Жертва грешника

Глава 1

Чикаго. Мэдисон.

Если долго смотреть на моргающий неон, он начинает действовать успокаивающе.

Я вытирала стойку уже в третий раз за последние пятнадцать минут. Тут стало так чисто, что можно было проводить операции. Если, конечно, кому-то пришло бы в голову делать это в дешёвой круглосуточной кофейне на западной 38-й в районе Бриджпорт.

The Grind. Название вроде бы звучит по-городскому стильно – как кафе для тех, кто торопится жить. Но на деле это было жалкое место, застрявшее в переулке от начала промзоны, где по вечерам пахло металлом, жиром и забытым прошлым. Сюда почти никто не заходил ночью. Разве что редкие дальнобойщики, парочка местных из смены или кто-то, кому реально некуда больше идти.

Внутри – шесть дешёвых столиков, облупленные чёрные стулья, блеклая чёрно-белая плитка и стойка, видавшая, наверное, всё. Жёлтый, приглушённый свет ламп делал кофе цвета неопознанной жижи, а людей – ещё более уставшими.

Но сегодня не было ни души. Пустота, в которую можно было провалиться и раствориться, если зазеваться. И если бы не жужжание холодильника с сэндвичами, я бы решила, что мир просто вымер.

Я взглянула на настенные часы – 02:04.

Проклятье.

Смену должна была принять Энни, но сегодня она снова сбежала. Её голос всё ещё звенел у меня в ушах, приторный, как дешёвая жвачка: «У меня с парнем годовщина, ты ведь не против, да?»

Конечно. Я не против. Я вообще всегда не против.

Поставив пустую кружку в раковину, я потёрла виски. Сон подкрадывался липкими пальцами. Глаза щипало от усталости. Тело казалось ватным: оно было, но будто без веса, без формы. Всё ныло – спина, колени, шея, даже мысли. Особенно мысли.

Если они ещё раз поднимут квартплату, нам придётся либо снимать чулан, либо съезжать обратно к дяде.

А я не хотела. Чёрт побери, я не хотела возвращаться туда, где пахнет плесенью, старыми газетами и упрёками.

Наша с Даниэлем съёмная квартира была старой, но мы называли её «домом». Там облупленный кафель, трубы стонут по ночам, как умирающие киты – но это наше место. Единственное место, где я могла лечь, уставившись в потолок, и представить, что жизнь ещё не полное дерьмо.

Даниэль работал на стройке, зарабатывал немного. Вся его зарплата уходила на еду, коммуналку, какие-то мелочи. Я тоже хваталась за всё подряд, чтобы оплатить свои и наши счета. Клининг, дневные смены в ресторане, пару раз даже подрабатывала в ночном клубе официанткой. Бралась за всё, что предложат. В рамках разумного. Уставала до ломоты, до звона в ушах.

А деньги улетали почти сразу. Словно песок сквозь пальцы.

Почему не нашла более прибыльное место?.. Почему не ушла отсюда? Из этой дурацкой кофейни с её ставкой восемнадцать долларов в час днём и двадцать долларов в час ночью?

Наверное, потому что здесь всё было просто: стойка, кофе, стаканчики. Никто не задавал лишних вопросов. Никто не трогал. Работа, ограниченная квадратным метром, где не нужно было думать или вообще как-то напрягаться.

Моя рабочая форма – тёмно-зелёная – давно уже не выглядела опрятно. Просто ткань, которую надеваешь, потому что надо, а не потому что хочется.

Я потянулась за телефоном под стойкой. Никаких сообщений. Только наша старая с Даниэлем фотка с поездки в штат Монтану. Оттуда он родом.

Наверное, уже спит.

Пальцы сами потянулись к иконке «заметки». Список трат на экране был как надпись на надгробии. Аренда, лекарства для мамы, оплата кредита на машину. Всё то, что не могло ждать. Никаких «мне». Никаких «хочу». Только надо, надо, надо.

Что-то скрипнуло. Я резко повернулась. Пусто. Просто компрессор.

Тебе нужно меньше кофе, Мэдисон. И больше сна.

Я выдохнула, провела рукой по волосам, убирая выбившуюся прядь за ухо, и медленно оперлась о стойку, позволяя себе хотя бы эту слабость. Стоять так было не положено. Но пошло оно всё. Меня и быть тут не должно.

Лицо отразилось в стекле прилавка. У меня был уставший взгляд. Тени под глазами, которые не скрыть никаким консилером. Грустное зрелище.

Как же всё надоело. Почему Даниэль не может найти работу получше? Не всё же мне одной их менять как перчатки…

Я уставилась в окно. На мокрый асфальт. На капли, стекающие по стеклу. На неоновый свет, дробящийся на фрагменты цвета между лужами. Ни машин. Ни голосов. Ни звука.

Думала, что хуже этого быть не может.

Пока дверь не открылась. Так громко, будто кто-то пытался вырвать её с мясом. Я вздрогнула.

Мужчина ввалился в кафе. Не вошёл. Ввалился. Пошатываясь.

На нём была чёрная куртка и такая же чёрная толстовка. Капюшон был надвинут так, что полностью лица видно не было. Вся его одежда была мокрая после дождя. Плечи перекошены, движения тяжёлые.

Он захлопнул дверь и щёлкнул замок изнутри.

Чёрт бы побрал этот замок.

А потом он повернулся ко мне, и я увидела пистолет. Чёрный. Холодный. Настоящий.

Мужчина стоял, тяжело дыша. Воздух вырывался из его груди короткими, рваными выдохами, как будто каждый вздох давался ему с трудом. Я увидела, как его пальцы крепче сжали оружие. Он не направлял его на меня, но и не убирал. Просто держал на уровне бедра. Напоказ.

Мне потребовалось много усилий, чтобы хоть частично выйти из оцепенения. И только когда я всё-таки смогла оторвать свой взгляд от пистолета, заметила:

Мужчина истекал кровью.

Я даже не сразу поняла, что это кровь. Сначала подумала – грязь. Он ведь был весь вымокший. На мгновение я даже разозлилась на него за это. Но когда он сделал медленный шаг в мою сторону – я увидела, что свободной рукой он держится за бок. И эта рука уже вся была перепачкана засохшей и свежей кровью, которая каплями оседала на полу. Кажется, даже по чёрной одежде было немного заметно расползающееся пятно.

Он ранен. Ранен и вооружён.

Я застыла. Не могла двинуться. Воздух словно выкачали из лёгких, и всё, что осталось – это пульс, стучащий в ушах и в пальцах. Ноги налились свинцом, грудь сжалась. Во рту появился отчётливый, кислый привкус тошноты.

Мужчина ничего не говорил и ничего не делал. Его капюшон по-прежнему скрывал большую часть лица, но я понимала, что он смотрит на меня.

– Телефон, – разорвав пространство, произнёс низкий, хрипловатый голос неизвестного.

Он говорил не угрожающе. Но его тон звучал так, что выбора у меня не было. Он не просил, а приказывал. Я моргнула несколько раз. Пыталась осознать происходящее. Я ведь до сих пор даже позу не поменяла. Как стояла, облокотившись о стойку, так и застыла.

Мужчина искривился, откашлявшись. Поднял пистолет выше, помахав им, будто проверяя, в сознании ли я.

– Я… – выдохнула я, почти беззвучно. – Я не… сейчас. Он под стойкой. Телефон. Только… не стреляйте. Пожалуйста.

Он медленно повёл оружие вниз, по направлению к полу – не убрал, но дал понять, что слышит. Это не успокоило. Ни на грамм.

Я на автомате показала обе руки – ладонями вперёд. Потом, не отрывая взгляда от него, медленно опустила одну руку за стойку. Колени дрожали. Пальцы соскальзывали по глянцевой поверхности, как у куклы с разболтанными суставами.

Телефон. Мне нужен только телефон. Если я сделаю всё правильно – он уйдёт. Если я сделаю хоть что-то не так – выстрел. И всё. Всё. Кровь и мозги на кафель. Меня найдёт утром Энни. Или директор. Или не найдёт.

В приступе паники я нащупала телефон на зарядке. Он лежал там, где я его и оставила, на полке под стойкой, тёплый от розетки. Когда я взяла его в руки, у меня соскользнул палец, и я чуть не уронила его. Мужчина поднял пистолет снова, направляя его прямо на меня.

Нет. Нет. Пожалуйста.

Я зажмурилась.

Взяв телефон обеими руками, я медленно выпрямилась, дрожа всем телом. Затем осторожно положила его на стойку. Как будто это была граната.

– Вот. Пожалуйста, – я сглотнула, снова поднимая руки в абсолютной капитуляции. – Просто возьмите. Я не… я не стану…

Он снова шагнул вперёд. Медленно и неровно. Он всё ещё продолжал целиться в меня. Желудок скрутило в тугой узел, вызывая новую волну тошноты. Всеми силами я старалась сдержать эти позывы.

Руку, которой он прикрывал рану, он засунул в карман своих джинсов и достал клочок бумаги – измятый и с пятнами от крови.

– Набери этот номер, – приказал он, кладя листок рядом с гаджетом.

Он встал совсем близко, обойдя прилавок. От него пахло сыростью, металлом и чем-то горьким. Как гарью после пожара. Я видела только нижнюю часть его лица – выступающий подбородок и напряжённые губы. А дальше разглядывать не осмеливалась.

Он не двигался, только дышал. А я не могла смотреть на него слишком долго – каждая лишняя секунда под его молчаливым присутствием могла стоить мне жизни.

Я кивнула, хотя не была уверена, заметил ли он это. Пальцы скользнули по экрану телефона, иконка «вызов» дрожала вместе с моими руками. Цифры – будто нарочно – расплывались перед глазами. Я не понимала, что вообще вижу и что ввожу.

Экран бликовал. Я моргнула. Один раз. Второй. Пыталась сфокусироваться, но пальцы не слушались. Они были слишком холодные, слишком чужие – будто мои руки принадлежали кому-то другому. Кто-то другой сейчас набирает эти цифры, кто-то другой стоит здесь вместо меня.

Три. Семь. Ноль…

Каждая нажатая кнопка отзывалась давлением внутри черепа.

Я боялась сбиться. Боялась ошибиться. Боялась, что ему не понравится, как я держу телефон. Что я медлю. Что я слишком дрожу. Что я просто не та, кто ему нужен, и этого будет достаточно, чтобы выстрелить.

Я не смотрела на него, но чувствовала, как он просверливает мою макушку. Пистолет он всё ещё держал на уровне, достаточном, чтобы прострелить мне сердце.

Ощущение было такое, будто у меня на шее лежит холодная и грубая ладонь. Ещё не сжимает, но уже даёт понять: это – вопрос времени.

Я наконец-то нажала «вызов». Экран мигнул. Я отдала трубку ему в протянутую кровавую ладонь. Меня всю передёрнуло от тончайшего касания кожи к коже.

Гудок.

Как будто весь мой желудок сжался до размера орешка и подпрыгнул к груди. Я сглотнула. Воздух в горле стал колючим. Я едва не закашлялась, но сдержалась.

Гудок второй.

Он всё ещё молчит. Почему он молчит? Я украдкой подняла взгляд. Всего лишь на мгновение. Но этого было достаточно, чтобы увидеть оскал. Мои глаза расширились, и я поспешно опустила их в пол.

Гудок третий.

И вот – щелчок. Связь установлена. Он пошевелился.

– Это я, – хрипло. Коротко. Без эмоций.

Пауза.

– Да. Жив.

Я чуть не взвизгнула, когда он протянул руку с пистолетом и положил её прямо на моё плечо. Я не прогнулась и выдержала вес. Ощутила тепло его руки и холод от рукоятки.

Пауза.

– Трое. Один – точно. Двое – возможно.

Пауза.

– Нет. Чисто.

Меня затошнило. По-настоящему. Слюна во рту стала густой, горькой. Может, мне заткнуть уши? Что я не должна узнать? Что уже знаю? Он говорил тихо. Слова рвались из него сдавленно, как будто он с трудом удерживал сознание.

– Нужен. Сейчас. На юго-запад.

Пауза.

Он постучал мне по уху стволом пистолета. Я пыталась не потерять сознание. Подняв глаза, увидела, что он наклонил голову в бок. Выжидающе.

– Адрес, – прорычал он.

Как на лету, я проговорила ему полный адрес и даже ближайшую точку для опознания. Он хмыкнул в ответ. Я снова опустила взгляд.

– Нет. Не подъезжайте. Сам выйду.

Он опустил руку с телефоном, но не отключил. Просто повесил её вниз и несколько секунд просто стоял.

Будто принимал какое-то решение.

Я стояла, всё ещё подняв руки. Просто не могла опустить их. Как будто, если я это сделаю, он передумает. Он снова заговорил – не в трубку, а со мной.

– Ты ведь никому не скажешь?

Я едва смогла покачать головой. Ни одного слова я сказать не могла. Горло сжалось.

Он колебался. Одна нога подалась вперёд, но тут же отступила назад. Он почти… пошатнулся. А потом выругался.

– Умница, – глухо, еле слышно сказал он, бросив на стойку мой телефон. Затем повернулся и просто вышел.

Никаких жестов. Никаких слов. Никаких выстрелов.

Дверь захлопнулась за ним с глухим щелчком. И я рухнула на пол. Мгновенно. Я не плакала. Не кричала. Просто дышала. Глубоко. Громко. Активно.

Воздух наконец-то стал проникать в мои лёгкие. Я держалась за голову.

Я жива. Жива.

Но тело отказывалось верить.

***

Долгое время я продолжала сидеть на полу, поджав колени и облокотившись на них лбом. Пальцы онемели. Голова разрывалась тупой болью, но я игнорировала её. Просто сидела. Скрученная, дрожащая, в тишине. Губы пересохли. Горло саднило. В ушах звенело.

Жива. Ты жива. Он ушёл. Он действительно ушёл?

Но мысль не закреплялась. Она скользила по разуму, как вода по стеклу. Потому что, несмотря на всё, во мне жило ощущение, что он всё ещё здесь. Спрятался в тени. Или вернётся. Или… просто растворился за окном кофейни и наблюдает.

Медленно подняла голову. Каждое движение давалось с трудом. Кожа под формой пропотела, словно я только что вышла из горячей ванны. Хотя внутри я испытывала холод. Пальцы судорожно вцепились в край стойки. Я подтянулась, упираясь ногтями в столешницу. Миллиметр за миллиметром, с тяжёлым вдохом на каждом движении, добралась до двери. Закрыла.

Затем – шторки. Одна. Вторая. Звук механизма царапал сознание. Я вздрогнула. Даже когда всё уже было плотно затянуто, я всё равно не могла успокоиться.

Прислонившись к двери спиной, сползла вниз.

На часах – 04:17.

Он был здесь больше двух часов назад, а казалось – будто прошла вечность. Будто теперь я живу в другом измерении, где каждая минута – пытка, а собственное тело больше не слушается.

Сидела, склонившись к полу, замирая от малейшего звука. Даже от собственных всхлипов.

Я не плакала. Глаза были сухими, словно выжженными. Внутри всё спазмировалось, сломалось. Но грудь сотрясалась.

А вдруг он всё ещё там? Вдруг посчитает, что не закончил?

Несмотря на все горести жизни, я не хотела умирать. Не могла умереть. За свои двадцать два года я мало что повидала в жизни, кроме боли, разочарований и нескольких вымученных поездок.

Ещё я была нужна больной матери. Это мой долг. Моя обязанность как дочери.

В какой-то момент я рывком поднялась. Через усилие. В горле стоял ком, и я хотела выблевать его вместе с криком. Держалась за стоящий рядом стул, как за спасательный круг.

Телефон валялся на полу.

«Умница.»

Слово отозвалось омерзительной липкой дрожью. Я всё ещё чувствовала прикосновение его руки к своему плечу. Холодный металл, его вес. Тепло пальцев сквозь ткань. Как будто он выжег на мне клеймо.

Нагнулась и подняла телефон. Один глубокий вдох. Второй. На третьем решилась.

Я должна… позвонить. Но кому?

Позвонить в полицию и нарушить обещание? А вдруг он выследит меня и точно решит подчистить за собой? Даниэлю? И что сказать? Что я смотрела в дуло пистолета два часа назад и не умерла? Что мне всё ещё кажется, что он здесь, что он дышит мне в спину, хотя кроме меня тут никого нет? Что я даже не знаю, как выглядит его лицо?

Нет. Я не могла. Если услышу сейчас знакомый голос, то сорвусь. Или разрыдаюсь, или отключусь.

Села на стул. Или, вернее, рухнула на него – всем телом, будто мешок с костями.

– Соберись, чёрт тебя побери.

Пальцы на мгновение зависли над кнопками. Я снова посмотрела в сторону входа. Шторы были опущены. Замок – закрыт. Свет – тусклый.

Дыхание снова сбилось. Встав, пошла к раковине. Открыла кран. Холодная вода ударила в ладони и брызнула на кафель. Я зачерпнула горсть – и облила лицо.

Ты жива. Жива. Жива!

Вода стекала по подбородку, по шее, по запястьям. Я дышала. Вдох. Выдох. Вдох. Задержка. Выдох. Где-то посреди этого пришло осознание:

Он ведь мог меня убить. Взаправду. Просто взять – и выстрелить. В голову. В грудь. В живот. Куда угодно.

– Ты обязана что-то сделать. Сейчас. Ты не можешь просто сидеть. Ты не можешь просто – молчать.

Я взяла телефон и мокрым пальцем провела по списку контактов. Мимо всех: мамы, Даниэля, Энни, дяди. Всех.

Пока не наткнулась на короткий номер с подписью: Рой, менеджер.

Нажала вызов.

Гудки. Один. Второй. Третий. Четвёртый.

Ответь.

Пятый. Шестой. Седьмой.

– Да? Кто это? – голос на другой стороне трубки был сонный.

– Это… это Мэдисон, – прошептала я. Горло снова сжалось.

– …Чёрт. Мэди? Какого хрена?

– Я… он… – у меня пересохло во рту. – Он был… с оружием.

Пауза.

– Чего? Кто «он»? О чём ты?

– Здесь. Я всё ещё на работе. Я… Я не звонила в полицию. Не знаю… Я не…

Голос сорвался. Схватившись за край раковины, снова сползла на пол, как будто тут я могла спрятаться от звука собственного признания.

– Спокойно, – сказал он, уже тише. – Кафе не пострадало? Ты ранена?

– Нет. Нет… Просто… Он… Он держал меня на мушке. Он был ранен. Он… Он позвонил кому-то. Я дала ему телефон. Он ушёл. Всё.

– Ты уверена, что он ушёл?

– Да… наверное. Я закрыла дверь. Шторы…

Пауза.

Я слышала, как Рой встаёт с кровати, ругаясь.

– Ты никому не звонила больше? Только мне?

– Только тебе.

Он выдохнул.

– Послушай… Не звони в полицию, ладно? Просто… не сейчас.

– Что?

– Ты же говоришь, он ушёл. Ты в порядке. Это… может быть… просто не наше дело. Кофейня не застрахована на такие случаи. Могут закрыть точку. Меня оштрафуют. Тебя…

Я не могла поверить своим ушам. Он сейчас серьёзно? Хренова забегаловка ему дороже человеческой жизни?

Ублюдок.

– Меня чуть не убили, – прошипела я.

Он снова замолчал.

– Понимаю. Правда. Просто… побудь там. Я приеду.

Я посмотрела на экран. Гудки. Он уже сбросил.

***

Менеджер приехал примерно через минут сорок. Встретила я его с ножом в руках, нервно открыв заднюю дверь склада.

Эти сорок минут тянулись крайне долго. Я ходила по залу, словно по клетке. Садилась. Вставала. Опять садилась. Поднимала и снова роняла телефон на стол. Открывала рот – чтобы завыть, но звук не выходил.

Мне было то жарко, то холодно. Даже когда я выключила свет и села в самый дальний угол, обхватив себя за плечи, легче не становилось. Ни одна поза не казалась безопасной. Жёлтые стены словно стянулись ближе, неон за окном теперь казался не успокаивающим, а безжизненным, как в морге.

Я до сих пор не могла поверить. Он действительно это сказал.

Побудь там.

Как будто я была не человеком, едва не оказавшимся с простреленной грудью, а – элементом интерьера.

Мудак. Бесчувственный, равнодушный кусок дерьма.

Когда в заднюю дверь наконец постучали, сердце вылетело в горло. И снова, на миг, я подумала:

Он вернулся. Он передумал.

Но это был Рой. Частично седые волосы. Старая домашняя футболка. Мятый пуховик и такое же помятое, щетинистое лицо. Он вошёл, обдав меня запахом сигарет и кондиционера для вещей. Очень захотелось закурить.

– Всё цело? – бросил он, осматривая помещение.

– А меня не хочешь об этом спросить?

Он на секунду остановился. Встретился со мной взглядом – и сразу отвёл глаза.

– Всё в порядке? – пробормотал он.

Я молчала. Потому что, если бы я сейчас открыла рот, то либо наорала бы на него, либо зарыдала. Ни один из вариантов не подходил.

– Успокойся, ладно? Всё уже позади. – Он подошёл ко мне, закрыв за собой дверь, осмотрелся, будто проверял, не пропал ли кофейный автомат или сахарницы. – Я сейчас камеры гляну. Потом составим объяснение. Без деталей. Просто – тревожный клиент, ты испугалась, он ушёл. Ничего не украл. Всё нормально.

Серьёзно? Всё нормально?

Но я ничего не сказала. Только крепче сжала ладонь на ручке ножа.

– Я никому не расскажу, – продолжал он, словно говорил о сбоях в кассовой системе. – И тебе советую… ну, ты поняла. Поменьше болтать.

Точка. Пауза.

А потом, как вишенка на торте:

– Всё это никому не нужно, правда?

Молча, подойдя к шкафчику, я положила нож и достала свои вещи. Кофта, рюкзак, ключи. Переодеваться я не стала. Спрятала руки в карманах фартука и направилась к выходу.

– Куда ты?

– Домой.

Он что-то бормотал вслед, но я уже не слушала. Дверь захлопнулась за мной, и утренний воздух обдал лицо свежестью. Только теперь я поняла, насколько душно было внутри.

До дома я ехала быстро, настолько, насколько был способен мой «Тойота Сивик». Обычный путь от кафе до квартиры между Брайтон-Парк и Арчер-Хайтс занимал около получаса. Сегодня я добралась за пятнадцать. И была рада этому.

Остановившись на парковке у неприглядного здания, я заглушила двигатель и несколько минут просто сидела в тишине. Руки всё ещё лежали на руле. Костяшки побелели.

Я медленно потянулась к бардачку. Щелчок – крышка откинулась. Сигареты лежали за старой папкой и пачкой мятных конфет с истёкшим сроком.

Вытащив одну, по привычке постучала фильтром о край пачки. Прикрыла пламя ладонью. Первый вдох был резкий и сухой. Дым ударил в горло, но вместо отвращения вызвал облегчение и небольшое головокружение. Пусть это и токсично, но сейчас мне это было необходимо.

Потянулась к кнопке стеклоподъёмника. Стекло сползло вниз, и утренняя, после дождевая прохлада хлынула с запахом влажной земли. Чикаго ещё не проснулся. И в этом было что-то правильное.

С каждой затяжкой напряжение начинало отпускать. Медленно, неохотно, как если бы кто-то отлеплял от меня пластырь. Оставалась только усталость. Такая глубокая, что казалось – если я закрою глаза прямо сейчас, меня не разбудит даже сирена.

Я откинулась на спинку сиденья.

Мне нужен перерыв. Нет, даже отпуск. Хотя бы на пару дней. Или неделю.

Не была уверена, что смогу туда вернуться.

Может, и не нужно.

Докурив, я выкинула окурок в открытое окно. Только потом, со скрипом, открыла дверь машины. Двинулась ко входу здания как во сне. Внутри было темно и тихо. На автомате поднялась на второй этаж, найдя нужную дверь. Поначалу она не хотела открываться, но толчок плечом всё исправил.

Я вошла. Не включая свет и не разуваясь. Всё, что было в руках – кофта, рюкзак, ключи – с глухим звуком упало на пол. И снова тишина. В квартире стоял затхлый запах вчерашнего ужина. А также одеколона Даниэля.

Он спал. И это было хорошо. Я не хотела говорить. Не хотела, чтобы он видел меня.

Прошла мимо кухни. Ванна. Свет. Лампа моргнула и загорелась. Я скинула фартук, футболку, штаны, носки – всё падало тяжёлой кучей. Осталась в одном белье и подошла к зеркалу.

И замерла, разглядывая. Девушка в отражении была уставшей. Бледной. Взгляд – тусклый, отрешённый. Чёрные волосы сбились в потные пряди, губы пересохли и все обкусаны. Под глазами такие тёмные синяки, будто по мне прошлись резиновой дубинкой.

Я коснулась лица. Лба. Скул. Кожа была прохладной и липкой. Руки больше не дрожали.

Медленно провела пальцами по плечу – там, где он коснулся меня. Где держал пистолет.

Мурашки тут же пробежали по всему телу.

Нужно отключиться. Забыть обо всём.

Быстро приняв ополаскивающий душ, я натянула на себя свежие трусики и обычную белую майку. Зайдя в комнату, увидела всё ещё спящего Даниэля. Его храп всегда мешал мне засыпать, но не сегодня. Сейчас мне уже было на всё плевать.

Глава 2

– ЧТО?! – крик Софи был таким звонким, что я инстинктивно отдёрнула трубку от уха.

Софи – моя лучшая подруга, вот уже двадцать минут слушает мой рассказ о том, что произошло ночью. Я легко могу представить, как она мечется по комнате, размахивая руками – она всегда слишком эмоциональная.

– Тебя чуть не убили, а ты мне даже не написала? – Софи звучала так, будто готова взорваться в любой момент.

С тех пор как я легла в постель, сон приходил рывками, таща за собой кошмары, которые безостановочно бурлили в моей голове. Они оставались со мной, даже когда я, дрожа, просыпалась на мокрых простынях, со спутанными волосами и холодом, пробирающим до костей. И только когда наступил вечер, я наконец решилась встать и попытаться привести себя в порядок.

Я затягиваюсь сигаретой, сидя на маленьком, обшарпанном балконе, поджав босые ноги под себя. Май, но тепло по-прежнему не спешит возвращаться в Чикаго. Кожа под спортивками и белой майкой покрывается мурашками. Где-то лает собака, а над двором нависает тёмно-серое вечернее небо.

– Софи, пожалуйста… – мой голос хрипит, будто чужой.

Пепел сигареты еле держится. Стоит вдохнуть чуть глубже – и он рассыплется прямо на колени.

– Я бы примчалась, хоть босиком! – Софи почти рычит. – Мэдди, да ты вообще понимаешь, что тебе повезло, что ты осталась жива?

О, я хорошо это осознаю…

Всё-таки встряхиваю пепел в заполненную пепельницу. И хотя на улице прохладно, мне вдруг становится жарко – будто та чужая, тяжёлая рука всё ещё лежит на мне.

– Он был весь в крови, Софи, – шепчу, и меня передёргивает. – А Рой… Менеджер года, мать его. Единственное, что его волновало – чтобы «Гринд» не закрыли.

– Этот Рой! – подруга всерьёз выругалась. – Я давно говорила тебе уйти с этого грёбаного болота. Ничего хорошего там не будет. Вообще не представляю, зачем ты держишься за это место с твоим-то умом.

Я вдыхаю глубже – дым, усталость, тяжесть под рёбрами. Подруга смягчает голос.

– Ты… ты в порядке? Ты хоть в полицию звонила?

В голове тут же всплыло: «Умница».

Разум упрямо продолжал проигрывать сцены из кафе. Выдохнув, я прижала ладонь к лицу.

Хватит. Всё уже закончилось.

– Нет, – признаюсь тихо. – Я пообещала ему. Точнее… не знаю. А вдруг он убьёт меня за это?

– Да пошли эти обещания к чёрту! – Софи резко выдыхает. – Мне страшно, Мэдди. Я не хочу потом читать про тебя в сводках новостей.

Я бы засмеялась, если бы не ком в горле. Вместо этого тушу сигарету, встаю и медленно захожу в квартиру.

На кухне пахло чем-то застоявшимся. На столе – кучка пустых банок из-под пива, грязные чашки и тёмные разводы на столешнице.

Видимо, Даниэль снова пил с друзьями…

– Не начинай. Зная таких парней – они всё равно долго не живут. По крайней мере, я надеюсь на это…

Я кидаю разочарованный взгляд на этот бардак. Он оставил всё, как было. Даже не подумал убрать. Мелочь – но в ней вся суть.

И мне всегда приходится быть той, кто делает хаос хоть чуть-чуть терпимее.

Это из-за пропавшей между нами романтики?

Он не виноват. Просто…

Софи молчит.

– Даже если его прямо сейчас застрелили в ближайшей подворотне, я требую, чтобы ты больше туда не совалась.

– Я тоже не хочу, – бормочу. – И сейчас… хочу хоть на минуту перестать думать обо всех этих ужасах.

Несколько секунд тишины, потом она выдыхает.

– А что Даниэль? Только не говори, что он снова проигнорировал всё, что ты ему сказала. Иначе я задушу его собственными руками.

Я прошла к плите. Шаги отдавались в пустой кухне глухим шарканьем. Турка стояла на месте – чёрная, с отколотой эмалью. Я налила в неё воды, насыпала кофе. Всё это – механически. Когда плита загудела, я просто смотрела, как жидкость темнеет, и как пенка поднимается к краям.

Софи замолчала в ожидании. Она всегда терпеть не могла Даниэля – с самого начала наших с ним отношений. Чаще всего она проявляла своё пренебрежение через игнорирование, а теперь вот – она даже озвучила его имя.

– Я ему ещё ничего не сказала.

Почти слышу, как в её голове происходит атомный взрыв.

– Этот неблагодарный даже не удосужился поинтересоваться, как ты там?

– Вероятно, он просто спал.

– Чтоб ему…

– Прошу, Софи.

Я налила напиток в кружку – её обожжённый край давно стал мне привычен. Тёплая керамика – мой якорь. Мой крошечный остров в этом море беспорядка.

Медленно иду к входной двери, чтобы найти новую пачку. Кажется, я всё ещё не отогнала эту ночь – её металлический привкус, руки, кровь. И вещи, которые я кинула на пол при входе, всё ещё валялись.

Как же это всё достало.

– Знаешь что, – кипит подруга. – Я так больше не могу. Мы сегодня возьмём и напьёмся. До бессознательного. Чтобы выкинуть из головы всё это дерьмо. Никакие отказы не принимаются.

Я застыла, держа кружку с горячим кофе в одной руке и пачку сигарет в другой, ещё и придерживая трубку плечом. Запах горького напитка чуть остужал мысли – но не убирал этот ком в груди.

– Софи… – начинаю я, но голос предательски дрожит.

– Никаких «но», слышишь? – прерывает она меня резко. – Я возьму ваш дом штурмом, если понадобится. Тебе нужно это – даже если ты сама ещё не готова себе в этом признаться.

Долго молчу. Смотрю на эту грязную посуду, на пустые банки, на сигаретный пепел, на упаковки от пиццы. И чувствую, как что-то внутри меня ломается.

Я не знаю, чего хочу больше: спрятаться под одеялом и смотреть старые сериалы, пока не забуду, как дышать… или выбраться с ней, в этот шумный мир, где всё кажется непредсказуемым.

– Софи… мне страшно, – вновь признание. – Страшно и противно от самой себя. От всего.

– Мэдди, – в голосе Софи проявляется мягкость. – Я всё понимаю. Правда. Но поверь: если мы не вытащим тебя, ты сама себя загонишь. Я не дам тебе это сделать. Так что готовься – через час я буду у тебя.

Поставив кружку, я провожу рукой по лбу и закрываю глаза.

Не хочу… не могу… или всё же?..

Я ещё раз оглядываю квартиру.

Нет. Всё это давит на меня ещё больше. У меня нет сил. Даже если я стараюсь заставить себя поверить в обратное.

Смотрю на кофейную гущу в чашке – как на омут, где, кажется, даже вырисовываются маленькие тени в виде медузы.

Может, это знак? Жаль, что я, как Софи, не умею гадать. Может, это дало бы мне ответ. Мне действительно стоит дать себе эту передышку? Один вечер. Всё нормально?

– Ладно, – говорю я наконец. – Через час?

– Через час, – слышу в ответ её довольный возглас. – А ты не вздумай отменять!

Я киваю, хотя она этого не видит.

***

Дом Софи расположен в Линкольн-парке – районе, где воздух свежее, а улицы наполнены шелестом беззаботности. Здесь уютные тротуары, ухоженные старые дома с резными дверями, и в каждой подворотне – цветущие клумбы. В дневное время свет здесь просачивается сквозь кроны деревьев и мягко ложится на фасады милых таунхаусов. Но по вечерам, как сейчас, здесь особенно приятно: гирлянды уличных огней, смех, доносящийся из окон, и вино в бокалах за маленькими столиками на террасах.

Мы с Софи дружим с самого детства. С тех пор как я себя помню, она всегда умела быть для меня чем-то вроде солнечного луча. Даже когда у меня самой внутри всё рушилось – её улыбка и смех заставляли насыщаться её энергией. Софи всегда знала, как найти слова, которые нужны именно в этот момент. И всегда оставалась рядом, даже если я пыталась закрыться.

Иногда мне кажется, что она родилась с этим умением – быть для других маяком. Может, так и есть.

Её семья была богата. И хотя Софи никогда не кичилась этим, я не могла не замечать, как легко ей даётся всё, что мне всегда казалось недосягаемым. Она не раз помогала мне с деньгами – давала, не ожидая возврата, с такой лёгкостью, что у меня внутри всегда сжималось. Я никогда не умела принимать помощь – всегда казалось, что за это мне придётся расплачиваться. Не люблю быть кому-то должной. Но с ней… всё иначе. Она делает это не потому, что ждёт благодарности, а потому что не умеет иначе.

Я не завидую Софи. Наоборот – я бесконечно благодарна. За все эти её попытки вытащить меня из собственных мыслей. За каждый её жест, каждый взгляд, полный заботы. За то, что она всегда умела разогнать тьму, даже если та уже впивалась мне под кожу.

В спальне подруги горят свечи с ароматом бергамота, а полки уставлены книгами, журналами и пластинками. Счастливые фотографии на стенах – безмолвные свидетели яркой, полной жизни, которой я, благодаря Софи, могу насладиться.

Всё это кажется другим миром – далёким и тёплым, совсем не таким, как мой, где царит дух промышленных улиц и вечных проблем.

Я благодарна судьбе за то, что у меня есть Софи.

И вот она открывает дверь гардеробной и кидает на кровать целый ворох блестящих вещей.

– Надо, чтобы ты сверкала, – приговаривает подруга, мечась из гардеробной и обратно, словно ураган. – Сегодня мы забудем обо всём. Тебе пойдёт золото. Или серебро. Чёрт с ним, даже розовое – лишь бы сияло!

Сижу на краю кресла, в полуха слушая её. Софи замирает с каким-то платьем в руках, всматриваясь в моё лицо.

– Послушай, – говорит она, мягко садясь на подлокотник кресла, – я знаю, что ты не любишь все эти шумные тусовки, но тебе нужно вытащить себя из этого дерьма. Расслабиться хоть на один вечер. Тем более, что мы давно никуда не выбирались вместе.

Да, мы действительно давно никуда не выбирались. Примерно год прошёл? Как раз с того момента, как маме стало хуже, а счета за её лечение стали только дороже.

Слабо улыбнувшись, я всматриваюсь в лицо подруги. Её невероятно зелёные глаза ярко контрастируют с огненно-рыжими волосами. Внешностью она полностью походила на свою мать. Их семейный вздёрнутый носик и милые веснушки на лице – делают её самой желанной добычей всяких мужланов на дорогих тачках.

– Спасибо… – тихо говорю, беря её за руку и слегка сжимая.

Софи лучезарно улыбается и наклоняется ко мне чуть ближе.

– Хватит мрачных мыслей, ладно? – её мурлыкающий голос заставляет меня чуть хихикнуть. – Всё это… уже позади. Сегодня – только мы, музыка, алкоголь и немного волшебства. Обещаю.

Я киваю, чуть глубже вдыхая этот тёплый аромат бергамота.

Может, это действительно отгонит мои кошмары?

Софи встаёт, снова бросается в гардеробную, и я слышу, как она перебирает вешалки и причитает:

– Этот клуб – ты знаешь, довольно популярный. Ходят слухи, что его крышует какой-то местный авторитет, и там крутятся особые сливки общества, – она выглядывает в мою сторону и подмигивает. – Может, ты даже встретишь там кого-то, кто, наконец, будет стоить тебя больше, чем Даниэль.

Я закатываю глаза, пытаясь скрыть лёгкий укол раздражения. Перемещаюсь из своего уютного гнезда ближе к солидной горке дорогих нарядов, скинутых Софи.

– Дэни не такой уж и плохой.

Она фыркает, вытаскивая очередной комплект топа и юбки, и разворачивает его перед зеркалом.

– Серьёзно? – бросает она через плечо. – Ты же сама видишь, он не может стать твоим крепким плечом. Его волнуют лишь собственные интересы. А до тебя и дела нет! – она кидает наряд на пол и продолжает поиски, из-за чего её голос становится глуше. – Когда он в последний раз тебе хотя бы цветы дарил?

Я опускаю взгляд. Слова Софи больно бьют – потому что в них есть правда. Правда, которую я стараюсь не замечать.

– Он просто… – начинаю, но Софи уже трясёт головой, нетерпеливо и энергично.

– Он просто не тот, кто должен быть рядом с тобой, – уверенно обрывает она. – Ты знаешь это. Я знаю это. Да весь Чикаго знает. Тебе давно пора закончить с ним. Уверена, мой отец сможет помочь тебе найти хорошую работу. А хороший, крепкий член даст тебе наконец-то почувствовать себя женщиной, а не служанкой.

От упоминания её отца меня слегка передёргивает. Безусловно, он хороший человек. Великолепный адвокат. Но он не очень-то жалует меня и мою семью. Что, в целом, неудивительно, учитывая прошлое моей матери.

А от идеи крепкого члена… Ну что ж, Даниэль и правда не был так называемым "самцом". Он предпочитал секс без ласк. Меня это устраивало. Какое-то время. Но это не значит, что я способна изменить ему. Поначалу он был очень нежным и заботливым. Это и подкупило меня на отношения с ним. Но последние полгода всё правда стало сложнее. Я не раз обсуждала с Софи, как поступить дальше. Но пока ни разу не задумывалась о разрыве.

Мне было страшно остаться одной. Подруга – подругой, но отношения… это всё-таки иное.

А ещё я не любила чужое внимание, касания и тем более флирт. Я попросту не умела и не хотела сталкиваться с подобным ещё раз. Все эти свидания не для меня. И это была одна из причин, почему я выбрала Дэни.

– То, что нужно! – торжествующе восклицает Софи, говоря куда-то вглубь своей сокровищницы. – Сегодня ты будешь королевой.

Подходя к туалетному столику с зеркалом, на меня смотрит пугающе уставшая девушка.

– Что-то сильно сомневаюсь, – хмыкаю я.

Мы с Софи отличались разительно. Она – открытое, необузданное пламя, с шикарным, подтянутым телом и безупречным вкусом. Всегда при параде. Она элегантная и страстная. А я похожа на высохшую ветку. Тонкая, всегда уставшая, предпочитающая не привлекать внимание и в одежде всегда выбирающая удобство. Поэтому, когда Софи вынесла белое, шёлковое, короткое платье на бретельках, я застонала.

– Нет, – замотала головой я.

– Да, – хищно улыбаясь, ответила Софи.

– Я не надену это. Оно же такое…

– Идеальное! – подхватила подруга и засеменила в моём направлении.

Она отдала это подобие одежды мне в руки и упёрла кулаки в бока, смотря на меня, будто на свой новый зловещий проект.

Я осторожно разглядываю ткань – лёгкий, почти невесомый материал, который блестит при каждом движении. Оно выглядит так, будто создано для чужой, более смелой версии меня, которой сейчас я не являлась. Но Софи уже тащит меня за руку в ванну.

– Хватит отнекиваться, Мэдди, – она говорит это мягко, но с такой уверенностью, что спорить бесполезно. – Сегодня твоя ночь. И ты больше не будешь думать… обо всём этом.

Я молчу, потому что спорить бессмысленно. Потому что, возможно, в глубине души я хочу именно этого.

Софи помогает мне переодеться – её пальцы ловко скользят по ткани, расправляя её, и я чувствую, как материал ложится на тело. Оно кажется слишком откровенным, но подруга разглядывает меня так, будто я выгляжу настоящей богиней.

– Боже, Мэдди, ты же с ума сведёшь всех этим видом, – шутливо бормочет она. – Ни один мужчина не пройдёт мимо тебя.

– Я не хочу, чтобы на меня пялились, – мямлю я, сжимая подол платья в пальцах. – И обязательно было лишать меня лифчика?

– Ты об этой тряпке? – она скептично косится на него, скомканного и лежащего на полу.

– Это обычный спортивный топ. И он мне очень нравится.

– Он ужасен и совершенно не подходит твоим аппетитным дынькам.

Хмурюсь, глядя на подругу, но Софи мягко улыбается мне в ответ, отчего на её щеках появляются ямочки.

– Ты слишком красива, чтобы прятаться. Дай миру полюбоваться тобой.

Она встаёт и направляется обратно к шкафу, и я слышу, как она там бормочет себе под нос что-то вроде:

– Так, нам ещё нужны каблуки. Высокие.

– О нет… – начинаю я, но она уже выходит с парой туфель на шпильке, в которых я никогда бы не решилась выйти из дома.

– Примерь! Ради меня, – она надувает губу, как ребёнок.

Я вздыхаю и делаю, как она просит. Туфли высокие, как башни, и я сразу понимаю, что ходить в них – испытание. Но Софи сияет, и я невольно смягчаюсь.

Мне всё равно, что будет на мне. Моя главная цель – хорошенько напиться. Не более того.

Ещё около часа мы потратили на сборы. Она уложила мне волосы и сделала макияж. На ней было тёмно-зелёное, тоже короткое платье. Волосы она подняла выше, заколов их резной, деревянной шпилькой. Софи выглядела сногсшибательно.

Она берёт меня за руки.

– Ну что, королева? – спрашивает она, подмигивая. – Готова?

Я делаю глубокий вдох и киваю, осматривая свои ноги.

Мне это правда нужно…?

– Тогда поехали, – улыбается Софи, хватая свою сумочку и ключи. – Вперёд в ночь, которая, клянусь, изменит всё для тебя.

И когда мы выходим из дома, я понимаю, что вся моя уверенность – лишь маска. На самом деле я не чувствую в себе сил, но всё же в груди теплилось любопытство: чем всё это обернётся?

Только бы не разочароваться и не сбежать.

***

Мы подъезжаем к клубу – массивному зданию, словно отлитому из чёрного мрамора. Его стены покрыты глянцевыми плитами, которые отражают свет уличных фонарей, словно чёрная бездна, живая и дышащая. Между ними мерцают золотые вкрапления – узоры, напоминающие языки пламени, что змеятся по стенам. Взгляд притягивает неоновая надпись, сверкающая кроваво-красным – «Sin’s Lair».

Массивные двери из тёмного дерева обрамлены кроваво-красными рельефами, а над входом золотыми буквами выведены таинственные слова, которые дословно можно было понять так: «Добро пожаловать… или беги».

Тяжёлый аромат дорогих духов, клубящегося дыма и чего-то ещё – едва уловимого, пряного – уже чувствуется снаружи. Воздух вокруг вибрирует от басов и приглушённых голосов. Кажется, будто само здание затягивает в себя, обещая ночь, полную запретных удовольствий и новых воспоминаний.

Софи сжимает мою руку, её глаза горят возбуждением.

– Добро пожаловать в SINS, детка, – шепчет она с лёгкой улыбкой, а затем решительно тянет меня за собой ко входу.

Я слышу гул басов, который отдаётся в груди, даже стоя снаружи. Нас почти сразу пропускают внутрь – охранники приветливо кивают Софи, видя её широкую улыбку. Связи её отца решают многое. Я невольно сглатываю.

Перед нами открывают двери, и как только мы входим, клуб встречает нас ароматом алкоголя и страсти. Внутри меня блуждает острое предчувствие, которое заставляет кожу покрываться мурашками. Всё пространство освещено неоновыми лампами – красные, фиолетовые, синие всполохи, отражающиеся в зеркалах, что тянутся по стенам. С потолка спускаются тяжёлые, бархатные драпировки, словно занавесы на сцене, за которыми скрывается всё самое запретное.

Музыка здесь будто бьёт по венам – медленный, но уверенный ритм, будто обещающий прикосновение. Толпа танцует в дымке света, тела сплетаются, а воздух гудит от атмосферы. Чувствую, как этот ритм медленно пропитывает меня, будто заставляя сердце биться в такт.

Софи крепко держит меня за руку, проводя через толпу.

– Говорила же тебе: это место сведёт тебя с ума, – перекрикивая музыку, говорит она, когда мы минуем бар, за которым красивые бармены разливают дорогой алкоголь в хрустальные бокалы.

Я оглядываюсь – тут всё кажется неправильным и правильным одновременно. Дорогие наряды, томные взгляды, запах парфюма, горького спиртного и горячих тел. И в этом безумии я чувствую себя абсолютно чужой.

Зачем я пришла сюда? А если Даниэль узнает об этом?

– Ну что, – Софи оборачивается, её глаза сверкают как у кошки. – Пошли за ту барную стойку. Я угощаю – сегодня ты ничего не платишь.

Я только киваю. Потому что всё это – словно сон. А я просто молча пялюсь на всё вокруг. Софи заказывает нам выпивку, и бармен любезно ставит перед нами шесть рюмок текилы.

– За жизнь без невзгод, – выкрикивает подруга, подхватывая две рюмки и протягивая мне одну.

Залпом выпиваю содержимое, и кислый вкус лайма и алкоголя растекается теплом внутри. И на миг всё становится приятнее.

– Это так, разогрев, – говорит она, её глаза сверкают дерзостью.

И прежде чем я успеваю хоть что-то сказать, она уже запрокидывает другую рюмку, пододвигая мне следующую. Бармен усмехается нашему напору.

Мы выпиваем всё, не останавливаясь. Алкоголь начинает приятно туманить разум, и я вдруг понимаю, что смеюсь. Зелёные глаза Софи загораются озорством.

– Вот так, – говорит она, когда мы ставим пустые рюмки на стойку. – Теперь пошли.

Она тянет меня за руку – вглубь этого пульсирующего безумия, туда, где дым и свет, где тела двигаются в едином ритме. Танцпол кажется мне хаотичным, но в этом есть своя магия: неоновые всполохи, блестящие ткани, блуждающие руки.

Музыка агрессивная, с хищным битом, словно сердце клуба стучит в унисон с моим. Звуки прорываются сквозь грудь и горло, и каждый удар баса отзывается под кожей. Софи уже танцует, её тело движется легко и уверенно, словно всё вокруг создано только для неё.

Я стою в полутьме и ощущаю, как волна ритма накрывает меня. Я позволяю себе сделать шаг… потом ещё один. Софи хватает меня за талию, смеётся и шепчет в ухо:

– Отдайся этому, Мэдди! Оставь всё, что было до этого момента, за дверями клуба.

Её слова – будто заклинание. Я закрываю глаза и позволяю телу двигаться в такт, пусть неловко, пусть неуверенно. Пусть я всё ещё чувствую себя чужой в этом мире огня и ночи, но в этот момент я – здесь. Живая.

Софи танцует рядом, её руки скользят по шее, и она откидывает голову назад, позволяя музыке захлестнуть её целиком. Её тело изгибается мягко, женственно, уверенно. Глаза сверкают искрами, губы изогнуты в дерзкой улыбке.

Вокруг нас – бесконечный вихрь: тела, которые трутся друг о друга; блёстки, цепляющиеся к коже; горячее дыхание незнакомцев. Всё здесь наполнено желанием и опасностью. Пьянящие ароматы кружат голову, и в какой-то момент я перестаю различать, где кончается моё тело и начинается чужое.

Вся эта атмосфера словно проникает в кровь – рвёт, терзает, но и спасает. Кажется, что сама ночь дышит мне в ухо, шепча свои грязные, сладкие обещания. Я открываю глаза и вижу, как чья-то крепкая рука сжимает талию Софи. Она наслаждается участием неожиданного партнёра.

И я решаю отпустить себя. Каждый вздох, каждое движение – вопреки всему. Всё сливается в пьянящую дымку – тёплое, опасное безумие, от которого невозможно отвернуться.

Спустя несколько треков Софи снова тянет меня за руку – к бару, туда, где воздух кажется чуть доступнее. Она заказывает ещё шесть рюмок текилы. Ставит передо мной две и подмигивает.

– За ночь, которую мы, вероятно, забудем, – смеётся она, и её голос тонет в басах.

Я киваю, и мы опрокидываем первую рюмку. Горький укол, обжигающий горло – а потом лёгкое головокружение. Софи ловко подхватывает вторую, кивая мне: «Давай». И мы глотаем ещё одну, и алкоголь словно размывает все границы – внутри становится теплее, а в голове звенит хмельное отупение.

Мужчина, что танцевал с ней, пил вместе с нами, не отрываясь, наблюдает за Софи. Высокий, с короткими светлыми волосами, светлыми глазами и сильными плечами – он словно сошёл с обложки мужского журнала. Грубая, едва уловимая улыбка и хищный взгляд. Его рука почти случайно скользит по талии Софи, но та только улыбается.

– Я расположился в вип-ложе, – говорит он, его голос низкий, но слышимый даже сквозь музыку. – Присоединяйтесь. Будет весело.

Нервно кусаю губу, но Софи только смеётся. Её рука уверенно ложится мне на плечо – тёплая и ободряющая.

– Ну что, пойдём? – спрашивает она, настойчиво выжидая.

Я лишь пожимаю плечами, посасывая дольку лайма, потому что слова застряли в горле. Софи не ждёт моего согласия – она кивает мужчине, и мы втроём отправляемся вглубь помещения, на другую сторону от барной стойки и танцпола.

Мы проходим через толпу – плотную, дышащую жаром и томными взглядами. Клуб огромный, и я словно впервые вижу его масштаб: балконы второго уровня, сцена с диджеем, столики, скрытые за бархатными шторами. Шест с танцующей девушкой – её тело двигается плавно, будто в безмолвной молитве, и я не могу отвести взгляда.

Мужчина идёт чуть впереди, взгляд жадный, не отрывающийся от Софи. Но всё же я не могу перестать смотреть на стены, мерцающие золотыми узорами, и на вкрапления рубиновых камней в полу, которые отбрасывают красные отблески.

Как же всё это дорого. Интересно, если отколоть кусочек, сколько можно выручить?

Ложа отделена массивными бархатными шторами. Мы входим, и нас встречает мягкий полумрак, диваны и низкий стол, на котором уже стоят графины. А также там оказывается ещё один мужчина. Такие же светлые волосы, как и у его друга, уверенный, пожирающий нас с Софи взгляд и ухмылка на лице.

– Устраивайтесь, – говорит кавалер подруги и жестом предлагает нам места. Софи плюхается на диван с видом королевы, а я сажусь рядом, скрестив ноги и стараясь держать спину прямо. Внутри нарастает дрожь.

Подходит официант, и мужчины тут же делают заказ – бутылку виски, ещё текилу и какой-то коктейль, который я не успеваю расслышать. Софи бросает на меня взгляд – её глаза сверкают, и я понимаю, что она подталкивает меня:

Попробуй. Расслабься и позволь себе большее.

Я мотаю головой, показывая, что не хочу этого. Софи лишь похлопывает своей ладонью по моей, как будто всё понимает, но сдаваться не собирается.

Как же. Расслабиться в такой атмосфере? Я догадывалась, что этот парень окажется не один, но всё же внутри теплилась надежда на вечер без эксцессов. За что ты так со мной, Софи?

Музыка всё так же льётся – мрачная, цепляющая, как чёрный вуаль. Мужчина, что шёл с нами, смотрит прямо в глаза Софи, а его друг – на меня.

– Меня зовут Ник, – говорит первый моей подруге. – А это Марк.

Софи сразу же отвечает, её голос обволакивает:

– Я Эмили. А это моя подруга, Роксана.

Я киваю чуть натянуто и тут же отвожу взгляд. Мне не хочется знакомиться. Не хочется их улыбок и этих взглядов, которые кажутся слишком навязчивыми. Но Софи… Она ведёт эту игру так легко. Она всегда умела это. Риск для неё – как воздух. Под маской милой девчонки всегда жила хищница, которая умела манить и захватывать.

Мне же всегда было неуютно в таких ситуациях. Эти беседы, эти мимолётные касания, которые могут обернуться чем-то большим… Мне этого никогда не нравилось. Я аккуратно сдвигаю платье на бёдрах, чтобы убедиться – ткань всё ещё прикрывает больше, чем нужно.

– Так что же привело вас в это злачное место похоти и разврата? – спрашивает Ник, опираясь локтем на спинку дивана. Выглядел он достаточно уверенно и расслабленно.

– Мы с подругой… отдыхаем, – отвечает Софи с хитрой улыбкой. – А вы? – она обводит их взглядом, и мужчины только смеются.

– Аналогично, – отзывается Марк. Его взгляд цепляется за меня, но я сразу отвожу глаза, делая вид, что мне вдруг безумно интересно, что творится на танцполе.

Я не хочу быть частью этого флирта. У меня есть Даниэль, и всё это мне попусту не нужно. Моя цель – напиться и забыться.

Мне не удаётся расслабиться полностью. Алкоголь только согревает, но не заглушает внутренний голос, кричащий, что я делаю что-то неправильное.

Но когда официант возвращается с подносом блестящих бокалов и рюмок – я невольно отвлекаюсь. Стекло блестит в свете ламп, а Софи первой берёт свою рюмку, держа её на кончиках пальцев.

– За прекрасную ночь! – говорит Ник.

Я осторожно беру рюмку, чувствуя, как дрожат пальцы. Марк подмигивает мне, и я корчу недовольную гримасу. Софи замечает это и прыскает от смеха, а Марк с Ником переглядываются, и их улыбки становятся шире.

– О, наша скромница умеет быть весёлой, – поддразнивает Ник, и я чувствую, как мои щёки заливает краска.

– Роксана очень забавная. Особенно когда побольше выпьет, – усмехается Софи, поддразнивая мужчин.

Еле сдерживаюсь, чтобы не фыркнуть.

Мужчины оказываются коллегами и друзьями. Ник рассказывает о каких-то фирмах, с которыми работает, Марк кивает – похоже, они оба в этом «бизнесе» давно. Я почти не слушаю. Слышу лишь обрывки – «партнёры», «контракты», «серьёзные люди». Софи что-то рассказывает о себе, только это всё ложь – её маленький спектакль, в который, в очередной раз, была вплетена и я. Она говорит, что она арт-директор, что у неё куча выставок – мужчины смотрят на неё так, будто верят каждому слову. Как всегда.

Я просто сижу, попиваю алкоголь и киваю. Больше ничего. Не хочу даже пытаться участвовать в этой болтовне – я знаю, что будет дальше. Всегда одно и то же: мужчины будут пытаться узнать больше, распушать свои хвосты. Они считают Софи игрушкой, но на самом деле кукловод тут она. Ложь с её губ льётся легко, она смеётся, кокетливо касается чужих рук. Для неё это игра. Для меня – чужой мир.

Марк взглядом скользит по моим плечам, и я чувствую себя грязно. Он задаёт вопросы – я отвечаю коротко, только чтобы он отстал. Больше всего на свете хочу сейчас закрыть глаза и вернуться домой.

Я поправляю платье в сотый раз. Думаю о Даниэле и о том, что я дура.

Достаю телефон, словно в попытке спрятаться за ним. И вижу сообщение.

– «Где ты?» Сердце проваливается куда-то в живот.

Я ведь даже не предупредила его, что уехала!

Пальцы неумело, будто впервые, пытаются набрать ответ: «С Софи. Всё хорошо. Позже расскажу.»

Отправляю и выдыхаю. Голова уже кружится.

Марк подсаживается рядом со мной. Его рука едва касается моей – и этого достаточно, чтобы внутри всё снова сжалось. Он что-то шепчет, но я не слышу.

Да я и не хочу слышать.

Вжимаюсь к Софи поближе – он это замечает, хмыкает и громко говорит:

– Предлагаю всем сейчас же отправиться на танцпол! Как-никак мы сюда за этим и пришли.

Софи и Ник тут же соглашаются. Марк протягивает мне руку, но я её игнорирую, просто поднимаюсь и иду за Софи.

Танцпол встречает нас оглушительными басами и вспышками света. Софи с Ником растворяются друг в друге: она смеётся, её руки скользят по его груди. Марк танцует чуть позади меня, его руки держат дистанцию – но я всё равно чувствую его взгляд. Этот воздух, густой от тел, алкоголя и чужих желаний.

Я двигаюсь медленно, в ритме. Музыка заглушает всё вокруг, и я почти забываю, кто я. Позволяю свету и звуку захватить меня, хоть и ненадолго.

Но голова плывёт, движения становятся всё более неуверенными. Марк всё ближе – его руки тянутся к моей талии, и я цепенею.

Нет. Я не хочу.

В этот момент в сумке у бедра начинает вибрировать телефон. Спасение. Я резко отстраняюсь, вырываюсь из лап Марка и ухожу сквозь толпу, ничего не видя перед собой. Музыка всё громче, но я её уже не слышу – только звон в ушах и бешеный стук сердца.

Я пробираюсь куда-то, отдёргиваю тяжёлую шторку и оказываюсь в тёмном помещении, где воздух наполнен сигарным дымом. Здесь чуть тише, но всё равно вязко и глухо.

Телефон в руке дрожит. На экране – имя Даниэля. Я машинально жму на зелёную кнопку, прижимая трубку к уху.

– Алло? – голос хриплый, едва узнаю себя.

– Алло? Мэддисон? Где ты? Уже четыре часа ночи, – голос Даниэля звучит раздражённо и устало.

– Я… я в клубе. С Софи. Извини, я не думала, что так задержусь…

– Да не важно. – Голос холодный, отстранённый.

– Что? – я едва слышу его сквозь пульсирующий шум в голове.

– Я уезжаю сейчас. Срочно. С отцом проблемы. Возьму твою машину.

– А… да… конечно. Что с ним? – пальцы дрожат, сердце колотится.

– Пока не знаю. Мама сказала – приезжай. Уеду на несколько дней.

– Х… хорошо, – шепчу я. На фоне – смех и женские голоса. Укол под рёбрами.

– Супер.

Связь обрывается – короткий гудок. Я опускаю телефон, сердце колотится в горле.

Он даже не спросил, всё ли у меня в порядке.

И в этот момент в помещение входит Марк. Его глаза блестят, он кажется пьяным и опасно сосредоточенным. Он замирает в метре от меня – просто стоит и смотрит.

Я прижимаюсь спиной к тёплой стене. Сердце грохочет у горла, я не хочу, чтобы он приближался. Только пережившая нападение, а теперь – насильник? Под рукой ничего, чтобы отбиться от этого мудозвона. Ударить его кулаком по лицу?

Перед глазами всё плывёт.

Стена за моей спиной едва заметно сдвигается. Я вздрагиваю, медленно оборачиваюсь – и натыкаюсь на взгляд, который пробирает до мурашек. Глубокие карие глаза – тёмные, завораживающие. Высокий брюнет, с чуть сдвинутыми бровями смотрит на меня как…

Как на грязь.

Время будто остановилось. Я застряла между двумя незнакомцами. Марк спереди – тяжёлый и пьяный. Этот мужчина – тёплый и дерзкий.

Вот дерьмо.

Перевод:

«Sin’s Lair» – логово греха.

Глава 3

Чикаго. Грешник.

Подвал моего склада – место, где гул станков за стенами превращается в глухое эхо. Здесь всегда пахло сыростью и металлом. Старые кирпичные стены, когда-то побелённые, теперь испещрены пятнами крови. Я бывал здесь чаще, чем у себя дома. Уже привык к этим звукам – хриплому дыханию, сдавленным стонам, хрусту суставов, когда они ломаются.

Всё это – лишь часть работы.

Я расположился на старом деревянном стуле и медленно поправлял кожаные перчатки. На полу передо мной – два куска мяса, которые ещё недавно называли себя мужчинами. Один связан, руки вывернуты за спину, кожа на лице уже лопнула, под глазом засохшая кровь, нос расплющен. Второй, подвешенный на крюки из-за переломанных ног, прямо сейчас выблёвывал остатки содержимого своего желудка. Я слышал каждый его всхлип, каждый сдавленный крик – звуки, от которых у других волосы встали бы дыбом. Но не у меня.

Мои ребята хорошенько постарались.

Эти двое не были достаточно умны, чтобы провернуть это без чужих указок. Поэтому нам нужно было выудить из них побольше информации. Их поймали мои люди два дня назад в доках. Они вынюхивали информацию, которая не предназначалась для их ушей. Слухи о моих грузах в порту, о ночных отправках – всё это стоило слишком дорого.

– Ты понимаешь, что ты сделал? – спросил я спокойно, не повышая голоса.

Связанный попытался поднять голову, но давалось ему это нелегко. С его губ сорвался глухой стон, перемежающийся влажными, хриплыми вздохами. Ублюдок дрожал, а глаза были полны безнадёжности – я видел это сотни раз.

Встал и медленно подошёл к нему. Смесь пота и мочи ударила в нос. Он попытался заговорить, что-то пробормотал, но язык заплетался. Слишком много крови.

– Не люблю, когда мне лгут, – сказал я ровно. – И особенно не люблю, когда крысы думают, что могут обхитрить меня.

Кивнул Алексу за спиной. Здоровяк с руками, словно дубовые стволы, с удовольствием зашагал к нам. Его кулак – плотный, тяжёлый – ударил этого ублюдка в бок. Треск рёбер заглушил сдавленный вскрик. Мусор громко закашлялся, согнувшись, выплёвывая густую и тёмную кровь.

Они не знали, что ищут. Но думали, что знают, с кем имеют дело. Думали, что смогут продать эти слухи тому, кто захочет сыграть против меня.

Я опустился на корточки, схватил его за волосы, заставляя посмотреть на меня. Лицо было превращено в месиво – смотреть на него было противно. Он всхлипывал, захлёбываясь кровью, будто надеялся, что жалость проснётся там, где её никогда не было.

– Говори, – произнёс я мягко, почти лениво. На моём лице не дрогнул ни один мускул.

Я мог ждать вечно. А он – нет.

– Н… ик… – сказал он, откашливаясь. – Я только… Он сказал, что проблем не будет…

Я разжал пальцы, и его голова снова упала вниз, сопровождаемая мокрым кашлем. Алекс снова ударил. Зубы звякнули о бетонный пол, и он коротко вскрикнул – сорвано и жалко.

Перевёл взгляд на второго. Моложе, худощавый. Пытался отодвинуться, но цепь звякнула, напоминая, что здесь он – никто. Его дыхание сбивалось, переходило в сиплый стон.

– А ты? Что скажешь?

Он судорожно сглотнул, губы дрожали, из горла вырвался хриплый всхлип. В глазах, помимо слёз, – мелькание мыслей: сказать или молчать.

Сколько стоит жизнь?

Но выбора не было. Единственная милость – то, что могу дать или отнять я.

– Мы не знали… – прохрипел он, голос рвался на крик, но выходил лишь жалкий звук. – Мы думали, вы не узнаете…

Я усмехнулся. Жалкий лепет – слышу его каждый раз. Все думают, что я не замечу. Что можно сунуть нос в мои дела и скрыться. Забывают, что вижу всегда больше, чем кажется.

Подошёл ближе. Даже подвешенным он не доставал мне по росту. Пришлось наклониться. Его дыхание било в лицо – горячее, рваное, с каждым разом всё слабее.

– Этот блядский город принадлежит мне. С какого хрена ты решил, что я не замечу, как вы оба ошиваетесь в моих владениях?

Он замер, посмотрел на меня, но больше не посмел и пикнуть.

Я прищурился.

– Кто вас нанял? У вас были сообщники?

Они переглянулись. Переглянулись – даже сквозь кровь и страх. И оба, почти одновременно, замотали головами.

– Я… я не знаю, о чём ты… – захрипел первый. – Мы… были вдвоём… только собирали данные… всё…

– Нам просто сказали… найти, что за товар в… доках.

Я выпрямился.

Вот оно. Работали две группы. Эти – лишь сраные информаторы. Шпионы на побегушках. А те, кто пришёл с оружием, – другие. И, скорее всего, у них другие хозяева.

Я щёлкнул пальцами. Алекс шагнул вперёд – ладонь обхватила шею мальчишки, сжимая ровно настолько, чтобы тот понял: это не угроза. Это конец, если понадобится.

– Свяжитесь с Ником, – сказал, откинувшись к стене. – Пусть знает, что его информаторы больше не могут пищать.

– Понял, босс, – отозвался Алекс, выдавливая из парня остатки храбрости, заставляя того закашляться с глухим, отчаянным бульканьем.

Я ещё недолго наблюдал за ними – за тем, как их тела обмякают, как они наполняются отчаяньем, всхлипывая и рыдая, как суки. У меня нет к ним никакой ненависти – они лишь мусор. Шум, который нужно убрать, чтобы бизнес шёл ровно. Я не садист – удовольствия от этого зрелища у меня не было. Но цену дисциплины я знал. Если позволить им говорить – завтра заговорят все.

Жестом велел Алексу и остальным оттащить их. Пусть ещё немного поживут – с перебитыми костями. Чтобы успели осознать, что я не прощаю ошибок.

Чтобы страх жил в каждом, кто решит перейти мне дорогу.

***

Я решил съездить в клуб, прихватив с собой очередную шлюху, готовую к любому унижению и приказу. Высокая, с накачанными губами и грудью, вываливающейся из слишком короткого топа, она была одной из тех, кто шепчет «да, господин», даже не дослушав вопрос. Волосы – тусклый блонд, духи – дешёвые, терпкие, пахнущие отчаянием. Всю дорогу она липла ко мне, глупо хихикая, а я едва сдерживал раздражение. Но это было нужно – появиться в клубе, засветиться, даже несмотря на рану, что пульсировала под повязкой. Сегодня я был здесь, чтобы показать всем, что всё под контролем.

SINS был моим клубом, который я открыл около трёх месяцев назад, и с самого открытия он стал самым нашумевшим местом для различных звёзд и богачей. А значит, он был идеальным местом для алиби. Я шагал к зданию медленно, вдоль бордюра, где скапливались обдолбанные неудачники – те, кто мечтал попасть внутрь, но либо не проходил по внешности, либо по уровню. Я пропускал мимо себя их жадные взгляды. Пусть смотрят.

Девка мне уже надоела. Хотя я её ещё не касался. Её руки шарили по мне. Голодный и пустой сосуд для спермы, не способный предложить ничего, кроме тела. Ей были нужны лишь мой член и мои деньги. И то, и другое я не раздавал как милость. А она не стоила даже слов.

Мы пересекли вход. Охрана у дверей расступилась, не проронив ни слова.

– Милый, ты слышишь меня? – хихикнула девчонка, пытаясь взять меня за руку.

– Отвали, – сказал я, даже не глядя на неё. Она кивнула и отошла с той же наигранной улыбкой, словно послушная собака.

Шагаю дальше. Толчок. Кто-то врезался в меня. Я зашипел – рана отозвалась тупой болью. Передо мной – девушка. Чёрные завитые волосы, короткое белое шёлковое платье тянется по телу, как вторая кожа. Она прижимает к груди телефон, будто он был талисманом или спасением. Я почувствовал, как её спина прижалась к моей груди. Тёплая, напряжённая. Её дыхание – частое, резкое, будто сердце вот-вот выпрыгнет из горла.

На миг мир сжался до этого момента. Она подняла голову. Посмотрела на меня.

Я узнал её.

Это была девчонка из кафе.

Но… кажется, не узнала меня. Взгляд – растерянный, испуганный – не задержался на моём лице. Скользнул по нему, не цепляясь. Она просто вжалась в меня, как в стену. Пряталась. Не от меня.

Впереди я заметил мужчину. Высокий, в мятом костюме, с тупой ухмылкой на физиономии. Типичный клерк, вырвавшийся на свободу в пятничную ночь, чтобы почувствовать себя охотником. Я знал таких. Гнилые насквозь. Жаждущие власти, но не способные её удержать. Её взгляд метался между нами. Она сравнивает? Смешно.

Он сделал шаг в её сторону, а она едва слышно всхлипнула. Почувствовал, как её тело вздрогнуло. Она дрожала, как натянутая струна. Слепая паника – такая знакомая. И такая… настоящая.

Это не моё дело. Пусть сама выпутывается. Ей просто повезло, что у меня не было ни сил, ни желания разбираться с ней. Пусть узнает, насколько опасен этот мир. И учится защищаться. Научится – выживет. Нет – значит, и не стоило.

Но…

Судя по информации, она всё ещё не сдала меня. Хотя могла. Хоть даже если бы попыталась – мои деньги и связи всё равно бы заткнули любое дело. Никто не копал бы глубже. Но она молчала.

Что ж. Хоть у кого-то есть мозги.

Посмотрел на неё внимательнее. Она медленно отстранилась, будто боясь даже дышать. Плечи подрагивали, аппетитная грудь вздымалась над вырезом платья, как под ударами пульса. Тонкие пальцы сжали телефон до судорог. Её глаза скользнули по мне. И в этом было что-то неприятное. Будто я был таким же, как все. Прозрачным. Забытым.

Клерк шагнул за ней. Я не двинулся. Слишком много глаз. Мой клуб – мои правила. Здесь нельзя устраивать сцены.

Но и позволить этому ублюдку думать, что он хозяин, я не мог.

Проводил её взглядом. Пьяная, испуганная. Исчезала в толпе, как призрак. И когда этот ублюдок поравнялся со мной, я достал телефон. Пальцы набрали короткое сообщение:

«Задержите выходящего мудака. Пусть девчонка уйдёт. Без шума.»

Телефон вернулся в карман. Снова посмотрел в сторону выхода – её уже не было. Ушла. Или исчезла. На этот раз – с моей подачи.

Я редко делаю «хорошие дела». Но это ничего не стоило. Так скажем, за молчание.

Шлюха замерла в ожидании. На лице та же самая улыбка, натянутая, как пластырь на гнилую рану. Я выдохнул, провёл рукой по подбородку и пошёл дальше. Ночь только начиналась.

Миновал барную стойку, не осматриваясь. Музыка гремела, прожекторы бегали по залу, рвали полумрак на клочки. Люди уже начали терять лицо: кто-то танцевал с бутылкой, кто-то терял равновесие, кто-то терял стыд. Всё как всегда.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж к ложам, краем глаза заметил рыжую бестию внизу. Металась между столиками, спотыкалась на каблуках, прижимая к груди сумочку и оглядываясь по сторонам. Одна из новых. Ранее я её не замечал. Как и ту девчонку. Откуда вообще у девки из кофейни бабки и связи попасть сюда? Неужели её привёл тот напыщенный клерк?

Надо будет устроить взбучку Лео за то, что следит за моим бизнесом спустя рукава и пускает всякий сброд.

Меня узнавали. Кто-то коротко кивал. Один из поставщиков, стоявший у стены с бокалом, что-то сказал – похоже, шутку, – но, не получив ответа, сделал вид, что обращался не ко мне.

Мне и было нужно это внимание. Несмотря на неприятную боль, придётся посвятиться ещё.

– Данте, – окликнул другой голос, мужской.

Подошёл – кто-то из бывших «партнёров», мелкий инвестор, которому повезло когда-то оказаться рядом. Жевал жвачку, пиджак на нём сидел, как с чужого плеча, но голос был уверенный, будто мы действительно на равных.

– Чёрт, ты сделал из этого места конфетку. Без обид, но я думал, ты просто спустишь бабки. А тут, гляди, очередь на входе, как в проклятый храм. Уважуха.

Я чуть приподнял бровь и улыбнулся – ровно настолько, чтобы казаться вежливым. Смотрю в глаза, киваю, будто ценю комплимент.

– Рад, что ты заглянул, – произнёс с отточенной теплотой. – Хорошего вечера.

Он отступил, довольный, как будто получил личное приглашение в ад с золотым ободком.

Очередная «звезда» вышла из своей кабинки и потопала прямо на меня. Как же надоело…

Узнаваемое лицо, тонна грима, платье, сшитое, похоже, из фольги. Голос приторный, как карамель на жаре.

– Это место – просто взрыв! – хлопает в ладоши. – Тут так красиво! Вы создали легенду, мистер Данте. Все только об этом месте и говорят.

Я посмотрел на неё с такой же вежливой полуулыбкой. Смотрю ей в глаза – уверенно, тепло. Киваю, будто мне и правда приятно её мнение.

– Рад, что вам нравится, – отвечаю.

– У вас невероятное чутьё, – продолжает она, подходя ближе. – Надеюсь, у нас ещё будет шанс поболтать.

Я повернул голову назад. Девка сзади заволновалась. Ещё бы, когда перед объектом вожделения во всей красе предстаёт модель Victoria's Secret.

– Без сомнений, – лгу.

Она тоже смотрит на девчонку и, покачивая бёдрами, довольная собой и мнимой близостью к власти, уходит вниз.

А я продолжаю путь – вверх, к себе.

Мой личный "кабинет" – не просто комната, а вырезанный из тьмы уголок. Стеклянная стена с чёрными шторами, приглушённый свет, глубокий кожаный диван, низкий столик, мини-бар и чёрное кресло у окна с видом на танцпол – всё оформлено под моё настроение. Сюда никто не заходит без разрешения.

Я сижу, развалившись в кресле, попивая виски из тяжёлого хрустального стакана. Виски – тёплый, дымный, с резким послевкусием, приятно растекается внутри. Снаружи грохочет музыка, но здесь – тишина. Атмосфера почти интимная.

Шлюха, с которой я пришёл, решила «развлечь» меня. Выступает как может – на фоне красного света, что сочится из лампы в углу, она встала на колени на кожаный пуф, выгнулась, поднимая руки вверх. Платье уже давно валяется на полу, оставаясь только в стрингах и шпильках. Сиськи обнажены, соски торчат. Она медленно скользит руками по своему телу, закусывает губу, будто в дешёвом порно. Делает вид, что заводится, снимает стринги и раздвигает ноги шире. Дрожит так демонстративно, будто я должен ей поверить. Но всё это слишком скучно. От неё пахнет скукой.

Она перемещается к шесту и начинает тереться о него киской, глядя на меня снизу вверх – взгляд покорной сучки, которая не знает, куда деть себя, если её не трахнули за первые десять минут.

Я почти не смотрю на неё. Глаза скользят по витражному стеклу, за которым танцуют силуэты пьяной толпы. Тело девушки движется, но в нём нет ни желания, ни страсти. Только нужда понравиться. Заслужить. Принести хоть что-то, кроме раздражения. Виски приятнее.

В этот момент дверь кабинета чуть приоткрывается, и в проёме замирает один из моих людей – Марко. Без приглашения он бы не сунулся. Лицо напряжённое. Значит, есть новости. Я не двигаюсь. Только делаю очередной глоток.

Девушка на шесте замечает, что я снова не смотрю. Щёлкает каблуком, опускается на пол, медленно подползает ко мне, выгибаясь, как кошка во время течки. Сиськи покачиваются при каждом движении, глаза блестят под тусклым светом. Она садится на колени у моего кресла.

– Ммм, ты совсем меня не замечаешь, сладкий, – мурлычет она, расстёгивая мой ремень медленными движениями пальцев. – Я так скучала, а ты игнорируешь меня даже спустя неделю разлуки! – она подтягивается выше и скользит губами по моей шее, оставляя влажный след.

Ремень слабо щёлкает, пальцы проникают под ткань, губы касаются кожи, дыхание горячее и влажное, но в нём нет ничего возбуждающего. Только жалкое старание.

Я поднимаю взгляд.

– Съебалась отсюда, – сказал негромко, но так, что тень в комнате будто сгустилась. Холодно. Хищно. Без капли эмоции.

Она замерла, как животные, услышавшие щелчок капкана. Потом отпрянула. Медленно, с тупой попыткой сохранить видимость «игры». Встала и скользнула прочь, неловко подбирая свои вещи, не произнеся ни слова.

Открыв дверь, девка чуть пискнула, наконец заметив моего человека. Тот усмехнулся ей в ответ.

Я допил виски. Стекло глухо стукнуло о дерево, оставив тонкое мокрое кольцо на отполированной поверхности. Повернул голову к дверному проёму, где в полумраке стоял Марко – как всегда безукоризненно собранный, терпеливо молчаливый, с лицом, отлитым из стали.

– Говори.

Он шагнул внутрь, закрыв за собой дверь.

– Мы проверили тела. Документов нет. Отпечатки в базах не значатся. Ни в государственных, ни в наших. Чисто, как будто эти ублюдки появились из ниоткуда.

Я сдвигаю брови.

– Оружие?

– Стволы – модифицированные. Без серийников. Сборка не местная. Судя по маркировке, некоторые детали могли быть из Нью-Йорка или Джерси. Но это всё косвенно. Патроны обычные. Работали чисто, но не опытные наёмники.

– Значит, они были просто пушечным мясом, чтобы подставить меня, – бормочу, больше себе. – Чёртова наживка.

Марко молча кивает, не комментируя. Он знает, как я думаю – и что, когда я думаю, лучше не перебивать.

Я прокручиваю в голове последние недели. Контакты. Встречи. Делегации. Те, кто приближался слишком близко. Первым в памяти всплывает тот грёбаный ублюдок из Нью-Йорка – Лоренцо Альбано.

Вся та поездка уже тогда воняла гнилью. Сделка с поставками оборудования. Простая вещь – процент с оборота, контроль качества, сроки. Но нет. Этот ублюдок решил, что если я моложе, значит, зелёный. Попробовал сунуть мне фальшивые контракты и накрутить сумму на стороне.

Я улыбнулся тогда. Даже руку ему пожал.

Но с чего бы ему нападать на меня?

Проблема в том, что Нью-Йорк – это не Чикаго. Там все сидят друг у друга на поводках. Один неверный шаг – и ты уже на прицеле ФБР, журналистов и своей же семьи. Я не играю в такие игры. Потому и остался здесь. Мой город. Мои правила. Моё наследие.

Моего отца убили, когда я был слишком молод, чтобы что-то изменить. Но достаточно взросл, чтобы понять, почему. Он верил в честь, даже среди воров. Глупец. Этим ублюдкам нужна только выгода.

Я построил свою империю иначе – на страхе. На эффективности. И на том, что ни один сучий контракт не проходит в этом городе без моего одобрения.

И Альбано мог почувствовать уязвимость. Я тогда не рвал сделку – просто отступил, позволил ему подумать, будто он выиграл. Он не знал, что я уже закрыл его выходы в Чикаго. Поставил его имя в чёрный список. И, возможно, именно поэтому он решил ударить первым.

Вопрос был в другом – сделал бы он это в лоб? Слишком рискованно. Даже для него. Значит, если это он, то стрелки – наёмники. Люди, которых можно стереть из реальности, не оставив следов. Сколько таких он мог подтянуть? Достаточно, чтобы проверить почву, но недостаточно, чтобы развязать войну. А значит, возможно, это было не нападение. Это было предупреждение. Или тест. Проверял меня.

Он думал, что я не отреагирую? Что исчезну на пару недель зализывать свои раны и затаюсь, выдавая себя? Нет. Это не про меня.

И если он действительно замешан – он уже совершил главную ошибку: недооценил, насколько быстро я начну рвать глотки в ответ.

Рана в боку снова отозвалась тупой, навязчивой болью. Тепло под повязкой. Возможно, кровь снова пошла. Я поморщился и сжал кулак. Не от боли – от ярости. Я слишком долго строил этот порядок, чтобы позволить какой-то никчёмной шайке отправить за мной псов без имени.

Марко смотрит на меня с краем сомнения. Ждёт, выбирает момент.

– Ты точно не хочешь немного времени на восстановление? – осторожно спрашивает. – Мы можем переложить встречи, уедешь на пару дней. Тебе бы не повредило отдохнуть, Данте.

Я резко ставлю бокал на стол. Звук стекла, ударившегося о дерево, заполняет комнату, будто выстрел.

– Проявишь слабость – снесут башку, – рыкнул я. – Сука, снесут и даже не поблагодарят.

Марко молча кивает.

Я встаю. Боль тянет вниз, но я её игнорирую. Мой организм – просто инструмент. И если инструмент ломается, его заменяют.

Подхожу к стеклянной стене, за которой – танцпол. Под светом стробоскопов – голые плечи, изогнутые спины, вспышки телефонов и дым. Живой ад под контролем. Но всё ещё мой.

– Продолжайте копать, – говорю, не оборачиваясь. – Свяжитесь с теми, кто работает в портах, в аэропорту, в частных охранках. Поднимите архивы по Альбано. И пусть кто-то пробьёт всю его цепочку. В том числе баб, которых он трахает.

– Понял.

– Если выяснится, что он или кто-то из его людей замешан, – добавляю холодно, – пусть его мать получит похоронный венок первой.

Марко не улыбается, но я знаю – он понял.

Боль в боку пульсирует. Я провожу ладонью по чёрной рубашке – ткань чуть влажная. Тепло. Значит, повязка снова пропиталась. Чёрт бы побрал этого врача.

Мысленно возвращаюсь во вчерашнюю ночь. Промышленная зона, тишина и тени. Четверо. Работали быстро.

Первый выскочил из-за мусорного контейнера и пристрелил Диего, моего сотрудника. Второй – из фургона, с дробовиком. Я действовал на автомате. Двигался как учили – как велел инстинкт. Одному – пуля в лоб, второму – нож под рёбра. Третий пытался зайти сзади – кончил, даже не успев прицелиться. Последний задел меня, выстрел наотмашь – тогда и рвануло бок. Но он тоже не ушёл. Ни один не ушёл.

Пять трупов. Много крови.

И она – девчонка с чёрными взъерошенными волосами и глазами цвета янтаря, в которых трепетала живая, настоящая паника. Пряталась за стойкой, будто это могло спасти от меня.

Я помню, как она дрожала, как с трудом говорила, умоляла не трогать её. Голос срывался, руки подрагивали, как у кролика. Я тогда на секунду подумал, что выстрелю – просто потому, что легче убрать свидетеля. Но не стал.

Я отворачиваюсь от стекла. Марко всё ещё ждёт в дверях, напряжённый, будто чувствует, что я ещё не закончил.

Она не сдала меня. Это факт. Значит, умеет молчать. Или боится до чёртиков. И то, и другое – полезно.

Пока я стою и смотрю на танцующий, извивающийся, пьяный мир внизу, перед глазами вновь всплывает её образ. В белом. Тонкая, будто на грани исчезновения. И этот страх в её глазах… не от меня. Это было ново.

– Направь пару человек, – говорю глухо. – Пусть последят за одной девчонкой. Из того ночного кафе. Спросишь у тех, кто знает.

– Что-то случилось?

– Пока нет. Пусть последят, не отсвечивая. Узнай, кто она. С кем живёт, куда ходит.

Марко коротко кивает и уходит. А я снова смотрю вниз, туда, где музыка бьёт, как кровь из рассечённой артерии, где женщины извиваются под светом, а мужчины пьют, надеясь забыться.

Весь этот город – паучья ловушка. А я паук. И если кто-то решил, что может обрезать мои нити – пусть готовится умереть безымянным.

Глава 4

Три дня спустя. Чикаго. Мэдисон.

Грубая рука тянется к бёдрам, цепляет за край платья, поднимая его выше, открывая гладкую, оголённую кожу. Дыхание смешивается, губы почти соприкасаются. Второй рукой он ещё крепче хватает за талию с такой решимостью, что перехватывает дыхание. Спина сталкивается со стеной, и уже не ясно, кто ведёт, а кто следует.

– Я хочу тебя.– Ты уверена, что этого хочешь?

– Я уже не могу иначе.

– Скажи это.

Поцелуи резкие, как будто страх потерять этот миг сильнее всего остального. Пальцы скользят по изгибам, проходят по обнажённой шее и тянут за волосы. Движения жёсткие, голодные – разорванное платье летит на пол, вслед за ним – сорванная рубашка. Слышны дребезги. Кажется, предметы падают со стола. Гул дыхания и стонов разрывает пространство.

Руки мужчины сжимают ягодицы и поднимают, усаживая на кровать. Простыни мнутся в кулаках, когда его губы скользят ниже, оставляя жаркие следы на коже. Все движения – одно сплошное требование: ещё, глубже, ближе, чтобы стереть прошлое и раствориться в этой безумной, всепоглощающей жажде.

Да, весело. Для неё, не для меня.Телефон завибрировал, отрывая меня от пикантной сцены фильма. Он уже давно на беззвучном, где-то под подушкой, ведь я знаю, что это Софи. Её имя снова и снова вспыхивало на экране, пока я не спрятала его от себя. Не хочу видеть эти сообщения, не хочу слушать её голос. Обида не отпускает. Она ведь знала, что мне неприятно общение с незнакомцами. Но всё равно решила, что будет весело.

Вздыхаю и нехотя ставлю фильм на паузу, закутываясь в плед. Я надеялась хоть как-то отвлечься, почувствовать хоть что-то. Но не выходит.

Мир за окнами кажется далёким и несущественным, а квартира – единственным островком, где я могу позволить себе быть уязвимой.

А ведь ещё Даниэль исчез. Мои сообщения остаются без ответа, а все попытки дозвониться кончаются крахом. Я пыталась позвонить его родителям – узнать, что случилось… Но трубку никто не берёт. Либо сбрасывают, либо просто не отвечают. Внутри становится тревожно: я не могу понять, что происходит, и от этого только хуже.

Всё это время я почти не замечаю, как за окном меняется время: утро, вечер, ночь – дни будто слились в один длинный поток тишины. Я не выходила из дома, не открывала шторы, почти не разговаривала сама с собой.

Софи.Я живу на автомате: завариваю чай, потом забываю про него. Сижу на диване, глядя в пустую стену, и пытаюсь вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя нормально. Всё кажется чужим, будто случилось не со мной.

Позже я смогу отпустить, но сейчас злость всё ещё не уходит.Может, она не поняла, как это выглядело со стороны. Может, ей казалось, что я преувеличиваю. Я прокручивала тот вечер в голове снова и снова, и каждый раз злилась на себя, что не сказала Софи прямо, что мне было не по себе. Но всё равно было обидно – неужели ей было так сложно подумать обо мне?

Иногда я возвращаюсь на кухню. Готовлю всё, что очень нравится Даниэлю, в надежде, что он может объявиться в любой момент. Панкейки, маффины, картофельные оладьи, даже какие-то новые рецепты, которые раньше и в голову не пришли бы. Мне просто нужно чем-то занять руки, чтобы не сойти с ума. С самого детства кухня была моим любимым местом, единственным способом хоть немного себя успокоить, собрать по кусочкам. Я стою у плиты, перемешиваю тесто, разогреваю сковороду, а в голове крутятся мысли – все сразу. Еда пахнет ванилью и сливочным маслом, но вкуса я почти не чувствую.

Мне невыносимо одиноко. Некому позвонить, не у кого попросить помощи, не за что зацепиться, чтобы не утонуть в собственных мыслях. Я думаю о Даниэле – наверное, ему сейчас совсем плохо, раз он так исчез. А мне становится ещё паршивее от того, что я позволяю себе жалеть себя, когда кому-то, возможно, действительно хуже. Я злюсь на себя за эту слабость – за то, что распускаю сопли, вместо того чтобы быть сильной.

Нужно что-то придумать с работой.Но ведь у меня и правда тоже есть свои проблемы. Я осталась без машины, деньги заканчиваются. Я не знаю, как буду платить за квартиру, ведь срок к оплате скоро истечёт. Я боюсь, что однажды просто проснусь и пойму, что никуда не могу пойти – всё, выхода нет.

Счёт, что я откладывала на «чёрный день», трогать я не имела права. Он был необходим на тот случай, если мама…

Лучше бы он меня застрелил.А ещё мама… Я даже не могу поехать к ней – и физически, и морально слишком выжата. Она болеет, ей нужны лекарства. А я застряла тут, варюсь в своей жалости и бессилии, не зная, что делать дальше. Мне кажется, я предаю сразу всех: и Даниэля, и маму, и саму себя. Внутри – тревога, стыд, злость и эта липкая пустота, от которой хочется куда-нибудь исчезнуть.

Я позволяю тишине накрыть меня с головой. На секунду кажется, что воздух становится гуще, как перед грозой, – и вдруг всё исчезает. Пространство растворяется, уступая место тому, что давно запечатано где-то глубоко внутри.

Питтсбург, Пенсильвания. 4 года назад.

Сумка в руке, пальцы мёрзнут – зима только наступила, но воздух уже режет кожу, а в лёгких щиплет от холода. Дом дяди – одноэтажный, когда-то белый, а теперь уныло-серый, облезлый, с тёмными потёками по стенам. Кажется, он всегда был чужим: окна плотно затянуты грязной плёнкой, как будто дом не пускает ни свет, ни тепло. Ржавая железная дверь едва держится на петлях и при каждом порыве ветра противно скрипит, будто предостерегает – не заходи, развернись и уходи прочь.

Перед порогом – залежи старого, утоптанного снега, местами жёлтого и грязного, смешанного с мусором. Воздух тягучий, густой, пахнет сыростью и табачным дымом, ещё отсюда чувствуется эта застоявшаяся тяжесть внутри. Дом будто врос в землю, стал частью этой холодной, враждебной среды – и каждое возвращение сюда как маленькая внутренняя катастрофа.

Здесь каждая деталь давит на грудь, выдавливая изнутри всё хорошее, будто дементор. Каждый раз, подходя к порогу, я ловлю себя на желании развернуться и убежать, но некуда и не к кому.

За тонкой стеной уже слышны голоса. Злые. Я глубоко выдыхаю, набираясь терпения, хотя в животе сжимается ком. Толкаю дверь и сразу натыкаюсь на очередную сцену ненависти. В центре кухни стоит дядя Роб – крупный, грузный мужик с сальными волосами, свисающими на лоб, маленькими мутными глазками и опухшим лицом. От него несёт дешёвой водкой.

– Шлюха! Сама виновата, что проебала мужика и всю свою жизнь! Сидите тут на моей шее, как паразиты! Радуйся, что я вас не вышвырнул.Он кричит, захлёбываясь слюной:

Мама стоит напротив него. Она всегда казалась мне слишком хрупкой: невысокая, с тонкими запястьями и светлой кожей, на которой сейчас проступает синяк. Обесцвеченные волосы убраны в небрежный пучок, лицо уставшее, но глаза – всё ещё выдают её упрямство.

Их голоса вспыхивают, сталкиваются:

– Ты просто сраный алкаш, который спустил все наши деньги в свои автоматы! Вечно виноваты все, кроме тебя!

Слова летают по комнате, как острые осколки. Всё слишком громко, слишком остро. Я замираю на пороге, вцепившись в ручку сумки, как в спасательный круг.

Всё происходит за секунду: дядя багровеет, поднимает руку и бьёт маму по лицу. От его тяжёлой ладони мама отлетает к столу, ударяется виском о столешницу, падает на пол – и тут же вокруг становится слишком тихо.

– Мама! – мой голос срывается в истерике. Я роняю сумку, бросаюсь к ней, отталкиваю дядю, который продолжает орать, уже не разбирая слов – про шлюх, про долги, про никчёмную жизнь.

Я падаю на колени, трясу маму за плечи, зову на помощь, но слышу только своё собственное эхо и противный гул в ушах. Всё, что могу, – это сидеть рядом с её неподвижным телом, не зная, что делать дальше, застыв между ужасом и абсолютной пустотой.

Резкая вибрация телефона отрывает меня от воспоминаний. Я вздрагиваю, возвращаясь в действительность – кажется, даже стены напрягаются вместе со мной. Гляжу на экран: не Софи, не Дэни. Сердце скользит куда-то вниз желудка. Провожу рукой по лицу.

– Рой, – голос у меня хриплый, как после долгого сна. Откашливаюсь, чтобы прочистить связки.

– Мэдисон! Ты на связи! Славно! Слушай, мне тут реально без тебя никак. Я понимаю, что у всех бывает дерьмо, но тут вообще кошмар, – он тараторит слишком быстро, будто боится, что я сейчас сброшу. – У меня двое людей слились, Энни на больничном, Сэм пропал. Видимо, в алкогольной коме, говнюк. Если выйдешь по графику с завтрашнего дня – доплачу сверху, и все чаевые твои, честно!

Я слушаю, уставившись в потолок. Счёт за квартиру горит в памяти красной строкой, но в груди только холод и страх.

– Ну правда, Мэдисон, я тебя прошу не как начальник. Как друг. Пару дней – и всё. Искать кого-то нового куда дольше. Ты мне очень нужна. Ты же знаешь, у меня жена беременна…Он продолжает, меняя тон:

– Я… – выдыхаю, сжимая плед в кулак, – я не могу так, понимаешь? Не могу. Найди кого-то нового.

Пауза. На том конце Рой, кажется, сдерживает раздражение. Но это мне в пору беситься.

– Почему? – почти шепчет. – Я правда без тебя как без рук.

– Потому что мне страшно! – срываюсь на крик.

Рой. Этот придурок…На том конце повисает глухая тишина. Я тяжело дышу, пытаясь прийти в себя. В груди пульсирует обида.

– Я больше никогда не выйду на ночные смены, – вдруг говорю твёрже, чем ожидала сама от себя. – Если тебе так сильно надо – иди сам. Ты же всегда говорил, что не так уж это сложно, правда? Буду выходить в дневные всего на пару недель. Но потом сваливаю.

Он что-то бормочет про график, потом соглашается, и я сбрасываю, не дослушав.

***

Два дня подряд я снова стою за стойкой – не ночью, только днём, как и договорились с Роем. Мы быстро обсудили сумму: за первую неделю – столько, сколько нужно, чтобы не вылететь из квартиры. За вторую неделю – чуть меньше, на жизнь. И это было куда больше, чем мой месячный доход тут до этого. Но и за пережитый мной ужас мне тоже никто не заплатил.

Он ворчал, но согласился, и мне даже показалось, что внутри у него чуть полегчало. Хоть кому-то.

Первый раз идти сюда было почти физически больно. Всё внутри скручивалось и кричало, пока я перешагивала порог. Картины той ночи навязчиво всплывали перед глазами – яркие и устрашающие, но я заставляла себя выдохнуть и продолжить идти вперёд.

За работой легче не думать. Я зацепилась за рутину: открываю кафе, расставляю стулья, вытираю столы, перебираю посуду. Привычные жесты притупляют всё неприятное, загоняют его глубже, туда, где оно не мешает дышать.

Солнечный свет струится сквозь стёкла, лениво растекается по чёрно-белой плитке. Я натираю стаканы до блеска – почти медитативно, как будто могу стереть из памяти не только пыль, но и все прошлые страхи.

В это время дверь открывается. На пороге – один из наших постоянных. Дядя Бен. Мужчина пятидесяти лет, невысокий, с газетой под мышкой и неизменной вежливой улыбкой. Его появление почему-то всегда предвещает тепло и уют. Наверное, потому что он один из немногих окружающих меня людей, кто всегда интересовался моей жизнью.

– Доброе утро, Рэйнвотер! – приветливо кивает он, устраиваясь за своим любимым столиком у окна.

Я улыбаюсь – чуть устало, но всё же искренне.

Бен в прошлом военный. Он редко об этом говорит, но иногда, когда замирает у окна или медленно сметает крошки со стола, в его глазах появляется знакомый взгляд человека, который многое повидал и пережил. Раньше семья Бена жила в другом городе, но переехали сюда ради жены – она очень переживала за их единственного сына. Он оказался не тем, кем они мечтали: влез в какие-то неприятности и в итоге оказался в местной тюрьме.

Для Бена эта история стала личной трагедией. Ему невыносима мысль, что единственный ребёнок – преступник, но бросить жену он тоже не мог. Он уцепился за новое место, устроился работать, а кафе стало для него неким убежищем.

Когда я только устроилась сюда, Бен был первым, кто проявил вежливость по-настоящему – и с тех пор, несмотря на разницу в возрасте, стал для меня хорошим другом. Он всегда интересовался моей жизнью – не поверхностно, а по-настоящему: спрашивал, как дела, предлагал помощь, просто слушал, когда мне нужно было выговориться. Иногда мне кажется, что он единственный человек в этом городе, кто может понять, каково это – потерять что-то важное и всё равно продолжать жить.

– Доброе, мистер Беннет. Как обычно?

– Конечно, – кивает он, разминая шею. Несколько секунд наблюдает за мной, прежде чем заговорить дальше. – А где же вы пропадали все эти дни? Я уж думал, совсем из города уехали.

Я замираю на секунду, вытирая последний стакан. Нахлынувшее чувство вины тонет в попытке улыбнуться.

– Просто… брала паузу, – выдыхаю. – Иногда нам всем нужно немного тишины.

– Да уж, понимаю. Но хорошо, что вернулись. Здесь как-то… приятнее, когда вы здесь. Энни совсем не такая приятная особа.Он понимающе кивает.

Наружу из меня прорывается смешок. Впервые за последнюю сумасшедшую неделю.

Я быстро готовлю эспрессо и подготавливаю его любимый сэндвич с индейкой и сыром, аккуратно выкладывая всё на тарелку. Ловлю себя на том, что делаю это с нежностью. Когда ставлю поднос на стол, Бен встречает меня всё той же тёплой улыбкой, но на этот раз задерживает взгляд чуть дольше.

Он берёт чашку, медленно отпивает, смакует вкус, будто пытается оттянуть начало разговора, и совсем не замечает, как одна капля остаётся на его поседевших усах.

– Знаете, Рэйнвотер, – тихо начинает он, глядя в окно, где мимо медленно проезжают машины, – я когда-то думал, что научился прятать свои тревоги. На службе все учатся держать лицо – хоть перед подчинёнными, хоть перед начальством. Но как бы ни старался, близкие всегда чувствуют, когда с тобой что-то не так.

– Вот моя жена, например, всегда замечает, когда меня что-то тревожит, даже если я всячески этого не показываю. Или если что-то тревожит… даже если сам не понимаю, что именно. Вроде бы ничего не спрашивает, но видно, что всё понимает.Он снова задерживает взгляд на моём лице, и я ощущаю, как щёки начинают гореть.

– Люди редко делятся по-настоящему тем, что у них внутри. Но когда у тебя болит душа – это всегда заметно.Я не решаюсь его перебивать.

– Вам бы отдых, Мэдисон. А то глаза у вас слишком усталые.Бен берёт сэндвич, но прежде чем откусить, мягко добавляет:

Он говорит это как человек, который сам не раз ломался и собирал себя по частям.

– Спасибо, Бен, – чуть тише отвечаю я. – Иногда, мне кажется, вы меня знаете лучше, чем я сама.

– Просто я знаю, каково это. – Он улыбается одними глазами и кивает, наконец откусывая сэндвич.

Я бросаю беглый взгляд по залу: кроме Бена, в кафе сейчас только двое рабочих с местной фабрики. Они привычно сидят за дальним столиком, уткнувшись в телефоны, и до нас им нет никакого дела. Да и, кажется, мне уже всё равно, кто что подумает. Я тихо показываю Бену жест "минутку", ловлю в его взгляде одобрение и иду к кофемашине. Пара движений – и мой латте готов. Обнимаю кружку обеими руками и с некоторым внутренним облегчением подсаживаюсь к нему за стол.

– Вот так-то лучше, – усмехается он почти по-отцовски, наверное. – Я всё ждал, когда вы, наконец, присоединитесь. Так ведь веселее.

Улыбаюсь краешком губ, молча, не находя в себе сил говорить первой. Я смотрю на свои руки, а он доедает свой полдник, вытирает рот салфеткой и складывает пальцы в замок на столе. Смотрит на меня пристально, но без нажима.

Делаю глоток и чувствую, как горячий напиток приятно растекается по телу.

– Иногда, – начинает он негромко, – самое трудное – это не быть сильной. Самое трудное – позволить себе просто быть человеком. Устать. Сказать, что тебе плохо.

Я выдыхаю, прячу взгляд в кружке, потом всё-таки решаюсь.

– Было… сложно, – говорю я наконец. – Не только из-за работы. Просто всё навалилось…

Он кивает, будто ждал именно этого.

– Когда долго носишь груз – в какой-то момент плечи перестают его чувствовать. А потом вдруг замечаешь, что тебя пригнуло к земле. Так бывает со всеми.

– Я… была на грани. Всё как будто валится: с работой проблемы, с деньгами, с близкими… – я сглатываю, чтобы не сорваться на слёзы, – не могу найти себя. Иногда кажется, что проще вообще исчезнуть, чем вот так – через силу, каждый день.

Машу головой из стороны в сторону. Бен смотрит на меня по-особенному, с пониманием и спокойствием, которых мне сейчас так не хватает.

– Ты держишься, – говорит он наконец. – Иногда этого достаточно, чтобы дожить до завтра. Остальное как-нибудь приложится.

Несколько минут мы оба молчим, и тёплый свет вдруг кажется чуть более настоящим. Он не стал на меня напирать. Он дал мне возможность побыть наедине с собой, но всё же не одной. За что я была ему безумно благодарна.

Я убираю со стола лишнее, а Бен, как всегда, читает утреннюю газету – здесь он такой же уцелевший в этом мире, как и я.

Как жаль, что советы нельзя взять и применить как лекарство.Через полчаса он покинул кафе, дав мне ещё несколько дельных напутствий.

***

На следующий день я всё же решаюсь съездить к матери после работы. Выхожу из автобуса у старого здания, выкрашенного в серо-голубые цвета, с такой же вывеской и рядами одинаковых окон, из-за которых кажется, что внутри вечная зима. На входе пахнет дезинфицирующим средством и чем-то кислым, напоминающим старую аптеку. Коридоры гулкие, выложены бежевой плиткой, и шаги тут раздаются так, будто ты идёшь в пустоте.

Я прохожу к стойке регистрации, киваю медсестре. Мы знакомы уже несколько лет, и она встречает меня уставшей, но приветливой улыбкой:

– Доброе утро, Мэдисон. К маме?

– Да, – выдавливаю я, держа в руках маленький букетик ромашек. Мама любит именно эти цветы – говорит, что они пахнут настоящим летом.

Стараюсь идти не спеша, не смотря в зеркала вдоль стены – в них я сегодня выгляжу особенно усталой. Останавливаюсь у двери с табличкой: «№ 117, Сандра Рэйнвотер». Глубоко вдыхаю, собираясь с мыслями, и захожу.

В палате тихо, только где-то за окном слышно приглушённый шум улицы и скрип кровати от малейшего движения. Сама палата – как и всё здесь: чистая, но обесцвеченная. Стерильная. На подоконнике стоит пара книг, бутылка с водой, сложенная пижама.

Мама лежит, как всегда, полубоком к окну. Скулы стали ещё резче, чем раньше. Волосы чуть седеют у тёмных висков, длинные, тусклые, без прежнего объёма. Губы бледные, а на подбородке проступили мелкие морщинки. Кожа всё такая же прозрачная, на руках видны все вены, как тонкая паутина. За четыре года её взгляд стал стеклянным.

Врачи называют это посткоммоционным синдромом – говорят, так бывает после черепно-мозговых травм. Могут уйти годы, а человек так и не вернётся полностью: в голове будто туман, постоянная усталость, боль, бессонные ночи, депрессия. У мамы – всё сразу. Она как будто есть, но настоящей её больше нет рядом. Она дышит, моргает, иногда говорит – но будто зомби.

– Привет. Смотри, твои любимые.Я захожу и ставлю ромашки в вазу на тумбочку.

Медленно распаковываю новые носки и крем для рук – привычный ритуал. Присаживаюсь на стул у кровати, вытягиваю мамину ладонь и осторожно массирую пальцы.

– У меня всё хорошо, – говорю, хотя голос чуть дрожит. – Мы с Даниэлем вчера ходили в ресторан. Всё у нас в порядке, он много работает… Всегда говорит, что соскучился…

Мама не реагирует, не шевелится, только тихо дышит, уставившись куда-то вдаль, сквозь меня. Я делаю вид, что не замечаю её молчания, и продолжаю врать: про работу, про то, как скоро мы с Даниэлем поедем в отпуск. Может, она и не слушает, но я не останавливаюсь. В её состоянии лучше всего оставаться в неведении.

Перебираю вещи в шкафчике: аккуратно складываю майку, вытираю пыль с фотографий, закрываю пузырьки. Это бессмысленная забота – я знаю, что мама вряд ли заметит. Но, может быть, именно в этих мелочах и есть мой единственный способ напомнить ей, что я ещё рядом.

– Всё будет хорошо, – шепчу, сама не зная, для кого это – для неё или для себя.В какой-то момент я задерживаюсь взглядом на её лице: такое родное и в то же время пугающе чужое. Сжимаю её ладонь чуть крепче.

Снаружи слышны голоса. Кто-то заглядывает в палату, я отвечаю кивком и тихонько выхожу. Там меня уже ждёт медсестра и лечащий врач. Я сразу узнаю усталое, знакомое лицо доктора – это Итан Питерсон, мужчина лет сорока, с небрежно уложенными светло-русыми волосами, чуть запавшими глазами и вечно помятым халатом. На его лице всё то же профессиональное сочувствие, за которым скрывается осторожность и усталость человека, много лет работающего на износ.

– Мэдисон, вы к нам как всегда вовремя, – мягко улыбается он, вежливо кивая в сторону своего кабинета. – Можно на пару минут? Я бы хотел поговорить с вами… если найдёте время.

Я внутренне напрягаюсь. Не могу избавиться от ощущения, будто сейчас меня будут ставить перед выбором. Мы идём по короткому коридору, минуем двух санитарок и женщину с каталкой, и входим в его кабинет. Здесь всё привычно: светло-бежевые стены, аккуратно разложенные папки, запах спирта, картотека у окна и небольшой стол со стульями для посетителей. За эти три года, что мама здесь, я не раз сидела на этом самом месте.

Доктор закрывает дверь, жестом приглашает меня сесть, предлагает бутылку воды. Сам садится за стол, складывает руки перед собой.

– Как мама сегодня? – спрашивает он, внимательно вглядываясь мне в лицо, как будто ищет подтверждение своим мыслям.

– Без изменений, – выдыхаю я, чувствуя, как внутри всё сжимается.

Он кивает.

– Я уже поднимал этот вопрос… – его голос становится особенно мягким, – но должен повторить. Ситуация вашей мамы очень тяжёлая. Мы делаем всё, что можем, но вы сами видите – в нашем центре нет тех возможностей, которые могли бы дать шанс на улучшение. Я бы очень хотел, чтобы вы ещё раз обдумали вариант перевода в специализированную клинику. Я знаю, это сложно и, возможно, дорого. Но, возможно, там бы смогли дать больше, чем мы…

Он устало вздыхает, чуть пожимает плечами, будто извиняясь за свои слова.

Я смотрю на свои руки, на пластиковую бутылку с водой, и молчу. Как объяснить человеку, что даже если бы я хотела, у меня просто нет этих возможностей? Всё упирается в деньги, которых нет и, скорее всего, не будет.

– Я понимаю, – тихо отвечаю я, – правда. Но вы ведь знаете, доктор Питерсон… У меня просто нет выхода. Я стараюсь, но… – слова повисают в воздухе, и я тут же ощущаю, как на глаза наворачиваются слёзы, которые так давно не позволяла себе выпустить.

– Я всё понимаю. Если вам нужна помощь – финансовая консультация, документы для благотворительных программ…Доктор не давит, только внимательно смотрит на меня.

– Мы уже многое испробовали. Я обращалась в фонды, ходила в суды, открывала сборы… У меня больше нет ресурсов. Единственное, что я могу, – это поддерживать её жизнь здесь, – выдавливаю я наконец.

Доктор Питерсон вдруг встаёт, открывает шкафчик у стены и достаёт тяжёлый стеклянный графин. Внутри – тёмная жидкость, пахнущая чем-то крепким и горьким. Он наливает немного в прозрачный пластиковый стакан и, вместо того чтобы выпить самому, протягивает его мне, смотря в упор и едва заметно поджимая губы.

– Это не мне. Вам.

Я смотрю то на стакан, то на него, не сразу решаясь взять. Доктор делает шаг вперёд, тяжело выдыхает, садится рядом со мной на соседний стул. На мгновение в его взгляде читается не только усталость, но и тревога.

– Мэдисон, – голос его совсем тихий, – нам придётся что-то придумывать. Я давно боялся этого, но теперь могу говорить наверняка… У вашей мамы начали проявляться признаки травматической деменции. Мне очень жаль. Я не хотел, чтобы этот диагноз когда-либо прозвучал…Он берёт меня за руку – осторожно, нежно, как будто боится ранить – и смотрит в глаза.

Мне нужно больше.В голове начинает нарастать гул. Я не двигаюсь, молча поворачиваюсь к стакану и выпиваю содержимое залпом. Жидкость горчит, обжигает горло.

Доктор всё ещё держит мою ладонь. Он осторожно продолжает, но слова как будто тонут в воздухе:

– Это необратимый процесс. Память будет уходить. Могут появиться агрессия, беспокойство, приступы тревоги, частичная или полная потеря ориентации… Я понимаю, как тяжело это слышать, – он смотрит, пытаясь поймать мой взгляд, – но важно, чтобы вы были готовы…

Я ставлю стакан обратно на стол. Лицо совершенно каменное – ни одной слезы, только немой вопрос: «За что?»

Кладу свою ладонь на его руку, чуть сильнее, чем нужно, и не отрывая взгляда, прошу:

– Давайте не сейчас. Скажите только – сколько у меня времени?

– Точного срока нет, но обычно это вопрос месяцев. К сожалению… тут ошибиться невозможно. Все тесты, наблюдения – всё подтверждает диагноз. Простите.

Доктор медленно качает головой.

Я вдруг улыбаюсь – странно, вымученно, почти пугающе даже для себя. Доктор чуть напрягается, но всё ещё держит меня за руку.

– Если вам нужна помощь, психолог или просто кто-то, чтобы поговорить… Я могу организовать…

– Спасибо, – тихо перебиваю я, потирая переносицу, – но не сейчас.

– Я… Я просто пойду. Мне нужно подумать.Головная боль накатывает мгновенно, будто бы в ответ на каждое новое слово.

Он медленно отпускает мою руку, кивает, даёт мне пройти первой к двери.

Я выхожу из кабинета, чувствуя, как голова тяжелеет с каждым шагом. Не жду лифта – просто иду по лестнице вниз, на автомате, не замечая ничего вокруг. На улице останавливаюсь, подставляю лицо холодному воздуху. Всё вокруг кажется чужим, как будто жизнь идёт где-то рядом, но мимо меня.

Поворачиваю за угол и иду домой пешком, медленно, как будто у меня впереди целая вечность, чтобы решить, что теперь делать дальше.

Голова разламывается на части. Всё внутри гудит, боль в висках отдаётся в такт шагам. Я иду по мокрому асфальту, не разбирая дороги – куда угодно. На улице внезапно начинается дождь: сначала редкие капли, потом сразу ливень, будто кто-то вылил ведро воды прямо с неба.

Лёгкий свитер и джинсы быстро намокают, липнут к коже. Я даже не пытаюсь укрыться – просто бреду сквозь этот поток, позволяя ему смыть слёзы, которых нет. Каждый вдох становится тяжёлым, горло поджимает – где-то внутри нарастает тошнота. Мимо проезжают машины, брызгая по лужам, из окон слышна музыка. Люди спешат, жмутся к зданиям, прикрываются зонтами и куртками, кто-то смеётся, кто-то целуется на светофоре, прячется от дождя под чьей-то чужой сумкой.

В яме, в которую я скатываюсь, не видно дна. Нет сил, нет ресурсов, нет ни одного шанса на спокойную жизнь. Мне нужно просто исчезнуть. Раствориться в этой сырости. Это единственное, что кажется выходом.Я иду – просто иду, потому что останавливаться страшнее, чем идти дальше. Все эти улыбающиеся лица, пары, счастье – будто нарочно выставляют меня за пределы жизни.

Прохожу мимо светлого пятна – ресторан. За окнами ярко, тепло и шумно. Я не сразу понимаю, почему ноги замедляют шаг. Останавливаюсь, смотрю внутрь. Именно тут мы с Даниэлем когда-то праздновали нашу первую годовщину. Тогда, в тот вечер, я думала, что могу быть счастливой – по-настоящему.

Я не дышу. Всё внимание сжимается в одну точку. Я делаю шаг ближе к окну, не веря своим глазам.Внутри за столом – уютный свет, кленовые листья на скатертях. Я усталым взглядом скольжу по залу и вдруг цепенею. Время на секунду останавливается: рука ложится поверх руки, знакомый изгиб плеча, томные взгляды, обещающие улыбки.

У этого столика сидит Даниэль.

Я каменею, сердце останавливается. В груди взрывается что-то тёмное, горячее, нестерпимо больное. Я хватаюсь за стекло, соскальзываю вниз и падаю на колени, не в силах ни подняться, ни отвести взгляд. Сквозь шум дождя вырывается крик.Рядом с ним – моя коллега из кафе – Энни. Она смеётся, его рука накрывает её ладонь, их лица почти соприкасаются. А потом… он тянется к ней и целует.

Мир расплывается – не от слёз, не от дождя. От боли, что рвёт меня изнутри на части.

Примечание:

Посткоммоционный синдром (Post-Concussion Syndrome): длительный комплекс симптомов после сотрясения мозга или тяжёлой травмы головы. Проявляется в виде: головных болей, бессонницы, депрессии, тревожности, расстройства памяти, снижение концентрации. Многоуровневая терапия является единственным лечением, по мимо лекарств. Человеку нужно постоянное наблюдение психиатра, невролога, физиотерапевта. Это очень распространённый диагноз при тяжёлых ЧМТ (черепно-мозговых травмах).Примечание:

Травматическая деменция (или ранняя деменция вследствие ЧМТ): хроническое прогрессирующее слабоумие, вызванное повреждением головного мозга. Проявляется в виде: потери кратковременной памяти, спутанности сознания, смены настроения, агрессии, апатии. Способы лечения: поддерживающая терапия, специальные клиники, когнитивная реабилитация. Часто развивается через 2–5 лет после тяжёлых травм мозга.

Глава 5

Что-то тёплое касалось моей щеки. Дальше – ощущение невесомости. Чьи-то голоса. Очень шумно. Почему так шумно?

Так холодно.

Вспышки света. Чьё-то дыхание. Грубый, приказывающий тон.

Кому это говорят?

У меня нет сил. Да они мне и не нужны. Я больше ничего не хочу.

И тьма окутала меня.

Я едва чувствовала собственное тело, будто оно отдалилось от меня, спряталось где-то, куда не должна была достать боль. Но она всё равно была – глухая, ноющая, повисшая в воздухе, как эхо чего-то несказанного.

Я попыталась открыть глаза.

Мир поплыл. Всё вокруг не имело формы – только мягкий полумрак и неясные тени. Веки были тяжёлыми, как будто я спала несколько суток подряд. Или была без сознания.

Где я?

Попытка повернуть голову закончилась резкой вспышкой боли в затылке. Я зажмурилась и медленно втянула воздух сквозь зубы. Знакомых звуков не было. Ни холодильника, ни шагов соседей сверху, ни гудка с улицы. Тишина здесь казалась… чужой. Она не принадлежала моему дому.

Я позволила себе на пару секунд спрятаться в темноте. Но внутри – ничуть не спокойнее. Перед глазами тут же вспыхнула та самая сцена, как будто кто-то ткнул в открытую рану пальцем.

Столик у окна. Тепло свечей. Даниэль, наклоняющийся к Энни. Его рука на её руке. Его губы – на её губах.

Я вскрикнула. Сердце сжалось. Будто в грудной клетке кто-то сорвал предохранитель, и боль пошла волной по телу, разрывая изнутри.

Как? Как он мог?

Вспоминала, как он гладил мои волосы, как говорил, что любит, как прижимал к себе, когда думал, что я замёрзла. И всё это – ложь? Или он просто… выбрал удобный момент, чтобы сменить маску?

Слёзы подступили мгновенно. Всё нутро сотрясалось от этой нестерпимой боли. Я потеряла счёт времени, но, кажется, уже наступало утро. Крохотная яркая точка на полу подсказала мне это.

Чуть успокоившись, сквозь пелену в глазах я вновь решила немного осмотреться. Я не знала, где нахожусь, и это пугало, но меньше, чем воспоминания.

Что произошло после ресторана? Где я? Ничего не помню.

Нос был забит так, что дышать приходилось с трудом. Пришлось попытаться привстать на локтях. Но началась неприятная боль в голове и головокружение.

Что со мной?

С усилием поднявшись и сев полноценно, я попыталась ощупать голову. Бинт. Я ударилась головой? Я в больнице?

Нет, это место не похоже на больничную палату. Сколько я так провалялась?

Пальцы дрожали. Сердце билось неровно, будто сбивалось с ритма каждый раз, когда я делала вдох.

Я медлила. Всё тело гудело, как после аварии. Мышцы ломило, ноги казались ватными.

Но я должна была встать. Понять, где я. Узнать, что происходит.

Я медленно спустила ноги с кровати. Пол под ногами был тёплый – гладкий камень или шлифованный бетон, не разобрать. Я почти не чувствовала ступней. Они будто принадлежали не мне.

Встала. С трудом. Пошатнулась.

Голова тут же закружилась, как на карусели, и мир поплыл в серых разводах. Казалось, ещё немного – и упаду. Я вцепилась пальцами за край кровати и стиснула зубы.

– Дыши… – прошептала я себе хрипло, даже не узнав свой голос.

Когда голова немного прояснилась, я заставила себя сделать первый шаг. Затем ещё один. Медленно, почти ползком, я добралась до штор. Огромные, тяжёлые, словно из театра. Тёмные, почти чёрные – ткань грубая и плотная, как гобелен.

Руки дрожали, когда я потянула за край.

Свет хлынул в комнату – резкий, беспощадный, как удар. Я отшатнулась, закрыв глаза, и снова почти потеряла равновесие. В глазах потемнело, голова опять пошла кругом. Слишком ярко.

Прошло несколько секунд, прежде чем я осмелилась снова взглянуть в окно.

Чикаго. Высоко. Очень высоко. Панорамное стекло, никаких решёток, никакой защиты. Только город – далёкий, холодный и равнодушный.

Я опустила взгляд… и только тогда поняла. На мне не моя одежда.

Длинная, тонкая чёрная майка – чужая. Бельё… тоже не моё. Всё чистое, новое. Меня переодели.

Меня.

Переодели.

Меняли бельё.

Пока я была без сознания. Кто-то снимал с меня одежду. Кто-то трогал меня.

Кто-то меня касался.

Меня внутренне вырвало. Паника схватила меня за горло, ладони вспотели… нет, всё тело взмокло за секунду.

Дрожа, я вжалась спиной к стеклу.

Это что, плен? Я – жертва?

Комната теперь предстала полностью. Стало сразу понятно – это не больница. И не мотель. Потому что они просто не могут так выглядеть. Высокие потолки. Чёрный металл. Дерево. Огромная кровать с вельветовым изголовьем, словно из журнала для интерьера. Всё вокруг было как в кино – дорого, стильно, вымерено. И абсолютно безжизненно.

Кожаное кресло, низкий стол из грубого дуба, на нём – бутылка воды и стакан, как в дорогом отеле. Никаких личных вещей. Ни намёка на принадлежность.

Бетонные стены, винтажные светильники. Ковёр цвета мокрого асфальта. Массивная дверь – тяжёлая, металлическая. Не просто закрывающаяся – изолирующая.

Эта комната была красивой. И пугающей. Здесь всё было дорого. И ничто – не моё.

Кто-то тихо постучал. Я медленно повернула голову в сторону стука.

Сердце сорвалось. Дыхание сбилось.

Я не ответила.

Словно по команде, тело бросило вперёд – я споткнулась, почти рухнула, кинувшись к кровати. Подвернулась нога, но я успела ухватиться за край и не упасть. Взобралась обратно на кровать и, дрожа, зарылась под одеяло. Прижалась к изголовью, вжавшись в него спиной, как будто этот кусок мебели мог защитить меня от всего мира.

Стук повторился – на этот раз чуть громче. Я вздрогнула. Закусила губу до боли, не смея дышать.

– Мисс, – раздался глухой мужской голос за дверью. Голос был хрипловатый, но без угрозы. Спокойный. Даже… вежливый. – Прошу прощения, можно войти?

НЕТ.

Но я не произнесла этого вслух. Не могла. Я лишь цеплялась за ткань одеяла, пока костяшки пальцев не побелели.

Разум метался – кто он? Где я? Что будет, если я отвечу? А что, если нет?

Но никто не дал мне времени решить.

– Я войду, – предупредил он так, словно спрашивал из уважения, а не из необходимости.

Щелчок замка. Скрип.

Я была заперта?

Дверь открылась на несколько градусов, а затем – мягко, аккуратно – распахнулась чуть шире.

На пороге появился пожилой мужчина. Лет шестидесяти. Волосы – серебристые, идеально уложенные. Лицо – строгое, с тонкими чертами и выражением интеллигентного безразличия. Ни намёка на лишнюю эмоцию.

Он был одет в идеально сидящий тёмно-синий костюм-тройку и белоснежную рубашку. Галстук – в тугом узле. На лацкане – крошечная золотая булавка. Его осанке могла бы позавидовать армия: прямая спина, плечи чуть отведены назад, шаг – беззвучный, выверенный. Он напоминал классического дворецкого из старых британских фильмов.

В руках он держал серебристый поднос. На нём – высокий стакан с оранжевым напитком и фарфоровая тарелка. Оладьи. Или что-то на них похожее – с виду мягкие, испускающие лёгкий аромат ванили и чего-то домашнего.

Они похитили меня. Переодели меня. Теперь будут играть в заботу?

Он не смотрел на меня. Молча подошёл к креслу и аккуратно, почти с почтением, поставил поднос на столик. Ровно. Без малейшего звука.

Затем выпрямился, не поворачиваясь к кровати.

Что тебе нужно?

Я даже дышать боялась. Всё тело напряглось.

– День обещает быть ясным, – наконец произнёс он, глядя в огромное окно. Его голос был странным: ровный, с едва уловимой скучающей интонацией, будто происходящее его скорее утомляло, чем волновало. – Вы укрыты, мисс?

Я продолжала тупо смотреть ему в спину. Просто смотрела. Голова гудела, мысли вязли, как в тумане. Но что-то в этом тоне тревожило. В нём не было ни тепла, ни заботы. Только вежливая отстранённость. Зачем же тогда он принёс мне тёплой еды?

Мужчина слегка откашлялся, привлекая моё внимание.

– Да, – выдавила я хрипло. Голос предательски дрогнул. Я натянула одеяло выше, почти до подбородка, крепко сжав его в руках.

Только тогда он медленно развернулся ко мне. Идеальная выправка. Руки завёл за спину. Всё так же беззвучен в движениях. Лицо его оставалось каменным, а взгляд… Взгляд холодный, внимательный, оценивающий. Лёгкая тень недовольства скользнула по его лицу, едва заметная, как привычное раздражение от чужой глупости.

Я вся сжалась под этим взглядом. Холод пробежал по коже.

– Есть ли у вас какие-либо пожелания, мисс? – спросил он. – Как вы себя чувствуете?

Я хотела ответить. Но резкая боль прострелила голову. Скулы свело. Сердце замерло на долю секунды.

Держись. Не давай ему увидеть слабость. Ни единой трещины.

Я сжала пальцы сильнее. Сделала короткий вдох и продолжила смотреть на него вопросительно. Что-то внутри подсказывало – он ждёт не моих жалоб.

Он чуть приподнял левую бровь, глядя на меня с лёгким намёком на надменность.

Будто изучал подопытную.

Голова гудела всё сильнее, но я всё же решилась. Сквозь зубы, прокашлявшись, хрипло выдавила:

– Кто вы?

Он кивнул чуть заметно. Голос его остался всё таким же отстранённым:

– Меня зовут Хантингтон. Я служу человеку, в чьём доме вы находитесь.

Мужчина сделал едва уловимую паузу.

– А моя задача – заботиться о вашем комфорте, мисс.

Его слова и его мимика противоречили друг другу. Я всмотрелась в его лицо, ища хоть малейшую тень истины. Но оно было неподвижно, словно восковое. Ни дёрнувшейся мышцы, ни намёка на сочувствие. Судя по тому, что я всё ещё жива и с бинтом на голове, мне точно оказывали помощь. Но для чего? Что им нужно от меня? Может, они торговцы людьми?

– Сколько дней я пробыла здесь? – пересохшее горло саднило.

– Пять, – коротко ответил он.

– Пять!? Но… но… но… нет! Нет…

Моя мама. Работа. Где я вообще?!

– Мисс, вам плохо?

Я не ответила. Просто стиснула зубы, подавив рвущийся наружу крик. Вместо этого сорвала с себя одеяло и шаткой походкой направилась к шкафу. Руки дрожали, но я всё равно рванула створки. Ничего. Никакой моей одежды. Ни кроссовок. Ни джинс. Ни нижнего белья.

Только идеально выглаженная мужская рубашка.

– Кто меня переодел? – прошептала я, с трудом сдерживая дрожь. Пальцы вцепились в дверцы, как в спасательный круг.

Тишина.

– Мисс?.. – Хантингтон стоял уже ближе, я услышала, как скрипнул пол под его лакированным ботинком.

– Кто. Меня. Переодел? – выплюнула я, прорычав каждое слово, почти не контролируя себя.

– Девушка, – ответил он с лёгкой задержкой, без особого нажима, но и без нотки сомнения. – По распоряжению врача.

Облегчение вспыхнуло и тут же погасло.

А если он врёт? А если это просто история, которую велено повторять?

– Почему я здесь?

– Вам стало плохо на улице. Хозяин распорядился, чтобы мы привезли вас сюда, и вам помогли.

Я развернулась к нему. В первый раз за всё это время – по-настоящему посмотрела в глаза.

И увидела мимолётную, почти случайную тень… сожаления. Или усталости. Может, даже жалости. Но исчезло это так быстро, что я не была уверена, не придумала ли…

Он стоял в двух шагах от меня и предлагал мне руку в попытке помочь. Но я отпрянула от неё, как от змеи. Мужчина, конечно же, заметил. Но ничего не сказал. Только его лицо дало мне понять его безразличие.

– Кто ваш хозяин?

– Вам не нужно это знать.

– Зачем хозяину помогать мне?

Мистер Хантингтон выдержал небольшую паузу. Будто взвешивал, стоит ли вообще что-то объяснять мне, или я не заслуживаю подробностей. Его губы чуть дрогнули, но глаза оставались холодными.

– Мой хозяин – человек обязательный, – произнёс он наконец, всё так же ровно и бесстрастно. – Он был… свидетелем вашего несчастного положения. Счёл своим долгом оказать помощь. Простая человеческая порядочность.

Порядочность?

Слово повисло в воздухе, как неудачная шутка. Меня качнуло. Голова снова заболела, в висках стучало. Всё внутри подсказывало: лжёт. Или не договаривает. Скорее – второе.

– Я… – голос дрогнул. – Я хочу поговорить с этим… с вашим хозяином.

Хантингтон слегка склонил голову в лёгком поклоне, словно заранее готовый к такому требованию.

– Это невозможно. Пока что.

Он произнёс это «пока что» так, будто оно было частью давно прописанного сценария.

– Хозяин обязательно встретится с вами, мисс. Когда сочтёт нужным.

Мир снова качнулся. Я сжала руки в кулаки. Ногти вонзились в ладони. Голова раскалывалась сильнее от бессилия. Он говорил так вежливо, так мягко, что ещё больше выбивало почву из-под ног. За этой мягкостью читалась полная безнадёжность.

– Где мои вещи? Телефон? Документы?

– Всё, что было при вас, находится в безопасности. – Он чуть помедлил. – Вам сейчас следует сосредоточиться на своём выздоровлении. Волнения нежелательны. Ваше состояние… требует покоя.

Я машинально коснулась головы. Бинт.

Кто его накладывал? Где?

Я больше не чувствовала своего тела как своего. Оно было чужим. Как будто мне его одолжили.

– Мне нужно позвонить! – почти выкрикнула я, но тут же прикусила губу – новая вспышка.

Я осела назад, прижав руку ко лбу. Он не пошевелился.

– Всё будет сделано. Позже, – отчеканил он. – А сейчас я настоятельно рекомендую вам поесть. И принять лекарства.

Он слегка указал подбородком в сторону подноса с оладьями. А я мотнула головой из стороны в сторону.

– Вам необходимо питание. И обезболивающее, – он демонстративно посмотрел на часы. – Я за вами присмотрю. Если понадоблюсь – позвоните, – он едва кивнул на маленькую кнопку звонка на стене возле двери. – Не волнуйтесь. Здесь вы в полной безопасности.

Он произнёс это с такой бесстрастной уверенностью, что внутри у меня похолодело.

Безопасность?

Затем он медленно развернулся и ушёл, как тень, аккуратно притворив за собой дверь. Без щелчка.

***

Свет за окном сменился на серый, потом медленно потух и снова стал бледным. Периодически я отключалась, хотя не хотела терять бдительность. Сил было мало, но я всё ещё находилась в той же комнате и в той же тревоге, которая не отпускала ни на секунду.

Оладьи остались нетронутыми, как и суп, который Хантингтон занёс позже. А его аккуратно поставленный чай остывал в чашке с позолоченной каёмкой.

Что-то внутри отказывалось принимать от них еду. Не говоря уже о таблетках. Я смотрела на ложку, как на оружие, и не могла преодолеть отвращение.

Они переодели меня, когда я была без сознания. Что ещё они могли сделать, пока я спала? И точно ли я спала по причине плохого самочувствия?

В комнате, как оказалось, была ещё одна дверь. Она была скрыта под искусным интерьером, от чего я и не заметила её без чужой подсказки. Дверь вела в огромную ванную с туалетом. Места было столько, что здесь бы легко поместилась вся моя съёмная, скромная квартирка.

Я хотела было сходить по-маленькому, но моя паранойя насчёт того, что эти люди – работорговцы или, ещё хуже, кучка насильников, скрывающихся под масками добродетелей, заставила хорошенько извернуться, дабы прикрыть тело. Мало ли у них тут камеры кругом.

Извращенцы.

Мне повезло, и я нашла огромный махровый халат. В нём я теперь и проводила всё своё время.

Хантингтон заходил трижды. Он был одинаково «вежлив» – как утром, так и весь день. Будто отсутствие реакции с моей стороны – часть его обыденной рутины. Больше вопросов я не задавала, ведь верить ему было всё так же глупо. Но он, после череды уговоров меня поесть, – в итоге заговорил сам. И из его аккуратно выстроенного рассказа я поняла главное: меня нашли в подворотне, в двух кварталах от ресторана. Всю вымокшую и едва живую. «Хозяин», по его словам, лично дал указание доставить меня в больницу. А после – привезли сюда.

Но у меня не было ни единого воспоминания.

Пустота.

Когда он рассказывал, я сидела на кровати, вновь закутавшись в покрывало до подбородка. Чувствуя себя не пациенткой, не пострадавшей, а заложницей. Он стоял у стены, не подходя ближе, и всё время смотрел куда-то вбок. Куда – я так и не разгадала.

Всё, что он говорил, казалось выверенным до слога. Казалось, что это будто сказка, рассказанная для протокола. И меня это ужасно бесило.

Я не знала, врёт ли он, поэтому этой ночью я толком не спала. Только лежала, глядя в темноту. Ночь за окном делала стекло чёрным, как зеркало – в том числе из-за тусклого освещения в комнате. Я смотрела в своё отражение – и не узнавала его. Распухшие глаза. Тени под веками. Запутанные волосы. Вжавшиеся плечи, будто я ждала удара.

За время моей голодовки и сбитого режима сна у меня было много времени подумать. И если исключить вероятность того, что меня пустят на органы или отдадут какому-нибудь жуткому чмырю как секс-рабыню… тогда я впустую провела здесь почти неделю, а значит, о выплатах Роя можно забыть. Как и о квартире, которую, вероятно, со дня на день начнёт штурмовать хозяин.

А раз Даниэль начал новую жизнь с Энни, у которой, кстати, есть своя небольшая квартира на окраине, – вероятно, ему будет всё равно на эту. И если я не выберусь отсюда в ближайшее время – все мои пожитки останутся на улице…

Чёрт! Коробка с деньгами для матери! Боги… нет-нет-нет. Надеюсь, хозяин не найдёт её во время оценки квартиры.

Что же мне делать?

Слёзы невольно покатились крупными бусинами.

Что мне делать?

А если они всё-таки работорговцы? Что, если я никогда не выйду из заточения? Что тогда будет с мамой?

Нет. Все эти мысли до добра не доведут.

Софи точно решит начать мои поиски. Даже несмотря на мой игнор – она не оставит попытки дозваниваться до меня. Её отец – известный адвокат с огромным количеством связей. И он не откажет единственной дочери в услуге моих поисков. Тем более, что я могу быть не единственной жертвой…

Есть ли тут другие? Как я?

Меня передёрнуло от мысли, что, возможно, прямо за одной из этих стен кого-то сейчас мучают.

Долгие обдумывания собственной неопределённой участи привели меня к единственной успокаивающей мысли: Софи не бросит мою маму, если со мной что-то случится. И даже несмотря на то, как её отец ненавидит мою семью, она всё равно сделает всё возможное, чтобы ей помочь.

Только благодаря этой мысли я оставалась спокойна.

На подносе лежал свежий сэндвич. И чай. И чёртова ложка, что блестела на свету.

Как бы не хотелось – не притронусь. Ни к чему, что исходит от них. Пока не выясню правду.

Когда мужчина пришёл в очередной раз, он стал настаивать на том, чтобы я выпила лекарства. Отвечать я ему не стала. Ровно как и он на мой вопрос – когда придёт «хозяин». Этим я всё-таки вызвала у него более живую реакцию. Кажется, от моей забастовки у него даже задёргался глаз. От этого у меня появилась хитрая улыбка на лице.

Это было почти приятно. Маленькая, мерзкая победа в чужих стенах. Я не знала, чем закончится эта игра – но сейчас хоть что-то зависело от меня. Даже если это «что-то» – просто не трогать ни кусочка еды из их идеальной фарфоровой посуды. И стараться ничего не использовать – чтобы не испортить.

Хантингтон чуть склонил голову, будто взвешивая, стоит ли продолжать спор.

– Я понимаю, мисс, – произнёс он после затянувшейся паузы. – Недоверие – вполне объяснимая реакция. Но от недоедания и боли вы быстрее не восстановитесь. И… – он выдержал паузу, – вы сами затягиваете встречу с хозяином.

Я приподняла брови. Вот и оно. Давление, упакованное в обёртку заботы.

– А он у вас всегда назначает свидания по расписанию желудка? – тихо и хрипло бросила я. Во рту у меня окончательно пересохло.

Хантингтон не ответил. Но тонкая складка у его рта чуть дёрнулась – как нервно тикающий метроном. Он снова посмотрел на часы.

– Я вернусь позже, – произнёс он ровно. – Очень надеюсь, что вы проявите благоразумие.

Затем развернулся и, как обычно, исчез бесшумно, будто растворился в воздухе.

Дверь за ним вновь не издавала щелчка. Но каждый раз, когда я к ней подходила – она оставалась наглухо запертой.

Замок не снаружи. Он в системе охраны? Иначе как объяснить, что она не открывается, даже если тянуть со всей силы? Да и зачем меня запирать, если вы меня всего-то лечите?

Я подходила к двери уже несколько раз. Исследовала пазы, щели.

Бесполезно.

Меня удерживали.

Следующим утром я проснулась от тишины. Она была настолько плотной, что от неё закладывало уши. Комната была звуконепроницаемой. Свет струился мягко, как будто кто-то подкрутил солнце до минимальной яркости. На столике стоял новый поднос. Лосось. Авокадо. Тосты. Идеальный завтрак из какого-нибудь кулинарного журнала.

Они опять заходили пока я спала. Но благо халат был на месте.

И снова – те же таблетки. Белая и голубая. Прямо на блюдце.

Не выдержав я подошла к столику. Взяла вилку. Покрутила её в пальцах. Потом медленно, с нарочитой осторожностью опустила обратно на край тарелки.

В этот момент в двери раздался тихий механический щелчок. Я замерла. Сердце остановилось на полудыхании. Сначала подумала – снова Хантингтон. Но нет. Это был не он.

На пороге появился другой мужчина. Высокий. Гораздо выше и моложе Хантингтона. Крупный. С широкой грудью, резкими чертами лица и коротко стриженными тёмными волосами. В руках он держал несколько пакетов из бутиков – дорогие, матовые, с чёрно-золотыми логотипами. Он окинул меня быстрым взглядом с ног до головы. В уголках рта дрогнула ухмылка.

Я плотнее запахнула халат, будто он мог защитить меня. Будто ткань могла быть бронёй.

– Одевайтесь, – бросил он коротко. Голос низкий, грубоватый. – Через час вас ждут внизу.

– Кто ждёт? – я шагнула ближе. – Что это значит? Куда я должна идти?

Он не стал останавливаться. Подошёл к креслу, поставил пакеты, снова посмотрел на меня.

– Вы всё узнаете.

Развернулся и направился к двери.

– Эй! Подождите! – я кинулась следом. – Объясните, что происходит! Почему я здесь?! Кто вы вообще?!

Он уже вышел, но не ушёл. Ударил кулаком по двери, что-то крикнул – куда-то в коридор, не мне. Звук разнёсся эхом. Но ответа не последовало. Он посмотрел на меня через плечо – спокойно, без раздражения.

И закрыл за собой дверь.

Щёлк.

Замок. Снова.

Я подбежала и дёрнула ручку.

Заперто. Конечно.

– Что, чёрт побери, вам всем от меня нужно?! – рявкнула я, ударив по дереву ладонью.

Я ещё немного постояла у двери, тяжело дыша, потом медленно повернулась к креслу. Пакеты. Я подошла ближе. Осторожно присела на корточки. Одной рукой приподняла край первого пакета. Внутри – одежда. Сложенная ровно, как в витрине. Тёмное платье. Туфли на каблуке. Чёрное бельё. Всё моего размера.

Они планировали это.

Боль пронзила виски, будто кто-то вонзил туда гвозди. Я зажмурилась, вцепившись пальцами в край кресла.

Они знают мой размер.

Я поднялась. Ноги дрожали. Подошла к зеркалу, снова взглянула на своё отражение.

У тебя есть час, – напомнила я себе, глядя в опухшее лицо с потухшим взглядом. – И ты ничего не знаешь. Ни зачем здесь, ни кто за всем этим стоит. Ни как выйти.

Тишина в комнате казалась плотнее мёда.

Я не хотела подчиняться. Не хотела принимать условия, которые не выбирала. Но и сидеть дальше в этой клетке – больше не могла. Мне нужен был хотя бы один ответ. Один шаг к выходу из этой безумной игры.

Хорошо. Поиграем.

Я стянула халат, как будто сдирала с себя кожу. Резко. До дрожи в пальцах. Переоделась быстро, почти машинально. На автомате. Кожа реагировала на каждое прикосновение ткани – будто я обнажалась снова и снова. Каблуки в руке казались орудием пытки, но я всё равно натянула их. Безупречно. Как того явно и хотели.

В пакетах была и некоторая косметика. Миниатюрная, люксовая. Всё – новое, упакованное, с пломбами. Тон. Консилер. Тушь. Нюдовая помада. Даже патчи под глаза – охлаждающие.

Они предусмотрели даже это?

Я долго смотрела на них, сидя перед зеркалом, и не решалась прикоснуться. Было в этом что-то глубоко унизительное.

Будто меня наряжали не как женщину, а как куклу, которую выносят на витрину.

Но я всё равно подняла патчи. Наложила. Холод обжёг, но помог. Через несколько минут я уже размазывала тональник по щекам. Лицо медленно выравнивалось – как будто я снова собирала себя по кусочкам. Каждый мазок – как броня.

Ресницы дрожали, когда я накладывала тушь. Помада легла легко..

В отражении возник кто-то, кого я почти не узнавала.

Уставшая. Тонкая. Опасная.

Я не жертва.

Я сделала шаг назад. Осмотрела себя целиком.

Бордовое платье сидело безупречно. Подходящее. Как и туфли.

В горле встал ком, но я его проглотила.

Хорошо. Вы хотели увидеть меня? Тогда смотрите.

Села на край кровати. Сложила руки.

Ждала.

Глава 6

Через двадцать минут металлическая дверь отворилась. Мужчина – тот, что приносил пакеты час назад – вошёл молча. Вид у него был всё такой же пугающий. Глаза – пустые, невыразительные, но цепкие, как у охотника, который всегда помнит, где его дичь.

Он скользнул по мне взглядом. Мерно, от макушки до носков туфель. Как будто сверял список. Я уже не сидела на кровати, а встала напротив входа – ровно, выпрямив спину. На мне было то самое тёмно-бордовое платье, что он принёс. Ткань обнимала тело плотно, подчёркивая всё, что я хотела бы сейчас скрыть. Чёрные лаковые туфли поблёскивали в тусклом свете. Я ненавидела, как элегантно я выгляжу. Как будто меня готовили на выставку.

Или на бойню.

Мои пальцы дрожали от напряжения. Но я изо всех сил старалась не выдать ни одного чувства. Хотелось верить, что он не заметил. Хотелось верить, что я ещё что-то контролирую.

Он чуть кивнул.

– Пора идти.

– Куда? – мой голос оказался слишком тихим.

Он не ответил. Просто открыл дверь шире и подождал.

– Это обязательно?

– Да.

– А если я откажусь?

– Я потащу вас силой, – ухмыльнулся он.

Ноги мгновенно стали ватными. Но я сделала шаг. Ведь главное сейчас – помнить, что, несмотря ни на что, мама останется в безопасности. Всё внутри бушевало – тревога, паника, страх, злость. Я чувствовала, как бешено стучит сердце. И всё же пошла. Потому что не идти было страшнее.

За дверью оказалась развилка из двух коридоров. Один вёл вперёд, второй налево. На полу – чёрная мраморная плитка. Стены – бетон. Приглушённый свет от ламп под потолком придавал всему оттенок какого-то бункера. Хотя я отчётливо видела из окна комнаты город – прямо на ладони.

Пока мужчина медленно шёл вперёд, мои глаза метнулись на стену слева. Там оказалась дверь. И мои глаза бы так не увеличились, если бы я не поняла, что именно в этом месте была ванна. А точнее, вторая дверь, судя по всему, ведущая в ванну из моей комнаты.

Мне пришлось молча проглотить подходящее к горлу отвращение.

Я смотрела на спину мужчины передо мной. Он был как проводник в иной мир. И всё, что я могла – это идти за ним. Мне нужно было составить хоть какой-то план. Придумать что-то, что помогло бы мне выбраться отсюда.

Смогу ли я договориться с «хозяином»? Кем он окажется на самом деле? Получу ли все ответы? Я не знала. И не знала, сколько ещё могу тут пробыть. Но каждый новый час, проведённый здесь, мог полностью уничтожить мою прежнюю жизнь.

Учитывая предательство говнюка Даниэля, моя жизнь уже частично была разрушена. Но у меня ещё оставались обязанности. Заботы. Хоть какие-то мечты и планы. Смогу ли я воплотить их в жизнь? Смогу ли я ещё раз увидеть маму нормальной? Побываю ли я когда-нибудь на свадьбе Софи с каким-нибудь миллионером?

Я жадно глотала обстановку в поиске какого-то выхода – на случай, если мои «переговоры» провалятся. Но каждый метр казался бесконечным. Я не знала, к кому меня ведут, и хуже всего было то, что никто ничего не объяснял. Мы прошли несколько дверей и вышли в просторную, так же слабо освещённую гостиную. Я замедлила шаг, чтобы осмотреться.

Судя по всему, охраны в этом месте не было. По крайней мере, в зоне моей видимости не оказалось ни одного другого человека. Даже старика-дворецкого, что так назойливо пытался скармливать мне какую-то чепуху.

Куда он подевался?

Всё в этом помещении дышало отчуждённой элегантностью. Высокие потолки терялись в тенях, а огромные окна впереди были закрыты плотными шторами. Металлические балки пересекали пространство, добавляя индустриальной грубости обстановке, но вырезанный будто из скалы камин, с ещё разожжённым огнём – создавал крохотное ощущение уюта.

На стенах – ни единой картины или фотографии. Только несколько шкафов с книгами, небрежно расставленными по полкам, словно кто-то здесь действительно ими увлекался. В углу стоял кожаный диван, настолько чёрный, что он казался поглощающим свет. Рядом – низкий столик из тёмного дерева с несколькими стопками бумаги и ноутбуком, закрытым крышкой.

С момента, как я пришла в себя в той комнате, я сразу поняла, что нахожусь в богатом… доме? И очевидно, что «хозяин» был не простым человеком. Не хотелось думать, чем он мог зарабатывать на всё это. Но с другой стороны – понять очень хотелось. Ведь если у него есть средства на пентхаус, значит, у него есть деньги отмыться от грязного убийства какой-то там мелкой сошки. А значит, даже отец Софи навряд ли сможет помочь меня найти.

В любом случае, мне до последнего нужно делать вид послушной и терпеливой. Если вообще потребуется именно делать вид. Ведь вся эта атмосфера действительно вселяла в меня ужас.

Мужчина остановился у дивана, его рука легонько коснулась спинки. Он повернулся ко мне – его лицо оставалось таким же непроницаемым.

– Подойдите, – произнёс он коротко.

Я замерла на месте. Не потому, что хотела показать подчинение, а просто потому, что мои мышцы и правда отказывались шевелиться. А он молча наблюдал за мной, и это ожидание давило на меня, словно невидимый груз.

– Я не буду повторять дважды, – сказал он спокойно, но в его голосе прозвучала сталь, от которой по коже пробежали мурашки.

Я сделала шаг вперёд, затем ещё один. Каблуки туфель звонко цокали по полу, нарушая тишину. Он скрестил руки на груди и приподнял одну бровь, в ожидании…

Чего?

– Теперь слушайте внимательно, – начал он, и его голос стал чуть ниже, но не менее опасным. – Не поднимайте взгляд, если вам того не разрешат. Не говорите, пока вам не позволят. Не задавайте вопросов. Вы здесь не для этого. Всё, что вам нужно знать, – вам расскажут. Понятно?

Я сглотнула очередной ком в горле, чувствуя, как сердце колотится в груди. Хотелось кричать, бежать, делать что угодно, лишь бы оказаться подальше от этого места. Но я лишь молча кивнула.

Кто они такие? Что им от меня нужно?

– Хорошо, – продолжил он, будто мой немой ответ удовлетворил его. – У вас есть два варианта: сотрудничать или… нет. Если выберете первое – возможно, выживете. Если второе – гарантирую, вам это не понравится.

Его слова повисли в воздухе, точно лезвия, готовые порезать при малейшем движении. Я смотрела на него, пытаясь прочитать хоть что-то в этих непроницаемых чертах лица, но безрезультатно. Он уже готов был развернуться и пойти дальше, но я аккуратно коснулась за край подвёрнутого рукава его рубашки. Когда мужчина медленно обернулся ко мне, я еле сдержалась, чтобы не сбежать.

– Что от меня требуется? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал увереннее, чем я себя чувствовала.

Он усмехнулся, но эта реакция не предвещала ничего хорошего. Эта улыбка больше походила на оскал.

– Это зависит от вас.

Вновь отвернувшись, он зашагал дальше через гостиную. Взгляд его был направлен вперёд, но мне постоянно казалось, что он наблюдал за мной.

– Нам сюда, – бросил он, не оборачиваясь.

Я подчинилась. Засеменила ногами, не поднимая головы. Веки опущены, будто они весили тонну. Взгляд приклеился к полу – к этим бесконечным плитам, в которых отражалась вся чуждость этого места. Словно шаг за шагом я приближалась к приговору.

Каждое движение отдавалось внутри сухим скрипом. Будто внутри меня шестерёнки давно заржавели и начали ломаться под давлением. Хотелось исчезнуть. Раствориться в воздухе, стать пылью в луче света, пробивающемся сквозь щель.

Впереди вырисовывались окна, скрытые за тяжёлыми портьерами цвета мокрого асфальта. Они напоминали завесу над сценой – ту, за которой скрывается не спектакль, а драма без репетиций.

Кто по ту сторону?

Судья? Палач? Или просто человек с ключом от моей клетки?

Что мне делать, если всё окажется хуже, чем я думаю?

Эта мысль была почти смешной. Почти.

Мы остановились.

Мужчина поднял руку и отдёрнул одну из штор. За ней – дверь. Не просто дверь, а граница. Старинная, с бронзовой ручкой, с рельефом, который пальцами очень хочется трогать. Он не постучал. Просто открыл – и впустил в помещение воздух.

Меня обволок терпкий аромат дымного кедра, последневной влаги и чего-то ещё, напоминающего благовония в соборах. И этот запах обволок меня, будто чужая кожа, которую пытались натянуть поверх моей.

Тело пробило мелкой дрожью. Я не контролировала её – она просто случалась. То в коленях, то в плечах, то в пальцах, которые начали судорожно сжиматься в кулаки. Меня будто погружали в холодную воду, сантиметр за сантиметром. И в этой воде не было дна.

Сейчас. Сейчас я увижу его. Того, кто за всем этим стоит…

Мысли сбивались. Слова в голове дробились на бессмысленные слоги. Я стояла на месте. Как прикованная. Как забытая кукловодом марионетка, которой перерезали нити.

Все ранние договорённости с самой собой нарушались.

Мне очень страшно.

Слабая. Я очень слабая. Могла только ненавидеть. Отца, дядю, Даниэля, судьбу. Всё и всех, кто разрушал мою жизнь шаг за шагом. Медленно. Но ничего и никогда не могла сделать. Все последние годы я винила себя в трагедии, случившейся с мамой. В том, что так и не нашла в себе достаточно сил, чтобы защититься и защищать.

Вся эта внешняя сдержанность была попыткой спрятать свои слабости. Скрыть, что на самом деле я просто глупая трусиха.

Мужчина обернулся. Он смотрел на меня так, будто я была механизмом, который дал сбой. А он не любил, когда техника ломается.

– Прошу, – выдохнула я. Это даже не было сопротивлением. Скорее, последней трещиной. Голос – как сквозняк, шепчущий сквозь замочную скважину.

Он шагнул ко мне. Его рука грубо обвила меня за талию – с нажимом, с силой, в которой не было ни малейшего сочувствия. Но я не издала ни звука.

– Хозяин не любит ждать закуски, – прошипел он близко, почти в самое ухо. Его голос был холодным, как пистолет, приложенный к виску.

Он подтолкнул меня вперёд. С силой, которой хватило бы, чтобы сбить с ног. Я сделала нерешительный шаг. Потом ещё один. Пол под ногами больше не чувствовался. Как будто я шла по воздуху – и вот-вот провалюсь в бездну.

Каждая секунда растягивалась, как резина на грани разрыва.

Ты должна. Ради неё. Ради единственного, что у тебя осталось.

Я пересекла порог.

Передо мной раскинулась терраса. Широкая, с чёрным гранитным полом, по которому пробегали едва уловимые отблески света.

И за стеклянным ограждением оказалось нечто совершенно иное.

Город горел.

Тысячи огней – мягких, ярких, золотистых – сплелись в хаотичный, но завораживающий узор. Небоскрёбы поднимались, как стеклянные осколки, и каждый из них отражал другую сторону мира, в котором я сейчас находилась. Где-то внизу плескалась Риверуок – её воды отражали свет, словно жидкое зеркало. Чуть правее угадывалась гавань, откуда доносился дальний, глухой гул. И где-то там, за всеми этими линиями и тенями, начинался Нью Истсайд, почти нереальный, как нарисованный – с его вычурными зданиями, узкими улочками и дорогами, уводящими взгляд к парку.

Я стояла, не двигаясь. На какое-то время всё исчезло – мужчина за спиной, угроза, стены, боль, страх. Остался только этот безмолвный, слепящий, живой город. Он смотрел на меня. Он знал. Он был свидетелем.

И я позволила себе забыться. Всего на минуту. Может, даже меньше.

Прозвучал едва слышный, хрустальный звон.

Я вздрогнула.

Этот звук – будто капля крови на белой скатерти. Я знала, что он значит, – и всё, что во мне расправилось от вида, тут же снова сжалось до состояния узла.

Я резко повернула голову на звук – рефлекторно, как животное, почуявшее опасность. Но в последний момент – вспомнила.

Нельзя поднимать взгляд. Нельзя смотреть.

Я опустила глаза так быстро, будто могла обжечься. Всё тело будто обмотали невидимыми жгутами. Воздух стал вязким. Я тяжело дышала, с разрывами. В груди будто прошёл каменный обвал. Пальцы медленно сжались в кулаки. Я прикусила щёку изнутри, стараясь не потерять контроль.

Дрожь пошла по ногам, затем вверх – к животу, к груди, как у провода, к которому подведено слишком много напряжения.

Он здесь. Он рядом.

Но я всё ещё ничего не видела. И не должна была.

Терраса больше не казалась красивой. Город – больше не казался живым. Всё это стало декорацией. А я – вновь актрисой, которая играет чужую роль. Стоя на краю сцены и не зная, чья рука сейчас дёрнет кулису.

Сбоку аккуратно закрылась дверь, и стало ясно: выхода нет.

Я здесь.

С ним.

Совсем одна.

И тот мужчина, что провожал меня сюда, и тот старик, похожий на дворецкого из детективных романов, – перестали казаться мне пугающими. Мне казалось, что они излучают устрашающую ауру. Но как же я ошибалась. Атмосфера, которую я испытывала сейчас от присутствия того, кто мог быть или моим ангелом, или демоном, – была всепоглощающей. Удушающей.

Тишина повисла – липкая, как паутина, в которой застревают мухи. Но она длилась недолго.

Где-то впереди послышалось негромкое постукивание. Столовые приборы. Ритмично и деликатно. Словно кто-то аккуратно резал мясо. Нож скользил по тарелке, задевая фарфор.

Раз.

Пауза.

Снова.

Я застыла. Ни шевельнуться, ни вдохнуть по-настоящему. Он ел. А я стояла, будто послушная собака, ожидающая команды. Сидеть, лежать, умереть.

Прошло две, может, десять минут. Но по ощущениям – будто целая жизнь. И всё это время я не двигалась. Не потому, что не могла, а потому что не знала, что будет, если сделаю хоть одно движение.

Я чувствовала, как ноги начинают ныть от напряжения. Мышцы горели. В спине – натянутая струна, вот-вот порвётся. Каблуки давили в подушечки стоп, а ткань платья казалась уже не одеждой, а едва прикрывающей тело салфеткой.

Живот скручивало так, будто внутрь кто-то ввинчивал нож. Я не ела больше суток. Только глоток воды. Даже запах еды, еле уловимый, – казался сейчас преступлением. Издевательством.

Я устала.

Устала бояться, устала ждать.

Я просто хотела, чтобы кто-то, кто угодно, наконец сказал мне, что будет дальше. Даже если это будет что-то страшное.

Хуже этой паузы – только пустота.

Ещё один звук. Лёгкий звон бокала, и я вздрогнула всем телом.

Опаляющая волна прокатилась по нервам – будто меня сжигали заживо.

И что-то в этот момент оборвалось.

Я стала медленно поднимать голову. Не в знак дерзости. Не в знак вызова. А потому что больше не могла оставаться в этом положении. Мир больше не давал опоры, и мне оставалось только стоять – пусть и на дрожащих ногах.

Я не поднимала взгляд резко – лишь чуть-чуть, будто пробуя момент на вкус. Плечи отяжелели, но я не позволила им опуститься.

– А я всё гадал, как долго вы так простоите, – раздался голос. Низкий, сухой, с оттенком ленивой насмешки.

Я вскинула взгляд.

И в этот момент весь мир словно растворился.

Он сидел за столом, на деревянном стуле с тёмной отделкой. Строгом и удобном. Поза выдавала в нём абсолютный контроль: спина почти прямая, плечи расслаблены, левая рука держала бокал, правая лежала на подлокотнике.

На столе перед ним – сервировка. Простая, но безупречно организованная: фарфоровая тарелка с сочным стейком, тонко нарезанный сыр на каменной подставке, стеклянная миска с гранатами и виноградом, стакан воды, графин с янтарной жидкостью, и рядом – небольшая серебряная пепельница. Всё казалось вырезанным из другой реальности. Той, где царит порядок, правила и человек, который диктует их по умолчанию.

Он чуть пошевелился. Его пальцы уверенно держали бокал с виски. Свет от ламп мягко падал на его лицо, обнажая выразительные черты.

Чёрная рубашка плотно облегала его тело, подчёркивая рельефные мускулы. Шея была перекрыта татуировкой. Узор плавно перетекал на грудь, и, как чёрные перчатки, образовывался на обеих его руках.

Сильнее всего меня поражало лицо. Резкие скулы. Чёткий, прямой нос. Плотно сжатые губы. И глаза – не просто тёмные. Глубокие. Как яма, над которой висит табличка: «Смотри на свой страх». Не гневные, не агрессивные. Пустые.

Он не смотрел на меня. Всё это время он смотрел на Чикаго, на огни, на реку, как будто я – пыль на стекле между ним и видом. И это бесило. Бесило до мельчайшей дрожи, до закипающего раздражения. Я могла бы закричать, если бы не понимала, что в этой тишине – каждая нота будет казнью.

Где я его видела?

Я чувствовала, как мысли в голове начинают судорожно соединяться. Лицо, костюм, осанка…

Мигающие огни.

Толпа.

Клуб.

И – он. Стоящий у стены, хищный, и всё такой же неподвижный, как сейчас.

– Вы… – я моргнула, не веря своим глазам, – вы тот мужлан из клуба!

Слова вылетели, прежде чем я успела их остановить. Глупо. И слишком громко. Я хотела было сжаться до размера горошины, но…

Он рассмеялся.

Допил виски с такой ленивой грацией, что даже мне захотелось сглотнуть. Но в горле давным-давно поселилась засуха.

А потом – он всё-таки посмотрел на меня.

– Мужлан? – медленно повторил он, ставя бокал на край стола. Пальцы скользнули по хрусталю. – Очаровательный эпитет от девушки, которую я спас.

Он слегка наклонился вперёд, положив локти на стол и сцепив пальцы. Поза – как у полицейского на допросе.

– Значит, вы всё-таки меня запомнили, – констатировал он.

Я смотрела на него – и каждый раз, когда пыталась мысленно отвернуться, оказывалась только глубже внутри ловушки. В нём не было агрессии. Не было бравады. Только абсолютная уверенность. Он мог бы не говорить ни слова – и я бы всё поняла.

И всё же… я не выдержала.

– Что я тут делаю?

Он усмехнулся.

– Восстанавливаетесь после полученной травмы и лихорадки.

Он взял графин и налил немного содержимого в свой бокал. Посмотрел сквозь золотистую жидкость на город. Свет отражался в его глазах, как будто он даже его поглощал внутрь себя.

– Вы, конечно, можете продолжать дёргаться, протестовать, – произнёс он лениво, не поворачивая головы. – Это даже мило. – Он поставил бокал обратно. – Но лучше бы вам начать понимать, что хуже вы делаете лишь самой себе.

Я сжалась, как пружина, в попытке не сорваться. Не дать ему повод. Но всё тело уже болело от сдерживания.

– Зачем вы помогли мне? – спросила я, вглядываясь в его лицо, будто хотела проткнуть взглядом. Я искала малейший фальшивый жест, любую маску, которая могла бы слететь – и оставить после себя обычного человека. Но не находила. Всё было слишком отточено. Чересчур.

– Всего лишь жест добродетели, – ответил он, не моргнув.

– Я не просила, чтобы вы вмешивались, – вырвалось из меня резко, как плевок.

Его губы едва заметно дёрнулись.

– И всё же вы остались живы, – сказал он. – По-моему, неплохой итог.

– Что вы от меня хотите? – спросила я. И голос у меня уже не был сдержанным. Он звенел, вибрировал.

Он не ответил сразу. Просто взял кусок мяса, наколол его на вилку и медленно поднёс ко рту. Разжевал и проглотил.

– Мой человек разве не проинформировал вас о рамках поведения? – ткнув в мою сторону опустевшей вилкой, спросил он.

– Мне сказали не поднимать глаз и не задавать вопросов, – бросила я, снова сжав кулаки.

Он чуть наклонил голову.

– И вы всё сделали наоборот.

Этот надменный тон напомнил мне о моём детстве. Об отце, который ненавидел сам факт моего существования. Который при каждом удобном случае заставлял меня и мою мать делать и поступать только так, как хотел этого он. Где каждый новый день становился очередной каторгой, вынуждающей меня вставать на колени и молить о прощении… и после, когда мы начали жить у дяди.

Говоря себе о том, что мне нужно лишь притворяться, как и тогда, чтобы не наступило наказание… Чтобы мне в очередной раз не сделали больно…

Я врала себе.

Всю жизнь врала себе и всем окружающим, лишь бы защитить что-то очень хрупкое внутри себя. Что-то, что заставляло сдерживаться.

В лице этого человека я увидела всех, кто когда-либо причинял мне боль. Его слова отозвались таким звоном в ушах, что кровь вскипела.

И тут мне сорвало крышу.

– Да кто вы вообще такие, чтобы принуждать меня к чему-либо?! – во мне бушевала ярость, смешанная с болью, страхом и отчаянием. Это было невозможно сдержать. – Я очнулась неизвестно где, рядом с не пойми кем! На мои вопросы не ответили! Только повторяли, как мантру: «Вам всё расскажет хозяин».

Мой голос становился всё громче.

– Моя голова перебинтована, на мне чужая одежда! Мои вещи мне не отдают! И выпускать отсюда не собираются! – изливалась я.

Я задыхалась. Грудь ходила вверх-вниз. Слова валились, будто я не успевала за собственными мыслями.

– А теперь что?! – прорычала я. – Меня наряжают как… как шлюху и требуют, чтобы я пресмыкалась перед мужчиной, которого вижу… можно сказать, впервые в жизни?!

Я даже не заметила, как подошла к столу почти вплотную. Руки опирались о кромку, и тот едва слышно скрипнул под моим нажимом.

– Я требую, чтобы вы меня отпустили. Сейчас же!

Воздух на террасе стал застывшим. Он не шелохнулся. Только смотрел. Без улыбки теперь. Без интереса. И это было страшнее любых слов.

Секунда. Другая. Третья.

Потом – он резко отодвинул стул. Дерево заскрипело по граниту. Он встал, без единого слова. А я невольно попятилась.

Он был выше, чем мне казалось. Намного выше даже того мужчины, что вёл меня сюда. Мощный. От него шёл жар, словно он только что вышел из огня. Прямо как дьявол. Черты лица – теперь прямо передо мной – казались слишком правильными. Слишком идеальными. Неестественными.

Он подошёл ровно настолько, чтобы я почувствовала, как мир уходит из-под ног. И ощутила, как по коже прошёл ток. Виски защипало от давления. Ранее сжатые в кулаки руки расслабились и задрожали.

Он поднял руку. И я зажмурилась.

Но… удара не последовало. Вместо этого – его ладонь опустилась мне на плечо. Мягко. Почти заботливо. Я открыла глаза. Он смотрел прямо на меня.

– Ты очень много говоришь, когда боишься, – произнёс он тихо.

Он медленно провёл пальцами по моей руке – от плеча до локтя. Прикосновение было лёгким, но тело среагировало, как будто по нему прошёл разряд. Я сжалась, не в силах скрыть дрожь.

– Не помню, чтобы разрешала переходить со мной на «ты». – Я резко отшатнулась. Сердце бухнуло в желудок. – Не трогайте меня!

Он снова ухмыльнулся, хотя в глазах не было ни грамма задора. Засунул руки в карманы и слегка склонил голову, как будто наблюдал за каким-то забавным существом.

– Интересно, – пробормотал он про себя. – Ты либо самая смелая женщина, что попадала ко мне… либо самая глупая.

Он развернулся и пошёл обратно к столу. Сел, отпил ещё виски и, не глядя на меня, добавил:

– Садись. Ешь. Или падай в обморок – дело твоё, – смерив меня своим всепоглощающим взглядом, он дополнил: – Но предупреждаю: если не поешь – засуну тебе в рот свой член. Может, он придётся тебе по вкусу.

И вот тогда, когда он произнёс это с таким равнодушием, во мне что-то треснуло. Что-то важное. Живот скрутило – уже не от голода, а от гнева, от безысходности, от ощущения, что меня сводят с ума, лишают почвы, дыхания, себя.

Он кивнул на второй стул, стоявший чуть поодаль от него. Я даже не заметила его раньше. Перед ним – ещё одна тарелка. И еда. Пар от неё ещё поднимался тонкими струйками. Но аппетит у меня пропал напрочь.

Насильник – прогремело у меня в голове.

Больной маньяк.

Мне нужно бежать.

И я побежала. Правда, побежала. На этих чёртовых каблуках. Изо всех сил рванула к двери, чтобы поскорей очутиться подальше от этого ублюдка. И, добравшись до неё, я вскинула руку, чтобы схватиться за ручку. Всего одно движение отделяло меня от вероятного спасения, хотя бы от его общества. Ещё секунда, ещё полсекунды.

Но пальцы не успели.

Молниеносный рывок. Воздух вырвался из лёгких. Меня развернули. За одно движение. Я попыталась отбиться – ногами, локтями, ногтями – но всё это было бесполезно и словно в замедленной съёмке.

Он грубо схватил меня за руку и талию и усадил меня на свой стул. Спинка ударила по позвоночнику, дыхание снова вылетело. Плечи вжались от боли. Я взвизгнула.

– Псих! – я закричала. – Отпусти меня! Ты не имеешь права! Ты не имеешь права!

Я рвалась. Пыталась подняться снова. Но в следующий миг – он наклонился и схватил меня за лицо рукой. Большая, тёплая, сильная – как капкан. Сжал подбородок и щёки. Все мысли в голове будто исчезли.

Я смотрела в его глаза. А он – в мои. Ни ярости. Ни злобы. Только сосредоточенность. И тишина.

А потом – с наслаждением, медленно – его большой палец провёлся по моим губам. Я вздрогнула. Вся. Это было хуже пощёчины. Хуже слов. Хуже, чем всё, что я могла себе представить.

Потому что внутри что-то зашевелилось.

Только попробуй. Я знаю, где у тебя будет болеть.

Он наклонился ближе. И произнёс шёпотом:

– Это было последнее предупреждение.

– Зачем вам это нужно?

– Мне не нужен иссохший труп.

– Какая вам разница – иссохну я или останусь жива?

– Мои мотивы не должны вас волновать.

– Ваши "мотивы" напрямую связаны со мной, а значит, они должны меня волновать.

Он сделал паузу.

– Сначала поешьте, а потом мы с вами поговорим.

Со щурившись, я взяла его за руку, державшую моё лицо, и отдёрнула её от себя. И пока он, с приподнятой бровью, наблюдал за моими действиями, я лишь схватила его вилку, воткнула её в очередной кусок мяса на его тарелке и поскорее запихнула себе в рот содержимое, демонстративно жуя. При этом я не забывала гневно прожигать его взглядом. И, к моему огромному огорчению, еда была настолько восхитительной, что я чуть не начала терять контроль.

Видимо, убедившись, что я действительно употребляю пищу и больше не собираюсь бежать, он отошёл и сел на стул, что до этого предназначался для меня. Вновь взял бокал и отпил из него.

Пока я жевала всё, что попадалось в радиусе вытянутой руки, он смотрел на меня так, будто приручил. Как будто всё это – часть какого-то извращённого ритуала. Покажи зубы, сорвись, сбеги, а потом всё равно подойди и прими правила.

Я судорожно глотнула воду из бокала, стоявшего рядом. Руки тряслись. Если бы не голод и страх, я бы врезала ему этой вилкой между рёбер.

Но что в итоге? Я просто сижу тут. В этом чёртовом платье, в чужом месте, с этим монстром… и ем. Как будто ничего страшного не произошло. Как будто это нормально.

Я выдохнула, отложив приборы и отодвинув тарелку. Хотелось съесть ещё, но не хотелось продолжать этот цирк.

Что теперь?

Сколько это будет продолжаться?

Мысли метались, словно по клетке. Каждая натыкалась на прутья и отскакивала обратно.

– О чём-то задумалась, – вдруг заговорил он, снова откинувшись на спинку стула, – у тебя на лице промелькнуло столько эмоций, что даже стало интересно, о чём.

Я тут же метнула на него гневный взгляд и процедила сквозь зубы:

– Хочешь знать, что я думаю? – он кивнул. – Что у тебя должно быть очень хреновое детство, если ты получаешь кайф от того, что держишь людей под замком.

Он рассмеялся. Низко, с лёгкой хрипотцой. Это взбесило меня ещё сильнее.

– Ты не представляешь, насколько ты права.

Обезоруживающий ответ.

– Но тебя это не касается. – Он отставил бокал. – Всё, что должно волновать тебя сейчас – это то, что ты жива. И что я не дал тебе умереть в подворотне. Это повод сказать спасибо, а не вести себя как идиотка.

Я напрягла челюсть.

– Как тебя зовут? – вдруг спросила я, не разрывая зрительного контакта. – Ведь моё имя, думаю, тебе известно.

– Данте, – сказал он коротко и кивнул, подтверждая мою догадку.

Конечно, все мои вещи уже были осмотрены, а значит, и документы тоже. Очевидно.

– Отлично, – прошипела я, демонстративно закидывая ногу на ногу. – Значит, копались в моих вещах, пока я была без сознания? Потрясающе. Прямо идеальный джентльмен. Что дальше? Камеры в душ?

Он слегка наклонился вперёд. В его глазах блеснуло что-то устрашающее, от чего я непроизвольно сглотнула.

– Достаточно. Я разрешаю тебе говорить, но не разрешал тявкать.

Медленно я опустила взгляд, подавляя дрожь. Ненависть внутри кипела, бурлила, и всё же… я замолчала. Потому что он был прав. Я тявкала. Пыталась укусить того, кто держит поводок.

Он продолжал смотреть. Молча. Как будто ждал, что я сделаю дальше. Или как упивающийся тем, как я глотаю своё собственное бессилие. Что он испытывает? Превосходство? Власть?

Я посмотрела на него исподлобья. Рвущиеся слова сжигали язык, но я подавила это пламя.

– Что вам от меня нужно? – спросила я, и впервые мой голос звучал тише, но без страха. Больше сдержанно. Кротко.

Он будто ожидал этого вопроса. Но не стал отвечать сразу. Откинулся назад, опустил глаза на свой бокал и повертел его в пальцах, как будто взвешивал ответ вместе с напитком.

– Я уже говорил, – сказал наконец. – Помощь была актом щедрости.

Я не удержалась. Саркастическая улыбка скользнула по губам.

– Да-да, вы уже это говорили. Только, к слову, благотворительность в стиле «держи рот закрытым и не задавай вопросов» – звучит как минимум странно.

Он взглянул на меня оценивающе. Но не стал пресекать.

– Это уже второй раз, когда я помогаю вам, – добавил он, как бы вскользь.

Я моргнула.

Второй? Что?

Он не стал развивать тему. Продолжил, перескакивая к главному:

– Как бы тебе ни хотелось верить в обратное, тебя действительно нашли мои люди. Случайно. В подворотне. Ты потеряла сознание. Ударилась головой о землю, когда упала в обморок.

Я слушала его молча. Он говорил без наигранной заботы.

– Шёл дождь. Долгое время ты пролежала на холоде. Началась лихорадка. Тебя отвезли в больницу. Осмотрели. Сотрясения не было, только ушиб. Врачи пришли к выводу, что ты отключилась из-за нервного срыва.

Он посмотрел на меня, словно проверяя, усваиваю ли я. Я кивнула. Едва заметно.

– Четыре дня ты провела в больнице. – Он говорил размеренно. – Потом врач посоветовал перевести тебя на домашний уход. Не было причин держать тебя там дольше. И я не стал отказывать.

Он снова взял в руки бокал. Сделал глоток.

– Тебя привезли сюда. В мою городскую квартиру. Где ты и очнулась. Где тебе продолжили помогать. Вот и вся история.

Я сидела, уставившись в одну точку, и медленно переваривала всё, что он сказал.

Если это правда…

Если всё это правда, то получается, что… он хороший человек?

Нет. Нет, так не бывает. Просто не бывает. Ничто не даётся бесплатно.

Я подняла на него взгляд. Он откинулся назад и наблюдал за мной спокойно. Как будто вечер действительно был обычным.

– Спасибо, – сказала я медленно. – Допустим, я верю, что вы сделали доброе дело. Неважно, почему. Но я не верю в самаритянство. Если жизнь чему и научила меня – так это тому, что за всё нужно платить.

Он усмехнулся. Его глаза потемнели так, что я на секунду перестала видеть в нём человека. Не потому, что он был монстром – нет. А потому, что в нём не было никакой реакции. Только. Пугающая. Бездна.

– Вы чертовски правы, Мэдисон Рэйнвотер, – с издёвкой произнёс он, смакуя моё имя. – Мне нравится твоя проницательность. И откровенность. Это редкость в наше время.

На миг он вновь замолчал. Настолько, что, кажется, я услышала мысли находящихся внизу людей. Встал и подошёл ко мне. Всё это время я не выпускала его из поля зрения.

– Изначально я хотел тебя отпустить, – пророкотал он за моей спиной, – но раз тебе хочется расплатиться… – он коснулся моих волос и стал опускать ладонь к моей шее. – Ты останешься здесь. Что случится позже – не знаю. Может, я позволю тебе уйти. А может, ты останешься со мной до тех пор, пока сможешь дышать.

Он замолчал. Потом добавил, почти ласково:

– Вот и всё, cara mia.

Горло стянуло от страха, но голос прозвучал достаточно чётко:

– Меня будут искать. Ты думаешь, что всё это сойдёт тебе с рук? – я посмотрела на понемногу засыпающий город. Он будто оставлял меня наедине с этим кровопийцей. – Тебя найдут. Ты не останешься безнаказанным.

– Пусть попробуют. Тогда у тебя появится повод молиться не за себя, а за них.