Я буду мстить в смерти

Глава 1 Новый путь

Я бы хотел сказать, что сперва с моих глаз слетела пелена морока, что я почувствовал боль или вспышка из памяти напомнила, кем я был. Но это была бы неправда. Вначале я почувствовал дрожь. Не судорогу или стук, дрожь, как будто мою ногу сверлили перфоратором, она то нарастала, то стихала. Поднимаясь по голени к бедру и перетекая в позвоночник, достигала черепа, заставляя зубы неприятно стучать. В какой-то момент, пытаясь осознать источник надоедливой вибрации, я остановился, ища глазами цель. Мои мысли путались, спотыкались и в голове упирались в непреодолимую преграду. Собрав усилие воли, я начал разгонять студень сознания, рушить преграды, думать. Просто думать обо всем, что придет в голову. Этот прием помогал мне во время бессонных дежурств на скорой, после длительных застолий перед работой и долгих ночей у кроватки ребенка.

– Ребенок? У меня он был. И работа? И засто… А это что за слово. Чужое. Как можно есть за столом. Едят, стоя на корточках, погрузив лицо в сладкую пульсирующую массу. Отрывая жизнь кусочек за кусочком. Отнимая секунды и минуты, прибавляя к себе. К своей жизни. Нет, к своему поссмертию. – мысли медленно перескакивали на новую тему, сбрасывая блокирующие узы. Сложно было понять, сколько мне понадобилось времени, но толчок в плечо заставил прервать размышления, осмотреться.

– Осторожнее ты. – хотел сказать я, но изо рта вырвалось хлюпанье со сдавленным хипом. Обидчик отреагировал на мой возглас, на ходу обернувшись. Чернокожий парень, подмигнув, улыбнулся белоснежной улыбкой.

– Какой-то слишком черный. И откуда у нас африканцы? Или это я опять в Африке. Когда меня… – подумал я. Махнув головой, я посмотрел вновь, и ужас зародился в моей груди. Парень не был чернокожим, он был черным. Черным до состояния сажи, обугленным с вплавленной в тело одеждой. Оскал неприкрытых зубов, принятых за улыбку, единственный бледный глаз – за подмигивание. Парень потерял второй глаз, оставив лишь оболочки склеры, выступавшие лоскутами из глазницы с истекающим гноем. Я было хотел броситься к нему, оказать помощь, остановить боль и кровотечение, но мои ноги запнулись о что-то твердое. Поскользнувшись, упал в липкую массу, окунувшись лицом в зловоние.

– Бляха… – сорвалось с моих уст незаконченное выражение. Оборванное бледным взглядом. Точнее, двумя смотревшими в небо глазными яблоками, выступающими из красной липкой массы с белыми пятнами костей. Я отполз в сторону, прежде чем осознал увиденное, прежде чем осколки сложились в голове в постапокалиптическую картину. Грунтовая, засыпанная гравием дорога, по которой медленно брели люди, качаясь, словно рожь на ветру, в едином порыве движения. Людьми их можно было назвать едва ли. Разорванные, гнилые, местами поеденные, они шли, имея свой общий для всех путь, по дороге, усеянной телами таких же, как они людей. Те, кто не мог стоять или идти, падали, попадая под ноги идущих, и были перемешаны с дорожной пылью, растасканы в сплошной багровый ковёр. На меня, в ужасе отползающего в сторону, они не обратили никакого внимания.

– Они мертвы? Все. С такими травмами не живут. Но… – пронеслись мысли в голове. На какой-то момент зародилась мысль о наваждении или злом розыгрыше, но она спала, как только передо мной в потоке проплыло тело. На его торсе и руках практически отсутствовала плоть, как и голова. Обнаженные ноги несли пустую грудную клетку с позвоночником, лишь условно соединенный с белыми костями рук. В этом не спрячешь механизм или человека, оно лишилось всей плоти, но, нарушая законы природы, продолжало двигаться. Внезапно на поверхность из мути паники всплыла мысль. – А я? Я жив или…

Мои руки прошлись по телу, тугие, неповоротливые, крючковатые пальцы небрежно ощупали торс и шею.

– Черт! Боже! Нет! – прошипел я, но снова вырвалось бульканье. Голос утонул в рычании, теряя воздух сквозь рану на шее. Длинную, косую, от уха до уха, проходящую сквозь трахею. – Стоп, меня казнили? А это что?

Разорвал на груди рубашку, нащупал на раны, глубиной в палец. Пятисантиметровые, с выступающей красной розой плоти, украшали грудную клетку и живот.

– Это выходное отверстие. А входные здесь же, на спине. – бились пульсом в голове мысли, нащупав маленькие дырочки. – Печень, правое легкое и почка. По всем факторам смертельные раны. А шея – это чтоб добить? Чтоб не мучился? Или… Стоп, с такими ранами мне жить десяток секунд. Значит?

Усмиряя панику, я занялся размышлениями и поиском ответов, логически перебирая информацию.

– Я был медиком, врачом или что-то очень близкое. Воевал или участвовал в войнах. Знаком с травмами, механизмом нанесения и последствиями. Но кто я? – мои мысли упирались в незримую пелену, не пуская дальше. Воспоминания свежие, дороги и мертвых были буйными, наполненными запахами и деталями. Но всё, что до. До дороги, до осознания себя в толпе, висели бледными, скомканными и размытыми.

– Давай! – скрипел руками я, мысленно царапая плотную пелену. Она не рвалась, лишь едва отодвигалась, проявляя символы, образы, которые тут же пропадали.

– Му…ка… – послышалось издалека. Знакомый и родной голос, мысль, легким дуновением коснулась моего сознания. К пелене прижалась, проявляясь воспоминание белого существа, бегающего от меня по зеленому ковру, хохоча и пряча серый сверток в руках. Я пытался его забрать, без злобы или жажды пожрать, для веселья. Воспоминание пропало не вспышкой или хлопком, а тихо, оставляя в мыслях звонкий смех.

– Дочь? Ребенок? – пытался снова приблизить пелену к счастливому моменту, но воспоминание ускользнуло, оставив пустоту, ярость и злость. – Дочь! У меня была дочь.

Утвердительно сам себе сказал я, заставляя встать и идти. Дуновения чужих мыслей было мало, но достаточно, чтоб уловить направление, в степь, через яр и холм. К городу, или тому, что раньше называлось городом. Ноги не слушались, но направление было, направление к прошлому, к правде, к истине. Моей смерти, происходящего вокруг и к потоку мертвых тел на дороге.

– Иди. Вперед! Туда! – приказывая непослушным ногам, которые, не видя преград, старались сменить направление, влиться обратно в реку смерти. Она была незрима, но напор нарастал при отдалении от других мертвых. С ними было спокойнее, тише. Отдаляясь, моя ярость росла, злость на мир разъедала мысли. В какой-то момент я перешёл на мысленный крик, переходящий в рёв. – Слушайся! Иди! Вперед! Домой!

Ноги послушались, а мысли прояснились. Неуловимая цель, путь, подхватил меня, помогая двигаться, помогая перейти на легкий бег. Пробежав километры в одном мне известном направлении, я услышал за спиной рык. Сдавленный, глухой. Обернувшись, увидел, как от реки мертвых отделился ручеёк, двигавшихся за мной. По моим следам. Ближайший, толстый мужчина с отрубленной у локтя рукой и погрызенной шеей замедлил бег, перейдя на шаг. За его спиной маячило два десятка теней, таких же быстрых и неутомимых, как и я.

– Со мной, не надо. Назад! – сказал я, взбираясь на холм в надежде оторваться от спутников. Но они чувствовали поток, создаваемый моей волей, шли по руслу мыслей. Ускорив шаг, я взобрался на холм. Удар в лицо сбил меня с ног. Рот заполнил вкус гнили, глаз ослепило вспышкой, и в нос ударил сладкий запах серы.

– ДА! Сука, ты видел это 10 баллов. Прям в ебучую харю зарядил. И с десяти метров. – кричал восторженный голос.

– Да ни хуя. Ты его по касательной задел. – крикнул второй. Мне в лицо ударил серый свет, ослепив. – Вон он двигается. Это только один бал. Слепой ты очканафт.

– Сейчас закончу. – щелкнул затвор. Такой знакомый. Тело среагировало само. Не вставая на четвереньки, перекатом скатилось на край холма, по склону.

– Ахуеть. – крикнул парень, через секунду, и облако грязи взлетело с места от удара дроби. – Он уворачивается.

– А лошара. Это минус 5 баллов. Я веду. Сасунок. Моя очередь. Смотри, как надо. – повторный чёлочек взводимого курка, шум приближающихся ног, рыщущий по земле зайчик фонаря не обещал ничего хорошего. Я сжался, припав на четвереньки, ища, куда спрятаться или забиться. Но гладкий склон не имел укрытий. Ровная поверхность, слегка прикрытая травой, уходила вниз на пятьдесят метров.

– Бах! Аггггррр! – послышался выстрел над головой, и за спиной взорвалась чья-то голова, испустив последний шёпот. Мое зрение изменилось. Я почувствовал, как угол обзора расширился, изогнулся, одновременно показывая окружающую обстановку за спиной, холмом и любыми предметами в радиусе десятка шагов. Картина на миг замерла. Парень со вскинутым ружьем, еще школьник, в кожаной куртке и джинсах, выстрелом по челюсть снес голову преследующей меня женщины с обглоданной грудью. Второй в спортивке целился в толстяка.

– Эпть! Да тут джек пот. – замедленный крик разнесся по округе. – Народ! Мочилово! Эбаш.

Он стоял близко, не обращая внимания на меня, приникшего к земле, слившегося с травой. За его спиной почувствовалось движение трех молодых тел. Свежих, вкусных, отдающих духом брожения и трав. В моей голове вспыхнула ярость. Злость. Нарастая. Лишая воли и стирая сознание. Она рвалась порвать, сожрать и отомстить. Шепот призывал забрать жизнь у детей, подаренную не по праву, принять в ряды плоти, в ряды смерти.

Я сдавил кисти рук, закапываясь в сухую землю. Челюсть встала на место, издав хруст со сдавленным рыком. И все пришло в движение, как только шёпот стих, а тело женщины коснулось земли. Толстяк получил сразу три выстрела в грудь и один в голову, потеряв устойчивость, упал на землю, открыв проход пяти мертвецам, которые рванули вперед. Волна смерти взбиралась на холм, рвалась, рычала, грудью встречала горячий свинец, стремилась убить. Сделав рывок, пройдя за спину «справедливок», я перехватил его руку. Кисть сама легла на ствол ружья, отклонив в сторону, струя пламени дважды выскочила, и кожаная куртка на спине соседнего парня всколыхнулась. Парни не успели осознать случившееся. Один, подстреленный, упал на землю. Второй, испуганный, растерянный, пытался освободиться из моих объятий. Но я не отпустил. Не отпустил, видя его безумный взгляд. Не отпустил, чувствуя сладость мяса на зубах и хруст ключицы во рту. Не отпустил, слыша мольбу и крик боли. Не отпустил, потому что не хотел. Я был голоден. Голоден как никогда, и он был моей пищей. Пелена в сознании колыхнулась, всплыла на поверхность, застилая взор, лишая контроля. Вдалеке я видел вспышки, одна из которых сбила меня с ног, опрокинув на спину, с парнем в руках. Мои челюсти работали, поглощая, отбирая минуты и часы непрожитых лет. Присваивая себе жизнь. Вокруг метались тени, слышались хлопки и крики. Но они более меня не беспокоили. Я получил, что искал. Что хотел. Что желал. А безвольный взгляд парня наблюдал за мной, осуждал и боролся. Его руки впустую царапали лицо, били кулаками в череп.

– Пап… Мам… – очередной образ, воля, мысль коснулась меня. Тонкая, мимолетная. Она искала, звала меня. Меня. Моя.

– Тася! – вспомнил я знакомое присутствие. Оторвавшись от ранее вкусного и желанного пиршества, вскочил, смотря по сторонам. На пальце я почувствовал тепло, знакомое, нежное. Тепло прикосновения, сжимающее и притягивающее к себе. Закрыв глаза, я искал источник. Он был близко и так далеко, тонкая нить соединяла меня с ней. Моей кровью. Моим потомством. В груди сжалось, и новый, или скорее старый, забытый инстинкт наступил на голод, раздавил его, вмял остатки в корку сознания, требуя действовать, искать. Того, кто важнее всех на свете. Важнее мира и всего человечества. Всего одна жизнь на всей планете.

– Тася. – мысленно прорычал я. Взяв след. Моя нога подогнулась, заставив склониться к земле, открыть глаза. Я стоял на поле сражения, окончившемся победой смерти. Она всегда побеждала, не зависимо от сторон. Десять моих спутников лишились голов, развеянных горячей сталью, издав прощальный шёпот, чтобы накормить десяток оставшихся плотью. Плотью детей. Хмельных и одурманенных. Четверо школьников не ушли с поляны, раскинув руки, они смотрели в звездное небо, отдав плоть на усиление моих спутников. Два десятка зомби поглощали, хрустели и рвали сладкую жизнь. Впитывая крохи. В телах она заканчивалась, утекала через поры, давая рост другому. Родному и одновременно чужому. Тьме, захватывающей клетки, оплетая ткани, трансформируя суть живого существа. Четверо оторвались от обгладывания ног парня в остатках спортивного костюма, поползли подбирать куски девушки в сером, лишившейся всех конечностей.

– Кхаррррр. – послышалось бульканье, и новая жизнь, или точнее смерть, зародилась в парне. Потеряв половину плоти, он задвигал остатками рук, ища потерянное. Желая вернуть непрожитые минуты и часы. Отобрать у других. Поглотить.

– Нет. – мысленно сказал я нелепо барахтающемуся телу. Словно жук, он махал костяными огрызками, пытаясь перевернуться, клацая зубами. Его взгляд все также и с тем же укором смотрел на меня, обвиняя в воровстве, присвоении чужого. Мои руки сами нашли ружьё, подняв над головой, опустили на этот взгляд. Он поплыл, но не сменился. Слышался хруст и треск черепа, разбиваемый прикладом, но взгляд продолжил смотреть в меня, в мое сознание, в мою суть, осуждая, порицая и ненавидя. После десятого удара шёпот известил о гибели парня, всколыхнув в груди ярость к самому себе. Заставив всех оторваться от еды, в общем порыве злобы, ненависти.

– Я иду. Подожди меня, Тася. – мысленно сказал я, дав направление своему движению. Прокладывая новый путь, открывая поток, в который влились другие мёртвые, следуя за мной.

Глава 2 Черная Смерть

Я плыл по пескам и степям, прокладывая незримый маршрут мертвым. Они шли рядом, отставая на пару шагов, словно пустые марионетки, не зная цели, движимые чужой идеей, поглощая источаемое мной желание найти дочь. Обогнув очередной буерак и взобравшись на холм, я вышел к окраинам города. Частные дома окружали многоэтажный центр с прилипшим с краю заводом керамики. Игла железной дороги пронзала город с трех сторон, переплетаясь с нитями дорог. Огненный шар ослепил глаза, тонкой нитью выглянув из-за горизонта.

– Солнце! – извлёк из памяти я слово. Свет его был для меня враждебен, первыми лучами согрел кожу, вызвав легкий зуд, который начал нарастать. Мои спутники, видимо, не испытывали этих ощущений, по инерции продолжили путь, спускаясь с холма к подъездной дороге. Разогнав в голове студень мыслей, сформировавшийся после длительного пути, я искал дальнейшее направление. Блики отражений, звуки плеска и запаха влаги подсказали. Указал на озеро на самой окраине города, видимое с холма зеркальным блюдцем. Я отправился в путь, обогнав спутников, замер, едва мои ноги коснулись поверхности асфальтной дороги. Рука пощупала лицо, разорванное выстрелом. Идти по дороге было нельзя. Я это помнил, знал, был обучен. Далёкий голос, грубый, злой, нёс науку выживания.

– Вы ебучие дебилы, если думаете, что они не будут контролировать дороги. Да, два пулемётных расчёта будут установлены в крайних домах. Разведка заходит там, где никто не ходит. Не по ярам, руслам рек или пустырям. Их тоже пасут постовые. Идите по помойкам и свинарникам, по краю дороги, в отдалении от основных ориентиров. – кричал краснощёкий сержант, вбивая в мою голову знания. Кувалдой загоняя гвозди истины в малодушное тело. Я ненавидел и одновременно уважал этот голос. С унижением и болью он принёс мне силу и знание. Знание, которое служило мне при жизни, послужит мне и после смерти. Шарканье ног снова известило меня, что мои спутники обогнали меня, пересекая дорогу по инерции, норовя свалиться в глубокий яр.

– За мной. Туда. Город! Дорога! – начал прокладывать я маршрут, посылая образы мыслями. Криками образов. Так, чтоб он стал ярче, громче, желаннее. И мёртвые отвечали. Не все, сначала двое-трое, свернув голову, искали направление, словно корабли накреняясь, поворачивали, меняя направление рядом идущих, меняли направление потока всех. Выровняв их на дороге, я медленно отошёл в сторону, под деревья. Идя в стороне, периодически ускорялся, стараясь не отставать, держась позади основного потока. Мои опасения были напрасны. Город был пуст. Точнее мёртв. Запах гнили, крови и смерти блуждал по улицам, заходя в разбитые окна и сорванные с петель двери. Пятна почерневшей крови, разводы на стенах и островки тел, поросшие плесенью, наполняли пейзаж города новым стилем. Не архитектурным, ведь дома не преобразились. Скорее город сменил дизайнера, убив урбанистического, наняв постапокалиптического. Влившись с потоком мёртвых, я почувствовал чужой взгляд, липкий, внимательный, рыщущий по округе. Сделав запинку, я нарочно упёрся в забор, зацепившись за штакетник, отстал, пропустив вперёд мёртвых.

– Цинь. – чиркнула по асфальту пуля, разбрызгав фрагменты мозга с костями. Спереди идущий зомби осел, обмякнув. Следом покосился второй, падая на тротуар. Толпа сразу пришла в движения. Шёпот убитых доходил до остатка сознания мёртвых, прося мести, распаляя пламя. Толпа спутников начала метаться, нападая и круша всё вокруг. Я и сам уподобился этому, врезавшись в забор, выбил несколько досок, протиснулся в незнакомый двор. Едва укрывшись за сараем, присел. Стрелок сделал ещё один удачный выстрел, убив молодое существо, бывшее раньше девушкой, дважды промахнулся. По брызгам крови, насечкам на асфальте, положению тел до выстрела я определил, что стрелок прятался в офисном здании впереди.

– Убить. – пронеслись мысли в голове, дополненные образами жестокой расправы над стрелком. Еле сдерживаясь, чтоб не броситься по прямой, я уцепился за угол сарая, выглянув. На третьем этаже кирпичного здания в трёхстах метрах мелькнули тени, и ещё один товарищ погиб. Мысли ярости вырвались из головы через швы костей, впитавшись в мёртвых спутников, задав им цель, направление. Стая, если можно было нас так назвать, рванула вперёд, встречая выстрелы грудью. Ярость, покинув моё тело, принесла странное, трепещущее спокойствие. Которое не хотело сидеть. Мысли требовали новой порции злости, желая буйства, жестокости.

– Спокойно. Думай! Дыши! – начал успокаивать я дух. – А как мёртвые думают, зачем дышат?

Запрыгали мысли в голове, спустя время, успокоившись, вновь взглянул на здание. Половина моих спутников удачно преодолели расстояние, проникли в здание через двери и окна. Слышались одиночные выстрелы с далёким шёпотом смерти. Ждать дальше было глупо, атаковать стрелков бессмысленно. У меня иная цель, найти дочь. Значит надо бежать. Нет, не бежать, идти спокойно, не привлекая к себе внимание. А как? Проходя мимо здания, я заметил отражение в оконном стекле. На меня смотрело серое, трупного цвета, незнакомое существо. Бледный левый глаз без зрачка и заплывший кровью правый смотрели в меня. На черепе отсутствовало ухо и большая часть левой щеки, а на распахнутой груди бугрились раны. Я задумался, опасность для меня представляли враги, живые, вооружённые огнём. Значит надо стать похожим на них. Живых, одетых, без ран и признаков смерти. Крадучись по дворам, я добрёл до дома с вырванной дверью. Жизни там не было. Зайдя в просторное помещение, обнаружил двух мёртвых, поедающих безголовое тело. Двое подростков работали челюстями, перемалывая плоть старого человека. В руках трупа до сих пор было зажато короткое ружьё. Опустившись, я разжал пальцы, достав гладкоствольный обрез. Руки сделали всё сами, выбросив на пол две пустые гильзы, подняв с пола заряженные. Пальцы на руках отказывались работать, способные только сжимать и разжимать кулаки, не распрямляясь полностью. Я не мог вспомнить, как разорвать синхронность движений, двигать только одним пальцем. Потратив кучу времени, всё же вставил две гильзы, зажав между 4 и 5 пальцами, защёлкнув ствол, встретив новую преграду.

– Гребанные сардельки. – прорычал я, пытаясь протиснуть палец в отверстие к курку. Толстые, разбухшие пальцы отказывались протискиваться за скобу. От злости я дважды ударил им по стене, от чего ружьё выстрелило, проделав в стене отверстие, заставившее меня успокоиться. Отбросив в сторону, направился в комнаты. Через пятнадцать минут мучений всё же смог сорвать с тела одежду, облачившись в трико, худи с капюшоном и кожаную куртку, натянув большие сапоги. Осмотрев себя в зеркало, убедился, что, несмотря на растрёпанный вид, стал похож на человека. В довершении накинув на голову капюшон, подобрал обрез с топором, зашагал по краю дороги. Проходя по улицам, я умышленно опускал голову, склоняясь вперёд, чувствуя на себе взгляды живых. Они ощущались затылком, кожей, как холод, вызывающий спазм мышц. Я не мог определить источник, стараясь быстрее уйти, спрятаться. Мёртвые постепенно начали липнуть ко мне, снова сбиваясь в стаю, следуя хвостом. Выходил на улицу я с грузом двух десятков спутников, порванных, кровавых и мёртвых. Холодный взгляд меня коснулся едва ли, сменившись оглушительным выстрелом.

– Эй! Парень! Сюда! – послышался крик из окна, и поочерёдно три выстрела снесли преследующих меня спутников. Я ускорил шаг, метнувшись в противоположную от выстрела сторону. Вскочил в покошенную калитку. Стая взорвалась, бросившись на обидчиков. Загрохотали оружейные залпы, заскрипели двери и ставни окон, посыпалось на пол разбитое стекло. Обогнув дом, я зашёл в дверь, пройдя в комнату, застал сражение в самом разгаре. Толпа мёртвых пробила дверь, втекая в одноэтажный дом. Вспышки с завидной регулярностью, словно стук часов, освещали окна, шёпот мёртвых выходил сквозь крышу на каждой секунде. В груди всё клокотало, рвалось, желая влиться в поток, рвать и убивать. Но я держался, стоя как истукан, следил за тенями и криками, дышал, подавляя зов. Наконец всё стихло, наступила не звенящая тишина, а давящая, тяжёлая. Дверь отскочила в сторону, выпустив троих.

– Бать! Как же так? Что? Что делать? – послышался голос одного, три рослых фигуры вышли, вооруженные ружьями. Первый зажимал рукой плечо.

– Так. А ну-ка не ныть. – сказал раненый, ведя стволом многозарядного ружья, проверил все углы и осмотрел улицу. – Эй, парень, можешь выходить. Тут чисто!

Я следил за ним глазами, подавляя гнев. Осматривая двор и улицу, он вышел на дорогу.

– Стой, давай завяжу, а то кровь сочится? – сказал другой, подскочив с бинтом к раненому.

– Не смей, Степан. – сказал раненый, отпрянув, отошёл на расстояние двух шагов, посмотрел в окровавленную ладонь. – Всё! Так… Ладно… Мы поступим так!

Он задумался, наступила пауза, снова давящая, тяжелая.

– Алексей, теперь ты за главного. Бери брата и дуйте за город. На машине. – сказал раненый. Свободной рукой он достал из кармана ключи, бросив парню в сером костюме. – Она собрана. Топливо, еда, походка. Всё в багажнике. В кухне стоят сумки, брось их на заднее сиденье и уезжайте. Вдвоем. И чтоб не возвращались. Только с матерью проститесь.

– Нет! Мы не уедем, с вами… – крикнул Степан, двинув к отцу. Но тот быстрым движением поставил ружьё себе под подбородок.

– Не смей! А то выстрелю. – крикнул отец. Парень замер, на его глазах проступили слёзы. – Мать уйдёт со мной. Она так решила. Мы вам не сказали, но она утром приняла лекарства. Ей осталось пару часов. Я должен был с вами уехать. Но теперь с ней останусь. А вы уезжайте из города совсем. Навсегда. Я не смогу её убить, так что мы с ней здесь останемся. Дом я сожгу. Все, идите.

– Пойдем, Степ. Отец сказал – делай! – пробурчал Леонид, взяв сопротивляющегося Степана за шиворот, потащил во двор. Стукнули двери, открылись ворота, и серые «Жигули» с прицепом, хрустя камнями под колёсами, выехали из гаража. Отец провожал их взглядом, забросил в заполненный сумками прицеп ружьё с ремнём. Он не сдвинулся с места, не проронил слёзы, не пошатнулся, пока машина не скрылась за поворотом. Постояв ещё пару минут, глядя в конец улицы, чего-то ждал. Ждал, что они вернутся? Проедут обратно, ослушавшись. Надеялся, что не останется один. Тяжёлой походкой он вернулся во двор. Заперев калитку. Я не видел его, но чувствовал. Чувствовал увядающее тело и расцветающую в коконе плоти смерть. Смоляная, гибкая, она распространялась по телу тонкими корнями, стремясь к шее, к мозгу. Заинтересованный этим процессом я вышел, подойдя ко двору, зашёл по его следам. Он устало, из последних сил вытаскивал тела мёртвых из дома, скидывая в огромную кучу.

– А, это ты. Вернулся. Напрасно! – сказал отец. Его рана на шее больше не кровила, серая кожа вздулась. А глаз закрыла пелена. Посмотрев на меня, он задумался. – Лучше уходи. Я, как видишь, всё.

Я не отвечал. И что я мог? Прорычать в ответ? Злость и ярость к этому высокому, мощному человеку пропала, сменившись любопытством. В его теле развивалась смерть. Нет. В его теле зрела Смерть. Чёрная, сильная, захватывая всё новые и новые клетки, распространялась с потоком крови и лимфы, подчиняя нервы и внутренние органы. Отсекая лишнее и перестраивая нужное.

– Чёрт. Не успел. – сказал отец, сжавшись, судороги пронзили его тело, подчинив левую половину. Рывком он постарался вытолкнуть меня из дома, но я перехватил его кисти, сжав. – Ты чего? Глупец! Беги. Я заражён. Чёрт… Как… Сука… Ты тоже… Нет!

Мой капюшон слетел с головы, открыв лицо. В глазах, точнее в одном здоровом правом, отца появился страх. Ужас. Осознание того, что он допустил ошибку. Ошибку ценою в жизнь. Ценою в боль и мучения его и детей. Он набросился на меня, наседая, пытаясь вытолкнуть, убить. Я чувствовал его злобу, разочарование, грусть. Лишившись сосуда, она утекала, струилась сквозь чёрные фрагменты тела, испарялась с чёрной поверхности мозга. Его нажим начал слабеть. Последний взгляд посерел, уткнувшись в стену. На последнем дыхании он произнёс слово, тихое, неразборчивое, а в глазах проступили слёзы. Осев в коридоре, он прислонился к стене. Два маленьких озерца не успели вырасти в реку, впитавшись в мутную роговицу. Жизнь пропустила удар сердца, навсегда покинула тело отца. Всё это время я следил за ним как завороженный. Едва его сущность исчезла, как чёрная Смерть усилила напор. Первым она захватила сердце, запустив биение в обратную сторону, устремив кровь из артерий в вены. Следующим этапом сосуды, новые, похожие на артерии, но с клапанами, как у вен, начали прорастать в теле. Почки, кишечник, мочевой пузырь сморщились, отдав клетки. Желудок, печень и селезёнка, наоборот, увеличились, трансформируясь в новые органы. Лёгкие расщепились на отдельные доли, проросли рёберными мышцами. Сосуды меняли всё, чего касались, прорастая в каждый сантиметр тела. Последним был мозг. Он поплыл, разделившись на три новых отдела. Лобная, теменная и затылочная доли вжались, поглощённые новым спинным, височным и грудным отделом. Импульсы, игнорируя нервы, побежали по сосудам, подчиняя мышцы, восстанавливая контроль над телом. В соседней комнате я почувствовал схожее преображение. Отвлекшись от сущности, бывшего ранее отцом. Опорой и защитой семейства, побрёл на новое. Что-то новое зарождалось, и я желал повторно запечатлеть процесс. Выбив плотно закрытую на замок дверь, обнаружил в кровати женщину. Толстая, отёчная, она лежала в луже собственной кроваво-красной рвоты. Пахло мочой и калом, истекшим из отверстий на теле. Теле, поражённом агрессивной, сильной болезнью. Чёрная Смерть меняла тело медленно, так, как будто ей не хватало ресурсов.

– Это рак! – сказал я. В памяти всплыло воспоминание. Я знал этих людей. Я был здесь, приходил на помощь. Соболезновал горю, поразившему семью. Горю, имя которому рак губы. Подняв подушку, я обтёр лицо женщины, узнав взгляд и зияющую раковую рану на шее. Рану, поглотившую месяц назад язык, переварившую челюсть и часть лица. Эта болезнь не хотела отдавать тело, сопротивлялась каждым островком. Каждой мелкой точкой, засевшей в сосудах и костях, лёгких и печени. Но смерть была неумолима. Она медленно вгрызалась в суть болезни, подчиняя и преобразуя её. В какой-то момент мне показалось, что обе стороны сдались, стихнув. Жизнь окончательно покинула тело, и сердце лишило болезни кислорода, и Смерть вновь ожила. Ураганом, усиленная злыми клетками, она носилась по плоти. Руша, иссушая и расплавляя органы в бульон клеток. Этот процесс мне не понравился. Он был чужим, иным, враждебным. На миг я задумался, как прервать процесс, но остановился. Дал чёрной Смерти закончить, поглотить, прибавить к потоку два новых тела. Выходя зачем-то приставил дверь к коробке, не для защиты, не как знак уважения. Для тишины, давая Смерти закончить начатое.

– Тася! – хотел крикнуть я, войдя в свой дом. Я вспомнил его по кованной калитке. По вырезанному собственными, ещё когда-то ловкими руками, знаку на стене. Я вспомнил входную, не запертую дверь и большой зал за ним.

– Тася! – вновь прорычал я. Звуки появлялись в моей глотке, но язык отказывался складываться их в слова. Рычание просачивалось сквозь зубы. Я испугался, что дочь не узнает меня. Испугается монстра. Спрячется, забившись в самый тёмный угол, туда, где я её не найду. Но лёгкое дуновение мыслей отозвалось на мой рык, и из-за дивана показалось маленькое бледное личико. Лицо, которое в моём сознании отпечаталось 10 лет назад. Высеклось нерушимое временем и самой Смертью.

Глава 3 Ты просто еда

– Тася! – процедил я сквозь зубы, бросился к девочке. Маленький, бледный комочек тепла пробудил в моей груди странное чувство. Сердце, ранее бившееся в обратном порядке, остановилось, вновь ударив привычно, прокачав тягучую кровь в мозг. Неся кислород, подпитывая мысли. Очищая сознание от пелены, пропуская старые воспоминания, которые листочками просочились, неся чувства, радость, образы.

– Па… – прохрипела дочь. Цепляясь пальцами за ковёр, ползя ко мне, волоча два лоскута ног. Увидев эту картину, я бросился, подняв маленькое тельце. Мертвенно бледная, со впалыми щеками и обвисшей кожей, она усталым взглядом смотрела на меня. Обхватив мою шею, она притянулась, повиснув на груди. В груди рвалось сердце, судорожно выплевывая кровь в аорту и лёгочные артерии. Лепесток воспоминаний открылся в сознании дивным цветком, принося далёкий плач, тепло маленькой ножки в ладони, быстрое дыхание на шее. Она заснула, так как засыпала последние годы, беспокойно ёрзая, не разжимая объятий. Боясь пошевелиться, причинить вред и боль, я замер. Замер, держа свою дочь. На руках храня последнее, что осталось. Родное и близкое. Единственно важное. Закрыв глаза, я прислушался к её дыханию, стуку её сердца. Оно билось непривычно, не так, как моё, мощно и гулко. Не как сердце изменённого отца, задом наперёд, перемешивая кровь в густой коктейль. Нет. Оно билось звонко и быстро, будто капли дождя касались метала, разносясь мелодией по округе. Звон сливался с дрожанием дыхания и шорохом волос. В ней не чувствовалось жизни, но и Смерть не властвовала над телом, не подчинила сознание. Смерть была другой, не чёрная, как смола, не злая и яростная, как у меня. Чистая, как первый снег. Опутав ткани она не преобразовала девочку в монстра, а подчинилась, настроилась на защиту. Прощупывая сознанием её тело, я стоял. И весь мир ушёл на задний план. Вокруг нас сформировался маленький, лишь нам подвластный мирок.

– Па… – спустя часы просипела она, с трудом открывая высохшие глаза. Оторвавшись от плеча, положила холодную, сморщенную как у старухи, ладошку на щеку. Кожей я почувствовал желание. Дикий голод и жажду, мучающие нежное тело. Ей нужна была еда, и я знал какая. Еда, которая напитала меня. Еда, которая позволила восстановить тело и залечить раны. Но больше еды она хотела пить. Я отнёс её на кухню, открыв холодильник. Запах гнили и помоев ударил в нос. Тася поморщилась, пряча лицо в куртку. Поочерёдно я доставал колбасу, сыр, хлеб и мёрзлое мясо. Но у всего был запах гнили, перемешанный с металлом. Наконец, оторвавшись, она указала пальцем на чёрный пакет. Вытащив с нижней полки, я обнаружил в нём странные склизкие комки. Девочка вырвала один из рук, запихнув в рот. Я не смог вспомнить, чем они были, но дочь их ела. Ела быстро и ненасытно. В какой-то момент она задрожала, похолодев.

– Черт, да они были ледяные. Ты замерзла, – с рычанием пронеслось в голове. Ища, как согреть дочь, я бросился в комнату. Ноги качались из стороны в сторону, похрустывая костями. Найдя одеяло, отругал себя за глупость. Она мертва и холодна, как и я. Нужно тепло, нужно согреться. Нужна ванна или душ. Бросившись в ванну, я зашел в душевую кабину, включив горячую воду. Я помнил, что она не обожжет, смешается. И после пары секунд из лейки заструились потоки теплой воды. Они были неприятны, обжигали, принося дискомфорт и нестерпимый зуд. Борясь с желанием сорвать с себя кожу, я терпел, чувствуя, как кожа дочери впитывает воду, неся тепло к желудку, согревая и переваривая пищу. Эта еда давала энергию, а вода насыщала тело жидкостью, но не излечивала. Не сращивала кости и мышцы. Ей нужно было другое. Живое и еще теплое, с непрожитыми минутами и часами. Звук с улицы подсказал, где искать еду. Громкий. Близкий. Он ударил в крышу, пробив металл.

– Ванная! – попытался сказать я, но дочь меня не поняла, вопросительно наклонив голову. Тогда я сформировал образ белой теплой пены с игрушками, перекинув образ. Она поймала его сознанием, кивнув головой. Спустя пять минут дочь сидела в ванной, заполняемой водой, в облаке белой пены и любимых разноцветных игрушек, а я стоял в тени окна второго этажа.

– Идите на хуй, черти. Нас не возьмешь с наскока. Всех выебу… – слышалось с улицы. Грохот ружья еще дважды ударил в стену дома. За забором в маленьком низеньком доме жила старая семейная пара. В этой доброй семье многие годы назад завелась гниль, поглотив сына, превратив в злобную пьющую тварь. Он не давал покоя мне и соседям. Я знал, что мог легко вбить его ехидную ухмылку ему в глотку, но почему-то многие годы терпел, ограничиваясь только словесными схватками. Но сейчас мой язык меня не слушался, а тело, наоборот, рвалось разорвать его на части.

Я подходил к дому с угла, как учил сержант, прикрываясь кустами и высокой травой. Солнце садилось, уплотняя тени, позволив подкрасться к подоконнику у самой двери. В доме слышался топот, звон посуды и хруст стекла. Пахло брожением, потом и мочой. Я приготовился ворваться в дом, но шаркающие шаги меня опередили, они зашли в распахнутые настежь ворота, ища источник шума. Впереди идущая полуобнаженная женщина преклонных лет, с отвисшими лоскутами объеденных грудей подошла к двери первая, открывая рот в оскале. Дверь скрипнула, пропустив ствол ружья, который зашел в открытую пасть, с грохотом разорвав голову.

– Глотай, шлюха, мой стальной хер. – с ехидством донеслось из-за двери. – Давай, кто следующий. На, сука!

Выстрел снёс голову второму мертвецу, а третий, напитавшись яростью, с разбега влетел в дверь. Старое деревянное полотно выдержало, заставив мёртвого старика сменить направление, пробить узкое окно на веранду. Я отступил назад, обогнув дом. На улице по дороге двигалось ещё четыре тела, сосредоточившись, я пустил поток Смерти в обход двери, в сторону окон зала с противоположной стороны дома. Мёртвые ответили, ринувшись напролом, следуя только мне зримому потоку. Закрыв глаза, я сконцентрировался. Сквозь стены я чувствовал два живых облака, одно слабое, еле тлеющее, лежало за стеной. Второе сильное, грязное металось в противоположном краю. Послышался звук разбитого стекла, повторные два выстрела, подкрепляемые матом. Пользуясь суматохой и шумом, я аккуратно вырвал ставни, выдавив замок, полубоком протиснулся в окно. Это был не тихий, сравнимый с действиями ниндзя вход. А громкий, с рычанием и перевернутой мебелью прорыв. Поднявшись, я подошёл к межкомнатной двери, поднеся руку к ручке. Запах жизни ударил мне в нос, заставив рычать. Я напрягся, но дыхание предательски выходило через рот, вызывая хлюпающий, клокочущий хрип, смешанный с звериным рыком. Не зная, как заглушить голос, я провёл рукой по шее, найдя заживающую рану на шее, разорвал трахею, расширив отверстие. Воздух нашёл новый выход, с тихим сипением выскочил. Послышались шаги с взводимым курком. Интуитивно я ушёл с линии выстрела, встав за шкафом, стоящим возле двери. Дверь приоткрылась, впустив ствол ружья, пошарив по стенам, наткнувшись на разбитое окно, оно протиснулось, втягивая худого заросшего мужика. Обвисшие треники, рваная майка и тело, покрытое черными рисунками, таким его знали все. Я постарался вспомнить имя будущей жертвы, но они потеряли для меня смысл. Потеряли значение, как и возможность говорить, обращаться к людям.

– Что за хуйня. Кто тут? – громко рявкнули треники, дважды топнув по полу. – Слышь, мать. Тут твой любимый сервант поломали. Прикинь! Не боись, всё огонь исправит. Щас тока допью и подпалю эту помойку.

Осторожно выйдя в центр комнаты, он оглядел окно. Убедившись, что за ним пусто, упёрся стволом в пол, подняв лежащую бутылку с пола, отпил из отколотого горлышка.

– Слышишь? Сама не хотела мне дом отдавать. Переоформила на тетку. Ничего, хуй вам, а не дом. И сестру я твою найду, если её твари не сожрали. Слышишь! – с этими словами из его рта вырвалась струя выпитой жидкости. Зловонная, с запахом брожения и гнили. Закашлявшись, он развернулся, наливая остатки из бутылки в стакан, продолжил шёпотом: – Сука, дом переоформила. А этот ей еще и помог. Еблан старый. Я вам не животное, чтоб пить из горла.

Он стоял ко мне полубоком, захватывая краем глаза. Ружьё прочно обхватывала его рука, а вторая, отбросив бутылку, схватила стакан, опрокидывая в рот. Я начал движение в момент, когда жидкость заполнила его глотку, обжигая слизистую. Он уловил движение слишком поздно. Слишком поздно отпустил стакан. Слишком поздно развернулся. Слишком поздно начал поднимать ружьё. Я стремительной тенью зашёл ему за спину, обхватив тело руками, сковав захватом. Два выстрела ружья ушли в пол, лишив его последней надежды, но пробудили животный страх. Дали сил сопротивляться. Извиваясь всем телом, отталкиваясь ногами от мебели и стен, он старался опрокинуть нас на пол, но мои руки, как кольца удава, медленно смыкались на торсе, проминая рёбра, душа жертву. Мне нельзя было его убивать, кусать. Нельзя было запускать таймер перерождения, отдавая чёрной смерти. Поэтому я душил его, сдавливая тело, выдавливал воздух из лёгких. В какой-то момент сладкий пот коснулся моих неприкрытых зубов, затек под язык, запустив рефлекс в обход сознания. Зубы сами разжались и сомкнулись на шее сзади, достигнув позвоночника. Я проклял себя за слабость, но не смог разжать хватку. Не смог отпустить или повернуть голову. Не смог контролировать тело.

– Значит, Смерть, он твой. Принимай новый сосуд. – мысленно сказал я, усиливая нажим зубами. Челюсти и позвоночник хрустели, вступив в неравную схватку. Схватку прочности. Сражение давления и защиты. В какой-то момент мне показалось, моя челюсть вышла из сустава, хрустнув, но это была дужка позвонка. Она подогнулась, отсекая импульс головы к конечностям, лишая контроля, парализуя тело. Треники обмякли, тряпичной куклой повиснув в объятиях. Разжав руки, я обхватил голову, вырывая из бульдожьей хватки пасти, отбросив тело на пол. Он ещё двигал глазами, ещё пытался что-то сказать, но я отсек его слова, отвернув голову в сторону. Он – моя пища, мой способ усилить тело, излечить дочь.

– Я вам не животное, чтоб жрать… – вспомнились мне его последние слова, упав в копилку воспоминаний. – И я не животное. И более не человек. Я новый. Новое существо, не живое, не мёртвое. Застрявшее на грани. И ты – моя добыча. Моя еда. Просто строительный материал для меня и дочери.

Все слова мелькали у меня в голове, разрушая барьер. Отсекая не нужную гуманность и запреты. За спиной послышались тяжёлые шаги. Две тени ломились в дом, придя на выстрел, чуя живую, слабую плоть. Надо было спешить. Я подхватил нож с пола широкими взмахами вырезал с бёдер большие куски мяса. Затем перевернул его на спину, повторил то же самое, пройдя до икр. Он не кричал, быстро и протяжно дыша, чувствуя каждое движение холодной стали по живой плоти. Чувствуя ни с чем не сравнимую боль, которую не чувствовало ни одно животное на бойне.

– Просто ты хуже животного. Просто ты не достоин погибнуть как зверь. – сказал сам себе я, найдя своему поступку оправдание. Это было не обязательно. Меня не трогали чувства еды, но что-то всё равно заставляло это делать. Удерживая сознание в границах мыслящего существа. Открыв дверь, я впустил в помещение своих старых знакомых. Тех, чью смерть и перерождение наблюдал часами ранее. Они бросились на меня, чуя в руках сладкие куски плоти.

– МОЁ! Ваша еда там. – мысленно рявкнул я, и они подчинились, отвернулись, накинувшись на ещё живые треники, начав кровавое пиршество. Они вцепились в исхудавшую плоть мотая по полу, отрывая куски и тут треники прорвало. Крики боли и мучений заполнили помещение, разносясь по округе. Мертвый фильтр в моей голове позволял слышать их, пропуская сквозь сознание. Словно звуки природы или шум города. Как гул машин или шум прибоя, они не трогали струны чувств в сознании. На улице ко мне подскочил скелет, полностью лишенный кожи, без половых признаков, старясь выудить добычу. Повторный крик не возымел эффекта, вынудив ударить в голову. Особо резво оно снова вскочило, протягивая руки, вынудив пронзить череп топором, непонятным образом оказавшимся в руках. Шёпот мёртвых вылился сквозь трещину, вызвав ярость к самому себе, причиняя физическую боль телу. Боль от убийства своего соплеменника. Лишения смерти существа одного с собой вида. Разорвав оковы боли, я всё же добрался до дома, осторожно закрыв дверь. Шум в ванной известил, что Тася искупалась. Закутав её в полотенце, я отнёс на диван. Меленькое тело набухло от воды, восполнив недостаток воды. На голеньком бледном теле имелись множественные раны с застрявшими кусочками камней и веток. Похоже, девочка проползла не один километр, стесывая живот и рёбра до костей, пробираясь через брусчатку и кусты. Обе ноги были сломаны на уровне бёдр и голеней с выступающими кроями костей.

– Бо-бо? – послал я образ, на что дочка пожала плечами. Уложив ноги прямо, я дал ей любимую игрушку. Тряпичную куклу с пуговчатым лицом, сшитую заботливыми руками родного, но забытого человека. Дойдя до кухни, взялся за еду. Мне не нравилась идея кормить дочь плотью человека, и сознание настойчиво требовало как-то украсить блюдо, спрятать под красивой обложкой.

– Что приготовить? – метались мысли в голове. Я понимал, что время утекает. Чувствовал, как в тканях гибнут клетки, не получая кислород. Взяв нож, я обрезал кожу, оставив только мышцы, нарезал на аккуратные кубики. Включить плиту и обжарить мясо я мог даже не надеяться, с моими руками граблями. Открыв полку со специями, решение нашлось само, подняв в памяти листок воспоминания. Тонко нарезанные ломтики красной рыбы со специями, красиво уложенные на ажурной тарелке восточного ресторана. – Су-вид!

Закинув мясо в большую чашу, я засыпал плоть специями, теми, от которых не тошнило. В дело пошла паприка, сахарная пудра, корица и сок лимона. Получилась имитация шашлыка с сочным розовым мясом. Взяв две вилки, я сел рядом с дочерью. Она уловила запах пищи, потянулась к миске. В глазах пропало сознание, рот открылся неестественно широко, хрустнув суставом, разорвав углы рта. Одной рукой я остановил её, наколов вилкой мясо, отправил в рот. Он захлопнулся с хрустом, поглотив, снова открылся. На десятом куске сознание, которое я боялся, покинуло дочь навсегда, вернулось. Она, тряхнув головой, осмотревшись, вспоминала, где находится. Увидев или скорее почувствовав меня, вновь обняла. Объятия длились недолго, оборванные до сих пор неутолимым голодом. Забрав вилку, она самостоятельно начала забрасывать кусочки в рот. Я чувствовал, как, спускаясь в желудок, живые клетки расхватывались щупальцами Смерти, преобразовывались и отправлялись по руслу крови к травмированным органам, заменяя погибшие. Съев больше половины огромной чаши, дочка сбавила темп, отвлекаясь на игру с куклой. Её живот набух, неспособный справиться с объёмом еды. Она превратилась в милую девочку, беззаботную и счастливую. Вернувшую себе семью и заботу. Глазки начали тяжелеть, дыхание участилось, и сон поглотил её. Тихий, детский сон. Без сновидений и проблем. Как завороженный я смотрел на её глазки, углы рта медленно затягивались, прорастая тяжами плоти.

– Черт, ноги. – Очухался от забвения я, вспомнив про неправильно лежащие конечности. Оставлять такие травмы было опасно. Я точно был медиком, ибо знал, что кости могут срастись неправильно. Знал, что надо делать и как добиться правильного положения. Обложив подушками, добился идеального положения отломков. Удалив камни и щепки из кожи, протер раны. Кости и мышцы срастались буквально на глазах, медленно наращивая скорость. Встав, я убрал недоеденное мясо в холодильник, прошелся по дому. На стенах висели фотографии. Отдалённо знакомые люди, в которых я угадывал себя, дочку и женщину, когда-то бывшую мне супругой. Найдя картину её изображения в полный рост, я рвал и царапал пелену сознания, стараясь найти воспоминание. Но они ускользали, отдалялись всё дальше, чем больше я прилагал усилий.

– Я всё равно тебя вспомню. – Сказал я, подняв с комода рамку, разломив, извлёк фотографию меня с женщиной на зелёном пейзаже. Интуиция подсказывала, что фото важно, оно однажды поднимет нужный фрагмент в памяти, откроет правду на случившееся. Голод заставил отвлечься меня от блужданий по тёмному дому. Зайдя на кухню, я поглотил обрезки плоти без особого удовольствия, сморенный сном лёг на ковёр возле дивана.

– Разве мёртвые спят? А если спят, то видят сновидения? – Задавался я вопросом.

Глава 4 Причина, чтобы жить

– Па… Па… – послышался голос. Он вырвал меня из забвения. Это был странный сон, с мутными сновидениями, не познаваемыми сознанием. Бледные картинки, звуки сливались в сплошную канонаду сигналов, истощив мозг. Я проснулся уставшим, иссушенным, потерявшим части памяти.

– Па… – хрипело под ногами, сильные маленькие ручки ухватили меня за ладонь, притягивая к себе. Я вернулся к жизни. Жизни в смерти. Снова получив цель, познав путь. Дочка стояла на ножках с подвернутой левой голенью. Сознания коснулся голод, посланный дуновением мысли. Я поднял её на руки, посадив за стол, поставил остывшее мясо перед ней. Мурлыкая странную, измененную песенку, Тася ела. Закидывая в рот мясо. В ней остались лишь намеки на жизнь и не прожитые секунды. У меня в животе тоже появился голод, не явный, но тягостный. Принеся альбом с карандашами, я дал ей любимое занятие, приготовившись снова добывать пищу. Отнимать жизнь.

– Где… – сканировал я ближайшие дома. Они были пусты. Мой мертвый взор проскальзывал в разбитые окна, прощупывал углы и чердаки. В доме с лежащим трениками определилась жизнь. Слабые источники тлели, едва удерживаемые старыми сосудами, доживая дни как последние, вынуждая забрать. Солнце на улице встало, но свет не обжигал. Вернувшись в дом, я обнаружил треники сильно похудевшим. Он лишился кистей и стоп, внутренностей и ребер, сохранив остатки скелета. Рядом с ним, сидя на полу, восседал «отец». Увеличившись в размерах, его одежда на теле разошлась, пропуская бугры мышц с пятнами белого цвета. Поцарапав одно, я определил что это наросты кости на коже, корнями крепящиеся к связкам фасции. Кости черепа и скелет также утолщались, трансформировались, преобразуя в машину для убийства. «Его жена» копошилась в кусках плоти, безуспешно пытаясь поглотить разъеденным болезнью ртом. Очаг жизни прятался в соседней комнате и под полом. Первый был бледный, без признаков жизни, в последнем еще билось сознание. Открыв запертую дверь, я обнаружил старого пожилого человека. Он лежал на полу с разбитой головой и тремя узкими ранами в животе. Я знал, что его убили треники, подло нанеся удар в затылок, вспороли живот, оставив истекать кровью в одиночестве. Тело сопротивлялось, дважды в секунду заставляя сердце биться.

– Просто еда. – Я заставил повторять себя мантру, отсекая самые горячие и живые участки. В мои ноги уперлась «Его жена», протянув руки.

– Нет. Стоп! – приказал мысленно я, и она подчинилась. Как? Почему мои мысли проникают в их голову, считываются мозгом и вынуждают подчиниться? Я наклонился, вглядываясь в глаза. Слепые, затянутые красным бельмом, они смотрели в неизвестность. А мысли рвались к плоти, стремились утолить голод.

– Ешь! – приказал я, вложив в руку кусочек. «Его жена», как я начал её мысленно называть, отреагировала, схватив еще истекающую кровью плоть, прижала к лицу. Туда, где раньше был язык и рот, а сейчас зияла раковая язва. Ротовая полость полностью пропала, разгладившись, переходила в раздутое горло. Не церемонясь, я распорол её шею, оторвав излишки ткани, нашел трахею и пищевод. Отобранный кусочек не пролазил в узкое отверстие, которое быстро начало сжиматься. Поискав глазами, я запустил руку в живот тела, выудив фрагмент печени, перетёр пальцами, выдавив паштет клеток в гортань. Она отреагировала, расширившись и втягивая питательную массу. Как птенчик, снова раскрыв жерло пищевода. Пришлось распустить брюшную стенку тела и извлечь печень, селезенку, почки, легкие и потроха, скормить все «Его жене». Скормить без остатка, выгребая последние участки внутренностей. На улице послышался шорох, сменяющийся шаркающими шагами новых мертвецов, идущих на пир. Оставив пару «супругов» восстанавливаться, я быстро покинул дом. Охраняя, защищая свою добычу. Мне больше не хотелось убивать своих, не хотелось слышать шёпот, укоряющий и обвиняющий. Зайдя в дом и обмывшись под водой, я приготовил дочке еду, не забыв обильно приправить мясо толчеными костями. Для крепости. Для роста кости. Она ела его, мурлыча и похрустывая не сросшейся голенью. Кость безуспешно пыталась схватиться, утолщаясь, набирая мозоль, но при каждом движении тонкая пленка рвалась, обнуляя прогресс.

– Давай оденемся! – Образом обратилсяя я к дочке, получив радостный кивок. Она любила примерять наряды и, как истинная девочка, менять образы. В памяти всплыло воспоминание, как, уходя в первый класс, нам приходилось долго уговаривать надеть школьную форму, запрещая наряжать бальные платья и костюмы. Костюмы, которых у неё было в большом количестве. Супруга часто уезжала по работе и учебе, привозя гостинец из разных стран. Обнявшись с миской, она запрыгнула мне на руки, пальцем указывая путь. Зайдя на второй этаж, в детскую комнату с личной гардеробной, предстали перед рядом платьев. В комнате был беспорядок, так будто кто-то неумело собирался впопыхах, сбрасывая одежду на кровать. Согнув руку и выставив локоток, она начала теребить губу, выбирая платье. Такой знакомый жест что-то всколыхнул в сознании, но мысль растаяла, прежде чем сформироваться. Мне было важно зафиксировать сломанные кости голеней, поэтому я, оставив дочку выбирать, достал зимние черные сапоги с высоким голенищем на шнуровке. Проложив по бокам деревянными линейками, плотно зашнуровал на ноге дочери. Кости стянулись, встав на место. При ходьбе переломы шатались, скрепя, но я чувствовал, что процесс регенерации усилился и новая ткань не разрывалась. Дочка выбрала белое платье с ажурным капюшоном, смешние стилей хиппи и европейских цыган. Довольная, она вышагивала у зеркала, смиряя взглядом образ. Мой взгляд следил за ней, пока не встретился с дивными, некогда родными серыми глазами. С картины, нарисованной карандашом, смотрела забытая супруга с большим круглым животом. Лепесток памяти всплыл на границу пелены, принося звук крика женщины, оканчивающийся тишиной и звонким плачем. Я видел её, но образ распадался, как только я отводил взгляд. Я помнил её лишь в те мгновения, когда видел. Память мне не подчинялась, пряча от сознания важные и дорогие фрагменты. Начав качать головой, я взбалтывал муть в голове, стараясь приблизить к пелене образ произошедшего. Что случилось? Почему я с ранами на груди и перерезанным горлом шёл в толпе мертвых? Как дочь сломала ноги и была вынуждена ползти домой? Куда делась моя вторая половинка? И что произошло с этим проклятым миром, вынудив мертвых проснуться и охотиться на живых? Мысли и вопросы бились о поверхность мути сознания, неспособные получить ответы.

– Па, – более четко и внятно промолвила Тася, коснувшись щеки рукой. Похоже, она довольно долго следила за моими мучениями, понимая желания. Отведя взгляд в сторону, её подбородок дернулся, а лицо, до того счастливое, исказила грусть. Отводя взгляд и сопротивляясь, так, как будто ей нужно признаться в проказе или съесть горькое лекарство, она обняла меня, прижавшись лицом ко лбу. В мои мысли постучали тонкие щупальца сознания дочери, мягкие, дрожащие, неся боль и страдания. Не сопротивляясь, я пустил их.

– Пам парам… – напивала я песенку облизывая языком сладкие губы. Макнув пальчиком в остатки пирога накрасила как это делала мама. Если мама всегда так вкусно красит губы, то она самая счастливая на свете.

– Так коротко объяснить можешь? – послышался голос папы с лестницы. Мама сегодня поздно пришла с работы, напряженная и усталая, сразу начала о чем-то спорить по телефону. Бесконечные звонки прерывали солнечное утро, а сложенные у выхода полотенца больше не обещали прекрасный день на озере.

– Я не знаю! Нам надо уехать в деревню. На работе всё плохо, много больных. Какая-то вспышка новой инфекции. Никто ничего толком не говорит. Я звонила в комитет, говорят: «Устраняйте симптомы…» – ответила мама. Она была врачом и часто пропадала на работе. Тасе нравилась мамина и папина работа. Папа возил её на большой белой машине с мигалкой на крыше. А мама иногда брала на работу, где люди в разноцветных костюмах обращались с ней как с принцессой, подкармливая сладостями и катая на стуле с колесиками.

– Насколько всё плохо? Как в Африке или Пакистане? – снова спросил папа.

– Как в Перу. Только лучше не становится. Нам надо уехать, пока всё не успокоится. Помнишь, как мы думали, что б сделали, если Это повторилось? – сказала размыто мама. Я встала, тихо подкравшись к двери. Мама иногда рассказывала про далекие страны и удивительные города. Показывала шрам от укуса змеи и обезьяны. Фотографии с детьми с кожей цвета шоколадки и множеством разных людей на фоне странных, но красивых строений. В нашем городе таких не было, иногда эти дома проскакивали в телевизоре, и я спрашивала, была ли там мама, на что она рассказывала одну из новых историй.

– Черт с работы. Старой… – сказала мама, уйдя в ванную, отвечая на звонок.

– Так, белочка, ты где? – воскликнул папа, зайдя в комнату. Вжавшись в стену, я спряталась. Пусть ищет. – Ага, попалась. Ух, какие большие ушки. Опять нагрелись от подслушки? Сейчас проверим, а они уже прожарились, красны!

Стихотворением выпалил папа, поймав меня, укусил за ушко. Это было щекотно и колюче, но мне всегда нравились его игры.

– Ну хватит, я не готова. – смеялась я, с трудом уворачиваясь от губ папы. Шлепая, он пытался ухватить ушко губами, откусить. – А что с мамой? Мы на пляж поедем? Ты обещал.

– Поедем, но не на пляж, а в деревню к бабушке. Она нас звала, там Матрёшка котят спрятала. Надо помочь найти. Ты с нами? – спросил папа, конечно зная ответ. До бабушки надо было ехать три часа, и жили они в маленьком домике посреди поля. Но у них был настоящий зоопарк во дворе с кучей животных. Самой любимой была кошка Матрёшка, которая ждала котят.

– Да! – крикнула я, запрыгнув на папиных руках. – Вези меня в комнату, я покажу, что взять.

– Нет, белочка, ты уже большая. Бегом наверх собирать вещи, как я учил. А я достану сумки. – ответил папа, не подхватив игру. Его взгляд был необычный, напряженный и задумчивый. Отнеся меня в комнату, он ушел в кладовую, загремев ящиками.

– Где моя книжечка? – пела я, найдя альбом с картинками. Папа с детства учил меня быстро собираться, рисуя картинки в альбоме. Пролистнув на страницу с домиком и трубой, начала складывать вещи в синий чемодан, проговаривая: – Двое штанов и маечек. Пять трусиков и носочков. Свитер…

– Надо уходить быстрее. Тася, давай бегом. – крикнула мама, оттолкнув меня в сторону. Быстрыми движениями она скидывала в чемодан разные вещи, даже не подбирая их по цвету.

– Все совсем плохо? – спросил папа уже неся четыре черные сумки вниз. Мама захлопнула чемодан схватив меня за руку потащила на первый этаж к машине.

– Да… Я же сказала, что звонили со СТАРОЙ работы. Я им нужна. Срочно! – выкрикнула мама. Забросив вещи в машину, затолкала меня на заднее сиденье, даже не пристегнув. – Сказали, что пошлют за мной вертолет.

– На хрена им это? И зачем им ты?

– Думаю, из-за того случая с укусом. А может, Дубровский не все спрятал. Не знаю, давай быстрее.

– Белка, давай пристегивайся. Мы на ракете… – сказал папа, резко выехав из двора, даже не закрыв ворота. Я залезла сама в кресло. Сама вытянула ремни из-под платья. Сама справилась с защелкой. Мне не понравилось, что папа не проконтролировал.

– Пап, я всё! – крикнула я. Но он не обратил внимания, перейдя с мамой зачем-то на английский. – Пап, а стишок?

– Блять, не успели, – процедила сквозь зубы мама, когда мы резко затормозили на въезде на мост. Я закрыла руками ушки, а папа коротко посмотрел на меня, подмигнув, улыбнулся. Странно, мама с папой никогда не ругались, иногда переходили на английский и французский, но только если обсуждали что-то важное. В окно постучал высокий дядя в черной одежде с автоматом, и папа зачем-то опустил окно.

– Добрый день, прошу выйти из машины. – сказал дядя, дёрнув ручку двери, которая оказалась заперта.

– Сначала представься, капитан. – выпалил папа грубо и чётко, мимолётом осмотревшись.

– Мы за вами. У нас приказ доставить вас в аэропорт. – сказал дядя, проигнорировав вопрос папы, через открытое окно взглянув в салон. Взгляд этого человека мне не понравился. Жёсткий и острый, как секатор, которым папа обрезал деревья. Этим взглядом он отрезал Тасю с папой, как ненужные сухие ветки от мамы.

– Хорошо! Но моя семья со мной. – сказала мама, зачем-то открыв дверь, вышла. Она подняла руки, показывая ладони. Машину обступили два десятка человек в черных костюмах с карманами на груди и большими черными автоматами. Открыв двери, мама подхватила меня, прижав к груди. Теплое объятье было слишком сильным. Её пальцы вжались мне в спину, сделав больно. Тело мамы дрожало, а дыхание сбивалось, как после тренировок. Дядя проигнорировал вопрос, подняв толстый телефон с длинной палкой на верхушке.

– Объект обнаружен. Эвакуация на красной вспышке. – сказал он, указав рукой на противоположную сторону моста.

Этот мост был невысокий и проходил через глубокий яр на окраине города с «речкой-вонючкой».

– Вонючка… – сказала я, усмехнувшись слову.

– Не ругайся, Тась. Будь серьезней. – сказала мама, спустив на землю. Как только Тася встала на землю, её за схватила мощная рука в плотной черной перчатке.

– Ваша дочь и супруг не поместятся. Они направятся с основным составом подразделения на машинах. – сказал капитан, подходя ближе. Двое солдат довольно грубо начали обступать маму, отрезая от меня. Над головой послышался грохот, и я посмотрела в небо. Два вертолета размером с маленький автобус показались из-за деревьев, приземляясь за мостом.

– Нет! Они со мной! – громко крикнула мама. Её пальцы вжались в мою ручку слишком сильно. Настолько, что пальчики вывернулись, начав хрустеть.

– Эй, отпусти её! – крикнул папин голос за спиной. Я ничего не видела и пропустила разговор, любуясь большими черными машинами. Они зависли над самой землей, как черные стрекозы, поднимая пыль, осторожно прощупывая почву лапками-дугами.

Надо нарисовать вертолет, стрекозу… – пронеслась в голове идея, прерванная криком мамы, глухими ударами и громкими хлопками. Крики были неприятные, дикие, так как будто кто-то причинил маме сильную боль. Сильнее, чем порез ножом на кухне или падением книги на ногу. Эти крики были короткими и звонкими. Новый крик, громкий, хриплый, с чем-то пугающим и болезненным, я слышала лишь однажды у дедушки в гостях. В тот день у дедушки пропала свинка Пипай, и они с папой пошли её искать, а Тасе запретили гулять на улице. Этот крик донесся через узкие деревянные оконца, заставив вздрогнуть всем телом и долго плакать, обнимая мягкое тело бабушки. Заставил запомнить на всю жизнь и бояться его. И сейчас я отчетливо слышала этот крик. Крик вынудил выдернуть руку из руки мамы и зажать ушки ладонями. Крик заставил сесть на корточки и закричать в ответ. Крик заставил описаться, испачкав розовые трусики с пони и любимую юбочку, которую которую я специально готовила на пляж. Мир вокруг перевернулся и закрутился хороводом. Чьи-то сильные руки подхватили меня и понесли прочь от крика.

– Нет… Стоп, всем успокоиться. Отставить! Опустить оружие. – послышался голос за спиной. Я открыла глаза и летела через облака. Сильные руки держали меня в воздухе, а вокруг была пустота. Белые пушистые перья облаков закручивались и порхали в воздухе в причудливые барашки кудрей.

– Суки, вы его убили? Зачем? – кричала далеко за спиной мама. Я закрыла ушки, чтоб не слышать плохие слова. Продолжая смотреть на облака, болтая ножками, не чувствуя почву.

– Опусти оружие, тварь, или я её сброшу, – крикнул незнакомый высокий голос за спиной. Этот голос принадлежал папиным рукам, но он был тоньше и противнее.

– Нет, поставь её. Всем опустить оружие. Отставить, Картавый, опусти ребенка. – послышался крик капитана. Он был не такой четкий и властный, как раньше. Напротив, он дрожал, неуверенно проглатывая слова. Я постаралась повернуться, вывернув шею, взглянуть на владельца рук. Они не принадлежали папе, закрытый черной тканью солдат удерживал меня, смотря в сторону. Я видела только один не закрытый маской глаз, серый, с расчерченным рубцом тяжелым верхним веком. На маске солдата при разговоре поднималась красная пена.

– Нам дали приказ доставить её. Одну! Про предателя и ребенка приказа не было. – сказал владелец рук.

– Отпусти её. Сука! – кричала мама удерживая капитана, прижимая к его шее длинный черный нож. По её щекам текли слезы, а взгляд все время отрывался от меня уходя в сторону. Проведя глазами я увидела их, темные добрые глаза папы. Они смотрели одновременно на меня и в тоже время сквозь меня. Жизнь в его взгляде тлела, дрожала, цепляясь из последних сил цепкими пальцами за тело, с каждым ударом сердца выпуская большую лужу красного цвета. Рядом стоял крепкий солдат чью голову больше не закрывала маска. На смуглой коже виднелись разводы крови, а в руках висел длинный нож, с которого срывались красные тягучие капли.

– Шустрый гад. Как он вывернулся так? – сказал он, открывая рукав с кожей синего цвета.

– Он из бывших. – сказал капитан, осторожно поднимая руку и перехватывая нож прижатый к шее. – Опусти нож, и вы обе полетите. Я даю слово…

– Приказ был доставить доктора – сказал владелиц рук и они разжались. – Девочка полетит в другое место!

Я в последний раз услышала крик мамы. В последний раз увидела взгляд папы, который смотрел на меня. В последний раз вдохнула странный горький воздух пушистых облаков. Они промелькнули, потеряв легкость и чистоту, став тяжелыми с черными хлопьями. Из последних сил я попыталась полететь, но мои крылышки не справились с надвигающейся снизу землей, ударившей по ногам. В последний раз я выдохнула от нарастающего давления. И в первый раз уловила боль и ярость папы, ставшего чем-то новым. Желающим рвать и поглощать всё, чего коснется его воля.