, порядка не будет, жертвы могут быть и случайны?

Желание просто арестовать Рики вспыхнуло с невероятной силой.

– Еду. Тони, ты со мной?

Тони тяжело выдохнул и кивнул.

Старика Билли нашли на третий день.

Стив следил за Рики. Все эти дни следил. Но словно провидение само не желало давать ему шанс. Шериф выпустил мальчишку из поля зрения всего на пару минут, а снова отыскать уже не смог. Зло ругаясь, он завел машину и как мог быстро поехал к Билли.

Он должен был успеть!

Но нет. Тони встретил у ворот. Расстроенный и даже испуганный. Медведь следил за стариком и, судя по всему, тоже отвлекся.

– Ну? – накинулся Стив на него, стоило вывезти из машины. Весь вид Тони говорил, что шериф опоздал, вызывая раздражение и бессильную злость.

– Я не видел, – глухо буркнул Тони. – Стив, я никого не видел. Я отвернулся всего на мгновение, а когда повернулся вновь, он был уже мертв!

Стив все же не сдержался, разразился длинной тирадой. Тони еще ниже опустил взгляд, но винить его у Стива не получалось. Сам хорош. Не упусти он Рики, все могло оказаться по-другому.

«Но как, черт побери, мальчишка добрался сюда раньше машины?» – зло думал он, шагая уже по участку. Старик лежал там же, где и в прошлый раз. То есть, мгновение Тони для него растянулось как минимум в несколько минут.

***

– Стив, старый негодяй, явился-таки.

Нелли отбивалась. Визжала, кусая за руку. Но Стив стойко молчал, удерживая ее рукой. Тони, пусть и не разделял метод, быстро опутывал ноги девочки прихваченной веревкой.

Стив осторожно уложил девочку на кровать и присел так, чтобы видеть ее глаза.

– Нелли, потерпи, пожалуйста, – стараясь говорить мирно, цедил шериф. – Клянусь, придет вечер, и я тебя отпущу. Слышишь меня? Нелли?

Но девочка только плакала, ничего не слыша и не видя. Смотрела пустыми глазами и рыдала.

Они не сводили с Нелли взгляда. Сидели, как два филина, и пучили глаза на всхлипывающего ребенка. Потому и заметили.

Полуденное солнце разогрело воздух даже в доме. Нелли притихла. Свернулась калачиком, насколько позволяли стянутые ноги и руки, и прикрыла глаза. Распахнула, с каким-то ужасом глядя мимо шерифа и Тони, и внезапно исчезла. Растворилась в воздухе, как до того делала только ее копия по ту сторону реки.

– Нет! Как? – взвился на ноги Стив.

Тони тоже вскочил, пододвинув стоящий рядом столик. Тот со скрежетом проехал по полу, но никто внимания на него не обратил. Стив с безумным видом хлопал рукой по кровати, надеясь, что девочка сейчас вновь появится. Что все вернется в норму. Но нет, Нелли не появлялась.

– Стив, – позвал Тони, когда ругань шерифа стихла. – Надо ехать в рощу.

Стив застонал. Зачем делать ненужные движения, если завтра все начнется по новой, он не понимал.

***

– Стив, старый негодяй, явился-таки.

Лодка несла их к противоположному берегу. К сверкающим на солнце крышам и шпилю церкви. Пристали там же, на пологом берегу, но в город не пошли. Прямиком направились к амбару старого Эша. Остановились в пяти шагах от бочки.

– Нелли? – хрипло позвал Стив. Надежда, что девочка до сих пор сидит за покореженным металлом, была призрачной, но другого выбора у него не было.

– Добрый день, шериф, – отозвалась девочка и, поднявшись, вышла из-за бочки. Вслед за ней выбрался и Рики.

При виде него у Стива засвербела рука, захотелось схватить, уложить на землю и надеть наручники. Сделать хоть что-то, лишь бы не повторялось все пережитое. Тони, словно прочитав мысли, положил тяжелую руку на плечо.

Медленно кивнув, не то, благодаря медведя, не то, соглашаясь потерпеть, Стив заговорил:

– Нам нужно поговорить. Где мы можем присесть?

– Нам лучше прогуляться, раз вы уже готовы, – улыбнулась ему девочка, только взгляд остался уставшим и потухшим. – Пойдемте.

Нелли прошла мимо, приглашающе кивнув.

Шериф и Тони переглянулись и пристроились рядом, поглядывая под ноги, на чахлую, желтую траву, пробивающуюся сквозь утоптанную пыль.

Рики шел с другой стороны от Нелли, словно знал, что в голове у шерифа и не желал к нему подходить.

– Что вы помните, шериф? – тихо заговорила девочка, разглядывая далекие дома.

– Все! – зло выдохнул Стив и, сделав несколько глубоких вдохов, заговорил уже спокойнее, – Я все это помню. Все уже было. Несколько раз. Я не могу, не успеваю, не… словно и не вижу никого!

– Это хорошо, – улыбнулась Нелли искренне. Стив вскинул на нее возмущенный взгляд, и девочка поспешила пояснить, – хорошо, что помните. До этого не помнили. Всегда забирали нас и возвращались назавтра.

– Что здесь происходит? – едва сдерживая ругательства, проговорил Стив сквозь зубы. – Я пытался следить за Рики, но он исчез. Тони пытался следить за Билли, но он мертв. Мы сами похитили Нелли, но она исчезла! Что, черт возьми, происходит? Почему ты… – Стив запнулся, внезапно сообразив, что и кому собирается сказать. Тони брел рядом и только хмурился, не дополняя и не перебивая разговор.

– Это не Рики, – тихо выдохнула Нелли, подняв взгляд небу.

– Да ладно, – издевательски протянул Стив, – а кто?

– Никто не знает, преступление так и осталось нераскрытым, – выдохнула девочка грустно. – Но давайте по порядку, шериф. Вы пытались уехать?

– Да, и ничего не нашел! – рыкнул Стив, а после тише добавил, – зато вспомнил.

– Это хорошо, – повторила Нелли. – Понимаете, Шериф. Мы не настоящие. Мы лишь воспоминание.

– Что? – со смешком переспросил Стив, взглянув на девочку. Но та оставалась серьезной. Тони чуть повернул голову, поймав его взгляд. Качнул головой, словно отгоняя глупые мысли, и опять опустил взгляд в пыль.

– Воспоминания. Мы все, – повторила Нелли. – Разница лишь в том, что мы настоящее. А вы, весь тот берег – это фальшивое.

– Ну спасибо, – буркнул шериф, пытаясь уложить весь бред в голове, а не сбежать, обвиняя всех в психическом нездоровье.

– Не обижайтесь, это всего лишь факт, – попросила Нелли с грустной улыбкой. – Все это было. Давно, в мире. Меня убили. Рики посадили за то, чего он не делал. Он отсидел тринадцать лет и умер в тюрьме, а еще через семь лет его оправдали. Люди, все, кто был причастен, помнят это вот так, – она обвела рукой близкие здания, пустые улочки.

Нет, не пустые. По улицам двигались призраки. Полупрозрачные фигуры, не обращающие внимания на их четверку. Тони рядом гулко сглотнул, чуть приотстав. Шериф и сам готов был остановиться и пялиться на сюрреалистичную картину, но боялся потерять детей.

– Вы же, – продолжала Нелли, словно не замечая заминки. – Ложные воспоминания. Те, что сложились у людей, не присутствовавших там, в Фейвиле настоящем. Они придумывают историю, полагаясь на статьи и фильмы. Поэтому на вашем берегу есть только Фейвиль, люди не знают, что было за его границами. Даже не знают, где он находился. На нашем берегу есть мир дальше, пусть и такой же, призрачный. Беда в том, что людей, знающих о трагедии не понаслышке с каждым годом все меньше. Тогда как других, строящих иллюзии, все больше. Из-за них наша часть страдает. Она все меньше, все более зыбкая. Она начинает подчиняться вашим правилам. Давайте я покажу, – закончила Нелли, и шериф вдруг осознал, что стоит перед баром.

«У Джека» гласила вывеска, вызывая острое желание оказаться подальше. Но Нелли открыла дверь, приглашая войти. Рики держался за ее спиной и устало следил за мужчинами. Стиву стало казаться, что мальчик сам не верит в происходящее. Или, что скорее, не верит в него, в Стива. Переглянувшись с Тони, шериф вошел в темное нутро бара.

– Посмотрите, – тут же раздался голосок Нелли.

Девочка уже стояла рядом и, судя по недоумевающему лицу Тони, который только вошел, как она это провернула, тот не понимал. Стив мотнул головой и уставился туда, куда указывал детский пальчик.

За стойкой, ссутулившись, сидел неопрятный, на вид совсем опустившийся мужчина. Форма на нем была грязной, помятой и потрепанной. На лице длинная, запущенная щетина.

– Это наш шериф, Стив Дорбс.

Стив в ужасе ухватился за щеки, не соображая, что делает. Щетина кололась, но даже на ощупь была аккуратнее, чем на лице того, другого. К тому же и лицо это совсем не походило на то, что видел Стив в зеркале последние годы. Да и фигура. Он сам сухощавый, а тот за стойкой, оплывший, с проглядывающим даже через форму животом.

– А вон Тони, – палец переместился чуть в сторону, к пробиравшемуся от входа мужику.

Стив недоуменно обернулся, в надежде увидеть дверь, в которую только что вошел. Но нет, они вчетвером стояли у стены, завешенной глупыми картинками с алкогольным содержанием.

Он вновь перевел взгляд на чужого Тони и помотал головой, отнекиваясь от такого вида. Этот Тони был не столько крупным, сколько полным. Одутловатое лицо, толстые пальцы.

Тони настоящий зло выдохнул сквозь зубы, рассматривая своего тезку.

– Стив, старый негодяй, явился-таки, – проревел одутловатый Тони.

– Привет, Тони. Ты чего такой веселый?

– Пойдем отсюда, – выдохнул Стив сквозь зубы, не в силах терпеть такое издевательство. Нелли легко улыбнулась и, развернувшись, открыла дверь. Стив только головой мотнул, не в силах больше удивляться.

– Теперь верите? – тихо просила девочка уже на улице. Рики, вторя ей, вгляделся Стиву в глаза.

– Допустим, – устало выдохнул шериф, разглядывая безоблачное небо. – Но что ты хочешь от нас?

– Я хочу… Нет, не так. Я не хочу умирать каждый раз, шериф! – Нелли остановилась и с мольбой посмотрела Стиву в глаза. – Но ваше воспоминание зациклено. Оно повторяется вновь и вновь. Помогите мне. Выпустите из этого круга. Помогите истории идти дальше. Помогите воспоминаниям переключиться на то, что было после!

– Нелли, я… – Стив не знал, что сказать. По его мнению, услышанное – бред. Но таким же бредом можно считать и все, что произошло с ним за последнее время. Тяжелая рука Тони вновь легла на плечо подбадривая. – Я не знаю, что делать!

– Спасите Нелли, – выдохнула девочка и вновь пошла вперед. – Это изменит воспоминания вашей стороны. Породит сомнения. А сомнения разрушат иллюзию, позволят ей развиваться.

Стив кивнул, но тут же вновь глухо заговорил,

– Но я пытался, у меня не выходит.

– И не выйдет, – тихо выдохнул Рики. Нелли с обидой посмотрела на него, но мальчик лишь мотнул головой, обращаясь к шерифу. – Попытайтесь не выпускать из виду меня… то есть Рики. Нелли умрет, и с этим нельзя ничего поделать, это факт. А вот моя история неизвестна наверняка. Это воспоминание вы сможете исправить.

Стив остановился, глядя мальчонке в глаза. Тони так же не сводил с него взгляда, и только Нелли смотрела вдаль. В глазах ее стояла пугающая, всепоглощающая тоска.

– Я попытаюсь, – наконец пообещал Стив, все так же, не отводя взгляда от мальчика.

– Спасибо, – кивнул тот. – А теперь вам пора.

Стив кивнул и, развернувшись, пошел в сторону реки. Мальчик прав, времени торчать на этом берегу больше нет. Хотя внутренний голос мерзко подсказывал, что как раз времени, как и попыток, у него бессчетное множество. Но переживать все это еще хоть раз Стив не желал. Тони все так же молча топал рядом, не желая разбивать тишину призрачного города своим голосом.

***

Лодку бросили на берегу. Все проблемы сейчас казались незначительными, возня с чем-то, кроме дела, опасной.

Обе машины, одна за другой, рванули в сторону города. К дому Рики. Билли уже не помочь, Медисон тоже. Но главное сейчас не это. Главное – найти Рики. Найти и удержать.

Медисон, еще живая и здоровая, встретила их удивленным взглядом. Рики при виде шерифа вскочил на ноги, уронив пульт от телевизора. Непонимающе изучил мать, стоявшего за спинами всех Тони.

– Все в порядке, парень, – улыбнулся шериф, надеясь, что улыбка действительно добрая. А то как-то мальчишка попятился, словно демона какого увидел. – Мне помощь нужна. Мать согласилась. Я оплачу! Все как положено.

На этот раз улыбка действительно вышла счастливой, Стив очень постарался.

Рики еще раз удивленно окинул остальных и кивнул.

– Вот и славно, идем, – Стив обхватил подошедшего парня за плечи, увлекая наружу, к машине. – Медисон, не волнуйтесь. Верну в целости и сохранности!

Стив боялся, что попытка спрятать мальчика в степи обернется провалом. А удерживать его у себя дома все эти дни было страшно. Мэдисон ведь первым делом к шерифу бросится. Так что для маскировки пришлось и правда придумать мальчишке работу, а заодно и себе с Тони. Давно пора было разобрать скопившиеся дела. Пыльные папки уже полностью заняли одну из коморок в участке. Коморка, конечно, была небольшой. Но это же не повод ее заваливать. Тем более что там хранились еще, наверное, документы самого первого поселенца этих мест.

Чихая и кашляя от пыли, они перекладывали бумажки второй день. Спали здесь же. Рики на это смотрел не слишком радостно, но идти против шерифа не рисковал.

Когда приехал Майк с сообщением о смерти Медисон, Стив едва не рассмеялся. Получилось! У них получилось!

Ошарашенный мальчишка смотрел на него как на безумца. Даже обвинял в смерти матери. Намекал, что останься он дома и все могло бы сложиться по-другому. Но Стиву было плевать. Он смог обмануть что-то, что лепило его настоящее и будущее. Смог разорвать порочный круг.

Мальчишку он не отпустил. Как бы тот ни ругался. Как бы ни умолял, прося увидеть мать. Не отпустил. И когда нашли Нелли, Рики, сломленный и замкнувшийся, сидел в камере, на кушетке. Сидел и смотрел остановившимся взглядом в стену.

Тони пытался объяснить ему что-то, пытался разговорить. Но мальчик не реагировал.

Стива грызла совесть, но время наконец сдвинулось. Оно шло вперед, оставив позади смерть троих горожан. И такая цена казалась приемлемой.

Лодка стояла там же, на берегу. Все было так, как Стив и Тони оставили несколько дней назад. Лишь сверкающий мираж на том берегу потускнел. Размылись еще недавно обретшие четкость домишки. Расплылись в легкое марево.

Еще через несколько дней они исчезли окончательно.

***

Стив смотрел в зеркало. Уставший, осунувшийся тип смотрел на него в ответ немного воспаленными глазами. Провел рукой по щеке, пытаясь убедиться, что ничего лишнего, одутловатого там не появилось. Щетина неприятно царапнула кожу. Поморщившись, Стив густо нанес на лицо пену и принялся тщательно, как никогда, сбривать напоминание из города за рекой. Умылся, оглядел типа в зеркале и удовлетворенно кивнул. Давно его лицо не было настолько гладким.

Видение неопрятного мужика за стойкой слишком сильно засело в голове.

Выключив свет, он с тяжелым стоном опустился на кровать. Лег, натянув одеяло, но глаза не закрывал, рассматривая раскрашенный ночью в серые тона потолок. Все завершилось. История пошла дальше, но внутри поселилась какая-то странная тревога. Что-то неизвестное и пугающее. Прикрыв глаза, он начал вспоминать.

Нелли, Рики, бар и Тони. Только Тони отчего-то не желал принимать свою форму, расплывался, колыхался. Раздалось вширь его лицо, заплыли глаза. Вспомнился стол и полупустой стакан. Алкогольный кураж. Пьяная обида и… желание. Странное, страшное. Ползущий по траве старик, закрывающийся рукой от ударов огромного ножа. Когда-то Стив конфисковал его у набравшегося Рейя МакГрегора и припрятал в гараже. Новое видение. Широкие, испуганные глаза Медисон, отказавшей ему в близости. Новый стакан. Голубое платьице.

Стив открыл глаза, почесал отросшую, неопрятную щетину на дряблой щеке, и улыбнулся мыслям.

НИТОЧКОЙ СВЯЗАНЫ

– Ой, кольнуло что-то! Ой-ой-ой! – Воскликнула Лидия Петровна и медленно опустилась на табуретку. Рука самопроизвольно легла на грудину, будто могла успокоить сердце. – Маша! Маша!

Образы одним за другим перенеслись перед глазами. Почти готовая каша осталась за границей сознания.

«Вот те раз! Неужто пора?!», – пронеслось в голове у женщины.

С другого конца квартиры с грохотом прибежала внучка. С широко распахнутыми глазами она уставилась на бабушку, подскочила, присела рядышком на колени.

– Ледяные! – Затараторила она. – Окно! Сейчас открою!

Внучка завозилась, с грохотом опрокидывая кухонный инвентарь, чтобы добраться до форточки.

– Давление? Сердце? Может, скорую?

Женщина, как пьяная, покачнулась. Как же закружилось всё: кухня будто стала растягиваться из стороны в сторону, внучка то удлинялась, то укорачивалась, как в кривом зеркале.

– Подожди, подожди…

Она еле-еле подняла ладонь, чтобы успокоить девочку. Подожди же ты минуту…

– Давай скорую вызовем? Корвалолу? Сейчас!

«Паникёрша, – раздражённо подумала Лидия Петровна. – Вся в ту… Да что же с ней приключилось?».

– Ничего мне надо, успокойся! Сейчас-сейчас… Вот полежу, отдохну…

Проигнорировав помощь девочки, она сама приподнялась. Доковыляла до своей комнаты, цепляясь за шероховатые стены, но ложиться вовсе не собиралась. Включила светильник. На крохотном пространстве помещалось всё, что она сумела сохранить к восьмидесятилетию. Венские стулья из Беларуси, что она выцыганила-таки у мужа во время их турпоездки. Или, вон, люстра бронзовая – коллеги подарили, когда на пенсию провожали. А в комоде хранились её простые, но практичные вещи, также отслужившие не один десяток лет: новых ей не хотелось вовсе. И кое-что ещё.

Лидия Петровна, не обращая на боль в подреберье, потянула ящик комода на себя, насколько позволяли заржавевшие направляющие и её собственные суставы, и те, и те сразу же противно заскрипели. Сунула, не глядя, руку, нащупала хрустальную вазочку, груду документов, надо ещё чуть-чуть потянуться…

Ага! Вот оно!

Лидия Петровна кончиками тонких холодных пальцев зацепила предмет, выудила к себе так, чтобы не нарушить порядок вещиц. На кружевную покрывавшую комод салфетку бросила находку. Ей оказался старый потёртый альбомом. Обложку венчала надпись «Ниточкой связаны».

Лидия Петровна нетерпеливо переворачивала одну страницу за другой. Тяжёлые, но хрупкие страницы шелестели в тишине комнаты. В нём Лидия Петровна хранила то, что собиралась унести с собой туда – воспоминания. Письма, записки, фотографии, ленты и кружево, которые только для неё одной что-то значили. Увы, больше никто не мог оценить значимость этих вещиц.

Наконец дошла до нужного места, склонилась поближе, чтобы лица героев на фотобумаге стали узнаваемы. В чёрно-белой реальности прошлого века две девчушки в простеньких сарафанах пристроились у плетня, улыбались чему-то своему, юному. Лет они семнадцати, не больше. Одна – постарше, другая – помоложе, всего на год. Лидия Петровна улыбнулась им в ответ, даже сердце как-то сразу прошло.

– Все-то вам хиханьки-хаханьки, кутята.

Она осторожно отклеила фотографию, перевернула. На обратной стороне была записана пара зачёркнутых адресов и один нетронутый. А чуть ниже на малярный скотч была приклеена потемневшая, бывшая когда-то алой, нитка. Лидия Петровна то приближала, то отдаляла фотографию. Нет, не разглядеть ничего!

– Внуча, подойди!

В дверном проёме возникла бледная Маша. В одной руке она пыталась удержать кувшин с водой и кружкой, в другой – пузырёк валокордина, в зубах – от него же инструкцию. Вот-вот всё упадёт на пол.

– Умфше?

– Лучше, лучше… Тут адрес, посмотри. Вызови мне такси.

***

Внучка увязалась с ней, хоть и со скандалом, но всё-таки выехали по адресу.

«Никуда ты, бабушка, без меня не поедешь! Только не в таком состоянии!».

Лидия Петровна сперва с нетерпением дожидалась, когда младшая договориться с телефоном. Еле договорилась, чтобы та отцу не простучала: точно их домой развернут. Внучка поверила, что бабушка в своём уме, когда та продемонстрировала идеальное давление на домашнем тонометре.

Дорога должна была занять не меньше двух часов. Этого времени было достаточно, чтобы привести мысли и себя в порядок.

Да, сердце прихватило. Больно, ох как больно. Будто кто-то штык воткнул со спины, прямо в рёбра! Давно такое было, лет шестьдесят назад, не меньше… Что-что, а сердце Лидию Петровну не подводило никогда, тьфу – тьфу.

Перед глазами вновь проплывали сцены, в которых то хохотали, то плакали те девчушки в простых сарафанах. Но сейчас она сама вызывала эти воспоминания. Как будто и не с ней было!

Она не заметила, как заехали в посёлок. Однообразные домики сливались в одну грязную линию. Такси остановилось у старенькой постройки. Видно, что за ним ухаживали, поддерживали угасающую жизнь, но эти усилия не могли побороть страшную болезнь – старость. Лидия Петровна с ловкостью девочки выскочила с заднего сиденья, пока внучка расплачивалась. Сколько она ехала сюда? Несколько часов или несколько лет?

– Ба, подожди! Вот же ж!

Но Лидия Петровна не слышала. Вот она: Донская улица, дом 23.

Поднялась по старым ступеням, нажала всем своим весом на ручку, и дверь в темноту чужого дома открылась. Лидия Петровна не стала оборачиваться на оклик внучки.

– Ба, ну постучать же! Ну куда ты?! Поздно же, никто нас не…

Внутри всё осталось так, как она запомнила. Правда, была она здесь давно, лет двадцать назад. Как-то откладывала приехать, позвонить стеснялась. Что она, школьница – на телефоне висеть? И всё-таки вот он, дом, в котором столько лет жила она. Её третий адрес.

Лидия Петровна вышла в коридор, в конце была комната. В приглушённом свете старых ламп стояли, тихо переговариваясь, люди.

Они безмолвно смотрели, не выдавая ни удивления, ни тревоге, тогда, как Лидия Петровна ковыляла к ним, выбирая, как поставить ноги на незнакомом пути. Наконец перед ней предстала картина: мужчины и женщины склонились над телом старой женщины, по возрасту – ровесницы Лидии Петровны. На лице у той застыло умиротворение и мертвецкое облегчение. Она познала покой.

Прикрыв рот дрожащими руками, она выдавила из себя:

– Да, что же это, Машенька… Неужто… Опоздала я! Маша!

Лидия Петровна кинулась к телу, но родственники подхватили её. Ноги подкосились, и она упала на колени перед кроватью.

– Маша! Машенька! Подождала бы меня! Маша… Маша…

Она вглядывалась в бледное лицо, пытаясь разглядеть в нём черты своей старой подруги, но не узнавала. Как же старость меняет, выворачивает. Где же её красота? Где ехидная улыбка?

Тут случилось самое неожиданное действо: покойница открыла глаза.

***

12 июля 1963 года

Х. Красный октябрь, ул. Почтовая, 58.

Жаркий полуденный зной не мог пробиться в прохладу казачьей хатки. Белые занавески оставили тёмные мелкие ромбики тени на выкрашенном дощатом полу – бабе Гриппе дети недавно сделали ремонт. Девчата лениво развалились на высоких подушках, подняли ноги на стену, пока бабушка не видит. Говорят, для красоты полезно.

Комнату в доме бабы Гриппы снимали Лида и Маша, студентки ветучилища, они только-только сдали экзамены. Впереди два месяца свободы. От неё, конечно, одно название: обе возвращались к родителям, а это значит, делили с ними все трудности работы в колхозе. Студентки надеялись, что вот теперь-то их теперь уважать начнут: теперь они спе-ци-а-лис-ты, пусть и очень молодые и без дипломов. Теперь-то они всё про дойку расскажут и про посадки, пусть внемлют и слушают, раз сами учиться послали.

Но это всё завтра. Развезут их автобусы в разные стороны, только письма и пиши…

А сейчас, один единственный день – свобода!

– Ммм… До вечера чуть-чуть осталось, – Лида потянулась и сладко зевнула. От скуки, не усталости. – Хочу на танцы в розовом пойти платье, помнишь? Там ещё такие цветы шёлкóвые на груди.

На противоположной стороне комнату зевоту подхватила Маша.

– А-а-а-ах! С лентами? Не помню… Это то, что ты хранишь всё да не наденешь никак?

– Не храню, а жду подходящего случая!

– Ну-ну. И как зовут этого подходящего? Не Сашок, часом, а? – съехидничала подруга.

Лида опустила ноги, обернулась.

– Ревновать его будешь?

Вот нехорошая же получилась ситуация! У Маши с Сашком была, как говорят, история. Везде за ней таскался хвостиком да портфель тягал. Машка хвастала всё, всем девчонкам уши прожужжала. А потом – что за муха укусила? – так и общаться перестал, всё с парнями стал больше времени проводить. На практике и не подходил даже помочь, не то, что поговорить. Лида спрашивала всё: что у них случилось? Но Маша сначала даже внимания не хотела обращать: с кем-то ещё веселится – пусть, ей-то что? Нужно будет – вспомнит. Так и не заметила, как они за разные парты сели. Последней каплей стало, что он ей про причёску гадость сказал. Маша тогда сделала интересную такую, будто герцогиня или графиня: прямой пробор, волосы убрала в пучок назад, а по бокам пустила букли. Не как у Гончаровой на портрете, нет, по-современному, по нынешней моде.