Амори

Любовь.

Я был слишком маленьким тогда для него. Его тело истощалось и умирало, а я подобно мелкому ростку смотрел на мир и рос, ничего не смея изменить.

– Сен..

Его кожа и объятия оставались неуловимо теплыми тогда, он был безумно нежен и не осквернён. Руки мастера одни из самых близких, я чувствовал в себе его часть, его хрупкую, созданную человеком душу. Потом он отпихнул меня и вытер слёзы, так не любил он о бессвязном вспоминать, и всё шептал под нос свои нетерпеливые домыслы.

– Не называй меня по имени, ты мне его не давал.

– А как…

– Мастер.

Вопросы в моей растерянной голове отпали и я отвёл взгляд. Слова звучали грубо. Его длинные пальцы проредили белые волосы, в комнате пахло весной и табаком, на улице было затишье. Из гула лепестков вишни за окном выбивались утренние птицы.

– Глупый ты, – Он взял со стола трубку и подошёл к окну.

Не возразишь. Я должен был остаться, но ушёл.

– Я люблю вас.

– Это глупо.

– Но вы…

– Я тебе не отец.

– Оте…

– Замолчи.

Всё снова стихло и стало обидно, до ужаса обидно. Я изничтожил мастера у себя в голове, пока было молчание, а он всего лишь закурил.

– Сядь в кресло. – Из его губ вышел дым.

Я сел. Карие словно древесная кора глаза монотонно смотрели вперёд.

– Скажешь почему ушёл на самом деле? – Мастер вновь выдохнул табак. – Любовь ко мне – не причина.

– Там плохо, там темно, они… все про… противны. Он меня не полюбит.

– Мр. Беннет? Он никогда никого не любил, глупо надеяться.

– Тогда зачем…

– Он убил дочь, что значит, её больше нет, он сломал её, подобно кукле. – Мастер степенно повернул ко мне голову, волосы закрывали часть лица. – А перед этим жену, он жесток.

Создатель был безразличен, а у меня всё внутри сжалось.

– Очень жесток, – Мастер повторил. – И богат.

Словно он не может выбрать, что является приоритетом в том ужасном человеке.

– А потому противен, не только тебе. Он хочет, чтобы любили его, а не он, но не выходит, полюби ты эту одинокую душу, может появился бы толк от его денег, но ты, – Взгляд мастера упёрся колом в мой. – Сбежал.

Он затушил и выбросил дымящую траву в свой тарелочный пепел.

– Денег вернуть он не попросит, я волнуюсь не за себя. Он захочет тебя вернуть, вернись. Со мной тебе делать нечего, а убийцу перетерпишь.

– Не вернусь! – Я вскочил с кресла. – И не просите! Я не вернусь к нему. Я там сгнию, лучше уж здесь.

Мастер помедлил, последовал разочарованный вздох.

– Безмерно глупый.

– Я…

– Сомкни губы.

Я снова замолчал. Он стал заплетать волосы и собираться.

– Вы к нему?

Последовал кивок, и мастер удалился. Я отрешённо тихо присел на скрипучее крыльцо и начал ждать, пока мой мастер возвратится. За домом неимоверно сильно цвело древо в лучах пропавшего солнца, принуждая на себя смотреть и желать видеть на восходе. Но мне совсем этого не хотелось, я отчего-то ощутил на себе сильнейшую вину и пропитался запахом влажной земли. Поковырял ботинком грязь, перевернул кусочек камня. Моя обувь измазалась, мастер говорил, что она очень дорога, я вытер их подошву о крыльцо, взялся руками за щёки и поставил локти на колени. Ожидание до темноты показалось мне томным и бессмысленным, я оглянулся в последний раз на пустую дорогу. В ней не было ничего, кроме тьмы. Где-то в животе затаился страх, что Мастер более не придёт, но я зашёл в дом и сел на пол в окружение розовых лепестков. Мой страх показался мне глупым в квадрате лунного света от окна, а может глупым мне показался, и я сам, было сложно понять. Вокруг слишком тихо, никто не ходит за дверьми, не суетятся и одному такое существование ощущается безмерно жестоким. Я обнимаю колени и мне сложно поверить, что мастер в таком уединении находится всю его жизнь. Ему разве не больно? Мои ноги опускаются на пол сами под тяжестью тела, наверное, шарнир как-то ослаб. Глаза натыкаются на другую куклу, ещё не готовую, даже не взятую в работу, без кожи и какой-то осмысленности глазах, я пугаюсь. Мне кажется, знакомы их тела и взгляды, но страшно трогать и вообще на них смотреть. Для меня они словно черепа и кости ещё не родившегося человека. Их здесь полно, я только сейчас это заметил. Мастер словно бы живёт в усыпальнице или он Бог, что видит всех, пока они ещё не обрели сознание. Я рядом с Богом или же с Гробовщиком? Что с тем, что с этим всё же неприятно. Но от мысли, что меня можно разобрать, сломать и собрать заново, и всё это его руками, сжималось сердце. К правильному ли человеку я вернулся? Я заснул с этой мыслью.

Лучи света ложились прозрачной пеленой на до женственности красивое и худое лицо Мастера. Снег его волос таял на малиновых плечах длинного кимоно. Пальцы бередили чьи-то волосы, пронизывая ими новую голову прикрытые широкими рукавами. Я видел это всё из-под дымки ресниц. Его статная фигура, тонкие плечи, слишком он худ для человека. Выпрямляется моя осанка и я сажусь. Мастер не произносит ни звука, будто меня и не существует в этом мире.

– Доброе утро.

Я жду его реакции и весь распрямляюсь, хочу быть приятным для него. Мастер молча кивает, держа во рту иглу. У меня внутри словно умирает что-то и приходится встать. Его стол в беспорядке, я подхожу ближе, чтобы получше осмотреть, за темнотой не видно красоты. Названий всех этих инструментов я не знаю, но своим видом они вызывают у меня больше отторжения, чем интереса. Выглядят как оружия для пыток, я отхожу назад. Мастер не шелохнётся. Словно сам он кукла в руках кукловода, точёные и выверенные движения, подобные механизмам. А его взгляд не выражает ничего, совсем ничего. Меня бы это пугало, не будь мы знакомы, и не видя я его слёз над теми листами, что соединены красной нитью, точно судьбой. Мастер с тяжестью вздыхает.

– Не стой над душой.

Его рука иглой протыкает кожу головы.

– А куда мне..?

– Иди на улицу, – Он снова берёт иголку в рот.

Я делаю несколько шагов к коридору и не могу понять, почему же подчиняюсь ему. Он сам сказал, что мне не отец и никто, почему я обязан его слушать? Я оборачиваюсь и хмуро на него смотрю. Его взгляд в это время поднимается ко мне, и я пугаюсь, одёргивая себя назад.

– И надень что-то посвободней, эти буржуи сковывают вас как им вздумается, а вы молчите. Телу куклы нужно дышать и чувствовать на себе воздух, понимаешь? Вместе со свободой, в складки одежды умещается и любовь.

Его голова вновь склоняется к работе.

– Одежду возьми наверху в ящике, она будет тебе велика.

Больше он ничего не сказал. Мне будто это даже польстило, и я поднялся по лестнице. В пустой комнате ничего и не было кроме старого комода и одноместной покосившейся кровати, рядом с которой постелено маленькое место, как для ребёнка, чуть больше меня. Я сел перед комодом и открыл нижний ящик. Подумал, что снова не заметил, как покорился ему. Половицы под ногами скрипели, пока я выгребал вещи со всего комода. Их было не так много, как я предполагал, и все они действительно меня в себе топили, они были взрослые. Насколько помню, я видел Мастера только в халате. А вся одежда здесь больше уютная и свободная, мне почему-то кажется, что мастер не носит чего-то подобного. Растянутую кофту я надеваю на голову и ощущаю себя как в платье, но в ней очень мягко и удобно, она пахнет приятной стариной, отдавая сгоревшими свечками. Я решаю остаться в тех же шортах, снимаю обувь и гольфы, оставаясь босиком, а рубашку и пиджак складываю в квадратик. Мой вид и ощущения совершенно меняются, в голове будто что-то всплывает и забывается вновь. Эта одежда и комната, кажется, до боли знакомой, но чем?

Я спускаюсь обратно по ступенькам. Мастер сидит всё так же неподвижно, будто статуя, разве что снова закурил, как и вчера. Запах этих трав не похож на табак, такое ощущение, что он просто набрал цветов с луга, высушил и жжёт их, это для меня странно, но я молчу. Следуя его словам, медленно выхожу на улицу и смотрю на прохладное солнце. Ощущение мокрой и холодной земли под ступнёй, совсем иное. В обувь не вмещается вся эта мягкость и живость почвы, она кажется в ней простой грязью. Но сейчас это как дышащий организм со своими травинками и камнями. На коже чувствуется то, что называют щекоткой. Вокруг прохлада и множество летящей вишни, она тоже навеивает что-то, что я уже словно бы не застал и не увидел, но неимоверно любил и хранил у себя в сердце, которого сейчас у меня нет. Я захожу за дом и поднимаю голову к большому и пышному дереву, вдыхаю его сладкий запах. Мне чувствуется, что оно будет таким всегда. Не заснёт от осени, не замёрзнет от холодного снега и не озеленится летом, оставшись таким, как сейчас. Лишь весной оно заново расцветёт и станет ещё прекраснее. Отчего-то я увидел в нём мастера. В дереве было много тоски и печали о чём-то, что давно ушло. Мр.Беннет для меня был таким же, но он колол своей изорванной душой как ножом.

Земля вокруг корней более тёплая и сухая. Я прикоснулся к тёмной и жёсткой коре, ощутив её сердцебиение. Дерево и правда являлось живым, я чувствовал под пальцами его сок. Слишком прекрасными были те остатки цветов, что путались в моих волосах. Я обернулся и заметил Мастера за окном. Наводила некий ужас его неподвижность и безжизненность взгляда, опущенного только в работу. Где-то в груди мне становилось его искренне жаль, но в голове, Мастера осуждала обида. Вспомнились его слова про любовь, что умещается в складки одежды, но в уличном спокойствии и тишине нет ничего такого. Я опускаю голову и глаза, ещё немного растягивая руками лёгкую кофту. Без любви – я не вырасту, нужно набрать больше. Но я не чувствую ничего, кроме холода от слабого ветра. Так ли наступает тоскливое одиночество? Когда хочешь любви, но не знаешь где её брать, а может, не видишь. Странное чувство, мне в нём не нравится, и я морщусь. Наверное, я один, я не одинокий. Глаза вновь поднимаются к Мастеру в открытой форточке. У меня есть он, но меня у него пока нет.

Глаза в задумчивости поднимаются к голубому и чистому небу. Кто я на этой земле и зачем пришёл? Правила Мастера гласили, что все мы приходим сюда ради любви. Я бы хотел довериться ему в этом. Грустно было осознавать, что на данный момент всё это останется лишь строчками в мыслях и куда-то отложится, ожидая часа своего прочтения. Вспомню ли я все запахи зарождающейся весны и её картины перед глазами? Мне кажется, что я слишком многое не помню и не знаю. А знать, очень хотелось бы. Неясно зачем, но мне было бы приятно наполнять свою голову чем-то таким, что называлось бы великим, хотя бы для меня. Голова Мастера полна подобных дум, на мой взгляд. Он всегда говорит со мной, будто с пренебрежением и скорбящей тоской, совсем не смотря в глаза. Я хочу его понять и следовать его словам, но мне ощущается это слишком постыдным и приземлённым, идти за кем-то и стараться быть похожим на него, быть как он. Не хочу быть похожим на мастера, я хочу… Пока просто хочу, не знаю, чего и когда. Приятно ощущать, когда чего-то хочется, мне это сильно понравилось. Я простоял в объятьях вишни до темноты, а потом, отчего-то сильно робея, зашёл в дом. Мастер спал в покачивающимся кресле с опущенными руками, в пальцах сжимая потрёпанную кисть. "Ему бы новую" – Это было первое, что я подумал, посмотрев на него. Изящное тело словно мертво, но от этого внутри лишь прибавлялось уверенности в страхе потревожить его. Я тихо прошёл по тёмным половицам, но около прохода на мансарду остановился. Я застыл около открытого настежь окна, ощутив его прохладный ветер. После, забегая наверх, я тут же спустился, волоча за собой тяжёлое и большое одеяло из лоскутов, начатое и будто наспех законченное. К его дальнему от меня краю, узор складывался слишком непостоянно и нити торчали из каждого шва. Я укрыл им бездыханное тело мастера и не смог идти дальше. Словно сильно устал, отчего и как, снова осталось неизвестным. Я упал рядом с Мастером на колени, упираясь ими в мягкое одеяло, что частично расползлось по полу. Мастер не шелохнулся, продолжая лежать погружённым в сон, не осуществив ни единого вздоха. Эта его особенность, заставляла меня больше всего переживать и много думать, но я лёг и уставился в стенку. Мои глаза постепенно опустились к торчащим нитям, а пальцы начали их ковырять. В какой-то момент они напомнили мне белые струны скрипок, играющих в бальном зале, и я уснул. Слишком сладко и нежно для подгнившего пола.

Утром доски отдавали солнечным теплом, я чувствовал на себе тяжесть ткани и слышал краем уха звуки вкручивающихся шарниров. Я присел, потёр глаза и с моих холодных плеч упало вчерашнее одеяло. Мастер соединял чьи-то ошкуренные его инструментами кости. От этого мне становилось снова жутко, но я почему-то молчал. Движение рук и мыслей этого человека мне казались незыблемыми, неприкосновенными, хоть и крайне хрупкими внутри. Он выглядел как кукла, но говорил всё осмысляя подобно человеку, отчего же?

– Не смотри так на меня, иди на улицу.

Брови мастера склонились в хмурости, а голос недовольно прогремел. Я вышел, снова позволив собой управлять, почему? Я ведь не обязан его слушать, я подчинён только себе. Немного постояв в этих повторяющихся мыслях, я вышел за калитку белого забора, что чуть превышал мой пояс. Мастер не говорил оставаться на территории дома, но что-то внутри напоминает вину. Мои босые ноги идут дальше. Вокруг никого, очень тихо. По бокам вытоптанной дорожки травка, низкие деревья. Встав на пригорок, я вижу небольшой город. А может большой и тут только его часть? Этого я никогда не узнаю, но иду вперёд уже чуть быстрее, и искреннее забывая о своих прошлых мыслях и словах. Постепенно в травинках начинают появляться розовые лепестки, я словно иду назад, снова в дом, но как же? Подняв глаза, я вижу вишни. Их облетевшая красота немеет в моём теле, здесь душно от их цвета, слишком тепло. Было бы у меня сердце, оно всенепременно бы забилось намного быстрее своей привычности и потом замерло, никогда уже не продолжая работу. Вишнёвая аллея и никого. Я ступаю ногой на холодный асфальт, сходя с грязной и мягкой дорожки. От моих ступней остаются следы, но мне всё равно, я сознанием таю в розоватых осколках, что впиваются в кожу, волосы и разбивают нос, в своей нежной бесконечности. Этот запах пропитал меня всего, я вдруг остановился. Перед глазами был город, а перед ним витиеватые ворота, закрытые на замок. Руки соприкасаются с леденящим металлом, смотря на людей, что роятся в пределах одного квадрата. Здесь всегда было закрыто? Я высовываю голову между прутьями и ощущаю запах большого мира, в который, я пока не хочу. Там странно. Там живёт Мр.Беннет. Он стал для меня неким табу. Я разворачиваюсь и ухожу, садясь на лавочку, между деревьев. Слишком уж она старая, чтобы выдержать меня, поэтому обламывается и возникает вопрос, а как давно здесь кто-нибудь бывал? Я схватываюсь руками за металлические основы, державшие всю эту гниль столько лет. Ржавчина проникает в мои раны, я пытаюсь встать, всё не выходит. Я чувствую одежду, что пропиталась вся в жидкости, что наполняла мои искусственные вены, но ран я на себе не вижу, только одну. Металлическая трубка, что пронзила мою ногу, ближе к животу. В глазах мутит, хоть болью это всё не отдаётся. “И не успев пожить, он весь скончался” – напишут где-нибудь, где пишутся такие вещи. Но мне слышится голос:

– Тебе помочь? Ой, как всё тут плохо…

Я набираюсь сил, чувствую, как меня тянут, коже тепло, а потом холод.

– Живой ещё?

Этот голос юн, я впитываю запахи сгоревшего сахара и корицы. Вижу краем глаза белые волосы с его плеча, свободную одежду. Ощущение того, что всё это, мне кажется, не покидает мысли. Глаза смыкаются, я словно бы слабею и становится тихо, слишком для тела и сознания хорошо.

Руки мастера трут мою рану, и я просыпаюсь.

– Ты слишком глуп, Амори. Слишком глуп для своего имени.

Я сажусь. Оказываюсь весь без одежды, кожа испачкана в жидкости, что называется у людей кровью, а рану на ноге пронзают трубки. Я вижу в себе осколки моего тела, немного бы меня тошнило, если бы могло. Взгляд Мастера обращается ко мне, он понимает, что я его слышу и смыкает губы.

– Дурак, – Говорит он с отдушиной в сердце.

– Я не хотел.

Его пальцами сжимается моя рука около раны, трепетно говоря:

– Держи.

Кисти смыкаются. Его руки безусловно нежно бередят мою кожу мокрой тканью, будто искренне любя.

– Мастер. – Лепечут мои губы.

– М?

– Вы за мной приходили?

Он гордо ухмыляется.

– С чего бы? Ты сам упал на крыльце.

Мои глаза смотрят с надеждой в его, но он молчит. А я ведь чётко помню руки, что несли моё тело. Мне показалось? Мастер отодвигает мои ладони и вставляют в ногу пластину, я кратко кричу и он замазывает всё кожей, натягивая на меня осторожно бельё.

– Свободен, – Сходит с его дыхания, он берёт трубку в руки.

Ногу безумно колит и жжёт, ладони трясутся. Я слажу со стола, а бедро будто никогда и не пронзало, не смотря на боль. Я поднимаю на Мастера взгляд, он снова садится и смотрит в ответ. Почему-то в глазах его вижу, вторую в безустальной жизни любовь.

– А… а вы гуляли по вишнёвой аллее? – Вдруг выпало из моего рта. – Когда-то.

Я глянул на его ноги. Мастер сдавленно усмехнулся.

– Очень давно, – Дым слетел с его губ и растворился. – Сейчас она закрыта.

– Почему? – Мои глаза не отводятся от его зрачков.

– Забросили.

– Почему?

Мастер хмурится.

– Стало не выгодно облагораживать такую большую территорию, когда город был в упадке. На время закрыли. Вишни и без ухода цветут, но вряд ли аллею снова откроют. Наверняка всё травой заросло.

– Нет, там на дорожках асфальт, – Мои губы сжимаются, а пальцы упираются в ладони.

– Асфальт? А что людям асфальт? Он грязный, потрескавшийся, местами насквозь прорастают сорняки. Природу не победить.

Он был прав, ничего идеально ровного там не было и, если смотреть на места, где растут деревья, всё почти по пояс заросло.

– Ты ведь был там? – Мастер стряхнул остатки травы в пепельницу.

– Был. Там очень красиво! Столько вишен…

Он меня прервал:

– Хорошо.

Веки Мастера плавно закрылись и губы расплылись в едва заметной улыбке. Словно он вспомнил что-то очень хорошее для него. Порой Мастер кажется мне мелочным, но не в плохом в смысле, а в том, что он обращает внимание лишь на детали, не смотря на всю картину целиком. Судит по себе и умеет осуждать без осуждения. Для меня он крайне, беспрекословно странный человек, но я его люблю. Как того, кого люди называют отцом или наставником.

– Иди оденься. – Мастер оживает и садится ровнее, взяв в руки очередную иглу.

Я снова иду наверх, ныряю в новые вещи и чувствую себя хорошо, выйдя на маленький балкон около крыши. Ощущаю, как колышется свитер, что мне снова не в пору, как жестковатая ткань брюк, которые я подвернул, трётся о колени. Я понимаю, что мне нравится этот дом, здесь очень тихо и даже быть в этом месте одному, кажется, блаженным.

Вечереет.

В моих руках сжимаются деревянные перила. Я слышу, как за спиной скрипят доски и боюсь обернуться. Звук приближается ко мне и потом затихает. Ощущается материальное тепло, уже не так холодно. Тихо под шумом ветра развивается бордовая ткань. Всё засыпает.

– Вас не волнует ветер? – Спрашиваю я, смотря на уходящее солнце.

Рука Мастера внезапно ложится мне на плечо.

– Волнует. – Отвечает он, чуть-чуть помедлив. – Он навеивает тоску.

– А Вы тоскуете?

Мои уши услышали кивок, и я взглянул на профиль Мастера. Взгляд, направленный в даль, был слишком ровным и смиренным для тоски. Он переложил руку мне на волосы и мягко провёл вниз.

– А ты всё не уходишь. – Сказал он и развернулся.

Перебирая в пальцах трость, Мастер пошёл в дом.

– Не ухожу. – Произнёс за ним я тихо. – И не уйду!

Я обернулся вслед за ним.

– Дурак, – Ответил мирно Мастер и ушёл куда-то в темноту.

Я сел на край балкона, свесив ноги меж балясин, и замолчал. И почему в его глазах, я глупый? Почему дурак? Его куклы, что значат они для него? Впервые об этом подумав, я притомился. Любовь. Они значат любовь. Хочу так думать, но раз он каждую так любит, отчего ко мне лишь равнодушен? И почему же кукла всё-таки не человек? Что в ней такого? Что такого во мне?

“Куклы созданы для любви.” Слишком четка в моей голове эта фраза. Никто не говорил мне её, я нигде её не слышал. Но я знаю, что это истина, знаю, что правда. Знаю, что живу ради любви, но какой? Я её не вижу, Мастер мне её не даёт, у меня её нет. По щекам начинают течь слёзы. Я не понимаю, ничего не понимаю и закрываю руками глаза. Вытираю влагу. Совестно и неприятно на душе. Хочу, чтобы любили, не хочу больше любить, просто быть любимым. Глоток. Воздух слишком сильно наполнил мои лёгкие. Я говорю как Беннет, говорю как тот, кто меня купил, кто оказался убийцей, у кого я сбежал из сада, о ком заботился Мастер и в ком я совсем забылся. Правда дурак, раз иду за этим человеком. Мне стоит развернуться. Мой взгляд упал на ногу, что была этим днём проткнута. В руках словно бы до сих пор ощущается ржавчина, я морщусь и обнимаю колени. Они отдают странным для меня теплом. Я чувствую аромат, что греет мою душу и зарываюсь в него носом. Я люблю этот запах. Очень люблю.

Вчерашний вечер утомлённо пророчил о дожде. Я заворожённо смотрю с утра на капли сквозь слегка запотевшее стекло. Мастер куда-то собирается, но я совсем за ним не наблюдаю, поглощаясь бившейся водой. На улице тепло, но сквозь оконные щели продувается холодный ветер. Такой вид малоприятен, под тяжёлыми каплями лепестки вишни совсем прижались к земле, некоторые ещё больше опали и дерево не выглядит таким праздным, оно утеряло свой цвет. Земля превращается в лужу, трава увядает в грязи. Я услышал грохот, что сильно ударил в спину и обернулся. Рука мастера прибилась к его рту, глаза затуманены, а трость покачивается от удара на полу. Мастер облокотился плечом о стену и слегка сполз по ней вниз, обдирая её своим истощённым телом.

– Мастер?

Я взволнованно сделал пару шагов к нему. Исхудалая ладонь обвисла вниз от губ, густыми каплями бордовая испорченная жидкость с тонких рук упала в пол. Несуществующее дыхание застыло. Скулы Мастера и его подбородок, тоже были испачканы в крови. Я сделал шаг назад, испугался. Не думалось, что может быть и так. Моё тело замерло. Мастер лишь немного постоял, скрывая рот в потёртости молочной ткани. Его веки опустились на потерявшие жизнь глаза. У меня вокруг всё потемнело.

– У Вас кровь. – Сказал я, стоя в темноте.

– Знаю.

– Что э…  – И я не смог договорить.

Немного проморгался. Мастер уже откладывал платок, вытирая им влажные пальцы. Он взял с одной из полок полотно, накинул мне на плечи и поправил. Ткань пахнет сыростью и лёгкой деревянной гнилью. На мой вопрос он безразлично промолчал. Его рука касается моей и слабо прижимается к ладони. Он молча выводит мои мысли за собой. Когда раскрылся зонт, я вдруг ожил. Вокруг шумели капли, сгущалась серость, пахло влагой.

– Мы куда?

Я осмотрелся.

– В город.

Мастер заправил за уши выбившиеся пряди, не трогая вниманием остальную часть волос.

– Зачем?

– Увидишь.

Его ладонь сильнее сжалась вокруг моих пальцев. Голос отдавал спокойным предвкушением чего-то, что ему нравилось и он, может, любил. Я глянул на его ресницы.

– Это, – Я довольно долго старался подобрать подходящее слово, – Сюрприз?

Мастер усмехнулся.

– Думай так.

Внутри расцвела пылающая надежда, я бы даже сорвался и побежал, но Мастер слабой клеткой сжимал моё запястье. Я бы хотел его жёсткую, грубую, но очень тонкую руку обхватить своей в ответ, но вся моя кисть находится в нём. Будто я сам в него погружаюсь. Я стою под тенью его зонта, прижимаюсь к его телу, нахожусь в его одежде и только сейчас замечаю, что иду в его плаще, а не каких-то обрезках. Сам мастер лишь в широких чёрных брюках и запахнутой рубашкой на завязках. Я бы не хотел, чтоб он замёрз, и эта кровь. Я сжимаю в пальцах ткань плаща и стягиваю его с себя вниз.

– Оденьтесь.

– Не смей, – Мастер мне не даёт.

– Я – кукла, Вам нужнее.

Я продолжаю усердно тянуть вниз, как Мастер опускает мою голову. Я вижу как подрагивают мои пальцы и распахиваю глаза.

– А Вы…

– Мне не холодно.

Не хватало ему еще добавить: "В отличие от тебя". Мастер стоит на месте как монолит, над ним прогремел гром, сверкнула молния. Я слышу краем уха усмешку. Так совестно и стыдно.

– Но Вы ведь человек! – Я снова поднимаю взгляд. – Хотел позаботиться о Вас.

– Отдав своё тепло? Я не просил. И я одел тебя не для того, чтобы ты мёрзнул.

Мастер закрыл зонт и опустил его вниз, повесив себе на руку. Мои глаза скользнули к его кончику по ткани, плечи поникли, а взгляд, ни за что, не зацепившись, вновь упёрся в землю. Дождь подошёл к концу. Мастер приобнял меня за плечо и повёл дальше. Мне стало неудобно, и я обнял его тело. Вдруг вспомнилась картинка крови.

– Вы больны.

– Я стар. – Ответил мастер.

Его пальцы пробежали по моим волосам.

– Неправда!

Я ему не верю. Слишком гладки его черты лица, тело слишком изящно и не обветшало, у Мастера прямая спина. Под пальцами сквозь его одежду я не чувствую тепла. Не понимаю, не может быть, чтоб он был тоже чьей-то куклой, потому что не могут они жить с собой наедине. Я не могу. Ведь должен быть хозяин. По старенькой одежде поднимаются мои глаза к его лицу. Рука Мастера ложится на мою щёку, большой палец бередит линию нижнего века. Я немного морщусь, но не увожу взгляд. Губы мастера расплываются в лёгкой улыбке.

– Глупыш.

– Почему Вы обо мне так говорите?

– Потому что ты не замечаешь очевидных вещей.

Он потрепал меня по волосам и пошёл дальше, опустив с себя мои детские руки.

– Вы всё-таки кукла?

Раздаётся смешок. Да он надо мной издевается! Я вдыхаю воздух, подобно человеку, и бегу за ним, сотрясая всё вокруг в своих возмущениях, не замечая, как мы доходим до ржавой калитки, через которую я к нему когда-то вернулся.

Мы вышли в город, в нём тоже было серо, но совсем иначе. Через несколько аккуратных домов с осторожным обрамлением начали появляться цветные флажки, цвета лисьей шерсти и лимона. Я обнял руку Мастера, боясь здесь потеряться, в скоплениях внезапно появившихся людей.

– Сегодня какой-то праздник?

Я смотрел по сторонам, обращая внимания на живые лица, балконы с пышными цветами, лавки, что многое продают. И слышал этот шум, эту радушную суету. Мастер же смотрел только вперёд со смиренной тоской.

– Торжество в честь первого дня лета, весна подходит к концу. – Немного увядающе протянул Мастер, словно в губах у него по-прежнему курительная трубка и прикрыл глаза, насовсем. Он двигался вперёд подобно слепцу, не вздрагивая кончиками век и проплывая сквозь толпу. Насколько же хорошо он знает эти улицы и законы движения людей, праздник? Ему не требуется глаз, чтобы всё знать? Мастер провёл меня через народ к одной из лавок, очередь перед ним расступилась. За прилавком сидел тощий старый мужчина, чьи глаза цвели исключительной добротой.

– Ох, здравствуй, Сен, давно тебя не видел. Какой прекрасный мальчик, это твой?

Мастер приоткрыл ресничную вуаль и слабо улыбнулся.

– Конечно, нет, для себя я не творю. – Он опустил глаза на выпечку под стеклом.

Голос мужчины прохрипел в глубоком смехе:

– Не изменяешь ты себе, совсем не изменяешь. – Он прикрыл рот и лишь откашлявшись продолжил – Что будешь брать?..