Александр Чернышев

Глава 1

Жаркое июльское солнце, еще блиставшее на ярко-синем небосводе, освещало серые крыши парижских зданий, играя на них своим мягким, радостным светом. Длинные синие тени домов стройными полосами ложились на раскаленную каменную мостовую. Весь город был наполнен ярким ароматом деревьев. Утомленные солнцем парижане неспешно брели по переплетающимся улочкам города, стремясь выйти к Сене, от которой легкий ветер приносил божественную прохладу.

В этот душный, но приятный и необыкновенно теплый вечер в доме на улочке Шоссе-д'Антен царило радостное, праздничное оживление. Женщины носили в дом яркие и нежные цветы, из которых плелись и составлялись чудесные гирлянды и букеты, из окон по всей улице разносился восхитительный аромат готовящихся кушаний.

Сам дом представлял собой небольшой, но приятно радующий своим скромным изяществом особняк. Белый фасад его был украшен шестью высокими гладкими пилястрами, чуть замысловатым барельефным узором и большими темневшими окнами прямоугольной формы. Дом этот назывался отелем де Монтессон, поскольку когда-то был построен для некой известной в свое время дамы, носившей такое же имя. После смерти мадам Монтессон дом этот перешел австрийскому посольству и теперь принадлежал князю Шварценбергу, собственно тому, кто и собирался сегодня устроить у себя пышное торжество, поводом которому послужил второй брак французского императора с девятнадцатилетней австрийской принцессой Марией-Луизой.

Однако вернемся к самому особняку. Как бы ни был прелестен этот отель мадам Монтессон, было сомнительно, что он смог бы вместить всех приглашенных на празднество лиц, в числе которых, можно заметить, ожидался и сам Бонапарт. А потому, чтобы избежать различных неудобств, Шварценберг в короткие сроки велел соорудить в саду дополнительный павильон, который был соединен с главным зданием. Новая пристройка внешне имела самый замечательный вид, ничуть не уступая в красоте самому особняку. На деревянных стенах, обтянутых яркими драпировками, красовались чудесные живописные узоры, занимательные орнаменты и гигантские зеркала, отражающие в себе все великолепие золотых канделябров, гирлянд и прочих украшений.

В этом зале, казалось, все было готово к встрече высокородных гостей. В восемь часов помещение стало стремительно наполняться представителями парижского общества, но танцы не объявляли, и скучающие люди принимались за свои ежедневные суетные разговоры. Внезапно весь шумящий сплетнями зал затих, по толпе прокатился восхищенный шепот, и тысячи восторженных глаз увидели императора, вошедшего в сопровождении молодой супруги. Этот невысокий, но казавшийся таковым, человек словно носил на своей голове незримый венец величия, приводящий окружающих в какой-то восторженный ужас перед ним.

И вот чудесными звуками, разливающимися по блиставшему залу, заиграла музыка. Вызванный словно по мановению волшебства, танцевальный вихрь закружил и перемешал воздушные белоснежные платья барышень с синими и белыми мундирами французских и австрийских офицеров.

Вокруг Полины Боргезе – сестры Наполеона – с поразительной быстротой образовался целый круг кавалеров. И действительно, эта почти тридцатилетняя женщина казалась в блеске зала ослепительно хороша. В длинном белоснежном муслиновом платье, перехваченном под грудью золотым поясом, она была похожа на античную богиню, облаченную в хитон. Убранные назад черные, завитые у висков волосы открывали ее белое, точно выделанное из мрамора, лицо, на котором нежно играла смеющаяся гордая улыбка.

Наполеон, преисполненный гордости, созерцал веселое празднество. Он на некоторое время задержал взгляд на сестре. Даже выдав Полину замуж, он глубоко обожал ее и временами видел в ней все еще ту маленькую хорошенькую девочку с озорными веселыми глазами.

Вдруг среди пестрой толпы гостей он не без удовольствия узнал одно знакомое лицо и легким жестом головы позвал того подойти. Этим знакомым лицом оказался красивый молодой офицер.

– Мсье Чернышев, мне крайне приятно вас видеть, – промолвил император, когда офицер оказался перед ним.

– В таком случае я счастлив, что могу доставить радость вашему величеству, – с самой очаровательной улыбкой, чуть склонив голову, ответил молодой человек.

– Каким вы находите бал?

– Признаю, он великолепен. Удивительно, но французские барышни почти так же хороши, как и русские.

– Я принимаю ваш ответ и все же имею надежду, что к окончанию бала вы еще более убедитесь в прелести француженок, – смеясь, произнес император, потом, оглянув гостей, добавил: – Князь Куракин, кажется, тоже где-то здесь. Можете передать ему мое приветствие… Был рад вас видеть, Чернышев, – почти дружеским жестом коснувшись плеча офицера, сказал Наполеон и отпустил его от себя.

– С кем вы только что говорили, брат? – раздался за спиной императора голос Полины. Женщина с неподдельным любопытством проследила за отошедшим офицером и внимательно взглянула на Наполеона. – У него темно-зеленый мундир… Неужели он русский?

– Да, вы не ошиблись, моя дорогая. Но почему вы так удивлены?

– Я слышала, в России не в восторге от вашего нового брака, – холодно проговорила Полина, придав своим словам укоризненную интонацию.

– Полина, я же просил вас. Зачем? В такое время? – нагнувшись к уху женщины, шепотом сказал Наполеон. – Я надеялся, вы оставили эти глупые предрассудки.

– У половины Франции глупые предрассудки?

– Мари-Полетт! – Наполеон строго посмотрел на сестру. Лицо его как будто помрачнело и стало печальным.

– Хорошо. Вам известно, что я люблю и уважаю вас. И только поэтому готова пообещать, что более не затрону эту столь неприятную для вас тему, по крайней мере, на этот вечер. – Она улыбнулась своей мягкой бархатной улыбкой. – Ну же, не делайте вид, что сердитесь на меня… Вы рассказывали про русского офицера, кто же он такой, раз вы уделили ему столько внимания?

– Вы пропустили целый танец, Полина. А у вас, кажется, уже целая очередь поклонников, готовых передраться друг с другом за право танцевать с вами. Идите к ним, – ответив таким образом, император отвернул голову и, отыскав глазами Марию-Луизу, направился к жене.

Полина недовольно нахмурила лоб и, гордо вскинув голову, пошла по зале в противоположном направлении. Какой-то уже немолодой господин в черном, расшитом серебряными узорами камзоле, с полным, морщинистым, утратившим остатки былой красоты, попросил у неё танец, она машинально подала ему руку и позволила увлечь себя в центр залы. Он что-то выразительно и эмоционально рассказывал ей на ухо, касаясь густыми усами её обнажённой шеи. Ссора с братом, случившаяся уже не один раз за эту неделю, расстроила её и испортила настроение. Она не слушала и не понимала рассказа господина, но когда он ожидающе замолчал, она рассмеялась красивым переливчатым смехом. Мужчина, польщённый, что его анекдот вызвал такой успех, тут же припомнил ещё одну глупейшую и оттого казавшуюся ему ещё забавней историю и принялся за неё.

Все пространство было залито светом тысячи зажженных свечей, хрустальных люстр, настенных канделябров, итальянских светильников, отблесками запущенных фейерверков. И вот во всем этом сияющем великолепии зала никто не заметил маленькой, быстро вспыхнувшей искры, возникшей то ли от неаккуратно запущенного салюта, то ли от случайно упавшего канделябра, что, впрочем, не столь важно, сколько сама искра, коснувшаяся бумажных раскрашенных стен павильона. В одно мгновение все эти драпировки с масляными узорами живописи ярко вспыхнули. Однако музыка еще продолжала играть. Люди, возбужденные веселым вечером, еще не видели этого ползущего с чудовищной скоростью по дальним стенам залы огненного змея.

Вдруг пространство сотряс истошный вопль какой-то женщины, все ее платье из легкого газа было в огне. На секунду все замерло.

– Да мы сгорим здесь все! – раздался чей-то голос.

Все как обезумевшие бросились к выходу. Как быстро способна менять человека близость смерти! Когда император в сопровождении жены покинул зал, от галантности и изящества не осталось и следа, многие мужчины, позабыв о своих дамах, бросились к выходу. Безумие. Кто-то, только выбежав на улицу, вспоминал об оставленных во власти пожара женщинах. С потолков посыпалась штукатурка, начищенный до блеска паркет загорелся от полыхавшего в дальнем конце залы пожара. Вспыхнули кисейные занавески. Огонь с чудовищной жадностью продолжал охватывать столь доступные для его пламени легкие материи.

Полина, оказавшись в кругу огня, парализованная ужасом развернувшейся перед ней картины, не могла сдвинуться с места. Прямо перед ней упал со страшным грохотом кусок обвалившейся кровли, она вскрикнула, испуганно шагнула назад и поняла, что больше не в состоянии стоять, ноги ее дрогнули, а в глазах, не видящих ничего, кроме мечущихся вокруг пламенных языков, потемнело, она медленно зашаталась и стала падать назад. Вдруг чьи-то сильные руки подхватили ее и, вынеся из горящего здания, передали другим. Полина, приведенная в чувство свежим воздухом, успела взглянуть на своего спасителя, уже бросившегося обратно в зловещее зарево огня. Это был Чернышев.

Глава 2

После трагического пожара в доме князя Шварценберга прошло три дня. В Париже не было человека, который бы не слышал об этом печальном событии, унесшем в своем страшном огне не одну жизнь. Наполеон был поражен случившимся до глубины души. Этот бал, обернувшийся чудовищной катастрофой, казался ему дурным предзнаменованием, он будто ощущал приближение какого-то грозного рока, надвигающегося на него, подобно темным грозовым тучам, застилающим небосвод и готовым разразиться чудовищным ударом над его головой.

Если в самом деле его брак с Марией-Луизой был ошибкой? Что тогда? Более того, даже в пожаре он видел свою вину. Кто знает, сколько таких просчетов он уже совершил и, быть может, еще допустит, и даже сразу не осознает, что оступился. Ошибка ведь может быть как маленькая искра, вроде бы незаметная и незначительная, но готовая в мгновение ока разгореться в крупный пожар и принести погибель

От мрачных мыслей Наполеона отвлек вошедший в комнаты молодой офицер, при виде которого лицо императора будто бы просветлело.

– Ваше Величество желали меня видеть? – Чернышев поклонился и взглянул на императора своими блестящими черными глазами.

– Друг мой… Да, я теперь смело могу вас так называть. Произошедшее на том злосчастном балу, увы, станет грязным пятном на истории всего Парижа, это его трагедия, его позор. Память об этом будет ужасна. Однако пусть это послужит всем нам уроком. Вчера я подписал указ о пожарной безопасности. Будем надеяться, что подобного во Франции больше никогда не случится. Однако я хотел поговорить о вас, Чернышев. Ваше мужество, смелость, отвага, решительность, наверное, всех качеств, проявленных вами в ту ночь, и не перечислить, достойны восхищения.

– Я делал только то, что должен был. Ваша похвала неуместна, Ваше Величество, – скромно заметил Чернышев.

– Ну вот, вы снова спорите со мной, – улыбнулся император, в памяти его возникла картина их первой встречи с Чернышевым. Он продолжил: – Я, наоборот, считаю, что одной похвалы недостаточно. Вы спасли жизнь моей сестре и не только ей. И я благодарю вас не только от лица брата и императора, но и от лица всех мужчин, чьи жены и дочери живы сегодня благодаря вам.

Александр вышел от императора с приятным чувством удовлетворения; такое внимание Наполеона ничуть не смутило молодого офицера. Конечно, нельзя сказать, что мужчина относился к похвале равнодушно, да, он принял ее спокойно, со всем достоинством, и все же слова императора были для него лестны. Когда он почти завершил сверкающую золотыми гардинами галерею, он услышал окликнувший его женский голос и обернулся. Полина стояла перед ним в светлом, тонком и как будто более открытом, чем следовало, платье; на плечах ее была легкая индийская шаль красного цвета, которая замечательно сочеталась с пышной розой в ее руках.

– Господин Чернышев, я ждала вас, – начала молодая женщина, окинув его своим необычайно мягким взглядом сияющих серых глаз.

– Ждали меня? – удивился Александр. – В таком случае я только рад, если чем-то могу служить вам.

– Я хотела отблагодарить вас.

– Уверяю, это лишнее, ваш брат уже сделал это в полной мере. Как вы себя чувствуете? Сияние ваших глаз сегодня дает мне право надеяться, что недавняя катастрофа не принесла вам существенного вреда, – проговорил Чернышев, поцеловав протянутую ему руку. Лицо женщины покрылось едва заметным гордым румянцем.

– Да, это так. Но в том ваша заслуга, господин Чернышев, и вы поступите очень нехорошо, если не позволите мне ничего сделать для вас. Чего вы хотите?

– Вы очень добры, мадам. Но в том, что я сделал, нет ничего необыкновенного, я уже говорил об этом вашему брату.

– И все же, подумайте, граф. Мой брат – император Франции, мне будет позволено многое.

– Ваша улыбка и сияющий взгляд уже вознаградили меня, ваше высочество.

– Значит, вы отказываетесь. И все же я хочу что-нибудь дать вам, – она взглянула на розу в своих руках и, странно улыбнувшись, подала её Чернышеву: – Примите от меня хотя бы такую малость, как этот цветок. Он чудно пахнет. Вы будете вдыхать его аромат и вспоминать обо мне, – сказала Полина и, хитро прищурив серые глаза, сказала Чернышеву, уходя: – Мы с вами еще непременно увидимся, граф.

Покинув Тюильри, Александр внимательно взглянул на подарок Вестфальской принцессы. Между лепестков была спрятана небольшая, совсем крошечная свернутая записка; он заметил ее почти сразу, однако достать её посчитал нужным только выйдя за ограду дворца.

На бумажной полоске была мелким изящным почерком выведена одна-единственная строчка: "В 10 вечера, улица Фобур Сент-Оноре, 37".

Прекрасная Полина только что назначила ему свидание; на губах Чернышева промелькнула довольная улыбка. Сейчас было двенадцать, значит, в его распоряжении оставалось более девяти часов – этого времени Александру было вполне достаточно, чтобы заехать в посольство и навестить князя Куракина, заглянуть на квартиру и кончить некоторые, требующие завершения, дела.

Наняв фиакр на улице Риволи, Чернышев отправился в отель Теллюсон, служивший резиденцией русского посольства с 1807 года. Этот особняк находился в 9-м округе Парижа, на месте пересечения улиц Прованс и Виктуар, недалеко от Английского сада.

Проехав под триумфальной аркой, являвшей собой своеобразную копию арки на Елисейских полях и словно отделявшей особняк от шумных парижских улиц, экипаж остановился. Чернышев оказался перед красивым белым домом, окруженным рядом зеленых каштанов.

В большой, богато обставленной роскошными предметами интерьера в золотисто-красных тонах комнате князь Куракин, окруженный несколькими подушками, полулежал на софе. На бледном, болезненного цвета лице его было запечатлено какое-то усталое, измученное выражение. На лбу будто сосредоточилась какая-то скорбная мысль, губы, старчески сжатые, были несколько искривлены и все также изображали крайнее удручение. Однако, несмотря на все свое болезненное состояние, этот уже старый человек не отступал от своей привычки красиво и дорого одеваться, и потому даже сейчас на нем был его лучший, весь расшитый алмазными и золотыми нитями, халат.

– Как ваше самочувствие, князь? – поднявшись в комнату князя, спросил Чернышев.

При виде Чернышева Куракин чуть приподнялся на подушках, губы его тронула добрая радостная улыбка, а морщинистое лицо разгладилось.

– Вот и вы, Александр Иванович, как я рад вас видеть, – проговорил мужчина с теплотой в голосе и уже хотел было подняться навстречу офицеру, как лицо его снова исказилось от усилившейся в теле боли. – Однако чувствую я себя самым прескверным образом, что уж тут, – он горько усмехнулся, – однако зачем об этом… Лучше расскажите, как прошел прием у Его Величества, вы, верно, теперь новый герой Парижа, не перестаю вспоминать, как вы геройствовали в тот вечер, так красиво, так благородно, пример изящества и ловкости. В вас точно влюбились сразу десяток парижских барышень, – он хотел рассмеяться, но тут его снова захватил кашель, и он чуть слышно застонал.

Чернышев тут же подал Куракину стоящий рядом с кроватью на небольшом круглом столике бокал с водой.

– Ваше здоровье очень беспокоит меня, князь. Вы очень слабы, что говорит доктор? – с участием спросил он у Куракина.

– А что обычно говорят доктора, то и мой говорит: "Отдыхайте, спите, ешьте, принимайте такую-то микстуру, а дальше все в руках Божьих"… Однако знаешь, что меня до сих пор забавляет с того вечера? Когда меня едва живого выволокли на улицу, все пришли в ужас от того, как пострадал мой костюм. "Сколько же он вам стоил? А какая чудная была золотая вышивка, как жаль", – говорили они мне. И никто, представляешь, почти никто не справился в тот момент о моем самочувствии, – он горько улыбнулся и иронично произнес: – Преглупые люди, так послушаешь, и решишь, что сама жизнь человеческая – это что-то ничтожное. В самом деле, какое дело до простого человека, когда речь идет о золотых побрякушках, – вдруг он снова сморщился от боли. – Вот случится, и умру здесь, вдали от родины, не дай Бог, конечно, но кто знает… Однако довольно моих причитаний, они только больше нагоняют тоску. Я все еще жду рассказа о вашем походе к Наполеону, – сказал Куракин и оживленно взглянул на молодого адъютанта, приготовившись слушать так интересовавшую его историю.

Глава 3

Совсем недалеко от отеля Теллюсон, на улице Тетбу, находился дом Чернышева, где он снимал несколько комнат.

Обстановка в квартире русского адъютанта на удивление была очень скромна, представляя собой лишь необходимые предметы интерьера и некоторые другие обязательные вещи. Тем не менее комнаты всегда содержались в идеальном порядке и чистоте, делая честь тому, кто следил за ними.

Из прислуги у Чернышева был только лакей, немец по происхождению, удивительно способный ко всему человек. Он блестяще выполнял все возложенные на него поручения и обязанности и даже мог недурно готовить в тех редких случаях, когда Чернышев обедал не вне дома.

– Александр Иванович, в ваше отсутствие вам пришло приглашение, – сказал Вюстингер, так звали лакея Чернышева, когда тот вернулся от Куракина. – Оно от маршала Нея, его светлость надеется видеть вас сегодня к пяти часам в своем доме.

Чернышев быстро пробежал глазами приглашение. Что ж, даже нанеся визит к маршалу Наполеона, он успевал к Полине в назначенный ею час.

– Что ж, тогда я поеду сначала к господину Нею, а затем мне предстоит уже другое свидание. Пусть мои вещи будут готовы к четырем часам, – отложив письмо, проговорил он и, дав Вюстингеру еще несколько указаний, отправился в свою комнату.

Мишель Ней, один из главных маршалов Наполеона, уже имевший на своем веку множество блестящих сражений и прочих достижений, прежде едва знавший Чернышева, сейчас встретил русского офицера чуть ли не с распростертыми объятиями. Наружность его показалась Чернышеву замечательной; он, несмотря на весь свой военный успех, казался человеком весьма мягкого характера. Лицо его ни разу не приняло сурового, мрачного выражения, так свойственного военным людям, а, наоборот, было как бы просветленным и добрым. Вполне возможно, что таково было выражение его лица только в этот день. Однако сама внешность маршала, казалось, говорила о добродушии своего обладателя: открытое чистое лицо, рыжеватые с золотым блеском чуть вьющиеся волосы, мягкая линия бровей и большие открытые голубые глаза.

Вдруг из-за угла высунулись два мальчишеских лица семи и шести лет.

– Что вы там выглядываете? – шутливо произнес он. – Идите сюда и поприветствуйте нашего гостя. Граф Чернышев три дня назад спас жизнь вашей матери.

Дети вышли из своего укрытия, обрадованные тем, что им разрешено побыть рядом со взрослыми.

– Мы очень рады вас видеть, сударь, вы настоящий герой, – вытянувшись и выставив вперед грудь, чтобы казаться как можно взрослее, ответил старший. Второй, подражая брату, принял такую же позу и добавил:

– И вы очень храбрый и добрый. И мы очень рады, что вы спасли нашу маман.

– Это мои ребятки, Наполеон Жозеф и Мишель Луи Феликс, – с едва уловимой отцовской нежностью в голосе сказал Ней, – еще есть младший Эжен Мишель, но он сейчас, верно, с моей супругой. – Тут он обратился к сыну: – Жозеф, ступай, позови мать, скажи, что граф уже приехал.

Чернышев улыбнулся, причем улыбка эта объяснялась совершенно разными причинами: видом этих детских, полных восхищения лиц, трогательной нотой, с которой маршал назвал своих детей, и самими именами. Чернышев, несмотря на свое уже длительное знакомство с европейской культурой, никак не мог свыкнуться с этой традицией двойных, а то и тройных имен. Так, послушав Нея, можно было решить, что у него не трое, а минимум семь сыновей.

Через некоторое время в гостиную вышла жена маршала Нея, Аглая Огье, женщина, обладающая красивыми, нежными чертами лица, легкая полнота придавала всей ее внешности что-то чрезвычайно милое и доброе. Глаза ее мягко светились, но лицо сохраняло некую бледность – последствие пожара в доме князя Шварценберга.

– Мой муж уже выразил вам нашу глубокую благодарность, вы даже не представляете, как много сделали для нас. Я не так дорожу своей жизнью, но дети, они еще так малы, подумать только, что они остались бы без матери… Я до сих пор не могу без дрожи думать о смерти княгини Шварценберг (невестки австрийского посла), у нее осталось десять детей, представить страшно, что будет с ними без матери, а ведь она была немногим старше меня… Это ужасно… И все этот кошмарный бал. Подумать только, что такой страшный рок мог коснуться и нашей семьи, – проговорила Аглая с настоящим испугом в глазах.

– Не думай об этом, дорогая. Ты еще так слаба. К счастью, господин Чернышев избавил нас от этой участи, – сказал Ней, подойдя к жене, и затем, с благодарностью взглянув на Александра, добавил: – Мы всегда будем рады вашему визиту, граф, и надеемся, что пока вы в Париже, вы станете частым гостем в нашем доме.

Глава 4

Откинув назад голову, Полина лежала в наполненной теплой водой ванне и вот уже в течение нескольких минут, задумавшись, смотрела на свои длинные, чуть сморщившиеся от влаги пальцы выставленной вперед белой руки, то сводя, то разводя их.

– Который час, Марсель? – чуть наклонив голову, спросила Полина стоящую подле камеристку.

– Половина десятого, госпожа.

На губах женщины заиграла легкая улыбка, она поднялась и, обтерев тело, позволила Марсель одеть себя. Скоро он будет здесь, промелькнула приятная мысль в ее голове. Она с каким-то радостным возбуждением ждала Чернышева. И хотя Полина даже не могла знать наверняка, нашел ли Чернышев ее маленькое приглашение, а уж тем более решит ли он воспользоваться им, она ни секунды не сомневалась в том, что увидит его сегодня. Женщина не знала, откуда взялась в ней эта уверенность, но она доверилась ей и весь день готовилась к его визиту.

Что такого необыкновенного было в этом Чернышеве, раз он так занимал ее мысли? Он молод, красив, смел, от него в восторге весь Париж, и к тому же он русский, что было удивительным для Полины. Еще никогда сестре Бонапарта не доводилось иметь отношения с русским. Каким он окажется, этот прославленный со времен Петра Первого русский дух? Какие тайны может скрывать в себе этот человек, прибывший из далекой холодной России?

В десять вечера Чернышев подъехал к дому на улице Фобур-Сент-Оноре. Отель де Шаро одиноко красовался на этой тихой узкой улочке, так неприветливо встречающей случайных прохожих своим скромным видом, который лишь усиливался в контрасте с близлежащими Елисейскими полями.

В вестибюле отеля, залитом золотым светом, не было никого. Чернышев окинул помещение быстрым взглядом внимательных темных глаз.

На окнах висели длинные темно-розовые портьеры, расшитые золотой нитью, ковер такого же малинового оттенка устилал лестницу, ведущую на второй этаж.

– Вы все же пришли. Я очень рада снова вас видеть, Чернышев, – раздался сверху веселый голос мадам Боргезе.

Полина стояла на лестничном пролете в новом красивом платье вишневого цвета, подчеркивающем белизну ее шеи и плеч. Ее черные, чуть завивающиеся на висках волосы обрамляли нежный овал прелестного лица, сияющего легким румянцем. Исполненной изящества и удивительной грации походкой она легко сошла со ступеней и оказалась перед своим гостем.

– Идемте, мне не терпится показать вам свой дом, – проговорила она и повела его в длинную галерею, открывающуюся за вестибюлем.

Отель де Шаро внутри поражал роскошью своего интерьера и одновременным уютом. Некоторые комнаты были отделаны в восточном и модном в то время египетском стиле.

– У вас очень милый дом, – заметил Чернышев, когда они прошли в одну из зал.

– Я и сама очень люблю его. Вы, наверное, знаете, что я довольно нечасто живу в Париже, однако на это время у меня есть этот дом. Когда я приезжаю в Париж, нет нужды останавливаться у других, что порой очень радует. Я успела купить его еще до того, как вышла замуж за месье Боргезе и уехала в Италию. Помнится, он стоил мне гигантских денег, но он того стоил.

– Вы еще долго пробудете в Париже?

– Не знаю. Пока не надоест, – сказала она, рассмеявшись. – Все эти поездки лишь для того, чтобы немного разнообразить жизнь. К тому же, признаться, в Париже я могу чаще видеться с братом. А встречи с ним – это то немногое, что приносит мне радость.

– Его Величество не один раз с нежностью вспоминал о вас в разговорах со мной, – улыбнувшись, произнес Чернышев.

– Приятно слышать, но, боюсь, в последнее время он бы не сказал этого.

– Но почему?

– Наши отношения несколько, – Полина попыталась подобрать нужное слово, – несколько охладели. Я горячо люблю его, но, знаете, когда он увлечен какой-то своей идеей, он становится совершенно невыносим. А его брак с австрийской принцессой разве не одно большое недоумение… Кстати, я хотела спросить вас о Луизе, вы видели ее на балу. Какой вы нашли новую императрицу Франции?

– Если она стала женой вашего брата, я не сомневаюсь в ее достоинствах. Она привлекательна внешне, грациозна. О другом, увы, я не могу судить, хотя и уверен в лучших ее качествах, – ответил Александр.

– Вы находите, что она красива? – замедлив шаг и обернувшись к Чернышеву, спросила женщина.

– Вы устроили мне настоящий допрос, мадам Боргезе, – смеясь, сказал Чернышев.

– Полина, зовите меня Полина или как вам угодно, но только не именем моего мужа, – горячо проговорила принцесса, тут же, вернувшись к мыслям о Луизе, продолжила: – Мой брат будет глубоко несчастен с ней, она никогда не сможет хоть в малой степени заменить Жозефину. Увы, но брак сам по себе прескверная вещь, а заключенный по политическим соображениям, он вообще чудовищен.

– Вы говорите так оттого, что сами стали жертвой подобного? – с сочувствием взглянув на принцессу, произнес Чернышев.

Ставшее таким печальным и серьезным лицо мужчины невольно вызвало у Полины улыбку:

– О, Чернышев, что с вами! Нет, мое положение совсем не так плохо, как вы подумали. Я не живу с мужем уже более трех лет и, право, почти забываю о его существовании, как и он о моем. Так что злой муж вам не угрожает… Однако, я не хочу говорить о нем. Вы голодны? Я велела накрыть стол к половине десятого, идемте. И не вздумайте говорить, что вы уже ужинали, я собираюсь накормить вас вкуснейшим буйабесом, а на десерт нам подадут мороженое и крем-брюле, – Полина мечтательно улыбнулась, словно представив вкус описываемых кушаний. – Идемте же, это будет чудесно!

Глава 5

В четвёртом часу он вернулся в свой дом на улице Тетбу, неслышно проскользнул в свою комнату и опустился в кресло. Небо за окном было ещё чёрно, бледные, подсвеченные желтоватым сиянием луны, облака одинокими островками были разбросаны по этому ночному полотну.

Лицо Чернышева было печальным, какая-то неприятная тяжёлая мысль омрачала его красивые мужские черты. Полина… мысли об этой женщине помимо его воли сами приходили к нему, завладевая сознанием. Такой ли он ожидал её увидеть?

Полина Бонапарт, средняя сестра Наполеона, женщина, известная своими исполненными совершенства чертами, своей чарующей красотой, а также удивительной распущенностью и легкомыслием. Какое огромное количество любовных романов приписывала ей молва, чего только не рассказывали в парижских салонах о сладострастии этой женщины и её любовниках. Всё это создавало уже упрочившийся в обществе образ вестфальской принцессы. Совпал ли у Чернышева этот образ с тем, что он увидел сегодня? Конечно, красоту этой женщины сложно было бы не признать, всё в ней было так удивительно гармонично и хорошо, что она сразу поражала мужское воображение. А то, как она одевалась, как вела себя, с какой смелостью назначала свидания, свидетельствовало далеко не в пользу её целомудрия.

И всё же Чернышев испытал странное, неясное, непонятное самому себе чувство к этой женщине, в ней будто было что-то ускользающее, глубоко скрытое от остальных, что-то потаённое и резко несочетающееся со всем её образом. И от этого чувства Александру было не по себе.

Он не был даже немного влюблен в нее, в любом случае никак не должен был этого. В том, что сама Полина может найти в нём что-то большее, чем короткое развлечение, он тоже сомневался.

Тогда что же мучает его? Он сомкнул уставшие веки и на пару минут откинул отяжелевшую голову на спинку кресла. «Зачем я об этом думаю? Что за глупые, бестолковые мысли? Разве я не понимаю, для чего это всё?» – пронеслось в его голове.

Резко встав и попытавшись бодро улыбнуться своему отражению, он направился к окну, задёрнул плотными занавесками окно и, опустившись за стол, взял листы белой бумаги и стал что-то писать. Тусклая лампа бледно освещала его чуть склонившуюся над бумагами фигуру, стрелка часов мерно завершала очередной круг, а на востоке вдали уже занимался рассвет. А он всё исписывал новые и новые страницы. Вдруг он замер, когда это началось? В какой момент его жизни судьба направила его по такому пути, всё происходило будто само собой. Ему вспомнился тот вечер у Куракина, танец и та первая, наверное, судьбоносная встреча с императором Александром.

Был 1801 год, в доме Куракина устраивался бал, на котором должен был присутствовать сам император. Чернышеву тогда было только пятнадцать лет. Он впервые был на таком большом роскошном мероприятии и с восторгом смотрел на пышные убранства залы, дорогие наряды и, конечно, на хорошеньких барышень в воздушных блестящих платьях. Начался полонез, танец, как правило, открывающий любой бал. Девушки собрались на одной стороне залы, мужчины перешли на другую.

– Согласитесь, юноша, очаровательная черноглазая блондинка очень хороша, – произнёс стоявший рядом с ним высокий мужчина. Чернышев взглянул на своего соседа, с внутренним каким-то священным страхом узнав в нем императора.

– Да, она в самом деле очаровательна, она обещала мне следующий танец, – очень просто ответил Чернышев, пытаясь скрыть все охватившее его волнение.

– А если я собирался пригласить её?

– Мне жаль, ваше величество, но мадмуазель будет танцевать со мной, так как она уже приглашена мной, – невозмутимо сказал Чернышев.

Это упорство юного собеседника удивило и позабавило императора.

– Как вас зовут, юноша?

– Александр Чернышев, – гордо ответил тот.

– У вас замечательное имя, вы всё больше мне нравитесь, молодой человек, – приятно рассмеявшись, сказал император. – Хотите, я сделаю вас своим пажом?

***

Тропинки Люксембургского сада удивительно безлюдны в раннее время суток, когда люди только начинают свой день, полный забот и ежедневных хлопот. Однако в предрассветный час сад, чуть подёрнутый нежным сиянием восходящего солнца, в момент, когда тайна ночи вот-вот рассеется, растворится в открывшемся свете, обладает не меньшим, а может, и большим очарованием, чем в вечерние часы.

В это удивительное время посетитель сада может наблюдать зачаровывающую картину: мраморные женские фигуры, статуи французских королев, белеющие сквозь темные силуэты деревьев, словно оживают на мгновение, когда легкий луч касается их каменных лиц.

На скамье под ветвями каштановых деревьев сидел человек. Это был Франсуа Журьен, юноша лет двадцати двух-двадцати трёх. Его худоба, большие карие глаза и светлые волосы, кудрями обрамлявшие широкий бледный лоб, придавали всей его внешности какое-то детское, доверчивое, немного робкое выражение. Он пребывал в волнении и тревожно оглядывался вокруг, однако тишина сада, утренняя прохлада отвлекли его мысли, он задумался и очнулся, только когда кто-то тихо опустился рядом с ним на скамью. Юноша вздрогнул от неожиданности.

– Вы, кажется, взволнованы. Однако вы всё-таки здесь, стало быть, вы всё же приняли решение, – ровным голосом проговорил молодой мужчина, присевший рядом, это был Александр Чернышев.

– Мне необходимы деньги, – произнес Франсуа. – Внутри этой книги вы найдете перепись всех документов, что вы просили, и даже несколько оригиналов, – протянув книгу, лицо его вдруг стало еще бледнее, он покорно вздохнул.

Чернышев чуть приоткрыл книгу, проверив ее содержимое и убедившись в его исправности, кивнул и убрал врученную ему вещь, после чего протянул сидящему подле конверт.

– Тут ваши деньги, месье.

Юноша с жадностью впился пальцами в конверт, руки его дрожали, он торопливо принялся прятать деньги. Чернышев молча наблюдал за ним, когда тот закончил, он спросил:

– Вы знаете, на что потратите их?

– Моя мать больна, лекарства стоят очень дорого.

– Когда вы сможете купить все, что вам нужно, это не вызовет подозрений у ваших знакомых?

– Нет, не думаю. У меня не так много знакомых, которые бы интересовались моей жизнью. Если что, я скажу, что выиграл их, я часто играл раньше, мне поверят.

– Хорошо… – после недолгого молчания сказал Чернышев. – Я свяжусь с вами, когда вы мне вновь понадобитесь. В любом случае, вы многим рискуете, будьте аккуратны.

Покинув сад, Чернышев направился на улицу, где его уже ждал Вюстингер с подготовленным экипажем.

– Вы уверены в месье Журьене? – спросил немец, когда они сели внутрь и экипаж тронулся. – Когда я встречался с ним в первый раз, мне казалось, что он все-таки не решится на такой шаг. Вы не боитесь, что он, пойдя на предательство своей страны, с большей легкостью потом предаст и вас?

– Сотрудничать со мной его вынудила болезнь матери. Он отлично понимает, что ожидает его в случае ошибки. Не думаю, что он теперь решит отказаться от начатого. Но быть уверенным… Разве можно быть уверенным, когда вопрос касается другого человека, мы знаем о нем уже много, но как многое скрыто от нас. Гарантий никто не даст, Вюстингер, – с грустной улыбкой произнес Чернышев и откинулся на спинку сидения, оказавшись в тени экипажа.

Глава 6

Как бы ни было печально событие, случившееся 1 июля, для Чернышева оно в самом деле сыграло большую удачу. Уже будучи и так хорошо принят парижским обществом, теперь он стал чуть ли не самым популярным человеком в городе. О нем говорили, им восхищались, приглашали на все вечера. Женщины находили в нем самого галантного кавалера, мужчины – отличного собеседника. Одним словом, от него были в восторге.

В доме маршала Нея Чернышев сделался постоянным и всегда желанным гостем. Сам Ней всегда был рад этому молодому русскому флигель-адъютанту, его жена, до сих пор глубоко благодарная ему, тоже находила приятным для себя общество Чернышева. Дети и вовсе, казалось, полюбили своего нового героя и, когда он приходил, показывали ему свои книги, игрушки, с гордостью демонстрировали свои познания в предметах географии, истории, арифметики и прочих областях, радуясь его похвалам.

Сам же Чернышев находил это семейство просто очаровательным: благородный муж, достойная жена, милейшие дети – они представляли ему настоящую семейную идиллию. Тем не менее не только теплая атмосфера привлекала Чернышева в этих визитах. У Нея всегда собирались лица, занимающие важные места при Наполеоне, а стало быть, владеющие ценной информацией. Присутствуя на вечерах этого маршала, русский адъютант с поразительной внимательностью подмечал все детали ведущихся в доме разговоров. Казалось, в самых незначительных беседах он находил множество любопытных моментов, анализируя которые, он приходил к определенным выводам о проводимой Наполеоном политике.

Как-то раз на одном из таких вечеров ему случилось завести весьма любопытное знакомство.

Генрих Жомини был бригадным генералом, швейцарцем по происхождению, и стоял на службе у Наполеона в качестве волонтера. Во время итальянских походов он являлся начальником штаба маршала Нея и с тех пор был с ним в дружеских, теплых отношениях.

– Жомини, вы пришли? Скорее идите сюда, я хочу вам представить Александра Чернышева, русского офицера, – сказал Ней, когда генерал прошел в гостиную.

– Граф Чернышев! Знаю, слышал. Генрих Жомини… Очень рад нашему знакомству, – и мужчина горячо пожал руку Александра. Потом, сообразив небольшую сумбурность своей речи, он спросил: – Вы же граф?

– Это как вам будет угодно, – улыбнувшись, произнес русский адъютант.

– Да вы шутник! – найдя ответ Чернышева забавным, вынес Жомини и тут же, увидев большой зеленый стоящий посреди гостиной стол, спросил: – Вы играете в бильярд?

Игра сопровождалась превосходной беседой, из которой Александр заключил, что его новый знакомый – интереснейший рассказчик, отлично знающий все тонкости военного дела. Генриху, очевидно, тоже пришелся по душе этот молодой человек.

Когда вечер у маршала подошел к концу, Жомини выразил определенное желание уйти вместе с Чернышевым и провести в его компании еще лишних полчаса.

Они миновали улицу Лилль, на которой находился особняк маршала, и вышли к набережной Сены.

Жомини оказался человеком редкого живого ума, за широкой улыбкой, непринужденностью и большим добродушием скрывая удивительную проницательность и точность мысли.

– Победа в любой войне – это единство мужества и народного духа, крепости армии и технического прогресса. Кто бы что ни думал на этот счет, а какой бы боевой дух ни был в армии, как бы ни были мужественны и отважны ее солдаты, а что толку, если они будут вооружены палками. Я говорю и буду говорить, что в войне решает всё. Вот возьмем, например, передвижные повозки. Неужто и от них может зависеть исход войны, спросите вы. Конечно, отвечу я. Быстрые прочные повозки – это как минимум снабжение армии всем необходимым. Кстати о повозках, я слышал, недавно разработали какие-то удивительные новые повозки. Признаться, мне было бы интересно, чем же они так уникальны… Скажите, в Петербурге тоже есть платные мосты? – спросил Жомини, когда они проходили по мосту Искусств. – Однако, возможно, оно того стоит, – и он остановился, взглянув на чудесный вид, открывающийся с моста: на темную Сену, в которой отражались дрожащие яркие дорожки уличных фонарей, здание французской академии.

Тут они заметили приближающуюся к ним фигуру мужчины. Когда они поравнялись и бледный свет полумесяца осветил их лица, Чернышев узнал идущего им навстречу.

Этот высокий, большой, но не лишенный изящества мужчина с черными короткими волосами, уложенными на манер Наполеона, с выразительными темно-синими, как вечернее небо, глазами, тонким ртом и небольшим прямым носом был хорошо знаком русскому адъютанту. Тот, в свою очередь, очевидно, узнал их обоих, ибо на лице у него натянулась как бы вынужденная, мало приятная улыбка:

– Полковник Жомини и… О, надо же, Александр Иванович, – мужчина ненадолго задержал взгляд на Чернышеве, – добрый вечер, господа.

– Добрый вечер, ваша светлость. Чудесный вечер, вы не находите? – сказал Жомини со своей неизменной, сияющей во все лицо улыбкой.

– Герцог Ровиго, – Чернышев учтиво опустил голову, – рад нашей встрече. Однако вы, кажется, несколько удивились, увидев меня. Разве вы забыли, что я в Париже?

– Вы вечно в Париже, а после недавнего времени вы и вовсе сделались тут маленьким царьком. Быть может, только младенцы еще не знают о вашем существовании. Однако я не знал о вашем знакомстве с генералом и о любви к пешим прогулкам. Признаться, никогда не замечал ранее за вами этой привычки.

– Привычки могут меняться, – заметил Чернышев. – Тем более неужели так много нужно, чтобы наслаждаться прогулкой на свежем воздухе, да еще и в компании с хорошими людьми? Тут разве должна быть только привычка получать удовольствие, но я думаю, она есть у каждого.

– У вас так точно есть, – криво улыбнувшись, проговорил герцог.

– Но согласитесь, что может быть лучше и чудеснее прогулки по ночным улицам этого города?

– Я думаю, много что, – сухо сказал Савари. – На мой взгляд, ночные парижские улицы более всего привлекательны для преступников и бандитов. Так что будьте аккуратны, господа. На этом позвольте вас оставить, мне нужно идти, – он еще раз одарил каждого своей тонкой улыбкой и направился в сторону моста Искусств.

– Вы, кажется, были неплохо знакомы с его светлостью? – спросил Жомини, когда герцог ушел.

– Да. Он был в Петербурге в качестве посла… А потом мы пересекались еще много раз. Какое-то время даже были соседями по комнатам.

– Звучит крайне занимательно. Вы расскажете мне об этом?

– Конечно, Жомини, – задумчиво ответил Чернышев, провожая взглядом растворяющуюся в темноте фигуру герцога.