Руфа

Варвар

988 год от Рождества Христова

Пряные ароматы уходящего лета доносились с полей. Новое созревало, буйствовало, колосилось. А старое беспощадно умирало. Меч Перуна в последний раз пронзал горизонт, оставляя глубокие раны древнего и дикого далеко позади. Прошлое всегда умирает медленно, в мучительных конвульсиях. Уходя, оно наносит еще множество смертельных ран. Так было и сейчас.

– Вокруг меня тьма! – закричал Владимир, – дайте огня! Огня!

Он метался в своем безумстве и рычал от беспомощности – дикий, сильный, своевольный владыка. Глаза его были как угли, полны слепой ярости. Это была борьба обреченности с верой. Тяжелый жар шатра невыносимо лип к телу.

Внезапно тонкий дух лаванды едва пробился сквозь парусину. Желанная прохлада опустилась на голову великого князя. Он схватил узкие запястья и приложил ладони к глазам. Раздался звон кружевных браслетов и янтарные градины глухо упали на мягкий настил. Она не противилась.

– Анна! – заклокотало в горле Владимира.

– Тише, Владимир. Тише. Посчитай удары сердца, пока я осматриваю тебя. Анна положила свои тонкие прохладные пальцы на веки князю. Невероятное спокойствие обволокло громадную фигуру правителя. Он вяз в глубине тех ее неясных, но мягких, нараспев произносимых речей, которые она завела, возложив одну ладонь на голову, а другой, прикрыв очи великого князя. Казалось, что это был вовсе не чужой язык, а песня без слов, из которой то и дело сами по себе рождались образы и смыслы, открывающие истину слепым глазам Владимира. Приготовили баню, масла и курения. Голос Анны становился прерывистым: то всплывал, то терялся в бреду. Владимир силился посмотреть в милое лицо молодой жены. Но тщетно. Словно отражение луны, оно затуманивалось, растворялось и исчезало у него из виду.

Ночь терзала кошмаром. Небеса прорвало. Потоки вод беспощадно обрушивались на грешную землю. Он бежал по скользкой глине в полной темноте, беспрестанно спотыкаясь и проваливаясь в теплую болотистую жижу. Нащупав одной рукой твердую почву, он медленно вставал на четвереньки, прижимая какой-то сверток к груди. Вдруг Владимир в ужасе обнаружил почти бездыханного младенца в руках. Он метался до рассвета в своей постели, словно зверь, сражающийся за жизнь из последних сил. Изнемогая, князь упал на колени. Светало. Кто-то протянул ему изувеченные руки и помог встать. Владимир забылся до полудня целительным сном.

Князь проснулся в чистой постели. Узкая полоска света виднелось в глубине шатра. Не подавая голоса, он встал. Нужно было дать важные распоряжения. Тяжкая босая нога ступила на теплую, освещенную часть грубого шерстяного настила. Луч света, пробивавшийся сквозь завесу шатра, на миг ослепил Владимира. В радужных кольцах, поплывших в глазах князя, замерещился женский лик: кроткий и милостивый, но вместе с тем уверенный и непоколебимый. Необузданное сердце варвара обожгла нелепая мысль: «Чудо! Мне нужно чудо!». Голоса в стане заставили его отвлечься от странного видения.

– Пустить ко мне! – загремел великий князь и добавил, – питья и еды –немедленно.

Чудо не заставило себя долго ждать. Хотя истинное чудо, о котором не помышлял никто, произойдет с князем значительно позже. Душа Владимира разгорячилась, заклокотала от необъяснимой радости. По истине, он ощутил, что владеет миром. Князь чувствовал, что имя его скоро прославится вовеки. Владимир щедро вознаградит вестника. Тот принес стрелу со сведениями о местонахождении Корсунского водопровода.

Корсунь была непреступной византийской крепостью и лакомым куском для князя.

Город располагался на скалистом побережье. Находясь между двумя бухтами – Карантинной на востоке и Песочной на западе – он пролегал вдоль моря. Владимир брал крепость измором, отрезав пути к продовольствию, сделав земляные насыпи вдоль доступной стены укрепления. Но Корсунь не спешила сдаваться. Жители активно разрушали земляные валы, сделав подкопы с внутренней части крепости. Шел девятый месяц осады.

Добытые сведения о водопроводе решали вопрос захвата города за три дня. Князь разразился злорадным раскатистым смехом:

– Робичич будет владеть вашими душами!

970 год от Рождества Христова

Полдень жарил золотые поля и кипятил еще с утра студеную воду в ведрах. Княжья охота на кабана подошла к концу, всадники с добычей возвращались. Добрыня с молодым княжичем немного отстали. Дядька не упускал случая побеседовать наедине с Владимиром. Такое общение позволяло узнать мысли юноши, наставить и пожурить, разумеется. Добрыня был уверен, что лишенный материнской ласки воин, способен на большее. Ожесточенное сердце, движимое местью, всегда жаждет славы и власти. Сейчас он, Добрыня, лепит из этого дерзкого мальчугана властителя мира.

Обсуждали детали охоты.

– Ты подпустил его слишком близко, княже. Это опасно! – настаивал дядька.

– Так я же повалил его. Результат важнее опасности! – горячо настаивал Владимир.

– Мы были рядом. Это тоже имеет значение, князь. Но так может быть не всегда. Ты – воин, и должен учитывать это.

– Не серчай, Добрыня, ты же добрый.

Всадники почти проехали деревню, примыкающую ветхими избами к самой кромке леса, как вдруг увидели толпу босоногих девиц, побросавших свои ведра при виде их.

– Робичич! Робичич! – закричали деревенские девки малолетнему княжичу в спину.

Добрыня придержал коня и рукой сделал жест остановки в сторону наследника, приказав остановиться.

– Ненавижу! Убью их всех! – заорал Владимир вытирая рукавом лицо. Глаза его были похожи на угли – черные, яростные, наполненные слезами обиды и ненависти.

– А ну, пошли вон, ляпалки! Добрыня снял плеть с седла и хлестнул по земле. Клубы земляной пыли вместе с комьями ударили по ногам девиц. Они завизжали и пустились в рассыпную.

– Убьешь, родимый, убьешь, но сначала поиграешься от души! – разразился смехом Добрыня.

Владимир был одержим идеями и трудно отходчив. Стремительный профиль, хмурый взгляд и воспаленные глаза, в которых читались бесконечная внутренняя неудовлетворенность и жажда власти, создавали вокруг него драматичный ареол. Это отличало его от многих мужчин. Позднее и на протяжении всей жизни за этот внутренний поиск и силу женщины боготворили его, а мужчины боялись.

Владимир взрослел под наставничеством своего дядьки, который был в первую очередь воином – жестоким по отношению к врагу и преданным своему племяннику. Княжич воспитывался вдали от родителей, поэтому с малых лет был суров не по годам. Его мать Малуша была ключницей княгини Ольги и сестрой Добрыни. Ее отстранили от воспитания сына. Отец Владимира, князь Святослав Игоревич, полностью доверял воеводе. Уже в возрасте восьми лет княжич был посажен в Новогороде. Старший брат Ярополк унаследовал Киевский престол, а младший Олег – управлял землями древлян. Мира между братьями не было. Все это озлобляло уязвимое сердце Владимира еще больше.

977–978 годы от Рождества Христова.

Сумерки накрыли Новгород еще после обедни. Изредка черный небосвод озаряли искривленные вспышки молний. Лес шумел, а все живое искало убежища. Только тревожный грай ворон предупреждал об опасности. Надвигалось ненастье.

– Ох, и прогневали мы Перуна, княже. Недобрые вести пришли из Вручего. Олег погиб, – Добрыня нахмурил брови.

– Что это значит? – Владимир напряженно сжал руку Добрыни.

– Усобица, княже. Страшная вещь. Собираемся в поход – нам требуется подкрепление. Возьмем наемников-варягов в Византии. У нас есть шанс усмирить Ярополка.

– Разве нам что-то угрожает?

– Если не пойдем за подкреплением, то будет угроза. Ярополк поднял руку на брата, и хоть лично не виновен в смерти Олега, но именно он начал эту вражду. Нутром чую, что скоро сюда придут его люди.

Пятнадцати лет от роду Владимир вышел в поход за море. Перед ним стояла непростая задача. Он почти не испытывал чувств, а если суровое сердце тревожили юношеские переживания, то он заменял их плотскими переживаниями. Дядька охотно подкреплял мужской дух в молодом князе. Этот поход стал своеобразной инициацией героя. Владимир возмужал.

Весной 978 года на военном совете было принято решение присоединения Половецких войск к дружине Владимира. Предлогом выступало сватовство князя к Рогнеде, дочери Рогволода, правителя Полоцка. Мотивы Владимира были весомыми. Во-первых, путь в Новогород через Полоцк был более реальным и безопасным. В марте Двина вскрывалась ото льда, что давало свободный путь суднам. Подойти к Новогороду с юга было выгоднее, чем с севера с военной точки зрения. Во-вторых, князь хотел завоевать территорию без кровопролития, получить союзника, контролировать военный и торговый путь по Западной Двине. Но самое главное – Владимир бросал тем самым дерзкий вызов Ярополку, так как Рогнеда была уже сосватана за него. Но в эти планы будущего Великого князя вмешались предательские эмоции.

Весна выдалась душная. Лед тронулся рано, и пути совсем разухбились. Идти в Полоцк морскими судами было невозможно. Используя мелкие речные судна, войско Владимира пошло по Неману, а оттуда – волоком до Двины. Воины устали, но Владимир четко держался своего плана. Все его нутро пекло от ощущения близкой победы. Какое-то внутреннее знание подсказывало князю, что он родился для великой цели.

Не имея возможности подступить ближе к Полоцку по распутице, послали гонцов к Рогволоду с предложением сватовства.

– Не хочу розути робичича, но Ярополка хочу, – такой грубый ответ дала скандинавская княжна.

Но такого ответа не ждал Владимир. Яд неблагородного происхождения копился в его сердце годами, а сейчас он вырвался наружу:

– Убью эту пыню! – яростно вращая глазами, закричал князь и ударил коня.

– Остановись, родимый! – Добрыня пришпорил коня.

– Сотру их с лица земли. Будут молить робичича о пощаде, но он не знает пощады.

– Князь, есть план, – слукавил дальновидный Добрыня, чтобы усмирить пыл Владимира.

– Говори быстрее, дядька, – Владимир придержал гнедого.

– Ты хочешь выйти победителем, князь? Тогда идем в Полоцк с миром. А там накажем всех, кого ты хочешь. А Рогнеду возьмешь силой. Чтобы неповадно было бабе хорохориться. Добрыня сделал знак воинам ступать поодаль.

– Согласен, Добрыня! Мне нужно многому еще учиться у тебя.

Они вошли в город без препятствий. Рогволод был насторожен, но учтив. Он не слишком верил в уравновешенность молодого Новгородского князя, но надеялся на мудрость его наставника.

– Мир вам, гости дорогие, – обратился Рогволод к вошедшим, – прости мою дочь, князь, – приветствовал он Владимира, – она уже обещана Ярополку, но могла быть и вежливее.

– Да. Но я пришел за извинениями, – напряженно ответил князь.

– Позовите Рогнеду. Скажите, что князь Новгородский хочет ее видеть, – встревоженно обратился Рогволод к служанкам.

Княжна медлила, перебирая перстни на холодных пальцах. Ее горделивый нрав не позволял ей переступить через свои убеждения. Она считала себя правой, и встречаться с сыном рабыни не хотела. Но просьба отца ставила ее в неловкое положение. Сейчас она придумывала достойный выход из сложившегося положения. О красоте Рогнеды ходили легенды. Она была утонченной красавицей с пепельными локанами волос и мраморным цветом кожи. В глубине ее серых глаз, обрамленных светлыми пушистыми ресницами, мужчины тонули, забывая о своем статусе и положении в обществе. Рогнеда знала это. Решила она и на этот раз воспользоваться своей чарующей привлекательностью и обезоружить князя.

– Ты звал меня, отец? – хрустальный звон ее голоса разорвал напряженную тишину залы.

– У нас гости, родная, – обратил Рогволод ее внимание на Владимира и Добрыню.

– Ах, приветствую вас, – лишь слегка наклонила она голову.

Владимир пришел в восторг от грациозности и красоты половецкой княжны. Внутренне он уже принял решение, что она обязательно будет его женой.

– Рогнеда, князь хотел, чтобы ты объяснила ему свои слова, – осторожно обратился Рогволод к дочери.

– Мои слова не нужно объяснять, отец, – поставила точку красавица.

В этот момент действительность потеряла всякий смысл для Владимира. Глаза его налились кровью. На него смотрели десятки глаз, оценивая силу и право на княжение. Владимир должен был доказать свою власть. Добрыня перехватил его испепеляющий взгляд и дал знак своему воину, находящемуся подле.

– Связать князя и княгиню! – крикнул он своим людям, ворвавшимся в залу.

Все произошло так неожиданно, что никто не понял, как мир обернулся войной. Стража была убита, остальная заблокирована.

– Не делай этого, – умолял Рогволод.

– Снять с нее одежду, – заорал Владимир.

Мать Рогнеды залилась мольбами о пощаде, а связанный отец метался словно зверь в силках.

– Делай со мной, что хочешь, только оставь родителей, – презрительно бросила Рогнеда Владимиру.

– Сейчас ты познаешь всю власть робичича, Рогнеда! И будешь служить Великому князю до конца своих дней.

– Остричь и высечь! – приказал князь и вышел вон.

Рогнеду наказали плетью на глазах у родителей. Ее прекрасное бледное тело было испещрено кровавыми полосами. Почти без чувств молодую княжну завернули в одеяла и положили в повозку. Князя с княгиней обезглавили и сожгли город.

Закат полыхал вместе с Полоцком. Багровые облака озаряли грозовые небеса. Разъяренный Владимир шел в Новгород с добычей.

Доля

972 год от Рождества Христова

Колосья налились медью и гнулись к земле под тяжестью янтарных зерен. Солнце клонилось к закату, окрашивая бронзой золотые локоны маленькой княжны.

– Руфа! Выходи! Мы сдаемся, тебя невозможно найти на поле, –крикнул Вася.

Веснушчатый нос сморщился от хохота, и Руфа побежала навстречу братьям. Ее глаза цвета янтаря победоносно сияли. Девяти лет от роду, она имела особую власть над мужчинами всех возрастов. Нянька говорила, что принцесса унаследовала магическую красоту своей матери Феофано, которая свела с ума не одного мужчину, и в тайне просила Небеса, о смиренности и покладистом нраве девочки.

– Вася, Костя! Я бегу! – Руфа побежала навстречу братьям.

Ребята бросились наперегонки, удирая то от сестры, то друг от друга. Так они бегали по ржаному полю до тех пор, пока обессиленный Костя не закричал от резкой боли. Он упал, обхватив рукой лодыжку, и бился в истерике. Встревоженные брат и сестра ринулись на выручку. Испуганный Вася тряс брата за плечо, пытаясь выяснить причину слабости старшего, и причиняя ему еще большие муки.

– Отойди, Вася, – Руфа решительно отодвинула старшего брата в сторону, – давай я посмотрю.

Она обхватила своими тонкими ручонками Костину щиколотку и запела свою целительную песню. Руфа всегда так делала, когда кто-то плакал или болел. Этот процесс успокаивал и давал облегчение. Песня была монотонной и протяжной, а вязь загадочных слов, неизвестных даже самой Руфе, была причудливой и витиеватой. Костя ощутил тепло и ноющая боль отступила. Дети привели брата на двор. Мать подхватила его на руки, и с помощью слуги донесли мальчика до кровати, создав покой.

Руфа проснулась еще до восхода. Прокравшись в спальню Кости, она осторожно присела на край кровати и зашептала слова благодарности Богу. Эти искренние слова веры в исцеление брата, которые она провозглашала, не давали усомниться в результате ни на минуту. Руфа обладала какой-то особенной силой: настойчивая, бойкая, целеустремленная, несгибаемая. Прозвище Руфа оправдывало не только рыжий цвет волос, но и ее внутренний склад. При рождении ей дали имя Анна, но в семье прочно укрепилось домашнее имя девочки неслучайно.

Костя проснулся. Опухоль, появившаяся ночью, почти сошла к утру. Через несколько часов он уже твердо стоял на ногах, а через три дня ребята снова играли в поле, теперь уже среди снопов убранной ржи.

Так и повелось в семье: Руфа пела свои целительные песни с возложением рук и сотворяла чудеса исцеления.

Придворные интриги, приведшие к жизни в изгнании, принцесса Руфа переживала при помощи чтения. Ее мать, прекрасная Феофано, проигравшая в хитрой борьбе за трон, все-таки лишилась власти, хотя и была по очереди женой двух императоров. Ее последняя сделка с совестью и попытка переворота обернулась для императрицы позором и забвением. Вместе с тремя детьми от императора Романа ВторогоI Феофано была сослана в лавру на постоянное поселение.

Дети, уставшие от кровавых интриг при дворе, получили долгожданный покой в уединении.

Келья Руфы была спрятана в нише, в глубине узких аскетичных каменных коридоров. Здесь всегда царила тишина, а любой звук превращался в раскаты грома. Руфа выучилась мягкой поступи, терпению и сдержанности благодаря этой тишине. Ничто не должно было нарушать молитву монаха Богу. И Руфа не нарушала, в отличие от старших братьев, которым часто приходилось слушать нравоучения старцев.

В своей крохотной келье маленькая принцесса познакомилась с множеством трудов своего деда, императора Константина Седьмого. Эти труды и драгоценности – самое ценное, что удалось прихватить Феофано с собой. Особенно Руфу увлекала медицина. Она открыла для себя силу лекарственных трав и кровопускания, пользу терм и правильного питания. Гуляя в поле недалеко от леса, она собирала травы и подолгу сличала их с зарисовками деда. При лавре был приют для больных и калек. Руфа много времени проводила там в качестве помощницы, оказывая помощь сестра-монахиням. Однажды врач того приюта, пожилой священник, отец Илия, отметил познания Руфы в деле врачевания и легкую руку. Впервые именно в лавре Руфа начала размышлять над своим предназначением, все более укореняясь в решении служения людям врачебным искусством.

День начался с проливного ливня. Небо сначала долго тужилось и дрожало, но в итоге шумно разродилось потоками вод. После того, как все дождевые бочки были заполнены, а избыток воды начал подтапливать тропинки, Руфе пришло печальное осознание, что путь в лес был отрезан на несколько дней. Это означало, что в ближайшее время она не сможет заготовить целебных трав. Поразмыслив, Руфа достала дедушкин травник. Старая рукопись, казалось, еще хранила тепло его руки. Каждая буква – аккуратно выведена, каждое слово – взвешено, каждая фраза – квинтэссенция опыта. Шум дождя только усиливался, а рукопись затягивала Руфу все сильнее. Временами ей мерещилось, что она буквально провалилась в мысли деда, вязала в его сознании и даже не могла отделить себя физически от мудрого императора. Так продолжалось до тех пор, пока Руфа не перестала сражаться с видениями и доверилась ощущениям. Последняя заметка была о лаванде. Между страницами хранилось соцветие этого цветка, до сих пор благоухающее терпким ароматом уходящего лета. Руфа взяла сухоцвет и ощутила мягкое тепло, которое потекло по всему телу. Внезапно цветок ожил, распустил крошечные бутоны и налился пурпуром. Руфа потеряла баланс, оступилась и обнаружила себя на лесной лужайке, залитой солнечным светом. Душистым ковром укрывала землю лаванда.

Несмотря на странность происходящего, Руфа была уверена, что ее богатое воображение стало причиной яркого сновидения. Но как бы она не силилась очнуться и обнаружить себя в прежних покоях, ей это не удавалось. Детское любопытство взяло верх, и Руфа с распахнутыми объятиями бросилась в лавандовое озеро, обрамленное кромкой черных елей. Высоко в розоватом небе стояли солнце, луна и звезды. Безмятежность наполняло Руфу изнутри. Она щурилась на солнышке и обнимала метелки целебного цветка. Эта искренняя беспечность, милое ребячество, свойственное каждому человеку, находящемуся наедине с самим собой в состоянии полного счастья, всегда вызывает восхищение у наблюдателя. И сейчас за Руфой наблюдала ни одна пара глаз. Среди махровых елей притаились жители этого, сокрытого от чужого взора, уголка земли.

Но рыжая девчонка этого не подозревала.

Вне времени

Отец ступал по теплым сугробам из сосновых игл. Пряный тягучий аромат смолы смешивался с лавандовым нектаром, доносившимся с поляны, и окутывал лес. Обитатели Эль-Лавиля шествовали на суд.

– Отче, начнем? Начнем? – заводились птахи.

– Терпение, милые, – уже слышу всадников, – а без них не положено.

– Долго! Долго! – ворчали кабаны.

– Каждый раз одно и то же, – крутили носами лисы.

Природа томилось ожиданием.

Внезапно с четырех сторон света задули ветра: сухой сирокко задышал жаром; борей пробирал до костей; нежный изменник-зефир прокрался с лавандовой лужайки; и коварный санта-ана раздувал пожарище. Они одновременно несли четыре сезона и в центре образовывали торнадо. Зверье припало к земле за гранью этого смертельного действа. Огонь, пожирающий деревья останавливался под натиском ледяной бури, которая умерщвляла на своем пути все живое. Стихия хищно ревела, претворяя появление всадников. В один миг тьма накрыла это место плотной завесой, и все имеющие глаза ослепли. Ветры умолкли, и все имеющие уши оглохли. Земля стояла мертвая, не в силах сносить присутствие всадников. Первый всадник имел лук и колчан стрел. Имя ему было – Правда. Он сидел на коне белорожденной масти. Второй всадник с мечом восседал на рыжем коне и наречен он был именем Закон. На гнедом коне ехал всадник с песочными часами, он носил имя Время. Серая лошадь принадлежала четверному всаднику с именем Жизнь.

– Теперь порядок. Земля очищена и омыта. Можно начинать, – отец улыбнулся и простер руку.

В тот же миг ему на руку слетел белый голубь. Он открыл глаза и заурчал, будто только очнулся ото сна. Легкое свечение исходило от руки Отца и передавалось голубю.

– Лети с доброй вестью, дружок, – Отец вложил в клюв соцветие лаванды и отпустил птицу.

Голубь облетел выжженную землю один раз, и вновь воссияло солнце. На втором круге земля ожила, зазеленела, забуйствовала цветом. На третьем круге воздвиглись мраморные столы для двадцати четырех присяжных и центральное место, которое было отведено для судьи. На четвертом круге голубь нырнул в лазурный небосвод и исчез из виду. Птицы запели приветственную песнь, а буйволы и олени затрубили туш. Присяжные – двадцать четыре почетных седых мудрецов– заняли свои места по правую и по левую стороны от престола судьи. Раздался рык льва, и наступила тишина. Затем присяжные встали, и предстал сам судья. Здесь его звали Отец. Каждый видел его в том образе, в котором представлял себе в воображении. Никто не знал его истинного лица и имени. К нему приходили в начале жизни – за дарами и в конце – за плодами. Он имел власть над жизнью и смертью.

На освещенной круглой площадке перед престолом было устроено место для избранника. Избранником называли того, кто приходил на встречу с Отцом, чтобы просить чудесную силу, справедливость, милость или утешение. Лицо избранника закрывалось капюшоном плаща до вынесения решения суда, чтобы суд присяжных был точен. Отцу же не требовалось смотреть на избранника – он был слеп, глух и нем, но видел, говорил и слышал от сердца к сердцу.

Избранник вышел на площадку и решительно снял капюшон, нарушив правило. Суд охнул, но Отец успокоил собравшихся знаком простертой руки.

– Ты можешь говорить, – обратился к нему стражник.

– Я, воевода и требую справедливости!

Руфа дошла почти до самой кромки леса, влекомая его загадочными звуками. Ей казалось, что лес находился в движении. Вековые сосны и ели беспрестанно поскрипывали от ветра, а птицы и звери словно исполняли свои выверенные партии в опере.

Вдруг рядом с Руфой упала шишка. Руфа вздрогнула от неожиданности и отскочила. Но следом за первой шишкой полетела вторая, и третья, а затем появилась и рыжая хулиганка – белка.

– Ой, напугала меня, глупая, – прикрикнула на нее Руфа.

– Извини меня, принцесса, – ответила белка, – но я должна была позвать тебя.

На минуту смущенная Руфа стала в тупик и погрузилась в собственные размышления. Она пыталась осмыслить услышанное и, встряхнув рыжими завитками, на всякий случай спросила:

– Кто здесь?

– Это я, Бела. Не пугайся, – вновь затараторила белка.

Окончательно сбитая с толку Руфа, присела рядом с белкой.

– Ты хочешь сказать, что я сейчас разговариваю с белкой?

– Не совсем. Ты просто понимаешь мои мысли, Руфа. Мы позвали тебя сегодня, потому что ты готова принять посвящение. Избранники не возвращаются на землю. Но посвященные избранники – это большая редкость. Надо спешить.

– Позволь задать тебе еще один вопрос. Где я?

– Мы в Эль-Лавиле – стране абсолютной реальности, и мы спешим на церемонию посвящения, – зацокала Бела.

– Но я ничего не слышала о такой стране и не получала приглашения, – возмутилась Руфа.

– Ты многое уже знаешь, потому что научилась слушать сердце. Доверься ему и следуй за мной, – Бела запрыгнула на плечо к девочке, указывая направление.

Окончательно потеряв связь с явью, Руфа пошла за белкой в неизведанную глубь леса. Густой смоляной дух медленно тек сквозь хвойную чащу, и лишь изредка легкий ветерок приносил с собой свежую ноту, спускаясь с крон деревьев.

Вскоре Руфа увидела необычное оживление диких зверей среди зарослей можжевельника. Недалеко друг от друга располагались хищники и малые звери. Они не убегали и не охотились, а в смирении ожидали чего-то, переминаясь с лапы на лапу, укладываясь и вставая. Руфа остановилась.

– Не бойся, они не тронут, – защелкала белка.

И они вошли на лесную поляну, освещенную мягким свечением просеянного сквозь хвойное сито солнца.

Руфа испытала восторг от величия вершащегося события. Она не понимала сути, но ощущала важность. Немного оглядевшись, она заметила человека, горделиво поднявшего голову. По виду он был похож на варвара, приходящего с чужой стороны в ее столицу. А напротив него восседал император Византийский. Сердце Руфы дрогнуло:

– Отец! – зашептала она и стала пробираться сквозь толпу.

Рыжая Бела захлопотала и зашептала на ухо Руфе:

– По правилам ты должна накинуть плащ с капюшоном и встать в этот круг, который покидает твой предшественник, – и она указала на варвара.

Стражники накинули на нее плащ и помогли подняться.

– Хорошо, – проронила Руфа и в замешательстве ступила на освещенную площадку.

– Можешь не называть свое имя – отец знает тебя и ждет.

Публика смолкла и устремила свои взоры на Руфу.

– Я ждал тебя, Руфа – великая целительница и спасительница народа, – услышала она гром в своей голове.

Руфа с трудом сдерживала свой порыв говорить и бежать навстречу. Но понимала, что для царственных особ необходимо блюсти этикет.

– Отныне, на желание твоего сердца, я закрепляют за тобой твой дар – дар целительства и увещевания. Будешь ты предвидеть будущее и влиять на настоящее. Да не отнимется этот дар вовек и будет служить народам. Твое имя будет записано в книге Жизни, которая за семью печатями, и не изгладится до скончания времен. Ты была восхищена с земли для посвящения и будешь отпущена для исполнения предназначения. Знаю, что видишь меня своим погибшим отцом, Романом Вторым, императором Византии, ибо меня можно узреть только сердцем. Не печалься, потому что суд мой для чистых сердцем несет утешение.

Руфа в волнении откинула капюшон, желая ответить, но увидела лишь скромную пустоту крошечной кельи. Она стояла напротив узкого витражного оконца, а рядом лежал раскрытый дедушкин травник с веточкой лаванды.

Кровь агнцев

980 год от Рождества Христова

Войско Владимира заходило в Новгород с юга на рассвете. Воздух был свеж и недвижим, а небо обнажено пред первыми стрелами солнца. В городе оставались посадники Ярополка и мирные жители. Неистовый звериный инстинкт захватил дух Владимира. Он чувствовал кровь жертвы и свою власть. В нем разгоралось необузданное и страшное желание уничтожить слабое. Он ненавидел это слабое, как собственное рабское начало в себе. Вопреки ожиданиям, Новгород не оказал сопротивления княжьему войску, а смиренно принял его власть и силу.

Немедля Владимир отправил посадников Ярополка в Киев с посланием о скором походе на него. Вся ярость теперь была направлена на Киев. Ярополк же затворился в городе, узнав о планах брата.

– Выходи, Ярополк, говорить будем, – призывал Владимир.

Но Ярополк ушел из укрепленного Киева тайным ходом в Родню по наущению своего воеводы Блуда, который вступил в преступный сговор с князем новгородским, полностью оправдывая свое имя. Все шло по плану братоубийства. Некоторое время спустя Владимир осадил Родню и голодом вынудил Ярополка вести якобы мирные переговоры.

– Что делать будем, брат? – начал Ярополк, входя в темный терем, где обосновался захватчик.

Пахло сыростью и крысами. Бревенчатые стены почернели от времени и покрылись мхом. Кое-где приколоченная выделанная шкура животных пошла черной плесенью. Все говорило о длительном запустении этого терема. Ярополк наклонился под сводом сеней и вошел в длинный коридор.

– Говорить будем, брат, – ответил Владимир и сложил оружие.

– Вижу, сила воинская в тебе избыточествует, – заметил осторожно Ярополк.

– Бог воюет за меня.

– Бог ли?

Ты забыл, Ярополк, богов отца своего. Заморской верой своей супруги смущен, вот и поугасла удаль твоя, брат.

Сказав это, Владимир сделал шаг навстречу. Тотчас Ярополк был заклан варягами, находящимися в засаде.

Владимир сорвал рубаху с брата, отер кровь с тела его и пот со лба своего, надел на кол и установил багряный стяг над Киевом. Жену Ярополка, греческую монахиню, взятую в плен еще отцом Святославом Игоревичем при походе на Византию, новый единовластный князь взял себе. Имела же она во чреве младенца, и нрава была смиренного.

Утро вспыхнуло фиолетовыми стрелами Перуна над урочищем Перынь близ Новгорода. Мутная река заартачилась и пошла вспять. Волхвы, с ночи готовившие жертвенник, допьяна насытившись курениями, истошно завыли, пали ниц, обсыпая головы землей, перемешанной с вековым пеплом.

Огонь в жертвеннике заплясал, закрутился, загудел, выбрасывая языки пламени. Люд потянулся в сторону капища, где безмолвные кумиры оживали в его заброженном духе.

Князю дурно спалось в ночь накануне явления Перуна. Рогнеда бесновалась так, что к ней приставили волховицу, которая поила ее травами и заговаривала. Гречанка болела от приплода и оплакивала супружника. Но к себе никого не просила и, постоянно стоя на коленях, разговаривала со своим Богом на заморском языке.

Молодая кровь играла в жилах великого князя. Он проделал сложную внутреннюю работу – поднял себя из рабского состояния и возвеличил до княжьего. Все, кто мог напомнить и упрекнуть его в низком происхождении, были наказаны. Теперь он являлся единоличным правителем земель предков и собирался свои границы значительно расширить. Но покой не брал его – нутро требовало свершений великих.

– Добрыня, тошно мне донельзя, приведи-ка девку смирную для утехи, – сказал Владимир, войдя к дядьке в одрину на заре.

– Это можно, княже, это полезно, – ответил воевода и, препоясавшись, вышел на двор.

А утром, едва заслышав раскатистый бас громовержца, князь рассмеялся от радости:

– Вот оно! Бог отца моего отвечает мне!

Без промедления по приказу Владимира было сооружено капище недалеко от терема. Из недр земли вынули истукан Перуна, зарытый после смерти Святослава по причине его особой кровожадности, и установили посреди других пяти новых деревянных кумиров: Хорса, Даждьбога, Стрибога, Семаргла и Мокоши. В Новгороде тоже было велено снести прежних идолов и установить новый пантеон Владимира. Люд обеспокоился, потому что Перун требовал человеческих жертв, но вместе с тем и радовался устрашающей силе своего князя. К вечеру оба капища были переполнены народом. Одни стенали, другие рычали, а иные, напротив, смеялись, одурманенные травяными настоями. Схватившись за руки, завели хороводы вокруг жертвенника, возложив на головы венцы из дубовых веток – символа Перуна. Но боги просили пищи. Так вещал волхв Богомил-соловей. Возбужденная толпа начала свою священную охоту.

Тело Ярополка было предано огню. На прошение Елизаветы, греческой жены Ярополка, похоронить мужа по христианскому обычаю, Владимир ответил отказом. Елизавета покорилась, простившись с покойным, но на обряд не явилась. Вечер клонился к ночи. Последние огни на капищах усмирили волхвы и распустили толпу по домам.

Князь вошел в спальню Елизаветы.

– Не трону, обещаю, – сказал Владимир, снуя глазами по образам и книгам, расположенным на поставцах, – хочу про брата тебя спрашивать.

– Тебе ли не знать своего брата, Владимир?

– То, что супруге ведомо, никто знать не может, даже мать родная. Супруга знает истинное нутро мужнино, – Владимир взял Елизавету за руку.

– Да, но это знание только им двоим и ведомо. Сказано: «Посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью», – Елизавета опустила глаза и отняла руку.

– Мудро сказано. Позволь узнать, кто так ладно говорит? – князь не мог скрыть своего восхищения это женщиной.

– Писание Божье говорит устами благих людей, – Елизавета посмотрела в глаза Владимиру.

– То есть Бог твой говорит с тобой?

– Да, Владимир, говорит.

– А что он говорит о судьбе твоей? – Владимир пристально посмотрел на Елизавету.

– «Блажен человек, который всегда пребывает в благоговении; а кто ожесточает сердце свое, тот попадет в беду».

– А что мне делать, Елизавета? Как обрести власть огромную и силу недюжинную? – Владимир понизил голос.

– Есть одно откровение для тебя, князь, но в нем есть условие, – Елизавета замешкалась.

Тогда Владимир взял ее руки и положил на голову свою:

– Говори!

– Произойдет от тебя великий народ. Благословенно и возвеличено будет имя твое. Но свидетелями сейчас пред нами небо и земля, потому что жизнь и смерть предложена тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое во славе и величии.

– Чудно слышать мудрости от тебя, женщина. Что должен я сделать?

– Выбрать жизнь. Принять единого Бога, – растерянно пояснила Елизавета предсказание.

Владимир замолчал. Печалью омрачился его взгляд. Желваки заходили, и дыхание стало тяжелым и громким.

– Это невозможно! – сказал и вышел вон.

Еще долго трепетал язычок свечи в комнате Елизаветы: она читала молитвы о спасении души Владимира.

981-982 годы от Рождества Христова

От Днепра тянулся густой слоистый туман. Он медленно крался, точно вор, сквозь прибрежные кусты, переваливался через изгороди и катился седыми клубами по полям, заполняя столицу враждебным сумраком. Безветрие

Варяжко – верный слуга Ярополка, бежавший к печенегам с целью заговора против Владимира, устроил набег на город. Густой туман стал для кочевников хорошим покровом. Но цель была не достигнута – Владимир под прикрытием дружины покинул Киев.

В очередной раз полыхали избы, слышался плач и ропот баб. Много скота было угнано и разорено хозяйств. Некоторые люди обвиняли богов князя в беде и тайком задабривали Рода и Велеса.

Печенеги под предводительством Варяжки регулярно нарушали покой князя. Было принято решение о создании оборонительных линей – Змиевых валов. Они имели вид высоких деревянно-земляных стен в три ряда со рвами. Также были возведены вышки –крепости для ведения наблюдений. Такие меры лишали врагов возможности использовать внезапные короткие и разрушительные набеги, которые являлись основной военной тактикой кочевых отрядов.

Но и сам Владимир желал завоевывать этот мир и брать его силой. С самого начала своего единовластия он наводил ужас на соседей. Цель его военных походов на поляков, вятичей и ятвягов заключалась в расширении, контроле и укреплении территорий. Все военные кампании Великого киевского князя оканчивались успехом и усиливали его веру в удачу отцова бога. Великий князь победоносно заявил себя во внутренней и внешней политике, и его популярность росла с каждым днем.

983 год от Рождества Христова

Боги безмолвно требовали пищи. Волхв Богомил-Соловей как шакал рыскал и ощупывал хищным взглядом толпу на капище, рассуждая внутри: «Вот старуха – несчастная мать с детства больного сына. Не годится такая жертва Верховному богу. Вот юная дева, но шибко бойкая – такая даже опасна. Ни худое, ни хромое, ни покалеченное – все отвергнет бог и прогневается. Да и не одобрят «свои» такую жертву. Богу нужно сытое, довольное, здоровое приношение, только тогда оно действительно ценно. Даже пленники не подойдут на эту роль». И тут ему пришла мысль о тех, кто не пришел сегодня на поклонение. Это были ревнители Велеса, некоторые варяги и христиане. Последних развелось много из-за неразборчивости Ярополка. Он допускал свободный выбор веры, поэтому новая заморская религия потекла в киевскую землю без особых преград. Христиане молились своими молитвами, им даже было позволено построить церковь и собираться там, соблюдая особые ритуалы. Внезапно звериный нюх принес Соловью сладковатый аромат молока, не козьего и не коровьего, а женского. Тут же экстаз одержимости накрыл все его гнусное сознание. В памяти замелькали картинки детских игр на лужайке и лицо веселого беззащитного мальца – сына варяга-воина Федора. Федор остался при Владимире и отличался доблестью, честью и преданностью. Богомил слагал в своей подлой душонке так: «Эти византийцы смиренны как овцы. Надо выманить пацана вечером на обряд, а потом отец не сможет противостоять толпе. Получится почти добровольная жертва. А Перун любит подобную искренность». Так он и поступил. Вкрадчиво завел он разговор с ребятней, играющей на улице, сложил ладную историю про то, как бог любит малых и позвал вечером на капище, обещая особое веселие.

На закате народ стал собираться возле жертвенника. Каждый подносил богам мирные дары: зерно, продукты, волокно, украшения и оружие. Богомил неистово потрясал воздаяниями пред истуканами, приплясывал, бил челом оземь, помазывал себя пеплом и бормотал какие-то колдовские слова. Дети быстрее всех начали подражать волхву, не имея возможности усидеть на месте. Они беззаботно танцевали и пели. Все это действо перемежалось с играми и смехом. Взрослые, подобно детям, завели хороводы, и вскоре толпа превратилась в одно одержимое существо, которое то падало, то вставало на дыбы и издавало однообразные, нарастающие по силе, звуки. Затем Богомил обнял Иоанна – избранника Перуна – поднял над беснующейся массой и понес на жертвенник. Толпа подхватила живое приношение, прославляя богов за выбор. Тотчас в толпу ворвался огромный и сильный человек. Он отбрасывал в сторону одурманенных и, вышибив дух из Богомила, отнял ребенка. Это был Федор – отец мальчика. Разъяренная толпа бросилась вслед за варягом, но он заперся вместе с сыном в своем доме. Тогда волхвы подперли избу и подожгли ее, продолжая восхвалять богов. Федор обнял и благословил плачущего Иоанна, после чего пламя охватило их тела, а вскоре унесло и жизни. Владимир исполнился неясным смущением духа. Он впервые видел невинную жертву и, отважно сражающегося за свое чадо, отца. Картина зверства не выходила у него из сердца, ведь он сам совсем недавно стал отцом двоих детей. Рогнеда родила Изяслава, а Елизавета –Святополка. Обоим мальчикам исполнилось по три года. Князь ощутил необъяснимую жажду обнять сыновей и защитить их. «Защитить от кого? – думал Владимир, – от самого себя?»

Игриво тянуло прелью осеннего листа. Тихий островок недалеко от Киева обнимала Лыбедь своим полноводным темным рукавом. Живописное местечко – обитель матери и младенца. Владимир мчался туда, предвкушая скорую встречу. Впервые он ощущал так пронзительно свою связь с сыном. А возможно, это была не столько связь, сколько зависимость, выросшая из накопившейся вины и страха. Владимир не привык раздумывать, но сейчас думы бередили ему сердце.

Рогнеда встретила супруга тихо. Сын же припал к отцу искренне, с радостью и грустью ожидаемой привычной и скорой разлуки.

Впечатленный собственными мыслями, князь решил остаться у супруги с сыном долее. Ночью он долго не мог уснуть в опочивальне Рогнеды, а когда наконец-то забылся сном, его пробудил внезапный резкий скрип половиц. Он открыл глаза и вскочил. Перед ним стояла княжна с ножом в руках.

– Что ты делаешь, Рогнеда?

– А что сделал ты, князь, убив моих родных и обесчестив меня среди воинства твоего? А теперь решил бросить меня с сыном, выбрав другую? – сказала так и посмотрела на спящего ребенка.

– Надевай свадебное платье и убранство, Рогнеда! – возвысил князь голос, – утром казнят тебя за покушение на князя.

Рогнеда со слезами бессилия нарядилась и, разбудив сына, научила его, как заступиться за мать. По возвращении отца, княжич взял в руки тяжелый меч и сказал:

– Отче! Думаешь, что ты один у матушки?

– Слеп был, сынок, но теперь прозрел, – ответил отец.

С тяжелым сердцем князь Владимир покидал Изяслава. Он отменил смертную казнь супруги, но издал указ о строительстве города невдалеке от выжженного Полоцка, куда позднее сослал на пожизненное поселение Рогнеду и Изяслава. Город этот был назван Изяславлем. И более сын не имел права на киевские земли, а только на Полоцкие.

Великая империя

976 год от Рождества Христова

Луга покрылись пурпурной мантией зацветающей лаванды. Разогретый полуденным солнцем воздух, пек соцветия, извлекая из них плотный роскошный шлейф. Это благоухание доносилось до всех уголков одиноко стоящего монастыря посреди оков дикой природы. Руфа служила в приюте, и тревожные вести застали ее врасплох. Император Византии Иоанн Первый Цимисхий умер, а ее восемнадцатилетний брат Василий стал полноправным императором. Константин назначен официальным соправителем в возрасте шестнадцати лет. А это означало, что пора тихого затворничества для Руфы закончилась – Великая империя ждала своих правителей. Смущение вдруг поселилось в сердце Руфы. Надежда на то, что ей никогда не придется оказаться при дворе и подвергнуть свою жизнь опасным дворцовым хитросплетениям, рухнула. «А как же мое предназначение? Мой дар? Неужели все это было лишь сном?» – размышляла она в отчаянии, перебирая в памяти слова Отца из Эль-Лавиля.

Прибытие царственных особ в столицу было назначено на ближайшее время. Экипаж уже готовили на раннее утро. Руфа с монахинями собирали узлы с вещами, которых оказалось не так уж и много. Самой ценной поклажей был целебник деда с веточкой лаванды. С ними Руфа не расставалась ни на минуту: держала под подушкой и везде носила с собой.

Солнце еще не погасло, когда Руфа отправилась на вечерний молебен. Она искренне просила Бога дать ей видение и смирение. А после службы она направилась к старцу Илии на благословение.

– Отец Илия, благословите рабу Божью Анну, – дрожащим голосом прошептала принцесса.

– Стези Бога – не наши стези. Он созерцает жизни людей от начала и до конца. Тебе же дано знать немного шагов наперед. Но дар Всевышнего только занялся в тебе. Он раскроется постепенно, как тайна, встречая на пути противные ветры. И только преодолев их, ты увидишь большее. Храни тебя Господь, Руфа, а теперь уже принцесса Анна Багрянородная.

– Я буду скучать, – тоскливо вымолвила Руфа.

– Соберись, Анна, у тебя великое будущее, – священник поцеловал принцессе руку и поклонился до земли.

Руфа хотела было отнять руку, но старец крепко держал ее в своей ладони, давая время осознать девушке свой новый статус. Она выпрямилась, вдохнула глубоко, и из кельи Илии вышла уже не рыжая Руфа, а принцесса Византийской империи Анна Багрянородная.

Почти стемнело. Узкая полоска света еще очерчивала кромку леса, когда Анна вышла на свежий воздух. Перед сном она пообещала себе подышать и последний раз насладиться тишиной. Первые хрустальные бусины звезд уже мерцали в фиолетовой бездне небосвода. Еще немного, и чернильная ночь накроет лавру. Анна не спешила: ей были знакомы здесь каждая тропка и каждый поворот. Но власть тьмы диктует свои правила. Внезапно светлый и понятный мир превратился в совершенно чуждый и неузнаваемый в слепой тьме. Анна поежилась и решила вернуться в келью. Она побежала по знакомой тропе, ведущей к Южным воротам монастыря. У старого можжевельника необходимо было свернуть направо и пройти вдоль каменной стены по дощатому настилу. Но Анне чудилось, что она слишком долго идет, а ноги не узнают привычный путь. И этот путь был как будто знаком ей, но вел он точно не в монастырь. Так неуверенно она ступала по мягкому вековому ковру из сосновых игл, пока не дошла до тяжелых кованых ворот. В темноте ей показалось, что вереи у ворот заросли дикой розой, которой прежде не было. Ухватившись наугад за кольцо, она потянула на себя дверь, и та не поддалась. От испуга внутри у Анны замер дух, но взяв себя в руки, она постучала три раза. В этот момент подол платья зашуршал, словно от дуновения ветра. Маленькие цепкие лапки ухватились за парчу и быстро вскарабкались вверх. На плечо Анне уселась рыжая белка. Анна вскрикнула и хотела звать на помощь, но белка заговорила с ней:

– Не бойся, Анна! Я пришла к тебе по очень важному поручению.

– Не могу поверить, что это происходит со мной, – всхлипнула принцесса Анна.

– Я понимаю. Не хотела пугать тебя. Но дело, по которому я пришла, очень важное, – тараторила белка.

– Мне утром необходимо покинуть это место, а я до сих пор не могу попасть в монастырь.

– Я помогу тебе. Поверь, ты везде успеешь, – защелкала рыжая Бела.

– Хорошо. Мне трудно сейчас спорить. Если я опять не сплю, то рассказывай о своем поручении.

– Завтра ты отбываешь в Византию, поэтому ты должна быть готова.

– Я готова. А откуда ты это знаешь?

– В Эль-Лавиле мы все знаем о людях: их прошлое, настоящее и будущее. Ты тоже обладаешь этим даром, и сегодня я покажу тебе его силу.

Горячий городской воздух ударил в лицо Анне. Золотые лучи солнца скользили по гладким плитам мраморных улиц. Красавец-город шумел. Он гордо возвышался над всеми землями мира, неся достойно свое величие и укрывая тайны. Густые ароматы восточных специй и свежего хлеба из печи заполняли воздух. На базаре, где бурлила жизнь, купцы громко предлагали свои товары: яркие ткани, изысканные ювелирные изделия, ароматные фрукты и редкие деликатесы. Здесь переплетались судьбы и культуры, создавая атмосферу нового и смелого. Анна вышла на площадь. В этот момент она узнала в изящном городе свою родину – Константинополь, который она вынуждена была покинуть четыре года назад по причине переворота в стране.

На площади, величественно раскинувшейся над горизонтом, она вновь испытала трепет. Великолепный купол собора Святой Софии, усыпанный золотыми мозаиками, отражал солнечные лучи, заставляя их искриться, словно звезды, пойманные в камне. Люди стекались сюда, чтобы полюбоваться красотой архитектуры и проникнуться святым духом. Казалось, что ангелы небесные творили этот храм, воспевая величие Небес. Анна вошла внутрь собора. Там, среди тихого шепота молитв, на нее смотрели строгие лики, выполненные с невероятной тщательностью и любовью. Жемчуг, обрамленный золотыми завитками, уравновешивал мягким мерцающим сиянием эту неумолимую требовательность образов.

Принцесса Анна вдруг почувствовала необходимость быть здесь, вдохнуть глубину вековых традиций и начать новую жизнь, посвятив ее людям. Оглядевшись, она заметила процессию. Начиналась церемония венчания. Прекрасная пара в золоте и парче предстала перед алтарем. Хрустальные голоса хора растворили под куполом свое троекратное «Аллилуйя». Священник благословил и украсил головы венцами. Рыжие локоны невесты отливали медью в свете витражных стекол. Случайно Анна узнала в невесте себя. Понимание неизбежного будущего сначала смутило дух, потом породило смирение и принятие. Сила ее дара раскрывалась, подобно тайне за семью печатями. И первая печать была снята. Жгучее желание решительно действовать на благо человека вдруг озарило ее. Анна покидала собор как воин света, рожденный свыше для борьбы с тьмой.

Ласточки с криками весело бороздили голубое небо. Анна шла к пирсу, где сливались голубые воды моря и небосвод. Вдали неподвижно застыл корабль из далеких земель. Где-то там было ее будущее: время тягот, служения и счастья.

– Я все поняла, Бела, – Анна решительно посмотрела ввысь, – я принимаю свою судьбу.

– Тогда нам пора. Я провожу тебя до ворот.

Как только небо едва окрасилось розоватой акварелью рассвета, экипаж с монархами отправился в путь. Дорога от лавры до Константинополя была небезопасной и занимала около четырех дней пути. Юные правители, сопровождаемые десятком конных воинов, присланных из Византии, а также несколькими слугами, проводили время в созерцании пейзажей. Все трое знали, что перед ними стоят огромные и сложные задачи, которые нужно было иметь смелость принять и выполнить. Молодых наследников страшили заговоры и ранняя мучительная смерть. Они были свидетелями многих трагических судеб своих предшественников и понимали, что избежать подобной участи равносильно чуду. Василию Второму едва исполнилось восемнадцать лет, но от него требовались непростые решения в это время. Византия пока находилась в относительном спокойствии во внешнеполитическом плане, но внутренние конфликты нарастали среди зажиточной знати, которая обзаводилась собственными армиями, обособлялась от государства и обладала огромным влиянием на людей и церковь. "Как правильно выстроить отношения, не получив сопротивления? Дворцовые интриги все еще не затухали. Полководцы Варда Фока и Варда Склир, конфликтуя между собой в вопросах власти, активизировались, пользуясь заминкой. Но паракимомен Василий Лакапин, родственник, временщик, по сути, все время управляющий государством, контролирует положение. Ему, конечно, намного удобнее быть у власти, имея при себе неопытного императора, а не самостоятельного правителя-военачальника". Эти непростые вопросы занимали все мысли и чувства молодого монарха. Василий имел армянские корни по отцовской линии: был красив и богобоязнен. Константин Восьмой был менее усерден в молитве и холоден к политике. Поэтому заручиться поддержкой шестнадцатилетнего брата Василий не мог. Анне на тот момент исполнилось тринадцать лет. Она не могла встать плечом к плечу с братом, но в духе имела уверенность и силу. Эту веру и поддержку сестра хотела вселить в брата, взбодрив и вдохновив его. Она положила руки ему на голову и завела свою исцеляющую душу песнь-молитву.

К середине поездки Василий воспрял духом, и в столицу уже въехал законный император Великой Византийской империи Василий Второй Багрянородный.

976 год от Рождества Христова

Проказница-история уже познакомила нас с одним внебрачным сыном правителя. Рожденный в пороке, он словно стремился оправдаться перед этим миром за свою судьбу. Это давало ему колоссальную энергию, способную менять такие обстоятельства, которые с трудом могли предвидеть сыны закона. Этим человеком был князь Владимир. Находясь на заре становления судьбы и страны, в отсутствии культуры и оформленной государственности, он смог взять власть в свои руки и заняться внешней и внутренней политикой, достигнув впоследствии необычайной славы и выдвинув родную землю на уровень мировой державы.

Но вернемся из варяг в греки. Здесь в Византии, мы познакомимся с другим внебрачным сыном, который обладал столь же волевым характером и гибким умом, благодаря которым достиг невероятной власти.

Кто бы мог подумать, что оскопленный в детстве евнух, побочный сын Романа Первого, Василий Лакапин, переживет ни одного законного императора и окажется самым богатым и могущественным лицом в стране! Хотя непомерная жадность приведет его к плачевному итогу. Но об этом позднее.

Итак, Василий Лакапин был безжалостно оскоплен по приказу собственного отца, императора Романа Первого, чтобы исключить его притязания на трон в будущем. Сам Роман сделался императором в результате переворота, поэтому, неудивительно, что его внебрачный сын оказался столь же дальновидным. Василий умел входить в доверие и оказывать влияние на семерых императоров в течение сорока лет и при этом остаться в живых.

Вот с этим необычайно властным человеком и встретились молодые монархи, когда взошли на престол. Они приходились внучатыми племянниками Василию Лакапину. Дед, с присущим ему мастерством опытного правителя, дал понять юным правителям расстановку сил в империи, устранив интерес к престолу и вовлеченность в государственные дела. Василий Второй Багрянородный, осознав свое бессилие, ушел в молитвенную жизнь на несколько лет, а Константин ВосьмойI Багрянородный предался пышным развлечениям. Анна Багрянородная в силу возраста везде сопровождала старшего брата, молясь за спасение империи и истинного императора. Она определила для себя зоны влияния вдали от политики, но оказала огромное влияние на науку, культуру и социальную жизнь страны, служа при храме.

Все это время дар Анны набирал силу, чтобы проявится в будущем. Так продолжалось девять долгих лет.

985 год от Рождества Христова

Василий Второй вошел в храм и преклонил колени перед ликом Христа.

– Отец Небесный, лишь твоя воля благая, угодная и совершенная. Прошу, услышь раба Божьего Василия, наполни силой и властью во имя спасения великой империи. Не для того я поставлен Тобой, чтобы безвольно созерцать несправедливость.

– Ты уже поступаешь как власть имеющий, если говоришь к Господу, минуя священника, Великий Император! – сказал отец Иоанн, положив руку на плечо Василия.

– Простите, святой отец, – ответил монарх, поцеловав руку священнику.

– Отпущены тебе грехи твои во имя Иисуса Христа. Слово есть у меня к тебе Василий.

– Да, отец.

– Стой на коленях только пред Господом. Пред людьми же восседай на престоле, ибо они должны тебя кланяться, а не иначе. Стряхни пыль с мантии императора и властвуй. Это не столько твой выбор, сколько выбор Божий.

– Благословите, отец Иоанн, сказал Василий, и поднялся с колен.

– Уже благословил, Василий. Великая воля Божья вершится через тебя. Ступай.

Императору исполнилось двадцать семь лет. Он уже принял мужскую силу и обрел смиренную мудрость.

Он вышел из храма и направился в свои покои. По дороге Василий встретил сестру, показав знаком, о необходимости следовать за ним. Он запер дверь в свои покои, устроив семейный совет, на котором было принято решение об отлучении паракимомена Василия Лакапина.

Ветер усиливался, унося мохнатые грозовые тучи далеко за море. На прозрачном небе появилась тонкая золотая роспись солнечных лучей. Она изящно вплеталась в затейливую мозаику витражей, изображающих сцены из жизни Иисуса Христа от Рождества до Пасхи, и отражалась в венце Императора. Василий Второй Багрянородный восседал на троне в красной мантии. Сегодня он впервые в своей жизни открыл государственный совет, на который был зван и Василий Лакапин, но в качестве слушателя. Этот факт изрядно обеспокоил паракимомена, но он явился по приглашению.

Священник благословил совет и собравшихся, предоставив слово монарху.

– Моим единогласным решением провозглашаю паракимомена Василия Лакапина разжалованным и отлученным от престола в виду мятежных действий и злого умысла против императора. В связи с угрозой для жизни монарха и казнокрадства Василий Лакапин приговаривается к лишению земель и имущества и изгоняется из Константинополя.

– Император, прошу дать мне слово! – взмолился Василий, – я служил тебе верой и правдой.

– Ты лишил меня выбора, Василий, потому что участвовал в заговорах против императоров на протяжении сорока лет. Отныне все государственные решения, принятые тобой отменены.

– Император, ты ошибаешься! Руками твоей матери были свергнуты эти монархи, – крикнул бывший советник.

– Матери сейчас нет здесь. Не заставляй меня прибегать к силе для исполнения приговора.

Лакапин покинул тронный зал в одиночестве. Лишенный власти и имущества, свергнутый властитель вынужден был скитаться за воротами города, прося милостыню и пропитание. Через несколько дней он умер от истощения.

Ветер не стихал все эти дни, поднимая серую пыль дорог и тревожа море. Император готовился к серии новых стратегических решений для укрепления власти и государства.

Ясность

985 год от Рождества Христова

Границы владений Владимира были неспокойны, шумливы и представляли собой бередящие раны на теле. Владимир достиг политической зрелости и дальновидности, продолжив дела отца по расширению и укреплению границ. Вятичи, находящиеся на границе с Волжской Булгарией, попали под влияние последней после окончательного разгрома русским князем Хазарского каганата. Но воспользовавшись войнами русов на Балканах, вошедшие в силу булгары, подчинили себе и без того мятежный славянский народ. Земли вятичей были обширные и простирались в бассейне реки Оки, ее верхних притоков и в верховье Дона. Проще всего описать эту территорию возможно, взглянув из будущего. Земля вятичей – эта обширнейшая территория Московской, Брянской, Калужской, Орловской, Рязанской, Смоленской, Тульской, Воронежской и Липецкой областей. Можем ли мы представить современную Россию без этих территорий? Однако, эта славянская земля могла бы получить совсем иную историю, и, соответственно, Восточная Булгария тоже. Владимир, как уже было сказано ранее, был дальновидным политиком. Он чувствовал будущее и строил его. Это качество присуще всем великим лидерам от начала сотворения мира и по сей день.

Отец Владимира, Святополк Игоревич, не смог повлиять на вятичей, которые легко вышли из-под контроля Киева. Волжские торговые пути были по-прежнему затруднены, что основательно мешало стратегии князя. Булгары заняли место хазар в политическом, экономическом и культурном аспекте. Поэтому Владимир решил навести там свои порядки.

Еще прозрачный воздух не успел настояться и сделаться крепким, как Владимир созвал военный совет.

– Теснят, князь, нашего брата, мздой обкладывают. Торговлю вести тяжко, –докладывал опытный купец Пересвет.

– Побьем этих потомков Вятко, да и делов, – гаркнул тысятский Ратибор.

– Давно бы пора усмирить строптивый люд, – задумался Владимир.

– Позволь мне, княже, мысль высказать, – нараспев забасил Добрыня.

Он сложил руки за спиной и вытянулся во весь свой исполинский рост. Его огромная стать заполняла собой четверть княжеской палаты. Таким же весомым было слово и дело воеводы.

– Говори, Добрыня. Твои речи вдумчивые, а мысли наперед забегают.

– Булгар припугнем, а через них и вятичи образумятся.

– Большое это дело, Добрыня. За словами сила должна стоять немалая. Готовы ли мы?

– Одни не справимся, за помощью обратимся, – сказал Добрыня, и взор его хитро метнулся в сторону князя.

–Тогда не томи, вкладывай план, – воодушевился Владимир.

Наймем кочевников-торков. Я поведу конницу на булгар, а флот направим с тобой, князь. Булгария постоянно нарушает договор Святослава. Ударим по ним, а потом к ответу принудим.

– Принимаю план твой, дядька. Собирай войско и посылай к кочевникам.

День еще не погасил огня, а военные сборы в русском княжестве шли полным ходом. Точились топоры, и лилась дружная песня.

Стоит уделить особое внимание в повествовании воеводе Добрыне, по причине его особого влияния на великого князя русских земель.

Родился Добрыня на Волыни в зажиточной семье Малка Любечанина. Имя ему нарекли родители за крепость и отменное здоровье. Воевода и Владимир были очень близки. Добрыня растил князя с малых лет как сына, подмечал за ним характер и направлял. Вылепив его по образу и подобию, Добрыня вдруг в зрелом возрасте осознал свою ответственность за судьбу племянника и страны. И не случайно.

Однажды, после особого гнева Перуна, темной грозовой ночью, Добрыне долго не спалось. Тяжелый воздух опочивальни терзал тело и дух. Слепая тьма рисовала видения, способные устрашить даже опытного воина. В борьбе с кошмарами прошло полночи, а к утру, когда непогода стихла, даруя тишину и прохладу, Добрыня забылся долгожданным глубоким сном.

Душистый аромат лаванды растворился в предутреннем ветерке.

– Добрыня! – кто-то окликнул воеводу.

Он оглянулся, но никого не нашел. Густой туман покрывал все окрестности так, что трудно было ориентироваться на местности, а уж разглядеть кого-нибудь в такой хмари совсем не представлялось возможным. Неожиданно Добрыне почудилось шуршание у ног. Не успел он наклониться, как что-то вцепилось в его одежду и вскарабкалось на плечо.

– Нечисть какая-то! – зарычал воевода и схватил небольшой ком пуха.

Комок безвольно повис в руке. Добрыня сжал его покрепче на всякий случай и поднес ближе, чтобы разглядеть.

– Белка! Добыча сама бросается в руки, – удивленно пожал плечами воевода и рассмеялся.

– Добрыня! – тот же голос позвал его вновь.

Он оглянулся и выпустил добычу из рук.

– Кто здесь? Сейчас жахну топорищем! – раздраженно заорал воевода.

– Не стоит. Ты только что выпустил меня из собственной руки, – сказала белка.

– Да не может быть такого! За что это Перун меня проклял сумасшествием?

– Давай договоримся, что тебе все это снится, и этот сон – вещий, – защелкала белка.

– Пущай так и будет, – вздохнул Добрыня.

– Вот и хорошо. А сейчас к делу. Мое имя Бела, и я – вестник Эль-Лавиля. Все, что ты увидишь сегодня, сбудется. Следуй за мной – тебя ждут.

– Согласен, белка из Лавиля, –вздохнул воин.

Добрыня с белкой на плече шел почти наугад, пока не увидел вдали копья солнечных лучей, пронзающих облака. Лучи входили прямо в землю, соединяя небосвод и сиреневую дымку виднеющегося луга. Воевода продолжал путь, словно знал, что этот путь – истинный. Вскоре он достиг лавандового луга, и узнал знакомый аромат. За лугом черные ели, клонящие мохнатые лапы к земле, сомкнулись за спиной жданного путника. Мягкий ковер из сосновых игл приятно поддавался под тяжестью могучего воеводы, сухие ветви валежника трещали, а цепкие кусты можжевельника хватали края свиты и портки. Небывалая тишина непроходимой чащи то настораживала Добрыню, то умиротворяла его сердце, которое влекло его дальше. Опытный взгляд бывалого охотника улавливал зверя, укрывшегося в дебрях, поэтому воевода держал руку на рукояти топора.

– Они не причинят тебе вреда, ты же спишь, – сказала рыжая спутница.

– Уф, я все время об этом забываю, – засопел Добрыня.

Внезапно чаща оборвалась ровной светлой поляной, где были воздвигнуты исполинские белые мраморные столы и престол. На престоле воевода заметил статную пожилую женщину, одетую роскошно. Она встретилась с ним взглядом.

– О, боги! Так это ж княгиня Ольга, почившая как пятнадцать лет назад, а то и больше, – зашептал себе под нос Добрыня.

– Ты крепко-накрепко запоминай вещий сон, воевода, – будущее твоего князя и родины открывается тебе сейчас, – молвила Бела.

Добрыня огляделся и был ошеломлен: ранее он видел только то, что находилось на уровне его взгляда: престол, княгиню, убеленных старцев, животных всех видов, мирно гуляющих по поляне. Но подняв глаза к небесам, он заметил солнце и луну, сияющие рядом, исполинских людей в белоснежных нарядах и гигантских воинственных всадников на огромных жеребцах, пышущих огнем, ветром, изморозью и потоками вод.

Сейчас тебе подадут «плащ послушания». Необходимо надеть его и накинуть капюшон в знак кротости и смирения. Затем выйти на освещенную круглую площадку суда. Там у тебя будет право просить одного из трех: справедливости, милости или утешения. А верховный судья наградит тебя почетным даром.

Добрыня был ошеломлен странностью происходящего, но вспомнив о сновидении, накинул плащ и ступил в круг. Внезапный порыв ветра откинул капюшон. Суд охнул, но воевода уверенно поднял голову и представился.

– Приветствую тебя, княгиня! Ныне я предстал перед тобой и требую справедливости для себя, моего князя и всего моего народа. Я искренне желаю спокойствия и процветания своей родине.

– Твое прошение будет исполнено, Добрыня – ответила Ольга, – к тому же, ты зван сюда неспроста. В тебе есть огромная сила, она заключена в твоем большом сердце. Эта сила – предвидение. Отныне ты сможешь управлять этой силой и действовать дальновиднее и мудрее. Каждый раз, когда тебе приключится пророчествовать, я буду посылать белого голубя тебе на плечо. Он будет осенять твои мысли и совершать откровение. С этого момента твое имя будет увековечено как имя славного богатыря, о котором будут слагать истории. А с булгарами заключи «мир вечный». До встречи!

Проговорив это, Ольга жестом позвала кого-то еще. Добрыня оглянулся и увидел рыжеволосую девушку. В этот же момент белый голубь сорвался с плеча Ольги и уселся на плече воеводы. Внезапно он пришел в смущение от скорого исполнения пророчества. Но виду не показал, а в душе сохранил образ девушки.

Очнувшись, полусидя в своей опочивальне, Добрыня долго еще не мог взбодриться. Ему мерещилась девушка с медными локанами, которая пела у постели князя красивую песню на ангельском языке.

Удалые молодцы с утра толпились у терема князя, демонстрируя свою силу. Добрыня устроил смотры для новых воинов. Бравые опытные наездники гарцевали перед ними, бросая вызов очередному смельчаку. В новом походе важен был каждый. Конница русов была еще достаточно слабая: лошадей не хватало, навыки сражений мечами в ближнем бою были доступны лишь состоятельным воинам и приближенным князя. Бои велись в основном пехотой. План Добрыни заключался в том, чтобы набрать как можно больше способных воинов из народа, снарядить их и отправиться к кочевникам-торкам. Русские дружины должны были двигаться в ладьях водным путём, а соединенная конная армия торков и новгородцев – по суше левым берегом Волги. Отряды Добрыни и флот Владимира от Верховий Дона должны были двинуться через земли вятичей на булгар. Но для начала требовалось разработать совместно с торками построение и стратегию ведения боя. Это была свежая веха в военном деле русов. Задорное настроение воинов, шутки, веселые песни сплотили армию Владимира и обещали военный триумф. Через три недели отбора и подготовки войско Добрыни выдвинулось в путь.