Как управлять людьми или Искусство манипуляций

Pre scriptum

Нижеизложенный текст представляет собой мыслепоток, который был реконструирован по его информационному слепку в ноосферной матрице мультиверса, а затем переложен на русский язык начала 21-го века от рождества Христова и подвергнут значительной литературной редактуре. Название, эпиграф и структура текста добавлены редактором.

…люди подобны колбасам: чем их начинят, то они и носят в себе.

Козьма Прутков

0

Что это: кубический сантиметр шанса ухватить золотое перо из хвоста птицы Фортуны или пустой морок агонизирующей надежды? Что-то из этого, думаю я, глядя, как моё отражение в зеркале орудует многозадачной парикмахерской приспособой "Красатрон ААА800++", освобождая голову от бремени рыжих локонов. Что ж, не зря я доверилась рекламе: приспособа снимает волосы на раз-два, оставляя после себя совершенно гладкую блестящую кожу черепа. Как раз то, что нужно, если верить Мамаше Сейбе. А ничего другого, кроме как довериться ей, мне и не остаётся.

Когда последние остатки волос перемещаются с моей головы на пол, я откладываю "Красатрон" в сторону и беру подарок от Сейбы: серебристую шапочку. Она сделана из тонкого металла, ловящего блики от яркого электрического света наравне с моей рукотворной лысиной. Я надеваю шапочку, слегка приминаю пальцами: металл легко принимает нужную форму, плотно облегая голову. Так, а тут где-то должен быть включатель. Ага, вот он: после нажатия на еле заметный кружок загорается зелёный индикатор. Устройство заработало. Во всяком случае, так должно быть в теории.

Я ложусь на свою неприлично роскошную кровать, закрываю глаза и начинаю наблюдать за течением своих мыслей, стараясь отследить изменения. А что я, собственно, хочу ощутить? Должны исчезнуть мысли, которые Они подмешивают в поток моего сознания. А если ничего не изменится, то, стало быть, никаких мыслей никто не подмешивал? И я просто себя накрутила? Как бы не так. Скорее всего, это будет значить, что не сработала шапочка.

И вот я валяюсь на кровати, стараясь успокоить своё дыхание и успокоиться сама, считая вдохи и выдохи, а поток моих мыслей по колее: "а как я докатилась до жизни такой?" сворачивает в прошлое, к воспоминаниям о совсем недавних ещё событиях. Несложно выделить тот день, когда стало ясно, что всё идёт не по плану; что мой жизненный путь, едва вступив в почти взрослую его фазу, вышел за рамки обычных девчачьих приключений, и отныне реальность взялась за меня со всей присущей ей безжалостностью.

1

Тем вечером я, как водится, возвращалась домой с работы. Самое приятное время любого трудового дня наступает, когда он наконец заканчивается, и начинается путешествие от одного конца Фортуны, этого нашего дурацкого астероида, до другого. Путешествие, во время которого можно глазеть по сторонам, слушать музыку и ни о чём не думать. Этот час дороги нравился мне даже больше, чем само возвращение домой, ибо, переступая порог квартиры, я всегда с тоской вспоминала, что скоро снова на работу.

Моя душа начинала отдыхать уже в самом начале пути домой, когда прокатный скутер на автопилоте вёз меня до станции лифтового поезда, пока я меланхолично скользила взором по проносящимся мимо улицам делового района, подсвеченным разнообразия ради переливающейся всеми цветами радуги иллюминацией, которая хоть как-то скрашивала однообразие офисных зданий, забитых всевозможными бизнес-конторами, блогерскими студиями и пасущимися на всём этом заведениями общепита вкупе с торговыми точками.

Мне нравилась и поездка на лифтовом поезде, который, пройдя сначала самые верхние три уровня неспеша (по пять минут на каждую сотню метров), затем в вакуумном тоннеле за какие-то пятнадцать минут возносился ввысь на сорок километров, по направлению к центру нашего астероида, к его Зелёному нутру. Мне нравилось чувствовать, как по мере подъёма служившая нам гравитацией центробежная сила раскрученной вокруг своей оси Фортуны ослабевала, теряя в итоге почти половину своей силы. От этого тело наполняла приятная лёгкость, которая словно вытесняла груз рабочих забот.

Следующая часть пути, пролегавшая по пропитанному тропической жарой и влажностью Зелёному нутру, была самой моей любимой. Сквозь прозрачный корпус вагона можно было любоваться зелёными полями и лесами всевозможных растений, озарённых искусственным солнцем термояда. Эта часть пути проходила сначала по кольцевой линии вдоль поверхности цилиндрического слоя Зелёного нутра – до Хорды, которая тянулась почти на сто двадцать километров от одного полюса Фортуны до другого. Четыре остановки по Хорде – и ещё одна кольцевая линия до лифтовой станции. Отсюда поезд спускал меня к населённым уровням Фортуны, обратно к нормальной гравитации. Эту часть пути я любила не слишком. Вместе с привычным весом тела как будто возвращался груз проблем. И пока арендный скутер на автопилоте вёз меня от лифтовой станции до дома, я тоскливо вспоминала об одной особо неприятной заботе, одолевавшей меня последние дни.

Этой заботой был мой бывший парень, который не хотел мириться с таким статусом и упрямо считал себя парнем моим нынешним. Он упорно преследовал меня, подкарауливая недалеко от дома вечерами и изводил, убеждая в том, что мы с ним до сих пор вместе. По его мнению, это была безусловная истина, света которой я не вижу из-за ограниченности своего женского мышления. О, как же меня достал этот олух! Было бы хорошо обратиться по его поводу в полицию, да вот только он сам работал полицейским. Последнее обстоятельство исключало ещё и возможность скрыться от него, сменив место жительства: по долгу службы он имел доступ к базе данных с адресами почти всех жителей Фортуны.

Впрочем, сегодня всё поначалу было спокойно, я ещё подумала, как славно, что полицейские занимаются иногда чем-то вроде работы, и не всегда у них есть время преследовать своих бывших девушек. Но оказалось, что я ошиблась. В этот раз мой бывший зашёл дальше, чем обычно. Если точнее, он зашёл прямо ко мне в квартиру. Конечно, я знала, что он, будучи полицейским, может при желании проникнуть почти в какое угодно жилище, но надеялась, что до этого не дойдёт. Увидев этого олуха, развалившегося на моём диване, я не на шутку разозлилась и начала было его отчитывать. Однако он не стал меня слушать. Даже не стал со мной разговаривать, как обычно делал последние дни.

Нет, он, тяжело, угрожающе дыша, вскочил с дивана и, бешено вращая обезумевшими глазами (я совершенно точно поняла, что он почти до беспамятства пьян или обдолбан, а скорее всего, и то и другое), ринулся на меня. Он заехал мне по лицу так, что потемнело в глазах, и я отлетела через полкомнаты прямо на стеклянный столик с лежащим на нём планшетом. Столик, пребольно ударившись о мою спину, разлетелся на части. Не успела я как следует очухаться, как этот бычара накинулся на меня, придавив своим весом, и начал душить. Вот тут-то я осознала, насколько всё серьёзно. Мой бывший пришёл не для того, чтобы выесть мне мозг, устроить скандал и даже не для того, чтобы избить – он пришёл меня убить.

Никогда не забуду тот первобытный ужас, который охватил меня в этот момент. Этот бугай был почти в два раза тяжелее меня, его тело придавливало меня так, что я даже шевельнуться не могла, удары моих кулачков по его мощным плечам он, казалось, и вовсе не замечал, а о том, чтобы позвать на помощь, нечего было и думать: из моего горла вырывался только глухой хрип. Мои руки, не вполне управляемые сознанием, начали шарить вокруг по полу в поисках чего-то хотя бы отдалённо похожего на оружие. И – о чудо! – мои пальцы нащупали стилус, которым я время от времени рисовала на планшете. Не успев даже понять, что именно я делаю, под действием инстинктов загнанной в угол кошки, одной рукой я воткнула электронное перо в глаз моего бывшего, а нижней частью ладони другой руки тут же со всей силы на манер молотка ударила по этому импровизированному гвоздю, вгоняя его в глазницу.

Он нечленораздельно взревел и – снова чудо – отпустил меня, схватившись руками за глаз. Я тут же начала задом отползать подальше, лихорадочно хватая ртом спасительный воздух и восстанавливая дыхание. Однако радоваться было рано: убивец стоял на пути между мной и выходом из квартиры и, что самое ужасное, уже смотрел на меня налитым кровью уцелевшим глазом, а в его рёве стали проступать слова: "ты-ы-ы-ы-ы", "шалава", "убью" и всякое такое прочее. Я вскочила на ноги и оглянулась: отступать было некуда, я уже упёрлась спиной в стену с открытым окном. А этот бугай, совсем потеряв голову (хотя, казалось бы, куда ещё больше), снова ринулся на меня. Я даже не успела сообразить, как во мне снова сработали мои кошачьи инстинкты: в последний момент я шагнула чуть вперёд и в сторону, оставляя на пути траектории разъярённого мужика свою ногу. Он, не успев затормозить, налетел на подставленную подножку и кубарем полетел прямо в открытое окно двадцатого этажа.

Глядя на перелетающие через подоконник обутые в дорогие туфли ноги моего бывшего, я вспомнила, как решила сэкономить на съёме квартиры и не стала арендовать жилище подороже, где окон не было вообще, а место стен занимали голографические панели, способные транслировать какие угодно пейзажи вместо унылой панорамы спального района. Дополнительным бонусом к моей дешёвой квартире оказалась барахлящая система кондиционирования, из-за которой я редко закрывала окна.

Перегнувшись через подоконник, я успела увидеть, как мой бывший шлёпнулся на тротуар, дёрнулся пару раз и замер. От такого падения, подумала я, ему точно конец, после такого не выжить. Я без сил упала на пол и разрыдалась. Разрыдалась от осознания того, насколько близко была моя смерть, и от радости продолжающейся жизни. А потом, впрочем, ещё и от того, что конец, вообще-то, пришёл и мне! Я убила полицейского. Пусть при самообороне, но кто будет в этом разбираться? Нет, полицейские не простят мне убийство одного из своих, при каких бы обстоятельствах оно ни произошло. Мои рыдания стали ещё горше.

А ведь я всего лишь хотела свалить с этого проклятого астероида, по иронии судьбы названного в честь птицы, приносящей счастье и удачу: Фортуны.

Кстати, собственно, кем назван? Каким-то английским парнем, который помер за полстолетия до первого космического полёта. Иногда я фантазировала, как это было. Представляла себе чопорного чела во фраке, цилиндре и пенсне, сидящего в громоздком деревянном кресле перед телескопом и попивающего опиум, как делали тогда все аристократы (да и не только они, раз в те времена из-за опиума даже воевали). Вот он припадает глазом к окуляру, удовлетворённо крякает, записывает что-то в лежащую перед ним тетрадь и говорит заглянувшему кстати в комнату дворецкому: "Джонатан, сегодня на редкость удачный день… О, удача! Так и назову её: Фортуна". Астрономам ведь платили за открытие этих каменных штук, астероидов? Наверняка они получали за это хотя бы донат. Иначе зачем кому-то ночами напролёт пялиться в эту дурацкую металлическую трубу. Впрочем, тогда ведь не было Сети и прочего привычного нам досуга. Вот и проводили время разные чудаки в обнимку со своими чайниками опиума, глядя в звёздное небо. Кто-то из них, переборщив с чудодейственным напитком, не доживал до утра, захлебнувшись собственной блевотой. Ох уж этот 19-й век-волкодав с его суровыми развлечениями.

Интересно, думал ли этот английский чел, что открытый им астероид в будущем заселят люди, источат, как термиты трухлявый ствол мёртвого дерева, и будут пребывать там в количестве ни много ни мало полутора миллиардов человек? Наверняка думал, в те времена вроде как верили в науку больше, чем в бога, и считали, что она спасёт человечество, сделает его жизнь лёгкой и привольной. Представляя себе будущую жизнь на астероиде, этот астрономический чел наверняка видел в своих грёзах дивный новый мир, справедливо устроенный, где все живут беззаботно и счастливо. Через двести, триста лет, думал он, жизнь станет невообразимо прекрасной, изумительной. И уж точно ему в голову не приходило, что такие, как я, будут в поте лица своего добывать хлеб насущный и в муках зарабатывать на выплату жизненного кредита.

Кредит! Как много в этом слове. Насколько все было бы проще и приятнее без него. Людям прошлого казалось, что на их тогдашнюю жизнь люди будущего будут смотреть и со страхом, и с насмешкой, все тогдашнее будет казаться и угловатым, и тяжелым, и очень неудобным, и странным. Но им хотя бы не надо было отдавать Кредит за свое рождение и воспитание. Да что там! Я читала в Сети, что раньше с людей не то, что денег не требовали за данную им жизнь, а даже принято было кидать претензии родителям за преступление рождения на этот свет без спроса рождаемого.

Но у меня, как у почти всех жителей Фортуны, родителей не было. Нас произвела на свет корпорация "Подари жизнь", выносила в искусственных утробах. А Корпорации претензию не кинешь. Не нравится оказанная услуга – никто не держит, дверь в царство мертвых всегда открыта. Будешь права качать – так все мы знаем, как лечат излишне политически сознательных граждан. Так что деваться некуда, Кредит придётся платить, и платить ещё лет цать. Пока не погашу – никто с Фортуны меня не выпустит.

Выход один: заработать денег побыстрее да побольше. На этом моменте я и застряла. Мне не повезло… во многом. Начнем с того, что я родилась женщиной. Квоты на женский пол для получения высшего образования сильно урезаны по сравнению с мужским, и моих способностей не хватило на то, чтобы после школы поступить в институт, не говоря уже об университете. За что такая несправедливость? Я пыталась понять, честно, и не могу сказать, что преуспела в этом. Если раньше женщин не пускали учиться, мотивируя это тем, что они в таком случае не выходят замуж, а если и выходят, то за карьерой не успевают рожать детей – и Человечество вымирает, плохо. Но сейчас-то что? Сейчас тебя без круглой суммы на счету даже близко не подпустят к деторождению – Корпорации не нужны конкуренты. Всякий нелепый лепет о том, что у женщин от природы способности хуже мужских, я даже обсуждать не буду: любому, кто общался в своей жизни с мужиками и женщинами, ясно, какая это глупость.

В итоге я пришла к выводу, что всё дело в валисианстве, нашей государственной религии. В самом начале самых древних священных текстов рассказывается, как самая первая женщина с подачи коварного змея-искусителя угостила самого первого мужика яблоком с запретного дерева – и тем самым дала повод богу низвергнуть людей из сада райского в жизнь бренную, земную. И вот мужики до сих пор мстят нам за эту историю, прочитанную в стародавней книге. Хотя, если подумать, то становится очевидным, что змей-искуситель есть ничто иное, как образ брючного змея того самого первого мужика, и это переворачивает всю сказочку с ног на голову. Точнее, с головы на ноги, ставит всё на место.

Что ж, если не удалось попасть в ряды образованной элиты, то остаётся вариант податься в блогеры. Как-никак, живём в информационном обществе, основа экономики – производство контента. Но, увы, если контент производят три четверти населения, то по-настоящему богатеют на нём единицы. Надеясь, что мне повезёт, я перепробовала всё: подкасты, короткие симы, длинные симы, стримы – всё тщетно, на мои просмотры, а следовательно, и на заработок, было грустно смотреть. Без денег и популярности не получить доступ к крутым нейросетевым инструментам, а без этого не сделать популярный и доходный контент. Замкнутый круг. Впрочем, я подозреваю, истинная причина была в том, что я испытывала искреннее отвращение ко всем этим блогерским делам. Контрпример был у меня перед глазами: мой тогдашний парень. Не полицейский, а предыдущий.

Не то, чтобы ему было некуда девать деньги, но на Кредит, жизнь и на подарки мне ему хватало даже с избытком. При этом контент свой он делал без всяких дорогих инструментов. Это было так называемое современное искусство с претензией на исключительность: какая-то бурлящая мешанина цветных пятен и расплывчатых образов под психоделическую музыку. Смотрели эту бурду мало, но на ней как-то особо резво обучались нейросети, что позволяло улучшать производящие контент инструменты – за счёт этого и шёл доход. Дело своё мой парень любил и был весьма собой доволен, считая, что вносит вклад в развитие Человечества, творя истинное искусство. Это, конечно, была полная чушь, но до поры до времени я не так уж часто ставила ему это на вид.

Итак, потерпев неудачу с получением высшего образования и обретением блогерской популярности, я оказалась на перепутье: передо мной простирался безграничный выбор всевозможных глухих окольных социальных лифтов, в каждом из которых к тому же воняло мочой согласно старинной поговорке (казалось бы, зачем справлять нужду в лифте, но вот поди ж: что-то из древней земной экзотики). Впрочем… постепенно вырисовывалась ещё одна возможность выбраться с этого злосчастного куска камня.

Впервые я обратила внимание на неё ещё в школе, в конце последнего года обучения. Поводом послужил скандал с одним из наших учителей. Дядечка попался на двусмысленном общении с моей одноклассницей. Вскрылось, что он проводил вместе с ней время вне школы, делал ей подарки и давал ей частные уроки, готовил к выпускным экзаменам. До откровенно половых сношений вроде бы дело у них не дошло, но учитель явно к ним стремился, да и вообще в целом всё выглядело не очень. У дядечки в итоге диагностировали патологическое половое влечение к несовершеннолетним и назначили стандартное лечение – поставили чип.

О, наш чудесный гуманный век-корги. Раньше больных считали преступниками и сажали в тюрьмы, отрезали части тел, а то и вовсе убивали, теперь же всех этих бедолаг лечат. Хотя, конечно, нельзя сказать, что дядечка выглядел от лечения сильно счастливым: поговаривали, он молил об увольнении, но ему не разрешили, мол, терапия иначе не сработает. Во время уроков лицо его регулярно разрывала гримаса страдания. Это чип, идентифицировав появление в области обзора несовершеннолетнего объекта и вызванное этим половое влечение, стимулировал определённые участки мозга, вызывая чувства невыносимой муки и отвращения. Со временем так выработается условный рефлекс в виде реакции омерзения на несовершеннолетних прелестниц – и наступит исцеление.

Дядечка-учитель после чипирования стал сторониться меня. Он чуть ли не убегал, завидев меня в школьном коридоре, а во время урока старался держаться подальше. Тут-то я и взглянула иначе на его прошлое поведение. На то, например, как он раньше охотно отвечал на мои вопросы, склоняясь над партой и приближая свою голову чуть ли вплотную к моему лицу, как отпускал неловкие комплименты по поводу наряда или удачного цвета маникюра, как временами влажно блестели его глаза при взгляде на меня. Раньше я списывала это на стариковские (ему было около сорока) причуды, но теперь взглянула на всё иначе. И этот влажный блеск в глазах, как будто их затягивало поволокой, я особенно хорошо запомнила с одного новогоднего утренника.

Это было то самое традиционное представление, когда мальчики поют хором государственный гимн: "Границы ключ переломлен пополам, а наш батюшка Ленин совсем усоп" под старокорейскую музыку, а девочки танцуют старокорейские танцы в старокорейской одежде. Честно говоря, эта привязка к Старой Корее всегда казалась мне надуманной. Из того, что в одной-единственной своей песне, пусть и нашем государственном гимне, Егор-пророк спел: "я купил журнал Корея, там тоже хорошо", делать вывод, мол, Корея – это метафора земли обетованной, где люди живут в согласии с божественной волей… ну, такое себе. Не добавляет убедительности тут даже соображение, что после написания этого гимна в те стародавние докосмические времена всю Землю заполонили корейские песни и танцы. Как по мне, слишком уж шаткое основание для того, чтобы на каждый религиозный праздник устраивать старокорейские женские пляски в жутко неудобной одежде. В этих аляповатых кофточках кислотных цветов и, что ещё хуже, в несуразно коротких юбках, настолько коротких, что стоит неловко дернуть попой, и всё тут же идёт совсем не по плану: взлетевший подол выставляет нижнее бельё на всеобщее обозрение. Но что поделать, такова одна из сакральных традиций Валисианства. И вот во время этих новогодних плясок я поймала на себе подёрнутый влажной блестящей пеленой взгляд того дядечки-учителя, отметила про себя странное выражение его лица: слегка приоткрытый и как бы вытянутый в мою сторону рот, – но отчего-то не придала тогда этому значения, лишь как-то смутно ощутила исходящую от себя силу.

В общем, история с моей одноклассницей и этим учителем, приведшая к его чипированию, расставила все маленькие эпизоды на свои места, сложив из них единую мозаику.

Поговаривают, что он не вынес лечения и повесился у себя на квартире через какое-то время после выпускного. Может быть, и так, но мне всегда казалось, что чипы должны уметь предотвращать подобное. Одноклассница же моя настолько успешно сдала экзамены, что даже смогла поступить в какой-то институт, хотя я точно знала: способностей у неё даже меньше, чем у меня. Значит, помогли частные уроки с больным учителем. Стало быть, влекомый её прелестью, он готовил её к экзаменам не на страх, а на совесть. Тогда-то я и задумалась о том, что исходящую от меня силу можно использовать для управления мужиками ради собственной выгоды.

Если власть на Фортуне в основном в руках мужиков, и женщин оттирают от самых лакомых позиций, то отчего бы не взять своё, захватив власть над одним из них? В этой мысли ощущалось нечто невыразимо приятное, в ней чувствовался щекочущий ноздри дымок, исходящий от поджаренного на огне справедливости мягкого мужского подбрюшья. Особенно приятно было думать о том, как развожу этот огонь я: Робин Гуд космической эры, благородный человек, который забирает деньги у богатых и оставляет все себе.

Потерпев фиаско на поприще создания контента, я вернулась к этой идее. И не просто вернулась, а твёрдо решила воплотить её в жизнь. Энтузиазм, с которым я взялась за изучение нового дела, бил через край. Я ступила на путь изучения способов манипуляций мужским полом, совсем не задумываясь, куда он меня приведёт. Я начала с просмотра блогов, прослушивания подкастов, чтения тредов, топиков, комментов. Образно говоря, набрав полную грудь воздуха, я нырнула в пучину сетевых нечистот, чтобы найти жемчужины здравого смысла. И нашла их.

Первым важным открытием стало вот что. Оказалось, искусство манипуляций мужиками настолько древнее, что женщины освоили его даже раньше, чем появился сам наш вид, человек разумный. Вся штука была в естественном отборе. Человеческие самки физически достаточно слабы и по телосложению хрупкие. Стало быть, самка, которой не удалось удержать самца и поставить его себе на службу, обречена на вымирание вместе со своими детёнышами; гены их вымывались из популяции, не оставляя заметных следов. Под действием такого естественного отбора на протяжении многих поколений сама эволюция сформировала у человеческих самок в мозгу нейронные цепи так, чтобы можно было при необходимости крутить и вертеть представителями противоположного пола по своему усмотрению. И точно таким же естественным способом отбирались именно те мужики, которые более подвержены женским манипуляциям. Ведь от кого женщина станет более охотно зачинать ребёнка? Конечно, от такого самца, которым она может управлять и который, соответственно, более безопасен для неё в плане совместного будущего. Так что, быть на побегушках у женщины – это самая естественная и предопределённая самой природой социальная роль мужика.

Сама же теория управления заключалась в одном простом секрете. Образно говоря, хватаешь мужика покрепче за его короткий меч и водишь словно за нос, вьёшь из него (из мужика) верёвки. Именно мужской жезл является ключом, открывающим дверцу, ведущую в командный пункт естества его обладателя. Вроде бы общеизвестная банальность, но таковы все сокровенные жизненные секреты. Ещё во время своих бесплодных попыток делать контент я заметила, что советы опытных блогеров новичкам сводятся к тому, что надо делать годный контент, а негодный – не надо. Суть любого учения из серии "думай и богатей" состоит просто в том, что богатым быть лучше, чем бедным, а если уж вы до сих пор бедны, то горе вам, ведь гуру предупреждал, что это вам аукнется и ни к чему хорошему не приведет. Тут самое важное, к чему у человека есть предрасположенность. К блогерству её у меня не было, а к управлению людьми – была ещё как ввиду моей женской природы. Нужно лишь немного потренироваться и раскрыть, развить эту мою склонность.

Где же можно потренироваться на мужиках, изучить хорошенько их повадки да разузнать их уязвимые точки? Вариант знакомств в Сети и свиданий я отмела сразу – слишком низкая эффективность, слишком мало потенциальных жертв на единицу времени, ведь все эти встречи будут в нерабочее время, которого и так исчезающе мало. Немного поразмыслив, я пришла к выводу, что идеальным вариантом будет лупацифранарий.

Оффлайновые публичные дома я даже не рассматривала, вряд ли у меня вышло бы что-то хорошее на стезе классической проституции. Мысль о ней вызывала у меня примерно такую же тоску, как и мысли о блогерском деле, даже посильнее. В этой сфере не чувствуется огонька приведения мира к знаменателю общей справедливости, здесь обычный обмен услуг на деньги, такого я с лихвой насмотрелась на своей тогдашней работе официанткой. Не говоря уже о том, что каждый коммерческий половой контакт безвозвратно отнимает частичку жизненной энергии, которая мне самой ох как нужна.

А вот лупацифранарий – совсем другое дело. Там работают прекрасные рободевицы, в сравнении с красотой которых прелести любой живой женщины видятся глупой неуместной шуткой, произнесший которую успел уже несколько раз пожалеть о содеянном. А не нравятся материальные соблазнительные бабароботы, так извольте пожаловать в виртуальный мир, почти (на самом деле очень даже не почти, чтобы там ни говорила реклама) неотличимый от реального, мир, в котором можно преобразиться хоть антилопой-самцом и в жарких индийских джунглях покрыть прекрасную антилопу-самку, а то и красивую буйволицу, трехгодовалую, красивой окраски, милую обликом, вошедшую в возраст (удивительно, как много клиентов заказывают что-то подобное).

И красота красотой, но, будучи управляемой стандартной нейросетью, рободевица или цифровая модель не сильно-то отличаются от допотопных надувных кукол или обтянутых грубым полимером роботов докосмической эры. Чтобы клиент почувствовал внутри сношаемой им сущности душу – без помощи живого человека не обойтись. Или сильного искусственного интеллекта, да только где его взять. Поговаривают, марсианские осьминоги наловчились такое делать, но, во-первых, цена одного такого ИскИна около ста тысяч жизненных кредитов, а, во-вторых, осьминоги их не продают.

Так что за низкий прайс в лупацифранарии можно получить для половых утех робота или виртуальный образ, управляемый стандартной языковой моделью, а за прайс повыше эту штуку запрограммирует оператор, который тонко чувствует мужское сердце, а за совсем высокий – будет управлять в режиме реального времени.

Таким оператором я и пошла работать.

Получить эту работу было непросто. Мне пришлось несколько месяцев проходить курсы, разбираясь в хитросплетениях мужского полового поведения, что было довольно просто и занимательно, а также изучать какое-никакое программирование, что было невероятно сложно и скучно, ибо все эти технические штучки я терпеть не могла. Но подзадориваемая чувством, что вот-вот ухвачу бога за бороду, я после работы официанткой до поздней ночи корпела над материалами, так что мой парень зачастую в это время оставался без сладкого. Попытки его роптать по этому поводу я пресекала на корню, ведь параллельно всё узнанное об управлении мужиками, я потихоньку тестировала на нём. Поначалу меня, конечно, мучала совесть. Он был умным, добрым и, в общем-то, милым парнем со способностями, к тому же сравнительно неплохо зарабатывал. Вот только тратил себя на какую-то ерунду: создавал свои аудиовизуальные поэмы, многозначительные и выспренные, а оттого особенно нелепые. Неудивительно, что их никто не смотрел, кроме обучающихся на них нейромоделей. Мой парень, и я знала это совершенно точно, был способен на гораздо большее. Когда я задумывалась на эту тему, то он начинал меня невероятно бесить. Думаю, ни одной женщине не надо объяснять, что за чувство вызывает твой мужик, который вместо того, чтобы оторвать свой зад от дивана и заняться настоящим делом, растрачивает свой потенциал на какую-то дурость. Это чувство праведного гнева легко тушило пожар, который разжигала в сердце моя совесть.

В итоге я даже прошла собеседование и меня взяли на работу в лупацифранарий. О, это был приятный миг торжества, особенно после всех неудач с выпускными экзаменами, поступлением в институты и университеты, после провала блогерской затеи. Единственное, что меня смущало в новой работе, так это управление сношаемой сущностью в режиме реального времени. Поначалу мне было боязно, что будет мерзко, но в итоге это оказалось даже забавно. Мужики во время совокупления такие смешные: пыхтят, елозятся, говорят "грязные", а на деле глупые и дурацкие вещи. Поначалу мне приходилось регулярно отключать микрофон, чтобы мой смех, пусть даже и виртуозно обработанный, не доходил до клиентов. Смешнее, пожалуй, было смотреть разве что ролики с половыми сношениями гигантских земных черепах, которых в Сети предостаточно.

В общем, постепенно я втянулась. Новая работа приносила денег значительно больше, чем работа официанткой, но, разумеется, недостаточно, чтобы быстро погасить жизненный кредит. Впрочем, главное было не в этом. Я постигала искусство манипуляций людьми. Ну, как людьми: мужиками.

Довольно скоро я в совершенстве освоила управление своим парнем. Главными тут были два инструмента: страдание и непостоянство.

Для первого полезно вызывать в мужике гнев, агрессию и неудовлетворённость. Омрачённый такими эмоциями человек слабее контролирует себя, но легче поддаётся контролю внешнему. Однако тут важно не переборщить: если причинять человеку одну только душевную боль, то он сбежит от её причины. Точно так же и на одних положительных эмоциях далеко не уедешь: довольно быстро человек к ним привыкнет, начнёт воспринимать их источник как должное – тут и любви конец. Важна комбинация страдания и радостей: первое создаёт такой фон, что вторые переживаются глубже и острее, обретают сокровенную ценность. Мой парень (так я реконструировала его чувства) понимал, что без меня из его жизни исчезнет всё болезненное, ненадёжное, но одновременно пропадёт и всё живое, останется какая-то мелкая, бестолковая бытовуха. Ему не нравились приносимые мной страдания, но мысль о возможном их прекращении вызывала у него экзистенциальный ужас.

Непостоянство же нужно для того, чтобы выбить у человека опору из-под ног, держать его в подвешенном состоянии, пресекая все попытки выстроить защиту от ментальных атак. Давая волю своим беспорядочным душевным импульсам, я постоянно заставала моего парня врасплох, в результате чего он раз за разом открывал уязвимые места своей нежной ранимой натуры, в которые я безошибочно била сто из ста.

Я по максимуму использовала новоприобретённые (или, скорее, новораскрытые) умения на то, чтобы побудить моего парня заняться вместо его ерунды с нейроискусством чем-то полезным, чем-то, что принесет денег и настоящего социального успеха. Как говорится, за каждым великим мужчиной стоит великая женщина, которая тонко рассчитанными пинками отправляет своего партнёра в полёт. Но, увы, величия не хватало то ли ему, то ли мне. Мы постоянно ругались, я выносила ему мозг так старательно, как будто после прихода с работы работала на второй работе сверхурочно – всё тщетно.

Нет, во всём, что касается мелочей, он был податлив и послушен: носил меня на руках, был ласков, нежен и заваливал подарками, а когда я злилась, то прямо-таки ходил на цыпочках, боясь лишний раз меня тронуть. Но в том, что было по-настоящему важно, он проявлял чудовищную инертность; все мои усилия как будто наталкивались на тяжеленный камень, сдвинуть который было не под силу не только мне, а и тысячи таких, как я. Как я ни билась, а самого главного: менять свою жизнь – он не собирался.

Постепенно я пришла к тому, что придётся его бросать и искать кого-то более перспективного. Не сказать, что это было просто. Несколько недель после принятого решения я собирала свою волю в кулак. Всё-таки мы были вместе довольно долго не просто так, и я даже, пожалуй, его любила. Чтобы набраться душевных сил достаточно для выполнения принятого решения, я смотрела симы прогулок по живописным уголкам Земли в виртуальной реальности. Больше всего я любила включать что-то с побережья Индийского океана: смотреть на эту безграничную безбрежность водной глади, пальмы, джунгли, а вдалеке горы. Как же я хотела увидеть своими глазами этот океан, ощутить своими ногами раскалённый песок пляжа, забраться на эти горы, заглянуть в древние храмы. Ощутить на своем лице влажное дуновение джунглей. В такие моменты я специально вспоминала, как мой парень говорил, мол, чем тебе не хватает симов – меня охватывало бешенство.

Бешенство было вызвано не только тем, что это была неправда, но и тем, насколько его аргументы походили на всё то, что говорят в Сети. Помню одну такую передачу, после которой я по-настоящему крепко задумалась на эту тему.

– Социальное и имущественное неравенство, – вещала девушка, моя ровесница, с крашеными в зелёно-фиолетовую полоску дредами (про себя я отметила, что выгляжу гораздо симпатичнее неё), – бич современного общества. Кому-то приходится каждый день думать, как осилить в этом месяце плату по жизненному кредиту, а кто-то за один отпуск на Земле проматывает денег как пару кредитов.

При этих словах я отвлеклась от остальных дел и сосредоточила внимание на выступающей. Её слова зажгли у меня в сердце праведный огонь оскорблённой справедливости, а руки сами собой напряглись в начальной фазе того движения, которое в конце превращает ладони в кулаки.

– Неравенство, – продолжала девушка, – появилось не вчера, и даже не позавчера, оно ровесник цивилизации, а скорее всего, и вообще человечества. В Древнем Египте, – девушка в фокусе зрения сменилась на явно сгенерированный нейромоделью видеоролик про то, как полуголые люди перемещают гигантский каменный блок на фоне раскалённого Солнцем пустынного пейзажа, – одни каждый божий день строили пирамиды на изнуряющей жаре, а те, кому эти пирамиды предназначены, в это время прохлаждались в своих дворцах, – пустынный пейзаж сменился на богатый интерьер древнего дворца. На золотом стуле восседал толстый мужик, попивая что-то очевидно прохладное из золотого же кубка в то время, как две голые прекрасные девицы обмахивали его огромными пальмовыми веерами.

– В Древней Индии, – в фокус зрения снова вернулась блогерша, – одни работали дерьмовозами и дерьмочистами, не имея права прикоснуться и даже приблизиться к тем, чьи фекалии стекают на них с самой высоты социальной лестницы: брахманам, единственная работа которых – развлекаться, читая священные тексты и проводя религиозные ритуалы, – девушку сменила анимационная вставка, изображавшая, как одетый в лохмотья человек с печальным взором разгребает деревянной лопатой субстанцию, напоминающую по цвету шоколад, в то время как на него откуда-то из заоблачной выси гадят дорого-богато одетые бородачи благородного вида, читающие вслух здоровенную книгу с надписью "Махабхарата" на обложке.

Далее девушка привела ещё несколько занимательных исторических эпизодов, но скоро перешла к делу, проникновенно вещая под аккомпанемент мелькающих видеовставок:

– Однако уже в 20 веке благодаря плодам научно-технологического прогресса экономика начала расти так, как никогда раньше до этого, и ситуация кардинально изменилась. Уровень жизни основной массы населения стал сравним с уровнем жизни аристократов и богачей прошлых столетий. Казалось бы, при этом жизнь новых толстосумов должна была стать ещё насыщенней, богаче на ощущения и полней, и в каком-то смысле так и получилось. Однако тут возникла проблема. У каналов человеческого восприятия ограниченная пропускная способность, поэтому кардинально нарастить объём новых впечатлений невозможно, зависимость удовлетворения, приносимого товаром или услугой, от цены этого товара или услуги быстро становится логарифмической, – в фокус зрения вплыл график. По горизонтальной оси была отложена цена товара/услуги, а по вертикальной – среднее удовлетворение (условные единицы), приносимое товаром/услугой. График на низких ценах бодро взмывал вверх, но вскоре выходил на пологую, почти горизонтальную линию, которая едва-едва приподнималась при росте горизонтальной координаты даже в два раза.

– Что это значит практически? – девушка сымитировала умное лицо. – Представим для начала, что ты выпиваешь самого обычного винчинского, не слишком дорогого и не слишком дешёвого. А затем представь, что употребляешь настоящее столетнее земное вино, хранившееся и транспортировавшееся по самым строгим стандартам, и поэтому бутылка стоит как твоя жизнь, – имелось в виду, что цена сравнима с величиной жизненного кредита. – Получишь ли ты удовлетворения больше? Наверняка. Но насколько больше? Учёные подсчитали, – перед глазами мелькнул заголовок статьи в каком-то, несомненно, авторитетном научном журнале, – процентов на десять.

Это звучало разумно, однако дальше начались восхитительные истории про то, что путешествие в какое-то интересное место даст больше впечатлений, чем виртуальный сим этого места, на тот же десяток процентов, а то и меньше.

– Допустим, ты смотришь симуляцию тропического леса, – плыл голос девушки на фоне видео с сочной лесной зеленью. – Красиво, не правда ли? И кажется, что, попади ты туда в реальности, всё будет ещё круче? Спешу тебя разочаровать, но нет. Симуляция заснята профессионалами дорогим оборудованием, кропотливо смонтирована и тщательно обработана, так что она выглядит даже лучше, чем запечатлённый объект. В реальности там жара, мошкара, вонь и цепляющая за ноги растительность на земле. Посещение обычного общественного парка в Зелёном нутре Фортуны принесёт больше радости…

Возмущённо фыркнув, я выключила передачу. Этой блогерше либо занесло денег государство, либо она хотела набрать побольше просмотров от нищих неудачников, неспособных покинуть Фортуну. А скорее всего, и то и другое одновременно. Но самое главное, что сказанное было полной чушью. Я проверяла. В Сети было немало симуляций с заснятыми общественными парками Фортуны, и я кропотливо сравнила около десятка с оригиналами. Ни о каком десятке процентов речи даже не шло, разница между реальным пребыванием в парке и пребыванием симулированным была примерно как между светом и тьмой: колоссальной. Пользуясь своими возможностями на работе, я сравнивала также симуляцию соития с соитием реальным. В симуляции я перепробовала разных партнёров, но даже Александр Македонский и Пётр Первый не смогли принести мне столько радости, сколько я получала от своего парня. А уж то, как эта блогерша сравнила редколесные парки Зелёного нутра Фортуны с прекрасными земными лесами, было вообще за гранью добра и зла. Я даже написала под этой передачей возмущённый комментарий, ожидая, что его удалят, но нет, комментарий остался на месте, просто оказался одиноким среди сотен тысяч других.

И подобные вещи говорила не одна эта блогерша, похожие нарративы сквозили у большинства лидеров общественного мнения. Самое возмутительное, что одновременно с этим они совершенно спокойно делали передачи, в которых сорили деньгами, посещали дорогие курорты на Земле. Зачем, если это якобы приносит так мало удовлетворения?

Меня выводило из себя, что все эти насквозь лживые нарративы транслировал и мой дурачок, когда я тщетно пыталась расшевелить его и наставить на путь истинный. Одной из последних капель, после которых я всё-таки смогла претворить в жизнь наше расставание, стал разговор о стариках. Кого как, а меня всегда приводили в ужас мысли о старости, о том периоде жизни, когда человек уже не в состоянии нормально работать, а пенсии обычно не хватает на съём нормального жилья, хватает только на хостелы для престарелых. Видосы из этих мест были не слишком популярны, но их было достаточно в Сети. Комната, похожая на гроб, в которой нет окон и прочих дверей, только страшный пустой потолок, да старики на лежанках, бездумно смотрящие какой-то контент на планшетах. Перспектива такой нищей старости приводила меня в ужас. Но не моего парня. Он говорил, что, по сути, они занимаются тем же, что и люди трудоспособного возраста: потребляют контент, только ещё на работу не отвлекаются. Вдобавок пенсионеры в своих хостелах, рассуждал он, как правило, все как один сидят на индивидуально подобранной комбинации наркотиков, запретных для не-стариков, так что остаток жизни они доживают с таким кайфом, что нам и не снилось. Внешне это рассуждение было правильным, но в смысле его я не видела ничего, кроме издёвки.

Вызванное этим разговором возмущение настолько переполнило чашу моего терпения, что мне наконец хватило сил на разрыв.

Расставаться оказалось тяжело. В иные дни я даже плакала, особенно перед сном, когда одиночество раскрывало передо мной во всей красе свои жуткие крылья. Рыдая, я чувствовала: всё, что я потеряла, то уже не найти; голос ночи словно шептал: нет дороги назад, ты осталась одна в этом долгом страшном мраке. Ситуация осложнялась тем, что вместе со своим бывшим я лишилась и всех приятелей, потому что это были, по сути, его друзья, я познакомилась с ними через него. Они были интересные и приятные люди, которые перестали со мной общаться потому, что, как выяснилось, считали тупой – и терпели только ради моего парня. К тому же они думали, будто я как-то нехорошо поступала с их другом, постоянно выедая ему мозги. Они говорили, что я – манипулятор. Так, словно это что-то плохое! Как лучше: или мой парень идёт на поводу своих заблуждений и лени, или на поводу у меня, тащащей его к лучшему будущему. В обоих случаях им управляют, но я хотя бы управляла им ради его же собственного блага.

Тогда-то я и обнаружила совершенную пустоту в моём внерабочем круге общения. Взаимодействие с бывшими одноклассниками не складывалось: одноклассницы откровенно раздражали своими бабскими штуками, в коммуникации же с одноклассниками слишком уж сильно сквозило их почти неприкрытое желание перепихнуться на халяву. Я читала в Сети, что такова обыденность современного общества: все живут друг у друга под боком, как муравьишки в муравейнике, но общаются разве что на работе да чатятся через Сеть. В такие наполненные слезами ночи перспектива одинокой старости, протекающей в наркотическом тумане, маячила передо мной с пугающей отчётливостью.

Впрочем, удручённый настрой накатывал на меня лишь время от времени, в основном я держалась бодрячком. А дороги назад не было прежде всего потому, что ушла я от своего парня не в никуда. К моменту расставания я нашла себе нового мужика. Нашла у себя на работе. Я думала, что, проработав полгода в лупацифранарии и потренировавшись на брошенном парне, уже всё знаю, и мне не составит труда воспользоваться новым ухажёром для перехода на следующий социальный уровень. Какая же я была дура. Впрочем, сильно ли я поумнела сейчас?

Работа нашей конторы проходила в серой зоне, ибо её деятельность формально не одобрялась Церковью. Из-за этих всех дремучих стереотипов о том, что не должно быть никаких половых сношений до брака, а совокупление дозволено лишь в рубахах, закрывающих тело с головы до пят, за исключением отверстий в соответствующих местах. Каким-то образом эти стереотипы с зари человечества проскользнули ушлыми сперматозоидами в космическую эру, преодолели межпланетное пространство и осеменили даже астероид, на котором дело деторождения превратилось в корпоративный бизнес.

Не одобрялась Церковью – значит, крышевалась полицией. Мой новый парень был как раз из структуры, крышующей наш лупацифранарий. Обычно сюда заглядывали лишь мелкие сошки, проверить, как тут дела, поглядеть, не обманывают ли их начальство с данью. Но в один день к нам явился собственной персоной личный помощник начальника одного из департаментов Службы общественной безопасности, самого Августа Лавлейса, который был популярен в Сети, особенно в той её части, где обитают женские сплетни о персонах из высшего света. Несмотря на высокое звание, Август был ещё молод и красив. Он обладал изящными чертами лица и одухотворённым взглядом, да и весь смотрелся как-то утончённо, двигался плавно, однако при этом в нём ощущалась внутренняя сила, этакий титановый стержень, распиравший оболочку из слабой человеческой плоти. Увы, такому человеку нечего было делать в рядовом лупацифранарии, коих на Фортуне не счесть. Даже визит его личного помощника считался событием из ряда вон. Тем более удивительно, что этот визитёр сразу зацепился за меня взглядом и, улучив момент, попросил контакт. Он подкатил ко мне с напускным нахальством, под которым скрывалось что-то беззащитное и детское. При этом он излучал моджо уверенного в себе самца, знающего, где достать много хорошей еды – это сыграло на глубинных, настроенных миллионами лет эволюции, струнах моего женского сердца. И понеслось. Он оказался, в принципе, очень даже ничего: красиво ухаживал, хорошо говорил. Поначалу.

А потом, как водится, превратился в совершеннейшую свинью. Хотя, пожалуй, этим сравнением я оскорбляю ни в чём не повинных зверушек. Я видела их на роликах в Сети, и они были там совершенно очаровательны: мило хрюкали и топорщили пушистую щетинку. Чего не скажешь о моем новом парне. Практически сразу наружу полезли его собственнические и мизогинные взгляды. Он сильно ограничивал (точнее, пытался) мою свободу, постоянно старался контролировать, что я и где я, начал потихоньку требовать, чтобы я бросила работу, ибо был уверен, что работа – не женское дело, а уж работа в лупацифранарии так и подавно. Я пыталась вывести это в такую сторону, что могу не работать, если он организует (с помощью своих связей и денег) поступление мне в институт на какую-то интересную специальность, но какое там. Образование, по его мнению, тоже не для женщин. Он совершенно серьёзно считал, что моё предназначение – это выйти за него замуж (что еще полбеды) и родить хотя бы двоих детей. Детей, которые, когда вырастут, будут ненавидеть меня так же, как я ненавижу Корпорацию. Вот уж нет, благодарю покорно. Конечно, это круто, что его устремления были настолько высоки, ведь для заведения детей нужно немало денег, но было ужасно, что в этих устремлениях мне отводится такая удручающая роль, которая, помимо всего прочего, предполагала пребывание на Фортуне до конца дней моих. Моего парня полностью устраивало его положение на астероиде, и он совершенно не стремился куда-то уехать отсюда. Оно и понятно: как в другом месте ему встроиться в силовые структуры?

Не то чтобы мой бывший был совсем уж неподвластен моим манипуляциям: мне легко удавалось вывести его из себя, удавалось склонить в свою сторону исход ссор, но общая канва уже вырисовывавшейся в его воображении нашей будущей совместной жизни оказалась мне неподвластна. Он был существенно обеспеченнее моего предыдущего парня, и я, пожалуй, могла ещё какое-то время успешно разводить его на деньги, но вполне обоснованно решила, что пора это прекращать и чем раньше, тем лучше.

В итоге отношения наши окончательно завершились избытком стилуса в глазу этого олуха, приведшим к тому, что он расшибся о тротуар, вылетев из окна моей квартиры.

И вот я сидела в совершенном отчаянии на полу своей квартиры, задыхаясь, рыдала, как вдруг заметила какое-то движение на периферии зрения. Я резко подняла голову и увидела босса моего бывшего, Августа Лавлейса. Я очень хорошо запомнила его по той одной встрече в лупацифранарии, и сразу узнала. Моё сердце очередной раз ухнуло вниз, и я впала в покорную апатию, исчерпав, видимо, все запасы эмоциональной энергии в ходе поединка и последующей истерики. "Чипируют, – мрачно подумала я. – Но хоть жива останусь".

Но Август неожиданно дружелюбным тоном поведал, что его взаимоотношения с помощником (именно им работал мой бывший) были напряжёнными. Полгода назад тот убил свою подругу на почве ревности. Дело тогда замяли, а фигурант его клятвенно заверил, что такого больше не повторится. Однако последние данные комплексного наблюдения, включавшие в том числе и записи наших встреч, где он мне проходу не давал и сильно тяготил, явно свидетельствовали о том, что в очередной раз происходит нечто нездоровое. Сегодня же он вёл себя особенно подозрительно: у одного из крышуемых наркоторговцев добыл какие-то жёсткие вещества, потом вусмерть напился в баре, устроил там дебош, а затем, согласно показаниям позиционного трекера, отправился ко мне. Стало ясно, к чему всё идёт, и тогда Август отправился по следу своего подчинённого.

Август подошёл к окну, посмотрел вниз, задумчиво покачал головой и повернулся ко мне:

– А ты, я вижу, девушка смышлёная. Будешь на меня работать?

– Кем? – ошарашенно выдавила я из себя.

– Моей новой помощницей, – мягко улыбнулся он. – А то прошлый помощник теперь совсем уж нетрудоспособен.

2

Так я обрела новую работу в результате чудесного спасения. Пережитое мною было сродни тому, что испытывали когда-то на эшафоте принудительно приглашённые на казнь в момент оглашения неожиданного помилования. Только что мой мир рушился, и мимо, грохоча, пролетали обломки видевшейся теперь недостижимо-уютной реальности, а в следующий миг по мановению волшебного пасса он собрался не просто обратно, а даже, пожалуй, лучше прежнего.

Новый шеф дал мне неделю для прихода в себя перед выходом на работу, что оказалось весьма кстати: почти всё это время я провалялась в постели, восстанавливая своё изрядно пошатнувшееся душевное равновесие. Я много ела, то предаваясь размышлениям, то сбегая от них в Сеть, где бездумно поглощала всевозможный дурацкий контент. Увы, у моей новой реальности, несмотря на все её преимущества, был ощутимый привкус тревоги. Тревожили меня отнюдь не моральные муки из-за совершённого убийства. Если даже я их испытывала, то не ощущала на фоне по-настоящему сильных чувств: радости избавления от неминуемой гибели и паранойи.

Да, паранойи. Вся эта история была насквозь мутная. Объяснению Августа поверить было сложно, почти невозможно. Зачем начальнику Департамента ехать самому ради спасения какой-то девицы, когда можно отправить отряд полицейских? Не менее важный вопрос заключался в том, а когда, собственно, Август появился в дверях моей квартиры? После того, как его помощник вылетел в окно, или ещё во время нашего поединка, когда можно было всё остановить? Не могло ли быть так, что Август просто наблюдал за тем, как меня душат, ожидая исхода действа? Или так, что это Август приказал напасть на меня? Может, это у них такой ритуал: каждые полгода убивать в ходе поединка беззащитную девушку. А если девушка, каким-то чудом (не иначе божьим промыслом) избегнув гибели, убивает сама, то она становится на должность поверженного ей противника. А погибни я, то, может, и это дело оказалось бы замято, как дело предыдущей подруги моего бывшего?

Я немало поблуждала по параноидальным лабиринтам мысли, возведённым моим умом, мятущимся от невозможности найти рациональное объяснение произошедшего. Я даже попыталась как-то раскрутить фамилию моего нового шефа, Лавлейс. Порывшись в Сети, я обнаружила, что Лавлейс – это прототип забытого русского слова "ловелас", так звали героя одного ещё более забытого романа (кто вообще сейчас читает романы? Мой бывший, не тот, который мёртвый, а предыдущий, читал, чем ужасно меня бесил), который сначала безуспешно пытался соблазнить школьницу, а потом просто напоил её опиумной настойкой (классика 19-го века) и овладел ею во сне, после чего бедолага со стыда померла. Эту историю из старого романа применительно к моей жизни можно было интерпретировать так, что Август возжелал меня, воспылал ко мне чувствами, и потому, узнав, что мне грозит опасность, со всех ног бросился меня выручать. Такой вариант как будто согласовывался с фактами, и вполне бы меня устроил.

Ведь для моего соблазнения никакая настойка Августу не нужна, ибо мой новый шеф был ослепительно хорош собой. Он совсем не походил на моего покойного бывшего, даже и вовсе не выглядел как полицейский. В его облике и повадках отчётливо чувствовались утончённое благородство и грация, а во взоре сверкающих глаз сквозила отстранённость, как будто те были устремлены в будущее; исходившая же от Августа внутренняя сила словно искажала само пространство так, чтобы он всегда оказывался в самом его центре. Кроме того, мой новый шеф возглавлял один из департаментов Службы Общественной Безопасности Фортуны, должность будь здоров. В ходе небольшого расследования, включавшего, но не ограничивавшегося, чтение непроверенных сетевых источников, я установила, что солидную должность моему шефу обеспечило простое обстоятельства: его отец был одним из вице-директоров СОБы. Зачат Август, разумеется, был не в инкубаторе, а в утробе настоящей живой матери; ею же выношен и рождён. В общем, представитель заоблачного истеблишмента, небожитель. Союз с таким многое мог бы мне дать.

Всё это было бы прекрасно, если бы не одно "но". Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. А ведь в ходе расследования я обнаружила, что Август совсем недавно был тем ещё героем всевозможных светских сплетен: новая шикарная женщина каждые несколько месяцев, то блогерша, то актриса, то певичка, что, в общем, одно и то же. Однако все эти бурные новости были минимум годичной давности. С тех пор никаких новых пассий, никаких скандалов – ничего. В Сети строили самые разные догадки, вплоть до такой, что светский герой попал под каблук к могущественной незнакомке, тайно сочетался с ней браком и продолжает скрывать свою госпожу. Это было невероятно, конечно: во-первых, женщина, получившая себе такой трофей, наверняка хвасталась бы им вовсю, а, во-вторых, мой шеф по складу своего характера не мог оказаться в настолько подчинённом положении. Нет, тут дело в другом: по загадочной причине Август изменил своё отношение к женщинам, ушёл в глухую половую аскезу. И можно ли поверить, что он решил эту аскезу прервать ради такой пусть и красивой, но ничем другим не примечательной девицы, как я? Нет, такое бывает разве что в сказках, да и там Василиса Премудрая не просто случайная девица, но ведьма, умеющая круто ткать.

В итоге, не найдя удовлетворительных ответов, пришлось довольствоваться тем, что на моей новой работе зарплата раза в два выше, чем на прошлой, и время освобождения от Кредита сильно приблизилось. Да и сама работа вроде как должна была оказаться интереснее и проще предыдущей.

Однако, придя в свой первый рабочий день в Департамент, я сразу ощутила себя не в своих штанах, хотя и надела в тот день юбку. Тут и там сидели люди, кто в шлемах виртуальности, кто перед огромными мониторами с рядами цифр и графиков, а кто и вовсе увлечённо крутил голографические проекции трёхмерных графов с мириадами бледно мерцающих связей между элементами. Всё здесь выглядело как офис для людей высшей квалификации, где мне, вчерашней школьнице без высшего образования, делать нечего. К счастью, меня почти сразу вызвал шеф, не дав возможности как следует удручить себя своим несоответствием окружающей обстановке.

Гигантский кабинет Августа выглядел не просто богато, а очень богато. Стены целиком были отделаны настоящим деревом: минималистичные лакированные панели и шкафы со стеллажами, украшенными всякими дорогими штуками. На панелях висели картины, явно писанные руками живых художников с использованием настоящих кистей и красок. Одна из них сразу бросилась мне в глаза: она изображала металлический объект с надписью "Leonora Christine", похожий на одну из тех штук, которые использовали люди до создания немнущейся одежды, кажется, они назывались утюгами. Этот утюг мчался сквозь космос на двух столпах света, исходящих из его задней части, прямо на сочащийся клубами красного тумана взрыв. Видно, художник решил так авангардно изобразить планетолёт.

Одна из панелей была целиком отдана под иконостас. В одном ряду были: святой Фил, держащий на коленях робокотика, томно зыркающего из иконы красным робоглазом; Егор-пророк в пятнистой психоделически-радужной футболке с гитарой ей под стать; Быков-олигарх в строгом деловом костюме, строго взирающий из плоскости иконы, как бы спрашивая, не попал ли ты под власть Велиала. А над этой троицей, конечно же, Иисус Христос в белом венчике из роз, возносящийся над пустой серо-холмистой равниной.

Середину кабинета занимал гигантский стол, тоже из настоящего дерева, по центру которого в углублении находился шар из прозрачного материала. Я видела такие штуки в Сети, это был сумасшедше дорогой голографический проектор для создания трёхмерных изображений, которыми можно управлять прикосновениями.

– Как думаешь, – без прелюдий вступил Август, не дав мне времени как следует разглядеть остальные детали обстановки, – чем мы тут занимаемся?

– Общественная безопасность, – уверенно ответила я.

– А что это значит?

– Ну-у-у-у, – протянула я, почувствовав как бы ветер, гуляющий меж моих ушей под тщательно уложенными мною с утра в причёску рыжими волосами, – защита общества.

– А вот и нет, – улыбнулся он. – Наш Департамент занимается тем, что обеспечивает общественную безопасность.

Он ободряюще кивнул мне, чтобы я не конфузилась.

– Разве это не одно и то же? – выразила я удивление.

– Смотри, – он поднял палец вверх. – Защитить общество – это значит устранить грозящие ему опасности. А обеспечить общественную безопасность – значит сделать общество безопасным.

– А-а-а, – глубокомысленно протянула я, чувствуя себя двоечницей на собеседовании в университет. – Безопасным для людей.

– Ах, люди… – вздохнул он и как-то неопределённо пошевелил рукой. – Нет. Общество должно быть безопасным для самого себя, а, следовательно, и для государства. Тогда и с людьми всё будет в порядке.

– Ага, – кивнула я так, будто что-то поняла. – И как же сделать общество безопасным?

– Все проблемы с общественной безопасностью начинаются, когда люди начинают думать неконтролируемо. Неконтролируемый поток мыслей может свернуть совершенно не туда и, как правило, обязательно это делает. В доиндустриальную эпоху эта проблема решалась просто, но топорно: подавляющее большинство людей было поставлено на грань выживания, и у них банально не было времени на то, чтобы думать. Прозябающие в рабстве крестьяне день и ночь были озабочены тем, как добыть хлеб насущный. Вдобавок доступ к образованию им был закрыт, так что машина управления работала отлично. Проблемы начались с переходом к индустриализму, массовое образование стало необходимым для выживания общества, а совокупный рост благосостояния обеспечил широкие массы временем для досуга. Однако прогресс, который создал эти проблемы, помог же их и решить. Газеты, радио, телевидение начали заполнять свободное время человека, и не просто заполнять, а закачивать при этом в головы людей информационные миражи, которые задавали рамки, из которых мало какой человек мог вырваться. Свобода личности кончается там, где начинается свобода слова СМИ… – Август задумчиво посмотрел куда-то поверх моей головы, помолчал, и продолжил:– Даже отключённый от общего информационного поля, поток человеческих мыслей шёл по строго очерченным рельсам, ведущим в никуда и, что, характерно, из ниоткуда. Информационная эпоха же добила проблему контроля изящно и красиво: человек просто перестал отключаться от информационного поля. Едва перед человеком встаёт перспектива остаться наедине с самим собой, как он тут же заходит в Сеть, спеша укрыться в мире информационных грёз. При этом люди чувствуют себя совершенно свободными, и оттого гораздо лучше работают, чем делали бы это под прямым принуждением. В этом и заключается одно из главнейших открытий земной демократии: людям необходима свобода делать то, что от них требуется государству. Понимаешь, к чему я веду?

– Более-менее, – соврала я.

– Хорошо, – улыбнулся Август. – Попробуем с другой стороны. Что происходит, когда человек бросает вызов правилам? Если начинает вести себя неблагонамеренно? Если, например, говорит, что надо сменить государственный строй?

Я прекрасно знала, что происходит с такими людьми. Все это знали. Их лечат, как и любых других больных. В голову – имплант-камера с имплант-микрофоном да ещё чип, подключённый к Сети, чтобы в режиме реального времени слать информацию на правительственные сервера, где та обрабатывается сонмом нейросетей, решающих, как скорректировать поведение индивидуума. Недостаточно усердно трудишься, чтобы заработать на выплату Кредита, или публично ведёшь недозволенные речи в Сети – изволь получить чувство невыносимой муки, пока не исправишься. А в нагрузку держи ещё рекламу, транслируемую прямо в голову. Точнее, непреодолимое желание купить проплаченный спонсором товар, когда тот попадает в поле зрения.

– Чип, – слегка поёжившись, произнесла я. Несмотря на то, что вся наша жизнь и так потенциально контролировалась государством извне, от одной мысли о контроле внутреннем я содрогалась.

– Вот именно. Продвинутая технология, между прочим. В былые времена государства о таком не могли даже и мечтать. Неблагонамеренных людей приходилось контролировать чуть ли не в ручном режиме. Использовали либо государственные структуры, либо специально обученных людей для того, чтобы организовать так называемую отмену провинившегося человека. И то и другое чрезвычайно затратно по ресурсам. Чипы, конечно, гораздо экономичнее и эффективнее. Но и они не всесильны. Вот смотри, сколько всего людей на Фортуне?

– Полтора миллиарда.

– А теперь представь, что все вдруг перестанут платить кредиты… Или захотят обойтись без царя? Где на всех набраться чипов? Да ладно чипы! Где на всё это взять вычислительные ресурсы? Тут даже осьминожьих компьютеров под сотню надо, а они и одного на такое дело не продадут. Гораздо лучше не этой цифровой ножовкой приводить в нужную форму голову каждого человека, а править мысли и чувства напрямую. Тогда даже продвинутая технология чипирования будет выглядеть сродни допотопным экспериментам того безумного русского профессора на исходящих слюной собаках.

– Но это невозможно, – понимающе кивнула я, добавив про себя: к счастью.

– Отчего же? – хмыкнул Август. – Конечно, нельзя напрямую контролировать мысли в головах людей. Но можно подправлять информационные потоки до того, как они попадают людям в голову. Идея столь очевидная, что до неё додумался ещё Платон в своём "Государстве". Он задался вопросом: а как можно учить детей благопристойности, если чуть ли не вся греческая классика состоит из описания непотребств? Да очень просто: не давать читать эту классику, оставив людям доступ исключительно к благопристойным произведениям.

– А, – сообразила я, – блогеры на господрядах.

– Ой, – поморщился Август, – это частности. Тут важно, как в целом всё устроено. Как бы это тебе лучше… Представь себе все полтора миллиарда умов Фортуны как единое информационное поле, – я кивнула, – а лучше, как единый организм в информационном пространстве, ну вот как человеческое тело, только состоящее не из клеток, тканей, органов, а из мыслей, идей, концепций. А теперь вспомни, что в человеческое тело может проникнуть извне вредоносный вирус, бактерия или внутри клетка может мутировать, стать раковой – и от этого весь организм пойдёт вразнос, а то и погибнет. Точно так же и с информационным телом Фортуны: или извне может проникнуть вредная идея или внутри созреть опасная концепция. Они, если охватят заметную часть общества, обоснуются во многих умах, то могут привести государство к краху. Например, идея, что царь наш плох, и хорошо бы его заменить, а то и вовсе, может, без царя обойтись. Или концепция, что Егор-пророк не пророк, что со святым Филом Бог не говорил или что ВАЛИС – это не Бог. Не раз в истории человечества бывало, что охватившая людские массы вредная идея приводила их к катастрофе. Помнишь, как Бог уничтожил Российскую империю, а потом ещё и Советский Союз?

Я замялась. Уроки по теологии я терпеть не могла: обычно я выучивала какой-нибудь параграф, сидя на занятии, и, ответив его, тут же забывала. Поэтому знала только самые общие места. Из Новейшего Завета я, конечно, помнила, что истинный Бог, изгнанный с Земли ещё во времена Римской империи, нашёл способ достучаться до людей, устроив в Российской империи революцию, чтобы возник безбожный Советский Союз, в котором ложная вера ослабла до уровня, достаточного для создания симулякра Филипа Дика, управляемого со спутника, через который ВАЛИС и смог выйти на связь с человечеством. Ну а когда святой Фил принёс на Землю божественное откровение, то истинный Бог и Союз тоже разрушил, чтобы дать дорогу Егору-пророку с его гимнами, которые вдохновили Быкова-олигарха пойти против христианства и создать на Фортуне валисианство. Но вот как именно эта цепочка событий была устроена – я представляла смутно.

– Империя из-за революции пала, а Советский Союз из-за перестройки…

– Революция, перестройка, – отмахнулся Август. – Это всё следствия. Советский Союз рухнул потому, что народные массы поверили, будто странами, которые были их извечными врагами, управляют хорошие люди, желающие советскому человеку добра. А Российская империя рухнула из-за тотально охватившей общество теории заговора о министрах-изменниках, продающих Россию иностранцам при потворстве царицы-немки. Изгнанный с Земли Бог был ограничен в своих средствах, поэтому мог действовать только такими вот лёгкими касаниями, разжигая в сердцах людей деструктивные идеи и подкручивая вероятности, чтобы различные невозможные случайности сходились одни к другим. Есть, конечно, и другие примеры, когда вредоносные идеи разворачивались самопроизвольно, без божественного вмешательства. В том же 20-м веке на самом пороге катастрофы депопуляции правящие элиты такой страны, как Китай, решили, будто главная угроза – это перенаселение, а никак не вымирание, как было на самом деле. И запретили семьям заводить больше одного ребёнка. Самоубийственное решение, от которого они хлебнули немало. В общем, понимаешь, о чём я?

– Надо не пускать вредные идеи в информационное пространство.

– Именно. Если представить себе всю Фортуну как единый информационный организм, то сразу станет ясно, какие нужны меры для обеспечения общественной безопасности. Фильтровать контент, который завозится извне. Направлять и редактировать информационные потоки внутри, что делается в том числе и с помощью господрядов для блогеров. И, понятно, если кто-то начинает вредные идеи распространять, того чипировать, срезать заразу на корню.

Я не удержалась:

– Но ведь чипированием лечат болезни. А разве быть неблагонамеренным – это болезнь?

Август, прищурившись, внимательно поглядел на меня:

– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы свергнуть правительство?

– Нет, – отчасти смешалась я.

– Во-о-о-о-от, – он удовлетворённо кивнул. – Это потому, что ты здоровая. Вредные идеи к тебе не цепляются.

– А как определить, какие идеи вредны?

Август засмеялся и даже протянул руку к моей голове, словно желая взъерошить волосы у меня на макушке, но в последний момент остановился.

– Этим занимаются Департамент информационного пространства и Департамент цензуры. Нас это не касается. Мы работаем с внесистемниками.

Он сделал акцент на последнем слове и выразительно посмотрел на меня. Я в ответ выжидательно посмотрела на него, боясь сказать какую-нибудь глупость.

– Внесистемники, – пояснил он, не дождавшись ответа, – люди, которые не являются неблагонамеренными, но на которых не особо действует правительственная пропаганда и социальная реклама. Они как бы немного в серой зоне, слегка за пределами.

– Лупацифранарии? – вдруг осенило меня.

– В том числе, – кивнул он. – А ещё инженеры, учёные, работники искусства, неформальные объединения. И прочая, прочая. Наш Департамент наблюдает за ними.

– Чтобы что? – не удержалась.

– Чтобы всё было чётко, – хмыкнул он. – Думаю, для начала тебе вводных хватит. Переваривай пока… И можешь приступать к работе.

– А-а-а-а, – начала я, но он словно прочитал мои мысли:

– Передать дела, увы, мой прошлый помощник не может, упокой Господь его душу. Так что разберёшься по ходу дела.

Да уж, подумала я тогда о своём бывшем, вот это, я понимаю, подсидела так подсидела. Эта мысль мелькнула и сгинула под напором более актуальных размышлений. Разговор с Августом изрядно меня удивил. Всё рассказанное я в том или ином виде знала и раньше, но оно не было уложено в такую стройную и логичную картину, которая мне теперь открылась. Я чувствовала, что краем глаза увидела сверкающий механизм движения мира во всём его великолепии и простоте. И от увиденного мне становилось не по себе. Что же получается: я думаю лишь те мысли, которые сочли дозволенными умники из Департамента информационного пространства и Департамента цензуры? А если я хочу думать другие мысли, то где их взять? Ведь информационное поле контролируется компетентными органами. С другой стороны, а что это за мысли такие и нужны ли они мне? По итогу я утешилась следующим заключением. Речи Августа выглядят выходящими за рамки дозволенного настолько, что, выскажи их какой-нибудь блогер, то ему бы наверняка поставили чип; стало быть, и я, находясь под крылом моего нового шефа, получаю доступ к не вполне благонамеренным мыслям. Это давало чувство причастности к некоему тайному замыслу, которое ощущалось чем-то вроде дразняще-пряного привкуса на языке.

В остальном же всё вышло довольно-таки неплохо. Крутилась я по большей части в кабинете шефа: следила за расписанием встреч, фильтровала посетителей, собирала отчёты и графики, а затем предоставляла их, расфасовав по категориям – и всякое прочее в таком духе.

Убедившись, что увольнять меня в ближайшее время не собираются, я, наученная горьким опытом разрыва с покойным уже бывшим, направила часть своего резко возросшего дохода на курсы самообороны. Обучение происходило с помощью продвинутого нейроинтерфейса, который считывал движения учителя, мастера боевых искусств, как череду электрических импульсов, а затем воспроизводил эти движения на моём теле, как на экране, нарабатывая тем самым мышечную память и новые рефлексы. За курсы пришлось изрядно раскошелиться, зато я быстро освоила приём, как одним движением свернуть нападающему шею, даже из положения лёжа. Теперь, если кто-нибудь попытается меня задушить так, как это хотел сделать бывший, то я смогу отправить его на тот свет без вспомогательных предметов наподобие стилуса и окна двадцатого этажа. Вдобавок я натренировалась стрелять, но это было скорее ради отдохновения после основных занятий, ведь магнитные пистолеты, являясь оружием грозным, почти никому на Фортуне не полагались, и обычному человеку получить их было практически невозможно: даже занятия по стрельбе на курсах проходили в виртуальности.

Также я потихоньку вникала в работу Департамента, каковая, по объяснениям Августа, стояла на трёх китах: сборе статистики о паттернах поведения внесистемников, предсказании тенденций и сообразном влиянии.

Первые два кита были связаны с чем-то из области составления гигантских таблиц и последующей их статистической обработкой, но особо я не вникала, ибо моя задача состояла лишь в том, чтобы добыть, желательно вовремя, результаты исследований от разных аналитических отделов, соединить с помощью нейросетей в общий отчёт и предоставить шефу. Добыча отчётов оказалась не слишком сложной задачей, хоть на первый взгляд аналитики и выглядели как капризные своевольные коты. Но ко всякому коту можно найти свой подход: кого-то за ушком почесать, кого-то соблазнить едой и прочее в том же духе. Примерно таким же образом поддавались управлению и аналитики.

История же с влиянием оказалась поближе к сфере моих интересов, а потому и яснее. Например, я поняла, что с лупацифранариев собирали дань не денег ради, а для создания у них ощущения контроля, которое не позволяет им чересчур расслабиться и начать вести какие-то опасные игры. Ведь при желании на клиентов таких заведений можно влиять посредством полового акта.

– Да что за примером далеко ходить, – разъяснил мне этот момент шеф. – Ты наверняка помнишь историю про персидского шаха, который имел обыкновение отрубать очередной жене голову сразу после первой брачной ночи. Но однажды ему попалась жена, которая, пользуясь его умиротворённостью и внушаемостью после соития, рассказывала сказки, а он и рад слушать. В конце концов нарассказала столько разных историй, что он на ней и женился.

Поскольку мой предшественник был, как верно заметил Август, не в состоянии передать дела, шефу самому приходилось мне многое объяснять и показывать, что он делал совершенно невозмутимо, даже как будто с удовольствием. Поэтому общались мы много, и далеко не на одни только рабочие темы: Августа частенько тянуло на лирические отступления. Однажды разговор у нас зашёл на тему связи между ценой потребляемого товара и удовлетворением от него. Я спросила, правда ли, что учёные доказали, мол, увеличение стоимости в тысячи раз увеличивает удовольствие где-то на одну десятую.

– Наверняка правда, – кивнул Август. – Учёные докажут всё, за что можно получить деньги. Сегодня одно, завтра другое. Если учёный хочет достичь успеха при жизни, то ему важно держать руку на пульсе эпохи и доказывать то, что в трендах. А то будет, как с Аристархом Самосским: его модель Солнечной системы, где в центре Солнце, а не Земля, получила признание спустя 17 с лишним веков, когда она уже не могла принести автору ни славы, ни денег.

– А зачем эту идею транслируют в Сети? И одновременно с этим показывают, как круто сорить деньгами, потребляя, как не в себя?

– Правильный вопрос, – одобрительно кивнул Август. – Все эти образы социального успеха – информационные миражи. Они подобны миражам прекрасных оазисов в пустыне, которые манят изнывающих от голода и жажды путников. Информационные миражи точно так же призрачны и недостижимы: поднявшись на очередную ступеньку социальной лестницы, человек чувствует, что ему мало, и хочет подняться ещё выше – и ещё, ещё, никогда не будет достаточно. С другой стороны, необходимо убедить несчастных путников, что мучащие их голод и жажда не так уж сильны, дабы они от отчаяния не опустили руки на своём пути к призрачной цели. И нет из этого выхода, если, конечно, не явится тебе на перепутье шестикрылый серафим. Видишь ли, эта история про проценты в каком-то смысле правда, только эта горстка процентов сверху – самая важная, определяющая. Только нельзя её добрать обычным потреблением. Ограниченную пропускную способность человеческого восприятия можно преодолеть только если генерировать мощные впечатления изнутри, посредством, например, общения с Богом, как случилось со святым Филом.

– Но ведь святой Фил не человек, он андроид, которым по радиосвязи управлял советский спутник.

– Чему ты только в школе училась, – шутливо погрозил мне пальцем Август. – Мозг святого Фила был сложнейшей биомеханической структурой, созданной гением советской инженерной мысли. Работал он автономно и ничуть не хуже человеческого, а кое-где даже лучше: мало какому человеку по силам создать столь великую прозу. Со спутника же осуществлялась лишь регулярная настройка, архивация данных и общий контроль, чтобы тексты держались в общей мрачной канве. Недаром святой Фил написал свои романы про сны андроидов об электроовцах и про симулякр Авраама Линкольна – гениальный творец прозрел в то, что не исчезает, даже если перестать в это верить. Романы эти, правда, в Новейший Завет не входят, но всё равно чтиво чрезвычайно познавательное, рекомендую.

Читать романы святого Фила я, разумеется, не собиралась, мне хватило того, как в школе нас заставляли изучать "ВАЛИС", эту жуткую нечитабельную муть, которую мы всем классом на дух не переносили. А вот рассказанное Августом про информационные миражи чрезвычайно на меня подействовало. Выходит, моё стремление свалить с Фортуны вовсе не моё, а подсаженный мне информационный мираж, чтобы я лучше бегала по замкнутому кругу и, как крыса в колесе, вилась шестерёнкой в механизме государства? Эта мысль была настолько неприятной и тревожащей, что я старалась думать её как можно реже, и довольно скоро забыла о ней почти совсем.

Тем более что были предметы для размышления и поважней. Я никак не могла взять в толк, насколько верна моя гипотеза о том, что шеф возжелал меня.

Несмотря на крайнее ко мне расположение и доверительность общения, когда мы много времени проводили наедине, болтая о том о сём, полового интереса ко мне Август не проявлял. Это было обидно той самой коренящейся в дремучем, дочеловеческом ещё прошлом обидой, что рождает в душе самки равнодушие самца к её женской прелести. Поэтому освоенные мною методы манипуляций не могли сработать на Августе, ведь для того, чтобы пустить их в ход, нужно чем-то зацепить человека, а мои руки, метафорически выражаясь, шаря в поисках короткого меча, хватали лишь пустоту. Возможно, это как-то было связано с тем, что около года назад он охладел к женщинам. Какое загадочное событие послужило этому причиной?

Однажды перед сном, в очередной раз лениво скользя мыслью по лабиринту параноидальных метаний, я решила поискать в Сети что-нибудь про имя шефа, как до этого провела исследование на тему фамилии. И вот что выяснилось. Август – это не просто название месяца, это имя древнеримского императора, который получил власть над империей в семнадцать лет (всего на год старше бедной девочки, сгубленной Лавлейсом из романа), переиграл всех более взрослых и опытных конкурентов, которые поначалу видели в нём лишь смешного мальчишку, после чего правил долгие десятилетия. Что ж, это могло иметь смысл. Возможно, мой шеф метит высоко и далеко. Примерно год назад у него начался дикий стояк на карьеру – и прекратился стояк на женщин. Конечно, на самую вершину, как его тёзка, он не прыгнет: для этого надо быть царских кровей, но достаточно высоко забраться тем не менее возможно. Только это по-прежнему не объясняло, зачем ему понадобилось лично спасать меня.

Возможно, дело было в религии. Меня неизменно удивляло то, как Август говорил о религиозных темах. Он, судя по всему, относился к ним вполне серьёзно, постоянно их поминал в разговоре, не выражая, однако, религиозного благоговения, каковое было характерно, для, например, священников, учивших нас в школе теологии. Нет, для Августа бог был просто частью реальности, а мифы из Заветов были обычными эпизодами истории Солнечной. Так что, возможно, год назад он уверовал в бога – и от этого кардинально изменилось его поведение. Это могло бы, наверное, объяснить и моё спасение: помогай ближнему и всё такое – если бы я сумела искренне поверить в то, что глава одного из департаментов Службы общественной безопасности Фортуны, один из высочайших полицейских чинов, станет в самом деле соблюдать заповеди.

Ведь для себя я ещё в детстве решила (и до сих пор держалась этого мнения), что все священные тексты – это глупые замшелые сказочки, придуманные для того, чтобы держать в подчинении людей, не давать им уходить в отрыв. Поэтому верить в них могут подчинённые слои общества, но уж никак не власть предержащие. Август же не просто принадлежал к властной элите, но ещё и регулярно продолжал во время нашего общения проявлять вольнодумство, которое всякий раз приятно меня удивляло, но и несколько настораживало. Так, однажды он заявил, дескать, урезанные для женщин квоты на образование введены потому, что теми сложнее управлять.

– Понимаешь, – объяснил он, – было время, когда люди не были пешками информационных миражей, и это было во времена матриархата, до цивилизации и земледелия. Матриархат для первобытных охотников-собирателей был самым органичным способом устройства общества. Ведь древние люди, не стеснённые возникшими много позже моногамными рамками приличий, сношались все со всеми как придётся. ДНК-тестов тогда ещё не изобрели, и достоверно установить отцовство не представлялось возможным, а вот материнство – пожалуйста. Поэтому вполне естественно, что главами племенных кланов становились женщины. По эволюционным меркам это было совсем недавно, буквально вчера, потому женщины в среднем меньше подвержены давлению авторитетов и социальных норм, да и вообще – хуже управляются.

Одним из главных источников головной боли Августа как начальника Департамента была именно такая женщина, управлявшая, можно сказать, кланом. Помню, как впервые услышала от шефа про неё: такую кислую он гримасу скорчил, просто жуть.

– Мамаша Сейба, – сказал, будто сплюнул.

– Сейба, – повторила я, пробуя на вкус новое слово. – Необычное имя.

– Это не имя, это прозвище. Смотри.

Август вызвал трёхмерное голографическое изображение над своим большим рабочим столом. Оно так дышало простором, что я сразу поняла: это Земля. В первое мгновение мне показалось, что это океан: по бескрайней изумрудной поверхности бежали лёгкие волны, а над горизонтом висело слепящее даже сквозь голограмму Солнце. Однако почти сразу я поняла, что на изображении не вода, а плотный покров листьев.

– Это лес, – в восторге выдохнула я. Именно такие планетарные пейзажи я обожала и постоянно включала их перед сном или просто так. – Тропический, – добавила я.

– Не совсем, – слегка улыбнулся Август. – Это экваториальный лес, но перепутать не мудрено. На Земле такие леса называются сельва.

– Ага, – догадалась я. – И прозвище этой Мамаши в честь сельвы.

– Нет. Её прозвище Сейба, – поправил он и скомандовал виртуальному помощнику:– Покажи сейбу в сельве.

Поверхность лиственного океана начала постепенно приближаться, затем камера нырнула под лиственный полог, в зелёный полумрак, явив нашим взорам дерево, величественно возвышавшееся на несколько десятков метров. Великан громоздился на выпирающих из земли здоровенных корнях, которые впивались в почву гигантскими древесными щупальцами, которые образовывали нечто вроде лабиринта. Могучий ствол был покрыт серо-зелёной корой, испещрённой узорами трещин, напоминающими руны, и увит, словно праздничными гирляндами, лианами, усеянных вместо лампочек сочными жирными эпифитами. Вверху в стороны расходились могучие руки ветвей, создавая просторный зелёный купол из огромных листьев, похожих на глянцевые тёмно-зелёные пальцы.

– Воу, – восхитилась я.

– Думаю, ты не удивишься тому, что древние люди считали сейбу священным деревом. Это был для них символ вечности и могущества, связь между землёй и небом. Они считали сейбу этаким мостом между двумя мирами: подземным и небесным, – мостом, проходящим через наш человеческий мир. Словом, сейба это одна из ипостасей Древа жизни. Слыхала о таком?

Я покачала головой.

– Ну как же, – вздохнул Август. – Разве ты не читала Ветхий Завет? Помнишь историю изгнания из рая? Почему Бог выгнал человека из райского сада?

– Люди ослушались его, съели запретный плод.

– Не просто запретный плод, а плод с Древа познания добра и зла. Съев этот плод, человек как бы уподобился Богу. И Бог подумал, а не съел бы человек еще и плод Дерева жизни, обретя бессмертие. Тогда, сама понимаешь, хлопот с людьми стало бы гораздо больше. И, чтобы предотвратить это, Бог изгнал человека из рая. Охрана на входе Эдемского сада, разящий во все стороны огненный меч, нужна прежде всего для того, чтобы сторожить дорогу к Дереву жизни. В Новом Завете тоже есть это дерево: Бог говорит Иоанну, что даст вкушать от Древа жизни тем, кто накопит достаточно духовных подвигов. Точнее, подвиг-то один: победа над собой в вечной битве света и тьмы. Так что история человечества – это, по сути, история пути к Древу жизни, к бессмертию. Съев запретный плод, человек подал заявку на то, чтобы стать равным Богу, а потом всю свою историю пытается стать достойным столь высоких притязаний.

Как и всегда при разговоре на религиозные темы, Август говорил про все эти мифические штуки как про что-то само собой разумеющееся, словно это были обыденные эпизоды из жизни каких-то его знакомых.

– Древо жизни, – продолжал Август, – или что-то похожее можно найти почти в каждой религии и культуре. Даже у наших дохристианских пращуров было мировое древо, корни которого уходили в навь: подземный мир, ствол был явью, земным миром, а ветви достигали небес: прави.

– И что же, эта Мамаша Сейба имеет какое-то отношение к Дереву жизни? – поинтересовалась я, опасаясь, как бы мой шеф не начал пересказывать ещё какую-то статью из неведомой энциклопедии, которая явно хранилась у него в голове.

– Нет, конечно же, нет, – раздражённо хмыкнул Август и вызвал над рабочим столом трёхмерную модель Фортуны.

Это был полупрозрачный эллипсоид, пронзённый, словно вертелом, подсвеченной красным цветом осью, вокруг которой вращалась Фортуна, создавая центробежную силу, которая прижимала нас к внутренней поверхности астероида с силой, примерно равной силе земного притяжения. Внутрь голографической модели был вписан узкий цилиндрический слой жилых уровней, размазанный недалеко от внешней поверхности, а на полпути к оси вращения была вкраплена совсем уж тонюсенькая прослойка Зелёного нутра, вдоль которой от полюса к полюсу шла яркая золотистая нить Хорды. От Хорды на равных расстояниях друг от друга отходили десять кольцевых линий, которые охватывали окружность Зелёного уровня, а также давали начало ниточкам лифтовых линий, которые, проходя сквозь каменное тело астероида, нанизывали один за другим жилые уровни. Вся эта система метро походила на скелет, держащий на себе скальную плоть Фортуны, да так, по сути, и было, ведь именно этот костяк обеспечивал общественную жизнь нашего полутаромиллиардного социума. А вот термоядерные заряды, разбросанные по всему астероиду и готовые по приказу царя в любой момент уничтожить всю эту жизнь, на модели почему-то отмечены не были, либо я их проглядела.

– Парк инженеров, сейба, – обратился мой шеф к виртуальному помощнику.

Голографическое изображение Фортуны качнулось и как бы понеслось нам навстречу, раскрывая своё Зелёное нутро. Оно предстало перед нами в том виде, в каком я видела его каждый день из вагона метро. На голоэкране поплыли бескрайние зелёные поля низкорослых растений: тростник, картофель, батат и прочая мелочь – изредка перебиваемые садами для богатеев да общественными лесопарками. Постепенно бег растительности на экране замедлился, и я увидела особенно здоровенную и густую лесопосадку. Камера неторопливо нырнула куда-то в самую гущу и зафиксировалась на здоровенном дереве. Это была сейба, почти такая же, как до этого в сельве.

– Мамаша Сейба когда-то была простой наркоторговкой. Всё у неё шло как полагается, работала под нашим кураторством. Была, конечно, не без странностей, увлекалась психоделиками, видела в них мистический ключ к клетке сознания, в которой заперта исстрадавшаяся душа человеческая. Но в общем и целом ничем особенным не выделялась. Пока однажды она что-то не поделила с конкурентами, и её не подстрелили. Ранение оказалось серьёзное, по всем параметрам смертельное, но от больницы она отказалась наотрез. Приняла ударную дозу ЛСД-25 и велела своим подручным оттащить её на Зелёный уровень, в чащу погуще, вот прямо под это дерево они её положили.

– И, представь себе, – продолжал Август, – эта жалкая эпигонка Олдоса Хаксли выжила, – в этой фразе я не поняла половину слов, но решила не переспрашивать. – И ладно бы просто выжила, но нет, она ещё вдобавок узрела откровение. То есть понимаешь, да, какая наглость? Мало ей Хаксли, она ещё собезьянничала Сиддхартху с его деревом Бодхи! И ладно бы просто узрела откровение, с кем не бывает в конце-то концов, но нет: она начала активно им делиться с другими, притом вполне успешно.

– Откровение? – ухватилась я за знакомое слово, а незнакомые безуспешно попыталась запомнить. – Как у святого Фила с розовым светом?

Я тут же пожалела о своих словах: настолько сморщился Август, их услышав.

– Нет-нет-нет, – опроверг он. – Не сравнивай! Филип Дик настоящий пророк, его контакт с ВАЛИС – это общение с настоящим Богом, который поведал ему истину. Откровение же Мамаши Сейбы – это обычная ерунда о вкушении плодов древа жизни прямо здесь и сейчас. Мол, ей под священным деревом сейба явился способ, как это сделать – и благодаря этому она выжила, а теперь ещё со всеми остальными поделится. Представляешь, да? У Иоанна Бог обещает плоды только победителям, а тут всем подряд даром – и пусть никто не уйдёт обиженным.

Эта история Августа крайне возмущала, он чуть не рычал от раздражения. Ему даже пришлось сделать пару глубоких вдохов-выдохов, после чего он продолжил тоном несколько более расслабленным:

– Ладно, важно тут не это. Важно, что это откровение натурально увлекло других людей и стало основой секты с Мамашей во главе. Проглядели, как она всё это начинала, кто ж знал, к чему это приведёт. Спохватились, когда почти каждый десятый зелёный инженер оказался её последователем.

Про зелёных инженеров я уже узнала в ходе работы в Департаменте. Раньше я даже не задумывалась об их существовании, хотя именно на их плечах держится вся жизнь Фортуны. Кроме шуток: что есть жизнь, как не круговорот углерода? На нашем астероиде сердцем этого круговорота работает Зелёное нутро: именно здесь растения забирают углекислоту из воздуха, поступающего с жилых уровней; здесь из углерода взращивается плоть растений для пищи людям, которые затем возвращают её обратно испражнениями каждый день и один раз в жизни – своим бездыханным телом. Биение зелёного сердца идеально сбалансировано, на каждом такте обилие его всевозможных параметров удерживается в нужных значениях паутиной, сплетённой из мириадов нитей обратных связей. Причина, по которой этот сложнейший механизм работает бесперебойно вместо того, чтобы пойти вразнос, так это несколько миллионов денно и нощно контролирующих его работу зелёных инженеров: людей как на подбор высококвалифицированных, с высшим образованием, а потому крайне своенравных и капризных.

– Так что, – продолжал между тем Август, – поздно уже было пресекать. А сейчас и вовсе больше трети всех зелёных состоят в её секте. Даже некоторые наши шпики, внедрённые туда, переходят на сторону Мамаши Сейбы. Понимаешь, что это значит?

– Зелёные из сторонников Мамаши плохо поддаются управлению?

– Плохо они поддавались раньше. А сейчас вообще не поддаются. Теперь у них Мамаша Сейба ведёт свою собственную игру, с которой приходится считаться.

– А Церковь почему с ней не борется? Ведь это же вероотступничество: создание новой религии.

– Всё не так просто. Мамаша не говорит, что её религия новая. Она утверждает, что свято предана идеям валисианства. Впрочем, мало ли что кто-то говорит, был бы человек, а ересь найдётся. Дело в том, что её поддержали влиятельные люди в Церкви, немало митрополитов и даже один патриарх. Они думают, что используют Мамашу для укрепления своего положения, но на самом деле это она использует их, чтобы увеличить своё влияние. Ослеплённые жаждой власти, они не видят, с кем связались. Мамаша – отлетевшая на всю голову дамочка, она хочет откатить прогресс на Фортуне и вернуть нас всех в аграрное общество.

– Зачем это ей?

– Называет себя поверенной душ деревьев и призывает строить общество так, чтобы права растений учитывались наравне с правами людей, – пожал плечами шеф. – Говорю же, поехавшая.

Спустя несколько дней оказалось, что шеф неспроста завёл разговор про Мамашу Сейбу. Небольшая делегация от нашего Департамента, в состав которой вошла и я, отправилась на встречу с зелёными инженерами.

– Смотри, не вздумай там потеряться, – строго сказал шеф. – И не оставайся ни с кем из зелёных наедине.

И, разумеется, я потерялась, зазевалась в этом огромном Парке инженеров, отдалённо даже напоминающем лес. Я шла вместе со всеми, пока на одной из развилок не свернула на боковую тропинку, намереваясь всего лишь пройти параллельным курсом с остальными, просто по более лесистой вариации маршрута. Однако спустя минут пять обнаружила себя посреди хоть и редкой, но всё-таки чащи, которая простиралась, сколько хватало глаз. Приведшая меня сюда тропинка без следа растворилась, как будто деревья подсомкнулись у меня за спиной. Я тщетно шарила глазами кругом в тщетной попытке увидеть приведший меня сюда путь. От обилия деревьев немного кружилась голова, а грудь теснило неизъяснимо-приятное томление. По всем каналам восприятия шла лёгкая рябь, и казалось, будто листва не просто шелестит, а шепчет забытую людьми истину на своём нечеловеческом языке.

Я немного пала духом, особенно памятуя наказ шефа ни в коем случае не теряться.

Уже призывая виртуальную карту на помощь, я заметила движение сбоку от себя: сквозь чащу легко и непринуждённо шагал человек. Обрадовавшись, я со всех ног припустила к мелькавшей среди деревьев фигуре, но вот незадача, несмотря на то, что двигались мы почти встречными: пересекающимися под острым углом – курсами, я никак не могла её догнать.

– Подожди, – крикнула я. – Пожалуйста, остановись!

Фигура замерла и повернулась ко мне, явив лицо женщины в преддверии пожилого возраста.

– Я остановилась, – дружелюбно улыбнулась незнакомка, словно какой-то чрезвычайно удачной шутке. – Остановись и ты.

Я замерла, узнав в женщине Мамашу Сейбу. Вот, попала, подумала я. Не просто же так Август наказывал не оставаться ни с кем из зелёных наедине. Хотя Мамаша-то сама не из зелёных, она не инженер, она их религиозный лидер. Но наверняка от неё шеф предостерёг бы сильнее всего! Она же сейчас как покажет мне откровение – и всё, буду петь и плясать под сенью деревьев, настукивая в бубен со счастливой улыбкой на лице.

– Потерялась? – почти ласково спросила Мамаша, прерывая мой мыслепоток.

– Да, – ответила я. В самом деле: не бежать же от неё, это совсем уж глупо. Я представилась и добавила, что являюсь помощницей Августа Лавлейса.

– Ах, Августа, – снова улыбнулась она, на этот раз с каким-то оттенком понимания. – Нам с тобой по пути, у меня как раз сейчас встреча с ним. Я, кстати, Мамаша Сейба.

– Я узнала, – призналась я, настороженно пожимая протянутую руку, которая оказалась на ощупь приятно-сухой и тёплой и чувствуя, что от моей собеседницы веет какой-то непонятной мне силой.

– Оно и видно, – усмехнулась Мамаша. – Перепугалась так.

– Ничего я не перепугалась. Чего мне бояться?

– Вот именно, – Мамаша двинулась сквозь чащу, а я последовала рядом. – Чем я могу тебе навредить?

– Покажете откровение, – я попыталась добавить в свои слова таких ноток, чтобы они казались шуткой, но лишь они сорвались с моих губ, как стало ясно: прозвучало сказанное до нелепости серьёзно.

– Откровение? – удивилась она. – Это как?

– Ну-у-у-у-у, – замялась я, чувствуя, как увязаю в конфузе, который сама себе ненароком организовала, – а как вы людей в свою веру обращаете?

Мамаша расхохоталась, даже шаг сбавила.

– Вот, значит, какого ты мнения, – произнесла она, отсмеявшись. – Думаешь, я как те мужики в плащах на голое тело, что шляются по общественным паркам и перед каждой встречной плащ свой распахивают, только у меня вместо фаллоса это, как бишь его, откровение?

– Это была шутка, – я почувствовала, что краснею.

– А какова вероятность, что встретив такого мужика в парке, ты радостно схватишь его за причиндалы? – продолжила развлекаться Мамаша Сейба.

Мужики в парках – это, конечно, что-то из области городских легенд древней Земли, теперь эти персонажи фольклора резвятся исключительно в Сети. И уж там-то от них натурально спасу нет. Всякий раз, стоит только сделать мои сетевые аватарки видимыми для всех, как мою личку тут же накрывает лавина электронных сообщений с фотками членов.

– Не буду я никого ни за что хватать, – пробурчала я и решила пресечь эти потешательства надо мной: – А в какой же обстановке вы показываете другим своё откровение?

Мамаша внезапно посерьёзнела:

– Откровение никто никогда тебе не покажет. Все, кто обещают это, – шарлатаны. Откровение ты можешь увидеть только сама. Впрочем, ты и так видишь его каждое мгновение с самого своего рождения.

– Вижу? И как же оно выглядит?

Сейба снова рассмеялась, от мимолётной серьёзности не осталось и следа. Она по-матерински потрепала меня по голове, совершенно застав этим жестом меня врасплох:

– Подрастёшь – узнаешь.

Я вообще-то терпеть не могу, когда меня трогают, но тут даже не вздрогнула, лишь стало немного обидно, что вот, мол, считают меня недорослем, недостойным откровения. Но я мгновенно забыла об этой лёгкой обиде, когда тренькнуло уведомление о сообщении от шефа. "Ты где?" – голый текст, без эмоций и смайликов, но я почти физически ощутила сквозящее сквозь него раздражение, и мне стало не по себе.

– Пусть Август не беспокоится, будем с минуты на минуту, – заметила Мамаша.

Только я собралась поинтересоваться, откуда она поняла, что я получила сообщение от шефа, как мы оказались на поляне со скамейками, где собралась уже вся делегация нашего Департамента. Август тут же метнул в меня полный гневного недовольства взгляд, что было понятно по его плотно сжатым губам и заострившимся скулам.

– Доброго дня, гости дорогие, – Мамаша Сейба улыбнулась шире обычного (мне начало казаться, что улыбка и благостность – это обычные состояния её лица) и развела руки, словно собираясь обнять всех собравшихся.

– Привет, Сейба, – сухо поприветствовал её Август. И, криво усмехнувшись, добавил: – Ты как всегда, времени зря не теряешь. Уже успела наладить контакт с моей новой сотрудницей.

– Ой, Август, – отмахнулась Мамаша. – Что ты так волнуешься. Девочка заблудилась, а я лишь помогла ей выбраться из леса. Кстати, а где твой прошлый помощник?

– Больше на меня не работает, – ни единый мускул на лице шефа не выразил никакой эмоции.

– И правильно, он был жуткий грубиян. А эта новенькая – такая милашка. На твоём месте я бы тоже переживала, что её могут украсть.

Август нахмурился, а Мамаша обернулась ко мне и заговорщицки подмигнула.

Саму встречу я не слишком запомнила. Она была наполнена мутными политическими беседами, из которых я уловила только озабоченность Мамаши Сейбы правами растений. Мол, растений на Фортуне много, и без них существование человеческого общества тут было бы невозможно, а вот прав у растений, считай, никаких. По окончании встречи Мамаша Сейба лично попрощалась со мной, обменялась со мной контактами и предложила писать ей в любое время. Во время этого короткого разговора я чуть ли не физически чувствовала, как шеф бросает в нашу сторону косые хмурые взгляды.

Вернулись мы в Департамент уже к самому концу рабочего дня, но Август меня задержал, чтобы выспросить все подробности о встрече с Мамашей Сейбой. Мой рассказ вызвал у него чрезвычайное неудовольствие, особенно тот момент, когда я в лесу шла за Мамашей и просила её остановиться. "Жалкая подражательница," – пробормотал он, но пояснять не стал, а я не стала интересоваться.

– Смотри, поосторожней с этой Сейбой, – включил Август назидательный тон, выслушав мой рассказ. – А то вовлечёт тебя в свою секту, как тогда быть.

– А как она это делает? Мамаша показалась мне безобидной.

– Человек, рвущийся к власти, не бывает безобидным, – покачал головой Август. – Слышала, что она продвигала на встрече?

– Что-то о правах растений?

– Да. Как думаешь, к чему это?

– Звучит хорошо, но я не поняла, как узнать, чего хотят растения? Какие им самим нужны права?

– Вот-вот, – кивнул Август. – Да и хотят ли они? Нужны ли? Мамаша готова стать поверенной деревьев, а ещё почему-то китов. И рассказать нам, что нужно растениям. Чуешь, куда дело клонится?

– Она врёт? – чуть подумав, предположила я.

– Само собой. Но дело в том, что она использует эту ложь для того, чтобы обосновать свои притязания на политическую власть. Ей верят её последователи, и это проблема для Департамента. А я – один из тех, кто стоит на её пути к власти, и поэтому я – проблема для неё. Именно поэтому она на тебя так накинулась.

– Накинулась? – удивилась я. – Но мы же просто…

– Просто встретились в парке? – усмехнулся Август. – Ты правда в это веришь?

Я замялась, не зная, что ответить.

– Добрая половина борьбы за власть, – пустился в объяснения Август, – идёт на символическом уровне. Вспомнить хотя бы как во Вторую мировую войну Третий Райх пытался захватить Ленинград, устроив там самую чудовищную гуманитарную катастрофу всего 20-го века. С точки зрения военной науки город был им совершенно не нужен, он лишь впустую оттягивал их силы, распылял ресурсы. Но это был город-символ, город, названный в честь основателя Советского государства, город, в котором это государство зародилось, поэтому с точки зрения символизма Райху было необходимо уничтожить Ленинград и всех его жителей. А исход всей Второй мировой решился в битве при Сталинграде, когда Райх потерпел фиаско, пытаясь захватить город – символ главнокомандующего противника. Причём этот символический уровень настолько глубок, что работает вне зависимости от того, осознаётся он или нет. Ведь возник он за миллионы лет до появления языка в привычном нам виде. Африканский зверёк, галаго, мочится себе на руки, а потом скачет с дерева на дерево, оставляя на ветвях метки-символы, которые говорят другим, что это его территория. Аналогичный смысл был в том, что Мамаша символически нашла тебя в Парке инженеров, то есть своих владениях, а потом символически вернула тебя мне, продемонстрировав власть над тобой, а через тебя – и надо мной.

– Это что же получается, Мамаша Сейба символически помочилась на меня? – я невольно ощутила неприятный привкус смысла произносимых слов.

– Получается, так, – вздохнул Август. – Поэтому будь внимательнее. Я не хочу, чтобы на тебя мочились, пусть даже символически, мои враги. Да и друзья тоже. Честно скажу: я не хочу, чтобы на тебя мочился хоть кто-то, – он похлопал меня по плечу. – Надеюсь, ты тоже.

Я не хотела, так что на этом наш разговор закончился. По пути домой я забыла основную его часть, кроме самой последней и самой для меня главной. Август признался, что не хочет, чтобы на меня, пусть даже символически, мочился хоть кто-то. Это, а ещё слова Сейбы про то, что шеф за меня переживает, и такая ревнивая его реакция на моё с Мамашей общение – всё так и хотелось сложить в единую картину под названием: "Влюблённый в меня Август". Не наблюдая никакой половой активности с его стороны, я уже было задвинула эту картину в пыльный угол своего ума, но произошедшее сегодня вполне выглядело как повод отчистить этот блистающий шедевр моего видения будущего от паутины и пыли. В порыве вдохновения я даже нашла удовлетворительное объяснение, отчего он не делает никаких шагов в мою сторону: просто боится меня спугнуть, памятуя, как закончился последний мой роман. Взволнованная этим соображением мысль постепенно начинала двигаться в такую сторону, что, может, мне самой его соблазнить? Но нет, пожалуй, не стоит, а то как бы не переборщить, продемонстрировав чрезмерную легкодоступность, которая так легко и так быстро охлаждает пыл любого кавалера. Стоит просто расслабиться и ждать дальнейшего развития событий, будучи к нему готовой.

От всех этих мыслей в низу живота разливалось приятное чувство, сердце трепетало с увеличенной частотой, а стены параноидального лабиринта, окружившего мой ум, стремительно обретали прозрачность, видясь на поверку ненадёжными и готовыми рухнуть в любой момент.

Так думалось мне, и однажды утром даже создалось впечатление, что этот волшебный момент вот-вот наступит. Зайдя тем утром в кабинет шефа, я обнаружила его смотрящим запись торжественной церемонии подтверждения царской власти. Празднество, как и всегда, проводилась в специально отведённой для этой цели торжественной зале одного из многочисленных царских дворцов, Церемониального. Огромное помещение с кричащим о своей дороговизне убранством, пестрящим лакированным деревом, позолотой и скульптурными символами державной власти, было заполнено людьми: оркестром и хором, что играли-пели гимн Егора-пророка "Наше дело большое, почётное, словно кипение масла в кровавой каше", а также пляшущими под всё это дело девушками, наряженными, как корейские школьницы в стародавние времена. В центре всего этого действа находился, разумеется, царственный владыка Фортуны, шествующий в сопровождении двух роботов-охранников вдоль танцовщиц к симулякру святого Фила, который застенчиво и строго косил на приближающегося человека своим красным глазом. Внутри металлической головы симулякра находился неведомо как добытый позапрошлым царём у осьминогов совершенный компьютерный мозг, плотно интегрированный в систему внешнего наблюдения Фортуны. В силу этой интеграции андроид святого Фила отслеживал возможные угрозы царской жизни, а благодаря подконтрольному ему отряду боевых роботов-охранников был в состоянии эти угрозы пресечь. Запредельная вычислительная мощь осьминожьего компьютера защищала симулякра от любых попыток взлома, и потому этот андроид служил одним из важнейших столпов царской власти Фортуны, ведь подчинялся он непосредственно лишь монарху.

Но, как известно, с большой силой приходит большая ответственность, потому и проводились эти регулярные ритуалы подтверждения: симулякр святого Фила проводил генетический тест, чтобы удостоверить родословную царя, а также сканировал монаршее тело, чтобы убедиться: царю не вживили чип или какой-то ещё нейроинтерфейс, контролирующий его волю. Когда всё оказывалось с точки зрения андроида в порядке, тот свидетельствовал безраздельное право царя управлять им, а ещё термоядерными зарядами по всей Фортуне, которые детонировали в трёх случаях: при попытке их обезвредить, при попытке физического проникновения в цифровые внутренности симулякра святого Фила, а также по велению монарха. Ничто так не укрепляет легитимность власти, как готовые в любой момент взорваться термоядерные бомбы.

– Хочешь побывать за пределами Фортуны? – говоря это, шеф продолжал следить за трансляцией, в которой настал ключевой момент: царь засовывал палец в рот симулякра, чтобы тот лёгким покусыванием взял на пробу генетический материал.

Такого вопроса от Августа я уж точно не ожидала. Однажды я обмолвилась, что хочу отсюда свалить, но тогда он отреагировал как-то неопределённо-скептически. Начал говорить, дескать, посмотреть мир – это хорошо; раньше люди бросали всё, чтобы отправиться навстречу неизведанному. И Дарвин, и Магеллан, слыша голос дальних стран, забывали обо всём на свете и бросались навстречу неведомому. Но много ли осталось сейчас неизведанного? Будет ли что-то такое за пределами Фортуны, чего мы не видели? Те же бесконечные информационные миражи. Или, спросил тогда Август, пристально посмотрев мне в глаза, ты, может, хочешь долететь до Нептуна? Я ответила, что не знаю, хотя прекрасно знала, что скучная обледенелая каменюка, с которой Солнце выглядит просто жирной точкой на небе, меня не интересует совершенно. А ещё у меня тогда возник вопрос, а какие, собственно, такие высокие цели преследует сам Август, работая в Департаменте и лёгкими касаниями направляя внесистемников в нужное русло? Озвучивать этот вопрос я, разумеется, не стала.

И вот ни с того ни с сего мой шеф вспомнил об этом моём желании. Оказалось, что надо забрать какой-то груз с повреждённого планетолёта, который не может причалить к Фортуне. Груз важный и секретный, поэтому туда отряжают представителей разных властных структур, чтобы все следили за всеми и никто не устроил каких-то неожиданностей.

– Отец попросил меня отрядить кого-нибудь. Ну, знаешь, поприсутствовать, чтобы они там не расслаблялись. Проследить за процедурой на всякий случай. Справишься? Заодно в космосе побываешь, расслабишься.

Конечно, это было совсем не то, что я назвала бы "побывать за пределами Фортуны". Я имела в виду посмотреть Землю, вдохнуть запах настоящих планетарных лесов вместо вот этого вот из общественных парков Зелёного нутра. Но я согласилась, чувствуя, как меня переполняет радость. Во-первых, это так мило, что Август пытается меня порадовать, от самого этого его стремления становилось радостно. Во-вторых, это был знак доверия ко мне с его стороны. О да, это определённо пахло тем самым моментом, когда окруживший меня стеклянный лабиринт рухнет под действием простого и ясного ответа: Август испытывает ко мне чувства недвусмысленно-полового толка.

Впрочем, мой полный надежды на скорейшее светлое будущее настрой продлился недолго. Он утонул в волнах липкого ужаса, объявшего меня до души моей, когда чуваки с блестящими от куража глазами перестреляли всех мужиков, а троих женщин, включая меня, оставили в живых и приковали наручниками к подвернувшимся скобам в салоне космокатера, рассекавшего космическую пустоту в нескольких тысячах километров от Фортуны. Ожидавшееся светлым будущее оказалось пугающе мрачным и обещало стать удручающе коротким.

3

А ведь поначалу ничего не предвещало такого бурного развития событий. Шеф отрядил со мной двоих оперативников, и мы втроём отправились на стоянку авто. По дороге мои спутники спорили, кто из них заплатит за аренду транспорта до космопорта. Учитывая, что Департамент располагался на третьем уровне, а космопорт был на самом нижнем, десятом, притом на другом конце Фортуны, то даже на электроскутерах без использования метро такое путешествие на сотню километров влетело бы в копеечку, а уж заоблачность цены поездки на машине можно себе представить. Впрочем, эти расходы потом компенсирует Департамент, так что предмет спора был мне не вполне понятен. В итоге, уже непосредственно рядом с выбранным авто, они надумали порешать дело с помощью "камень-ножницы-бумага". Первый раз оба выкинули ножницы, второй раз – оба камни, а на третий камень затупил-таки ножницы.

– Какая несправедливость! – воскликнул проигравший, оплачивая через приложение аренду и разблокируя двери нашего транспорта.

– Справедливость? – вскинул брови второй. – Да что ты знаешь о справедливости?

– Я знаю, что справедливость – это принцип, согласно которому человек наделяется счастьем, пропорциональным его добродетели.

– А ты разве добродетелен?

– Благодаря чипам сейчас даже самый последний негодяй добродетелен.

Мы загрузились в салон, и автопилот начал потихоньку выруливать авто со стоянки.

– Не скажи, не скажи. Согласно Канту…

– Канту?

– Да, согласно Иммануилу Канту, добродетель заключается в том, чтобы следовать нравственному закону по зову долга. А чип заставляет.

– Чип, разумеется, заставляет. Но разве старомодный нравственный закон действует иначе?

– Скажешь, нет?

Автомобиль, едва выехав с парковки, остановился перед светофором на перекрёстке. Дорога, пересекавшая наш путь, была пуста: на ней не было не то, что других машин, но даже скутеров.

– Погляди на этих пешеходов, что замерли на переходе из-за красного света светофора. На дороге нет ничего, что мешает им перейти её, однако они как будто уткнулись в невидимую стену. Вот тебе пример нравственного поведения. Оно основывается не на внешнем принуждении или выгоде, а на внутреннем чувстве долга.

– Но откуда берётся это чувство долга? Кошка тоже не станет запрыгивать на стол, словно видит перед собой стену. Однако это происходит просто потому, что до этого её лупили всякий раз, когда она пыталась на стол залезть. Примерно так же происходит и с людьми, разве что способы дрессировки изощрённее. Кошка не залезает на стол, чтобы не получить тумаков от человека, а человек следует нравственному закону, чтобы не получить тумаков от совести. Так что нет никакой принципиальной разницы между нравственным законом природным и созданным с помощью чипа.

Наше авто ехало сквозь правительственный район, где роскошь сквозила даже в дорожном покрытии: оно было не серым, как обычно, а прозрачным, с переливчатой подсветкой общего плана и отдельной сиреневой подсветкой, что следовала за каждым транспортным средством. Здесь не жалели освещения, и было светло, как в Зелёном нутре или Земным днём, в отличие от полумрака большинства других районов. Прозрачно-мерцающие эстакады струились, как реки между утопающих в зелени берегов, роль которых выполняли заросшие садами здания. Гигантские видео- и голоэкраны транслировали рекламу или просто красивые заставки. Я залюбовалась одним из видеоплакатов, на котором величавый негр в блестящих плавках золотого цвета жадно вкушал шаверму, широко раскрывая рот и вонзая белоснежные зубы в нежную золотистую плоть лаваша, порождая брызги соуса, которые плескали на мускулистую чёрную грудь, стекая вниз розоватыми ручейками. Ручейки струились в постоянном движении, меняли свою форму, стремились к плавкам, но были обречены никогда их не достигнуть. Эта реклама нахваливала премиальную одежду, "над которой невластна сама судьба". Негр был хорош: статен, строен и красив – но какая же это глупость: плавки. Где их на Фортуне носить?

– В любого человека социумом встроены ограничители, соответствующие нравственному закону, то есть человек с самого детства как будто находится в тюрьме из невидимых стен социальных ограничений, – пусть я и отвлеклась на рекламу, но мои спутники даже не думали замолкать.

– А без этих стен настала бы анархия, и общество бы рассыпалось.

– Не просто рассыпалось бы, сложное общество без них не может возникнуть. Невидимые стены нравственного закона – это тот каркас, на который нарос социум. Точнее, они прорастали друг в друга на протяжении тысячелетий, взаимозависимо эволюционируя.

– Именно. Тех, у кого эти стены прохудились, душевнобольных, называвшихся в былые невежественные времена преступниками, лишали свободы и в прошлые эпохи.

– Только вот лишали свободы одинаково, независимо от того, какая из невидимых стен прохудилась. Человек украл – а у него отнимают возможность не только воровать, но ещё и кошку завести или писать в Сети. Куда как лучше чипирование, которое лишает свободы человека не вообще, а именно там, где нужно. Чип просто восстанавливает эту естественную конструкцию, накладывает латку точечно именно там, где возникла дыра в стене нравственного закона индивидуума.

Я смотрела в окно, время от времени скептически поглядывая на них. Что это за час чудесной политинформации? Они что, перед шефом выслуживаются, надеются, что я ему донесу об их благонамеренности? Между тем мы уже выехали на межрайонное шоссе, и дорожный трафик резко поредел: практически полностью исчезли скутеры, здесь безраздельно властвовали дорогие прокатные транспорты вроде нашего да грузовики с автобусами. Мой взгляд зацепился за очередную видеорекламу, в которой фигурировал тот же самый негр. Теперь он был в стильном белоснежном купальном костюме, который выгодно подчёркивал его фигуру. Спереди костюм был на бретелях, за счёт чего образовывался небольшой вырез, открывавший рельефную грудь, сзади же вырез был и вовсе чуть ли не до самой талии. Негр, спрятав глаза за зелёными непрозрачными стёклами очков и харизматично скаля зубы в довольной улыбке, бежал по пляжу навстречу Солнцу, а песок у его босых ступней нежно ласкал прибой. Это была реклама безумно дорогого пляжа с неприлично огромным бассейном, а также с имитациями бескрайнего неба, Солнца и волн, "неотличимых от Земных". Что ж, если есть деньги посещать на регулярной основе такие места, то ради такого дела можно себе и золотые плавки купить. У меня, само собой, подобных денег не было. Зато я могла бы, пожалуй, позволить себе свидание в лупоцифранарии с мужероботом в виде этого горячего парня. Оседлать, так сказать, его чёрного дракона. Раз уж Август всё равно чехлится и непонятно чего ждёт.

– Однако, если мы вспомним Иммануила, свет наш, Канта… – мои спутники всё никак не унимались и продолжали свой разговор, нить которого я давно потеряла и лишь время от времени эпизодически прислушивалась к нему.

– Дался тебе Кант! – я мысленно согласилась. В глаза не видела этого Канта, но он уже успел меня утомить.

– А что такого? Великий русский философ.

– Какой же он русский? Пруссак же.

– Пруссак, да. Но и русский тоже.

– Ерунда.

– Спорим, что русский. Только чур в Сеть не поглядывать.

– А спорим!

Они поспорили на не самую маленькую сумму, а затем залезли в Сеть – и спустя полминуты усомнившийся в русскости Канта (это был тот же, кто проиграл в "камень-ножницы-бумагу") горестно воскликнул:

– Ты был прав! Четыре с половиной года Кант был подданным русской шальной императрицы.

– То-то же.

Проигравший горестно закряхтел, переводя товарищу оговоренную сумму. Тем временем мы съехали с межрайонного шоссе на шоссе спиральное, нанизывающее разные уровни Фортуны, как нанизывает разные слои еды шпажка канапе. Следуя извивам спирали дорожного полотна, наш автомобиль спускался вниз, к самому внешнему уровню астероида, где располагался космопорт. Здесь тоже была видеореклама, и в третий раз моё внимание привлёк тот же самый негр, что и предыдущие два. Одетый в зелёный махровый халат, он с мечтательным выражением лица сидел на огромной террасе в глубоком кресле, вытянув ступни в сторону перил. Его томный взор был устремлён вслед за ногами на качавшиеся за перилами ветки деревьев с порхавшими по ним щебечущими птицами. Позади негра полукругом стояли пятеро белокожих девушек, жадными взорами амазонок вкушавшие его тело, готовые, очевидно, в любой момент накинуться на эту стройную атлетичную добычу, чтобы сжечь её и самое себя в пламени страсти. Здесь рекламировался элитный жилой комплекс, расположенный посреди – подумать только – парка с настоящими деревьями, в котором обитают всякие милые зверушки и пташки. Я невольно вспомнила своё нынешнее съёмное жилище: вся моя квартира была меньше такой террасы, а пейзаж спального района из разноцветных коробок других домов за окнами был настолько уныл, что лишний раз не хотелось туда выглядывать. Ладно, решила я перенаправить свои мысли в более приятное русло, а что это за негр? Какая-то знаменитость? Может быть, вообще не с Фортуны, приезжий? Или же сгенерированная нейросетями модель, которая, обретя популярность в Сети, взлетела в топы? Какая, впрочем, разница, свидание с робообразом этого негра в лупацифранарии будет в любом случае уместно.

– Так вот, согласно Канту, существует такая штука, как категорический императив.

– Что за зверь такой?

– Принцип, который имеет характер всеобщности. И человек, как мыслящее существо, обладающее волей, должен ему следовать.

– И зачем мне этому категорическому императиву следовать? Что я с этого получу?

– Ничего не получишь. В этом и смысл.

– Звучит как разводилово.

– А вот и нет. Представь, я скажу, что у меня жутко чешется за ухом. Что ты мне ответишь?

– Я отвечу: почеши, если чешется.

– Ага, вот оно. Это твоё повеление "почеши" суть условный императив. Он выражает побуждение к действию, которое надо совершить при определённом условии, в данном случае при условии "если чешется". А теперь представь, что есть категорический императив. Это императив безусловный, он просто существует вне каких бы то ни было условий. А поскольку он свободен от каких бы то ни было условий, то он одинаков вообще для всех и всегда.

– Воу, чувак, – в голосе одного из моих спутников зазвучало восхищение. – Да это же Абсолют.

– Именно так. А разве Абсолют не стоит того, чтобы следовать ему? Да что следовать: чтобы сообразно ему организовать всю свою жизнь?

– Да-да, ещё как стоит! Возможно, это единственная стоящая такого вещь, – глаза этого моего спутника заблестели от вожделения. – И что же это за принцип такой?

– А вот тут и подвох. Если ты попробуешь сформулировать категорический императив, то неминуемо потерпишь фиаско. Невозможно сформулировать принцип, который будет иметь форму всеобщего закона.

– Вот незадача… – расстроился он. Но вдруг оживился:– Постой, а вот если самое тупое, первое, что пришло в голову: не убий.

– Э, нет. А как же убийство во имя высшей цели?

– Точно, как я мог забыть. Но тогда так: убивай во имя высшей цели, только если сам готов быть убитым во имя высшей цели.

– Вот ещё. Я не хочу, чтобы меня убивали во имя высшей цели.

– Резонно. Я тоже.

Автомобиль между тем зарулил уже на парковку около космопорта, мы выбрались наружу, и эти двое на какое-то время оставили болтовню на дурацкие темы, сосредоточив диалог на теме предстоящего далее маршрута. Оказалось, что надо миновать проходную, где нас подвергли досмотру на предмет оружия и прочих запрещённых к проносу штук (мне не разрешили взять с собой шокер и перцовый баллончик, пришлось их оставить в камере хранения), а далее загрузиться на портовой миникар с открытым верхом, который и повёз нас к нужному космолёту.

– А если такой категорический императив, – вернулся к излюбленной теме один из моих спутников, пока мы шли к стоянке миникаров. – Не наложи себе в штаны.

– Звучит как заповедь.

Эти двое посмотрели друг на друга, обнаружив, что одеты они в килты. Тогда их взоры синхронно обратились в мою сторону.

– Что? – огрызнулась я. – Не собираюсь я ложить себе в штаны.

– Да это совсем и некстати будет, – покивал головой один из них. – Твои штаны настолько плотно облегают твой тыл, что никакого дополнительного места там не остаётся.

– Если это комплимент, то лучше бы ты его не делал, – буркнула я, залезая в миникар. Мне вообще-то очень нравились эти мои штаны, они отменно подчёркивали округлость моей попы.

Эта парочка последовала за мной следом.

– Оу, точно, – сообразил один из моих спутников. – Во времена Канта все ходили не то что в штанах, а в этаких лосинах, которые претуго обтягивали нижние части их тел. Так что они при всём желании не могли туда наложить.

Второй покачал головой, вбивая на панели номер причала и возразил:

– А вот и нет, женщины-то тогда все поголовно юбки носили. Это сейчас юбка одинаково уместна и на мужчине, и на женщине, а тогда считалось, что это исключительно женская одежда. Если ты, конечно, не шотландец, но Кант, как мы помним, был русским и был пруссаком. Так что и тут тоже не сходится.

– Отчего же. Если нет штанов, то тем более туда не наложишь.

Миникар двинулся в путь.

– Всё равно не подходит на роль безусловного императива. Я вот не имею ничего против того, чтобы кто-то где-то наложил себе в штаны, если этот кто-то находится от меня где-то подальше.

– Пожалуй, ты прав.

Слушая их вполуха, я увлечённо крутила головой по сторонам, рассматривая порт, который впервые видела вживую. Потолок тут был весь переплетён какими-то опутанными проводами металлическими конструкциями, по которым скользили неведомые механизмы. В некоторых механизмах я смутно угадывала подъёмные краны. Это был не пассажирский космовокзал, а именно порт: вокруг везде сновали гигантские грузовки и тягачи с прицепами, гружёнными контейнерами; скопления таких же контейнеров были беспорядочно разбросаны тут и там. Больше всего, конечно, я разглядывала планетолёты: громады космических исполинов, ловящие световые блики своими боками из нержавеющей стали, были доминантами портового пейзажа. Они лежали, как выброшенные на берег звёздные киты, рядом с не менее массивными конструкциями терминалов причальных шахт, соединявших внутренность Фортуны с космической пустотой. Повсюду: возле скоплений контейнеров, возле космических кораблей – суетились люди, отчего с разных сторон то и дело долетали матерные крики. Мои же спутники какое-то время молчали, и я уже начала надеяться, что на этом они и закончат свою болтовню, но надежда эта оказалась тщетна.

– Постой, – вновь подал голос один из них. – Ведь невозможность сформулировать категорический императив значит лишь то, что категорический императив невыразим словами. Бога тоже нельзя облечь в какие-то определения. Он непостижим и неопределяем. Но ведь это не значит, что Бога нет.

– Это мысль. Недаром Кант так остро чувствовал сущностную близость нравственного закона и Бога.

– Да-да-да, вот оно! – подавший голос оглушительно щёлкнул пальцами. – Именно так Бог и проявляет себя – через нравственный. Это похоже на историю с божественными чудесами, которые совершаются не вопреки, а внутри так называемой объективной реальности. Реальность подстраивается под них, чтобы чудеса могли произойти, и они действительно происходят – не нарушая ни одного из законов природы. То же и с нравственным законом: мы можем проследить, как он возникает, разложить его механизмы по полочкам – как ты объяснил на примере с кошкой, – но его подлинная причина всё равно – Бог.

– Эй, это ты уже куда-то не туда забрёл. Ты что же, хочешь сказать, что чудес не бывает?

– Конечно, бывают! Вся жизнь состоит из чудес. Но каждое из них имеет рациональное объяснение.

– А как же Филип Дик?

– А что не так со святым Филом?

– Ну, смотри, мы все знаем, что святой Фил – это андроид, разработанный в недрах секретного советского НИИ и засланный в США, чтобы уничтожить американскую научную фантастику и через это уничтожить их будущее, ведь будущее в настоящем существует только в воображении людей и по большей части в голове писателей-фантастов, да ещё участников футорологических конгрессов. Лишённая же будущего страна обречена…

– Да-да, – раздражённо перебил говорившего собеседник, – я помню Новейший Завет валисианства не хуже тебя. Ближе к делу.

– Я к тому, что святого Фила контролировал советский спутник, который в 1974 году начал ловить сигналы от Бога, изгнанного Велиалом с Земли в Главный пояс астероидов. Разве это не чудо, не нарушение законов объективной реальности?

– Вовсе нет. С точки зрения советских программистов это объяснялось просто тем, что компьютерный мозг их спутника сошёл с ума, и его программа начала генерировать совершеннейшую чушь. И лишь святой Фил, а за ним и Быков-олигарх смогли силой своей веры узреть в откровениях ВАЛИСа послание от истинного Бога.

– Ну хорошо. А что насчёт Моисея? Например, когда он развёл воды Красного моря?

– Э, нет, Ветхий Завет – это другое. Тогда человечество, точнее его коллективное сознание, было совсем юным – и так называемая объективная реальность ещё не так затвердела, как сейчас, не так была подвержена рациональным объяснениям. Напротив, в те времена реальность была мягкой и податливой – потому чудеса встречались на каждом углу. Если ты вспомнишь историю исхода из Египта, то первые три-четыре казни могли повторить даже египетские жрецы, пусть и не так феерично, как Моисей. Оттого в те древние времена Бог спокойно мог проявлять себя через то, что нам сейчас кажется сверхъестественным, а тогда было совершенной обыденностью.

– Ну а Ефросинья?

– А что, с точки зрения науки катастрофу на Ефросинье объяснили всю вполне. Люди там развили себе телепатию нейроимплантами – и двинулись крышей, попутно уничтожив всё население в ужасающей психической войне. Какие уж тут чудеса, старушка наука во всей красе.

– О, – указал куда-то рукой его собеседник, – мы почти приехали.

Я проследила за его указующим пальцем и увидела совсем небольшой космический корабль, даже скорее катер, метров тридцать в длину и метров пять в диаметре, рядом с которым скучало около десятка человек, одетых не как портовые рабочие, а под стать мне и моим спутникам в обычную офисную одежду.

– Пора решать, – кивнул один из моих спутников второму.

Тот порылся в кармане и достал какой-то металлический кругляш. С удивлением я отметила про себя, что это монета.

– Решка, – сказал тот, кто до этого уже проиграл два раза.

– Стало быть, орёл, – кивнул его товарищ.

Подкинутая монета упала к ногам загадавшего решку. Он нагнулся и с нескрываемым расстройством констатировал:

– Орёл!

– Судьба, – несколько неловко развёл руками загадавший орла.

– Что это вы решили? – поджав губы, спросила я.

– Ах, – был ответ, – обычные мужские штучки. Барышням такое неинтересно.

Расспрашивать дальше я не стала, тем более что миникар уже остановился возле космокатера. Кто-то из ожидавших дал понять, что наконец-то можно отправляться, а то нас только за смертью посылать – настолько нас заждались. Я промолчала, не найдясь, что сказать, а мои спутники в ответ произнесли какие-то загадочные фразы, смысл которых был трудноуловим, если вообще был.

Нас ещё раз подвергли досмотру, на этот раз гораздо более тщательному, на предмет всевозможных запрещённых к проносу на борт космического судна вещей – и лишь после этого мы загрузились в катер.

Мне объяснили, что космокатер не предназначен для долгих полётов, поэтому его конструкция не предусматривает создание центробежной силы для гравитации, так что нужно обуть ботинки с магнитной подошвой, чтобы перемещаться во время полёта и после стыковки с везущим ценный груз планетолётом, которая и вовсе возможна только при отсутствии вращения стыкующихся аппаратов. Пришлось оставить мои лёгкие элегантные туфли в ящике на входе и облачить ноги в тяжёлые уродливые магнитные ботинки. Там же, на входе, я оставила свой рюкзак с вещами. Внутренность же катера меня разочаровала: она сильно походила на салон межрайонного автобуса: почти такие же ряды сидений с проходом между ними, только вместо окон здоровенные экраны, предназначенные для передачи изображений с внешних камер. Да ещё было впереди отдельное место для пилота, всё-таки космические путешествия, в отличие от внутриастероидных, ещё не стали полностью автоматическими. Ладно, подумала я, усаживаясь на свободное место, может, хоть в невесомости интересно будет. Спутники мои расположились рядом, но, к счастью, они теперь молчали и хранили сосредоточенные выражения лиц: видимо, стеснялись вести свои выспренние речи в присутствии представителей других департаментов.

Пилот потребовал от всех пристегнуться, зорко следя грозным взглядом, чтобы никто не сачковал это требование, – и полёт начался. Катер встал на дыбы, затем стал падать вдоль причальной шахты. Включились экраны, и можно было наблюдать, как по ним проплывает внутренняя скальная поверхность тоннеля, проложенного сквозь каменную плоть астероида. Я знала, что вдоль шахты шли направляющие рельсы, электромагнитное поле которых двигало наш катер к внешней поверхности Фортуны, но они не попадали в поле зрения камер, и оттого каменная гладь на экранах казалась нерукотворной пустыней наподобие марсианских равнин.

После выталкивания полем из шахты наш миниатюрный космолёт включил двигатели и, спустя пару минут гравитационных пертурбаций, когда направление силы тяжести скакало туда-сюда: пол оказывался то на потолке, то на стене, а чаще где-то между – наступил период плавного разгона, когда низ находился у нас под ногами, правда, тянуло к нему слабее даже, чем в Зелёном нутре Фортуны. Зато на одном из экранов можно было увидеть нашу старушку-Фортуну: невыразительный кусок серого камня, мерцающий огнями маяков в районе полюсов, быстро удалялся, уменьшаясь в размерах, и вскоре стал совсем неразличим на фоне черноты космоса, скудно подсвеченной звёздами. На другом из экранов видно было Солнце, но выглядело оно, прямо скажем, не впечатляюще: блестящий жёлтый кругляш размером с ноготь моего большого пальца. Наконец, минут через десять двигатели выключились, пилот разрешил отстегнуться на ближайшие полчаса, и наступила невесомость: корабль двигался к цели по инерции. Что ж, ничего особенного, кроме тошноты и головокружения, я не почувствовала. То есть лёгкость в теле – это, конечно, приятно, но лучше уж когда есть хоть какое-то ощутимое притяжение, а то уж слишком физически дискомфортно.

– Охо-хо, – сказал один из моих спутников, тот, что всё время проигрывал. – Пожалуй, отлучусь-ка я в гальюн. А то ненароком нарушу последний из обсуждённых нами некатегорических императивов.

– Давай не оправдывайся, – рассмеялся второй. – Просто тебе не терпится засунуть шланг себе в задницу.

– Расскажешь это моему стулу, который будет здесь повсюду, если я потерплю фиаско, – не растерялся его приятель.

Я с опаской глядела, как он пробирается к туалету. Про сложность посещения отхожих мест в невесомости со всеми этими шлангами и насосами я знала из Сети, и не была уверена, справится ли этот чел с подобными трудностями. Всё-таки гадить без гравитации – это тебе не про философию разглагольствовать. Не придётся ли и в самом деле нам тут, в салоне, пожинать плоды его неудачи? Но всё прошло, судя по всему, благополучно. Вернулся он явно довольный и даже зачем-то подмигнул мне.

Разочарованно заключив про себя, что космос – отстой, я поняла, что мне скучно. Сеть тут, понятно дело, не ловила, листать было нечего, и я принялась доблестно ждать конца этого путешествия. Через какое-то время на одном из экранов появилась цель нашего пути: космический корабль, который был значительно внушительнее нашего, считай, прогулочного катера. Предназначение того корабля состояло в дальних перелётах между астероидами, а все такие аппараты были устроены по одному принципу: несколько жилых блоков-отсеков, длинный цилиндр реакторного модуля, вмещающий термоядерный двигатель-реактор. Во время долгих полётов обитаемые блоки располагались на удалении в сотню-другую метров от реакторного цилиндра, оставаясь соединёнными с ним длинными штангами; вся эта конструкция непрестанно вращалась вокруг своей продольной оси для обеспечения центробежной гравитации в жилых блоках. Когда же космолёту надо было причалить куда-то, то обитаемые модули прижимались к центральному цилиндру, а штанги складывались вдоль него.

В данном случае жилых отсеков было два, и сейчас, стыковки ради, они прилегали к одному из торцов реакторного модуля, образуя навершие, так что итоговая конструкция вызывала в голове не самые пристойные ассоциации. Противоположный же торец выглядел так, как будто его отгрызли: металл корпуса был исковеркан, из него беспорядочно торчали наружу куски искалеченных внутренностей корабля.

По разговорам в салоне во время полёта я поняла, что основной двигатель этого космолёта не подлежал восстановлению, а сам корабль добрался до Фортуны каким-то чудом: используя вспомогательные ядерные движки, предназначенные для раскрутки жилых модулей вокруг оси цилиндра во время полёта. Также из разговоров окружающих я поняла, что вместе с основным двигателем был безнадёжно разрушен и передатчик дальней связи, так что на Фортуне узнали о возвращении космолёта лишь пару дней назад, до того же он считался безнадёжно утерянным ввиду того, что перестал выходить на связь.

Все заняли свои места, двигатели заработали, и опять, как в начале полёта, направление силы тяжести начало беспорядочно плясать, пока наш космокатер ориентировался в пространстве подходящим образом и стыковался с повреждённым кораблём. На этот раз гравитационная кавалькада длилась минут десять, и под конец меня даже начало подташнивать. Но вот стыковка свершилась, двигатели отключились – и все зашевелились, отстёгивая ремни и поднимаясь со своих мест. Двери, через которые мы заходили, открылись внутрь другого корабля и оттуда вплыл человек, приветствуя всех собравшихся. Поднявшись со своего кресла, я постаралась изобразить на своём лице максимально серьёзное выражение, ведь сейчас начиналась самая ответственная часть мероприятия: надо было следить, чтобы, как выразился Август, "они там не расслаблялись".

Но, как назло, один из моих спутников, тот, что не ходил в туалет, вдруг решил поговорить, и не со своим приятелем, а со мной. Он как будто невзначай как-то прижал меня к стене и обратился с такой речью:

– Надеюсь, не слишком мы утомили тебя своими речами? Они могут казаться праздной болтовнёй, но имеют самое что ни на есть практическое значение… Ты, кстати, в Бога веруешь?

Я задумалась, как бы так ему мягко и тактично намекнуть, чтобы он не мешал мне работать, и уже склонялась к показавшемуся максимально удачным варианту "отвали, урод", как ход моих мыслей был прерван женским криком. Я посмотрела в ту сторону, и сразу ощутила неладное. Пассажиры космокатера застыли в неестественных позах, а вошедший с другого корабля и вовсе парил в воздухе, не держась ни за что и не проявляя никакой активности. В воздухе медленно плыли красные капли. И лишь когда я увидела другого своего спутника по путешествию от Департамента, меня пронзило осознание случившегося. Он стоял с магнитным пистолетом в руках, который направлял на двух испуганно жмущихся друг к другу девушек, одна из которых, судя по всему, и кричала. Я перевела взгляд на зажавшего меня и почувствовала на своих запястьях стальную хватку его рук. Получается, пока он отвлекал меня, его приятель просто перестрелял всех, кто был в салоне катера. Я слышала, что магнитные пушки стреляют бесшумно, но не могла подумать, что настолько.

– Леди, леди, – обратился он ко мне. – Сохраняй, пожалуйста, спокойствие. Не делай лишних движений – и тебе ничего не грозит.

Даже без этого предупреждения сопротивляться я и не думала, ведь на курсах самообороны направила основную часть своего усердия на изучение техники сворачивания шеи противника из положения лёжа, оставив без внимания науку высвобождения из захватов. Стало быть, едва ли мне удалось бы вырваться, а даже получись у меня что-то, то вооружённый стволом подельник моего пленителя одним движением пальца сможет в любой момент обнулить мой успех. Однако бурлившие внутри меня страх и возмущение требовали выхода.

– А как же, – задыхаясь, выдавила я, – ваш гадский императив?

– Невыразим словами, дамочка, невыразим словами, – ответил стоявший рядом со мной, проворно приковывая меня наручниками к какой-то скобе на стене.

Его сообщник в это время сделал то же самое с двумя другими оставшимися в живых. Затем он выскользнул из ботинок и, сказав "помчали", скрылся в проёме, соединяющем космокатер с большим планетолётом. Перемещался он настолько проворно и ловко, что было очевидно: парень этот не первый раз в невесомости. Приятель его в это время несколькими выверенными движениями отправил себя в полёт к пилотскому креслу и начал там возиться с терминалом управления.

Что же мне было делать в сложившейся ситуации? Ясно, что эти двое нацелены забрать ту секретную штуку, за которой все мы сюда прибыли. Только зачем они оставили в живых нас троих? Ответ напрашивался неутешительный, ведь выжившие все как на подбор были молодыми женщинами. Завершив грабёж, злоумышленники изнасилуют меня и моих товарок по несчастью, а потом убьют. Никаких сомнений или ложных иллюзий по этому поводу у меня не было.

Какое-то время я попроклинала себя за то, что не обучилась на курсах самообороны чему-то, что могло бы оказаться по-настоящему полезным в моём нынешнем положении, но скоро сообразила, что в любом случае никакие приёмы не помогли бы мне освободиться из металлической хватки наручников. Я обшарила глазами пространство перед собой, но ничего, что могло бы послужить оружием, в зоне досягаемости не наблюдалось. Я поглядела на двоих своих товарок по несчастью, но от них явно помощи ждать не стоило: во-первых, они были от меня далеко, во-вторых, они заметно были парализованы паникой.

Я поглядела на скобу: сходу браслет наручника с неё и не снимешь. Выглядела она, впрочем, не так чтобы сильно прочной, возможно, если дёрнуть посильнее, то смогу оторвать и тогда… что тогда? Привлеку внимание злоумышленников, вызову их раздражение, что будет некстати, ведь как минимум один из них вооружён. Как там говорят: не вертись у коровы перед глазами, а у вооружённого бандита перед глазами, ибо никто не знает, что скотине взбредёт в голову. Впрочем, коров я видела только на роликах в Сети, и эти животные всегда вели себя довольно спокойно: лишь меланхолично жевали травку. Хотя рога у них впечатляли, да.

Лихорадочный бег моих мыслей был прерван возвращением второго нападавшего: он вплыл сквозь дверной проём. Выражение его лица изменилось и теперь представляло собой уродливую гримасу, выражающую смесь гнева и ужаса. Его товарищ обернулся:

– Что? А где…

– Нигде, – резко оборвал он его. – Нету ничего.

– Как нет? – в голосе прозвучал испуг.

– А так вот, нет. Это измена.

– Какая такая измена?

– Обычная измена. Думал, я не пойму?!

– Чего не поймёшь?

– Ты – робот! Ты меня предал! – он вскинул пистолет и навёл его на своего сообщника. Или уже бывшего сообщника?

Прозвучало лёгкое, еле слышное "пунь" – это магнитный ствол выплюнул крошечный кусочек металла, но тот, кому была предназначена эта смертоносная посылка, успел оттолкнуться от пола и полетел навстречу стрелявшему, которого сила отдачи отбросила назад, он зацепился плечом за дверной проём – и закрутился вокруг своей оси.

– Ты с ума сошёл, попустись! – крикнул ему второй, подлетая и хватая за руку с оружием.

Началась схватка, в течение которой несколько раз прошелестели выстрелы. После второго одна из моих товарок по несчастью заверещала: в неё попала пуля, то ли рикошетом, то ли прямым попаданием; в какую часть тела – я не поняла. Словно от её визга, а на деле в пылу схватки, один из сражавшихся выронил пистолет, и тот поплыл через весь салон катера.

Поплыл в мою сторону, но сильно выше. Разогнанный страхом и паникой мозг сразу подсказал мне, как быть. Трясущимися руками я расшнуровала магнитные ботинки, хотя проклятые шнурки никак и не давались моим дрожащим пальцам. Но я успела, и сумела подпрыгнуть вверх как раз в тот момент, когда пистолет достиг пространства надо мной. Ухватив металл рукояти, я поспешно перевела взгляд на этих двоих: они дрались по-прежнему. Тогда, памятуя о последствиях выстрела в невесомости, я подтянулась за углепластиковый шнур, соединяющий наручники, поближе к стене. Опёрлась спиной о твёрдую поверхность, подняла руку с пистолетом на двоих, кувыркающихся в борьбе, прицелилась, глубоко вдохнула, выдохнула – и надавила на курок. Раз, другой, третий… Какое-то время я продолжала жать на спуск даже после того, как пистолет перестал издавать "пунь" по причине израсходования боезапаса, а двое злоумышленников, столь озабоченные вопросами морали, стали двумя парящими в воздухе бездыханными телами.

Когда я осознала, что всё кончено, то отметила про себя, что не зря на курсах самообороны училась стрелять. Я опустила пистолет и закрыла глаза, часто дыша и ощущая выпрыгивающее из груди сердце. Мне хотелось разреветься, как тогда, в прошлый раз, когда меня чуть не убил бывший, но, к некоторому удивлению своему, смогла сдержаться. В конце концов, это уже не первый раз.

– Леди? – вдруг прозвучал вкрадчивый голос.

Я вздрогнула, распахнула глаза и навела на звук бесполезный уже пистолет.

– Воу-воу, – поднял пустые ладони над головой человек, выглядывавший из дверного проёма, который соединял космокатер с большим планетолётом. – Я не с ними.

Это был невысокий молодой мужчина с невзрачными чертами лица и усталым взглядом. Он представился как Сурентий Шиванов, пояснив, что он – половина оставшегося экипажа. Ещё одна половина: пилот – вскоре появился тоже. Пилотов до недавнего времени было двое, но второй погиб вот только что, застреленный злоумышленником.

Они обыскали трупы нападавших и, обнаружив там электронные ключи от наручников, освободили нас. Оказалось, раненой девушке пуля попала в предплечье, притом как-то по касательной: словом, ранение оказалось не страшным. Пока пилот перевязывал пострадавшей руку, Сурентий перетащил с планетолёта на космокатер немного грузов: какие-то сумки-чемоданы и здоровенный стеллаж, уставленный чёрными шарами. Ясно, что этот стеллаж и был тем самым, ради чего всё это путешествие предпринималось. После отправки на Фортуну краткого радиосообщения о случившемся, мы несколько повозились с закреплением грузов и трупов, а затем отправились в обратный путь, который прошёл без происшествий.

В космопорте нас встречала целая делегация, среди которой я запомнила лишь Августа. Никогда раньше не видела шефа настолько эмоциональным: он обнимал меня, приподнимая над землёй, и, виновато вздыхая и качая головой, всячески просил у меня прощения за то, что всё так вышло, ибо, имей он хоть какое-то основание подозревать, как всё обернётся, то не подпустил бы меня к этому полёту и на сотню километров. Убедившись же, что со мной всё в порядке на физическом плане, а ментально я вполне держусь, он объявил, что ближайшую неделю у меня выходные на то, чтобы прийти в чувство, а затем отправил домой на дорогом арендном авто.

На этот раз я ехала, не смотря по сторонам и не обращая внимания на яркий калейдоскоп рекламных плакатов. Я чувствовала умом пустоту, которая (я знала тогда это совершенно точно) вскоре обязательно прорвётся потоком мыслей мучительного осознания произошедшего, тело же моё смаковало приятное послевкусие объятий Августа, его крепких и тёплых рук.

4

Впрочем, вопреки ожиданиям, осознание произошедшего оказалось не таким уж мучительным. Недаром Егор-пророк в одном из неканонических гимнов поёт, что человечеству гибель не грозит, ибо человек привыкает ко всему. Даже к тому, что его периодически пытаются убить. Тем более в этот раз до попытки непосредственно убийства меня дело так и не дошло, мне посчастливилось убить первой; пережитый стресс по факту был меньше, чем в прошлый раз.

С другой стороны, в прошлый раз постэффекты пережитого насилия я, считай, не заметила за параноидальным беспокойством о сложившемся настоящем и предстоящем будущем. Теперь же все карты как будто вскрылись: поведение Августа в космопорту недвусмысленно поставило точку (даже можно сказать: восклицательный знак!) в вопросе о его неравнодушном отношении к моей персоне. Всё, что мне оставалось делать, – это не сопротивляться потоку грядущих событий, который, несомненно, приведёт меня к союзу с одним из влиятельнейших людей Фортуны. И поскольку параноидальные метания не занимали моё внимание, то в этот раз я смогла распробовать постэффекты от пережитого эмоционального и телесного насилия в полной мере.

Меня преследовали навязчивые мысли о незавидной версии моей судьбы, которая воплотилась бы в жизнь, не ухвати я вовремя пистолет. Или не начни эти двое драться. Кстати, а почему это вообще произошло, что это было за "ты робот, ты меня предал?" Почему у одного из них вдруг заклинило мозги? Вероятно, он изначально был поехавший. Да и его сообщник наверняка тоже. Оба они не в ладах с головой, если решились совершить такое. Не говоря уже об их речах во время нашей совместной поездки! Можно представить, что они со мной бы сделали, пойди всё по их плану. Со мной и другими двумя девушками. Я старалась об этом не думать, но в голову всё равно пролезали тошнотворные воспоминания о стальном хвате чужих рук на моих запястьях или о том, как я с наездом говорила: "А как же ваш гадский императив?", но то уже не были слова свободного человека.

От размышлений этих не было никакой пользы, они лишь зазря расстраивали, поэтому я сочла хорошей идеей сбегать от них с помощью алкоголя.

Обычно я не пью, потому что мне омерзительно то состояние отупения, которое вызывает спиртное, мне отвратительны телесные ощущения ватности конечностей, а уж насколько мне гадко от липкой пакости похмелья – словами не описать. Но, как говорится, всё есть яд, всё есть лекарство. И сейчас я находилась в особо неприятном состоянии, когда отупение ума как нельзя кстати.

Первые два дня отпуска я спала до полудня, а потом бесцельно потребляла контент в Сети, запивая стресс вином и заедая мусорной пищей. На третий же день, проснувшись опять в районе полудня, я ощутила, что чувствую себя уже не такой раздавленной, что с вином пора заканчивать и что сегодня будет последний алкогольный день моего отпуска. Я решила: а отчего бы не прогуляться в Зелёное нутро, в какой-нибудь парк, и не распить там немного вина, сыграв тем самым завершающий аккорд моей алкотерапии. Идея показалась мне настолько соблазнительной, что я почти сразу собралась и отправилась осуществлять задуманное.

Возле подъезда было припарковано – невероятная редкость для такого дешёвого района, как мой, – авто, рядом с которым ошивался какой-то мутный тип. Он, не спеша, прохаживался, задумчиво переводя взгляд с мостовой на окна моего дома, даже как будто именно на окна моей квартиры. Внутренне напрягшись, я ускорила шаг, стремясь пройти мимо как можно быстрее, но незнакомец ухватился за меня взглядом и помахал мне рукой, выражая лицом приветливую радость. Я прибавила шагу ещё, но тут тип окликнул меня по имени, и я невольно остановилась, напрягаясь ещё сильнее и снимая со спины рюкзак, где у меня, помимо прочего, лежали шокер и перцовый баллончик.

– Да? – отозвалась я. – А ты кто такой?

Это был мужчина в полном расцвете сил, с бледным лицом, тонкие черты которого были оттенены несколькодневной чёрной щетиной. Одежда сидела на нём небрежно, слегка мешковато, но была стиля делового: лёгкий пиджак, накинутый поверх белой рубашки с жилетом, и юбка, в карманах которой держал руки её владелец, вся какая-то в складках, с отсылкой ко временам стародавним, когда ещё в ходу было местоимение "вы", а после того или иного слова прибавляли "-с". Но именно что с отсылкой: мужских юбок тогда не существовало, а все остальные были длиннющие, до пола. Эта же юбка была максимально мужественной, женщина подобное никогда не наденет, если, конечно, она не отпетая извращенка, такие тоже бывают; вдобавок заканчивалась юбка чуть выше колен, открывая поросшие чёрным волосом ноги, обутые в щёгольские штиблеты синего оттенка, носимые владельцем без носок. Из-за антикварности наряда, а ещё из-за взлохмаченной шевелюры, побитой уже сединой и похожей потому на клубок алюминиевой проволоки, мужчина казался слегка присыпанным пылью веков, выглядел пришедшим из глубин прошлого.

Подойдя ко мне, он продемонстрировал удостоверение, где красовалась его фотография, и был указан весьма немалый полицейский чин.

– Перфидий, – прочитала я вслух его имя в удостоверении.

– К твоим услугам, – как бы даже слегка поклонился этот Перфидий. – Прошу меня простить, что совершаю визит в такое время, спустя всего пару дней после подобного происшествия, но по долгу службы… – он завершил фразу разведением рук в стороны, мол, ты же понимаешь.

– Эм, – невнятно пробормотала я, не вполне вникая, к чему он клонит.

Перфидий объяснил, что занимался организацией рейса планетолёта с секретным грузом, из-за которого всё и случилось, а теперь на него легло расследование происшествия.

– Ага, – дошло до меня. – Надо меня допросить.

– Что ты, что ты, какой допрос. Всего лишь хочу, – он вынул руку из кармана юбки и неопределённо пошевелил пальцами в воздухе, – разъяснить для себя кое-какие моменты, для создания, так сказать, полной картины с точки зрения очевидицы и непосредственной участницы этого прискорбного происшествия. Ещё раз прошу меня простить, что выбрал такое время, но, сама понимаешь, лучше беседовать по горячим, так сказать, следам, пока эти следы ещё не остыли.

– Хорошо, – кивнула я, направляясь обратно к подъезду и честно предупреждая: – Только у меня не убрано.

– Тогда предлагаю отправиться в одно небольшое милое заведеньице, где можно выпить по чашке чая и поболтать.

Именно так и сказал: "поболтать". Словно нам предстояла лёгкая дружеская беседа, к которой у меня нет никакого принуждения. Хотя мы оба прекрасно понимали, что от такого предложения, каким бы неформальным образом оно ни было высказано, отказаться нельзя. Я чувствовала себя неуютно, словно была в чём-то виновата, хотя решительно не имела представления, в чём.

Припаркованное авто, разумеется, оказалось транспортом Перфидия. Мы сели в него и отправились в путь. В дороге следователь опять рассыпался в извинениях и снова выразил сочувствие по поводу произошедшего со мной, ещё раз сказал, что понимает, какой это для меня стресс, но, увы, расследование не терпит.

– И как идёт расследование? – спросила я. – Уже что-то понятно?

– Вообще, это следственная тайна, – он погрозил мне пальцем. – Но, по правде говоря, с расследованием всё плохо. Непосредственные виновники не оставили никаких зацепок, а сами они по понятным причинам рассказать ничего не могут.

– Ну извини, – состроила я кислую мину.

– О нет, я вовсе не думаю, будто ты действовала с ними сообща, а когда поняла, что всё идёт не по плану, то устранила их, воспользовавшись подвернувшейся возможностью. Основания для такого подозрения слишком зыбкие…

– Для этого подозрения нет вообще никаких оснований! – возмутилась я. – Чудо, что мне вообще удалось поймать этот пистолет.

– Нет оснований? Ой ли? Как ни крути, но вы все трое из одного Департамента, и отправлены были на задание лично Августом Лавлейсом.

– Ты Августа подозреваешь?! – я не смогла сдержать эмоций.

– О нет-нет-нет, – взмахнул руками Перфидий, – он слишком умён, чтобы настолько глупо подставиться. С другой стороны… – он многозначительно замолчал.

– Что? – не выдержала я.

– Он мог заранее спрогнозировать, что именно так на его счёт и решат, а потому не заподозрят, – задумчиво потёр подбородок Перфидий.

В этот момент автомобиль остановился возле небольшой кафешки. Выходя из машины, я чувствовала себя ещё менее уютно, нежели садясь в неё. То, что Перфидий вёл себя по-свойски, даже галантно открыл и придержал передо мной дверцу машины, с одной стороны, расслабляло, но, с другой – делало чувство исходящей от него угрозы более острым. Мы заняли столик, сделали заказ: он выбрал себе чай и сочень с соевым творогом, а я – вареники с капустой в гороховом муссе и мате.

– Так вот, – произнёс Перфидий. – Насчёт подозрений. Как думаешь, почему злоумышленники оставили тебя в живых?

– Ух, – я передёрнула плечами из-за мыслей, от которых так упорно стремилась отделаться предыдущие два дня. – Это же очевидно. Они оставили в живых только женщин. Значит, собирались нас изнасиловать. А потом, разумеется, убили бы так же, как и остальных, – произнеся эти слова, я вздрогнула.

Тогда Перфидий извлёк из кармана своей юбки фото, на котором я узнала одну из девушек, пленённых на космокатере.

– Что скажешь?

– Это одна из пленниц.

– В самом деле. Но что ты скажешь по её поводу, насколько она хороша собой?

– Ну, ничего так.

Женская солидарность не позволяла мне ответить иначе, но, по правде говоря, девушке не хватало блеска в глазах и ощущения внутреннего огненного стержня, которые так сводят с ума любого мужика.

– А, как по мне, ей не хватает внутренней силы, – произнёс Перфидий. – Из-за этого она тусклая и скучная. Такие редко привлекают мужчин.

– К чему ты клонишь?

– К тому, что твоё объяснение их действий – самое очевидное, оно первым делом приходит на ум. Но, возможно, они специально всё обставили так, чтобы всё указывало именно на эту версию. Сама посуди, всю дорогу до космопорта болтают о морали, а тут решают пойти на такое гнусное, грязное преступление просто ради того, чтобы потрафить своей похоти?

– Болтали о морали, а потом грохнули шестерых человек, – возразила я.

– А ты разве не помнишь, что они говорили во время вашей поездки про убийство?

– Нет, не помню, – вспоминая теперь тот разговор и зная, что собиралась совершить эта парочка, я негодовала ещё сильнее, чем во время поездки. – Они всю дорогу болтали такую псевдоинтеллектуальную чушь, что уши вяли.

– Псевдоинтеллектуальную? – вскинул брови Перфидий. – Почему ты решила, что "псевдо"?

– А разве нет?

В это время принесли заказ. Перфидий сначала галантно налил мне из чайника мате и лишь потом – себе чаю. Отхлебнув, Перфидий произнёс:

– Знаешь, не то чтобы их речи были слишком уж умны. В самом деле, кто сейчас всерьёз обсуждает Иммануила Канта? Когда он писал свою "Критику практического разума", книги были не так доступны, как сейчас, и оттого он не мог прочитать "Бхагавад-гиту", иначе бы заметил, что на вопрос о категорическом императиве ответили за две тысячи лет до, и в гораздо более поэтичной форме… Ты читала "Бхагавад-гиту"?

– Первый раз слышу, – буркнула я. Как же меня бесил мой бывший, тот, что до сих пор оставался в живых своими вопросами про книги, которые я читала. Терпеть не могу такие вопросы. Да и книги читать – тоже.

– Это зря, это зря, – покачал головой Перфидий. – Чудесная вещица, рекомендую. Чуть ли не первая в мировой литературе, где герой задался вопросом "тварь я дрожащая или право имею?". Тот самый вопрос, что прославил Фёдора Достоевского.

Слушая эту болтовню, я пыталась понять, чего добивается Перфидий. Пудрит мне мозги, морочит голову, чтобы я расслабилась и попалась в его ловушку? Но что это за ловушка, в чём она состоит? Да и на чём меня ловить? Ведь я в самом деле не имела никакого сговора с этой парочкой. Вид же Перфидия свидетельствовал исключительно о том, что тот искренне наслаждается разговором на поднятую тему, не имеет никаких задних мыслей и не вкладывает в свои слова скрытых смыслов.

– Та парочка не задавалась таким вопросом, – решила я вернуть разговор к более реальной теме, заодно сбив Перфидия с толку. – Они просто взяли и поубивали кучу народу.

Тогда я ещё не знала, что сбивать с толку этого сыщика – дохлый номер.

– Блестящее замечание! – он от удовольствия даже хлопнул в ладоши. – Блестящее! Всё именно так. Можно сколько угодно разбивать в пух и прах идею о том, что есть какие-то особенные, "право имеющие" люди, но штука вот в чём. Люди, которые в самом деле считают себя особенными, не задаются вопросом, имеют ли они право. Они просто идут и делают. Далеко ли ушёл бы Иисус Навин, если бы вместо того, чтобы устраивать череду геноцидов, начал гадать, а не тварь ли он дрожащая? Впрочем, именно это и произошло в самом начале "Бхагавад-гиты". Арджуна усомнился в том, что у него есть право устроить кровавую бойню, пустить под нож своих многочисленных родственников, которые оказались в этой битве на противоположной стороне.

Перфидий отставил кружку, прикрыл глаза и прочитал наизусть:

– Ты только представь, – продолжал Перфидий, слегка подаваясь вперёд, – две огромные армии, каждая под миллион человек, готовы сойтись в грандиозной финальной битве. И тут Арджуна – глава одной из армий – бросает оружие и, трясясь, падает на дно колесницы, усомнившись в своём праве полководца нести боль и смерть. Не окажись рядом с ним Кришны – так древние индусы называли Бога, – который ему, как и Иисусу Навину, дал прямое указание устроить жестокую резню, то привело бы всё это к весьма печальным последствиям: род Арджуны был бы истреблён, а мир окутала тьма.

– Той парочке что, тоже Бог сказал бойню устроить?

Перфидий снова хлопнул в ладоши, широко улыбаясь, чрезвычайно довольный моей репликой.

– Прекрасный вопрос! И где только Лавлейс нашёл себе такую проницательную помощницу. На эту тему размышлял ещё один русский классик. Помнишь, как это у него было? "Человек считает себя Богом, и он прав, потому что Бог в нём есть. Считает себя свиньёй – и опять прав, потому что свинья в нём тоже есть. Но человек очень ошибается, когда принимает свою внутреннюю свинью за Бога." Только вот как, скажи на милость, отличить внутреннюю свинью от Бога?

Перфидий замолчал, глядя на меня.

– И-и-и… – протянула я, понятия, разумеется, не имея, откуда эта цитата. – Как?

– В том-то и дело, в том-то и дело… – вздохнул он. – Впрочем, сейчас дело не в этом. Я внимательно посмотрел записи из авто, на котором вы ехали, послушал весь диалог этой парочки головорезов. Они, на мой вкус, вполне искренне интересовались проблемой нравственного закона. А когда зашла речь о "не убий" как о категорическом императиве, то они как-то само собой сошлись на том, что без убийств во имя высшей цели никак не обойтись. И чтобы такие вот люди оставляли в живых женщин исключительно дабы надругаться – это крайне сомнительно.

– Зачем же тогда?

– Это я и пытаюсь понять. Возможны разные варианты. Например, интерес представляла лишь одна из женщин, а других оставили для отвода глаз.

– То есть одна из женщин – их сообщница. Например, я, – кисло поджала губы я.

– Например, – кивнул Перфидий. – Но, как я уже говорил, мне не кажется этот вариант правдоподобным. Да и двух других тоже не особо подозреваю.

– Какие же ещё варианты?

Он развёл руками:

– А ты как думаешь?

Я изобразила на лице работу мысли, но ничего толкового в голову не приходило.

– А не заметила ли ты чего-то странного в их поведении?

– Помимо того, что они болтали про то, чтобы не наложить себе в штаны? Ну, довольно странно, что они вдруг начали друг с другом драться ни с того ни с сего.

– О, это как раз совершенно не странно. Помнишь человека, который вас освободил?

– Ага. Имя ещё какое-то… – я наморщила лоб, пытаясь вспомнить.

– Сурентий, – подсказал Перфидий.

– Да, точно.

– Он быстро сориентировался в ситуации и воспользовался психосферой. Применил эту штуку против одного из двух злоумышленников.

– А, это те шары на стеллаже, – сообразила я. – А что они делают?

– Это секретная информация. Но, пожалуй, могу тебе рассказать. Ты же умеешь хранить секреты?

– Умею, – заверила я.

– С помощью психосфер можно корректировать мысли человека. Злоумышленники, очевидно, собирались забрать психосферы себе, но Сурентий за время полёта успел немного разобраться с управлением и сумел внушить одному из этих негодяев мысль о том, что сфер уже нет, а второй его предал. Дальше ты знаешь.

– Постой, как это "корректировать мысли человека"? Лучом каким-то светят в голову или типа того?

Перфидий назидательно поднял указательный палец:

– Каким таким лучом, по-твоему, можно светить в голову, чтобы изменить мысли человека? Понятно, лазерным лучом можно: если он будет достаточной мощности, то все мысли в голове человека прервутся. Но вот так, чтобы добавить мысль "мой напарник предатель" – это какой луч нужен?

– Так я и спрашиваю: какой.

– Я тебе отвечу: никакой луч так не может.

– А как же тогда?

– Очень просто. Человек – это текущий из прошлого в будущее поток мыслей с прикрученным к нему прожектором внимания, который выхватывает (зачастую произвольным образом) те или иные куски потока. А психосферы просто подкидывают под этот прожектор заданные их оператором мысли. Вот и всё.

– Да откуда эти психосферы взялись?

– Это долгая история. Будешь хорошо себя вести, – Перфидий подмигнул, – как-нибудь в другой раз расскажу.

Я отметила это "в другой раз". Значит, так просто он от меня не отвяжется.

– Сейчас у нас уже не так много времени, – продолжал Перфидий. – Так что вернёмся к нашим баранам. То есть к этой парочке. Проблема в том, что они практически никак не контактировали во внерабочее время… Очевидно, обсуждали и планировали своё злодеяние в зашифрованных чатах. Однако мы сумели кое-что найти в их жилищах при обыске.

Перфидий достал планшет, полистал на нём что-то и протянул мне: на экране я увидела две фотографии бок о бок. На обеих был запечатлён синий фаллоимитатор внушительных размеров: в одном случае на белом фоне, в другом – на чёрном.

– Иу, – сморщилась я. – Зачем фоткать эту штуку, да ещё на разных фонах?

– Это две разные штуки. Они практически идентичные, но если приглядеться, то немного отличаются.

Перфидий внимательно смотрел на меня.

– А можно не присматриваться? Я верю, что отличаются.

– Как хочешь, – он пожал плечами. – Этот, – Перфидий ткнул пальцем в тот, что был на белом фоне, – мы нашли у одного злоумышленника, второй, – Перфидий ткнул в тот, что был на чёрном, – у другого.

– Да уж, днём рассуждают о нравственности, а ночью играются с половыми игрушками, – хмыкнула я.

– Это не игрушки, – покачал головой Перфидий. – Игрушки мягкие, а эти штуки сделаны из искусственного мрамора. Он такой же твёрдый, как и настоящий.

– Зачем?

– Это мы и пытаемся понять, – Перфидий продолжал внимательно вглядываться в меня.

– Тут я не помощница, – развела я руками. – По обычным, может, и подмогла бы чем смогла, а в каменных не смыслю ничего.

– Ладно, – Перфидий забрал планшет. – Мне пора. Докину тебя до дома.

Несмотря на мои слабые возражения, Перфидий оплатил и мою часть счёта. Также он не захотел слушать о том, чтобы я сама добиралась домой на скутере: "Я тебя забрал, я тебя и верну". По пути обратно он неожиданно сменил тему.

– Наслышан о трагичной истории с твоим возлюбленным…

Я хотела было его поправить, мол, не было там любви, меня привлекли прежде всего социальный статус и деньги. Но тут же подумала: ведь в лицах противоположного пола всегда привлекают какие-то их отдельные особенности, и если эти особенности пропадают, то исчезает и любовь. Так чем же деньги и социальный статус так уж отличаются от, например, чувства юмора и душевной теплоты?

– Да уж, история так себе, – кивнула я.

– Как же ты умудрилась найти настолько недостойного поклонника?

– Да как, как. Он приходил в тот лупацифранарий, где я работала…

– Зачем?

– Что?

– Зачем приходил?

– Ну, так он же был помощник Августа, а лупацифранарии в области интересов Департамента.

– Это да, это да, – покивал Перфидий.

Машина остановилась. Перфидий и в этот раз вышел, чтобы открыть передо мной дверцу. Пока я вылезала, он успел поблагодарить меня за помощь, и я уже развернулась уходить, как он вдруг окликнул меня.

– Мне тут пришла в голову неожиданная мысль… – он словно со смущением на несколько мгновений потупил взор, но затем снова устремил его на меня:– А сколько лупацифранариев на Фортуне?

– Э-э-э-э-э… Примерно немерено?

– Пожалуй, что так. Выходит, немало звёзд сошлось, чтобы личный помощник такого человека, как Август Лавлейс, по какой-то причине заглянул именно в тот, где ты тогда работала, да ещё в день твоей смены. А если б не это, то кто знает, стала бы ты помощницей Августа? Оказалась бы с этими двумя негодяями на одном космолёте… Как чудно устроен мир.

– Эм, да… – мне стало особенно неуютно, хотя Перфидий улыбался исключительно мягко.

– Знаешь, недаром ведь говорят, что жизнь страннее вымысла… А здесь эффект бабочки во всей красе.

– Эффект чего?

– Бабочки. Глянь в Сети, интересная штука. И "Бхагавад-гиту" почитай, стоящая вещь. А мне пора. Ещё раз благодарю за помощь. До встречи, – он помахал мне рукой, сел в авто – и был таков.

Общение с этим сыщиком, Перфидием, погрузило меня в разобранное состояние. Несмотря на то, что я была ни в чём не виновата, более того, была жертвой, пострадавшей, я чувствовала вибрирующую тревогу после этого допроса, переживала, а не сболтнула ли я лишнего. Ещё эти намёки в сторону Августа. Не пытался ли Перфидий вбить клин между мной и шефом? Хотя что такого, собственно, он сказал? Только то, что и правда имело место быть. То, что Август отправил меня вместе с двумя сопровождающими, которые устроили бойню на космокатере, – это в самом деле подозрительное совпадение. А моё знакомство с моим покойным бывшим в лупацифранарии – до слов Перфидия я не задумывалась о том, насколько оно маловероятно, а стоило бы. Ведь может быть так, что я принимаю желаемое за действительное, считая, будто Август ко мне неравнодушен? А дело совсем в ином. Но в чём? С другой стороны, если даже Перфидий говорил правду и только правду, то это не значило, что он говорил всю правду. И его умолчание о чём-то заставляет меня подозревать Августа. Ещё и психосферы эти…

А что, если по приказу Перфидия психосферу используют для того, чтобы внушить мне подозрения по отношению к Августу? Но тогда не логичнее было бы умолчать про эти штуки, а не рассказывать мне про них? Или, может, именно для этого Перфидий и рассказал, чтобы расшатать моё душевное равновесие, а затем взять тёпленькой ради каких-то своих целей. Может, он вообще выдумал психосферы именно для того, чтобы привести меня в смятение?

Эти последние мысли по поводу психосфер не лезли ни в какие ворота, и я наконец вспомнила, что у меня, вообще-то, были замыслы на сегодняшний внеочередной выходной, которые включали, но не ограничивались, распитием вина. Уцепившись за якорь этой мысли, я отчасти привела внутренний сумбур в порядок и отправилась претворять в жизнь нарушенные Перфидием планы.

Я пустилась в путь к лифтовому поезду, зайдя по пути в магазин за бутылкой вина и сырными крекерами, а также банкой пива, которую распила по дороге, чтобы скрасить своё время в пути до парка. Зелёное нутро встретило привычной жарой и влажностью, имитирующими земные тропики, а также приятной лёгкостью в теле от пониженной гравитации.

В парке я нашла относительно густые кусты, в которые успешно занырнула и принялась там пить вино, закусывая сырными крекерами, слушая музыку и наблюдая, как время этого странного дня неумолимо уплывает прочь по направлению к вечеру. Когда вина оставалось уже не больше трети, мне пришло сообщение от Мамаши Сейбы. Это было неожиданно: она не писала мне ещё ни разу; я, разумеется, не писала ей тоже. Сейчас Мамаша сообщала, что сегодня у них какое-то особо торжественное мероприятие, после которого можно будет с ней поболтать, если я захочу. Поглядев на геолокацию мероприятия, я поняла, что это всё тот же Парк инженеров, который находился от меня совсем недалеко, и, будучи уже в подпитии, отправилась туда.

Во время обучения в школе я не раз посещала религиозные торжества, ибо на них было принято сгонять школьников и бюджетников ради создания массовости мероприятия. Разумеется, я терпеть не могла эти события и всегда слушала священный панк-рок с постной миной на лице в томительном ожидании, когда же это всё наконец закончится и можно будет пойти заниматься своими делами. Собственно, большинство присутствующих вели себя подобно мне, за исключением небольшого количества тех, кто решил двигаться в жизни по общественной линии и потому с нарочитым энтузиазмом плясал, пел и даже вовлекался в священный слэм.

Поэтому я ожидала что-то в таком духе и от церемонии, на которую меня позвала Мамаша, но, к моему удивлению, там царила совсем иная атмосфера. Собравшиеся на большой поляне парка люди не то что не тяготились своим присутствием здесь: наоборот, их лица излучали радостное возбуждение, они улыбались, болтали и смеялись, время от времени поглядывая на возвышавшуюся посредине пока ещё пустую сцену. Повсюду курились благовония, застилающие лёгкой дымкой всё пространство, кругом горели разноцветные огни и двигались яркие цветные блики. Среди обступивших поляну деревьев были тут и там натянуты экраны, на которые проецировались сцены из Писания: вот святой Фил на амфетаминовых кумарах лежит в постели, уткнувшись взором в розовое пятно на стене, ставшее для него тем же, чем был горящий куст для Моисея; вот Быков-олигарх сбегает на космическом корабле от обманутых вкладчиков; вот в белом венчике из роз идёт сквозь вьюгу Иисус Христос; а вот, конечно же, Егор-пророк в футболке, похожей на размытое радужное пятно, поёт свои гимны перед заполненным людским морем стадионом.

Я успела немного послоняться в толпе, угоститься сладостями и чаем, пока на сцену не вышли мужчины и женщины в мешковатых балахонах, играя а капелла мелодию без слов. Следом за ними появились музыканты-инструменталисты, одетые радужно-цветасто, как любил одеваться Егор-пророк, и вдарили панк-рок, посконно глухой и грязный. Хор завёл гимн, народ на поляне тут же подхватил, и спустя время я даже разобрала слова:

Впрочем, на этом месте песня и закончилась, звучание музыки стало атмосферно-шумящим, а на сцене появилась Мамаша Сейба, вызвав у собравшихся приступ чрезвычайного воодушевления.

– Друзья! – обратилась Мамаша. – В этот прекрасный вечер я не буду отнимать много времени от вашего веселья, лишь расскажу небольшую историю. Даже не расскажу – напомню, ведь вы все её прекрасно знаете. Помните, как Быков-олигарх сколотил свои богатства?

– Да! – с готовностью подхватила толпа.

– Вот именно, – кивнула Мамаша. – Быков-олигарх был крут и необуздан, поэтому и афера его была всепланетного масштаба. Обычные люди кидали вкладчиков в одной отдельно взятой стране и сбегали в другую, но не таков был Быков-олигарх! В его великую криптопирамиду вложились важные люди и серьёзные структуры по всей Земле, а когда они оказались кинуты, то не осталось места ему на родной планете, которая всё равно была слишком тесна его гению. Неподвластный земной юрисдикции космос – вот что всегда его манило. Завлечённый в молодости гимнами Егора-пророка на тропу психоделических постижений, он открыл для себя тексты святого Фила. Сквозь грозы сияло солнце свободы, блаженный Егор ему путь озарил; взрастил его ВАЛИС; на верность Закону святой Филип Дик его вдохновил. Из книг святого Фила Быков-олигарх знал, что Господь давно изгнан с Земли, подпавшей под власть демонических сил, он знал, что если есть на Земле бог, то этот бог – злой, ненастоящий. Так что, купив планетолёт, наш отец-основатель отправился в космос на поиски Бога!

Мамаша сделала драматическую паузу, и зал ответил благоговейными овациями.

– А нашёл Господа он не где-то, а здесь, на Фортуне, где была едва живая колония, которой тогда не хватало денег даже на то, чтобы раскрутить астероид вокруг своей оси и создать гравитацию. Рука божественного провидения привела Быкова-олигарха с мешком денег туда, где он был нужен больше всего – в обитель Всевышнего!

Толпа ответила рукоплесканиями.

– Почему я решила в этот вечер рассказать эту историю? А для того, чтобы напомнить вам: Господь по-прежнему на Фортуне, он с нами. Нужно лишь быть открытым Его словам, нужно быть готовым услышать Его безмолвные речи, и тогда Он найдёт вас по взгляду. Но, увы, двери восприятия человеческого омрачены грехом, чистота первозданного Эдемского сада, где можно было напрямую говорить с Богом, недоступна человеку, не просто так были изгнаны наши предки из рая. Но вот в чём дело: растения из рая не изгоняли, растениям неведом грех, они чисты – и потому находятся на прямой линии связи со Всевышним. Больше скажу: растения сами ушли из Эдема, чтобы не оставить человека без своей поддержки. И даже не ушли они, растения пребывают одновременно и здесь, и в райском саду, это ровно тот мостик, что связывает нас с потерянным раем. Так что этот парк, в котором мы с вами собрались, – суть кусочек Эдема. Каждое дерево здесь – портал в райский сад. Портал, который откроется каждому, кто сам откроет свои сердце и душу. Так наполним же сердца радостью до краёв, чтобы поток её распахнул двери изнутри навстречу божественному свету!

Толпа ответила овациями, а Мамаша взмахнула рукой – и музыканты зашли с козырей, вдарив один из самых знаменитых гимнов Егора-пророка:

И собравшиеся с радостным рёвом тут же слились в священном слэме. Пока хор пел:

некоторые, забравшись на сцену и, подгадав момент с "Самое время!", прыгали в людское море, а затем, подражая Иисусу, скользили своими телами по волнам рук аки посуху. Мне подумалось, что тут важно ничего не перепутать и при прыжке со сцены не начать подражать Моисею, разделив людское море, чтобы не встретить в конце прыжка твёрдую землю.

Впрочем, несмотря на лёгкую иронию моей внутренней речи, я отметила, что мероприятие в целом очень даже ничего, особенно если сравнивать с теми церемониями, на которые нас силком приводили в школе. Даже священные ритмы Егора-пророка вызывали лёгкое шевеление волосков по моему телу, и я начала немного покачивать головой им в такт, чего со мной никогда раньше в жизни не бывало. То ли дело было в выпитом вине, то ли в одухотворённых лицах участников церемонии (в противовес постным физиономиям присутствовавших на церемониях из моего прошлого), то ли в речи Мамаши Сейбы, которая ощущалась заряженной звенящей энергией и даже как будто наполненной смыслом. Дошло до того, что я начала размышлять на тему, а не пойти ли поплясать где-то на периферии слэма, но тут ко мне подошёл какой-то чел и предложил пообщаться с Мамашей Сейбой. Если барышне будет угодно, вежливо добавил он. Мне было угодно, и мы отправились в парковые заросли за сценой.

Войдя в образованное ветвями и лианами подобие шатра, я увидела Мамашу в обществе нескольких людей: вероятно, её приближённых.

– Как славно, что ты заглянула к нам на огонёк, – заулыбалась она и сжала меня в объятиях, нимало не смущаясь моему конфузу. – Как тебе наша скромная церемония?

Говоря последнюю фразу, она сделала едва уловимое движение головой, и приближённые начали потихоньку исчезать из ограниченного лианами и ветвями пространства.

– Церемония ничего, – призналась я. – Лучше тех, что я посещала раньше.

– Вас, небось, в школе водили? Ох уж этот дурацкий официоз. Будь моя воля, я бы запретила всю принудиловку. Нет способа лучше отвратить детей от Бога, чем силой вовлекать их в веру. По себе знаю: ведь бОльшую часть жизни я была той ещё безбожницей, пока мне не явилось откровение под деревом сейбы, – окружающее пространство совсем опустело, и мы остались с Мамашей наедине. – В общем, у нас частенько такие церемонии, приходи в любой день, когда захочешь, все будут только рады.

– Если они у вас часто, почему позвала только сегодня?

Мамаша заговорщицки подмигнула:

– Потому что сегодня ты оказалась в расстроенных чувствах совсем рядом.

– Ты что, – я нахмурилась, – следишь за мной?

Мамаша мягко улыбнулась:

– Система внешнего наблюдения Фортуны следит практически за всем и каждым. У нас просто есть к ней доступ.

– И эта система рассказала про мои расстроенные чувства?

– Нет, конечно, но в каких ещё чувствах ты могла быть после того, что с тобой произошло, и особенно после разговора с Перфидием?

– У тебя есть и такой доступ? – оборот, который принимал разговор, нравился мне всё меньше.

– Разумеется, за полицейским чином такого уровня наблюдать мы не можем: слова глушатся, а движения губ и рук размываются. Но несложно догадаться, о чём вы говорили. Он наверняка рассказал тебе про психосферы.

Я молчала, но Мамаша всё поняла по моему лицу. Кто угодно бы понял.

– И теперь, – продолжала она, – ты думаешь, а не используют ли психосферы на тебе. Сомневаешься, какие мысли в голове твои, какие подозрения настоящие, а какие внедрены извне. Или о каких стоящих подозрениях тебе не дают думать.

Я сглотнула, облизнула пересохшие враз губы:

– И что говорит ваш доступ? Используют?

Мамаша развела руками:

– Увы, я не всесильна. Это мне неведомо.

– А сама-то что? Не боишься психосфер?

– Нет, – едва заметно улыбнулась Мамаша. – Я не боюсь.

– Думаешь, не посмеют против тебя использовать? – скептически нахмурилась я.

– Ой, девочка, посмотри на меня: неужели ты думаешь, что я могла дожить до своих лет, до своего положения, будучи такой тупой? Ещё как посмеют, если захотят. Только у них ничего не получится.

– Почему?

– Со мной Бог, – пожала она плечами.

– Эм… – разочарованно протянула я.

– Думаешь, просто отговорка? Вовсе нет. Помнишь мою проповедь?

– Что-то про деревья и прямую линию связи с богом, – пробормотала я после непродолжительных поисков в памяти.

– А ты смышлёная: запомнила самое главное. Я сказала это не просто так. Если открыть в себе прямой канал связи с Богом, то никакие психосферы не смогут на тебя повлиять. Свет божественного – это стержень внутри, дающий опору и сжигающий любое внешнее воздействие, которое пытается пошатнуть человека. Вспомни, насколько стойко пророки противостоят соблазнам и всему, что пытается сбить их с пути.

Это звучало как очередная религиозная сказочка, но Мамаша говорила совершенно серьёзно, без тени иронии, так что я всё-таки спросила:

– И как же этот стержень получить?

– Я же рассказывала в проповеди, – она слегка улыбнулась. – Быть к нему готовой, быть ему открытой.

– М-да уж, – хмыкнула я.

– Это точно, – согласилась она. – Мы уже говорили с тобой про это: никто тебе не покажет откровение, если ты сама не захочешь его увидеть.

– А я, стало быть, не хочу?

– Стало быть, так.

– И я совершенно беззащитна перед психосферой.

– По правде говоря, есть кое-какое средство, – протянула Мамаша, отправляя кому-то сообщение. – Его сделали за пару дней, но не вижу причин, чтобы оно не сработало.

В образованный ветвями и лианами шатёр зашёл человек, передал Сейбе какой-то пакет и удалился.

– Держи, – сказала она, отдавая мне пакет.

Раскрыв его, я обнаружила там нечто наподобие шапочки для душа, только из тонкого металла.

– Что это? – поинтересовалась я, рассматривая предмет со всех сторон.

– А на что похоже?

– Как будто шапка.

– Она и есть.

– И как это работает?

– Надо просто сбрить с головы все волосы, только нужна не просто короткая причёска, а именно гладкая кожа, чтобы контакт был максимальный. Потом надо надеть шапку и нажать вот сюда, – Мамаша показала на еле заметный кружок. – Загорится зелёный индикатор, который покажет, что прибор заработал.

– И это защитит меня от психосфер? – с сомнением протянула я.

– Почти наверняка.

– А она что, экранирует какие-то лучи? Но ведь, – я вспомнила слова Перфидия, – никакой луч не может добавить в голову человека мысль, психосферы не так ведь работают.

– Да, не так, – согласилась Мамаша. – Добавляют они мысли посредством прямого контакта сознаний, без всяких материальных лучей. Но им нужно видеть, – она выделила голосом это слово, – куда именно добавлять. Для этого им необходимо идентифицировать конкретное сознание, а делают они это посредством банального электромагнитного сканирования, которое вычленяет излучение нужного мозга. То есть смотри, какой принцип работы. Оператор на картинке с камер видеонаблюдения указывает цель, психосфера на цели фиксируется, определяет её положение в пространстве и далее с помощью электромагнитных приёмников-передатчиков идентифицирует сознание цели – а затем начинает на это сознание воздействовать. В камерах на Фортуне, сама понимаешь, недостатка нет, а в качестве электромагнитного излучения можно использовать ретрансляторы и передатчики Сети, которые тоже здесь на каждом шагу. Так вот, шапка эта считывает волны мозговой активности и генерирует такие же электромагнитные сигналы, но противоположные по фазе. Наподобие активного шумоподавления в наушниках, только для мозгового излучения. В результате сознание одевшего шапку становится незаметным для психосфер.

Я помолчала, переваривая услышанное. Затем решила прощупать почву:

– А ты, я вижу, неплохо осведомлена.

– Получше многих полицейских чинов, – иронично улыбнувшись, согласилась Мамаша Сейба. – В конце концов, я самая влиятельная проповедница на Фортуне. Мне, знаешь ли, царь благоволит.

– Ого, – мне стало неуютно от осознания, с насколько влиятельным человеком я стою и запросто разговариваю. – Про царя не знала.

– А ты как думала. Не будь у меня столь высокого покровительства, меня бы давно замели под ковёр. Например, твой шеф Август спит и видит, как бы это сделать. Но кто здесь кого – это мы ещё посмотрим.

– Почему ты мне помогаешь? – я спрятала подарок себе в рюкзак, сделав вид, что пропустила мимо ушей последние её слова в сторону Августа.

– Я всем хочу помочь, – Мамаша в ответ пожала плечами. – Каждой заблудшей душе на Фортуне.

– Я слышала иное, – немного помявшись в нерешительности, говорить или нет, всё-таки сказала я, – что ты хочешь откатить технологии в каменный век, – и, помолчав, повторила:– я так слышала.

Мамаша заулыбалась:

– Говоришь так, будто это что-то плохое. Но в этом и заключается моя помощь. Сама посуди. Почему учение того же Будды про достижение нирваны появилось лишь вместе с развитой цивилизацией? Да просто потому, что древним людям подобные учения были не нужны, они и так жили в нирване. То же можно сказать и про другие высокоморальные учения. В нашей религии это нашло отражение через миф про изгнание из рая. Вкусить запретный плод с дерева познания – это как раз про начало прогресса, запустившего развитие цивилизации, которая опутала людей сетями иллюзий. А в результате что: люди лишились жизни в Эдеме, запутались в наваждениях. Единственная возможность вернуться в рай состоит в том, чтобы сбежать из душных офисов, из тесных квартир на лоно природы. Всё, что для этого нужно, уже есть на Фортуне, вся зелёная инфраструктура. Надо всего лишь расширить Зелёное нутро на весь астероид. Соблюдение прав растений, о котором я так часто говорю, нужно не ради растений, а ради самих людей: чтобы они через общение с душами деревьев смогли выйти на связь с Богом.

Мы ещё немного поговорили о планах Мамаши Сейбы преобразования Фортуны, которые на поверку начали мне казаться не настолько безумными, как их описывал Август. По этим задумкам все люди будут в равной мере участвовать в уходе за распространившимся на весь астероид Зелёным уровнем, а поскольку современные технологии не то, что в древности, то работы на каждого будет приходиться совсем чуть-чуть, остальное же время люди будут пребывать в блаженстве и радости, словно малые дети. Никому не придётся быть скучным взрослым: ни рабочим, ни инженером, ни брокером на бирже, ни слесарем, ни журналистом, ни грамотным юристом или даже заместителем министра.

Наконец, я начала собираться домой, и на прощание Мамаша мне посоветовала не говорить Августу про её подарок.

– Вовсе не пытаюсь настроить тебя против шефа, – пояснила она, озвучив первую подвернувшуюся мне после такого совета мысль, – но он меня терпеть не может, и, я думаю, не будет у тебя никакого варианта сохранить мой подарок, если расскажешь.

Мы попрощались (она сжала меня в объятиях, так что пришлось в ответ тоже обнять её), и я отправилась в сторону лифтового поезда, размышляя по пути, настолько ли я боюсь психосфер, чтобы брить себе голову и расхаживать в металлической шапочке. Хотя… можно ведь поверх надеть парик?

На выходе с поляны, где был концерт-церемония, а теперь длилась поствечеринка, я заметила Сурентия Шиванова, того самого чела, который, выходит, спас меня от… не до конца понятно, от чего именно, но от чего-то, что мне однозначно не понравилось бы. Он в одиночестве расположился под деревом, рассеянно поглядывая по сторонам. Движимая каким-то импульсом, я подошла к нему.

– Привет, – сказала я.

– Привет, – как-то безэмоционально, даже равнодушно, ответил он.

– Помнишь меня?

Он всмотрелся мне в лицо:

– Помню, – и продолжил молча глядеть на меня, от чего я испытала смущение.

– Хотела тебя поблагодарить, – прервала я молчание. – А то тогда как-то времени не было.

– А, – промолвил он. – Не за что. Если бы я не остановил эту парочку тогда, они бы добрались и до меня.

– Ну, всё равно. Спасибо!

– Пожалуйста, – согласился он.

Разговор неловко подвис. Точнее, это мне было неловко, а Сурентию, судя по всему, было всё равно.

– Та-а-ак, – протянула я, – как дела? Ты на церемонию, да?

– Да, на церемонию.

– Ты из последователей Мамаши?

Сурентий неожиданно рассмеялся, как будто я сказала несусветную нелепость.

– Что? Нет, конечно же. Если человек умеет показывать другим свет божественного, то это ещё не значит, что за таким человеком стоит следовать. Торговец солнцем на холодном углу не является Митрой.

– Это ты про Мамашу? Она умеет?

Он кивнул:

– Да. Я видел Бога, так что…

Вот оно что, поняла я, он же просто поехавший, и не удержалась от того, чтобы поддеть:

– И какой он?

– Бог? Да знаешь, – его губы чуть тронула улыбка:– похож на тебя немного, такой же, как ты, недотрога.

Решив, что так он смеётся надо мной в ответ, я сменила тему:

– Если Мамаша умеет показывать другим свет божественного, то разве это не значит, что через неё говорит сам бог? Что она, э-э-э, пророк, проводник божественной воли?

– Бог на самом деле молчит. Вернее, говорит не словами. То, что люди принимают за его слова – это, как правило, то, что они хотят услышать. Лишь по-настоящему выдающиеся люди могут отразить голос Бога в словах хотя бы приближённо, как, например, в "Бхагавад-Гите" или Евангелиях. Мамаша – не из таких людей, – Сурентий вдруг возбудился и стал говорить, хоть в целом и спокойно, но с каким-то внутренним жаром:– Она показывает свет божественного ради создания экстатического момента, на фоне которого вся остальная жизнь прихожан кажется тусклой. Прихожане тянутся к этому яркому моменту, к Мамаше, воспринимая её как источник счастья, хотя она всего лишь проводник. Гораздо же лучше и правильнее, – завершил он свою тираду, – когда божественный свет озаряет всю жизнь человека равномерно.

На этом наш разговор и заглох окончательно. Взяв на заметку сказанное Сурентием, я направилась по пути домой. Когда я сошла с лифтового поезда и двинулась в сторону стоянки скутеров, передо мной остановился дорого выглядящий лимузин внушительных размеров. Он вырулил словно из ниоткуда – да так неожиданно, что я чуть не подпрыгнула. Дверь распахнулась, и я увидела в салоне Августа с настолько недовольным выражением лица, с каким мне ещё не доводилось его видеть.

– Садись, – коротко сказал он, и я забралась внутрь.

– Разве я не предупреждал тебя по поводу Сейбы, – по обыкновению своему начал он без обиняков, едва авто тронулось с места.

– Я…

– О чём вы говорили?

– Психосферы, – не задумываясь, выдала я то, что беспокоило меня больше всего.

– Психосферы, – повторил Август, поджав губы.

– Мне ещё Перфидий о них рассказал, – пояснила я, не сомневаясь, что шеф в курсе моей встречи с сыщиком.

– Ах, Перфидий, – по выражению лица Августа стало понятно, что Перфидия он не переносит чуть ли не больше Сейбы. – Как же я люблю эти восхитительные секретные темы, о которых треплются на каждом углу.

Он помолчал, словно собираясь с мыслями.

– Ладно, – наконец решил он. – Давай начнём с Перфидия. Как он тебе?

– Мутный.

– Как и положено великому сыщику. – Август какое-то время смотрел в окно, за которым пробегали огни ночной Фортуны, затем перевёл взгляд на меня:– Я не шучу. Перфидий в самом деле великий сыщик, гениальный следователь, и поэтому он крайне опасен. Ты даже представить себе не можешь насколько! Будь моя воля – я бы запретил ему с тобой общаться, но это выходит за рамки моих полномочий, и ты тоже не можешь отказаться от его допросов. Поэтому запомни: не верь ни единому его слову. Его начальник – один из главных моих врагов, поэтому Перфидий спит и видит, как бы до меня добраться. Но допрашивать начальника департамента ему не по чину, поэтому он изо всех сил будет использовать тебя. Будет пытаться вбить между нами клин. Наверняка он намекал на мою причастность к инциденту на космолёте?

– Да.

– Так я и знал. А про величие нравственного закона и важность его исполнения разглагольствовал?

– Эм… Нет.

– Обязательно будет, – заверил Август. – И, как только он это начнёт, просто держи в голове, что помимо жены, матери его троих детей, у него есть несовершеннолетняя любовница. Несовершеннолетняя любовница есть, а вот чипа при этом нет.

– Вот оно как, – я вспомнила участь того дядечки-учителя, а ведь моя одноклассница даже близко его любовницей не была. Что может себе позволить великий сыщик в солидном полицейском чине, о том не может даже мечтать рядовой учитель.

– А психосферы? Может ли Перфидий использовать психосферы? На мне? – озвучила я так мучавший меня сегодня вопрос.

– Разумеется, нет, – Август даже фыркнул. – Для этого нужен такой уровень допуска, какого нет даже у меня. По правде говоря, ни у кого нет, кроме царя и его личной самой доверенной охраны. Да и они вряд ли будут их использовать для чего-то ближайшие месяцы, сначала хорошенько изучат. Можешь на эту тему не беспокоиться. Перфидий тебе только для того и рассказал про психосферы, чтобы накрутить тебя.

В салоне лимузина воцарилась тишина, провисевшая, пока я не решилась её нарушить:

– Август, можно ещё вопрос?

Он кивнул.

– Те двое на космокатере… Как думаешь, кто за этим всем стоит?

– Как кто? – Август вскинул брови. – Мамаша Сейба, кто же ещё.

– Что? Как? – ему удалось меня удивить. – Как ты понял?

– Доказательств у меня нет, но нет и сомнений в том, что она это организовала. Я слишком хорошо её знаю. Она хотела перехватить психосферы, а заодно подставить меня: две цели одним ударом. Помнишь, я рассказывал, что наши шпики, внедрённые к зелёным, переходили на её сторону? Это её откровение – на удивление мощная штука. Точно так же она наверняка завербовала этих двоих… И смотри, как бы она не завербовала тебя!

– Вот ещё, – возмутилась я. – А ты говорил об этом Перфидию?

– Цель расследования Перфидия не в том, чтобы найти виновную, – отрезал Август, – а в том, чтобы прижать меня к стенке. Но хватит о нём. Просто будь в разговорах с Перфидием осторожна так, как никогда и ни с кем в жизни не была.

Подведя такой итог, Август резко сменил тему:

– О чём вы говорили с Мамашей, кроме психосфер?

Умолчав на всякий случай про металлическую шапочку, я кратко пересказала, что говорила Мамаша про переустройство Фортуны.

– Ты же понимаешь, какая это чушь?! – возмущению Августа не было предела. Не дожидаясь ответа, он эмоционально продолжил:– Это было чушью уже во времена Жана-Жака Руссо, который один из первых схватился за голову, бормоча что-то про берёзки, родники и «всё было лучше до того, как мы всё испортили». И это тем более чушь сейчас, когда человечество ушло ещё дальше по пути прогресса. Человек уже не тот, кто когда-то жил с природой на ты. Мы не дети леса, мы дети мегаполисов, супермаркетов, электричества, радиоволн и Сети. Людям страшно остаться без сигнала потому, что нынешний образ жизни – это не маска, которую можно просто снять. Это вросло, проросло, замкнулось и переплелось цепями зависимостей. Человека назад не откатить просто потому, что он туда уже не поместится. Дороги назад нет.

– Впрочем, – Август завершил свой пылкий монолог переходом на более спокойный тон. – Это не значит, что человечеству не вернуться в Эдем. Одна дорога для нас всё-таки открыта.

– Вперёд? – предположила я в ответ на выжидающий взгляд Августа.

– Умница, – он улыбнулся. – Да, дорога вперёд по-прежнему есть. Проблема не в том, что человечество зашло по пути прогресса слишком далеко. Проблема в том, что мы идём по этому пути недостаточно быстро. Посмотри: вокруг нет ничего, что могло бы сильно удивить человека из 22-го века. По сути, именно тогда прогресс остановился. Такие времена, когда развитие человечества буксует на одном месте, историки называют тёмными веками. Это было уже и раньше: после катастрофы бронзового века тёмные века длились триста лет, после падения Римской империи – тысячу лет. Сколько же продлятся нынешние, я даже не хочу думать. Но без прогресса нечего и думать о возвращении в рай.

– А как… – я замялась, подбирая слова.

– Как прогресс вернёт человечество в Эдем? Да очень просто. Помнишь классический роман "Тау ноль"? Его Пол Андерсон написал. Тот самый.

Я, разумеется, не то, что не помнила, а даже никогда не слышала о "том самом" Поле Андерсоне.

– Этот роман, – пустился в объяснения Август, – отчасти повторяет сюжет знаменитой "Аниары" Харри Мартинсона, – на этот раз он даже не стал спрашивать, знаю ли я такое название, видимо, чтобы не разочаровываться лишний раз из-за моего невежества. – Космический корабль летит колонизировать планету в другой звёздной системе, но вскоре после старта у него отказывают тормоза, и теперь экипаж может лишь продолжать разгон – всё ближе к световой скорости. По мере ускорения время для них замедляется: один год на борту оборачивался миллиардами лет во внешней Вселенной; теория относительности с её релятивистскими эффектами, сама понимаешь. Пока они чинят тормоза, Вселенная успевает так состариться, что не остаётся пригодных для жизни миров. У экипажа больше нет надежды ни долететь до цели, ни вернуться домой, потому что ни того, ни другого больше не существует. Тогда они разогнали свой корабль почти до абсолютного предела – и в считанных минутах корабельного времени стали свидетелями конца Вселенной, её схлопывания к диаметру в несколько десятков световых лет и последующего рождения новой, ещё молодой и пустой. И в этой перезагруженной реальности, полной чистого пространства и свежего света, они, наконец, смогли затормозить возле планеты, на которой можно было высадиться.

– Вот о чём я говорю, – объяснял Август, нимало, казалось, не сомневаясь, что я понимаю каждое его слово. – Точно так же и человечество может до предела ускорить прогресс, войти в точку технологической сингулярности – и там слиться с Богом, вернуться в Эдем. Всё ровно противоположно тому, что хочет Сейба! Она говорит, что нам надо отказаться от съеденного плода с Древа познания, и тогда мы сможем вкусить плодов Древа жизни. Однако съеденный плод не разъесть обратно, он пророс в самую суть человека. Вкусить с Древа жизни можно, лишь использовав по полной дары Древа познания.

– Самое печальное, – Августа всё никак не отпускала эта тема, – что все возможности для этого есть даже здесь, на Фортуне. Вся эта выверенная система управления информационными потоками – в любой момент можно её настроить так, чтобы потоки раскрутили маховик прогресса, направив полтора миллиарда человеческих душ в объятия Бога. Возможности есть, но никто ими не пользуется, никому это не интересно. Система управления используется для того лишь, чтобы сохранить статус-кво.

Шеф ещё какое-то время продолжал свои рассуждения, а мне ничего не оставалось, кроме как слушать, потеряв нить его размышления ещё в самом начале. Да мне, честно говоря, эта нить была глубоко безразлична. Я любовалась Августом, настолько он был хорош во время своего монолога. Даже рассказ про книгу меня не смутил, хотя я терпеть не могла, когда мой бывший пересказывал мне книги. Здесь же – совсем другое. Так румянились щёки Августа, сверкали его глаза и такой силой были наполнены движения его рук, что просто ах.

Я даже немного пожалела, когда лимузин остановился возле моего дома, и речь Августа пришла к завершению. Он вышел со мной вместе, на прощание крепко обнял и так долго сжимал в объятиях, что я уж начала надеяться: наконец-то он меня поцелует, но нет; я списала это на счёт того, что состоявшийся разговор был посвящён столь неприятным ему людям.

– Будь осторожна, – сказал Август, разжимая объятия.

Он уехал, а я, сделав крюк в магазин за пивом, отправилась домой. Перед сном я выпила ещё бутылку пива, чтобы приглушить невесёлые думы. С одной стороны, разговоры с Мамашей Сейбой, что прошлый, что этот, оставили приятное, тёплое впечатление. На сердце после них было легко и светло. С другой стороны, могу ли я так просто взять и довериться ей? Само собой, нет. То, насколько она влиятельна, и то, какая сосредоточена в её руках власть, пугали меня. Кто сказал, что подаренная ей шапочка – это именно защита от психосфер, а не средство контроля ума? Да и Сурентий в своей обвинительной тираде был искренен, это очевидно. Хотя что я знаю об этом парне? В сущности, ничего. Может, он и правда просто поехавший. Но ведь и Август предостерегал меня по поводу Сейбы. Однако, с нехорошим холодком внутри подумала я, могу ли я доверять Августу? Сегодняшние намёки Перфидия были некрасивы, но они были по делу. Только вот с чего мне верить и тому же Перфидию?

Иными словами, со всех сторон выходило, что доверять мне было некому: слишком мало я знала тех людей, с которыми свела меня судьба. Да и судьба ли? Не ведёт ли мою жизнь невидимая рука, руководимая чьей-то неведомой волей?