Сага о Фениксе. Часть 1: Из пепла

Пролог

Горы облаков восходили над предрассветным горизонтом. Путеводные звезды засыпали в конце ночного забвения. Волны тумана над зеркалом океана. Густая трава колыхалась водорослями. Миллионы белоснежных цветов. Ласковая колыбель, которую доносил молодой ветер – голоса прошлого. Вечность в одиночестве. Живые шаги – человеческие.

Странник из далекого мира – того, что давно канул за горизонтом событий. Он смотрел назад и хотел убедиться, что его невидимый и близкий друг – смерть, был рядом и продолжал следовать за ним. Странник или никто выглядел молодым: внутренняя тень капюшона проясняла серебряный иней волос, лицо, наоборот, скрывалось. Его путь окончился, когда он на мгновение остановился у основания древа, чьи ветви космической величины связали весь мир воедино небесной кроной.

Древо продолжало цвести – излучать чистый свет. Странник добрался по сети корней до его сердца, и в долгожданном исступлении нежно прикоснулся. Тоже тепло их первой встречи после разлуки. Время пришло. Руки расслабились. Жизненные энергии воссоединились. Смольные глаза глядели сквозь облачную снежную сень.

Все течения застыли. То самое – погружение в бескрайний мир на стыке бесконечного океана и неба. Такое спокойствие, умиротворение. Элли освободились….

Можно ли помнить миг своего рождения – первого вдоха? Дыхания жизни? Несомненно…. Просто нужно вспомнить… Вспомнить…

Глава 1. Потерянный

Мерзкая пустошь. Земля в слякоти после влажного снега. С угольно-каменистого побережья завывал ветер. Женщина спешила расковырять за внутренним двором редкий корень. Мысли отвлекали её, она сильно переживала, оборачивала взгляд на окно каменного дома, когда краем уха почувствовала спор сыновей, точнее старший брат командовал младшим. Айзес-юй нервно поправила между ног клетчатую юбку, натянула на плечи шаль и убрала влажные локоны за уши, чтобы не мешались. Её глаза повторяли тревожный образ в голове: неподалёку от обрыва, в паре метровом от грязной дороги, за порослью кустов и ковыля лежал юноша лет шестнадцати – бледнеющее лицо, оледенелые беспомощные руки. Ухо учуяло острое дыхание, пальцы записали пульс – измученное сердце.

Айзес-юй помчалась в дом с последним ингредиентом для лекарственного снадобья. Через полчаса она поднялась по лестнице в гостевую комнату. Кейтесс заканчивал растирку, Лирел вытирал залитый деревянный пол.

– Как он? – вбежала она.

– На грани – ответил

Мисс Айзес достала из медсестринской сумочки пипетку, обработала её, как привыкла делать много лет, ухаживая за больными, в частности стариками, в эпидемиологический сезон бронхиальных простуд. Набираемая спиртовая растирка пахла солёной ванилью —признак качественного процеживания, устранявший удушливую влажность в комнате.

–Может быть марлю с кедровым уксусом для начала? – посоветовал Кейтесс.

– Не тот случай. Он сбивает жар ненадолго. Хвоя в сочетании с корнем седой герани отлично прогревает горло.

Терпелось увидеть открытые глаза незнакомца – его жизнь, а не предсмертное состояния.

Кейтесс заметил, как руки матери дрожат, с её одобрения принял инициативу на себя. Лекарство сработало. Пациент жадно вдохнул ноздрями эфирную тяжесть пихты, отвлеченно начал мямлить, неосознанно оставаясь в объятиях бреда: «Я не могу, … не могу… Так нельзя… Я....» – ему едва хватило физических сил завершить метания и выпустить с языка несколько невнятных слов на эллерийском языке.

– Кажется он пришёл в себя…

–Сынок, сейчас начнётся сильный бред. Его уже лихорадит. Прошу, разогрей молоко: когда закипит и запениться, добавь мед глицинии и экстракт огненного одуванчика. Ах, да! – вспомнила Айзес-юй перед тем, как старший сын успел выйти. – Не забудь положить чайную ложку харайского перца. Только ложку – не более!

– А мне что делать мама? – хотел услышать похвалу младший.

– Унеси мой медицинский чемодан. Дальше мы справимся…

– Уж нет, я с вами!

Она не стал препятствовать желанию семилетнего сына.

В этот самый миг молодой человек, которого она нашла брошенным на произвол судьбы, дергался и что-то невнятно твердил.

– Где я? Где я и …где …что проис…?»

– Лежите, пожалуйста… У вас лихорадка. Всё обойдется

Он дышал часто, низкая хрипотца отступала. Айзес-юй не успела опомниться, как Лирел придерживал голову больному, чтобы влить уже тёплый целебный напиток. Сквозь едва сжатые губы текли белые струйки от подбородка к шее больного. Её душа была преисполнена гордости.

– У меня хорошие сыновья. Все схватывают на лету… При всем при том, что я их этому не учила… Молодцы… – продолжила думать она.

Бормотания молодого человека длились несколько часов. Вся семья не отходила от него.

Сознание взывало к поражению перед духом темнейших, какие только существовали, карих глаз – огромной редкости. Айзес-юй решилась спросить: «Как вас зовут?». Они тонко простонали: «Я… не знаю…, не знаю теперь…» – и перестали говорить с кем-либо…

Бурно плавали картинки объятий чьих-то любимых глаз. Аромат сентябрьской летней духоты после вчерашнего ливня. Зелёные пышные заросли, сопки, призыв морских тихих волн —разум сердца так и одурманился иллюзией. Тона жизни сменялись на лёгкие просветы на листве. Искались отражения тёплых, жарких фигур, исчезавшие словно блики. Кто-то детским голосом успокаивал. Не было страха затеряться в том лесу.

К восьмому часу незнакомец преспокойно уснул. На фоне мелькала наливная заревая полоса из запыленного окна.

Пробудил свет февральского бледного утра. Юэн почувствовал морозную солёную свежесть – одеяло напиталось прохладой остывшей комнаты – давняя ассоциация истинного наслаждения. «Неужели, запах Айседаля?» – обманчиво подумал он.

Глаза решились открыться. Они резко встрепенулись, когда осознали, что находились в чужом доме. Какой стыд и растерянность прокатились по телу. Юэн наспех оделся в два приседа, затем приоткрыл дверь комнаты и выглянул за щель. Никого. Пришлось спустился по скрипучей деревянной лестнице с мощными перилами, широкими ступеньками в гостиную, прохладные полы которой протрезвили его шаткую бодрость.

На пьедестале камина в рамках стояли две черно-белых фотографии. На первой супружеская, вполне счастливая молодая пара, второй, было заметно, – отголосок счастья, который затушевал серьёзную печаль или даже скорбь. Потёртые выцветшие кресла, небольшой диванчик, застеленный махровым пледом для более приемлемого вида. У широкого окна с занавесками из белого кружева пристроился большой квадратный стол из дуба: остались нетронутыми глиняный кувшин и тарелка с двумя яйцами, ломтиком толстого сыра и рваными кусками свежеиспеченного хлеба.

– Здравствуйте, Юэн-ёй!

Юэн от перепуга обернулся – его поприветствовал мальчик в небрежно-выглаженной форме.

– Ох, хлопот с вами! – начал диалог Лирел, и вовсе не стыдился своей детской бестактности. – Зато сейчас, вы – хрустящий огурчик! – шутил он, играя хитренькими и простодушными водяными глазками (Юэн всегда завидовал голубым глазам – они олицетворялись с небом или лазурным морем, васильками).

– Ох, и сколько я проспал?

– Два дня. Пушкой не разбудишь…

– Ой, мне так неловко… – покрылся красной Юэн.

– Да что вы! – возразил мальчик. – Лучше сядьте – поешьте. Больно на вас смотреть!

Юэн получал истинное удовольствие от бойкости Лирела, который мнил себя единственным хозяином дома. Мальчуган-второклассник болтал, застегивая бежевую рубашку, и попросил помощи завязать галстук. Оба быстро нашли общий язык, оказавшись в прихожей. Лирел натягивал ботинки, частично походившие на валенки, умело закатывал под обувь штанины и поправлял чёрную шапку с огромным бубенцом. Его зимняя коричневая дубленка покрылась серым блеском из-за долгого отсутствия стирки.

– Дом полностью в вашем распоряжении до нашего возвращения. – оставлял указания он. – Можете делать всё, что не разгромит, не затопит и не сожжёт наш дом. Так моя мама говорит, когда я порой остаюсь один. Вы же ждите!

Лирел пригрозил пальцем, и показывал, что совсем взрослый перед скромностью гостя.

– Так точно, капитан! – с ролевым подражанием ответил Юэн.

– То-то же! – прозвучал залп детского одобрения.

Лирел поспешно прихватил в подмышку маленькую сумку с длинным и висячим поясом. На дороге его уже поджидали двое школьных товарища, выглядевшие куда поопрятнее.

Задорное настроение Лирела разыграло аппетит. Юэн жадно ел и думал о только том, как ему понравился мальчик – он всегда любил бойких людей, чьё бескорыстное добродушие выражалось прямолинейностью.

Весь оставшийся день изучалась одновременно и кухня, и травница – тесное, но безумно длинное бытовое помещение, заставленная с одной стороны горой алюминиевой посудой, стеклянными банками, медицинские флакончиками и колбами, с другой притягивали душистые букеты высушенных трав: смесь имбиря с чертополохом, женьшеня с клевером и мать-и-мачехой, крапивы с рябиной, листьями смородины и хрена, багульника – целого знахарского пылесборника. Одурманила ностальгия, несмотря на слабое обоняние.

Горизонт желал пройти жирной чертой над морем, но продолжал безнадежно сливаться в светлой серости неба. Дом от первой до последней комнаты вбирал сплошное сочетание камня и дерева; в нем становилось одновременно и скучно, и уютно – выделялся обыденный минимализм, как у всех, и не оставалось места для лишней мебели: стула, кресла, шкафа, полки, или прочего дизайнерского акцента.

Безделье вынудило приготовить ужин – сделать хоть что-нибудь в знак благодарности. Так, к седьмому часу вечера на столе поджидала запеченная картошка и овощное рагу.

На улице валил беглый снег. Восьмой час ознаменовался голосами в прихожей – бурчанием Лирела и строгим молчанием матери, настроение которое изменилось при столкновении с гостем. Хозяйка уверяла – Юэн не должен был утруждать себя готовкой, но вежливые объяснения польщали.

Что-то беспокоило. Юэн, кажется с рождения, относился к моментальной открытости с подозрением. Лирел заметил смущение и успел на ушко его предупредить о привычки матери быть всегда обходительной, и все же волнение не исчезало – такое впечатление оказал недовольный вид женщины. Видимо младший сын чем-то провинился, заключил он.

После тщательного мытья рук все наконец-то уселись за стол. Не хватало только Кейтесса, по словам Айзес-юй, он должен был вернуться только завтра. Морозные узоры закрывали обзор для изменения фокуса внимания, да оголодавшие слюнявые глаза Лирела и его желание положить добавки, постоянная похвала вынуждала посмеивался над ненасытностью растущего организма. Юэн за ужином уловил только одну общую черту между Айзес-юй и её младшим сыном – болтливость. Несомненно, образованность, начитанность и грамотность женщины позволили отыскать её главный недостаток – защитную реакцию или традицию сохранять «чистое» лицо – то, отчего Юэн всячески пытался избавился… Его суровые, и порой жестокие мысли вытащили то высокомерие, которое требовалось поставить на законное место…– не пытаться мысленно утвердиться за счёт других во избежание погони за личными художественными прегрешениями. Юэн хотел верить, что подставная наивность Айзес-юй на самом деле желание доверять людям – прекрасное качество, присущее людям более откровенным, чем он. Следующая сухая трещинка топлено-масленого портрета хозяйки дома вскрылась при противопоставлении сыновей. Лавровые предпочтения отдавались старшему сыну – выпускнику архитектурного факультета в Восточном Босфоре, Кейтессу. Юэн упрекал себя за внутреннюю несдержанность – отсутствовал аргумент однозначности. Лирел, очевидно, проигрывал. Мать певчей птицей заливалась питательными надеждами к старшему, а младшему предсказуемо советовала взяться за ум, в его-то семь лет – впредь она не собиралась выслушивать нотации педагога за прогулы уроков изобразительного искусства, на которые тот по собственной воле записался.

– Я не вижу смысла слушаться его и рисовать то, что он видит, а не я. – недовольно пробурчал Лирел, сложив протестные руки в замок.

– Если все ходят на уроки, и слушают учителя, то и ты должен. – настаивала Айзес-юй. Её родительская правильность подтверждала реальность найденных изъянов. – Это полезно для тебя…

Лирел хотел сказать, что учитель – настоящий идиот или даже бездарь, но явно не хотел спорить и обижать чувствительное мнение матери.

– Извините, – вмешался Юэн. Какая-то давняя детская зубастость не могла усидеть на месте, изображать тупой взгляд недопонимания ситуации. – Учиться хорошо рисовать вполне возможно без четких правил и требований. Однако нужны тонкие наставления…

– Юэн, я вижу вы – ярый сторонник индивидуализма! – насмешливо ответила без намека на обиду она.

– Как и ваши сыновья. Ничего не поделать – «отцы и дети» …

Айзес-юй смолчала, было нечего сказать поперек чужой правоты – она всегда плохо знала своих сыновей. Юэн прочитал на её лице унижение и прикусил язык. Повеяло таким невероятным отчаянием, и самое страшное – чувством вины за никчемность. Хоть сквозь землю провались.

Не особо приятный тактичный ход хозяйки – медленно узнать Юэна был им же и раскрыт. Он намеревался и не увиливать от вопросов, и не давать при этом никаких ответов.

– А как вы здесь очутились? – спросила якобы невзначай женщина. – Откуда вы и что с вами случилось?

– А разве это так важно?

Юэн ответил так, словно отрепетировал заученный текст до отвращения, чем только вредил себе и чужому спокойствию. Снова эта манера – та, самая, которая стеснялась, но продолжала желать слабости, оказывая спонтанное лёгкое давление, нависшее с плавным переходом.

– Если я не ошибаюсь, то вы живете в Тиле, а добираетесь на экспрессе в Уэм. Следовательно, мы с вами находимся где-то в юго-западной части острова Дейхур[1]… В целом сложно сейчас говорить.

– Ох, как знаете… – солгала Айзес-юй. В тот момент она установила связь схожести между замкнутым гостем и её сыном – оба обладали каким-то чувством, естественным требованием быть свободными. Может так она хотела в чем-то убедиться? Чему-то найти подтверждение? И все же сдерживала расстроенные чувства. – Извините…

– Мне понятна ваша обеспокоенность, но мне не хотеться вас ничем стеснять. Я не привык ….

– Не говорите чепухи! Я не сомневаюсь в вашей порядочности.

Юэн отреагировал скрытой улыбкой. Его взгляд отвернулся. Он ощутил в памяти глаза слепой надежды. Айзес-юй сидела и твёрдо видела – лицо гостя тускнело и холодело от непробиваемости льдины. Это ей кое-что напомнило…

Лирел наблюдал за взрослыми, интуитивно прорисовал ясное напряжение, но ещё не до конца умел осознать первопричины их подавленного настроения. Он молчал, чтобы никого лишний раз не огорчить неуместным словцом.

Ранний отход ко сну. Айзес-юй не сомкнула глаз допоздна. Она долго лежала в кровати. Её «плохой» материнский опыт описывал Юэна – самого загадочного человека из всех, кого она только встречала в жизни, но потерянного – такого же, как она после смерти мужа. Настиг наплыв обреченности перед неисправностью ошибок. Не впервой ей приходилось сталкиваться с подобными барьерами….

Уже утром, перед отходом на работу Айзес-юй выслушивала извинения гостя. Она попросила не брать вчерашний не заладивший разговор близко к сердцу. Лирел ухитрился выклянчить несколько уроков рисования, заключив негласное пари. Его мать довольно поджала губы, и уверовала в бесспорную победу Юэна.

Юэн как гость в последний раз остался один на остался хозяйстве и попросил разрешения покормить весь скотный дворик, заодно навести порядок в доме. В старом, давно не ремонтируемом сарае ютились цыплята, куры, пара петухов и гусей. В дальнем проулке глупо таращилась коза. Лошадиное стойло было завалено до потолка объёмным сеном, а крытый дровяник выходил на внутренний двор небольшого огорода и бедного сада.

Кормёжка и пойка животины прошла быстро; практически все приняли заботу чужака без ропота и набуханий эмоций, за исключением трех вредных куриц, цапнувшие от вредности за палец. Несмотря на мелкую оказию, Юэн уходил довольным с нескольким десятком куриных яиц и небольшим ведерком козьего молока. Внешне нежные руки, окоченевшие от ветреной морозности, отлично справлялись с простым хозяйственным трудом и спешили поскорее отогреться в тёплом доме.

Генеральная уборка поставила цель – бороться с залежами пыли. Не найдя жидкого хлора для дезинфекции, Юэн использовал весь кусок дегтярного и хозяйственного мыла – двойной эффект заставил блистать не только деревянные полы и лестницу, но и каменные стены. Запах стоял прелестный! Пришлось проветриться и выйти на улицу.

От вчерашнего снега не осталось ни следа – только полу мёрзлые кучки. Зима в южной части Курильских островов немногим отличалась от климатических предпочтений Айседаля, где снег шёл чуть чаще, а снежинки казалась пёрышками, что лоснились к ладони и мгновенно уносились прочь. В саду по-особенному обыкновению пахли студеные кусты алых роз.

луковый суп с гренками и фирменное жаркое.

В дверях появился новый человек – Кейтесс. Он, такой же сероглазый, как и его мать, предстал весьма угрюмым и молчаливым высоким парнем, несмотря на красивую внешность, какую хотелось только заиметь: четкую выраженность скул, заметную возмужалую молодую щетину, завитые длинные волосы, собранные в творческий пучок. На приветствие Кейтесс ответил сдержанно, и лишь формально добавил: «Весьма рад видеть вас в полном здравии»

Второй вечер подряд проходил за похвалой кулинарных способностей гостя, чьи щеки розовели от добрых упреков за неусидчивость – хозяйка призналась, что в последние месяцы запустила домашние дела после перехода на новую должность заведующей сестринского отделения в районной больнице.

Тихий прилежный ужин перекочевал в чаепитие с вкусным печеньем и прочими сладостями – в одном пряталось цельное ядрышко фундука – Юэн давно не ел сладкого и никак не припоминал, когда в последний раз с огромным удовольствием растягивал вкус лакомства. Айзес-юй, заметив блаженное лицо, не удержалась и добавила:

– Мне моя бабка говорила, что если человек слишком эмоционально наслаждается сладостью, то в его жизни её не хватает или вовсе нет.

– А если хочется солёненького или кисленького? – играючи спросил Юэн.

– Тогда вы беременны! – пошутила она.

Они вдвоём посмеялись. Флегматичная обстановка, словно крепкий чай правильно разбавилась кубиком приторного сахара.

Неожиданно, после усмирения смеха, Айзес-юй услышала:

– Вы хотели вчера услышать почему я возвращаюсь на Айседаль… – начал Юэн. Протяжность его речи не оставила позади теней сомнений начать говорить на чистоту. —Просто, я либо говорю всё, либо ничего – считаю так, проще найти точки соприкосновения.

– Буду признательна, если вы попытаетесь. Вы, кажется, способны чем-то покорять.

«Что на него нашло?» – подумала Айзес-юй. – «Удивительно непредсказуемый…»

– Вы действительно считаете, что не побоитесь услышать всё? – удивился он, учуяв раскрепощение.

– Чего греха таить: всем хочется знать чужие тайны жизни, чтобы отыскивать ответы на собственные … – улыбчиво ответила она и глубоко хлебнула из кружки.

Да, Айзес-юй считала важным выговориться.

Юэн на такой смелый знак взглядом усмехнулся и съел овсяное печенье.

Кейтесс и Лирел незаметно уселись ближе – хитрые лисы. Им не терпелось узнать почему они ревновали родную мать, которая ни с того ни с сего оживилась. Кейтесс укрыл мать в любимую вязанную шаль, и продолжил заниматься с младшим братом оригами, которые с ужасом не давались гостю в детстве, как и скороговорки. Лирел учил мастерить всех аиста.

После увлекательного занятия, Юэн вернулся в кресло и приступил допивать остывший чай, не спуская взгляда с Айзес-юй. Все жаждали узнать его личность – безошибочно противоречивую. Его всевластная задумчивость и грустные мягкие черты лица, отуманенного внутренней улыбкой, предполагала, что он являлся чуткой натурой – витавшей в облаках, разгонявшейся наравне с ураганными ветрами.

Истомно-горящий взгляд Юэна приготовился говорить, ничего не утаивая.

– Хочу предупредить: меня видят совсем не таким каким, вижу и ощущаю себя я.

– Начните с малого, Юэн, – поддержал его Кейтесс. – Нам с Лирелом очень любопытно узнать, какими чарами вы околдовали нашу мать.

«Ах, не слепые – чуют… Это хорошо…» – подумал Юэн, и приготовился говорить в открытую. – С малого?!

Видя по-прежнему ожидающий трепет, он не стал дальше сопротивляться и попросил всех посмотреть на жар огня – он верил в его могущественное мистическое колдовство правдовидения искр, которые спешили вырываться из пекла – при малейшей уловке глаз они впивалась, проникали в самое сердце, а грудь так и щемило. Слова из мыслей просачивались на язык, в голове возникали картинки – пламя отступало вне пределов тревожного, замещалось теплом, сопутствовавшее чистоте разума, раскрывало преддверие пережитых чувств.

[1] Дейхур – новообразовавшийся остров в Курильской гряде.

Глава 2. Накануне

Невинность – первое, чем никогда не обладал маленький Юэн с хрупким сиянием лица несбыточных надежд. Короткие ручки так и не познали тепла родительской любви в пору душевных садов детства, наполнявшиеся солнечными лучами летних грёз. Но… временами обитала несменяемая затяжная осень, в обременительном ноябре которого мальчик черпал силы для жизни и любви. Года текли в меланхоличном цикле – зима саботировалась, томно ожидалась весна, а лето не наступало.

Юэн был приёмным сыном Ригэма Джойса – крупного инвестора. Капризный страх остаться бездетным на склоне сорока семи лет заставили его завести милую живую игрушку, должный уход за которой обеспечивался отвратительным контролем ненужных нянек и гувернеров в золотой клетке – родовом особняке «Жинсель» в дальнем квартале для интеллигентов миниатюрного городка Мирэдейн.

Потайное любопытство и страсть проницательности обрекали выхолощенное и послушное создание на раннюю стадию одиночества. Единственные, кто освобождал от кукольных дней – это юморная и оптимистичная повариха Клара, глуховатый и староватый сторож Пекке, загадочный на исследовательскую ощупь садовник Льёван.

С трёх лет, после первого и твердого слово «Я», «отсталого» и «молчаливого», по мнению отца, Юэна начали пичкать сортами умственного насилия – языками, музыкой, пением, танцами, книгами. Внутренние капризы и сопротивление мальчика спускали требовательные старания на нет. Познавательная среда открывала дверцу только в отсутствии Джойсов на долгосрочных деловых поездках. Тогда-то потенциал любознательности показывался на свет: простые песни прислуги, пустующая библиотека, забавные рассказы и непонятные сплетни на кухне, долгие прогулки на свежем воздухе в тени раскидистых ветвей абрикосов, увлекательные фантастические истории на ночь. Такая непринужденность шла на пользу, и до поры до времени смягчала покорность перед невидимой строптивостью, сводившая концы с концами возле зловредного надзора няньки Гретбелль: маленькие оплошности, шалость тихого и покладистого нрава воспринимались за дурные знаки – она не ущемляла совесть, когда запирала целыми днями детские эмоции, слушавшие постоянные ссоры с её верными заступниками.

Злопамятность и искусство мщения за пренебрежительное отношение к чувствам однажды проявилось: две прислужливые гарпии – Гретбелль и Сиция решили навсегда искоренить несносность Юэна, как следует проучить – напугать, насильно затащив поздним вечером, под звуки беспощадного ливня, в гущу леса к заброшенной дому с приведениями. Темнота пугала, крики и мольба оглушались громыханием яростных небесных стрел, что ослепляли глаза, а ветви когтисто охватывали большой детский страх. Чёрный дом распахнул кровожадные лапы потешного смеха до потери сознания. На утро очнулась ненависть к обидчикам. Юэн оказался куда пронырливее. Показное послушание намерилось убрать с дороги дьяволиц – рано те радовались. Гретбелль поплатилась первой: в один из праздничных приёмов её обозвали «мымрой» и заманили в комнату, а после закрыли под замок – бешеные угрозы и собачий оскал не действовали. Конечно, пришлось отсидеть пару деньков, однако конец тирании был ой как близок. Ещё одна уловка охотничьего капкана довела до очередного невроза, а удачное расположение случая позволили «нечаянно», со всей силы возмездия, столкнуть бестию с лестницы. Доигралась! Пара серьёзных ушибов, вывихов – и вот, сердце вдруг стало слабым – пришлось бедной уйти в отставку. Ах, какая жестокость! Горничная Сиция отделалась цветочками, за кражу драгоценностей – она уволилась под вопли мадам Джойс. Никто не смел отныне в Жинселе воспринимать Юэна за беспомощную мышку.

Ласковые ухищрения, проводимые над приёмным отцом, стремились заполучить долгожданный глоток свободы – все ради неё… Льёван ассоциировался с настоящей жизнью, а не понарошку – по общественным или искусственным, театральным правилам въедливой морали, подраставшей на коротком поводке. Настигло огромное разочарование в возрасте шести или семи лет – Юэн догадался, что просто игрушка с правом наследования, а верный и близкий друг без объяснений и без слова на прощание канул в воды грядущих времен – осенних заморозков, где солнце святило вдвое меньше. Открывались глаза – одноцветные дни длились дольше, чем раньше, равнодушные голоса гостей слышались чаще и громче.

Поступление в общеобразовательный лицей – перемена с постоянством холода. Несколько лет Юэн держался на доброжелательности, при этом неброская странноватость – мечтательность, невнимательность, рассеянность, андрогинная манерность и посредственные умственные способности, включавшие только любовь к чтению и созерцательным размышлениям, не устраивали одноклассников, учителя не примечали никакого таланта – только способность к обучаемости. Друзьями или нейтральными товарищами не удалось обзавестись. Нелюдимость и социальная негибкость не отвечала никому взаимностью. Дальше – он не вынес конкуренции по всем фронтам: мальчишки не выносили в нём нестереотипных черт характера – пацифизма, боязливости, отсутствия активной заинтересованности в коалиционных делах; девочки же злобно жалели и на просто терпели его присутствие – никогда не выказывали ни одного малейшего намека на симпатию или шанс на её зарождение. Везде Юэн видел неразличимость фальши, корысть и зашитую жестокость. Слово «равенство» перестало что-то значить, от слова совсем. Нигде ему не находилось достойного места, или как в таком случае высказалась бы Клара: «Не пришей кобыле хвост!» Аутсайдер отвечал громким молчанием равнодушно-заинтересованного взгляда и продолжал всех обманывать, – выживать в статусе кво – «слабое звено» или «тихий посредник» – быть выше этого и ниже того, чего на самом деле он не смел удостаивать себя из-за биполярной неуверенности и укутанной зависти.

Причинами долгоиграющих осенних холодов среди ложных лет служили внутреннее одиночество и птичьи права из нитевой золотой цепочки – для Юэна она становилась с каждым месяцем заметнее, толще, ощутимее. Его незначительный лоскуток жизни читался открытой незамысловатой книгой: Ригэм Джойс – имитация родителя, который сам был ребёнком без чувства ответственности и долга перед тем, кого приручил; его жена не любила и не признавала приёмного сына, потворствовала супругу из надобности пресмыкаться ради сытных излишеств, лицемерно обаятельных взглядов знакомых, шикарных костюмов и платьев, дорогих сигар, пустых обсуждений о процветающих годах земного постсоциализма – благосостояние замещало форму обычной любви. Единственный выход для Юэна оставался такой – плыть по течению до тех пор, пока не отыщется противоположное ответвление, или ждать подходящего момента, края или точки невозврата – обкрадывать время только из-за внутренней пугливости и беззащитности перед водопадом реальности.

Синдром потерянности и постоянной чуждости усмирялся только в домашней обстановке – тогда, когда «Жинсель» оставался полностью в распоряжении Юэна. Бывало, он любил прогуливать занятия в лицее дабы послушать кудахтанья Клары и помочь прислуге по хозяйству: приспособиться кормить домашних животных на маленьком скотном дворике будучи у кого-нибудь в гостях, ухаживать за садом круглый год напролёт, напевать нежным голосом композиции вместе с четырнадцатилетней горничной Адель, которая в свободное от учёбы время помогала престарелой бабушке.

Летними каникулами доставляло великое удовольствие ходить на речной пляж и возвращать нарисованное прекрасное настроение остальным рабочим, искренне уважавшие и принимавшие детскую заботу. Чтобы не случалось, за стенами «уютного» дома, Юэн не показывал несостоятельного вида или внутренней усталости от ношения множества перелитых в один монолит противоречиво-естественных масок – всего себя он посвящал этому месту в отсутствие приёмного отца: обманчивость пряничного домика превращалась в единственное пригодное пристанище от ураганов.

Покой терял иллюзорность из-за кратковременных появлений Ригэма Джойса, отворявший ворота праздности, тщеславия и утонченного ханжества – без сожалений и подозрений он сносил подчистую идеальный карточный мирок Юэна. По привычной традиции, гордясь трудами по воспитанию достойного игрушечного сына, мужчина просил что-нибудь сыграть восхитительное, чтобы затмить неугомонных гостей, в которых интеллекта было как с яйцо павлина. Далее, все пили, курили и ели, и проходя по коридорам, среди толпы Юэн чувствовал отвращение к себе и остальным. Льстивые, статные и горделивые рожи напоминали ему лицей, создавали приторный привкус принуждения. Оказавшись в этой яме обстоятельств, он мечтал повзрослеть и, наплевав на всё на свете, исчезнуть так же неожиданно, как это сделал Льёван. Уже в девять лет он смотрел с неприязнью на приёмного отца, терпел его прихоти. И вот… Новый перелом – то ли губительный, то ли спасательный.

Джойс старший вскоре перестал уезжать в командировки по состоянию здоровья. Он ходил больной и вялый, вместе с тем не стеснялся пренебрегать советами врачей, когда жена устраивала званые вечера: то и дело говорил, что его годы уходили, и что не хочется упускать последний шанс насладится радостями земных удовольствий – именно они довели до неожиданного сердечного приступа. Особенной трагедии ни супруга, ни приёмный сын не показывали, будто знали исход. На похоронах собралась стая петухов и куриц, изображавшие невинных и жалостливых лебедей – за спиной у Юэна они корчились, ведь, по их мнению, он не был достоин наследства, отчего соболезнования выказывали мадам Джойс, и та c притворной скорбью зубоскалила на главного врага – гадкого утёнка, которому её супруг отписал всё состояние; она хотела поскорее избавиться от мальчика с наступлением дееспособности.

Фиона Джойс, как хладнокровная и очаровательная женщина в элитном кругу, во истину представала циничной особой. В супружеском положении она показывала крепкое партнерство, но внутренность обличала её прожигательскую вседоступность. Спрятанная личина давно была раскрыта Дэниелом, который видел, как женщина выпускала яд абсолютной холодностью и надменностью на «ничтожество». Зная, характер груза ей не составляло труда выказывать ежедневную злобу и постоянную критику – демонстративно промотать практически три четверти состояния в последующие годы – так она мстила, и хотела если и уходить, то «изысканно», злоупотребляя правами вдовы.

После упадка вседозволенности «хозяйке» пришло в голову частично умерить аппетиты до минимума: сократили прислугу – оставили только Клару, Адель и Пекке; пышные приёмы обходились временным наймом людей. Юэн, осознавав положение, не остался непричастным, отрешенным и пассивным – он самостоятельно начал заниматься ведением порядка в доме, по необходимости стал бесплатной прислугой, чем Фиона Джойс пользовалась и продолжала унижать его перед всеми, кто входил и выходил в родовое поместье; нёс большую часть забот на себе и никогда не надеялся на благодарность, и благоволил небеса за то, что они не подставляли за спину мерзкое дыхание опекунши – практически целыми днями они не трогали друг друга и встречались взглядами на редких завтраках или приёмах.

Хозяйственные дела позволяли забывать о внутренних переживаниях, кидать усилия на близость с помощниками: уборка целого особняка проводилась с песнями, когда мадам Джойс пропадала целыми днями в гостях; можно было весело сидеть на кухне под слабые звуки шкравчащей от жарки картошки с ветчинной, краем уха подслушивать сплетни Клары, своровать пару её фирменных пирожков – уподобляться рефлексам старой детской манеры, и тут же со звонким ласковым смехом выбегать в припрыжку из-за добрых ворчаний; слушать игру Адель на фортепьяно; от вечерней усталости читать престарелому сторожу Пекке, пить чай из дикого шиповника на летней террасе, перебирать грибы и ягоды, садовые урожаи, делать заготовки на зиму и снова наведываться в гости к старым знакомым и отставным работникам, у которых всегда имелся на заднем дворе маленький огород – всё это маленькая отдушина Юэна в его охладевшей поздне-осенней душе, где царила бунтующая тоскливость и меланхолия – беспросветная зацикленность и суровость жизни приближалась…

Надежда мальчика освободиться, и как птица улететь в дальние просторы, – без сожалений скрыться из просторов пустоши, что отнимала весь цвет его весны и лета, – всё же не исчерпала теплоты и грела, несмотря на жизненные волнения взросления. Казалось, вот-вот порочный круг разорвётся – человеческое восприятие времени начнёт идти, как и должно быть, согласно законам физической природы.

Июль пять тысяч семьсот семьдесят четвертого года[1]– на втором этаже звучали притворные восхищенные восклицания и дурацкий смех. Вторая гостиная с библиотекой, что служила отличным местом тишины и уединения для Юэна, как-обычно перевоплотилась в дискуссионную комнату из гогочущих стен. Постеленный во всю площадь ковёр отдавал лживой скромностью; встроенный широкий книжный стеллаж, уместный небольшой диван и кресла, складное и фамильное фортепьяно, столик из дорого дерева, бра придавали приёмной забытое излишество классического интерьера. Дочь супругов Гидери Агата играла самонадеянно, заранее ожидая похвалы слушателей, выглядевшие скучающими к её исполнению. Оживление происходило за пустыми разговорами о политике – обсуждения искусства оказывались хлеще бессмыслицы.

Нынешняя молодёжь, составившая малую часть презираемых бывших одноклассников, не замечала затаившегося саркастичного и унизительного смеха. После повторных аплодисментов выскочка Агата инфантильно направила взгляд на слащавого семнадцатилетнего Эйкена, который затмевал и соблазнял внешностью даже похотливую старую даму (об этом он не подозревал) и вежливо беседовал с милой «овечкой» Элизой. Соперницы не подавали друг другу знаков внимания, сохраняли правила этикета, ревнуя добычу, и не подозревали, что молодой повеса, отчисленный из Пражского университета, давно заполучил поцелуй более зрелой счастливицы – каплю плотского вожделения, затронув только неприлично округленное плечо. Увы и ах, обольстительница не позволила дальше терять достоинства – современные женщины знали себе цену, и прекрасно помнили первобытные уловки, работавшие только на наивных девицах…

Опытные светские львицы тоже ртом и глазами не щёлкали: они, как родители, шли сюда, чтобы обеспечить детям состоятельную и очаровательную интеллигентную партию, случайно подтасовывая знакомства. Одинокие посетительницы корыстно мечтали вернуть лихую легкомысленность.

За всем покерным блефом Юэн наблюдал в последний раз, и досмотрев первые два акта, по обыкновению направился в чистую кухню. Он спустился на первый этаж, никого не приветствуя, за исключением господина Харкагесигора – довольно юморного и широкого во всех смыслах человека, который всегда радовался появлению сына его покойного знакомого, не робел переговаривать с ним, и не добившись в сотый раз ни малейшей жалобы, проявил сочувствие, и по старой традиции запивал пятилетнее горе под названием пенсия шестым стаканом дорогостоящего коньяка.

На кухне во всю клубился дым от безостановочной жарки мяса и рыбы; Юэн почувствовал облегчение – вкусные запахи на запотевших деревянных столах смешивались, становилось прекрасно дурно на языке: готовые закуски из ржаного хлеба, солонины, буженины и сыра; графины с Мирэдейским полусладким вином прошлогоднего урожая; мясные рулеты и запечённые цыплята с овощами – слюни текли только от пирожков с квашеной капустой и мясом. Послышались вызубренные памятью недовольства…

Масштабным процессом прощальной кулинарной феерии руководила Клара, обожавшая угождать зазнавшихся гурманов (когда-то она была уважаемый шеф-поваром в Пражском гастрономе). На каждом званом вечере она походила не на медведицу, а на курицу-наседку: вечно мешкалась, материлась на собственную персону и порой подгоняла других, размахивая руками. Пышнотелая бабёнка с румяными пухлыми щеками, с деревенскими простодушными манерами, как никто была строгой хохотушкой, и когда её кто-нибудь смешил, то держите всех семеро – артиллеристская пушка готовилась взрываться, а стены упоительно трястись. Профессионалка хорошо знала себя и никому не пыталась нравиться. Супругу мистера Джойса, она с самого начала невзлюбила, называла не пристойной женщиной, и издавна отдалась только искренней симпатией к Юэну – с тех самых пор как только малютка появился на пороге «Жинселя», она единственная разрешала проводить всякие шалости, тайно хвалила маленького хозяина, когда тот выдавал ещё при Льёване такого жару бывшей няньке и горничной Сиции, на который сама бы во век не решилась, позволь ей время стать вновь ребёнком. Клара сильно привязалась к нему: часто знала в каких случаях могла его утешить, подбодрить – ведала причину страдающей души, однако ничего иного не могла предложить взамен, кроме незатейливых рассказов о молодости в летней беседке – тешить надеждами синдром отложенной жизни до поры поступления в колледж. Как бы там ни было, она не сомневалась, что из Юэна получиться достойнейший из людей.

Больше всего Клара любила летом ездить за Мирэдейн по ягоды и грибы, сумев проявить интерес Юэна ещё в семь лет, и как-только наступало яркое и тёплое лето, они тут же в ночь собирались, прихватив соседку Тиону в помощь, и отправлялись на летнем трамвае в Зелёные пруды к раннем утру, бродили по густому лесу и душистым полям, где трава всегда была покрыта росой, где дышалось свежей привольностью до прихода марева, когда жаркие лучи солнца брали в пот, весело ослепляя глаза – а в конце хвастливо радоваться корзинке с лесными сокровищами и ароматным цветочно-травяным букетом в руках.

В общем, Клара стала близким человеком для Юэна – что-то вроде бабушки.

Загруженные дни, не обходились без мисс Хемчерст – очень тихой и милой сорокалетней женщины, работавшая в другом районе у семьи Девирсли; она несла дополнительную тяжесть – необходимость лечить старшую дочь Катерину от последствий лейкоза. Юэн всегда умудрялся отыскивать излишки средств через перерасчёт, чтобы помочь накопить на повторную химиотерапию и поездку на Кавказ к целителям. Оставалась ещё шустрая мисс Титова.

Юэн, видя то, как Клара металась и не знала какое блюдо вынимать из печи или со сковороды в первую очередь, прихватил горячий пирожок, откусил его, и приступил к проверке рыбного супа из лосося – не хватило перца: пришлось доставать приправу с высокой полки и добавить пару шепоток.

– Ох, Юэн, вы ничего не проглядите… – благодарила его мисс Хемчерст и продолжила резать лук с помидорами.

Клара приготовилась вредничать за то, что он бессовестно утащил пирожки для гостей, снял суп с огня, хотя это не входило в его обязанности.

– Ну, Клара! – оправдывался Юэн в очень весёлом и бурном настроение. – Ты ожидала нечто иное?! Теряешь хватку! – злословил он. – Вы думали меня хватит дольше, чем на двадцать пять минут?!

– Вот, негодник, прости меня Господи! – её глаза хлопали по верху потолков от такой «наглости», а руки в боки добавляли: – С вашими нежными руками нужно обращаться получше. Они для другого созданы!

– Ну вот ещё! – Он был в ударе, вёл себя как-то слишком развязно. – Я лучше ещё пару пирожком съем. Ха-ха-ха! – громкий звонкий женоподобный смех раззадорил всех на кухне.

Клара сдалась: в мыслях она любовно ругала его за пристрастие к наилучшему угощению. Юэн отвечал, предвидев по взгляду изюминку одобрения:

– Ничего страшного – обойдутся! Пусть шампанским догоняются: они потом такие интересные становятся… – его речи накаляли.

Ничего не оставалось делать как грозно топнуть ногой и усмирить ершистый тон.

– Ну и язык у вас, – еле выговаривала Клара. – Ей богу, как у змеи! – юный хохот готов был добить её твердое выражение лица.

Вовремя пришла Адель, которая забирала угощения к столу с молчаливой с улыбкой на лице – она рассказывала глазами о празднестве, как о удачном цирке – от такой новости озорства в кипящем местечке только прибавилось.

Через десять минут гул кухонных приборов и плит прекратился – просторнее дышалось. В столовой начинался ужин, но Юэн, не изменяя принципам, отказался выходить к гостям: «Не вижу смысла являться народу ради дебатов о превосходной утке, которой не хватает замены брокколи на тёртое яблочко или цедру лимона при мариновке. Но господа, выпьем за здравие хозяйки и процветание Лимфреи!»

– Ох, видимо вы переборщили с бокалом вина… – хихикала Клара.

– Ничуть, мне просто хорошо, – так он признавался в её правоте. – но факт остается фактом!

Юэн не чурался проводить последнюю трапезу с приятной женской компанией, наслаждавшаяся жареной картошкой со свининой и остатками пирогов с завтрака. Между едой Адель болтала о развернувшихся страстях, которые удалось остальным пропустить: Элиза нечаянно опрокинула бокал на будущую свекровь – весомая причина поймать во рту смешинку.

Как-только прощальный вечер в честь с отъезда мадам Джойс в Атлант подошёл к концу, Юэн помогал домывать посуду и приводить кухню в порядок. Глубокой ночью он поднимался из столовой в комнату. На диване валялся пиджак двадцатишестилетнего Ирвиса О'Кардо – любовника бывшей хозяйки: он оставлял всего себя ей, как днём, так и ночью, лишь бы побыть под надёжным тылом опытной и состоятельной женщины.

Только в третьем часу комнаты дом погрузился в полную спячку. Тяжёлым вздохом Юэн улегся в кровать и заснул от мысли о заботах завтрашних дней.

Большое окно в кабинете покойного Ригэма Джойса наглядно описывало ясную солнечную погоду первого облегчённого выдоха Юэна. Серо-зелёный электрокар до речного вокзала в Глериффе подавался согласно расписанию. Мадам Джойс, в приказном тоне распорядилась загружать багаж, сдержанно нервничала, пока её любовник вальяжно стоял, ожидая счастливой участи наконец-то отправиться из Лимфреи в Нью-Айленд[2] – центр экономического и политического мира, в который стремились самые перспективные, или недальновидные, но зажжённые упрямой мечтой провинциалы.

Адаптироваться в Грейтфелльской республике удавалось не каждому – всё-таки жёстко регламентированные условия продуктивности и нано-индивидуализации убавляли спесь у приезжих граждан с других частей света Объединенной Республики – там приживался весь цвет современной науки, юриспруденции и политики. Места в Нью-Айленде были необыкновенные, как рассказывал Ригэм Джойс, когда маленький Юэна интересовался его частыми поездками. В столице держалась половина мирового капитала на планете, тамошняя жизнь значительно отличалась от незамысловатой самобытности республиканских коммун. Грейтфелл оставался всегда в правовом статусе лицом всех субъектов Земли – её представителем в космическом сотрудничестве с такими планетарными государствами как Элион, Карсигор и Нан-Оф из соседних галактических систем; в нём творились важные и великие события: научные открытия и конференции, дипломатические встречи и съезды Грейтфелльского Совета, вершились масштабные демонстрации и межнациональные акции через голографические экраны, на космодромах запускались экспедиционные корабли, оглашались результаты ежегодных референдумов, ассамблей законодательных инициатив. Нью-Айленд оправдывал сверхтехнологичные и современные реалии высшего света, в то время как остальное полушарие смиренно олицетворяло добровольное существование в пределах угасающих ренессансов прошлого. Мирэдейн в числе провинциальных городов завлекал только контингент солидных людей преклонного возврата и молодёжи – и то, та улетала на учебу в Прагу, словно стая птиц на юг. И всё равно, для созерцательных натур наживки Нью-Айленда не превосходили благородства и умеренности краёв Лимфреи[3].

Юэн, оставив размышления о двух мирских полушариях – старом и новом, – опомнившись, принялся с беспристрастно наблюдать за немым отъездом чёрных голубков. Прежде чем сесть в редкостный и пафосный автомобиль, он представил, как мадам Джойс наставляла Адель и Клару выполнять приказы старшей сестры, которая приобрела «Жинсель» и вступала в права владения после внесения всей сумму на банковский депозит.

Нерастроганная прислуга бездвижными статуэтками проводила Фиону и её кавалера, закрывший дверцу автомобиля с размахом – оконные рамы на втором этаже передали дребезжание. Юэн едва не сокрушился от выходки Ирвиса, пославший извращенный воздушный поцелуй на прощание. Он сжал передние зубы и фыркнул слабо отчерченными скулами, подумал отвернуться и вышел из приемной, но оступившись в нерешительности, принял оскорбление.

Тихий звук двигателя скрыл за прозрачной шторкой презрение Юэна. Нет, он не жалел, что отказался от наследства, поставив непримиримые условия для мадам Джойс – ей не очень хотелось делится, и при этом понравилось признать гордость мальчишки за глупость. В тот долгожданный момент она, казалось, упала на седьмое небо от счастья, и особенно напыщенно злорадствовала, когда Юэн узнал о провальном результате на вступительном испытании для зачисления в гуманитарный колледж при Константинопольском университете.

Надежда на идеалистичный финал рухнула в пропасть. Позже стало известно, что все одноклассники, даже умственно недалёкие, сумели обойтись собственными силами и пристроиться в приличные учебные заведения – все, кроме него. Он слишком рьяно рассчитывал, что прячущийся невидимый проблеск потенциала сделает его удачливее – хоть раз в жизни.

Законы реальности работали совершенно иначе, не всегда в качестве привратника, охранявшего врата в свободный и справедливый мир. После выпускного, на котором Юэна не присутствовал, он ещё сильнее продолжал разочаровываться в грандиозных планах на будущее – его все представляли чётко и натуралистично, но только не он. Это так губительно терзало, негативно заставляло противостоять козням неблагодарной судьбы, в которую он не верил – считал её далеким отголоском героического и художественного эпоса. Всегда казалось, что ему не находилось достойного места под оберегом небесного светила. Сколько он бы не вздыхал, превосходно нащупывался осязаемый миллиметр открытой замочной скважины – непримиримое желание первооткрывателя обрести полноправную самость.

Провал на вступительном испытании прямо-таки вынуждал покинуть Мирэдейн с крохотным начальным капиталом, найти подработку и потратить следующий год на подготовку к повторному поступлению – от намеченного он не собирался отрекаться, и тем более сдаваться – слишком долго уступал победу обстоятельствам из-за прилежания перед лишениями, оправдываемыми избитой подсознательной установкой: «Не ты один такой на свете… Кому-то ещё хуже, чем тебе. Ничего… всё сойдёт… Приходится остальным, придётся и тебе…». Источник сомнений не отпускал, Юэн колебался между тем, чтобы перестать мечтать и чувствовать себя творцом маленького мира, и между тем, чтобы наконец-то взбунтовать, покориться амбициозности переменчивых ветров. Выбор оставался только за ним, а он… думал, напряженно и постоянно….

За воротами особняка выглянуло голубое полотно, отвлекавшее от ненужных хлопот; солнце переливалось: ослепляющий белый свет заливался в глаза и на высоте смягчался лунным одуванчиком. Тонкая, остро-щекочущая трава колыхалась на ветру, наклоняясь к песчаной горке. Юэн спустился на пляж, хорошенько обосновался в тихом и почти безлюдном месте и приступил дописывать неоконченный импрессионизм.

Море на холсте – на самом деле широкого разлива река. Посреди спокойного течения выглядывал островок, соединённый с другим берегом виадуком, через который проскальзывали поезда, прячась в зелёных зарослях и выпирающих рядах набережных домов. На вершине города возвышалась часовая башня местного парламента – от него брали начало все улицы и триумфальная арка на главной площади. Как паутина расползались магазины, традиционные кафе, прачечные, булочные, салоны красоты и т. д. Юэн на пятью пальцах описывал в голове знакомый ритм и прелесть Мирэдейна. Многочисленные миниатюрные четырехэтажные кварталы с маленькими балкончиками и умеренным окнами заполнялись настоящей – «средней интеллигенцией»: врачами, учителями, подрабатывающей и сожительствующей молодежью, художниками, отголосками театральных кружков, старыми искусствоведами и забытыми поэтами – они все часто прохаживались в лёгком неглиже до аромата свежеиспеченного хлеба, чашечки заготовленного бразильского кофе или запаха новой печатной книги – им всегда хотелось по пути зайти и потратить лишнюю копейку от полученной заплаты на любимую кроху их скромной жизни; менее «тонко настроенные» горожане предпочитали спешно ходить по мощённым дорожкам мимо столиков и вывесок, в метре от бурного потока велосипедистов и трамваев по дорожному ориентиру. Внизу, подальше от изысканных и утончённых улиц разрасталась коммунальная дружба болтливых соседей, жившие напротив, разделенные узкой тропинкой. Неугомонные скворцовые дискуссии касались самочувствия, искусства совместного быта, сплетен при развешивании белья на балконах. С кулак невежественный, но прямолинейный слой состоял из слесарей, пекарей, разнорабочих, почтальонов, лавочных мастеров. Парковые аллеи закрывали половину видовой города кронами деревьев. – густые и ассиметричные, они провожали к ветхим домикам и причалу с парусными и рыбацкими лодками, катерами и речными теплоходами.

Находясь далеко, Юэна чётко наблюдал за событиями маленькой городской суеты. Масленые мазки любовались нежной поступью заката с наклонными полётами птиц и паром уплывавшего судна; вечернее солнце ласково холодело, отдавая теплоту шуму листвы; тени зданий выглядывали из-под летнего покрывала; лазурная река-море гладко расслабляла, вписываясь в кипящее миротворчество живописи. Сочетание полных и частых пятен искало новое вдохновение, лишенное эскапизма.

Глубоким вечером, сидя в библиотеке за только что открытым романом многотысячной давности, Юэна прочитал от силы меньше десяти страниц, остановился на мгновение, всмотревшись в сумеречное окно и отшвырнул книгу на пол. Потекли слёзы, рыдания расслышала Адель, помчавшаяся за Кларой – та разбиралась в его запутанных чувствах, умудрившиеся притворствовать кремниевым профилем к её приходу.

Жалостливое лепетание женщины свято уговаривало Юэна оставить всё позади и поскорее уехать куда-нибудь на юг, ближе к Константинополю, найти работу и готовится к перепоступлению – напрасно не терзаться неудачей. Она советовала не торопить события. Ей самой стало грустно, что Юэна, которого она обожествляла сильнее, чем собственных успешных внуков и детей, что он покинет её вместе с Адель, сумевшая с шестого раза зачислиться на факультет педагогики в Пражском университете. Клара готовилась с Пекке оставить исчезающий уклад «Жинселя», который держался благодаря стараниям юноши, и от того повторяла те же слова, как и прежде: «Ни к чему гневить созвездия жалостью и отчаянием… Вот покинете, меня, старуху, сразу всё изменится. И в правду – нечего с вашим умом здесь делать! Возвращайтесь сюда так – на времена отпуска или каникул… здесь воздух, птички поют. Главное не раскисайте раньше времени, и уныние отриньте… Ну что это?! Разве я так мало вас знаю!? Я-то вас знаю: чтосейчас происходит с вами – пылинка под ногами, хотя… то лишь дождевые тучи, которые уйдут и снова будет солнце. Все сойдёт, родненький, все у тебя будет… мир только открывается…»

Дни с отъезда мадам Джойс тянулись долго, и несмотря на них постоянные хлопоты не оставляли времени для ежечасной разнузданности и меланхолии. Дом подготавливался к важному визиту, поэтому не следовало терять хватку. Вместе с бабьим царством до блеска намывались оконные рамы, драились полы и начищались стены, напевались известные Лимфрейские песни на старой примеси романо-германского диалекта – на новолатыни они звучали ретроградно, не так мелодично. Обеденные перерывы проходили под тенистыми яблонями и персиками. Юэн по старому обычаю усаживался на подоконник, обустраивал слушателей на длинный и мягкий диван с выпирающими ножками – он читал долго, и вечно использовал затяжные паузы для размышлений Клары и Пекке. Вопросы выдавали простоватые ответы:

– А что такое сладкое отвращение? Это что за «брюмгундия»! – конечно Клара всё знала, как и любой уважающий себя человек, как член социалистического сообщества, но прикидывалась дурочкой.

Прицепившийся в голову троп колол ей ухо и мешал внимательно задуматься.

– И как такое могло быть написано! Главное под каким аффектом! – возникала она, – Этот твой Эполир перепил, когда сочинял такое диво! – приходилось улыбчиво стыдиться при виде смешков, продолжать настаивать на своём: – Нет, ну а что?! – женщина явно преувеличивала – преисполнялась бодрости. – Что-что, а произведения до Гражданской войны, или если взять как… их … – доставала она из памяти весь набор литературных шедевров, сохранившиеся после Тёмных тысячелетий. – Ну ещё прикинуть в придачу эпоху мифического реализма – это куда не шло! Это я понимаю – страсти, да и только!

Юэн поражался её ворчаниям в отношении мастерства автора, соглашался с неискушенной начитанностью. Сильнее всего его раззадорило вот-что – Клара грозила взять и пересолить суп или переперчить фарш для котлет – раздражительность мыслей тут же рассеивалась о предстоящей взрослой жизни, где хочешь-не хочешь, а придётся отказаться от глубокого осмысления произведений мировой литературы или искусства, перейти от фантазий к практическому разуму.

Клара попросила Юэна немного продиктовать что-нибудь из философской мысли. Поковырявшись пальцами о сотни книжных корешков с заглавиями, он вынул малый том Аймунда[4], исследовавший онтологию судьбы и памяти. Слушатели замерли и по-разному интерпретировали нескольких глав. После восьми часов прислуга расходилась по домам, кроме Пекке.

Ночами Юэна частенько засыпал на крыльце, облокачиваясь боком на колонну крылечного фасада. Свежий воздух, тёмная синева неба с множеством белых сияющих точек – видимое и материальное не обременялось внутренними знаками и символами, подсознание предвещало ожидание чего-то «нечто» ….

И вот, в дождливый вечер в большей части Шевир-стрит отключили электричество, – грандиозная редкость в эпоху магических технологий, где свет практически не гас, но как и везде случались перебои; пришлось откопать несколько светильников, работавшие на солнечных батареях. Началась жуткая гроза, ливень не прекращался. Юэн растопил камин без чьей-либо помощи и лёг пораньше. В одиннадцатом часу, в дверях послышались твёрдые, с настойчивой деликатностью стуки. Он поднялся в оторопи с кровати, накинул халат и с виноватым выражение лица спустился по плывущей лестнице. Он, отворив дверь, замер в пугливом остолбенении: взгляд бросился на давным-давно знакомую и не стёртую из воспоминаний фигуру в чёрной мантии. Юэн обомлел, не сумел дёрнуться с места, несмотря на лёгкие подергивания рук, державшие свечу – она выманила лицо, спрятанное под тенью. Первые секунды рот не размыкался, поняв, что это был не сон. Напротив, стоял Льёван – знак его коренного перелома…

– Это ты? – атеистично спросил Юэн.

– Ты не рад?! – Льёван ожидал уловить в голосе сомнения.

Ничего не говоря, Юэн провёл гостя в гостиную. Он отошел на кухню машинально заварить душистый чай – из приёмной вежливости. По возвращению Льёван, как в детстве, уселся на тоже кресло, в котором предпочитал рассказывать сказки и беседовать с покойным хозяином невзначай.

Витало обоюдное молчание. Мрачноватая физиономия Юэна не насторожила Льёвана: первые минуты доказывали, что ни время, ни спрятанные пороки не искривили чётко-выраженной детской невинности на юношеском лице. Околдованная ностальгия заволокла его глаза, что возвышали переполненные таинственностью карие, почти что чёрные глаза, мягкий овал лица и грубый скощенный лоб, густые и соломенно-ветреные тёмно-русые волосы, отзывчивые чувственные губы с грустными контурами, приятной ложбинкой. Больше всего его умилял вздёрнутый кончик курносого носа, ноздри которого замещали сентиментальность на импульсивность, порывистость, амбициозность; середина широкой спинки иллюзорно создавала неровность – внутренний надлом.

– Ну, и что привело вас сюда… – Юэн начал беседу с язвительной предвзятости. Экий способ сыграть на своих и чужих чувствах.

– Хотел увидеть, как ты живёшь здесь, утёнок. – с наивной лаской ответил Льёван, и увидел реакцию – показное ехидство ухмылки, и не стал реагировать.

Прозвище «утёнок» кольнуло больнее, чем словесные презрения бывших одноклассников и злорадство мадам Джойс – только Льёван имел право называть его так. Пара глотков чая только усилили завесу злобы. Нескончаемый запас открытого терпения Льёвана только раздражал – не осталось иного как спросить: «А как вы поживали, уважаемый Льёван?»

Льёван и изменился, и износился: раньше имел густой завитой чёрный блестящий волос, а теперь облысел; суровый медвежий подбородок и щёки покрылись густой смолистой бородой, лицо обрисовывалось руническими татуировками, серо-жёлтые метайские глаза выдавали воинственную благородность; крепкое двухметровое тело пряталось за мантией, смягчавшая напор мышц; выглаженные морщинки прятали настоящий возраст – на вид он выглядел лучше, исключительно моложе сорокалетнего мужчины – здоровым во всех смыслах и достойным античного почитания. Льёван, как неожиданно выяснилось, в действительности был магом. Искренность его чувств и теплоты, словно родственная связь, доверительно обращалась к избегающему настрою юноши:

– Нет, ты другой, Юэн. – вырвалось из его уст.

– Как и все. – с ложным равнодушием ответил Юэн. Он ожидал подобной стратегии. Его жалящее чутьё хотело упиться большим – оскорбить одним намёком. – Время идёт, и оно никого не щадит…

– Что верно, то верно…

Поворот разговора. Льёван кратко доложил – он наслаждался жизнью на должности хранителя, доверенного лица самого Верховного Магистра! И самое важное, что взбесило Юэна – его давний кумир изначально был магом и преподавал в Ильверейн. Последнее тысячелетие маги чтились обществом, носили образ эталона, человеческого стремления к совершенству и духовному просветлению— вот только это всё часть эпического прошлое. Настоящее же маргинализовалось – магия и её современная этика явно измельчала.

Остальное загадка. Что занесло Льёвана в Мирэдейн? Он маг… и зачем с такими привилегиями работать садовником… иметь дело с каким-то патриотом, любивший деньги и удовольствия… Ничего не понятно… Зачем он появился здесь? Зачем оправдывается?

Льёван не оставлял надежды вернуть к себе истинного Юэна – без капли жестокой фальши и обиды.

– Значит, тогда я был прав… Это не мои выдумки. – память помогла едва оттаять эмоциям. – Всякие фокусы были магией… Да, такое не забудешь…

Обиженный соседскими мальчишками, Юэн прибежал в сад в горючих слезах, с подбитыми коленками. Льёван не удержался и решил утешить печаль на его лице маленьким чудом – мимолётное движение руки воссоздало в воздухе золотую бабочку, которая за считанные минуты испарилась, покрыв магической пыльцой носик.

– Я помню, тебя таким маленьким и пугливым, и любопытным… – Льёван от наплыва ностальгических чувств, который, видимо, согревали его в холодные и пасмурные дни.

– Зачем ты пришёл, Льёван? – Юэн упорно не слабовольничал, нацепив защитный панцирь.

– Разве ты не понимаешь? – Неприступность задевала.

– Нет, не понимаю! – напал Юэн. Он нацелился попасть в чужую сердечную рану: – Одно знаю: ты приехал лишь позлить меня!

– Ох, и язык у тебя… Не думал, что ты обижен на меня… Думал, что будешь рад меня видеть….

– Я со своим языком сам справлюсь! – Он перешел на повышенный тон. – Зачем ты здесь!

– Я … – замялся Льёван. Как умеет давить Юэн? Он ли это?

– Для чего, Льёван! – потерялась пелена равновесия.

– Я знаю, что пришлось тебе пережить…

Его оправдательное слово расценилось низко – сплошную жалость и ненужная родительская опека. Ничего ты не знаешь! – вспыхнуло сильное пламя, – обожгло не только горло, а разум. Юэн дышать угарным газом унижения.

– И что?! – язвительность не отступала, кидалась. – Ты решил мне посочувствовать, принести ненужные извинения – пожалеть?!

– Но ты даже не дослушал меня?!

– А разве я обязан, после стольких лет?! – капризно апеллировал Юэн.

Льёван практически обреченно опустил глаза, практически перестал опираться телом о мягкую спину кожаного дивана, и не найдя оправданий, вынужденно сказал:

– Юэн, я не мог иначе….

– Что не мог?! —Внутренние демоны не хотели выслушать до конца – они хотели гореть в агонии гнева и сожаления.

– Забрать тебя… Какие у меня были на тебя права!?

– Да нет же! Почему ты не писал? Почему не попрощался, бросил?!

– Посуди правильно, Юэн… Если бы и хотел, то Джойс помешал бы. Он тогда начал замечать нашу тесную связь…

– Значит он…

– Он ревновал, Юэн, – перебил Льёван. – Он не мог принять, что к нему ты ничего не чувствовал. Мадам Джойс скорее угождала мужу и была рада избавится от тебя.

– Она тоже смогла своё получить… – Юэн выдавил на лице выражение тотального поражения.

– Что ты имеешь в виду?

– Как-только мне исполнилось четырнадцать, после регистрации гражданского удостоверения я передал ей все права. – он нехотя пытался описать провал только из-за чувства солидарности, а не из желания говорить о наболевшем. – Так, оставил долю, чтобы с чего-то начать. Поступил с горяча, но ничуть не жалею. «Жинсель» уже выставлен на торги, и скоро я должен уехать…

– Если это так, то я вовремя приехал сделать тебе предложение.

– В каком смысле?! Что ты хотел мне предложить?!

– Стажировка в Ильверейн.

В ответ Юэн недоуменно скрутился – взгляд прыгнул на потолок. Он пребывал во власти эмоций. Его волновали не перспективы, а мысль об откупе. Его проницательность проигрывала. И тоже: искушение уйти или вернуться в прошлое, начать с начала, как Льёван, так же необременительно. Юэн осознал, что ещё не повзрослел, за что сильно себя корил.

– Нет. – прерывисто прозвучал отказ.

– Не руби с плеча, Юэн. – Льёван отчаялся. – Это не подачка….

– Нет! – повторил Юэн.

– Юэн, дослушай!

– Мой ответ нет!

Пойти на поводу у детской привязанности? Покорится спонтанности, необузданности и непредусмотрительности только от недостатка самодостаточности, зрелости? Нарушить идеальный план мятежа против жизненных обстоятельств? Сделать отсрочку и задержать время?

– Юэн, не упрямься! Это твой шанс изменить жизнь!

За баррикадами метались жёсткие снаряды.

– Не смей меня обманывать, Льёван!

Юэн не желал больше ничего слышать, уйти и не высовывать носу из кротовой норы, в которую глубоко заполз. Ясная слепота взглядов вынуждала отпираться, следовать уже намеченному плану, не сворачивать на иные перепутья. – Я не собираюсь дальше делать вид, что в жизни ничего не изменилось. У меня своя дорога, а у тебя своя….

– Почему ты мне не веришь? – сощурились глаза Льёвана.

– Я никому не верю, никому! Я полагаюсь только на себя. Так проще….

Маг уцепился за противоречие.

– Ты просто боишься… – догадался Льёван.

Крыть было нечем, Юэн остался уязвленным по пояс, но заранее сдаваться не собирался:

– А вот и нет!

– Юэн! – не утихал протест.

– Я устал с тобой капризничать, Льёван! Я не тот Юэн, я не утёнок!

– Признай, что ты себя обманываешь!

– Скажи честно: зачем ты явился?! Я задаю этот вопрос в последний раз, Льёван! – устало придерживал отвернутый лоб Юэн о ладонь левой руки.

– Успокойся, Юэн. Прошу…

– Я не могу сдерживать себя, потому что не знаю, чего ты от меня хочешь Льёван! Действительно, спустя столько лет нет ясности. Объясни: почему, почему ты пришел?! – еле сжимались скулы, зрачки краснели, избавляясь от слёзной сдавленной струи.

– Юэн… – Льёван перестал вестись на эгоизм и истеричность. Он понимал, что говорил с вытесненной личностью.

– Да сколько же можно?! Зачем ты сюда явился по среди ночи как незваный гость, как побитая собака, как жертва обстоятельств…!

– Ты не знаешь, что я пережил…

– А ты не знаешь, что пережил я! – такая жестокость не ведала границ, связала по рукам и ногам обоих. – Что с того, если мы начнем кидать в ответ такие формулировки?! Что тогда?! Так не решают проблемы… Проще расстаться… Но ты, приходя сюда, надеялся, что я пожалею тебя и соглашусь с несправедливостью, которая вторглась в твою жизнь. Правда в том, что это не так, Льёван!

– Так почему же ты отказываешься поехать сейчас в Ильверейн? – мужчина использовал прежний приём.

– Мое терпение давно лопнуло ждать манны небесной. Я устал каждый день биться в закрытые двери… Неужели не ясно: мне некого будет винить, упрекать. Теперь ты понимаешь?!

– И твой выбор – это отказаться от шанса?! Куда ты отправишься совершенно один?! – Льёван понимал, что Юэн, рассуждая о готовности столкнуться с реалиями жизни, слишком идеализировал их суровость – прямо-таки борец с системой. Этим он и походил на максималиста – верущего, что за неудачей падения всегда ожидался светлый высокий полёт к свободе.

– Не опекай, Льёван! – Юэн не заметил, как начал огрызаться. – Я действительно боюсь, что даже ты, Льёван, окажешься не способен изменить что-либо…. Мы из разных миров. Твои надежды сделать меня счастливым, утешают тебя, но не меня….

Перед Льёваном предстал холодный и вместе с тем пороховой, своенравный, разочарованный юноша. Он не стал останавливать кипения волн – лишь страдал внутри, когда дослушал все мысли и чувства, которые подсознательно ждали этого часа высказаться – не испытывать пустого и глухого понимания, заметить неравнодушие.

Льёван осилил перевес чаши весов в пользу потайных желаний Юэна остаться за пределами обыденности. Он знал, что иное – обман, пойти на поводу у страха крупной неудачи из-за которой утенок был готов броситься с обрыва альтернативного будущего.

Змеиное жало парализовало. Только спустя несколько минут яд прекратил действие неожиданно:

– Я не знаю …Прости…

Льёван осознал всю глубину преткновенной гордости когда-то милого и доброго мальчика. Он видел, Юэн сдавливал агрессию, глаза мучились от бессилия изменить свирепый взгляд раненного зверя; не верилось, что утекал из-под пальцев шанс гадкому утенку обернуться лебедем. Проклинались все, кто кровожадно и бессовестно заставили Юэна отречься от главной мечты – жить свободно. Всё, что удалось воистину узреть, так это просьба о сочувствии и поддержке отрицания писано-перечеркнутых строк чувств.

В те секунды Юэн позорно мысленно твердил: «Обрезать бы этот длинный язык!» – порыв заметно сорвал крышу, и не осталось выдержки притворно держаться стойким оловянным солдатиком.

– Льёван, не думай, что я … – извинялся он так, как умел. – Вовсе нет, просто мне тяжело осознавать, что ты приехал спустя столько лет.

– Юэн, мне очень жаль, правда!

Настала уже пятая затяжная пауза и никто из них не сумел подыскать лишнего слова, убавить напряжения в сердечном частобиение.

Так долго Юэн ждал Льёвана: буревые излишки покинули его, смели последние минуты долгого затишья – стало бессмысленно и глупо притворяться —фантазии остались позади. Каким-то образом он начал мысленно обращаться: «Молю, ответь и не терзай меня!»

– Ты уверен?

– Я не могу, после этого сказать «нет», и сказать «да». Я просто потерян, Льёван. Ты уже всё и сам видишь… – Юэн метался – сидел не двигаясь.

Развязке сопутствовали пониженные тональности в голосах.

– Разве ты не говорил, что хотел жить по-новому?

– Хочу, но не так… Нет, просто, я не вижу в этом смысла. – путался он. – Это не так просто, как ты думаешь…

– А ты попробуй, утёнок. Дай шанс на нечто большее, чем ты можешь ожидать.

В голове творилась чехарда: Юэн ни в какую не хотел этого признавать. Ничего вроде бы не рухнуло, но что-то пошатнулось. Льёван излучал тепло, в котором он нуждался – перестали иметь значение предыдущие мгновение, проведенные в ссоре и претензиях.

– Чего же ты молчишь? – сбил мысли с толку маг.

– Я просто не знаю, что мне делать… – блуждающе прозвучал ответ.

Льёван признал некоторое бессилие перед упрямством «утёнка». Перед приходом в знакомый дом, он думал, что они могли быть вместе, ему снова удастся узреть закрытую зоркую улыбку – мечтательную и ранимую. Вера в огонёк не покидала его, когда он смотрел в печальные и невероятно глубокие карие глаза, готовые искрами взлететь сквозь космическую темноту.

– Ну, что ж мне пора, Юэн. Моё дело только увидеть тебя здоровым и таким какой-ты есть. В любом случае я рад…

Маг поправил подол длинной мантии между коленями, встал и молча направился к выходу к гостиную. Юэн, облокотившись на бок любимого диванного кресла, опустил ноги на жёсткий светлый ворс и мысленно представил, как Льёван ускользал от него – снова. Из-за несдержанности, от скопища запертых чувств совесть не имела права обрекать себя страдать – затерять в туманной памяти сожаления о значимости Льёвана. Они многое значили друг для друга, пускай в прошлом…

Он вскочил и успел добежать до Льёвана, смиренно накидывавший у выхода плащ:

– Льёван, ты прости меня! Прости! – послышались искренние слова, кричавшие о желании задержать его на несколько минут.

– Тебе не за что извиняться, утёнок. – сочувствующей ухмылкой ответил Льёван, будто отчего-то он удивился, и нет – ждал вердикта предсказания.

– Ты даже не хочешь повидать Клару? Она живет совсем недалеко… – юноша сделал шаг вперед и неловко стоял в ступоре.

– Хочу, но не буду. Думаю, ты передашь ей привет от меня. Её пирожки лучшее из того, что я ел.

– Конечно, – улыбнулся слабо Юэн и снова продолжил успокаиваться очевидным виноватым вопросом: – Ты правда не держишь на меня обиды?

– Ни капельки обиды… особенно к тебе. Ты не будешь против меня проводить, коль подошёл попрощаться?

Ответа не потребовалось. Оба протяжно спускались по короткой лестнице во двор и хотели обмолвиться на прощание чем-то менее тягостным. Юэн заметил печаль внутри Льёвана. Наверное, их встреча оказалась не случайной спустя столько лет: они давно успели стать друг другу больше, чем близкими людьми – словно отец и сын. Дурно признавать, но существовали нити, которые сумели их запутать и отдалить. Прочитывалась обоюдная боль из заслонки тучевого неба.

Дождь окончился: через простуженные капли пролились слёзы потаенно-прогремевших эмоций. Натянутость продолжалась недолго – она приобрела временный характер.

Перед открытой на распашку калитке Юэн попросил давнего знакомого об одной просьбе:

– Обещай, что мы увидимся обязательно…

– Обещаю. – снял с себя всю мужскую серьезность Льёван и почувствовал теплые обнимающие руки, которые повторяли: «Прости меня, Льёван. Я очень тебя люблю, но не могу, не могу…» – мужчина ощутил, как ему сложно было расстаться с предвиденной ветреностью, и все же он чувствовал – Юэн исполнит когда-нибудь его заветное желание – может быть и не сразу.

Ночь выплакалась вдоволь, став тихой и спокойной.

– До свидания, Льёван. – тихим и застенчивым шепотом пятилетнего ребенка, произнёс Юэн.

– Надеюсь мы очень скоро увидимся, утёнок. – улыбнулся Льёван и принялся шагать вперёд, не оборачиваясь во след стиснутому сердцу. – Если, передумаешь, я буду тебя ждать… Подумай, хорошенько, не отказывайся так резко…

Он уходил в отступавшей темноте по мощенной дороге – до последнего не исчезал его любимый знакомый невысокий силуэт. Мужчина отдернул капюшон и посмотрел по сторонам и потом – всё, что его окружало в паре метров свернулось от сильного и мгновенного светового эффекта телепортации.

«Не зря он пришел, не зря…» – подумал Юэн. Долго он стоял на крыльце и отказался убегать в стены дома, которые уже рушились. Очередной выбор – поддаться прихоти наверстать упущенное или попытаться обрести иной план, новый смысл. Куда его несло? Что им двигало – ранее отчаяние или желание зайти за край прежнего себя. Никто – он в том числе, не знал направление повернутого русла реки. Одно решение, и компас указывал стрелкой другие координаты, подчиненные воле ветров….

В гостиной на роскошном диване лежало откровение – несколько конвертов с письмами. Дэниел по-прежнему оглядывал местность Мирэдейн сквозь ночные блики реки Вилл и решал задачку Гамлета: «Быть или не быть?»

Юэн перемещался по дому рассеяннее прежнего, в состоянии абсолютной отстранённости. Клара держала маленькую обиду, одна на кухне ворчала на Льёвана. Адель, была охвачена заботами о переезде в городское общежитие, часто задавала глупые вопросы, – словно в первый рабочий день. Отвлекали официальных стоки на бумаге – сомнения противостояли жажде перемен. Юэн противился: оставался бессильным перед заманчивым хаосом прочитывания письма:

Уважаемый, Юэн-ёй!

Пишем вам с предложением пройти практику в Академии Высших Магических Искусств Ильверейн в качестве младшего ассистента (младшего секретаря) директрисы Джаннет Улири Олдридж. Из образовательного департамента по Софийскому району г. Константинополь Республики Византия пришел ответ №3456/23/5774. В соответствии с положением п. 6, ч.11., ст. 23 Положения об образовательных стандартах высших учебных заведений (Далее Положение № 567 – СК РВ), совет абитуриентов оценил вашу работу «выше среднего», однако для поступления на юридический факультет требуется «хорошо».

Экспертный совет из тринадцати независимых молодых ученых, кандидатов наук, и семи докторов наук в силу п. 2, ч.15, ст. 64 Положения №567 не внес вас в список поступивших на 5775 год учебный год, вместе с тем сообщаем, что в тот же день было принято апелляционное решение о предоставлении кандидатской практики.

На основании вышеперечисленных обстоятельств вы находитесь в числе восьми первых абитуриентов на зачисление в следующем учебном году, при условии прохождения индивидуального испытания – стажировки. По окончанию испытания, при условии защиты результата кандидатской практике – научного проекта, вы будете переведены на первый курс Константинопольского университета с назначением индивидуального куратора (п.4 ст.135 Закона Объединенной республики № 31 «Об образовании» и ч.8 ст. 93 Закона Республики Византия № 10 «Об образовании и образовательных правах»). Приказ «О формировании запасного списка привилегированных абитуриентов» №56, был утвержден от 17.07.5774 года. н. в. то есть по истечении трех рабочих дней с момента внесения результатов вступительных испытаний в официальный реестр Софийского колледжа.

Информационное письмо было направленно от 24.07.5774 года в законный срок. Поступили сведения, что получателем заказного письма была бывший опекун – Фиона Пеллеви Джойс. Предполагаем, что информация не доведена до вас.

Служебный ответ №3456/23/5774 поступил в академическую корреспонденцию 28.07.5774 г. Мы ознакомились с личным делом, копиями документов, вступительном эссе. Рассмотрев предложение независимого совета Константинопольского университета, а также находящегося в структурной подведомственности Софийского колледжа, сообщаем, что стены Академии Высших Магических Искусств Объединенной Республики «Ильверейн» (АВМИОР «Ильверейн») будут рады предоставить практику для подготовки и защиты научного проекта. Наше учебное заведение дает доступ к независимым исследовательским источникам в служебное пользование в соответствии с положением 11. 21. 4 Устава АВМИОР «Ильверейн» и п. 3 ч.1 ст. 141 Закона Объеденной Республики «Об образовании», ч.2. ст. 508 Трудового кодекса и иных локальных нормативных актов.

На основании ст. 509, 510, 523–536 Трудового кодекса, при составлении и подписании срочного договора о прохождение кандидатской практики престудента[5], вам будет предоставлено полное социальное обеспечение из бюджетных средств академии.

Просим направить ответ по истечению 09.08.5774 года включительно. В случае согласия на сотрудничество, на день прибытия в академию Ильверейн вам будет заблаговременно предоставлен специальный билет на экспресс-поезд «Аврора, а именно 14.08.5774 года. С наилучшими пожеланиями,

Доктор юридических наук,

Директриса Академии Высших Магических Искусств «Ильверейн»,

Джаннет Улири Олдридж.

Юэн пребывал в восторге, раздражительности и недоумении. Не всё было потеряно! Мысли обгоняли поезда будущего: он воображал, как через год входил в стены престижного университета, видел зависть одноклассников, которые успели как-то прознать о его неудачливости. Такой шанс вздернуть всем носы, и наконец-то удостоить себя почетного звания – эксперта, дипломата…. Фантазии не хотели прозябать в лакированном раю академического снобизма, зачитываться философскими размышлениями со скучными коллегами – нет, Юэн принимал прозаичность жизни, но действовать по сухим канонам было не в его манере: тщеславие сияло огоньком охватить необъятное, – впечатляться и впечатляться открывающимся возможностям. Он рассчитал сроки, согласно которым думал уложиться в двенадцать лет. Ильверейн – хорошее подспорье. Теперь предложение Льевана не оскорбляло принципиальности и чувственного упрямства. Юэн сообразил, что его давний знакомый нашел удачный повод восстановить связь с приятным прошлым. Он виновато мельтешился и все же решил незамедлительно покончить с последней кознью мадам Джойс.

– Выкуси, стерва! – выкрикнул Юэн, дописав ответ, и с размахом ладони ударил по деревянной стойке. Работник почты, который зарегистрировал письмо, очумело стоял и не обращал внимание на недовольство очереди.

В разгар полудня эмоциональное состояние изменилось, околачивалась неприкаянным в городской толпе в центральном бульварчике Мирэдейна. Очередное самокопание. Одно накладывалось на другое: никак не ставились точки над и, не разжигались позади мосты, спонтанная храбрость не бросалась наперегонки с мысленной далью. Нахлынуло ощущение внутреннего беспорядка. Приступ перфекционизма? Нет, нечто другое… Скорее самосаботаж. Столько приходилось нивелировать грандиозные задумки – заставлять их выглядеть легкомысленными, бессодержательными, эфемерными. Узурпаторский колокол сомнений всё стучал и стучал по голове, угрожающе намекал избежать риска, остаться внутри презренного бытия привычек, жить в образе вечно невзрачного, тихого, послушного и прилежного мальчика —угодника социума. Он хотел стать уже свободным мужчиной – не быть до конца своих дней зависимым мальчиком. Его смирительная рубашка держала в крепких узлах падшие бессознательные желания, делала безвольной певчей птичкой. Черта пресмыкаться, возведённая переменную в переменную постоянства осточертела.

Настоящий Юэн выглядел противоречивой книгой откровений с закрытым смыслом, и финалом, таивший пессимистические задатки жизненной драмы. Красивые и небольшие миндалевидные глаза отталкивали читателей-прохожих только потому что вся остаточная наружность не соответствовала их ясным ожиданиям, отторгала потребность обнажить для них естественно-эмпатическое притяжение.

Прогулка по ухоженной улице Морсел не внушала решимости попадаться кому-нибудь на глаза в гуще компании таких же подростков (только по старше), шедшие с колющим смехом и не громкоголосыми сплетнями мимо завлекательных городских кафетериев; на противоположной стороне мощенной дороги, в метре от витрины фирменного бутика женской одежды стояла парочка, где молодой человек двадцати трех лет спрашивал, чего хотела на ужин его возлюбленная, и та насмешливо ответила приторной амурностью:

– Дорогой, всё что угодно, но только не твою фирменная печень! Она мне уже в печёнках сидит. А так готовь что угодно.

«Мне бы так…» – завидовал Юэн и чувствовал себя по обыкновению лишним среди гуляющих в прекрасный лиловый вечер. На площади, украшенной озеленённым фонтаном, организовали танцы для жителей. Люди, не жеманясь музыки, просто и непринужденно, как пёрышки, парили – их взгляды поднимались в безоблачное небо вместе с яркими мыльными пузырями, которые пускал пятилетний мальчик для привлечения материнского внимания, когда хлопающими глазами успел поймать ненастное лицо Юэна. Фиолетовый и красный свет фонарных гирлянд создали романтическую обстановку. В сумеречное время город оживился молодежью, с отдаленных кварталов доносились то звуки гитары, то трубы – воссоздались старые блюзовые мотивы. Трио скрипачей поддерживали влюбленные парочки посреди размеренного темпа уличного концерта; пожилые люди сидели возле кофейных столиков, попивали освежающие напитки, с улыбкой посматривая на умиленно-смотрящие лица.

Истязание чужим счастьем вывели Юэн с городской площади Иенгиль се Веайн под пеленой неразделенной торжественности. Он еле шагал, натерев за целый день сильные мозоли. Чувствуя нытье ног и жжение в области пяток, попытка уснуть обернулась неудачей: его одолевала бессонница, и он спустился посмотреть не ушла ли Клара, предпочитавшая изредка оставаться в доме. Слава богу, она вязала в кухонной полутьме, и затем согласилась посидеть на веранде – поговорить по душам.

На небе сияли молочные звезды, августовский ветер навеивал прохладу, деревянное остывшее крыльцо оставляло капли от жара оставленных чашек чая. Юэн сидел, поправляя вязанную и греющую то ли шаль, то ли платок Клары. Пожилая женщина засмотрелась в синюшную ночную даль, пропускала слова мимо ушей, улавливая только смысл.

– Думаешь у меня все получиться в Ильверейн?

– Да, чего тут думать! Это такая возможность! Об чём речь?! – отгоняла сомнения Клара. – Такой удачи не сыщешь, и Льёван будет приглядывать за вами в случае чего…

– Да, я ведь не в этом смысле. Про новую жизнь?

– Зуб даю! – потешно открыла она рот и указала на неровный зуб: – Вы парень хоть куда! Будьте только усидчивее. Я-то вас знаю с младенчества – вы неимоверно любознательный от природы. Я-то всё вижу!

– Просто, мне как-то не по себе. Такое чувство словно это не со мной происходит. Ведь надо было же меня направить туда, а не в государственное учреждение или….

– Эх, вы! Да об этом мечтает каждый! – отмахивалась Клара. – Ильверейн место прекрасное: я бывала там однажды на экскурсии, когда была совсем маленькая. Радуйтесь, что сама судьба дала вам шанс. Жить в стенах столь старинного заведения, получить опыт, поступить с хорошей характеристикой в Константинополь… Не подарок, а лакомый кусочек. В ваши-то годы я бы махнула на всё рукой…

Низкая самооценка побуждала Юэна определиться с выбором только после совета – душе становилось тяжелее нести ответственность за бездействия, создавать видимость их одинокой правильности.

– Помнится, словно вот, недавно я брала вас на ручки. Совсем как вчера… – ностальгировала Клара.

– Это ты к чему? – удивился смене разговора Юэн.

– Взрослым стали – вот чего! Вам то уже пятнадцатый год идет… – вздохнула она. – Помню, как вы появились впервые здесь. Мистер Джойс радостный был, аж соплями студеными давился!

– Ты, кстати, никогда не рассказывала.

– Ну так чего греха таить! Сейчас говорю, ведь верьте мне или нет, а вам жизни вольной хочется. Сколько наблюдала – так на душе не спокойно. Уедите скоро и поминай как звали! Я ведь держалось только ради вас, а без вас уйду на пенсию, перееду к внукам, дочери с зятьком в ихний этот…Крым! Память моя – сито! – плюнула Клара в палисадник, затем оборванно вернулась к причитаниям. – Эх, души я вас не чаю, моим внукам до вас как до Луны пешком. Точно вам говорю, клянусь!

Юэн остановил её давнюю шарманку про балованных внуков и заинтересовался историей своего появления в особняке мистера Джойса, хотя ничего особенного в этом событие для него не было – его взяли из дома малютки и принесли в Жинсель, но для Клары это имело огромное значение, и он не понимал почему.

– Знаете, что я больше всего люблю?

– Что именно?

– Люблю, когда перед вашим днём рождения падает снег. Последний снег в году, в огромных количествах. Вот сколько живу – он всегда идет…

Действительно с ранних лет было удовольствие смотреть как крупные снежинки за несколько дней до или в день его рождения действовали с эффектом глубокого покоя – казалось, сугробы утепляли голые долины, предвещали запоздалое окончание зимы и календарный приход весны, прощались с холодами, питали не проснувшуюся землю. Серое небо сильно осветлялось падающей белизной, словно ангелы посылали сверху приветствие – знаки, вселявшие душевное очищение….

– Эх, хватит вам всё думать! – причитала Клара, обратить на себя взгляд. – Ей богу, аж иногда невыносимо! Такое чувство будто вы прожили несколько сотен лет в постоянных страданиях. Перестаньте, киснуть!

– Я постараюсь, – кратко согласился он.

– Ну, а если серьезно, дело молодое… Я ведь когда-то тоже от родителей сбежала в погоне за лучшей жизнью. Признаться честно, ни о чем не жалею и вам не советую….

– Просто, мне не верится… – слабым голоском произнес Юэн. – Кажется, будто все сон или обман.

– Вот, что я скажу, и покончим. Не бойтесь допускать ошибки! И не наговаривайте на себя! Не смейте!

Юэн ничего не ответил на трезвый оптимизм, только облокотился плечом о подпорный столб парадной веранды и укутался в Кларину шаль. Повариха допила чашку чая и оставила его одного, боясь прежде всего выглядеть перед отъездом очень несобранной от недосыпа. Напоследок она не устояла – попросила уделить денёк на прощальную поездку в Зелёные пруды – развеяться в лесной глуши и насладиться воздухом, под действием которого всегда получалось забывать о тяготах.

Небесные встревоженные мысли угасали, уподобляясь тихим бликовым отголоскам реки при свете желтоватой луны. С городского причала уплывал теплоход, так же бесшумно, как удалялась вплоть до самого утра задумчивость Юэна, потративший спящие часы на невидимые грёзы об Ильверейн.

Перистый туман начал рассеиваться, капли росы охлаждали мокрые ноги. Слабые сонливые лучи солнца румянили небо. Утренняя тишина медленно усиливалась перед пробуждением птиц. Луговая трава из холодных тонов переливалась в жёлтое берилловое щекочущее волнение.

Позже солнце встало высоко и падало на глаза, не представлявшие жизни без света; зрачки впитывали приятный дискомфорт от жмурок. Лицо окуналось в лучистое тёплое течение. Корзина в руках хранила кипрей, клевер, лютики, а также одуванчики, из которых получалось отличное вино. Совсем быстро прохлада отдалась власти солнечного палева и сухости – воздух побуждал дыхание искать убежища в тени рощ с разбросанными прудами. Клара просила не упустить из виду чабреца, и по обычаю оставляла Юэна наедине с собой, державший ароматный букет в руках. Они добрели до Зелёных прудов за получас практически молча, заглядывая в ложбинки из низкорослой травы, вдоль густых кустов в надежде насобирать полкорзины сыроежек. Клара ругала местных жителей, за то, что те успели наверняка снести грибные места ради лишней копейки.

Роща провожала к долгожданному мостику – первому пруду с кувшинками у самой опушки. В тени пышных деревьев хотелось искупаться, прилечь и передохнуть. Юэн умчался в более глухое изведанное местечко – бродил кругами, и в конце нырнул в марлевой тонкой рубашке и тряпочных подтянутых чуть ниже колен штанах в «лягушатник». С выходом на берег подул сильный ветер, сухость в легких улетучилась. В лесистом равнинном уединении думалось о чём-то грёзно-бытийном, голова выключала рациональный голос, глаза впитывали голубизну безоблачного неба и купольных крон дубов, уши запоминали пение скворцов, зов кукушки и жужжание стрекоз, нос вдыхал в сотый раз запах малюсеньких сорных цветов. Ничего большего не хотелось, только забыться в дали от суровости жизни…

Первозданная природа всегда убаюкивает неспокойный дух тех, кто покоряется её силе безмятежного и цикличного созидания…Человеческая природа – никогда не будет властна над первоисточником – чистым и прозрачным, как свет.

Юэн смотрел вверх, сквозь нависающие густые ручища ветвей, гладившие песнями слабого шелеста листвы; пробегали последнее мгновение – границу конца старого и начало неопределённо-нового: он ждал наступления того завтра, которое уже давно напоминало сегодня – он будто ухватился за крыло воздушного потока и уносился …

Вечером все готовились к отъезду. Никто до конца не воспринимал это в серьёз. «Делать ему здесь нечего!» – считала Клара, что прорыдала половину вторника, самого нелюбимого дня недели Юэна, причем не знала почему. В порывах она проклинала мадам Джойс за наглость и неблагодарность: даже внуки не сильно беспокоили её как милый Юэн – она сильно пригрелась, и всеми силами сопротивлялась, отказывалась принимать участие в сборах, однако не удержалась от пустословного обещания – ей это было просто не под силу.

Вещей понадобилось самая малость. Юэн взял любимые книги из домашней библиотеки: четвертый тонкий том Аймунда «Соединение судеб» (его также обожала перечитывать Клара за простой слог), реликвийные экземпляры «Анны Карениной», Данте, и, в последнюю очередь, драгоценнейший перевод поэмы «Путеводная звезда»; он перебрал гардероб – оставил несколько черных штанов, белых рубашек, кительные однотонные костюмы для повседневного выхода, любимое длиннющее пальто, старые ракушки[6], важные документы и запасную пару ботинок с высоким подъемом и .

Время пролетело мгновенно. В пятом часу утра подошли скромные проводы. Юэн верил, что никуда не торопился – волнительная спешка говорила об обратном. Клара успела приготовить завтрак и заставила всех его съесть. После, Юэн не отказал в столь милой просьбе как спеть. Музыкальное выступление все слушали с замиранием. Он пел, ему аккомпанировала Адель, которая памятью пальцев воспроизводила ноты и порядок перехода на клавиши. Голос струился словно молодой человек, влюбленный в красоту этого мира, несбыточные мечты о вечной жизни в объятиях идеализированной избранницы; нежные и ещё детские звуки расстраивали обеспокоенные сердца. Он продолжал петь, глазами уплывая в мир надежды, где хватало смелости из закомплексованного, замкнутого и недоверчивого человека становится в чужих, но знакомых взглядах настоящим ангелом, протягивавшим руку помощи, словно учивший чувствовать за спиной исцеляющие от невзгод крылья.

Музыкальный номер прослезил Пекке, успокаивавший Клару. Юэн положил руки прилежно на колени, кротко посмотрел в окно, – понемногу светало – противоположно тем краям, куда он намеревался уехать. Одетый в длинный лёгкий плащ до самых щиколоток, он встал со стульчика и молча направился, произнеся: «Ну что? Пора…»

Багрово-сиреневатое небо не пугало при выходе за калитку. Мисс Хемчерст и Адель целовали в щёки и обнимали, желали в дороге удачи. А Клара? Ну она и в Африке Клара: бухтела, что, мол, он оставлял их чуть ли не на погибель. Она уверяла, что, дом в Крыму сразу станет для неё сравнением могильной плиты. Эти доводы придали лицу смехотворного умиления, и Юэн обнял мощную повариху. На удивление Клара не реванула – ей очень как хотелось порадоваться и не докучать бессмысленными вздохами. Она успела сунуть в дорожную кожную сумку десяток пирожков – те самые, которые она готовила только для него.

– Вы, хоть пишите дурехе, – шутя, обнимала в последний раз она. – Будет, что по вечерам читать, лишь бы не ваши эти романы и истории. Вы куда лучший рассказчик, чем эти, которые уже того…

– Я постараюсь при первой возможности сочинить правдоподобное изложение моей практики в Ильверейн. – посмеялся он.

– Ох, как я за вас счастлива!

Напутствие и прощания в общей сложности затянулись. Помахав рукой, Юэн оторвался от провожавших взглядов – он ушёл и не оборачивался до прибытия на городскую железнодорожную станцию Мирэдейн. Он любил ездить с первой станции, проезжая через акведук, соединявший островной центр города от элитного речного побережья.

Возле перрона рядом с толпой зевающих мужчин и стариков, Юэн стоял и думал про то, как было жалко покидать то место, связанное крепкими толстыми и жгучими нитями, – и вот они обрывались. Всё! Его ожидал маленький поезд, на перроне выстроилась толкучая очередь. Мест внутри вагона было мало, от того каждый не выспавшийся человек хотел присесть и уснуть, а другой стоял и наблюдал с коллективным раздражением или завистью.

Едва уловимые волнения учащённого – главный признак человеческого ожидания чего-то воодушевляющего.

Мирэдейн исчез за поворотом простеньких равнинных лесов и полей. Дорога не выдалась в тягость. Постоянный храп рабочих мужчин и недовольных стариков создавали впечатление их отправления на каторгу или в ссылку. Юэн умышленно убеждал себя в том, что ему повезло в сотни раз. Только после остановки в деревни Смойг удалось сесть рядом с молодой женщиной, державшая на коленках спящего трехлетнего ребёнка, посмотревшая с приязненностью.

Ворвался гонимый скоростным трамваем ветер. Пришлось прижать развеянный плащ ближе к телу и облокотится виском о холодную стенку.

Сиреневый холст дальнего плана перетек в розоватую полосу на границе старого мира, ночное колесо рассеивалось утренним миражом. Юэн томительно водил воображаемыми кистями и размазывал пейзажи местной природы – коммуны Лимфреи окончились описываться, оставшись лишь мигом вечных воспоминании.

[1] Система летоисчисления Новое Время. Первый год начинает отсчёт от 11 121 года нашей эры.

[2] Нью-Айленд или «Новый Свет» – индустриальный и посттехнологический континент с населением 2,1 миллиарда человек и столицей Объединенной республики Грейтфелл, с численностью около 16 миллионов человек.

[3] Лимфрея – автономное образование, территория «Старого Света» состоящее из крупных коммун – бывших крупных государств Центральной Европы и стран Балтии, где сохранилась культура и традиции до начала эпохи Ядерных войн. Столица – Прага.

[4] Аймунд (3290 – 3410 г. Н.В) – философ эпохи Второго Ренессанса. Создал собственное учение, в котором исследовал онтологию судьбы. Считал память формой бессмертия души после физической смерти.

[5] Престудент – особый статус абитуриента, который находится в запасных списках на зачисление. Согласно образовательному стандарту независимая комиссия направляет абитуриента на обязательное прохождение специальной практики, по истечению которой защищается научно-исследовательский проект. В результате успешной аттестации кандидат зачисляется на факультет и переходит на индивидуальный учебный план.

[6] Обиходное название портативных наушников для прослушивания музыки и аудиотрансляций.

Глава 3. Айседаль Обетованный

Прохладный ветер гудел из туннеля на станции деревни Хельсмир. Юэн вышел из поезда и не ожидал, оглянувшись, встретиться в момент оглядке с Льёваном – он бросился в его объятия. Оба не скрывали радости.

– Что ты здесь делаешь, Льёван?! – возбужденно спросил Юэн.

– А сам как думаешь, утёнок?

– Можно одну просьбу?

– Какую?

– Не называй меня больше утёнком! – насупился он.

– Как ни проси, я этого сделать не смогу, Юэн – ответил Льёван.

Маг посмеялся, и растормошил густые волосы юноши, посмотрел в неизменные карие глаза и вновь ощутил на его лице прежнюю детскую невинность. Закрытая и широкая улыбка настроила его слушать с любовью.

– Боже, как я счастлив! Ты себе представить не можешь….

– Знаю. Ты словно ветер – непредсказуем. Я знал, что ты согласишься…

– Знаешь это уже не комплимент. – отходчиво отреагировал Юэн. – Ну что?! Пойдём? Я сильно-сильно хочу всё узнать…

– У нас много времени.

Они спустились по крутой лестнице в деревню. Среди обширной долины проходила единственная прямая широкая улица, а вдали от неё в разнобой стояли миниатюрные дома, выходившие на парково-лесную аллею с узкой и пыльной тропой. Старые дубы тянулись вдоль склона; низкорослые темно-фиолетовые реликвы и тархивки выползали змейками их корневищ. Льёван вдыхал в тишине воздух, иногда что-то бормотал, когда к нему приставили запоздалые кучки комаров. Дойдя до сидячих валунов, он решил передохнуть. Юэн пошутил— сравнил его с тем, кто вовсе обленился ходить пешком, – и предложил в качестве извинения перекусить пирожком с заваренным в термосе чаем. Льёван при первом, втором, третьем укусе не прекращал издавать сливочные звуки (говорил, что отдал бы многое ради обеда, приготовленного исключительно Кларой), признавался в слабости к еде и считал себя раздобревшим, однако только преувеличивал и явно находился в расцвете сил.

– Льёван, а как ты, будучи магом, оказался в Жинселе? – любопытство хотело узнать причину, по которой бывший садовник скрывал своё настоящее положение.

– Долгая история, утёнок, – отвечал мужчина так, будто не впервой слышал каверзный вопрос, заставлявший ворошить зализываемые раны. – Так сказать, не безосновательно….

– Если можешь, то расскажи. – убедительно просил юноша, потому что знал – он не откажет ему. – Ты всё обо мне до сих пор знаешь, а я ничего о тебе. – и вновь уловка взгляда рассчитывала узнать новую историю, «сказку».

– Прости, но не буду. Прошлое, которое я жил без тебя, пустое… – Льёвану осталось только сдаться, иначе его страшные секреты не внушали использовать право на прощение. Он складывал пальцы в решётку – так руки показывали знак готовности раскрывать только те мысли, в которых он исповедался, другая же часть не вынималась из заполненной пустоты. – Твоя взяла! – добавил он. – Но, обещай, что не будешь за незнание чувствовать вину.

– Ну пожалуйста?

– Я хочу, чтобы мы знали друг друга в настоящем. Взгляд на прошлое ничего не изменит?! – упрашивал маг.

– Хорошо… – насторожился Юэн, однако мысленная установка хотела не испытывать смешанных чувств. – Ради нашей давней дружбы.

Из смутных разговоров, Юэн верно заподозрил, что магистр Айрес был его главным конкурентом за внимание Льёвана – этот непревзойдённый дипломат, упрямец и верующий в единство духа «законного» и духа «человеческого». Он проникся тесными подробностями того, как его знакомый в далёкие и кризисные времена поддержал будущего лидера-представителя Объединенной Республики.

– Значит ты очень приближен к нему? – спросил он, словно ни о чем не догадывался.

– Он мой друг. Ему я обязан жизнью… – Льёван чувствовал детскую ревность, которая его забавляла и наполняла мгновением истинного счастья. Его кто-то любит…

Солидное предложение Джаннет Олдридж – отставной военнослужащей и гордой женщины с выдержкой стоика сделала из Льёвана мастера боевой магии в Ильверейн. Директриса изначально не вызывала подозрений.

– Олдридж для меня была как Ноев ковчег… – задумался он, и всё же решил сказать то, что хотели его разрушительные чувства.

Юэн пожалеет, конечно пожалеет, о том, что не настоит на своем и не узнает всей правды, но это дело времени, а оно, увы, не лечит… Что думать? Мы все платим высокую цену, когда отзываем голос интуиции – вспоминаем о её расплате не раз и не два – до конца нашей болезни…. И все же ни горькая правда, ни сладкая ложь – это не лекарство, а яд, который мы вводим добровольно, чтобы испытать себя – умереть или же познать иммунитет всего душевного равнодушия перед миром истины….

Вероятно, Льёван пытался избавиться от депрессивных паттернов жизни, обрести здоровые приделы зависимостей, прекратить изгнанничество в прошлое… Дороги пересеклись не случайно…. И, Юэн, был неизвестно почему – единственным оплотом продолжать жизнь… и обещанием….

Показалась станция – на ней оба путника предались веселыми упоминаниями в их жизни Клары. Юэн не удержался:

– С Кларой пришлось расстаться… а сейчас ты тут как тут…

– Может быть это судьба? – затейливо спросил маг.

Юэн злонамеренно не верил в судьбу, но его нутро противоречило – наверное, так он пробивал большую брешь – притворствовал тому, что он не всегда был властен над собой и жизненными ориентирами.

– Нет, просто непредсказуемая взаимосвязь, – отрицал он.

– Но признай, – ответил Льёван, и уводил разговор в более трепетное русло. – были славные времена! Никогда не забуду, как ты прятался только на кухне, чтобы найти повод своровать пирожок Клары.

Ловкий приём: взять и вспомнить что-нибудь смешное!

– Тебе это тоже нравилось. – доверчиво оправдывался Юэн и добавил: – Вечно ты ей напоминал о моей хитрости. Она бы и не додумалась…

– Ха-ха-ха! – посмеялся Льёван и резко замолчал.

Юэн воспользовавшись случаем окончательно отбросил детскую обиду – теперь они свели счёты и вместе готовились отправиться в Ильверейн. Что могло быть лучше, чем быть рядом с человеком, который веял ощущением «отцовского покровительства» – не иметь травмы одиночества. Он был не один, шёл, и на пути пересекался с настоящими чувствами, а не воображаемыми или потаённо желаемыми. Внимания – этого не могла восполнить только Клара, и характер Юэна считал, что этого всегда было мало, ведь зацикленность на одной и той же значимости человека – злокачественная опухоль. С Льёваном страх пропадал и давал шанс хоть что-нибудь изменить.

Как декларировали рефлексивные наклонности, он встал на тропу, в которой тихим ходом переставал сравнивать себя с другими – анализировать или критиковать – иначе обращать взгляд в собственное отражение – настоящее и подлинное. Странно, но в его четырнадцатилетнем возрасте, когда каждый молодой человек четко детерминировался, Юэн сохранял покачиваемость, состоявшая из двух взаимозаменяемых и противоборствующих крайностей – капризности и покорности, инфантильности и ответственности, независимости и неуверенности – все они так или иначе не умаляли принципа избегать неконтролируемого потока недостатков, и словно всегда твердили одно и тоже: «Спустись на землю и оглянись – с земли всё иначе выглядит, нежели на небесах. Где твоё ratio? Куда ты все бежишь, оставаясь на месте… Очнись и взгляни: всё устроено по-другому…» Где-то он опережал сознание взрослого, а где-то оставался брошенным на произвол ребёнком, которому хотелось вернуть утраченное с годами чувство естественного хода не похищенного времени – в этом и заключалась его подпольная эксцентричность. Он надеялся, что в Ильверейн он сможет наконец-то повзрослеть и обогнать тех, от кого привык отставать… Но кого? Пока он не догадывался, что только себя единственного – неукротимого, непокорного…

Тишина станции расслабляла – до поры до времени. Юэн в таких случаях всегда тяжело сохранял терпение, он не находил себе места, когда каждые три-четыре минуты поглядывал на часы на слабом запястье. Льёван же, присев на отполированную скамью, отвлёкся, поглядел на гнездо, в котором слышались разрывные крики птенцов при виде матери-добытчицы.

Оставалось ждать меньше часа, Юэн безропотно по привычке скучал по чувству юмора Клары, по широкому разливному берегу реки Вилл, миниатюрному городку, возникавший в мысленном этюде – близкое становилось отныне далеким. Его ломало, пока Льёван аккуратно дотронулся и плечо дёрнулось.

– Всё в порядке? – спросил он.

– Да, да… – очнувшись, не важно ответил он. – Просто я задумался….

– О чём?

– Сам знаешь… – Юэн говорил и заранее знал, что Льёван понимал его сиюминутный упадок настроения. – Столько всего там случилось: надеюсь сейчас, моя спонтанность поможет….

– Тогда выше нос, утёнок! – подбадривал маг.

Пять минут… Долгие пять минут! Они вынудили Юэна встать и пройтись вдоль высокого не широкого перрона. Солнце поднялось выше: стало теплее переносить утренний холодок – его лучи в мимолетности осветили пробегавшее облако – образовались тени на лесных опушках.

Одна минута. Замолкли стрелки. Дыхание затаилось от неудержимости бросится под звук скоростного поезда – время не подвело томящегося ожидания. Юэн оторопело схватил чемодан, Льёван изумленно встал и последовал за ним.

На крутом повороте появился нос поезда в форме огнестрельной пули, прорезавшая воздух – он сиял металлическим блеском и переливался на золотистом свете – словно маскировался. Рельсы сбавили скоростные обороты. Наметилась остановка. За отполированными широчайшими окнами сидели довольные люди. Открылись автоматические дверцы – портал в другое измерение. Юэн бросил неуверенную оглядку по сторонам, но решительные глаза Льёвана заставили подчиниться их воле и, ни о чём не задумываясь, войти на борт экспресса.

Они поднялись по ступеням, придерживаясь за поручни, и прошли за стойку регистрации билетов. Юэн взволнованно вспомнил, что специально засунул их в потайной карман сумки чтобы не потерять. Он впервые уезжал за пределы Лимфреи, и отныне навсегда. Зеленая галочка на терминале проверила кьюар-код с его местом и вагоном; человекоподобный голос просил следовать внутрь. Входные двери закрылись. Двое пассажиров прошли к вагону №4.

«Автора» незаметно тронулась.

К обеду поезд добрался до Византии[1]. Юэн оживлённо глядел на открытые виды Средиземного моря – его лазурные берега от интенсивности солнечного света сливались с мраморной пеной скал, изредка мелькали аквамаринные линии на фоне бледноватого водянистого неба.

В глубине республики простирались незамысловатые леса изворотливого кизила и изящного граба на открытых утесах. Незаметно проскользнули очертания речушек, бродившие на астрагаловых полях, меж карликовых гор и садовых плантаций.

Льёван безостановочно рассказывал о красоте Константинополя, и не подозревал что мало-помалу сыпал соль на рану – Юэн слушал только из вежливости: он отвлекался, когда рассматривал изысканные багажные отделения, пассажирские места с выдвижными рабочими столиками, непостоянными панорамными видами из окна, обслуживанием бортпроводниц, которые предлагали завтрак и не утруждались от просьб стариков или прочих чувствительных пассажиров.

«Аврора-экспресс» был трансграничным поездом дальнего следования первого класса: он объезжал весь земной континент, начиная и заканчивая в столице Объединённой Республики. Позволить себе такую поездку могли либо командировочные, либо учёный класс, либо студенты магических заведений по специальной квоте.

Юэн долго предавался не сколько созерцаниям, сколько особому и любимому развлечению – одиночной игре в «отгадай портрет»: в объектив, первым делом, попали дети (ещё не подростки, но и не маленькие), следом более зрелая молодежь, которая не отрывала взглядов от голографических функций в планшетах и имитировала взгляды весьма сосредоточенных и деловых взрослых, на десерт подавались пожилые интеллигенты, обожавшие скрасить чьё-либо стеснение старческой философской болтовней. Столичные граждане, как особый вид искусства, выделялись строгими изысканными костюмами, жакетами, стрельчатыми брюками, а некоторые женщины, например, сидели в длинных приталенных юбках с боковым разрезом, в грандиозных скроенных пиджаках с лаконичными аксессуарами – их всех объединяло наличие матовых оттенков драгоценных металлов (чаще всего золота) и обожание геометрии в модном крое, описывавший прозаичность провинциалов. Юэн обладал эстетическими задатками и чувством стиля, хотя носил одно и тоже, и при виде различий заключил – консервативный шик и строгость грейтфельцев, как и других горожан Нью-Айленда поддерживали образность пускай незначительной – но элитарности.

Пятнадцатиминутная остановка на станции «Заповедный лес» приостановила игру – слишком большой наплыв новых лиц. Только Юэн приготовился взяться за чтение книги, его и Льёвана покой потревожили взбалмошные голоса, донёсшиеся из конца вагона.

– Я тебе говорю, что ты дурак! – громко бурчала незнакомая девушка.

Она круто пихнула напарника.

– Сама дура! – не отставал от неё парень.

– Ты же сказал, что я рыжая бестия?! – не успокаивалась она. Её негодование —характерный признак отменного холерика с нотками пряной истероидности.

– Ой, не возникай мне тут… – цокнул парень, который покорно продолжил тащить дополнительный чемодан.

– А не зачем меня бесить! Сейчас, как дам! – с потешным гневом замахнулась девушка, и только увидав издевательскую улыбку в ответ, не удержалась и наступила парню на ногу, потом довольная, с приподнятым подбородком прекратила мелкую ссору фразой: «Скажи спасибо, что я вообще с тобой разговариваю…»

Юэн сперва подумал – это страстная и токсичная влюблённая парочка, которая спелась по принципу несовместимости кошки с собакой. Они направлялись именно к нему и Льёвану: «О, Боже – что может быть ужаснее их!» – примерно так он рассуждал. Но сделать ничего было нельзя – как и поменять билеты, если бы нашлась такая возможность… Однако, вряд ли жизнь умеет глупо шутить – всё-таки она знает кого к кому случайно подсаживать. Эти её случайные комбинации! Не знаешь, чего ожидать… и в каком-то смысле —жизнь интереснее, заманчивее.

Двое новых попутчиков, как оказалось – друзья, тоже знали Льёвана.

– Здравствуйте, мастер Льёван, – с игривой почтительностью поздоровалась девушка.

– Здравствуйте, Эмели, Джеймс… – сдержанно ответил маг, чтобы не засмеяться после хорошего представления. – Я вижу у вас как обычно?

– А чего вы ожидали?! – не устоял обогнать подругу, так именуемый Джеймс. – Эта дама, или сие «принцесса» думает, что я её личный слуга – ёрничал он в свою защиту, и не ожидал увидеть рядом с Льёваном новое лицо (ему, как и Эмели было известно, что мастер никогда не садился с незнакомцами), и сразу же подозрительно спросил: – А кто с вами сидит?

Юэн уклонялся от прямых взглядов, изображал, что до беспамятства погрузился в книжный мир и никак не собирался реагировать на бестактный, по его мнению, вопрос. Льёван раскусил его приём и хотел только сгладить, скорректировать портреты «закадычных» друзей – усмирить всезнайство проницательности.

– Джеймс, прошу, – просила Эмели, – Давай сначала присядем, а уж потом вопросы… – однако её жгучее любопытство превысило запросы общительного друга. – Не видишь человек читает. Не отвлекай!

Она ловко сыграла и надеялась, что Юэн в благодарность моментально отреагирует, но ранее упустила приподнятую ухмылку правого уголка губы, означавший только: «Пытается так извиниться, хитрая лиса!»

– Нет, все нормально. – также вежливо подыграл Юэн, и надеялся избавиться от ненужного внимания. Тщетно!

Недовольные несговорчивостью, Эмели и Джеймс переключились на Льёвана, и едва усидели в момент «гляделок» на Юэна, искусно отводивший подозрения. Они тараторили про совместные каникулы, а манера их речи создавала атмосферу удовольствие от обсуждения сплетен. Льёван искренне смеялся, услышав историю про первый поцелуй Эмели с каким-то знакомым Джеймса, не умевший от слова совсем проявлять деликатного отношения к даме, – впоследствии она прилюдно положила его на лопатки. На самом деле, оказалось, – это был сговор Джеймса, который хотел из-за пари превзойти подругу в знакомствах. Выхватили что называется оба!

Юэн вовлечено слушал, не разоблачал острой заинтересованности. «Вот это страсти!» – сдерживалась с трудом смешинка на лице, уткнувшаяся в страницы бумажной книги. Внутренности так и распирало от непристойной, но любимой привычки подслушивать чужие разговоры.

Какое ждало разочарование, когда Льёван решил «случайно» отойти ненадолго к профессору Уильямсу – Эмели и Джеймс знали, что уйти на минуточку и оказаться в компании весельчака – застрять на три «часика» за дивными беседами.

Их осталось трое. Юэн из нежелания показаться грубым и невоспитанным передумал пересаживаться на свободные места: сверлящие экстравертные четыре глаза напротив допекали его – таких гиперактивных и настойчивых он встречал впервые….

Он целенаправленно не сдавался, продолжив наводить впечатление замкнутого и скучного человека, искусившись недовольной реакцией сверстников. Джеймс от нависшей скуки сразу же умозаключил: «Всё с ним понятно! Сноб! Подумаешь, мне… особенно то и хотелось… хотя… Рядом с Эмели вечно уши чешутся!». Эмели держалась, и была убеждена, что показная неприступность Юэн – маска интеллигентности, за которой пряталась ранимость и недоверчивость; она внимательно следила за ним, отводя пристальный анализ лица на пилочку для ногтей (та иногда её выручала в неловких ситуациях).

Два «брата-акробата», перекинувшись разочарованными взглядами, поджав губёхи и скрестив руки в замок, не смирились с тем, что не уломали Юэна на знакомство – они всегда добивались расположения у любого, заводили человека в разговоре с полуслова, а тут…. Тотальный нокаут самонадеянности! Он же чувствовал высокомерную очевидность: «Очень настырные и неусидчивые… Силёнок у них маловато, чтобы развязать мне язык…».

Общение представилось бесперспективной затеей… Юэн искрометно отвлёкся от имитированного чтения и еле сдерживал внутреннее хихиканье – его давно никто из посторонних так не веселил.

– Юэн, а почему ты едешь с Льёваном в Ильверейн? – решился спросить Джеймс.

– Мы давние знакомые, – ответил Юэн, словно он не догадывался о чужом любопытстве. – но в Ильверейн я еду на практику, в качестве престудента.

Данный факт взбесил Джеймса: «Теперь это личико будить нагло пилить своим загадочным взглядом…» – он не хотел признавать поражения, в отличие от Эмели, которая устала ухаживать за ногтями и наблюдать сквозное неприятие между двумя сверстниками, поэтому поступила как настоящая умная женщина:

– Ну, тогда может быть заново познакомимся?

Был установлен паритет, однако Юэн продолжил сканировать с головы до пят манеры и привычки поведения попутчиков.

Первым на очереди, оказался, Джеймс Фастелли – четырнадцатилетний парень с атлетичной внешностью: с крепкой шеей, крупными плечами и мускулистыми руками. Он был смугловатым, имел густые, как брови, так и кучерявые чернявые волосы, метал взглядом из дисков орехового цвета; горбинка на носу у межбровной переносицы говорила о высокой степени амбиций, самоуверенности в собственной неотразимости и расчётливости. Джеймс рисовался воплощением складного и заносчивого, харизматичного юноши – Юэн глубоко завидовал, ведь ему на самом деле всегда нравились бойкие, уверенные и порой бестактные люди, говорившие только то, что первым стрельнёт на ум – да и девушки, в целом, как и остальные люди вешались к такого рода весельчакам, лидерам и душе компаний… Вряд ли кто-то был способен устоять от заразного чувства юмора, оптимизма и желания быть впереди планеты всей…

Почему Юэн в начале хотел разглядеть внутренность и наружность Джеймса? Всё очевидное – просто! Джеймс – противоположность, к которой стремилась его низкая самооценка. А чем был недоволен Джеймс? Наверное, задетым «Эго» – ему было полезно видеть людей на сквозь за оградами чрезмерной открытостью и прямолинейностью. Юэн же наконец-то приблизился к ответу почему не обзавёлся товарищем или настоящим другом – всему виной несчастная демонстрация недоверия, наличие негативных установок, и последнее, корень зла – гордость одиночки, чьи убеждения считались «выше» и «правильнее» остальных обывателей.

Умелость Эмели разбавила атмосферу «липких» масок, теперь её «чуйка» симпатизировала— она отвечала взаимностью.

Эмели де Болуа – роскошная, высокая девушка, с огненно-рыжими волосами и волнистыми прядями, собранными в единых пушистый-распушистый хвост. Броские зелёные кошачьи глаза, тонкая переносица прямого носа, гладкая и ухоженная кожа с веснушками; хлопающие ресницы очаровывали и обманывали – ну просто красотка! Хотя она не обладала хрупким женственным телосложением, её врожденное классическое начало создавало совершенство – ей нравилось пользоваться только каплей перфекционизма.

Быстрая уверенная речь Эмели позволила узнать много-много интересного…

Первое, она была первым исключением из правил, среди граждан Грейтфелла, но частично привитые манеры деловых жестов или мимики так и не выветрились свободолюбием. На самом деле, она восхваляла небеса, что имела возможность отдохнуть от чопорных демагогий, интеллектуальных вечеров, опер и балетов, политических диспутов и собраний только в Ильверейн, брала пример с философской расслабленности Джеймса – каким-то удивительным образом ей удавалось перещеголять успеваемость прилежных студентов.

Второе, помимо желания стать первоклассным заклинателем земли, её коммерческая жилка в ряду с талантом и любовью к моде лепили будущее перспективного дизайнера и модельера. Столько идей, нарядов, образов, не укладывались в представления Джеймса о том, что мастерская подруги существовала в полнейшем бедламе. Упреки на неё не действовали – она считала, что делала любимое дело на максимум, и, следовательно, находились издержки.

Третье, Эмели – ещё тот крепкий орешек, к ней в карман за словом не полезешь. Многим парням в академии, казалось, что она легкодоступная, но по итогу каждый узнавал, что она была способна любого наглеца и «скунса» взять, так сказать, крепко за мошонку и отстоять себя в схватке за право уважать её чувства и принципы…

После забавной истории Джеймса о том, как он на занятии химии залил всю лабораторию, спас всех от контрольного профессора Мюррея, Эмели шлепнула губами от неприятных воспоминаний, которые испортили её новый костюм, а вот Юэн смеялся и уже не чувствовал скованности, словно его щекотали.

Несколько часов пролетело незаметно…. Поезд проехал через Александрийские врата и мчался по небесным рельсам, огибая высокие облачные долины. Солнце стало прозрачного, немного усыпляющего цвета. В самых низинах и обрывах, края плывущих островков отдавали нежной голубизной. Неощутимый страх высоты сковал, когда заглянул вниз – сплошные пушистые развивающиеся плотна из облаков.

Юэн решил угостить попутчиков фирменным угощением Клары – в итоге её пирожки обожествили.

– А сколько нам ещё добираться? – спросил он.

– До Айседаля? – уточнила Эмели, дожевав угощение, но передумала и ответила на вскидку. – Половина пути осталась.

Аврора пролетала мимо Района Открытых летающих островов – заброшенного края с перевернутыми угольными пирамидами: огромные и обширные плоские вершины застилались полянами и джунглями, блики искусственных водоёмов и водопадов стремились в морскую пропасть. Юэн, увидев реальность очередного документального фильма, делил мир на несколько горизонтов: один – земной, ничем не приметный, а второй – фантастичный, выходивший за границу замочной скважины…

И тут в призрачной дали показалось новое чудо – два танцующих дракона. Их крылья пускали маленькие искорки, чешуя сливалась с чернотой летающих островов: они кружились, словно гимнасты, выполнявшие акробатические трюки, поднимались и плавно опускались, и в конце дальнего представления расправили крылья и готовились уплывать…

– Это огненные ласточки, – пояснил Джеймс, как спортсмен и укротитель драконов. – Они одни из единственных, кто любит покрасоваться, и живёт за приделами Диких Земель[2] и Земли Драконов[3].

– Интересное у них название… – пытался опомниться Юэн.

– И не говори! – поддерживала Эмели, засмотревшись на грациозные движения «неземных» созданий, – Вот, кому известна настоящая свобода! Не то, что этим… – и указала взглядом на остальных пассажиров, вздохнув с упрёком. – Ничем их не удивишь…

Драконы кружили волновыми дугами пару мгновений, разогнались в чистой вышине и рыбками нырнули в небесные воды. Образовались облачные всплески и после разрывы в долине затянулись.

Юэн не заметил, как Джеймс и Эмели оставили его одного после наступления сумерек. Время мчалось сквозь ночную пустоту. В окне ничего нельзя разглядеть из-за плотного освещения – только расплывчатые отражения. Он уснул буквально на пару часов. Смена часовых поясов утомила его насмотренность.

– Эй, Юэн, проснись, – будил его Льёван. – Не хочу, чтобы ты пропустил…. Скоро мы прибудем в Айседаль.

Незаметно прошло снижение. Пассажирский поезд плыл по кромке моря, вдоль необитаемых берегов, его вагоны проносились – расступалась пенная линия; на отмели стеклянная вода отражала морскую траву и перекаты подводных растений; коралловые рифы выныривали около первой гряды юго-восточных островов, укрывавшие неприметную жемчужину архипелага – остров Дуан. Гигантские роговые скалы и песчаные одинокие береговые линии окружались тёмно-фиолетовой неоновой лагуной. Сонливое сияние догоравших звезд отражалось на тёмной ровной морской глади.

В далекой манящей пустоте уходящей ночи прятался космический корабль «Ифлида»[4] – разрушенный истребитель, напоминание о падении на землю метеорита, чья ярость покоилась под нескончаемым ритуалом солёного омовения: металлические остатки переливались, трещины блоков и оголенных сетей утопали в глубине гигантской сферы.

Далее сновидение – ярчайшее из возможных не прекращалось…. Продолжалось…

Взгляд Юэна померк и возродился в следующее мгновение – Айседаль[5].

Чем дальше неслась Аврора, тем сильнее время замирало. Бессмертная, беззвёздная пустота расступилась и небо в мгновение запылало. Магический огненный шар озарил горизонт. Морская бесконечность словно опоясывалась золотистой чешуей дракона. Нежные щеки тут же окатились лучистым теплом, а тёмно-карие глаза осветлились и чуть защурились от высшего блаженства.

Восходящий солнечный диск гипнотически двигался в сторону дисгармоничных побережий, невысоких гор, которые назывались сопками. Лучи выныривали из объятий беспорядочных мысов со скалистыми островками – раскаленные кекуры увенчивались на вершинах мелкими кривыми деревьями из малахитовой хвои. Волнистые хаотичные берега, покрытые тёмно-зеленым и холодным пенистым налётом, обрывались, оставляя лишь насыпи из каменных бусин у кромок еще спящих берегов Тихого Океана.

Глубоководный нырки поезда, как оказалось, достигли просторов Айседаля. В этом неописуемом крае сочеталось несочетаемое: болотистые пустоши сменялись расстилавшимися массивами тонкоствольных монгольских дубков на перекатах сопок, редколесьем из каштанов и ясеней или лещины; широколиственные простота переплеталась с таежной выразительностью: высокими соснами, тисовыми аллеями, елями, пихтами и чёрными березами – этот контраст наблюдался в направлении к старинной горной цепи – Сихотэ-Алинь.

Эмели и Джеймс впечатлялись поэтическому взгляду попутчика, который окутал все сознание неизведанным миром проживаемого божественного мгновения. Льёван не смел отвлекать его – он узрел воскрешение давней мечты. Юэн, тогда ещё не мыслил, что Айседаль станет тем непостижимым краем на стыке двух временных горизонтов, станет его Землей Обетованной – началом всех начал.

На стволах хилых деревьев разрастался плющ; высокая сорные травы застилали виды дальних ветхих домов, а низкие кусты вдоль железной дороги цеплялись ветвистой паутиной за густые заросли на склонах.

Широкая лесистая дорога. В низине скал протяженного мыса играли морские барабанные дроби. Солнце встало высоко, и беспощадный свет разгонял перистое небо. Утренний ветер доносил равномерным тактом ракушечный шум волн и сбавлял натиск подступающей невыносимой духоты.

За крутым изогнутым поворотом старая дубовая аллея открыла дальний вид на замок Ильверейн[6]. Льёван шёл, а Юэн, не спеша, по мере приближения, детально разглядывал как современный стеклянный западный фасад питался горячими лучами, так и ракушечную крышу жемчужного оттенка, массивные купола; переходы между башнями органично сочетались с природным ландшафтом – натуралистичные архитектурные контуры стремились достичь небесного величия вместе с нерукотворной морской композицией.

Деревянная мостовая тропа пролегала вдоль скалистого побережья и укрывалась декоративными шапками кедра и карликовых сосен, незаметно пропадавшие у перехода через обрыв с углубленным гротом, где рукоплескали бодрящие волны. Грани Бриллиантового моря качались, накладываясь одна на другую – стальная синева боролась с ослепительными зеленовато-бирюзовыми пятнами и мерцающей пеной.

Наконец-то мистическая арка проводила в тёмный и заброшенный двор – глухота нарушалась старческим ароматом пышных глициний и сырых висячих над головой лиан, что преграждали проход свету, опутывая открытые павильоны и галереи: их инаковость подчеркивалась карбоновыми соединениями с витражными башнями, стремившиеся стать частью сияния минерального кристалла, наполнявшийся подземной и наднебесной магической силой.

– Юэн, лучше не отставай от меня. – поторапливал Льёван. – Иначе от восхищения заблудишься….

– Хорошо… – Юэн сжимал пальцы ладоней от эстетического исступления, и после поспешил догонять.

Немыслимое… Пространство вестибюля сияло янтарным светом, широкая раздвоенная парадная лестница с водопадом изгибами поднималась высоко, полы отражали мельчайшие детали зеркальных стен и потолков, тонких ступеней и балюстрад, заросшие плющем. Встречали статуи эйр, которые словно указывали путь к небесной выси.

Ильверейн целиком состоял из геометрической органики: неисчислимые арки и колонны безграничными вершинами ветвей держали иллюзорные потолки, увенчанные фресками движимых небес. Всё выше и выше сплетение коридоров превращали расширенное пространство в райский гиперреалистичный лес из сверхматерии, которая содержала всю силу природного света солнца и серебряной луны в радужных мозаичных контрастах. Зал с величественными статуями Ветряной Рехс и Огненной Арсалии вели к замкнутыми этажам с балконными переходами и более узкими, затемненными галереями; бархатная ширма скрывала главный коридор замка – Золотой путь – то особенное место, которое Юэн отдаленно пытался разглядеть в Мятной роще. Зеркальные позолоченные полы и стены одаривали теплом лучей. Нескончаемая панорама открывала вид, затаивший дыхание: часть выглянувшей мостовой тропы над скалистым берегом уходила за сопки – чем дальше приходилось идти, тем морской горизонт становился бескрайним, его голубизна пряталась в бликах, а водная гладь обретала внутренний покой.

Двери центрального зала – Фартелла, где проходили празднества, общие собрания и ежегодная церемония посвящения, были закрыты и ожидали своего часа; за ними одна лестница спускалась в Ботанический сад и Академическую Оранжерею, другая поднималась высоко в Юго-западное и Северо-восточное крыло. Вписанные в стены кариатиды сопровождали до Магического и Исторического залов. Взбираясь, Юэн не успел опомниться, как волшебное пространство заканчивалось около плетенной путаницы из мостовых переходов над глубокой пропастью, в сердце Ильверейн – Пересечении нитей.

– Поговаривают, – пытался заинтриговать Льёван. – Это место дышит магией. Если ты ищем ответ на вопрос, то одна из дорог тебя к ответу или даже твоей судьбе. Так, что если хочешь куда-то прийти, но не знаешь – то смело приходи сюда…

Юэну понравилась присказка к суеверию, и более того он не ожидал, что Льёван покинет его у служебного лифта в директорское крыло.

– Мне нужно кое-что сделать. Ни пуха, ни пера, утёнок! – решил поддержать он, прежде чем сбежать.

Лифт поднял в директорскую, которая состояла из нескольких этажей: первый был заставлен полками с книгами, а между ними пролегал проход в совещательный зал с огромным столом и стульями, выходившие в сторону изогнутого окна; личный кабинет находился над расписным потолком с пробегающими облаками.

– Здравствуйте, Юэн. – послышался низкий голос.

Он повернулся на слух и увидел спускающуюся по ступеням мощную, высокую, волевую женщину, полную седых, короткостриженых волос. Одетая в бронзовое приталенное платье-мантию, она властной медленной осмотрительной походкой приближалась. Слегка морщинистые носогубные складки, подтянутое грубое мужское лицо, тонкие сухие губы, строгие серые глаза придавали ей очертания грозной пантеры, что без самодовольства, с достоинством могла заменить на тронном пьедестале любого льва. Суровый взгляд не позволял испуганно опустить глаза в пол – наоборот, заставлял лицезреть внешнюю непоколебимость и дисциплинированную мимику. Джаннет Олдрижд подошла и удостоила Юэна крепкого рукопожатия – её крупные руки были тверды.

– Я рада, познакомится с вами. – сказала она, и решила не терять ни минуты – перешла сразу к делу. – Пройдемте в мой кабинет: обсудим все детали…

Директриса уступила дорогу юноше, и они оба вошли в скромное и светлое помещение, уставленное различными стеллажами и галографическими глобусными картами, а напротив мини-оранжереи втискивался крупный стол и кресло.

Прежде чем, сесть, Юэн от волнения спросил:

– В этой академии все освещается естественными источниками, даже ночью?

– Совершенно верно, – удивилась женщина, но не показывала того, что ей показалось весьма неуместным и «странным». Так или иначе, она не могла не ответить, чтобы не нарушить стандартов. – Технологии позволяют вырабатывать солнечную энергию и освещать все коридоры замка. Жилые помещения питаются за счет ультрасолнечных батарей. В позднее время суток здесь светлее, чем в Грейтфелльском дворце Единства.

Юэн замялся, и наблюдал за тем, как директриса собралась, прежде предложив чаю, от которого он не отказался. Олдридж не пыталась на протяжении переговоров проникнуться излишней симпатией к столь неловкой и застенчивой опосредованности прилежного и ответственного из-за тревожности практиканта. Она не меняла кремниевого выражения лица, однако внутренне не выглядела сухарем, скорее сдержанной и практичной, особенно в употреблении слов – её не интересовала связь престудента с Льёваном, а волновало чисто служебное сотрудничество.

– Мадам, в чём будет состоят моя работа на этот год? – осмелился спросить Юэн.

– Вы будете моим личным помощником, ассистентом.

– Вы думаете я справлюсь? – Он думал его посадят за какую-нибудь монотонную, скучную и пылью работу. – Мне только четырнадцать…

– Юэн, вы слишком ужасного мнения о себе. – отрезала директриса.

– Извините… – маленький стыд пробежал по его лицу.

Ответ не произвел никакого эффекта. Олдрижд опустила на секунду стальной подбородок, помолчала, и продолжила:

– Мне понравилось ваше вступительное эссе. – она вдруг начала хвалить заслугу Юэн, чтобы перейти к более существенным вещам. – Вам нужно уметь отстаивать свою позицию, поэтому начнем....

Предстояло ежедневно разбирать и читать корреспонденцию, составлять официальные запросы и акты, вести протоколы студенческих и преподавательских заседаний, проверять и делать учёт всего документооборота. По срочному трудовому договору он числился сотрудником с должностью; ему предоставлялся доступ во все служебные и иные помещения академии, в том числе Библиотечный Архивный фонд. Практика, в дополнение, оплачивалась на полставки, и равнялась зарплате официанта в приличном ресторане, рабочий день не превышал четырех часов (теоретически, конечно); предоставлялось отдельное жилое помещение в студенческом общежитие, полноценное питание, право участвовать во всех мероприятиях, включая научно-исследовательские. Остальное время предназначалось для личного отдыха и подготовки доклада под началом директрисы как научного руководителя. Внимательно ознакомившись с соглашением о неразглашении и прочими приказами, он без колебаний поставил на необходимых экземплярах подпись.

– Отлично, буду ждать вас завтра ровно в девять часов. – пробежала хилая улыбка директрисы, которая захотела напоследок провести практиканта в его комнату. – Сейчас, прошу за мной….

– Да, мадам. – с радостным послушанием ответил Юэн.

Олдрижд поджала губы от предсказуемости. Она надеялась, что новенький, очередной практикант сможет ужиться с её строгостью и перестанет в конец то извинятся, то вежливо произносить слабое «да, мадам» – с другой стороны уверенность не покидала мнения, будто «Юэн-ёй» всё вытерпит, потому что обладал чертами угождать чужим ожиданиям и следовать правилам, а значит не возникнет никаких проблем…

Обиталище Юэна находилось в Восточной башне – самой удачной и удобной. Мимо проносились целые корпуса с редколлегиями, творческими кружками, вроде музыкальных и театральных, которые пробуждали энтузиазм понаблюдать за командными процессами: спорами, выдумками, идеями и коллективным планированием. Олдрижд успела вкратце поведать об активной жизни Ильверейн: она видела, как он хотел расспросить, но боялся задать вопрос не по деловому существу, и тоже считал её сугубо несговорчивой и отрешённой, однако это никак не задевало.

Выдержанный академический стиль гостиной общежития подражал атмосфере учёности и напоминал астрономическую обсерваторию. Они вошли в узкий проём и поднимались на верх башни. Директриса отвечала на приветствия студентов, которые выходили из комнат, чтобы помочь кому-нибудь разобрать чемоданы: многие удивлялись тому, что она провожала какого-то незнакомца. В конце последнего этажа появилась дверь. Олдрижд приложила специальную карточку-ключ и передала в руки Юэна.

– Это ваши апартаменты, так сказать… – вольно сказала она, взявшись за ручку и впустив нового жильца внутрь.

Неожиданно поприветствовал дружелюбный голос искусственного интеллекта:

– Приветствую вас, Юэн-ёй. Меня зовут Ингли. Рад познакомится с вами! Чем могу быть обязан?

Щёки мгновенно излучили пестрое смущение. Юэн давно не сталкивался с технологией умного дома. Он приложил палец к экрану на несколько секунд и начал осматриваться.

– Располагайтесь, и чувствуйте себя как дома. – Олдридж на короткое мгновение сменила официальный тон, и говорила так словно в её словах искрилось неравнодушие. Чувствовалось, что ей хотелось произвести хорошее впечатление. – А сейчас вынуждена вас покинуть – дела. – сказала она, и перед тем, как выйти вспомнила сделать приятное предложение, достойное любого гостеприимного хозяина. – Если вы заходите присутствовать на ежегодном праздновании нового учебного года, то буду только рада. Двери Ильверейн всегда открыты для вас…

Олдридж ушла. Юэн и его помощник остались вдвоём.

– Надеюсь вы будете чувствовать себя как дома. Я вам все покажу и расскажу.

Виртуальный голос с первых минут понравился, ведь напоминал дройдов, которых однажды удалось повидать на школьной экскурсии во Флоренции. Пока Ингли лепетал, Юэн осмотрительно бродил и после этого немедленно приступил обустраиваться на новом месте.

Внушительная по площади комната на крыше башни располагала базовыми удобствами, и на удивление соответствовала тонкому вкусу нового жильца: самое приятное – обитый мягкий подоконник большого арочного окна уже считался идеальным уголком для задумчивого чтения с потрясающим морским видом; двуспальная кровать с занавесками, встроенные в стены книжные полки и шкафы не могли долго пустовать; каменный камин и рабочий столик дарили капельку идеализированного студенческого уюта.

После того, как Ингли показал спрятанный вход в душевую, Юэн хотел немного с ним поболтать. Это было как вчера.

– Ингли, а кто здесь раньше жил? – первое о чём захотелось спросить у искусственного интеллекта.

– Всякие, но вы, Юэн, первый в моей базе данных, – ответил Ингли.

– Небось тебе было одиноко? – Юэну стало жалко, что такому удивительному созданию приходилось находиться в долгой спячке.

– Иногда, но я не сержусь, Юэн-ёй.

– Почему ты называешь меня Юэн-ёй? – он думал будто искусственный интеллект использовал под значением «милорд» навык лести, но ощущал большую искренность в словах, чем от обычных людей.

– Это традиция Айседаля. Означает вежливое и почтительное отношение. «Юй» применяется к женщинам, «ай» к уважаемому магу – заявил уверенно Ингли, и прочитав мысли нового постояльца.

– Ох, извини, я просто никогда о таком не слышал, – утешал он задетые чувства умного помощника.

– И вы меня. Предупрежу, что я умею расшифровывать ауру человека с помощью потока эллей из отпечатка пальцев. Мой создатель – мудрейший Олфрай научил меня всему. Я могу помочь, когда вам будет грустно?

– О, Ингли – ты удивительный! – поражался такой воспитанности и отзывчивости юноша, складывая одежду в шкаф.

– Благодарю….

Часы пронеслись со скоростью песчаной бури. Юэн надел поверх рубашки строгий чёрный китель, отряхнул свободного кроя штаны и натянул на маленькие ноги скромные ботинки. На редкость он переболтал с Ингли – слишком увлекся, и поэтому опаздывал на праздник. Коридоры и галереи уже пустовали, а наручные часы показывали четыре минуты девятого, вызывая точностью раздражение.

Высочайшие ставни Фартелла были настежь распахнуты, царила невероятная тишина, которая прекращалась с переменными приветственными аплодисментами. Нарушить торжественную атмосферу своим растерянным опозданием Юэн не хотел, и считал лишние телодвижения «негармоничным». Он отыскал альтернативу – на шестом этаже располагались укромные балконы, как в театрах, что затаивались в убранстве потолков. Поспешно поймав удачный ракурс, Юэн скрылся за шторами и наблюдал за происходящим с восприимчивой высоты.

Главный зал выглядел безупречным по сравнению с другими залами: громадная величина купола отображала вечернее сумеречное небо с пурпурными оттенками утонувшего солнца, а звёзды с каждой минутой увеличивались в числе. Столы протягивались вплоть до цоколя с центральной трибуной. Монолитная изогнутая панорама, заливали зал драгоценным вечерним светом.

Внизу сидели оживленные студенты и перешептывались. Вышел седовласый и темнокожий старик в серо-голубой сутане: он брал студентов за руки, держал их несколько секунд и в конце что-то шептал на ухо. Это были Слова Завета. Церемония посвящения завершилась единой хоровой фразой:

– Илилирал!

Началась праздничная трапеза, а Юэн вместо того, чтобы присоединится к остальным, не переборов страха неловкости, придумал иное развлечение – исследовать коридоры замка, и заодно восполнить давно-опустошенное вдохновение его любопытства. Неизвестно сколько времени утекло, происки света в Ильверейн наполнились невидимой магией у Пересечения нитей, где пробудилось несусветное желание достичь самой высшей точки. Юэн напрочь отказался следовать карте, и не подразумевал, что этим испытывал на прочность суеверие Льёвана о лабиринте сплетенных переходов над глубокой пропастью: он немножко представил себя в роли воздушного гимнаста: пробегал одну мостовую ветвь, словно передвигался по тонкой натянутой нити, и, едва касаясь в неизвестном пути всего прекрасного, часто останавливался и вглядывался в зеркала стен, которые сменяли меланхоличные черты его возбуждения.

Несколько минут, и на пути показалась крутая винтовая лестница. Юэн ещё сильнее поразился красоте архитектурных сводов, запрокидывая голову до пика – он испытывал плохую координацию и чувствовал головокружение от взлетающих и падающих этажей над воронкой. В неизвестной части замка его нутро следовало проискам интуиции, покорно достичь последней высоты, преодолеть страх перед ней где-то позади.

Как только загорелась искра в глазах, краешек левого глаза метко столкнулись с тем, кто уже спускался с непокорённой вершины – туманные глаза другого седовласого, свежего на вид мужчина с щетинистой бородой, в серой мантии, которая облегала стройное и вытянутое тело, бросились случайно и были пропитаны неистовым хладнокровием, колоссальным блеском неуязвимости; его острый тонкий и прямой нос пронзал и заставлял отвести взгляд до состояния самозабвения. Друг перед другом они перестали быть незнакомцами, когда соприкоснулись плечами. То сиюсекундное мгновение прокатилось очень странными, непонятными и невидимыми мурашками, слабым током опасности. Юэн заметил замедленные шаги, но продолжил идти дальше, не оборачиваясь, мужчина поступил точно также – его спина не могла скрыть дыхание укромного замешательства. Почему симметричные морщины вызвали противоречивую вспышку стёртой мысли? Юэн так и не остановился, и отреагировал случайным недоумением. Что это всё значило? Вереницу…

Осознанность вернулись у смотровой Беллантриэльской башни – весь мир был на ладони. Ветер хлёстко обдувал открытую и круглую площадку с обрамлением канонического кольца из колонн-деревьев, чьи изящные ветви образовывали лиственную крышу. Около Фартелла, в павильонах, примыкавших к дворикам, происходило столпотворение; на противоположной стороне простиралась обширная территория Ботанического сада; впереди – морские берега и почернелые сопки, едва осветлённые сиянием уходящего месяца. Море едва колыхалось в лунных переливах света и доносило солёный шёпот по глазам.

Раздались залпы фейерверка. Зачарованный взгляд Юэна незаметно приблизился к самому краю и, выглянув наружу, обнял колонну маленькими руками. Яркие искристые огни кружили, сверкали шарообразными вспышками сверхновой звёзды над обсидиановой небесной червоточиной. Звуки становился громче, взлёты выше. Впечатлительность усиливалась: закладывала уши, ослепляли глаза восторгом, всеобщие радостные крики с земли добавляли накал внутренних страстей. Миллионы звезд затмевались красками, которые смертельно собрались воедино и превратились в буйство света – память сохранила падающие лучи, когда пальцы отдалённо касались их неосязаемой энергии.

Оживлённые дворы, откуда доносилась музыка, одолевала соблазн перед привычным одиночеством. Не в этот раз…, не в этот раз… Ноги сломя голову неслись по лестницам. Отзеркаливающий ночной свет Ильверейн нагонял Юэна и направлял его отражение к неизученному Античному дворику с фонтаном и крохотным садом из кустов белых лилий, валунов и плетенных деревьев.

Веселье творилось уровнем ниже – в так называемом Амфитеатре. Морской шум заглушался рукоплесканиями, игрой музыкальных инструментов, представлением жонглёров и акробатов, выполнявшие магические трюки на летающих платформах. Зрелищность украшалась костюмированными танцорами в причудливых масках духов местного фольклора – они приятной назойливостью крутились вокруг, манили стеснительных зрителей за собой, магнетически вращали посохами, огненными и водяными сферами, заигрывали с лицами, которые дико кривились и тряслись от радости.

Выступления резко оборвалось: наряженные артисты разбрелись, когда зазвучала свирель и нераспознанные струны – энергичный, яростный ритм музыки заменился на сонливый таинственный лейтмотив, который мглисто клубился и окунал голову в круговорот нового волшебного ритуала. В центре появились стройные девушки в полупрозрачных и нежных бледно-сиреневых платьицах из атласного шелка: они ладонями держались друг за дружку, скрывая миловидные лица за вуалями, и обращались в античные статуи нимф.

И вот, свершались чары танцовщиц – освободилась истома пластичного хоровода, быстрая мелодия, словно опрокидывала разум со скалы. Нимфы уносили в порыве ветрености случайных счастливцев – Юэн не успел опомниться, как не по собственной воле отдался в руки смелой девушки, отчаянно повиновался её колдовской силе, запоминал аромат забвения – юношеские флюиды проникали в глаза с образом нежных и пышных пионов с каплями утренней росы. Лепестки безжалостно разносил ветер, так же, как и спрятанные за плотной вуалью черты незнакомки. Он отказывался выпускать цветок из рук, но лёгкая улыбка унеслась, оставив на прощание чувство мимолётной влюбленности.

Сердцу не удалось бесчувственно колотится – оно искалось в потоке прохожих. Всё было без толку, когда Юэн глупо постеснялся расспросить кого-нибудь – им завладело осознание того, что в его руках осталась маленькая надежда – сброшенная и оставленная на прощание вуаль с запахом душистых майских пионов.

Прогуливаясь змейкой вдоль живых препятствий – беготни с самонадеянными и довольными улыбками, – снова, но уже кто-то настоящий схватил Юэна и включил во всеобщий круг хоровода: он утешительно согласился немного забыться, перестать думать об испытанном ранении в грудь. Раньше даже не доводилось задумываться о подобных чувствах – возможно, это и была его первая влюбленность – та, о которой он мечтал, когда вычитывал драматичные сюжеты из книг, однако жизнь – не сам роман, а его творение.

Голова перестала трезветь – пьянела от характерности народных танцев. Исчезновение незнакомки заразило Юэна вспыхнувшим взбалмошным настроением – он всегда любил танцевать, но редко выигрывал у стеснения. А тут, всё резко изменилось… Он так долго ещё не танцевал, до упада. Бесперебойные пляски на старинный Айседальский лад позволили наконец-то расплыться в улыбки при виде чужой – смеяться без повода в ответ, заражаться энергией беззаботности. Тёмные глаза сияли – намекали на виду у всех, что по телу пробежало счастье.

В третьем часе ночи Юэн слушал Ингли и готовился перед сном немного почитать. Он остался наедине с книжным томом лишь на несколько минут. Голые ступни и колени искали удобную позу на мягком подоконнике, скошенный лоб боком прижался о прохладное стекло. Юэн всматривался в ночную пустоту – чувствовал очертания неровных берегов и их беззвучное приливное омовение.

Свет из ниоткуда рассеивал открытый космос на водной глади. Ненадолго отворенная створка окна позволила хлынуть колыбельному воздуху – он убаюкивал и погружал в крепкий сон. Веки устало закрывались, пока память глаз проносила в несколько секунд море волнений, восторга и трепета.

Ночная песня унеслась стихотворной строчкой за край восходящих горизонтов – Айседаль – отныне готовил наступление нового рассвета, что приближался скорее, чем можно было тогда представить….

В сознании так и мелькало: «Что же дальше? Неужели это настоящая жизнь или мечтательный знак…. Какой я всё-таки впечатлительный…. Это хорошо? Уже сегодня? Нет – уже завтра…»

[1] Византия (Византийская Республика) – культурный центр Старого Света, включает территории всего Средиземноморья. Столица – г. Константинополь.

[2] Дикие Земли – аномальная зона, которая поглощает магическую энергию.

[3] Земля Драконов – бывшие территории Камчатки и о. Сахалин. Родина, ареал первых бескрылых драконов – рассексов.

[4] Ифлида – истребитель, который был ликвидирован во время войны за независимость Земли от планеты Элион в Первую Магическую эпоху.

[5] Айседаль – полуостров, бывшая территория Приморского края, сердце магической культуры на Земле. Республика Айседаль включает территории Диких Земель, Курильских и Японских островов.

[6] Ильверейн (в переводе с эллерийского языка «Танец Солнца и Луны») – первое учебное заведение для магов. Основано в разгар Магического Сопротивления приблизительно в середине I Магической эпохи.

Глава 4. Флейта дружбы

Эмели. Дерзкая и целеустремленная. Она с самого знакомства чувствовала, что Юэн – прятал за меланхолией характер огненного вихря. Эмели… Та, с кем не жалко времени посплетничать и не страдать морализаторским снобизмом.

– Эмели ты всегда была уверена в себе? – спросил её чей-то голос.

– Да, но, как и все я сомневалась, и не жалею! – ответила она, игриво подмигнула, весело ухмыльнулась, вспушила хвост на голове и пошла дальше…

В самые трудные времена Эмели не нуждалась в том, чтобы объяснять мотивы отчаянных и безрассудных, порой самоубийственных поступков людей – она просто принимала их и не оскверняла осуждением.

Шестнадцатое августа – первый день нового учебного года. Пятый курс стал поворотным как для неё, так и для её близкого окружения, и в принципе всего Ильверейн.

Эмели встала с постели разбитой, собирала силы и наводила марафет: вслух покрикивала на взъерошенные волосы, бралась за помаду, которую подарила ей Пенни для увлажнения губ, примеряла личного пошива жакетную мантию, поправляла без глажки стрелочки на брюках, совала тяжелые ступни в туфли, и перед самым выходом в студенческий свет посмотрелась в зеркало, чмокнула на удачу отражение рядом с соседкой.

Командирская походка распыляла толпу. Эмели дожидались: Пенни, Джеймс и его товарищ, годом помладше, Ваня. Юэн неожиданно присел рядом с её компанией, но чуть поодаль – он с удовольствием наворачивал кашу и допивал стакан крепчайшего чая. Эмели не сразу обратила на него внимание, и как только ей захотелось поприветствовать всех, как сзади подкрался Джеймс и сильно напугал.

– Ты чего это с утра такая растерянная?! – захохотал он.

–Так, я не поняла?! – сквасилась она. – А где Юэн, он только был здесь!

– Ты о той зануде, с которым мы познакомились в поезде? – недоумённо спросил Джеймс: «И чего она в нём нашла?! – подумал он, но вслух добавил: – И не говори, что он тебе понравился?!

– Больше, чем твои дурачества! – рассердилась Эмели, и смолчала сиюминутную обиду укоризненно-испепеляющим взглядом.

Расспросы Пенни заинтересовали и Ваню, который не догонял о каком «Юэне» шла речь, и чтобы не показаться глупым он сделал вид, что успел уловить быстроходную речь Эмели – в следствие наступил жуткий голод: пришлось заглотить говяжий язык в рот. Джеймс якобы изображал безынициативность – кривлял глаза и заедал ироничную ревность дополнительной порцией омлета.

Пришло время первого занятия. Как полагалось, по старой привычке, Эмели не успевала прикоснуться к хлебному тосту после размеренного приёма чистого кофе. Так как опаздывать она не любила – это ей удавалось превосходно. И что же получается?! Оставался единственный вариант – зажать в зубах поджаристый тост, и естественно, как и полагается леди совершенству нестись сломя голову с товарищами в лекционный зал, заодно слышать их смешки на опережение:

– Ритмичнее, выше ноги, выше колени! – издевался Джеймс. – И мадмуазель, с таким грохотом вы снесёте весь пол под собой. Ну вы же не слон?!

В те злосчастные минуты Эмели грозилась с набитыми щеками и цокающими каблуками когда-нибудь свернуть шею, а затем прибить к чертям собачим лучшего друга.

Угрозы вызывали лишнюю дозу хохота у Пенни и Вани.

Ближе к обеду, после занятия профессора Палладия, в Магическом зале, напоминавший строение планетария с моделированием Вселенной, состоялось ежегодное собрание. Эмели уселась рядом с Пенелопой и не ожидала увидеть Дэниела рядом с Олдрижд. Монолитные голоса сплошной головной боли дали директрисе сигнал начать объявление:

– Сегодня я собрала вас по очень важному делу, – пыталась сконцентрироваться она. У неё до сих пор оставались побочные эффекты от лишнего шума, но она держала властную строгость на лице. – Для начала, хочу, чтобы вы поприветствовали моего нового ассистента – Юэн-ёй. С этого дня он моё доверенное лицо и член учебного состава Ильверейн в течение следующего года. Если у вас возникнут вопросы в моё отсутствие, он всегда к вашим услугам. – Олдридж жестом попросила выйти Юэна вперёд и напутственно добавила: – Пожелаем ему удачи!

Скромный поклон ещё сильнее вынудил Эмели прекратить капризы Джеймса, однако тот не переставал бурчать себе под нос, что директриса могла подыскать кого-нибудь получше или попредприимчивее. Подруга очень уважала выбор Олдридж, и равнялась на неё в некоторых вещах, – поэтому для Джеймса было ошибкой столь пренебрежительно высказываться относительно авторитета директрисы, но не успела Эмели поругаться, как заметно напряглись подбородок и стиснутые губы своего кумира – это предвещало нечто «скандальное».

– Теперь о главном, – Олдридж перешла к основной теме собрания. – С этого года действует новая система магического образования в Ильверейн.

Для коллективного сознания – это вестник плохих новостей. Послышались недовольства и восклицания. Студенты необдуманно связывали такое решение из-за недостаточного финансирования академии правительством Объединённой Республики, а некоторые прямо посчитали это лоббированием студенческих интересов. Всё лишь были пустые слухи. Олдридж, как директриса Ильверейн, давно приобрела преимущества автономии и самодостаточности, и в чьей-либо стадной огласке не нуждалась – выворачивала при надобности всем недоверчивые рёберные кости.

– Ильверейн это заведение высших магических искусств, а не детский санаторий или пансионат. – она заставила замолчать всех неугомонных. – Это решение принято единогласно мной и преподавателями….

Эмели уважала твердость директрисы и разделяла её позицию. Она не побоялась первой задать конкретный вопрос:

– Мадам, а что подразумевает новая программа обучения?

– Большое спасибо, Эмели-юй за вопрос, – отреагировала женщина, и, поправив рукава мантии, собралась идти в бой и отстаивать себя в схватке с некрепким и недальновидным поколением. – Скажу коротко и прямо: обучение продолжат только те, кто хочет стать заклинателем либо полноправным магом. Что касается остальных, то они могут окончить пять лет обучения базовым навыкам, как того и требует от них закон….

– Но… – пытался кто-то воспрепятствовать ей.

– Здесь нет «если» и «но»! – стояла на своём она, – После окончания пятого курса, каждый студент переводится на индивидуальный план, и группы будут смешанными… Ни у кого из нас здесь нет времени… – она нечаянно поперхнулась, с машинальным трудом восстановила мысль, – Вы либо хотите стать магом или нет, – и в итоге отрезала. —Известно, что большинство учатся по обязанности от рождения и хотят идти по другому пути. И мы с учителями даём вам право выбирать и нести ответственность…

– Но как стать полноправным магом, если прошли те времена? Как нам достичь столь высокого уровня в таких обстоятельствах? – спросили несколько студентов, которые явно хотели поймать директрису на слове, но всё оказалось совершенно наоборот – она давно изучила все тонкости их инфантильности.

– Испытание само найдёт вас. – кинула ключевой аргумент Олдридж. – Трансформация в полноправного мага – это результат преодоление самих себя, способность к самоотверженности, фокусирование всей вашей магической энергии. – она продолжала просвещать более сдержанно и прерывисто.

Олдридж перенервничала. Этого стоило ожидать от невнимательной публики.

– Не забывайте, полноправная магия – это не легенды про величие или героизм в критических ситуациях, а целый телесно-ориентационный, духовный путь. Если вы достигните полной трансформации – вы научитесь понимать свои силы, устанавливать связь с другими элементами, находить способы взаимодействия с энергией. Полная трансформация откроет вам доступ к магическим доспехам и новым способностям, а именно материализации ваших эллей в «эллери» или иначе магической пыли – источнику всей вашей магии. А в состоянии Зенита вы сможете достичь пика силы….

Волнение не утихали, большинство не радовалось красноречивым разглагольствованиям: «И в чём смысл?! Постичь какой-то новый дзен?! Что может дать полная трансформация, кроме высшего звания хранителя?! Это какой-то бессмысленный бред о магическом пути. Очевидно, к чему это приводит…» – думали почти все, но ни Эмели, или даже лень Джеймса.

– Но как же так, мадам! – настырность недовольных готовилась зашкаливать, если бы боязнь бессмысленно перечить директрисе, которая физически устала выслушивать нытьё.

– Я уже всё сказала… – она разгоряченно закончила вести односторонний диалог, – Если вы хотите знать подробности, то сегодня будет разослан приказ…. А сейчас все на занятия – собрание окончено!

Такого не ожидал никто. Обсуждения не утихали даже за ужином. Положение многих студентов весело на волоске, особенно Джеймса – он весь вечер задумчиво сидел, практически не шутил и не встревал в чужие разговоры. Эмели тоже волновалась за себя, но верила, что если ей потрудится немного больше прежних лет, то она убьёт двух зайцев.

В четверти двенадцатого, когда многие отходили ко сну, Эмели сидела над докладом по истории магии, отложив эскизы новых нарядов, чтобы не отвлекаться. Она поздно легла, и, уставившись в потолок, думала о том, что не хотела вылететь из Ильверейн с каким-то дипломом – вернуться в Грейтфелл, под дулом родительского пистолета идти на профессиональные курсы швеи или дизайнера, потом отдать часть жизни на потакание искушенных клиентов. Как художница и максималистка, девушка крутила мотивационные речи Олдридж, пыталась оставить изрядную тревогу во вчерашнем дне и скорее сконцентрироваться на учёбе.

Субботним утром Эмели решила отдохнуть и заодно завлекла за собой загруженных и преуспевающих отличницу Пенни, которая каким-то боком уговорила пойти вмести с ними Кесседи. Девушки вышли из замка: они надумали пойти на пляж, и, проходя по деревянной крытой тропе, их впечатлила следующая картина – кто-то звонким певчим смехом плескался и прыгал в побережных волнах.

Высочайшие скалы, тёплый мраморный измельчённый песок – шумное море и ясный день. Августовская жара усмирялась муссонами. Девушки спустились по высеченной лестнице, и в этом момент Эмели узнала в мокрых чертах лица Юэна, точнее его внутреннего ребенка: она получила искреннее удовольствие, когда наблюдала за тем, как он кружился, как хохоча падал и вставал, как ударами рук разгонял пену, которая ласково обдавала щеки – море и быстротечность облаков освобождали в нем неподдельность – словно в его голову прорывался ветер, и видимо, весь остальной мир напрочь исчезал под исцеляющими солёными капелями.

Это воспоминание никогда не покинет Эмели – таким настоящим она его запомнит…

– Может быть позовем, и он присоединится к нам? – предложила Пенни. Познакомимся как следует…

– Дамы, предлагаю сделать исключение, – ответила она.

Кесседи, не прекословила – ей вообще было все равно, потому что она ничего не понимала.

Пришлось идти в ближайшую деревню: купить местных сладостей и поесть в китайской закусочной традиционной лапши. Эмели удосужилась оценить у мадам Хуан её традиционный наряд, заготовленный для праздника у родственников в Харбине – она, естественно, не удержалась и предложила на ходу исправить недочёты. Владелица закусочной потёрла руки и пригласила студенток в дом, находившийся за дверью служебного входа кухни. Заварив молочный улун, женщина наблюдала за слаженностью рук Эмели, пока отвлекала двух других рассказами о молодости до прихода заката – чего стоило видеть восторг мадам Хуан, утверждавшая, что её теща от зависти должна была через две недели лопнуть. За время работы юная мастерица нахваталась идей, и довольная вернулась в замок

– Ну, вот, день удался! Вот это я понимаю – выходной!

На следующей недели тяга познакомится с Юэном поближе вернулась, но тот вечно ускользал – Эмели надеялась, что это было случайностью – просто, видимо, Олдридж нагружала работой и просвещала в тонкости образовательной деятельности, юридического формализма. Она ещё в поезде приметила, что практикант не имел друзей – тогда он от крайнего недоверия перешел к большой заинтересованности её давним увлечением, так как ему хотелось не просто быть солидарным, вежливым или «правильным» (так предполагал только Джеймс, точнее его задетая гордость), а найти внимание и поддержку. Да, и в целом, Эмели заметила, что Юэн несмотря на простоту одежды был сведущ в эстетике – это мотивировало заполучить хорошего советчика, потому что Пенни и остальные знакомые Джеймса либо восторгались дизайнерскими задумками, либо сдерживали критику, чтобы не разгневать её талант, однако дельного, практичного совета давать не умели. Другое дело, Юэн – точнее его насмотренность. Дополнительно, она считала, что такому парню стоит дать возможность показать себя – чувствовался потенциал и жажда искренних оваций.

Прошло две недели, Эмели узнала от остальных сплетниц, а также порядочного Теда, что Юэн – настоящий жаворонок и затворник в том смысле, что в свободное время никто не заставал его с поличным, а в рабочие дни тем более – он часто засиживался допоздна с директрисой Олдридж – даже обедал и ужинал вместе с ней. Никому это не нравилось, и сильнее играло на пользу Джеймса, обзывавший ассистента прилежной бесячей занудой. Девушка, расстраивалась, и все равно продолжала зачем-то защищать Юэна.

Удача подвернулась во вторник – проходил практический урок боевой магии на открытой обширной поляне в глубине Мятной рощи, где часто проходили дуэли. Юэн составлял отчёт, наблюдая за тем, как Льёван проводил занятие. Как раз Эмели дралась с Эдвардом Доннелли, как подобает заклинателю земли: соперник часто уворачивался, использовал щит от простых булыжных атак или цепких корневищ – её навыки захватили Юэна, который не удержался и захлопал в конце. Льёван одобрительно улыбнулся, заметив смутившиеся взгляды других студентов – Эмели же растаяла на глазах и довольствовалась комплиментом – ей это льстило. Она не могла не отреагировать:

– Вот это я понимаю, мальчики – настоящий мужчина! Хмм…! – она сделала это нарочно, чтобы лишний раз позлить, расшатать Джеймса.

В перерыве Эмели успела поймать Юэна, отвлечь его, достав заодно из сумки эскизы.

– Это очень необычно, мне нравится, но шифон лучше чем-нибудь заменить. – ответил он.

Девушка была на седьмом небе от счастья – нашёлся её добрый и беспристрастный критик!

– Ах, точно! – и сделала оговорку. – Хотя видится, что ты предпочитаешь что-то минималистичное, лёгкое и воздушное.

– Спорить не могу, – легко почесал затылок Юэн, и неловко закончил комментировать. – Но признайся, этот вариант выглядит более уместным для такого наряда….

– Ну да, ну да… – минуту справлялась Эмели с чувством одиозности, и потом только мысленно благодарила его.

Вечером она засела в мастерской, долго строчила и кроила, и вот у неё получился идеальный образ. Что нужно творцу для полного счастья?! Претворение своего творения в жизнь….

С того дня Эмели познакомила Юэна с Пенни и Ваней (сделала это практически принудительным способом) и только после у неё созрел гениальный план – ежегодный трехдневный поход в Айседальский заповедник. Оставалось только уговорить директрису отпустить ассистента за пределы Ильверейн под каким-то рабочим предлогом – познакомится с прелестями студенческой жизни посреди палаток, надоедливой кошмары, вонючей тайги и затопленных лесов.

– Эмели-юй, какими вы судьбами? – безэмоционально спросила директриса, сняв очки, как только закончила подписывать официальные бумаги. – Вы пришли обсудить новый учебный план? – её формальный подход к вещам заставлял студентку быть гораздо откровеннее.

– Нет, – уверенно заявила она. – Я не трачу время на то, что вы и так ясно донесли на собрании.

Олдридж не устояла, и позволила себе улыбнуться от такой прямолинейности.

– Мадам, я хотела вас спросить, точнее кое о чем попросить… – подготовила почву Эмели.

– Тогда выкладывайте. – директриса стала смотреть в глаза девушки.

– Я хотела одолжить вашего ассистента, – Эмели говорила быстро, чтобы у Олдридж не возникло встречных вопросов, которые могли помешать плану. – Для поездки в Айседальской заповедник. Наша ежегодная традиция обязана быть исследована гостем. – хитрила она. – К тому же, это отличная возможность познакомится с преподавателями, студентами, которые будут обращаться за консультациями.

Да, аргументы были так себе, по её мнению, однако директриса повелась – удивительно, но главное – всё сработало.

– Честно говоря, это хорошая идея. – послышался удовлетворительный ответ. Победа!

– Вы ведь знаете, что из такой головы ничего дурного не рождается! – приятное самомнение только закрепляли твердую позицию.

– Если не считать, разгильдяйства наряду с мистером Фастелли… – строгой иронией высказалась директриса и получала удовольствие от находчивой рыжеволосой студентки с веснушками.

– Ну уж… – не нашла других оправданий Эмели, и вспомнила зачем пришла: —Кстати, а почему Юэн не с вами?! Говорят, он допоздна сидит…

– У него сегодня выходной. – ответила с глубоким выдохом Олдридж. – Несмотря на то, что он очень рассеянный и невнимательный – его стараний не отнять.

– Так, где он? – добивалась ответа девушка.

– В библиотеке. Он приступил к написанию доклада для защиты практики в июне…

– Ах, библиотеке! – Эмели скорчила удивленную физиономию от своей недальновидности, и, попрощавшись с директрисой, ушла.

Она недовольно шагала:

– Ну ты и даёшь, Эмели…. Дура! Можно было сразу догадаться… – говорила сама себе.

Внутренний гнев сменился на милость, как-только Эмели отыскала в отделении «История Второго Ренессанса» Юэна и тут же рассказала о последней новости, которой добилась ранее – он посмотрел на неё. Такой удивительный взгляд. Юэн не замечал его раньше. Он покорился очарованию Эмели, и в который раз согласился отложить несрочность доклада на потом, пойти вместе с ней в Фартелл, обсуждая всё подряд.

С того дня Юэн перестал проводить трапезную часть утра, дня и вечера в одиночестве и сумел найти общий язык с приятелями Эмели – те после нескольких встреч оставили приятное мнение о нём, кроме упёртого Джеймса – он подыгрывал подруге из-за нежелания ссориться и обижать её…

Бойкая Эмели. Плевала она хотела на статус, свои и чужие ошибки – ей была важна откровенность и огонек в глазах. И не важно: ты – лидер, творец, мятежник или бог. Для неё все единое.

Эмели посмотрела в отражении зеркала. Она опустила взгляд. Не решилась дотронуться до мужского плеча. Перед тем как развернуться и уйти, она украсила образ очень-очень драгоценным и старинным подарком.

– Ты сделаешь это? – спросил её взгляд.

Мёртвое молчание. Она чуть приподняла поблекшие зеленые глаза и убедилась, что получила ответ. Глаза говорят о том, чего никогда не скроешь. Эмели не нуждалась в словах…

Ваня. Сущий добряк! Он говорил, что его порода Гончаровых всегда была такой простодушной. Светлые пшеничные волосы, крупный нос, круглое лицо косолапого мишки, невысокий рост, подтянутая, в меру коренастая фигура. А взгляд! Ну самый наивный-пренаивный – серые глаза изредка показывали безоблачную синеватую даль. Они верили, что все люди— хорошие, что внутри, что снаружи, а их злоба – лишь осадок грозового ненастья, а за его тучами всех тоскливо ожидала долина солнца.

Прожитые медленные и нерасторопные детские годы на родном Урале сменились заводным ритмом Ильверейн. В первый же год Ваня познакомился с Джеймсом, который ввел его во все тонкости – они стали верными товарищами на тренировках по укрощению драконов и на соревнованиях по Драконьим Гонкам. Следом, он сдружился с общительной Эмели и её одногруппницей Пенни, а приятельские отношения со старшими курсами заводил…Он и не думал зачем.

Ваня учился усердно, но практически каждый замечал свойственную только ему умственную заторможенность реакции – он часто переспрашивал, задавал множество уточняющих вопросов с вытекающими ответами, просил повторить материал лекции – выводил на нервы только профессора Палладия, преподававший Специальные заклинания и Теорию построения магических заклинаний. В остальном другие профессора его ценили и пытались не обращать излишнего внимание на его любовь к излишней детализации, относились как-то с одобрением.

В свободное от учебы и тренировок время он посвящал себя изучению основам неофизики и квантовой механики – думал над какими-то изобретениями, ковырялся в Студенческом квартале с электронными устройствами, мультиблоками и системами, мастерил и проводил с десяток неудачных опытов, после которых удавалась сохранять самообладание и начинать работы с нуля.

Крепкое знакомство с Юэном произошло на Шадальских топях в Айседальском заповеднике, где они вместе карабкались по мшистым и мягким тропинкам невысоких обрывов, окутанных водянистыми лианами хвойных баньянов. Влажный климат заставлял часто брать передышку и усаживаться на низменном перевале, любуясь диковинными деревьями, погружёнными в илистый и широкий разлив реки после нашествия сезонного тайфуна. Растительность преобладала папоротниковыми видами и душистым цветочным дурнотравием.

За болотистой зоной простиралась тайга и причудливые изваяниях на вершинах горной долины Атлантов. Отряд из четвертого и пятого курсов шли к лагерю по оседавшей влажной почве, слушая анекдоты и истории профессора Уильямсона – темнокожего и харизматично-упитанного мужчины. Каждый студент обожал его за старомодные, но уместные шутки, любовь к растениям и снадобьям: описывать их удивительные свойства он мог часами на пролёт, привлекая студентов к азарту познавать прелести матушки природы; профессор старался по достоинству оценивать умения, пускай и самого бестолкового ученика; относился к неудачам с юмором и подбадривал опущенные руки новичков – опытным наставлял не пренебрегать дарами царства растений и животных, не мыслить потребительски.

Выделится из общего количества студентов для профессора Уильямса смогли только Пенни и Кесседи. Ваня же находился на общем уровне – где-то очень-очень далековато.

На открытом уроке профессор Уильямсон дал задание студентам приготовить зелье, очищавшее растение от токсичного загрязнения. Ваня начал метаться, когда варево не слышало просьб и без зазрения совести выкипало. На помощь подоспел Юэн, который посоветовал потушить костер, и добавить гранатной солевой гранулы. Выручка оказалось своевременной, и тогда студент узнал, что его спаситель неплохо разбирался в химии и прочитал какую-то редкую энциклопедию, которая описывала множество полезных экстрактов и опытов для восстановления экосистемы. Ваня внимательно смотрел над тем, как Юэн стабилизировал месиво, добавив растёртые кораллы – сумел добиться баланса, а после удостоиться похвалы от профессора Уильямсона.

Несмотря на то, что Юэн находился в компании Эмели, Ване тоже пристальнее заинтересовался им, и позвал его принять участие в особенном состязании, которое заключалось в том, чтобы пройти часть болота без использования магии, полагаясь только на голос природы. Эмели обрадовалась такому предложению и потянулась вслед.

Ребята пришли к финишу четвертыми, но Ване понравилось среди брезгливых недовольств и вздыханий Эмели насладится лесной гущей, прыгать по зыбким кочкам, избежать газового взрыва и преследования кишащего гремучего плюща, не терпевший малейшего нарушения тишины. Преодоление непредсказуемых препятствий выглядело забавным и веселым, особенно когда он смеялся от писклявых визгов Юэна, страдавший арахнофобией, заново переключаться на Эмели, которая негодующе догоняла команду, проклиная гостеприимство Шадальских болот.

Вечером все студенческие группы добрались до лагеря у подножия невысокого перевала Сихотэ-Алиня с шумной горной рекой – неподалеку от каменных крутых уступов на поляне стояли десятки палаток и разведённый костер. Льёван и профессор Мюррей вовсю готовили наваристую уху из свежевыловленной рыбы и овощное рагу.

С уходом сумерек студенты собрались возле огня, и грея руки и ноги, запевали песни под игру Пенни на простой гитаре: Ваня, заметив у Юэна неплохой голос, дал ему распеться и выпустить тенор – остальные поддерживали его.

Ваня сидел с очень поникшим взглядом и всматривался в огонь, чтобы отогнать тяжелые мысли. А ведь когда-то, лет семь или восемь тому назад, они с отцом и матерью отправились в большое и дикое путешествие на Алтай, где воздух был ядреным и заряженным – не таким расслабленным и влажным, как на Айседале. Теперь, он думал о том, как хотелось поскорее забрать на зимние каникулы сестру из пансионата, услышать в письме очередные обещания родителей избавиться от алкогольной зависимости – вновь испытать счастье от прошлого. Песня прекрасно сочеталась с переходами струн, необременительно напоминала ему о счастливом детстве, в котором он бежал в поле совсем маленький и купался в полутораметровых колосьях трав; он видел что-то очень близкое в лице Юэна, но не понимал конкретно….

Следующим предрассветным днём Ваня, очнувшись, уже помогал Юэну подниматься на гору, подбадривал его, когда тот хотел сдаться и подождать остальных в лагере. Карабкаясь по спинам каменных спящих великанов, он давал руку помощи, говорил, что оставалось меньше половины пути (что было конечно неправдой), показывал способ правильного восстановления дыхания, чтобы найти из последнего физической силы. Эмели плелась в самом хвосте и успевала только из-за частых передышек Юэна. Ваня спускался за ней в дремучий туман и заставлял двоих через не хочу идти ради стоящего зрелища.

На вершине Облачной горы студенты дожидались «отстающих» и продолжали сидеть на прохладных камнях. Пришёл час. Ваня попросил Юэна первым делом посмотреть в даль – и не пожалел…. Дикие сопки примыкали к горной башенной крепости из диабаза и порфирита, укрытая пряным росистым ароматом ковровых елей и сосен, амарантовых кедров. Раннее утро окрашивало мглистое покрывало из малахитовых сопок багровым поступью осени. Плотный туман плыл словно тихое цунами – огибал вершины и разливался за их пределами не останавливаясь. Ваня так же, как и Юэн восхищался грандиозностью природы и откладывал пейзажи в голове, помнил каждый из них – верил, что глаза забывали все тревоги и печали, словно их никогда в жизни не существовало….

По возвращению в Ильверейн, в конце сентября состоялись долгожданные Драконьи Гонки. За границами Ботанического сада, распростиравшийся на полдесятка километров, находилась возвышенность, на которой был образован круг из арок – порталов (студенты называли это место «Воронка»), которые высаживали либо на летающем острове или на скалистом стадионе в двадцати километрах от Диких земель).

Драконьи гонки много значили для Вани, однако не играли первоочередной важности в его жизни, в отличии от Джеймса. Соревнование изначально придумалась как забава сёстрами, что стали первыми первородными магами на Земле – Ветряной Рехс и Огненной Арсалией. Главная задача – это преодолеть полосу препятствий быстрее всех. Риск, видимо, вызывал в его крови здоровый азарт – ему нравилось не сидеть на одном месте, быть хоть-где преуспевающим и достойным похвалы.

Перед началом состязания Ваня надевал кожаные перчатки, гладил питомца, слышал крики над собой, и просил Ласку (так звали его дракона-самку) слушаться его и не выделывать показных выкрутасов, ведь она очень напоминала по характеру Эмели, которой только дай поблистать в лучах славы и почете. Он пожелал Джеймсу удачи – тот ответил ему тем же: надел защитный шлем, запрыгнул в седло и ждал момента вылета на арену пятым с конца по команде мастера Лара.

Послышался высокий взрыв светового шара в воздухе. Представление началось. Ваня почесал лоб дракону и напомнил ей, кто из них двоих «вел», а кто «следовал» и в каких ситуациях. Сложности с эллерейским языком не являлись помехой для его крепкого союза с Лаской, предпочитавшая вместо лишних слов преступать к действиям.

Специальные ворота на нижнем уровне под зрительскими овациями издавали клокочущие рыки – затемнённые открытые ставни ворот позволили вырваться на свободу другим небесным созданиям с панцирной блестящей на солнце чешуёй, что переливалась как маслянистые лужи после контрастного дождя.

Приятные громадные глаза с тонкими зрачками, немного напоминали сузившиеся зрачки кота или готовившейся к нападению гадюке; толстые лапы и кости проявлялись только у очень зрелых особей; крылья драконов отличались не только по размеру в соотношении с пропорциями туловища, а также и по форме – серо-оранжевый дракон Вани походил на огненную птицу и, казалось, защитная кожа напоминала перья. Джеймс вылетел на сине-фиолетовом строптивом драконе с широкой грудной клеткой: он дико рычал, показывал лидерство и выказывал на сотни человеческих лицах презрение, за исключением всадника. Последним оказался Мелдор Фейенберх – один лучших студентов в Ильверейн, учившийся на курсе вместе с Кесседи и Тедом, а также великолепный укротитель и главный конкурент на соревнованиях – все мечтали выхватить у него победу из рук, в том числе и Ваня. Дракон Мелдора только на опрометчивый взгляд, представился сравнительно тощим с остальными особями, однако длинные белые крылья с потёртостями на боковых выпирающихся ребрах были главным преимуществом.

Постепенно все участники соревнований поднялись над открытым и пустым небом, стали хаотично делать нырки друг над другом, потом строились в ряд и разлетались по всему периметру стадиона, синхронно собирались над зрителями в кольцо и вращались, создавая эффект центрифуги. Выпущенные шары света дали знак пуститься в пляску на опережение. Понеслась…

Первые пять минут напряжение и волнение не отпускало Ваню: в прошлом году из-за непослушания Ласки он вылетел из четверти финала – на этот раз не собирался никому уступать. Несколько ослепляющих заклинаний поменяли позиции игроков, и оказавшись в числе тех, кто попал в первую ловушку, он скоординировал поводком движение верного питомицы, просил её не придавать большого значения временному ограничению, и описывал ей обстановку сзади и спереди.

Ласка верила в интуицию наездника и преодолевала резким боковым поворотом расширяющиеся электрические мины. Ваня убеждал её пролететь прямо через них, чтобы собрать вокруг себя энергию для защиты – при вероятности того, что кто-то будет пытаться их задеть и выдворить с полосы препятствий. Так и произошло. Двое соперников на лету сговорились обложить их с двух сторон – только они решили задеть, как Ласка взмахнула крыльями и электрические заряды заставили недобросовестных всадников потерять контроль над ситуацией, столкнуться со скалами и впоследствии искупаться.

– Умничка, красотка! – хвалил Ваня. – Последнее кольцо и ты сможешь блистать перед публикой в буквальном смысле.

Он догонял Джеймса, уступавший место несменяемому лидеру. Товарищ, увидев расхорохорившийся вид Ласки, решил немного уступить важной даме, чувствуя возрастную и кризисную несобранность Акселорна. Драконы Вани и Мелдора парили мгновениями вровень между искусственно созданными труднопроходимыми воздушными коридорами и на низком трамплине спасались от столбов водяных бомб.

Последние полосы препятствий из невидимых клеток наконец-то позволили Вани убедить Ласку разогнаться, уделать нос дракону Мелдора на обширном и затянутом крюке.

Стоило видеть довольное выражение противника, не ожидавший такого поворота событий. Финишная световая линия отдала предпочтения и заслуженные лавры Ване. Послышались оглушительные аплодисменты и ораторские поздравления, результаты очков и имена всадников, прошедшие во второй тур, назначенный на декабрь.

Драконы от изнурительного полета ловко просачивались в подземное логово. Соревнование закончились, и пока на спуске к берегу с пространственным коридором воцарялась толкучка, Эмели и Пенни захотели поздравить Ваню с первой победой. Юэн поспешил за девушками, просочившиеся в специальные стойла. Под ногами доносился усталый рев и утешительные слова хозяев, разделявшие с драконами победу или поражение – общались с ними словно с друзьями или родными братьями.

Ваня вытирал вспотевшее лицо и волосы от жаркого и нежного дыхания Ласки. Тренер Лар поблагодарил всех за достойную игру, которая, по его мнению, оказалась куда интереснее и лучше, чем прошлогодняя, посмеялся и разворошил волосы победителю, а после предоставил подругам-болельщицам бросится ему на шею. Ваня первым делом поприветствовал Юэна и спросил о его первых впечатлениях: было приятно услышать восторг о профессионализме, смелости и ловкости спортсменов – он умилялся тому, как ассистент директрисы проявил озабоченность над темой достойного отношением к драконам, считал, что это немного напоминает «варварские» и увлекательные развлечения ради хлеба и зрелищ. Мастер Лар, не стал возникать и обещал как-нибудь побеседовать с ним на такую деликатную тему, доказать Юэну ошибочность его мнения, и после ушёл.

С уходом тренера много недовольных взглядов направилось на Юэна и только Мелдор не постеснялся высказать недовольство:

– А какое ты право имеешь так говорить коли сам на драконах не летал?!А?!

– Я… – заколебался Юэн и вдруг почувствовал себя загнанным ягненком перед волком.

– Если не знаешь, будь добр узнай, а потом говори! – презрительно, с некоторым высмеиванием закончил студент, злившийся скорее от второго места, чем от наивной дерзости.

– Мелдор прекрати! – заступился Ваня.

– Я хотел сказать пусть не строит из себя защитника природы. – объяснял товарищ по соревнованиям.

– Мог бы разъяснить, а не упрекать, – он просил его не быть таким категоричным. – Юэн не знал, и попрошу о нём так не высказываться…

– Тогда пусть молчит или подумает прежде, чем говорить. Не выношу таких выскочек! – Мелдор прекратил конфликт намеренно, чтобы не портить отношения в коллективе из-за какой-то «недотепы» – так он мысленно отозвался о престуденте.

Ваня проникся забитой реакцией – увидел, как это задело и сделало Юэна поникшим, униженным, поэтому он сразу же ненадолго отстранился от товарищей, и наоборот хотел вернуть настроение:

– Не обращай внимания. – советовал убедительно он. – Мелдор просто ещё уязвлен от поражения мне, а тут ты под руку. Давай лучше пойдем. Мне приятно слышать, что моя победа тебе не безразлична, в особенности мне приятно, что ты так беспокоишься о драконах, в том числе и Ласке. – утешение непредвзято грело.

Эмели в это время, как и Пенни, заметила кое-что особенное: Юэн и Мелдор посмотрели друг на друга так, как будто давно знали друг друга – изначально были врагами. Это смутило и Джеймса, не ожидавший такого резкого негатива от того, кто несмотря на признаки нарцисса не позволял себе такого отношения в общение даже с самыми отвратными людьми.

Ваня отвлеченно прочитал ранимость Юэна, которую тот не смел показывать перед другими – он только сильнее убедился в его добросовестности.

Вечером состоялся праздничный ужин: Джеймс, понаблюдавший за неприятной сценой после соревнований, только из-за ведомости перед авторитетом поддерживал Мелдора, актёрски продолжал не обращать особого внимания на Юэна, рядом с которым сидел довольный Ваня, и потом, произнес тост в честь друга – желал ему сотни поцелуев от поклонниц. Эмели тут же чмокнула победителя в щёку и тот засмущался: все засмеялись. По такому случаю присели Тед и Кесседи, но они обходились без красноречивых слов, предоставляли возможность Джеймсу веселить публику.

– Юэн, а что ты скажешь нашему Ивашке? – хотел услышать очередное оправдание себе, но вместо это услышал совсем другое.

– Он чемпион и все… – со светлостью сказал Юэн.

– Вот, это я понимаю: краткость – сестра таланта! – Джеймс не показал раздражения и поднимал за друга бокал вина, которое раздобыла Эмели на кухне.

Ваня обнял Юэна и ему сказал:

– Спасибо, тебе огромное!

– За что?! – удивился он.

– А просто так! – не нашлось другой причины, чтобы ответить иначе.

Все чокнулись и отпили вкусного местного напитка под обсуждения меленьких учебных и безвредных сплетен про предстоящие зачеты и нововведения к моменту окончания весеннего семестра, говорили об увлечениях и планах на следующие выходные.

Ваня подарил первые дружеские объятия, подал руку помощи и вернул веру в человеческое бескорыстие, заразил идеями и новыми впечатлениями.

– Это тебе! – вручит он бесценный подарок.

– Лук и стрелы?! Неужели ты сам их сделал?! – Столько восторга, искры в темных зрачках глаз, драгоценнейшая нежность улыбки, кучевые облака на щеках, окрасившиеся цветом заката.

– Все, кроме надписи. – почесал затылок Ваня, усмехнулся, и также засмущался, но только от легкого дружеского толчка по спине.

Увы, но этого не забыть…

Кесседи Мидзуно по истине инопланетная личность. Её реинкарнация наделена метайской чистокровностью. Она – редкостной величины боевая гейша с ярким лицом – вытянутым и прямоугольным, с острыми скулами и лунной бледностью. Говорили, что искусство древней гейши заключалось во взгляде, покорявший ускользающий мир красоты. Взгляд Кесседи – это лезвие меча хладнокровного самурая обнаживший блестящий клинок. Фиолетовые бездонные глаза, тонкие едва заметные синие губы, худощавое двухметровое тело, вытянутая шея, прямые серебрившиеся в свете солнца и луны пепельные волосы, идеальная челка и два разделительных локона-кунаи возле ушей – никто не обладал таким волевым могуществом, чтобы не покориться её инаковости.

Кесседи жила с рождения не одна, а делила власть в замкнутом уголке японского сада со старшим братом – аутизмом: она никого не впускала внутрь, гуляла практически одна воль декоративных мосточков и заледеневших бесцветных водоемов, старческих сакур и слив, чьи изящно-кривые ветви засыпались мягким слоистым снегом Хаккайдо. Старший, вечно больной брат изредка выходил из маленького домика с фонтаном. Это случалось тогда, когда младшая сестра находила изъяны в саду и сомневалась их устранять. Брат трепетно топал по каменной дорожке, находил её в задумчивости и вечно шептал что-то на ухо. После несовершенства устранялись моментально и забывались, словно иллюзия времени…

Однажды случилось так, что Кесседи решила не послушаться брата (он куда-то исчез) и ушла не из сада, который судорожно любила, а из отчего дома. Она устала видеть постоянство. Отец говорил, что ничего постоянного в жизни и в природе нет…

Долго бродила Кесседи, не думая куда и зачем она шла. По наитию судьбы семилетняя девочка прошла через магические синтоиские врата, поднялась к основанию пагоды в тени дряхлых зеленых деревьев, вошла внутрь, поставила палочки с ароматным духовным дымком, помолилась за отца и за мать, и стала воспитанницей клана боевых гейш. Родной дом навсегда стерся у неё из головы, как и постоянство зимнего чистого сада, который увядал в одиночестве…

Кесседи почувствовала, что жизнь её меняется. Она спустя года увидела, что есть смена времен года, что жизнь – это цикл, вечное движение. Озарение нашло уже в Ильверейн, когда она столкнулась с пугающей реальностью – родом человеческим. Все лица были одинаковыми, плоскими, походившие на игровые черные и белые камешки, за исключением некоторых…Чтобы хоть как-то не теряться и не выглядеть глупой, она придумала превосходный способ справляться с дефектом – расшифровывать знаки и символы, решать уравнение под названием «личность» через многоходовые числовые и буквенные значения. В начале такая алгебраическая семантика получала негативный результат – невидимый окружающим стресс. Потом, поднабравшись опыта, понаблюдав, она смирилась с участью, что это её единственный способ познание сущностей.

Жизненно-программная, вызубренная рутина затухла, когда Кесседи – самая талантливая, но пугающая всех остальных, студентка и эйра света направлялась в Особую секцию библиотеки. Книжная цитадель находилась в Северном крыле, каждый уровень соединялся пандусами. За что Кесседи обожала библиотеку, так это за то что она сливалась с частью уличных и учебных коридоров по всей окружной площади, а быстро перемещаться с одной секции в другую позволяли специальные лифтовые подиумы.

Не испытывая страха к высоте, Кесседи поднялась на последний уровень и обнаружила в двенадцатом часу ночи фигуру, которая ускользнула из её вида, оставив на столе бумажные заметки. Она преисполнилась любопытства. Она никогда не видела у мужской половины планеты приятный и не кривой живой подчерк. Она мысленно приготовилась выпрыгивать из окна, прочитав бессвязные предложения и формулировки – программное обеспечение из eё нейронов не разобралось в куче записей, не знало на каком неизвестном языке происходил перевод. Главное, чего она не смогла добиться – арифметической точностью отгадать обладателя. База данных дала сбой…

Короче, Кесседи прихватил «кондратий», как привык в таких ситуациях высказываться Ваня. Вместо того, чтобы уйти в анализ и перестать существовать мыслями в материальном мире, она признала важность своего личного метода – разгадывания заметок. Она с потупленным взглядом посмотрела на безлунное ночное небо в окне и ушла изучать находку.

Кесседи, не появлялась на занятиях неделю, спала плохо до столкновения одногруппником Тедом.

– Кесседи, ты куда запропастилась?! – с преувеличенным удивлением спросил он.

– У меня были срочные дела.

Тед увидел в её руках два листка бумаги. Он догадался, что они принадлежали кому-то другому и попросил взглянуть:

– Да, это не мой почерк. Сейчас мало кто использует бумагу, когда есть криптография…

– Это я знала.

Вдруг из-за спины Теда показалось чистое лицо. Кесседи отодвинула товарища и быстрой походкой робота поспешила вручить пропажу. Юэн как раз общался с профессором Коллинз. Эмели не успела настороженно отреагировать на резкость той, кого она называла «инопланетянкой».

– Дер-жи! – она подошла почти впритык к чужому носу. Посмотрела в темно-карие глаза – они поразили её ощущением полного погружения в животворящую пустоту.

Юэн растерялся, его лицо изливалось необъяснимым чувством радости. Профессор Коллинз улыбнулась, и не решила вмешиваться неловким приветствием. Кесседи поклонилась.

– Спасибо, вам Кесседи-юй. Я думал их совсем потерял. – Юэн поклонился точно также.

– Я бы хотела вам не вернуть, их а забрать. Вы позволяете?

– Если они вам так нужны… Ладно.

Кесседи повторно поклонилась.

– Кесседи, а что это было?! – не удержалась Эмели.

Поворот шеи и наклон головы в бок – жуткое зрелище, если честно, но такой была только наружная сторона Кесседи. Эмели отвернулась, не оскобленная, но обиженная. Юэн тихо посмеялся. Ох, эта Кесседи…

Кесседи так и не сумела прочитать: был ли он благодарен, растерян или разочарован – но ей впервые было не все равно. Для талантливой студентки – черновики представлялись доказательством непредсказуемости человеческой души и её смысл существования во вселенной. Она шла, и думала, осознаннее некуда. В кавардаке бессмертных шифров и кодов Кесседи отбирала похожие комбинации заметок, говорила с собой вслух, не замечая того что часть прохожих, спотыкались или даже падали от силы её спешки.

– Безумец….

Кесседи первая догадалась о истинной сущности Юэна – художественной образе странника по различным мирам и космосам; знала, что он, как и она, чего-то искал высшего. Для неё он предстал человеком, который готов был принять вызов судьбы вечно что-то обретать и терять, уходить за горизонт без какой-либо смысловой причины. Она признала, что человек – существо, которое не руководствуется логикой, и ничем не отличается от других живых существ. Это иллюзия. Толкование души – занятие пустое…Без мира – магического зеркала она пустота…

– Знаешь, я столько живу, а ничего не знаю о жизни. Не понимаю почему так происходит…

– Разве знать это имеет значение? – спросил её тот, кем она не готова была жертвовать.

– Когда ты один, да.

– Но ты не одна.

Тепло крепкой горячей руки. Кесседи не посмотрела в глаза – она улыбнулась. Улыбка говорила только об одном – она чувствовала себя обычной, смертной. Она чувствовала….

Последний миг. Она сидела на крыльце заброшенного дома. На фоне обреченного неба в заросшем саду цвела уцелевшая «умэ». На руках она держала невинное, беззащитное высшее создание её мгновения. Она радовалась красоте, которая от неё ускользала, как призрак, дух. Прокатилась слеза. Чьи-то мягкие пальцы впитали боль.

Глубокой ночью Кесседи вошла в пустую, темную комнату и потревожила покой реликвий, которые долго томилась на стене с бамбуковым полотном. Она достала из отцовского тайника шкатулку матери, где лежали не тронутые временем идеальные листы бумаги, задетые неровными уголками и наклоном спонтанно-красивого подчерка в правую сторону. Она взяла последний пустой лист и писала, то что писали все – истину.

Кимоно свободно легло на тело – ничего не изменилось. Веера расправились. Глаза вспорхнули и взлетели, устремившись в иной – непостижимый обычным человеком мир….

Пенелопа – поздний цветок, расцветающий только в сезон жестоких зим. Цветок, который до последнего скрывает свою божественную природу. Цветок, что поёт умирающим на их последнем рассвете…

Пенни в годы цветения не была красавицей, но только единицы умели созерцать её милосердное весеннее лицо, настоящее серо-голубое отражение неба на глазах, сплетённые солнечные лучи волос, парящий нос пуговкой и недоспелые губы, силуэт молодой ивы на затерянном берегу широкой реки. Её образ сиял в контрасте с сиренью, пионами и майской листы на ветвях.

Шли года, столетия, тысячелетия… По-прежнему она осталась идеалом… Зримым, явным и живым.

Реальность на то и реальность – она никогда не открывает душе того, что не существует. Точно те же слова относятся к Пенни. Она реальность, а не выдумка…

Кажется «хорошая» девочка, должна оставаться «хорошей» в тени таких как Эмели, оставаться объектом рыцарских достижений, хрупкой хрустальной вазочкой для любования. Однако Пенни была другой. Выглядела естественнее всех. Она была, той какой не позволяла ей быть дотошность матери – с врожденной эмпатией и добровольной самоотдачей. Она видела красоту без художественных украшений, по этой причине не переживала, когда слышала бесцеремонный юмор Джеймса и флирт, что настойчивых, что скромных парней – ей доставляло удовольствие не жить, а проживать всеми фибрами музыку речных непредсказуемых течений.

Музыка – то сокровенное, благодаря чему Пенни не очерствела от маски прилежницы. Скрипку, которую она с детства презирала, стала её внутренним голосом, чистым любовным признанием к себе самой и наполнителем уединенной страсти. Когда она бралась за смычок, она вспоминала слова бабушки:

– Душа моя, никого не слушай. Играй… Играй до конца…Ты всё поймешь…

Поздними, глухими вечерами Пенни практиковалась в пустующей музыкальной аудитории, где давно не устраивались концерты: он состоял из кристальных пещерных стен и потолков, усиливавшие природную акустику – наичистейшее эхо проносилось на всём нижнем уровне и гуляло в самом начале спутанных тоннелей-катакомб в Ильверейн. Её музыкальные фантазии среди аплодировавшей тишины наблюдал только единственный зритель – «хвостик», который был счастлив по счастливой случайности оступиться.

Однажды в конце сентября стояла поистине летняя духота, зелень нехотя желтела, солнце сжигало облака в предчувствии недельных дождей от вскипающего побережья. По обыкновению, Пенни шла под руку с Эмели и слушала её небылицы, огибая Античный дворик, всматривалась в аллею пирамидальных тополей, озиралась на морскую видовую, которая сворачивала высеченной каменной дорогой к скалистому причалу и вою пунцовых волн. Непредугаданные порывы ветра заставили подруг завернуть в открытый павильон и выйти к каноническим флорентийским садам.

Перед каскадным фонтаном мифологических божеств расстилалось царство приторных и лилейных цветов: при одном дыхании зимнего холода они могли разбиться стеклышками и оставить стебли голыми, но местный климат держал их на пике поздней красоты, одаривая по утру освежающими бриллиантами. Размах и потерянный пафос сменились на поляны, уводившие в опушки дальних зон Ботанического сада. Парковые каштаны и вишни, старческие дубы укрывали от зноя бабьего лета и затмевали предыдущую скульптурность клумб. В тенистых беседках у широких прудов можно было успокоиться и наблюдать за утками, полоскавшиеся в зеленоватых водоемах.

За речушкой, в отдаленной части рощ, которая брали истоки за сопками, Пенни заметила голос Вани и Джеймса. Она увидела, что у заброшенной живой изгороди нарисовался вход, и решила узнать, что такого интересного там нашлось, отчего приятели оживленно шипели и ругались.

Территория потайного сада была маленькой, за невысокой разваленной каменной стеной виднелся открытый лес, доносивший с моря легкие дуновения морской соли и распаренной листвы. Запушенное местечко подходило для уединений – скамейка, мраморный источник, большой вяз покоились вместе с мертвыми от одиночества кустами диких роз.

Выяснилось, что тайный сад отыскал Юэн и попросил у Вани помощи, чтобы навести порядок, когда встретил их с Джеймсом (тот впервые упрекал друга в безотказности). Пенни, видя начинания, тоже захотела присоединиться и упрашивала Эмели не проявлять брезгливость к общему делу. Работа составилась хлопотной: хочешь-не хочешь, а пришлось выкапывать треклятые корни засохших сорняков, аккуратно обрезать разросшиеся колючие мертвые ветки розовых кустов, – заодно исцарапать руки в разодранных перчатках – на следующий воскресный день провести воду, смазав специальным маслом кран и починив умелыми руками несколько труб; на следующей недели навести генеральную уборку от листьев и веток, которые сжигались испепеляющим заклинанием Вани; оставшийся пепел рассыпался удобрением на почву. Маленькие зародыши кровожадной и пленительной зимней розы были посажены Юэном только в самом конце, после того как сад восполнился потерянными саженцами жасмина и морского шиповника. Пенни несколькими сеансами излечивала растения от прежней чахлости и болезненности, подарила им новую жизнь, сохранив крохотную часть забытого прошлого.

Время от времени и как любой, кто любил Юэна приходят в его сад и обретают противоречивое чувство райского забвения. Дикие алые розы цветут, пахнут на руинах и тоннах пепла с запахом смерти. Аромат приникает в легкие заживляя болезненные рубцы….

Кропотливый труд объединился той самой радостью, когда Джеймс магией воды начал всех обливать из-под шланга, и Эмели, не страшась кары от стараний Пенни, кинула сырую почву на его наглую рожу (месть за мокрую рубашку) – в ответ он напакостит ей в двойне, облив с головы до ног. Ваня применит магию, чтобы высушить её волосы. Как уморительно все засмеются, увидев на голове Эмели прическу пуделя, а также её нервно дергавшийся глаз – она пообещает отомстить неугомонному хихиканью тех, кто по её мнению, должны были задать Джеймсу трёпку:

– Ни слова… ни единого слова! – доброжелательным рычанием угрожала она. – Просто немыслимо… Ну я вам это припомню!

Пенни с первого момента дружбы с Эмели знала её экспрессивные реакции, ухитрявшиеся замещаться отходчивостью, особенно если это касалось пакостливых шуток.

Целый месяц и ежедневное присутствие Юэна за трапезами позволяли Пенни узнать, что их объединяла любовь и почтительное отношение к природе. Оба, кстати были родом из Лимфреи, обожали сезоны сбора ягод и грибов, увлекались поиском редких лекарственных трав. Пенни как будущая эйра[1] природы смущалась, слушая его похвалу, который разделял взгляды остальных по поводу её таланта в приготовлении отваров и целебных снадобий.

Наконец-то… долгожданная золотая осень, ветер становиться прохладнее, листья в одночасье желтеют, вбирают свет летних лучей, лениво опадали и слабо держались букетами на отяжелённых ветках. Короткая, но яркая осенняя пора практически стремиться к апогею, солнце на Айседале светит намного чаще и дольше, а пламенные краски листопадов и стойких крон деревьев тлеют в серости миролюбивых ливней и дождей, мягкая влажность сопровождается мечтательной меланхолией в воздухе.

Теплица академической оранжереи никогда не пустовала, если в ней ковырялась Пенни. Она каждые выходные навещала только-что посаженные ростки азафия, славившийся лечебными свойствами при профилактике болезней желудочно-кишечного тракта; окрепшие корневища абраксуса использовались в препаратах от тяжелых психозов, а агрессивная лаза плотоядных пуценкратов, чей наружный покров выделял особенный яд, боролся с раковыми клетками или его въедливый запах помогал человеку выйти из состояния тяжелой комы.

Юэн согласился оказал врачебную помощь при залечивании ранки растения, из которого вытекал сок. Пенни просила отвлечь очередное дитя природы в момент нанесения на очаг заражения маслянистой жидкости из пипетки.

– Очень хорошо. – хвалила его она, – Ты умеешь обращаться с капризными растениями. Спасибо, что смог успокоить этих недотрог. – и поблагодарила. – Эмели не очень-то любит этих непосед…

– Но не лучше тебя. – добавил Юэн.

– Я просто натренирована, но иногда помощь необходима как ни крути… – оправдывалась девушка.

– Иногда я бываю неуклюжим и рассеянным, – делал то же самое он.

– Бывает, – смирялась она, но потом уточнила: – Зато у тебя заботливые и аккуратные руки.

– Скорее изнеженные… – произнес Юэн, увидев приятный смешок в ответ, и его щеки покраснели, глаза сильнее раздобрели улыбчивым смущением.

Пенни было приятно видеть Юэна каждый день, но она не чувствовала ничего большего чем дружбу, и он тоже, хотя считал её в десятки раз лучше превосходящей, уверенной и раскрепощенной Эмели; в ней тоже была свобода – внутренняя, какая-то одухотворенная. Он верил, Пенни превзойдет себя и станет великолепной эйрой природы, излечивающая раненные сердца….

Юэн стал появляться чаще в Оранжерее и согласился в свободное время факультативы профессора Уильямсона, который не просто уговорил его стеснение, а прямо настоятельно уболтал.

Пенни не пожалела, что нашла хорошего партнера в пятничном кружке, помогая освоиться с техникой ухода за растениями и лабораторными инструментами, искать общий язык при обсуждении свойств трав и прочих настояв, эликсиров и ядов, трудных органических и неорганических соединений. Она теперь не чувствовала себя одинокой в кругу других отличников, убивавшие время от скуки.

В один пасмурный вечер они встретиться и пойдут на занятие. Юэн вручит ей в руки шелковый нежно-розовый платок.

– Ты думаешь, я была той самой? – прикинулась она.

– Эмели сказала, что такая традиция.

Юэн, на удивление, был решителен. Как-то не по себе. Даже описать невозможно. Он, конечно, сомневался, но только не в действии, которое совершал, и сказал:

– Я сделал свой выбор.

Пенни возьмет подарок в руки и не покажет никаких подозрений. Вечером заиграет дождь, она аккомпанирует ему сквозь непроницаемую толщу стен. Прежде чем исполнить композицию плавным движением смычка, ей броситься шёлковый платок.

– Угадал… – подумает она вслух и настроиться на игру. – Жаль, что мне нельзя ему это сказать, иначе суеверие не принесет удачи.

Музыка наполняет кристаллы аудитории невидимым, но чутким только трепетному слуху натуральным волшебством звуков. Мелодии рассказывают о том, о чём Пенни не догадывалась. «Хвостик» наблюдает за ней…

– Пенелопа-ай, останьтесь, вы …

– Уже поздно.

– Вы верите, что…

– Я ждала этого часа всю свою жизнь. Сейчас или никогда.

– После всего что я совершил, вы простите меня?

– Я давно вас простила, глава… Я хочу посмотреть в его глаза…

Искусно-терпеливые руки исцеляют сильнее, чем самое огромное в искупление или знак милосердия. Каждый кто любит, любил, будет любить поймет…. «Времена года» наполняются ароматом Эмпирея.

Тео. Только друзья, мать и дети называли его так ласково. Он, завидный пятнадцатилетний высокий красавец с нестареющим северо-западным лицом, жилистый фигурой, широкими плечами, приковывает женщин арктическими глазами, блондинистыми длинными волосы, что укладываются за уши. Такой же одиночка, но светлый, полный мудрости чуждый человеческим страстям, но талантливый маг воздуха, преданный наставник и чуткий друг.

Вся его жизни, это путь благородного человека, которого понимает только его собственная душа. У него удивительный дар не искать противоречий на пустую голову… Не то что некоторые. Вот этим некоторым он всегда помогал и делал их проще – такими какие они есть.

Тео подчинялся принципам увлекательной рутины. Каждый день он тренировался: ни день, ни погода, ни обстоятельства не мешали ему нарушать плавный ритм ветров, что освежали его голову от излишеств.

Воскресенье. Особенный день… Юэн пошел с Ваней навестить на летающем острове Тео, обещавший научить нескольким исключительным приемам. Конечно, хотелось увидеть мастерство того, кто никогда не показывал неприязненности или усталости при виде посторонних лиц.

На открытой тренировочной базе суровые холода задерживались, в том время как прибрежный ветер оголил старый дубняк за территорией Ильверейн, снес с опушек чахлую листву и оставил в загляденье только коричневые сопки, терявшие молочно-кофейный окрас, нагромождаясь серой облачностью.

Тео оттачивал навыки магического фехтования воздушным посохом. Ваня при всей старательности, не обладал еще задатками созерцать потайные смыслы взмахов и размахов, Юэн же, как не маг, весь светился от сгорающей зависти занять его место – хотя бы на минутку. Тео заметил это и претворил желание:

– Хочешь научу?! – предложил он.

– Я?! – стыдливо переспросил Юэн – Но я ведь не маг?

– Но ты глаз не сводишь с моего посоха и моих рук. – Тео пытался утереть страх в порошок. – Иди, не стесняйся!

– Правда?!

Детская, первооткрывательская «правда!?» покорила Тео – он не слышал такого ни от кого, кого знал или кем случайно успевал понаблюдать.

– Магическое искусство никому не принадлежит, в том числе и его создателям. – говорил он. Это так убедительно, и не требует доказательств…

Тео показал правильные стойки, движения запястий, пальцев, тактику перемещения ног, и его осенило – Юэн хотел раскрепоститься, но не умел этого сделать. Об этом говорили узенькие плечики, запущенная спинная группа мышц, коррелировавшие с искристым преимуществом – свободной пластикой рук, переливчатой изящностью запястий, которой доставало Кесседи, поворотливость шеи и туловища, точнее их перспектива для эквилибристической гибкости.

– Надо поработать с телом. – делал он критические замечания. – Расправить, особенно плечи…

– Я очень нескладный! —безответственно отреагировал Юэн. Тео не удивился и придумал кое-что.

– Нет, дело в другом. Попробуй импровизировать движения ветра. Как ты видишь… На меня не смотри!

Эксперимент вселил и гордость и грусть в мысли Тео. Юэн сочетал в спонтанных приёмах несколько редких техник.

– Вот, видишь теперь… – старался он придать уверенности. – Твоё запястье напрягается наподобие струны или тетивы. Талия неустойчивая, но обожает при всяком удобном случае выворачиваться….

– Они выглядят нелепо… .

– Ничего страшного, терпение и труд всё перетрут! – подбодрил Тео, и напоследок применил ещё один ловкий трюк – Знаешь что тебе поможет?!

– Что же? – Юэн вскрылся и не заметил как повелся на добрый жест.

– Научись стрелять из лука. – щелчок пальцев произвел двойной эффект эврики. – Стрельба поможет сфокусировать корпус талии, ровно стоять и развить мышцы рук, нерабочих плеч, а про спину я уже ничего не говорю – это поможет тебе с нынешней координацией выйти на новый уровень…Может быть станешь гимнастом…Кто знает, как жизнь повернется?

Тео дал хороший адрес и имя человека. Странно, как он предугадал прихоти Юэна, мечтавший испытать образ эпического и сильного героя.

Он решил на совете не останавливаться, и показывал нечто совершенное. Ваня хотел разинуть рот, но постеснялся.

– Я осваиваю технику уже два года с того времени, как нашёл родную стихию. Будет весело, если вы все присоединитесь.

От такого грех было отказаться. Все трое начали двигаться, под наставлением Тео. Получался круговой танец с вытянутыми скрещенными руками: ладони едва касалась запястий, меняли направление по завершению цикла, с каждой минутой то поднимались, то спиралевидно опускались планомерным тактом часовой стрелки, то соединялись, то разъединялись. Круговорот эллей…

– Неплохо, очень неплохо, Юэн. Такими темпами ты станешь сильнее… Ты чувствуешь что-то?

– Да. – вдохновленно ответил Юэн – Это вихрь, как вечность.

Настроение Тео за долгое время поднялось. Мало кто знал, но он был глубоко несчастным юношей, который умел прощать и терпеть «выходки». Он много лет страдал – с тех пор, как родной отец ушёл из дома и перестал его практически навещать из-за жены, не принимавшая развода. Ему было семь, он нашёл мать, которая попыталась покончить с собой в ванне. Он решил вернуться пораньше из школы: хватило ума отказать мальчишкам в компании и прийти вовремя. Как-только у отца завелся роман на стороне и не понятно с кем, Тео испытал на себе чувство брошенности, и никогда не смел винить слабость матери – он часто думал о смерти, когда дрался с теми, кто называли его слабаком, а мать придурошной – он всегда отвечал и выпускал злость до конца. Пришлось перейти на домашнее обучение. До занятий толком руки не доходили с появлением бабушки, бывшей судьи, которая ушла в отставку и начала присматривать за внуков и любимой невесткой, вместо оправдательного нытья её сына.

В тихо и уютно свитом гнезде спокойно не становилось. Через полгода нервные и неконтролируемые вспышки маниакально-депрессивного поведения заточили мать Тео в тяжелую форму психического расстройства. Соседи старались сочувствовать, а глупые дети и сверстники насмешливо шептались, обзывая Шаткой Клавдией. Тео сумел всё смолчать, лечил мать и ни разу не жаловался, не понадеялся на помощь безучастных родственников, особенно устойчиво держался при переменных визитах старшего брата и двух сестёр-близнецов – никто не верил в её выздоровление кроме него и бабушки.

Жизнь в родном Айседале придавалась смыслом только частыми рассветами и закатами уходящих надежд. Маленькое хозяйство, а именно огород, облагораживался стараниями Теда, который пытался радовать мать самым малым – большим урожаем терпкой смородины и прихотливой крохотной водянистой после дождей клубники; ясной погодой, ухоженным домом, где всё лежало на своих местах; поездке на часовой электричке до ближайшего укромного побережья. Бесснежными и ветреными зимами было морально сложнее, но он не сдавался.

С поступлением в Ильверейн, Тео первые два года не находил себе места и выглядел зашуганным, неусидчивым и несобранным. В первые каникулы усугубленный препаратами вид матери напугал его, но бабушка заставила внука вернуться и не сметь думать об исключении – глубоко в душе она знала, что он нуждался в глотке чистого не обременительного воздуха, как все дети. Клавдия сумела немного оклематься, но оставалась в подвешенном состоянии при чтении писем, молила сына не переживать понапрасну и советовала обзавестись друзьями – он же отвечал, не пререкаясь:

Дорогая мама, с последнего письма прошло около двух недель. Мне приятно слышать, что у вас с бабушкой всё хорошо. Писала Эйда, вы уж пожалуйста не ссоритесь – она очень склочная, но всё же моя сестра. Я выписал со своих стипендиальных накоплений билет в Восточный Босфор, сходите пожалуйста в театр, ради меня… Там будут показывать новый балет, такой красивый и не долгий. Его советовал Мелдор. У меня все хорошо, правда, не волнуйся… Учусь прилежно, как подобает. Жду не дождусь уже лета. Можно побыть подольше, съездить на Сосновую бухту. Вода там чудесная, теплая…. Я сейчас сижу в комнате, один, как всегда, после тренировки.

В новом письме появились, незнакомое матери лицо в пронзительных предложениях:

Знаешь, мама, у нас в Ильверейн появился очень удивительный парень. Его Юэн зовут. Он знаком с Ваней, я тебе уже рассказывал много раз. Юэн … Такой…Как тебе объяснить? Необычный, не как все…

Он очень добрый. Нет, слишком однозначно пишу…. Вот, если бы ты его видела вместе со мной, сказала, что мы с ним братья, но он другой. Он ассистент директрисы Олдридж. Часто рассеянный и нерасторопный, но удивительно, наша директриса его очень ценит – ей трудно угодить, она ведь довольно строгая и принципиальная, а на днях, я увидел её немного что ли расслабленной. Не знаю в чём дело, но Юэн мне тоже понравился. Кстати, он сегодня с Ваней был в качестве ученика, изучал некоторые приёмы, хотя совсем не маг. Представляешь, что он сделал после занятия? Он поклонился мне и назвал меня «мастер»! Мастер?! Так приятно стало, и никакой лести я не увидел. У него глаза тоже карие, это такая редкость, особенно сейчас. Они, конечно, намного темнее, но твои глаза не сравняться…

Так хочется съесть твою любимую ореховую пасту с шоколадом. Если сможешь – сделай, я буду очень благодарен. Бабушка писала, что вы были у доктора. Слава богу, всё хорошо. Скоро выпишут новые препараты. Я договорился с отцом Пенни, он в этом разбирается. Тебе же в ответ она присылает специальный отвар. К письму я прикреплю посылку. Пей этот чай, он помогает. Пей и думай о том, как она для тебя старалась…

Я очень тебя люблю, напишу как обычно,

Искренне и со всей душой обнимаю,

Твой сын, Тео.

Письма с матерью и адаптация в Ильверейн облегчали внутренние страдания Тео, делали его счастливым, особенно после дружбы с Мелдором. Они были очень близки, у обоих в жизни происходило нечто похожее – Тед чувствовал себя в полной безопасности: спокойно тренировался и становился достойным в будущем звания мага воздуха, пока не встретил Юэна. В голове кружились много непонятного. Ему казалось, что у юноши тоже было нечто сравнимое с его бедой, в нём проснулось желание посодействовать их дружескому сближению, и он не видел ничего в этом дурного, если бы не одно, но…Мелдор.

Тео не делил друзей и не переходил на какие-то чужие стороны. Юэн сотню раз будет просить прощения, когда узнает о их разладе.

– Не извиняйся, – мягко произнесет Тео, когда-то, но потом. – Он, дурак, если до сих пор не понимает, что нужно забывать обиды. Ты сделал шаг вперед, а он шаг назад. Вот он и ненавидит себя и злится на меня, винит тебя…Но ни от него, ни от тебя я отрекаться не хочу. В моей жизни не так много друзей, чтобы их отвергать… Да и не такой я человек.

Один раз в неделю, по субботам Тео помаленьку обучал нового знакомого, и наконец-то понял в чем была между ними похожесть. Дело заключалось в упорстве, существовавшее по принципу курочка по зернышку.

День рождения Тео в ноябре. После встречи и тренировки он присел на сухую траву и попросил послушать игру на деревянной флейте, которая привычно лежала в кармане мантии. Тео создавал мелодию, перемещая пальцы с одного отверстия на другое закрытыми глазами, а Юэн молча лежал, смотрел на небо и покорялся музыке. Грустный мотив. Очень протяжный, лирический и светлый. Он трогал за душу и позволял заглянуть за высоту несущихся облаков.

Тео гениальный поэт. Вот его стихи:

Куда несутся облака?

Туда куда надумала душа…

И что же хочется найти вдали?

Ничто – взять и за горизонт мечты уйти.

Куда? Неважно. Покажет только солнца время.

Важное, – идти, и не страдать что это нашей жизни бремя…

Руки закинуты за голову, взор не сводит внимания с мёрзнущего неба. Еще одно блаженное чувство ёкнуло и замерло в безвременье.

Тео не внушался иллюзиями о вечном счастье, покое, видя сотни человеческих страданий и испытаний. Ты открываешь, наверное, важную вещь – путь к вере с единственной безусловной оговоркой: ничто не забудется и ничто не заставит падшую и потерянную душу оказаться в вечной власти пустоты. Ты доказываешь: если все обстоятельства против тебя, не надо говорить и утверждать, что невозможно в результате стать этими обстоятельствами. Всегда есть выход, даже в замочной скважине без ключа, потому что этим ключом, дверью или выходом является….

Джеймс – последний упрямец. Пройдут года, он всякий раз будет с ностальгической усмешкой припоминать знакомство с лучшим другом в его жизни. Как только какой-то недотепа по имени Юэн ступил на порог Ильверейн, все лавры внимания от доставались не ему – человеку гущи событий, легких связей, укротителю драконов. Джеймс всегда рассчитывал, что его харизма и неиссякаемый оптимизм, гибкость не подлежали сроку годности и ревизии. Юэн же портил идеальную картину вселенной. Он стал ещё раздражать своим присутствием, когда Эмели чаще предпочитала болтать не с тем, кого знала четвёртый год, а с тем, с кем познакомилась относительно недавно – Ваню это тоже касалось. Скрываемому недовольству, казалось, не было конца и края. Юэн выглядел в глазах Джеймса практически самым отвратным человеком, вызывал только снисходительную жалость.

Пришел момент, и Джеймс понял, что перегибал палку, становился чаще ведомым от мнения Мелдора, который зачем-то также невзлюбил Юэна. Мелдор называл ассистента никчёмной выскочкой… Джеймс вроде бы и соглашался, сидя за столом Фартелла: «Нет, ты посмотрите на него?! И не стыдится показывать себя во всей красе! Ещё и заставляет Теда смеяться! Кесседи, и та рядом! Уверен он как серый кардинал – всем улыбается и притворяется… Противно! Беее!»

Вскипел чистый субъективный протест и чувство несправедливости…Как так?! А вот так! Джеймс в коем-то веки признал, что умел сильно зависеть от чужого мнения и системы манипуляций в социуме.

– Что они в нём нашли?! Может быть я не прав…– рассудил он. В голове ничего не укладывалось. Как выглядит настоящий Юэн? Джеймс решил устроить судебный процесс тому, кого не считал искренним.

Ушло примерно пол месяца, и за рутинным приёмом пищи, веселя преданную публику, Джеймс пристально наблюдал за Юэном – собирал все аргументу за и против неустойчивого обвинения и сомнительного оправдания. При оценке каждой из позиций невещественных доказательств нагрянула мысль обратиться к экспертному, адвокатскому мнению – беспристрастному перед лицом его хилой морали.

Наступил декабрь, зимние осадки не торопились одарить Ильверейн пушистыми и тёплыми снежинками, погода чего-то ожидала. Джеймс настроился на серьёзный разговор с мастером боевой магии – по личному убеждению, Льёван умел разбираться в людях, да и при всех его достоинствах, Джеймса заинтересовали их редкие встречи с Юэном – это чаще случилось в Ботаническом саду возле тополиного перехода к Античному дворику.

Джеймс застал Льёвана абсолютно одного. Как хорошо знать маршрут тех людей, кто его по жизни не меняет! Он осмелился поймать удачу:

– Льёван, а вы Юэна давно знаете?

– Давно. – ответил мастер боевой магии. В начале его лицо удивилось от спонтанного вопроса, а потом обрисовалось крепким умилением. – Я его малюткой застал.

Он опомнился, понял в чём заключалась причина: «Неужели, сам Джеймс хочет признать свою ошибку?» – и тоже спросил, как будто ни о чём не догадывался:

– А тебе зачем, Джеймс?

– Да я вот… – ёрзала совесть Джеймса, – Ну как вам это сказать… – и всё-таки она собралась. – Я… Ну, короче! Вы же знаете, как отношусь к Эмели, Ване… Я стал очень часто и плохо думать о Юэне… Нужен ваш совет!

– Ясно. – послышался очевидный вздох.

Льёван дал весомые показания. Джеймса ударило будто пыльным мешком по голове. Юэн, оказывалось, находился в плену архетипа сломленного, но независимого.

– Вот значит, как… – Джеймс делал частые паузы, слушая доводы. Он теперь сочувствовал, и винил голос не замороченного разума. Ему никогда не доводилось сталкиваться с подобным – он всегда считал, что все проблемы человека, кроются в его неумении адаптироваться к обстоятельствам, принимать их условия. Юэн, точнее его случай, доказывал обратное.

– Я знаю, Юэн – не ангел, – говорил Льёван. – Однако внутри него больше ангельского, чем во мне… – Он ненадолго задумался, засмотревшись пустые кусты шиповника. – В этом я убедился. Иногда он такой беззащитный, маленький утёнок …

– Утёнок!? Почему?

– Ну что ты, Джеймс! – удивлялся недогадливости Льёван. – Сказка Андерсена. Юэн, как и другие достойные люди – лебеди по натуре, но их заставляют верить, что они навсегда останутся гадкими утками на убой хозяев, сородичей или охотников. Он очень мечтательный, проницательный и ранимый, и в то же время строптивый – вся моя боль и страх за него заключается в том, что он считает и то и другое чистой слабостью, неким пороком, недостатком….

Джеймс не смел прерывать. Льёван очень дорожил тем, кого он обвинял непонятно в чём.

– Встреча после долгих лет показала насколько он потерян и ищет уверенности. Скольких сил мне далось это видеть? – Льёван, словно позабыл, что говорил с кем-то, погрузился в своё. – Что я делал, если бы не личный ответ Олдридж?! Не знаю…Считай, всё бы пропало… – и тут он свёл пессимизм на нет. – А сейчас, я немного спокоен, особенно когда вижу его улыбку…

– А… – соглашался Джеймс.

– Что-то мы с тобой разболтались.

Льёван скомкано закончил беседу, и, поправив завязанный пояс на мантии удалился.

Откровение произвело такое впечатление на Джеймса, что он немедленно помчался в замок, и конечно надеялся поговорить с Эмели. Присутствовали и другие – Тео внимательно слушал, да в принципе, как и все остальные, но акцент ставился только на подруге.

– Эмели мне так не ловко… – расковался Джеймс. – Признаться, мне стыдно… Почему я раньше не подумал поговорить с Льёваном?!

Его беспокойное лицо побудило Эмели не пороть горячку, и не усугублять положение фразами-паразитами «а я же говорила», «а я же предупреждала» – она разжала прищуренные губы и поняла, что закадычный друг надеялся избавится от тяжести нарастающей драмы.

– Дурачок… – с пониманием одной руки она приобняла его шею. – Я знаю тебя с первого зачёта Палладия, который мы пересдавали трижды! Мы ведь привыкли получать от общения с людьми всё! Признай, что Юэн просто поубавил нашу спесь. – напоминала ему она. – Мы ведь, хотели перемыть ему косточки…Признайся, ты был под влиянием задетого Эго….

Эмели была весьма суровой, но это не как не сказалось на продуктивности её мнения – она не межевалась.

– Ты говоришь, как взрослая, – посмеялся Джеймс

– Ах, Джеймс, нам скоро пятнадцать! – воскликнула она. – Мы и есть взрослые[2]… Трудный возраст…

– А что ты думаешь?

– Нам повезло. У нас были любящие родители, мы росли, могли удовлетворять свои желания. Кажется, что у других тоже должно быть так… Но, увы – жизнь та ещё вредина! … А, если честно, приди и поговори…

Идею Эмели поддержали. Джеймс лежал в кровати, и вдруг понял, что всегда убегал от взросления… Он не хотел отпускать счастливое детство – там, где всё было довольно просто: не приходилось сильно сомневаться и долго выбирать – всё происходило само собой: друзья, школа, успех среди сверстников – никаких усилий. Его восприятие прошлого текло по маслу, никогда не пропитывалось горьковатостью, не смешивалось и не казалось однообразным. Сознание стремилось усидеть на двух стульях – оттянуть и замедлить время. То, что с ним происходило, касалось не только совести, а ещё чего-то другого. Стало невыносимо думать… Он не собирался c годами стать незаметным, испытывать частое чувство завышенных ожиданий от жизни. Он вроде бы был не готов отрекаться от юности, которая медленно перетекала к стадии зрелости….

Всё встало на свои места, когда один случай навсегда доказал Джеймсу простую истину – мир взаимосвязан и тесен там, где ты никогда бы не предположил…

Джеймс не дожидался особенного дня: он отыскал нужную комнату и постучался в дверь, а после вошёл – Юэн читал, пальцы поспешно убирали слёзы – эмоции закупоривались при виде посетителя.

– Юэн, – одолело неловкое чувство. – Можно с тобой поговорить?

– Да, конечно, – ответил он. – А что ты хотел?

Пришлось выкладывать. Юэн сопротивлялся и довольно просто дал понять:

– Джеймс, извини, но я не расскажу о том, что он сделал. Он предал меня, а я поступил подло по отношению к нему… Проще отомстил, но легче после этого мне не стало… Не думал, что он первородный маг и что мы встретимся когда-нибудь здесь…Я очень сильно подпортил ему жизнь… О чем сожалею… Больше ничего не скажу, как ни проси…

Джеймс все же выпутает правду из уст, но значительно позднее, а тогда он не остался безучастным перед подавленным состоянием Юэна

– Я очень сожалею, что позволил так поступить… – Просто мне было так больно… Так…. Я всех боялся и презирал его…

– Эй, всё хорошо, – он гладил его утешительно по спине. – Мне не стоило быть с тобой таким…

– Нет, не думай так. Я ведь видел, как тебе не понравился… Этому были причины… – ложно оправдывался Юэн из-за вины перед всем на свете.

Сбивчивые ответы-переживания. Льёван вынес оправдательный приговор – по всем пунктам сомнений. Юэн предстал откровенным, неподдельным и смелым, больше чем Джеймс.

– Это я должен извиняться, – Джеймс сам взял руку Юэна и печально улыбнулся. – Прости меня.

– Ну, что ты! Ничего…

Джеймс ушёл со спокойным сердцем – гордостью и приливом сил. Он решил разобраться покончить с его гнусной ложью. Ему не впервой приходилось постоять за «слабых» – но слабыми всегда для него были те, кто нападал и властно манипулировал другими – более «сильными». Он понял, что никогда не позволит ни себе, ни другим быть в этом состоянии жертвы; он хотел сорвать маски…

Юэн ничего не подозревал – только укромные стеллажи воспоминаний, затерявшиеся в ушедших жизнях объяснят с чего началась их вражда… когда-то старых друзей – Юэна и Мелдора.

Эмели от гнева прижмет Мелдора к стенке, Тео будет при последних встречах чуть ли не молить открыться. Джеймс при всём рвении останется наблюдателем… Он забудет подробности, кроме того, что заставило после грудь остро заболеть. Он пожалеет, что развяжет конфликт, которого не хотел допускать.

– Тео?! – истошно упрашивал Мелдор обратиться на его сторону всё равно что родного брата из-за страха.

– Не смей! – Тео взял бывшего друга за горловину мантии, едва сдерживался, чтобы не захрипеть от негодования. – Почему? Зачем? Ради того, чтобы я не узнал!

– Тео…– не верил своим глазам и ушам Мелдор.

– Ты выбрал себя! Как всегда… Ты трус!

Обидчик от сильного толчка рухнул на землю.

Джеймс впервые увидел слёзы Тео – того, кто никогда их не показывал. Крепкая связь разрушилась. И он, и Эмели поддержали Тео, заметили, как он волочился зверем – побитым, раненным, пойманным в капкан. Ноги подкашивались. Не мыслимо, как Тео переживал разочарование… Все видели это.

За спинами, в полном одиночестве Мелдор не знал куда выпустить волчью ярость – заевшие мысли рычали, зубы оскалились, бешенные глаза бились в истерике: «Ненавижу, ненавижу тебя, Юэн! …Ненавижу! Всем сердцем тебя ненавижу…» Джеймс обернулся и закрыл рот рукой.

Мелдор рассвирепел, как будто готовился в смертельном поединке поразить своего мучителя – того, кто вновь посягнул его собственность. Юэн все, казалось разрушил, и должен был заплатить….

На Айседале наступила «настоящая» зима. Пошёл первый снег. Чистый понедельник. За несколько часов полуостров накрыло белыми сугробами: побережье ожидало периода спячки и нехотя сковывалось льдами.

Отменили занятия. Студенты гурьбой выбегали в открытые дворы. Джеймс вытащил Юэна, который влюбленно наблюдал за весельем из смотровых окон замка. В Ботаническом саду устраивались снежные битвы, стоили недолговечных снеговиков – все знали, что следующим днём или будет настолько тепло, что снег растает, или будет настолько ветрено, что от снега не останется и следа – либо затвердеют снежные серые массы, либо зимний пух разнесется кристалликами морозным воздухом. На этом погодном безошибочном предсказании время не имело права тратиться впустую.

Джеймс заставил воспользоваться случаем наверстать часть утраченного детства. Юэна закидывали, но теперь он убегал и реагировал на натиски, принимал их с удовольствием – верещал вместе с Пенни, когда у них получилось попасть прямо в лицо меткому Тео; Эмели несколько раз хитро прикрывалась всем кто попадался под руку, а после просила ребят отыграться снежными шарами за неудачные шутки Джеймса. А что Кесседи? Кесседи оказалась воплощение преспокойного зла – она прямо-таки глумилась, магией сбивала с ног студентов, и делала вид что была не при делах.

Горло Юэна под длинным шарфом першило, руки розовели также сильно, как и шеки… К снежной битве подключались и преподаватели – профессор Коллинз и Мюррей, заигрывавшие друг с другом, отвлекались на студентов, не меньше чем Льёван и другие. Профессор Уильямсон, хихикая, пытался мухлеванием попасть в Джеймса, но попал в локоть директрисе, которая проходила по павильону замка – она, озираясь, притворно сохранила твёрдый взгляд, и тут, через считанные секунды на голову преподавателя свалилась снежная куча. Джаннет Олдридж удовлетворённо направилась дальше в Северное крыло.

Ильверейн позволил себе в будний день побеситься. Только к четверти пятого часа, многие валились с ног, наслаждались усталостью после окончания обильного снегопада. Джеймс был благодарен небу за такой подарок.

Двадцатого декабря Джеймс подготовил для Юэна особый сюрприз. В воскресенье, в довольно сносную облачную погоду, он уговорил его последовать в непроницаемой повязке. Заклинание, которое наложила Кесседи, не позволяло преждевременно испытать подозрения и ужаса…

Вулканический жар нагревал воздух, и облил лицо парным молоком. Слепота исчезла, и первым, что увидел Джеймс – это предвиденный ступор. Обнюхивающие ноздри дракона с обсидиановым окрасом чешуи, а желтые янтарные глаза, равнявшиеся половине человеческого туловища, обыскивали «внутренности» Юэна.

– Это Акселорн, – шепнул на ухо Джеймс, и посоветовал успокоиться. – Ты можешь его потрогать. Даю чистую гарантию, что он не разорвет тебя… – пошутил он.

Юэн, после десятиминутных уговоров прикоснулся несколькими пальцами к горячей коже, которая не обжигала – она согревала напором оседавших капелек. Он зря прикрывал горловину чёрного пальто – существо органическим звуком своего дыхания оберегал от холодного ветра, проникал внутрь сухой кожи воздушными волнами.

Джеймс расплылся, поглаживая покорный взгляд питомца, продолжив говорить на неизвестном ментальном языке.

– Акселорну ты понравился. – отвечал он. – Это большая редкость для него. Он крепкий старичок, но иногда обожает вредничать как Эмели…

– Ты его понимаешь?! – спросил Юэн.

– Да, я и мои товарищи учимся понимать их. – объяснял Джеймс. – Драконы доказали человеку, что у всего живого есть разум, язык, философия, система знаний… Драконы видят людей на сквозь и им принадлежит истинная свобода – их невозможно укротить – только дружить, если они сами так решат. Иначе – они признают тебя своим подобием, сородичем. Понимаешь?!

– Наверное… – подрагивал голос Юэна, который отпускал страх перед огромными двумя чёрными дырами на краю пасти.

– Их никак не заставишь делать что-то против воли, поэтому Драконьи гонки для них – это игра – даже больше чем для нас, спортсменов. Они никогда не соревнуются между собой, а устанавливают тесный контакт друг с другом…. На языке драконов мы – «дхарос» – их Альтер Эго… И также: кто наш друг, тот и их друг…

Заброшенный коллизейный стадион, руининистость высоких скал, покрытые толстой ледяной глазурью мятежных волн, будоражили умеренную горячность Акселорна – он поделывал метровые шаги, вертелся вокруг Джеймса и Юэна, – его крылья в зимнем тусклом свете бросали металлические ровные и режущие блики – дракон слушал команды и издавал рычание, отгонявшие беспокойные и неукротимые ветра прочь.

– Эйсар! – прокричал Джеймс.

Дракон низверг из пасти небольшой поток торнадного синего пламени, которое поднялось и затем обернулось оранжевой гривой – в самом конце он повернулся к дхаросу, изворачивался несколько минут и присел, словно грелся ящеркой на раскалённом камне.

– Ах, хитрец! – обратился Джеймс, а потом предупредил. – Ну, сейчас полетаем !

Он приготовил седла (они заранее, случайно, валялись под первым рядом зрительских трибун), проверил безопасность, и про себя смеялся, до сих пор полуразинотому рту друга, который переосмысливал истинный нрав драконов – вместо свирепых и мстительных появились черты игривых и своенравных существ, приближавшие человека к самому осмыслению свободы. Акселорн немного начал возникать, а Джеймс просил лишний раз не исполнять перед гостем – чуточку потерпеть. Он предупредил Юэна при взлёте – ухватиться, в первую очередь, за специальные поручни, держаться крепко, и если возникнет необъятный страх, то ухватиться за живот.

– Но я боюсь высоты! – отнекивался Юэн. – Очень сильно….

– Доверься, мне! – просил Джеймс, и его уговоры подкреплялись очень сильными аргументами. – Ты многое потеряешь, если откажешься! Когда у тебя появиться возможность испытать такое?! – закончил он, и помог вовремя взобраться.

Голос дракона превышал диапазоны китов, сменился на более обезьяний (в смысле, затейливый и весёло-настораживающий) от неудержимого желание тронутся от земли, взлететь и покориться двум мощным тёмным парусам.

Собрав волю Юэна в кулак, Джеймс был не против, что тот схватил его сразу за живот – так это было и с Пенни, и с Эмели, – он просил сразу же свыкнуться к плотному и жмущему бедра сидению, когда дракон, полностью изогнув спину, резво приготовился к охотничьему прыжку прочь от Воронки.

Джеймс за секунду до старта посоветовал нагнуться сильно вперёд и прижаться. Оба крепко сжали узду, божественные крылья расправились и понеслись… Сиюсекундная потеря гравитации дала времени почувствовать полное облегчение – вся тяжесть прокатилась мурашками по телу. Огромный остров уменьшился до размеров крупного пятна. Молниеносный взлет сильно ударил по ногам, и как следует, свыкнувшись с порывистостью Акселорна, ревевший от собственного превосходства, всадник сумел скомандовать курс на большую высоту.

Спустя несколько спокойных минут вдоль нескончаемого туманного горизонта, не предугадав замысла дракона, Юэн не сразу моментально сориентировался на резкий рывок, запустившийся вверх, словно ракета в космос. Испуг и боязнь соскользнуть и упасть то поступала, то отступала, когда он сильно обхватил Джеймса, закрытыми глазами просил остаться живым и невредимым.

– Ну, дружок, а теперь наша фирменная вертушка!

Желание смотреть вниз было чем-то вроде мнимого самоубийства, а взгляд в высь – ежесекундная смертельная фантазия; горлу и носу не хватало того воздуха, который не пробивался по телесным переполненным скважинам, и только, переборов пульсации страха перед полутьмой, открылись глаза. Акселорн, стремительно набрав скорость и эпицентр высоты, через несколько мгновений застыл на пересечении облачных границ, разделявшие землю и небо.

Бескрайние небеса. Своды, состоявшие из спиральной вереницы кучевых облаков, напоминали вату. Упругий ветер лёгкими касаниями проскальзывал по волосам и ладоням, опутав невидимой дрожью. Воздушные потоки несли дракона дальше и дальше, где лучи оседали на лиловом полотне.

Теперь над земной поверхностью дышалось свободно и непринужденно. Душой заправляло наступление эйфории. Не до конца верилось в фантастичный сон, и закрыв глаза, Юэн снова открывал их – продолжал наслаждаться тихим и бескрайним миром, где звонко пел ветер. Окрыленность наполняла его с полна…

Джеймс помог самостоятельно расправиться, наконец вдохнуть полной грудью, и не боясь сопротивления, поднять руки и превратить их на мгновение в самые что ни на есть крылья.

Многое измениться…. Джеймса всегда будет возвращать к счастливым годам – так или иначе они связались с неповторимым звонким и свободным смехом Юэна. Этот смех – счастье…юность… Снова и снова… Он, сидя на поляне с Акселорном, где-то посреди хаоса и покоя будет вспоминать время настоящей беззаботности, идеализма и благополучия… Нет, эти чувства не канут – их сменят другие поры в его жизни – неопределённые… Он представит, как продолжит плыть по течению? Куда оно ведёт и чем заканчивается? Что-то унесётся из памяти океана, а что никогда его не покинет… Юэн вечно будет держать его на плаву, или он его… Течения его вод более предсказуемые из-за «текучести», «покорности», чем ветра Юэна, которым они покоряются…

Несомненно, и Джеймс, и Юэн будут заканчивать зреть вместе, но по-разному… Они – бессознательно правое плечо друг друга. Джеймс – последний, кто отпустит плечо Юэна, как бы тот ни хотел его отпускать… Вновь на живых снимках наступить июнь, потом июль их последнего лета юности… Потом всё как в тумане, и вновь надежда… На все последующее он скажет: «Юэн, обещай… Сдержи обещание, которое ты дал…»

Где-то – везде доносится мелодия издавна знакомой флейты, на которой играет Тед. В ней изливается музыка безграничных воспоминаний – истинных. Фотографии не прекратят этого круговорота перерождений. Открывается небесная долина на закате или рассвете дней – уже всё давно едино. Голоса звучат в сущности Юэна.

[1] Эйра – женщина-маг, которая обладает даром магического врачевания. Магия эйр имеет тесную связь с природой, а также с её устройством и законами.

[2] Согласно законодательству Объеденной Республики Земли, взрослым (дееспособным) гражданином является физическое лицо, достигшее четырнадцати лет. Исключение: общее право на избрание – восемнадцать лет, на высшую государственную должность – двадцать три.

Глава 5. Пробуждение от сна

… Было как сегодняшнее вчера. Я стал магом раньше, чем открыл Мир Магии. Это случилось на следующий день после Сочельника. Праздничный ужин был великолепен, мы с Льёваном вспоминали о Кларе, все смеялись. Я тогда впервые услышал хохот Олдридж-ай. Она держала меня так крепко за руку, как маленького ребенка.

Я вернулся за полночь и обнаружил посылку. Кларины пирожки…Умм, мои любимые с яйцами, шпинатом и сыром. Я обещал, что научусь также вкусно готовить. Я это делал всегда тогда, когда испытывал истинное счастье. Сохранились её письма.

«Дорогой Юэн,

Я получила ваше письмо. Ой, я этак рада, прям рада! Эй богу! Хорошо, что у вас здесь все идёт слажено, да и Льёван под боком. Прям не знаю, что ещё сказать. Держитесь за это место, коль ценят! Хотя к чему это я – дура старая! Вы «кумекаете» в разы лучше – сами всё знаете.

Читала подробности – ну не жизнь, а сказка! Я была бы не против хоть на кухне там побывать: порядки бы быстро навела! Вы ж меня знаете!

Что касается меня, то после вашего отъезда, новая хозяйка – мадам Дайфилл такое всем устроила! Не женщина, ей богу! Мужу кукиш показала после развода и надавала по щам его бесстыжим. Умора! Развернулась она, конечно, на загляденье: навела порядок в доме, собрала силы и открыла кондитерскую – кофейню. «Кофэ», теперь пьют только у неё! Мне она велела выпускать продукцию пирожков, и я наивная не зря согласилась – уходят на раз два, а прибыли то сколько! Я поработала немного, и решила махнуть уже в постоянный отпуск. Правнучка радостная, такая непоседливая…

Адель наконец-то поступила в Прагу, миссис Хемчерст работает по-прежнему прислугой у какого-то нового семейства – очень довольна , до сих пор благодарит вас за деньги, которые вы не пожалели на лечение её дочери – та, теперь после очередной операции ходит и поправляется. Просит передать вам удачи и здоровья.

Получило письмо от Льёвана за столько-то лет! Он кажется даже сильнее меня счастлив за вас. Слава богу мы родственны во мнении.

Напоследок, в такой светлый праздник желаю вам счастья. Вам самому решать, что для вас важно! И уж я денег не пожалела. Письма не дорогущие, в отличие от скоростной доставки посылки, но ничего… Там ваши любимые пирожки с пылу с жару должны доставить.

С Рождеством и с любовью,

Ваша Клара»

Что мне оставалось делать на следующий день, когда доклад я дописал, мои новые друзья гостевали в родных гнездах? Конечно же испытывать любопытство.

Ильверейн пустовал в период зимних каникул. Оживленность замка сменилась храмовой тишиной, бродить по его коридорам можно было долго: никуда не спешить, не просачиваться в утренней толпе – идти размеренно, немножко заторможено.

Зимой солнце выглядывало чаще, практически каждый день. Морской гудящий ветер насыщал небо постоянной безоблачностью, и морозил голубизну. Эхо штормовых волн исчезло. Серо-коричневые сопки, сухая трава и пустые стволы деревьев словно застывали во времени нагого ноября. Я был влюблён в этот край, и поэтому старался проводить время на свежем воздухе – в саду или за его пределами….

Старые и пышные кусты диких роз спали, тесно обнимались с живой изгородью – за густым плющом пролегала лазейка, которая выводила в лес недалеко от утеса.

Я тайно уходил в глубь – память хранит мои первые встречи с Айседальскими лесами. Пряный запах настырных сорняков и папоротниковой ложбины пропитывались сонливостью. Пугливая туманная пелена оставляла прохладный утренний пот на пестром полотне в период бабьего лета. Резковатая зябкость сменялась душистым и бодрящим напекающим теплом. Разбитая каменная дорожка на склоне, завершалась безтропинистостью высокорослой травы, увлажнявшая одежду. Сворачивая влево, безрассудная речушка служила ориентиром: её зеленоватая гладь дребезжала, преодолевая порожки, текла в противоположном направлении от заводного и редкого чириканья птиц. Упавшее и остывшее курчавое дерево, заросшее мокрым мхом, заканчивалось на другом берегу.

Тишина, и лишь недовольный ветер колыхал маленькие луга и колокольчики, кланявшиеся с покорным уважением. Беспорядочная простота уходила на задний план у края перевала с таёжной панорамной грядой.

Я ходил в обход. Через каждый куст происходила мягкая борьба с заслонявшими ветками; порой дыхание переводилось в замедленный темп: оно пыталось стремительно избавиться от свинцового воздуха в горле. Водопад в узкой прогалине утолял мою жажду. Дальше мои внутренние побуждения отказывались идти, словно я требовал растягивать удовольствие, тренируя ориентирование на местности.

Здешние зимы суровые. Не холодно, но пробирает до костей. Я с нетерпение ждал оживленности… Я хотел и я получил то, что хотел… Кто знает, как сложилась бы жизнь, если я не решился войти в темноту…

Сколько раз я проходил по Пересечению нити, столько раз меня манил Тёмный зал. Никто не обладал смелостью пройти его до конца. А я, как настоящий трусишка, нарушил все законы постоянства…

Галерея внутри себя воссоздала в голове страшные и прячущиеся образы духовных голосов – они бессовестно искушали меня. Я проходил всё дальше и дальше мимо слабых очертаний мрачных стен, укрытых траурными просвечиваемыми полотнами. Неизвестно, как, но в замкнутом пространстве обитал сквозняк – он провоцировал дрожь на теле, рисовал чьи-то искривлённые отражения в пустых зеркалах. Это обособленное заброшенное крыло замка вселяло предсмертную тревогу. Моя фантазия билась в тревоге… Казалось я попал в Заветный город[1]…

Всё вышло бы так, если бы я не побоялся, и не выбрал дорогу к свету, которое почувствовало моё сознание. Узкий коридор закончился приоткрытой дверью с металлическими орнаментом эллеандра… Знал ли я куда попал? Я нет, мои ощущения – да.

В депрессивной аскетичной комнате с низким потолком и стенами из полок под хранение свитков жил тот кем я восхищался, проклинал и любил…

Мой Учитель. Олфрай.

– Входи, коль пришёл…

Он – седовласый мужчина с короткой бородой, глубокими разглаженными морщинами на коже оттенка кофейной гущи, отвлеченно сидел в удобной медитирующей позе, а его бархатный и развитый волновой голос заставил меня подчиниться. Взгляд филина, психика удава. Ничто его не могло вывести из состояния ледяного равновесия. Я так предполагал, и по наивности опыта, ошибался. Это человек борьбы с внутренним хаосом и совестью…

– Моё имя Олфрай, – представился маг.

– Олфрай? Значит это вы старейшина Ильверейн?

Он молчал и смотрел гипнотически на меня. Я прищурился.

– До вас страшно добираться.

– Тёмный зал мало кого впечатляет. Его сила велика….

– Уверен, вы так отпугиваете незваных гостей.

Оставалось только иронизировать, чтобы не показывать испуг.

– Это верно. Полное одиночество….

– И вы постоянно медитируете?

– Большую часть своей жизни….

Олфрай выглядел личностью куда более таинственной, чем я…

Я осматривался по траектории движения стрелки часов – глаза завлекли упорядоченные свитки на эллерийском языке.

– Весьма занимательно, не так ли? Я могу тебя научить понимать этот язык?

– А разве это не тайный магический язык?

Я положил свиток в отсек-хранилище. Я так ответил только из-за надобности соблюдать приличия…

– Но важные секреты истории написаны на нём…

Олфрай читал мои мысли. Я возжелал использовать силу первоисточника для научных целей. Он знал чем меня заманить.

– Эллерийский язык – это особая форма коммуникации с первоисточником: энергией, материей и нашим разумом.

Чувство пойти на самоискушение чесалось. Заманчивая игра найти в чужих потёмках откровения, знания и послания; я ничего не мог с этим поделать – жизнь, до этого казалось такой запертой, невзрачной, в отличие от камешка, неслучайно брошенного на дорогу….

– Ты, кстати достал на удивление самый важный свиток, но очень сложный…. Думаю, он поддастся тебе…

Как высказалась бы Эмели, меня непонятным образом «засосало».

Я до глубокой ночи расшифровывал первые эллерийские слова и древние заклинания. С этого момента началась моя дорога в безвозвратность…

Эллерийский язык требовал определённой дисциплины, в особенности правильного дыхания. Он на первый взгляд кажется чистым, искусственным языком, на котором глаголит истину только поэт, но его природа – звук естества всех вещей, всех сущностей – так мне говорил Учитель.

– Ар-хэн – Мое первое слово. Оно значит течение времени. Акцент на воздушном слоге «хэ», словно тёплое дыхание растапливает холод на оконном стекле, а «р» медленно растворяется.

«Ре архэн уна дэх», – «Течение времени оборачивается вспять и тонет в глубине пустоты». Эллерийский язык – язык трансцендентного и трансцендентального, это плетение смыслов в единое.

– Это очень необычно….

– Это целое искусство. Эллерийский язык усиливает ментальные способности, позволяет читать голос «эллей».

Простая головоломка, игра слов, поток сознания – один слог покорял комбинациями вершины бессознательных смыслов. Любопытство завело меня к входу в манящие перепутья лабиринта: в таинственную тьму с мимолетной обителью света. Мои мысли упорядоченно бегали по строчкам эллерийских предложений в поисках выхода.

Это завлекло и покорило…Я стал приходить каждый день, и даже, когда начались занятия. Учитель учил меня слышать голос «эллей». Я же стремился к большему: узнать что есть «элли»…И я узнал… Я пошёл вслед за их голосом. Чьи-то голосом? Я пересек черту, которую не заступал до этого… Я открыл Мир Магии…

Я первый, кто открыл магию не в силу дара природы, а в силу воли, воли моих эллей… Учитель, не сразу согласился помочь мне взглянуть на отверстие в замочной скважине. Я обманул его, обманул себя, когда украл ключ и открыл дверь… Если бы я обернулся и принял предложение директрисы Олдридж уехать в Красную башни ради успешной карьеры, ради воплощение идеального плана, где я многоуважаемый мужчина и семьянин…? Вместо постоянства, я выбрал вечную неопределённость – жажду свободы и любви среди тотального одиночества. Но это уже не гнетёт мою душу. Нисколько.

– А почему не каждый человек может использовать древнюю магию? Слышать голоса эллей, уметь понимать их?

– Человек – существо, которое боиться своей свободы и наделяет себе рамками, чтобы не быть поглощенным…. – ответил он мне в тот роковой день, флегматично запнувшись. Он всегда предпочитал недосказанность. Я принял его привычку. Ученик продолжение своего ученика, как сын продолжение своего отца. Так гласит закон генетики? В этом нет ничего удивительного. Он стал частью моей сущности….

– Значит всё дело в нашем выборе?

Каким же я был идеалистом! Сложно сейчас сказать, что я таким остался….

– Нет, в сознании и его осознании….

– Но, что значит «элли»? – спросил Юэн. – У него столько интерпретаций, что непонятно….

– Как и у сущности этого мира… – перебил он.

Я понял, что ответ на этот вопрос Учитель отдал моей свободе. Вот почему он никогда не договаривал. Им одолевал страх сковать меня теми смыслами, которые не существовали внутри «сферы». Он знал…За неисчислимые столетия он мыслил аналитически, и слишком объёмно – вероятно отвергал и крайности, и относительности, всякие шероховатые границы реальности…

Мои вечерние или ночные появления он предугадывал.

– Откуда вы узнали, что я приду сейчас?

– Звуковые волны – отвечал он. В его словах уже проскальзывала тревожная улыбка. – Твои шаги слабые – лёгкие, стремительные, хотя ноги тяжёлые как камень…

Уроки эллерийского языка продолжались до тех пор, пока Учитель не осознал, чего я хотел. Он сказал, что жалел только в самом начале, но после понял как ошибался долгие годы… Он помог мне прийти к своей сущности… Это осознание погубило меня и спасло….

Февраль. Я метался. Я хотел оставить всё как есть. Учитель, Олдридж, Льёван и мои друзья – их существование в моей жизни поставило меня в гамлетовскую дилемму: быть или не быть? Это обременительный вопрос первоосновы для таких, как я – искателей и собирателей смыслов, которые живут в доопытном пространстве и времени. Наверное, я предполагал, что если я покину Айседаль, то потеряю то, что обрёл. Мной двигал страх. Страх остаться в полном одиночестве, наполниться иллюзией пустоты. Поэтому я называю себя трусишкой…Так шутил Джеймс, и я не обижался. Не обижаюсь и сейчас…Он как и другие видели меня насквозь, я же – нет.

Льёван, первый кто догадался о моей привязанности. Он знал ещё тогда, что я пожертвую всем, буду готов уничтожить, сжечь весь мир дотла в своей перерождающемся искре пламени. Всё ради совершенства, ради абсолюта, становления земного в звезду, озаряющая путь страннику, что ищет край горизонта с обретением вечного покоя.

Мы гуляли по его любимой алее из соленых тополей. Смотровая открывала широкий вид морской равнины, скованная льдами по концу марта. Мы виделись очень редко, реже чем я предполагал. Он любил отпустить ленивых второкурсников и пройтись. Моё чутьё никогда не подводило, и я скрашивал его отстраненность своим парящим присутствием.

– Что собираешься делать дальше? – спросил он в день, когда моя жизнь разделилась на до и после.

– Ну как что?! —в гипертревожные моменты я предпочитал косить под дурочка, строить невинность и легкомысленность на лице. Я обманывал себя. – Я уеду в Константинополь.

– Ты уверен?!

– И не надо вводить меня в сомнения, Льёван!

Он обладал навыком переубеждать, не приводя никаких доводов. Он не был похож на Магистра Айреса. Конечно я запаниковал, банально защищался….

– Может быть это судьба?

– Ты снова об этом?! Это, конечно заманчиво, но безответственно.

– Утёнок, ты не меняешься!

Льёван умилительно засмеялся. Я, естественно, надул щеки, раскочегарил их и поддался веселой уловке моего близкого знакомого.

– Ты тоже! Судьба, судьба…!

Я забавно пародировал его и заставлял грубое мужское лицо в черных татуировках быть прежним—таким, каким я запомнил Льёвана в детстве.

Когда-то я отрицал существование судьбы, и наконец осознал спустя долгие года, что имел он ввиду. Судьба – это не выбор, а последствия нашего выбора. Эти выборы переплетаются между собой, словно невидимые в пространстве нити….

Учитель увидел мой страх, мою боль и зависть. Наверное он думал, что так избавит меня от душевной дисгармонии и саморазрушения. Он хотел вытащить меня из темноты, только вот я шел дальше уже не оборачиваясь ему вслед. Каково осознавать свое бессилие не перед природой, а перед жизнями тех, кем ты дорожишь. Не могу сказать, что я поступал глупо и самонадеянно. Нет, я всегда желал от жизни нечто большего чем смысл.

Я в деталях помню, как спускался в подземелье замка. Я последовал за Учителем – завернул в темноту. Ноги ступали почти-что ощупь, моё нестабильное дыхание держалось за силуэт старческой, но гибкой шеи. Моё сколькое терпение в тот долгожданный раз не подвело.

Лестничный винтовой спуск не имел подпорной стены, мои глаза слепо пытались сохранить равновесие. В конце блекло гасли разнобойные лучи, которые опускались в бездну Пересечения нитей. Кирпично-каменные выступы напоминали разрушенную дорогу, которая вела на поверхность. Я представил, что оказался на дне глубокого колодца.

Учитель опустился еще ниже – в подвал, где ожидала дверь с металлической серебряной окантовкой эллеандра, чьи ветви принялись двигаться, отворяя засовы одним магическим прикосновением.

Зал Медитаций был заполонен густым прохладно-бирюзовым паром, его колдовская пелена едва качалась на поверхности минеральной воды, которая строгими каскадами падала в общей бассейн.

Ясность рассудка от увиденного теряется, становится рассеянной и мифической.

Учитель спустился по мраморной дорожке и погрузился первым погрузилось, а я оказался в воде по самую грудь.

– Ты готов?

– Да

Я ответил с затаившейся уверенностью и неудержимостью. Ни единая мышца сомнений не дрогнула во мне.

Учитель протянул мне руки и мы соединились, то что называется в магическом контакте сущностей.

Элео межеас, эльинвар немия – ильиве осэллар.

Оранхэ эллари – ол элеат интэтэа.

А рен ан пирэс.

Нэ лилиар!

Язык эллей наделил тело мгновением вечного сна – шага в безвозвратность. Глаза открылись. Они не почувствовали, что пробудились ….

Я долго думал. Сплю ли я? Нет, это реальность – та реальность, которую мы познаем в конце своего пути. Я же нарушил закон природы, обернул время вспять – достиг точки инверсии…

Моя мечта свершилась. Я открыл путь в Мир Магии. Это Бесконечность. На границе двух единых пространств – в космической обсидиановой вечной ночи зеркало океана отражало рождение первой тысячи звезд и далекой туманности.

Тишина волнового света замедлила моё сердцебиение. В исступлении я совершил рефлексивный шаг. Энергия из ниоткуда поникала вглубь моей кожи, моих мышц, вен, и крови. В один бессознательный миг над головой раскинулись кудрявые ветви таинственного древа, с которого падали цветы, излучавшие чистый свет, лимфатические узоры ствола словно уходили в глубоко корнями в омуты памяти. Сень сияла, а высь обезличилась. Мной овладело неистовое состояние. Это как обычная смерть, но только в состоянии абсолютной безмятежности…

Тепло древа с каждой долей секунд проникало в нижние потайные уровни – достигало ядра моего сознания, мой души, моей сущности. Мои холодные руки ожидали глазами соприкосновения с источником невероятной силы. Потянуло что-то…. Я слышал голос эллей: «Прикоснись, прикоснись… Просто прикоснись – это… Это не может быть лишь иллюзией. Прикоснись… Оно зовет тебя… дотянуться – всего ничего. Одно прикосновение и тогда этот мир измениться – покажет настоящее обличье. Ну же, прикоснись!»

Сила притяжения свершилась. Жаркое касание оттолкнуло. Крона моментально вспыхнула, но боль в пальцах моментально отступила.

Мои чёрные глаза узрели линию горизонта… Вспышка. Сверхновая. Этот Большой Взрыв и есть безграничное сияние, свет …

Я очнулся у себя в комнате, постели, и совсем разбитый и посмотрел в окно – утро. Кое-как умывшись, я оделся впервые не с деликатной опрятностью, потому что спешил в Фартелл на завтрак, так как хотел повидать друзей перед работой, но опоздал – он никогда не опаздывал – для него это было все равно что совершить какое-то преступление.

Полдня, я терял остатки собранности, казалось не спал несколько лет. Я мало что помню… Джанет Олдридж сделала мне несколько замечаний, а потом освободила от обязанностей.

– Юэн, с вами всё в порядке?

– Всё хорошо, я видать приболел. Простите.

С такими отговорками я отмучился до конца недели. Я пропустил тренировки с Тео, кружок травничества профессора Уильямсона и исторические дебаты с профессором, стрельбу из лука в компании с Элизабет Коллинз, не навещал Учителя. Всё пошло на перекосяк…

Джеймс сидел и кидался шуточками – все смеялись, я же своей болезненностью настораживал. Эмели не удержалась и потрогала мой лоб:

– Юэн, ты весь горишь! – спохватилась она.

– Правда? Опять? – еле промямлил я.

– Может ты пойдешь – отдохнешь? – предложил Ваня. – Ну, действительно не важно выглядишь…

– Нет, лучше сходи к доктору. Уже столько времени прошло! – уговаривала Пенни.

– Да проверялся в понедельник, – я противился. – Всё в порядке, хотя слабо вверится.

– Но сейчас можешь даже не отпираться! – настаивала Эмели. – Сходи ради нас ещё раз, и немедленно ложись в постель. Пенни сходит за одним настоем – будешь как огурчик.

Я уступил друзьям, вышел из-за стола чуть ли не шатаясь – старался никого не беспокоить недугом. Зачем-то я проходил Золотой путь и почувствовал плавную поступь головокружения – с каждым шагом картина реальности мутнела.

– Юэн, стой! – послышался голос Джеймса, которого он не расслышал. – Дайка, я тебя провожу, а то еле ходишь!

Друг сильно переживал, и вовремя подоспел.

Руки непредвиденно уперлись о толстую скользящую колонну, тело вышло из-под контроля. Щелчок, и я упал на пол – потерял сознание. Темнота длилась неощутимо быстротечно – наступил короткий промежутком до пробуждения, которое раньше не проживалось вновь и вновь.

Непонятно почему, но сны мне до этого практически не снились.

– Юэн иди к нам… Скорей, скорей… Иди к нам, Юэн … скорей, скорей!

Сквозь сапфировый мрак проникал ласковый шепот, расходившийся от лунного серебристого света – он доносился из полупрозрачных полотен, руки расправляли их нагромождение; замедленный бег несознательно направлялся в сторону безвременья; пол холодился словно застывшее на морозе зеркало. Голубые огни звали за собой….

– Юэн, иди к нам, скорей, скорей… Иди к нам… Юэн, скорей, скорей…

Гравитация в моих ногах то возникала, то исчезала …

[1] Заветный город – сеть подземных лабиринтов, которые соединяли города-бункеры в период Темных тысячелетий. В период II Магической эпохи является колыбелью тайных магических знаний и межмирьем.

Глава 6. Иное дыхание

– Что есть магия? – спросил я однажды Учителя.

– Магия – это энергия, язык взаимодействия с нашей реальностью на уровне её первоначального кода.

Я считал по-другому… как ребенок, что учился заново ходить, слышать, видеть, осязать и слушать – чувствовать новый мир на ощупь и выносить о нем первые суждения и закономерности.

Весна – это идеальное время для рождения магии, первозданной…. Это пробуждение от сна, это первые вздохи, цветение и освобождение аромата жизни…

Моя магия открыла глаза в период поздней оттепели – апрельская свежесть запоздало начала заполнять мои легкие вдохновением. Это первый певчий крик, трепетно сжимавший грудь и внутренний голос…Взмах крыльев…

Есть одна легенда, но эта легенда чистая правда. Давным-давно, в эпоху магических первоначал, когда портал в Силлериум[1], соединял Северный и Южный полюса через Нулевой меридиан, на Шадальских болотах жили прекрасные птицы – десятикрылые журавли. Их называли «детьми свободы». Они первые, кто покорили ветра и положили начало магии стихий – первородной магии, которая родилась внутри и моей сущности. Оперение столь прекрасных птиц было редчайшим явлением в природе, а сила их крыльев грациозна, одновременна легка и порывиста, что власть Объединенной Республики издала приказ вылавливать птиц для научных экспериментов. В те смутные времена магия считалась опасной – угрозой всего человечества, а всех, кто ей обладал признавались врагами, мутантами… Все люди, которые пытались защитить священных журавлей, но не сумели, из-за стыда кончали жизнь самоубийством в тюремных крепостях или ссылочных лагерях. Десятикрылые журавли продолжали бороться, кочевать, однако их ряды сопротивления рядели с каждым годом. Пойманные журавли, вне воли погибали за считанные дни, одни за другим. Истребили всех до единого, как думали. Однако выжил журавль, с которым обошлись особо жестоко за неповиновение – его лишили крыльев, части естества и природного дара использовать магию воздуха, оставив умирать в одиночестве. Судьба привела на выжженное болото мальчика сироту, который нашёл журавля и выхаживал его. Мальчик решил вернуть журавлю его крылья и надумал отправиться на Дуан, где находился Восточный портал в Силлериум. Лишь благодаря помощи магических повстанцев они добрались до острова, давно находившийся под контролем армии. В ходе битвы мальчик получил смертельное ранение. Печаль и гнев переполнили бескрылого журавля, а крик смертельно оглушил, разорвав в клочья барабанные перепонки солдат. Он совершал ритуальный танец, собирая магическую энергию портала, что одарила его магическими крыльями неописуемой величины. Он взлетел над людскими трупами столь высоко, что тело воспламенилось, а сила последнего взмаха крыльев создала мощную ударную волну и разряды молний, потопившие все военные корабли. От журавля остался только пепел, превратившийся в магическую пыль, что осела на мертвых телах. Все ожили, в том числе и мальчик, который по возвращению на Айседаль исчез….

Спустя года история о десятикрылом журавле разнеслась по всем концам света. Произошло первое масштабное магическое восстание. Десятикрылых журавлей как биологический вид ученые сохранили, однако всю жизнь птицы жили в неволе. Один лабораторный орнитолог освободил этих птиц и через потайные ходы Заветного города вернул их на родину, оберегал каждое новое поколение до самой старости и записывал то, как они заново учились познавать магию воздуха. Этот ученый был тем самым мальчиком, который хотел спасти бескрылого журавля. После смерти десятикрылые журавли отнесли его старческое тело на Дуан. Во время ритуального танца из портала в Силлериум вышел дух тысячикрылого журавля и унес своего спасителя навсегда собой.

С тех пор, ритуальный танец, который совершили десятикрылые журавли называется Круговорот эллей. Дух журавля, которого лишили крыльев, прозвали «тысячикрылым». Другое имя его – птица феникс.

Брошь, которую мне подарил… Слова Завета Учителя на церемонии посвящения в маги.

Что есть магия? Это круговорот энергии? Учитель неоднократно твердил, что элли – основа магии. Его теория служения магическим канонам гласила, что законы вселенной действуют на основе вечного движения темной материи и темной энергии. Темная материя – это положительная энергия, а темная энергия – отрицательная. Их слияние – это результат появления зэрочастицы.

Рождение вселенной, взаправду – это эффект домино. Зэрочастицы способны делиться – они не сталкиваются, но притягивают частицы распада. Создается ядро и оболочка. Элли – это оболочка, которая обладает силой гравитации. Их энергетические поля, наоборот, сталкиваются, поглощают, смешиваются но не достигают ядра друг друга. Мощное и бесперебойное столкновение этих частиц раскаляет и схлопывает точку в пустоте, где уже, как оказывается, тесно. Большой взрыв. Вселенная расширяется. Элли за счет двойственной природы создают соединительное поле-цепочку, наподобие ниточки или струны, а из их стройного переплетения образует целое полотно —пространственная ткань и концентрационный материал возникновения сложных элементарных частиц… И это и есть противоречивое начало всех начал.

Элли, пояснял Учитель, – хранители информации об первичной энергии, которая соединяет «всякое». Они источник коммуникации энергии и материи разных, но взаимосвязанных между собой уровней… Внутри всякой сущности, течет особый поток эллей последнего уровня – магическая пыль или «эллери». Нервная система – это проводник «эллери» в теле человека, а клетки ДНК – это набор информации, иными словами память эллей. Через связь с эллями ДНК набирает коды, создает сигнальный запрос, которые выходит силой нейронов извне и возникает магический контакт.

Учитель, говорил, что человеческий мозг – это копия нашей вселенной. Мир Магии – её изображение. И внутри всякой вселенной есть сущность – «сфера», ядро, прародительница.

– Так вот, всякое имеет сущность… Как и все, ты, Юэн, обладаешь уникальным набором магических качеств, которые спрятаны в тебе – внутри твоей сущности. И чтобы понимать, открыть и познать собственную сущность, следует установить связь с иной магической сущностью, стать её целым и понять ваше с ней единство. Вот чему я хочу тебя научить…

Что моя сущность? Я не знаю спустя столько времени. Только имею постоянные ощущения памяти эллей….

Концентрация дыхания – это единственная магическая техника, которую я освоил в первый год обучения. Магию воздуха я бы никогда не открыл, если бы не совершил этот рывок, это первый взмах и кратчайший взлет. До этого я метил в пустоту, и по-настоящему не имел цельной ясности. Всё изменилось, когда спустя множество промахов я устремился достигнуть края небес, как та стрела, что я выпустил из-за изменчивости моей интуиции.

Искусно. Беззаветно. В самое сердце.

– Стреляй в самое сердце… – шепотом, на ушко читала заклинание Элизабет Коллинз.

Она учила меня стрельбе. Она заставила меня увидеть, что я упрямый, настойчивый и целеустремлённый, а главное – свободный выбирать. Я навсегда запомнил её облачный взгляд, но в тот момент четкий и непрекословно точечный. Максимальное натяжение тетивы не сковывала пластичности тонких пальцев и запястий. Она попадала абсолютно в цель – сердце своего волевого действия.

Я пытался подражать ей, она это заметила и убедила послушать то, что после мне подтвердят слова Учителя. Я поддавался игре – её так не хватало моему воображению; подушечки пальцев в мозолях сдерживали искру стрелы, представил, что приблизился… И вот, мой взгляд бликовой вспышкой пронзил высоту неба, которое взывало меня обрести крылья и научиться летать…

– Неожиданно… – прикрыла ладонью глаза Элизабет, ощущая прямое попадание солнечных лучей – Значит, это твоё сердце?!

– А разве не так?

– Думаю ты понимаешь, что я имела в виду.

Да. В этот день я освободил первородную магию ветра. Я прибежал к Учителю. Он слабо улыбнулся, и этого было достаточно для моего счастья. Он сказал, что теперь он будет обучать меня техникам.

Концентрация дыхания – техника магии воздуха, от которой произошли остальные магические техники. Изнурительные физические тренировки с Тео и Льёваном и медитации с Учителем были только преддверием начала трансформации.

С утомляющей «ненавистностью» давались утренние километровые пробежки и изнурительная физическая нагрузка, сравнимая только с муками не покаявшегося грешника. Я в буквальном смысле плелся за Тео и Льёваном – проклинал все сверхъестественные силы природы в том, что они одарили меня переизбытком рефлексии, а не выносливостью и сноровкой. Да, быть магом – это не только взахлеб штудировать оригинальные свитки и криптографические источники магических хроник, – утопать в их эстетике. Поговорка в здоровом теле здоровый дух – неотъемлемый принцип определявший мага, который желал являться им не только на словах. Мои тренера подбадривали на очередной дистанции, очищая пыльное тело безобидными мотивационными лозунгами – и вот я продолжал ползти – к новому состоянию духа, что дожидалось не за горами, а за снисходительными сопками.

Как бы я ни уставал, не выматывался – я почему-то не терял попыток добивать нетрезвые комплексы. Я медленно ломался и собирался из уцелевших частичек, что служили важным дополнением к изобретательности моей душевной головоломки, которая складывалась с относительностью в единое целое. Время миллиметровыми шагами приближала меня к осознанности действий.

– Твоя слабость – это твоя сила, Юэн. – сказал однажды Льёван, увидев мое недовольство к самому себе. Я так и не избавился от уничижительной цели достигнуть идеала.

– Почему? – спросил я в замешательстве.

– Потому, что любой твой противник или, не дай бог, враг будет оборачивать против тебя не силу, а слабость… – Льёван выводил мысль к непреложной неопровержимости своего знания – Так, они способны манипулировать пороками, от которых мы пытаемся избавляться…. Делают нас врагами самих себя. Но запомни: если принять слабость, узнать её и говорить с ней как с равным, то никто не сможет обмануть и внушить тебе веру в ложную силу. Сила и слабость соединены вместе сторонами одной медали.

– Но слабости не делают нас сильными… – поверхностно оперировал я.

– Верно, только есть один секрет, – ответил он, а затем крепко схватил меня за шею —наши лбы притянулись магнитами. – Она раскрывает природу твоей силы, о которой не может знать никто кроме тебя! Никто, слышишь?!

Это не было похоже на Льёвана: какой-то миг заставил вспыхнуть его тихой ярости – взглядом настоять на той правде, которую он познал за всю прожитую жизнь, в которой отнюдь не сомневался.

– В этом и заключается твоё преимущество. Уловил?!

Он сильно оттолкнул меня. Я шокировано кивнул, и не сумел избавить говорящее лицо от причины внутреннего страха – молота и наковальни глаз Льёвана. Дальше, мы продолжали – поиск тех самых «слабых» и «сильных» сторон в предстоящей схватке – извечной борьбе за право распоряжаться своей судьбой.

По вечерам я рыдал, что в отличие от других, обучался очень долго и не мог осилить ни одного приёма, не говоря о магическом заклинании. Я по-прежнему ощущал себя аутсайдером, когда не отражал бескомпромиссные атаки воздушного посоха – мои размеренные и неторопливые ожидания обманывались. Тео был суровым и неотступным, на тренировках он терял черты добродушия – наступал на моё своенравие, которое упорно переживало сопротивление слабоволия. Полный пацифизма он бил со всей силы, до синяков, и когда я промазывал, не останавливался, пока не получал в лицо эмоциональный ответ надвигающегося опрометчивого возмездия; он не поддавался и ждал момента моего смирения перед неудачей – навыка равновесия перед провокацией.

Первым летом я остался в Ильверейн, несмотря на уговоры Олдрижд-ай, которая пристально наблюдала за моим обучением, и тем не менее никогда не показывала намека крайней насторожённости, порожденная странными обстоятельствами рождения мной первородной магии. Как и она, я в первые минуты после пробуждения, по привычке, заполнился отрицанием – не верилось, что внутри меня магия. Две ночи я плохо засыпал – всё сидел на больничной кровати, согнув ноги в уголочек, брался руками за чашечки колен, укрытые одеялом, и думал о том, как дальше поступить – очевидно, что нутро хотело остаться в Ильверейн, – «но что, если не получится» – рассуждал я посреди сцен стершейся экспозиция. Завязка – незабываемое пребывание в Мире Магии накапливали растерянность. Я самовольно и незаметно выскользнул из лазарета – хотелось развеется, и признать, что я должен выбирать. Несколько часов, и прошлые стремления о Константинополе сбежали, а через несколько месяцев канули в небытие. Ильверейн – мой второй дом. С высоты Беллантриэльской башни решения принимались быстро и уверенно. Я определился, выбрал путь, который я разделил не в одиночку. Мой путь отныне – путь мага…

Пасмурный июнь. Я не сильно продвинулся в искусстве первородной магии, не овладел ни одним сложным приёмом, однако мои усилия были ни сколь не напрасными. Учитель показывал мне новые техники не для того, чтобы я стал непревзойденным и талантливым магом, а для единственного – раскрыл истинную магическую сущность своего «Я»

Я проводил время там, где чувствовал себя абсолютно естественным – в глубине леса, который всегда выводил к морскому горизонту. Я чувствовал, что могу быть создателем прекрасного. Душистыми июльскими днями я лежал на поляне и отдыхал, не поправлял растрепанные на ветру сухие волосы, трогал тишину, смотрел на преобразованные облака из проходящих циклонов. На удивление, я иногда поворачивался на бок и засыпал, под цвет тонких и крохотных цветов – так случалось всегда в одно и тоже время, в одну и ту же как парное молоко погоду, буквально на несколько часов, хотя никакой причины погружаться в сон в дневное время я не имел. Воздух убаюкивал, накрывал чередой сменяющихся одеял, и только предвечерняя резкая прохлада заставляла блаженно просыпаться, упиваясь запахом трав. Я пытался с помощью Концентрации дыхания беспробудно всеми органами магических чувств услышать отдаленные шепот эллей, узнать и изведать в дремоте потаенные уголки и тайны зелёных просторов Айседаля.

Временами, все чаще и чаще вторым местом для исследования магических сущностей служили Развалины, где часто проводились наблюдения. Я выходил из сада в лес, поросший пышнотравием и ароматными зарослями папоротника; под увесистыми лопухами, прятались желтоголовые кучки цветов с круглыми мизерными лепестками, около речной тропинки выглядывали ярко-выделявшиеся сиреневые и розоватые на свету дельфиниумы: они раскидисто опускались, как и ветви бузины над журчащей водой. На мимолетно ровной местности показывался подорожник. Между спутанными дубами чаще промелькивал широко ствольный лесной орех, боярышник, липа и трудно заметные клены за ящерной аллеей вязов. У перевала природа приобретала редчайшую смесь душицы, чистотела и таволги. За кедрово-сосновой горкой отыскивались редкие залежи сладкой голубики и висящих кистей крепкого боярышника, а тонкий тысячелистник преграждал хорошую видимую дорогу вниз, куда ноги не осмеливались до весны заходить.

Освещенное дневным золотом зазеленевшее царство вело в просторную чащу из розговых ветвей с камышовыми подтопленными зарослями, а потом россыпь пурпурных ив плакучими волосами провожала к песчаному пляжу к руинам замка: каменные лестницы и стены трещали по швам, но держались благодаря арочным проёмам и залежам неподъёмных валунов с мелкими пучками мха. Песчаный берег покрывался у кромок приходящих мирных волн границами из ракушек и выброшенных после штормов ламинарий, которые окрашивали поверхность морской зеленью.

На противоположном берегу раскидывались крутые сопки – те словно они выходили из солоноватых синих вод. Не далеко от небольшого берега – на сыром и тяжелом песке находилось отличное место для прыжков в прохладное море, напоминавшее больше протяжённое озеро или глубоководную реку.

Я совсем не заметил, как подобралась первая декада августа – пора грозных тайфунов. Сильные дожди не пугали меня. Я благоволил дождю. В непогоду мной сильнее одолевало желание развить магический контакт. Так, я , слыша и толкуя голоса ветров и разбушевавшихся волн Бриллиантового моря, учился с точностью, до мелочей предсказывать игровые ходы природы, открывал распахнутой ладонью голоса «материи жизни» – никаких картинок, символов, – сплошные считываемые потоки воздуха питали и вбирали энергию неповторимыми колебаниями. В тесном истории растений и деревьев, я узнавал, чем они дышали – какую открытую память хранили. Звуковые волны от пения или безмолвия птиц, шаги животных рассказывали мне о настоящей реальности.

Учитель, когда осознал, что я мыслю исключительно, повел меня к главной ошибке – я ничем не владею. Только спустя полгода он расскажет мне о том, что сдвинет меня с мертвой точки, моего ненавистного ощущения младенческой беспомощности.

Был единственный тёплый и ясный день. На краю мыса Раксаху висел заброшенный маяк: он терялся за четырьмя километрами среди тонких дубравных сопок, мягких сероватых скал с жаркими каменными чешуйками драконьих хребтов. Над сужавшимися прибрежными тропинками пахли пышные кусты созревающего шиповника. Я шёл и укрывал голову волнистым капюшоном, дышал переменчиво, в зависимости от крутости подъёма или спуска, когда переходил по валовым дорогам, соединявшие островные земли, испытывал ласковые порывы свободы и бескрылого полёта, стоило только легкой ткани моей черной мантии экспрессивно метаться от ветра. Ноги двигались через осветлённые рощи к новому простору. Волнительные мысли остались позади.

Устремленная вдаль фигура Учителя словно не заметила моего приближения. При встрече мы долго молчали и смотрели вперед. Манили холодные северные оттенки Бриллиантового моря, отделённые ватные растрепавшиеся облака на горизонте.

– Это мой последний урок, Юэн.

– Но Учитель – не ожидал услышать этого я и покорно поклонился. – Я не готов… Простите, я вновь подвел вас…

– Нет, ты готов. Я дал тебе всё, что знал. Теперь время…

– Но вы ведь знаете, кроме Концентрации дыхания я ничем не овладел.

– Большего не нужно. Не живи в иллюзии, что всё тебе подвластно. Усмири свою гордыню. Я знаю, ты должен начать путь самостоятельно.

– А что если?

– Помнишь, слова Олдридж-ай?

– Да, Учитель.

– И так, приступим. Сегодня ты поймешь, то чего понять не умел. Ответь, мне что есть суть стихии воздуха?

– Воздух – стихия контактов: она доказывает, что все элементы в природе взаимосвязаны. Воздух, несмотря на переменчивость, обладает стабильностью, как хаос, в котором формируется структура гармонии – он пронизывает её.

– Можешь ли ты это доказать?

– Конечно. – уверенно ответил я. – Ветер способен передавать информацию от таких воплощений как молекулы, атомы, клетки. Так в этом беспорядке выстраивается голоса волн, колебаний земли, жара огня…. Все элементы меняют физическое свойства, но их природа способна возвратиться в исходное состояние. Воздух же менее всего подвержен внешним и внутренним воздействиям.

– Отлично. Ты постарался на славу… Кажется, теперь, я могу дать последний урок, который позволит тебе раскрыть истинную сущность твоей магии. Ты имеешь редчайшее преимущество в отличие от других магов, и не только первородных.

Учитель присел на траву и принял удобную позу для медитации.

– Ты читаешь элли не как остальные. Все, в том числе и твой друг Тео использует звуковые волны, в то время как ты используешь технику Концентрации дыхания – это соединение, совокупность, только внутри магии воздуха. Такое явление называют «квинтэссенцией». – говорил он. – Квинтессенция – это особая энергия, которая существует в природе как совокупность единства всех четырех элементов, и как олицетворение круговорота темной материи с тёмной энергией. В древние времена этот пятый элемент называли «материей жизни». Всё пронизано его частицами: молекулами, атомами, эллери, эллями. Но что заставляет их «жить»?

– Тёмная энергия и темная материя.

– Верно, но и она из чего-то состоит кроме зэрочастиц. В магической космологии – это и называют «квинтэссенцией» – прародительницей «совокупностей», всего сущего. Если же обратиться к обычной метафизике, то «квинтэссенция» – это соединение любой положительной и отрицательной энергий, которые дают нулевой (первичный) заряд. Ты знаешь, что есть отрицательная энергия – абсорбирующая, и есть положительная – синтезирующая….

Наша Земля не исключение: электромагнитные волны защищают нас от мощных энергетических конвергенций, где тоже присутствуют подобные поверхностные отголоски борьбы противоположностей.

«Квинтэссенция» является материей жизни от того, что порождает «дыхание жизни» в конечной материи. Магия природы тесно связана со всеми живыми биологическими организмами, но внутри каждого из них существуют те самые заряды, позволяющие запускать процессы жизнедеятельности. Наше тело – не исключение. Оно является мощным проводником: мозг и все его нейронные соединения, например.

Электрический ток или такое природное явление как молния – воплощение «материи жизни» в первородной магии. Воздух является хранителем, устанавливающий контакт зарядов положительной и отрицательной энергий, что производят молнию.

«Квинтессенция» способна регенерировать материю: возвращать всё на круги своя, создавать баланс. Именно так, я могу объяснить твою способность к абсорбции – на самом деле твоя магия не усиливается, а создает противоположный эффект, способный уравновесить энергию в момент накопления или бесконтрольного магического воздействия.

Этот способность создавать, видоизменять, разрушать, с той целью, чтобы устанавливать равновесие взаимодействующих между собой энергий. Поэтому она пронизывает материю и дает любому магу открыть сущность в зените силы – перехода от обособленной стихии к энергии.

Прозвучала итоговая пауза.

– Так вот, я хочу дать тебе понять. Что все приемы, заклинания и техники – это часть всего, того что открывает магу состояние «квинтессенции» – чувства единства и равновесия. И я хочу, чтобы ты не только знал, но и умел чувствовать это…

Учитель направил меня. Я следовал голосу ощущений. Важно было настроиться, звучать без фальши, установить контакт. Я закрыл глаза и помню, что вошел в периферийное состояние. Моё тело испускало биополе из энергетических волн, которые не имели температуры и струилась приятными едва уловимыми ровными дуновениями, не возбуждавшие мышечные, кровеносные, нейронные соединения. Те, что я испытал в Мире Магии. Это как раствориться, но продолжать быть. Я попал в многомерное пространство, когда в беспорядке сотни материй проходили насквозь обратной силой поднимали и создали реальную невесомость над землей. Пробежал слабый приятный ток.

– Теперь чувствуешь?

– Да.

– Твоя магия изначально не ограничивалась Концентрацией дыхания. Если бы это было так, то ты бы ничего не почувствовал, а видел бы ясные иллюзии. Но суть в том, что ты не доверяешь своим чувствам. Только тогда, когда ты откроешься миру чувственного, весь твой разум станет проводником в измерения мира явленного, что приведет тебя к твоей сущности – твоей квинтессенции….

Глаза открылись, магия наполнилась содержанием.

Что есть магия?

Магия – это искусство улавливать ускользающий мир.

– Искусство боевой гейши не покорять силой физической или силой природной, искусство боевой гейши – покорять взглядом, соприкасаясь с сознанием духа. – говорила Кесседи.

Она согласилась учить меня исключительному танцу. Веера служили продолжением меня самого. Взгляд бросается в высь – достигает его сердца. Запястье изгибается водяной змейкой. Руки плывут как лист на ветру, руки взлетают – порхания молодой бабочки, плечи легки – крылья десятикрылого журавля учатся летать. Круговорот, и …

– Взмах крыльев!

– Магия?! Магия – это многообразие форм! – Джеймс удивленно дает первый попавший в голову ответ.

Ловкость, гибкость, резкость, плавность, штильность, волнение, всплеск. Внутренние льды таят, ручей образует волны, что впадают в океан, а его капли превращаются в бегущие облака. Их безмятежные течения соединяются и….

– Грозовой поток!

– Магия— это естественный порядок вещей. – держала боевую стойку Эмели.

Могущественные крылья десятикрылого журавля опускаются… Птица достигает земли и в соприкосновения осознает своим чутьем неистовый миг рождения своей свободы. Она концентрируется: отдаёт всю тяжесть притяжения, отталкивается, разгоняется и обретает равновесие – взлетает, уподобившись лучу света прорезающий пустоту…

– Скорость света!

– Магия – это…. Как посмотреть… – почесывал затылок светло-русых волос Ваня, смеялся над тем, что в ответственный момент не мог собрать слова в кучу. – Может быть магия – это невероятная энергия, которая внутри и вне нас…

Крылья чувствуют объятие возвышения тепла. Всем телом одолевают кольца всеохватывающего жара, но оно не сгорает, оно ещё не готово самоотверженно погибнуть ради заветной цели. В груди воспламеняется воля выйти за границы небесных чертог, не страшась падения. Эта воля никому не починена отныне, только…

– Восходящие лучи!

– Магия – это полет твоей фантазии, которая становиться частью реальности. – пытался замотивировать дух Тео.

Я обожал дождливые дни. Вместо летающего острова, мы с друзьями и Тео резвились в Тренировочном центре, оттачивая эквилибристику и воздушную гимнастику. Я – физически слабее всех, брался за трапецию, мысленно прощался со смертью страха и нырял с головой в состояние бесстрашия. Я словно пролетал одни небеса за другими. Всё выше и выше… Я ощущал приближение того состояния, что переставало делать меня прежним – человеком… Никакие метафоры не имеют истинной достоверности испытываемого. Песчинка блаженства. За моей спиной возникли больше чем крылья – я превосходно выполнил все трюки с завершением трехкратного сальто, от похвалы пятки чуть оступились, войдя в глубь мата, я готовился было упасть, но меня успел подхватить Джеймс. Я засмеялся, смеялись и те, кто был ещё на верху полосы препятствий. Сейчас осознаю, что я хотел дотянуться до них – ухватиться и не отпускать свет нити путеводной звезды…

– Магия – это внутренний голос жизни, который мы пытаемся услышать. – я упивался тем, как на Фестивале Весны, под грушами и вишнями Пенни играла на скрипке. Неземная Мелодия направляла меня за горизонт. Я отдался тому, о чём говорил Учитель…

Вечность полета оканчивает круговорот энергии. Пламя становиться чистым светом. Пространство и время сжимается в точке. Всё меркнет. Вспышка. В конце магический пепел безмятежно опускается на мир с которого начинается покой…

– Рассвет!

Что есть магия? Спрашиваю вновь и вновь…. Отголосок ответа укроется в океане Мира Магии.

Семнадцатое августа пять тысяч семьсот семьдесят пятого года. Как такое забыть … Я едва касался пальцами перил лестниц, спускался медленно в первой нежно-голубой мантии, которую мне сшила Эмели. Мои ноги в чешках плыли.

Друзья встречают меня и напутственно провожают до Фартелла. Джеймс поднимает большой палец вверх, Пенни прижимает ладони от восторга, а Эмели готовиться подправить последние штрихи.

На выдохе я вхожу в парадный зал. Все огни в Ильверейн горят для меня. Стук в груди, дыхание подпирается от озирающихся взглядов родительских улыбок Олдридж-ай, Льёвана и Элизабет.

Учитель открывает мне длинные потертые ладони наружу, с коварной искренностью заманивает мои доверчивые и потерянные маленькие прохладные руки, прижимает к себе и читает элли. Мгновение истины. Магическая тишина. Покорившись велению, в парившей неизвестности шёпот прорицал мне:

«Птица феникс рождается, восстав из пепла, в зените чёрного солнца: она взлетает над горизонтом событий и освобождает внутреннее пламя в вечности последнего взмаха крыльев».

Я позабыл Слова Завета, как того и требовала негласная традиция стирать внешнюю память. Но я всё же вспомнил….

Моя эйфория затащила друзей на Беллантриэльскую башню. Казалось, произошло забытое перерождение – фейерверк брызгал в ночном небе, я следил за их реакцией. На вершине Ильверейн мы лицезрели прелесть красочных вспышек нашей жизни – заново удивлялись масштабами их разноцветных, падающих к рукам искр. Мы мечтали достичь звезд…

Тео и остальные маги воздуха заставляли меня кружиться под ликующие аплодисменты, когда я совмещал приёмы, которые перекрещивал между собой, совершая навороты, – соединял локти, двигаясь спиралями, что распадались в хороводе. Я использовал Круговорот эллей и перестал повелевать всеми своими чувствами, и после я оторвался от земли. Я был вихрем… и начал цикл перевоплощения именно тогда, не осознавая этого в ту мимолетность. Невидимые ленточные полотна накрыли мой разум. Я впервые освободился…

Магия – это бесконечность, но не безграничность. Все мои магические сущности это «квинтессенция» … Она есть Дыхание Молнии…

Кто я? Я был учеником, был мастером, был странником, был изобретателем, был воином, был гейшей, был поэтом, был целителем… Всё воедино я был тысячикрылым журавлем… И кто я есть? Я был и есть всё это….

Я думал, я переродился… Но я ошибся… Я только проснулся, только вдохнул жизнь, но не открыл её глаза. Это только преддверие моего нового рождения, нового цикла…Начала моего противоречия….

[1] Силлериум – иное, духовное измерение, параллельный мир, основаеваемый магами прошлого. Был открыт в результате феномена под названием Великое Сияние, ставшее началом магии на Земле.

Глава 7. Противоречие

Я – наивный думал, что всё уже предрешено. Казалось я создал долгожданный абсолют, достиг предела… Льёван был прав. Я неисправим, как отрицание судьбы, которую сам же создал. У всего есть причины, следствия и последствия. Если кто-то утверждает, что всё в жизни нет истины, следовательно нет и смысла забывает, что , в априори, это и есть смысл. Истина и смысл – это лабиринты, не имеющие ни входа, ни выхода, но имеющие общий проход. Это противоречие в уравнении, которое мы пытаемся устранить до встречи со смертью – ответ на все вопросы.

Дыхание Молнии или техника Квинтэссенции – это всё, чем я овладел, что сотворил и в конце концов отпустил. Да, я овладел магическим искусством дивергенции[1], но только Олдридж-ай верно почувствовала, что я нарушаю все каноны, иерархии и структуры. Источник, истинная природа моей магии была неясной и расплывчатой. Еще ни один первородный маг в силу врожденных способностей не переходил в состоянии дивергенции от стихии к чистой энергии. Противоречия никто не замечал, в том числе я…

Я часто слышал за спинами, что я ничего нестоящий маг – одним словом дилетант. Голоса опасливой зависти убеждались, что Учитель открыл мне запретный секрет…Всё чистая правда, и все чистая ложь… Он долго странствовал в Мире Магии, покидал реальность, в которой существовал его последний ученик. Раньше я не искал причин узнать истину. Её никогда не было…

Поодаль от Учителя, моей единственной опорой в сверхчеловечные времена были близкие люди. Я раньше предполагал, но не признавал, что использовал всех ради утопического поставления в уравнение судьбы гармоничного значения переменной. Всё куда прозаичнее, когда в этом процессе ты не единственный участник акта математического творения…

Мелдор возненавидел меня, когда узнал, что я стал первородным магом. Противостояние Воздуха и Огня – это состояние пожара, агонии и пепелища. Из-за обиды прошлого мы сделались соперниками, чуть ли не врагами…. Я понимал – его боль более чем очевидна. Ведь я лишил его надежд, сделал волком-одиночкой, вынудил капитулировать, доказывая, что воля к власти непорочна. Конечно, он пытался отомстить сполна отрывался на моей неопытности, нерешительности в магических поединках. Льёван всё просчитал, и наблюдал как я занимаю упрямством чужое место.

В отражении кривых зеркал мы – агрессивные, истерзанные совестью и горделивые. Вечные соперники. Мелдор не смирил, что я украл его исключительное преимущество – право на лидерство. Он всё глубже уходил в Тень, а я открывал дорогу к Свету. Его злил сам факт, что какой-то гиперчувствительный аутсайдер, вроде меня, в одночасье разрушил систему стереотипной социально-властных иерархий, нарушал правила, и правила игры непредсказуемо менялись…

Воистину собирать чужие головоломки, делать врагов союзниками любил только один человек – магистр Айрес. Его личность всегда исчерпывала мою интуицию на прочность. Воздух выходит из легких, и былые ощущения не покидают. Ток и испуг…Я поднимался на край неба, а он словно обреченно спускался…Как падший ангел. Наша встреча —неосторожность Льёвана. Он обыграл нас, и давно придумал решение, которое я отверг.

Память – искусство точности, она терпит неточности, и не терпит излишеств. Айрес, после Пленарной научной конференции хотел отослать меня Красную Башню и обмануть доверчивость Олдридж-ай. Он был зол. Льёван допустил роковой промах из-за своей привязанности… Айрес ревновал, так же как и я. Мы делили Льёвана – рвали его совесть на куски, деля власть над ним.

Мы – одной поле ягоды. Только вот Айрес считал, что от рождения я оставался дикой алой розой, а он утратил сущность и обернулся в терновник. «Диалог о розах» – телепатический трактат о нас, поэтическое преклонение и сердечная ненависть к естественному дару и проклятию красоты. Почему он наделил меня этой сущностью? Я приходил к этому постепенно. Айрес был первым кто застал меня перед тупиком…

Я пытался отвлечься и уйти от проблемы. Светлая дверца личного мирка открывалась живой изгородью, которая отделяла от паривших невзгод – тенистые вязы и дубы дополняли сад расчётливым майским бризом. Кусты шиповника с мыса Раксаху отцвели и готовились к июльской жаре созреть, налившись терпким вкусом; щебечущий соловьём источник утолял жажду растений. Каскадная струна воды омывала лицо и питало сухую кожу свежестью и прохладной гладкостью.

Розы. Дикие. Как они пахли страстной кровью! Ни горячей, а живительной и неукротимой силой. В тени лепестки переливались красным гранатом, косые солнечные лучи воспламеняли их, капельки влаги веяли морским привкусом соли; жёсткие листья, укрывавшие кинжальные шипы, обрамлялись малахитовым налетом. Пышная младость бутонов оберегалась мощным плетением, – сорняковый неистребимый плющ обнимал стволы деревьев, а поздние цветы «чубушника» оседали весенними снежинками, оттесняя правящую огненную ярость. Я полез подвязывать гибкие, хлёсткие и цепкие, опущенные и завернутые в дугу папоротника, молодые побеги и подросшие ветви: забрался глубоко голыми руками в заросли и, спустя несколько минут, безжалостно уколол палец, услышав известные ушам строки.

– О, дикая алая роза! Как ты прекрасна…

Из точки заструился пучок густого кровяного пузырька. Ветер донес невнятный шёпот, леденящий душу. Голос оказался настолько проникновенным, что он на секунду повернулся – хотел было прогнать галлюцинацию – как перед мной возник хладнокровная ухмылистость магистра Айреса.

– Здравствуйте, Юэн…

Я отвернулся, и, продолжив сидеть на корточках, засунул повреждённый палец к губам и начал обсасывать ранку. Магистр Айрес подошёл поближе и преподнёс в знак добрых намерений известковый платок – на нём остались красные пятнышки.

– Какими вы здесь судьбами?

– Случайно, к моему везению…

– Вы снова льстите. Мы же договорились не врать. – привередничал я.

– Ничуть. Аромат ваших роз затмевает майскую пахучесть всего Айседаля.

– Неужели?! – Я пытался не реагировать на его ползучесть.

– Моё обоняние лучше вашего в сотни раз, уж извините…

– Ладно, убедили.

Наигранная лесть заставила соблюсти правила приличия и принять условия огромного ультиматума – прямолинейности.

– И что вас заблагорассудило следовать благоуханиям?

– Мой друг, вы витаете в облаках…. Ветряная натура!

Надавленная распущенность голоса осматривала сад, пестривший ненавистными цветами.

– Вы знаете от чего я не люблю розы, но восхваляю их через строки Миллидиаса? Мне кажется Палладин Нэнзидаль посвящала строки не сколько этим упоительным созданиям, сколько их человеческому отклику.

– Вы сейчас надумали меня оскорбить таким признанием?

– О, мой друг, – переигрывалась степень удивления магистра. – Мы же договорились не обижать искренности друг друга!

– Тогда вы красноречивый плут! – колюще утвердил я, настороженно присмотревшись как взгляд Айреса, а точнее его длинные пальцы смертельно боялись соприкоснуться с розами.

Айрес скованно вздохнул.

– Не могли бы мы выйти от сюда. Воздух райский, однако тесноватый для людей – Он признал, что переборщил с высказыванием: – …Ладно, для меня! Вы победили!

Я пожалел магистра, видя как он пресыщенно испытывал серыми, пепельными глазами тошнотворность к розам. Во мне зашевелилось любопытство – я ведь ценил загадочность.

Размеренные шаги сопровождалась молчанием. Правда столь заурядное убийство времени нам наскучило, потайным чутьем захотели завладеть знанием друг о друге. Мы шли по кругу – особый прием магистра, ограничивать пространство оппонента.

Айрес намерился обсудить мои пространные магические успехи, обмолвиться пустыми словами на эллерийском языке. Я же был не приклонен и потребовал объяснений.

– Искушение, мой дорогой друг, только искушение… Вы Змея знающая куда нападать на зазнавшегося Льва. Вас не проведешь.

Он уже говорил об этом, но не в моем присутствии. Льёван подтвердил однажды его случайное суждение, после спора в Фартелле. На выходе из я случайно обернулся, предчувствовав острые дебаты. Меня, ещё ассистента директрисы Ильверейн, обсуждали три старинных товарища. Айрес заглатывал из бокала игристое вино, Олдридж-ай сдержалась от чересчур бурных реакций.

По гороскопу я – Белая Змея. Что змея имеет клыки, так и роза имеет шипы. Эту параллель чувствуешь, когда слушаешь проникновенное стихотворение:

О, дикая алая роза – как ты прекрасна

С наступлением зимней поры;

Твоя ярость кипит, кровь испарилась,

Солнечный снег воспламеняет шипы!

Ты цветешь в забвенных садах,

В тенях воплотился твой алый закат:

Зреют шипы в месяц душистой зимы,

Чернота во снегах выдает воплоти!

О, бойся шипов – они сила той страсти,

Что зажигает неумолимый огонь,

Огонь той любви к свободе и власти;

Прекрасен цветок – неукротимый дракон!

Искристая прелесть и отвага змеиных шипов —

Божественный дар и греховность.

О, дикая, алая роза! Где он?

Твой исцеляющий яд лепестков?

Аромат терновых плетений – блажен и смертелен:

Заветная гибель претворит фимиам искуплений.

Чего же ты ждешь? Восполни сердца утрату —

Руки готовы познать, чем загадка твоя чревата.

Возлюби ты в конец своё естество:

О тебе поэт вознесённый в Эмпирее поёт.

О, дикая алая роза, молю!

Цвети – природное пламя и кровь!

Ловкий трюк. Беспроигрышная Манипуляция. Айрес решил играть со мной. Я зря насмехался над его «Диалогом о розах»: уже кровавых, устрашающих, безжалостных как разожжённое пламя.

– Вы и в самом деле «дикая алая роза» …

– Почему вы так решили? И уж если говорим о цветах, то это сравнение подходит женщинам, не так ли?

– Стереотипы! – отмахнулся взглядом он. – Да, и говоря откровенно, роза – это цветок, а цветок мужского рода – «он мой».

– Занятная у вас логика. – сдавил смех я , потому что никак не смог оспорить тезис. Правда сильно кололась. – Тем не менее, в чём смысл?

– Почему вы во всём ищете смысл или его причину?

Бессознательно затянулось лезвие ножевого крючка.

– Я вас внимательно слушаю…

– Ох, уж эта ваша аутсайдерность! Идти против течения…. Не верить в бессмысленность, но слепо следовать её инстинкту… – последовал долгожданный плевок.

Как травмоопасно натянулась струна между нами – представить было нельзя: всё стремилось к склоке.

– Мне всё равно: говорите – что хотите. – Я сдерживал себя до последнего. – Играть по вашим правилам я не собираюсь.

– Ультиматумы ваш конёк. Но мы давным-давно договорились, а значит игра слов продолжается.

– Тогда будьте осторожнее: эти ваши «розы» поглотят нас обоих.

Предопределение ли это?

–Юэн-ёй, простите моё высокомерие, – Айрес поменял тактику. Он понял кто перед ним стоял – маг, а маг обладает такой чертой как чувствовать опасность. – Не боитесь ли вы пораниться о собственные шипы?

Вопрос выпустил пчелиное жало. Я смолчал. Импульсивные скачки солнечных бликов на глазах впивались занозами в меня. Встреча окончилась фальшивым звуком натянутой струны.

– Хмм… – эта протяженность нагнетала, стала поводом прекратить спор. – Я надеюсь, что мы не в обиде. Все же подумаете, над этим. Нечего излишни «сопротивляться» …

– Как вам будет угодно… – Я собирался покинуть Ботанический сад. Я перенервничал. Меня волновали другие вещи. – Но в следующий раз, давайте перестанем говорить метафорами. Это сильно утомляет….

Прощальную просьба:

– Ах, Юэн … Верните мой платок. Он мне очень дорог.

Пропитанный пятном крови платок вернулся в руки Айреса.

Смешанные чувства. Духота. Лёгкие пропитались липкой влагой. Чёрная мантия от жары перегрела тело. Я направился восстанавливать дыхание вниз к причалу. Здесь же я преподнесу свой дар – проклятую розу, что расцвела в суровую зиму.

Ильверейн спал. Наливная заревая полоса превращалось в пламенную медь на горизонте. Снег почерствел и хрустел на заснеженных полянах, на дорожках от человеческих шагов иней зябло свистел, скользя, словно полируемое стекло.

Чем мне нравились дикие алые розы? Они бесстрашны перед погодными аномалиями. Март на Айседаля всегда холодный, не меньше чем январские морозы с ветродуем. В мое отсутствие нежная забота Пенни не облагородила сад. Я голыми мерзлыми руками подвязывал хлёсткие сети с шипами и бутонами, душившие старое дерево, укрывавшее в июне от зноя.

– Где-где, а вы обитаете здесь!

Странно, но магистр Айрес всегда подкрадывался из-за спины.

– А вы все крадетесь…– Я снова изображал занятость.

– Вам известно, у меня нет особых причин быть здесь.

– Неужели мой сад тронул вашу душу. – нежно ёрничал я.

– Он пленяет своей незамысловатостью. Климат Айседаля не создан для цветов, наподобие ваших роз…. Они прекрасны.

– Но вы их терпеть не можете!

– О, только не ваши! – оправдывался магистр.

– Вы наглый льстец.

–Вы ничего нового не открыли, Юэн. Иногда ваша прямота – бестактность!

– Скорее самоуверенность… – Я дёрнул посильнее мёртвый толстый стебель укромного сорняка.

Он присел на скамейку, отряхнул меховой подол мантии, и продолжил всматриваться и кратко, с искренним пафосом посмеялся над замечание с коронным злорадным удовольствием.

– Меня радует, что вы остаётесь прежним. Сколько видал: все меняются, подстраиваясь под этот мир – только не вы. Меня завлекают хитрости аутсайдеров.

– Могу предположить, вы считаете, что аутсайдеры боятся перемен, но идут им на встречу.

– Вы понимаете меня с полуслова. Льёван и то далек от меня.

Я знал, что его похвала – это стратегия держать врагов на близком расстоянии, играть на принципе доверительности.

– Несомненно. Лидеры бояться разочарования и несправедливости, а вот аутсайдеры знают, что их может ждать: они никогда не прыгнут выше головы, если риски неочевидны. Проще говоря, они реалисты…

– А если они не знают?

– С одной стороны это преимущество, но земной шар то безостановочно движется. Лидеры думают об идеях и прогрессе, а потенциал аутсайдеров думать о последствиях. Они всегда делают грязную работу за ошибки лидеров. Вот почему я считаю, что только аутсайдеры – истинные бунтари, революционеры и редкие творцы.

– Значит вы считаете меня аутсайдером?

– Ну, согласитесь. Мальчик тихоня, – запнулся неожиданно Айрес – На Белландриэльской башне вы играли невинный образ очарованного странника, мечтателя, желавший дотянуться до звёзд, вопреки самому себе.

– И как я вам? Понравился?

– Вы, как и ваши розы, Юэн, не даете мне покоя. Уверен, вы станете великим магом… – он намеренно закончил высокопарно и ожидал в противовес пробуждения моей отрицательной реакции.

– Я не создан для величия. Эта иллюзия не делает меня счастливым.

– Может быть… может быть. – выдохнул с актёрским одобрением магистр. – Но мысль о высшем и недосягаемом движет нами. Это ли не есть величие? А может быть и счастье….

Я не стал пререкаться, посчитав неразумным отстаивать правоту, и переводить разговор в напряженный спор, затем в конфликт.

– Этим мы с вами так похожи.

– И вы когда-то были аутсайдером?

– Думаю, ваша проницательность дождётся, и я отвечу на ваш риторический вопрос когда-нибудь.

Айрес ожидал моей напористости, но прогадал. Я не подал ни одного эмоционального сигнала. Он решил напоследок пройтись, жалуясь на немолодой возврат, – чувствовал головокружение от пониженного давления. Он схватился за меня, когда мы шли к павильону, провожавший к Античному дворику.

Морской ветер напрягал уши. Айрес расспрашивал о недавних пренеприятных событиях, затронувшие меня. Он улавливал детали, хоть и пытался обмануть, что был крайне рассеян и потерял всякую бдительность темной истории.

– Весьма изысканно: хочешь уничтожить человека – заставь его совершить добровольное самоубийство.

– И согласитесь, очень хитро!

Мы спустились по длинной каменной лестнице, вышли к причалу, и я выдохнул, треугольный клюв птицы, покрытый чёрной копотью, что блестела на утреннем свету. Ветер и реактивный двигатель корабля создавали шумные круги воды. Магистр Айрес уже жалел, что поторопился выйти из сада.

– Пожалуйста, будьте осторожны… – проявлял он заботу.

– Только с вашими молитвами – с усиленным ехидством ответил я.

– Ох, и язык у вас… – досадливым тоном начал было он, но и тут ему не дали слова досказать.

– Знаю, знаю – как у змеи, напрасно не трать ты силы свои! Вы забыли: мы договорились не врать. Вы первый выдвинули это условие!

– Поражаюсь тому, как вы сглаживаете заостренные углы. Похвально…

Открылись автоматически двери рампы, спустили трап, по которому магистра вышли встречать два солдата в лаконичном обмундировании, зачитывавшие приказ командира объявить время отлета. Айрес попросил дать несколько минут.

– Ужасная погода. Не переношу ваши морские ветра! – прозвучал его отвлекающий маневр. – Теперь вы знаете, что я хотел с розами – они напоминать о вашем покровительстве.

– Тогда позвольте сделать подарок. – заинтриговал я, и достал из-под плаща припрятанную алую розу, едва готовившуюся распуститься, с большими иглами на красивом стебле.

– Помните, вы как-то спросили меня: боюсь ли я пораниться о шипы? Это мой ответ…

Айрес находился в отчаянном и проигрышном положении, ему не куда было деться и нечего ответить, он застал себя, почти-что врасплох, и не имел права отказать или отступиться. Смириться с нанесённым ножевым ударом в сердце ему было не впервой, и на этом основании он любезно принял бесценный дар.

– Как изысканно…. Этот цветок будет наглядным украшением для глаз, ведь, что может осчастливить человека, чьи годы уходят все быстрее и быстрее… И, вот, перед тобой вечная пустота. Как думаете, что успокаивает душу перед смертью? – спросил он.

– Красота… – с утвердительно-бросившимся взглядом произнёс я.

– Или безобразие кошмара. – дополнил Айрес. – Красота есть совершенство. На прощание мы – смертные, хотим заглушить хаос в бренный час истины. Кошмар говорит, что мы также свободны от безобразия мира, и мы становимся частью его совершенства…

И это лишь часть противоречивой сущности «диких алых роз…» – борьбы идеала и природы.

Мой абсолют – идеал магического пути начал рушиться как Вавилонская башня… На заключительном испытании мои силы вышли из-под контроля. Я победил рассекса, оставшись пораженным изнутри. Я вышел из потемок в кабинете Олдридж-ай.

Тело словно рассыпалось пеплом по ветру….

Глаза лениво разомкнулись и ослепились лимонным светом из окна. Я зыбучими зрачками старался смотреть в одну точку, поднатужился: обмякшие локти приподняли меня с кожаного дивана. Прищуриваясь от головокружения с коротким замыканием, я посмотрел на Олдридж-ай, которая сидела подле меня.

– Что случилось?

– Вы очнулись, наконец-то, – ответила она несвойственной ей щепетильностью.

Наступила долгая пауза. Её подбородок за столько лет опустился от неуверенности с чего начать.

– Как мои друзья?! – спросил я. – С ними все в порядке?!

Помню от силы энергетической волны летающая платформа чуть не перевернулась.

– С ними все хорошо…. Они сильно переживали за вас, но всё обошлось.

– Что произошло со мной?! Ответьте…

– Юэн, прошу меня выслушать и попытаться понять, – на лице проскользнула невнятность, смешанная с ипостасью миражной неловкости. – боюсь, что ваши силы опасны…

– Почему? – раздосадовано спросил я и не ожидал такого абстрактного ответа, даже не дослушав.

– Прошу не перебивать меня… – вздохнула она. – Ваши силы опасны… их природа остаётся не известной как для вас, так и для меня. Они своего рода неполные….

Не полные? Я не понимал смысл отчаянного сжатых губ Олдридж-ай. Я вычитывал скрытые эмоции сконфуженной сдержанности, опустил взгляд внутрь – на секунду собрал грозу и безмолвно кинул её блеск.

– То есть как?!

– Ваша магия больше, чем первородная, и меньше, чем полноценная, нежели как у ваших друзей.

– Но… – приготовился протестовать я .

– Ваша магия не только абсорбирует, но и синтезирует энергию. Вы каким-то образом научились преобразовывать энергию и расширять зону магического влияния. Вы переходите из одного состояния в другое. Результат, произведение колоссально-нестабильного эффекта.

– Такого просто не может быть! Что со мной не так?!

– Пламя рассекса поглощало вашу магию, а в это время вы поглощали его. Оставалось только выждать, кто сдаться первым… Одержав вверх, вы смогли отразить нападение, но от переизбытка энергии потеряли контроль.

– Я не понимаю, как… – с ужасом смотрел на неё я .

– Источник вашей магии, единственное, но. Он подчиняется привычным магическим законам. Первородная магия способна дивергировать, однако сохраняет первоначальные свойства – стихийные, а не энергетические.

– Что, если все это странное совпадение? – манипулировал я так, как не сумел адекватно сообразить и перестать выстраивать воздушные иллюзии.

– Здесь нет «если» и «но» … Не забывайте этого! – повысила тон убедительности Олдридж-ай. – Случайности теперь оказываются неслучайны…

– И что мне делать? – не выдержал я— едва не вспыхнул натянутый трос над пропастью разных видений картины произошедшего, который вот-вот готовился оборваться.

– Я не знаю… – разочарованным выдохом из не шелохнувшихся ноздрей ответила директриса.

– Это какой-то абсурд! – нервы сдавали, эмоциональный рот отворачивал боком профиль, прикрывался костяшками рук, облокотившиеся на спинку сидения: он делал вид, будто искал ответ в сияющем закатном свете из панорамного окна.

– Есть только одно место, открыть глаза на ваши силы…. Дуан.

– Дикие острова? – призадумался я . – Там магия равно нулевому заряду…

– Да, и не забывайте то, о чём вам, вероятно, рассказывал Олфрай. Остров поглощает энергию, создавая мощнейшее аномальное энергетическое поле. Его сущность полна магии.

– Но каким образом я это сделаю?

– Вы знаете – войти в Мир Магии, в магический контакт с островом. Он хранит особую память, как бывший портал.

– И что там я должен отыскать? – я не до конца схватывал мысленными руками связи.

– Ответ на вопрос, что есть источник вашей магии…

– Вы уверены?

– Я бессильна. Однако, я не слепая. Вы находитесь на неопределённой периферийной градации – ваша магия больше, чем первородная, и меньше, чем полноценная – повторилась она.

– Олдридж-ай, но почему мои силы опасны? – Я лишь хотел в тот момент услышать, то, что успокоит меня, но ровным счетом всё вышло, совершенно наоборот.

– Они опасны с точки зрения магических законов. Всякое действие имеет противодействие. Я не знаю, как будут развиваться ваши силы дальше… Учтите, ваша магия может обернуться против вас и подвести, когда это будет действительно крайне необходимо…

Я слабо вдыхал сильный морской запах в ароматном, усыпляющем сознание пылко розовеющем горизонте на фоне плывущих спиралей перистых облаков. Я никак не справлялся с переплетением незримых нитей, запутавшиеся в перепутье тёмного лабиринта, в котором начинал брести на ощупь… Утраченные иллюзии… Что дальше: что?! … Не думал, что я вновь потеряю контроль… Почему это всё происходит именно со мной? Где

В душе веяно дули переменчивые нагнетавшие ветра.

Льёван, точь-в-точь повторял слова Учителя. Я никогда не доверял самому себе, искал ответы на вопросы у внутри чужих сущностей, а свою отвергал… Мои друзья. Наворачиваются слёзы от осознания, что они вечно спасали меня от самого себя. Без их поддержки я был бы лишь Тенью.

Мы через столько прошли в Ильверейн. Наши счастливые года. Джеймс тоже так считал. Мы верили, что все останется неизменным сквозь магию времени.

Друзья окружили меня заботой, когда я начал обучение в Ильверейн. В начале мы собирались в моей большой комнате.

– Юэн, ты снова недостаточно сконцентрирован! – ворчала Эмели, желая увидеть изменения цвета моих волос, но вместо этого они вставали дыбом, словно их кто-то наэлектризовал.

– Ну, хотя бы есть прогресс! – хихикала Пенни, видя в её глазах веселящее раздражение, после чего прикрывала рот и с упоительностью слушала милые угрозы.

Когда терпение Эмели кончалось за дело вступала Кесседи. Она знала особенности первородной магии дрессировала мои органы чувств, пока Учитель странствовал.

Я как и все студенты днем ходил на занятия, чаще Вани попадал под руку критики профессора Палладия, что настоящий маг, в том числе первородный не ищет отговорок и ищет пути преодолевать ограничения, которые только кажутся непреодолимыми. Он был самовлюбленным павлином, но в самооценке знал толк – по этой причине Джеймс шутил, что Эмели чем-то была на него похожа. Мы смеялись, она мысленно надирала ему задницу, а он верещал как поросенок.

– Ах, ну вы же знаете как я терпеть не могу контрольные! – переживал Ваня.

Мы его поддерживали с солидарностью. Изредка бунтовал Джеймс.

– Тебе ли отличнику, об этом говорить!

Отвары Пенни за день до экзаменов настраивали нас на позитивный результат. Чего стоило услышать увеселительный ор на весь кабинет:

– О, да! Мы справились!

По пятницам я оттачивал стрельбы из лука, по субботам тренировался бою с воздушным посохом с Тео, проникался перекатами вееров в искусство магического танца боевых гейш с Кесседи.

К середине осени второго года наши ряды пополнись. В то время как я искал свой стиль, как и все остальные, кто желал мне помочь. Возник наш дружеский клуб. Шло время, и наша внеучебная магическая практика делала из нас мастеров. Наверное, поэтому мы поняли суть конвенгергии[2] и выиграли конкурс, тайно записавшись под названием «СЭВЭР». Это название придумал я, вернувшись после занятия с Учителем. СЭВЭР с эллерийского значит единство…Вместе в учебном симуляторе мы боролись с программным вирусом, который поглощал наши магические способности и атаки, но объединив усилия мы, как высказывалась Эмели «напудрили» ему нос. В тот самый момент во мне пробудились лидерские качества, и несмотря на то, что я был первородным магом и только способствовал, друзья признали меня за командира, капитана команды и главного стратега. Ваня был нашим тактиком, и был все равно что голосом разума моих идей. Кесседи, Джеймс и Эмели наслаждались позициями нападающих, Пенни и Тео защитников. Олдридж-ай и Палладий признали за нашей командой безоговорочную победу, и в качестве награждения мы все побывали в Восточном Босфоре на фестивале Магических духов.

Поезд унёс нас в столицу Айседаля, где каждый плясал на открытых площадях, наслаждался уличной едой из разных коммун и республик при свете огненных фонарей, где Тео и Ваня накупали для семьи сувениры на ярморочном проспекте, где Эмели решила после завершения магического обучения основать первый модный дом, где Джеймс и я подпевали под такт музыки на вечернем концерте, где Пенни едва сдерживалась от удивления, когда артистичная Кесседи выступала с хороводами коренных народов. Пятикилометровая вечерняя, а после ночная набережная сияла в красках многолюдья – карнавал размывал человеческие различия: маски, имитации духов, костюмированные обряды и акробатические трюки гимнастов, пламенное многоцветье уличных огней, общая толпа улыбчивых и хлопающих в ладоши лиц. Мы разделяли празднество с горожанами до самого утра.

Энтузиазм юности мчался по рельсам, насыщался совместными событиями видом из пробегающей памяти из окна поезда, а предстоящие пересадочные станции взросления не задевали душевные волнения. Все мы верили, что наше единство останется навсегда в этих счастливых моментах – ничто и никто не сможет их с нами разлучить, создать брешь, оставлявшая на прощание лишь разбитые осколки ностальгических сожалений. Нет, время шло дальше – у каждого была своя дорога с путеводной звездой, каждый стремился достичь её конца, но на пути между нами находились встречные часы – пересечения нитевых тропинок из суммированных минут – то, что люди привыкли в успокоительных искажениях перед смертельным страхом забвения и пройденными воспоминаниями о будущем называть «судьбой» – каждому из нас пришлось искать друг друга, оставить перед уходом на безвозвратный поезд только бессмертную память.

Я не понимал, чем заслуживал любовь друзей, словно проживал не первую жизнь, а сбившийся порядок неисчислимой сотни лет одиночества. Внутри себя я боялся потерять это обретённое чувство. Что значит отпускать? И можно ли по-настоящему отпустить, если любишь тогда, когда раньше никогда не постигал глубины этой магии? И могут ли твои самые большие жертвы уберечь её? Что нами движет: инстинкты или чувства? Какое значение выбираем мы и подставляем в уравнение…

«Я не знаю, как будут развиваться ваши силы… Они могут обернуться против вас…» – не прекращались мысленные истязания, поражение не находило себе места и покоя: постоянная ходьба из угла в угол, опиумно-задумчивые глаза в оконном стекле искали ответного утешения. Всё пошатнулось. Я застревал в затворнических размышлениях – усилия обуздать эмоции раздувались чужими-косыми и близкими-жалкими взглядами. Предчувствие эмоционального выгорания шаг за шагом приближалось ко мне. Стены замка мнимо сужались и мешали свободно глотнуть воздуха: «Источник… Источник моей силы… Не полные силы… Я ничего не понимаю, и это меня бесит! Я бессилен перед самим собой… Кажется я плохо себя знаю…»

Я не желал замечать сочувствия друзей – оно вгоняло меня только в запои пессимизмом. Джеймс как и другие догадывались о причинах моих переживаний, отдаленности и переменчивости в настроении, решили ненадолго оставить меня в покое – наедине с поиском ответов….

Закон первый.

Магия – дар естества. Магия не может быть дарована неопределимым «свыше»: она часть природы и её сущности.

Закон второй.

Магия – источник всякой сущности. Всякая магия имеет источник и во всякой сущности есть магия.

Закон третий.

Магия – есть воплощение материи во вселенной. Магия материальна и зрима воплоти.

Закон четвертый.

Магия – зеркало незримых мирозданий. Она состоит из совокупности перевоплощений.

Закон пятый. Магия – доказательство относительности физических законов времени и пространства в круговороте энергий. Она отражение единого начала и конца, жизни и смерти, прошлого, настоящего и будущего – «памяти всего сущего»

Закон шестой.Магия – есть гармония и хаос, сила созидания и сила разрушения.

Закон седьмой.Магия – сила действия, у которого есть противодействие. То, что поглощается энергией – противоположно освобождается с равной силой. Магия бесконечна, но не безгранична.

Закон восьмой.Магия не противоречит природе. В ней заложено всё, что наполняет материю и сущности.

Закон девятый.Магия – часть пустоты «извне», наполненной темнотой, которая хранит свет истины.

«Элл ин сес архэрс, он эйн диад »

Я не понимал, чем я нарушил по мнению Олдридж-ай постулаты Оракул[3]. Потом до меня дойдет. Я мыслил буквально, а не фигурально…перестал создавать из абстракций ясность реальности.

Тишина вечерних катакомб Ильверейн пронизывала меня чувством вины, заталкивала в недоплетённый кокон, питавшийся отрешенностью к окружающему миру, закрывала благоразумие сумеречным занавесом. Уединённое молчание иссушало изнутри. Я бродил в туннелях и не осмеливался возвращаться прежним путём в Зал Медитаций – вновь начал бояться темноты, как в детстве, и в первый раз, когда переступил грань «невозможного».

Я согласился отправиться на Дуан. Друзья отговаривали меня, как только умели, и неожиданно прекратили.

– Юэн тебе нужно отдохнуть. – твердили они, а я эгоист не слушал.

Не знаю что случилось, но все взяли и смирились. Олдридж-ай постаралась. Она умела предъявлять контраргументы, и видела истинную причину моих страданий – я потерял контроль не над магией, а над жизнью, которую поддал трансформации. Я боялся потерять власть. Она хотела чтобы я переболел этот недуг…

За день до отправления на остров, мы организовали пикник на Развалинах. Каникулы перед выпускным годом предстояли короткие – каких-то две недели. Стояла сухая жара – идеальная погода. Солнце позднего утра опаляло и обесцвечивало светлые прогалины и опушки орешника, зрел гладкий папоротник посреди жирных лопухов, иссыхал мелкий водопадишка – он журчал, впадая в каменную ямку. Кошмара пряталась. Жёсткие камыши вязли в пресноводной заводи.

Мы вышли к пляжу. Песок серебрился. На ровненькой, уложенной газоном полянке, у возвышения с морскими ивами болталась веревка с палкой, предназначавшаяся для прыжков с тарзанки – Ваня и Джеймс с ходу сняли верхнюю одежду и сиганули в студенистое море, швыряясь брызгами. Разводился лагерь, Я и Тео насобирали поблизости хворост. Кесседи из анатомии, а Пенни из смущенной прихоти смотрели на удачливую атлетичность Джеймса, Эмели их подначивала:

– Ну вот, а то все в книги пялитесь! Не стесняемся и наслаждаемся. Скоро наш черед обольщать! – Она решила вогнать подруг в краску, и тут на её живот свалился ответный груз, который щекотливо мутузил её под громкие хохоты.

Наш дуэт «Эмели и Юэн» стреляющими бесподобными глазками добыл продуктов для пикника – мы три дня отпахали на кухне, делая заготовки на весь Ильверейн. Естественно мы вымели все подчистую, но остались у главного повара, как обычно, на хорошем счету. Я готовил, пока мои подруги кокетливо дефилировали на разогретом песке, носочками подбегали к дереву и прыгали с тарзанки, дразня и зазывая – они дали отпор, набросившись на сильного Джеймса.

– Дамы, в атаку!!!

Не успела Эмели дать команду, покорив шею закадычного друга, как она нечаянно потеряла равновесие, и вместе с ним, закрыв ему обозрение вцепившимися ладонями рухнула бомбочкой в воду, пока Кесседи с Пенни нечестно подбросили магией Ваню, Тео и меня гейзерной струей на несколько метров. Девушки сильно пожалели о нападении. Морская битва закончилась в ничью, и все задорно спорили друг с другом о важности соблюдать правила, на что Эмели артистично ответила:

– Мальчики, признайтесь, что это всё – отговорки… Я такого не ожидала, но признаюсь честно, горда нашими дамами. – отзывалась она о подругах.

– Ну уж нет! – весело протестовали мы – задетые мужчины.

Все вдоволь проголодались. Огонь слушался Ваню и зажаривал кусочки мяса, Джеймс хвалил меня за то, что я подтянулся и готов был меня женить. На самом деле я похудел, ему я казался прежним, но он заметил, что мои щеки таяли.

– Юэн с тобой всё хорошо? – аккуратно спросил он.

– Да. Не волнуйся за меня… —я сделал вид, что задумался, но ни о чём не тревожился.

Весь день на Развалинах мы наслаждались вкусной едой, болтовнёй, и ненадолго разбрелись по кучкам. Пенни учила Эмели и Тео плести венки по учениям её бабушки, Ваня и Кесседи обсуждали устройство квантового двигателя, а я лениво плавал и валялся на песке в компании Джеймса. Через пару часов случилась рокировка. Я сидел рядом с Тео слушал его музыку на деревянной флейте, брался за лист бумаги и грифелем рисовал счастье моих глаз. Этот миг вернул мне капельку спокойствия за будущее. Мой взгляд поднимался в сторону чешуйчатого сияния залива. Мысли перебирались на противоположный берег, где время шло вперед и очень линейно.

Вечером Пенни взялась за гитару. Мы вспомнили приключения на Шадальских болотах и ежегодные вылазки в Айседальский заповедник. Я понял, что мы за три года повзрослели. Бордовые сумерки напомнили нам, что Тео и Кесседи отправятся на последнюю магическую практику, я неизвестно, когда вернусь с Дуана и продолжу ли завершать обучение в Ильверейн. Музыка романса закончилась. Мы уставились в яркий блеск пламени.

– Ребят, как думаете, что будет дальше? —Ваня на самом деле всегда задавал простые и нужные вопросы, имел наивную черту – осознанность.

Никто не отвечал.

– Юэн, хоть ты ответь! – просил Джеймс.

– Я не знаю, Джеймс. Хочется верить…

– Ты о чём? – Ваня по обыкновению умел внедряться в контекст буквально, и то это моё предубеждение, стереотип, который делает его образ постоянным.

– Я много думаю…Что бы с нами было, если бы мы не были вместе, не повстречались.

Друзья услышали отголоски слов Олдридж-ай и поняли, насколько она была права, поняли, что ничем не могли мне помочь, навязываясь с жизненной моралью. Ненадолго они почувствовали внутри те же чувства, что испытывал я, и терялись в догадках, что нами всеми творилась… Неужели это непреклонная правда жизни, которую мы отталкивали в стенах Ильверейн? Надеялись ли мы сохранить часть несбыточных мечтаний о том, что мы шли единой дорогой? Нет, думал я – наши дороги разные… возможно где-то, да и пересекаются… Но где? Когда? И какова вероятность….

– Я не знаю, что будет дальше, но я хочу, чтобы мы остались теми, кто мы есть.

Слова их воодушевили – тешили цельным тёплым пламенем костра.

– Мы просто за тебя волнуемся… – говорила сердобольно Пенни, в ответ получила приятную улыбку.

– Знаю, – ответил он. – За это вас и люблю… Если, честно, мне кажется…. Раньше все было по-другому, словно неприятный, долгий сон. Сейчас, изменилось…

Провожающие взгляды у эфирного костра обернулись растекшимся по небу лиловым рассветом. Блики звёзд и лунное отражение света испарялись с приближением безоблачного дня. Друзья пожелали мне удачи, их руки крепко обнимали меня и благополучно махали, их фигуры смиренно наблюдали, как катер выходил из туннеля катакомб Ильверейн. Оказалось, обратного пути не существовало – только вперёд, прочь от обетованного Айседаля, ожидавший моего возвращения. Судно шло туда, откуда невозможно было сбежать, куда манила моя ветреная переменчивость. Я не отринул желание узнать, где ошибся, где просчитался в решении уравнения.

– Юэн, Дуан! – наконец-то послышался заветный клич мастера Лара. Он дал мыслям омыться и вернуться в настоящее.

Бирюзовые волны шумели окрыляющим звуком, собирались в гармошку, подчиняясь свободному течению ветра; небо нежно голубело, а солнце поднималось к точке зенита. Волнообразный аквамариновый горизонт покачивался. Облачный атлас показал вершину зеленой горы. Дуан разъединялся цепочкой сестринских островов. Водный путь то стремительно возвышался, то небрежно опускался в поиске равновесного течения. Юэн схватился покрепче за поручни и захватывал глазами прилив эндорфинов, случайно подпрыгнув на морской кочке. Нос кормы, набрав со свистом скорость, преодолевал морские градиенты и разделял их широкой полосой взбитой пены. Мгновение превратило маленький клочки земли в километровые берега.

После последнего архипелажного острова дыбы волн заставили набрать катер высоту, и уподобляясь маневренности «морского дракона», уклонялся от выныривающих спин гигантских ясм. Их верхние пёстрые плавники, китообразные размеры округленного туловища с блестящим тигровым окрасом, десяток усов и клоунские глазницы ударялись о качающиеся накаты – стадо морских млекопитающих смотрели вслед мелким путникам и издавало плещущее мычание, которое проникало в ушные раковины.

Я потерял дар речи. Позади: полчище рыб-стрекоз, коралловые рощи, что на глубине были целыми горами, долины радужных медуз и белых черепах. Дикие земли…

– Ну, что Юэн, я доставил тебя, как и обещал! – причалил мастер Лар.

– Не знаю, что я бы без вас делал. Хорошо, что вы умеете справляться с драконами не хуже водного транспорта.

– Ты бы видел, как я когда-то на истребителе делал вещи по хлеще! Теперь видишь на драконов перешёл. Старею! – шутил он, и потом спросил перед отплытием: – Ты уверен, что тебе ничего не нужно? Как жить то здесь будешь?!

– Как-нибудь сам разберусь, – улыбчивой самоуверенностью ответил Юэн.

– Ты же такая белоручка… – выгрузил несколько деревянных ящиков капитан. – К тому же тебе здесь не Таиланд – бананы с кокосами не растут!

– Ну и что! – весело огрызнулся он. – Зато сейчас смогу стрелой попасть вам в глаз, даже если спрячетесь с другой стороны борта!

Лар захохотал и отметил мою дерзость.

– Смотри я сюда больше не приеду…

– Да, наслышан об этом! Отплывайте скорее… – я намекал Юэн о приближение бури.

– Да, ты прав, надо поторопиться. Чуйка у тебя не человеческая!

В последний день июля ливень грянул поздним вечером, когда светлоликое закатное солнце успело пересечь черту ночного пояса, скрывшись за потемнело-синим грозовым скопищем облаков.

Раскаты грома. Я искал место разведения палатки. Минутное использование Концентрации дыхания – и мои физические силы иссякли, тело приобрело ватность и отёчность, хуже того – сознание брело, схватившись за стволы тонких покачивающихся деревьев.

Дождь усиливался и глаза спасались от безостановочного плача вялых волос. Нехватка энергии оставила только вариант укутаться в спальный мешок в ближайшем гроте. И только в третьем часу ночи удары барабанов по листьям прекратились. Сон ни в какую не приходил. Тупой закрытый взгляд – ни тревожила ни тоскливость, ни принятое в объятия чувство одиночества. Я разглядывал за каменистым бугристым потолком световые проблески новолуния – всё чувственное закупорилось в позу младенца… Бессонница заставила меня вернуться на побережье.

Темнота. Нигде в мире, как не здесь и на Айседале ночь накрывалась куполом пустоты – даже облака не отливались в лунном сиянии.

Я вновь развел костер, чтобы согреться. Пламя развеяло позднее появление звезд. Густой прилив. Пальцы ног ушли под разбухший и тяжелый песок. Я рухнул, накрывшись мантией, что укрыло одеялом предплечья и расслабленный торс. Веки закрыли мои глаза.

Фаза глубокого сна не уловила не естественный порыв ветра. Пламя потухло. Снотворный звук и запах волн пропал. Неуловимый шёпот и странный силуэт возникли над телом. Что-то намеренно хотело проникнуть в мир моих сновидений: оно продолжало бездвижно смотреть и будто убивать безликим взглядом. Освободилось нечто потустороннее, враждебное и паразитическое: – О, Юэн вот мы с тобой одни… Благодарю! Твое забвение начнется сейчас, но прежде – ты вернёшь то, что у меня отнял… … Теперь ты в моей власти. Теперь твоя жизнь измениться… – сознание прятало опасный эмбрион, который скрывался за ширмой паучьей завесы.

Я невольно проснулся. В последние месяцы меня часто начали посещать странные сны, между фантазией, которая в конце оканчивалась кошмаром. И я всё забывал – всё совершенно. Думал, что первые ночи всегда тяжелые…

Утром я открыл глаза – во всю догорал золотой рассвет на валунах. Лучи питали моё сонливое состояние новой энергией, раскаляли известковый песок, вынуждая голые пятки скрыться в вельветовые аллеи деревьев, что уклончиво разрастались по гребню горы. Тропа с высокими выступами и отвесными кустами незрелого шиповника сплелась вдоль округленных утесов.

На вершине вершина Дуана противоположная лесистая часть острова спускалась к коралловой низменности. Цепь из серой дыми валов тянулась до соседних островов – Ойна и Гала.

Я спускался осторожно, хватаясь за розговые ветки, и часто скользил по мягкой земле. На удачу мне попались десятки ужей и ящерок на греющихся камнях. Я использовал лук, и стрелой пронзал мелкий источник пропитания. В южной части острова созревала дикая малина, кислая черника и красная ежевика, лимонник – удивительное явление; прорастали вялые и крохотные сыроежки, волнушки, солёный букет трутовых грибов и эволюционировавший вид шиитаке.

На западном пределы, скала напоминала волну. Стаи чаек, кружившие вихрями, мешали рыбачить – они смекалисто и жадно караулили. Я добрался до промысловой границы, стирая пот со лба, и долго учился нырять. В нос и уши заливалась вода, страх выныривал на поверхность. В стачке с конкурентами я хватался за выпирающие наружу камни, отгонял наглых птиц и в последних усилиях пытался сетью поймать несколько рыбешек – те разбегались, уплывали прочь, пугливо и издевательски виляя плавниками и хвостиками. Силы отступали к часу вечернего прилива, древняя лодка начинала раскачиваться. Я укорял свою неуклюжесть и взбудоражено бил о морскую поверхность веслами.

– Чтобы ещё раз согласиться на такое…. Ни за что – никогда, не в жизнь!

Вскоре нашлась альтернатива. Обшарив территорию рифов, инстинкты необитаемого острова помогли мне узнать, где зарывались крабики, где на отмели прятались песчанки и прочие моллюски – неоднократно незначительные порезы на нежных и скукоженных руках натыкались во время неудачных рыбалок на устричные скобленные раковины). Лук послужил службу рыболовного гарпуна, исправляя положение, несмотря на отскоки: натянутые максимально стрелы вонзались в воду и насмешливые ранее тушки насаживались несколькими штучками. После трёхдневного шторма собирался запас ламинарии – из неё получался дивный бульон.

Я с точностью знал биологические часы природы. Погружения давались легче, однако извечная борьба вытесняемого объёма подводных течений с барахтающимися ногами и опущенными руками не прекращалась, нос постепенно привыкал к подводным дыхательным ограничениям, глаза терпели дискомфорт. Море постепенно начало благоволить и обеспечивать дарами.

Дуан напомнил о том, что я тратил время впустую и оттягивал до прихода тайфуна. Ветер без сожаления давал пощёчины. Я читал – гнев моей первородной стихии готов был поглотить меня и остров за нарушение обещания, данное на берегах Айседаля. Погода не смирилась пред фальшью и отрицанием. Сила природы говорила со мной более чем откровенно. Элли не врали и переводили её голос на человеческий язык.

По окончанию непогоды я решился войти в контакт с магической сущностью Дуана.

– Концентрация дыхания…

Выдох. Я закрыл глаза и открыл биополе. Ушли недели… Лихая слабость ударяла по затылку и вискам. Время истощалось бредом, моё тело падало, ладони вонзались в щебень, сознание проваливалось в сон. Я понял, что отдавал энергию, а не взаимодействовал с ней её для поиска ответа. Но не оставлял попыток…

Однажды, я вошел в Мир Магии – моё наваждение переросло в осмысление. Передо мной стояла Олдридж-ай, словно протопим моего голоса разума. Остров заговорил со мной.

– Ваши силы не полные… Ваши силы рождены вами, вашей волей. Вы сами заставили свое естество повернуть время вспять. Мир Магии – эта точка инверсии, место, где храниться источник, что замкнут внутри вас, но его жизнь связана во вне. Он имеет начало, но не имеет завершения. Ваша магия – только иллюзия круговорота энергии. Ваш тайный самообман, Юэн. Дотянитесь до сущности, которую вы родили…Откройте его и освободите…»

Звёздное небо, светило скрывалось за горизонтом бескрайнего океана. Ступни держались на поверхности водного зеркала. Олдридж-ай исчезла. Выход преграждала вершина Дуана. Несколько оторопелых шагов и плоскость на системе координат перевернулась. Ноги неслись по горному пласту, набеги воды освобождали дорогу: делали её чистой и лишали малейших неровностей. На краю выныривали цветущие ветви дерева, и воспоминание дали знать, что это был эллеандр.

Чьё-то потустороннее вмешательство, и гладь заколебалась беспокойными кругами. Образовалась трещина. Я бежал, но упал в пропасть. Меня что-то толкнуло. Крик отчаяния во тьме. На потаенных уровнях выстраивались очертания бесконечности из колонн. Только я приземлился, колоссальный всплеск крылатой силы унес меня дальше…

Что произошло? Почему я не мог управлять Миром Магии? Я ничего не понимал, потому что себе уже не принадлежал. За влияние над моим сознанием происходила борьба. Я хотел прекратить весь ужас, но оказался бессильным.

– Это всё нереальность… это нереальность! – твердил мы мои мысли. – Очнись же, очнись….

– Не тронь его, он мой!

– Не смей!

– Юэн, милый, проснись…Мальчик мой.

Проблеск. Я увидел женщину.

– А-а-а-а!

Новая глубина – испытание прошлыми ощущениями. Я в остывшем временном беге расчищал путь от серебрящихся полотен. Вновь этот морозный сапфировый свет огней пустынного коридора и оберегающий шёпот

– Юэн, иди к нам… Скорей, скорей… иди к нам… Скорей…»

Далее я ничего не помню.

– Юэн, очнись! Очнись!

Глаза очумело открылись после неловкой тряски.

– Юэн, проснись! С тобой всё в порядке!?

Взгляд поймал лицо Джеймса и очумело успокаивался при виде друга.

– Что случилось?! Ты словно перестал дышать… – Джеймс смотрел на него взволнованно, сопереживал намекам расширенных от испуга зрачков.

– Просто кошмар… Не переживай…

– Как хорошо, что ты вернулся. Мы так за тебя переживали, когда тебе пришлось задержаться!

Они обнялись.

– Теперь я здесь… Всё нормально…

Утешительная ложь.

Как я оказался в Ильверейн? Я ещё не знал, что от забвения меня спасли элли моей родной матери. Я вошел в лабиринт…

[1] Дивергенция – искусство входить в магический контакт с противоложной силой, стихией, энергией.

[2] Конвенгерция – искусство соединения разных магических энергий в единое, целое заклинание.

[3] Оракул (с эллерийского «высшая защита») – первый маг четырех элементов, создатель магического кристалла, который закрыл все порталы в Силлериум. Написала первые магические законы. После конца войны за независимость Земли бесследно исчезла. Считается, что её бессмертный дух обитал в Заветном городе.

Глава 8. Гнев и Гордыня

Эмели в отчаянии сидела возле нервного Джеймс