Ученик бирюка

Часть 1. Людоеды

Дом притаился неподалёку от оврага, за околицей. Заросли окружали его со всех сторон: если не знать, куда идти, пройдёшь мимо. Староста знал и уверенно шагал по едва заметной тропинке. Не первый уже раз по этому пути идет, и даже не десятый. Наконец, раздвинув ветки, он увидал двор и поленницу у почерневшего от старости сруба. Дверь открылась, на порог вышел высокий, костлявый детина с блестящим безволосым черепом. По пояс голый, жилистый. Тело гладкое, белесое, ни единого пятнышка. Ни загара, ни шрамов. Будто только вчера родился хозяин, сразу вот таким. Да вот только у младенцев лица всегда удивленные, а тут рожа такая, что и не скажешь сразу: то ли спокойствие на ней, то ли равнодушие. Никогда и ни у кого староста не видел такого выражения. Даже у покойников лица… поживее, что ли.

– Здравствуй, Грод, – заговорил хозяин, ничуть не удивившись появлению старика.

Голос низкий, хриплый. Будто заболел когда-то да так и не вылечился. Хотя, конечно, такого с деревенским лекарем быть не могло.

– И тебе, Ксим, не хворать, – кивнул староста. – Вот, держи.

Протянул свёрток. Хозяин, не принимая гостинца, вопросительно посмотрел на старика.

– Благодарность, – пояснил Грод. – Мальчишка уже на ноги встал, скоро, видать, поправится.

Отец был так рад выздоровлению первенца, что даже свинью зарезал, отправив лекарю немалый шмат мяса. Любой такому гостинцу бы обрадовался, особенно когда нет никакого хозяйства, кроме огорода, но Ксим просто кивнул, принял подношение и положил его на лавку у крылечка. Ни интереса, ни благодарности.

– Что, не развернёшь даже?

Ксим пожал плечами:

– Зачем?

К этому Грод уже привык, знал, что бесполезно таскать сюда подарки, но все равно таскал. Зазорно себе чужую благодарность оставлять. Он и людям в селе говорил, что пустое это, но никто не верил. Или же не хотели оставаться в долгу у Ксима. И это было взаимно. Коли Ксиму что-то было нужно, он сам приходил и говорил. То топор, то кожа, то еще что-то по хозяйству. Всегда платил травами целебными да отварами. Никогда в долгу не оставался, хотя и Грод, и любой житель был бы и рад угодить единственному лекарю. И такая взаимность не сближает, а отталкивает.

Староста нахмурился:

– Сколько лет знакомы, а всё никак тебя не пойму. Не то колдун, не то монах иль отшельник.

– Бирюк я, – отозвался деловито Ксим.

– Бирюк и есть, – проворчал старик. – Живёшь один, ни с кем не знаешься… Ну, да дело твоё.

Разговор не клеился. Староста Грод покряхтел, взглянул на небо и сказал:

– Костьми чую: дождь будет. Надо всем сказать, чтоб дома сидели… Ладно, Ксим, бывай.

Заросли с шелестом сомкнулись за спиной старика. Бирюк взял сверток и кинул его в рассохшуюся бочку чуть поодаль. Чего двор захламлять.

Грод не ошибся. Вечером набежали тучи, громыхнуло, засверкало. Холодная весна наконец пролила слёзы по ушедшей зиме – поливало так, что не вдохнуть, не выдохнуть. Влажность быстро проникла в дом, и Ксим задумался, не затопить ли печь. Хотел, да засомневался. Как бы работать не пришлось, а дом с печкой не бросишь. Вышел сперва на крыльцо, принюхался, постоял, слушая громогласный шепот дождя. Дождь шептал всякое, но, когда наконец смолк, бирюк понял, что не ошибся. Не время печи топить – из леса тянуло мятой и кровью. Не сиделось кому-то дома во время дождя, не понял или не захотел понять намеков природы. Значит, сам виноват. Придется все-таки ночью поработать. И Ксим засобирался. Поверх просторной рубахи надел прочную накидку, взял сумку, волокуши из кожи и веток. Вышел наружу, принюхался, кивнул и побрёл в лес.

Тела Ксим нашёл быстро – на небольшой опушке верстах в двух от деревни. Трое: два парня и девушка. Ей досталось меньше всех – ссадина на голове, но, видимо, хватило. А парни выглядели ужасно даже в тусклом свете луны. Один перекушен почти пополам, у другого изжёваны ноги, а в боку – широкий нож. Поморщившись, Ксим взялся за рукоять и выдернул лезвие. Покосился на испачканное кровью оружие. Тащить эту дрянь домой? Нет уж. Отбросил в сторону – авось, пригодится кому. Возиться в грязи бирюку не хотелось, потому особо и не осматривался. Погрузил всех троих на волокушу, привязал, чтобы по пути не рассыпались на ухабах. И потащил. Весила вся эта поклажа немного – для бирюка, но скользкая грязь, норовившая уронить бирюка, сильно замедлила путь. Так что далеко за полночь Ксим перетащил тела к дому. Открыл погреб, осторожно спустил трупы по ступеням вниз. Сгрузил на пол. Один из парней оказался ещё жив. В сознание не пришел, да и не придет уже, яд лесной Твари струился по телу, поник в едва бьющеся сердце. Тут никакими средствами не помочь, даже Дед бы не спас парня. Так что и возиться не стоит. Пусть полежат, а заняться ими можно и с утра. Бирюк осмотрел его, принюхался и вышел из погреба. Заперев дверь, вернулся в дом: поспать лишним не будет.

Но выспаться ему не дали.

За час до рассвета ночную тишину вспорол дикий визг. Накинув рубаху, Ксим выскочил во двор и замер. Дверь погреба – настежь, засов валяется тут же, а рядом, вжавшись в бревенчатую стену, – девка. Та, из убитых. Она и визжала. Увидев Ксима смолкла, будто подавилась звуком. Глаза черны, рот раззявлен, хрипит, будто мертвяк. Ксим подошел к ней поближе, коснулся руки, обнюхал лицо. Девка замерла в испуге. Даже дышать перестала.

– Живая, значит, – буркнул Ксим. – Надо же…

В обмороке, видать была, да таком глубоком, что и не отличить от посмертной тишины. Ну да бирюк тогда особо и не приглядывался. И потом. Надо было бы.

– Дыши ты уже, – велел он девке. – Раз живая.

Та шумно вздохнула, а он заглянул в погреб – что ж так напугало девчонку, что она аж старый засов вышибла? Понятное дело, что на соплях держался, но все ж…. По ступеням полз мертвяк. Всамделишный. Медленно полз. Еле-еле. Кабы девка не визжала, спокойно бы пешком ушла от мертвяка, ничего ей не грозило. Изжёванный труп дёргался, выгибался, силился зацепиться за следующую ступень, подтянуться. Глаза – точь-в-точь, как у Твари, – буравили Ксима. Не должен он был так быстро ожить. Видать, Тварь где-то близко. Не дело это, ох не дело.

Бирюк спустился на несколько ступеней, наклонился над ожившим трупом. Занёс руку и обнажилее: пальцы вытянулись, почернели и заострились, стали острыми когтями. Мертвец зарычал, дернулся, будто чувствуя неладное, и Ксим ударил. Тело подбросило и разорвало-таки пополам. Куски плоти шлёпнулись на ступени. Ксим подцепил мясо, сволок его обратно в погреб и пригляделся. Второй так до сих пор и не умер, боролся за жизнь, отказываясь верить, что шансов нет.

– Извини, парень, – сказал тихо бирюк. – Хотел я, чтобы ты сам умер, да лучше все-таки так. Нее нужно, чтобы за тобой Тварь пришла.

Бирюк знал, что умирающий не слышит его, все равно говорил. Даже Тварь не настолько жестока, чтобы давать умирать кому-то в тишине. Когтистая черная лапа взлетела и упала, вонзившись в грудь. Парень дернулся и затих. Для него все кончилось. Ксим вытер ладони о его рубаху и исподлобья осмотрел погреб. Второго мертвеца можно отдать в деревню – раз он умер не от яда. А первый… Не должен был так быстро ожить. Близость Твари пробудила его, и теперь придется сильно морочиться с приправами, долго вываривать, под прессом подержать. Ну, дела… Бирюк вышел из погреба, подобрал засов, примерил его к двери. Нет, надо заново крепить. А лучше вообще новый у кузнеца взять. Подпер поленом дверь, чтобы ветром не открывалась, и… не сразу сообразил, что девчонка исчезла.

Первыми заговорили инстинкты.

«Она всё видела! Она всё расскажет! Догнать! По свежему запаху!»

Ксим взял себя в руки.

«Ну, догоню. И что?»

Да, девчонка, похоже, всё видела. Да, может разболтать всей деревне, и тогда быть беде. Люди не шибко привечают тех, кто их убивает. Или даже добивает. Но с другой стороны: ночь, дождь, лес, Тварь, у девчонки разбита голова. Кто поверит в то, что она там наплетет? И вообще, что она с двумя дружками делала ночью в лесу? И почему у одного в боку оказался нож? Твари железо не пользуют.

Взвесив все «за» и «против», Ксим решил обождать. Ночью к нему вряд ли кто рискнет прийти, а утро вечера мудренее. Но с ужином стоило поторопиться в любом случае. Когда Ксим закончил разделывать мясо, уже почти рассвело. Потроха бирюк закопал, да поглубже, чтобы лисы на разрыли. Крупные кости бросил в котёл, а остальное сложил в бочку, пересыпал солью и поставил под гнёт – никуда не денется. Затем занялся подбором нужных трав. Кое-что было запасено, но большую часть пришлось собирать в огороде. Изрядно перемазавшись сырой землёй, бирюк всё же собрал нужный букет. Оставалось лишь сварить мясо. И, конечно, прибраться, а то мало ли.

Он успел все закончить до прихода старосты. Ксим почуял старика ещё на подходе. Громко постучавшись, Грод вошёл в дом, уселся на лавку и глубоко вздохнул.

– Вчера трое пропали.

Ксим промолчал, ожидая продолжения. И оно последовало.

– Потом Агнешка, племянница моя вернулась. – Грод вздохнул. – Голова раскровенена, вся в синяках, не помнит почти ничего. кроме… говорит, что ты ее из леса вытащил?

Ксим кивнул. Вот как девка историю рассказала. Умная. Или, и правда, от страха память отшибло.

– Эх… – староста помял в руках короткую бороду. – Мы уж и не чаяли.

Он мпомолчал немного, будто собираясь с силами, затем спросил, уже более твердым голосом:

– Так что? Есть кого схоронить?

– Есть, – поднялся с лавки Ксим. – Пойдём.

Скрипнула дверь погреба, потянуло приторно-сладковатым душком. Староста пошатнулся, но устоял.

– Всё так плохо? – спросил он у бирюка.

Тот кивнул, и они спустились вниз. Пока глаза привыкали к темноте, старик молчал. А затем ахнул и заторопился прочь из погреба. Облокотился на лавку, глотал воздух, будто в последний раз. Его не вырвало, но старик явно был к этому близок.

– Это Крут… – отдышавшись, сказал Грод и поднял на бирюка взгляд. – Агнешкин жених…

Ксим кивнул, хотя имя мертвеца его не волновало.

– Потеря какая, – продолжил с горечью старик. – Добрый парень… был. Ему отец собирался долю свою отдать… Старший сын ведь, и семья хорошая… Втроем они и пропали…Агнешка, Крут и брат его меньшой – Гней. Вот… не думал, что доведётся их хоронить.

Когда-то Дед говорил Ксиму: «Наши предки взяли от людей облик, но не сердце. Да и на что оно нам?» Бирюк промычал что-то неразборчивое, что при желании можно было принять за сочувствие. Но, похоже, староста просто пытался выговориться. Они постояли ещё с минуту, прежде чем Грод взял себя в руки. Приосанился. Негоже старосте слабость такую выказывать перед людьми. А бирюк не считается.

– Там… ты не знаешь?.. Хм… – старик замялся. – Еще никого не находил? Что родителям-то передать?..

Там… только Крут с Агнешкой был? Еще никого не видел?

Тут Ксим и понял, насколько старика ночь подкосила. Никто бы не стал спрашивать у бирюка про «еще». Не принято. Хорошо, что бирюк необидчив.

– Гней мертв, – сказал он.

Старик будто понял, что спросил лишнее, легонько вздрогнул.

– Вот что, Ксим, – сказал он быстро. – Давай как обычно. Тело отнеси к развилке. Парни заберут. Сам знаешь, к тебе соваться они побаиваются.

Бирюк кивнул:

– Сделаю, отец.

Грод вздрогнул еще раз, уже заметно сильнее.

– Знаешь… Не называй меня так. Аж мороз по коже. Я к тебе ещё ребёнком бегал, в деревню звал… Какой уж там отец… Ладно, бывай.

И старик ушёл. Ксим отнёс труп к ближайшей развилке, а когда вернулся, почувствовал зверский голод. Котёл, целый котёл густого теплого варева! Бирюк достал ложку, выловил кусок мяса, попробовал. Пахло хорошо. Но на вкус… Сладости много. Ксим поморщился и потянулся за драгоценной солью, пошатнулся. Медленно, но неотвратимо на него падал пол. Удар. А затем – тьма.

Очнулся в лесу под деревом. Как сюда добрался – пес его знает. Темнело, по небу брели тучи. В глазах двоилось, а в голове шумело, будто вся лесная живность поселилась прямо в ней. Наверное, поэтому Ксим и не сообразил сразу, что тело двигается само по себе. Рука поднялась и почесала бороду. Бороду? Бирюк с удивлением понял, что на подбородке появилась какая-то жидкая поросль. Рубаха светлая, каких бирюк отродясь не носил, да и ладно рубаха, все тело было меньше, уже. Странное ощущение. Не был бы бесчувственным бирюком, наверное, орал бы от ужаса. Тут тело напряглось, а рука сама собой взлетела в приветствии:

– Таки пришёл! – насмешливо сказал чужими губами Ксим. – А я думал, струсишь.

Чуть поодаль стоял парень, очень-очень злой. Бороденка чуть менее жидкая, глаза бешеные.

– Захлопни пасть, выродок! – рявкнул он. – Скорее ты в мамку обратно влезешь, чем я испугаюсь тебя. Понял?

Парня этого бирюк узнал сразу. Утром он сам волок по тропе его тело. Крут, жених Гродовой племянницы. А бородатый, в чьем теле оказался, Ксим, – небось, брат? Как там его, Гней что ли? И вот тут Ксим по-настоящему похолодел: его занесло в воспоминания мертвеца. Но это бирюку стало не по себе, Гней наоборот развеселился.

– Ой-ой, какой злой, – хохотнул Ксим, – так и норовишь мамку вспомнить.

– Ты мне зубы не заговаривай, – рыкнул Крут. – Где Агния? Что ты с ней сделал?!

– Здесь, не боись, – махнул Ксим рукой. – Ничего я ей не сделаю. Если только ты…

И тут на лоб бирюку упала капля дождя. Ксим замер, Крут тоже поменялся в лице. Лес застыл в полнейшей тишине. Не слышно было ни птиц, ни шелеста листьев и травы. Ветер будто сам испугался и спрятался за каким-нибудь раскидистым дубом. Ксим боялся, будквально купался в чужом страхе, который проникал в его разум и заставлял дрожать. Или это Гней дрожал? Крут тоже боязливо озирался.

Ветер дунул, будто кто его вспугнул, а затем из леса раздался дикий оглушающий вопль.

Застыла кровь в теле Ксима. Он даже не заметил, как к нему подлетел Крут, схватил за рубаху, дернул, что есть мочи.

– Где она?! – орал Крут, встряхивая Ксима. – Говори, мразь!

– Я здесь! – послышалось справа, и из-за дерева чуть не выкатилась бледная Агния. Выглядела она куда как получше, чем тогда ночью. Лицо чистое, глаза большие, голубые. Да и платье чистое, без дыр, хорошо облегает фигуру. Будто не в лес девка собралась, а на пляски. Лицо Крута прояснилось, отшвырнув Ксима, он подбежал к невесте:

– Пойдём отсюда!

Отброшенный бирюк рухнул прямо в грязь. Поднялся, как раз чтобы увидеть, как они убегают прочь. Снова раздался визг, ближе. Сверкнула молния, капли дождя будто брызнули прочь от света, и на тропинке, саженях в десяти, появилось нечто. С виду конь, но сквозь него в лунном свете проглядывала листва. Хотя и без того лесную Тварь трудно было спутать с лошадью: белёсые глаза без зрачков, светящаяся шерсть со змеистым узором. Ксим и раньше встречал Охотников, но так и не сумел к ним привыкнуть. Особенно к тому, что ноги чудищ чем ниже, тем больше напоминали дым, а к земле и вовсе исчезали. Уголки губ «лошади» дрогнули, обнажив ряд клыков. Тварь улыбалась.

Ксим завыл от ужаса, рывком вскочил, чуть не упал снова, поскользнувшись. А затем рванул вслед за Куртом. А тот быстро, как мог, убегал прочь. Но Агния то и дело спотыкалась, будто от страха отнялись ноги. Он буквально тащил ее за собой.

– Ну, милая, давай! – упрашивал он. – Скорее!

– Нет! – рявкнул Ксим, и сам поразился, сколько ненависти было в его голосе. – Ты её не получишь!

Теперь он нагнал брата, схватил за плечо. Короткий удар в бок – под правую руку. И тогда бирюк вспомнил про нож, найденный в теле. Страшно закричал раненый Крут. Обернулся, оттолкнул брата – Ксим снова повалился на землю, успев заметить, как парень с размаха бьёт девушку по лицу. А затем налетела Тварь. Чавканье, утробный свист и скрежет зубов, от которого Ксима чуть не вывернуло. Даже зная, что выживет, он все равно вскочил и побежал. Пёс с девкой, пёс с братом, он мёртв! Мёртв… Бежать! Бе…

Не вышло.

Удар в спину, и Ксим, с разбегу налетев на дерево, развернулся, рухнул в грязь. Когда сумел разлепить веки – прямо в лицо уставились два неярко светящихся глаза. Тут Тварь вцепилась ему в горло, и он не смог даже крикнуть.

Бирюк открыл глаза. Пошарил взглядом по потолку. В первую секунду захотелось взвыть от боли в прокушенном горле, но это быстро прошло. Ничего не болит – нечему болеть. Это только видение. Ксим поднёс руку к глазам, сжал и разжал кулак, провёл пальцами по подбородку. Лицо свое, тело слушается, все хорошо. Бирюк полежал на полу, привыкая к телу. Такое чувство, словно нашёл давно потерянную вещь. За долгие годы бирюк ещё ни разу не нырял в память мертвецов так глубоко. После Тварей в телах почти не остаётся чувств, обычно Ксиму доставались разве что лёгкий страх или огрызки тоски. «Надо будет выбросить это мясо. Или… Выварить, как следует», – подумал Ксим, закрыл глаза и расслабился.

– И часто с тобой такое? – прозвучал в тишине девичий голос.

Бирюк мгновенно оказался на ногах. Рука в замахе,обнажена, по коже скользнула чешуя, когти наружу! Но не ударил. Перед ним на лавке сидела давешняя беглянка – Агния. Чужой запах бил в ноздри, призывая к действию, а Ксим никак не мог понять, почему не учуял его раньше. И злился, как самый обычный человек. Бирюк понял это, поймал чужое чувство и опешил. Вот так день! Мало того, что в мертвые воспоминания нырнул, так еще и это! «Бойся отравиться чувствами, – учил его дед, – для нас – это самый страшный яд».

Дерись оно все конем!

Девушка рассматривала его с интересом и, как показалось бирюку, вызовом.

– Одна пришла? – прохрипел Ксим.

Гостья усмехнулась. Приосанилась.

– Я всё видела! – гордо заявила девчонка, и бирюк понял: одна.

Это хорошо. Ксим огляделся, отряхнул одежду. Испытанный ужас понемногу отпускал. Когти сами собой втянулись, чешуя скрылась, оставив лишь кожу. Он тряхнул головой, стараясь прогнать застрявшую в ней муть кошмарных воспоминаний.

– Ты меня слышишь? – повысила голос девчонка.

– Нет, – буркнул Ксим.

– А я всё видела! – повторила Агния. – И всё знаю! Ты убил Крута! Ты людоед!

Вот оно как. Не забыла девка ничего. Что ж. Неприятно, конечно, но раз в дом пока не ломится толпа деревенских с вилами и топорами, значит, никому не сказала. Ксим прошел мимо девчонки и толчком распахнул дверь:

– Проваливай.

Девушка не шелохнулась. Нахмурилась упрямо.

– Я знаю, что у тебя в бочке засолено, – она ткнула бирюка в грудь тонким пальчиком. – И из чего твоя похлебка – тоже знаю!

– Хорошо, – одобрил Ксим. – А теперь вон.

– Я всем расскажу!

– Расскажешь, – задумчиво повторил Ксим. – Ну иди, рассказывай. Заодно, как вы втроём в лесу оказались, расскажешь. И почему брат брата зарезал. Уж не из-за тебя ль?

Агния побледнела.

– Откуда ты…

– Оттуда, – перебил Ксим. – Коли надо чего, выкладывай. Коль нет – пошла вон.

Агния вздрогнула, но осталась сидеть.

– Вон! – повысил голос бирюк.

– Не кричи на меня! – прошептала девушка. – Ты… Ты убил Крута!

– Его убила Тварь, – ответил Ксим, – а еще прежде – тот, кто потащил его в лес. Я только добил. Избавил от мучений, если, по-вашему.

– Ты, – Агнешка упрямо тряхнула головой. – Ты…

Она отчаянно сжала кулаки, будто собираясь кинуться в драку. Ксим наблюдал за девчонкой, не понимая, что сейчас чувствует. Обычно, он сказал бы, что не чувствует ничего. Бирюки таковы. Но, отравившись, он изменился. И сейчас он глядел на девушку не то с жалостью, не то с симпатией. Хрен разберешься в этих людских чувствах, будь они четырежды неладны.

– Так что я? – спросил Ксим.

Девочка поколебалась мгновение, а потом решилась.

– Что ты чувствуешь? – спросила она.

Было в этом вопросе столько жадного интереса, будто вся жизнь Агнии зависела от него. Бирюк ощутил в душе чуждое любопытство и снова разозлился чуждой злостью. Медленно выдохнул сквозь сжатые зубы.

– Отвечу, и ты уйдёшь? – уточнил Ксим устало.

Агния закивала.

– Ничего не чувствую, – соврал бирюк. – Делаю, что должен.

Да и то, не соврал, а просто немного опередил события. Отравление быстро пойдет, день-два, и перестанет он ощущать в себе эту лишнюю дрянь.

Не надо было жить среди людей сотню лет, чтобы понять: девка не верит. Прищурилась злобно, губы скривила.

– А как же совесть?

Вопрос глупый донельзя, но опять же так искренне задан, что не ответить просто нельзя.

– Совесть, – проговорил бирюк, – это спор с самим собой. Я с собой не спорю. И с тобой не собираюсь.

Девчонка поникла, глаза мигом наполнились слезами. Но Ксим не хотел испытывать дальше, ни себя, ни ее. Выставил Агнию за порог и захлопнул дверь. А потом с размаху вдарил по косяку кулаком. Даже сам удивился. Гадское отравление! Побродив по дому, Ксим уселся на лавку и прислушался к себе. Злость, страх плескались в душе.

Успокоиться, глубоко вздохнуть. Ещё раз… Ещё! Не помогло. Не в первый раз он травится, но впервые так сильно. Обычно проходило почти сразу. А тут – пес его знает, сколько он еще болеть будет.

Весь день бирюк старался занять себя делом: вываривал мясо, собирал травы, рубил дрова. Под вечер навёл порядок в погребе и бане. Ничто так не притупляет чувства, как усталость. Ксим едва дотащился до лавки и уснул, кажется, ещё до того, как лёг.

И вот опять…

Бирюк отчётливо понимал, что это сон. Но всё равно было страшно. Он вновь очутился на той поляне. Сумерки, дождь. Перед ним стояли оба брата – уже такие, какими он их нашел в лесу – два обезображенных трупа. Рядом испуганно жалась к дереву Агния, живая и чистенькая, какая проходила давеча.

– Отдай её мне, брат, – прошамкал Гней. Вообще непонятно, как он ухитрялся стоять в таком состоянии и тем более говорить. Крут спокойно кивнул, хромая подошел к Агнии. Та с неслышимым криком пыталась убежать, но он ловко схватил ее за руку и толкнул к окровавленному брату. Гней зашипел и растворился в воздухе, так что девушка, пролетев сквозь него, просто свалилась на землю и осталась лежать в грязи.

– Отдай её мне, брат! – Гней снова стоял возле Крута, но уже с другой стороны.

Все это выглядело как настоящее безумие и не имело ни капли смысла.

– Ну ш-то, падальщ-щик? Мне тот, что с-справа, а ты возмеш-шь второго?

Ксим повернулся на голос и приветливо кивнул. Рядом с ним стояла Тварь и дружелюбно скалилась.

– А как же девка, – хотел было спросить бирюк, но не стал. Вдруг Тварь её не заметит? А лошадиная морда улыбалась всё шире. И в какой-то момент Тварь начала смеяться. Вот только вместо смеха из её пасти раздался тот самый жуткий визг. Бирюк зажал руками уши и…

…проснулся. Полежал, прислушиваясь к тишине. Затем резко встал. В этот раз нюх не подвёл: к избушке кто-то приближался. Не староста, не Агния, – кто-то другой.

Тук-тук!

– Лекарь! Ле!…

Ксим распахнул дверь. За ней стоял запыхавшийся мальчонка лет десяти. Бежал от самой деревни, наверное. Ещё не рассвело толком, значит, что-то серьёзное.

– Беда! – взвизгнул он. – Староста послал…

– Говори толком.

– Агнешка умирает!

Ксим схватил сумку с травами и инструментами, висевшую рядом с дверью как раз для таких случаев.

– Веди!

Дошли быстро. Долговязый Ксим шагал так резво, что мальчишке приходилось его догонять. Проходя мимо домов, бирюк не раз и не два замечал приоткрытые двери и выглядывающих людей. Люди всегда рады посмотреть на чужие дела.

– Какой дом?

Мальчишка указал пальцем и припустил вперед, крича на ходу:

– Я привёл его! Привёл!

Из дверей одного из домов выскочил староста Грод: борода растрёпана, в глазах – ужас. В следующий миг Ксим понял, почему. Внутри кричала Агния. Даже не кричала – верещала. Громко, исступлённо. Ксим оказался у дверей раньше мальчишки. Оттолкав столпившихся родственников и соседей, зашёл, пересёк несколько комнат и оказался в нужной. Там на кровати, лёжа на спине, билась рычащая девушка, в которой сейчас он не узнал бы Агнию. Рядом стояли мужчины и крепко держали её за руки. В углу комнаты тихо скулила, зажимая кровоточащую щёку, женщина, наверное, мать.

– Лекарь… сделай что-нибудь, – напряжённо просипел один из мужчин, и Ксим принялся за дело. Послал мальчишку за горячей водой для настоя. Вытащил из сумки несколько пучков сон-травы, что и медведя свалит. Но тут понял: не поможет, не успокоит. В комнате явственно ощущался сладкий запашок. Тонкий, как струйка дыма от погасшей лучины, за кровью не сразу и различишь.

– Выйдите все, – изменившимся голосом приказал Ксим. Мужики неуверенно переглянулись.

– Живо! – бирюк перехватил запястья Агнии и, когда дверь закрылась, наклонился поближе к больной. Ухватил ладонями за лицо, не давая сомкнуться губам девчонки. Никаких сомнений. Запах шёл изо рта. Сегодня ночью Агния ела сваренное им, Ксимом, мясо Крута. Ела человечину. Ту самую, плохо вываренную, полную яда и чувств. Наверное, стащила еще когда в первый раз пришла к нему.

– Зачем, девочка, зачем? – пробормотал бирюк.

Она была отравлена, причем посильнее, чем сам Ксим. То ли невываренная душа Крута отравила девчонку, то ли яд Твари. Как с этим бороться, бирюк не знал, с такой бедой сталкиваться еще не доводилось. Если крутова душа – само пройдет. А тварий яд, наоборот, точно прикончит ее еще до заката. Да какой там закат, солнце даже кивнуть не успеет, как девчонка отойдет к предкам. Что делать?

Агния выгнулась и зарычала. Глаза закатились, мышцы свело судорогой. Времени оставалось мало, и Ксим решился. Острым когтем он разрезал ей запястье. Побежала по бледной коже струйкой кровь. Ксим быстро достал небольшую ступку, дал алым каплям стечь в неё. Замотал рану тряпкой. Потом вонзил коготь себе в руку. Широкий разрез – и в ступку потекла его кровь, гораздо темнее, чем у девушки, почти черная. Она должна была немного помочь, но в чистом виде могла и убить Агнию. Так же, как кровь девушки убьёт его, Ксима. Бирюк смешал содержимое, затем раскрыл девушке рот и влил туда часть. Но сама она из кошмара не выберется. Нужен противовес. Так что Ксим поморщился и допил остаток.

Видение накрыло без всякого перехода. Вот только что вокруг была изба, и тут же – хлоп! – жёлто-синее марево Агнешкиного бреда. Сначала он увидел себя. Только почему-то глаза чёрные, без зрачков и радужки, во рту – клыки, а на руках – кровь. Затем странный Ксим сгинул, появилась знакомая поляна. Ярко-красный медяк солнца коснулся горизонта, обещая ветер. Агния у большой сосны разговаривает с Гнеем.

Миг, – и Ксим в теле девушки. Парня не узнать. Что общего у этого русоволосого молодца с мертвецом из погреба? Редкая бородка, хитрые глаза. Но лицо красивое, хотя и не такое мужественное, как у брата.

– Обоим хорошо будет, – говорит Гней. – Не станет он брать тебя в жёны. Я договорюсь.

– А тебе что с этого? – с подозрением спрашивает Агния.

– Я своё получу, – кривая ухмылка Гнея пугает.

И Агния колебалась. Гней явно что-то задумал, но эта свадьба с Крутом… Нет, не хочу, не пойду! Не люблю его!

И она кивает Гнею.

– Стой здесь и жди, – велит парень, пощипывая бороду. – Позову, когда мы промеж себя всё решим. Ясно?

Девушка снова кивает. Ведь всем будет хорошо, так? Гней отходит на десяток локтей и садится под деревом. А вот Агнии ожидание даётся тяжко. Она не может просто сидеть – все тело будто на иголках. Плохие предчувствия и стыд жгут душу. Не хочет, не желает она замуж за Крута идти. А о разрыве помолвки только заикнись – позора не оберешься, на всю деревню греметь будет. А то и дальше! Как тут быть, а?

Неожиданно на полянке появляется Крут, осматривается и идёт прямо к брату. Они о чём-то разговаривают. Крут зол, его брат весел. А если всё пойдёт не по гнеевой задумке? Как уберечься от злобы Крута? Парень он горячий. Может и зашибить ненароком. Порывы ветра колышут ветви деревьев, а затем раздаётся дикий визг. От неожиданности Агния даже приседает. Испуганно озирается. Сама она никогда еще не слышала такого визга, но точно знает, кто и почему так кричит.

– Где она?! Агния!! – Голос Крута стремится ввысь к мрачному небу, но в нем не только злость. Что же еще? Досада? Забота? Беспокойство? Он беспокоится за нее? И Агния понимает: сейчас по-настоящему бояться стоит только Тварь. Девушка отзывается и выскакивает из-за дерева. Парень отшвыривает брата, страх на его лице сменяется облегчением.

– Пойдём отсюда! – почти ласково говорит он. Хотя почему почти? Именно что ласково. Значит, он ей ничего не сделает? Крут подбегает к ней, обнимает за плечи:

– Ты в порядке, слава богам… Я б ради тебя и долю не пожалел бы…

Долю? Агния не знает, о какой доле идёт речь. Визг Твари бьёт по ушам, и парень вздрагивает. Ужас снова вытесняет все другие чувства. Хочется бежать, да не можется – ноги будто ватные, будто чужие!

– Быстрее, бежим!

И она пытается бежать, да проклятые ноги не идут, просто не хотят идти. И тут сзади встает с земли Гней:

– Она тебе не достанется! – и Агния уже знает, что речь не о ней самой. Речь с самого начала вовсе не о ней. Подтверждая мысль, Крут тихо говорит:

– Отцовская доля покоя ему не дае…

В этот момент Гней бьёт брата в бок, и последние слова Крута тонут в крике боли. Агния цепенеет. Она не может сдвинуться с места и только наблюдает, как расплывается тёмное пятно на рубахе её жениха. Тот с рёвом отталкивает брата – Гней кубарем отлетает и остаётся лежать на земле. А Крут поворачивается к ней. Его лицо искажено болью, но он улыбается.

– Тварь не трогает спящих, – говорит он. – И беспамятных…

Да, люди такое болтают. Агния судорожно кивает.

– Живи, Агнешка, – грустная улыбка, а затем сильный удар.

Последнее, что услышала девушка, – предсмертный вопль парня, которого догнала Тварь.

Перед глазами тесовый потолок. В воздухе запах Агнии. «Кажется, начинаю привыкать», – подумал Ксим. Улыбка далась с трудом, не улыбка даже – так, лицо судорогой свело. Девушка, сидевшая на табурете у двери, встрепенулась и подошла.

– Ты проспал три дня. Думали, не выкарабкаешься.

Думали они, с раздражением думает Ксим, пытаясь приподняться. Получается неожиданно легко. Вокруг – его, ксимова, изба.

– Тебя сюда перетащили, – заметив его взгляд, сказала Агния, – чтоб ты тихо помер, никого с собой не утащил.

Ага, лекарь, лечи себя сам. А коли не можешь – помри. Бирюк встал, расправил плечи, захрустел членами. Три дня, да? Могло быть и хуже. Теперь наука – не хлебать людскую кровь, на глаз разбавленную. Не стоит оно того. Или стоит? Девчонка вон живая и здоровая стоит…

Агния заметила его взгляд и тут же отвернулась.

– Ты бредил, – сказала она. – Говорил, говорил… – она немного помолчала. Затем всё-таки взглянула Ксиму в глаза: – Ты знаешь, да?

Он кивнул, а затем спросил:

– Зачем мясо взяла?

– Ну, ты его ешь… и… – зашептала Агния, помолчала. – Стыдно мне, понимаешь? – почти выкрикнула она. – Не любила я его! На верную смерть привела, а он… Он мне жизнь спас!

– Бывает и так, – согласился Ксим.

– Нет, не бывает! – отчаянно завертела головой Агния. – Я не хотела замуж за Крута! И даже говорила: «Тьфу, чтоб ты пропал!» И мясо съела… Думала, такой, как ты, стану. Совесть уйдёт… А она не ушла!

Девушка подняла заплаканное лицо и взглянула на бирюка:

– Что же мне делать?

Да уж вопрос. Всем вопросам вопрос. Ксим покачал головой.

– Не знаю.

– Знаешь! – уверенно сказала Агния. – Ты же всё видел… Что мне делать, скажи?!

Бирюк пустыми глазами смотрел на девушку и молчал. Затем протянул руку и погладил её по голове.

– Знаешь, Агния, – сказал он, – я не чувствую, как люди. А те чувства, что есть… Меня не учили идти против них. Чтобы стать, как я, нужно родиться мной. Я такой какой есть, и не знаю, что такое совесть. Правда.

Ксим немного помолчал, затем продолжил:

– Но я серьёзно отравился. Так что, кажется, понимаю, что у тебя на сердце. Мне даже жаль тебя, но… Пройдёт время, и я забуду, каково это – быть человеком. А ты… Ты справишься со своей печалью. Или не справишься, но тоже забудешь.

Агния поджала губы и вздохнула. Видимо, ждала совсем другого, но Ксиму нечего было ей сказать.

– Вот, значит, как… – сказала она. – Тогда прощай, Ксим. Может, ещё свидимся.

Голос ее был тяжелым и тусклым. Не жилец, подумал бирюк, по прогнал от себя эти мысли. Явно ведь не бирючьи. Бирюк бы сказал: ран нет хворей нет, значит, жить будет. Все прочее его не должно было волновать.

– Прощай, – сказал он.

Они вышли из дома, девушка торопливо зашагала прочь. Бирюк не стал её удерживать. На развилке Агния остановилась: одна тропка вела в деревню, другая – в лес. Какое-то время девушка стояла, раздумывая. Постояла, постояла, да и повернула к деревне. Ксим провожал её взглядом, пока тонкая фигурка не исчезла из виду, затем вернулся в дом. Нужно собрать инструменты. Вымыть ещё раз погреб. Сделать что угодно, чтобы унять тоску. Отравление рано или поздно пройдёт. А жизнь – нет. Всё будет, как прежде.

Ночь накануне лунопляса

Староста пришел, едва кончился ливень, а кончился он уже после захода солнца. Вряд ли старика напугала льющаяся с неба вода, поэтому или дела задержали, или колебался, не хотел идти. Скорее дела. Столько всего свалилось на него, что немудрено провозиться целый день. Ксим это понимал. И не удивился, когда услыхал скрип калитки. Он никогда не удивлялся. Почти никогда.

Староста Грод стукнул в дверь два раза, и сразу вошел, был не в духе, не хотел лишний раз чиниться. Бирюк встретил его у стола, голым по пояс. Мокрая насквозь рубаха сохла у печи. Ксим как раз нарезал мясо кусками, готовил к выварке и последующей засолке. Весь стол был в бурой, запекающейся крови. Староста, побледнел, увидев куски мяса, и, видать, подумал, что коров и свиней во дворе у бирюка нет. Затем сморгнул. Не за тем пришел, не за тем. Хотел было, видать, с порога расспросы, да сробел, сел на лавку, подальше от стола. Ксим молча глядел на старосту, ждал, когда тот скажет слово.

– Ксим, – сказал Грод. – Расскажи. Как это… случилось?

Голос звучал так, будто и он уже сам наполовину мертвяк. Шершаво так, глухо. Будь староста колдуном-здухачем, деревни на сотню верст от такого голоса посевов лишились бы. Бирюк не ответил, ударил разок по мясному куску, перерубив жилу, да т бросил в ведро с водой. Мясо покидал в другое ведро и задвинул его подальше в тень.

– Я уже рассказал, – ответил он наконец. – Появились лесные твари. И все.

Грод некоторое время молчал. Сидел тихо, будто даже не дыша. Потом заговорил:

– Мне… – запнулся старик и затих, собираясь с силами. – Пойми, Валдух – знатный муж. Зять самого княжеского воеводы! По крайней мере, сказал так. – И снова со вздохом. – Я должен знать, что с ним стало. Не… вернется ли кто мстить.

Что-что, а свой хлеб староста ел не зря. В такое время, после всего что случилось, думал о благе деревни. Ксим это уважал. Не понимал, но уважал.

– Не вернется, – сказал он, – Их всех пожрала лесная нечисть.

Грод едва заметно кивнул, огладил рукой короткую бороду.

– Ксим, – сказал он, – мне трудно тебя понять. А я.. хочу. Поэтому, уважь старика, расскажи, как все было.

Ксим вздохнул. И начал говорить.

Свадьба гудела. А вот Ксим – нет. Он тихо сидел за накрытым столом и внимательно глядел по сторонам. Туда-сюда сновали люди, кто-то все время пытался выкрикнуть здравницу молодоженам.

– Эх, не тот нынче лунопляс, – повторяла уже в дюжину первый, наверное, раз подследповатая старуха, сидящая справа от Ксима. Повторяла и, знай, похрустывала маринованной репой. Резво хрустела, будто училась полжизни у какого-то неведомого умельца хрустеть. Первой ученицей была, не иначе! Хотя Ксим скорее всего и застал ее детство, но вспомнить не мог. Да мало ли этих поедателей репы в деревне рождается и умирает? Лишь бы не болели. Да и не болели особо, Ксим свое дело знал. Чего он не знал, так это сколько ему еще здесь сидеть.

– Да, – снова сделала попытку старуха. – Лунопляс нынче уже не так гуляют. Не так! Раньше все было гуще: веселье – ажно дым коромыслом! А потом в следующем году детки, детки… А коли той ночью найдешь мажеский папоротник, быть тебе богатому, да только прежде поберегись… что, интересно тебе?

Ксиму интересно не было. Совсем. Откровенно говоря, бирюк томился, скучал, как скучает самый обычный, пес его дери, человек. Хотелось, чтобы произошло уже что-нибудь, пускай бы даже и правда напали на княжеского тиуна прямо за свадебным столом. В прошлом году, Ксим умудрился заболеть человечьими чувствами. Большую часть времени они дремали, но иногда просыпались, отправляя бирюку жизнь. И самым паскудным из них всех была скука. Бирюки никогда не скучали, и он сам никогда не скучал, просто не умел, пока не… Да уж, удружила Агния, дурочка малолетняя. Хотя это она тогда малолетней была, сейчас уже вон замуж выходит.

– Ну так что, бабуля? – весело спросил тиун Валдух. – И как же гуляли-то лунопляс?

Старуха прищурилась и…

– Да нет, – сказал Грод. – Это ты уже почти самый конец. Ты мне с самого начала расскажи!

Старик помолчал немного и добавил:

– Не серчай на старика. Я… сложить не могу никак…

– Чего сложить?

– Да ничего, Ксим, ничего не могу сложить. Никак понять не могу, – тяжелый вздох, – как так вышло-то? Эта свадьба должна была… ну сам понимаешь. А вышла дерьмом. И таким, что нам, может, вовек не отмыться. – Он поднял усталые красные глаза на бирюка.

Что ж. Ксим принялся рассказывать сызнова.

Лето выдалось суматошным.

Едва схлынули весенние дожди, случилась беда. Гродов сын, весёлый парнишка по имени Киян, прошел в лес на охоту, да и не вернулся. Грод поначалу говорил, мол, нормально все, парень справится, чай не мальчик, мужчина уже. Все прочил его на свое место, а то ить кто будет старосту уважать, коли он в лесу родном блукает. Крепился, крепился, да на третий день кинул клич – искать. Люди отозвались, пошли в лес. Не нашли, и, как потом выяснилось, к лучшему. Грод пришел к бирюку. Не просил, не умолял. Просто сходил с ума от ужаса.

– Что с ним смоглось-то? – раз за разом спрашивал он. – Разбойников вроде нет, глушь у нас!

– Нет разбойников, – соглашался Ксим.

– И твари эти лесные! Сушьё сейчас! Спят!

Ксим не думал, что Твари спят вообще, но тоже не возражал. В лесу с человеком могло приключиться много чего, помимо разбойников и Тварей. Разозлишь лешего – сгинешь, подберешься к омуту черному, не уследишь за водянницей – утопнешь, да и просто оступился, напоролся на корни – и нету. Лес – суровый друг. С такими друзьями и врагов не надо.

– Отыщу я твоего сына, Грод, – сказал бирюк.

И действительно отыскал. Не Твари сгубили Кияна, и не леший. Мертвяки. Ксим понял это заранее, почуял кровь и мяту – три нити в ветре. Когда вышел на след, выловил и убил мертвяков, выяснилось, что спасать Кияна поздно. И три дня назад поздно было. В сумке его не нашлось добычи, лишь нетронутый кусок хлеба да мясо с репой, взятые из дома. Никто не успел бы спасти парня, уж больно далеко зашёл он в лес. Даже Ксим не так уж часто тут бывал, хотя явно стоило. Заросла эта полянка проклятым синим папоротником. Такой в народе еще мажеским зовут. Где он растет – там нечисть любит купаться в зелени под луной. Нелегко придется Гроду, подумал тогда бирюк и дал себе зарок весь папоротник выполоть к хренам. Потом когда-нибудь. Тело Кияна он вытащил из леса, отдал безутешному отцу. А сам занялся охотой, ибо заняться там и правда было чем.

В тех далях, куда забрался Киян, мертвяки ходили чуть не толпами, и все с юго-востока. Опять каганцы, наверное, пытались через лес пройти, и опять на Тварей нарвались. Бирюк просто диву давался, как никого из деревни не сожрали во время поисков Кияна? Лес разве что не кишмя кишел хищными мертвяками. Охота затянулась почти на неделю, поначалу Ксим на волокушах тягал трупы домой – по два, три, потом плюнул стал делать схроны в лесу. Думал уже переселиться на время в рощу, поближе к югу, перезимовать там, если так дело и пойдет. Но дело, хвала чурам, не пошло. За пять дней Ксим выловил всех. Кончились мертвяки, отряд каганский, видать, был невелик.

Все вздохнули спокойно. На какое-то время.

Убитый горем староста уехал в столицу, через месяц вернулся, и затем почти сразу укатил опять, утрясать какие-то дела. Что там за дела у старосты залесинской деревеньки могли быть в Столенграде, Ксим не знал, да особо и не интересовался. Вряд ли, думал он, его это коснется. А вот поди ж ты. Из поездки Грод привез не только телегу добра, но и вести. Один из его постоянных спутников, деревенский торговец пушниной, просватал Агнию, племянницу Грода. Аккурат под лунопляс. Оно вроде и не положено в такой праздник что-то иное гулять, да уперлись – то ли сам Грод захотел побыстрее радостью горе заслонить, то ли Агния характер показала, пес их знает. Итог один – свадьба в ночь накануне лунопляса. Жених – не самый видный, зато любил старостину племянницу беззаветно. Хоть кафтан и в дырах, зато при деле. Обозы водит, много где бывает, много чего видит. Не чета нашим олухам, говаривал довольный староста, придя звать Ксима на свадьбу.

– Нет, – коротко отвечал тот. – Не пойду. Не проси.

Но староста просил.

– Агнешка ведь тебе тоже не чужая, – говорил он, – ты ее от смерти уберёг, а, значит, все равно что отец. А ну как отцу не прийти к дочке на свадьбу?

Староста уже наверняка нырнул в бутыль, оттого и сыпались из него радостные слова. Но Ксим сомневался, что Агния будет рада бирюку-людоеду на свадьбе. Так и сказал:

– Праздник испорчу.

– Не испортишь! – заверял Грод. – Да ты не думай, у нас в деревне тебя любят. И рады тебе всегда. Да ты чего головой качаешь, так и есть! Приходи!

И так уж настаивал, что Ксим отказал накрепко, сколько Грод к нему с уговорами ни хаживал. Да только оказалось ксимова крепкость напрасной.

В назначенный день, едва перевалило за полдень, пошло гулянье. Ксим слышал музыку и радостные крики до самого вечера, покуда солнце, устав наблюдать за пирующими, не укатилось с небосвода. Грод зазывать снова не стал, и Ксим было уже решил, что обойдутся без него.

Не обошлись.

Заколотили в дверь, да так сильно, как ни разу не стучали. Ксим распахнул дверь – на пороге стояли два дюжих парня, разных и возрастом и статью. Роднили их только хмель и испуг. Впрочем, к испугу Ксим уже давно привык.

– Что? – спросил он.

– Староста звал, – промямлил один из них.

Выпил что ли и вспомнил про бирюка?

– Ступайте прочь, – велел Ксим, и дверь собрался закрывать.

Один из парней побледнев еще пуще, шагнул вперед и быстро сказал:

– Без бирюка никак! Староста… передал.

Ксим замер. Нет, дело явно не в назойливости Грода. Что-то случилось, видать, раз никак. Ну да, какая же свадьба без поножовщины.

– Ступайте, – повторил бирюк. – Я сейчас.

Парни, уже, кажется, совершенно трезвые, поковыляли прочь, а Ксим нырнул обратно в дом. Сбросил фартук, но рубаху переодевать не стал. Если он угадал с поножовщиной – запах крови все перебьет. А коли не угадал, так просто уйдет прочь, и дело с концом.

Ксим не спросил, куда идти, да и не надо было. Запах костров – десяти, а то и дюжины! – витал в воздухе. Пошел прямо на крики, дым и шум. В деревушке мимо свадьбы уж точно не промахнешься. Свадьбу играли не в гродовом дворе, что уже кое-что говорило о молодых. Широкий и длинный стол – прямо под небом. Такую ораву ни в каком доме не уместишь, только разве что в советной избе, да там свадьбы сроду не гуляли. Стол этот длиннющий устлали скатертями, собранными, наверное, со всей деревни – разного размера, качества, а порой и цвета, они создавали впечатление лоскутного одеяла, на который поставили чаши с едой да кувшины с питьем. За столом сидела без малого вся деревня, а те, кто не сидел, – в основном дети, но не только – носились с криками рядом. Время плясок ещё не пришло, но особо хмельные гости уже были готовы. Приплясывали, притоптывали в такт игре дудочника, явно такого же пьяного гостя, доставшего сопелку. Вроде и хорошо все, и весело, но острый взгляд Ксима быстро вычленил детали. Сидели вроде бы и вместе, но каждый как-то наособицу. Вроде и весело, но как-то напряжённо. Все знакомые, кроме нескольких. И к ним бирюк присмотрелся помимо воли. Один – в богато украшенном кафтане, неестественно синего цвета, сидел рядом с женихом, потеснив даже его родителей. Гость что ли какой-то дорогой, но неведомый? За спиной гостя два молодца, из тех чьи усы вряд ли окунуться в мед на празднике. Охрана. И правда, важен гость. По крайней мере считает себя таковым. У него у единственного глаза – злые. Рот улыбается, а взгляд полон тревоги. Ксим медленно подошел и стал перед столом. Обычно не он ищет людей, а они его. И верно, Грод тотчас выскочил из-за стола.

– Пойдем, гость дорогой! – проревел он, фальшиво улыбаясь во все стороны сразу. – Омоешь руки, и за стол!

Ксим позволил увести себя в глубь двора. Над ними навис дом – свежий сруб, которого Ксим не помнил. Неужто под свадьбу жених и новый дом построил? Хороший у Грода зять, даровитый. Изба была поистине княжеской: на две печи, с комнатами под прислугу, двумя выходами, широкими окнами, затянутыми пузырем. Не боялся жених Гродов зимы с ее холодами. То ли надеялся на ставни, то ли и вовсе не собирался тут жить в холод. Пёс их разберет, торговцев этих. Ксим не любил разъездов и не очень понимал людей, стремящихся поскорее уехать из родных краев. А потом вернуться. И снова уехать.

– Что случилось? – спросил бирюк на ходу.

– Гость приехал. Нежданно-негаданно, – ответил, глядя перед собой, Грод. Его приклеенная улыбка выглядела рваной раной. – Аж из самой столицы тиун. Валдухом звать.

Это не объясняло ровным счетом ничего. Тиун и тиун, кому какое дело. Ксим ждал продолжения, но оно случилось, только когда за ними закрылась дверь. В дом молодых Грод зашел как к себе.

– Он с собой девчонку привез. Раненую, – глухо сказал староста, наконец перестав улыбаться. – Может, коль не она, проехал бы мимо. Умирает.

Про «умирает» Ксим и так понял. Этот запах ни с чем не перепутаешь. При том, что бирюк только запах мертвяков чуял за версты, остальные постольку-поскольку, здесь смертью прямо разило. От сеней к горнице запах только усилился, превращаясь в вонь, и там, на столе наконец нашелся ее источник. Прямо посреди праздничной вышитой скатерти, тихо постанывая, лежала смуглая девушка. Глаза ее были закрыты, губы плотно сжаты. Дыхание: едва-едва.

Ксим подошел к столу, быстро оглядел тело. Скверно. Били ножом. Крови навытекло много, бледнее девке быть уже некуда. Удары, может и неглубокие, зато их несколько, и наносили, похоже, не наугад. Справа в бок – по печени метили не иначе. Рану перемотали как попало, тряпка намокла от крови и ничего не держала. Ксим осторожно развернул повязку, но старался зря: кровь и не думала засыхать, коростой там и не пахло. Бирюк скинул сумку на лавку рядом, быстро достал нож и разрезал одежду, обнажив бледное тело. Да, ударили ее трижды. Нити и игла мгновенно нашлись в сумке.

– Миску с вином, – потребовал он, – живо!

Грод рявкнул куда-то за дверь, и миску тут же принесли. А Ксим взялся за дело.

– Возьмись здесь, – велел он старосте. – Держи.

Грод взялся. Кровь не останавливалась. Ксим зашивал, давил, стягивал, но чуял: не выйдет. И в какой-то момент стало ясно как день: все без толку. Девчонка не выживет, хоть ты что сделай. Ксим рук не опустил, пытался ее спасти вплоть до мига, когда сердце девушки остановилось. Бирюк поднял голову и встретился взглядом с Гродом. Старик выглядел ошалело. Не так уж часто, наверное, жизнь утекала у него прямо сквозь пальцы. Пусть и чужая жизнь. Ксим коротко вздохнул и принялся складывать в бесполезную уже миску инструменты. Теперь их нужно промыть хорошенько.

Потянул сквозняк, затем пропал.

– Как она? – спросил за спиной незнакомый голос.

– Умерла, – ответил Ксим, продолжая заниматься делом.

– Умерла? – рявкнули сзади. – Умерла?!

Кто-то крепко схватил бирюка за ворот у затылка и потянул на себя, стараясь развернуть. Рубаха затрещала, Ксим, не стал тканью рисковать, повернулся сам. Перед ним стоял давешний «дорогой гость». Сказать, что он был в бешенстве, не сказать ничего. Глаза сузились, ноздри расширились. Красивое лицо обезобразила ярость. Он замахнулся, будто бы собираясь ударить Ксима. Но не успел: бирюк взялся за кулак, сомкнутый на вороте рубахи. Хорошо так взялся. «Гость» охнул и бить передумал. Вообще все передумал, просто отступил, баюкая ладонь, которую бирюк милосердно выпустил из захвата. Обжег взглядом Ксима, но тот и не думал опускать глаза. Рассматривал чудного пришельца. Откуда, интересно, прибыл, такой прыткий? Неужто в его краях бирюков совсем не боятся?

– Ты еще пожалеешь! – прошипел гость, и в этот момент ожил Грод.

– Тиун Валдух! – Староста ахнул и кинулся к нему, но тот капризно отпихнул старика.

– Не лезь! – крикнул он. – Ты видел это?! Видел! Твой бирюк напал на меня!

Грод молчал, колебался, и это, кажется, взбесило гостя еще пуще.

– Я этого так не оставлю! – налившись кровью, заорал Валдух. – Всю деревню по бревнышку разберу, каждого вонючего жителя на ветке вздерну!

Бирюк поднял брови. Грод же побледнел хуже молока. Но глядел твердо, внимательно так глядел староста на своего дорогого гостя. Губы его плотно сжались, старик задумался. И Ксим знал, о чем, ведь сам он думал о том же. Места здесь дремучие, ежели пропадет кто… да мало ли их тут пропадает? Бирюк поймал взгляд старосты и кивнул. Да, он успеет, если что, пережать засранцу рот, чтобы тот не кликнул свою охрану.

Тут уже и дурак бы все понял.

Тиун Валдух отступил в угол, схватился за нож. Лицо его заострилось. Дверь вдруг скрипнула, Ксим оборачиваться не стал, зато обернулся Грод. И тут же вскипел:

– А ну брысь отсюда! – рявкнул он.

– Я могу помочь, – прозвучал в ответ упрямый мальчишеский голос.

– Я что сказал! Вон! – гаркнул Грод до того зверски, что Ксим не выдержал и глянул, кто рискнул вызвать такой гнев старика. Из щели выглядывал русоволосый мальчонка. Светло-серые глаза его уставились на бирюка по-взрослому оценивающе.

– Вон! – заорал Грод, чуть не сорвав голос, прошло несколько мгновений, прежде чем дверь закрылась. Староста вздохнул, как показалось Ксиму, с облегчением. С облегчением и страхом? За кого боялся суровый обычно староста. Бирюк перевел взгляд на тиуна Валдуха и заметил, что тот тоже с интересом поглядывает на дверь. Неужто дорогой гость больше любит мальчиков? А рабыню зачем тогда вез? Рука тиуна медленно убралась от кинжала.

– Бойкий парень, – заметил он. – Кто таков? Сын?

Говорил спокойно, будто подменили его за то мгновение, что бирюк таращился на гродова мальчишку.

– Нет, – буркнул озадаченный переменой в госте старик. – Рабчонок. Из столицы привез. Помогать будет.

– Помогать, – кивнул Валдух, мерзко улыбнувшись. – Ясно.

Ксиму было ясно отнюдь не все. Бирюк сотню раз видел, как Грод наказывает рабов. Все говорят, что старик суров, но справедлив. Чего ради так трястись из-за какого-то раба? Тиун ленивым движением размял пострадавшую кисть, будто ничего толком и не произошло. Поглядел по сторонам. Подошел к столу, приподняв тряпку, поглядел на труп рабыни.

– Что теперь? – напряженно спросил Грод, глядя туда же.

– Ничего, – ответил тиун. – Похороните ее, и всего делов.

– Я не о том. Как быть будем?

– Никак, – ответил Валдух. – Свадьба же. Празднуем дальше. Ничего не случилось.

– Ничего, – повторил Ксим.

– Ничего! – мягко похлопал тиун по мертвому бедру. – Все хорошо. Я погорячился. Не трону вашу деревню. Клянусь честью отца, – закончил он уже совершенно серьезно.

Грод задрожал, сделал шаг вперед, не иначе собираясь бухнуться в ноги.

– Разумеется, – остановил его голос тиуна. – Если меня здесь прикончат, ничего путного не выйдет. Воевода знает, куда я поехал, и озаботится пропажей зятя. Пошлет людей на поиски. И те все тут перевернут.

Тиун кивнул то ли сам себе, то ли трупу:

– По бревнышку разнесут. На ветке вздернут.

Грод тяжело сглотнул. Повернулся, взглянул на бирюка.

– Ксим, – ровным голосом выговорил он. – Ты охранишь тиуна Валдуха от напасти?

А вот это уже было непонятно. До сего мгновения Ксим думал, что речь шла о том, что тиуна не стоит убивать прямо сейчас. А выходит, что не только это? Или даже совсем не это? И староста и тиун глядели на Ксима, ждали его ответа, и отвечать не хотелось вовсе. Откажешь – пес его знает, что случится. Согласишься – тоже. Валдух воспринял колебания бюрюка по-своему. Улыбнулся криво:

– Я заплачу, не обижу. Князем здесь заживешь!

– Что за напасть? – спросил Ксим.

Валдух взглянул на Грода, и тот ответил:

– На тиуна напали. Неподалеку от нашей деревни. Неведомый тать. Ранил… убил рабыню и скрылся.

– Душегуб. Ловкий, сильный. – добавил Валдух. – Напал быстро, ударил девчонку и удрал.

Ага, подумал бирюк. Напал, убил. И удрал.

– А что, – спросл Ксим, – тиун вообще забыл неподалеку от нашей деревни?

Грод сразу будто оглох. Лицо Валдуха искривилось, целая тьма чувств мелькнула в глазах тиуна: от "это не твое собачье дело" до "совру что-нибудь". Но он быстро взял себя в руки. Лицо его вновь стало спокойным.

– Воеводино поручение, – соврал что-нибудь тиун.

– Что за тать? – зашел Ксим с другой стороны. – Видели его?

– Юнец-каганец, – ответил Валдух.

– Каганец убил каганку, – сказал Ксим медленно. – А при здесь тут ты, тиун?

И снова Грод глядел на гостя, ища у него поддержки. Что за переглядки у них постоянные?

– На меня он охотится, – сказал Валдух, кривясь. – Девчонка от удара заслонила.

– Девчонка-каганка от удара юнца-каганца, – кивнул Ксим. – И почто ему твоя жизнь, тиун?

– Почто, почто, – разозлился Валдух. – Разница какая? Душегуб он и есть душегуб. Говорят тебе, убить меня хочет! Если тебя собака кусает, ты ее спрашиваешь, почто?!

– Бирюка не зовут охранять от собаки, – ответил Ксим. – А коли зовут, надо знать, почто требен именно бирюк. У гостя, – добавил он, косясь на дверь, – двое гридней уже есть. Неужто не уберегут от татя? Да и вообще, что за тать, который нападает на тиуна с двумя гриднями, а убивает в итоге девчонку своего племени? Брехня какая-то.

Грод издал звук, будто поперхнулся, но Валдух и бровью не повел.

– Брехня не брехня, – сказал он, – но меня хотят убить. Я тебе расскажу правду, бирюк, – пообещал он, видя, что Ксим колеблется, – когда согласишься. А то там гости уже без нас заскучали.

– Ты ведь согласен? – спросил старик бирюка.

– Он согласен, – ответил Валдух. – Неужто не справимся с одним молокососом?

И оба посмотрели на бирюка. Один – с холодной улыбкой, другой – с отчаяньем во взгляде. Только сейчас бирюк заметил, как изменился с зимы Грод. Постарел лет на сто. И глядел на бирюка без всякой надежды. Сколько ж на него свалилось с тех пор? Потеря сына, потом свадебные хлопоты, поездки эти туда-сюда. Судьба племянницы была на кону.

– Я не стану охранять тебя, – сказал медленно Ксим. – Но, если тебя ранят, не дам умереть. – И когда Валдух широко улыбнулся, бирюк добавил. – По крайней мере умереть быстро.

– Значит, да, – подытожил тиун. – Пойдем. Время праздновать!

Ксима усадили стол подальше от Агнии с женихом. Бирюк не возражал: там то и дело кричали здравницы, люди шумели да вскакивали с мест, шла гульба и веселье. Здесь же никто никуда не вскакивал, люди просто пили и ели. В основном даже пили. Поэтому появлению здоровенного лысого детины никто не удивился. А если и удивился, то не виду не подал. Валдух, само собой, сидел там, среди всего веселья, рядом с женихом, а его гридни маячили на шаг позади. На них то и дело натыкались слуги, таскающие еду и питье.

Бабка, сидящая рядом, оглядела Ксима, кивнула одобрительно и сказала:

– Плохая примета.

Вид у нее был самый что ни на есть заговорщицкий.

– Где? – спросил бирюк.

– Играть свадьбу на лунопляс – плохая примета.

– Верно, – кивнул Ксим.

– А знаешь почему?

Бирюк пожал плечами.

Старуха похихикала:

– Не знаешь. Потому что чуры не велят.

Дивно короткий ответ. Ксим знал, почему свадьбу на лунопляс не играют, но делиться этим с бабкой не стал. Пусть Чуры. Не велят, так не велят. Бирюк кивнул и принялся помимо воли осматриваться. Вроде бы и не волновала его судьба заносчивого тиуна, а все равно ничего путного не будет, коли на свадьбе его прирежет какой-то неведомый каганец. Да и в одном ли каганце дело? Явно ведь не просто так Грод просил его остаться на свадьбе. Что-то, видать, не нравилось ему в госте. Откуда он только взялся этот гость, псы бы его драли. Посему вглядывался Ксим в темноту, двор окружающую, и искал взглядом раскосое смуглое лицо. Попытка вынюхать его среди всех этих людей была заранее обречена на провал. Был бы он мертвяком, Ким бы его даже тут учуял, но нет, не мертвяк он. А зря.

– А что за лунопляс? – прозвучал нарочито радостный голос.

Рядом с бирюком, столкнув пьянючего мужика, уселся Валдух. Приветливо хлопнул Ксима по плечу и расхохотался в ответ на хмурый взгляд.

– Что, бирюк, удивлен? – хмыкнул Валдух. – Что я с тобой так по-простому?

– Не особо.

– Ну да, – хмыкнул тиун. – Вы ж не удивляетесь никогда. – Валдух глотнул из чарки. – Небось местные с тобой и разговаривать-то боятся?

Ксим не ответил.

– Я не такой, – сообщил очевидное Валдух. – Я к вам привык. В столице вас много.

– Слушай! – развеселился окончательно тиун. – А что будет, коли в деревне еще бирюк появится? Будете с ним драться? Или как-то мирно уживетесь?

Ещё один бирюк? Вот уж вряд ли. Не любят бирюки без нужды путешествовать. В молодости Ксиму приходилось к Деду ездить, учиться лекарскому мастерству. Но то Дед, он мудр, очень мудр. С кем угодно уживется, хоть с мертвяком, хоть с Тварью, причем в одном доме. Очень глупое сравнение вышло, решил Ксим. Не иначе человечье естество опять шалит. И бирюк снова промолчал.

– А ты не любитель болтать, да? – спросил Валдух с тенью неудовольствия на лице.

– Каганец? – напомнил Ксим. – Что ему от тебя надо?

Тиун напрягся.

– Лунопляс! – вдруг подала голос бабка. – Ты ж откуда такой темный, что про лунопляс не знаешь? Каганец что ль?

Сразу стало ясно, почему бабка так спокойно болтает с бирюком. Русоволосый Валдух чуть не поперхнулся от такого вопроса.

– Да ты что, ста!… – завопил он было, вставая, но Ксим ухватил его за рукав.

– Она слепая почти, – сказал он.

Валдух проглотил то, что хотел сказать и сел на место, сплюнув от злости. Бабка слова Ксима пропустила мимо ушей. Видать, еще и глухая была.

– Лунопляс, – проговорила она. – Это праздник наших отцов и дедов.

– Матери и бабки не в счет? – съязвил Валдух.

– В былые годы никто бы не посмел празднить что-то кроме Лунопляса. Веселье и кровь, кровь и радость. Пир и жертва. Невинная. Обязательно.

– Жертва? – протянул Валдух. – Какая жертва? Кому?

Ксим отлично знал, кому жертва. Сраный праздник, когда бирюк только пришел в эти края, попортил ему немало нервов. Бабка промычала что-то непонятное, видать на этом ее сопротивление выпивке и кончилось.

– Так что там с каганцем? – снова попробовал Ксим.

– Да ничего, – отозвался Валдух. – Молокос. Хотел убить меня. Вместо этого убил сестру. И сбежал. Но наверняка где-то рядом.

– Сестру? – нахмурился бирюк. – Он тоже твой раб?

Валдух кивнул.

– И зачем ему убивать тебя?

– А ты что-то слишком любопытный про него, – сощурился Валдух. – Неужто свою какую-то нужду здесь имеешь?

Ксим вздохнул и задал вопрос, висевший буквально в воздухе:

– Ты сюда зачем приехал?

– На свадьбу! – бодро ответил Валдух.

– Как невесту зовут? Жениха?

– Да я никак у сыскного воеводы в подвале сижу, – хмыкнул тиун. – Ты еще спроси, где у меня клад зарыт.

– Где клад зарыт, цветок покажет! – вклинилась в разговор бабка.

Ксим с Валдухом поглядели на нее, и та им серьезно кивнула. Тиун закатил глаз.

– Ладно, – сказал он. – Слушай. Я подобрал этих двоих в лесу неподалеку отсюда. Парень и девка. Похожи, будто брат с сестрой. Грязные, голодные, ни бельмеса по-нашему не понимают. Заблудились, видать. Откуда взялись – не знаю. Взял себе в спутники, подумал, доведу до первой деревни, а там с обозом каким в столицу отправлю. А то и сам довезу. Но в первый же вечер, пацан зарезал моего слугу и убежал. Зараза, – рассмеялся горько Валдух. – Он уже тогда пытался девчонку задушить, да не успел, всполошилась охрана – схватили гада.

– А дальше что?

– Дальше? – Тиун пожевал щеку и задумчиво сказал. – А дальше он нагнал нас здесь и убил девчонку.

– Неведомо за что убил, да?

– Неведомо, – кивнул Валдух.

– Папоротник чародейский надо найти, – отозвалась внезапно старуха. – И цветок его выдернуть.

– Да пасть уже захлопни! – рявкнул Валдух, грохнув по столу, хотя Ксим подумал, что получилось забавно. Люди улыбаются в таких случаях.

– Одно только неясно, – сказал бирюк.

– Только одно? – поднял бровь тиун.

– Что ты вообще забыл в наших краях, а? Тиун, зять воеводы. В деревеньке, в глухом лесу самом, а?

– Я же говорил, – ответил Валдух. – Воевода послал.

Бирюк кивнул. На другое и не рассчитывал.

Тиун пожал плечами, хлебнул из кубка, и во все глаза уставился на Агнию. Поглядеть там было на что. Сам бирюк в человечьей красоте не разбирался, но, коли судить по взглядам окружающих, невеста была чудо как хороша. Жених тоже таращился – во все глаза. Гридни – и то таращились. Хотя нет: один, густо покраснев, таращился, а другой следил старался глазеть по сторонам. Получалось так себе. Агния в разноцветном расшитом платье выглядела совсем непохожей на себя. Строгой, но вместе с тем какой-то ранимой, беззащитной. Непорочной.

Свадьба шла своим чередом. Гости гуляли, пили и плясали. Музыканты наяривали на гуслях и сопелках уже вовсе не так стройно, как в начале. Жених с невестой сидели за столом, хотя Агния иногда вставала, чтобы по традиции поднести кушанье и выпивку какому-нибудь гостю. Но это случалось все реже, вместо нее снедь таскали слуги и рабы. Никто, само собой, не жаловался, они это делали быстрее и успешнее, чем невеста. Странное дело, но того паренька, из-за которого так всполошился Грод, видно не было. Как не было видно и каганца. Тиун тоже спокойно сидел за столом рядом с Ксимом, улыбался. Парень-охранник с каменным лицом по-прежнему нависал за плечом Валдуха. Ксим задумался на мгновение. Неужто и на княжеских пирах так: сидят богатыри да княжьи люди, а за их спинами – охрана голодная торчит? Вот уж вряд ли – кого бояться в княжьих палатах? А здесь кого бояться? Каганца? Глупость, не проскочит каганец, каким бы ловким он ни был, через всю эту толпу гуляющих. Валдух не глуп, он наверняка это понимает. Зачем тогда держит на взводе стражу? Ответ пришел к бирюку в тот же момент, когда из толпы вынырнул второй страж и подошел к Валдуху, что-то зашептал тому на ухо.

Где он был, пока тиун заговаривал зубы бирюку? Как долго никем не замеченный шнырял по двору? Не глуп тиун, не глуп. Валдух выслушал гридня и улыбнулся – радостно так. Из темноты факелов вдруг соткалась Агния. Первым же делом подошла к бирюку.

– Благодарю, что пришел! – улыбаясь, прошипела она. – Радость-то!

– Дядю благодари. И вот его.

Агния кинула быстрый взгляд на Валдуха и изобразила еще одну страдающую улыбку.

– Неужели во всей деревне нет никого хворобого? – спросила она. – Чтобы ему помощь нужна была. А?

– Все здесь, – ответил Ксим. – И хворобые тоже. Тебе не пора к жениху? А то подумает чего.

Агния захотела было что-то сказать, но оглянулась на Валдуха и пошла прочь, кипя от злости. Валдух проводил ее масляным взглядом и расхохотался.

– Какова девка! Гляжу, тоже тебя не боится, да?

Ксим кивнул. Не боится. Наверное, даже ненавидит.

– Да, хорош цветок, – проговорил тиун, ласково улыбаясь. – Да не нам рвать, а?

Ксим подумал мгновение, затем сказал.

– У Агнии. Уже был жених.

– Да? – заинтересовался тиун.

– Да. Его тварь лесная убила. А Агния обезумела, – Ксим помедлил, – и отведала его плоти. Я ее тогда еле спас.

Улыбка тиуна стала задумчивой.

– Печальная история, – сказал он. – и зачем ты мне это рассказал.

– Чтобы ты не тронул. Не годится она для жертвы.

– Для какой еще жертвы? – округлил глаза тиун.

– Для невинной, – сказал Ксим. – Ты же за цветком приехал?

Валдух расхохотался раньше, чем, кажется, Ксим закончил фразу. Слишком быстро.

– Цветок? – заорал он чуть не на всю свадьбу. – Я?!

– Не ори! – мягко сказал Ксим, и веселье Валдуха вдруг закончилось.

– Другой нужды у тебя тут быть не могло, – сказал бирюк. – Свадьба тебе эта нахрен не сдалась. Жениха ты знать не знаешь. Старосту тоже. В деревне впервые.

– И что? – почти весело спросил Валдух. – Не могу мимо ехать? Просто так.

– Накануне лунопляса? – Ксим покачал головой. – Не можешь.

– Понимаешь, во что лезешь? – спросил бирюк тихо. – Знаешь, чем это грозит?

Покраснел Валдух, заалел не хуже красной девицы на выданье. Да не от смущения, от гнева, жарче всех костров на свадьбе вместе взятых.

– Ты никак угрожаешь мне, бирюк?

– Да, – сказал Ксим, и замерз тиунов оскал. Чуть нажми – треснет, рассыпится на осколки. Тиун отступил на шаг от бирюка, рука его зашарила по поясу, сжалась в кулак, не найдя ножа. Валдух оглянулся на свою охрану, и кулак сам собой разжался.

– А ты понимаешь, кто за мной стоит? – Голос тиуна зашелестел, будто одинокая монета в калите. – Сам воевода! Войско евонное! Ваша деревенька ему на раз плюнуть.

Валдух порывисто вздохнул, хватанул воздух, будто откусил кусок.

– Думаешь, я шутил, – спросил он уже спокойнее, – тогда в доме? Что вас тут всех положат? Не шутил. Не лезь в княжьи дела, иначе худо будет.

– Худо будет, если не влезу, – ответил Ксим. – Ты хоть что делай, а папоротник будить не дам.

Валдух склонил голову. А когда поднял взгляд, лицо его будто стало другим. С тиуна слетела спесь, он потерял всю заносчивость, даже наклон головы изменился. Мерзенькая усмешка в глазах пропала, не стало там и страха. Только решимость.

– Тяжело с тобой, – пожаловался Валдух. – Не сговоришься.

В столенграде, надо думать, с бирюками проще, мелькнула почти злорадная человеческая мысль, неожиданно приятная.

– Что ж бирюк, – вздохнул тиун. – честность за честность. Нам нужен цветок. Без него никак.

Нам – это уж точно не ему и его охране. Может и не врал тиун, говоря про воеводу за плечами.

– Я этот папоротник за малым не выполол, – произнес бирюк. – И выполю завтра же. Одни беды от него. Езжайте в соседнюю деревню.

– Я бы рад, братец, – ответил Валдух. – Да нет там такого.

Между ними сгустилось молчание.

– Знаешь, бирюк, – сказал Валдух, вставая из-за стола, – я тебя понимаю. Правда. Но тебе придется понять меня. Иначе, все кончится плохо.

Ксим не покачал головой.

– Нет? – вздохнул тиун. – Что ж… на удачу!

Он опрокинул в себя чарку, размахнулся и швырнул ее куда-то в темноту.

Взглянул на Ксима:

– Знаешь, бирюк, – сказал он горько. – Не каждый обычай глуп. Есть и дельные.

И услыхав это, Ксим понял: быть беде. Никак не миновать, не объехать.

Валдух ушел на веселый край стола. Оттуда на Ксима с тревогой смотрел Грод.

А меж тем вокруг что-то происходило. Девушки – гостьи и рабыни – высыпали на поляну и принялись оттягивать в стороны упившихся да танцующих. Служанка поставила перед Ксимом корзину со снедью, и двинулась прямо к невесте. И не она одна. Девки да тетки со старухами окружили невесту, откуда-то притащили длинный полог, уложили его прямо у костров и принялись устанавливать на длинные жерди. Покосившаяся бабка все продолжала что-то бормотать про великие луноплясы прошлого, тихо сползая под стол. Спрашивать у нее было бессмысленно.

– Девица, – позвал Ксим, пока рабыня не отошла далеко.

Девица названая повернулась и вздрогнула так, что чуть из башмаков не выскочила. Можно было подумать, что она и не видала, перед кем снедь ставила, под ноги себе только и глядела.

– Д-да, господин?

Ишь ты, господин. Крепко своих слуг и рабов наструнил Грод, что они каждого дылду господином величать готовы.

– Что там происходит? – спросил Ксим, указав на возню с пологом.

– А, – девчонка тут же заулыбалась, оттаяв. – Сейчас невесту уведут и спрячут за полог, – сказала она. – А потом туда будут заходить парни и девушки. Девушкам перевяжут глаза, а парням рты. Ой. Наоборот. Парням – глаза, девушкам рты. И пока жених невесту не найдет, ему ее не отдадут.

– И зачем это все? – спросил Ксим.

– Похищение невесты! Ну, обряд такой, – пояснила девушка. – Чтобы парень мог найти свою суженую.

– Наощупь?

Девушка рассмеялась.

– А как же еще? Не по запаху же! – она совершенно перестала бояться бирюка. – Трогают лицо и узнают. Конечно, самое главное, чтобы жених нашел невесту. Для этого все и затеивается!

Вспыхнули костры ярче, окрасился огонь зеленовато-синим на мгновение, разлился по двору аромат чудных трав. С точки зрения людей, наверное, чудных. А для бирюка – дрянь вонючая. Заохали подвыпившие люди, заахали, на диво-дивное глядючи. Закружились вокруг этих костров хороводы, Один голос затянул песню, ее подхватили дюжины других, и песня встала во весь рост над свадьбой, повела крылами. Вскрикнули радостно замолкшие было сопелки с гуслями. Вышли к кострам люди, взялись за руки и пошли вкруг костров. И все быстрее, быстрее! Упитые чуть не до обморока гости вставали и плясали в этих хороводах, будто слетел с них хмель, стоило только развернуться песне, а они весь вечер только и ждали момента. Иные юноши и девушки, отплясав, вырвавшись из одного хоровода, ныряли в следующий.

И в этот самый миг Ксим понял, что Валдуха за столом больше нет. И охранители тоже пропали.

Бирюк резко поднялся, и девчонка, ойкнув, все-таки выскочила из лаптей. Он кинулся прочь от костров – быстрее во тьму, да куда там. Люди плавно перетекали из одного хоровода в другой, и поди обойди всю эту пляшущую кодлу. Обогнуть хоровод, случайно уронить девчонку с подносом, оттолкнуть пьяного, лезущего целоваться, дать пинка невесть откуда взявшейся свинье.

Навстречу ему выскочил Грод:

– Поди прочь! – рявкнул он, пиная все ту же свинью. – Откуда взялась только! – Но увидев бирюка, он мгновенно поменялся в лице. – Ксим! Валдух пропал! И коней его в конюшне нет!

– Видел его кто? – спросил Ксим.

– Пес его знает, – ответил мрачно староста. – У кого тут спросишь?

С хохотом мимо них пробежала девчонка лет десяти с горящей палкой в руках. За ней гнался сердитый мужик. Грод проводил парочку взглядом и повернулся к бирюку.

– Валдух же сам уехал, так? – рассудил старик. – Его в шею не гнали, так? Если и убьет его кто-то… Это уже не по нашей ведь вине? Мы все, что могли, сделали.

И вроде оно так. Но все равно как-то не так.

– Он рядом с молодыми был, – сказал Ксим. – Они, может, видели?

Грод кивнул и лихо, не по-стариковски, проскочил меж пляшущих и исчез в толпе. Ксим увязался за ним, вынырнул из толкучки как раз к тому моменту, когда староста, принялся трясти за ворот жениха. Тот пытался собрать глаза в кучу, навести осоловелый взгляд на Грода.

– Где гость дорогой? – спросил тот. – Ну? Говори!

– Какой? – нахмурился жених.

– Тиун! – сильнее затряс его старик. – Тиун этот драный! Валдух!

– Ушел, – рассеяно отозвался жених, оглядываясь. – Куда-то.

– Куда? Давно?

– Давно, – кивнул жених, пытаясь обрести внутреннее и внешнее равновесие. – Давно, да.

– Куда?

– Не знаю, – рассеянно ответил тот. – Не…

– Ненаю, – передразнил старик и сплюнул. – Пес лысый… Где Агния? Она лучше знать должна!

– А-агния, – пьяно запнулся жених. – А вот. Нету. Ищу вот… а ее нету.

– Как нету? – не поверил Грод. – А где она?

– Не… – вяло попытался освободиться жених. – Не знаю!

– Невесту похитили! – взвился над праздником чей-то восторженный голос, и взгляд старосты стал безумным.

– Вот с-сука! – прошептал старик.

Он выпустил жениха, и тот, ойкнув, осел на землю. Непонимающе огляделся, а Грод уже бежал к толпе с пологом. Ох эта родительская тревога о собственном чаде, всегда бежит впереди всех. Почти трезвые глаза жениха повернулись к бирюку. Он еще не совсем пришел в себя, но где-то на дне взгляда уже плескался ужас.

– Что, – спросил он хрипло, закашлялся. – Что случилось? Где Агния?

– Валдух уволок.

– Как? – ужаснулся жених. – Зачем?

– Невинная жертва.

– Кака!.. – парень закашлялся. Шатаясь, он встал. – Нет, нет, нет. – И поковылял куда-то в темноту.

Бирюк поспешил за Гродом.

Полог уже давно натянули – за плотной тканью были видны лишь слабые силуэты на фоне костра. Они дрожали в страхе, подчиняясь пляске языков пламени, и этот страх, заметил Ксим, передался Гроду. Взгляд старосты заметался по толпе, пытаясь найти среди одинаковых девичьих, затянутых в мешковину, силуэтах свою племянницу.

– Где она? – крикнул старик, оглянувшись на бирюка, голос его отдавал отчаяньем.

Ксим тоже глядел на них и тоже ничего не мог понять. Проклятые люди и так были все на одно лицо, без всяких усилий, а коли уж они ещё и стараются одинаковыми выглядеть – тут уж вообще ничего не поделаешь. Обычно Ксим унюхал бы разницу, он куда как чётче различал людей по запаху, но горели костры, чадили заморскими травами, и чуял бирюк только тошнотворную пряность. Не дождавшись ответа от бирюка, Грод кинулся к первой валяше и принялся стягивать с намасник с головы ближайшей к нему девушки. Высыпались из-под него черные локоны, блеснул недоумением взгляд. Не она.

– Агния! – рявкнул куда-то вверх Грод и бросился к следующей. На какой-то миг гости застыли, не зная, что и думать, а затем кто-то прыснул, и хохот покатился по двору, отскакивая от деревьев, столов и даже темного неба. И девушки бросились врассыпную, радостно смеясь – ишь какую забаву староста выдумал! Поди поймай!

Грод выругался, бросился за ними бежать, да запутался в мельтешащих девках, споткнулся. Упал Грод, уперся руками в землю. Пуще прежнего захохотали люди вокруг, закружили, окружили. Ксим шагнул вперед, и разбился об него шквал пляшущих людей. Разбился, откатился и пошел о другую сторону в веселом смехе и гаме. Бирюк ухватил старосту за руку, вытянул будто из омута, поставил на ноги. Отряхнул. И тут же уронил снова – в него врезался жених

– Их. Видели! – задыхаясь сказал он. – Ее уводили вон туда, – показал он в сторону соседних домов.

– Ксим! – Грод уже был на ногах. – Помоги ее найти, я знаю, бирюки ведь могут…

Но Ксим молчал. Нет, думал он, тиун не дурак, и Агнию бы брать не стал. Пусть он не поверил в рассказ бирюка, но рисковать бы точно не стал. Он взял кого-то другого. Кого?

– Я помочь могу, – прозвучал от дверей мальчишеский голос.

– Грод, – медленно проговорил Ксим. – Где этот твой мальчишка-рабчонок?

– Что? – опешил Грод. – Янко? На кой он тебе, тут об Агнии речь! Так поможешь али нет?

Ксим покачал головой.

– Валдух не уводил ее, – ответил он. – Ему невинная жертва нужна. Агния не подошла бы.

– А он откуда…

– Я сказал.

– Зачем?!

– Вот за этим.

Грод застыл, раздумывая. Скривился.

– Может и так, – сказал он. – Может и не так. Пойдем спасать сопляка, а в это время… Вдруг ты ошибся?

Ксим покачал головой. Здесь ошибки быть не могло.

– Я все равно за Агнией пойду, – решил Грод. – пусть лучше я ошибусь, чем ты. Людям ошибаться проще, чем бирюкам.

Все правильно сказал, рассудил бирюк. И пошел своей дорогой. Побежал.

Ксим мчался сквозь лес, не обращая внимания ни на что. Прохладный воздух раздувал рубаху, лез за шиворот. Ветки давно знали бирюка, понимали его, потому расступались. Иная молодая поросль, коли не успеет в сторону качнуться, летит прочь, отломанная без всякой жалости. Не по следу бежал Ксим, по памяти. Он хорошо помнил дорогу к той проклятой поляне, заросшей папоротником. В прошлый раз путь к ней занял прилично времени, но в этот раз он не шел – бежал, без волокуш, без сумки, без оглядки. У Валдуха была фора, он верхом, но Ксим лучше знал дорогу. Должен был успеть.

Поляна послушно вынырнула из тьмы, озаренная двумя факелами, вбитыми в землю. Кони испуганно похрапывали, хотя на глаза им накинули тряпичные шоры. Валдух стоял прямо посреди поляны. В руке его виделся замысловатый вороненый нож, черный до того, что даже не отражал свет факелов и казался в руке тиуна сгустком тьмы. Чуть позади тиуна – двое гридней. Оба бледные, насупленные. И мальчонка-раб у ног. Руки за спиной завязаны, сам на коленях. Светло-русые волосы сейчас и вовсе рыжие в свете факела. Лицо перекошено страхом, но глаза удивительно спокойные. Поди пойми, что он чувствует. Хотя на кой ляд бирюку его чувства?

– Лекарь! – фальшиво удивился Валдух. – Вот уж кого не ждал! Мы же договорились, а?

Ксим не ответил. Хватит уже на сегодня пустого трёпа. Он медленно двинулся к Валдуху. Один из гридней, тот, что поменьше, ступил вперед, прикрыл тиуна собой. Рука его скользнула к топору на перевязи пояса. Неспеша топор вынырнул из чехла. Блеснул в свете факела.

– Стой, – сказал резко тиун, в голосе его не осталось и следа весёлости. Гридень послушался, Ксим нет.

– Стой, бирюк, – повторил Валдух. – Давай поговорим.

Мальчишку (как там его Грод величал? Янко?) он сноровисто подтянул к себе. Рука с ножом, будто невзначай, осела на детском плече. Ксим остановился, и это, кажется, удивило Валдуха по-настоящему. Он бросил быстрый взгляд на мальчишку.

– Зачем ты здесь? – спросил он, нахмурившись. – Мы ничего друг другу не должны.

Ксим указал пальцем на Янко.

– Мальчишка? – удивился Валдух. – А что мальчишка?!

Не в мальчишке дело, мог бы сказать Ксим. Но не стал ничего говорить. Слегка сместился вперёд. Гридень это заметил и тоже слегка выдвинулся навстречу. Валдух стиснул челюсти, поиграл желваками. Красивая борода как-то неловко задергалась, будто пытаясь сбежать от хозяина.

– Я не хочу с тобой ссорится, – сказал тиун через силу. – Но и мальчишку не отдам. Это всего лишь раб. Я оставил Гроду за него приличную плату. Искать другого сейчас нет времени.

Видать, Грод, если плату и нашел, понял все совсем не так. Ксим снова шагнул вперед.

– Цветок папоротника! – сказал тиун. – Я получу богатство. И власть. И тебя не забуду!

– Брось нож, – велел бирюк. – И отойди. Ты не знаешь, что делаешь.

Валдух выдохнул, будто до последнего не верил, что бирюк заговорит. Наверное, думает, это что-то поменяет. Тиун коротко рассмеялся, а лица его стражи сделались уж совсем каменными. Как будто услышали ложь, какая их не касается напрямую, но все ж таки совесть царапает. Ну да, стоило догадаться.

– Я знаю, – ответил тиун. – Знаю! Жертва, цветок, богатство!

Ксим кивнул.

– Жертва, – сказал он. – Это не только мальчик. Еще ты и твои спутники. Не имеет значения, невинна жертва или нет. Твари не выбирают. Дашь им крови – все заберут.

Валдух фальшиво хмыкнул.

– Я изучал этот обряд, – сказал он. – К волхвам ходил. К ведунам! И никто не говорил ничего такого. Ты врешь, бирюк!

Все ясно. Уговорить не выйдет. Ксим снова двинулся к Валдуху. Тот занервничал.

– Я убью мальчишку! – пригрозил он.

– Да, – ответил Ксим. – Для этого все и затевалось.

– Убью, если подойдёшь! – повысил голос тиун.

– И даже если не подойду, – кивнул Ксим.

– Что ты хочешь? – крикнул Валдух в полный голос. – Убить меня?

– Если я не заберу мальчишку, умрешь и так.

Взгляд Валдуха метнулся к своим гридням, потом обратно к бирюку. Сейчас натравит их на меня, решил Ксим, но тиун медлил. Может, и правда, знаком был с бирюками? Понимал, что его охрана для Ксима пустой звук. Может, выйдет еще обойтись без обряда.

И в этот момент все началось.

Из кустов с воплем выпростался оборванец – смуглый, раскосый. С ножом в руке. Первый гридень дернулся, махнул в его сторону булавой, но тот увернулся и через кувырок резко приблизился. Вставая, одним лихим движением ударил бойца куда-то в подмышку. Тот охнул, выронил булаву, пошатнулся, будто стоял на лодчонке посреди речной водокрути. Каганец цапнул его за плечо и ударил ещё дважды, затем оттолкнул и бросился к князю. Гридень упал, он был еще жив, но ненадолго. В глазах Валдуха вспыхнул страх. Счет пошел на мгновенья.

Медлить было нельзя.

Второй гриден тоже так решил и поспешил на защиту тиуна. Ксим бросился вперёд, схватил его за шкирку и отбросил назад, не слишком заботясь о том, куда и как тот свалится. Но бирюк не успевал. Каганец уже стоял лицом к лицу с Валдухом. Бросив отчаянный взгляд на бирюка, тиун замахнулся мечом на каганца, но все, кажется, понимали, что это бесполезно. Каганец проскользнул вперёд, перехватив нож получше.

Сколько там было расстояния? Сажени три-четыре? Для бирюка – миг, меньше мига. Рука его метнулась вперёд, а пальцы сомкнулись на горле каганца. Усилием Ксим поднял его над землёй. Валдух тоже не стал медлить. Одним движением он вогнал каганцу меч в бок – аккурат под ребра. И тут же вырвал. Плеснула на землю кровь, ушла жизнь. Зашелестел тут же папоротник, из синего мгновенно став красным, заволновался, будто море в бурю, ла только ветра никакого не было и в помине.

– Жертва. Принята, – проскрипел чей-то довольный голос, и шел он явно не от тех, кто находился на поляне.

Вспыхнул у ног Валдуха пламень, засиял до рези в глазах – яркое солнце на зелено-черном стебле, невесть откуда взявшемся. Отнюдь не сразу Ксим проморгался, а когда наконец перед глазами перестал плясать зелёный пучок не пойми чего, он увидел бледное лицо Валдуха. Тот таращился на маленькое красное солнце у своих ног.

Кровавик все-таки зацвел.

Лишь раз видел бирюк, как цветет клятый кровавик, надеялся больше не увидеть, да вот поди ж ты. Тени уплотнились, почернели. Сама ночь отступила от опушки, но налилась дурной чернотой, обещая жестоко отомстить за свое внезапное поражение. Дрогнули деревья и исчезли, будто отступили во тьму. Или тьма шагнула вперёд, поглотив их, и все, что было за ними. Лицо Валдуха разрезала безумная улыбка. Нагнись и сорви свой кровавик, но не двигается тиун, застыл. Глядит теперь куда-то по сторонам. И было на что поглядеть. По цепочке одна за одной – зажглись вокруг поляны пары хищных глаз – красные, жёлтые, голубые. То и дело из тьмы в свет просовывались морщинистые лапы, похожие то на куриные, то на человеческие, только покрытые черным волосом, а то и вовсе семипалые хваталки. Они слепо шарили у границы света и тьмы, а затем исчезали, разочарованные. Ни у кого не возникало сомнений, кого пытаются эти лапы нащупать. Какое-то время было слышно лишь царапанье когтей и пальцев по земле.

Тяжело сглотнул тиун. А в следующий миг, тишина вокруг потрескалась и стала рассыпаться под медленно нарастающим гулом, лес завопил, завыл, звонко запел. Поначалу ничего было не разобрать, но затем, как по щелчку, этот гул прорвался, и через него на поляну излился поток криков и воплей.

– Отдайте! Отдайте! – кричала тьма, и красные глаза алчно мерцали.

Гридень, которого откинул бирюк, беспомощно оглядывался, сжимая в руках бесполезный топор. Куда спокойнее казался тиун. Руки его подрагивали, но взгляд был более-менее твердым.

– Что будем делать, бирюк? – спросил он.

Ксим промолчал, раздумывая.

– Отдадим чего хотят? – спросил Валдух.

– И чего они, по-твоему, хотят? – спросил Ксим.

Тот указал на сияющий пламень у их ног:

– Нечисть жаждет кровавик. Я слышал об этом, привел с собой воинов, был готов, но… Не был, – заключил он невпопад.

Ксим покачал головой, показал на тьму вокруг поляны.

– Они не могут подойти к цветку, – сказал бирюк. – Он им без надобности.

Будто соглашаясь, тьма вокруг колыхнулась, пошла волнами, будто под поверхностью этой упругой тьмы, как в озере, плавали хищные твари. Тиун снова сглотнул. Было видно, что он изо всех сил хочет задать прежний вопрос. Но все вопросы отпали, когда из тьмы глаз, зубов и когтей медленно выдвинулась серая лошадиная голова. Жёлтые бельма без зрачков уставились на бирюка. Тварь широко раскрыла полную зубов пасть пасть и завопила. Тьма на шаг отодвинулась, словно чудища вокруг и сами боялись зубастую лошадь. Крик расщепился, зажил своей жизнью, заструился по поляне разноголосицей, и не сразу Ксим понял, что это от ужаса кричат Валдух и его гридень. Янко молчал. Похоже впал в ступор. Он таращился на тварь, не в силах отвести взгляд и даже моргнуть.

На мгновение все стихло. Ксим почувствовал, как в груди свернулся тугой ком. Опять людские чувства пошаливают? Конь медленно выплыл из тьмы и застыл на середине поляны – всего в пяти саженях от бирюка и его товарищей по несчастью. Конь как конь, только пепельно-серый, с непонятными пятнами, слишком похожими на трупные. И ноги. Стройные лошадиные ноги, ближе к земле становящиеся прозрачными и исчезают в дымке.

– Падальщ-щик, – с неудовольствием прошипела Тварь.

Ксим кивнул, и ком в груди пропал.

– Дождя я не вижу, – медленно поговорил бирюк. – Почему ты здесь?

– Пс-с! – ощерилась Тварь, но ощерилась не так уж громко, как обычно. Будто кричала шепотом.

– Не с-смей так с-со мной говориць!

Ксим молча вглядывался в бельма, пытаясь сообразить, что делать дальше. Тварь будто смущало молчание бирюка, поэтому она начала заново.

– Обряд ис-сполнен.

Ксим кивнул. Глупо отрицать очевидное.

– З-снач-щит вс-се они мои. По праву.

Ксим мотнул головой, отрицая очевидное. Тварь снова зашипела.

– Уговор такой, – сказала она. – Ты отдаеш-шь мне вс-сех, кто з-сдес-сь. А потом уходиш-шь.

Бирюк огляделся, оценивая окружающих.

– Я ухожу, – согласился он. – Оставляю всех. Кроме мальчишки. Его забираю.

Тварь распахнула пасть и коротко крикнула. Фиолетовый язык выбрался из пасти и мотнулся из стороны в сторону, как собачий хвост.

– Нет! Вс-сех!

Ладно. Дед когда-то говорил: «Охотников уважай, они нас кормят. Но и спуску не давай, если что. Мы не слуги и не рабы».

Бирюк поднял глаза на Тварь:

– Другого уговора не будет. Либо так, либо совсем никак.

– Как ты с-смееш-шь! – взъярилась Тварь.

Ксим пожал плечами. Оказывается, он умеет бесить не только людей.

– Они мои, – проревела Тварь, и тут же взвыла тьма за кругом. Жадно взвыла, яростно.

– Наш-ши! – зло прошипела Тварь. – Наш-ши! – И вопли поутихли. Видать, там во тьме скрывались чудища, с которыми приходится считаться даже грозному лесному Охотнику.

– Они наш-ши по праву! Древнему праву! – продолжала шептать Тварь. – И ты отдаш-шь нам их. Инач-ще я з-саберу вас-с вс-сех! И тебя!

Ксим снова посмотрел на тех, кто его окружал. Каганец, принятая жертва. Мертв. И раненый гридень не жилец. Даже начни его Ксим зашивать прямо сейчас, скоро отправится вслед за каганцем. Второй в порядке, ни царапины. Но он воин, знал, на что идет, должен быть готов к смерти. Валдух – тиун, зять воеводы. Из-за него весь этот срам случился. Мальчишка-раб у ног. Никто. Самое плохое, что могло случиться, уже случилось: обряд состоялся. Кровь пролилась, и явились чудища.

– Быс-стрее решай, – поторопила тварь. – Инач-ще…

– Я знаю! – перебил ее Ксим неожиданно для себя.

Что-то было не так. Тварь торопится, ведёт себя будто… Да, будто воришка, который боится, что за ним вот-вот придет стража, и потому пытается выжать из бедняка в подворотне ещё одну монету. Время? Ну, конечно же, время.

– Погоди, сейчас решу, – сказал Ксим.

Тварь приподнялась чуть выше над землей и в ярости задрожала. Ее нетерпение стало совсем очевидным.

– Я вытряхну из-с тебя киш-шки, – пообещала Тварь.

Ксим бросил взгляд на раненого гридня. Тот хрипло дышал, пытаясь зажать рану, но губы его уже посинели, почти никакой силы в мышцах не осталось. Ни сил, ни жизни. Не отрывая взгляда от Твари, бирюк присел, зацепил рукой раненого гридня, подтянул к себе.

– Хорошо, – проговорил он. – Держи.

– Ты что творишь? – дрожащим голосом вскрикнул левый гридень.

– Заткнись! – перебил его тиун. – Киван не жилец уже!

Он с жадным любопытством глядел на действия бирюка и, кажется, понимал, что тот задумал. Гридень вздрогнул от слов Валдуха. Беспомощно отвернулся. Ксим приподнял раненого, вздохнул и резко бросил его вперёд, навстречу Твари.

Глаза умирающего гридня вспыхнули от страха, когда он почувствовал, что падает, но длилось это недорого. Неведомым образом Тварь подхватила его, и тот изломанной куклой застыл в воздухе, медленно поплыл прочь от бирюка. И тогда страх во взгляде гридня сменился глухим ужасом. Он закричал, чисто и пронзительно, без хрипов. А в следующий миг замолк, когда тварь бросилась вперед, и клыки толщиной с палец и длиной в пядь вонзились в череп бедолаги. Кровь не брызнула, потекла по дергающемуся лицу. Все это не заняло и двух ударов сердца, но Ксим хорошо разглядел удивленное выражение, с которым умер гридень. Душа бирюка будто потрескалась, но на людские переживания времени не было. Пока Тварь занята, стоило действовать. Он схватил за руку Валдуха, подтянул к себе, так резко, что тот и одуматься не успел. Миг – и коготь обнаженногопальца бирюка чиркнул по запятью. Ойкнул Валдух, кровь пролилась на цветок, и будто луч солнца сорвался с его лепестков. Круг света резко расширился, Вспыхнули лучинами волосатые и когтистые лапы, оказавшиеся внутри него. Послышались вопли боли и страха. Надежда успела промелькнуть на лице Валдуха, но сменилась ужасом, когда круг рывком уменьшился обратно. Ксим принял решение.

– Прикройте уши! – рявкнул он, и, не дожидаясь, вырвал цветок из земли. Руку больно резанул стебель, будто не траву, а шнур промасленный рвал из земли бирюк. Какой-то миг цветок сопротивлялся, а затем поддался и вышел из земли, рождая дикий стон. Застонал корень, как живой человек, как три дюжины человек, наверное, и небо услышало, и недра земли. Чудо, что не согнулись от этого тяжкого стона деревья, хотя пес их разберет в темноте, может, и согнулись.

Тело мертвого гридня, висящее в воздухе, вдруг обрело вес и рухнуло на землю. И там уже, мертвец принялся дергаться, будто рыба, выброшенная на берег. Тварь, только что смакующая угощение, переменилась в лице, бельма ее помутнели, а в следующий миг она склонила голову и выблевала все, что успела отожрать от мертвеца. Ксим подхватил безвольного мальчишку на плечо, затем сунул цветок в рану тиуну. и лепестки снова исторгли ослепляющий свет, на миг вокруг стало белым бело.

– Вперед! – гаркнул Ксим и рванул через лес прочь с этой поляны. Светлый круг рванул вместе с ним. Гридень и Валдух побежали следом. О конях никто не думал. Лишь бы уйти.

Чудища едва поспевали убираться с пути, обожженные светом. Они вопили от ярости и боли, а где-то там позади визжала громче всех Тварь. Ксим старался глядеть сразу во все стороны: свет слабел, требуя крови, и какой-нибудь отчаянный чудищ может кинуться, наплевав на ожоги. К тому же, стоило разобраться, куда вообще бежать. В этот момент Янко очнулся и принялся в панике кричать, вторя окружившим их монстрам. Руки ноги его задергались, локтем он заехал Ксиму в щеку. Бирюк, подхватил мальчишку на ноги, но тот был хуже куклы. Глаза его смотрели в никуда. Парень был явно не в себе.

– Подержи! – сунул он цветок в руки Валдуху, а сам скинул мальчишку с плеча. Тот был в сознании и даже не ранен, лишь напуган, но не так, как пугаются иные люди до ступора. Его трясло, глядел он куда-то сквозь Ксима.

– Брось его, – сказал Валдух. – Бежим!

Бирюк не ответил. Не для того, он сюда бежал, да с охраной княжьей дрался, чтобы потом на полпути дите бросать. Он легонько шлепнул мальчишку по щеке, не помогло. Шлепнул сильнее, наотмашь. Щека тут же налилась краснотой, но в глазах по-прежнему царил мрак. Бирюк выругался, подхватил мальчишку снова, но тут понял, что остался в темноте. Где-то там виднелся яркий свет, и свет этот явно удалялся. Валдух бросил его. Их.

На какое-то, очень-очень тихое, мгновение Ксим замер. Затем взгляд его пролетел по кругу, и бирюк бросился вперед вперёд – аж ноги загудели от натуги – в просвет между чудищами, пока они не пришли в себя. Но они уже пришли, и на пути у Ксима выросли сразу пять лохматых монстров, каких он сроду не видывал.

– Бирю-ук! – завопила где-то позади Тварь и закашлялась – совсем как человек.

Первого уродца Ксим просто отшвырнул с дороги, второго снёс ударом ноги. Это стоило ему драгоценных мгновений, и его тут же снова окружили. На плече болтался мальчишка и лишь тихо поскуливал. Бирюк зарычал и кинулся в самую гущу, обнажаясь на ходу. Рубашка затрещала в вороте и в подмышках. Спина раздалась, руки удлинились. Чернота от когтей побежала вверх по руке, покрывая кожу. В ночном свете заблестела мелкая чешуя.

Его черная рука крест-накрест ударила по ближайшему уродцу, и тот будто взорвался алой кровью. Всеобщий голодный визг сменился на яростный, но Ксима это не остановило. Прижав к себе мальчишку сильнее, он принялся наносить удары во все стороны, откуда перли враги. Они навалились всей кучей, двигаться стало невозможно. отовсюду тянулись жадные руки, они толкали, пихали Ксима, царапали, но особого вреда причинить не могли. Скоро они сообразят, что мешают друг другу и примутся за бирюка с мальчишкой всерьез. Потому, пока была возможность, Ксим отчаянно драл когтями всех вокруг. Летели ошмётки, его заливало вонючей жижей. Первый раз хорошо ему прилетело в голову. Тяжёлая лапа вдарила по затылку, вокруг все зашумело на мгновение, размылось. Глаза защипало, по виску потекла холодная бирючья кровь. Ксим отмахнулся, попал, кажется, и на один голос в общем гаме стало меньше. Второй раз досталось по ребрам. Враги быстро сообразили, что со спины бирюка взять проще, как бы споро он не вертелся. Ксим охнул сквозь зубы, на мгновение сжался, и после этого удары посыпались со всех сторон. Поняв, что дальше ходу нет, бирюк скинул мальчишку с плеча вниз, под ноги И свернулся над ним. Нечисть бросилась кромсать его с удвоенной силой. Его рвали, кусали, толкали и царапали. Немолчный визг стоял над лесом, бил по ушам. Медленно, сгорбившись, Ксим поднялся, прижимая мальчишку к груди и двинулся вперёд. Он чувствовал запахи костров, и шел к ним. Костры – это люди, люди – это деревня. А в деревню лесной нечисти хода нет. Даже в лунопляс.

Врываясь в землю, он еле шел, проталкиваясь между сонмом когтей и зубов. Под ногу кинулся кто-то, и Ксим еле устоял, споткнувшись. Не чинясь, он наступил на упавшего, почувствовал, как когти на ногах впиваются в мягкое тело очередного чудища. Хорошо, отстраненно подумалось ему, что на голове волос нет, а то уже бы повыдергали.

Шаг. Другой. Шершавая лапа просунулась под подбородком, попыталась сжать горло. Бирюк напряг шею и быстро вцепился в лапу зубами. Лапа тут же исчезла, оставив в зубах бирюка кусок плоти. Тьфу! – и кусок улетел в темноту.

Ксим склонил голову. Ему не нужно смотреть, куда идти. Достаточно просто идти.

Не останавливаться.

Идти.

– Держ-шите их! – яростный визг Твари перекрыл вопли нечисти.

Ксима терзали все яростнее. Черная кровь капала мальчишке на одежду. В этот момент что-то свистнуло, сбоку прилетел сильнейший удар, и Ксима просто сорвало с места. Отбросило и его, и всю нечисть, что была рядом. Он тяжело упал на бок, рядом свалился мальчишка. Бирюк понимал, что сейчас умрет. Это было неизбежно. Против лесного Охотника и всей этой армии нечисти он сделать не мог ничего. Бирюк был готов к смерти. А вот крупица человека, что непрошеным гостем проникла в него год назад – не была. Она отчаянно хотела жить. И тогда бирюк зарычал. Так громко и яростно, как только мог, вложив все, человеческое отчаяние, что было ему доступно. Всю тоску, что была заперта в безразличном бирюке. Всю непонятную людскую боль, которую нельзя почувствовать.

Нечисть шарахнулась в стороны, будто волна от упавшего в воду камня, но затем подалась обратно, и бирюк понял: это все. Он не выдержал, зажмурился, опустил голову. Тварь заголосила в радостном исступлении, и… вдруг все стихло. Воцарилась гробовая тишина. Ксим поднял глаза. Вокруг него тускло блестели в лунном свете когти и клыки.

В этот момент в гробовой тишине раздался крик петуха.

В такой близкой, но далёкой деревне закричал петух. То ли отозвался, то ли с перепуга крикнул. А то ли и правда было уже пора. И снова стало тихо. В этой самой тишине закряхтела нечисть, захныкала, будто толпа детей, которым не дали сладость.

– С-сочтемс-ся, падальщик! – Змеиный посвист твари резанул по ушам, коротко взвыл ветер, яростно зашумели листья, а затем все стихло.

На поляне остались только Ксим и лежащий на земле Янко. О случившемся напоминала лишь изрытая когтями земля – будто для дела перекапывали, хоть сейчас репу сажай… Бирюк несколько раз глубоко вздохнул и снова оделся. Исчезли когти, пропала чешуя, руки стали нормальной длины. Раны скрылись, но болят. Ими придется заняться позже. Рубаха порвана, так это не беда. Бирюк огляделся ещё раз, подхватил мальчишку на плечо и понес в деревню.

– И это все? – спросил Грод. – Ты просто отнес Янко к нам в хату, и на этом все? А с Валдухом что?

Ксим пожал плечами.

– Подох.

– Что значит, подох? Ты видел его труп?

Ксим кивнул. Старик задумался.

– Его просто загрызла лесная нечисть? – уточнил он. – Вместе с цветком?

– Сожрала, – кивнул Ксим. – Про цветок не знаю. Скорее всего сгинул с рассветом.

Немного помолчали.

– Подумать только, – наконец сказал старик. – Такой человек. Самого князя знакомец. Зять воеводы! А такая паскуда оказался.

Ксим молча пожал плечами.

– Кстати, – добавил старик. – Если тебе интересно, Агнию никто не воровал. Вернее, – поморщился он, – воровали. Подружки. Все по обряду, мать его!

Не все обряды глупые, кажется, так говорил Валдух. Все-таки он был не прав. Все.

– Ты мне вот что скажи, – повернулся к бирюку старик. – Когда мы все за Агнией побегли, ты почему с нами не пошел? Почему в лес потащился за мальчишкой?

Ксим снова промолчал. Все, что он хотел сказать, он сказал и добавить было нечего. Говорить о том, что жизнь Агнии ему не так важна, как прервать обряд? О том, что схватил бы Валдух ее, Ксим спас бы и ее? О том, что есть вещи подороже людей? Говорить об этом смысла не было. Он и не сказал.

Старик потоптался в дверях ожидая ответа. Потом махнул рукой, сдержано поблагодарил. Ксим кивнул. Никто никого не понял. Все как обычно, и как должно быть. Старик ушел. А бирюк прислушался к себе. Нет ли опять людского чувства стыда из-за того, что соврал старику? Стыда не было. Это хорошо. Память ведь не староста, ее не обманешь. Да Ксим и не хотел ее обманывать.

Бирюк догнал его довольно быстро. А что там догонять – сдал на руки мальчишку и обратно бегом в лес, насколько хватило сил. По пути Ксим проведал давешнюю поляну и нашел неподалеку первого гридня, которого сжевала Тварь. Он еще не стал настоящим мертвяком, лишь ползал, но упорства было ему не занимать – уполз шагов на сорок-пятьдесят. Свежие мертвяки вовсе не такие прыткие, как их уже пожившие сородичи. Угу, "пожившие". Ксим быстро разобрался с бедолагой, оставил в выворотне. На обратном пути заберет. Следом нашелся второй. Его прикончила нечисть, он мертвяка из него не вышло. То ли растерзали его слишком сильно, то ли Тварь не при чем оказалась. Ксим оставил его как есть. Звери приберут.

Светлеть ещё не начало по-настоящему, но лес уже наполнился многозначительным молчанием, когда бирюк нашел Валдуха сидящим у дерева. Тиун тяжело дышал, время от времени трогая воротник богато изукрашенной рубахи, будто тот давил ему на горло. А, может, и правда давил. Бежал он, видать, всю ночь напролет, знал, что его ждёт, но до последнего старался выжить. И все зря.

Увидев бирюка, Валдух пропустил вздох, закашлялся. В глазах – обречённость, почти спокойствие.

– Так и думал, что ты выживешь, – сказал он.

Бирюк не ответил.

– Остальные тоже?

Бирюк не ответил и на это. Быстро огляделся. Роща, как роща, не хуже и не лучше других. Можно было все сделать и тут, но, подумав, бирюк все же решил отойти дальше. Быстро обыскал тиуна, никакого оружия не нашел.

– Где цветок? – спросил бирюк.

– Рассыпался, – сказал Валдух.

– Клады показал?

– Показал, – ответил тиун и вдруг не выдержал, всхипнул.

Ксим кивнул. Вот оно где самое тяжелое. Цветок добыть – это полдела, главное суметь им распорядиться. На обратном пути надо бы по деревьям посмотреть. Вдруг тиун метку оставил, где клад лежит, тряпку на ветке навязал какую. Найти да сорвать. Поразмыслив, бирюк ухватил тиуна за ворот и поволок дальше. Не хотелось, чтобы их увидел кто. Оно, конечно, вряд ли – места уже глухие, далеко ушел беглец, времени у него вдосталь было. Но все же. Протащив тиуна с десятка два саженей, Ксим выбрал подходящее дерево. Вздернул за ворот повыше, призадумался, как лучше жертву к стволу прикрепить. В итоге, окинул взглядом беглеца, рассудил, что силушек у того осталось не так много. Вряд ли убежит, вряд ли даже встанет теперь, да и – короткий взгляд на тучи – не успеет. Бирюк усадил Валдуха под деревом, протянул верёвку у него под мышками, и крепко привязал концы с другой стороны ствола. Хватит.

От рывка Валдух снова закашлялся. Глаза его постепенно прояснились.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Вяжу тебя к дереву, – ответил Ксим.

Валдух кивнул, вздохнув.

– Херово у нас с тобой вышло, – сказал он наконец.

По Ксиму, утверждение было спорным. Во всей этой истории, сам бирюк не понес особого ущерба. Да и не только бирюк. Почти все участники так или иначе получили то, что хотели. Ну или по заслугам.

– Чего молчишь? – спросил пленник.

Ксим было хотел, по обыкновению, пожать плечами, но неожиданно для себя спросил:

– Расскажи о каганце.

Валдух рассмеялся каркающим смехом и тут же зашелся в кашле.

– Дался тебе этот каганец, – и рассмеялся снова, только уже потише.

– Ладно, слушай, – прошептал тиун наконец. – Хотя слушать тут нечего. Я вез его с сестрой специально для обряда. Принести в жертву. Так просто, да?

Он тяжело сглотнул. Не от страха. Просто, видать, слюна вязкая была, а воды бирюк с собой не захватил.

– Почему каганец убил сестру?

Валдух прикрыл глаза, они слезились. Но ему постепенно становилось лучше.

– Он, кажись, понимал по-нашему. Уразумел, что я сделать хочу. Решил избавить сестру от этого. Дурак.

Это имело смысл.

– Зачем мы вообще об этом говорим? – спросил Валдух. – Чего мы тут ждем?

– Дождя, – ответил Ксим.

Валдух все понял и побледнел.

– Ты обещал, что не дашь мне умереть, – сказал тиун.

Дед, бывало, говорил. Не ссорься с лесными Охотниками. А коль поссорился, мирись.

– Умереть быстро, – напомнил Ксим.

Валдух коротко всхлипнул и обмяк.

– Меня будут искать, – прошептал он. – Вас всех перережут.

Сказал, и больше не шевелился и вопросов не задавал. Так и сидели, молча, пока с неба не хлынул короткий яростный дождь.

Овчар

Покойники снятся к дождю – примета верная. А если бирюки? Накануне во сне Ксиму привиделся Дед. Худой, мосластый, лысый как все бирюки, он, покачав головой, сказал:

– Ты заплатишь за это. Заплатиш-шь!

Почему-то старик говорил голосом лесной Твари.

А на утро уже пошел хлесткий осенний дождь, без капли тепла и милосердия. И шел весь день, зацепив часть ночи. А не успел стихнуть, как ветер принес со стороны леса запах. Кровь и мята.

Ксим вышел в лес и бродил там почти до рассвета. Запах водил его кругами, запутывал, манил. Вроде и рядом, не на этой поляне, так на следующей точно, только руку протяни, но и на следующей поляне не было ни следа мертвяков, ни в овраге, ни ближе к реке. Со стороны чащи то и дело раздавался громкий визг Твари. Но не торжествующий и алчный, как обычно во время охоты, а жалобный. Некстати вспомнился давешний сон. Ксим окончательно потерял след только к утру. Исчезла кровь в ветре, пропала и мята. Будто и не было ничего, привиделось. Сняв тяжелые от земли лапти, бирюк босиком чавкал по грязи домой. И у зарослей, окруживших бирючий двор, столкнулся с Агнией. На мгновение Ксим остолбенел: не унюхал! Заранее не услыхал!

Удивление возникло и рассеялось, стоило обратить на него пристальный взгляд. Отравившись однажды человеческими чувствами, Ксим так и не смог полностью изжить их, но справляться научился. Как-никак года три уже минуло. Бирюк прошел мимо нее, вошел во двор, оставив калитку открытой. Агния молча проводила его взглядом, постояла несколько мгновений у калитки, будто решаясь. Впрочем, колебалась не долго.

– Здравствуй, Ксим.

Годы заметно изменили Агнию. Она повзрослела, скорее, даже постарела. На смену бойкости и подвижности пришла степенность. Слегка пополнела, на лицо набежали морщины, волосы потемнели, погустели. Замуж вышла, сына родила. Бирюк против воли подмечал эти изменения. Он, конечно, знал, как время влияет на людей, но все время забывал об этом. Перед Ксимом стоял другой человек. Одно осталось общим – Агния по-прежнему отводила взгляд, как и та хрупкая девушка, какой она была в их прошлую встречу.

– И тебе не болеть, почтенная, – ответил Ксим.

Женщина дернулась, как от удара, глаза сузились. Обиделась? На что? Ксим знал – лицо его бесстрастно, но, кажется, Агния все равно что-то уловила, и недовольство прошло.

– Извини Ксим. Я забыла, что ты не человек. Просто от тебя звучало… как издевка.

Ксим пожал плечами. Люди. Что с них взять.

– Зови лучше Агнией, – попросила она, – ты ведь куда старше, да и знаешь меня с детства.

– Здравствуй, Агния.

И тут произошло чудесное превращение. Серые глаза уставились на бирюка, взгляд обрел твердость. Теперь на него смотрела властная женщина, отринувшая былые обиды и постыдные воспоминания.

– У нас беда, Ксим.

Прозвучало коротко и горько. Похоже, вправду что-то серьезное. Шла бы речь о заболевшем или раненом, Агния бы так и сказала. И сама не пришла бы, да еще на исходе ночи. Обычно посылали мальчишек, или приходил староста Грод. Он, кстати, давно не появлялся, несколько месяцев, наверное.

– Что произошло?

– Дедушка Грод… – закусила губу Агния, – умер.

Это кое-что объясняло.

– Вот как? – отозвался Ксим. – Скорблю вместе с тобой, Агния.

Кривая усмешка сделала лицо женщины старше.

– Тяжело принять соболезнование, если точно знаешь: за словами ничего нет.

Бирюк внимательно посмотрел на нее.

– А ты пришла ко мне за утешением?

– И то верно, – согласилась она. – Я здесь по другой причине.

– Слушаю.

Агния упрямо мотнула головой.

– Собирайся, Ксим, – сказала женщина, – дело срочное.

Бирюк вздохнул. Разговаривать в подобном тоне не позволял себе даже покойный староста.

– Коль твой дед умер, – проговорил он медленно, – я ничем не помогу. Иди себе с миром.

– Он умер, – ответила Агния. – А потом ожил! Собирайся!

Дед, бывало, говаривал: не мешайся в людские дела. Не мешайся, если можешь. Они суетой себя губят и бирюка погубить могут. Хороший совет. Вот только Дед не объяснял, как же с людьми уживаться, если жить все время наособицу?

По деревне шли быстрым шагом. Агния почти бежала, так что длинноногий высокий бирюк за ней едва поспевал. История оказалась на удивление короткой: позапрошлым вечером старику вдруг стало плохо, он слег, помучался ночь в горячке, а к утру скончался. По обычаям предков его привязали к кровати, обложили листьями сухой крапивы и оставили. А на следующий день, когда зашли в комнату готовить тело к погребальной церемонии, Грод дергался, хрипел и пытался веревки порвать.

– Он точно умер? – уточнил бирюк.

– Что ж я, по-твоему, слепая? – вспылила Агния, но тут же осеклась. Негоже всей деревне знать, что староста в мертвяка превратился.

– Точно, Ксим, – сказала она. – Я потому за тобой и пошла. Сам понимаешь, не много радости тебя видеть.

– Что ж за стариком не усмотрели? Зачем в лес отпустили под дождь?

– Какой лес, о чем ты? – нахмурилась Агния.

– Только в лесу его могла ужалить Тварь, – объяснил бирюк. – А иначе мертвяками не становятся.

– Да не был он в лесу, Ксим. Не был! – Агния взмахнула рукой. – Сдал он сильно, болел, по дому еле ходил. Какой уж тут лес.

– Если болел, почему меня не позвали?

Агния косо глянула на бирюка.

– Дед не велел. В последние дни и вовсе только лекаренка к себе пускал.

– Что за лекаренок? – спросил Ксим и тут же вспомнил. Неужто мальчишка, переживший солнцепляс?

– Мальчишка-раб, – в голосе Агнии так и сквозило раздражение. – Дед из столенграда привез. Давненько уже. Ты должен помнить его. На свадьбе нашей его спасал.

Прозвучало горько, осуждающе, и Ксим понимал, почему. Обиделась Агния, что не ее искать он тогда помчался, а мальчишку раба. Янко, вот как его звали. Точно, Янко. Память не подвела.

За время, что Ксим прожил при этой деревне, он видел много похорон. Родовые избы гудели ульем, плакальщицы выли так, что кувшины лопались. Малышня, одетая в пестрые наряды, складывала во дворе огромный костер, вязала похоронный стул из прутьев. Кто постарше сколачивали столы, чтобы после поминальных гуляний сжечь их вместе с покойным. Иной раз и не отличишь, похороны это или свадьба. Но дом старосты Грода окружала звенящая тишина. Как в лесу за миг до нападения Твари. И чем ближе к дому Ксим подходил, тем гуще становилось это чувство.

Пропустив Агнию вперед, бирюк пригнулся и вошел в сени. А вот и запах: обычные в таких случаях кровь с мятой перебивались чем-то еще. Смутно знакомый аромат, скользнувший по кромке памяти, вроде и вспомнишь вот-вот, да все никак. С другой стороны, сейчас и вспоминать не обязательно. Главное – убить мертвяка, а то, если в силу войдет, из пут вырвется – много кого хоронить придется. Ксим рывком повернулся к Агнии:

– Где ваш мертвяк?

Но ответить женщина не успела – из боковой двери чуть не под ноги, причитая, выкатилась, молодая рабыня. Обхватив колени Агнии, она громко зарыдала. Следом выскочил всклокоченный мальчишка с синяком на скуле. Он кинулся было к девушке, но увидал бирюка и застыл. А на лице – не страх, только жадное любопытство и облегчение. Не слишком-то он изменился за эти годы. Чуть только в росте вытянулся.

– Что здесь творится?! – рявкнула Агния. – Янко, где дед?!

Рабыня зарыдала пуще прежнего, а мальчишка прикрыл ладонью синяк и невпопад улыбнулся.

– С этим беда, госпожа Агния, – ответил он, глядя в сторону.

Агнии покраснела от гнева, ногой отпихнула девку, шагнула к мальчишке. Замахнулась:

– Не смей лыбиться!

Улыбка тут же исчезла, в глаза мальчишки широко распахнулись.

– Вот так, – уже тише сказала Агния. – А теперь, где Грод?

Янко бросил быстрый взгляд на бирюка и залепетал:

– Он сбежал, госпожа! Я не смог его удержать! А она, – мальчишка ткнул пальцем в сторону рабыни, – все видела. Испугалась. Дал ей немного настоя, чтоб успокоилась… А она, как услышала, что дверь хлопнула, сразу сюда…

Агния выпустила мальчишку, взяла за косу рабыню, натянула так, что голова девушки запрокинулась:

– Марш в овин! – рявкнула хозяйка. – Если проболтаешься кому, сразу в лес выгоню, поняла?!

Та поняла и, зажав рот ладошкой, выбежала вон.

Судьба девки бирюка не волновала, как и распри гродова семейства. Хороший бирюк мертвяка за несколько верст учует, а Ксим был хорошим бирюком. Мята и кровь дразнили его, звали тотчас броситься в погоню. Глубокий вдох – поймать запах. Вот здесь Грод вышел из сеней. На двери остался след и несколько лоскутков кожи. Тут староста постоял под дверью, словно раздумывая, куда пойти…

– Ксим, постой, – сказал Агния, но кто ее будет слушать?

…а затем сорвался с места и побежал! Именно побежал, не поплелся!

– Ксим, стой! – повысила голос Агния, но бирюк уже размашисто шагал вслед за Гродом.

Мертвяк трусил, сначала по дороге, затем резко свернул к полю. Запах разнотравья мешался с мятой и кровью, но Ксим все равно чувствовал след. Вот здесь мертвяк поскользнулся на мокрой траве и немного проехался. Поднялся, побежал дальше.

– Ксим!

Вот здесь он нырнул в подлесок, схватился рукой за березу, чтобы не упасть – на сучьях нитки рубахи Грода. Все равно не удержался, кубарем скатился в овраг. Ксим осторожно спускался следом. То, что староста убег из деревни и радовало – обошлось без лишних жертв, и настораживало – почему обошлось? Обычный мертвяк превратил бы дом Грода в бойню. А этот просто взял и ушел от живого тепла. Да и умер в постели, хотя обычно Тварь никого не отпускает. Странный из Грода получился мертвяк, как есть странный.

– Ксим? – Агния, как привязанная, оказывается, шла за ним все это время.

– Он вообще тебя слышит? – И мальчишка здесь.

Грод передвигался быстро, Ксим не чувствовал, что они нагоняют бывшего старосту. Мертвому телу отдыхать не нужно, знай, беги и беги себе вперед. Сверху зарокотало, по всему видать, дожди пришли надолго. Успеть бы догнать старосту до того, как ударит ливень – живо все запахи обрубит. Ищи потом мертвяка по оврагам…

Янко вдруг вскрикнул:

– Смотрите!

– Где? – выдохнула Агния.

– Вон там, белое средь деревьев!

И верно, среди черных дерев маячило что-то светлое. Неужто, повезло, и успели? С неба начал срываться дождь.

– Это. Грод? – спросила, задыхаясь, Агния.

– Может, – рыкнул бирюк. Запах вел прямо туда.

Когда ливень ударил в полную силу, Ксим наконец разглядел, что белело среди черных деревьев, и понял: нет, везением тут не пахнет. Грода они не поймали.

– Что это? – спросила Агния, но бирюк отвечать не стал. И так все ясно.

По молодости Ксим водил знакомство с одним разбойником. Тот говорил, мол, привязать к дереву человека – дело из хитрых. Коль ствол слишком тонок, его можно сломать, да и развязаться просто. А толстый – веревки никакой не хватит. Надо по человеку смотреть, и вязать запястья друг к другу тыльной стороной, чтобы даже пошевелиться больно было, не то, чтоб из пут рваться. Примерно так и вязал Ксим тиуна Валдуха. Так был привязан к дубку и этот. По всем правилам разбойничьей науки. Руки вывернуты, и стянуты надежно – аж пальцы почернели – не вырвешься, будь хоть богатырем. А привязанный богатырем не был – бессильно повис на веревках, завалившись вперед. Сквозь рубаху, пропитанную кровью, проглядывало тощее тело. Почерневшую, развороченную шею не венчала голова. Вздрогнула от ужаса и отвращения Агния, хотя Ксим подумал, что все не так уж страшно. Мертвец выглядел куда лучше, чем мог бы. Да, лето было жарким, тело начало уже разлагаться, но тварь всего лишь вырвала ему горло, тогда как обычно не брезговала и брюхо распороть, и руки-ноги пожевать.

– И кто это? – Агния обошла вокруг дерева, явно опасаясь притрагиваться к трупу. Ее деловитая брезгливость слегка позабавила бирюка.

– Кто над ним так постарался? – повторила женщина. – Тварь? Звери, может?

Ксим покачал головой: звери к тварским жертвам обычно не подходили. Да и запах у трупа был характерный, за исключением все того же тонкого привкуса, который бирюк уловил еще в избе.

– Чудно́, – пробормотала Агния. – А Грод-то сюда зачем пошел?

Мгновение Ксим поколебался, уж больно странно выглядела ситуация.

– Похоже, чтобы оторвать голову мертвецу.

– С чего ты взял? Может, это твоя Тварь сделала?

"Твоя", надо же.

– Тварь убила этого бедолагу, да, – сказал Бирюк. – Но голову оторвали уже после смерти, смотри, на шее нет крови. Да и Тварь никогда не отгрызает голову мертвяку.

Янко, ежась под дождем, стоял чуть поодаль. Затравлено переводил взгляд с бирюка на женщину и обратно. Ему довелось встретить Тварь на своем веку. Наверняка потом долго просыпался в кошмарах. А может, и до сих пор просыпается.

– И почему ты решил, что это дед? – спросила Агния.

– Свежая рана. Мы с ним едва разминулись.

– И зачем он это сделал?

Действительно, зачем? Бирюк промолчал. Он и так сказал уже больше, чем хотел.

– Зачем, Ксим? – повторила Агния требовательно.

Ксим принюхался, осмотрелся. Нет, нюх не подвел, голова оказалась в ближайших кустах. Длинные пальцы бирюка цепко ухватили грязно-серую жидкую прядь.

– Узнаешь? – показал он голову Агнии.

Женщина отшатнулась, прикрыв рот руками, затем пригляделась.

– Да… это наш раб, – медленно проговорила она. – Я его уже пару дней не видала – думала, сбежал…

– Недалеко, – хохотнул Янко, и настороженно замер: не ударят ли снова за смех?

Не ударили, Агния, кажется, даже не услышала.

– Кто его здесь привязал? – спросила она.

Ксим пожал плечами.

– Грод?

– Ты спятил! – нахмурилась Агния. – Зачем деду отдавать раба на растерзанье?

Странный запах в избе. Странный запах от трупа. Зачем Гроду идти в лес, чтобы оторвать голову мертвому че… Погоди-ка. Бирюк застыл. Если этого бедолагу убила Тварь, то его пробуждение – лишь вопрос времени. По сути, это готовый мертвяк. Вернее, стал бы, если б Грод ему башку не оторвал.

– Не знаю, – соврал бирюк. – Но все сходится. Голову ему точно Грод оторвал – больше некому.

– Пусть так, – напряженно кивнула Агния.

– Ну, а коли так, – сказал Ксим, – то дед твой сам бы это место не нашел. Значит, бывал тут при жизни, знал, где и что искать.

Дождь внезапно кончился, будто только и шел, чтобы прикрыть бегство странного мертвяка.

– К тому же, – добавил бирюк, – тут его Тварь, видать, и ужалила. А он отбился, домой пришел, да и умер от яда.

– Дедушка пришел сюда, привязал раба и оставил его твари, – проговорила Агния. – А та напала на него, ужалила, а он отбился, и вернулся домой умирать? Не-ет. Нелепица какая-то.

Ксим в душе с ней согласился.

– Что теперь-то делать будем? – подал голос Янко. Агния шикнула, мол, не лезь в чужой разговор.

– Да не, – шепотом отозвался мальчишка, – я к чему. Если обратно не пойдем, дорога совсем размокнет, мы из леса-то день выбираться будем.

– Молчи, сучье семя! – разозлилась женщина. – Будет еще поучать…

– Мальчишка прав, – сказал бирюк. – Пойдем обратно. У нас в деревне дело есть. Нужно сперва…

Коротко свистнул ветер, срывая с веток капли. Из леса потянуло холодом, будто среди деревьев кто окно открыл, пустил сквозняк.

– Ш-ш-ш! – отозвалась листва, и в этом шелесте Ксим ясно услыхал:

– Ты ответиш-шь за это, бирюк!

Сон в руку? Ксим заозирался. Теперь он ощущал присутствие Твари: звенящая тревога, боль и лютая злоба. Где-то неподалеку прозвучал и тут же растаял в тишине перестук копыт, хотя что за конь станет в чаще скачки устраивать? Странный запах от трупа усилился, снова будто лезвие заерзало по кромке памяти. Узнаёшь, запах, бирюк, узнаёш-шь?

"Узнаю", – ответил сам себе Ксим, – "узнаю ́, Тварь тебя раздери".

– Вы слышали? – настороженно спросила Агния.

– Что-то… мол, ты ответишь, бирюк… – поморщился Янко. – Думал, померещилось.

– Значит, не померещилось. За что ты должен ответить, бирюк?

Взгляд ее потяжелел, пронзая Ксима, но тот не обратил внимания. Если Тварь вздумала угрожать посреди бела дня, это не шутки. Тут и бирюку не зазорно испугаться.

– Боиш-шься? – разнеслось над лесом. – Правильно! С-сегодня я приду з-за тобой!

Снова перестук копыт, и давящее чувство рассеялось. Деревья вздрогнули, заколыхались, рассыпали прозрачный бисер капель – будто ветви сперва пригнули к земле, а потом отпустили.

– Ксим, что это значит?

Это значит – беда. И одному с ней не справиться.

– Янко, беги в деревню, – скомандовал Ксим. – Заверни в каждый двор и спроси, не пропал ли кто со вчерашнего дня.

– А если пропал, то что? – спросила Агния.

– Тогда, – ответил бирюк. – Собирай всех – всех! – людей в сходскую избу, где совет проходит. И пусть берут вилы, топоры, все, чем отбиваться сподручно…

– Да объясни толком! – разозлилась женщина.

– Ночью в деревню придут мертвяки, – спокойно ответил Ксим. – А за ними Тварь. Если не поторопимся, все сгинем.

Дед говаривал: не ссорься с Тварью лесной. Она наш сосед, наш друг, наша защита, а защиту надобно беречь. А если защита идет против тебя?

Ксим последним зашел в сходскую избу, за ним рухнул на петли тяжелый засов.

Изба была вместительная, с высокой крышей – небось, трудно такую громадину протопить в зиму. Наверное, зимой редко деревня на советы собирается. А если и собирается, то быстро те советы проходят…

– Он здесь! Он здесь! – зашелестело под потолком, и гомон сам собой стих. К бирюку подошла Агния и Янко при ней.

– Скольких не досчитались? – спросил Ксим.

– Шестерых. Скорняк, два лесору…

– Это неважно, – оборвал Агнию Ксим. – Когда они пропали?

– Один ночью – ушел до ветру и не вернулся. Двое – уже сегодня. И еще трое – вчера, пошли в лес по дрова, да…

– Ясно.

– Что делать будем? – прошептал бледный Янко.

– Ждать. Авось и пронесет, – ответил бирюк, хотя и знал: не пронесет.

Бог Громовик с середины избы мрачно взирал на бирюка, словно заранее обвиняя его во всем, что может случиться ночью. Бородатый чур лицом напомнил Ксиму деда.

– Бух! – кто-то снаружи стукнул в дверь. За общим гулом взволнованных голосов этот стук не сразу услыхали. Примолкли.

– Бух!

– А может это… наши вернулись? – сказала заплаканная толстуха, с надеждой глядя на Агнию. – Наши-то…

– Мертвяки это, – сообщил Ксим.

– А тебе почем знать?! – толстуха сжала кулаки, готовая броситься на Ксима. – Миролюб! Это ты, родненький?!

– Да уймись, баба! – с досадой сказали из толпы. – А коли и вправду мертвяки?

Янко, широко распахнув глаза, смотрел на людей, и взгляд его влажно поблескивал. "Он что, ныть собрался?" – невпопад подумалось Ксиму. А меж тем в избе становилось все жарче.

– Ты, Люцина, умолкла бы, – сказала Агния. – Ради твоего Миролюба я деревню мертвякам не дам!

– А ты видела тех мертвяков?! – зло вскрикнула толстуха. – Вы этому, – кивок в сторону Ксима, – на слово верите?!

– А коль там нет мертвяков, то ничего с твоим мужем не сделается, верно? – буркнул кто-то.

– Ах так! – взвилась Люцина. – Да вы!..

Грохот внезапно стих. Будто те, снаружи, поняли, что дверь им не откроют, и просто ушли. Или нашли добычу попроще. Ксим огляделся, сколько тут народу? Вся деревня или нет? Вдруг и правда, кого забыли, и теперь мертвяки рвут его на части? Хотя, даже если и так, ему не помочь. Об остальных надо думать.

– Они ушли? – спросила Агния, которая старалась поспеть везде: там походить, здесь успокоить. Она была бы хорошей старостой, вот только примут ли старосту-девку?

– Вряд ли, – покачал головой Ксим.

– Тогда почему стихло? – прошептал Янко, который едва не прижимался к бирюку. Верно, думал, так безопаснее.

Ксим не ответил – знать не знал, а загадывать не хотелось. Мертвяков всего шестеро, из них трое – прошлого дня, значит, сильнее и быстрее прочих. Конечно, дела неважные, но могло выйти и хуже. Стены избы – крепкие, даже недельный мертвяк их быстро не проломит. А Тварь можно не опасаться в избе-то.

Бирюк понял, что ошибся, когда сверху посыпалась солома.

Наступила тишина: все прислушивались, отчаянно надеясь, что это всего лишь дождь.

– Крак! – развеяла сомнения треснувшая балка-бык.

– Они на крыше! – завопил кто-то. А дальше все заорали на разные лады. Ксим же молча вглядывался в темноту. Яркие огни факелов и лучин мешали, раздражали зрачок. В полной темноте было бы проще.

– А ну к стенам! Живо! – рявкнул Ксим.

Если мертвяк упадет в толпу – не избежать бойни. Бабы визжали, мужики орали на баб. Дверь снова заходила ходуном – в избу ломились с двух сторон.

Ну?! Откуда пролезет первый?!

– Ба-бах! – Брызнули щепки двери, сквозь свежую трещину просунулась окровавленная рука. Вот тебе и крепкая дверь. Т-р-р-к-к! – следом пролезли плечо и голова. Когда мертвая рука потянулась к людям, кажется, завизжали, все. Переломанные пальцы срастались на глазах, ладонь загребала воздух, пытаясь схватить кого-нибудь.

– Вилы! – потребовал Ксим. Два раза просить не пришлось. Чавкнула плоть, бирюк пригвоздил мертвяка к дверям – пусть попробует освободиться.

– Сверху! – закричали сзади.

Началось! Они уже внутри!

Толпа раздалась, самых нерасторопных бирюк просто отшвыривал с дороги. Переломы ерунда, главное, чтоб выжили. Сила бирючьего племени проснулась, громко застучало кровожадное сердце. Кожа заискрилась чешуйками, будто Ксим в мгновение надел кольчугу о мелких кольцах. Морось, блестевшая в свете факелов, ясно дала понять: крыша больше не преграда. С утробным рычанием в избу прыгнул мертвяк, но до пола не долетел – Ксим перехватил в воздухе. Ноги, враз налившиеся мощью, бросили бирюка вперед, и он страшно ударил мертвяка. На лице того успело отразиться что-то вроде удивления. Будто мышцы по привычке исполнили необходимый в таких случаях ритуал. А у Ксима мелькнула пустая и глупая мысль: "Умеют ли мертвецы удивляться?"

Бирюк вонзил когти в горло врагу, рывок, – и вот голова, брызгая кровью, катится по полу. Кровь! Значит, мертвяк свежий, не из вчерашних. Плохо.

Кто-то завопил, не от страха – от боли.

– Еще один!

"А то я сам не понял!" – мелькнула злая мысль, а бирюк уже драл на части следующего. Когда плоть врага превратилась в лохмотья, Ксим огляделся. Другие пока не прорвались внутрь. Деревенские жались по стенам. Мертвяк вяло подергивался. Что ж, три мертвяка готовы, а деревенские почти не пострадали. Правда, в крыше теперь дыра, да на пол лужа натекла приличная, и…

Ксим похолодел. Как он сразу не догадался!

Дождь хлестал через дыры в крыше, и это означало только одно: Тварь уже здесь.

– Верно, бирюк! – прошелестели капли воды, и из пролома сверху в избу скользнула она. Обычно напоминавшая призрачного коня, сейчас Тварь походила скорее на змея с лошадиной головой. Длинное водянистое тело рухнуло на пол, словно груда кишок, откуда невесть взявшиеся копыта шкребанули по доскам, страшные клыки вонзились в первого попавшегося человека. Тварь мотнула головой, и человек с разорванной шеей буквально отлетел в сторону, сполз по стене, оставив кляксу.

– Поди про-о-очь! – завизжал кто-то, и крик этот разом сломал людскую волю.

Народ ломанулся к двери, мимо бирюка, через него. Паника гнала на улицу, к поджидающим мертвякам.

– Стоять! – закричал Ксим, но его не слушали.

Уловив краем глаза блеск, бирюк отшатнулся: какой-то доброхот с безумными глазами пытался шурануть бирюку в бок вилами. Наверное, чтобы не мешал паниковать. Раздался жуткий скрежет – неужели это ее смех?! Тварь скользнула меж столбов, клацнули клыки, доброхот с воплем рухнул. Рядом на пол упала его нога. Засов отлетел в сторону, двери распахнулись в ночь. И новый истошный визг. Видать, мертвяки принялись за людей.

– Вишш-ш-што ты натворил, бирюк?! – довольно зашипела Тварь. Копыта едва коснулись пола, оставив выжженный след, длинное тело метнулось вслед толпе.

Ксим подхватил вилы и бросился наперерез – прикрыть селян. Им лучше мертвяки – хоть какой-то шанс выжить.

– Людей не трогай, паскуда! – гаркнул он.

– Я и не собиралас-сь! Я здес-сь за тобой!

Вилы прошли сквозь нее, не причинив вреда, и глубоко засели в бревенчатой стене.

– Не возьмеш-шь!

Копыто впечаталось в живот бирюку, картинка перед глазами будто рассыпалась, и тут же соткалась вновь, из кусочков пожиже. Следующий удар в голову – Ксим не успел увернуться, рот наполнила кровь.

– Ты наруш-шил уговор! – из невообразимой дали сказала Тварь. – Жалееш-шь поди теперь?

Нарушил? О чем она?! Уговор для бирюка свят! Неужто держит обиду за тот раз с цветком? Дык ведь загладил вину бирюк, отдал Твари тиуна Валдуха. Да и столько лет все тихо да спокойно было! Ксим смог только выплюнуть кровь и утереться.

– Ничего, еще успееш-шь пожалеть! – пообещала Тварь.

Взметнулась синюшная грива, Ксима грохнуло об стену так, что изба затряслась. Бирючья чешуя спасла: голова не превратилась в лепешку, просто разбилась вдребезги. Ощущения были именно такие.

– Прощ-щ-щай.

Злое торжество в голосе трудно с чем-то спутать.

Движения Ксим снова не увидел. Вскинул руки, понимая, что не остановит копыта Твари. И не остановил. Хрустнула правая рука, плечо закричало бы, умей оно кричать. По левой ладони скользнуло что-то холодное и гладкое. Тварь вдруг застонала. От стона этого заболело нутро, потянуло скрючиться на полу, зажать уши руками, но Ксим сдержался. Стон – это ничего. Значит, ей, может, больнее, чем ему.

Вот только от чего?

Проморгавшись, бирюк увидел, что Тварь не нападает, а бьется о стены, будто стараясь стряхнуть что-то. Или стереть? Ксим уставился на собственную руку, которой вытер кровь с лица.

Неужто Тварь боится… бирючьей крови?

Ксим рывком встал, когтями правой вспорол ладонь левой. Царапина, зато кровить хорошо будет.

– Будь ты проклят!

Тварь ринулась вперед, распахнув пасть. Продолговатая голова ударила точно в грудь, клыки больно вонзились в плоть. Ксим вцепился в окровавленную гриву, чтоб не упасть под копыта. Тварь рванула наружу из избы, что было мочи. Руки соскользнули, ветер свистнул в ушах бирюка, а затем его шибануло об землю. Не вставая, Ксим откатился в сторону. Инстинкты не подвели: мимо тут же скользнула Тварь, взрыхлив землю мерцающими копытами. Ее занесло под плетень, и хлипкий забор улетел прочь. Бирюк и Тварь поднялись с земли одновременно и замерли.

Все решится теперь.

И все решилось.

Крупная фигура в белой рубахе, заляпанной темными пятнами, с разбегу кинулась на Тварь.

– Нет! – мог бы крикнуть Ксим, понимая, что храбрец в следующий миг простится с жизнью. Мог бы, но не крикнул.

Тварь ответила на атаку: мелькнуло копыто, раздался влажный хруст, и нападавшего смело с дороги. На миг Тварь отвлеклась – Ксиму хватило. Он бросился вперед, и когда тело храбреца приземлилось на чей-то плетень, уже допрыгнул до Твари. В этот раз черные когти не прошли насквозь призрачное тело. Вымазанные бирючьей кровью, они вонзились. Тварь завопила, оседая, а Ксим навалился сверху, разжал пасть и вогнал туда – меж клыков – кровоточащую руку.

Пей вдоволь, мразь!

Острые зубы с остервенением конзились в плоть, пытаясь переживать, размолоть, но куда там! Глаза твари закатились, она задергалась, пытаясь сбросить бирюка, но тот вцепился, что было мочи, и обхватил призрачное тело ногами. Кто дольше продержится, того и взяла.

Бирюку показалось, что прошла вечность, прежде чем Тварь обмякла и перестала дергаться. Он выждал еще и только потом высвободил руку из пасти. А после с едва слышным стоном рухнул на землю и привалился к телу врага.

Кажется, кончилось.

– Оно мертво? – раздался восторженный голос Янко. И Ксим спохватился, что вокруг ведь люди. Не вся деревня, конечно, но человек двадцать наберется. Как он мог забыть? Осталось же еще три мертвяка.

Бирюк с усилием встал.

– Мертвяки. Где?

– Нет их, – отозвалась из темноты Агния. – Сгинули.

– Это вы их?..

– Нет. Он. – Она указала на храбреца-самоубийцу, лежащего под плетнем. – Оторвал мертвякам головы и всех спас.

– Кто он? – спросил Ксим.

– Подойди и глянь, – сказала Агния. – Он ведь и твою шкуру выручил.

Не так обычно ведут себя люди, чудом избежавшие смерти. Ну, да и ладно. Ксим не ждал благодарности. Он кивнул и захромал к поломанному плетню. Один человек убил троих мертвяков? Вот так вести! Павший герой уткнулся лицом в землю, притом, что тело лежало на спине. Голова сильно пострадала – как бьет Тварь, Ксим знал не понаслышке.

Бирюк нагнулся, повернул мертвую голову, и оторопел.

– Как же так? – задохнулась подошедшая Агния. – Дедушка…

Лицо Янко исказил страх.

Перед ними лежал Грод – староста деревни, умерший, но вернувшийся, чтобы спасти своих людей от Твари. Звучало сказочно, но весь этот чуров день походил на страшную сказку.

– Ладно, – сказал бирюк, – Агния, мне помощь нужна.

– Что надо? – нахмурилась женщина, не отводя глаз от трупа.

– Мертвяков к дому моему отволочь, – ответил Ксим. – Сам поди не справлюсь.

– Туда же, – добавил бирюк, – присылай и раненых. Перевяжу, вылечу, пока хворь не пошла.

– Раненых не надо, – сказала Агния. – Сами справимся. Янко перевяжет. А эти шесть мертвяков… парни тебе помогут. Иди, бирюк.

– Семь, – спокойно сказал Ксим. – Грод тоже.

– Он не был мертвяком! – возразила женщина.

– Был, Агния. Ты сама сказала, он умер. Ты ведь понимаешь, мне нужно…

– Нет! Деда не дам! Мертвяки не спасают живых. Я не дам его сожрать!

Ксим пошатнулся. Нет, конечно, не от агнешкиных слов, просто нога заболела.

– Ты ведь понимаешь, – начал он снова, но Агния перебила:

– Понимаю! Я все слышала! – голос ее понизился до злого шепота: – Что за уговор у тебя с этим чудищем? Что за уговор, бирюк?!

На вранье у Ксима не осталось сил. На склоки – тоже. Поэтому он повернулся и сделал вид, что уходит домой.

– Не бойся его, Янко, – услыхал за спиной. – Пусть спасибо скажет, что живой остался. Завтра разберёмся, что с ним делать.

Дед учил: не поднимай руки на другого бирюка. Род людской сгинет, а мы останемся. Сгинет ли? Или, что важнее, останутся ли бирюки к тому времени? Обычно Ксим о таких вещах не размышлял – все как-то других дел хватало. А вот тут выдалось времечко, пока стоял у сходской избы да ждал. Осторожные шаги бирюк расслышал за добрую дюжину саженей, запах – и того раньше. Слегка сутулящаяся фигура брела в потемках к избе. Подошла, повела головой, схоронилась в тени.

– Доброй ночи тебе, бирюк, – сказал Ксим. – Не серчай, не признал тебя раньше, не поприветствовал в своей деревне.

Фигура замялась, а затем нехотя вышла из тени.

– Хорошо тебя Тварь потрепала, – сказал Янко. – Околесицу несешь знатную. Какой я тебе бирюк?

– Я поначалу решил, что ты бездомник, – сказал Ксим. – Нечисть, что пробирается обманом в чужое жилище и убивает хозяев. Но нет, ты все же бирюк. Молодой и глупый.

– Бирюк шутит! Во дела! – картинно развел руками Янко. – Какой я тебе бирюк?

– Молодой и глупый.

– Да с чего ты взял-то?

– С того. Когда вспомнил, что Тварь боится бирючьей крови. Когда понял, что она пришла мстить, ибо думала, будто я убить ее хочу. Вот только это не я. Ей подбросили ядовитого мяса – раба, что мы в лесу сыскали. Ты его одурманил и туда отвел? Или Грод? Или вы вдвоем? Молишь, верно, молчи, это уже не важно. Неважно, кто вязал там человека на радость Твари, важно, кто его отравил. А коли это был не я, значит, это другой бирюк. А кто кроме тебя? Мальчишка-лекарь, невесть откуда взялся…

– Невесть? Меня ваш староста из столицы привез! Давно уже!

– Привез, – кивнул Ксим. – Себе на горе. То-то он после смерти сына сам не свой был…

– Думаешь, я бы смог его обмануть?

– А ты и не обманул. Он наверняка знал, что ты бирюк. Сам, небось, и сказал. Заодно, и как Тварь убить, иначе бы он тебя не приветил. Грод не шибко-то наше племя любил. Ты мне вот что скажи, Янко… не жалко было старика травить?

– Его Тварь в лесу убила, Ксим, ты сам сказал.

– Нет, – покачал головой бирюк. – Ни в какой лес он не ходил – я хорошо труп рассмотрел. Тварь обычно людей жует, а этот – целехонек.

– И зачем мне его убивать?

– Чтобы никто не узнал, что ты бирюк. Наверное, Грода собирался убить Тварь, а затем избавиться от меня. Кому нужен людоед на окраине деревни, пусть даже людоед-лекарь? Но у тебя своя задумка имелась. Ты подсыпал в лекарства Гроду тварий яд. Ты бы счастливо спасся, а сиротку, вдобавок, лекарскому делу обученного, в любом доме приветили бы. Но настоящего мертвяка из Грода не вышло. Если б так, он бы в доме, а потом в деревне устроил резню. Но он даже после смерти хотел убить Тварь. И у него почти получилось. Может, ты ему яда не доклал? Кстати, ты ведь сюда за ядом пришел? За кровью Твари? Не пропадать же добру, так?

– История почище тех, что гусляры спевают, – отозвался с кривой ухмылкой Янко. – Только одно не сходится. Я слыхал, у бирюков нюх собачий? Так скажи, я пахну как бирюк? Или выгляжу как вы? Или такой же бесчувственный?

– Пахнешь ты как человек, это точно. И выглядишь тоже, да и мал ты еще, не оброс статью бирючьей. Мальчишка-бирюк – невидаль дивная, ни разу такого не встречал… но кто сказал, что такого не бывает? А чувства… С чувствами у тебя не так ладно. Меня все время что-то настораживало. Будто ты пытаешься лицедеить: смеешься, когда не смешно, грустишь, когда не грустно. Примеряешь разные лица, и все время мажешь мимо нужного. Сначала я об этом не думал особо… Но вечером увидал, как удивляется мертвец. Не по-настоящему, а будто по привычке. И тогда понял, что чувства твои лживы. Ты лишь строишь из себя человека.

Янко на мгновение застыл. Дрогнули губы, словно пытаясь разъехаться в улыбке, но затем уголки опустились, лицо мальчика поскучнело.

– Лады. Чего попусту воздух трясти? Здравствуй, окрестник. Извини, что без даров да без приглашения.

– Здравствуй и ты, дитя.

– И? – Голос почти ровный, чуть подрагивает. – Что дальше?

Ксим прикрыл глаза.

– В том и вопрос: что ты дальше делать будешь? Останешься в моей деревне? Или уйдешь?

Янко пожал плечами.

– Твоей деревне? Ксим, ты знаешь, что тебя не слишком жалуют в твоей деревне? Не только из-за сегодняшнего. Просто не любят. Знал?

Бирюк промолчал.

– Конечно, знал, ты ведь такой умный, – спокойно сказал мальчишка, а потом добавил:

– А еще сильный, страшный, весь такой одинокий. Такой бирюк! Почему живешь на отшибе? Почему они тебя боятся? Зачем это нужно?

Скажи это человек, слова бы вибрировали от злости, голос же бирючонка был сух.

– Ты о чем? – нахмурился Ксим.

– Ты знаешь о чем. Веками бирюки жили… как бирюки. Люди васбоялись и сторонились. Вы их охраняете от мертвяков, вы их лечите, а они готовы винить нас в любой беде. Теленок умер в утробе – бирюк виноват. Урожая нет – бирюк виноват. Они выгоняют вас в лес, когда рождаются дети. Мою мать заставляли уходить даже во время сбора урожая. А это, – повысил голос Янко, – целый месяц, Ксим.

– Это оправдание? – спросил бирюк.

– Это правда. Хватит жить по-бирючьи, надо уживаться с людьми.

– Ты хорошо ужился.

– Смеешься? – сделал вид, что разозлился Янко.

– Вот видишь, -заметил Ксим, – ты так хорошо научился уживаться, что даже не понимаешь меня, поганого бирюка.

– Поганый бирюк, – повторил Янко. – То-то и оно. Так скажи, зачем людям бирюки? От мертвяков охранять? Так люди и сами могут. Я в столице видал, как дружина князя справляется. Они даже бирюка могут на колья взять! Родителей моих – взяли, я едва спасся. Люди сильнее нас, Ксим, они сильнее всех.

– Пусть так.

– Именно так, – уверенно сказал Янко. – А раз так, скажи, Ксим, зачем этой деревне нужен ты?

В голосе мальчишки зазвенел слабый отзвук настоящей горечи. Ксим, сам отравленный людскими чувствами, не мог ошибиться. Но он-то отравился случайно, а мальчишка, что же получается, по своей воле этот яд принимает? Настолько сильна в нем жажда стать человеком?

– Так должно, – ответил бирюк. – Есть деревня, есть лес, в котором живет Тварь. Есть люди, которых она убивает, такие становятся мертвяками. И есть бирюки, которые едят мертвяков и охраняют деревню от Твари. Так было всегда. И так всегда будет.

– Не будет, Ксим. Уже не так, – покачал головой Янко. – Тварь умерла. Некому теперь мертвяков клепать. Не от кого защищать деревню. Остался только ты – бирюк, которого все ненавидят.

– Знаешь, – с вызовом добавил мальчишка. – Я понимаю, каково тебе. Ты спас деревню от мертвяков, убил проклятую Тварь. И никому не нужен. Сам слышал, Агния говорила, мол, из-за бирюка Тварь напала, он виноват. Надо его на вилы взять и дом спалить, пока он от ран не очухался. Ну, каково? Вот досада, наверное?

Сквозняк скользнул между бирюком и Янко, будто пытаясь развести их в стороны.

– Чего ты хочешь, старик? – насупился мальчишка. – Говори яснее или дай уйти.

Дед не раз повторял: делай, что решил. Не колебься, делай.

– Представь, Янко, – сказал бирюк, – что ты овчар. Ты заботишься об овцах, охраняешь их от волков, убиваешь овец, заболевших бешенством. Это твой долг, этим занимались твои предки. Но ты хочешь наплевать на долг, на предков, на что угодно, лишь бы натянуть овечью шкуру и самому побегать в стаде. Может даже, сам хочешь стать овцой? Вот только волки овец не боятся. А Тварь страшнее волка.

– Твари больше нет, – возразил мальчишка.

– Думаешь, она в лесу была последней? – тихо спросил Ксим. – Явится новая.

– Так это когда будет? – махнул рукой Янко. – К тому времени я сам в силу войду, смогу защитить народец. А коли явится – убьем и ее. Всем миром соберемся и убьем. Я им расскажу, как.

– И о том, что ты бирюк, расскажешь?

– Почему нет? – ответил мальчишка. – Только меня они примут. Я ведь не буду на отшибе жить, да пугать их, я им помогать буду. Как свой.

– Помогать, значит… А если скажут тебе, а давай, Янко, и других Тварей перебьем? А что для этого кровь бирючиная потребна – не беда. Кому эти бирюки вообще нужны? На вилы их всех. А если и выживет какой – так это не страшно, без Тварей они долго не протянут. Что тогда? Поможешь овцам истребить волков и других овчаров?

– Помогу!

Мальчишка, кажется, разозлился по-человечьему. И теперь не знал, что с этим чувством делать:

– Тоже мне, сыскался мудрец! Не вали на меня свои бирючьи проблемы! Если любо, считай себя овчаром. Но овчар не только охраняет стадо, он и стрижет его. Повелевает! А ты… овчарка. Шавка, что бегает вокруг и лает на всех разом.

Вдали залаяла собака, но лай никто не подхватил.

– Что ж, и то верно, – сказал Ксим. – Овчар стрижет овец. Заботится о них. А еще… режет, когда нужда есть.

Янко отступил на шаг. В глазах забился пойманной птицей ужас, а бирюкам бояться не положено.

– Погоди, Ксим, ты же не…

– Ты поганая овца, Янко. Пастух перестает быть пастухом, когда начинает жрать траву вместе с овцами.

– Но я бирюк!

– Бирюк понял бы меня. Бирюк не тронул бы Тварь. Бирюк не поднял бы руку на собрата. А ты и не хочешь быть бирюком, ты хочешь быть человеком.

– Стой, Ксим, подо…

– Ты зря думаешь, будто все останется, как есть. Рано или поздно тебя найдут. И все узнают. Умрут Твари, умрем и мы. Не с людьми мы соседствуем, Янко, а с Тварью. А люди – сами по себе.

– И что теперь? – Янко, отступая, уперся спиной в бревенчатую стену.

– Ты должен уйти, – твердо сказал Ксим. – Вместе со мной. Тогда никто не узнает о бирючьей крови и об уговоре с Тварями. Со временем сюда придет новая Тварь, за ней – новый бирюк. А сегодняшняя ночь забудется.

Лицо мальчишки исказил страх, боль, ненависть – будто все человеческие чувства, которые он силился изобразить, разом показались, и тут же без следа сгинули. В глазах Янко не осталось ничего, кроме решимости.

– Я никуда не пойду.

Ксим на мгновение замер. А затем рука его почернела, растворяясь в темноте. Заблестели чешуйки.

– Что ж, – сказал бирюк. – Есть и другой путь.

Янко силился закричать, но не мог – чешуйчатая рука пережала ему горло. Он сучил ногами, силясь вырваться, но вырваться ему не давали.

И к утру в деревне не осталось ни лекарей, ни бирюков.

Колыбель

Сирень пахла так отчаянно, как она может пахнуть только перед дождем. Не менее отчаянно воняла дохлая лошадь. Сладковатый запах одного причудливо накладывался на другое, рождая нечто совершенно нетутошнее. Ксим даже поморщился, хотя особой брезгливостью не отличался. Янко же будто и не чуял запаха, видать так старается человеком быть, что даже обоняние отшибло бирючье. Где-то над лесом громыхнуло, а в ответ раздался звонкий дробный стук. Так бывает, когда сразу несколько молотков стучат по деревянным кольям.

– Ну-ка пошли, – сказал Ксим и подтолкнул мальчишку в сторону, откуда стучали. Тот пошатнулся и чуть не упал – нормально ходить мешала повязка на правом колене. Не повязка даже, а целая шина – какие накладывают на сломанные члены.

– Полегче, коновал, – зашипел мальчишка. – Не толкайся!

Ксим внимательно посмотрел на искаженное гневом лицо и сказал:

– Опять пилюлей своих наелся?

– Может и наелся, – огрызнулся Янко. – Твое какое дело!

Ксим молча вытянул руку. Мальчишка с возмущением вытаращился на бирюка.

– Нет!

– Давай сюда.

– Нет!

Ксим не стал повторять, сорвал походную сумку с плеча мальчишки, распустил тесемки и заглянул внутрь.

– Отдай! – завопил Янко, но бирюк даже бровью не повел.

В первый же день их совместного путешествия Ксим сделал две вещи: сломал строптивому мальцу ногу и перерыл его лекарскую суму. С ногой – все ясно, бирюк знал, как меньше вреда причинить, тем более тут же и шину наложил и перевязал грамотно. Не мести ради, а чтобы не убег мальчишка. Бирюку вовсе не улыбалось ловить того по лесам. С сумой все оказалось куда сложнее. Отбирать ее целиком – не годится, все-таки малец – лекарь, хоть и молодой. А что за лекарь без своей сумы? Однако ж, было в ней множество настоев, пилюль и трав, неизвестных бирюку и оттого опасных. Сейчас же нужно было просто взять, что сверху лежало. Так и есть – мешок с красноватыми пилюлями, его Ксим и достал. Янко зашипел и кинулся отбирать. Весь на чувствах, все наружу – как человек прямо. Его пальцы потянулись к мешочку, но Ксим одним коротким движением швырнул тряпицу подальше в кусты.

– Ты… ты! – зашипел Янко. – Ты пожалеешь!

– Хватит уже по-человечьи жить, – сказал Ксим. – Учись быть бирюком.

И двинул в сторону стука.

– Куда тебя опять понесло?! – заорал мальчишка. – Дай отдохнуть! У меня нога сломата, не помнишь разве?

– Молотки слышишь? – спросил Ксим. – Там люди. Обоз, видать. К дождю готовятся.

Лицо Янко застыло, а в следующий миг он уже яростно хромал вслед за бирюком. Наверное, очень хотелось к людям.

Ксим и хватающийся за его плечо Янко вышли, когда среднего размера обоз на четыре телеги уже стал окружьем для ночевки. А обозники принялись обтягивать место стоянки конопляной веревкой. Работали споро, но хорошо: у каждого колышка по два узла, веревка натянута аж до звона, иначе хлынет дождь, а она возьмет и развяжется, спадет не вовремя. Сгинет к едреням весь обоз до последнего человека. Это для полей дождь – спасенье, а в лесу – это вой, кровь и смерть. Твари приходят с дождем. Если, конечно, в лесу сем Тварь водится. Но ведь не угадаешь, в каком водится, в каком – нет. Поэтому куда бы ни забрел, коли видишь, что дело к ночи, а на небе хмарь – изволь поставить палатку, да огородить место ночевки хоть веревкой, хоть чем.

– Что за ерунда, – буркнул Янко. – Не поможет ведь.

– Тише, – осадил его Ксим.

– А что не так? – спросил мальчишка. – Если Тварь появится, никакая веревка их не спасет. Руки да ноги в стороны полетят, только успевай уворачиваться.

– Не появится, – сказал Ксим.

В этом лесу Твари, и правда, не было. Хотя бы потому, что здешнюю Тварь Ксим давеча убил, и недели не прошло. А мальчишка, конечно, прав, веревка не спасет от клыков призрачного охотника. Умен, мальчишка. Да только ум свой норовит ткнуть каждому под нос. Ксим же видел, что обозники, если и рассчитывали на веревку, которая, к слову, только от мелкой лесной нечисти помогла бы, то не шибко, и уже вытаскивали вовсю рулоны вощеной ткани – накрыть обоз. Кто-то уже ставил по центру, меж телегами, ось. Вроде как стены есть, потолок будет – почти дом посреди леса, только чура деревянного не хватает. Хотя, нет, хватает – на одной из телег лежал средних размеров деревянный идол Солнценя. Значит, Тварь не сунется, покуда "крыша" не протечет.

– Помалкивай, – сказал Ксим. – Не смущай людей.

– Но ведь…

– Им лучше знать.

Бирюк не хотел привлекать внимание раньше времени, но их перепалка все-таки не осталась незамеченной. Из обозников выделился один – явно старшой. Сухой дед в шерстяном кафтане. С нехорошим угрюмым ртом и огоньком недоверия в глазах. Слегка угловатой походкой не привыкшего много ходить человека старик двинулся прямо к ним.

– А вы кто такие? – спросил с подозрением он. – Чего по лесу шастаете?

– Да вот, – ответил Ксим. – К вам на обоз хотим.

Небо еще раз громыхнуло, и подозрений во взгляде у старика прибавилось. Оно вроде и нехорошо отказывать людям в крове накануне дождя. Но, как ни глянь, дылда лысый да парень хромый – подозрительная парочка.

– Третьего дня тоже дождь лил, – заметил старик. – Вы где его переждали-то?

– Землянку нашли. Охотничью, – соврал Ксим.

– Да нечего бояться, – влез Янко. – Нету в этом лесу Твари. Сдохла.

Ксим хотел было погладить ноющие бока, да сдержался. Тварь его изрядно помяла в тот раз. А старика чуть не подбросило.

– Ты, щенок, рот прикрыл бы! – рявкнул он. – Не ровен свет услышит. Ладно ты, но и нам достанется!

Скупым движением Ксим отвесил мальчишке хорошего подзатыльника. Тот чуть носом не клюнул землю, с ненавистью глянул на бирюка, но все внимание того было обращено на старика.

– Так берете или нет?

Старик фыркнул, будто сом, сложил руки на груди. Борода воинственно встопорщилась.

– Я, – ткнул он себя пальцем в грудь, – лучший обозник чуть не во всей столице! Дорогу хоть в каганат как свои пять знаю. Охрана какая-никакая у меня есть, рук рабочих хватает. На кой хрен вы мне сдалися вместе с хромым поганцем?

Ксим равнодушно пожал плечами и сказал:

– Ты, я вижу, на правый бок больше склоняешься. Небось, в левом колет и в спину временами постреливает, а?

Глаза старика округлились, но жесткие губы остались непреклонными, отчего лицо приобрело странное выражение.

– Ты это…

– Лекарь я, – сказал Ксим, не став дожидаться озарения старика. – Хороший лекарь.

– А возьмешь на обоз, – добавил он. – Я тебя поправлю.

Это решило дело.

– А путь вы куда держите, значит?

– Нам к Цветановке надо, отец, – ответил Ксим.

– Это нам по пути, – признал старик. – День ходу от тракта.

– Вот и ладно, – сказал бирюк.

Обозник еще какое-то время пристально разглядывал Ксима, будто ждал, что тот откажется от своей просьбы, но потом махнул рукой и со вздохом сказал:

– Твоя взяла. И правда, бока болят да спину ломит. Пойдем, определю вас в обоз.

– Но, – колючий взгляд из-под косматых бровей снова уткнулся в бирюка, – бездельничать не будете. Обоим работу сыщу.

– Годится.

– Вот и славно.

Старик махнул им рукой и двинулся обратно. Если кто-то из людей в обозе и удивился гостям, то виду не показали. Доверяли, видать, своему вожаку. А может, просто некогда им удивляться было: работа сама себя не сделает.

– Помочь чем? – спросил Ксим.

– Не, – ворчливо отозвался старик. – Идите-ка сюда, – и остановился около телеги. – Поклонитесь чуру. Тогда пущу в обоз.

Похоже, за последние несколько десятков лет, что Ксим просидел в своей деревеньке, люди придумали еще несколько обрядов. В телеге лежал довольно крупный – в сажень высотой и в пол-локтя толщиной чур бога Солнценя. Лицо вырезано кое-как. Положенные морщинки у глаз легко перепутать с царапинами на дереве, рот – будто неумело замаскированная трещина. Волосы даже приблизительно не напоминают кудри. Жуть, а не чур, кто ж так режет. Бирюка не особо, конечно, волновали людские боги, но даже он оценил, каким уродливым вышел у неведомого безрукого резчика Солнцень. И древесина, кстати, тоже странная. Светлого Богатыря обычно из сосны режут или ели, она помягче. А этот будто из кедра вытесан топором. Старого-старого кедра.

– Ты чего? – с подозрением спросил старик. – Засмотрелся? Кланяйся уже давай, и пойдем вам место в обозе определять.

Янко мяться не стал, поклонился деревяшке почтительно, рукой до земли достал. Ксим тоже поклонился, и будто в глазах потемнело на миг, да вокруг искорки заплясали. Остатками чувств Ксим удивился так сильно, как смог. Что за ерунда?

– Пойдет? – спросил Ксим.

Старик оглядел обоих, будто ожидая молнии с неба. Но ее не приключилось, потому он махнул рукой и сказал:

– Пойдет.

– Вот и ладно, – ответил Ксим. – Тебя как звать-то, отец?

– Дареном зовите, – был ответ.

Ко времени, когда-таки ударил дождь, уже все было готово. Просмоленную мешковину натянули вокруг оси. Разожгли костер, веревками оттянули хитрый карман, чтоб дым из-под мешковины выходил, а дождь внутрь не попадал. У костра засуетились молодые ребята, которых, видать отрядили на готовку. Ксим, не чинясь, подсел к костру, потянул за собой мальчишку. Всего у костра собралось с десяток людей. По двое на телегу, получается, и еще двое верхом. Верховые, по всему видать, и были той самой охраной – в плечах косая сажень, взгляд холодный, да утроба прожорливая. Настоящие бойцы, уж со снедью в котелке – так точно. Дарен перед всеми назвал Ксима с Янко гостями обоза, позвал к костру, велел любить и жаловать. Представил товарищей чеcть по чести: вон тот молодой, но седой уже – Йорек; смешливая толстуха – Людмила; угрюмый тип со шрамом на пол-лица – Богдан; крепыш справа – Шурыга, слева – Ждан. На этом месте Ксим запутался в именах, и остальных не запомнил. Не больно-то и хотелось имена людские запоминать. Вряд ли доведется потом еще раз встретиться.

От еды Ксим отказался и своими запасами делиться не стал, как и объяснять причин подобной холодности. Не расскажешь же, что на самом деле ты – бирюк, и ешь только человечье мясо, причем не обычное, а только тех, кого Тварь лесная загрызла и ядом своим душу вытравила. А вот Янко накинулся на еду как сторожевая псина. Вмиг опустошил миску да еще и, напоказ стесняясь, попросил добавки. Ночью, конечно, ему стало худо, блевал дальше, чем видел. Ксим оценил хитрость: теперь мальчишка мог спокойно есть только запасы Ксима, оправдываясь наказом лекаря. Мальчишка, и правда, здорово научился жить среди людей.

На следующее утро, еще затемно, принялись собираться. Так же ловко, работники сдернули полотно, развязали веревки, выкопали колья. Запрягли коней и отправились. Ксим завалился на одну из телег. Хоть Дарен и обещал работой нагрузить, но во время пути – какая работа? Главное, не крутился под ногами у охраны. Телега оказалась уложена плотными свертками. Ксим принюхался, и решил, что это ткани, причем крашеные. Запах луковой шелухи, хоть и слабо, но все же пробивался через мешковину, которой было укутано добро. Янко рядом с бирюком сидеть не захотел, быстро – насколько мог – удрал на телегу к вожаку обоза, да там и осел. Поначалу Ксим приглядывал за ним: вдруг соскочит с телеги, в кусты закатится, ищи его потом. Но потом решил, что уж Дарен-то присмотрит. Да и нехорошо, наверное, мальчишку в коварствах всяких подозревать.

Но внутренний голос не дремал: ага, нехорошо, шептал он, не может ведь убийца быть коварным, да? По-своему этот внутренний голос, конечно, прав. Мальчишка сумел устроить одним махом и смерть старосты, и покушение на него, Ксима, и даже гибель несчастной Твари. За таким глаз нужен и глаз. И, желательно, еще третий глаз.

Может, стоило ему и вторую ногу сломать, отстраненно подумал Ксим, закрывая глаза и впадая в мягкую дрему. На обозе ехать – это не пешком топать. Телега тряслась, чавкала грязь, пели птицы – как тут не задремать. Временами бирюк открывал глаза, ловил взглядом коричневую рубаху мальчишки и снова проваливался в легкий сон.

И вдруг Ксим вздрогнул, проснулся. Что-то было не так. Кто-то с ненавистью, пристально смотрел на бирюка, разглядывал, будто стремясь проникнуть в самое нутро. Бирюк доверял своим чувствам, поэтому огляделся. Вроде все спокойно. На первой телеге Дарен, рядом с ним мальчишка, один охранник верхом, подле третьей телеги. Наверное, вполглаза приглядывает за ним, Ксимом. Но это не тот взгляд, не такой. В нем нет опасности, нет ненависти, только настороженность. Второй, наверное, поехал вперед дорогу разведать. Остальные обозни заняты делом, кто лошадьми правит, кто дремлет, кто-то нож точит. Все нормально. Для верности Ксим еще раз огляделся, и – вот гадство! На земле, позади телеги валялась его лекарская сумка. Видать, когда он подскочил, проснувшись, она от неловкого движенья ухнула куда-то за борт. Ксим долго думать не стал, соскочил. Телега едет не так уж быстро, без него явно не уедет. Бирюк наклонился, поморщился от боли в ребрах. Задержав дыхание, подхватил сумку, отряхнул от липкой грязи, обернулся и… застыл.

Дорога была пуста. Ни обоза, ни лошадей, никого. И тяжелая неестественная тишина, какой бирюк не слышал ни разу в жизни. Даже если шерсти плотной в уши забить, и то, наверное, такой тишины не выйдет – полное ничто. И это ничто окружало бирюка, сдавливало его, будто тисками, не давая шелохнуться. Хотя нет, это не тиски, это сам Ксим застыл, стараясь услышать хоть что-нибудь, но безуспешно.

– Ты чего, приблуда? – раздался неласковый голос охранника, и наваждение сгинуло. Вот обоз, вот – поскрипывающие телеги. Вот – конь, на коне охранник, у охранника – недовольно кривятся губы и взгляд полный подозрений. – Тебе самому лекарь не нужен, а?

Ксим мотнул головой.

– Тебя там вожак зовет. Поговорить хочет, – сообщил охранник и будто забыл про бирюка.

Ксим ускорил шаг, догнал телегу, ухватился за борт, ощутил дерево под пальцами. И двинулся дальше, стараясь, руку от телеги не отнимать. А коли пришлось, то ускорял шаг, стараясь как можно быстрее ухватиться за борт следующей. Волосы на затылке до сих пор стояли дыбом. Бирюк быстро догнал первую телегу. Взглянул сурово на Янко, который, радостно улыбаясь, сидел подле Дарена.

– А ну, брысь, – велел Ксим мальчишке.

Тот схватил костыль, неловко спрыгнул с телеги, пересел на следующую.

– Ну? – недовольно спросил старик. – Зачем мальчонку шуганул?

– Охранник сказал, у тебя ко мне разговор есть.

– Есть, – согласился Дарен.

– Вот и поговорим, – сказал Ксим. – А мальчишке нечего уши тут греть.

Старик недовольно хмыкнул, почесал бороду, прикрикнул на кобылу – не спешил разговор начинать. Ксим торопить не стал, откинулся слегка на тюки с тканями, которыми была забита телега. Старик долго сопел, а потом, глядя строго перед собой, сказал:

– Слышь, Ксим, тут дело такое. Мальчонка этот. Он тебе кто?

– Ученик, – пожал плечами Ксим. – В какой-то мере.

– А он говорит, что вы и месяца не знакомы.

– Врет.

Старик помолчал, потом повернулся и посмотрел Ксиму в глаза впервые с начала разговора.

– Мож, мне отдашь? Мальчонку-то. Он головастый, налету все схватывает. Годик, другой со мной походит, сам обозы водить станет. Тебе-то он, вижу, как кость в горле. Да и он тебя не шибко любит. Ну?

– Не могу, отец.

– Не можешь или не хочешь? – поджал губы Дарен.

– Не могу, – сказал бирюк. – Сам же сказал, он мне как кость. Я бы отдал тебе его, но не могу.

Старик немного помолчал.

– А, правда, что это ты ему ногу-то сломал? – спросил он вдруг.

– Правда, – кивнул Ксим. – Сломал.

Морщины старика стали сразу как-то глубже. Глаза сузились.

– И за что же?

Умен мальчишка-то. Нащупал слабое место старика, и вывалил ему все. Вроде и правду сказал, да только сплошная кривда получается.

– Да понимаешь, отец, – сказал бирюк, – вина на нем большая. Ты ведь не гляди, что сопляк, лекарь он, как и я. Да только все-таки сопляк. Напортачил сильно в деревеньке нашей, сгубил полдюжины жизней. За такое иных в лесу зверям на поживу оставляют. А как отвечать за поступок – так мальчишка вину на другого свалить хотел.

– Вона как. – Старик аж крякнул, покачал головой. – Ну, с этим ясно… Ну а ногу-то зачем ломать? Понимаю, наказание, ну розги, ну колодки, но…

– Это не наказание, – мотнул головой Ксим. – Это чтобы не убег далеко. Я его к Деду своему веду, чтобы тот ума в парнишку вдолбил, как в меня когда-то. Глядишь, и толк выйдет. Сам же сказал: головастый.

– На ногу сильно не гляди, – добавил бирюк. – Я умеючи сломал. Да и перетянул сразу – кость молодая, зарастет, как и не было ничего.

Дарен косо поглядел на бирюка, да и руками развел.

– Ладно, убедил. Не буду в ваши дела лезть. Ты только приглядывай за мальчонкой, он у тебя и правда шустрый. Может, и с ногой паломатой убегнуть.

– Присмотрю, не боись.

– Я и не боюсь, – неожиданно жестко ответил Дарен, а затем каркнул: – Тпру!

– Сегодня пораньше лагерем встанем, – пояснил он и хитро взглянул на Ксима. – Раз у нас в обозе лекарь завелся, надо пользоваться.

Обряд с веревками, телегами и тканью повторился. Ксим сомневался, что ночью будет дождь, да, по-хорошему, и все остальные тоже сомневались, но рисковать Дарен не хотел. В этот раз пятачок для лагеря сделали побольше, Ксиму отгородили уголок для лекарских дел. И сразу после ужина к нему принялись подтягиваться люди. За один вечер он успел осмотреть, кажется, весь обоз. Ксим не в первый раз замечал, как обостряются у людей болячки, если рядом появляется лекарь, которому еще и платить не нужно. Кровавый мозоль на ноге, выбитый палец, больной зуб, вросший ноготь, подозрение на порчу, дурной сон и прочее. Все разом заболели и попросили внимания. Янко на правах ученика сидел рядом и по мере сил помогал. Без пилюль ему, наверное, было трудно улыбаться людям, поэтому он все больше молчал. А вот Дарен со своей спиной так и не явился, видать, его разговор с Ксимом задел за живое. Зато пришел тот, кого бирюк совсем не ждал.

– Вставай лекарь, – сердито сказал давешний охранник. – Пойдем отойдем.

– А чего это ты лекаря уводишь, Шурыга? – захохотал второй боец, его имени Ксим тоже не запомнил. – Никак стесняешься? Что там у тебя за болячка такая маленькая, а?

– Умолкни! – рыкнул Шурыга.

Отходить от лагеря Ксим не хотел, но и ссориться с охраной на виду у всего обоза было не след. Он легко встал и пошел вслед за Шурыгой. Нехорошее ощущение появилось ровно в тот момент, как бирюк поднялся. Будто чей-то тяжелый взгляд уперся в спину. Ксим оглянулся, но в его сторону никто не смотрел. Даже Янко. И с каждым шагом прочь от лагеря, чувство это усиливалось. Шурыга остановился так резко, что бирюк чуть его не сшиб.

– Рассказывай, – потребовал охранник.

– Что рассказать?

– Что ты увидел сегодня днем? Там, у телеги.

Ксим внимательно посмотрел на лицо Шурыги. Хмурится воин, желваки ходят, а сам в сторону как будто глядит. Вроде и на лицо, ан нет, куда-то на ухо уставился.

– Ничего, – медленно проговорил Ксим.

– Ах, ничего значит? – тут же завелся Шурыга. – Просто так таращился, значит, а?

– Ничего не видел, – продолжил Ксим. – Смотрел туда, где был обоз – вот только что был! – и не видел ничего. Пустая дорога.

Весь гнев с лица Шурыги тут же исчез.

– Ничего, – повторил он.

Ксим кивнул:

– Будто и нет никакого обоза.

– А потом?

– А потом ты меня окликнул, и, – Ксим специально запнулся, как, бывало, Янко делал, – морок сгинул. Появился обоз, будто и не исчезал.

– А ты не брешешь?! – рыкнул Шурыга, но Ксим видел: это больше для порядка. Охранник почему-то поверил ему.

– Не брешу, – ответил бирюк. – А ты прекращай орать.

И Шурыга будто сразу сдулся, обмяк, сгорбился.

– Твоя правда, лекарь.

– Ты о чем?

– Об обозе, – угрюмо ответил Шурыга. – Я сам однажды такое видел. Морок этот твой. Чуть отвернулся, а обоза нет. А он даже не двигался никуда, стоял как сейчас. – Охранник провел ладонью по глазам. – Я рукой вперед – хвать! – и вот она телега, родима. И обоз на месте. А у меня душа в пятках.

– До того дошло, – перешел он на едва слышный шепот, – до ветру ночью отойти боюсь. А ну как дорогу обратно не найду. Вот, гляди, – и охранник отцепил что-то от пояса.

Веревка. Обычная веревка, привязанная к поясу. Теперь Ксим хорошо видел, как она, змеясь, уходит к лагерю.

– Привязался к одной из телег, – пояснил Шурыга. – Уж по веревке я всяко дорогу назад найду.

Ксим качнул головой, но ничего не сказал. В его одобрении охранник точно не нуждался.

– И почему так вышло? – спросил он.

– Да я отку!.. – возмутился было охранник, но тут же понизил голос. – Мне ж откуда знать, а? Я думал, ты, может, знаешь! Эх, с самого начала мне не нравился этот обоз…

– А с чего началось-то все?

– Да с ерунды, – поморщился Шурыга. – Где-то неделю назад Йорек на стоянке колышек потерял. Конечно, наругали парня, выстрогали новый. Но через три дня снова тучи набежали, мы стали лагерем, огородились… и колышек нашелся. Я сначала не подумал ничего, мало ли, тракт известный, много кто им ходит. Да шевельнулось что-то в душе.

– И ты потерял что-то нарочно? – предположил Ксим.

– Да, – кивнул Шурыга. – Мех у дороги кинул. Он у меня старый, прохудится вот-вот. Не жалко.

– И что? – подался вперед Ксим.

Вместо ответа Шурыга сунул бирюку под нос мех с водой.

– Через два дня нашел. Валялся у дороги. У того же камня. У того же, мать его, куста!

Шурыга сжал кулаки.

– Я ить поначалу думал, что спятил. Ну, когда мех нашел, когда обоз исчез, и я его чуть не потерял… А потом увидал, как ты на обоз таращишься, и подумал…

– Ясно, – сказал Ксим.

– Ясно ему, – проворчал Шурыга. – А мне вот не ясно! Что за херня тут вообще творится с этим обозом? – и чуть тише добавил. – Что делать-то будем?

– Дарену говорил? – спросил Ксим.

– А что я ему скажу? – грустно хмыкнул охранник. – Что у него обоз невидимкой делается?

– Что кругами ходит. Не зря же колышек да мех нашлись. Обоз ходит кругами. Вожак не может не заметить.

– Да ты попробуй, сунься к нему с таким, – сказал горько Шурыга. – Может и вообще прочь погнать. Он же лучший обозник в округе-то. Быстрее всех водит, все леса здешние знает. Ну и гонору немеряно. Врагов у него хватает, он кремень старик. Чуть что не по его… Ты ему только скажи, что обоз как-то не так идет, мигом пешком пойдешь.

– А ты пытался? – упрямо спросил Ксим.

– Пытался, – устало ответил Шурыга. – Он так на меня наорал, мол, мое дело – от татей обоз защищать, а все остальное – не моего ума.

– Угу, – буркнул Ксим.

– И это еще не все, – голос Шурыги стал совсем замогильным. – Иногда вообще черт знает что случается. Точно колдовство какое.

Ксим ничего не сказал, лишь кивнул. Видел, что в понуканиях воин не нуждается.

– Как-то раз, неделю тому, идем, – продолжал Шурыга, – а поперек дороги дерево срубленное лежит. Ну – как есть разбойничья работа! Знаешь, небось, как они обозы тормозят. Я как увидел, аж топор достал. Все, думаю, воевать нас будут. Щас стрелы полетят. Сижу, жду. А они не летят. Вокруг тишина. Ни разбойников, ни татей каких. Никого. А дерево лежит. И не само упало – а точно кто-то старался рубил, на дорогу ронял.

– А вы что? – спросил Ксим.

– А что мы – дерево перерубили, оттащили с дороги и дальше поехали. Представляешь? Так что, как думаешь, лекарь? Что это за хрень?

Ксим помолчал, собираясь с мыслями.

– Не знаю, – наконец сказал он. – Никогда о таком не слышал, чтобы целый обоз по лесу блуждал и сам не знал, что блуждает.

– Может, леший какой?

– Нет тут леших, – отмахнулся Ксим. – В одном лесу с Тварью Лешие не уживаются.

– Дык ведь нету уже Твари, – прищурился Шурыга. – Я сам слышал, твой мальчонка говорил!

– Даже если и так, – сказал Ксим, – чтобы леший появился, много времени надо. Они ведь из деревьев берутся, нужно чтобы выросло дерево, да ни какое-то, а кедр или сосна лешачья. И уже, когда вырастет, из него проклюнется леший. Лет двадцать пройдет, а то и больше.

Шурыга исподлобья посмотрел на бирюка.

– Ты откуда это все знаешь?

– Знаю, – ответил Ксим. – Потому и говорю: не леший это. Нет тут леших.

– Ну а если бы были? – упрямо спросил охранник. – Мог бы нас лешак по лесу водить?

– Нет. Зачем ему?

– А зачем они обычно людей по лесам водят?

Ксим пожал плечами.

– По-разному. От тропки звериной отвести, от малинника, от грибницы.

– Вот и обоз наш отвести хотят от чего-то. Или наоборот, завести.

– Не леший это, – сказал Ксим. – Лешему надо рядом быть, чтобы человека по лесу водить. Буквально на закорках сидеть. А ты у нас в лагере много леших видел?

– Я их вообще не видел, – сказал Шурыга.

– А я видел, – сказал Ксим. – Старик такой, только весь в коре. С хвостом медвежьим. И тени у него нет. Так что не леший это. Что-то другое.

– А что другое-то? – снова разозлился Шурыга.

– Что-то, – повторил Ксим. – Нет резона лешему нас кругами водить.

Шурыга мрачно посмотрел на бирюка, сплюнул.

– Резона нет, а водит, паскуда.

Ксим промолчал. Охраннику уже ничего не докажешь, только ссору накличешь. Втемяшился ему этот леший. Но Шурыга и сам, видать, понял, что ни к чему спор этот не ведет, махнул рукой.

– Ладно, – сказал он. – Утро вечером мудренее, лекарь. Завтра поговорим.

И пошел к своей телеге, на ходу наматывая веревку на локоть, а Ксим поспешно двинулся за ним.

Ночью бирюк долго не мог сомкнуть глаз. В полудреме виделись сирень и падаль. Чувство опасности бодрило кровь, ощущение чужого взгляда поутихло, но полностью не прошло. Да и загадка обоза не давала уснуть. Кто, зачем и, главное, как заставляет кружить людей по лесу? И почему только одни с Шурыгой почуяли неладное? Где-то под утро уже Ксим-таки уснул, пообещав себе еще раз обсудить все с охранником, а потом серьезно поговорить с Дареном. Уж двоих-то человек обозник должен послушать.

Но утром выяснилось, что Шурыга пропал. И ветер принес запах свежей крови, хотя и заметил его один только Ксим.

– Как это пропал? Куда пропал? – возмущался Дарен, да только возмущения эти не давали ничего.

Вот был, а вот – пропал. Вещи остались на телеге, но оружие он забрал с собой. То ли лишнего брать не захотел, то ли пес его знает. Незадолго до рассвета Ждан видел, как Шурыга уходил в лес, да вернулся ли обратно, сказать точно не мог. После недолгого совещания все разбились на пары и обошли округу, но охранник как в воду канул. Ксим, наверное, мог бы отыскать его по запаху, но боялся отходить от обоза далеко. А ну-как повторится давешний морок? Поэтому бродил совсем неподалеку вместе с Людмилой, которая тоже в поисках особо не упорствовала. Она всем своим пышным телом прижималась к бирюку в любой подходящий для этого момент, томно вздыхала и стреляла глазками. В обычных условиях, Ксим давно бы ее отвадил, но теперь даже был благодарен – своим присутствием Людмила будто не давала обозу исчезнуть, а это сильно беспокоило бирюка. Он был почти уверен, что Шурыга отошел от обоза и не смог вернуться. А потом что-то его настигло – не зря на всю округу так пахло кровью.

Нет, не леший морочит обозу голову, решил Ксим. Точно не леший. Да ходили разговоры, что леший человека по лесу водить может. Но никогда и никто не слыхал, чтобы леший при этом еще и убил кого-то. В итоге, вернувшись с поисков несолоно хлебавши, решили подождать денек, авось Шурыга вернется. Ксим, конечно, был уверен в обратном, но перечить не стал. А самое интересное началось вечером за трапезой.

Янко громко бряцнул миску оземь и сказал:

– Нету сил больше терпеть! Скажу все как есть!

– Ты чего? – поднял голову обозник. – Чего раскричался на ночь глядя?

– Не пропал наш Шурыга. Не убег. Это все он! – И палец мальца указал на Ксима.

Слова мальчишки прозвучали слишком эмоционально для бирючонка, который уже второй день не ест свои пилюли. Видать схоронил заначку где-то, готовился к чему-то такому. Это хорошо объясняло спокойствие мальчишки в последнее время. Ксим думал, что это эмоции человечьи из Янко вышли, а он, оказывается, тут целый план придумал, подготовился. Недооценил мальчонку, недооценил.

– А он причем? – нахмурился Дарен.

– Притом! Ксим – не человек даже! – Янко захлебнулся воздухом, а потом выпалил. – Он – бирюк!

Полдюжины взглядов упали на Ксима, но тот с невозмутимым видом продолжал стоять у телеги. Оставшийся охранник потянул из ременной петли топор. Медленное неуверенное движение, не угрозы ради, а чтоб самому не бояться. Остальные – пока с любопытством наблюдают. Сам-то он, Ксим, наверное, случись что, сможет уйти, но вот утащит ли мальчишку?.. А оставлять его здесь никак нельзя – опять натворит бед.

– Он меня из деревни забрал! – продолжал возмущаться Янко. – Ногу сломал! И Шурыгу, наверное, тоже… Дядя Дарен, скажите!

Обозник кашлянул, а Ксим покачал головой. А вот тут мальчишка явно прогадал. Зря он к Дарену взывает, это же старик их в обоз привел, значит, и в ответе за обоих. А он сейчас его дураком старым выставляет. Или даже хуже. Лицо старика потемнело, он сурово огляделся.

– Ну вы даете, – сказал старик. – Едва появились, и давай гадости друг про друга рассказывать. Ксим про тебя, ты про Ксима. И кому верить?

Янко высоко вздернул подбородок, но глаза его при этом смотрели жалобно. Ксим снова поразился тому, как здорово мальчишка насобачился изображать чувства. Ни дать, ни взять – человек.

– Допустим, – сказал старик. – Что Ксим – бирюк. Но этот бирюк твой половине обоза болячки вылечил. И зачем, спрашивается?

– Чтобы никто на него не подумал! – с готовностью отозвался Янко.

– А чего ж ты молчал?

– Страшно было!

– А сейчас не страшно?

– Сейчас еще страшнее! – Мальчишка чуть не плакал. – Он же нелюдь! Охранника схарчил… и кого другого сможет!

– Так, – громко сказал Дарен. – Ксим. Что скажешь?

– А что тут говорить? – ответил Ксим. – Шурыгу я не трогал.

– Ты про другое сначала скажи, – поморщился Дарен. – Ты бирюк?

– А как же, – отозвался Ксим и даже улыбнулся. Улыбка вышла кривоватой, но в темноте сгодится.

– Не верьте ему! – крикнул Янко.

– В чем не верить? – подал голос Йорек. – Он же согласил с тем, что бирюк? Стало бы не верить? Не бирюк он?

Вокруг раздались смешки.

– Да вы-то что ржете? – вдруг подал голос угрюмый тип со шрамом. – Я слыхал про бирюков. Они и верно людоеды. А еще лысые и здоровые. Один в один наш Ксим!

– У меня невеста жила в такой деревеньке. Ну, с бирюком, – сказал Йорек, и тут же все общее внимание перескочило на него:

– С бирюком жила? Прям вот жила?!

– Да не бирюком, дурила! В деревне с бирюком!

– Ну, я так и сказал…

– Дык, Йорек, как им жилось-то?

– Да как, – смутился сразу тот. – Жили и жили. Говорит, лечил всех, жил на отшибе.

– И что?

– И все! – рассердился Йорек. – Жил и жил. А ты каких рассказов ждал?

– Я тоже слыхал, что бирюки по деревням только живут, – добавил единственный теперь охранник. – А этот вон по дорогам шляется. И вообще они вроде только мертвечину одну жрут.

– Ну, от Шурыги пахло так, будто он сдох, это да, – прыснула Людмила. Её, казалось, исчезновение охранника не тронуло совершенно.

– Дядя Дарен, – в отчаянии сказал Янко. – Ну как вы не понимаете?..

– Все я понимаю! – огрызнулся обозник, но сразу смягчился. – Допустим, Ксим – людоед. Но зачем ему Шурыгу-то жрать? Почему не тебя, например? Не Людмилу? Кого полегче?

Ксим уловил нотки неуверенности в голосе старика. Он сейчас не Янко убеждает, а сам с собой почитай разговаривает. Прикидывает, мог ли Ксим в самом деле убить Шурыгу. Все решится сейчас. Был бы Ксим человеком – по спине, наверное, бегали бы мурашки. А так – лишь тень беспокойства шевельнулась где-то глубоко внутри. Но Дарен молчал, думал, с беспокойством поглядывал на бирюка, а остальные не знали куда и глядеть – на плачущего мальчишку, на обозника или на невозмутимого лекаря, который, возможно, еще и людоед.

– Янко, – вдруг вмешался Йорек. – Ты Шурыгу видал?

– Ну, видал, – буркнул тот.

– Скока, по-твоему, пудов он весит? – спросил Йорек. – Да будь Ксим хоть трижды людоедом, как он умудрился сожрать этого бугая, да еще следов не оставить?

– А может, он и не сожрал! – нашелся Янко. – Может, убил да схоронил где!

– И зачем?

– Да пес его знает! – с досадой сказал мальчишка. – Вы видали, как они вчера отходили поговорить? И с каким лицом Шурыга вернулся?

Во глазастый засранец!

– Что скажешь, Ксим? – повернулся к бирюку Дарен.

– Ничего не скажу, – ответил тот. – Ежели бы я чужие болячки обсуждал, кто б ко мне лечиться шел?

– Разумно, – согласился Дарен.

– Правильно!

– Да отцепитесь уже от молодца, – возмутилась Людмила. – И так видно, что никакой не нелюдь. Обычный людь, всем бы такими быть!– и с вызовом уставилась на товарищей по обозу.

– Да что ты понимаешь, молчала бы!

– Верно говорит! Ты ее не затыкай!

– Ладно, – махнул рукой Дарен. – Погуляли, пора и честь знать. Утро вечера, знаете ли.

– Да что же это! Люди! – Янко видел, что проигрывает и чуть не кричал. – Это же чудище! Бирюк! Вы ему верите?!

На последней фразе мальчишка так дернулся, что чуть не сверзился с телеги. Дарен поймал его, помог спуститься.

– Ксим, – сварливо сказал кто-то из обозников. – Приструнил бы своего мальца, а? Розгу выломать тебе потом?

И все. Янко сбросил с плеча руку Дарена, который все еще придерживал его, и похромал к своему месту – медленно, на глазах у всего обоза. Щеки его пылали, и, судя по всему, мальчишка предпочел бы сейчас розги этому унижению. А был бы нормальным бирюком ничего не почувствовал бы, подумал Ксим. Ничего, молодой еще, привыкнет.

А потом ему и правда притащили пару хороших розог, чтобы, значит, мальца воспитал, как надо. Но он, конечно, в дело их не пустил. Может быть даже, что и зря.

Шурыга не вернулся и на следующий день, посему, Дарен велел собираться в путь. Сборы проходили в тяжелом молчании. Иной раз Ксим нет-нет, да и ловил на себе чей-нибудь хмурый взгляд. Вечером накануне его, конечно, признали невиновным, но подозрения так просто не прогонишь. Вправду-то сказать, подозревать в обозе было больше некого. Из пришлых тут только он, да мальчонка, но на мальчонку грешить, будто он здоровенного охранника погубил, уж совсем нелепо. Вот и оставался один бирюк. Ксим все это понимал, поэтому на взгляды эти внимания не обращал. Хотят – пусть смотрят, лишь бы в печь не клали. Но с обозом явно было что-то не чисто, поэтому, когда уже все было готово к отправлению, Ксим подошел к Дарену и попросил моток веревки.

– Ты что, мальца вздернуть собираешься? – заволновался старик.

Ксим мотнул головой:

– Это для меня.

– Сам что ли?..

– К телеге привяжусь, – честно ответил Ксим.

Дарен с удивлением посмотрел на него.

– Это… обряд какой-то?

– Вроде того, – сказал Ксим. – От сглаза.

Обозник явно не поверил, но веревку дал, длиннющую.

– Резать не моги, – предупредил старик.

– Не буду, – согласился бирюк, повернулся, хотел было уйти, но вспомнил кое-что. – Дарен?

– Чего еще? – буркнул старик.

– Шурыга, – сказал Ксим. – Он ведь, и правда, меня отзывал тогда не для того, чтобы на болячки пожаловаться.

– Да? А зачем тогда?

– Сказал, будто обоз блуждает. Мол, леший глаза отводит всему обозу, а никто этого не замечает.

– Ну а ты?

Ксим пожал плечами:

– А что на такое ответишь-то?

– Хорошо. От меня-то тебе что надо?

– Да вот спросить хочу… вы по дороге-то этой сколько идете? Неделю-другую?

– Примерно, – мрачно кивнул обозник.

– Тогда вот не пойму я никак, почему ж вы нашу-то деревеньку минули. Этот тракт мимо нее и идет. Не промажешь.

– Слушай ты! – разозлился Дарен. – Чтоб ты знал, я лучший обозник в столице, понял? Лучший! Мне сам князь иной раз товар везти доверяет! И если ты думаешь, что я обоз кругами водить могу, то вали ко всем хрена с моего обоза!

Старик до хруста сжал кулак и погрозил бирюку.

– Понял меня, приблуда?!

Шурыга был прав, ничего такими разговорами не добьешься. Даже, если обоз, и правда, ходит кругами, вожак – последний человек, с которым об этом можно поговорить. Ксим кивнул обознику и пошел прочь.

– Веревку забыл, – буркнул позади старик, и бирюк, недовольный собой, вернулся.

Веревка и правда оказалась длинной, но так даже лучше. Не став долго чиниться, Ксим просто повязал один конец веревки к телеге, а другим – обвязался вокруг пояса. Еще раз терять обоз ему не хотелось. Что бы ни произошло с Шурыгой, себе такой же доли бирюк не желал. А вот Янко, похоже, никаких проблем не испытывал, но вел себя странно. Блуждал от телеги к телеге, далеко не отходил. Даже со сломанной ногой, он хорошо научился шкандыбать, но убежать не пробовал. Весь день на глаза толком не попадался. Держался в поле зрения, не подходил, не заговаривал. Но едва обоз тронулся, сам пришел на телегу к Ксиму, уселся на тюки как ни в чем не бывало. Бирюк возражать не стал. Дорога вновь наполнилась скрипом, лошадиным фырканьем и покрикиваньями возниц. Конечно, над обозом по-прежнему висела тревога, но в пути переживать все это было как-то легче. Убаюканный тряской Ксим снова заснул. И спал, пока кто-то не пихнул его в бок. Бирюк открыл глаза и увидел серьезное лицо Янко.

– Ксим, слезай-ка с телеги, – шепотом предложил мальчишка. – Давай перемолвимся.

– О чем?

– О пропавшем охраннике.

– Ты ж говорил, что я его убил, – сказал Ксим.

– Ясно дело, я врал, – пожал плечами Янко.

Ни раскаяния, ни досады. Спокойный, собранный – таким мальчишка нравился Ксиму гораздо больше. Похож на настоящего бирюка. Видать, на вчерашнее представление ушли последние «очеловечивающие» пилюли. Вот и хорошо, может, хоть поймет, какую глупость творил.

– Лады, – сказал Ксим. – Давай поговорим.

Бирюк проверил веревку и только потом спрыгнул наземь.

– Говори, коль хотел, – велел он.

– Думаю, после всего вчерашнего, – начал Янко, – ты понимаешь, что я по-прежнему не желаю быть бирюком? И путешествовать с тобой не хочу тем более?

– Я тоже не особо, – ответил Ксим. – Но тут от нас ничего не зависит. Ты – бирюк, но ведешь себя как человек. Я бирюк, но не имею права тебя воспитать. Значит, отведу к тому, кто имеет. Вот и все.

– Опять ты начинаешь… – Янко, слегка поморщился и замедлил шаг. Видать, нога беспокоила сильнее, чем он хотел показать.

– Я тоже не пойму, зачем ты этот разговор затеял, – сказал Ксим. – Мы все выяснили еще в ту ночь, когда из деревни уходили. Али ты забыл?

– Нет, – отозвался Янко. – Не мы выяснили, а ты выяснил. Мне ты просто пригрозил. Но я все равно подумал… а вдруг до тебя все-таки дошло? Вдруг ты понял, что я сделаю все, чтобы избавиться от тебя?

Ксим не ответил. Мальчишка впустую трясет воздух – его право, пусть трясет. Но слова ничего не изменят, ни его природу, ни порядки, по которым живут бирюки и люди.

– Я уже дважды пытался тебя убить, Ксим, – продолжил Янко. – И попытаюсь еще, если ты не отступишься.

Речь мальчишки была гордой и смелой, но голова его клонилась все ниже, а сам он шел все медленнее, костыль сильнее погружался в грязь. Как бы не свалился вовсе, еще тащить придется, подумал Ксим, и тут что-то сильно дернуло его за пояс.

Веревка, которой он привязался к телеге, натянулась тетивой и чуть не волоком потащила Ксима. Поначалу бирюк и вовсе не понял, что происходит, зато понял Янко. Он дернулся вправо. Резкий нырок, ладонь мальчишки царапнула по земле, и в следующий миг в лицо бирюку полетела грязь. Янко выбрал отличный момент и попал хорошо. Веки бирюка судорожно задергались, пытаясь справиться с мусором, глаза же будто запылали огнем. Ксим шарахнулся, ничего не видя перед собой, потянулся к Янко, но тот лихо увернулся, даром, что хромый. Снова дернулась веревка, и тут же натяжение исчезло, да так резко, что Ким не удержался на ногах и рухнул на спину, в грязищу. Чтобы вернуть зрение ушло прилично времени, и когда Ксим проморгался, уже не было ни обоза, ни мальчишки.

Бирюк сидел в грязи и толком не знал, что делать. Мальчишка все просчитал наперед: шел медленнее, ждал, пока подальше отойдут. А потом в нужный момент швырнул в глаза грязи и перерезал веревку. Хорошо придумано, ничего не скажешь. Но, выходит, он знал обо всей этой загадочной хрени с обозом. То ли понял с самого начала что-то такое, чего не понял он, Ксим, то ли узнал попозже и придумал, как этим воспользоваться.

Бирюк тяжело поднялся. Он почти не верил в успех, но все равно, побежал дальше по дороге – нагнать обоз. Но обоза не было. Не было ничего. Только дорога и грязь, уже чуть-чуть присохшая. Ксим скинул обувку, земля теплая, хорошо чувствовать под ногами не стельку обуви, а саму землю. Вот только обоза все равно нет, мальчишка ушел. Нет ни следов, ни запаха… ничего нет. Шурыга говорил, что нашел мех? Повезло ему, видать.

Поблуждав так еще, бирюк совсем было отчаялся. По-бирючьи отчаялся. Не упал в грязь с рыданиями, а всерьез принялся думать о том, что теперь делать. Вернуться назад в деревню? Опасно, да и смысла нет. Искать новую? Это может занять много времени. Пойди дальше к Деду? Нет, нет, рано о таком думать. Да, Янко утек, тут ничего не попишешь. Он, Ксим сделал все, что мог. Мальчишка оказался хитрее, ну и… а вот тут и проблема. Нельзя никак его с людьми бросать. Не человек, не бирюк – пес знает, что ему в следующий миг в голову стукнет. Он и бирюком быть не хочет, но знаний в нем… как в ведуне ином людском. Опасно это при детской голове-то. Опасно.

За тяжкими раздумьями Ксим не сразу обратил внимание, как легко и просторно ему дышится. Он снова чувствовал себя в лесу как дома, это было уютное и правильное чувство. Бирюк ловил запахи на версту округ, и не понимал, почему не заметил этого, идя с обозом. Будто кто-то или что-то обрезало его обоняние и слух, да еще и заставило об этом забыть. Что же за сила такая облюбовала проклятый обоз? Ксим припомнил, что чувствовал запах крови, когда пропал Шурыга. Это что ж выходит, если он учуял его даже таким вот «обрезанным», значит, там кровью буквально воняло. А раз так… что мешает найти охранника сейчас? Может, хоть чуточку понятнее станет, что творится? Ксим остановился и глубоко вздохнул, ловя ветер.

Шурыга нашелся дольно быстро. На небольшой полянке, с основательно притоптанной травой и плохо скрытым костровищем. Кто-то явно сидел тут лагерем, небольшой отряд – человека три, может четыре. Выглядел мертвец не очень. Кто-то раздел его и растянул на земле, привязав руки к осине, а ноги – к еловому пню. Стало понятно, почему так воняло кровью – его долго и мастерски пытали. Шея, грудь, руки, лицо были сильно изрезаны. Раны недостаточно глубокие, чтобы пленник умер от потери крови, но очень болезненные. Ксим пригляделся и недосчитался пальцев на правой руке охранника. Левую ладонь бирюк рассматривать не стал, но, наверняка, и там не все было ладно. Кто бы это ни сделал, он явно был человеком. Лесная нечисть жрет людей, это да, но чтобы вот так изгаляться – такого не бывает. Ни Твари, ни тем более Лешие тоже таким не занимаются. Над телом роились мухи, охранник уже основательно пованивал, и сквозь эту вонь пробился другой аромат, отчаянно сладкий, приторный, такой знакомый.

Не может быть!

Хотя, почему нет?

Бирюк отвернулся от обезображенного трупа и пошел на запах. Саженей через пятьдесят снова оказался на дороге и мигом узнал место. Вот – лошадиный труп, уже изрядно пожеванный, вот – пышный куст сирени. Где-то тут они – Ксим с Янко – и натолкнулись на обоз. Не зря, ох не зря все время мерещился этот запах, так и ходили кругами, все время. Дарен вроде говорил, лошадь у него околела в пути? Не она ли?

Наверное, за раздумьями Ксим их и не заметил.

– Ну-ка стой смирно. – Злой суровый голос и звук натянутой тетивы, такой не спутаешь ни с чем.

Голос раздался, как… не как гром среди ясного неба, потому что погоду Ксим научился предсказывать – дед научил. Будто… опытный охтник подкрался с подветренной стороны, как к зверю. Ветер и правда, был силен. Вот и подкрались.

Ксим медленно стал поворачиваться к говорившему, но тот рявкнул:

– Сказал, не двигайся! – И Ксим застыл.

– Во-от, – протянул кто-то второй. – Так и надо. Видать, еще один отставший.

– Ты чей будешь? – спросил первый.

– Да вот, – отозвался бирюк, – лекарь.

– Лекарь, – согласился первый голос. – Не с обоза ли?

– С какого обоза? – спросил Ксим, и понял: искренности в голосе не хватает.

– Ага, – согласился второй голос. – Верим. Один ваш тоже поначалу упирался, но потом все выложил.

Это Шурыга, надо думать. А эти двое, разбойники, не иначе.

– Так, ладно, – сказал первый. – Медленно поворачивайся. Дернешься, стрелу в ухо всажу, понял?

– Понял, – сказал бирюк, и повернулся так быстро, как только смог.

Стрелок не обманул, стрела пошла точно в то место, где только что было ухо Ксима. Да только сам Ксим, пригнувшись, уже бежал к стрелку.

Обнажаться на бегу – то еще удовольствие. Чем мышца расслабленнее, тем проще ей наливаться стальной бирючьей силой. Поэтому правая рука буквально взвыла, когда черные когти резко вытянулись из пальцев, а сама она почернела и вытянулась на три пяди. Коротко тявкнул лук – когти Ксима разорвали тетиву. А вот сам стрелок даже не пискнул, оставшись без глотки. Второй успел резко вздохнуть, когда пальцы Ксима обхватили его шею.

– Тихо! – прошипел бирюк. – Понял?

Разбойник закивал. Бирюк тоже кивнул и прислушался. Вокруг было действительно тихо, если короткую стычку и заметил кто, то виду не подает.

– Хорошо, – сказал Ксим. – Говори. Кто такие?

– Ну, это, – задергался малый. – Разбойники.

Говорил он тихо, хрипел, шипел, будто Тварь лесная. Хотя, судя по Шурыге, точно тварь. Не будто. Ксим удержался от чисто человеческого желания сжать ладонь на его горле покрепче.

– Много вас?

Разбойник осторожно три раза мотнул ладонью. Пятнадцать, стало быть.

– Что за обоз ищете?

– Ну, обоз. Обычный. С товаром.

– И почему до сих пор не нашли?

– Не могем, – отвел глаза разбойник. – Вроде и след есть, и собаки чуют, а все одно, будто кто за нос водит. Вроде и должен быть обоз, а нема.

– И давно гоняетесь за ним?

– Дык, почитай, уже две седьмицы, – мужичок оказался словоохотливым. – Уже умаялись.

– А чего не бросите тогда?

– Низя, – сглотнул разбойник. – Атаман головы поснимает. Говорит, дело верное: обоз должен быть. Так ему аж в столице сказали.

Вот даже как. Наемные головорезы ищут обоз по чьей-то указке, но не могут найти, будто им глаза отводят. Ну как тут про лешего не подумать?

– Кто навел? – спросил на всякий случай Ксим, догадываясь, какой будет ответ.

– Да кто ж нам скажет? – поморщился рабойник. – Только каждый раз, как обоз упускаем, свою цацку трясет, клянет всех…

– Какую цацку? – насторожился Ксим.

– Деревянну такую, – пожал плечами насколько хватило храбрости разбойник. – Цацку. Он ее тоже из столицы привез.

А вот это уже интересно. Мало того, что разбойники знали, где ловить обоз, так еще и амулет какой-то имеют.

– Так ты это, – несмело улыбнулся разбойник. – Меня теперь отпустишь? А? Я ж все тебе рассказал, ну? Отпустишь? Разойдемся мирно, я даже тебе дружка своего припоминать не буду, дрянь человек был, не жалко его. Это он вашего парня запытал до смерти, я его даже отговаривал, а он все слушать не хотел…

И тут Ксим услышал то, что услышал бы уже давно, если бы разбойник молчал, а не тараторил. С юга приближались люди, несколько человек. А разбойник, видать. смекнул, что к чему и открыл было рот пошире – заорать, но долго думать Ксим не стал, и, обливаясь кровью, второй разбойник упал рядом с товарищем.

Отряхнув руки, бирюк было рванул прочь, но застыл. Если у разбойников, правда, есть собаки, то они возьмут его след. Уж бирючиный запах ни с чем не спутаешь. Нужно было как-то его сбить, чтобы не увести всю ватагу за собой. И тут в голову Ксиму пришло сразу две мысли: когда они с Янко видели в последний раз, тот явно давно не ел своих пилюль, и запах у него был бирючий; и вторая мысль – как раз эти чертовы пилюли могут, наверное, сбить со следа собак. Пилюли, которые давеча сам Ксим в кусты и швырнул.

Бирюк резко оглянулся, мигом заприметил тот самый куст, куда улетел мешочек, и кинулся к нему. Да вот только никакого мешочка там не было. Лишь истончившийся запах молодого и слишком уж хитрого бирюка.

Солнце клонилось к горизонту, в лесу быстро темнело. Ксим бежал на запад, строго по едва заметной линии запаха. Судя по всему, мальчишка успел забрать свои проклятые пилюли не так давно. И, что самое плохое, бирюк понятия не имел, когда это произошло. Ксим не обманывался: если с тех пор, как они расстались, мальчишка успел съесть пару, его запах очень и очень скоро исчезнет, и лешему – теперь уж никаких сомнений – не составит труда спрятать обычный человеческий запах даже от бирюка. Но пока что Ксим мчал вперед, стараясь опередить возможную погоню насколько это возможно.

В тот момент, когда толстый дуб-выродок будто из-под земли вырос на пути, бирюк понял: он близко. Леший почуял его, и пытается сбить со следа. Медленно бирюк подошел к дубу и прикоснулся к шершавой коре. Затем закрыл глаза и просто шагнул вперед. Рука не встретила никакого сопротивления.

Что ж, хочешь играть, лешак, играй.

Дальше Ксим шел, больше ориентируясь на нюх, чем на глаза. Бился об настоящие деревья, иногда уклонялся. Один раз чуть не улетел в овраг, после того, как прошел через похожий морок. Леший умело путал следы, создавал мороки, но с бирюками дела до этого момента, видать, не имел. В какой-то момент, Ксим едва увернулся от огромного лося, спотыкнулся на невидимой веревке, и в тот же миг веревка эта будто соткалась из воздуха, а лось превратился в телегу.

Со всех сторон на него обрушились запахи людей, коней, готовящейся еды, и куча голосов. На мгновение все стихло, а затем все закричали: кто-то от испуга, кто-то от боли (на него со страху перевернули котелок), кто-то просто так, чтобы не стоять молча в стороне.

– Ксим?!

– Песий ты сын!

– Котелок! Котелок же!

Дарен, может, и старик стариком, но успел к бирюку первым и схватил того за ворот:

– Ты что творишь, зараза?! Пошто людей пугаешь?!

– Щас еще больше испугаю, – пообещал Ксим, а затем повысил голос: – Собирайтесь. По моим следам идут разбойники. Я их опередил всего верст на пять, так что…

– Какие разбойники, что ты несешь?! – зарычал Дарен. – Всю жизнь вожу здесь обозы, отродясь никаких разбойников не было!

Ксим встал, и Дарену стало несподручно держатся за ворот – уж больно высок был бирюк для старика.

– Их и не было, – сказал Ксим. – Они тебя здесь ждали. Им кто-то в столице подсказал.

Лицо Дарена застыло. Затем жаркий румянец гнева залил его лицо, и старик сквозь зубы сказал:

– А откуда ты это все знаешь?! Может, сам разбойник? Пропал на полдня, а теперь заявляется и…

– Шурыга был прав, – перебил Ксим. – Обоз ходит кругами. Леший отводит всем глаза. Он тебе говорил это.

– Чего? кругами? – заволновались люди вокруг. – Дарен, о чем он?

– Шурыга мертв, – перебил Ксим. – Они его поймали и убили. И вас всех убьют, если так и будем тут препираться.

– Так может, – рявкнул Дарен. – Ты его и удавил?! Сам, может, из этих, из разбойников?!

– Ну… что я не разбойник доказать очень легко, – сказал Ксим и поднял руку. Треснула-таки рубаха на запястье, зря пуговку не отстегнул. Черная лапа высунулась из рукава, удлинились когти, заблестели чешуйки на свету.

– Я бирюк.

– Едрена вошь, – ахнул Дарен. – Парнишка-то прав был.

Люди затихли в ужасе. Покатился по траве многострадальный котелок.

Из-за спин вдруг выглянул Янко. Стоять ему было, видимо, тяжеловато, но на лице так и светилась злая радость: не мытьем так катаньем, вывел подлого бирюка на чистую воду! Вот теперь-то народ все поймет, кому тут можно верить, а кому нет. Сейчас этот дурак Ксим увидит…

– Кхм, – прочистил горло Дарен. – Ну стал быть… – он обернулся к своим людям, – стал быть, собираемся?

– Собираемся, старик, – ответил побледневший слегка Йорек.

– Ну, раз так, собираемся, – повысил голос вожак. – Живее-живее! Слыхали, что бирюк сказал?

И люди забегали, причем, без суеты. Не впервой, видать, на скорую руку пожитки собирать. Сказано: уходим, значит, уходим. На бирюка с изменившейся рукой никто больше и взгляда не кинул, кроме разве что Людмилы. Впрочем, нет, во все глаза на него таращился Янко. Сейчас он как никогда был похож на человека.

– Отойдем-ка, бирюк, – твердо сказал Дарен. – Поговорим.

– Янко! – позвал Ксим. – Давай сюда.

Старик вдруг остановился, повернулся к бирюку и тихо сказал:

– Ну ты ладно, нечисть. А мальчонка?

– Да какой из него бирюк, – махнул рукой Ксим, и ответом ему стали два взгляда. Один, полный облегчения, – Дарена, и другой – полный страха и… может, благодарности, – Янко.

– Ох и брехло ты, – сказал старик. – Я же тебя спрашивал, не бирюк ли ты часом, а ты, мол, нет. В глаза мне врал.

– Я не говорил, что не бирюк, – возразил Ксим. – Я говорил, что не трогал Шурыгу. И это так.

Дарен покачал головой и проворчал:

– Ладно. Рассказывай.

– Да я уже все рассказал, – ответил Ксим. – Вы везете на обозе лешего, и он путает дорогу. Шурыга заметил это, и леший отвел ему глаза, выгнал его с обоза. Со мной – тоже самое.

– Ладно Шурыга, а тебя-то зачем?

– Почуял, наверное, что я не человек. Небось, еще когда кланялись мы ему, почуял. Вот и решил от греха подальше отогнать.

– Допустим, – напряженно кивнул Дарен. – А разбойники?

– С разбойниками посложнее. Я поймал одного, он сказал, что их на вас аж из столицы натравили. Наказали им ждать обоз именно здесь, и они ждали. Да только так и не смогли найти.

– Почему?

– Леший, – коротко ответил Ксим.

– Не понимаю, – признался Дарен. – Леший, разбойники, бирюки. Что за хрень тут творится? Я вижу, ты не врешь, но… не понимаю.

– Сам же говорил, дядя Дарен, что ты лучший обозник в столице, – вдруг сказал Янко. – Неужто завистников мало? Могли ведь и найтись душегубы.

– Положим, не мало,– согласился старик. – Может, ты и прав. Говоришь, – повернулся он к бирюку, – лешак у меня в обозе? Ты знаешь, кто это?

– Знаю, – кивнул бирюк.

– Из моих кто-то?

– Нет.

– Так говори, не тяни, – не выдержал Дарен. – Порешим его и дело с концом.

– Не так все просто, – сказал Ксим. – Последние две седьмицы только лешак и не давал разбойникам вас найти. А без него они враз обоз отыщут.

– Ты ж сам сказал, что они по твоему следу идут!

– Не уверен, – признался Ксим.

Дарен вздохнул.

– Не было печали, пока вас двоих не повстречал. И что предлагаешь?

– Избавимся от лешака, и вы едете вперед так быстро, как сможете. А я останусь и отвлеку ватагу.

Дарен крепко задумался.

– А сдюжишь?

Ксим пожал плечами:

– Попробую. Другого пути нет.

– И то верно, – вздохнул старик. – Ладно, от меня что нужно?

– Ничего, – сказал Ксим. – Иди, поговори с людьми. А я тут с мальчишкой пошепчусь и приду с лешим разбираться.

Старик кивнул и отошел, а бирюк повернулся к насупившемуся мальчишке.

– Что, теперь руку сломаешь? – спросил Янко.

– Нет, – сказал Ксим. – Помощь нужна.

– Помощь? – распахнул глаза мальчишка. – От меня?!

– От тебя.

– Это ж какая тебе помощь от меня нужна? – скривился Янко. – Я ведь даже не бирюк! Сам же сказал!

Ксим вздохнул:

– Вот поэтому с тобой и трудно иметь дело. Пес его знает, что у тебя в голове: вроде и не хочешь бирюком быть, но чуть что, обижаешься. Да, ты не бирюк. Не совсем бирюк. И именно поэтому мне нужен твой совет. И помощь тоже нужна.

Янко постоял, в раздумьях. Ксим терпеливо ждал. Нельзя сейчас на мальчишку давить.

– Ладно, – сказал тот. – Давай, спрашивай.

Ксим кивнул.

– Тогда слушай. Мне нужно сбросить собак со следа. Значит, мой запах должен измениться.

Некоторое время Янко непонимающе глядел на Ксима, но потом его лицо искривилось в злорадной усмешке.

– О чем ты? – ухмыляясь спросил Янко. Он явно наслаждался моментом.

– О твоих пилюлях, – ответил Ксим. – Я знаю, что ты их подобрал. Не знаю, как и когда, но подобрал.

– Тебе нужны мои пилюли? – притворно удивился мальчишка. – А как же вся эта болтовня про "будь бирюком!", а? Не боишься что-то почувствовать? Страх, может быть? Или жажду крови, а? Не боишься перестать быть бирюком и стать человеком, а?

– Нет, – ответил Ксим. – Не боюсь. Я бирюк не потому, что ничего не чувствую. Я бирюк, потому что я бирюк. Пилюли поменяют мой запах, дадут чувств, но это не сделает меня человеком. Если на медведя нацепить рога, он не станет оленем.

– В прошлый раз ты про волков что-то такое говорил.

– Могу повторить.

– Не надо, – хмыкнул Янко, но тут же посерьезнел. – Так чего просто не отобрал, как тогда? Моя сумка со мной, как видишь.

– Дело не только во мне, – сказал Ксим. – Ты тоже должен избавиться от бирючьего запаха, прямо сейчас. Чтобы собаки разбойничьи за обозом не увязались.

– То есть, теперь я могу быть и человеком, а?

– Напомнить про медведя с оленем?

– Не надо, – повторил Янко, потом задумался. – Хорошо, – сказал он, погодя. – Положим я дам тебе пилюль, научу их глотать, и сам проглочу. Это в моих интересах. Но тебе-то какой резон шеей рисковать ради обоза? Мог бы, наверное, меня на руки схватить, чтоб быстрее, и ушли бы вдвоем.

– Нет, – сказал Ксим. – Это и не по-людски, и не по-бирючьи. Они нас в обоз приняли, значит, и мы им отплатить добром должны.

– Болтовня пустая, – вздохнул мальчишка и полез в сумку. – Держи. – На ладони лежали три пилюли. – Тебе как раз по весу будет. И мне одну.

Ксим осторожно взял пилюли и сунул в пояс:

– Как скоро подействуют?

Янко пожал плечами.

– У меня почти сразу. Не успеваю и до ста досчитать. Как у тебя будет, не угадаешь.

– Спасибо и на этом, – сказал Ксим и двинулся прочь.

– Эй, бирюк! – остановил его голос в спину. – Я не буду извиняться.

– Знаю.

– Да ты что ли совсем из ума выжил? – возмутился Йорек. – Где ж это видано чура в огонь кидать?!

Его люди сохраняли напряженное молчание. К тому моменту, как к ним подошел Ксим, обозник уже успел в общих чертах рассказать, что к чему. Но доверия на лицах Ксим не находил ни на грош.

– Это же не какой-то там каганатский идол, – поддержал Дарен. – Это Солнцень! Ты с чего вообще решил, что именно он – и есть лешак, а?

– Из кедра вытесан, – ответил Ксим. – А не из ели, например.

– И что?

– И то. В кедре лешие и рождаются. А этот, видать, срубили раньше, чем леший вызреть успел. Срубили и чура из него сделали. Вот и живет в нем лешак неокрепший, ни разума в нем, ни искры. Только сила, которой он нас и хороводит.

– Никогда о таком не слышал, – нахмурился старик.

Ксим пожал плечами:

– Я тоже не слышал, да только сходится все. Дают тебе такого чура. А разбойникам, скажем, амулет небольшой, из этого же дерева. И только вы в лес заходите, лешак просыпается и начинает головы дурить. А разбойники по амулету вас находят, и конец истории.

– А что ж не нашли?

– Не знаю, – развел руками Ксим. – Видать, леший силу большую слишком взял. Почуял, может, что в лесу Твари нет.

– Значит, опять мальчишка не соврал, – сказал Дарен. – Нет здесь Твари.

– Нету, – согласился Ксим.

Дарен тяжело вздохнул, рука потянулась к боку, да так и застыла. Не хотел обозник слабость показывать.

– Ох и брехло ты, – сказал он горько.

Ксим не ответил, ждал.

– Ну, – обернулся к своим людям Дарен. – Что делать будем? Сожжем чура?

– По мне, неправильно это, – сказал Йорек. – Чур все-таки.

– Некогда возиться, – буркнул охранник. – Сжечь и вся недолга.

– А нельзя его просто… оставить? – спросила Людмила. – Там же внутри… леший маленький, да?

– Нельзя, – покачал головой Ксим. – Он как в полную силу войдет, всех в этом лесу запутает. Неправильный это лешак будет, без разума, всех подряд губить станет.

– Решай, Дарен, – сказал Ждан. – Если бирюк прав, торопиться надо.

И Дарен решил.

– Берите топоры, – хмуро сказал он.

– Да как же можно-то? – возмутился Йорек, но как-то вяло, без огонька.

– Берите, – повторил старик. – Некогда сусолить.

Йорек, Ждан и Ксим взяли в руки по топору. Переглянулись, замахнулись. Первым по дереву достал топором Ждан, и вот тогда все началось.

Воздух подернулся сизым маревом, и чур исчез, словно растворился в этом мареве. Все вокруг плыло и меняло форму, вот – пень, вот – Ждан, ан нет, это не Ждан, это Людмила. Или не она, а сам Дарен кривится от боли в боку. Краем глаза Ксим увидел, как Йорек целит ему в голову топором. Извернулся всем телом, отскочил назад. И тут же пришлось уворачиваться от Ждана.

– Вы что творите? – рявкнул Ксим, но понял: они его не слышат. Он и сам себя не слышал. С этим пора было заканчивать. Где этот проклятый чур?! И не успел бирюк об этом подумать, как из сизого тумана справа вынырнул чур. Недолго думая Ксим схватился за него рукой, но дерево оказалось неожиданно податливым и странным на ощупь.

– Ах тыж?! – прорвался через гомон вопль, и морок спал: бирюк крепко вцепился в плечо Ждану, который ошалело глядел по сторонам и, похоже, самого Ксима увидать никак не мог.

Вот и ответ. Похоже, что Йорек, что Ждан видели перед собой чур, когда топорами бирюка едва не порубили. Какой бы неправильный этот лешак ни был, но защищаться он умел. Как и бирюк. Резким движением он вырвал топор из руки Ждана, – помощи от него ждать не приходилось. Оглушенный парень неловко грохнулся оземь и вставать не пытался.

– Где ты с-су!… – взвился откуда-то сзади и тут же умолк голос Йорека, наполненный болью и страхом. Бирюк тут же повернулся, но ничего сделать не успел – сильный удар опрокинул его на спину. Не став залеживаться бирюк тут же откатился, и не зря – в то место, где только что была его голова упал, взрыхлив землю, топор. Йорек с безумными глазами смотрел на Ксима и, кажется, не понимал, как чур вообще может двигаться, да еще так проворно.

– Это я! – крикнул бирюк, но тот, кажется, его не услышал. Не спуская глаз с Ксима, он поднял топор и медленно двинулся вперед. Не дать, не взять – хищник на охоте. А может, это и не он вовсе. Может, нет там никакого Йорека, может, это тоже морок. А настоящий Йорек где-нибудь затаился в этом сизом тумане, ждет удачного момента.

Удачного момента для чего?

Задав себе этот вопрос, Ксим не смог на него ответить. Йорек не враг ему, не его вина в том, что сейчас творится. Глубоко вздохнул, не спуская парня из виду. Видать, лешак не только глаза отводить, но и панику наводить горазд. Хорошо хоть, что на бирюка это не так сильно действует. Лешак хоть и сильный, но в чуре сидит, а, значит, двигаться не может. Надо лишь понять, с какой стороны он сейчас. Вот, правда, понять это мудрено. Где право, где лево, звуки, запахи – все смешал проклятый лешак, все перекрутил, мороком заполнил.

Йорек дернулся будто от удара, уставился на Ксима, словно увидел. Да, небось, и увидел – взмахнул топором Йорек и ринулся вперед, только земля из-под ног брызнула. Ксим жестким движением перехватил топор, борясь с чувством, что это только морок, что настоящий Йорек вот-вот вынырнет сзади и вгонит ему топор в шею. Но длился миг, и этого не происходило. Ксим слегка дернул парня на себя, тот лишь ойкнул и полетел рыбкой через услужливо подставленную ногу, а там, как и Ждан, сурово грохнулся оземь.

Ксим отшвырнул топор в сторону, ему и одного хватит. По-прежнему, морок перемешивал все, до чего мог дотянуться – образы, запахи, звуки, но вот… тонкой струйкой через всю эту разноголосицу, как шило через мешок, прошел запах чего-то другого, нездешнего, с чем не справится ни один лешак, тем более недозрелый. Запах бирюка. Янко.

Оценив движение воздуха, Ксим быстро обернулся к тому месту, где, наверное, все еще находился придавленный мороком Янко. Если припомнить, от Янко он сделал пять шагов к чуру, взял топор, замахнулся… и без рывка бросился к тому месту, где еще недавно был или должен был быть чур. Если Янко остался слева и чуть позади, то чур был точно на прямки. По движению воздуха Ксим понял, что приближается к чему-то, даже раньше, чем собственно приблизился. Чур лежал не телеге? Значит надо ударить чуть выше, чуть правее! Замах, удар! Топор ухнул в пустоту и вонзился с деревянным стуком в пень. Нет, не в пень, в Дарена, нет в край телеги. Образы сменяли друг друга со скоростью моргающего глаза, Ксим почувствовал, что еще немного, и он не сможет выдержать этого натиска. И тогда сквозь этот бешеный гомон он услышал крик:

– Ксим! Я здесь!

Даже потом, вспоминая этот день, Ксим так и не понимал, как Янко выбрал такой удачный момент, чтобы подать знак. Может и вовсе не выбирал, может, орал как оглашенный все это время, но что есть, то есть – его крик помог. Запах – что, ерунда, любой сквозняк, снесет в сторону, а с криком такого не выйдет. Крик раздался сзади, чуть левее, чем Ксим представлял, поэтому он размахнулся топором еще раз, и ударил – со всей бирючьей силы правее, чтобы уже наверняка. Болью отозвалось усилие в ладони, топор с коротким "ун-н" врезался во что-то, раздался сухой яростный треск, и окружающий ор внезапно пропал.

Ксим охнул и повалился на землю – ощущения были такие, будто кто-то со всего размаху приложил его по ушам. Мертвая тишина стояла в лесу, страшная мертвая тишина. В глазах у него рябило, они пытались и никак не могли привыкнуть к тому, что их никто уже не дурит. И, наверняка, с остальными творилось то же самое, потому что весь обоз валялся на земле и пытался встать. Кряхтел Ждан, которому Ксим, похоже, слишком сильно вывернул руку, Дарен охал, Янко кое-как пытался совладать с перевязанной ногой.

– Давайте, – прохрипел Ксим, и собственный голос показался ему не громче комариного писка. – Давайте, нужно его сжечь.

Дарен посмотрел на бирюка, и глаза его были совсем круглыми. Веки подрагивали.

– Это что же, – сказал он с мукой в голосе, – я, и правда, две недели по этому клятому лесу круги наматывал?

Старик в отчаянии схватился за голову.

– Все сроки выйдут, когда приедем! Как я людям в глаза смотреть буду?!

Остальные молчали, но по ним было видно, насколько тяжело им дается известие о потерянных и внезапно найденных неделях жизни. Людмила таращилась на бирюка уже без всякой приветливости, только с ужасом. Ксим подошел к Дарену, тряхнул за плечо:

– Леший – это только полдела. Его сжечь нужно и уходить, слышишь?

Кажется, это немного привело старика в чувство. Кряхтя, он поднялся и принялся раздавать указания, в которых никто не нуждался. Телеги были уже выстроены, кони запряжены. Все ждали только приказа, который Дарен и рад был отдать. Чура порубили в щепки – теперь это было легко – и бросили в ярко полыхающий костер. На телегу старик забирался, стараясь лишний раз в сторону бирюка не смотреть. А вот Янко, наоборот, во все глаза таращился на Ксима, и не отрывал взгляда, пока обоз не скрылся из виду.

Теперь оставалось самое главное.

Бирюк почувствовал их приближение где-то саженей за двести. Лешак больше не мутил разум. Дюжина или чуть больше людей и пяток собак. Ксим встал с травы, потянулся, размял ноги, бежать предстояло долго и тяжело. Нужно ведь не просто оторваться, а увести, поэтому в полную мощь бежать нельзя – потеряют еще. Бирюк прислонился к дереву, сделал вид, что пытается отдышаться. Но сразу обнажил ноги, чтобы не делать этого на бегу.

Первым на поляну вылетел здоровенный рыжий разбойник с собакой на поводке. Бирюк сразу подскочил и ударил, не сдерживаясь, во всю силу человечьего своего облика. Бандит ухнул и улетел обратно в кусты, а собака метнулась к бирюку, вцепилась в штанину и, рыча, принялась рвать ее. Зверь с пустыми глазами, слишком много взявший от людей. Нормальный и не подошел бы к бирюку. Ксим со всей дури саданул по шерстяному боку, и собака отлетела с визгом, оставив себе на память клок ненавистных штанов. Вот и еще один с собакой, и еще парочка. И тогда Ксим сделал то единственное, что от него теперь требовалось – ноги.

– Стой! – крикнули сзади, и в дерево рядом вонзилась стрела.

Но Ксим, конечно, останавливаться не стал, он рванул вперед, теперь стараясь петлять. Если его ранят, сбросить потом погоню будет куда сложнее. Ну а пока требовалось только одно – чтобы они не отставали. Ксим бежал, прислушиваясь, если погоня затихала, останавливался и делал вид, что вот-вот умрет от одышки. В лесу почти стемнело, приходилось останавливаться чаще и подпускать погоню ближе. Два раза собаки подбирались совсем близко, бирюк еле увернулся от клацающих зубов. Стрелять по нему больше никто не стрелял – в потемках это пустая трата стрел, но преследовали упорно, отставать не хотели. Поначалу кричали что-то, потом перестали.

На небо выползла луна, и наконец появилась речка, мелкая, в полсажени глуби да всего две-три шириной. Зато не такая сонная, как иные равнинные. Шустрая вода – верный знак предгорий. Ксим выскочил на берег и тяжело задышал. Уже непритворно. Вытащил из пояса янковы пилюли и одним махом закинул в рот их все. Сомкнулись, разомкнулись челюсти, дернулся кадык, и не дожидаясь, пока начнется действие пилюль, бирюк принялся раздеваться. Широким движением он скинул рубаху – она уже старая, намокнет, запах от нее только усилится. Штаны пошли вслед за ней – движенья стеснять будут. В одних портках бирюк влетел в воду, подняв кучу брызг. Исподнее Ксим все же решил не скидывать, все-таки вдруг, и правда, сбросит погоню, настигнет обоз, – засмеют. На мгновение ему представилось, как разбойники выбегают к реке и видят только одни одежки. То-то они посмеются. Ксим и сам вдруг рассмеялся и следом испугался этого смеха. Теперь стало ясно, отчего Янко так ловко изображал чувства. Он не изображал, он их на самом деле ощущал, чувствовал все на полную катушку, может быть даже острее, чем сами люди, в силу своей бирючьей природы. Неужели, Янко каждый раз испытывает такое? Заставляет себя проходить через все эти мучения только ради того, чтобы не чувствоваться бирюком? Ксиму вдруг стало стыдно, затем он разгневался, следом его взяла досада, но он постарался собраться.

Пилюли подействовали. Значит, стоило торопиться.

Нырнув раз, другой, Ксим вскочил и что есть мочи помчался по воде.

Где-то за спиной лаяли собаки, страх подстегивал бирюка плетью, но вместе с этим в душе теплилась ярость. Вернуться и устроить засаду. Всего два горла – невелика потерял для дюжины разбойников. А вот десяток рук – это уже существенно. Никогда прежде бирюк не бывал добычей! Уж не людей так точно! Кровь кипела, но Ксим мчал вниз по реке, и лунная дорожка вела его прочь от разбойников. Под ногами серебряными брызгами разлеталась вода, в груди бирюка бушевали чувства, и, хотя сам этого не понимал, впервые в жизни он был по-настоящему счастлив.

Часть 2. Ученик бирюка. 1

1

– Ксим, я здесь! – крикнул Янко, и в следующий миг все было кончено. Во всех смыслах. Во-первых, скончался леший, которому бирюк угодил топором по голове. А во-вторых, Янко понял: все, допрыгался. В нужный момент он принял сторону проклятого бирюка. Того самого, что горазд ломать ноги детям. И пусть ребенком Янко себя давно не считал, факт оставался фактом: ногу ему сломал именно Ксим.

Уже потом, когда обоз оставил бирюка на поляне ждать разбойничий отряд, Янко изо всех сил попытался оправдаться перед самим собой. Да, он помог бирюку, но ведь иначе блуждать им по лесу вместе со всем обозом до скончания веков. Размышление складное, как ни крути. Да только никак не оставляла мысль, что мог же, мог выкрутиться. Подхватить, например, топор и ударить Ксима в этой неразберихе. Никто бы и слова не сказал – лешак проклятый заморочил, не видел куда бил. Мог, наверное. Да вот только… не сработало бы. Ксим разозлился бы пуще прежнего и только. Янко с тоской признался себе, что его уловки никак не хотели срабатывать на бирюке. Тот постоянно выходил сухим из всех передряг, которые Янко ему устраивал. И с каждым разом умыслить какую-нибудь новую гадость становилось все труднее. И страшнее. Юноша никак не мог забыть той жуткой ночи, когда бирюк, догадавшись, кто истинный виновник бед в деревеньке, подстерег его. А теперь только и оставалось, что ехать на обозе, боясь, что вот-вот, несмотря на все усилия бирюка, вынырнут за спиной с улюлюканьем разбойники.

Но те все не выныривали.

Настроение в обозе было странным. Дарен хмурился, Людмила, закусив губу, о чем-то напряженно думала, Ждан и Йорек периодически оглядывались с тревогой. То ли разбойников боялись, то ли бирюка. Он им хорошо бока намял, пока с лешаком разбирались. Хотя не только эти двое – все оглядывались. В том числе и сам Янко. Когда он поймал себя на этом, смутился и разозлился. От таких сильных чувств, как всегда, слегка затошнило – дурной эффект пилюль. Янко глубоко вздохнул и постарался успокоиться. Пес с бирюком: вернется – хорошо, не вернется – еще лучше. Доехать с Дареном до столицы, а там уже что-нибудь придумать можно. В том, что бирюк сможет увести разбойников за собой, Янко не сомневался – была в Ксиме какая-то основательность, так выводившая из себя. Если жечь – то дотла, если бить, то в полную силу. Если ломать ногу, то от всей души.

Похоже, мрачные думы одолевали и всех остальных в обозе. Мысль о том, что они могли и дальше, может, даже до самой смерти ходить кругами по лесу, давила на них, нервировала. Да еще и жизнью быть обязанным не кому-то там, а ажно бирюку, который человеком притворялся, из одного котелка со всеми ел, болячки их ощупывал. По крайней мере, Янко думал, что подобные мысли должны их одолевать.

В тревожном ожидании день кончился как-то вдруг и сразу. Солнце только что катилось по небу, медленно краснея, и вдруг ухнуло вниз, а на лес навалилась ночь. Луна, не полная еще, но уже достаточно пухлая, выползла на небо, а обоз все шел и шел, не останавливаясь.

– Парень, – буркнул вдруг Дарен. – Ты ж не врал про Тварь? Нет ее в этом лесу?

Янко мотнул головой.

– Ее Ксим убил.

Старик кивнул и затем громко сказал:

– Идем дальше!

Люди переглянулись и спорить не стали, но Янко в голову пришло, что это будет, если не последний обоз старика, то предпоследний – уж точно. После такого трудно вернуться на дорогу. Может, еще разок Дарен и сводит обоз из одного лишь упрямства, но после дорожный плащ окажется где-нибудь в сундуке, как пить дать. Будто подслушав мысли Янко, Дарен оглянулся, посмотрел на него, но сказать ничего не сказал.

Наступило утро, многие начали клевать носом, обозники меняли друг друга на козлах, но обоз шел вперед, ели и дремали прямо на ходу. Пусть лихорадочная спешка и сменилась какой-то дремотной медлительностью, обоз не остановился до самого вечера, пока Дарен не велел устроить привал. А бирюк все еще не возвращался. И, уже к самой ночи, когда Янко совсем уверился, что Ксим не придет, тот неожиданно пришел. В портках, весь грязный, но целый и, как всегда, спокойный. Появился неожиданно: вот – его не было, а вот – есть. Будто нарочно прятался по кустам, прежде чем выскочить. И Янко вздохнул спокойно, за что, конечно, сразу же себя проклял. Уже не в первый раз.

Неделя пути прошла спокойно. Все относились к Янко с Ксимом уважительно, никакого панибратства. Но и страха тоже Янко не чувствовал. Может и побаивались Ксима слегка, но все же больше было в людях благодарности, чем чего-то иного. А спустя эту неделю они расстались с обозом легко и радостно. Все благодарили Ксима за спасение, приготовили даже дар, который тот равнодушно отверг. Впрочем, это, казалось, никого не обидело: проведя с бирюком столько времени, люди привыкли к его сухому характеру. А вот Янко досталось по полной: ему жали руку, теребили по голове, Людмила даже обняла на прощанье. Дарен так и вовсе чуть не пустил скупую слезу, что ужасно польстило мальчишке. Постояли немного на перепутье, пожелали друг другу доброго пути, на том и разошлись. Обоз пошел в столицу, а Янко с Ксимом – в то самое Цветаново, где поджидал их старейший учитель бирюков. Шли медленно и молча. Янко с бирюком за все эти дни не перемолвился и дюжиной слов. Кажется, разговаривать было не о чем, но это немного беспокоило мальчишку. Когда они пошли в сторону Цветановой деревеньки, Янко ждал, что между ними наконец что-то изменится, стоит им остаться без лишних ушей. Что хоть слово скажет ему проклятый бирюк, накричит, спасибо за пилюли скажет хотя бы. Но тот ничего не говорил. Они просто шли. Долго шли.

Мало-помалу лес редел, сменившись вначале подлеском, а затем и вовсе ухоженными наделами. Появились первые дома, пожиже, погаже, но окраина на то и окраина. Ксим уверенно шагал по тракту, разрезающему деревню пополам, или, вернее, деревня обступала Янко с Ксимом с двух сторон. Побогаче, видать, местечко, чем то, из которого Ксим его увел. Ворота по обе стороны казались шире, заборы повыше, а дворы выглядели совсем уж необъятными. То и дело, во дворах этих попадались люди, занятые привычной своей жизнью. Завидя бирюка, они оглядывались, но не слишком рьяно, видать привыкли. Чудное место, хмыкнул про себя Янко.

Дом Деда очень даже походил на халупу самого Ксима. Вот только та, насколько помнил Янко, ютилась где-то на отшибе, а дедов дом стоял чуть не в середке деревни. То ли построили его еще, когда деревенька была вполовину меньше, то ли Дед был очень странным бирюком. С одной-то стороны сподручнее бежать за помощью селянам, а с другой – не будешь же мертвяка на глазах у всей деревни разделывать. Либо Дед совершенно не стеснялся никого, либо в лесу где-нибудь схрон держал.

– С дарами ведь идем? – спросил Янко.

Ксим нахмурился.

– Ну дары, – пояснил Янко, – от гостей хозяину.

– Ты среди бирюков не жил что ли вовсе? – спросил бирюк. – Дед ведь родня мне, а родню подарками задабривать не принято.

– Не жил! – огрызнулся Янко, и ужаснулся: еще чуть-чуть и начнет бирюку про свою жизнь рассказывать, хотя это ни капельки того не касается. Но Ксим по обычаю смолчал. Не стал ничего говорить и Янко, жалея, что вообще полез с расспросами. Бирюк подошел к красивой резной двери и внимательно посмотрел будто сквозь нее. Янко уже достаточно хорошо знал Ксима, поэтому сразу понял: тот недоволен. Конечно, бирюки не хмурят брови, не чертыхаются и не плюются в гневе. Не той силы чувство, как бывает у людей. Лишь тень переживания, которую человек, может и не поймает, а вот он, Янко видит: недоволен чем-то Ксим.

– Нет здесь Деда, – произнес бирюк.

Ну, вот и ответ. Теперь другой вопрос – откуда узнал?

– А вы, путники, кто будете? – сварливо поинтересовались сзади, и Янко мигом обернулся. Ксим сделал то же самое, но не спеша, видать, почуял пришельца загодя. К такому Янко уже давно привык. Сам-то он был человеком хоть куда. Пилюля уже давным-давно улетела в желудок и начала действовать. После приключений с колыбелью лешего Ксим не стал отбирать заветную тряпицу с пилюлями, чем мальчишка и пользовался.

Говорившим оказался крепкого вида бородатый мужик. Взглянул он на Янко, и того будто к земле придавило. Тяжелый взгляд оказался у старика, почти как у Дарена, только тот все как-то больше в даль глядел, а этот всю душу вынуть норовит. Зловещ был староста, клочковатая борода, злой рот, слегка впалые щеки.

– Так кто будете? – повторил старик. – Я тут староста местный, если что.

– Лекари, – ответил Янко.

– Бирюк я, – сказал Ксим, и злой взгляд переполз на него, да не на того напал. Бирюк, казалось, даже не заметил этой тяжести. Смотрел в ответ равнодушно, как мог бы смотреть на ребенка или… собаку.

– К Деду пришли?

– К нему, – кивнул Ксим.

– Что ж, – почесал бороду староста, и жест этот сразу разрушил весь зловещий образ. – С этим беда. Ушел Дед.

– Когда? Куда?

– Когда? – Староста задумался. – Седьмицы две назад. Куда? Неведомо. Ничего никому не сказал. Ушел ночью и все.

Ксим задумался, потом снова кивнул:

– Значит, и мы не задержимся.

Старик покачал головой.

– Не хорошо это, – сказал он. – Надо бы вам это. Остаться. Уважить бирючий закон.

И снова Янко понял, что Ксим недоволен. И что еще за закон такой?

– Лады, – хмуро ответил тот. – Но только один день.

– Один так один, – согласился старик. – У нас хворых немного – как раз управитесь. У плотника нашего сынишка приболел. Ведунья только руками разводит, говорит, ждите бирюка.

– Давно хворает? – спросил Ксим.

– Да уж дней десять как.

– Хорошо, – сказал Ксим. – Вечером зайду.

– На том и порешим, – кивнул староста. – Его дом третий по правую сторону от дороги, не ошибетесь.

– Уговор, – подтвердил Ксим.

Староста коротко кивнул и ушел, а бирюк какое-то время смотрел ему вслед. И, скорее всего, злился, по-бирючьи тихо и незаметно для себя самого.

– Что за закон такой? – спросил Янко.

– Не закон это… скорее правило. Мало кто о нем знает. Да дед, видать, не только бирюков учить вздумал.

– Так что за закон? Или правило?

– Если люди просят о помощи, мы не вправе отказать.

– Обычное ж дело, – удивился Янко. – Вон, в столице лекари так и живут. Коли не окажут помощи хворому, так и на плаху пойти могут.

– То люди, – ответил Ксим, и Янко задумался. В деревне он наслушался историй про Ксима. Мол, и страшный он и злой, и нелюдимый. Да только всегда на помощь придет, всегда хворь прогонит и плату еще брать не станет. Пожалуй, последнее и настораживало селян больше всего. Как это так: помочь и благодарность потом не принять? Сразу видно, нелюдь. Янко, конечно, все эти рассказы на ус намотал и в будущем приготовился за свои лекарские услуги драть такую плату, чтобы никто не усомнился в его человеческой природе.

Неверно истолковав молчание Янко, Ксим добавил:

– Бирюки промышляют лекарством не ради людей. Так проще жить.

Янко пожал плечами. Это он вполне мог понять. Ксим отступил на шаг, оглядел дом и сказал:

– Ты пока заходи, осмотрись. А я дров натаскаю. Ночь будет стылая.

Янко ступил на порог, и тот яростно заскрипел.

– Халупа! Того и гляди, рухнет! – с досадой произнес мальчишка. – На что тут смотреть?

– Много на что, – пожал плечами Ксим. – В этой избе бирюков выучили раза в три больше, чем тебе лет.

– А то ты знаешь, сколько мне лет, – больше по привычке огрызнулся Янко.

– А то нет, – сказал Ксим. – Растем-то мы по-человечьи, это уже потом, как в возраст войдем, стареем медленно. Так что тебе пятнадцать или около того.

Янко не ответил, поморщился только. Угадал почти, бирюк. И не устал он все время правым быть? Бирюк, видимо, не устал. Не дожидаясь ответа, он двинул куда-то за дом, а Янко только и оставалось, что войти.

Когда хозяин бросает жилище, это сразу заметно. Исчезает уют, бесследно растворяется душа дома в холодном дереве, изо всех щелей прёт пыль. Янко вошел и поморщился. Осматриваться тут – вот еще. Прошелся по сеням, мазнул пальцем по столу, но пыли не нашел. Ну, хотя бы чисто. Прохромал дальше в дом, лениво открыл сундук у двери, внутри – только темнота. Не больно-то хотелось. Пнул – не развалится ли, и уселся сверху. Пусть Ксим дрова таскает, а ему, Янко и тут, неплохо. Бирюк вроде говорил, они здесь ненадолго. Авось сночуют, а там и дальше двинут. В лесу, конечно, тоже уюта мало, но… Додумать, что «но» Янко не успел.

Дверь распахнулась рывком и сильно хлопнула по печи, да так громко, что Янко чуть не сверзился с сундука. Взвилась в воздух пыль и сбитая штукатурка, заклубилась на свету и пропала – в дом влетел Ксим.

– Ты чего?! – заорал Янко.

Бирюк толком на него даже не взглянул, схватил свою лекарскую сумку.

– Собирайся, – бросил он.

– Куда?

– В лес идем. Там, говорят, малец со скалы упал, расшибся сильно. Но вроде жив.

Вот так всегда: какие-то мальцы по глупости со скал падают, а страдать ему – Янко!

– Да куда ж я тебе пойду? – возмутился мальчишка. – С ногой!

Ксим на мгновение застыл.

– А и верно. Ну, тогда тут сиди.

Сказал так равнодушно, что Янко не получил от своей маленькой победы никакого удовольствия.

– Сам сломал, – напомнил он, надеясь позлорадствовать, но Ксим, кажется, даже не заметил подначки.

– Ага, – ответил и вышел было, но стал на пороге, обернулся.

– Нога твоя, – сказал, – заживет скоро. Но ты повязки снимать не спеши. Это на случай, если быстро здесь не управимся.

– Здесь это где?

– В деревне.

– А почему ногу не разматывать?

– Чтобы думали, будто еще не зажила.

– Понятнее не стало, – буркнул Янко.

– Оно и хорошо, – сказал Ксим.

В голосе его было мало теплоты. И не только потому, что бирюки такие бесчувственные. Все-таки, наверное, трудно доверять тому, кто пытался тебя убить и даже толкнул на великий грех. И, поди пойми еще, что он ввиду имел. Нога, и правда, почти зажила – еще неделька и будет как новая. Янко это чувствовал, но о побеге даже не думал. Во-первых, Ксим все равно догонит, а во-вторых, чего теперь-то бегать? Коли хотел от бирюка постылого избавиться, надо было тогда за топор хвататься. Или рот на замке держать. А сейчас уже поздно. За этими невеселыми думами, время тянулось медленно. Вопреки первому решению, Янко облазил от скуки весь дом. Нашел пару ржавых ножей, несколько пустых бочонков, явно под солонину, люк в подвал, гулкий, темный и совершенно пустой, кучу всяких тряпок – ношеных и не особо. Куда бы ни ушел Дед, он явно не взял лишнего. Хотя бы потому, что лишнего и не держал. Ксим вон, тоже только сумку ухватил, но хотя бы не поленился жилище свое сжечь. Этот, видать, не таков. Может, вернуться хочет когда-нибудь. Съестного в доме не было ни на щепотку, даже в подвале. Янко снова подумал, что старый бирюк, небось, схрон в лесу держал, а то ведь нехорошо как-то посреди деревни отваривать человечину. В общем – дом как дом. Если не знать, то и не поймешь, что бирюк в нем жил – пустая изба, ничего о своем хозяине бывшем не говорящая. И не успел Янко так подумать, – нашарил на печи целую охапку деревянных свистулек. Лежали там перевязанные единым шнурком. Янко вытащил их на свет и хмыкнул: во дед дает. Вместо того, чтобы, как все бирюки, морду каменную строить, он свистульки вырезал. Да еще такие! Одна другой причудливее: то русалка с двумя хвостами, то конь без ног, то старик с длинной бородишей и зубами острыми, то волк с человечьей головой, собака шестилапая да с хвостом змеиным. И много понавырезал – дюжина, может, даже больше наберется! Хитер дед на выдумки, не такой хмырь сутулый как Ксим, это точно. Так, разглядывая причудливые свистульки и придумывая Ксиму обидные прозвища, Янко и сам не заметил, как уснул.

А проснулся рывком – от холода, и понял, что проклятый бирюк снова не ошибся, ночь, и правда, случилась стылая. Второе открытие оказалась еще менее приятным: уснул он на том самом сундуке. В итоге плечи затекли, а в отсиженную ногу, стоило только ей пошевелить, тут же вонзалась сотня иголок. Янко крякнул от досады и принялся осторожно сползать с сундука. Лучше уж на лавке лечь… где бы она ни была в этой темноте!

– Ксим? – позвал Янко.

Тишина.

Не вернулся еще. Видать, там не один мальчишка со скалы свалился, а полдеревни. И всем срочно нужна помощь бирюка. Хотя, может, возвращаясь из леса, Ксим решил зайти сразу в дом этого, кого там, плотника, чтобы за один раз со всеми хворыми разобраться. Если подумать, это вполне в духе бирюка – решать проблемы одним махом. От резкого грохота Янко разве что не подпрыгнул. Мальчишка прижался спиной к сундуку. Рука случайно тронула что-то на полу, и Янко выдохнул: это всего лишь грохнулись на пол дедовы свистульки. Постепенно глаза привыкли к темноте, и Янко таки смог кое-как нащупать лавку. Осторожно, чтобы не тревожить ногу, все еще неприятно покалывающую, улегся на спину, глубоко вздохнул. И тут же поежился от холода. Нет, искать в темноте еще и дрова, и печку – это было уже слишком. Лучше в плащ укутаться, да только и его нащупать нужно.

Вот же зараза!

Со стоном Янко приподнялся – поиски обещали быть долгими и тяжелыми. И замер. В звенящей темноте отчетливо послышалось шорканье. Скрипнул порог, но не так яростно, как днем под Янко, а осторожно, предостерегающе. Снаружи, у дверей явно кто-то был. Перетаптывался, покряхтывал.

– Ксим?

Кряхтение прекратилось.

– Ксим! – повторил Янко. – Это ты?

Мучительный миг тишины.

– Да, – ответили снаружи. – Я. Откры-ывай.

Но это был не он, это совершенно точно был не он. Каким бы очеловеченным бирюком Янко ни был, а уж это хриплое фырканье с дыханьем Ксима не спутает. Голос этот принадлежал не бирюку. Вообще вряд ли чему-то хоть отдаленно похожему на человека. Так мог бы говорить медведь.

– Уходи! – крикнул Янко, пытаясь не пустить в голос страх.

Гость не ответил, лишь с силой ударил в дверь и по-волчьи протяжно завыл. Вот только хриплым был этот вой, будто глотка луженая доверху наполнена слюной. В этом вое была печаль, но была и ненависть и ее хватило бы на трех Тварей. За каким хреном сдался ему этот дом?! А ведь пыли-то не было на столе, вдруг понял Янко. Как так вышло-то: Дед ушел аж две недели назад, а дом не заполнился пылью? А вот так: все это время здесь кто-то жил. И теперь хочет зайти.

Хрустнула ручка, ночной гость приналег на дверь, та заскрипела, но снова не поддалась. Странно. Янко не помнил, чтобы он запирался. Да и зачем было это делать, если он ждал Ксима? Может, тот его запер? А как? Вроде не было на двери у Деда никаких замков снаружи, да и зачем бирюку замок на двери вешать, все равно никто к нему в здравом уме не сунется! Все эти мысли мелькнули в голове Янко единым полотном, а дверь снова мучительно скрипела, пришелец снова и снова толкал ее, но ничего не выходило. Не входило, вернее. Потеряв терпение, гость зарычал и принялся биться в дверь.

– Откры-ыва-ай!

– Пошел прочь! – заорал Янко, зажав уши руками. И в ответ ему еще сильнее завыл пришелец.

А затем все стихло.

Только где-то поодаль бешено залаяла собака, но лай тут же оборвался.

Янко сидел ни жив, ни мертв. Только сейчас он заметил, что пытался вжаться в стену. Кем бы ни был этот ночной гость, похоже, он очень, о-очень разозлился. Стараясь сильно не трястись, мальчишка подошел к двери, потянул ее на себя, и та легко приоткрылась. С улицы потянуло прохладой, холодный воздух прошелся по щиколоткам, мальчишка поежился. Что помешало ночному пришельцу войти – не ясно. Почему дверь не открылась, когда он колотился в нее, – тоже загадка. Утро вечере мудренее, решил Янко, и одним лихим движением выдвинул скрипучий засов.

2

Бух! Бух-бух!

– Есть кто дома? Открывай!

Янко подскочил и в этот раз-таки свалился с сундука. Почему-то после всего случившегося ночью на лавку идти уже не хотелось. В итоге мальчишка уселся на уже знакомый сундук, и кое-как уснул. Долго ерзал, вспоминал пришельца, клял Ксима, и в итоге, намаявшись, ушел в сон. Чтобы снова проснуться непонятно как!

– Открывай, говорят! – снова громыхнуло у дверей.

Неужели Ксим вернулся? Стыдно сказать, но Янко почувствовал огромное облегчение. Сейчас он во всем разберется, скажет что-нибудь обидное, наверняка, но хотя бы будет все в поря…

– Щас дверь нахрен выломаем! – рявкнули снаружи, и почувствованное миг назад облегчение исчезло. Нет, не Ксим это вовсе. Тот бы вообще кричать не стал, просто выломал бы, раз уж собрался. Да и голос не похож.

Днем было уже не так страшно, к тому же пилюлю Янко еще не глотал, и бирючье спокойствие понемногу брало верх.

– Сейчас! – сказал Янко и похромал к двери.

Взялся за засов, потянул и охнул. Это ж с какой силищей он дернул его ночью, что теперь так трудно отодвигать? У страха глаза велики. И когти тоже, припомнил мальчишка, когти у страха тоже были довольно велики. И чешуя черная.

Едва с засовом было покончено, как дверь снаружи сильно толкнули, Янко не удержался и рухнул навзничь. В сени зашли два мужика – похожи, как братья: оба рыжие, светлоглазые, бороды с легкой проседью. Вот только один с топором, а другой с вилами.

– Где бирюк?! – гаркнул тот, что с топором.

– Вчера ушел, – ответил Янко, неловко пытаясь подняться.

– Куда? – мужик наклонился, схватил мальчишку за ворот и дернул вверх. – Куда ушел?!

– В лес.

– Когда вернется? Говори, сученыш!

– Не знаю! – заорал в ответ Янко. – Мне откуда знать?! Вчера еще должен был! И вообще, пусти!

Он схватился руками за ладонь, что все еще держала его за ворот, попытался разжать, да только царапнул случайно.

– Ах ты сопля! – разозлился мужик, замахнулся было, дернулся, но не ударил. Его схватил за руку тот, который вилы держал.

– Охолонь, Хрипан. Не видишь, мальчишка калечный?

Хрипан этот самый прищурился, бросил взгляд на ногу Янко, увидел шину, ремни.

– И то верно, – пророкотал он. – Не след такого бить. Тебя как звать, малец?

Интересно, подумал невпопад Янко, Хрипаном его за голос зовут, или это родители так угадали?

– Эй, малец, ты глухой? Слышишь меня?

– Нет, – быстро сказал Янко, потом поправился. – Да, слышу. Янко.

– Ишь ты, – недобро усмехнулся мужик. – Янко. Почти как брата нашего. Не врешь?

– Не вру.

– Вот и не ври, – качнул головой Хрипан. – Ты этому бирюку кто?

– Ученик.

– Во как. Не знал, что бирюки учеников из людей берут.

Значит, за человека приняли! Стараясь не выказывать радости, Янко ответил:

– Он странный.

В глазах Хрипана снова появился безумный блеск.

– Странный, значит? Так куда он ушел, говоришь?

– В лес, – ответил Янко.

– В лес, – протянул мужик. – А зачем он туда ушел?

– Так прислали за ним. Сказали, в лесу кто-то со скалы упал, расшибся, помощь нужна.

Мужики переглянулись.

– Мирон, это кто у нас там давеча со скалы падал? – нахмурившись, спросил Хрипан.

Мужик с вилами пожал плечами:

– Никто вроде.

– Ага. А кто за ним прислал? – спросил Хрипан.

– Не знаю, – пожал плечами Янко. – Я в доме был. Он только за сумкой зашел, сказал, что в лес, и вышел.

– И больше ничего не говорил?

– Ничего, – сказал Янко и спохватился. – А! К нам ваш староста вчера днем подходил! Худой такой. Сказал, что у плотника сын захворал. Может бирюк там?

Кулака он даже не увидел. Что-то тяжелое врезалось ему в челюсть слева, и Янко отшвырнуло к стене. Костыль отлетел в сторону, зазвенел по полу. А сквозь гудение в ушах Янко расслышал:

– Стой, Хрипан! Это же мальчишка еще! Он тут причем?

– Пусти, Мирон! Я из него быстро правду выбью!

– Да какая правда! Не врет он!

– Не вру, – хотел сказать Янко, да язык не послушался. Взгляд с трудом отыскал в кружащейся комнате Мирона. Тот держал Хрипана за плечи и яростно тряс. Мальчишка смутно припоминал, что у него есть нож. Где он? Мысли с трудом проталкивались сквозь гудевший череп. Нож… он где-то рядом. На миг оцепенение спало, и рука Янко дернулась к поясу. Нож выскочил наружу, зажатый в ладони, ножны упали куда-то вниз. Янко был готов. Вот только перед глазами все плыло. Хрипан наконец сбросил с себя Мирона, шагнул к Янко.

– Да у тебя нож! – с издевкой сказал он.

Да, у меня нож, хотел сказать Янко, но не успел. В ладонь его ударил тяжелый сапог, и но из руки пропал, зазвенел где-то под столом. Сам мальчишка оказался в воздухе. Хрипан крепко сжимал ворот его рубахи, с ненавистью глядел ему в лицо. Янко сильно мотнуло, он врезался в стену, скатился в угол, весь сжался, ожидая удара. Но его не последовало. Мальчишка открыл глаза и увидел, что Хрипан застыл и даже будто обмяк. Он поглядел куда-то поверх Янко, а затем упал на колени и заплакал. Как есть заплакал – со слезами и соплями, очень-очень горько.

– Он же убил их!.. – рыкнул сквозь слезы мужик. – Всех убил. Даже Светика. Там крови столько…

– Може, и не убил, – сказал Мирон, и в голосе его напряжения тоже поубавилось. – Авось отыщутся. А кровь… да мало ли…

Говорил мужик и сам, похоже, себе не верил. Хрипан не пытался вырваться, просто рыдал, а его брат неловко топтался рядом. Постепенно голова перестала кружиться, Янко, опершись о стену, медленно встал и подобрал костыль. Взглянул на странную парочку, и только сейчас заметил, что на улице, перед дверью тоже стоит прилично народу. Лица у всех злые, но вместе с тем малость испуганные. И правда, ведь знали, что к бирюку идут, взяли с тобой топоры да вилы. Но, коль и впрямь взялись бы они, например, Ксиму угрожать, то эти двое легли бы первыми, а затем, и добрая половина тех, что на улице. Если не все. Что ж тут у них стряслось? Мирон поймал взгляд Янко и покачал головой, молчи, мол. Тот, впрочем, ничего говорить и не собирался. А ну как этот самый Хрипун опять в драку кинется? Жаль Ксима здесь нет, уж он бы ему показал. Или не жаль. Кончилось бы дело великой кровью, а так, может, и разойдутся.

Хрипан наконец встал, вытерся рукой и вышел, ни на кого не глядя. Мирон остался.

– Не держи на него зла, – сказал он Янко. – У нас этой ночью брат пропал. Со всей семьей… А из чужаков здесь только вы двое, к тому же один – нелюдь. Сам понимаешь.

Янко понимал. Не понимал он другого: почему Хрипан так резко ударил его, когда он сказал про…

– Плотник, – прошептал Янко, и Мирон кивнул:

– Да, плотник. – И стиснул челюсти. Видать из последних сил держался, чтобы не кидаться на всех, как Хрипан.

– Ладно, Янко, бывай, – сказал Мирон. – У тебя еда есть-то? Лучше тут пересиди, пока твой бирюк не вернется.

Как раз вот этого Янко не хотел. По чистому и совершенно непонятному везению та тварь не ворвалась в дом.

– Ночью вокруг дома кто-то ходил, – сказал он. – В дверь ломился.

– Кто? – насторожился сразу Мирон.

– Не знаю. Громкий кто-то, рычал, бился.

– Тут в соседнем дворе собака пропала. Может, ее слышал?

– Собаки двери не дергают.

Мирон задумался.

– Лады, – сказал он. – Скажу всем, чтобы запирались.

– Я не про то, – мотнул головой Янко. – Не хочу тут ночевать! А ну как опять это вернется?!

– А выбор-то у тебя есть? – горько улыбнулся Мирон. – Ты чужак. Кому ты тут нужен?

– Я лекарь, – ответил мальчишка, стараясь вложить в эти слова всю гордость.

– У нас ведунья есть, – сказал Мирон, но вдруг задумался. – А вообще, пойдем. Поживешь у Молчуна. У него как раз старуха помирает, ей уход нужен.

Колебаться Янко не стал, подхватил сумку с лавки, костыль и захромал вслед за Мироном. Двор у дедовской избы был и правда полон народу. Хрипана видно уже не было, и большая часть людей, видать, ушла вслед за ним, но все равно многие остались, неизвестно зачем. Янко прошел мимо них, стараясь ни на кого не смотреть. Думал, что за калиткой почувствует себя спокойнее да не тут-то было. Деревня гудела как улей. Отовсюду слышались громкие голоса и плач. Обычный деревенский гомон с мычаньем коров, кудахтаньем кур и лаем собак превратился во что-то жуткое, нагоняющее страх. Возле дома неподалеку собралось, наверное, с полдеревни. Страх, печаль и отвращение пропитали все вокруг. Пилюли Янко отрубали почти напрочь все бирючьи чувства, но даже с этими обрубками он чувствовал запах смерти. Кого-то убили, причем жертв не одна и не две. Хмурые мужчины заходили внутрь этой скорбной избы и выходили бледными. Кого-то выворачивало прямо у порога – не успел даже сойти толком.

– Так все так ужасно? – шепотом спросил Янко.

Мирон скривился и промолчал.

– Настолько ужасно, как может сделать только бирюк?

Янко пришлось быстрее орудовать костылем, потому что Мирон лишь прибавил шагу. Шли, правда, недолго. Уже через три двора повернули и остановились у аккуратного, хотя и явно видавшего виды дома. Раздавался стук топора о дерево.

– Хозяева! – позвал Мирон. – Есть кто?

Стук прекратился. Из-за поленницы вышел худой, неопрятный старик, смерил взглядом гостей.

– Чого надо?

– Здаров, Васил.

Старик не ответил на приветствие, взглянул недобро:

– Нашли кого?

Мирон разом помрачнел еще больше.

– Везу нашли. За домом лежала со свернутой шеей.

– А остальные?

– Нет. Сгинул Вир, сгинули племяши мои, сгинули…

– А брат твой не мог жинку сам?..

– Везу? – напрягся Мирон. – Да ты что? Он же любил ее, с нами из-за нее вечно цапался, против отца пошел… нет, это кто-то другой. Чужой.

Янко почувствовал, как Мирон напрягся, видать, вспомнил, что один из чужаков рядом стоит.

– Искать-то будешь брата? – спросил старик. – Облаву делать?

– Будем, – кивнул Мирон. – Обыщем лес, как народ соберем. Ты…

– Я в этом деле вам не помощник. Зря пришел.

– Я не за тем, – махнул Мирон рукой. – Парнишку вот привел, – сказал он, слегка подтолкнув Янко. – Говорит, лекарь. Поможет, если что.

Старик устало вздохнул. И это была не того рода усталость, какая проходит после сна, он словно устал от жизни и всего, что с ней связано. И в глазах – только одно желание, чтоб ушли побыстрее. Держался так, как если бы годы изо всех сил тянули к земле, а он из одной только вредности старается им не уступать.

– Не надо нам, – качнул он жидкой бороденкой. – И так помрем.

Мирон нахмурился. Видать, нелегко дается ему это спокойствие, подумал Янко, да и как иначе-то?

– Пожалей мальчонку, – сказал Мирон. – Я его из дома бирючьего забрал. Не ночевать же ему там, ну в самом деле.

В глазах старика шевельнулся интерес.

– Из бирючьего? – переспросил он. – И что ж ты там делал, отрок?

– С бирюком он пришел. Куда ж ему идти-то было.

– А чего он сам молчит? Не только хромой, так и немой в придачу?

– А чего говорить, – насупился Янко. – Я лекарь, а не болтун. И если лекарство мое вам не надо, то и говорить тут не о чем.

– Ишь ты гордый какой, – хмыкнул старик. – Нос задрал выше крыш. Так, небось, ногу и сломал, что на дорогу не глядел?

– Ногу мне бирюк сломал, – огрызнулся Янко. – Чтобы я от него не убег.

Тут уже и Мирон поглядел на мальчишку с удивлением.

– Что ж ты ему такого натворил? – заинтересовался старик. – Бирюки так просто детям ноги не ломают.

– Чуть не убил его, – честно ответил Янко.

Старик неожиданно расхохотался, да так хрипло, что где-то ворон закаркал в ответ.

– Лады, – сказал он наконец, – если ты и вполовину так лечишь, как языком мелешь, то… – он помедлил, – то будем рады.

– Вот и хорошо, – вздохнул Мирон. – Пойду я тогда.

И ушел, не обернувшись даже. Скинул, мол, с шеи хромоного мальчонку, можно и важным чем-то заняться. Янко неожиданно почувствовал ком в горле. Эх, не вовремя Ксим исчез, совсем не вовремя. Старик махнул рукой, будто сетуя на что-то, и пошел обратно за дом. Делать нечего, Янко двинул за ним. Васил легко вытащил из колоды топор и принялся дальше рубить дрова, будто и не отвлекали его, будто и нет поблизости никаких мальчишек посторонних. Как отлетали чурбаки в разные стороны, так и отлетают. Правда, выглядел Васил при этом до того бледным и уставшим, что казалось, каждый новый удар – точно станет последним: старик рухнет без сил, а то и вовсе помрет. Но раз за разом Василу каким-то образом удавалось оставаться на ногах, а куча дров рядом с ним только росла.

Заскучав, Янко уселся на лавку поодаль. Сумка с костылем примостились рядом. Мальчишка вытянул ноги и впервые за день почувствовал, что можно отдохнуть. Утро даже начаться не успело, а уже столько всего приключилось: драка, разговоры, прогулка через всю деревню, опять разговоры. Посидев так немного, Янко подцепил сумку, развязал ее, достал сверток с пилюлями. Горькая гадость, как и всегда, обожгла язык, горло, ушла куда-то вглубь желудка, затаилась там. Стук прекратился, мальчишка поднял глаза и тут же встретил внимательный взгляд старика Васила.

– Чего вытаращился? – буркнул старик. – Помоги в дом занести.

– Да у меня ж нога, – соврал Янко. Нет, он, конечно, мог бы. Но приказной тон старика будто бросал мальчишке вызов, который тот просто не мог не принять.

– Не бреши, – отозвался старик. – А то я не видел, как люди на костыль опираются. Он тебе и не нужен небось.

– Так что, – добавил он. – Бери дрова и неси. А то без ужина останешься.

У Янко так и чесался язык сказать, мол, сами свою человеческую жратву ешьте, да повезло, что мысль вперед языка поспела. Захлопнул челюсти Янко и пошел помогать. Дров набрал только в одну руку, прижал к груди, во второй – костыль. Пусть дед что хочет там себе думает. А тот, похоже, ничего не думал вовсе. Даже не глянул, идет за ним кто или нет. Лишь дверь оставил открытой, заходи, мол. И Янко осторожно, будто в берлогу медвежью, зашел.

Дом изнутри выглядел еще хуже, чем бирючий. По крайней мере сени – крошечные, две на три сажени, но заваленные всяким хламом: сломанная коса, треснутый топор, колесо без одной спицы. Мусор и скрипучая лавка. По крайней мере, выглядела она ужасно скрипучей. Не развернешься толком. Дверь в клети была прикрыта, но сидела на петлях плохо, вкривь и вкось. Скинул дрова в сенях Янко и шагнул дальше в дом.

Оттуда сразу пахнуло чем-то кислым. Сама хата оказалась под стать сеням – черная печка посреди, и стоя у нее, можно рукой дотянуться до стен. Ксим бы дотянулся, у Янко пока руки не такие длинные. И воняло тут куда хуже, чем ожидалось. Немытое тело, моча, болезнь – все вперемешку. Здесь, похоже, медленно и мучительно умирал человек. Или, что вернее, уже умер.

Старик перехватил взгляд Янко, развел руками в притворном смущении:

– Так и живем, – а затем добавил. – Спать будешь на печи. Или в овине, выбирай.

Овин – это, двор почти. Там, конечно, воняет только сеном, но… тут Янко припомнил ночного гостя, и его пробрала мелкая дрожь.

– На печке, – выдавил он.

– На печке, так на печке, – согласился старик. – Вещи вон у лавки брось.

Сразу за печкой обнаружилась лежанка с кучей тряпья на ней. Васил указал на эту кучу пальцем, а сам вышел в сени. Под потолком было окошко, но его, похоже постоянно держали закрытым – как сейчас, поэтому в доме еще и хоть глаз выколи. Янко осторожно приблизился, стараясь дышать глубже – чтобы быстрее привыкнуть. Груда тряпья оказалась человеком, укрытым сразу несколькими одеялами. Старуха. Глаза закрыты, грудь не движется, сухие тонкие губы слегка разомкнуты. Умерла? Да нет, не может быть. Янко наклонился над лицом старухи стараясь уловить хотя бы легкое движение воздуха, задержал дыхание. Ничего. Слегка содрогнувшись, он тронул серую в коричневых пятнах шею – та на ощупь была прохладной, да и вена не отозвалась привычным стуком сердца. Старуха и правда, умерла, причем, похоже, давненько. Янко поежился.

– Ну что, разобрался, что к чему? – спросил старик, неожиданно появляясь из сеней.

– Разобрался, – поджал губы Янко.

– И что скажешь… лекарь? – это самое «лекарь» было сказано с такой порцией яда, что Янко не стерпел:

– Что мне тут делать нечего.

– И почему же? – заинтересовался старик.

– Потому что я людей лечу. Живых.

– И?

Значит, старик либо не знает, либо издевается. Либо сошел с ума.

– Она мер…

– Мер… тва? – вдруг спросила старуха хоть и треснутым, но вполне разборчивым голосом. – Нет. Еще нет.

Несмотря на все свое хладнокровие, которым Янко в тайне гордился, он все равно вздрогнул и отшатнулся. Старик захохотал, и сразу стало ясно, что все это время он с трудом сдерживал смех.

– Вьюна, ты слыхала? – скалился Васил, – Небось думал, что я его сюда привел за мертвецом ходить?

Смеялась и старуха, но ее смех был больше похож на кашель. А Янко стоял и совершенно не знал, что сказать. Сумасшествие какое-то. Он же был уверен: бабка мертва, а она… смущение ушло, накатила злость на старика, старуху и на себя самого. Тоже мне лекарь, не смог мертвого от живого отличить. Уж с Ксимом бы такого точно не случилось.

– Ну? – спросил старик. – Язык проглотил?

– Проглотил, – буркнул Янко. – Что от меня потребно?

– Бойкий малыш, – прошептала старуха. Казалось, смех высосал из нее последние силы.

– Что-что, – сказал уже серьезно Васил. – Помоги ее поднять.

Янко наклонился над старухой, не зная, за что браться.

– Хватай под руки, – велел Васил. – Перевернем.

Старуха оказалась внезапно тяжелой, не ожидавший такого Янко отступился и чуть было не рухнул на нее сверху. Старик вовремя схватил его за плечо и оттолкнул в сторону.

– Учись, – сказал он, – лекарь.

– Не обижай мальчика, – прошептала старуха.

– Я и не обижаю, – отозвался старик, сноровисто переворачивая жену, та стерпела, хотя по лицу было видно: каждое движение причиняет ей боль. Она медленно поднялась на кровати, с трудом спустила ноги на пол. Васил оглядел ее, повернулся к Янко и сказал:

– Во дворе колодец. В сенях ведро. Тряпки там же. Тащи сюда. И неча мне про ногу свою рассказывать.

– Да я не…

– Не перебивай. За ней, – указал он пальцем на старуху, – уход нужен. Вот это и будет твое дело. И лениться не смей – накажу!

Голос Васила звучал до того серьезно, что Янко даже не усомнился, накажет. Еще как накажет. И весь оставшийся день Янко сидел безвылазно подле старухи. Васил заставлял обтирать ее, переворачивать, слушать дыхание. Никогда еще Янко не доводилось столько возиться с кем бы то ни было. Оно ведь обычно как – сделал больному снадобье и все. Остальное – за родными, они и лекарство будут давать и ухаживать. Не бирючье это дело. Нет, иногда, конечно, родители оставались на ночь у какого-нибудь богача, когда требовал он ухода тщательного, или, когда случаи были совсем безнадежные. Но такое случалось редко – если болезнь излечить можно, обычно хватало лекарства и ухода. А если нельзя, то хоть всей столицей у постели больного сядь – не поможет. Болезнь старухи – жены Васила – вылечить было нельзя. Запущенная желтуница легла на старость, и не имелось в хрупком теле сил противостоять этой хвори. Болезнь можно было бы передать беру – лекарскому чуру, перед этим опоив старуху нужным отваром, но в таком состоянии он бы ее прикончил куда вернее и быстрее, чем сама болезнь. Янко мог бы рискнуть, но едва он заикнулся при Василе о чем-то подобном, тот лишь наорал в ответ. Потом, успокоившись, добавил:

– Ее Дед выходить не смог, а уж ты и подавно не сможешь.

Тут-то и встало все на свои места. Янко гадал: как так вышло, что старуха не померла уже давным-давно, оказалось, старый бирюк выдал Василу какое-то лекарство, которое и поддерживало в ней жизнь. Янко пожал плечами и все советы оставил при себе. Вечером старик сначала накормил жену, потом сел за стол сам и позвал Янко, но тому вовсе не улыбалось блевать, так что он просто отказался. Старик поджал губы и настаивать не стал. А после ужина пришла пора и поспать. Янко поначалу думалось, что заснуть он не сможет. Будет вслушиваться, не раздадутся ли шаги на пороге, не примется ли кто-то очень опасный ломиться в дверь. Но мальчишка так намаялся, что провалился в сон, едва забравшись на печку.

3

Утро буквально ворвалось ему в голову через ноздри. Сотни оттенков запахов смешались, закружились, сводя с ума. Виски сразу заныли, и мальчишка вспомнил, до чего он не любит всю это бирючью природу. От печки разило портянками, дом пропах больными старыми телами, сам Янко вонял не хуже иной псины, а уж вчерашняя дедова еда… от ее запаха затошнило так, что чуть наизнанку не вывернуло. Что за напасть такая?! Шатаясь, он встал, хотя вставать не хотелось совершенно. Хотелось спать да не моглось. Болело тело, мир вокруг казался слишком четким, оттого еще и глаза заслезились. В доме было тихо, наверное, старик со старухой не проснулись еще. Стараясь никого не разбудить, Янко спустился с печи, взял костыль. Дрожащей рукой толкнул дверь.

На улице стало еще хуже. Тут, конечно, портянок не было, но лучше бы были портянки. Пахло всем подряд: липой, пометом, гнилью, хвоей, мокрым мехом, землей. От немыслимого сочетания запахов затрещала голова, снова принялись слезиться глаза и даже уши заложило. Стараясь вовсе не дышать, Янко прижал рукав рубахи к носу и попятился назад, в дом. Но было уже поздно: весь этот безумный набор ароматов осел у Янко на языке, живот свело судорогой, и мальчишку согнуло пополам. Желудок бы с удовольствием расстался с содержимым, если бы не пустовал. Вдох, выдох – уже через рукав. Стало полегче, собственная вонь – не такая ужасная. Янко перевел дух. Плохо дело. Как есть плохо. Чтобы понять, не нужно семи пядей во лбу. По какой-то причине вернулся бирючий нюх, а он с ним справиться не сумел. Неужели Ксим так постоянно живет? Янко что есть силы прижал рукав к носу, вздохнул ртом, и его затошнило с новой силой. Он закашлялся до исступления, казалось, сам желудок стремится покинуть отравленное тело. Янко скрутило, он упал на колени. А потом и вовсе завалился на бок. Немножко хотелось умереть. Но получалось только мучиться.

– Ты там живой? Эй? – пробилось сквозь шум в ушах.

Янко разлепил глаза и увидел за околицей человека. Женщину.

– Не плачь, – посоветовала гостья в полной, похоже, уверенности, что он сейчас же перестанет.

Вопреки ее совету, слезы катиться по щекам не прекратили. Янко утерся и наконец рассмотрел гостью получше. Не женщина – девчонка. Чуть пониже самого Янко, волосы светлые, почти белые, коса, может, и не очень длинная, но толстая. Лицо правильное, красивое, по людским-то меркам. В общем, скука. Ничего интересного с точки зрения лекаря-нелюдя. В глаза бросалось только старое платье: поношенное платье, коротковатое и, похоже, тесноватое. Ладной девичьей фигурки не скрывало совершенно. Наверное, человек счел бы красивой. Но даже нечеловек заворожился на мгновение зелеными глазищами. А они в ответ уставились на скрючившегося Янко.

– Ну что? Живой ты? – повторила она, слегка нахмурившись.

– Ж-живой, – прохрипел он, прижимая к лицу рукав, и с трудом поднялся. Не дело это – в пыли валяться на глазах у всей деревни. Вот почему нельзя было этой девке пройти мимо? Янко зло глянул на нее, но девчонка даже и заметила его злости.

– А не похоже, – заметила она. – Тебе бы к лекарю.

Ах ты умная какая нашлась!

– Я сам лекарь, – прокашлял Янко.

– Ну да, – Девчонка даже не скрывала недоверия. – Тебя как звать, а, лекарь?

– Янко.

– Иван? – нахмурилась она, видимо, сквозь рукав имя пролетело как-то не так. – Странное имя. Нездешний что ли? – А потом вдруг рассмеялась. – Ну конечно не здешний. Чего я спрашиваю.

Янко, не зная, что ответить, просто кивнул. Ему хотелось, чтобы девчонка поскорее ушла, но та никак не уходила. Как стояла-таращилась, так и продолжила стоять-таращиться. Ждала чего-то? Подул лёгкий ветер, принесший ещё одну пропасть запахов. Янко снова согнулся в спазме, закашлялся. Хотелось вырвать, очень хотелось, но Янко отчаянно держался. Он знал, стоит ему только исторгнуть негораздое содержимое желудка, он против всякого желания вдохнет поглубже, и все начнется заново. Эдак тут блевать до синих веников можно!

Усилием воли высотой с дуб Янко удалось кое-как не выблевать желудок на землю, и, стараясь не вдыхать особенно глубоко, он сел на корточки и поднял голову. Девчонка по-прежнему была здесь. Но смотрела, против ожиданий, не на него, а куда-то вдаль. Янко проследил ее взгляд и увидел три телеги, запряженные лошадьми. Вокруг телег суетилось полдюжины человек. Видно, семья: отец, покрикивающий на остальных, мать, таскающая бесконечные свёртки, дети, которым, кажется, больше охота играть, чем уезжать, и старая рабыня-каганка, которая, судя по всему, и таскала поклажу. Посуетившись еще немного, вскоре они все устроились на телегах. Небольшой обоз двинулся с места под улюлюканье детей и гробовое молчание наблюдавших за всем этим взрослых. Тех, кто оставался в деревне.

– И они не первые, – сказала девчонка. – Сегодня уже целый обоз собрался. Две семьи снялось, будто припекло их всех.

Янко не ответил. Ему было глубоко блевать на уезжающих из деревни людей. Да и на остающихся тоже. Девка, видать, поняла это.

– Ладно, Иван, еще увидимся, – сказала девчонка. – Ты давай не болей, дыши чаще. – И пошла дальше, за ней пошла корова, а Янко не пошел. Он смог продышаться ровно настолько чтобы выудить из пояса запасные пилюли и закинуть в рот. Уселся на лавку, прислонился спиной к бревнам, стал ждать, когда поможет. А помогло, и правда, быстро. Стоило вредной девчонке уйти, Янко тут же пришел в себя, будто она забрала с собой все его странные мучения. Или они сами пошли за ней, как корова. Янко ещё какое-то время прижимал к лицу рукав, боялся убирать. Даже глаза закрыл. Так было проще представлять, что вокруг все хорошо, нет ничего, что можно так убийственно пахнуть.

Давно такого с ним не случалось… да и, пожалуй, никогда приступы не были такими сильными. Гадать о причинах не приходилось: Янко точно знал, откуда взялась напасть. Все из-за голода. Беда с этими бирюками, отстраненно думал Янко, едва дыша. И живут не по-людски, и питаются не как люди. Да, он мог с помощью пилюль сойти за человека, мог смеяться и плакать, но вот еда… Ему по-прежнему была нужна вываренная особым способом человечина, причем не любая, а только которого загрызла в лесу Тварь. Обычно после такого люди превращались в мертвяков и шли в родные селенья убивать. Тут-то и были нужны бирюки. Никто не знал, почему так происходит, хотя Янко всегда думал, что причина в Тварях: убивая человека, они выпивают из него душу. И, как душа из мяса людского выпита, тогда и бирюку сгодится. Происходило такое не так уж часто, но и еды бирюкам нужно было не так уж много. Укуса два-три в день, и жить можно. У Ксима с собой был приличный запас еды в его сумке, но сумку он унес с собой. Значит, придется терпеть и ждать. А терпеть Янко умел. Ему и раньше приходилось голодать после побега из столицы, и он научился сдерживать голод, заставлять себя забывать о нем, и даже пользовался этим в первое время с Ксимом. Еще и говорил, мол, не хочу я жрать твою еду, противно, мол, вообще голода могу неделю не чувствовать, но Ксим тогда равнодушно сказал, что это только бирюки на такое способны. Янко так расстроился, что даже перестал отказываться от пищи.

Одно странно, почему голод пришел так рано? Янко ведь ел в последний раз дня… два назад? Перед тем как они зашли в Цветановку. Неужто настолько он разленился, что теперь и двух дней без человечины не протянет?! Хорошо, что пилюли помогают хотя бы… сколько их там осталось? Дюжина? Меньше?

На него вдруг упала тень. Опять эта девчонка? Вернулась ещё поиздеваться? Ярко распахнул глаза и сразу понял: это не девчонка, хотя видел только темный силуэт, вставший на пути солнечных лучей. Это был косматый высокий мальчишка. Того же возраста, что и Янко, может, и чуть постарше. Поджарый такой, мускулистый, загорелый. Хотя одет абы как – рубаха рваная, в пятнах вся, штаны такие же. Карие глаза его внимательно изучали Янко, но взгляд был с этакой злобинкой. На губах – ехидная полу-улыбка.

– Ты чего рукав жуешь? – спросил он. – Голодный? Не кормит тебя дед Хмурняк?

Хмур…а, это он про Васила. То молчун, то хмурняк. Сколько прозвищ для одного противного деда. Не лучшая, похоже, у того слава по деревне. И немудрено. Янко отдернул рукав, и поднялся. Много сил ушло, чтобы не пошатнуться.

– Ты кто? – спросил он.

– Я? – удивился парень. – я-то понятно, кто. Это ты кто?

И опять эта ехидная улыбочка. Не поймёшь, серьёзен он или шутит.

– Янко. Лекарь.

– Кувай. Балбес, – передразнил сухую манеру Янко мальчишка. Вот и гадай, кого он назвал балбесом.

Янко осторожно вздохнул, голова немного закружилась, но приступ миновал. Вовремя.

– Чего вздыхаешь? – скорчил озабоченное лицо Кувай. – Не здоровится?

Нет, ну точно, издевается!

– Иди к хренам! – ответил Янко. Не хватало ещё время тут терять со всякими придурками.

Кувай расхохотался.

– Не пойду, – заявил он, – или пойду, но вместе с тобой. И не к хренам, а к хрену. Старому.

Точно придурок. Янко повернулся и хотел было двинулся обратно в дом, но придурок схватил его за рукав.

– Не понял, что ли? – спросил он, уже не улыбаясь. – К старосте пойдем. Зовёт он тебя.

И это было уже совсем другое дело.

Путь лежал мимо двора плотника. Исчезла толпа, не сновали мужики, не голосили бабы. Двор пустовал. Янко немного задержался поглядеть, принялся тереть ногу, будто та заболела, и мальчишка-сопровождающий возражать не стал. Он тоже уставился на дом плотника, вдохнул воздух полной грудью и улыбнулся. А затем облизнул губы бледным языком. По спине Янко побежали мурашки. Он выпрямился:

– А чего староста хочет-то от меня?

Но придурок не ответил, весело насвистывая, он шел вперед, совершенно, будто не беспокоясь о хромом попутчике за спиной. А вот попутчик беспокоился. И чем дальше, тем сильнее. У очередного двора, Кувай остановился. Пнул ногой воротину и отошел:

– Заходи давай. По сторонам не глазей. Чеши сразу в дом.

Янко кивнул и зашел. Двор старосты оказался не таким уж и большим. Поди у того же плотника побольше будет. Будто и не возился особо по хозяйству глава деревни, на огород один и уповал. Хотя, решил Янко, свои люди в беде не оставят, всяко помогут. Поначалу шел с опаской: что тут такого есть, на что глазеть не положено. Оказалось, что лохматый придурок ценный совет дал: глазеть просто не на что. Утоптанная дорожка от ворот к дому, там огород, тут колодец. Сарай да нужник, и все. Скучно. Даже собаки не оказалось. Помялся немного у порога, нехорошо без спроса заходить, да вроде же сами звали.

– Да заходи ты уже, – велел из-за плеча Кувай.

Янко поплевал для верности через плечо и зашел.

А сразу за порогом споткнулся. Так-то он уже привык спотыкаться, приспособился – почти всегда удерживался на ногах. Но сейчас ему удержаться не дали. Подхватили под руку, толкнули в шею – Янко грохнулся ничком, приложился подбородком о дощатый пол, перед глазами ярко вспыхнуло. Рот наполнился кровью – то ли язык прикусил, то ли щеку. А меж тем, кто-то – Кувай, видать, кто же еще! – уселся сверху, заломил руку так, что вот-вот и плечо вывернется. А не плечо, так локоть.

Янко лежал неудобно, видел только часть горницы. Высокий человек маячил где-то на границе поля зрения. Вдруг у самой головы появился сапог. Хороший, кожаный. Что за нелюдь такой – в сапожищах по дому ходит! Сумку сдернули с плеча. Юноша кое-как запрокинул голову и встретился глазами с седым косматым стариком. Ага, знакомый взгляд. Синие, не по возрасту яркие, глаза буквально прожигали Янко насквозь.

Старик поймал взгляд Янко, ткнул себя пальцем в грудь.

– Я здешний староста. Меня Рат зовут.

– Зна… комы, – прохрипел Янко.

– Да, виделись. А теперь рассказывай, – велел Рат, снова уходя куда-то из поля зрения мальчишки, – кто ты таков, откуда взялся, куда путь держишь.

Янко завозился на полу, силясь взглянуть на старика – бесполезно, тот вышагивал по чистому, будто только что намытому полу, и никак не давал снова поймать свой взгляд. Получилось лишь едва сдвинуться на полу, чтобы глотнуть воздуха. Разговаривать тоже стало сподручнее, чем Янко и не преминул воспользоваться.

– Странно у вас гостей принимают в деревне, – сострил он и скорчился от боли: ему снова выкрутили на излом руку. Он бы и рад заорать, но жёсткая ладонь накрыла ему сверху рот. Получилось лишь замычать.

– Охолонь, Кувай, – велел староста, и резкая боль из руки ушла, осталась лишь тупая, слегка напоминающая о том, что сустав едва не попрощался с жизнью. А на обслюнявленных губах – не вкус даже, а запах то ли земли, то ли мокрой псины.

– Рассказывай, – повторил староста. Он наконец остановился напротив Янко и даже присел. – Тебя что, пытать надо?

Да вы ж вроде как уже, хотел сказать Янко, да прикусил язык.

– Янко меня звать, – сказал он, – я бирюка ученик. Пришли мы в эту деревню к Деду.

– Угу, – задумался староста, затем скомандовал. – Подними его и крепко держи. Чуть дернется, можешь рвать глотку. Мне тут лишней возни не надобно.

– Ага, – согласился за спиной придурок, и радости в этом голосе было так много, что Янко на мгновение пробрала жуть.

Его легко вздернули на ноги, поддержав за шею. Теперь он, считай, висел на собственной заломленой руке без шанса на сопротивление.

– Начнем с простого, – сказал староста. – Где бирюк?

– Я не знаю. Говорил уже.

– Если и говорил, то не нам, – раздался мальчишеский звонкий голос из-за плеча.

– А я и не с тобой говорю, щенок! – огрызнулся Янко, и тут же в голову ему прилетела крепкая затрещина.

– Рот не раскрывай, покуда не велели!

Янко обозвал его про себя скотиной.

– Ну? – спросил староста. – В жизнь не поверю, что ученик бирючий не знает, куда его учитель делся.

– Не ведаю.

– Не верю.

– Да во что хочешь верь, – разозлился Янко, уставясь на Рата. Тот глядел не враждебно, а с легким интересом. Оценивающе. Не хочет он знать ничего про Ксима, понял вдруг Янко, ему я интереснее. И это странным образом успокоило.

– Кончайте голову мне дурить, – сказал он. – Не знаю я, где бирюк. Знал бы, давно бы отсюда к нему ушел. Он меня к Деду приволок, чтобы я учился, но нету вашего вшивого Деда. Да и не бирюк вам нужен. Был бы нужен – так сразу бы меня сюда притащили, а не через день!

– У нас тут и без тебя забот хватало, – сказал староста. – Семью целую извели. Пропали без вести, весь дом в крови… – Староста вдруг осекся, будто понял, что оправдывается. Ухмыльнулся криво. – Хорошо, ты смышленый, это мы выяснили.

– Так что, – посерьезнел он. – Зачем вы людей с бирюком своим убили?

– А чего сразу мы-то? – возмутился Янко. – Ты много слышал, чтобы бирюки на людей нападали, а?

– Чего вы? – удивился Рат. – Даже и не знаю, чего вы сразу. Не успели вы с бирюком своим прийти, как у нас люди пропадать начали. И уезжают целыми семьями, а пошто – молчат, отнекиваются… Ничего об сем не ведаешь?

Так вот зачем его сюда приволокли. Что ж, беспокойство старосты можно понять.

– Я… – мальчишка замолчал. – Той ночью в дверь ко мне кто-то ломился. Тать какой-то. Выл страшно, напугал меня до колик.

– Собака, может? – предположил староста.

Да что ж все собак предполагают? Неужто в этой деревеньке собаки такие дикие?

– Собаки дверь не дергают, – ответил старой фразой Янко.

– Угу, – буркнул Рат. – Значит, не видал этого татя?

Староста уселся на лавку, воткнув локти в колени. Изучающе поглядел на мальчишку.

– Не знаю, что там с татем твоим, – сказал он медленно. – Но что правда, то правда: бирюк тут не при чем. Не изводят бирюки целые семьи не заливают кровью хаты. Тут кто-то другой постарался.

А ты откуда знаешь, изумился про себя Янко. Откуда столько уверенности в голосе, будто бирюков на своем веку повидал самых разных и разбирался в них как в репе. Хотя, может, и в репе не разбирается, вон какой огородик хилый.

– Ладно, Кувай, пусти его.

Кувай тут же выпустил, и Янко рухнул на колени. Заломленная рука стала за время знакомства с Куваем совершенно чужой. Она просто не захотела вылезать из-за спины. А уж когда к ней прилила кровь, тут уж и вовсе можно было волком взвыть. При таких делах очень сложно подыматься с пола, пытаясь сохранить достоинство. Янко и не стал пытаться. Шипя и ругаясь, он встал на ноги и обернулся посмотреть на своего мучителя. Тот стоял с умильной улыбочкой, но было, видать, что-то такое в лице Янко, и Кувай отступил, посерьезнел:

– Не дуркуй, – сказал он.

– Не буду, – пообещал Янко, нашаривая костыль и пытаясь замахнуться.

– Ну-ка оба! – рявкнул старик, что аж изба ходуном заходила.

Где-то вдалеке отозвался гром, хотя никаких туч в небе Янко не помнил. Он отошёл и от Кувая, и от старика подальше, не прося разрешения, уселся на лавку, лелея вывернутую нещадно руку.

– Что мы имеем в итоге? – задумчиво сказал Рат. – Ничего ты не знаешь, ни про бирюка, ни про татя ночного. Темнишь чего-то… – староста покачал головой. – И пользы от тебя ни на грош.

– Я лекарь, – заметил Янко.

– Хорош лекарь.

– Хорош!

– Был бы хорош, – рассудил староста. – Не повел бы тебя бирюк к Деду в ученье. Хороший лекарь и так все знает.

Ярко запнулся. Не расскажешь же, что не за знаниями тебя сюда привели, а за воспитанием.

– Я б тебя взашей выгнал, – сказал Рат. – Не нужен мне тут невесть кто без роду и племени.

Кувай странно хмыкнул.

– Не нужен?! – ощетинился Янко. – То-то я смотрю, у вас лекарей прям завались. Горстями! А я!.. – Янко перевел дыхание, – настоящий лекарь!

Староста какое-то время задумчиво смотрел на него.

– Ну давай проверим, – сказал он. – Коли у человека кашель сильный, очень сильный, в груди болит, слабость, а на щеках румянец, будто здоров он как бык… смог бы такое вылечить, раз ты лекарь?

Янко сжал губы. Пример не удачный. Черная грудница это, староста хорошо описал. Коли румянец пошел, значит умрет человек. И что? Сказать правду, выставив себя неумехой, или соврать? Он недолго поколебался.

– Нет уже спасенья, – сказал Янко глухо. – Помрет человек, раз так далеко болезнь зашла.

Против всех ожиданий староста удовлетворённо кивнул.

– Твоя правда – сказал он, потом вздохнул, – ладно, убедил. Сгодишься на первое время. Живи, лечи. Но, как нога твоя зарастет, шуруй на все четыре стороны, коли тебя твой бирюк не заберет раньше.

Янко кивнул, но не удержался и спросил:

– А остаться?..

– Нет, – покачал головой Рат. – Вокруг тебя творится какая-то херня, парень. Беспокойно это дюже. В нашей несчастной деревне и так слишком много всяких уродов. Понатащил сюда Дед. Так что выздоравливай и вали.

Сказано это было таким тоном, что сразу ясно: спорить не поможет. И Янко понуро кивнул.

– А теперь шагайте отсюда. Оба.

Уходя за дверь, Янко не знал, облегчение ему нужно сейчас чувствовать или опасаться чего. Он украдкой глянул на Кувая и встретился с ним взглядом. Косматый парень неприкрыто разглядывал юношу и ухмылялся.

– А ты ничего, – сказал он. – Знаешь, как с этим старичьем разговаривать. А то ишь какие важные.

Янко пожал плечами.

– Ты не обижайся, что я тебя за горло-то хватил, – сказал Кувай. – Сам знаешь, каково оно.

Янко не знал, но на всякий случай кивнул. Он в общем и не обижался. Кувай говорил искренне и вел себя очень дружелюбно. Это одновременно и настораживало, и успокаивало. Тот еще раз улыбнулся, обнажив крепкие клыки, а затем с силой хлопнул Янко по плечу.

– Ладно! Потом еще поболтаем! Бывай!

Повернулся и ушел прочь, оставив Янко наедине со всеми мыслями.

4

В тот день Ксим не появился. Не появился и назавтра. И напослезавтра тоже. Каждое утро Янко ходил к бирючьему дому. Не потому ходил, что так уж сильно хотелось, а гнала его сюда мысль: вот вернется Ксим и будет его, Янко, искать. Не найдет в доме, по запаху отследит до Василовской хаты, отыщет. И ходил день за днем мальчишка в холодное, пустое бирючье жилище, но там все оставалось по-прежнему. От безысходности Янко прошерстил весь Дедов двор, еще раз обшарил дом. Ничего не нашел кроме дыры в заборе со стороны полей. Но он и не пытался что-то найти, а делал все это просто так, из нежелания уходить. Где-то на глубине души ему казалось, что Ксим вот-вот придет, стоит ему только подождать. Но он ждал напрасно. И всякий раз приходилось хромать обратно, терзаясь тяжкими думами.

Странно же как-то выходило: Ксим ушел и не вернулся, а за две недели до этого ушел и не вернулся Дед. И ладно Дед – тот просто мог взять и уйти по какой-то своей дедовской причине, но Ксим куда делся? Тоже взял и ушел? Вряд ли. Он так долго тащил сюда Янко, что просто бросить его здесь – совсем на Ксима не похоже. Да даже если и решил бросить – зачем эта брехня, мол, сиди тут, я в лес пойду? Хотел бы бросить – взял и бросил бы, и сказал бы, мол, устал я от тебя, что хочешь теперь, то и делай, а я ухожу. А вот поди ж ты, нету Ксима. Поначалу Янко просто места себе не находил, все гадал, что случилось с бирюком, куда тот делся. Обида и гнев пополам снедали мальчишку, и как побороть в себе это, Янко не знал. Ведь, что получается, едва только Янко смирился с повадками проклятого бирюка, как тот сгинул. То есть смиряться не надо было, только подождать. И теперь, выходило, он, Янко, сам себя предал. Сомнения, мучившие его на обозе, вернулись, и житья не стало совсем. Немного легче бывало только в те часы, когда приходилось ухаживать за Вьюной.

Полностью ее звали Вьюница, но она строго настрого запретила называть себя так. Мол, что за старушенское имя такое. Работа была тяжелой, Янко старался изо всех сил. Когда выносишь вонючее ведро или обтираешь дряхлое тело, стараясь шевелить его как можно меньше – тут не до скорбных раздумий. Поэтому Янко и не жаловался. Не жаловалась и старуха, хотя было видно, что Васил справляется куда лучше. Ее мучили боли, в том числе и от неловких прикосновений, но Вьюна старалась улыбаться, улыбка ее выглядела жутковато. Посмотрев на то, как старается Янко, даже Васил немного оттаял. Если в первый день он старик с руганью хотел Янко прогнать, то на второй день уже глядел на усилия мальчишки молча. А на третий и вовсе скупо похвалил.

– А скажи-ка, отец, – обратился как-то Янко к Василу.

– Я тебе не отец! – оборвал его старик с неожиданной злостью. – Понял, щенок?

– Не ругай мальчика, Васил, – пошелестела Вьюна. – Он не со зла.

Янко недоуменно переводил взгляд со старика на старуху и обратно. Васил сурово взглянул на него и буркнул:

– Ну? Чего хотел-то?

– Да просто… есть в Цветановке еще лекари?

– Еще? – ухмыльнулся Васил.

– Да, – упрямо тряхнул головой Янко, – еще. Я же вижу, моя помощь тебе не так уж нужна. Что если и других кого лечить буду?

– Деда решил заменить? – хмыкнул Васил. – Думаешь, сдюжишь?

– Со временем точно сдюжу, – серьезно сказал Янко.

– Сопли подбери, – сказал старик. – Придумай сначала как бирюком стать, понял?

И вышел из избы, так и не ответив на вопрос. Янко перевел взгляд на Вьюну:

– Васил не любил Деда? – спросил он тихо.

Старуха покачала головой.

– Значит, бирюков не переносит?

– Не в этом дело, – ответила Вьюна и добавила. – Нету.

– Чего нету? – не понял Янко.

– Лекаря, – сказал Вьюна. – В деревне нету больше. В лесу живет ведунья, но люди ее сторонятся. Ее только Дед привечал. Лечиться у нее не лечатся, все больше по другим делам бегают.

– По каким?

– Всяким, – ответила старуха и отвела взгляд.

Было видно: не хочется ей говорить о делах этих, ну да и пес с ними. Если ведунья не лечит никого, это только в радость: ему работы будет больше. А прочие же ведунские дела его не касаются. Пусть хоть голая у костров пляшет да срамные слова на дверях пеплом пишет, ему без разницы. Да даже пусть хоть всей деревней всем этим занимаются – лишь бы болели и себя лечить давали! А уж Янко не оплошает.

– А какой он был – Дед? – спросил мальчишка.

– Дед? – задумалась Вьюна. – Большой такой. Старый. Он был старый, когда я еще в девках бегала. И моя бабушка говорила, что не видела его молодым.

– Это ж сколько он живет в этой деревне? – прикинул Янко.

Старуха тихо рассмеялась.

– Это не он в деревне живет, – сказал она. – Это деревня у бирюка. Говорят, его дом тут первым был. Его дом, да усыпальня. А может, и врут. Кто ж теперь вспомнит, как все было…

– Усыпальня? – нахмурился Янко.

Старуха кивнула.

– Туда покойников складывают, – пояснила она. – Перед тризной. Ну обычная усыпальня. У тебя на родине их нет что ли?

Янко покачал головой. Ни в гродовой деревне, ни в столице никаких усыпален не было. Тела с почестями сжигали поутру или в полдень, и вся недолга. Неровен час покойник встанет и учинит что-нибудь. Или колдун какой его останками поживится. А тут, выясняется, все по-другому.

– Испокон веков, – сказала Вьюна. – Мертвых мы провожаем только после того, как они поночуют в усыпальне и простятся с белым светом. Так завещали предки.

Ага, как же, предки, подумал Янко. У этой деревеньки они какие-то свои были, не такие как у всех. Все в этой проклятой деревне не так, как у всех, пес ее подери. Но другой рядом нет.

– Значит, говоришь, бирюк тут первым был? А люди позже пришли? – спросил он.

– Так говорят, – подтвердила Вьюна. – У леса ведь жить – так с бирюком всяко надежнее.

– Тоже верно, – признал Янко. – И что, никогда не было, – он замялся, – ну, ссор?

– С Дедом? – удивилась старуха. – Да какие тут ссоры, его любили все.

– Так уж и любили?

– Так и любили. Дед всем помогал. И делом, и советом. Поболтаешь с ним и забудешь, что перед тобой нелюдь.

Ага, отметил Янко, нелюдь все-таки.

– А с Тварями он ладил?

– С какими-такими Тварями? – переспросила старуха.

– Как, – опешил Янко. – Ну, такие. Что людей в лесу ловят под дождем и мертвяков из них делают.

– Вот еще, – рассмеялась старуха. – Да откуда ж они у нас возьмутся, чудища такие? Такой напасти у нас отродясь не бывало.

И Янко не нашелся что ответить. Твари жили везде, насколько он знал. Везде люди боялись дождя и ночи. Потому и привечали бирюков, что те мертвяков отгонять могли да в лекарстве ведали. А здесь их, видите ли, «отродясь не бывало». Да, иногда люди могли не знать, что бирюки связаны с Тварями, как вон в ксимовой деревушке, но про самих Тварей не знать? Как так может быть вообще?

– А что, – придя в себя, спросил Янко, – Дед лечил-то хорошо?

– А как же! Любую хворь!

– А вас чего не вылечил? – вырвалось у Янко.

– Старость не вылечит даже бирюк, – вздохнула она. – Даже Дед.

– Суровый был?

– Суровый, – рассмеялась тихо Вьюна. – Суровый, да. Но справедливый. Вот послушай.

И она принялась рассказывать.

Много лет назад один бирюк явился издалека к Деду учиться премудростям бирючьим. Это было в порядке вещей: зимой к Делу приезжали молодые бирюки, осенью уезжали. И так каждый год. Некоторые приезжали по несколько раз, ведь чтобы охватить все знания Деда, нужно куда больше времени, чем год. Да, мудр был Дед, но не всемогущ. Однажды лечил он мальчишку от грудной горячки, да не вылечил. Умер мальчишка, хотя Дед сделал все что мог. Но отец мальчика так не считал. Он возненавидел Деда. И как-то раз ночью взял вилы, топор и пришел к бирюку. Стал под домом и принялся кричать, мол, сожгу я твою халупу, выходи, проклятый бирюк, ты мне сына погубил, ответ держать будешь. Пьян был мужик без меры. И бирюк вышел, да не тот. Не было Деда, ушел по надобности какой-то свой бирючьей. Потому вышел на крик молодой бирюк – из тех, кто приезжали к Деду каждый год. И мужик даже моргнуть не успел – снёс ему голову бирюк, забрызгал кровью порог дома. Не стал долго судить, рядить, разобрался быстро и навсегда. Угрожал? Угрожал. Сжечь дом обещал? Обещал. Вот и нечего тут больше думать. Но там, где молодости думать не о чем, старость дни за думами проводит. У убитого мужика была семья. У него остались жена и дочь. И жена потребовала у Деда суда над его учеником, что бездумно убил их кормильца. И вот что сделал Дед. Не стал ругать ученика или наказывать его. Ведь он был прав. Конечно, если бы он знал этих людей, пожил в этой деревне, он бы рассудил, что мужика убивать не нужно. Проспится – сам за голову схватится, прощения молить придет. Но и вдове не отказал. Пришел к ней и сказал, мол, однажды этот ученик снова вернётся, и тогда ты сможешь отомстить. По крайней мере попробовать. Вот такая была у Деда справедливость.

Янко помолчал, переваривая услышанное.

– И у нее вышло? – спросил он наконец.

– У одинокой женщины вышло отомстить бирюку? – улыбнулась Вьюна. – Это просто сказка. Не принимай ее близко к сердцу.

Янко с сомнением посмотрел на нее, но ничего не сказал. Эта история более-менее совпадала с представлениями Янко о бирюках. Забавно: сам будучи бирюком, он знал о них не так уж и много. В детстве родители не стремились дать ему бирючье воспитание. Лет до семи он и понятия не имел, что отличался от детей других рабов. Это все попозже началось: они его сторониться принялись, будто он и не их приятель, а чудище какое. Нет, он-то был чудищем, но… Что «но» Янко так и не придумал. Вот же дурость какая! В деревне нет ни лекарей, ни бирюков, но ему тут оставаться нельзя. А все почему? Потому что староста ему не доверяет! Ко всему прочему добавилась злость. Смотри, какие недоверчивые! Лекарь он хороший. Может быть, не лучший, но хороший. Если рылом крутят, то это их беда, а никак не его. Он-то себе теплый угол найдет.

Но, с другой-то стороны, это же неправильно. Ну указал ему старпер какой-то на дверь, что ж теперь лапки покорно подымать? Нет уж, коли не хотят его тут, то и не надо, но должны же они знать, что теряют, а? Конечно, должны, решил Янко, буду лечить их так, как сам Дед не лечил! А там, глядишь, и передумает этот гадский староста. Он вроде мужик неглупый. Янко воспрял духом. Давняя мечта – жить среди людей за своего, проснулась от долгой спячки. Совсем недавно ее, казалось, насмерть убил Ксим, когда разоблачил и забрал из гродовой деревни. А ведь Янко уже там, почитай, и обживаться начал. Сколько труда и сил пошло прахом! И вот теперь, судьба, дает ему еще шанс. Как там люди делают в таких случаях? Улыбаются? Янко улыбнулся – улыбка у него получалась складно. К черту Ксима. Теперь все будет хорошо, и даже не придется никого убивать, как в прошлый раз. Надо только как-то заявить о себе. А то ведь сидя у печи, известным лекарем не станешь.

Заявить вышло на следующее же утро.

С тех пор, как Янко поселился у Васила с Вьюной пошел уже четвертый день. И все это время Янко и не выходил толком со двора – только утром, к дедову дому, проверить, не вернулся ли Ксим. Полумрак василовой избы, запах больного тела и острая жалость к себе гнали прочь все сторонние мысли. Поэтому, когда на пороге появился Мирон, Янко даже не вдруг сообразил, кто это вообще.

– Васил! Где твой паца… – гаркнул было тот и увидел Янко. – О! Пойдем!

Совсем не понравились мальчишке ни перекошенное лицо Мирона, ни болезненный какой-то огонек в глазах. Навстречу ему тяжело поднялся Васил.

– Тебе мальчонка нужен? – спросил Мирон старика, словно опомнившись.

– Не особо, – отмахнулся тот. – Забирай. Токмо вернуть не забудь.

Даже не кивнув старику, Мирон уставился на Янко:

– Собирайся, – сказал он. – Живо!

– Куда?

– Увидишь. Собирайся давай!

Голос, будто на грани истерики, и дрожащие руки Мирона не понравились Янко еще больше.

– Да что происходит-то? – возмутился он. – Мне ить с поломанной ногой скакать! Ты хоть скажи, далеко ли?

С видимым усилием Мирон взял себя в руки. Сейчас он очень напоминал своего буйного брата Хрипана, что оплеушил Янко в прошлый раз.

– Племяша моего нашли в лесу, – сказал он. – Осмотреть надо.

И они пошли, побежали почти. Мирон то и дело, ушагивал вперед, потом стоял, закипая, ждал, пока догонит его хромой мальчишка. Едва, похоже, сдерживался, чтобы не начать подгонять. Мальчишка же догонял, дышал тяжело, костылем орудовал что есть силы, но все равно отставал. А когда догнал в последний раз, тут и показалось ему, будто вернулся в прошлое. Двор другой, а бледный люд с тяжелым запахом смерти – все те же. Еще, конечно, гомон и шум. Сильнее всех гомонил и шумел Хрипан. Он орал на детей, чтобы те не мешались под ногами, на собаку, чтоб заткнулась, на соседей, чтобы те своим гомоном не мешали ребенку. Тому самому, найденному, надо думать.

– Ты нас не затыкай, – сказал кто-то из толпы. – Если какая напасть в деревне объявилась, это нас всех касается!

– Коли ссыкливый такой, – отвечал ему Хрипан, – так и вали нахрен с моего двора!

Его двора! Янко против воли покрылся мурашками. Хотя и понимал он умом, что, может, мужик Хрипан и не плохой, просто так сложилось, но пугал он мальчишку сильнее иных Тварей. И идти к нему в дом казалось не самой доброй мыслью. Клятый Мирон, не сказал, что к его полоумному братцу идут! Янко было разозлился, но тут же сам себя попятил. А какая разница, куда идти? Ну сказал бы Мирон, неужели не пошел бы, спросил себя Янко. И сам же себе ответил: пошел бы. Они с Мироном зашли в самую середку галдящей толпы. Мирон любезничать не стал – грубо протолкался сквозь людей. При виде брата Хрипан расслабился, но вот Янко, вышедший из-за спины Мирона, его явно не обрадовал.

– Ты зачем его привел? – буркнул Хрипан.

– Пусть он на Петара глянет.

Значит вот, как мальчишку зовут, подумал Янко. Хрипан покосился хмуро, скривился.

– Неча ему тут делать, этому выкормышу.

– Пусть посмотрит, – без нажима, спокойно повторил Мирон.

– А я говорю, нужды такой нет, – повторил Хрипан, и сжал кулаки. – Это мой дом!

– Дом твой, – согласился Мирон. – Но убедиться нужно, что с Петаром все ладно.

– Жена уже осмотрела. В порядке он.

– А жена твоя лекарь? – возразил Мирон.

– А эта сопля твоя лекарь? – зло ткнул Хрипан в сторону Янко пальцем.

– Ученик при бирюке, нешто не лекарь? – качнул головой Мирон, – все одно, нелишним будет.

– Да ты ж не знаешь его! – гаркнул Хрипан. – Чужой он тут!

– Да будь он хоть зверем лесным! – разозлился Мирон. – Медведем с тремя удами! Коли мальчишка при бирюке был, значит в лекарстве сведущ. Вон, Васил поначалу его брать не хотел, а теперь «не забудь воротить!». Пущай глянет на Петара!

Мирон сделался будто шире в плечах, да выше на голову. Когда гнев находил на лицо его, он становился еще страшнее брата. А гаркнул он так, что и толпа у забора примолкла.

– Нету Деда, – сказал уже тише Мирон. – Пора смириться. А бирючий ученик на дороге не валяется.

Янко буквально кожей почувствовал, как взгляды людей устремились на него. Зашептались люди, по губам пошло гулять «бирючий ученик», «ученик бирюка».

Хрипан сплюнул, постоял, насупившись, да и сдался:

– Пес с тобой, – сказал он. – Заводи сопляка. Только смотри, чтобы не стянул чего.

Изба внутри оказалась сумрачной, но просторной. Здесь имелись и перегородки, и даже некое подобие комнат, с дверьми, выходящими в сени. Не палаты княжеские, конечно, даже не богатая изба Грода, но все же получше василовской. Сильно получше. , Не давай осмотреться толком, Мирон подтолкнул Янко к печи. Там на кровати лежал, едва дыша, кучерявый мальчик лет восьми. Бледное худое лицо, приоткрытый рот, выражение полнейшей беспомощности на лице. Рядом спала, сидя, женщина – очень красивая, печальная. На щеках дорожки из слез, в ладонях коса – с руку толщиной, видать теребила, переживала, да так и уснула. Она кого-то напомнила Янко, но сразу он не сообразил, потому и отбросил мысль, некогда о ерунде думать.

– Гляди, – шепнул Мирон Янко, и снова легонько подтолкнул его к кровати. – Что скажешь?

Янко окинул тельце Петара взглядом. Ребенок как ребенок. Стараясь, не потревожить женщину, Янко подошел и осторожно положил ладонь на лоб мальчишки, затем ощупал шею, отыскал вену, провел пальцами под челюстью. Сердце бьется ровно, кожа теплее, чем обычно, но жара нет, узлы не вздуты. Хвори, похоже, никакой не подцепил.

– Ну? – спросил Мирон. – Что с ним?

Во рту у Янко вдруг пересохло, впервые на него смотрели как на настоящего лекаря. И вроде дело плевое, а все равно волнительно как.

– В порядке, – хрипло сказал он. – Устал сильно. Выспится и очнется.

– Это и все? – разозлился Хрипан. – Я не лекарь, но такое и сам сообразить могу!

Как ни старался (если и старался вообще), а голос Хрипан потише сделать не смог. Проснулась от его баса женщина, заморгала, уставилась на Янко.

– Ты кто таков?

– Лекарь. Ученик бирюка, – ответил Мирон.

Женщина вздрогнула, будто не сразу сообразила, что в избе есть кто-то еще. Взглянула на Петара, слегка расслабилась и снова повернулась к Янко.

– Бедняжка, – сказал она.

– Он в порядке, – повторил Янко. – Ему бы выспаться.

– Да не он, – ответила женщина. – Ты. Ты ж еле на ногах стоишь! Еще и увечный…

Янко даже не нашелся что на такое ответить.

– Ты не о нем переживай, Милен, – буркнул Хрипан. – Сказано ж тебе: лекарь, бирючий ученик. Сам о себе позаботится.

– Да будь он хоть трижды лекарем, и дважды бирючьим учеником! – возразила женщина, и в тихом ее голосе неожиданно пробудилась сталь. – Ты погляди на, он же с ног валится!

– Малыш, ты сегодня хоть ел? – спросила она у Янко, и тот от неожиданности мотнул головой, ведь, и правда, был голоден. С тех пор, как они с Ксимом последний раз перекусили в лесу, так и не брал в рот бирючьей еды. Четыре дня уже. Целых четыре!

– Вот, видишь! – шепотом вознегодовала Милена. – Ребенок голоден!

– Я не ребенок! – возмутился Янко.

– Конечно же, нет, – улыбнулась она, и Янко даже как-то сомлел от этой улыбки. А потом пришел в ужас. Он совершенно не представлял, как отказать этой женщине, которая собиралась, его, судя по всему, накормить. Совершенно некстати зачесалась рука. Сильно зачесалась, яростно, будто неведомый комар принялся пить бирючью кровь, а то и дюжина комаров.

И тут мальчишка на кровати проснулся. Глаза распахнулись, лицо его сразу как-то постарело. Он задрожал, взгляд его заметался по комнате и остановился на Милене.

– Мама? – недоверчиво спросил он, и та расплакалась, враз забыв о некормленом Янко. Взвился фартук к глазам, прикрыл лицо, и промок тут же.

– Не твоя это мама, Петар, – глухо сказал Мирон.

– Теперь, его, – возразил Хрипан. – Как есть его.

Милена, тем временем, вытерла фартуком лицо, присела возле кровати, обняла за плечи Петара.

– Я теперь твоя мама. А дядька Хрипан – папа, – сказал она. – Теперь с нами жить будешь.

Малыш широко распахнул глаза.

– Это теперь мой дом?

– Да, Петар.

– Мне можно жить здесь?

– Конечно.

Тот, обнимая за шею Милену, с надеждой глядел на Хрипана, а его маленькие пальчики нетерпеливо подрагивали.

– Мне правда можно жить здесь? Правда?

– Правда, сынок.

Янко глядел на все это и не знал, что делать. Рука продолжала чесаться, и он украдкой поскреб ногтями кожу на тыльной стороне ладони. Не помогло, зачесалось даже сильнее, руку скрутила странная безболезненная судорога. Янко взглянул на ладонь и чуть не ахнул – сквозь кожу проступало что-то грязно-серое – небольшое пятнышко, с ноготь. Но неведомая зараза разрасталась: полтора ногтя, два. Украдкой Янко принялся тереть это место, стараясь сковырнуть заразу, но тщетно. И тут он понял, что это такое. Чешуйки. Не такие черные, как у Ксима, посерее, но ошибиться было трудно – Янко обрастал бирючьей чешуей, причем не по своей воле.

Стараясь не привлекать внимания, Янко завел руку за спину, прижал тыльную сторону к рубахе – навроде спина заболела. В полутьме избы вряд ли кто чего разберет, но зачем рисковать? Спина мгновенно промокла – то ли от жары в избе, то ли от волнения. И ведь было с чего волноваться – если прямо здесь его рука полностью зачешуится да еще и когтями обрастет, Хрипан долго думать не будет. Враз пришибет, и заступиться будет некому.

– Так я пойду? – спросил Янко.

– Иди, – буркнул Хрипан.

– Куда? – снова всполошилась Милена. – Некормленного отпускать?!

– Я у Васила поем, – соврал Янко.

– Так не годится! – заявила Милена, хота хотела было встать, но в фартук вцепились ручонки Петара. Она с досадой оглянулась, разрываясь между двумя некормлеными детьми.

– Пусть идет, мать, – сказал Хрипан глухо, – выхаживай Петара.

И Милена послушалась. Оглянулась на Янко, сказала только:

– Я тебе еды передам! – И снова посвятила всю себя хныкающему Петару.

Янко же, будто невзначай, сунул ладонь в сумку и похромал к выходу, никто его удерживать или провожать не стал. В сенях остановился дыханье перевести и украдкой осмотрел дергающуюся руку. Выглядело все плохо. Утешало только, что Янко наконец сообразил, почему с ним все это творится.

Ксим говаривал, что голодный бирюк – никому не друг, да кто ж его тогда слушал? Не одна, а целых две пилюли помогли прийти в себя. Зуд прошел, судороги прекратились. Чешуйки остались, да и пес с ними, лишь бы новых не наросло. Надо будет руку перемотать, будто порезался, решил Янко, на первое время должно сойти. Но что делать, скажем, через седьмицу? Он злился на себя, что не успел предусмотреть такой простой вещи, как голод, нечаянно разбуженный заботливой Миленой. Да-да, он знает, что голоден,

– Что скажешь? – раздался голос над ухом, и Янко вздрогнул.

Обернулся – за спиной никого. Пустые сени, лишь пыль в лучах света.

– О чем? – спросил кто-то невидимый из темноты, и Янко все понял. Похоже, не только рука, но и слух играют с ним злую шутку. В другой части дома Мирон с Хрипаном зашептались, а кажется, будто над душой встали и кричат. Видать и двух пилюль недостаточно.

– О Петаре, – глухо произнес Мирон.

– А что с ним? – забеспокоился Хрипан, и вдруг его голос налился злобой. – Или тебе твой бирючий выкормыш чего наплел?!

– Ничего он не наплел, – сказал Мирон. – У меня и своя голова есть. Сам смотри…

– На что смотреть? Твой племянник выжил, так радовался бы! – голос сперва взлетел в гневе, а затем рухнул до сердитого шепота. Переживает о ребенке Хрипан, заботится.

– А на то, – упрямо продолжил Мирон. – Мы его два дня искали по всему лесу. Каждый овраг обыскали, каждую яму. Ни следа. А потом он сам выкатился под ноги старухам, что морошку собирали! Грязный, будто специально грязью мазали, но целехонький! Вот так просто?!

– И что?

– Не бывает так! – А вот Мирон голос не понижал. – Кто-то забрался в дом к…

– Что ты несешь? – разозлился Хрипан. – Тебе жаль, что Петар живой? Не бывает так?! Да у нас брат был, не брат, а скала! Я вот верю в то, что он до последнего бился, а сыну убежать дал.

– Да я…

– Нет уж, дай сказать! Ты брату всю жизнь завидовал! А я не такой, понял? Если ты в Петаре не уверен, то и не ходи к нам больше. И меньше своего бирючьего выкормыша слушай! Он тебе и не такого расскажет!

– Хрипан! – послышался голос Милены. – Потише!

– Ладно, – вдруг сдался Мирон. – Но смотри за ним в оба. Хоть спроси, что случилось в ту ночь. Народ ведь тоже боится…

– Пусть меня боятся! Понял? Петар мне дороже, чем вся эта деревня, понял? Не было у меня сына, а теперь есть! И я его как зеницу беречь стану, а ты лучше не лезь, брат, понял? И бирючонка своего забери!

В этот момент Янко проглотил еще две пилюли и как можно шустрее вышел из дома. Протолкался сквозь люд. Остановить его не пытались, сторонились незнакомого мальчишку с костылем и перемотанной рукой. В уши настойчиво бились посторонние звуки, шуршание платьев о тело, треск ветвей, пенье птиц. Выйдя за околицу Янко остановился. Рука до боли сжимала костыль, мышцы тряслись от натуги. Как тогда со нюхом, теперь и со слухом. Снова бирючье нутро рвалось наружу, не щадя хлипкого тела. И когда рядом прозвучал задорный голос, Янко даже не удивился.

– Чего встал, как пень? Дорогу забыл?

Янко едва не взвыл от громкости этого голоса, зажал рукой ухо, но помогло не очень. Поодаль стояла удивленная корова, а рядом – давешняя девчонка. Обе с любопытством глядели на него. Блин, она что специально время так подбирает, а?

– Тебе чего? – буркнул Янко.

– Ишь сердитый какой, – рассмеялась девчонка. – Так что? Дорогу напомнить?

– Я тебе сам могу напомнить! – огрызнулся Янко.

– Вот грубиян, – посетовала она. – Пошли, Морька от него подальше.

Корова одарила Янко влажным взглядом и двинула вслед за девчонкой.

Он проводил странную парочку взглядом и пожал плечами. И как в первый раз стало полегче. Девчонка появилась и будто сгладила слабость Янко. Уже в василовом дворе он забился под поленницу и внимательно осмотрел руку. Все оказалось не так страшно. Пятно с чешуей не росло, но и не уменьшалось. Если перемотать аккуратно, никто не заметит, и руке мешать не будет. Слух тоже пошаливал, но уже не так сильно, хотя бы не ранил. Периодически в уши влетали куски разговоров неизвестно кого неизвестно с кем. Терпеть можно, а уж это-то Янко умел.

5

Ну, а навечер пришел – с опаской глядящий незнакомый дед. Позвал «ученика бирючьего», попросил спину больную полечить. Янко дал ему полпальца горчавой мази, велел три дня мазать по три раза на день.

– А оно поможет? – усомнился старик.

– Поможет, коли хорошо втирать, да тяжелого не подымать, – уверенно ответил Янко.

Старик кивнул и ушел, даже не поблагодарив.

И потом как прорвало, люди пошли со всем подряд: вросшие ноги, подагра, плохо вправленные суставы и даже один просил избавить от лысины. Соскучились, видать, люди по лекарю хорошему. Хотя Янко и давался диву, как одна небольшая деревенька всего за пару недель столько болячек нажила? Вроде ж кто-то про ведунью говорил? Видать, стеснялись с такой ерундой к ней идти, а пацана ледащего – чего стесняться? Потянулись дни, полные болячек, которые вылечил бы и обычный коновал. Для настоящего лекаря – чернейшая рутина.

– Погляди, – смущаясь, говорила румяная молодуха, показывая Янко свою ногу с довольно пухлым жировиком.

И Янко глядел. Вечером ему принесли хороший пирог, который он с чистым сердцем отдал Василу.

– Погляди-ка, – совал свою руку с сорванным ногтем местный бондарь, который как выяснилось, жутко боялся боли.

И Янко, конечно, глядел. Бондарь хотел расплатиться бочкой, но ни Василу, ни самому Янко та была без надобности.

– А вот такое видел? – спрашивает один из местных охотников, а на ноге лишай на всю икру.

И было их так много, что, когда солнце перевалило за полдень, руки Янко уже не хотели подыматься, а глаза норовили прикрыться веками. Но, прежде чем юноша совсем свалился без сил, люди кончились. Некоторое время Янко просто лежал и таращился вверх. Потом встал. Со всей этой суматохой, он совсем забыл навестить дом Деда. Это стало хорошей традицией, отступать от нее было как-то боязно. Да и ноге надо нагрузку давать. Покивав себе для уверенности, Янко ухватил костыль и поплелся на другой конец деревни.

Солнце светило нехотя, тоже, видать умаялось, то и дело норовило скрыться за облаками. А те только и рады прикрыть подругу, заставляя окружающие Янко дворы выглядеть унылыми. Впрочем, тот не было против. После всех этих обработанных болячек взгляд Янко оставался бы пасмурным даже в самую солнечную погоду. Но мысли сдаться он отмел почти сразу, хотя, да, они, конечно, появились. Ну а у кого бы не появились бы, а?

– Эй! Берегись! – Пролетел над Янко веселый крик.

Раздался звонкий «бэм-м», с каким бьются друг об друга две сухие палки, и костыль под мышкой неприятно завибрировал. Вместе с ним завибрировал и сам Янко – дрожь неприятно отдалась в голову, к ноздрям потянулись запахи, слух тоже усилился.

– Твою мать! – рявкнул Янко и огляделся в поисках неведомого шутника.

На другой стороне дороги стояла группка детей – лет десять-одиннадцать. Три мальчика, две девочки. Каждый держал в руке по палке… а нет, не каждый. Один чумазый мальчуган был без палки. Именно она, видать, несколько мгновений назад врезалась в костыль – Янко быстро отыскал ее глазами.

– Вы охренели? – спросил Янко, не стараясь сдержать выражения.

– Ну тебе ж кричали «берегись», – заметила серьезная светленькая девочка, – надо было беречься.

– Вы бы крикнули еще позже, – посоветовал Янко.

– А нечего мишени заслонять, – возразил беспалочный малый. – Могло и в голову же прилететь!

Янко огляделся, и увидел сложенную из чурбачков конструкцию. Он и правда едва не спотыкнулся об нее.

– Мишень, значит, – сказал Янко. – А чего вы ее тут соорудили? Шли бы вон за околицу и там палками кидались!

– Больно надо, – возразил другой мальчишка. – Там люди пропадают!

– Ну-ка молчи! – сурово крикнула на него светленькая девочка. – Мал еще о таком говорить!

Янко хмыкнул, и сердитый взгляд девочки тут же вонзился в него.

– А ты вообще кто такой? – спросила она требовательно. – Тоже нелюдь?

Мурашки пробежали по спине Янко, хотя лицо он постарался оставить невозмутимым. Янко изобразил на лице досаду:

– Да с чего вы вообще взяли, что я нелюдь? – спросил он.

Девчонка пожала плечами.

– Все говорят.

В этот раз удержать лицо спокойным оказалось еще сложнее. Неужто не обманула людей его маскировка? Янко захотелось просто уйти отсюда побыстрее, сбежать от этих пес их дери детей, но бежать было нельзя.

– Таки и все? – улыбнулся Янко, вовсе не уверенный, что улыбка вышла естественной.

Дети закивали, нахально улыбаясь. Янко медленно покачал головой.

– А вас как зовут? – спросил он, пытаясь перевести разговор.

– Я Лесса! – крикнула беленькая девчушка, но остальные промолчали.

– Мы нелюдю имена не скажем, – заявил беспалочник. – Вдруг порчу наведешь.

– Так уже навел, – заметил Янко. – Вон она!

И ткнул пальцем куда-то за спину детей. Все обернулись, но ничего там, конечно не увидели.

– Я не нелюдь, – хохотнукл Янко, – я лекарь. Ученик бирюка. Лечу ваших мам, пап и дедушек с бабушками, ясно?

– Одно другому не мешает, – заявил беспалочник. – Бирюки вон тоже лекари, но все ж нелюди.

– Да, – поддержала его доселе молчавшая девочка, – у нас в Цветановке вообще нелюдей много. Мама говорила, их не отличишь от людей, коли они не захотят.

– Я точно знаю, что людь, – возразил Янко. – Это вы, может быть, нелюди, откуда мне знать?

– Мы люди! – возразили детишки нестройным хором.

– А чем докажете?

Те задумались.

– У нас родители есть, – сказал неуверенно один из мальчишек.

– У меня тоже были, – пожал плечами Янко.

– А щас они где? – с подозрением спросила девчонка.

– Умерли.

Такое короткое слово, а сколько в нем… всего. И не опишешь, даже если попросят. Привычным уже усилием воли Янко отогнал от себя воспоминания.

– У Петара вон тоже, – сказал тихо один из мальчишек, и на него все тут же зашикали.

И только тогда Янко узнал в одном из мальчишек хрипановского племяша. Стоит, молчит, волком глядит. Он единственный в беседе не участвовал, будто и нет его тут. Лишь во взгляде плещется злость и тоска. Янко стало не по себе.

– Некогда мне тут с вами лясы точить, – сказал он. – Меня дела ждут.

И похромал дальше, даже не слушая, что они ему говорят. Но взгляд Петара еще долго преследовал его, даже когда детишки исчезли за поворотом.

Вернувшись в василову хату, он первым делом завел со стариком глупый разговор ни о чем. Просто, чтобы проверить, не скажет ли тот, мол, отстань, нелюдь. Слова детей пугали Янко. Но старик ничего такого не сказал. Вьюна тоже вела себя как обычно, и Янко успокоился.

На утро все началось заново. Суровая работа требовала от него все большей отдачи, а голод то и дело напоминал о себе трясущейся рукой, резкими запахами, ниоткуда возникающими и звуками, которые Янко предпочел бы не слышал. Например, хрипы в груди Вьюны.

– Тронь! – просили.

– Вылечи! – требовали.

– Выведи! – молили.

И Янко упорно трогал, лечил и выводил.

– Вот, погляди, – басил местный кузнец, – Что за напасть?

И Янко снова глядел. Напасть была немудреной – потянутая до безобразия мышца, да напрасно забытая в руке заноза.

– Да не на меня гляди, на нее! – Янко подтолкнули к лежанке и детскому тельцу на ней.

Янко вздрогнул и будто бы пришел в себя. Точно, вспомнил он, я не в василовой избе, я же к кузнецу пришел. Взглянув на лицо больной, Янко сразу ее узнал – та самая девочка, что еще спрашивала, не нечисть ли он. Лесса. Нынче беззаботная улыбка пропала с лица, глаза спрятались за веками, губы посинели, на лбу блестела испарина. Дыхание настолько слабо, что и пламя лучины не колыхнет. Десятилетняя Лесса старалась выжить, но что-то очень ей мешало. Это уже не ерунда какая-то, явно. И Янко принялся за дело серьезно.

– Ее рвало?

– Нет, – как-то нерешительно ответил кузнец и посмотрел на жену. Та покачала головой.

Значит, не отравление. Он приложил ухо к груди Лессы, слегка надавил пальцами на диафрагму, чтобы девочка вздохнула глубже. Та вздохнула, но легкие были чистыми – никаких хрипов. Значит, не грудница, не жаба. Пощупал живот – не твердый, и девочка никак не откликнулась, значит, не кишечница. Закатил веко и не нашел лопнувших сосудов. А затем достал из сумки нож.

– Это тебе зачем? – осторожно спросил кузнец.

– Надо, – твердо ответил Янко, и тот не стал возражать. Хорошо наточенный нож коснулся пальца девочки. Очень-очень медленно набух красный шарик, – организм отдавал кровь неохотно, даже слишком.

– Она теряла кровь?

– Что?

– Кровь. Может где-то сильно поранилась?

– Нет-нет. Она у нас тихая…

– В нужнике подолгу, может, сидела? На кровавый понос жаловалась?

Мать покачала головой.

– Месячные очищения? – спросил Янко, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Отец девочки чуть не отшатнулся.

– Да ты что? Рано ей…

Янко вздохнул.

– Помогите ее раздеть.

– Зачем?

– Осмотреть нужно.

– Это еще чего? – встрепенулась мать. – Я не дам кому попало мою доченьку раздевать!

Интересно, когда Дед их лечил, они так же выкобенивались?

– Ты чего там удумал?! – продолжала накручивать себя женщина. – Да я…

– Хватит, – тихо сказал отец. – Надо так надо.

И в миг все было сделано. Янко старался лишний раз малышку вовсе не трогать, чтобы не злить родителей. Поэтому они раздевали дочь сами. Ран на теле девочки не было. Если это и правда кровопотеря, то куда она эту кровь потеряла? На теле, конечно, обнаружились царапины – как у самого обычного ребенка. Но от них такой немочи приключиться не могло. Янко задумался. Не всегда выходит с первого раза определить болезнь. Значит, нужно обычное лечение, а там поглядим. Поискал в сумке, достал сушеную траву-алянку.

– Мясом ее кормите, – сказал он наконец. – Свеклой. Заварите эту травку покрепче и давайте девочке с едой. По одной ложке на кружку. Ясно?

– Да как же ей давать-то, коли она не просыпается…

– Проснется, – уверенно сказал Янко и понадеялся, что так и будет. – Должна проснуться.

И засобирался прочь. Виду он, конечно, не показывал, но эта дрянь его сильно озаботила. Не могла девочка так сильно кровь потерять. Неоткуда просто, нет никаких следов. Так не бывает, чтобы кровь терялась неизвестно куда.

Кузнец неловко стоял в дверях.

– Что это с ней? – спросил он.

Янко не имел ни малейшего понятия, поэтому честно соврал:

– Это кровница. Такое бывает.

Кузнец стиснул челюсти, мать тихо охнула.

– Выживет Лесса, – сказал Янко. – Вы, главное, кормите ее, как я сказал.

Янко вышел во двор, хозяева пошли провожать.

– Точно выживет она? – снова спросила тихо мать.

– Выживет, – успокоил ее Янко. – Оклемается.

Говорил уверенно, важно. Не должен колебаться лекарь, даже в разговоре. Хотя тут и колебаться нечего, не так уж и больна эта девочка. А что сил нет, так это пока. Ничего страшного. Очнется.

– Завтра вернусь, – пообещал он, намереваясь, прийти сюда прямо утром.

Но не получилось. Потому утром его позвали к другому ребенку. Который точно так же лежал на кровати и не мог очнуться. На этот раз мальчик. И снова Янко узнал его – он тоже был в той компании с Лессой. И все повторилось заново. Родители спрашивали, что с ребенком, Янко отвечал про хворь, искал следы кровопотери, и не находил. Он снова наказал родителям кормить чадо мясом и поить отваром, заверил их, что все будет хорошо. И все это время в голове его билась нехорошая мысль, о том, что хворь оказалась заразной. И коли так, нужно было опередить болезнь.

– С кем ваш сын играл? – спросил он. – От кого мог подхватить?

Родители переглянулись.

– Креп, Тихарев мальчишка, – сказал отец. – Наш с ним не разлей вода.

Уж не тот ли это песпалочник?

– И все?

Отец пожал плечами.

– Вишка бондарева, – сказала мать. – Может, еще кто.

Янко кивнул, вспоминая. Когда он лечил бондарю руку, поодаль вертелась шустрая девочка и во всю показывала ему, Янко, язык. На больную она никак не походила, но проверить все равно стоило.

– Бондаря я знаю, – сказал он. – А где эти Тихари живут?

– Да тут рядом. По левую сторону третий двор. Ты, главное, сам не заходи в калитку – у них собака злющая.

Янко кивнул и направился прямиком туда.

– Хозяева! – крикнул он у калитки, но никто не откликнулся, даже злющая собака.

– Хозя!..

– Ты еще кто такой? – вдруг вынырнула из кустов смородины старушка.

– Бирючий ученик, – ответил Янко. – Лекарь.

– Вона как. Лекарь. И чего тебе тут надо, лекарь?

– Да так, – ответил Янко. – Узнать хочу, не болеет ли Креп, ваш сынок.

Старушка рассмеялась и погрозила ему пальцем.

– Ишь льстец! Креп – то мой внучек. Здоров, не жалуемся. Тьфу, тьфу. А что?

– Да друзья его захворали, – сказал Янко. – Вот и…

– Не кличь беды, – перебила его старушка. – Хорошо все у нас. Тьфу, тьфу!

– Не бледный, не вялый? – спросил Янко. – Может, спать его тянет?

– Ничего такого, говорю тебе, – разозлилась старушка. – Иди уже отсюдова, раз не звали.

– Пойду, – согласился Янко. – Только скажите, с кем ваш внучек дружится? Авось кто из его друзей подцепил ту же хворь.

– С Вишкой, с Петаром. Да за всеми разве уследишь?

– Петар? – удивился он.

– А что тут такого? – тут же вскинулась бабка, поняв его удивление как-то по-своему. – Петар. Хоть и пережил много, ан все ж таки ребенок.

Янко покивал и пошел прочь. Теперь сомнений не оставалось – это та самая пятеррка детей, с которыми он давеча познакомился. Два мальчика, две девочки и Петар. При мысли о том, что придется глядеть на злобную рожу Хрипана, Янко скривился. Но дело есть дело. Если это и правда мор, хрипанова рода станет не самой большой проблемой. Очень долго ковылял он к хрипанову двору, и дело было не только в костыле. Ноги будто сами не хотели его нести туда, не хотел Янко видеть этого полудурка. Да, у него есть причина таким быть, он брата потерял. Но что, теперь можно детей ногами колотить? НУ пусть не детей, поправил сам себя Янко, но… да вообще! Что можно вести себя как скотина? Наверное, нельзя. Но этот момент еще стоило обдумать. В конце концов, может быть Янко и вовсе не встретит этого охламона. Может, с его женой поговорит, это было бы гораздо приятнее. И Янко, при мысли о доброй женщине, зашагал быстрее. Ведь может ему сегодня повезти все-таки?

Как выяснилось, не может.

Во дворе был Хрипан. Он сидел на крыльце и правил лук. Словно бы ласкал дерево ножом, не резал, а именно ласкал. Ни одной стружки не упало ни с рукояти, ни со слегка изогнутых плечей. Закончив с деревом, Хрипан принялся рассматривать тетиву, пядь за пядью, внимательно, хищно, пропуская ее между пальцами и резко вытягивая. Похоже, подумал Янко, он все делает так же – хищно и резко. Наверное, даже в нужнике так себя ведет. Словно услыхав эту мысль, Хрипан дернулся, огляделся и увидел Янко за забором.

– Чего приперся?

Янко проглотил резкий ответ и миролюбиво сказал:

– Петара зашел проведать.

Хрипан выронил нож. Вскинул голову и уставился на Янко тяжелым взглядом.

– Пошто?

Янко покачал головой.

– Просто. Слыхал, его друзья болячку подцепили, вот и зашел узнать, не заболел ли и он…

Уже только начав говорить, Янко понял: ничего он не добьется. Не нужно было упоминать ни друзей, ни болячку. Хотя пес его знает, как с этим дураком вообще разговаривать. Хрипан нагнулся, поднял нож. Медленно поднялся и двинулся к плетню. Янко очень хотелось отступить, но он остался на месте. Он не какой-то пугливый мальчишка, а лекарь, и пришёл сюда по делу. Полоумному верзиле с ножом не испугать его. Хрипан подошел и крепко ухватил Янко за ворот, уставился в глаза. Подтянул к себе на расстояние локтя и тихо сказал:

– Поди вон отсюда. Ты никакой не лекарь. Да я лучше своего мальчонку на руках аж к самой ведунье через всю деревню пронесу, чем бирючьему выкормышу доверю, понял?

Затем выпустил ворот и оттолкнул Янко. Вроде и несильно оттолкнул, но хромому с костылем много ли надо? Грохнулся на задницу Янко, прямо в пыль. Вскинул голову и встретился взглядом с Хрипаном. Тот слегка улыбался. Ну давай, просил его взгляд, скажи что-нибудь, скажи, чего ты, ну? Янко проглотил обидные слова. Этот сумасшедший только и ждет повода расправится с ним. Не дождется. А коли и дождется, это случится на моих условиях, решил Янко. Поднялся и, не глядя на Хрипана, побрел прочь – прямо к кузнецу. Обещал в конце концов.

6

Встретили его насторожено. Вид у хозяина был мрачный, под глазами засели темные круги. Жена его выглядела и того хуже. Оба, видать, не спали толком несколько ночей, а дневную работу никто не отменял. Скотина и хозяйство не будут терпеть. Лесса была слишком слаба. Она будто дышала через силу. Выглядела даже хуже, чем в прошлый раз.

– Ей стало лучше к вечеру, – сказал кузнец. – Но утром снова похудшело.

– В себя не приходила, – уточнил Янко.

Кузнец покачал головой. Жена его хотела что-то добавить, но отчего-то осеклась. Оба они смотрели на Янко то ли с надеждой, то ли со злостью. И он решился.

– Я могу спасти ее. Попробовать. Но это опасно.

Жена кузнеца побледнела и прижала фартук ко рту, а сам кузнец вдруг постарел лет на десять и глухо сказал:

– Делай, что должно.

Они не понимают, сообразил Янко, насколько это опасно.

– Она может…

– Делай! – повысил голос кузнец. – Делай уже.

Янко глубоко вздохнул. Теперь пути назад нет. Он либо спасет девочку, либо сгинет с ней. Хромому от разъярённого кузнеца далеко не уйти.

– Хорошо, – сказал он. – Мне нужна горячая вода, чашка для отвара, тряпка и небольшой деревянный чурбачок.

Миг – и родители принялись суетиться. Когда нервы на пределе – суетиться самое оно. Все, что нужно, появилось у Янко так быстро, как он и не рассчитывал.

– Теперь, – сказал он. – Выйдите. И не заходите, пока не позову.

Жена дернулась, но кузнец просто кивнул, глядя в пол, и вышел, потащив ее за собой. В комнате стало сразу как-то мрачнее, тени надвинулись на девочку, потянули к ней свои лапы. Янко вздохнул еще раз, теперь с облегчением. Не хватало еще перебранки с родителями. А тени его не пугали. В чашку он высыпал траву, принялся размешивать. Мешать нужно долго и тщательно. Траву так просто не заваришь, тут терпение нужно. Доведя отвар, Янко оставил его дышать, а сам достал нож и взялся за чурбачок. Чиркнул по нему разок, другой, снял стружку. Большого сходства с человеком и не требовалось, но Янко все равно пришлось повозиться. С непривычки он умудрился два раза порезаться, благо неглубоко, но все-таки закончил реба. Тот получился уродливым: ладно на девочку – вообще ни на кого не похожим. Янко даже плюнул от огорчения. Ну не дано, чего тут скажешь. Жизнь впереди долгая, успеет еще научиться нормальных ребов вырезать. Если получится сегодня ночью все, как задумано, то долгая.

Поковыряв еще немного чура для очистки совести, Янко положил его на стол и подошел к Лессе. Кончик ножа легко уколол детский пальчик, и снова кровь пришлось чуть ли не выдавливать из ранки. Так, наверное, корову доят, пришла нелепая мысль. Кое-как сцедив капельку крови, Янко собрал ее на палец, и быстрее, пока не скатилась, размазал по чуру. То, что осталось на пальце, окунул в чашку с отваром. И тут же выдернул его, обжегшись. Пламя лучины дернулось от гневного шипения Янко. Выругав себя же, он аккуратно срезал от реба небольшую стружку и кинул ее в чашку. Теперь все было готово.

Набрав в рот горячего отвара, он наклонился к Лессе и открыл ей руками рот. Приникнув к ее губам, Янко аккуратно перелил отвар, а затем приподнял ей голову, чтобы она не захлебнулась. Тоже опасный способ – тело слабое, сейчас как пойдет отвар в легкие и… Горло девочки дернулось раз, другой. Янко снова открыл ей рот, проверил. Все хорошо, проглотила. Он хлебнул еще раз из чаши, немного пополоскал рот и выплюнул на реба. Теперь они все связаны: чур, чаша с отваром, девочка и он. Нужно было исключить чашу и себя. Янко подождал немного, потом перевернул девочку на бок и засунул ей в рот два пальца – насколько смог. Пошевелил ими. Обессиленное тело не хотело отдавать лишнюю влагу, но Янко был настойчив. Лесса вздрогнула, ее скрутило несколько раз, а затем и стошнило. Янко вовремя успел убрать пальцы и сунуть к ее губам реба. Рвота хлынула на деревяшку и руки Янко, тот недовольно скривился. Отложил чура, обтер руки об одеяло. Гадость какая. Он снова взялся за нож уколол свой палец. У него капелька черной крови выступила сраз уже. Он ткнул пальцем в лоб девочки, там остался жирный след. Затем помазал и самого чура. Оставалось самое главное.

Янко взял лучину расщепил ее аккуратно. А затем медленно поднес огонек к черной отметине на лбу девочки. Если крови слишком много, она просто спечется и все будет напрасно. А если слишком мало – опять же ничего не выйдет. Придется делать нового чура, готовить новый отвар… Несколько долгих мгновений ничего не происходило. А затем капля бирючьей крови вспыхнула ярким пламенем. Во лбу девочки будто вырос целый огненный рог. Янко, не ожидавший такого, отшатнулся, и увидел, как на столе занимается пламенем чур. Получилось! Как есть получилось! Они теперь связаны! Янко хлопнул девочку по лбу, гася пламя, и кинулся к чуру, схватил его и начал отряхивать, чтобы сбить пламя. С третьего или четвертого удара, это удалось и в руках у Янко оказался заклятый чур, самый настоящий. До сего момента он о таких только слышал, но ни разу не видел. Получилось, да еще и с первого раза! Теперь нужно определить болезнь, понять сколько из нее девочка передала чуру, и уже дальше решать, что с ним делать. Иные хвори требуют огня, другие – воды, земли а то и вовсе животной утробы.

Янко завертел в руках деревяшку, осматривая ее со всех сторон. Да, дерево почернело и слегка потрескалось, лицо чура и до опаления не отличавшееся красотой, сейчас вовсе могло испугать медведя. Но больше ничего не изменилось. Не поплыли контуры, не разошелся особый узор, не расцветились древесные волокна. То ли девочка не передала чуру своей хвори, то ли никакой хвори у нее не было.

Янко яростно принялся вертеть реба в руках. Может, он что-то упустил? Не может такого быть, чтобы хвори не было! И девочка должна была передать чуру болезнь, обязана была! Ведь сработала же связь, они с деревяшкой сейчас ближе, чем с отцом-матерью. Ведь вспыхнул же огонь, сработала бирючья кровь, не могла не сработать!

Но на ребе по-прежнему не было ни единого следа какой-то хвори. Если верить проклятой деревяшке, девочка была здорова.

Янко в изнеможении уселся на лавку. Хотело швырануть чура куда-нибудь подальше, желательно в печку, но он сдержался. Не время давать волю чувствам, особенно, если они навеяны пилюлями. Нет уж, сейчас нужно оставаться собранным. Что там говорили кузнец с женой? Ей стало лучше вечером, но к утру схуднуло? Значит, приступ хвори, чем бы она ни была, приключился ночью. Значит, нужно просто дождаться его. И Янко принялся ждать.

Время тянулось медленно, особенно если учесть, что он не отрывал взгляд от лица девочки, боясь пропустить, когда начнется то, не знаю что. Однако оно никак не хотело начинаться. Лучина прогорела, Янко зажег другую, третью. Прогорели и они. Идти беспокоить кузнеца с женой не хотелось. Пришлось бы отвечать на вопросы. Потому Янко просто сидел в темноте – его не совсем человечьи глаза кое-как приспособились. Немножко света давали угли в печке, немножко – лунный свет из маленького окошка под потолком. А большего и не требовалось – кажется, ночь уже подходила к концу.

Лесса дышала ровно, будто ей и правда стало чуть лучше после всех усилий Янко. Это немного утешало. Может, родители просто забыли ей на ночь дать отвара? Плохо заботились о чаде, вот и стало хуже? Проведя столько времени у кровати девочки, Янко был готов поверить даже в это. И в миг, когда он почти придумал, что сказать о лечении девочки нерадивым родителям, чур на столе шевельнулся. Сперва Янко подумал, что ему показалось. Но чур шевельнулся еще раз. Девочка меж тем лежала совершенно неподвижно. Янко поднялся, стараясь лишний раз не дышать. Осторожно приблизился к столу, уставился на реба.

Тот дрогнул. А Лесса нет.

Уже второй раз за ночь с чуром этой девочки происходило то, чего не могло быть. И тут пошевелилось уже одеяло пошевелилось, девочка застонала. С кровати свесилась ее нога. Дитя задергалось, мучительно пытаясь встать. Очнулась?! Янко подскочил к ней, не зная, радоваться или…

Нет, определенно не радоваться.

Глаза девочки были плотно закрыты, она не очнулась, лишь пыталась встать с кровати, пребывая в забытьи. Громкий стук заставил Янко подскочить, он оглянулся и увидел, как свалившийся на пол бер принялся кататься из стороны в сторону. Как будто что-то есть в самой деревяшке, и оно пытается выбраться на волю. Тем временем девочка умудрилась как-то встать на ноги. Она шагнула вперед, и Янко просто отлетел в сторону, будто и не весил ничего. Маленькие ручки обескровленной девочки швырнули его едва ли не через всю избу. Он с шумом врезался в лавку и завалил ее. Шатаясь, Лесса побрела вперед, к двери. Чур буквально бесновался на полу, будто невидимая рука колотила им по доскам. Янко не понимал, что происходит, но знал, что нужно сделать.

Он поднялся, окунул руку в отвар, подхромал к девочке и одним движением стер кровавую метку с ее лба. Девочка замерла. Ее глаза открылись, но в них не было ни капли жизни. А Янко уже подхватил с пола чур и вскрикнул, обжегшись. А затем схватил со стола нож и воткнул его в чура. И так, держа его на рукояти, подбежал к печи и швырнул в огонь вместе с верным товарищем – ножом. Пламя взметнулось и опало, Янко мог поклясться, что где-то вдалеке раздался вопль. А девочка в тот же миг тихо осела на пол там, где и стояла. Теперь ее придется еще и в кровать волочь. Как встала, так могла бы и обратно лечь, зараза мелкая. Отдышавшись, Янко таки перетащил Лессу обратно в кровать. А там прислушался к ее дыханию, оно было гораздо легче и глубже, чем вечером. Это и есть тот самый приступ? Она ведь шла куда-то, так? Поморщившись от боли в ноге, Янко похромал к двери и открыл ее. В сенях спали кузнец с женой. Несмотря на весь шум, они так и не проснулись. Натерпелись, видать за прошлые ночи. Янко закрыл дверь, и вернулся в комнату к девчонке. Стоило ее, наверное, обтереть, да напоить все-таки отваром. Только уже другим, таким, что кровь восстановит. Этим бирючонок и занимался, пока не сел передохнуть на лавку, да на ней и уснул.

Янко разбудили родители девочки, кузнец вздернул его с лавки и обнял, да так сильно, что кости затрещали. А тот даже не сразу понял, что происходит. Но в кровати сидела Лесса и с большим аппетитом расправлялась с пищей. На щеках алел здоровый румянец, и, казалось, присутствие Янко в комнате ее совершенно не смущало. Янко скривился, не зная, какую эмоцию дать. Самое время обрадоваться успеху, но сил просто не осталось, даже на плач. Короткий утренний сон не принес никакого облегчения, и уж точно их не принесли медвежьи объятья кузнеца. Увидев, что Янко проснулся, кузнец бухнулся на колени. Жена кинулась к нему, Янко думал, примется подымать его, но она упала рядом. И оба стали голосить. Ярко и не знал, что на свете существует столько благодарностей разом. Он стоял и не знал, что с этим всем делать. Застыл над двумя телами с чувством, которое не мог определить. Позднее решил, пусть это будет лёгкая и приятная паника.

– Спасибо… Спасибо! – выпалил он и попятился назад, в дверь. К его ужасу, кузнец с женой поползли за ним. Из избы Янко буквально выскочил. Бежать не мог, но очень быстро похромал вон. Мысль, что чета кузнецов поползет за ним через всю деревню, приводила его в ужас, но обошлось. Хотелось идти сразу домой, но он стиснул зубы и поперся проведать детей. Тут-то и выяснилось, что и Вишка и тихарев сынок (тот, который по слова бабки и вовсе не болел), если и не выздоровели окончательно, то резко получшели. Детишки прибавили в краснощекости, и настроение их прошло в гору. Бледными немощами они уже не выглядели. Будто болели они только за компанию с кузнецовой Лессой. Выглядело это жуть как подозрительно, но у Янко не было сил разгадывать такие загадки, он просто вздохнул с облегчением и принял это как данность.

Дом Васила казался какой-то далекой звездой, до которой уже и не добраться, но каким-то чудом Янко все же дошел. Доплелся до лавки, увалился спать. Это уже потом ему Вьюна со мехом рассказала, что у дверей василовой хаты столпилась чуть не вся деревня, прослышавшая, что молодой лекарь избавил дочь кузнеца от какой-то страшной хвори. Янко-то думал, что они еще день назад поверили в него, ан нет, то все было понарошку. Поверили они только сейчас. Васил всю эту кодлу терпеть не стал, разогнал криками и рукоприкладством.

– Ну хватит уже! – орал Васил. – Мальчонка на ногах еле держится! Геть из избы, завтра придете! Ишь уселись на шею мальцу! К Деду вы со всякой херней не ходили!

Люди подумали и разошлись.

Спалось Янко плохо. Если днем он хорошо справлялся с ролью обычного человеческого мальчишки, то ночью натура бирючья отыгрывалась на нем за все сразу. Часто его во снах били, и нельзя было сказать: сон это простой, или воспоминания с невольничьего рынка. Враги во сне были похожи на Ксима – лысые и равнодушные. Иногда Янко от кого-то бежал, когда по лесу, когда по городу, в котором никак нельзя было узнать Столенград, а меж тем, по ощущениям, это именно он и был. Та самая пристань, только гораздо больше, дом гильдейский, где он и жил с родителями. И бежал он часто именно к этому дому, хотя в реальности было все совсем наоборот. Но сегодня был самый противный сон. Янко шел по деревне – сам шел, без костылей, легко и свободно. А вокруг стояли люди. Почему-то все они были заметно ниже ростом, чем он, но это не мешало им смеяться и тыкать в него пальцами. Стоило Янко только подойти к ним, как они тут же со смехом разбегались, уворачивались, проскакивали у него между ногами, скользили между пальцами. Янко выл от ярости и обиды, но ничего не мог поделать. Смех стоял такой, что тряслось небо, и люди вокруг становились все выше, а Янко все уменьшался. «Иди сюда, дитя!»– позвала откуда-то ласково Милена жена гадского Хрипана, и яростно заозирался Янко. Даже огрызаться на «дитя» не хотелось – столько тепла и заботы было в ее голосе. Он сначала медленно, потом все быстрее пошел на голос, спотыкаясь на каждом шаге, и хохот окружающих становился тише.

– Иди сюда! – снова позвала Милена, и Янко заторопился. Послышался скрип. Слезы счастья заструились по его щекам – и это было удивительно, потому что бирюки не плакали. Янко порой даже завидовал этому умению. Люди и сами не понимали всей прелести слез, и проливали их просто от боли или обиды, но уж он-то нашел бы применение такой отличной маске. Плачь он тогда в деревне, может, и Ксим бы ничего не заподозрил. Хотя… что «хотя» Янко не додумал, он просто торопился к Милене.

– Быстрее!

– Я иду! – хотел было сказать Янко, но вышел только всхип. Но это неважно, она конечно услышит и поймет его. Милена была очень похожа на маму. Снова что-то заскрипело.

– Быстрее, Иван, быстрее!

Иван?!

Янко дернулся неловко, оступился и… очнулся во дворе. Ветер тут же продул его насквозь – мокрая рубаха не защищала от холода, а лишь помогала сильнее замерзнуть. Луна с высоты недоуменно таращилась на Янко, жесткая земля давила комьями пятки, а нога побаливала. Янко, не найдя под рукой костыля, от неожиданности шагнул назад, и снова раздался тот противный скрип – недовольно ворчала шина, наложенная Ксимом, возражала против прогулок без опоры.

– Что за?… – только и успел сказать Янко, как вдруг сзади за шею его обхватила рука. Тонкая, но очень сильная. Он, было, дернулся, попытался вырваться, но его встряхнули как котенка, а затем ударили под колено. Ноги сами подкосились, Янко неловко рухнул плашмя на землю. Неведомый враг уселся на него верхом и слегка подпрыгнул на ребрах, выдавливая воздух – так что даже теперь даже и не вскрикнуть. Голову буквально вмяли в землю, рот тут же наполнился кровью из разбитых губ, нос вспыхнул болью. Но это все показалось ерундой, когда враг с ворчанием вгрызся в шею Янко. Тот хотел закричать от ужаса и боли, но через прижатые к земле губы вышло только тихое мычание. Враг чавкал и сопел, Янко буквально чувствовал, как тот высасывает кровь из раны, как натягивается кожа. Как рвутся мышцы шеи.

И вдруг враг захрипел. Давление на голову исчезло. Янко хотел рывком вскочить, но сил хватило только слегка приподняться на дрожащих руках. Враг скатился со спины Янко и тяжело упал на землю рядом с ним, завозился в пыли, задергался. Мальчишка первым делом прижал руки к шее, и пальцы не нащупали там никакой рваной раны. Тонкий порез, из которого продолжала литься кровь, и все. Янко сорвал тряпку с руки и зажал рану на шее.

– Хр-р-р! – выдавил из себя враг.

Луна в ужасе глядела на это существо – чуть выше сажени в высоту, одетое в обычную рубаху, в какой мальчишки бегают. Оно каталось по земле и царапало длинными пальцами горло. Глаза ввалились, серая кожа натянулась и лопнула, обнажив узенькие полоски мышц.

– Ты бирю-укх! – выплюнуло вдруг существо. – Значит, не всех…

Изо рта его пошла пена. Тварь повернулась, луна с омерзением взглянуло ему в лицо. И Янко тут же это лицо узнал – несмотря на то, что оно было сведено судорогой, а кожа пошла струпьями. Перед ним лежал племянник Хрипана – Петар. Мертвый.

7

Ночь уже почти ушла. Она маялась в сенях, косясь на побледневшее небо. Васил и Вьюна еще спали, когда во двор вбежал Хрипан. Его безумный взгляд тут же вонзился в Янко, сидящего на скамейке у дома.

– Ты что тут делаешь? – гаркнул Хрипан.

– Живу, – ответил Янко, стараясь выглядеть как можно более спокойным. Даже зевнул фальшиво.

– Живешь? – опешил Хрипан.

– Меня дядька Мирон сюда привел, – объяснил Янко, – а Васил приветил,

– Никакой он тебе не дядька, – плюнул Хрипан. – Где Васил?

– Спит. А что случилось-то?

Хрипан пристально вгляделся в Янко. «Он все знает!» – зазвенела у того в голове паническая мысль, ее тут же перебила другая, рассудительная: «Не знает. Не может знать наверняка». Но на душе все равно было неспокойно. Трудно держать себя в руках, глядя в глаза человеку, чьего племянника ты не так давно убил, хоть и не по своей воле. В очередной раз Янко позавидовал бирючьему равнодушию.

– Ну так что, дядько Хрипан? Что стряслось?

«Ну давай уже, ответь. Хватит на меня таращиться!»

Хрипан не ответил, огляделся, будто прикидывал, увидит его кто, если он примется бить Янко прямо сейчас. В этот момент дверь отворилась, и на пороге появился Васил.

– Хрипан, – поприветствовал он гостя, зевая, – ты чего здесь? Снова мой лекаришко понадобился?

Тот, скривился, отвел взгляд от Янко:

– На кой ляд? Ты Петара не видал? Не проходил он тут? Во двор не забредал?

– Да что ж он корова, какая что ли? – хмыкнул Васил, и у Хрипана враз заиграли желваки на скулах. Старик, видать, это тоже заметил, потому добавил: – Нет, не забредал. А ежели и забредал, так я не видел. Только глаза продрал. Янко – вот, может, видел, он давненько поднялся.

И теперь уже два взгляда уперлись в Янко, которому такого внимания никак не желалось. Помимо воли перед глазами вставала сцена: он стряхивает с себя острозубую мразь, и та, с шипением издыхает прямо у его ног. А затем и вовсе растекается зловонной лужей, оставив лишь буквально обтянутый кожей рыхлый скелет и мягкую на ощупь голову без глаз и ноздрей. Только острые зубы поблескивали в темноте. Их Янко и взял себе, остальное кинув в отхожую яму. Лужу, что осталась от существа, он тщательно засыпал землей и разровнял. Следов не осталось. Никто ничего не заметит. И все равно на душе было неспокойно.

– Нет, – спокойно сказал Янко. – Не видал. Не приходил он сюда.

Поднять глаза, посмотреть спокойно сначала на Васила, затем на Хрипана. Старик верит, ему, должно быть, все равно. А вот Хрипан глядит подозрительно, вспоминает, как впервые встретил Янко – тогда пропал его брат со всей семьей, включая маленького Петара. Ничего себе совпадение, а?

– Ну, сталбыть, не заходил к нам Петар, – подытожил Васил. – Когда он ушел-то?

– Вечером. Ночью, – ответил Хрипан. – Спать со всеми лег, а утром кинулись – нету.

– Вернется еще, – сказал старик. – А ежели нет, к обеду всем селом пойдем искать. Знаешь ведь, как оно бывает.

– Знаю, – ответил Хрипан, да с тем и ушел искать племянника по другим дворам.

Янко глядел ему вслед и напряженно думал о том, как быть дальше. По-своему истолковав это молчание, Васил вдруг сказал:

– Ты на него не серчай.

Янко вздрогнул, повернулся к старику, не расслышав.

– На Хрипана говорю, не серчай, – повторил старик. – Детей-то у него нет, так и не нажили. Вот и носится с Петаром…

Янко кивнул, не уверенный, что нужно отвечать в таких случаях. Значит, Хрипан еще опаснее, чем он думал. Не оставит он все так, ох не оставит. Округу на уши поставит, а племянника найдет.

И верно, скоро о пропаже Петара знала вся деревня. Янко из-за околицы слышал, как переговариваются женщины, видел, как хмурятся мужчины, машут руками, обрисовывая горизонты будущих поисков. Поначалу он переживал, но потом уверился: в его сторону никто не глядит. Никто не собирается искать Петара в отхожем месте Василова двора. Даже как-то смешно стало: в прошлый раз он убил самого старосту деревни, и против него был аж целый бирюк. А здесь – даже не староста, так, сопля мелкая. А противник – мужик скудоумный, неужто не сдюжим? Сдюжим, решил Янко, еще как сдюжим.

Было немного боязно уходить со двора, мелкая трусливая мыслишка настаивала, что стоит только ему уйти, тут же набегут толпы людей и найдут Петара. Усилием воли Янко загнал ее поглубже. Даже если и случится такое, он помешать этой самой толпе никак не сможет. А, значит, и сидеть сиднем не нужно. Поэтому Янко, будто и не произошло ничего, сходил к кузнецу, проведать девочку. Та, хоть и была еще белее света, а все ж глазки блестели. Она явно шла на поправку. Во всю таращилась на Янко, ежилась, когда он пытался прощупать сердцестук. В комнате уже ничего не напоминало о ночи. Все, что разбилось, вылилось или сгорело, хозяева вымели прочь. Вроде, и не было ничего, да только сумка Янко полегчала на целый нож. Стеснятся он не стал, намекнул кузнецу, тот намек понял, пообещал сделать самый лучший и удобный нож на всю округу. На этом и расстались.

Всю обратную дорогу Янко размышлял о том, что же тут приключилось. Сомнений у него не оставалось: девочку кузнеца посещал ночью тот же гость, что теперь покоится в яме. Следов не оставлял, выманивал ребенка на улицу неведомо как, а родителей таким же макаром усыплял. И никто ничего не видел, не слышал. Потому и бер скакал как припадошный, что связь была не только между ним и девочкой, а и эта тварь приклеилась. Скорее всего через кровь. Но это ладно, с этим разобрались. Куда интереснее было другое. Что оно там бормотало перед тем, как испустить дух? «Ты бирюк! Значит не всех…» Не всех что? Не всех перебили? Хочешь не хочешь, а придешь к мысли, что именно оно повинно в исчезновении Деда и Ксима. И это очень смущало Янко. Да, у твари этой была странная сила: заставила его выйти во двор, а там и напала. Но чтобы этот задохлик справился с Ксимом? Янко, конечно, было приятно думать, что тварь его просто недооценила, потому и сдохла так бесславно, но будь она даже втрое сильнее, да даже вчетверо, вряд ли одолело бы настоящего бирюка.

Но это в одиночку. А если их тут в деревне несколько?

Эта мысль осадила Янко. Если так и есть, стоит скоро ждать и второго ночного визита. Мимолетный испуг сменился тихой злостью. Значит, он всех этих людских детенышей выхаживает, а какая-то тварь смеет его усилия прахом пускать? Не годится так! Только все стало получаться! Янко постарался умерить гнев по привычке, нельзя поддаваться чувствам, нельзя. Ладно бы на людях, это дело хорошее, но наедине с собой – какой смысл, где выгода? Выгоды не было, как и смысла, и это злило еще больше. Янко стоял у василовского двора и размышлял, успокаивался. Нет, говорил он себе, пороть горячку не нужно. Если тварь была одна и сдохла, то проблема решена. Плевать на Деда и Ксима. Пропали и ладно. Он, Янко, не пропал, он остался, он в деревне самый главный. Если не считать старосты, конечно.

– Главный. – Не удержался Янко произнес это вслух. И губы сами собой раздвинулись в человеческой улыбке, которую он тут же и спрятал за угрюмостью. Никто ему не указ.

Но если их все-таки больше одной?

Эх, совета бы спросить, да не у кого. Хотя… почему не у кого? Вот и пора наведаться к ведунье местной. Недаром же о ней столько разговоров.

– Васил, – улучив момент, спросил Янко, – говорят, тут ведунья где-то живет?

Старик снова рубил дрова и как обычно пребывал в мрачном настроении.

– Ну живет, – буркнул он.

– Это куда идти надо, чтобы ее повидать?

– А тебе она зачем? – нахмурился Васил.

– Посоветоваться, – сказал Янко.

Васил пробурчал себе под нос явно что-то.

– Чего? – переспросил Янко.

– Ничего, – привычно уже ни с того ни с сего разозлился Васил. – Отвяжись. Работать мешаешь.

Янко лишь пожал плечами. Он уже привык к внезапным приступам сердитости у Васила. В конце концов не зря же у старика в деревне было прозвище Хмурняк. Янко даже хмыкнул: вот деревня, что ни Хрипан, то Хмурняк.

Вьюна поглядела на это со странной улыбкой. Она весь день чувствовала себя хуже некуда, потому к ней бы Янко и не сунулся с расспросами, но вот, проснулась.

– Никто из них тебе не скажет, где ведунью искать, – сказала она тихо. – Даже если и знают. Ищи девку.

И больше ничего не сказала, сколько Янко ни спрашивал. Значит, оставалось пойти и спросить у кого-нибудь в деревне, да только… не хотелось этого делать. Зачем одному лекарю идти к другому? За советом разве что. А выставлять себя каким-то неумехой – это совсем не дело.

Остаток дня, как и вся ночь тянулись бесконечно долго. Янко не спал, боялся сомкнуть глаз, боялся очередного сна. Сейчас, когда все только-только стало налаживаться, было бы глупо подставиться очередной твари. В конце концов следующий гость может быть не таким простым, принесет с собой что-нибудь острое, и просто перережет ему, Янко, глотку, не пытаясь испить кровушки. Опасаясь такого, Янко стащил тихонько у Васила нож. Который, разумеется, не пригодился. Никто по его душу так и не пришел, а раз так, самое время устроить засаду. И Янко устроил. Жертву пришлось ждать совсем недолго.

– Здравствуй, – высунулся из-за плетня Янко.

– И тебе здравствовать, Иван, – приветливо улыбнулась девчонка.

Она даже глазом не моргнула, будто ждала засады хромого лекаря. Забавно, что именно на нее он засаду и устраивал. Да, их первая встреча прошла не очень, но несмотря на все его грубости, она, как будто, даже не обиделась. Ее мягкий голос и теплый, хотя и слегка насмешливый, взгляд не отталкивал Янко и не будил подозрений.

– Чем занимаешься? – задал он заготовленный вопрос.

Девчонка посмотрела вслед идущей корове и ответила:

– Да вот, гуляем вместе с Морькой. А что?

– Да ничего, – пожал плечами Янко. – Времена нынче неспокойные, Спутник лишним не будет.

– А ты никак защитник мой? – прищурилась она хитро.

– Почему бы и нет?

– А ничего, что ты хромой?

– Так даже лучше!

– Чем же это?

– У меня костыль есть. Знаешь, как больно бьется? – поинтересовался Янко. – Так что я тебя от кого хошь защищу. Кто ж захочет с таким костылем связываться?

Девчонка серьезно кивнула, но не выдержала и рассмеялась. Да так искренне, что будто бы даже и слезы брызнули!

– Смешной ты лекарь. Хотя, какой же ты, и правда, лекарь с таким костылем! Ты не лекарь, ты целый воин!

– И то верно, – согласился Янко. – Ну, так что? Проводить?

– А проводи, – вдруг согласилась девчонка. – Только вот какое дело: как же ты меня защищать будешь?

– Ну, – слегка растерялся Янко, – костылем ведь.

– Да понятно, что костылем, – отмахнулась девчонка. – Но вот ежели разбойники нападут, что ты кричать станешь?

– Пошли прочь, собаки рябые? – предположил Янко.

– Неплохо, – признала она. – А если они засаду приготовят? А ты их увидишь допреж меня? Что кричать будешь?

– Берегись? – нахмурился Янко.

– Берегись, кто? – уточнила девчонка, и Янко почувствовал себя круглым дураком.

– Извини, я дурак, – так и сказал он. – Как тебя зовут?

– То-то же! – сказала она и не спеша пошла прочь, а Янко, немало озадаченный, двинулся вслед за ней. И только когда он ее догнал, она, не поворачивая головы добавила:

– Цветана. Как деревню. У нас с ней одно имя на двоих.

По деревне шли молча, но стоило только выйти к лугам, Цветана тут же повернулась к Янко, глубоко вздохнула и:

– Как тебе в деревне нашей живется? Сам-то откуда? Чего такой кислый? А рука чего замотана? Поранился?

Едва устояв под шквалом вопросов, отвечать на которые ему не особо-то и хотелось, Янко уцепился за последний:

– Поранился, да. Вроде того, – уклончиво сказал он, но девчонка не отстала. Наоборот, подошла ближе, придирчиво осмотрела руку.

– Перевязка так себе, – заключила она.

– Одной рукой особо не перевяжешь, – буркнул Янко.

Цветана, казалось, только этого и ждала. Даже глаза загорелись.

– Хочешь, помогу? – сказала она, улыбаясь, – Я умею! – Ее длинные худые пальчики хищно потянулись к повязке.

– Нет, – Янко и отдернул руку.

И Цветана, само собой, нахмурилась. Янко запнулся, не зная, что сказать. Пес его знает, как себя тут вести. Была бы обычной девчонкой, сказал бы, что там дикое мясо или гниющая рана, она бы сама на три сажени отпрыгнула и ближе бы не подошла. А эта, может, еще и быстрее полезет разматывать. Нет уж, пусть думает, что хочет, пускать ее к себе Янко не хотел. Не хватало еще, чтобы его секрет раскрылся.

– А что, – спросил Янко, стараясь увести беседу в сторону, – говорят, тут у вас ведунья какая-то есть.

И тут же понял, что попытка был на редкость неудачная. Цветана нахмурилась еще сильнее. Ее, очевидно, обидело то, что ее помощью он пренебрег, предпочтя ведунью.

– Есть, – кивнула Цветана, – за деревней живет. В лесу, почитай.

Янко поколебался немного и спросил:

– Расскажешь, где?

Цветана вдруг остановилась, повернулась к Янко и сделала страшное лицо:

– Неужто, – сказала она, – ты за этим меня и караулил? Узнать, где наша ведунья живет?

Вот этого Янко и опасался, что в ответ на обычный и простой вопрос Цветана устроит целое представление. И поди пойми, всерьез она или шутит?

– Да, – честно сказал он. – Больше не у кого спросить. Я ж тут чужой.

Вопреки ожиданиям Цветана улыбнулась:

– Молодец, не стал врать, – одобрила она. – За честность хвалю.

Ветер взъерошил волосы Янко, и даже слегка качнул тугую косу Цветаны. Та лишь мотнула головой, как кошка какая-нибудь, улыбнулась.

– Так что? – спросил Янко. – Ты мне поможешь?

– Я думала, что нравлюсь тебе, – сказала Цветана, слегка надув губки, – а ты вон как. Противный мальчишка!

Опять двадцать пять! Ведь сама же похвалила за честность, и все равно ей все не так!

– Ты мне и нравишься! – заявил Янко, понимая вдруг, что не очень уж и соврал. Девчонка была странной, но при этом довольно забавной. Она постоянно ставила Янко в тупик, но его это не почему-то не злило.

– Врунишка! – погрозила пальчиком Цветана. – А еще лекарь. Больным ты так же врешь? «Не бойтесь, я вас вылечу, и эта стрела в груди – ерунда». Так?

– Да что ж ты несешь? – возмутился наконец Янко. – Какие стрелы, какие больные? Я у тебя просто спросил, где живет проклятая ведунья, а ты? Тоже мне, развела тут нравлюсь-не нравлюсь! Сказать трудно? Сама паси свою корову, я обратно в деревню похромал!

И похромал, и даже не обернулся. Ну, разве что один раз. Буквально шага через четыре. Цветана глядела ему вслед, лицо было серьезное. Не злое, не расстроенное, просто серьезное. Янко остановился. Снова повернулся к ней.

– Ты меня извини, Цветана, – сказал он. – Я просто… ну, разозлился. Ты мне, правда, нравишься, ты хорошая, хоть и странная.

И собрался было возвращаться в деревню, как вдруг:

– Ты же меня защищать обещал. От разбойников.

Янко снова остановился, чувствуя, что уйти по-хорошему не получится, и разговор снова поворачивается как-то не так.

– Ну, обещал, – мрачно сказал он.

– Значит, ты не только врунишка, но и брехло, – заявила Цветана. – Так всем и расскажу.

– Как найдешь разбойников – зови, – ответил Янко.

– Кого ж я позову, если буду, например, идти мимо ведуньиной избы? Ее саму разве что? Так мы вдвоем от разбойников и не отобьемся!

И Янко так и не понял, что в этот миг должен почувствовать: облегчение или досаду? Выходило как-то все сразу. Янко Быстро развернулся и догнал ее, ловко орудуя костылем. Он прокручивал в голове весь разговор и удивлялся, как такая простая вещь – спросить дорогу – может быть такой сложной. Цветана тоже по дороге молчала, и даже не глядела в сторону своего спутника. То ли сама расстроилась из-за своей глупости девчачьей, то ли еще почему. Деревня скрылась из виду, даже тропинка по которой они шли, скорее угадывалась, чем существовала на самом деле. Чур Громовика не возвышался, а так, выглядывал из высокой травы. Видать, не шибко много ходоков к ведунье. Оно и не удивительно, подумал Янко, зачем нужна ведунья, когда есть бирюк? Понемногу желтеющий лес надвинулся, обступил со всех сторон, и тропинка вовсе сгинула в траве, но Цветана уверенно шла вперед по одной ей известным приметам. Все-таки не зря обратился к ней, подумал Янко, сам бы заблудился как пить дать, даже если бы знал, в каком направлении идти.

– Здесь редко ходят, – сказала вдруг Цветана, словно прочтя его мысли. – Редко, да и… женщины в основном.

– Почему женщины? – поинтересовался Янко, но Цветана не ответила. Он было хотел спросить еще раз, да увидел, румянец на щеках девушки. И тут же прикусил язык – понял, зачем ходят женщины к ведунье. Все стало понятным, даже злость Васила в ответ на расспросы о ведунье. Не злость это была, а смущение. Не со всякой бедой к мужчине, пусть и бирюку, подойти можно. Поэтому, видать, Васил и не захотел говорить об этом. Не хотел признаваться, что дороги не знает. То ли просто неловко было говорить, решил Янко. И тут же задумался: а с чего это Цветана так хорошо знает дорогу? Ей-то зачем к ведунье часто ходить? Он покосился на девушку, и та, поймала его взгляд. По ее глазам Янко понял, что она снова угадала его мысли, и закраснелась пуще прежнего.

– Я ей еду ношу, бывает, – сказала она, отвернувшись. – Тетя готовит, а я отношу.

Янко кивнул, хотя она этого видеть и не могла. Ну а что тут скажешь?

Вдруг лес поредел, они вышли на широкую поляну. Несколько домов со всеми дворами уместились бы. Посреди стоял аккуратного вида изба – точь-в-точь из сказки какой-нибудь: вся такая ладная, складная, бревнышки одно к одному. Крыша, будто только вчера перестилали – сено да солома сочного желтого цвета, не выгорели, не поблекли. Да и деревья вокруг поляны – исполины, но растут по-особому, будто склонились над избушкой, не угрожающе, а словно прикрывают от солнца жаркого, от звезд колючих, от луны-завистницы.

– Ну, чего встал? Пришли! Иди к своей ведунье! – Цветана ткнула его кулачком в бок, и Янко словно очнулся. Ему тут же стало немного стыдно, стоял, будто маленький, рот разинув.

– А ты? – спросил он.

– А я подожду, – ответила Цветана и неожиданно подмигнула.

Янко подмигивать в ответ не рискнул – к таким штукам не был привычен, поэтому просто улыбнулся, надеясь, что улыбка сойдет за правильный ответ.

8

Вблизи домик выглядел еще более сказочным чем издалека: бревнышки гладкие, отполированные, ни следа древоточца, ни царапины. Круглые окна, довольно широкие, не для того, чтобы хаты проветривать, а для света – будто хозяйка стужи совсем не боится. Дверь слегка овальная, да такая низенькая, что и Янко придется пригнуться, чтобы войти. Он вдруг остановился, охваченный странным предчувствием. Что-то кололо в душу, что-то тревожное, будто перед пропастью застыл, а она так и тянет прыгнуть вниз. В какой-то миг, мальчишке захотелось просто развернуться и уйти. Он обернулся, у края полянки стояла Цветана и смотрела на него. Нет, отступать поздно.

Янко пожал плечами, толкнул дверь и заглянул внутрь.

– Хозяйка? – позвал он. – Есть дома кто?

Молчание.

– Дома кто есть? – повторил он уже громче.

Нет ответа.

Янко нахмурился. Без спроса соваться в логово ведуньи не хотелось, мало ли. В поясе лежали зубы неизвестной твари, по деревне бродила странная хворь, но Янко колебался.

– Да заходи уже, заходи, – раздалось из темноты. – А то так до вечера и простоишь.

Янко нарочито пожал плечами и вошел. Изба ведуньи встретила его дикой смесью запахов. Над головой раздался тихий перестук, Он поднял голову и увидел, как у потолка пляшут мелкие кости, подвешенные на нитях. Наверное, сквозняк – вот и стучат.

– Нравятся мои обереги?

Глаза Янко обвыклись, и сквозь темень проступили очертания странного вида печи с огромной топкой и низенького стола возле нее. За столом и сидела ведунья. Тут уже никакой сказочности – обычный нос, картошкой, и уши нормальные, не отвислые, сама махонькая да сухонькая, никаких зубов торчащих или глаз бельмастых. Согбенная, само собой, это видно даже, когда сидит, но на то и возраст. Седые волосы сплетены в две косички, которые сходятся в одну – затейливую. В молодости, наверное, с руку толщиной коса была, всем на загляденье. В общем, ни дать, ни взять, добрая бабушка, только вот… глаза выдают. Древние, осторожные. Глаза человека, не привыкшего никому доверять.

– Подойди. – А вот голос зловещий, этого не отнять. Как стая ворон и еще полстаи грачей у старушки голос. Таким только вести скорбные сообщать.

Янко чиниться не стал, подошел, в потемках споткнулся обо что-то. Если в доме такие окна большие, то почему здесь потемки-то, мелькнула мысль, да и где вообще эти окна? Сквозь какие-то невидимые щели в дом попадал свет, но эти яркие пятна на полу, и пыль, искрящаяся, в лучах, не рассеивали темноту, а, казалось, только сгущали ее.

– Помоги старой женщине встать.

Янко поморщился, но руку протянул. Цепкая морщинистая ладонь схватила его за запястье, и слегка потянула на себя – бабуля подымалась с лавки. Глаза не обманули, она, и правда, спиной маялась, скрюченная вся, будто на плечах гору держит. Янко и сам не заметил, как расслабился. Сгинули тяжкие предчувствия, что ему, в конце концов, сможет сделать эта старушенция? Старушенция, меж тем, щурилась, разглядывая гостя.

– Я все ждала, – сказала она, наконец, – гадала, навестишь бабушку или нет.

Янко мысленно скривился. Похоже, сегодня ему везло на странных женщин.

–Меня зовут Янко, – представился он, – я…

–Ученик бирюка. Слышала про тебя.

–Хорошее?

–Всякое, – старуха, неуклюже переваливаясь, подошла к двери и с силой захлопнула ее. Кости над дверью даже не шелохнулись. Наступила тишина. Янко просто не знал, что сказать, а старуха беззастенчиво его рассматривала.

– Хорош, хорош, – оценила его ведунья, – и ведь не скажешь, что бирюк!

Янко похолодел внутри и застыл снаружи. Вот так дела! Неприятно начинается разговор. Никто раньше еще не смог распознать в нем бирюка, кроме Ксима. Но Ксим ладно, он сам бирюк, а старуха эта, да кто она такая? Даже та ночная тварь и та ошиблась! Детишки тоже от балды говорили! Бирюки не имеют и, конечно, не выказывают никаких чувств. А коли выкажешь – старуха поймет, что врешь. И как быть?

– С чего ты взяла, что я бирюк? – нарочито грубо спросил Янко.

– Да не пугайся ты так, – заулыбалась ведунья. – Я не скажу никому.

– Я не би…

– Хватит, – сказала старуха, и челюсть Янко захлопнулась. – Не зли меня, бирючонок, не морочь мне голову, коли хочешь свою на плечах удержать. Здесь, – махнула она рукой, – мой дом, моя земля, я здесь хозяйка, и никаких секретов от меня тут быть не может.

– Ты точно нелюдь. Бирюк, – повторила старушка, – хоть и не похож.

Значит, она поняла, что он нелюдь, а потом уже и все остальное…

– Обереги у двери, – догадался Янко, оглянулся.

– Молодец, – заразительно улыбнулась старуха. – Смышлен. Они всякую нелюдь чують.

– Почему же сразу бирюк? – поинтересовался Янко. – Вдруг я волкод какой-нибудь?

Глаза старухи засветились в темноте, заискрились, она заквакала, и не сразу понял Янко, что она смеётся.

– Чтобы бирюк с волкодом якшался? – проквакала старуха. – Бирюк ходит только с бирюком.

– Хорош, – повторила ведунья, отмсеявшись. – Хорош.

Янко подал плечами, снова не зная, чего сказать. Он хорошо мог обороняться, нападать словами, а вот просто разговаривать… Хотя по его наблюдениям, большинство людей было такими же.

– И что же ученику бирюка от меня надо? – спросила ведунья.

Ага, добрались до сути.

– Помощи, – ответил Янко. – Совета.

Старушка задумалась.

– Чтобы бирюк попросил у меня помощи и совета? – медленно, словно пробуя слова на вкус, проговорила ведунья. – Когда такое вообще было?

Янко стало как-то неуютно. Будто он предал какой-то неведомый бирючий закон, о котором не знал. Захотелось разозлиться, только непонятно на кого: то ли на Ксима, за то, что так мало рассказывал о жизни бирюков, то ли на себя, за то, что не хотел ничего об этом всем слушать. Но тут старушка мигнула и снова улыбнулась.

– Ладно не обращай внимания, на старуший лепет, – заявила она. – Конечно я тебе помогу. Хотя бы в благодарность Деду. Рассказывай.

Рассказывать было сложновато, проще было показать. И Янко положил на стол челюсть Петара. Тонкие крючковатые зубы, словно у симугря. Такими легко разрезать кожу… или рвать ее, если жертва сопротивляется. Глядя на них, Янко ощутил легкую боль в шее, даже не боль, а воспоминание о ней. Он перевел взгляд на старуху и понял: угодил прямо в цель. Ведунья вытаращилась на «подарок», будто ее сейчас удар хватит. Челюсть ее слегка тряслась, глаза чуть не вылезли из орбит.

– Откуда… это у тебя? – прошептала она. И куда только делось карканье из голоса?

– Трофей, – невозмутимо отозвался Янко. – С трупа взял.

– Это ты? – старуха перевела свои белесые глаза на Янко. – Ты его убил?

– Я.

Старуха с трудом сглотнула.

– А от меня чего хочешь? – спросила она резко.

– Хочу знать, что это за тварь. – сказал он.

– Кто это был? – спросила старуха, будто и не слыша Янко.

– Ты о чем?

Старуха тут же очутилась рядом, обхватила за плечи, заглянула в лицо.

Белесые бездушные глаза так близко заставили Янко вздрогнуть от омерзения. Он резко встал, от чего ведунья чуть не свалилась на пол.

– Кем он прикинулся? Чье лицо было у этого чудища?

Доверять такое постороннему – нет уж, благодарствуйте. Проще самому с обрыва сигануть. Ведунья приветлива и зла ему не желает, вроде, но пёс его знает, как оно все обернется, скажи Янко про Петара.

– Скажи мне, кто это был. Ну?!

Глядя прямо ней в глаза, Янко соврал:

– Темно было. Не разглядел. Так что это за тварь?

Мгновение старуха колебалась, будто решая, верить или нет. Потом вздохнула и ответила:

– Осий князь, – ответила старуха. Даже в потемках была видна ее бледность.

– Осий князь? – нахмурился Янко. – Никогда о таком не слыхал.

Старуха покачала головой:

– Очень плохо. Сильного врага ты себе нажил.

– Не впервой, – отозвался Янко, хотя вовсе не чувствовал в себе такой уверенности. Вот и старуха ему не поверила. Она резко поднялась, заозиралась.

– Плохо, – повторила она, – очень плохо.

Уголки рта ее опустились вниз, лицо приобрело каменное выражение.

– Уходи, бирючонок, – сказала старуха, – никому не говори, что ты тут был. И сам не приходи. Больше ты этот дом не найдешь. Никто не найдет, уж я-то постараюсь.

– Что? Но почему?

– Потому что врагов надо выбирать себе под стать, – процедила старуха.

Янко хотел было спорить, но в дальнем углу со скрипом распахнулся сундук, которого там до сего момента и вовсе, казалось, не было. Сквозь густой аромат трав пробился ругой – тонкий, но такой знакомый. На мгновение лучи, пронизывающие избу, стали ярче, Янко услышал лесной звон, пенье птиц и запах не только здешних сухих трав, но и каких-то далёких луговых, мимо которых он сегодня проходил. В глазах потемнело, Янко пошатнулся. В следующий миг, желудок, такое ощущение, прижался к горлу, мешая вдохнуть. Запах пищи. Человечины. Немного не тот, к какому Янко привык, но без сомнения, это именно она. Злость немного помогла преодолеть приступ. Желудок опустился на свое место, запахи истаяли. Ярко вздохнул. Получилось несколько прерывисто. В избе была человечина.

– Что это с тобой? – нахмурилась старуха. – Ну-ка подойди…

Голос ее прозвучал неожиданно хищно, и Янко ринулся к двери, сшибая по пути горшки и табуреты. Под перестук оберегов, он вылетел наружу, только что не покатился по земле. После затхлой избушки, воздух снаружи показался слаще… ну пускай меда, а свет – ярче огня. Солнце жахнуло по глазам, заставив зажмуриться. Янко несколько раз, моргнул, гоня прочь зелёных зайчиков. Оглянулся и замер. Никакого дома рядом не было. Избушка исчезла, будто и не было ее. Старая глаза отвела? Проверять Янко не решился, только спустя несколько ударов сердца Янко осознал, что стоит, задержав дыхание. Он шумно выдохнул и поспешил прочь от избушки.

– Цветана! – крикнул он и тут же смутился, сам не зная чего. Спустя несколько очень долгих мгновений кто-то окликнул его из рощицы справа, и Янко похромал туда. Там Цветана и нашлась. Сидит на травке, венок плетет. Желтый цветок к фиолетовому, фиолетовый – к красному. Разбойники видимо, на нее на нападали, и она с любопытством глянула на запыхавшегося Янко.

– Ну что, узнал, что хотел?

Янко пожал плечами.

– И да, и нет, – сказал он. – Но старуха велела к ней не ходить. Сказала больше дом не найду. И, мол, никто не найдет.

Цветана кивнула, совершенно не удивившись.

– Ведунья решила сбежать, – сказала она уверенно.

– Да? – Янко поднял бровь. – С чего ты это решила?

Цветана махнула рукой:

– Если ведуньи забирают дорогу к своему дому, это не для того, чтобы никто не пришел к ней. А чтобы никто не вышел на ее след. Не знал?

– Не знал, – сказал Янко, не любивший признаваться в таких вещах.

– Ты что, сердишься?

– Нет, не сержусь, – отрезал он.

– Ага, – согласилась Цветана. – А небо зеленое.

Опять эти ее шуточки! Дать бы ей подзатыльника!

– Нет, правда, не сердись, – попросила она со смешинками в глазах. – Такие вещи не каждый знает. Может быть, во всей деревне только я.

– Только ты? – не поверил Янко.

– Ага. Я все и обо всех знаю! – сказала шепотом Цветана и сделала большие глаза. – Деревню в честь меня назвали, ты же в курсе? Я тут самая главная!

– Ну да, – кивнул Янко. – А небо зеленое.

– Только никому не говори, – кивнула Цветана и рассмеялась.

– Ну скажи какой-нибудь секрет, – подначил ее Янко.

– Про кого?

– Да хоть бы и про Хрипана! – брякнул Янко первое, что пришло в голову.

Цветана задумалась.

– А вот! – сказала она, и глаза ее хитро блеснули. – Знаешь почему Хрипан своего брата не любит?

– И почему же.

– А ты об этом жену хрипанову спроси.

Янко скривился.

– Тю! Какие же это секреты, – сказал он. – Сплетни всякие. Про это, наверное, все знают.

– Все да не все, – прищурилась Цветана. – Вот ты не знал.

– Больно оно мне надо. Давай про старосту лучше секрет какой-нибудь.

– Ну уж нет, – надулась Цветана. – Опять скажешь, мол, сплетни. Не буду тебе секретов рассказывать. – И прежде, чем Янко успел возразить, вдруг воскликнула: – Ого! Вот так толпа!

Оказалось, что они уже вышли к деревне. На окраине, и правда, собралось прилично народу. Впереди был староста, чего-то говорил. Люди напряженно слушали.

– Это, наверное, Петара искать собрались, – сказал Янко.

– Похоже, что так, – согласилась Цветана, и голос ее прозвучал напряженно. Янко взглянул на нее украдкой: всю веселость как ветром сдуло. Венок она сдернула с головы и отшвырнула прочь. Вот был один человек – и стал совсем другим. Подменили Цветану на подходе к деревне. Впервые Янко подумал, что люди довольно хрупкие, любая беда может поменять их до неузнаваемости. Или даже не беда, а радость. Что угодно в общем.

Толпа меж тем, разбилась на группы. Люди выстроились цепочкой и двинулись в лес. Янко постоял немного, глядя на них. И не подойдешь же, не скажешь, что это все бесполезно. Не найдут они в лесу никого. Точнее, поправил себя Янко, Петара они не найдут. Так-то лес большой, там что угодно может быть…

– Пойдем? – спросил Янко, повернувшись к Цветане, но той уже не было. Ушла, даже слова не сказала. Вот змеюка! Но тут времени злиться на девочку не стало. Из одной группки людей отделился человек и быстрым шагом пошел к нему. Янко сразу узнал это мрачное лицо. Хрипан, как всегда хмурый и злой. И не без причины, напомнил себе Янко, хмыкнул, но потом посерьезнел. За всякими сплетнями как-то забылось, да вспомнилось, что у него в кармане зубы петаровы завалялись. Не уймется Хрипан, точно не уймется. Будет своего мальца искать. Надо ухо держать востро. Юноша повернулся и похромал прочь, понимая, что это бесполезно. Мужик нагнал его в два счета, заступил дорогу. Янко было дернулся в сторону, да куда там – перегородил ему Хрипан дорогу.

– А ты чего здесь? – спросил он с вызовом. – Помочь хочешь? Пойдем Петара искать. Вместе сподручнее.

Издевательский тон контрастировал с черным, полным мрачной решимости лицом. С такой рожей не издеваются, а убивают, подумалось Янко.

– Далеко я уйду? – буркнул Янко.

Хрипан окинул его злым взглядом:

– Ну нынче-то ушел. Явно за деревню выходил. Куда ходил-то?

Следит он за ним что ли?! Это уже было опасно, мало ли что этот урод смогет увидеть. Янко быстро оглянулся, вокруг еще было достаточно людей.

– Чего озира… – начал было Хрипан, но Янко его перебил.

– Что привязался?! – заорал юноша. – Не могу я с костылем по лесу спотыкаться! И так народу хватает, найдут пацана и так! Или ты волоком собрался меня тянуть?! Да что я тебе сделал-то?!

Хрипан отшатнулся от крика, сжал кулаки. Ну все, подумать Янко, сейчас начнется. Может, хоть люди помогут, оттащат этого бугая, прежде чем совсем убьет… но ничего не началось. Хрипан огляделся, потом какое-то время смотрел на него ненавидящим взглядом.

– Знаешь, меня в деревне не любят, – тихо сказал он наконец.

– Вот уж новос…

– Пасть закрой! – прошипел Хрипан. – Не любят меня здесь. Я не такой хозяйственный как Мирон. Не лесоруб, не бондарь. Простой мужик, охотник. – Голос Хрипана был ровным, но глаза разгорались все ярче. – И чутье у меня дай боги каждому. И я знаю: ты что-то про Петара знаешь. А раз молчишь, значит, виноват в чем-то. А раз виноват, значит, враг. И я это знаю так же верно, как то, что в вечерю солнце сядет. А раз ты враг – значит, я тебя достану. Рано или поздно.

– И? – нашел в себе силы спросить Янко.

Хрипан не ответил, развернулся и пошел в сторону леса. Янко выдохнул. Его руки слегка тряслись. Сам он не боялся, а вот его тело, похоже, струхнуло. Черт бы побрал эту бирючью бесчувственность. Янко еще раз глубоко вздохнул и похромал домой. Хотелось забиться куда-нибудь в угол и остаток дня просидеть в тишине. Но Янко знал: дашь слабину один раз, и все, пиши пропало. Ксим – тому живой (а может, уже и нет) пример. Поэтому, придя в дом Васила, он лишь слегка отдохнул, помассировал ногу, а потом двинулся по деревне – проведать тех, кто к нему обращался ранее. Проверить перевязки, обновить настои. К кузнецам тоже зашел. Девочка еще была слабой, но уверенно шла на поправку. И лишь, когда Янко уже совсем выбился из сил, настала пора возвращаться домой.

Поиски в лесу, само собой, ничего не дали – лишь свежие волчьи следы к югу от деревни. Но и те никуда не привели, люди решили, если Петара волк и унес, то не этот. А если и этот, то уж больно хорошо он следы путает. Все это Янко рассказали соседи, к которым он зашел. Нашлись даже свидетели его с Хрипаном ссоры, и выяснилось, что тот не обманывался: в деревне его не любили. Ни рыба, ни мясо, злой как пес, говорили люди, не здоровается, всегда будто плохое измышляет. Слушал все это Янко и на ус мотал. Хрипан мог стать проблемой, которую нужно было как-то решать. Но не сейчас, пока нога не срослась нормально. Чувство выполненного долга приятно грело душу, солнце уже потихоньку садилось, Янко ковылял домой. Зашел в натопленную хату, сложил вещи и повалился без сил на лавку. Васил, конечно, заметил усталость Янко. С большим злорадством он спросил:

– Трудился поди весь день?

– Трудился, Васил, – ответил Янко, не раскрывая глаз.

– Мало трудился, – заключил старик. – Что за тобой до сих пор ходят.

– Ты о чем? – нахмурился Янко и даже привстал с лавки.

– Да вот, – ответил Васил, ухмыляясь. – Люди в деревне болеют, а ты ни сном, ни духом. Тоже мне лекарь.

В душе Янко появилось нехорошее предчувствие, что сейчас ему придется встать и куда-то идти. Жуть как не хотелось.

– Староста наш занемог, – сказал Васил. – Просил зайти. Чтобы поскорей. Знаешь, где живет?

Янко кивнул и, обуреваемый мрачными предчувствиями пошел в гости к Рату.

Зачем тот хочет его видеть? Не иначе из-за пропажи Петара. Подозревает что-то? Если уж Хрипан заподозрил, то и Рат сможет, он ить куда умнее охотника заполошного. Янко добрался до дома старосты, постучал и вошел. Зубы чудища, прикинувшегося мальчишкой, жгли карман, и Янко точно знал, что сейчас услышит от старосты. Заранее готовился врать, отрицать любые обвинения и стойко сносить любые оскорбления от злого старосты.

– А ты молодец, – сказал тот. – Все-таки есть от тебя толк.

– Толк, – повторил Янко, не совсем понимая, о чем речь. Но в следующий миг догадался:

– Ты про детей?

– Про них, – кивнул староста. – А что, за тобой еще какие-то заслуги имеются?

– Я полдеревни уже полечить успел, – похвастался Янко. Похвала Рата была ему неожиданно приятна.

– Это не в счет, – отмахнулся староста. – А вот с детишками – это ты здорово смог. Когда дети болеют, это всегда тяжело. У нас и так тут беды с детьми, а еще болезнь эта… – И староста помрачнел.

– Скажи, мне, Янко, – повернулся он вдруг к мальчишке, – зачем ты здесь?

– Сами же позва…

– В деревне этой, – твердо сказал староста. – Жить все-таки будешь, или уехать хочешь, как нога зарастет? Коли уехать, то никто тебя держать не будет. Ну а коли жить… то придется уживаться. И слушать старших.

Это был такой огромный шаг вперед, что Янко просто обомлел. Он был прав: работай, трудись, и тебя оценят по достоинству. Янко только не ожидал, что это будет так просто. Хотя.. а так ли уж просто?

– Старших – это кого? – уточнил он.

– Это меня, – ответил Рат. – Я тут староста. Меня и Дед, бывало, слушал. И никаких распрей я здесь не потерплю. Деревня у нас хорошая. Такой она должна и остаться, понял?

– Понял.

– Так что скажешь? Жить тут остаешься или уходишь?

Янко уже все для себя решил.

– Остаюсь, – сказал он, и переборов себя добавил. – Коли разрешите. И коли бирюк не вернется.

– А коли вернется? Ты ему раб что ли? Себе не принадлежишь?

Янко дернулся, будто от удара. В само больное место уязвил старик.

– Не раб! – заявил он. – Сам за себя отвечаю! И он мне не указ!

Староста одобрительно кивнул.

– Ступай тогда, юнош. И помни, о чем, мы тут говорили.

В Василову избу Янко вернулся уже к вечеру. Пока снова обошел всех своих хворых, пока повязки поменял, отваров наготовил, время пролетело. Хотя после разговора с Ратом, он был готов пахать и в два раза больше. Хотя и голова гудела от усталости, и ноги заплетались. Даже плечи болели – будто он не языком трепал, а поля вспахивал.

– Ну, зачем тебя староста звал-то? – поинтересовался Васил.

– Почечуй у него, – мстительно сказал Янко. – Страдает, мается. Буду теперь через день его навещать.

Васил крякнул то ли от сочувствия, то ли от смеха. Рассмеялся и Янко. На душе его было очень легко.

9

Следующий день начался хорошо. Янко проснулся: голова не болит, живот не урчит. Повязка на руке чуть сбилась во время сна, это ничего, можно заново перевязать. С легким настроением Янко пустился к дому Деда дорогой, которую присмотрел еще вчера. По двору Васила, перелезть через покосившийся плетень, а затем, в обход, через луга до дедовой избы. По тракту оно, конечно, быстрее. Но в обход интереснее и безопаснее. Успел Янко выйти вовремя: солнце еще не пекло так сильно, роса уже успела потихоньку сойти, значит штаны не будут мокрыми по самую задницу. Идти легко и приятно. А когда нога зарастет, напомнил себе Янко, станет еще приятнее. Хотя, может, к тому времени он уже и ходить к Деду не будет. В бирючий двор он привычно залез не через калитку. Помогла дыра в заборе, размером под хорошую собаку, а то и волка. Янко еще в первый раз решил, что она свежая иначе Дед бы ее заделал.

Ксима, само собой, в избе не оказалось. Да и не могло оказаться, как уверился Янко. Что бы там ни случилось, ждать его нынче явно не стоило. Памятуя о своем голоде, Янко еще раз тщательно обыскал вещи Деда. С тем же результатом, что и в прошлый раз. Свистульки те дурацкие снова попались под руку. Так что уходил Янко уже не такой радостный. Через дыру в заборе лезть не хотелось, решил, была-не была, выйти в кое то веки через калитку.

Подошел, толкнул, петли до сих пор ходили ровно, без скрипа. Но калитка во что-то уперлась. Янко толкнул сильнее, и дверь вроде поддалась, но ненамного. Раздался странный шелест, как если бы Янко тряс дерево. Выглянув из-за калитки, Янко увидел толстую ветку яблони, что росла у забора. Видать отломилась да посередь калитки упала. Хотя не было ж ни дождей сильных, ни ветра. Может, подгнила сердцевина? Да мало ли причин. Выйти можно было, если уж совсем живот втянуть, да впритирку через щель. Янко плюнул и пошел к дыре. Прополз, протянул костыль, а затем по-над забором вернулся обратно, чувствуя легкую злость. Еще какая-то ветка сраная будет ему мешать! Хотел через калитку выйти, так ведь нет!

Ветка и правда была. Она действительно загораживала калитку. Старая яблонька не выдержала и уронила ветку. Яблок-то на ней – мешок, никто не собирал, боялись подходить к дедову наделу, небось. Янко схватился за нее, дернул разок, да куда там: ветка, может, и подгнила да не так, чтобы совсем отвалиться. Янко подошел к дереву, пригляделся к слому. Гнили не было, сердцевина чистая. Ни с того ни с сего ветка просто надломилась у основания и вниз упала. Но чтобы ее совсем оторвать, тут топор нужен. Хотя погодите-ка… Подумав про топор Янко присмотрелся получше. А слом ли это? Уж больно чистый, без древесных лохмотьев, как бывает, когда живая ветка ломается. Точнее лохмотья-то были, но уже к середине ближе, а край ровный. Будто подрубленный. Стало тревожно. Янко отошел на полшага от дерева. Зачем кому-то рубить дерево рядом с двором бирючьим? Ну ладно рубить, зачем вот так, чтобы на полпути дело бросить? Затем, чтобы нарочно перегородить калитку? Дык она и не загораживает особо. Это изнутри трудно выходить, а снаружи дело плевое, если не стараться ветку отодрать. Ее отодвинуть можно. Да калитка не откроется полностью, но зайти все равно можно, уже не та щель дурацкая, через которую и мышь худая не протиснется. Да, придется в траву около дорожки наступить, но что он по траве не ходил?.. И тут Янко замер. В траву наступить? А если в этом и смысл? Юноша осторожно приблизился к зеленым зарослям. Отодвинул слегка в сторону ветку, примерился и легко ткнул в землю костылем. Твердо. Ткнул рядом, и костыль спружинил. Янко сам себе не поверил, но костыль действительно ткнулся во что-то упругое. Это уж точно не земля.

Янко присел над этим местом, провел рукой по земле. Рука пружинился точно так же, давить сильнее он не рискнул. Под верхним слоем из земли пополам с листвой оказался довольно плотный, любовно и тщательно уложенный каркас из тоненьких веточек. А под каркасом – яма, глубиной в полсажени, и столько же шириной-длиной. На дне ямы, как и положено, были вбиты острые колышки, тонкие, но способные вонзиться в ногу бедолаги, угодившего в нее. Ловушка была обставлена хорошо, по всем правилам. Заходи он в дедов двор через калитку, наверняка наклонился бы, обходя ветку, и как пить-дать угодил бы в эту яму. Волчья яма. Ну не яма, а так, ямка. Может и не убила бы, но кровь бы пустила точно. А много ли ему, хромому надо?

Янко встал, огляделся. Чувство, что за ним постоянно кто-то следит, заморозило кровь, погнало табуны мурашек через спину. И теперь списать все на мнительность не выйдет. За ним действительно следили, знали, что он каждое утро сюда ходит. Шанс, что ловушку расставили не на Янко, на кого-то другого, был ниже травы. Предупреждение? Или настоящая попытка от него избавиться? Связано ли это как-нибудь с Петаром? Янко подумалось, что связано и еще как. Кто такую ловушку соорудить может? Охотник в первую очередь. А кто из охотников заимел зуб на Янко? Хрипан, который своих намерений и не скрывал. И самое мерзкое, что пойди Янко с этим всем к старосте, мол, ваш полоумный охотник меня убить хочет, ничего не выйдет. Хрипан скажет: «Я ловушку на волка поставил, чтобы детей не воровали. А то, что возле дедова дома, так откуда же я знал, что там ходит кто-то? Зачем честному человеку там шляться?» И будет прав. Нет, здесь нужно действовать как-то иначе. Никому ничего не скажу, решил Янко. Сам разберусь. Оставив все, как есть, он пошел обратно в дом Васила, пообещав себе к Деду больше не соваться без крайней нужды. И вообще чаще оглядываться по сторонам.

– Ты чего такой бледный? – Васил с подозрением покосился на него. – На солнце сморило? Опять от работы лытать будешь?

– Это когда я лытал? – притворно возмутился Янко.

Ничего об утренней прогулке Василу он говорить не стал. Юноша сомневался, что вообще стоит кому-то что-то говорить. Может, стоило старосте, он все-таки тут главный, но… Тот, пожалуй, лишь услышит о том, что кто-то пытается от мальчишки избавиться – избавиться от этого мальчишки сам. Чтобы не было лишней мороки. Ничего, успокаивал себя Янко, мой черед тоже придет. Я узнаю, кто это сделал, и отомщу. Но спокойнее не становилось. Потому он сделал все как обычно: чтобы успокоить сердце, надо хорошо поработать. И Янко поработал. Уход Вьюне требовался постоянный. Та была в хорошем настроении, боли ее мучали, видать не так сильно, поэтому она взглянула со слабой улыбкой на Янко и спросила:

– Ну? Как тебе наш староста?

Во дает старушка! Вроде и помирает, а все равно не упускает ничего.

– Ну так, – сказал Янко, – поначалу не очень мы с ним сладили, а сейчас тьфу-тьфу.

– Это правильно, – улыбнулась Вьюна и снова прикрыла глаза.

– А что? – спросил Янко, которого такое окончание разговора вовсе не устроило.

Вьюна снова улыбнулась:

– Да ничего, – сказала она. – Просто у нас хороший староста. Особенный. Нигде такого больше нет. У нас вся деревня особенная.

По поводу деревни Янко и не сомневался. Нигде такого больше не было, чтобы не водилось мертвяков и Тварей, чтобы люди по-настоящему любили своего бирюка и уважали. А не просто боялись.

– И что в нем такого особого? – спросил Янко.

– Много чего, – ответила Вьюна. – С тех пор, как Дед его привел в деревню, у нас и погода хорошая сделалась, и урожай всегда есть.

– Дед его привел? – удивился Янко.

– Конечно, Дед, – кивнула Вьюна. – Он всех их привел. А его самого последнего.

– Кого их? – спросил Янко, но Вьюна, казалось, не услышала вопроса, она продолжала:

– …Рат – мужик хороший, жена, ребятишки…

– Что-то я не заметил никаких ребятишек, – сказал Янко. – И жены тоже.

– Были, – печально сказала Вьюна, – и жена и детишки. Перемерли. Случилась у нас болезнь какая-то, полдеревни слегло. Дед лечил, лечил, да не всех успел вылечить. В тот год многие к предкам отправились… – Вьюна помрачнела, замолчала, и Янко не рискнул распрашивать дальше.

Значит, болезнь? Странно звучит, неужели Дед не помог семье старосты в первую очередь?

Вдруг раздался стук. Отворилась дверь в сени.

– Янко? – позвали снаружи. – Ты тут? Выходи давай!

Янко мигом узнал голос давешнего злого мальчишки – Кувая. Чего ему нужно? Выходить никак не хотелось. Лучше уж узнать, кого «их» привел в деревню Дед. Но Вьюна мягко улыбнулась:

– Иди.

Она, видать, решила, что Янко завел в деревне друзей. Объяснять подробности этой «дружбы» не было желания, пришлось выйти. Во дворе, и правда, стоял Кувай, щурился на солнце и улыбался, подставляя теплу лицо.

– Чего хотел? – спросил Янко. – Староста прислал? Надо ему что-то?

– Тьфу на твоего старосту, – отозвался Кувай. – А то я сам к тебе прийти не могу.

Сам, значит. Янко насторожился еще пуще.

– Пошли, – сказал Кувай. – Покажу тебе окрестности.

– Я занят, – соврал Янко. – Там Вьюне помощь моя…

– Не бреши! Я слышал, она тебя отпустила.

Янко вздохнул и покорился. Идти не особо хотелось, дружбы со странным парнем он не искал, да, похоже, она сама его нашла. Выцарапав из-за двери костыль, Янко двинулся вслед за Куваем, который, весело насвистывая, уже выскочил за забор. Шли недолго, едва за деревней в предлеске Кувай нашел симпатичную полянку. Без лишних слов он повалился на траву и счастливо заулыбался. Янко осторожно сел рядом.

– Лучше ляжь, – посоветовал Кувай. – Тут хорошо. Я тут частенько на луну вою.

Ну луну воет? Что он мелет? Янко покосился, но внял совету и откинулся на спину. Трава приятно щекотнула шею. Становилось все теплее, повылезала мошкара. Солнце к полудню припекало ощутимо, Янко захотелось сбросить рубаху. Он вроде и стирал ее недавно, а все равно уже вся мокрая. Он откинулся на спину, щурясь на солнце. Где-то там, высоко, ветер размазывал по небосводу облака, они уже казались почти прозрачными.

– Так ты чего хотел-то? – спросил наконец Янко, вдоволь понежившись. – Просто или поговорить о чем?

– Просто, – сказал Кувай. – Знаешь ведь как это бывает.

Уже второй раз Янко слышал от него эту фразу, и второй раз не знал, как это бывает.

– Кувай, – сказал он, – о чем ты говоришь, а?

Тот вздохнул.

– О чем. О том. Знаешь, как тоскливо жить, когда тебе даже толком поговорить не с кем, а?

– Но ведь мы даже не разговариваем толком. Лежим…

– Если полежать не с кем, то и вообще беда, – рассудительно ответил Кувай. – Тебе ведь тоже не с кем, я знаю.

– Почему не с кем? А остальные жители? – возразил Янко. – Ладно я чужак. А ты тут уже давно ведь живешь. Давно?

– Давно, – отмахнулся Кувай, – не в давности же дело. Вот смотрю я на кого, и понимаю: обычный человек. Мясо. О чем мне с мясом разговаривать?

Он хитро взглянул на Янко, и тот уверился. Подбор слов у Кувая был совсем не случайным. Подозревал что-то этот косматый мальчишка, провоцировал. Потому Янко решил просто не обращать на такое внимания.

– Хм, – сказал он задумчиво. – Я о людях так не думал никогда.

– О ком ты не думал, Иван? – поинтересовались сзади, и оба парня вздрогнули. Кувай так и вовсе подлетел, волосы на затылке его встали дыбом, он встал в оборонительную стойку. Янко же запрокинул голову и увидел знакомый силуэт. Как ей удается постоянно к нему подкрадываться?

– Цветана? – Он тоже неспеша поднялся.

Девчонка тряхнула головой:

– А хорошо вы тут устроились!

– Ты ее знаешь? – настороженно спросил Кувай.

– Угу, – промычал Янко. Странно что сам Кувай ее не знал.

Почему-то Янко стало слегка неловко. Он поймал себя на странной мысли, что ему неприятно от встречи Кувая и Цветаны.

– Да ты себе друга нашел! – обрадовалась девчонка. – Вот уж от кого не ожидала!

– Почему это не ожидала? – возмутился Янко.

– Да ты ж как бирюк. Мрачный насупленный.

Кувай радостно заржал.

– А ты и того хуже, – заметила Цветана. – Он-то хоть чужак, а ты не хуже него скрытничаешь, хотя ж вроде в деревне давно?

– Давно, давно, – подтвердил тот.

– Тебя староста приветил, – задумчиво проговорила она.

– Ага, приветил, – оскалился Кувай. – Он приветливый.

– По хозяйству ему помогаешь?

– Ага, помогаю.

Цветана всмотрелась в парня.

– Странный ты, – заявила она напрямик. – Заполошный какой-то.

– Это потому, – подмигнул ей Кувай, – что я волкод. И могу тебя сожрать прямо сейчас.

– Ну да, – не поверила Цветана, а потом улыбнулась ехидно. – Меня вон Иван защитит.

– Он-то? – хмыкнул Кувай. – Да он мне еще и поможет. Бирюк ведь, сама сказала. Человечину ест. Поделим тебя поровну, – и облизнулся.

Янко просто примерз к месту. Цветана рассмеялась и посмотрела на него, но он ничего не мог сказать. То ли от страха, то ли от злости. Что этот отморозок себе позволяет? Шуточки ему тут что ли? Янко размахнулся и со всей силы заехал Куваю кулаком в нос. Тот попытался увернуться в последний момент, но не успел, и кулак угодил ему в скулу. Охнув, мальчишка пошатнулся и грохнулся на задницу, но тут же, вскочив, кинулся на Янко. Они закувыркались в пыли. Янко ухватился за противника, но тот все равно оказался наверху.

– Ну держись, – сказал он весело, замахнулся, но ударить не успел. Цветана дала ему увесистый подзатыльник. Кувай мигом обернулся к ней, оскалился. Янко с ужасом подумал, что он сейчас кинется. Но тот глубоко вздохнул, и боевая ярость из глаз исчезла.

– А ну слазь с него, – велела Цветана. – Ишь чего удумали!

Лицо ее было серьезным донельзя, но в глазах плясали смешинки.

– Я вас сама обоих съем, понятно?

– Ага, – буркнул Кувай и легко встал с Янко. Протянул ему руку, помог подняться.

Цветана глядела на них, как на несмышленых детей. Покачала головой:

– Ну вас совсем. Пойду лучше чем-нибудь полезным займусь.

– Не уходи, – вдруг сказал Янко и сам поразился. Он поймал себя на отчетливой мысли, что совсем не хочет расставаться сейчас. Может, просто не хотел оставаться с Куваем вдвоем? Пес его знает, что тот еще придумает.

– Надо, – покачала головой Цветана. – А то батька выпорет. И не посмотрит, что уже замуж пора выдавать.

Янко кивнул, не став возражать. И правда, чего это он? Кто она ему в конце концов? Пусть, чем хочет, тем и занимается. Цветана улыбнулась на прощание, погрозила им пальцем и ушла по тропинке, а Янко таращился ей вслед. Справа хмыкнул Кувай.

– А она ничего, – заявил он, – симпатичная. Только пахнет странно. Почему я ее раньше в деревне не видел? Или все ж видел?

– Ты совсем что ли безголовый?! – накинулся на него Янко. – Ты что ей плел?! Волкод, бирюк! А если бы она поверила?!

– А если это правда? – сделал невинное лицо Кувай.

– Да какая правда, что ты несешь?! – разозлился Янко. – Это ты здесь свой, а меня за милу душу Хрипан пришибет! Ему только намекни, что я нелюдь какой-нибудь!

– Да ладно тебе! – хохотнул тот. – Не поверила ить она! Они никогда не верят.

– Нельзя же так!

– Нельзя друзьям по харе бить зазря, – рассудительно сказал Кувай. – Я же на тебя не злюсь за это. Хотя кого другого бы уже на кусочки рвал.

И хоть голос у него был добродушный, Янко ему поверил. Рвал бы, не глядя на последствия. Кувай был опасен. Вел себя глупо, хотя глупым явно не был. Но несмотря на все это Янко чувствовал к нему симпатию. Хотя бы потому, что уж он точно не мог иметь к исчезновению Ксима никакого отношения. С бирюком бы он точно не справился, даже если и правда был волкодом. А раз он, Янко, сумел этому вот по морде зарядить, то Ксим бы его на березе уже вверх ногами подвешивал. От этой мысли Янко как-то даже повеселел.

– Ладно, – потянулся волкодыш, – пошел я тоже. Еще дела поделать нужно, а то старик всю голову заклюет.

– Что ж за дела такие? – заинтересовался Янко.

– Всякие, – с хитрецой отозвался Кувай. – Разные. Не могу сказать. Сам у него спроси.

– А спрошу, – пообещал Янко, но в ответ услышал лишь смех.

10

В кое-то веки Янко спал по-бирючьи спокойно. Никаких снов, никаких пробуждений. Да, утром желудок снова скрутило судорогой, слегка усилился нюх, не так, как в первый раз, но ощутимо. Разболелась голова. Рука дергалась как припадошная, он даже побоялся развязывать повязку. Но пилюля помогла. Снова. Что бы он без них делал? Пока Янко приходил в себя, сидя на печке, в дом зашел Васил, сумрачный еще больше обычного.

– Случилось чего? – спросила Янко.

– В лес пойдешь? – спросил тот.

– Зачем? – не понял Янко. – Ты скажи, что случилось-то?

– Лесса пропала, – буркнул старик. – Деревней собираемся. Искать будем.

– Какая Лесс… – заикнулся было Янко, но тут же вспомнил. Кузнецова дочка. Которую он спас от… как его? Осьего князя?

– Когда? – завелся он. – Когда пропала? Следы какие-нибудь есть?

– Пошли со мной, – велел Васил. – Там все и узнаешь. Я сам от Добры услышал только что.

– Беда в деревню пришла, – прошептала Вьюна. – Дети пропадают.

Повинуясь безумной мысли, Янко посмотрел на свои ноги. Нет, чистые. На улицу ночью он не выходил. Лесса пропала не так, как Петар. И Янко не знал, лучше это или хуже.

Народу собралось, кажется, еще больше, чем в прошлый раз. Чуть не вся деревня вышла искать пропавших детей. На лицах то и дело встречались слезы, глядя на кузнеца с семьей, люди отводили глаза. То тут, то там возникал староста, командовал, разбивал на группы, указывал направления. Один раз он встретился взглядом с Янко и едва заметно ему кивнул. Янко в ответ кивать не стал. Впрочем, кивнул ему не один староста. Кивали и те, кого он лечил. Мирон поздоровался и даже руку на плечо положил, будто это он, Янко потерял близкого. Подошел вечно веселый Кувай. В этот раз он был чуть менее веселый, но пляшущие искры из глаз никуда не делись.

– И тебя выгнали? – спросил он негромко.

– Почему выгнали? – возмутился Янко. – Сам пошел.

– Ну да, – хмыкнул волкодыш. – В этот раз-то ты, небось не причем?

– Тише ты! – зашипел Янко и оглянулся, не слышал ли никто.

Никто, кажется, не слышал. Только Хрипан злобно таращился на него, но к этому юноша уже начал привыкать.

– Ну а ты чего? – с вызовом спросил Янко. – У тебя же нюх, наверное. Нашел бы девочку.

– Ага, – оскалился Кувай. – Того же, чего и ты. У бирюков, говорят, нюх еще лучше, чем у нас. Найди девочку.

Янко запнулся. Признаваться в своей ущербности ему не хотелось. Он отвел глаза, что вызвало у Кувая новый приступ веселья. Вдруг он толкнул Янко в плечо:

– Гляди, подружка твоя идет! – И правда чуть поодаль стояла грустная и потерянная Цветана. Янко кивнул раньше, чем сообразил возразить. Никакая она не «его», да и не подружка тем более! И помахал ей рукой. Та заметила, слабо улыбнулась и двинулась к ним.

– Ладно, – хлопнул Кувай его по плечу, – я пошел. Не треба нелюдям кучковаться вместе, ага?

Подошедшая Цветана проводила его взглядом.

– Что с ним?

Янко махнул рукой:

– Такой уж он. Ты с кем идешь?

– А что? – хитро прищурилась Цветана. – Хочешь со мной пойти?

– Да, – честно ответил Янко. – Лесов местных не знаю.

При мысли о том, чтобы идти с каким-нибудь Хрипаном или Василом, становилось тошно. А Цветана – почему бы и нет.

– Хорошо, – вздохнула она, будто прочитав его мысли. – Пойдем.

Цветана шла быстро, чуть не срываясь на бег, обгоняла его, потом возвращалась, виновато потупив глаза. Поначалу Янко старался за ней угнаться, потом плюнул. Хочет бежать в лес – пусть ее, он с костылем сейчас и от черепахи не уйдет далеко. В конце концов еще и по сторонам смотреть надо, авось и найдут чадо кузнецово. Авось это не чудовище виновато, и не волки какие-нибудь. Вдруг сама ушла ночью из дома, авось ей земляники захотелось. А потом она потерялась просто и все. Они ее найдут, и все кончится хорошо. Но Янко знал: ничего такого не будет. И сейчас они ищут не девчонку, они ищут ее труп.

– Если честно, – сказала вдруг Цветана, – мне тоже не хотелось ни с кем из взрослых идти рядом. Уж больно они мрачные все. А бедные кузнецовы – погляжу на них, плакать хочется.

Поодаль шло несколько человек, но расстояние было приличным и опасаться, что разговор кто-то слышит, не стоило.

– Угу, – кивнул Янко.

– Ты ведь ее тоже знал? Лессочку.

– Знал, – подтвердил Янко. – Я ее… лечил.

– Тоже тяжело, наверное, – вздохнула Цветана. – Знать, что все твои труды пошли насмарку.

– Не в трудах же дело, – сказал юноша. – Ребенок пропал…

– Дети часто пропадают, – сказала Цветана. – Помню как-то было, что пропала у нас одна девчонка, а остальные и рады были…

– Как это рады? – не понял Янко.

Цветана махнула рукой.

– Дело прошлое. Но, и правда, в нашей деревеньке частенько пропадает народ. Потом находятся. А иногда и нет. Да вообще, люди, бывает, пропадают. Креп вон давеча пропал, Тихарев сынок. Потом нашелся через день. Да батя у него не такой крикливый, спокойный, не стал на всю деревню верещать, и правильно сделал. Лесса тоже, наверное, вернется, дать ей только времени немного…

– Какого времени, для чего? – Янко неприятно поразился тону девочки. Будто не о своих соседях говорила, а о чужаках, каких не жалко совсем. А потом припомнил, нахмурился. – Креп… я ж его лечил вроде. От кровяницы…

Цветана пожала плечами.

– Ты многих тут лечил уже. С полдеревни, наверное, всех не упомнишь…

Но Янко помнил. И он помнил, что не слышал о пропаже Крепа. Кто там еще был из детишек? Шустрая девочка по имени Вишка и… Петар. Янко дал себе слово справиться, как там поживает Вишка и тихарев отпрыск.

– А все-таки здесь красиво, – перебила мысль Цветана. – В лесу. Знаешь, – оглянулась она на юношу, – если б выбрать, как сгинуть, я бы тоже выбрала лес.

Странная девчонка, решил Янко, как есть странная. Он вообще никогда не понимал этого восхищения лесом. Почти всю жизнь он жил в городе, и впервые лес увидел, когда его везли на рабское торжище. Столкнулся же вплотную – лишь когда Ксим сломал ему ногу и поволок сюда, в эту сраную деревню. И лес – это прежде всего угроза. В лесу водятся Твари-охотники и Лешие. В лесу полно разбойников. В лесу умирают маленькие девочки. Даже сейчас Янко чувствовал себя очень неуютно. Ему казалось, будто кто-то сверлит взглядом спину. Он то и дело оборачивался, никого за спиной не было, но чувство пропадать и не собиралось. От всей души Янко понадеялся, что это просто морок или какая-нибудь любопытная белка. Цветана же шла совершенно свободно, так, будто весь лес принадлежал только ей одной. Она смело глядела вперед и даже слегка улыбалась.

Вдруг на лоб Янко шлепнулась капля. И еще одна.

– Дождь, – скривился Янко. – Только его не хватало.

– Не растаешь, – улыбнулась Цветана.

Янко недовольно покосился на нее, но в душе с ней согласился: дождь – это не так уж и страшно. А в следующий миг переменил свое мнение.

Где-то неподалеку раздался ужасающий протяжный вопль. Так мог бы вопить человек на дыбе – от боли и отчаяния. Или его палач – от радости и наслаждения. Или они оба в унисон.

Они с Цветаной застыли. Янко уже слышал такие вопли и знал, что они означают.

– Беги! – крикнул Янко, девочка вздрогнула, непонимающе поглядела на него, будто боясь поверить в то, что в ее замечательном лесу происходит что-то плохое. Но плохое происходило. Листья колыхнулись, что-то бледное мелькнуло среди деревьев. Тварь.

– Беги! – заорал Янко что есть сил, и Цветана побежала. Не оглядываясь, и не задавая лишних вопросов.

Умница, подумал юноша. Больше всего он опасался, что, услышав эти крики, сюда поспешат жители деревни. Тогда Тварь устроит здесь настоящую бойню. Зато еды будет навалом, успела мелькнуть гадкая мыслишка, прежде чем вопль ударил с такой силой, что вынес из головы все мысли прочь, оставив только звенящую боль. Грибной дождик мигом превратился в настоящий водопад. Одежда промокла мгновенно, костыль стал скользким и неудобным. Снова раздался жуткий вопль, и Янко бросило на землю. Дождь до этого ливший прямыми струями взорвался. Вода принялась метаться внутри опушки, она резала кожу, вонзалась в деревья, дырявила листья.

– Хватит! – заорал Янко от ужаса и боли.

И тут же все стихло.

Из пелены дождя соткалась темная лошадь. Выплыла из густого водяного марева. Янко раньше уже приходилось видеть Охотников, но никогда так близко. Серая, даже мертвенно-бледная шкура с зеленоватым светящимся змеистым узором. Узор завораживающе пульсировал. Был бы это настоящий конь, подумал Янко, иные богатеи не пожалели бы и полцарства. Белые, цвета яичной скорлупы глаза внимательно глядели в сторону Янко. Тварь не спешила приближаться, она принялась медленно обходить его праворуч. Тот, стараясь держать ее в поле зрения, поворачивался, что было не так уж легко. Вода текла по лицу, мокрые волосы лезли в глаза, приходилось то и дело протирать лицо.

Морда Твари была у самого лица Янко. Конь был совсем рядом. Он открыл пасть, обнажив кинжалы зубов, но вместо вопля оттуда раздался шипящий голос:

– Ты падальщ-щик?

Невпопад Янко подумал, что Конь – это просто оболочка. Что внутри призрачной Твари сидит кто-то другой, он разговаривает. А, может, там есть и еще кто-то, кто так вопит. Не может столько ненависти скопить одно живое существо. Впрочем, Твари не очень подходило слово «живой».

– Я бирюк! – ответил он, но голос подвел, задрожал.

– Дха-а, – снова зашипел конь.

Он проплыл чуть дальше и исчез. Снова появился, с другой стороны.

– Ты наруш-шил слово, падальщ-щик!

– Какое?

– Лес-с мой. Но твои игруш-шки ос-сквернили его.

Чем дальше, тем Янко меньше понимал. Договор? Игрушки? Похоже, Тварь не отличала одного бирюка от другого и даже мысли не допускала, что другой бирюк может и не знать условий договора.

– Покажи, – потребовал Янко. – Покажи скверну.

Несколько мгновений ничего не происходило, Тварь медленно двигалась вокруг юноши. Затем она резко остановилась. Вновь распахнулся зубастый рот:

– С-следуй за нами. – И Тварь скользнула между деревьями.

Янко поковылял за ней. Ступни и то и дело погружались в грязь, причем, похоже, такая жижа под ногами была только у него. То и дело Янко со страхом думал, что упустил Тварь, но та неизменно появлялась и снова исчезала в дожде. Повязка на руке разболталась и принялась цепляться за проклятые кусты, но юноша не рискнул останавливаться, чтобы намотать ее получше.

– С-сдес-сь! – пшикнула Тварь ему в ухо, и Янко, вздрогнув, остановился. Саженях в пяти от него чернел сосновый выворотень. Кривясь от боли в ноге, юноша медленно двинулся к нему. Так и есть. В полусгнивших щупальцах корней – яма. Закопанная, но не слишком старательно. Уже зная, что найдет, Янко рухнул в грязь и принялся грести. В некоторых легендах лесные существа могли привести путника к зарытым сокровищам. Тварь – только к трупам. Сердце успело ударить сотню раз, прежде чем пальцы Янко наткнулись на что-то в земле. Он ухватился, потянул и вытащил какую-то замызганную тряпку. Дождь не смывал грязь, а лишь размазывал, но и так Янко понял, что он нашел. Порванный рукав детской рубашки. Лесса закопана была здесь.

Тяжко опершись на костыль, Янко встал, огляделся.

– Кто осквернил лес? – спросил он громко.

Ответа не было. Конечно, горько усмехнулся Янко, это было бы слишком просо, да?

– Кто? – заорал он.

Непонятно откуда взявшееся эхо раскатилось по деревьям и тут же сгинуло, стоило появиться Твари. Одним своим присутствием она будто поглотила этот крик. Может, подумалось Янко, чтобы использовать потом?

Мертвые конские губы растянулись в ухмылке:

– Ты глуп, падальщ-щик.

– Я должен знать! – сказал Янко. – Кто это был?

Тварь расхохоталась, глаза ее зажглись зеленоватым светом.

– Ты наруш-шил с-свое слово, падальщ-щик! И мы вольны с-забрать с-свое. Деревня будет наш-ша!

– Я все исправлю, – с уверенностью сказал Янко. – Я бирюк, ты меня знаешь.

Янко бил наугад. Он от всей души надеялся, что Тварь и правда не различает бирюков, что ей достаточно одного лишь названия. Дед умудрился как-то договориться с этой мерзостью, и он, Янко, сыграет на дедовом авторитете.

– Я исправлю, – повторил он. – Очищу лес. Слово останется за мной.

Тварь повела головой, будто бы в раздумьях, затем медленно кивнула.

– Годицс-са. С-срок тебе седьмиц-са.

Янко с трудом удержал на лице невозмутимость. Ему хотелось зарычать от радости и одновременно хмыкнуть, ибо Тварь заговорила как персонаж какой-нибудь былины. Хоть что-то пошло так, как надо.

И в этот момент его снова накрыло. Желудок свело болезненной судорогой. Янко рухнул в грязь, и его вырвало желчью. Вслед за этим рука задергалась, повязка разболталась окончательно, натянулась, лопнула с краю, через тряпки выглянула черная чешуя. В голову вонзились одновременно и звуки, и запахи, он слышал, как за версту крадется лиса, почувствовал запах тела, зарытого в корнях, уловил собственное дыхание и поразился тому, насколько же оно зловонное. Янко повалился на бок и глухо застонал. И застонал снова, оглушенный собственным голосом. Дождь будто стал падать медленно. При желании Янко мог бы разглядеть каждую каплю, летящую с неба. Но желания не было. Ничего не было. Кроме боли и судорог. Позвоночник вытянулся, Янко почувствовал, будто его тело хочет порвать само себя. Трясущейся рукой он потянулся к сумке, залез в нее ладонью – лекарства заплясали вокруг пальцев. За сверток с пилюлями Янко ухватился, будто падающий за ниточку. Он извлек его под дождь, развернул, ухватил пилюлю, еще одну… и конечно, они выскользнули из-под пальцев. Сквозь стон отчаяния Янко выхватил две штуки из грязи и закинул их в рот. Заскрипел на зубах песок. Его чуть не вывернуло еще раз, но усилием воли, он все-таки проглотил пилюли. И через несколько мучительных минут его отпустило.

Янко поднялся.

Горло саднило. Руки тряслись. Как и сам Янко. Дождь уже был не наказанием, а спасением: он приятно холодил кожу, хотя не стал ни на гран слабее. Не сразу юноша вспомнил, где находится и зачем сюда пришел. А когда вспомнил, с ужасом заозирался и встретился с белесым взглядом Твари. В безумной улыбке та распахнула пасть и заверещала. Дождь снова заволновался, будто мир вокруг Янко поплыл. Туман, плывущий над землей, слегка дрогнул, пошел волнами.

– Ты умираеш-шь, – прорезался сквозь водяное марево уверенный голос Твари. – Твое с-слово ничего не с-стоит.

– Я. Не. Умираю, – простонал Янко, вовсе в этом не уверенный.

– Умираеш-шь, – подтвердила Тварь со странным смешком. – С-смерть я узнаю повсюду. Она внутри тебя, падальщ-щик. Твое с-слово пус-сто и с-скоротеч-щно. Я с-забираю деревню с-с-себе. Мы будем пировать там в с-следюш-щий дош-шдь!

Янко вспомнил, что случилось, когда одна такая Тварь залезла в Советный дом. Много крови. Вьюна давеча, когда он спросил у нее про мертвяков и охотников, сильно удивилась. Дед умудрился заказать Тварям выход из леса, и сейчас Янко мог это все разрушить.

– Если я не справлюсь, ты заберешь деревню, – сказал Янко. – Да.

Тварь молчала. Янко собрался с силами и закончил:

– И меня в придачу. Я пойду в услужение к Охотникам. Еще ни один Охотник не забирал бирюка, так ведь?

Тварь застыла на мгновение. Затем ее рот слегка приоткрылся и спокойным голосом она сказала:

– Даю тебе три ноч-ши.

– Четыре! – возразил Янко. А что ему терять?

Тварь недовольно зашипела, задрожала, будто волнами пошла.

– Хорош-шо. Ч-шетыре. Больш-ше ты не протянеш-шь.

– Идет, – согласился он.

– Пос-сле этого деревня станет наш-шей. – Сказав это, Тварь снова дико улыбнулась, и глаза ее на мгновение вспыхнули, перед тем как она исчезла. Костыль вдруг поехал по грязи, и Янко рухнул на спину – прямо в грязь. Прощальная выходка долбаной Твари. Бирючонок встал и поплелся в деревню. Пошел. Пополз. Ксим по-хорошему обездвижил ногу – оба сустава еле двигались. Поэтому еле двигался и Янко. Дождь по-прежнему с наслаждением хлестал с неба. Впору было заподозрить чью-то злую волю. Янко шел сквозь эту волю. Сквозь свою волю, сквозь дождь и тьму. Шел к старосте. Некому было ему помочь, кроме злого старика. Потому как, порядок в деревне ему всяко нужнее, чем избавиться от Янко. Наверное. Янко споткнулся и упал в грязь. Попытался подняться, но снова поскользнулся и съехал в овраг. Он в исступлении замолотил руками по мокрой, чавкающей земле. Он умирает, сказала Тварь. От чего? От голода? От каких-то бирючих хворей? От пилюль в конце концов? От этого сраного дождя?!

– Будь оно все проклято! – заорал он. Крик мгновенно сожрал дождь. Янко из последних сил зашевелился. Нужно было иди дальше.

11

Только к вечеру Янко доплелся до деревни. Весь перемазанный грязью и глиной. Два раза очень болезненно царапался о коварные ветки, поэтому, возможно, среди этой грязи где-то была и его черная кровь. Ввалился в дом старосты, даже не постучав. Но дом был темен и пуст. Никого внутри. Со стоном Янко повалился на пол прямо у двери. Этого стоило ждать. С каждой секундой его шансы на то, чтобы пережить всю эту историю, таяли на глазах. А ведь еще вчера почти почувствовал себя в безопасности…

– Кто здесь? – раздался властный голос, и затем тут же: – Янко?! Ты что тут забыл?

Юноша приподнялся на локтях, оглянулся.

– Святые предки! – поразился Рат. – На кого ты похож? Подымайся давай, – и легко вдернул Янко на ноги. – Вот лавка, садись, держи тряпку, вытрись хоть…

– Я нашел ее, – сказал тот. – Лессу. Она в лесу. Закопана.

Староста на миг застыл.

– Рассказывай, – велел он.

Янко рассказал. Как начался дождь, как он заблудился, как случайно вышел к могиле. И как потом долго выходил обратно.

– Ты нашел ее один? – усомнился староста. – Кто-то из деревни рядом был?

– Нет.

– Как тебе повезло, – сказал Рат, прищурившись. – Вся деревня полдня ищет, а ты один, хромой калека, взял и нашел!

– А вот нашел! – огрызнулся Янко. – При том, что дождь лих как из бадьи!

– Погоди-ка, – староста в упор глянул на Янко. – Дождь. Уж не охотник ли, тварь лесная, тебя к телу вывел?

Янко поразился тому, как быстро проклятый старик сообразил, что к чему. Да и пес с ним, была не была!

– Да, – ответил он твердо. – Вопли на весь лес стояли.

Староста какое-то время просто глядел на него, потом криво улыбнулся.

– Надо же, – сказал он. – В тот момент, когда я было уже думал от тебя избавиться, ты мне такую весть приносишь…

Янко пожал плечами, стараясь не выдать волнения.

– Что ж, – хмыкнул Рат. – Не в первый раз ошибаюсь. И это, пожалуй, к лучшему.

Он отвернулся, задумался о чем-то тяжко. Затем решил:

– Пойдем.

Словами не передать, как Янко не хотелось никуда идти. Лучше уж лечь и умереть, прямо здесь. Тем более, вон лошадь эта долбаная сказала, что смерть внутри него…

– Чего застыл, пойдем! – прикрикнул Рат, и Янко будто очнулся.

Да, да, надо идти. Рано еще умирать. Стуча по полу костылем, он двинул за старостой. Тот подошел к печке, нагнулся, поискал чего-то, кинул Янко полотенце.

– Вытрись вот, ты ж насквозь мокрый.

Мальчишка принялся вяло вытираться, но сил не хватало. Рат поглядел на это, скривился.

– Дай сюда, – забрал у Янко из рук полотенце, и сам принялся тереть ему голову.

– Сымай рубаху, – велел он. – Повешу у печки.

Янко послушался и вскоре его обтерли полотенцем до пояса. Рат подошел к делу тщательно, через какое-то время кожа Янко горела, натертая чуть не до ожога.

– Хорошо, – задумчиво сказал Рат, закончив. – Допустим ты не врешь. Охотник привел тебя к телу девчонки.

– Я не вру, – согласился Янко, стараясь унять дрожь.

– Допустим, – повторил Рат. – Может, ты знаешь, куда пропал и первый ребенок?

Янко ждал этого вопроса. Готовился к нему уже давно. Поэтому без лишних слов протянул старику зубы Петара. Тот непонимающе глянул на юношу, взял зубы и уставился на них.

– Что это?

Янко не видел смысла вилять, потому ответил прямо:

– Это все, что осталось от… того существа.

– Какого существа?

– Он… оно напало на меня. Но я сумел его одолеть.

– Подробнее, – потребовал старик, и Янко неожиданно разозлился. По-настоящему, по-людски.

Какого черта этому старику надо?! Ведь он, Янко все работу сделал, а старый пердун только и горазд, что сидеть в своей избе да бухтеть! Губы аж заныли от желания высказать Рату все, но мальчишка проглотил злость. Заставил себя отвечать.

– Что за тварь, – сказал он, – не знаю. Как напала – не ведаю. Я спал, сон видел… а как очнулся – стою босиком во дворе. А оно мне на плечи кидается. А потом… – Янко запнулся. Стоило ли рассказывать все остальное? Староста смотрел на него своим обычным слегка сочувствующим взглядом. – Потом я извернулся, и ударил ее костылем, – закончил Янко. – Она отлетела, и я бил, пока она не сдохла.

– Она? – перепросил староста.

– Тварь, – пояснил Янко.

– И это был Петар?

– Да, – кивнул Янко. Ощущение было такое, будто он подписал себе только что смертный приговор. Никак не получилось довериться старику полностью.

– А дальше? – спросил староста.

– Разрубил на части и кинул в отхожее место. Землей присыпал.

Староста покивал.

– А челюсть?

– Нарочно вырвал, – сказал Янко. – Чтобы показать.

– А чего ж не показал? – зло спросил староста. – Какого хрена в штанах эту дрянь таскал?!

– А кто знал, что ты колдун? – возразил Янко. – Ну пришел бы я к тебе с зубами петаровыми, а ты бы меня Хрипану на расправу отдал!

Старик какое-то время стоял и буравил Янко взглядом.

– Ты врешь, – заключил он, – или, по крайней мере, недоговариваешь. Поэтому…

– Снова запугивать будешь? – скривился Янко. – Или бить? Ну, бей, мне уже все равно! Сплошные секреты, тайны, нелюди и чудища! Завел же меня бирюк в проклятую деревеньку, да гори она синим пламенем!

Староста неожиданно ухмыльнулся, но улыбка тут же пропала у него с лица.

– Значит, не знаешь, что это за тварь была? – спросил он. – Что во сне тебя из дому выманивает, а затем кровь пьет?

Янко покачал головой, потом вспомнил.

– Ведунья сказала, что это Осий князь какой-то.

Староста стремительно побледнел.

– Осий… князь? – спросил он, запинаясь. – Она так и сказала?!

– Да! Ты знаешь, что это?

Староста какое-то время молчал, будто собираясь с силами, а затем сказал:

– Эту дрянь… кто-то называет ее осиным князем. Кто-то зверь-кукушкой…

В этот момент Янко, кажется, тоже начал бледнеть.

– У нас же его кличут… – продолжал Рат.

– Бездомник, – прошептал Янко, холодея.

– Бездомник, – кивнул староста. – Сомнений нет.

У Янко голова пошла кругом. В мире, конечно, много всякого удивительного, но бездомников он считал просто выдумкой. В сказках эти чудища подменяли детей, превращались в кого угодно, обладали огромной силищей. Но не могли завести себе дома. Мол, когда-то их проклял Светобог, с тех пор, они скитаются по миру, ждут, когда кто-нибудь им предложит свое жилище. Ксим однажды обозвал Янко бездомником, и тогда это показалось до того нелепым, что даже смешным. Хотя Ксим вовсе не шутил…

– Нет, – сказал Янко. – Не может быть.

А почему не может? В страшных байках бездомники трижды спрашивали у хозяев дозволенья поселиться, и коли получали его, то все, с хозяевами можно было прощаться. «Это теперь мой дом?» – спрашивает малыш Петар. «Мне можно жить здесь?» – уточняет малыш Петар. «Мне правда можно жить здесь? Правда?» – не верит своему счастью малыш Петар. Тот самый малыш Петар, который позже будет чавкать, жуя шею Янко, а потом хрипеть, умирая от ядовитой крови в своем желудке… или что там у него вместо желудка.

– Ты уверен?

– Да, – развел руками староста. – Хоть я и не встречал ни одного, но из всех тварей, что я знаю, только бездомник способен выманить ночью из дома кого угодно.

– Это все сказки, – сказал Янко, не чувствуя в своих словах даже крупицы уверенности.

– Нет, юнош, – покачал головой староста. – Не сказки. Бездомники существуют. И ежели ты слышал об исчезнувших деревнях… то, скорее всего это их рук дело. Потому я и спрашиваю, как ты с ним справился. А ты мне про костыль рассказываешь.

Ошарашенный Янко сел на лавку и с трудом подавил в себе желание схватиться за голову. Только бездомника ему в деревне не хватало!

– Все как я и рассказал. Я забил его костылем… оно, наверное, не ожидало… что я очнусь.

Янко промолчал, не зная, что ответить. Пауза затягивалась. Янко чувствовал, что Рат смотрит на него, взгляд старика буквально жег кожу, но Янко не хотелось встречаться с ним глазами.

– Хранитель тайны, – процедил Рат. – Хорошо, когда смысл хранить эту тайну есть.

Смысл был, но сказать об этом Янко не мог. Поэтому снова промолчал. Колдун кивнул, не глядя на бирючонка. Какое-то время он раздумывал. Затем подошел к сундуку, открыл его, долго возился, вытащил сверток. Сунул его Янко в руки.

– Ты сегодня хорошо потрудился, – сказал старик, и Янко действительно уловил в голосе одобрение. Бирючонок неспеша развернул тряпье и увидел небольшой, толщиной с руку, моток полосок вяленого мяса.

– Я не… – нахмурился он, а потом до него дошло. Неповторимый запах, который вряд ли бы смог уловить даже самый чуткий нос. Но бирюк уловит. Запах вываренной человечины. Бирючиная еда. В желудке так отчаянно заурчало, что, наверное, даже на другом конце деревни ощутили, услышали. Глядя на Янко, староста хмыкнул. Старик знал, не просто догадывался, он знал, что Янко бирюк, и совершенно этого не скрывал.

– Откуда? – спросил мальчишка.

– Оттуда, – ответил Рат.

– Ага, – Янко таращился на мясо и его одолевала досада. Вот бы вчера оно ему досталось! Авось не пришлось бы договариваться с Охотником обо всей этой ерунде!

Староста принял его колебания как-то по-своему:

– Стесняешься? – спросил он. – Можешь забрать с собой. Считай это платой за хорошую работу.

– Я на тебя не работаю, – сказал Янко.

– Может, и зря, – пожал плечами староста. – Вот увидишь, со мной можно иметь дело. С Дедом бы ты не сговорился.

Янко уже хотел было уйти, но последняя фраза его задела. Он повернулся к старосте:

– Какой он был? Дед. У кого ни спрошу, все разное говорят.

– И что говорят? – хмыкнул староста, который тоже, видать, был не против разговора.

– Что лекарем хорошим был, что справедливый, что суровый.

Староста задумался.

– Козлом он был редкостным, – сказал он.

– Это как? – поразился Янко.

– Да вот так. Я в эту деревню случайно попал много лет назад. Дед сразу понял, кто я, приветил, уговорил остаться жить. Я и остался. Старостой сделался. А потом начал замечать, что не один я такой нелюдь в деревне. То волкод мелькнет. То русалка в ручье заведется. Ведунью эту сюда поселил, так я насилу уговорил ее, козу старую, на отшибе поселить, – Рат усмехнулся, словно вспомнив что-то забавное. – Бывало, и Охотники заглядывали к нему. Просто люд-то их не чуял, а я – очень даже. Поначалу удивлялся, а потом понял. Дед забаву себе устроил: натащил в деревню кучу чудищ и заставил друг с другом уживаться. Будто в яму волчью накидал. И люди посередке, между ними, чтобы скучно не было. Я его об этом спросил, так он, мол, смотри, Рат в свой огород, а в чужие дела не лезь.

– Но, – запнулся Янко, – но ведь нормально все было.

– Не было, – лицо старосты посуровело. – Не было ни одного дня. Я все ждал, когда эта свора начнет друг другу глотки рвать. Или простым жителям. Но они сидели на хвостах, Деда боялись. А сейчас повыползали…

Янко подумал, что это самое «повыползали» ладно подходит и самому Рату. При Деде, небось, сидел тише травы.

– И все бы ничего, – продолжил староста, – но кто ж знал, что этот старый межеумок в деревню бездомника притащит!

– А вдруг он сам, – сказал Янко. – Пришел.

Рат с усмешкой взглянул на Янко:

– Сам к Деду? Не было такого. Тут каждый через погляд Деда проходил. Бирюк решал, будет жить очередной пришлый али нет. Путь даже сам пришлый об этом и не знал.

– А если Дед решал, что пришлый жить тут не будет?

– А сам как думаешь?

– Дед их убивал? – предположил Янко.

– Нет, – отмахнулся Рат. – Но житья им тут не было. То неурожай, то на охоте поранится, то пожар… Я все думал, как так выходит, но теперь-то ясно. Если у него тут полдеревни чудищ прикормленных было…

– Ладно, – спохватился он. – Пора тебе. Завтра будет тяжелый день. Пойдем откапывать девочку.

Он кинул Янко в руки слегка просохшую рубаху.

– Сиди тише воды, ниже травы. Чтобы тебя к ней никаким боком, понял? Ты мне еще понадобишься, не хочу рисковать.

– Дождя не бойся, – добавил уже в дверях Рат. – Я разберусь.

Янко кивнул. Сил спорить уже не было. Не было даже сил переспрашивать, как староста собрался разобраться с дождем. Поэтому он сунул заветный сверток в мокрую сумку и ухромал в ночь. Дождь и правда кончился, в воздухе осталась только тусклая морось, приятно холодящая кожу. Ветер, словно не желая пронизывать мокрого Янко слегка только дунул и стих. Из темноты вдруг соткался силуэт. Янко бы дернулся, если бы у него оставались на это силы. Поэтому он просто остановился.

– Наконец все утряслось, – послышался голос Кувая. – С колдуном разобрались?

Янко кивнул, разобрались. Колдун – это, надо думать, староста. Что ж, не сказать, что Янко сильно удивился. Рат сам прямо сказал ему об этом, причем несколько раз. Кувай хмыкнул и подошел ближе. Его желтые, почти светящиеся в темноте глаза не оставляли сомнений в его нелюдской природе.

– Ты знал, кто я? – спросил Янко.

– Конечно, – кивнул Кувай. – Старик тож сразу догадался. Не станет бирюк с человеком якшаться. Хоть и не похож ты на бирюка, а все-таки бирюк. Я сперва не верил, но… – Кувай развел руками.

Вот тебе и тайна. Янко считал себя таким умным, и теперь его поведение казалось сплошной глупостью.

– Рат знал с самого начала? – спросил он тихо.

– А то! Но на то он и староста, а?

Янко понуро кивнул. Ну да. На то и староста.

– Да ладно, не кисни! – хмыкнул Куквай. – И на старика сильно не смотри. Он колдун, могучий, конечно, да только кто ж это проверял. Может, нынче и мухи обидеть не сможет.

Да не в силе дело, подумал Янко, совсем не в силе. А потом спросил:

– А что за колдун-то?

– Здухач, – бросил Кувай, нюхая воздух. Он вдруг осекся, насторожился. В следующий миг дернул рукой, Янко едва смог различить это движение. Кувай расхохотался и показал зажатую между пальцев муху.

– Не представляешь, каково мне тут было одному, – продолжил он. – Хоть волком вой со скуки. Да я и выл, бывало. Волком обернешься, в лес выбежишь и воешь. Здухач потом ругается, клянет меня на чем свет стоит, мол, не пугай людей, не мути. А я думаю: народ пугать-то надо, а?

Янко снова кивнул. Уж с этим он был согласен.

– Вот, – еще больше повеселел Кувай. – Теперь-то тут веселее будет. Уж мы им покажем! Когда от костыля своего избавишься! Бывай.

И снова ушел во тьму, оставив Янко переваривать новости. А переваривать было что. На фоне новостей о здухаче даже бездомник казался не таким уж страшным. В бездомнике ведь что больше всего пугает – что про него и не известно ничего. Сказки одни. А здухачи уж точно существуют. Колдуны, управляющие погодой. Могущие наслать потоп или засуху, пронзить недруга молнией. В столице жило два здухача, и при княжеском дворе их принимали с невиданным почетом. Родители говорили, связываться с таким – себе дороже. А Ксим? Неужели тогда не догадался? А если, догадался, почему не сказал? И тут Янко все понял. Ксим не сказал, потому что для него это было очевидно. Он, скорее всего, даже предположить не мог, что Янко не сообразит, кто перед ним. Может, поэтому он тогда и сказал про ногу? Мол, не снимай шину совсем, даже если нога зарастет окончательно. От всех этих раздумий у Янко заболела голова. Зверски хотелось есть, аж подташнивало. Но Янко дотерпел до Ваиловского дома. Там он сел на лавку у крыльца, облокотился спиной на шершавую стену, выудил полоску мяса и закинул в рот.

На вкус оно оказалось совершенно никаким. И засушенным настолько, что метни его – и в стену бревенчатую вонзится. Янко жевал и не чувствовал ничего из того, что хотел бы чувствовать. Он надеялся, что легче станет в тот же миг. Голова перестанет побаливать, чешуя на руке спрячется. Может, и нога зарастет сама собой. Но этого никак не происходило. Голод и сопутствующее ему отчаяние отступили, но недалеко. Желудок не пытался вывернуться наизнанку, значит, мясо то самое, человечье. Но, во-первых, не совсем то, к какому привык Янко. Он знал, что не всякая человечина сгодится в еду бирюку, что нужно именно мясо того, кто был убит лесной Тварью. Его нужно было как-то особым образом вываривать, причём очень долго, чтобы потом не отравиться. С Ксимом такое случалось. И, Янко так понял, с тех пор в бирюке проснулись отголоски каких-то чувств, что наверняка очень огорчало его самого. Вспомнив об этом, Янко почти улыбнулся. Это уже хороший знак. Можно было на время забыть о приступах и заняться чем-то другим. Кстати, об этом. Янко задумчиво посмотрел на свою пострадавшую от Ксима ногу. А может, она уже и заросла? Он до этого ни разу не ломал ни ноги, ни руки – только лечил кому-то другому. Пес его знает, сколько времени должно пройти, прежде чем кость достаточно срастется.

Янко частенько разматывал повязки на ночь, чтобы дать ноге отдохнуть. Но в этот раз он прислушивался к ощущениям особо тщательно. Поставил ее на землю, слегка попытался привстать. Боль охватила ногу – боль и какое-то странное нетерпение, будто нога жаждала возможности поучаствовать в жизни Янко да только до поры до времени не могла. Янко постоял, терпя, пока боль стала невыносимой. Он зашипел и сел обратно. Даже в глазах слегка побелело, но это ничего. В конце концов нога почти три недели была без действия. Ее нужно разминать.

Дверь негромко стукнула и на крыльцо вышел Васил:

– Ты чего тут делаешь? – с подозрением взглянул он на Янко.

– Ем, – почти правду ответил тот.

– Ишь какой, – хмыкнул старик. – Дома, значит, с нами, за столом не ешь, а на лавке в потемках – самое оно?

– Проголодался, – совершенно искренне ответил Янко.

– Щас все вместе есть будем, – буркнул Васил и пошел за дом.

Про ногу ничего не сказал, если и заметил. Янко проводил его взглядом. Во дела! Старик, конечно, не подарок, но и с его чудачеством вполне можно мириться. Особенно, если учесть, что он явно не был таким уж сварливым, как хотел казаться. Принял ведь в своем доме незнакомого мальчишку. Хотя не все в этой деревне такие же добрые. Есть и злые. Лесса же явно не сама себя закопала в землю. Кто-то помог. Кто? Понятно, что бездомник, да только кто именно? Как он выглядит? Взял ли облик кого-то из деревни? Или прячется где-то по кустам страшным чудищем? В этот момент Янко почувствовал нехилое облегчение, что второй раз в лес ему идти не придется.

Помяв ногу, юноша снова перемотал ее. Мясо, похоже, понемногу помогало. Неприятное сосущее чувство в желудке, с которым Янко уже успел сродниться, исчезло. Но голова все равно была какой-то чужой, а рука все так же ныла. Без всякой задней мысли Янко полез в сумку. Хоть он и утолил голод, но и пилюли забрасывать не стоит. Сверток с лекарством изрядно похудел, и, похоже, скоро кончится. Но даже это не испортило настроения. Янко радовался жизни.

– За тобой заходили, – пробурчал, вновь появившись, Васил.

– Кто заходил? – спросил мальчишка.

Васил ответил, и радость Янко пропала.

– Люди снова в лес ходили, – сказал старик. – Нашли девочку. Померла она. В усыпальню повезли.

– Уже? – чуть было не вскрикнул Янко, но сдержался и вслух сказал:

– Ну и ладно. Мне-то что.

– Не пойдешь? – прищурился Васил.

– Не пойду.

Васил одобрительно крякнул.

– И правильно, – сказал он. – А то бегаешь, как ошпаренный по всей деревне, отдуваешься за них… пусть сами отдуваются!

Янко удивленно моргнул. Неужто похвала от старика? Да нет, наверное, ослышался.

– Ну, чего вылупился, песий выкормыш? – рыкнул на него Васил. – Заходи в дом, есть будем.

Фух, значит, точно послышалось. Янко послушно забрался в избу и уселся на лавку. Старик принялся ставить еду и миски. Мальчишка прислушался к себе. Ощущения были странными. Поесть с людьми за одним столом – что тут такого? Ан, все-таки как-то тепло становилось на душе. Ради такого он даже пожертвовал бы небольшой кусочек ценного мяса.

Но не срослось. В дверь постучали. А потом заорали.

– Лекарь! Лекарь!

– Паскуды, – возмутился Васил. – Жабаки экие! Поесть на дают! Иди разберись гони их взашей!

Янко со вздохом вышел наружу. Он ждал Кувая, но там оказался смутно знакомый паренек лет семнадцати. Наглый, рыжий. Здоровенный, головы на две выше Янко.

– Зови лекаря, – потребовал он. – Живо! Мне некогда тут!

Во дела! Неужто кто-то еще не знает, как выглядит единственный лекарь в деревне? Так не пойдет. Раз уж Янко остается тут жить, надо воспитывать местных. Вместо ответа он опустился на крыльцо, а костыль положил рядом. Парень стушевался. Потом разозлился.

– Ты глухой? – рявкнул он. – Лекаря зови!

Куда, зачем? Те, кому срочно нужна помощь себя так не ведут. Янко хмыкнул.

– А думаешь, он тебя не слышит? – спросил Янко. – Ты ж орешь как лось. Тебя полдеревни услышало.

Парень отступил. Лицо его приняло озадаченное выражение.

– А чего не идет? – спросил он. – Коли слышит?

– Занят, – ответил Янко.

– Чем это он занял? – завелся парень. – Там его полдеревни ждет, а он тут занят?

Янко пожал плечами, но в сердце тревожно зачесалось.

– А чего полдеревни?

– Девчонка, – выпалил парень. – Что в лесу нашли. Говорят, живая! Лекарь нужон!

12

Усыпальня приютилась почти в самом центре деревни. Янко часто ходил мимо нее – почитай каждое утро по дороге к дедову дому, да только на приземистое здание внимания не обращал. Оно даже и не здание больше, а какой-то холм с дверью – обросло мхом что твой пень. Усыпальня, тоже мне, недовольно подумал Янко.

Как рассказал по пути парень, выкапывание тела затянулось. Его и нашли-то не сразу, а когда нашли, Хрипан никого не пускал к могиле. Он орал на всех как бешеный, рассматривал следы, ходил туда, сюда, что-то бормотал себе под нос. Никто не возражал. То ли побаивались, то ли доверяли его чутью. Солнце даже не пригрело – прижарило землю, и та отдала лишнюю влагу без споров. Стало душно. Все взмокли не хуже, чем от давешнего дождя. В итоге, пока послали в деревню за лопатами, пока выкопали пока привезли обратно – уже и полдень почти. А потом началось вообще невесть что. К этому невесть чему Янко как раз и подоспел.

Староста находился у самой усыпальни. Рядом с ним сидела на коленях жена кузнеца и громко рыдала. Даже нет, скорее, верещала. Истошно, до одури. Кузнец стоял чуть поодаль с посеревшим лицом, нет-нет, бросая взгляд на одинокую, скособоченную телегу, на которой тело Лессы и привезли. Сын кузнеца, хмурый паренек лет десяти, обнимал мать, но та остервенело отталкивала его. Сердце Янко неясно заволновалось, и не понимая, что должен сейчас чувствовать, он поморщился. Из усыпальни вышли старухи в темных нарядах. И Янко отлично понял, что сейчас чувствует. Волнение. Может, даже страх. Что-то похожее он чувствовал, когда исчез Ксим.

– Она жива, я знаю! – крикнула жена кузнеца хриплым голосом.

Ах вот что. Между «говорят, что живая» и «безутешная мать говорить кричит, что дочь жива» есть сильная разница. Янко тут же пожалел, что пришел.

– Убери ее отсюда, Крут, – посоветовал староста, шаря взглядом по толпе. Значит, кузнеца зовут Крутом, ответил Янко. Пожалуй, стоит лучше запоминать имена этих людей, раз уж он остается тут жить.

– Пойдем, Илана, – грозно сказал кузнец, приближаясь к жене, но между ними встал сын.

– Нет, отец, – сказал он, – не тронь.

– Пускай лекарь ее осмотрит! – снова крикнула Илана. – Он все поймет!

Янко вздохнул. Его против воли втягивали в перепалку, и ему это не нравилось. Но не бежать же от драки. Он принялся проталкиваться к усыпальне, ловко, орудуя костылем. Взгляд старосты вонзился в него и расцвел букетом из злости и радости.

– Чего так долго? – рявкнул здухач.

– Еще и идти не хотел, – наябедничал рыжий и тут же скрылся в толпе.

Янко вышел к старосте, ощутил себя в окруженьи злых и печальных глаз. На старосту и семейство кузнецов люди уже насмотрелись вдоволь, так что теперь все их внимание досталось лекарю, который так долго шел. Ничего, подумал Янко упрямо, подождали чуток, не померли.

Илана, похоже, не сразу разглядела сквозь слезы, кто вышел из толпы. Янко поймал ее безумный взгляд, и тут же отвел глаза, сам не зная почему.

– Ты! – прорычала она и кинулась к нему, размахнувшись. Янко не успел отступить и даже подготовиться к удару, но удара и не случилось. Рыдающая женщина повисла у него на шее, буквально вереща от горя. Плачущие люди выглядят отвратительно. Это Янко знал давно, но никогда не сталкивался с этим так близко.

– Скажи им, – пробулькала она. – Лесса жива. Она не умерла.

Янко поглядел на старосту, тот кивнул на телегу. Янко осторожно высвободился из объятий Иланы и медленно пошел к накрытому покрывалом телу. Остановился рядом. Ухватился за край, потянул. В этот миг он, кажется, даже забыл, как дышать. И толпа вокруг тоже.

Первым вырвался из-под покрывала запах. Очень странный, сладковато-хвойный запах, какого Янко ни разу не слышал от мертвых. Но в следующий миг Янко понял, в чем дело. На белой коже не было ни следа грязи. Тело отмыли, переодели и скорее всего надушили, пес их знает, зачем. Стало понятно, почему свихнулась жена кузнеца и понадобился аж целый лекарь: Лесса не была похожа на мертвую. Вот совсем. Будто уснула. Глубоко так, что даже дыханья не слышно. Слегка бледновата, это да, но в холодной земле лежать – любой замерзнет. Есть пара трупных пятен на руке, которые можно легко принять за синяки. Он склонился над телом, приблизил ухо к ее лицу, замер. Нет. Тишина. Грудь не движется. Янко пальцем приподнял лессино веко, и сомнений не осталось совсем: глаз замутился, поблек. Девочка мертва. А то, что тело так хорошо сохранилось… это просто очередная загадка, которую нужно разгадать. Янко продолжил осматривать тело. Видимых ран нет. Разве что ногти обломаны. А хотя нет – в неверном свете лучина Янко не сразу разглядел рубец на шее, такой же как у него. Сюда ее бездомник и укусил, это ясно. Но зачем он тело в тес попер тогда?

– Вот видишь, – раздался у Янко над ухом голос Иланы. – Она жива!

Янко вздрогнул и отшатнулся было, но в его плечи вонзились пальцы женщины.

– Помоги ей! – завыла она. – Помоги! Ты можешь!

Голова ее приблизилась к лицу Янко почти вплотную, он ощутил ее дыхание на шее, будто она вот-вот готова вонзиться в нее зубами.

– Нет! – крикнул Янко и попытался оттолкнуть Илану, но это оказалось непросто – ее пальцы стиснули его плечи почти до хруста.

– Оживи ее, ты можешь! – кричала она.

Кузнец бросился к ним и одним мощным движеньем оторвал жену от Янко. А затем отвесил ей звучную пощечину. К ним кинулся сын, но оплеуха досталась и ему – парень кубарем скатился к ногам людей. Те помогли ему подняться.

– Хватит! – разнесся над головами суровый рык, и с ужасающим грохотом в холм, саженях в трех от телеги, ударила молния. Про молнию – это Янко уже потом понял, а в тот миг, ужасающий грохот, заложил всем уши, а глаза ослепила яркая вспышка. Комья земли застучали по крыше усыпальни, усеяли покрывало на телеге.

Все вокруг замерло. На середину вышел староста.

– Угомонитесь! – рявкнул он. – Устроили тут!

Кузнец глянул было исподлобья на Рата, да отвернулся. Одного взгляда старосты хватило, чтобы заморозить на месте сына кузнеца, готового кинуться в бой. Мальчишка испугался, Янко это заметил сразу. Все испугались. Кроме разве что Иланы, которая подбежала к телеге и принялась стряхивать землю с покрывала. Рат кивнул, довольный результатом. Он подошел к жене кузнеца, взял ее за подбродок и заставил взглянуть себе в глаза.

– Смирись, – сказал он. – Смирись.

Староста говорил мягко, но слова его были жёсткими. Без сочувствия глядел он на Илану:

– Твоей дочери больше нет. Она ушла к предкам, и те сейчас решают ее судьбу. Лесса умерла.

И жена кузнеца не выдержала этого взгляда и слов. Будто вся воля к жизни вышли из нее в этот момент, она поникла и позволила подбежавшему сыну обнять себя. Тот, повинуясь кивку отца, тут же поднял мать и повел ее прочь. Кузнец пошел за ними, все никак не желая отвести взгляд от телеги. Люди неохотно расступались.

Все, кроме одного.

Хрипан стоял на пути кузнецовой семьи, глядя в упор на старосту. Казалось, никак его не впечатлили ни слова Рата, ни прилетевшая молния.

– Умерла? – спросил он, будто поражаясь глупости этих слов.

Звучало это как отражение стенаний несчастной матери. Да только Хрипан не стенал. Он в ярости сжимал кулаки, выплёвывал слова сквозь стиснутые челюсти.

– Не умерла! – повторил он, – Ее убили. Или, – повысил Хрипан голос, – она сама себя в яму закопала?

Как ни страшна была молния, поддержавшая старосту, а гнев Хрипана, похоже, был сильнее. Переглянулись люди, зашептались, но глаз допреж не подымали. Рат стиснул зубы, заиграли желваки, подул ветер. Протолкался сквозь первые ряды людей Мирон.

– Уймись уже, хватит, – схватил он брата за плечо, но тут же отлетел на руки людям.

– Отвали! – рявкнул Хрипан, вытирая кулак об одежду, и повернулся к старосте. – Доколь наши дети пропадать будут, а? Сколько ж еще сгинет, пока ты жопу почешешь?

– В тебе кричит горе, Хрипан, – сказал Рат, опустив глаза. – Ты сам не знаешь, что несешь.

Кажется, Янко услышал, как скрипнули зубы Хрипана.

– Иди ты нахер! – заорал тот. – Я не свихнулся!

– Я этого и не говорил, – ответил Рат.

Старосте без труда удавалось держать в узде буйного охотника. Люди эти видели. Понимал это и сам Хрипан. И все пуще злился. Рука его как бы невзначай огладила ножны охотничьего ножа.

– Иди ты нахер! – повторил Хрипан, краснея. – Я тебя спрашиваю, как мужик мужика, а ты все юлишь как баба! Я давно понял, что ты лучше сдохнуть нам дашь, чем поступишься так? Ещё и этого упыря мелкого приветил!

Янко сделал вид, что не понял.

– Когда ты уже смекнешь? – продолжал говорить Хрипан. – Что мы не справимся с этой напастью? Когда признаешь, что не волки детей таскают, а одно из дедовых чудищ? Когда отправишь людей в столицу? Мы платим князю дань, ту пущай защитит нас!

Янко пошатнулся. Хрипан не только знал о дедовых делах, так ещё и вслух об этом говорит? Да мало того, люди вокруг не выглядели удивлёнными, разве что некоторые. Остальные попрятали глаза. Они все здесь знали. Хотя, а чего Янко ждал, это ведь долбаная деревня. Тут все про всех знают. И тут до него дошла вторая часть фразы. Какой еще князь? Зачем? Только княжеских гридней тут не хватало! Янко еле-еле отделался от них в столице. Горящий терем, люди, выскакивающие из дверей ровно за тем, чтобы их утыкали стрелами. Бегство по сточным каналам, превращение отца, а потом его смерть от ловчих кабанов и загонщиков с рогатинами и топорами. Снова против воли нахлынули воспоминания, но он сразу их подавил. Прошлого нет. Только настоящее.

Рат тоже покраснел от гнева. Янко почти ожидал, что тот сейчас рявкнет, и от Хрипана останется только мокрое место. Ожидал с нетерпением. Но староста сдержался.

– Расходимся, – сказал он и кивнул плакальщицам – старухам в черных рваных нарядах. Те подошли к телеге, укутали тело Лессы обратно в покрывало, сноровисто стащили его с телеги и уволокли в усыпальню. Едва за ними хлопнула дверь, как народ вокруг будто очнулся. Ожили лица, взгляды оторвались от земли, зашевелились, зазвучали тихие голоса. Люди принялись мирно расходиться по дворам. А, нет, не мирно. Бондарь, проходя мимо Хрипана, плюнул ему под ноги, но тот даже ухом не повел. Он по-прежнему таращился на старосту. А староста на него.

– Знаешь, Рат, – поговорил медленно Хрипан. – Если ещё кого-то уволокут эти твои волки, я с тебя первого спрошу.

Угроза повисла в воздухе, настолько явная и плотная, что, казалось, руку протяни – и потрогать можно. Рат досадливо качнул бородой, развернулся и пошел прочь, не глядя на Хрипана. Тот долго таращился вслед со странным выражением, будто зачарованный. Но стоило Янко пошевелиться, ожил и, ухмыльнувшись шагнул вперёд. Однако дорогу ему вдруг заступил Мирон.

– Хватит блазить уже, брат, – сказал он твердо. – Ты совсем свихнул…

Хрипан ударил коротко, без запаха, но Мирон перехватил руку в воздухе.

– Хватит уже! Уймись!

Братья какое-то время злобно пялились друг на друга, потом Хрипан вырвал руку из ладони Мирона и на шаг отступил. На лице его проступили брезгливость пополам со злостью. Оглядел брата, будто впервые видел:

– Совсем ты поменялся, – сказал он. – Снюхался с этими.

– Ни с кем я не нюхался, – примирительно поднял руки Мирон. – За тебя я! Ты просто лишнего хочешь! Ну на кой нам сдались люди чужие?

– А что их и так мало? – Хрипан кивнул на Янко. – Вот они, чужие. Здесь они уже. Да не помогают, а мешают только…

Уж этого Янко стерпеть не мог.

– Чем я мешаю? – спросил громко он. – Я лекарь! Я лечу здесь всех!

Хрипан моргнул, скривился.

– Да от тебя одни неприятности! – заявил он, глядя на Янко. – Ты только появился, а у нас одни трупы в деревне. И дети пропадают! Петар пропал!

– Если бы не я, – сказал Янко. – Пропало бы еще больше. – Он двинулся вперед, обходя Мирона, чтобы не говорить из-за его плеча. – Схоронили бы уже. Я жизни спасаю. А ты что делаешь?

Хрипан мог дернуться и ударить его, мог схватить его за ворот и швырнуть. Янко был к этому готов. Был готов постоять за себя. Но Хрипан зло рассмеялся.

– Ты? Спасаешь жизни? – Обидный хохот разнесся по улице, ударился о стену усыпальни. – Я что-то не припомню, чтобы кто-то умирал от вросшего ногтя! И лишая!

Ох, подумалось Янко, лучше бы он дрался как обычно.

– Я Лессу вылечил! – возразил он.

– И где теперь эта Лесса? – спросил Хрипан. – Вон она! Там лежит мертвая! И ты знаешь, почему! Только молчишь!

Внезапно он метнулся вперед, растопырив руки, но Мирон снова оказался быстрее: перехватил руки, оттащил его от Янко.

– Я до тебя доберусь! – закричал Хрипан. – Или княжьи люди! Ты все расскажешь!

Он вырывался, но никак не мог минуть брата, тот держал его медвежьей хваткой. Наконец Хрипан вырвался. Замахнулся на брата, но даже Янко видел: не ударит. Он и не ударил. Плюнул только и ушел прочь. Янко перевел дух. Они с Мироном обменялись взглядами.

– Межеумок, – процедил Мирон. – Совсем уже… Я поменялся? Да на себя пусть посмотрит!

И то верно. Янко без труда припомнил волчью ямку, все оплеухи и тумаки. Интересно, был ли Хрипан таким и раньше? Действительно ли он страдал от пропажи Петара или только мастерски притворялся?

– Ладно, – сказал Мирон все еще тяжело дыша. Видать, столкновенье с братом далось ему не так уж легко. – Ладно.

– Спасибо, – сказал Янко. – Выручил.

Мирон косо взглянул на него и сказал:

– Не за что. Брат совсем разум потерял. – Он помолчал, потом спросил. – Ты его тоже ненавидишь?

Янко поколебался, но потом честно кивнул. Он ждал, что Мирон разозлиться, но тот только вздохнул.

– Вот и все так, – сказал он. – А зря. Он хороший мужик. Просто… так получилось. Его понять надо.

Янко тяготил это разговор. Ему вовсе не хотелось понимать полоумного Хрипана, который вовсе не сделал его жизнь в этой проклятой деревне проще. Он подавил в себе желание яростно мотнуть головой.

– Он просто такой, – продолжил Мирон. – Яростный. Из-за Петара. Думает, ты знаешь, что с ним случилось. Ты ведь не знаешь?

– Нет, – соврал Янко. – Откуда?

– И правда, откуда, – сказал Мирон. – Да вот говорят, Лессу нашел ты. Это так?

– Кто говорит? – спросил Янко.

Он не должен был это спрашивать, он должен был фыркнуть, рассмеяться или вообще не обратить внимания на вопрос. Но он не удержался, язык поскакал вперед разума. Мирон прищурился, но ничего спросить не успел, осекся. У дороги стояла молодая красивая женщина. Приглядевшись, Янко узнал жену Хрипана. Мирон воровато оглянулся на Янко.

– Ладно, – сказал он. – Давай. Поговорим потом. – И быстро пошел к ней.

Короткая перепалка, и вот они оба уходят куда-то в сторону дома Хрипана. Вот тебе и сплетни, подумал Янко.

– Ну вот, я же говорила. – Кто-то тронул Янко за плечо, и он чуть не отпрыгнул. Что за черт? Кто так не вовремя?.. Увидев виноватое лицо Цветаны, Янко сдержался.

– Ты чего? – спросил он.

– Извини, – сказала она. – Я вчера… очень испугалась. Бросила тебя…

Тьфу ты ерунда какая! Янко даже и думать об этом забыл.

– Я ж сам сказал тебе бежать, – сказал он. – Ты и побежала. Все правильно. Давай потом об этом пого…

– Нет, не правильно, – ответила Цветана. – Совсем не правильно. Друзья так не поступают.

Янко было хотел спросить, мол, ужели лучше бы было, если б их сожрали, но прикусил вовремя язык. Не положено тут никому из селян знать про Тварей. Да и ему не положено, он же для всех человек.

– Друзья, – сказал Янко как можно мягче, – поступают так, как нужно.

Цветана мотнула головой.

– Что это были за крики?

Янко пожал плечами и сделал как можно более глупое лицо:

– Какие крики?

– Кто-то громко кричал в лесу, – сказала девушка. – И ты сказал, чтобы я убегала!

– Нет, – сказал Янко. – В лесу начался гром, били молнии, и, да, я велел тебе убегать, и все.

Глаза Цветаны сузились:

– Дурочкой меня считаешь?

Янко позволил себе рассердиться:

– Чего ты от меня хочешь? Чтобы я сказал, что в лесу были какие-то крики? Так ведь не было! Гром был, молнии были, а вот криков не было! Я за тебя испугался и велел убегать. Если бы тебя молнией убило, что бы я потом делал, а?

Цветана застыла. Щеки ее медленно покраснели, и она отвернулась.

– Брехло ты, – сказала она тихо. – Первое на деревне.

– Как хочешь, так и думай, – сказал Янко.

– Вот так и буду думать, – ответила Цветана.

Янко не ответил. Из усыпальни вышли плакальщицы и, рыдая, разошлись по своим дворам.

– Интересно, – сказала Цветана. – Кто же сотворил такое с бедной девочкой?

Кто, кто, подумал Янко, бездомник, кто же еще, а вслух сказал:

– Узнать бы хоть, как она в лес попала.

– Да уж, – вздохнула Цветана. – У нее не спросишь уже.

Янко кивнул, но сам чуть не обмер внутри. Это ведь отличная мысль! Спросить у самой Лессы!

Часть 3. Невеста бирюка. 1

Душная ночь, стрекочут светляки. Рубашка липнет к телу, хоть сымай. А сымешь – комары сожрут. Вот интересно, Ксима комары грызли? Пьют они чистую бирючью кровь вообще? Не успело ещё стемнеть толком, а Янко уже стоял у порога нужного дома. Постучал. Кувай высунулся наружу, сморщил нос, будто унюхал что-то гадкое. Лукаво оглядел Янко.

– Вот уж кого не ожидал, – сказал он. – Заходи.

И Янко зашёл. Убранство дома Кувая было очень странным. Будто и не жил он здесь – лишь остановился переночевать в чужой хате, а утром дальше пойдет. Стены голые, ни чуров тебе, ни вещей каких. Янко почувствовал себя на редкость неуютно. Оно ведь часто бывает: заходишь в чужой дом, а там все настолько хозяйское, свое, что, будто и нету тебе здесь места, будто сам дом тебе намекает; уходи отсюда, добрый молодец, подобру-поздорову. Что-то такое чуял Янко у Грода в хате. Неприятно, что и говорить. Но когда дом пустой совсем, будто мертвый, это ещё хуже. Янко поежился под насмешливым взглядом Кувая. Тот без стеснения разглядывал гостя, готовый, будто, в любой момент расхохотался над его оплошностью.

– Ну? – спросил он. – чего хотел-то?

– Мне нужна помощь, – сказал Янко без обиняков. Юлить смысла не было.

– О-го, – протянул Кувай. – Ничего себе. Мальчик пришел за помощью.

– Поможешь или нет? – упрямо спросил Янко, не обращая внимания на подначку.

Кувай будто весь вскинулся, как пес перед нападением. Разве что не оскалился. Но затем взял себя в руки, успокоился.

– Конечно помогу, – сказал он. – Что нужно делать?

Янко пристально поглядел на Кувая, прежде чем продолжить. Не придуривается ли?

– Постоять, – сказал юноша. – Посторожить.

Прозвучало будто насмешка, ну да так ему и надо. Янко ожидал взрыва, но Кувай лишь скривился:

– Смеешься? –спросил он. – Я тебе что, пес, м? Иди вон с любого двора шавку сведи – пусть сторожит.

И вот как определить, шутит он или правда злится? Не разберешь этих нелюдей.

– Мне нужно, чтобы ты посторожил, пока я осматриваю труп!

Кувай широко разинул рот, глядя на Янко, и расхохотался, запрокинув голову.

– Ты пойдешь в усыпальню, – сказал он с восторгом. – А не боишься?

– Чего можно там бояться? – не понял Янко.

– Ты нелюдь, – сказал довольно Кувай. – А усыпальня – не для таких как ты. Вдруг громовик разгневается и жахнет молнией? Или еще чем?

– Что ты мне тут дурака валяешь? – с досадой спросил Янко. – Ты либо идешь со мной, либо нет. Не морочь голову.

– Да иду я, конечно, – тут же сказал Кувай, – не ной, иду. Когда идём?

– Сейчас.

Кувай кивнул, будто и ожидал такого ответа.

– Вот видишь, – сказал он. – Я был прав, с тобой и правда стало веселее.

Дверь в усыпальню не запиралась, хотя дужки для замка были. Зайдя внутрь, Янко зажег лучину и огляделся. В неверном свете усыпальня казалась внутри куда больше, чем снаружи. Посреди стоял каменный стол, неведомо кем и как здесь сооруженный. Он врос в землю так глубоко, что не было ясно: стол тут появился раньше, или сама усыпальня. Или даже так: стол или вообще вся деревня. Мох опоясывал этот стол, но не просто так, а повинуясь непонятному узору. Янко наклонился поближе, и присмотрелся: всю поверхность покрывали странные рисунки. Куча человечков, какие-то животные то ли кони, то ли ещё что-то. Кто и с какой целью выцарапывали на камне всю эту дрянь, было совершено непонятно. Внимание Янко привлек рисунок, на котором группка человечков окружила одного, заметно крупнее их. Они тянули к нему руки и поди разбери в потемках, мольба это или угроза. А, может, и то и другое?

Где-то завыла тоскливо собака, и Янко, вздрогнув, выпрямился. Не за тем он сюда пришел, чтобы рисунки разглядывать. А чтобы узнать, что хотел скрыть староста, когда не дал Янко осмотреть тело? И скрывал ли вообще?

Тело Лессы лежало на столе.

Янко осторожно приблизился. Ничего не изменилось. Ни пятен новых не добавилось, ни хвойная отдушка не иссякла. Бирючонок достал тряпку и нож, легко кольнул кожу девочки. Кровь уже должна была загустеть, но потекла, будто из живого тела. В очередной раз мальчишка засомневался, может, Илана была права? Да нет, покачал он головой, дивясь своей мнительности, не может быть. Мертва она, точно мертва. Днем же проверял. Тряпкой Янко утер кровь, пригляделся – пятно получилось знатное, авось хватит. Но кровь не желала останавливаться. Пес знает, что творится с этим трупом!

– Ну что? – глухо спросили снаружи. – Будешь заходить?

Янко, не думая, дунул на лучину, и усыпальня погрузилась во мрак. Сам он метнулся к двери и замер рядом с ней, стараясь даже не дышать. Если зайдут, получится ли спрятаться в темноте? Куда? За дверь? Под стол? Янко подавил в себе жгучее желание залезть туда прямо сейчас. Во-первых, черт знает, что там под ним, а во-вторых, лишний шум сейчас ни к чему.

– Ладно, – сказали за дверью, не дождавшись ответа. – Давай зайдем.

Голос был полон неизбывной печали, и Янко узнал кузнеца. Чем там, пес его загрызи, занимается Кувай? Должен же сторожить! Ушел кто ли куда-то? Почему не предупредил?

– Нет, – прошептала в ответ женщина, очевидно, жена кузнеца. – Она мертва я… я знаю. Просто… В ту ночь, когда она исчезла, я…

– Не надо, – попросил кузнец.

– Мне снилось, что она уходит из дома. Идёт, ступает осторожно.

Янко стиснул зубы. Всё-таки бездомник. Выманил девчонку и убил. В памяти всплыл тот вечер, когда он лечил Лесу чуром. Как шла она по дому, не видя ничего, повинуясь голосу извне.

– Она идёт, идёт, – продолжала женщина. – семенит своими ножками. А у двери оглядывается, будто не хочет уходить. А я ничего не могу сделать. Не могу пошевелиться. И она уходит…

– Не надо, не мучь себя, – повторил кузнец глухо. – Давай просто попрощаемся с ней и все.

Дверь заскрипела. Тьма в усыпальне слегка рассеялась. На стол легла полоска света, перечеркнув труп. А затем в эту полоску вклинилась осанистая тень.

– Заходи, – сказал кузнец. – здесь она.

Сотня мыслей промелькнула у Янко в голове, и среди них не было ни единой, что позволила бы внятно объяснить родителям погибшей девочки, почему он залез ночью к ней в усыпальню.

Зачесалась рука, пальцы заныли в суставах. Похоже, тело почувствовало, что Янко боится и принялось меняться. Он вспомнил, как чернели и удлинялись руки Ксима, наливаясь злой силой. Этого только не хватало!

Тень заполнила собой почти всю полосу света. Янко отчётливо слышал дыхание кузнеца, тяжёлое биение его сердца. Ещё один шаг, ещё один миг, и глаза Крута привыкнут ко тьме. И тогда он…

– Не хочу, – неожиданно твердо сказала жена. – Не хочу ее видеть. Пойдем отсюда.

Тень остановилась.

– Уверена?

– Пойдем! – в голосе жены прорезались истеричные нотки, и кузнец покорился.

– Добро…

Полоса света очистилась, а затем и вовсе со скрипом исчезла. Янко снова очутился в полной темноте. Он выждал какое-то время, затем слегка дрожащими руками приоткрыл дверь. Янко выскочил наружу, даже забыв поглядеть по сторонам.

– Ну что? – из темноты соткался Кувай. Казалось, он с трудом сдерживает смех.

– Дай палку, – потребовал Янко,

– Зачем? – нахмурился волкодыш.

– Чтоб тебе по башке дать! – шепотом заорал Янко. – Недоумок!

– Ага, – обрадовался Кувай. – Испугался там внутри? А? Да ты не трусь, я бы их отвлек. Напугал бы воем, если бы они вправду собрались заходить, я бы…

– Иди ты! – буркнул Янко, переводя дыхание, которое почему-то сбилось. Сердце колотилось как заведенное, хотя возбуждения он не чувствовал.

– Да не обижайся, – примирительно сказал Кувай. – Ты ж знаешь, я бы не…

– Катись к хренам! – рявкнул Янко.

Эхо откликнулось ему откуда-то издалека.

– Да ну, я же!..

Янко, не слушая его, поплелся к дому Деда. Ночь только начиналась, ему еще многое нужно было успеть. Кувай, поджав губы, проводил его взглядом и исчез в темноте.

Проделав обычный свой путь, Янко вошел в дом и закрыл за собой дверь. На засов. Дедов дом за все это время стал ему почти как родной. Но впервые он пришел сюда по делу, а не в дурацкой надежде застать внезапно вернувшегося Ксима. Достал лучину, огниво с кресалом, прихваченные из дома Васила. Как там Ксим в лесу делал? Большую хорошую искру получилось выбить только попытки с десятой. Лучина заалела, зашла красными огоньками. Янко раздул ее – свет конечно, не солнечный. Но что есть то есть. Меньше шансов, что с улицы увидят. Дедов дом небольшой – окошко дымное всего одно, да и то малюсенькое, под самым потолком, но, если увидят мерцание, полдеревни сюда слетится.

Он раскрыл пошире суму и принялся доставать все, что ему пригодится: плошку, василов нож, флягу с водой и давешнюю тряпку, намоченную кровью Лессы. Покрутив ее в руках, Янко выбрал самое большое пятно и вспорол ткань ножом, вырезая нужный кусочек. Плеснул на него выводы из фляги, слегка помусолил ткань, пополоскал, выжал. Ксим как-то обмолвился, что по крови человеческой можно многое узнать. И отец о том же говорил. Надо ее на язык попробовать, да только очень осторожно, и желательно своей кровью разбавить. Иначе унесет. Что значит «унесет» Янко не знал, но не сомневался, что приятного мало. Даже Ксим, рассказывая об этом, морщился, а уж он неженкой точно не был.

Янко положил кусочек ткани в плошку и расправил. Хорошенько набрав в рот слюны, мальчишка плюнул в плошку. Подождал немного, чтоб кровавое пятно откисло, и, повозюкал пальцем в уже красноватой слюне. Ну, теперь самое время. Глубоко вздохнув, он вылил содержимое плошки в рот, закрыл глаза и приготовился ждать.

Первое время ничего не происходило, Янко наблюдал, как под веками перекатывается иссиня-черная тьма. Она пульсировала в такт биению сердца, разворачивались черные цветы, распускались, росли, заполняя собой все, и исчезали, чтобы уступить место новым цветам. В какой-то момент Янко надоело ждать. Он открыл глаза. И понял, что значило это самое «унесет».

Он был совсем не Дедовском доме, а в избе – той самой, где жил Петар со своей семьей. Как во сне, это знание пришло к нему сразу и вдруг. Пока что дом хрипанова брата дышал уютом, в нем все еще жили люди, и не пахло кровью. Перед Янко стоял лопоухий мальчик. Чистые глазенки, светлые выгоревшие на солнце бровки – такие и не разглядишь сразу, подумаешь, без бровей мальчонка. Мордашка чумазая, волосенки торчат.

– Мама, можно?

Янко прижимает ладонь ко рту, и ему тут же хочется зайтись в крике – руки сами по себе двигаются. Его тело больше ему не принадлежит. Но даже кричать он не может – рот не открывается. Янко недвижимо бьется в своем теле, беззвучно кричит, не разевая рта. И только потом, когда ладонь снова появляется в поле зрения, он видит женскую руку. Он в чужом теле. Или даже… в чужих воспоминаниях? Теперь понятно, чего Ксим так морщился. Янко представил, как этот вечно спокойный увалень оказывается в теле, скажем, девочки на выданье – то-то смеху, наверное, было. Янко и рассмеялся бы от души, если бы губы ему повиновались.

А женщина, меж тем отвернулась от ребенка, положила на стол репу, нож приладила.

– Мама, можно? – и в голосе ребенка прорезается нетерпение. – Можно!

Последнее уже вовсе не вопрос, да и голос звучит не по-детски.

Скрипит входная дверь, гулко стучат по дощатому полу сапоги.

– Ну? – раздается веселый мужской голос, похожий на голос Мирона и Хрипана одновременно. – Чего у вас тут? Где Светик? Во дворе бегает? Что-то я нее не видел…

Янко чувствует, как женщина боится, она режет репу, делая вид, что ничего не слышит, ничего не знает. Но едва у нее за спиной раздается страшный вопль, тут же оборачивается. Истошный ор бьет по ушам не хуже отмашней ладони, Янко чувствует резкую боль в пальце – дрогнула рука с ножом. Но это было совершенно неважно.

На груди у мужика – верхом, примостился тот самый лопоухий мальчик. Рыча и повизгивая, он вгрызался в горло мужику, и тот уже, было видно, как есть мертв. Тело еще дергалось, но это скорее от того, что дергался рычащий ребенок. Хотя назвать эту тварь ребенком у Янко бы не повернулся язык. Вот и у женщины язык поворачивается лишь для крика, но крикнуть она не успела – стремглав это чудище кинулось к ней и зажало горло. Янко откинулся назад, захрипел, и…

Оказался в дедовой избе. Шея болела. Вокруг царила тишина, лучина прогорела, но глаза все равно различали очертания предметов. Он вернулся? Все кончилось? Янко с трудом вдохнул, стараясь успокоить бешено колотящееся сердце. Все хорошо. Это просто видение, ничего не случилось. Он живо, цел. В безопасности.

Или нет?

Он действительно находился в дедовой избе. Янко это знал, пусть даже ничего общего у этих хором с угрюмым бирючьим жилищем и не было. Стала она шире раза в три и бесконечно длиннее. В стене красовались окна, не потолочные дымники, а настоящие слюдяные оконца со ставенками и занавесками. Пол – точеный, лакированный, по такому и князь не побрезгует пройти. И совершенно никого вокруг. Янко сделал шаг и сам не понял, почему чувствует себя неуютно. Огляделся. Ах да, костыль. Здесь не было проклятого костыля, да, похоже, нужды в нем тоже не было. Наслаждаясь каждым шагом, чеканя, Янко прошел к двери, распахнул ее и зажмурился. Солнце застыло в полуприсяде: то ли заходит, то ли садиться. Все вокруг – в серых сумерках – не ночь и не день. Янко оказался сразу посреди деревни – прямиком к усыпальне вышел из Дедовского дома. Только вместо усыпальни на холме стоял стол – обычный деревянный, со скатертью, жаль, что пустой. Взгляд Янко опустился вниз, и его слегка передёрнуло: земля у стола была буквально изрыта конскими копытами, жирная грязь вызвала стойкое ощущение мерзости. С одного края белоснежная скатерть свесилась, лёгкий ветерок качал ее – дернись ткань сильнее – и тотчас испачкается о ножку стола, на котором налипли комья этой самой грязи. Первым желанием Янко было подобрать скатерть, но вступать в вязкую жижу отчаянно не хотелось. Янко разозлился на себя, и эта злость отрезвила его.

Что он делает? Не для того он сюда пришел, чтобы шататься по грязи или подбирать скатерти! Чтобы узнать что-нибудь о бездомниках. Именно за этим он здесь!

И в тот же миг Янко очутился в толпе. Только что все эти люди были где-то далеко, и тут – раз! – будто надвинулись, он уже среди них. Но как призрак, как тень. Его никто не замечает. Вот Мирон, чуть поодаль жена Хрипана, рядом сварливая старушка, у которой он спрашивал про внуков, множество людей. Почти со всеми он так или иначе встретился, кого-то лечил, с кем-то перебросился парой слов. Все они смотрели в одну сторону, напряженно, возможно даже с ненавистью. Осторожно Янко приблизился к бондарю. Тот, не замечая бирючонка, по-прежнему глазел вдаль, но стоило Янко его коснуться, вздрогнул. Все жители вздрогнули, как по команде. И взгляды их сошлись на Янко. Кто-то испуганно охнул, кто-то насупился. Медленно, очень медленно Янко огляделся. Выдохнул, почувствовав себя подушкой для иголок. Острые взгляды со всех сторон. Бондарь отступил на шаг, его сын сжал кулаки и закрыл собой отца. Отступил и Янко. Ему совершенно не хотелось ввязываться здесь в драку по неизвестным правилам. И костыля под рукой не было – не огреешь. Да и кого тут греть? Всех и каждого?

Янко поднял руки:

– Я не причиню вам вреда, – сказал он и не услышал своих слов. Они канули в тишину, похоже, ещё в горле.

Но их услышали все остальные. Задвигались, зашевелились. Отступили на шаг. Слаженно, будто отряд воинов. Ещё на шаг. Ещё. И через несколько ударов сердца Янко остался совершенно один. Ладно, куда они там все глазели? Янко повернулся в нужную сторону, поискал взглядом что-нибудь интересное. Интересного там не было. Собственно, не было ничего, кроме одной-единственной избы. Кузнецового дома. Увидев его, Янко слегка воспрял духом. Все-таки что-то близкое к Лессе. Неужто ответы лежат так близко? Янко попытался вспомнить всю кузнецову семью. Крут, кузнец, суровый статный мужик. Его жена Илана, раздавленная горем. Братья-сестры Лессы, которых Янко совсем не запомнил. Неужели кто-то из них и есть бездомник? А почему нет?

Неспеша Янко приблизился к дому. Вблизи он оказался куда меньше, чем Янко помнил. В дверях ему пришлось даже пригнуться, а войдя едва разминулся с осиным гнездом, свисающим с притолоки. Доски потолка он макушкой не цеплял, но Ксим бы точно ходил тут, изогнувшись в три, а то и в пять погибелей. Внутри было отвратительно пусто. Ни печки, ни окошка, ни даже столов и стульев. Тьма и мерцающая в лучах солнца пыль. Янко закрыл за собой дверь, и пыль мерцать перестала, дом погрузился в полутьму – свет, проходящий через доски двери, лег яркими желтыми полосами на стену. И среди этой полутьмы, пересекая полосы светы, медленно соткалась фигура женщины. Илана, мать Лессы. Спокойное лицо, без грусти и тоски. Как будто ей только того и надо было для счастья, что пустой дом, темнота и тишина.

Янко приблизился к ней и протянул руку, прикоснулся. Илана вздрогнула точь-в-точь как и бондарь. Не зная, что дальше делать, Янко спросил:

– Это ты убила Лессу?

Лицо Иланы исказилось, будто сейчас заплачет. Потекли по лицу слезы.

– Прости меня, доченька, – тихо сказала женщина.

– Это ты сделала? – повысил голос Янко.

Илана подняла голову и встретился с ним взглядом.

Она открыла рот, чтобы ответить, но…

Но позади яростно хлопнула дверь, и в тот же миг Янко проснулся.

Во рту гадостное ощущение, голова болит, руки ватные и ноги ломит. Очень тяжело дышать. Пока Янко подымался, его два раза шатнуло. Ничего не видно. Янко закашлялся, пытаясь избавиться от гадостного воздуха в лёгких. И вдруг понял, что это не воздух. Это дым. Проморгавшись, Янко понял наконец, что происходит. Окружающее все ещё казалось ему слишком ярким, но постепенно нормальное зрение возвращалось, и он увидел, что все вокруг утопает в дыму. Проклятая изба горит! Перед глазами завертелось прошлое, горящие дома в столице, кричащая мать, яростные вопли княжеских гридней… Янко от неожиданности вздохнул, и тут же закашлялся снова, рвущиеся наружу лёгкие согнули его пополам, и он упал на колени. Янко даже толком не понимал, где находится, куда бежать и где здесь дверь. С каждым спазмом он глотал ещё дыма, и кашлял ещё сильнее. Янко понимал, что нужно обязательно сдержаться, не кашлять, не дышать, но не дышать не получалось. Дым вокруг читал ещё темнее. Или это потемнело в глазах? Наверное, второе, потому что появились ещё и блёстки. Янко свалился на пол…

и неожиданно стало немного легче. Янко приоткрыл глаза, судорожно вздыхая, глотая воздух. Дым ещё не полностью звонил избу. Внизу оставалась полоска воздуха. Спасение есть. Найдя взглядом свои вещи, он схватил только сумку – остальное пусть горит, не стоит оно того. Медленно пополз по полу к двери. Рядом упала на пол чадящая солома. Неужто крыша уже прогорела? Янко пополз быстрее. Глаза слезились, правая рука под повязкой отчаянно чесалась. Он лез по доскам, и какая-то часть Янко удивлялась, насколько плохой и шершавый в избе у Деда пол. Стараясь не отвлекаться на подсчет заноз, увязших в руках и коленях, Янко медленно раз за разом подтягивал свое тело к двери. У самой двери он замешкался, принялся, не дыша, наощупь, отодвигать проклятый засов, который сам же и закрыл. Тот не хотел поддаваться, скрипел и хрипел, но наконец отомкнулся, с силой ударившись о наруч. Янко выругался и замер. Почуял, как сквозь щели в двери сочится воздух. А ну как он откроет сейчас дверь, не вспыхнет ли факелом от ворвавшегося в дом огня. Снова закашлялся. Пот ручьями тек по спине, становилось все жарче. Времени на раздумья не осталось. Просто чудо, что он ещё жив! Янко пригнулся, закрыв лицо, упёрся ногами в доски. А затем рванулся вперёд, распахивая дверь. Сначала на него обрушился свет, а затем нестерпимый жар. Одежда и волосы, казалось, вспыхнули мгновенно. Янко кубарем покатился по ступеням и результаты на землю, готовясь проститься с жизнью. Но нет. Обошлось. Огонь ворвался в избу, а его зацепил лишь слегка.

Янко лежал на спине и таращился вверх на синее небо, которое полил лишь столб черного дыма, подымающийся вверх.

–…делал? – прокричал кто-то и подёргал его за плечо.

– Что? – спросил Янко, приподнимаясь.

– ..то ты сделал? – прокричал кто-то ему в самое ухо, и Янко вздрогнул, огляделся. Перед ним стоял Мирон с очень-очень хмурым лицом. Вокруг бегали люди с ведрами, тягали воду, выплескивали ее на огонь, но все и так было ясно: спасти дом уже нельзя, и огонь пожрет его целиком. Янко снова дёрнули за плечо.

– Ты слышишь меня? – спросил Мирон.

– Это не я, – хотел ответить Янко, но закашлялся. – Не я, – повторил он.

Мирон отмахнулся.

– Ясно, что не ты, – сказал он. – Дом старый, старше деревни, наверное. Дерево сухое, лето жаркое, странно, что раньше не загорелся. Я спросил, что ты там вообще делал?

– Искал, – ответил Янко.

– Что искал? – спросил тут же Мирон.

– Выход, – честно ответил Янко, но, видя, что Мирон нахмурился, добавил, – лекарства искал. Вдруг у Деда остались какие…

Напрягшийся было Мирон кивнул. Огляделся.

– А костыль твой где? – спросил он. -Домой не дойдешь, поди сам. Помочь?

Удивительное дело, но Янко после вопроса схватился за пояс – на месте ли сумка. Та была на месте, и он успокоился. И только потом понял, что или ему обратно и правда придется на четвереньках. Или вприпрыжку.

– Пойдем, – протянул руку Мирон, и Янко хотел было согласиться, как увидал в толпе знакомое лицо. Любопытный волкодыш никак не мог пройти мимо пожара.

– Кувай! – крикнул он. – Иди сюда! Вот кто мне поможет! – заявил Янко, ткнув пальцем в строку волкодыша, который, явно не горел желанием кому-то помогать.

Против Мирона Янко ничего не имел, но принимать помощь от человека, чьего брата тебе, возможно, придется убить, было как-то стыдновато. Кувай все же подошёл. Мирон смерил его взглядом, будто впервые увидел. А, может, и правда впервые.

– Кувай?

– Я, дядька Мирон, – осклабился тот.

– Ты тут что забыл? – сурово спросил "дядька".

– Помогаю, – ответил волкодыш.

– Ты? – прищурился Мирон. – Да ты ж первый лодырь!

– Обижаешь, дядь Мирон, – не обиделся Кувай. – Я ему помогаю. – и ткнул пальцем в сторону Янко. После чего легко вздернул того на ноги.

– Все хорошо, – сказал Мирону Янко. – Он поможет.

Мирон явно не поверил, но пожал недовольно плечами да отстал. А Кувай повел Янко прочь. Полдеревни собралось возле горящего дома, каждый с тревогой поглядывал на небо: не поднимется дом ветер, скоро ли дождь. Кувай повел Янко через толпу.

– Ты чего там делал-то? – спросил волкодыш недовольно. – Костры палил?

– Да не я это, – отмахнулся Янко. – Не знаю, с чего дом вообще загорелся.

– Может с того, что ты внутри был? – предположил Кувай, и Янко эта мысль очень не понравилась.

– Подожгли, чтобы меня уморить? – спросил Янко. – Да зачем это кому-то? Кому я тут мешаю?

Сказано это было нарочито спокойно, но в глубине души Янко знал: мешает он тут многим.

– Да тут кого ни возьми, – будто прочел его мысли Кувай. – Бездомнику мешаешь. Авось и правда узнаешь, кто девчонку закопал. Здухачу мешаешь, нахрена ему ещё один бирюк в деревне? Ведунье мешаешь, теперь к тебе все с болячками будут идти, а не к ней. Мне… Нет, – вдруг прервал он себя, – мне ты не мешаешь. С тобой весело. Я бы тебя спас, – добавил он.

Янко уныло хмыкнул, не зная, что сказать. Потихоньку он приходил в себя, бирючья натура брала вверх, она словно толкала легонько пальцами в затылок, приговаривая: "Думай, рассуждай!". И, если подумать, то, выходило, что, и правда, делать смерти ему, Янко, могли. И не только здухач или бездомник. Мирон-то здесь, а где его сумасшедший братец? Янко даже оглянулся по сторонам. Хрипана нигде не было. Он, если и помогал тушить Дедов дом, то очень быстро завязал. Нет, хватит об этом думать, решил Янко. Да, Хрипан его ненавидит, но, если продолжить искать врагов, можно совсем с ума сойти.

Лучше подумать о другом.

Что это вообще за хрень это была? Ну, то, что ему привиделось. Что показала лессина кровь. Ксим рассказывал совсем про другое. Ладно, не так уж много Ксим и рассказывал, но все же. Янко всерьез рассчитывал увидеть что-то из прошлого Лессы, какой-то намек на то, кто приходил к ней по ночам. Но ему показали всю деревню. Что, вся деревня к ней приходила? Вот уж вряд ли. Там целая очередь строится должна была. Представив вереницу людей, чьи глаза в темноте светятся красным, Янко слегка занервничал. Да нет, вряд ли. Может, в деревне ночи темны и тихи, но не настолько же! Нет, это глупость. В конце концов они все таращились на избу кузнеца, а внутри была только Илана. Илана – бездомник? Она сама убила свою дочь? Янко нахмурился. Как-то не верится. А зачем она дочь во двор выманивала? Потому что я был в доме, ответил асам себе Янко. После утреннего представления он уже не знал, стоит ли ему доверять здухачу, и пожар этот… В любом случае идти к старосте с пустыми руками, то бишь не будучи уверенным в своей правоте, Янко не собирался. А увериться можно было только одним способом. Если Илана бездомник, она выйдет ночью на охоту, как выходил Петар. Если ее схватить и притащить к здухачу, он сумеет развязать ей язык. А Староста узнает все, что хотел узнать, и битва против бездомника, считай, будет выиграна. А он признает Янко достойным игроком.

– Кувай, – позвал юноша сквозь зубы.

– Что? – откликнулся тот. – Придумал чего нового?

– Придумал, – сказал Янко. – Но опять нужна твоя помощь.

– Этого я и боялся, – притворно вздохнул волкодыш.