Небесные батуты

Дизайнер обложки Виктор Бекуров

Фотограф Виктор Бекуров

© Руслан Бекуров, 2025

© Виктор Бекуров, дизайн обложки, 2025

© Виктор Бекуров, фотографии, 2025

ISBN 978-5-0067-2633-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Запотевшее зеркало в ванной комнате

Я очень хотел бы сказать сейчас, все, что у меня есть, это ты. Но врать не буду.

Все, что у меня есть, это прохладная зашторенная комната в жаркий июльский день. И соленый запах моря, принесенный норд-остом. Хруст апельсиновой корки. Арбуз – такой холодный, что немеют руки и ломит в зубах. Первый абзац «Постороннего». Предпоследний эпизод «Капитана Фантастика». Вино на пляже. Марк Болан на луне из фольги. Тихая радость от хорошей строчки и крепко забитого гвоздя. Какашки нашего мальчика. Линклейтер. Какашки нашей девочки. Скрип иглы в паузах между песнями. Мамин кашель – сухой и теплый. Кока-кола перед сном. Блуждающий бас в балладах Сержа Гинзбура. Муравьи. Запотевшее зеркало в ванной комнате. Таксист, который говорит привет, спрашивает, куда ехать, и мы мчимся в аэропорт.

Понимаешь, с одной тобой в этой жизни каши не сваришь. А без тебя – никак. Ну никак, хоть тресни.

Гена дней

Льет как из ведра. И по самой середине улицы идет девушка. Босиком, балетки в руках. И, размахивая этими балетками, она подставляет лицо дождю. Картинка из старых советских фильмов. Тарарура-парарура и все такое. Мальчишки пялятся на девушку из подъезда. И все на нее смотрят – кто из дверей магазина, кто из-под навеса на автобусной остановке.

Гена едет на велике, в кедах и с зонтом – девушка мечтательно оборачивается.

Он лишь проносится мимо:

– С дороги, с-сука!

Гена жил в небольшом городе. Нет, не так. Он жил в маленьком городе. Таком маленьком, что когда выходишь на улицу, как будто остаешься дома. В маленьком городе не берут с собой паспорта – здесь тебя и так знает каждая собака. Их в маленьком городе много: три дворняги, пекинес, немецкая овчарка и пара такс.

Гена жил на Летнем проспекте. В кирпичной трехэтажке. В квартире на втором этаже. Под ним был магазин «Товары повседневного спроса». Там продавали хлеб и грабли. Такой вот повседневный спрос у жителей маленького города.

По пятницам он ужинал в ресторане «Волна». Садился за любимый столик у окна, ел уху и, конечно же, выпивал – иногда коньяк, но чаще водку.

Пьяным ему казалось, что он писатель. В такие вечера, между ухой и десертом Гена закуривал и, вытащив из левого кармана маленький как этот город блокнот, думал над сюжетными линиями.

«Ну, например, я – китобой, – размышлял Гена: Что бывает с китобоями? Чем они живут? Едят ли уху по пятницам? А если едят, то где?»

– Клара, как ты думаешь, где едят уху китобои? – спросил он у официантки. Она как раз принесла новый графин.

– В гарпунной, – не задумываясь, ответила Клара.

«Как-то в пятницу компания китобоев ела уху в гарпунной у порта», – записал в блокноте Гена.

Обычно ресторан закрывался в одиннадцать. Гена оставлял Кларе пару монет, рассовывал по карманам свои вещи и прощался. Он немного сутулился и ходил на полусогнутых – в темноте казалось, что по ночным улицам гуляет горилла.

В один из таких пятничных вечеров Гена и понял, что реальная жизнь ему до лампочки. Он, как обычно, возвращался домой. Моросил колючий дождь. Капли били по капюшону – удивительное сочетание суеты и комфорта. Гена знал эти улицы наизусть, каждую трещинку на асфальте. Но, свернув на Пионерскую, он вдруг увидел ее совсем другой – с аккуратно подстриженными кустами по обе стороны дороги, с барами и бистро, с летними верандами, в которых выпивают и танцуют беспечные девчонки в тюрбанах. И дождь как-то сразу закончился, и старые разбитые фонари наполнились неоном, и сам Гена почувствовал, как его прокуренные легкие начинают раздуваться от воздуха приключений – еще чуть-чуть и он улетит за облака.

Все из-за «Фиесты». Гена совершенно случайно нашел эту книжку. Во дворе мальчишки разводили костер. Они бросали в огонь бумажный хлам. Гена сидел на скамейке, курил и думал о своем. Начинался вечер, похолодало. Гене захотелось погреться у костра. Он сел на корточки и вытянул руки. Под ногами валялась книга без обложки. Края страниц почернели от огня, корешок, наоборот, заметно отсырел. Гена сунул ее в карман пиджака.

Уже дома он бросил книгу на кухонный стол и до ночи занимался своими делами – чистил ботинки, разгадывал кроссворд, передвигал шкаф, слушал пластинки, стриг ногти. Потом разделся, почистил зубы, принял душ и заглянул на кухню за стаканом воды. Книгу взял с собой в кровать – он любил почитать перед сном. «Фиеста» убила Гену с первой строки.

Он жадно проглатывал каждую главу, а потом жалел, что страниц в книге становится все меньше. Закончив, Гена начал читать ее снова, как будто боялся, что утром за книгой придут мальчишки.

На следующий день Гена взял в библиотеке все книги Хемингуэя, которые лежали на полке с буквой «Х»: «Прощай, оружие!», «Праздник, который всегда с тобой», «Старик и море», «У нас в Мичигане», «Острова в океане», «Райский сад». Они ему тоже понравились, но все же не так, как «Фиеста».

По воскресеньям Гена полдня мыл окна – он любил этим заниматься. А вечерами до самой темноты сидел на балконе и писал. Иногда в его голову приходили странные мысли. «Здесь как в Сан-Себастьяне. Без моря конечно, но с чайками. Откуда они прилетают и зачем?»

Недалеко от церкви и кладбища протекала хилая речка Река. Полметра в ширину. Зимой она покрывалась льдом, и дети катались по ней на санях. От улицы Сомова через Реку был маленький деревянный мост с прогнившими перилами, на которых висели замки влюбленных – большие и маленькие, старые и совсем еще новые. Дурацкая традиция, Гена ее не понимал. «Аня + Ваня = любовь», «Сима и Зураб навеки вместе», «Сергей и Марина. Совет да любовь».

Свадьбу Ани и Ивана играли три года назад в «Волне». В разгар праздника в туалете невесту отшпилил дружок жениха – урка из Иркутска. Об этом все знали. И Ваня догадывался. Но сначала терпел, а потом привык.

Сима зарезала кухонным ножом Зураба, когда тот спал. Это случилось как раз на прошлогодних январских выходных. Почему она его грохнула – никто так и не понял. Вроде жили нормально.

А вот Маринка Корчная и Сережа Емельянов купили квартиру, нарожали детей. Все у них в шоколаде – есть даже мини-бар. Бывает, Сергей по пьяни колотит Марину. Но их ссоры быстро проходят. Однажды Емельянов порвал жене ухо. Их семья превратилась в местных героев – приезжали журналисты из Москвы.

Гена знал всех этих людей. Кого-то уже нет, а замочки висят себе и не парятся.

А сам Гена жил один. Мама умерла три года назад. Отца он никогда и не видел. Из родственников в живых остался лишь старший брат Алик. Но и он уже давно осел в Бухаресте – нашел румынские корни по маминой линии, получил ихний паспорт, женился на дунайской татарке. Иногда Алик приезжал, раз в месяц переводил Гене четыреста евро – на жизнь хватало.

После смерти матери женщин у него не было. И до ее смерти – тоже. Нет, он, конечно, спал по пьяни то с одной, то с другой. Но так, чтобы по любви или, хотя бы, от скуки, не получалось. Не жила в этом городе его Брет Эшли. Даже проездом не останавливалась.

«Вырваться из этой дыры – не вариант, – размышлял Геннадий: В таком случае остается одно – слепить здесь свой личный Сан-Себастьян и жить в нем по максимуму долго. Не замечать провинциальную рутину или что-то вроде того».

Под диваном лежали коробки со старыми вещами. В одной из них Гена, наконец, нашел мамин берет с хвостиком на макушке. И еще пионерский галстук – в школе он его ненавидел. Потом Гена взял на кухне длинный чулок с луковицами чеснока и надел его на шею. В берете, галстуке и чесночной вязанке ему казалось, что он выглядит как натуральный баск.

В таком виде Гена и решил идти на день рождения Артема Тенева. Вызвал такси, взял ящик игристого «Абрау-Дюрсо» (как сказал продавец в вино-водочном, по фактуре – один в один «Шабли Ле Финаж»), положил в плетеную корзину сервелат «Рижский», баночку паштета из форели и ржаной багет.

Пока Гена сидел на скамейке возле подъезда в ожидании перламутрового «ИЖ-Комби», в небе совершал виражи старенький кукурузник. Гена поднял голову и, прикрывая ладонью как будто от солнца глаза, долго за ним наблюдал. Он увидел в нем себя.

– Геннадий, на фига тебе пионерский галстук? – Гена и не заметил, как к нему подошел младший сержант полиции Исса Айдаров.

– Это не галстук, а баскский шейный платок.

– Ебаскский у тебя шейный платок, – зачем-то уточнил хмурый полицейский. А потом добавил:

– Не забывай, ебаск, в среду мы едем на рыбалку.

Понедельники бывали разные. У вторников тоже случались вариации. А среды и четверги пролетали со скоростью звука – у Гены все эти дни смешались в один бессмысленный и безобразный поток.

– Скажи «поток», – попросил его Айдаров.

– Ну, поток, – сказал Гена.

– Говна кусок! – радостно закричал младший сержант.

Подъехала серая в желтых разводах тачка.

– А где же перламутр? – сам себя спросил Гена.

Водитель, вцепившись за руль, уточнил:

– Так, мы едем в Сосновку, я правильно понял?

– Ага, – ответил Гена. – Но сначала покатаемся по городу. Где тут у нас Елисейские поля?

Таксист равнодушно посмотрел на чесночную вязанку, дернул рычаг коробки передач, и они рванули к кинотеатру «Юность». «Ну хоть так», – подумал Геннадий.

На улице Грина он заметил официантку Клару. Она сидела на автобусной остановке и палочкой ела щербет.

– Клара, хотите шампанского? – Гена опустил стекло.

– Хочу! – ответила Клара.

Бум! В городе начиналась ночь, люди спешили по своим домам, а они – счастливые и беспечные – ехали в Сосновку, выпивая из бутылки и закусывая сервелатом. Бум!

– Представь, что мы едем в Бургете. Ты понимаешь, в Б-У-Р-Г-Е-Т-Е! – Гена неловко обнял Клару на повороте. Берет валялся под ногами.

– Мы едем в Сосновку, – уточнил таксист.

На берегу карьера, заполненного водой, Артем Тенев с размахом справлял денюху. Гена с Кларой подъехали, когда все гости уже собрались. На камне на полную катушку гремел двухкассетник «Шарп» – в четырнадцать лет Гена бы продал за него брата. Алена Петухова танцевала с Егором из трамвайного депо. Артем по-хозяйски возился с шашлыками, на шампурах они шипели как гадюки. Лиза, его девушка, резала огурцы и помидоры. Соня Мечтаева, Денис Подкорытов, Мелик Айвазов, Жанна и Борис Зайнутдиновы разухабисто выпивали на бревнах. Или не разухабисто, но Гене казалось, что выпивали они именно разухабисто.

– Хэллоу, друзья! – Гене очень хотелось, чтобы все было как в книжках Хемингуэя. Клара зачем-то сразу убежала в кусты.

– Ого, блеск! – Артем принял от Гены ящик шампанского – в нем не хватало пары бутылок.

– Ну че, я поехал или нет? – с надеждой спросил таксист.

– Оставайтесь! – крикнула Соня.

– Ну, если так просите…

– У меня есть все, чтобы нравиться мужчинам, – Соня слегка укусила его за ухо.

И, кажется, он ей поверил.

Напиваться в компании Гена не любил. Ему больше нравилось бухать в одиночестве. Как-то Клара намекнула, что это попахивает алкоголизмом. Гена принюхался – пахло свежей выпечкой. «Если так пахнет алкоголизм, я уже сейчас хочу быть хроническим алкоголиком», – сказал он тогда.

Вот и теперь он, скорее, делал вид, что пьет и веселится. Гена сидел на бревне между Меликом и Аленой, чистил ветку перочинным ножом и вяло поддерживал беседу. Неожиданно завязался спор, начнется война или нет.

На фоне разговоров о политике почти идеальную фразу выдал таксист. Он приобнял Соню и сказал:

– Знаете, я женат, у меня дети, но по старой привычке хочется нравиться.

И Гена вдруг вспомнил, как однажды в «Волне» Соня Мечтаева призналась ему, что полжизни имитировала сарказм.

Борис Зайнутдинов был терапевтом в местной поликлинике. С Геной они познакомились как раз в медкабинете. Борис задумчиво разглядывал результаты анализов, а потом с сочувствием сказал: «Видимо пришла пора платить за бурную молодость». «У меня не было бурной молодости», – ответил Гена. Борис пожал плечами и предложил выпить спирта.

Обычно врач Зайнутдинов начинал врать с того, что, указывая на Гену, сообщал:

– Вот он не даст мне соврать.

И вроде как все это знали, но почему-то вруном в итоге обзывали Гену, а не Бориса.

– Геннадий не даст мне соврать, до апокалипсиса остаются считанные дни. Американцы давят санкциями, но Москва не пойдет на уступки. Войны не миновать! – кричал Борис в пьяном угаре. Он начал пить еще с утра.

– Кому мы на хер нужны? – это был риторический вопрос от Егора с трамвайного депо.

Артем разлил еще водки, а Денис Подкорытов поставил новую кассету. Танцевали все, кроме Гены и Жанны Зайнутдиновой. Ее муж крутился возле Лизы. Артем пару раз отпихивал его ловким движением, но Борис невозмутимо подкатывал снова.

Гене захотелось отлить. Он направился в сторону леса. Ходил долго, никак не получалось найти укромное местечко. Наконец, Гена спустился в овраг и спустил штаны. Он попытался попасть струей в муравья, но тот спрятался за камень. Гена улыбнулся: «Слинял, зараза!» И ему вдруг вновь показалось, что он не здесь, а где-нибудь в Байонне на вокзале. И вот он сходит с поезда, несет чемодан и удочки, проходит через темный зал ожидания на освещенную площадь, где ждут пассажиров фиакры и гостиничные автобусы. Он садится в фиакр, кучер пристраивает чемодан на козлы и, щелкнув хлыстом, везет Геннадия в ближайший пансион. «Он срезал кончик сигары золотой гильотиной, висевшей на цепочке от часов», – Гена прошептал это перед тем, как вернуться к друзьям и реальности.

Тем временем, на берегу началась пьяная драка. Выйдя из леса, Гена увидел, как Артем добивает ногами лежащего на земле Зайнутдинова. Лиза визжала. Жанна сидела на бревне как ни в чем не бывало. И даже попросила сигарету у Сони Мечтаевой. В этом момент Подкорытов подбежал к Артему сзади и начал его душить. Остальные суетились, но близко к ним не подходили. Тенев скинул с себя Дениса и, криво улыбаясь, ударил с разворота ногой. Подкорытов отряхнулся и ответил мощнейшим хуком.

Это было почти как в «Фиесте». Но это «почти» висело невидимой, но осязаемой пропастью между Геной и корридой в Памплоне. Подкорытов и Тенев хватались друг за друга с бычьими глазами, Клара посылала им воздушные поцелуи, но боем быков здесь и не пахло. Таксист был прав – это Сосновка, а не Бургете.

Гена подбежал к Артему и попытался схватить его за руку.

– Не суйся, баран! – рявкнул Тенев и отшвырнул Геннадия к кустам.

Гена уткнулся лицом в землю. Берет валялся в грязи. В метре от него сидел на корточках таксист и курил с каким-то остервенением, зажав сигарету большим и указательными пальцами. Тень его лежала на Гене, плоская и некрасивая. Геннадий чувствовал ее своим затылком. А потом из ничего, как это часто случается в этих местах, начался дождь. И Гену накрыла холодная ярость.

Он быстро поднялся, отряхнул с берета пыль. Затем посмотрел вокруг, увидел Соню Мечтаеву и крикнул ей:

– Лови!

Соня поймала берет одной рукой – другой она держала пластиковый стакан.

– Алле-оп! – сказала она, и все засмеялись.

Гена наблюдал за Артемом, тот как в сказке превращался в быка. Странно, что другие этого не замечали. Драка скисла, Тенев и Подкорытов спрятались от дождя под навесом и вроде как даже помирились. Праздник продолжался. Гена взял шампур и стянул со стола красную скатерть. Он еще раз посмотрел на Соню, вытер рукавом лицо и побежал на Артема. В левой руке Гена держал шампур, в правой – красную скатерть. Мокрая она выглядела почти как мулета.

Артем Тенев рассказывал анекдот. «Смотри на дебила!», – заржал Мелик, и все повернулись в сторону бегущего Геннадия. Но было поздно. Артем, почуяв опасность, успел схватить камень:

– Гена, ты чего?

Гена швырнул скатерть ему в лицо. А потом, не задумываясь, всадил шампур в Артема живот. Тенев посмотрел на Гену, потом на шампур в животе и рухнул на землю.

– Гондила, я тебя ушатаю! – застонал Артем.

На Гену налетели другие мужики – Денис, Мелик, Борис, Егор. Его втаптывали в грязь, били ногами по голове и ребрам. Таксист с Соней, прихватив бутылку, быстро уходили в лес. «Округлостью линий она напоминала корпус гоночной яхты, и шерстяной джемпер не скрывал ни малейшего изгиба», – пронеслось в голове у Геннадия.

– Тёма! Тёма! – кричала Лиза.

Гена сплюнул кусок зуба и кровь. Отбиваться и защищаться уже не было сил. Тогда он приподнял голову и сказал:

– Maté al Toro.

Бум! И сразу потемнело в глазах.

Дорога была неровная. В лицо хлестал дождь. Гена сидел в люльке-коляске. Он смотрел в спину Иссы Айдарова – когда он приехал, кто его вызвал? Младший сержант жал, не сбавляя скорости на поворотах. В плащ-палатке он почти сливался с темнотой. В ночи блестели одни уши. В ногах у Гены валялся чулок с луковицами чеснока. На нем была кровь. «Моя или чужая?», – подумал Гена и тут же удивился своей глупости.

– Ну, рассказывай! Или даже так, объясни мне, тупому менту, с чего ты набросился на него с шампуром? – Айдаров даже не повернулся.

– Сплошная показуха и имитация, – ответил Гена.

– Что? – переспросил Исса.

– Показуха и имитация! Плохие играют в хороших. Хорошие – в плохих. Взрослые косят под подростков. Подростки – под взрослых. Иногда так стыдно за людей, что хочется встать на ходули и пройти над этими никчемными существами куда-нибудь за горизонт.

– Ну и ушел бы молча на ходулях за горизонт! Чуть человека не убил! На зоне будешь рефлексировать, Геннадий!

– Я думал, он – бык.

– Бык? Попробую все замять. Поговорю с Артемом, он выпендриваться не будет – подумаешь, пара царапин. А ты, ебаск, пока сиди дома и никуда не выходи. Понял меня?

На детской площадке – лужи, грязь. На ветках висят варежки разных цветов и размеров. Дерево потерянных перчаток. Над турниками летает одинокий полиэтиленовый пакет. В деревянном домике с кривыми треугольными окнами прячется от дождя Геннадий. Он еле поместился в этот домик и сейчас сидит там внутри, согнувшись в три погибели, – кажется, именно так и говорят в подобных случаях.

– Не получилось, – он вытирает рукавом пиджака сопливый нос и вдруг резко бьет кулаком об асфальт.

– Не получилось, твою мать!

Мимо площадки проходит старушка в синем насквозь промокшим плаще. Она с любопытством смотрит на Гену.

– Не бойтесь, – говорит она. – Все будет хорошо.

Гена поднимает голову, смотрит на нее через треугольное окно спокойными светлыми глазами и с теплотой в голосе отвечает:

– Я не боюсь, бабуля. Не боюсь.

В среду – на рыбалку. Завтра лучше проснуться пораньше, после дождя в палисаднике за домом будет полно червяков.

Служебка

Вообще-то я думал, что стану рок-звездой. А потом, бац, и оказался тут. Каждое утро просыпаюсь с мыслью, что это временно, и со следующего понедельника или, ладно уж, через год все будет иначе. Но я продолжаю катиться вниз на одноколесном цирковом велосипеде.

Вчера зашел к шефу подписать бумажку.

– Что у вас? – раздраженно спросил Валерий Петрович.

– Вот, – ответил я и положил на стол проект служебки.

– Садитесь! – сказал он.

Пару минут Валерий Петрович разглядывал текст. Остановился на последнем абзаце.

– Как же вы все надоели! – шеф вздохнул.

– Кто мы? Я тут один, – промямлил я, хотя и не было желания о чем-то спорить.

– Все! Вот ВСЕ вы! – вдруг закричал Валерий Петрович.

Я на всякий случай заглянул под стол. Никого.

– Но я один! – сказал я.

– Нет! – шеф заерзал в кресле. – Не один! Вас миллионы! МИЛЛИОНЫ! Здесь медом что ли намазано?

Я не переспросил, я не хотел подробностей о меде. И бумагу Валерий Петрович так и не подписал – придрался к запятой.

Я вернулся на факультет. Кинул служебку своей секретарше.

– На вот, исправляй!

– Сейчас никак, у меня йога через минуту, – хладнокровно ответила она.

– Где?

– В «Скайпе».

– Как же вы все надоели! – я ударил ногой по двери.

Секретарша с хрустом откусила баранку.

Инвестировать в говно

У меня много друзей и приятелей, с которыми неплохо пропустить стаканчик-другой в уютном баре вечером в пятницу. Но с Зауром всегда не так. Иногда мне кажется, что и пиво он пьет как-то по-быстрому, захлебываясь и неизменно куда-то торопясь. И при каждой попойке Заур закидывает нас тоннами идей, которые все мы под утро обычно забываем. Проходит неделя, и вот он опять делает глоток, хватает за руку и таинственно нашептывает:

– Роб, я тебе говорю, беспроигрышный вариант. Сейчас самое время, понимаешь, последний шанс инвестировать в говно. Представляешь, каждый день на планете какает миллиард людей, а человечество до сих пор не придумало, что с этим делать.

– А ты, конечно же, придумал.

– Именно! Будем продавать NFT-кал знаменитостей! И им перепадет, и нам. На настоящие какашки Карадашьян, наверное, не потянем, а вот с NFT, думаю, прокатит. Представляешь – растяжка на Невском: «Дерьмо Ивана Дорна – прикоснись к легенде!»

Скучал я по такому Зауру, если честно.

Тем временем он не унимался:

– Кстати, есть у тебя знакомая звезда? Хотелось бы уже начать собирать материал. Ну, давай, колись!

Я почему-то сразу вспомнил о легкоатлете Пеняеве. Как-то брал у него интервью для спортивного журнала.

– Пеняев? – сморщился Заур.

В своем покрытом звездной пылью прошлом Борис Пеняев прыгал в высоту. В СССР его носили на руках, он выигрывал все турниры – спартакиады, чемпионаты страны, Европы, мира. А на единственной Олимпиаде случился казус.

В начале 1960-х еще использовался перекидной способ прыжка – спортсмен пересекал планку животом вниз. Первые три высоты Борис взял уверенно. В итоге в прыжковом секторе осталось два спортсмена – он и Лео Маркес из Кубы. Пеняев с первой попытки прыгнул на 2,14. Кубинец два раза завалил планку. Бориса уже поздравляли с победой. В красной майке с гербом СССР на груди он был ошеломляюще красив.

Вдруг Маркес в последней попытке берет 2,16. Пеняев лишь ухмыльнулся – нет смысла суетиться, когда твой личный рекорд 2 метра 20 сантиметров.

Судьи поставили планку на 2,18.

Перед прыжками Борис обычно думал о чем-то хорошем. Вот и тогда он закрыл глаза и представил, как мутит с Екатериной Сечиной – шикарной барьеристкой из Харькова. Они лежат на диване гостиничного номера, его рука медленно заныривает под резинку ее адидасовских брюк, а там…

Борис сидел на скамейке под брезентовым навесом и чувствовал, как что-то сладостно набухает в трусах. «У тебя единорог проснулся», – любил говорить в таких случаях его тренер. Борис тщательно зашнуровал кроссовки, вытерся полотенцем и начал готовиться к разбегу. Он попросил зрителей задать хлопками темп. Уперся толчковой левой о беговую дорожку и рванул.

Борис на автомате под острым углом подбежал к планке и мощно оттолкнулся. Свободно перенес правую ногу, за ней красиво и с большим зазором пролетало и тело. Борис даже успел улыбнуться. И вдруг он задел планку своим эрегированным членом.

Упав в песок, Пеняев кончил.

– Вот так я просрал олимпийское золото, – резюмировал наш разговор подвыпивший Борис Николаевич.

И потом зачем-то добавил:

– А Катя, сука, больше любила женщин.

Заур записал что-то в свой молескин, но при этом сказал:

– Не, прыгун не подойдет. Кому интересно его ретроговно? Думай дальше! Шнура знаешь? С Мияги не кентуешься?

Этот разговор начинал надоедать. Тем более, на нас уже косились с других столиков. Но я зачем-то ответил:

– Алику позвони. Он вроде как в этой тусовке. Помнишь его фотку с Эми Уайнхаус?

В прошлом году наш друг Алик съездил в Лондон. Клялся, что целовался с Эми Уайнхаус, даже когда ему сказали, что она давно умерла.

– Шаришь, я его все! Мы утопим этот мир в премиальном дерьме! Ты со мной?

Не дождавшись ответа, Заур отлучился за очередной порцией пива. И пока он что-то отчаянно объяснял бармену, я глазел на людей.

Девушка пила коктейль, видимо кого-то ждала, и от скуки снимала на телефон свой маникюр. Люди, которые фотографируют сами себя, хуже алкоголиков.

В углу выпивала пара молодых людей. Один подбадривал другого:

– Я тебе говорю, вернется твоя дура, обязательно вернется!

– Она вернется, чтобы забрать свои вещи.

Откуда в нас взялась вся эта фальшивая киношная болтовня? Почему все мы – немного Хемингуэи?

Надо мной навис Заур с двумя полными кружками:

– Завтра стыкуемся с Аликом и едем к депутату Пеликанову – вроде как ему интересно.

– Думаешь, кто-то купит NFT-какашки депутата?

– Придурок, Пеликанов по слухам чпокается с Юлианом Барановым. Ну тот, который играет следователя-вампира в «Копах на самокатах». Для начала сойдет!

Все знают, что ближе к полтиннику мужчины медленно, но уверенно превращаются в развалины. И я сейчас больше об ощущениях и отношениях, хотя и в физическом смысле мы конечно же тоже уже немощные старики. О женщинах я такого не скажу, никогда не был в их шкуре.

И вот мы мечемся между минимализмом и метеоризмом, онанизмом и гедонизмом – ничего не спасает. Остается глотать таблетки и ждать окончания очередного невыносимо скучного дня.

Мне еще как-то повезло, мой активный жизненный цикл чуть притормозил на отметке 30—40 лет. Тогда казалось, вот оно – второе или даже двадцать второе дыхание: какие-никакие деньги, условная независимость и статус беспечного пьянчуги с веселым характером и творческой жилкой.

В тот вечер я гулял по Невскому. Направлялся в «Стокманн» или «Галерею» – поболтаться по магазинам, выпить кофе, киношку посмотреть. Нормальный день – кажется, среда. И вдруг я увидел себя в отражении витрины. Обычно я себе нравился, вроде как за модой следил и вкус какой-никакой имелся. Но тогда я увидел в витрине молодящегося смехотворно-нелепого старика – из тех, над которыми сам тихо посмеивался в каком-нибудь баре на Рубинштейна. Ну знаете таких – пузатых, в узких джинсах на толстую жопу. Они обычно попивают с уставшим видом бокальчик вина за барной стойкой, а потом подкатывают к пьяненьким малолеткам, чтобы нести им чушь. Сорокалетние мудаки-неудачники, всеми когтями цепляющиеся за молодость, которой у них не было. В тот день на Невском проспекте я с ужасом понял, что и сам такой же. ТАКОЙ ЖЕ. Холодный пот прошиб мое дряблое тело.

Я и женился, когда понял, что отгулял на полную катушку. Сели батарейки, а менять их уже не хотелось. В один прекрасный день я проснулся с диким похмельем, посмотрел на себя в зеркало, принял холодный душ и, если честно, так и написал в своем несуществующем дневнике: «Все, Роберт, хватит».

После пива перешли на финскую водку с лакрицей. Закусывали селедкой. И по мере того, как мы пьянели, и Заур все больше говорил, мне казалось, что рыбины в тарелке смотрят на нас пустыми очумелыми глазами. На меня напала икота.

Заур вбивал в поисковике имена актеров и рок-звезд и после каждой прочитанной биографии вслух представлял, какое у него или нее говно.

– Эх, жаль, не осталось кала Боуи или Высоцкого! Представляешь, их уже нет, а какашки – вот они: лежат себе тепленькие на полке!

– Кал вне времени, – я продолжал икать и отвечать рекламными слоганами.

На Невском, пока ждали такси, пили мерзкий кофе в какой-то пропитанной неоном забегаловке. За стойкой скучала девушка с холодными скулами.

Она увидела в моем бумажнике фотографию сына. Древний черно-белый снимок. Лето, море и все такое. Он счастливый ковырялся в песке.

– Смешной! – сказала она.

– Малышом он любил бегать по пляжу голышом, – я вдруг вспомнил те прекрасные деньки.

– Малышом – голышом? Чудесная рифма!

– Вы это сейчас серьезно или как? – спросил я.

– Или как, – она улыбнулась и положила на поднос две чашки кофе. – С вас – 320 рублей, желательно наличкой и без сдачи.

На мониторе крутили документалку о животных. Кит ныряет в облако планктона. Закадровый голос сообщает: «Рачки-прилипалы нарушают форму тела кита – обтекаемого, выверенного миллионами лет эволюции – вынуждая его тратить больше сил на путешествие по океанам».

– Вот зачем мы прожили этот день? – спросил Заур, когда я принес ему латте.

– Он еще не закончился. Осталась пара минут для подвига, – ответил я, а потом зачем-то пропел:

– Нас ждет огонь смертельный!

– В том-то и штука, что нас НЕ ЖДЕТ огонь смертельный! В том-то и штука! – отрезал Заур и отодвинул стакан. Больше он к нему не притронулся.

Пыл его давно поутих, и на смену пришла характерная для такого типа людей апатия. Все у них как на американских горках – то движуха, то спячка.

– Все, погнали – завтра или уже сегодня тащиться в Ольгино к Пеликанову. Люксовое дерьмо не терпит грусти! – Заур хлопнул меня по плечу.

– Кал не для слабаков, – добавил я.

Так и закончился этот вечер. Лучше бы я остался дома.

Когда ехали в такси, Заур спросил:

– Роб, чего-то хочешь? Не сейчас, а вот вообще. Ответь, не задумываясь.

– Хочу писать книжки, чтобы их читали в аэропортах и на пляжах. Хочу сочинять мелодии, чтобы их мурлыкали под нос. Кажется, не так и много я хочу.

– А я хочу грубо нарезанные куски осетинского сыра на столе. И зелень – молодую крапиву, тархун, петрушку.

– Это нечестно, ты подготовился!

Я еще немного посидел на скамейке возле подъезда. Дети, наверное, уже видят цветные сны про принцев, принцесс и единорогов. «Не очень смелый молодец жопой прыгнул в холодец», – любит напевать моя дочь. Без сомнений, это она про меня. Счастливое легкое опьянение испарилось, во рту был навязчивый привкус лакрицы, а голова забилась разным хламом. Я думал о Зауре и дерьме. Мне вдруг показалось, что все это мы уже когда-то проходили. Детьми дрались за жвачку. Подростками мечтали о гитарах и пластинках. Потом переключились на шмотки и тачки. А сейчас сидим в уютных ипотечных квартирках, смотрим телик, откладываем на отпуск, ходим обжираться в фудкорты ближайших моллов и только ночью сами себе признаемся, что все наше время профукано в жестокой битве за красивые какашки. Мы и день этот уже вчерашний не прожили, а трансформировали в один большой дурнопахнущий котях. Звонок в дверь: курьер, доставка. Ты расписываешься в накладной, и он отдает тебе очередную коробку с дерьмом. Получается, мы начали инвестировать в кал еще задолго до того, как это придумал Заур. Получается, мы трендсеттеры и визионеры.

И этот поезд в говне гонит нас в пустую бесконечность.

Все нормально

«Все нормально». Вот как мне хочется отвечать на любой, пусть даже самый глупый вопрос. Все. Нормально. И даже если не все нормально, врать хотя бы самому себе. О том, что все нормально. Потому что, ей богу, все нормально – не на что жаловаться, не о чем жалеть.

Июнь 1980-го. Мне шесть лет. Брату уже одиннадцать. Мы знаем, что Терек впадает в Каспийское море. Мы сидим под Чапаевским мостом и пишем письмо морякам Каспийской флотилии. С нами – Дина, девчонка с Тургеневской. Она мне очень нравилась тогда. У нее были большие зеленые глаза и кривые ноги.

Мы пишем письмо морякам-подводникам. Нам почему-то кажется, что воды седого Каспия кишат подлодками разных типов.

Аслан сворачивает письмо в трубочку, запихивает его в бутылку из-под шампанского (она крепкая, не разобьется) и глубоко вдавливает пробку в горлышко.

– Не утонет? – спрашивает Дина.

– Сама ты утонешь! – отвечаю ей я.

Мы по камням сбегаем к самой воде, и Аслан осторожно опускает бутылку в воду.

Июнь 2021-го. Она просыпается в семь утра, выпивает у раковины стакан холодной воды, выходит на балкон с булочкой с джемом. На улицу падают крошки, а она смотрит на то, что творится внизу, облизывает липкие от варенья пальцы. Потом она принимает душ, а после, пока сохнут волосы, читает в телефоне новости и сообщения.

В час дня она идет на улицу, прогуливается до набережной – вниз по Маяковской, мимо театра. Перед старым мостом спускается вниз, шлепает шлепанцами вдоль берега, покупает латте в «Винченцо», подмигивает Чехову. Она садится на бетонный парапет, пьет кофе и смотрит на свинцового цвета реку.

Вдруг из воды со скрежетом и треском всплывает подлодка «Избербаш».

– Дина? – с заметным аварским акцентом орет капитан. На нем ничего, кроме усов и кортика.

– Нет, – спокойно отвечает она и делает глоток.

– Где ж ее носит?! – капитан открывает люк и исчезает в теле субмарины.

Еще секунда, и «Избербаш» так же стремительно уходит на глубину, если, конечно, есть в Тереке хоть какая-то глубина.

Она допивает кофе, спрыгивает на асфальт и идет дальше.

И день ее надувается как парус корабля.

И все нормально.

Дыгл-дыгл

– Фррррррррр – вот так они делают, мам!

Сегодня мы опять спорим с мамой о том, как кричат индюки. Эта дискуссия началась еще в детстве но, наверное, не закончится никогда.

– Дыгл-дыгл и никак иначе! Ты мне, сельской девчонке, лапшу на уши не вешай!

Сельской девчонке позавчера стукнуло восемьдесят два.

Мамин дедушка почему-то называл ее Гыгы. А еще он рассказывал маме истории про другую девочку Гыгы, которая живет в лесу и плачет по ночам. Каждый день он уходил в лес к той Гыгы и неизменно возвращался под вечер с полной корзиной вкуснейших ягод. «Никогда не забывай про лесную Гыгы», – говорил маме дедушка. И мама представляла, как там живется этой Гыгы в диком лесу, жалела бедную девчонку и вот, получается, до сих пор о ней не забывает.

Мама родилась в начале 1941-го, а через полгода под Белой Церковью в первом же бою погиб ее папа. Получается, отца своего мама так и не увидела.

Однажды бабушка взяла маму (ей было тогда года четыре) с собой на мельницу в соседнее село. Они купили муку, и на обратной дороге, когда нести мешок уже не было сил, бабушка остановилась на мосту.

– Беги домой, а я немного отдохну и приду позже, – попросила она маму. А у самой слезы в глазах. Бабушка смотрела вниз на реку – как будто уже давно все для себя решила.

– Ну давай, иди-иди, – снова сказала она,

Мама спустилась с моста и вышла на дорогу. И вдруг что-то щелкнуло в ее голове, она развернулась и побежала назад. Бабушка уже собирались броситься в водяной поток.

Ну а что не так со мной? Закончив иняз, я еще полгода шатался без дела – по привычке приходил на факультет потрепаться с девчонками и друзьями, временами выпивал в буфете Дворца пионеров, но чаще сидел дома, читал книжки и писал сценарии КВНов.

В тот год был какой-то бум на КВН – в него играли все, включая разнообразные техникумы, лицеи и ПТУ. Даже у училища МВД имелась команда – курсанты выходили на сцену в костюмах средневековых палачей.

КВН я ненавидел, но придумывать дурацкие шутки мне нравилось. Временами получалось смешно, а, в целом, – так себе. При этом, платили хорошие деньги. Как-то за пару часов мы набросали сценарий для швейного лицея и получили за него десять тысяч – тогдашняя мамина месячная зарплата.

На волне местечкового успеха я брался за все. Однажды директор ардонского ПТУ Анна Борисовна выдала аванс. Потом я, как обычно, замотался – в итоге пришлось отдать им в качестве сценария хаотично набранный текст со случайными фразами. Решил так – пока они разберутся, пока найдут меня, я успею написать что-нибудь настоящее.

Через неделю позвонила Анна Борисовна. Попросила забрать оставшийся гонорар. Потому как они выиграли.

Или иногда мы с друзьями выезжали в горы. Но и там ничего интересного не происходило.

Кажется, в конце августа Сос, я и Тамик зависли в Цее. Сначала приехали мы с Тамиком. Ну как приехали – скорее, доползли. На рейсовом автобусе до Бурона, а оттуда пешочком. За время этого нечеловеческого кросса выжрали всю еду, которая у нас имелась.

В турбазе СКГМИ мы заплатили за комнату на четверых без питания. Но особо не парились, потому как знали, что на следующий день хавчик привезет Сос – на этот случай он с шиком заказал из города такси.

Вечер и ночь мы пережили – нарвали алычу и лопали ее до посинения. А утром и днем уже было тяжеловато. Желудки ныли, но нас спасало ожидание Соса. Мы уже представляли мощный ужин: с водярой, мясом и пирогами, при свечах, на фоне гор.

Ближе к вечеру во двор турбазы въехала роскошная «Волга». Мы с Тамиком счастливые рванули к воротам:

– Ну, наконец, ЕДА!

Из такси вышел Сос – в косухе, с гитарой и красным двухкассетником на плече. Улыбается – давайте сюда!

Я открываю багажник, а там… ящик шампанского. И никакой жратвы.

Ночью мы украли в ближайшем коттедже кастрюлю с начинкой для картофчина. Потом выменяли пару бутылок шампанского на три консервы тушенки. Нашли недалеко от турбазы заросли дикой груши. Короче, не подохли.

В декабре за меня плотно взялся военкомат – ради отсрочки пришлось оформиться учителем английского в архонской школе. В Архонке я продержался до весны. 8 марта на школьной дискотеке сцепился с местной шпаной. Как итог – сломанный нос. В школу я больше не вернулся. С тех пор от Архонки меня мутит.

До весны я шлялся без дела, на автопилоте. Думать о будущем и настоящем самому не хотелось, я по привычке ждал решений от мамы с папой. К тому же, если честно, меня все устраивало. В тот период деньги не имели особого значения, на гулянки и шмотки я тратил гонорары за сценарии КВНов. Это был МОЙ город в МОЕ время. Здесь жили друзья и любимые девчонки, я чувствовал себя королем в этом городе. Все мы тогда думали, что мы короли. Одежду покупали в комиссионках, кассеты с брит-попом в ларьках звукозаписи, а улица Карнаби у каждого имелась своя. Моей Карнаби был, конечно же, проспект Мира.

В марте дядя по папиной просьбе устроил меня в информационный отдел госучреждения, в котором он был заместителем начальника. Мне дали хорошую по меркам Владикавказа зарплату, отдельный кабинет и секретаршу Фатиму – она целыми днями возилась со своими ногтями. В мои обязанности входили вроде как пустяковые вещи: раз в неделю писать заметки в городскую газету, составлять пресс-релизы, редактировать тексты выступлений нашего шефа и что-то еще, о чем я уже давно благополучно забыл. Я даже успел пару раз съездить в Москву на курсы повышения квалификации. Последний семинар вел приглашенный профессор из Глазго. Он ходил в шотландской юбке. Однажды коллега из Майкопа спросила его, носит ли он трусы. Профессор улыбнулся и поднял юбку. Женщина ахнула и выбежала из аудитории.

Даже во время таких краткосрочных командировках я боялся находиться в Москве и вообще начинал нервничать уже в бесланском аэропорту. Я пугался ментов, обходил стороной подозрительных людей и каждую минуту проверял наличие в карманах паспорта и кошелька.

Вокзалы, аэропорты, гостиницы, многолюдные улицы – все было для меня новым, и это одновременно притягивало и пугало. Вообще конец девяностых в этом смысле было безобразным, но прекрасным временем. В своем городе я расслаблялся по полной, а вот на выезде жил с постоянным напряжением. Здоровый беспомощный лоб – как оказалось, смелым я был лишь в пределах Владикавказа.

А в августе как-то из ничего возник вариант с аспирантурой в Петербурге. Времени на размышления не оставалось, мама по блату купила билеты на самолет до Москвы.

И вот – столица. У нас три тяжеленных чемодана. Кое-как добираемся до Ленинградского вокзала. А там – адище. Люди брали штурмом билетные кассы, очереди начинались уже на входе. Воняло беляшами и мочой. Вокруг бродили мутные типы, менты с красным глазами и спекулянты. Жуткое место, жуткие люди. Худшее лето моей жизни.

Наконец, поняв, что билетов нет даже на утро, мы начали думать, как быть и что делать. Мама держалась хорошо, не унывала и даже временами смеялась над нашим положением. Меня же, как обычно, накрыло паникой и страхом. И я не понимал, почему она вот такая, а я снова веду себя как последний тюфяк.

К тому же еще и живот скрутило как никогда. То ли от пирожков с мясом, то ли от страха. Я побежал в туалет. На входе сидела старушка. Я протянул ей мелочь. В этот момент кто-то пихнул меня в спину и закрылся в кабинке.

– Ты за него заплатил? – строго спросила старуха.

– Нет, – ответил я.

– Я тебе твое «нет», чучмек, сейчас на жопу натяну! – раздался голос из кабинки.

Я пулей вылетел из туалета. На входе в зал ожидания спрятался за колонной и наблюдал за мамой. Все скамейки и кресла были заняты, мама сидела на одном из чемоданов. Потом взяла сумку с едой и достала полотенце. Положила чемодан на пол, накрыла его полотенцем, вытащила курицу, яйца, порвала на грубые куски батон. Она вытирала слезы бумажной салфеткой. И смотрела по сторонам, выискивая своего маленького сыночка в суете вокзала. И я вдруг понял, что все ее спокойствие и уверенность были для меня. Для меня.

Я застегнул на все пуговицы джинсовую куртку, натянул на глаза папину вельветовую кепку и решительно подкатил к одному из спекулянтов.

– Есть что до Питера на ближайшее время? – максимально уверенно и мужественно выдавил я из себя.

Спекулянт оценивающе посмотрел на меня:

– Пара билетов на «Красную стрелу». Купе-люкс. Отправление через час. Полтора косаря. Потянешь? Полсотни, наверное, скину.

Я вытащил деньги. Пересчитал.

– Все, что у меня есть. Еще часы отдам.

– И значок, – сказал спекулянт.

На лацкане пиджака у меня висел любимый значок – позолоченная фигурка диплодока. Когда-то папа привез его с очередной командировки. Я выдохнул, отстегнул значок, посмотрел на него в последний раз и отдал спекулянту. Он тут же нацепил его на бейсболку.

Мы зашли под лестницу, я отдал ему деньги и часы, он вручил мне билеты.

– Не очкуй! – спекулянт улыбнулся и спрятался за колонной.

Я почему-то ему поверил. Вдруг всю нервотрепку, отчаяние и страх как будто смело невидимым ветром. Я даже успел почувствовать его прохладу – она как ледяной квас ударила в голову. И сразу стало легче.

Как и когда добрались до поезда, я уже не помню. Маме я сказал, что купил билеты в кассе по обычной цене. Мы сразу же повалились на койки. Ноги гудели. но мне казалось, что в тот день случилось что-то нужное, и от этого усталость не напрягала. Проводник принес чай, настойчиво предлагал холодное чешское пиво.

Поезд медленно тронулся, и дебильная Москва осталась позади. Я поклялся, что больше никогда не оставлю маму на вокзале с чемоданами. Позже понял, что в таких клятвах нет смысла. Так же, как нет смысла в чем-то вообще.

Но я, наконец, увидел маму спокойной. Она переоделась в домашний халат, выпила чай, и после Твери мы мчались, как на хрустальной колеснице. Хотя я сейчас наверное немного преувеличиваю.

А тогда одуревший от счастья я выкурил в тамбуре первую в жизни сигарету и что есть мочи закричал:

– Дыгл-дыгл!

За окном проплывало Чудово.

Подозрительный предмет

О подозрительных предметах немедленно сообщайте машинисту поезда!

Я привык воспринимать подобные фразы буквально. Подошел к консоли связи «пассажир – машинист», нажал кнопку вызова и уверенным тоном объявил:

– Машинист, сообщаю вам о подозрительном предмете в вагоне номер три!

Людей в вагоне было немного, и все эти немногие пассажиры вдруг засуетились.

– Где, где подозрительный предмет? – наконец спросил дяденька в сером пальто.

Мы как раз подъезжали к станции «Технологический институт». Я уже хотел ответить, но тут состав остановился, открылись двери, в вагон стремительно вбежали упитанные полицейские.

– Где, где подозрительный предмет? – кричали они.

Вагон в секунду опустел, так что, в конце концов, отвечать пришлось все-таки мне.

– Это я сообщил о подозрительном предмете!

– Ну и где он? – спросил Кожемякин В. И. Я прочитал фамилию на его нагрудном кармане.

– Он перед вами! – торжествующе сказал я. – Я – подозрительный предмет!

Следующие три часа я провел в полицейском участке на Техноложке. Лейтенант Карцев Е. С. без конца повторял:

– Шутить вздумал? Издеваешься, млядь?

Но у меня так и не получилось ему объяснить, что я не шутил и, уж тем более, не издевался.

С тех пор никому не сообщаю, что я подозрительный предмет. И вы, пожалуйста, тоже никому обо мне не рассказывайте.

Небесные батуты

В Орхус мы прилетели на семинар. Меня взяли в последний момент – профессор Пенов сломал ногу. Нас поселили в гостевом коттедже в кампусе Датской школы журналистики. На второй день набрались пива в университетском кафе – пятница, студенты выпивали вместе с преподами, играли в бильярд. Затем решили выбраться в центр. Нам посоветовали «Social Club» – сказали, там дешево и весело. На эту авантюру подписались трое: я, швед из Гетеборга и аспирант Леша. Он когда-то стажировался в Орхусе, вроде как неплохо знал город и все такое. Леша – блондин со спадающими на лоб волосами, с глазами человека, которому все, ну буквально все доставляет интерес и удовольствие. Бывают и такие люди.

Мы сели в такси, ехали по чистым унылым пригородным дорогам, водитель развлекал нас смешными городскими историями. Например, он рассказал, как десять лет назад арабы отбили у местных пляж. Сначала мигрантов туда не пускали, а потом постепенно толерантные датчане сдались. И теперь боятся приходить на пляж. К слову, сам водила оказался албанцем.

В центре мы сначала зашли погреться в маленький погребок напротив клуба. Там отдыхали рыбаки и моряки – по крайней мере, так нам показалось. Мы решили пропустить по рюмке водки, но вдруг к нам подсел старикашка с трубкой в зубах – вылитый боцман рыболовецкой шхуны. Когда узнал, что мы из России, захотел угостить нас местным пойлом. А потом мы угостили его водкой. А потом он снова купил нам свой напиток. И мы, конечно же, ответили водкой. В итоге сошлись на том, что Путин все-таки сильный президент. Ну, пусть так.

На входе в клуб была длиннющая очередь. Но нас сразу пропустили – до сих пор уверен, что с кем-то перепутали. А до этого на улице девчонки предлагали раскурить косяк, и я страшно испугался. Не знаю почему.

В клубе мы чудом нашли свободный столик и уселись пить пиво. Леша только успевал приносить и уносить кружки – за каждую пустую емкость давали скидку. В какой-то момент я решил размяться и сам пошел к бару за выпивкой. Когда вернулся, с Лешей и шведским профессором сидели девушки – венгерка, полячка и вроде как немка. Они пили коктейли. Объяснили, что вот-вот подскочат их друзья.

– К черту друзей! – я был пьян и беспечен.

– Они у нас очень опасные! – она так и сказала, эта венгерка. – Русские!

– Пфф! – заржал Леша. – Напугала! А мы, по-твоему, кто?

Венгерка посмотрела на меня, на него:

– Вот он, – указав на меня, – русский. А ты… Ты – нет.

Мы, конечно, посмеялись, но потом в разговор влезла немка.

– Наши друзья с Каффказуса! – выдала она.

– Ух ты! – я насторожился. – Чеченцы?

– Хуже! – ответила немка. – Осетины!

Понятно, что дальше я с нетерпением ждал компанию опасных осетин.

Они появились как специально в паузе между песнями, когда люди на время разошлись по своим столикам. Словно в замедленной съемке в зал торжественно и благородно, как три мушкетера в советском кино, вошли наши джигиты. Все они были одинаково одеты – кожаные куртки с накладными плечами, черные вязаные шапки, короче, как будто эти пацаны катапультировались из суровых девяностых.

Заметив своих женщин в компании спившихся неудачников, они рванули к нашему столу. А потом…

– Руха, ты? Руха Бекуров?

Один из них, Асик, оказался моим родственником. Он меня знал, я его – нет. Со мной такое часто происходит – плохой из меня осетин. Его отец разливал водку под Владикавказом, скопил кое-какие деньги, послал сына в Датскую школу менеджмента – подальше от губительных соблазнов. Чтобы Асику не было скучно, уговорил и друзей-водочников – те тоже отправили своих детей в Данию. Так они и жили вместе в Орхусе – Асик, Батик и Темр. Батик с Темром изучали международное право в местном университете. Квартиру снимали в самом центре – три комнаты и большая гостиная. Эту хату знала каждая девчонка Орхуса. По крайней мере, так мне рассказывал Темр.

Они, не задумываясь, согнали людей с соседнего столика и сдвинули его с нашим. Затем Асик с Батиком ушли к бару и вернулись с забитыми до краев подносами – вино, шампанское, виски, пиво, закуски и зачем-то огромный ананас. «Девчонкам нравится», – объяснил Темр.

Ну и начался карнавал.

– Они шейхи? – осторожно спросил меня швед.

– Нет, обычные студенты! – ответил я. – Сельские пацаны.

– Тебе здесь кто-нибудь нравится? – поинтересовался Асик.

– Вон та деваха очень даже ничего! – я был пьян и беспечен.

В то же мгновение Асик заорал:

– Линда, ну-ка сюда!

Линда с радостью примчалась к нашему столу.

– Линда, поедешь к моему брату?

Я сжался от стыда в один маленький никчемный комочек.