Бегущая от Тьмы

Пролог

Тьма лизала мои пятки и заставляла бежать быстрее. Ветки хлестали меня по щекам, не веря в моё предательство. А корни могучих вековых деревьев со скрипом вырывались из земли, желая поймать беглянку. И ни троп, ни просек, ни подставленных плеч под рыдание – только хаос, только колючий бурелом, который приходилось рубить на ощупь, слепо, на бегу.

Я бежала задыхаясь. Глотала воздух и слёзы, сдерживала всхлипы, что пытались прорваться наружу. Страх уже не стучал в груди – он выл. Он прожигал изнутри винный дурман в крови, обнажая истину в самой жестокой её форме.

Мне здесь больше не место.

И я бежала, бежала со всех ног. Только вот за спиной, словно шлейф холода, тянулся смех – вязкий, морозный и жуткий. Он был таким родным и чужим одновременно.

Тьма ухмыляется, наблюдая за моим глупым побегом, и шепчет. Шепчет мне на ухо истину раздвоенным языком:

– Ты действительно думаешь, что сможешь сбежать от себя?

Её голос звучит мягко, почти понимающе, но за этой обволакивающей интонацией прячется Она – та, что не прощает глупости, та, что всегда возвращается добить.

Завести с ней диалог – значит проиграть. Потому, задыхаясь от долгого бега, я на ходу мотаю головой, тщетно пытаясь выбросить из своего разума эту дрянь. И, будто в насмешку над этой жалкой попыткой, одна из ветвей, как живая, цепляется за деревянный гребень в моих волосах. Дёргает с неожиданной силой. Боль вспыхивает молнией, вырывая из меня вскрик – резкий, отчаянный, животный.

Однако даже тогда желание просто выжить было сильнее меня. Я резко дёргаюсь вперёд, вырывая из волос гребень вместе с несколькими прядями. И тогда – в порыве ветра, в вихре бега – мои белоснежные волосы рассыпаются по плечам, будто сорванный саван.

Я не остановилась. Не имела на это права.

Сдаваться я не собиралась. Я чувствовала, что была близка. К смерти, к спасению, к бездне – неважно. Всё смешалось в один пульсирующий узел, болезненно сжимающий грудную клетку изнутри. Потому я вновь рванула вперёд по извивающейся тропе.

Трава хватала меня за лодыжки – липкая, упрямая, как пальцы утопленников, цепляющиеся за живое. Я не обращала внимания ни на ледяные уколы ветра, ни на хлещущие по щекам слёзы и кровь. Я знала: нельзя останавливаться.

Нельзя давать ей даже шанса.

Моё упрямство бесило её. Тьму, что вилась за мной, как дым за пламенем. Она зарычала – низко, глухо, с яростью зверя, которого не приручить. Она пыталась ударить ещё раз, но уже не могла: впереди мерцал мой финиш. И потому, взбешённая, Она сорвалась на хриплый рёв и, не стесняясь, завопила мне в спину:

– Мерзавка! После всего, что я сделала для тебя! Неблагодарная тварь!

Голос в голове едва не оглушал меня, вторя без конца вслед обещания о моей скорой смерти.

Пока внутри меня ещё теплилась надежда, разве мне было дело до глупых, жестоких слов, если выбит на коже был путеводной нитью тот путь, который я сама себе начертала кровью и потом? Однако, сколько ни закрывала я уши, я не могла не услышать тот звериный, надломленный рёв, которым Она провожала меня. Рёв той, кто наконец понял: я действительно смогла от неё сбежать.

И я с разбегу врываюсь в ледяную горную реку – без колебаний, без прощаний, без сомнений. И преодолеваю границу, которую Она никогда не осмелилась бы пересечь.

Умереть в объятиях реки мне было милее, чем в лапах Тьмы. Холодная, свирепая стихия будто только этого и ждала – подхватила меня без промедлений, захлестнула с головой и увлекла в саму бездну. Поток нёс меня вниз неумолимо, яростно, с такой скоростью, будто бы и сам бежал от неё.

Какое-то время я ещё боролась, пыталась дышать под водой, но один оглушающий удар о подводные камни вышиб из меня всё – и воздух, и сознание, и волю. Вода проникала в лёгкие, мысли – в туман. И тогда, затихая, растворяясь в холодной пустоте, я вдруг думаю – с удивлением и почти с благодарностью: наконец-то… не придётся больше бороться.

Глупая. Тогда я ещё не знала, что это только начало.

Чья-то рука вцепляется в мою – крепко, решительно. Рывок – и меня выдёргивают из воды, как беспомощного котёнка.

Так судьба вновь даёт мне новый шанс, о котором я даже не просила. И мне хотелось зубасто, с отчаянием засмеяться ей в ответ, но вместо этого из моего горла вырывается лишь хриплый, булькающий кашель. Но я захлёбывалась не водой, а самим забвением.

Ещё миг – и меня бы не стало. Или хуже: ещё миг – и Она забрала бы меня обратно.

Но Тьма, похоже, действительно меня потеряла.

Оттого я вынырнула так резко, будто кто-то дёрнул меня за шиворот из ледяной реки второй раз подряд. И только спустя несколько судорожных вдохов поняла: я снова дышу. Неритмично, прерывисто, словно всё ещё бежала и никак не могла остановиться.

Пелена сна всё ещё стелилась перед глазами – плотная, вязкая. Кошмар въелся в кожу, забрался под ногти и не хотел оттуда вылезать. Мне казалось, что я всё ещё слышу её дыхание – горячее, чужое, ненавидящее – в затылок.

Но мир молчал. Ведь на этот раз ни Тьма, ни Смерть не смогли заполучить меня в свои лапы.

А когда я наконец смогла оглядеться среди каменных стен и белоснежных простыней, первое, что поймала взглядом, повернув голову сквозь горячечный бред, – было окно. В нём играл свет, пробиваясь сквозь витраж – тонкую стеклянную мозаику, такую вычурную и яркую, что её, казалось, могли создать только мои лихорадочные сны. И в этом пёстром сиянии я безошибочно узнала лик той Богини, которой поклонялись в этом мире многие.

Смех застрял у меня в горле вместе с кашлем. Резкий, нервный, он вырвался наружу и сразу привлёк внимание дремавшей у изголовья медсестры. Та подскочила так резко, что напомнила встревоженную курицу наседку в чёрной рясе.

Я же инстинктивно сжалась, свернулась клубком, едва не зашипев, когда она подняла на меня руку. Мысль обожгла меня с яростью пламени: меня вытащили из ледяной реки, чтобы сжечь на их праведном костре.

Однако вместо проклятий я вдруг услышала:

– Тише, девочка, не бойся ты так. Самое страшное уже позади.

Её занесённая рука не ударила. Она коснулась моего лба тыльной стороной ладони, осторожно, как будто я была не черной ведьмой, а кем-то… безобидным?

И я медленно открываю глаза – всё ещё расширенные от потрясения, – и поднимаю взгляд вверх, на полноватую женщину в чёрной рясе.

– Ох, какие у тебя глазища… – спохватилась она наконец, будто только сейчас по-настоящему меня увидела.

И я понимающе вздыхаю. Сейчас-то она точно поймёт, с кем имеет дело. Но даже если бы в моей голове и промелькнула мысль о бегстве, доползти до ворот храма я бы всё равно не смогла. Никто меня не удерживал, но всё же я была прикована – не цепями, а собственной слабостью.

– …В жизни таких красивых не видела! Точно небо, голубые! – наконец заканчивает она с восторгом, совершенно не замечая той вспышки паники, что отразилась в моих глазах.

В следующий миг она уже подсовывает мне кружку – прямо к губам, уверенно, как будто знала, что я не откажусь. Аромат – сладкий, густой, обволакивающий. Мята, корица, смешанные с заботой. И всё равно я напряжённо втягиваю носом – по привычке, в поисках чего-то… лишнего. Но нет. Там не было ничего, что выдало бы яд. Моя интуиция ведьмы не находила ни малейшей угрозы.

Я отпила – сначала осторожно, потом жаднее. Горячее варево прожгло горло, растекаясь по телу теплом, словно в меня влили не настой, а свет. И с ним – вдруг – пришло что-то похожее на ступор.

Потому что это тепло было не просто в теле. Оно проскользнуло в душу. В то тёмное, обугленное нутро, которое я давно привыкла прятать. И я… не знала, что с этим делать.

От такого тёплого обращения со мной я на некоторое время просто впала в прострацию и, вновь закутавшись в свое одеяло, после даже боялась высунуть оттуда нос.

На удивление, ко мне всё равно не прекращали подходить и по-прежнему кормили и ухаживали за мной, как за маленьким ребёнком. У меня даже спрашивали про моё самочувствие с явной заботой и беспокойством в голосе. И пусть я не отвечала им, но они всё равно пытались по очереди вытащить из меня хоть слово. Каждый по-своему, но всё твердил мне одно и то же: «Тебя здесь никто не тронет».

И это… выбивало из равновесия куда сильнее, чем проклятия.

У меня же в голове никак не укладывалось: как они могли притащить в святыню лесную ведьму? Они что, не понимали, кто я такая? Неужели не видели во мне того, насколько безнадёжно я была пропитана Тьмой?

Но оказалось, так оно и было. Они были слепы и видели во мне лишь девчонку с хорошеньким личиком – запуганную, молчаливую и со шрамами на теле.

Мне даже выдумывать ничего не пришлось: они и это сделали за меня. Придумали причину, по которой я могла бы лежать здесь, под их заботливым взглядом, а не разлагаться на дне той ледяной реки.

Так, однажды монахиня пришла ко мне в палату и стала рассказывать о том, что там, на вершине горы Эндерхана, на горной тропе, снежные волки напали на путешествующий караван торговцев. Они шли к ним в город с юга, везя с собой боевые припасы. Пережив ночное нападение на лагерь, люди были практически лишены шанса на спасение, а потому многие пытались спастись бегством от этих жестоких созданий.

Конечно же, их попытки были тщетны. Снежные волки не оставляют выживших. Они рвут насмерть – методично и с удовольствием.

Может быть, это и правда была Тьма – рассвирепевшая, скорбящая, ослеплённая моей утратой. Может, в той бойне Она оплакивала свою потерянную дочь и потому требовала ещё больше крови, чем прежде.

Но меня это уже не касалось.

Мне вообще больше не было ни до чего дела. Я просто хотела забыть. Не вспоминать. Не чувствовать. Стереть из себя тот ужас, в котором я выжила по недоразумению.

И почему-то именно в этот момент меня прорвало. Я разрыдалась – не тихо, не сдержанно, а с громким надрывом. Будто мое сердце треснуло, и через эти трещины начала вытекать вязкая, злая Тьма. Она вытекала с горечью, с ржавым привкусом лет, прожитых в темноте.

Остановиться? Ха, попробуй зашить бездну чёрной ниткой.

Монахиня, должно быть, решила, что меня проняло из-за её рассказа. Что я оплакиваю родичей из каравана, которых никогда не знала. И потому – по-человечески, по-матерински – она неловко уселась рядом на край кровати и без спроса обняла меня, прижала к груди и начала поглаживать по волосам, бормоча утешения – нелепые, как дырявый зонтик под ливнем.

Всё будет хорошо? Жизнь не заканчивается? Я должна быть сильной?

Возможно, она и была права. Только я совершенно не знала, что же мне делать дальше. Всё, что было во мне, – сломано, выжжено, затоптано. И мысль о том, что впереди ещё что-то может быть, звучала как сказка, в которые я давно разучилась верить.

Женщина внезапно встрепенулась, отпрянула от меня и вдруг стала заглядывать в моё заплаканное лицо. Только тогда я поняла, что сказала последнюю фразу вслух.

– Так ты всё же говоришь… – прошептала она с благоговейной радостью, и радостная улыбка на лице разгладила её морщины. – Ну, для начала… может, скажешь мне своё имя?

Я застыла. Внутри что-то сжалось. Имя. Оно было как кость, которую я носила в себе – обглоданную временем и наполненную проклятиями. Тащить его дальше – значит затащить в эту новую, незнакомую, пугающую жизнь всё, что я в себе так отчаянно пыталась похоронить.

Новое имя – новый шанс. Шанс стать кем-то другим.

– А…дель, – запнувшись, придумала я на ходу. И пусть внутри неприятно резануло от того, как недалеко я ушла от моего настоящего имени, но вернуть вырвавшееся слово уже не могла. Ведь огонёк в глазах жрицы в ответ вспыхнул так ярко, что практически ослепил меня.

– Хотела бы ты стать послушницей, Адель? – спросила она, и голос её звучал почти торжественно.

А у меня был выбор? Странно… раньше у меня такой роскоши не было.

Продолжить чтение