Пять минут

Посвящается С. М.

Кофе закончился. Я втянул в себя последнюю чашку полчаса назад. Именно втянул. Здесь, на орбите, в невесомости, всё шиворот-навыворот. Наверное, никогда к этому не привыкну.

Пустой, лёгкий термос теперь ползает по кабине туда-сюда, попадая в самые неожиданные места. Когда он в первый раз стукнулся о главный экран, у меня внутри всё так и сжалось: вдруг разбил? Но нет. Оказалось, что экран крепкий, хоть и староват. Пристально рассмотрев глянцевую поверхность, я заметил множество следов от столкновений с самыми разными предметами. Да и термос, как было видно по отметинам, ударялся в этот экран не раз, ещё до того, как я впервые взял его в руки.

А теперь вот пустотелая банка, вдруг явившаяся из ниоткуда, плывёт прямо мне в лицо. Приходится отклониться, чтобы она ненароком не задела мой нос. Перед глазами чинно скользит её блестящее длинное цилиндрическое тело с логотипом старой, некогда славной компании. А вот и крышка. Она же кружка. Теперь такую причудливую кружку не найти на всей орбите. У неё призматическая форма. За счёт поверхностного натяжения жидкость не выливается из неё в отсутствии тяжести. Чтобы пить, нужно прислонить губы к самому острию призмы и потягивать напиток в своё удовольствие. Авторы идеи, итальянцы, рьяные любители кофе, утверждали, что питьё в космосе из их сосуда рождает ощущения, как при пользовании фарфоровой чашечкой с каким-нибудь эспрессо на Земле. По-моему – ужасно неудобно.

Это было модно давным-давно, ещё во времена Международной космической станции. А теперь фирма сменила название, призмы, которым повезло больше, рассеялись по музеям и коллекциям, а которым посчастливилось меньше, полетели на свалки, земные и орбитальные. Одна из них обретается в моей кабине, так и норовя угодить куда-нибудь не туда.

Без кофе в томительном полумраке мне долго не протянуть. К тому же я плохо спал предыдущей ночью. А ведь не прошло и половины испытания моего несчастного терпения.

Мониторы светят на меня своими ярко-белыми, иссушающими глаза плоскостями. Им подмигивают разноцветные кнопки, разбросанные по всему пульту, группами и по одной, без видимого порядка. Особняком держится красная, с надписью «Start». Она недоверчиво и злобно мерцает своей уже перегорающей вольфрамовой нитью.

Почти все кнопки – механические. Теперь это такая же редкость, как призма-чашка. На всех современных станциях панели стали сенсорными. Однако здесь, на «Форпосте», своё хозяйство ревностно хранит диспетчер Дэвид Стэммер, закоренелый ретроград. Пока он тут работает, землян от астероидов будет защищать избитый термосом и компанией других предметов экран и древние механические кнопки с умирающими лампочками.

Вспоминаю, как напутствовал меня Стэммер перед сегодняшним дежурством, всего несколько часов назад. Как он усмехался, глядя в мои невыспавшиеся глаза. Как объяснял мне устройство своего древнего и замысловатого термоса. Потом бывалый диспетчер в сотый раз растолковывал мне, как управляться со всеми пультами и мониторами, если вдруг явится какой-нибудь опасный космический камень. Хотя и он, и я прекрасно знали, что сегодня ничего такого не случится. Иначе бы Стэммер ни за что не оставил меня одного в обществе потёртого операторского кресла, пожилой питьевой призмы и бездны.

Для меня было полной неожиданностью, когда Дэвид расчувствовался и обнял меня перед тем, как поспешно удалиться. Это было совсем не похоже на его надменно-ироничную натуру. С другой стороны, шутка ли, в первый раз отпустить своего лучшего, хотя бы и единственного, стажёра в свободное плавание, оставить одного против своры коварных астероидов, пусть даже они нынче и не появятся?

Дабы скрыть неподобающие космическому волку слёзы, он тогда, не затягивая прощание, торопливо исчез в коридоре. По станции прошла упругая волна – челнок Стэммера отшвартовался от «Форпоста», и началась моя нескончаемая ночь.

Резь в глазах от интенсивного млечного света дисплеев становится нестерпимой. Недоумеваю, почему не предусмотрели возможность уменьшить яркость. Эта мысль оказывается последней в моей уставшей от монотонности голове. Веки сами собой прикрывают воспалённые очи, и я уступаю давно донимающему меня желанию вздремнуть. В сознании проступает образ южного морского побережья, где я был всего один раз…

Подул лёгкий ветерок. Настолько лёгкий, что даже неясно: с берега он дует или, наоборот, к берегу. Как раз сейчас, перед закатом, бриз, покинувший днём родную водную стихию, неспешно начинает возвращаться на круги своя – направлять своё дыхание обратно к морю. С прежней силой он подует теперь только ночью. Кроме суточного, других ветров сейчас не осталось – уже несколько дней стоит штиль.

Скорее всего, налетевший ветерок – последнее движение воздуха на весь грядущий вечер, пока не зайдёт солнце. Пользуясь случаем, я подставляю потоку лицо, чтобы немного освежиться. Сегодня было невыносимо жарко.

Вот ветерок и утих, не успев толком появиться. Знойный воздух, на минуту отогнанный, вновь обступает меня и с ещё большей яростью разогревает кожу. Досадуя на капризы Эола, я смотрю вдоль мощёной парковой дорожки, не идёт ли Марина. Пока нет.

Вдруг совсем рядом слышится необычный звук, как будто колибри машет своими крылышками, зависнув около цветка. Я не успеваю обернуться, как звук уже затихает, прерванный невнятным шорохом, как если бы на землю ступила нога неведомого животного. Скольжу глазами по листьям приморских растений, расположившихся совсем рядом с дорожкой, в поисках источника загадочного шуршания.

Но не так-то просто отыскать беспокойного гостя. Верно, это какое-нибудь маленькое животное, или насекомое, или птичка. А может быть, это и вовсе не живое существо: упала с дерева ветка, или стихший ветерок потревожил высохший папоротник. Разнообразная листва рябит в глазах, но я не сдаюсь. У космического работника – глаз-алмаз. И если не найду застенчивого хитреца, то какой же я после этого ловец астероидов?

Наконец, мои старания вознаграждаются. Взгляд замирает на большой бабочке, присевшей отдохнуть на мандариновый куст. Не иначе как это бражник. Осторожно подбираюсь поближе, только бы не спугнуть. Точно – бражник. Бражник мёртвая голова. Вот глядит невидящим взором желтоватый череп с его мохнатой спинки. Слегка наклоняюсь, чтобы рассмотреть его получше.

Сколько мрачных легенд связали люди с этим существом… То взмах крыльев бабочки сулит им войну, то эпидемию, то все несчастья разом. Встретишь бражника – ты приговорён. Боги разгневались на тебя и непременно покажут тебе свою мощь, сразят наповал, разрушат всё, что ты по кирпичику выстраивал целую жизнь. Они не делают это из-за угла. Нет. Дабы огласить приговор, вместо Гермеса они выслали тебе земного крылатого вестника с леденящим кровь призраком Смерти, устроившимся на маленьком теле насекомого. Вот он, бражник, тихонько сидит перед тобой, притворяясь слабым, беззащитным и неопасным. Но не верь ему! Сам он ничего не может; но он – вассал тех сил, с которыми ты не дерзнёшь тягаться. А если и дерзнёшь – пожалеешь…

Эх ты, бедное, несчастное создание. За что же это род человеческий так ненавидит тебя? Разве виноват ты, что твой раскрас столь зловещ? Разве виноват ты, что у разумных обезьян такое буйное воображение? Теперь тебя гонят, опасаются тебя, а некоторые, не исключено, и убивают тебя – только потому, что природа создала тебя именно таким.

Писатели с разгулом фантазии, голливудские режиссёры и сценаристы, жадные до всяких жутковатых символов, оговорили тебя, сделали из невинного воздушного создания мрачного монстра, чтобы, ужаснув братьев и сестёр своих, самим вознестись, прославиться, щеголяя острым умом, эффектным кадром и метким словом.

А ты, ангельская простота, и не подозреваешь, что стал пугалом. И не остерегаешься человека в ответ на его злопыхательство, клевету. Живёшь себе и живёшь. Не ядовит, не клыкаст, не хитёр, не коварен, путешествуешь по миру, наслаждаясь голубым небом, зеленью лесов, свежим ветром и сладким мёдом, любовью супруга и любовью Создателя. Производишь потомство и покидаешь сей мир, так и не сделав никому зла…

А насекомое сидит и сидит себе на листике, не подозревая, какой дифирамб я мысленно посвящаю ему. Уснуло, наверняка. Крылья у него сложены, усики умиротворённо пошевеливаются, прислушиваются к пространству, в надежде уловить какие-нибудь непостижимые для меня новости из мира чешуекрылых.

Неожиданно я теряю зрение. Только секунду назад видел бабочку. А тут раз, и нет ни её, ни чего-либо ещё. Тьма. Вздрагиваю и напряжённо вытягиваюсь перед кустом в полный рост. Неужто на самом деле я ослеп из-за бражника?

Лишь спустя несколько тревожных мгновений осознаю, что на глазах у меня лежат холодные от волнения маленькие ладони. И тут же радостный возглас: «Угадай, кто!» Вместо ответа беру в свои горячие руки Маринины ладошки и энергично целую их, пресекая её шуточные попытки вырваться. Маринка смеётся. Только когда её смех удовлетворённо затихает, и она обнимает меня за шею, я отпускаю её руки и поворачиваюсь, чтобы нам наконец встретиться взглядами.

Всегда, когда я вижу Маринкино веснушчатое личико, со мной происходит что-то необычайное; каждый раз это словно впервые. Сейчас я был уверенный в себе защитник Земли от астероидов, а теперь стою безвольно, словно загипнотизированный, утопаю в глубоких её, голубых глазах. Марина поднимается на цыпочки, и… слово «привет», произнесённое нами одновременно, теряется и тает в наших слившихся воедино губах…

Наконец, мы снова медленно обретаем ощущение действительности. В то время как я ещё не полностью пришёл в себя, Марина уже заинтересованно водит своими прекрасными глазами по мандариновой зелени.

– Что это ты там так заинтересованно разглядывал?

– Бражника, – отвечаю я отрешённым голосом с глуповатой улыбкой, хотя она вовсе не замечает моей интонации. – Посмотри, вон он.

Я помогаю Марине найти моего нового скромного знакомого, флегматично покачивающегося на листочке в полудрёме; и нет ему до нас никакого дела. Обнаружив бабочку, Марина испуганно вскрикивает:

– Ой! Это же Мёртвая голова!

– Ну да. И что же?

– Давай лучше пойдём отсюда.

Маринино лицо выражает ужас, что, впрочем, совсем не вредит его привлекательности. Она тянет меня за руку, пытаясь оттащить прочь от страшной бабочки. Я не двигаюсь.

– Но зачем? Почему ты так испугалась?

– Как? Ты разве не знаешь? – удивляется Марина, останавливается и ослабляет хватку. – Если чешуйка с крыла Мёртвой головы попадёт в глаз – скоро умрёшь. Чего ты хихикаешь?

От контраста между моими недавними размышлениями о судьбе несчастного бражника и Маринкиной, почти детской выходкой меня пробирает смех.

– Неужели ты веришь в эту ерунду?

– И вовсе это не ерунда, – возмущается Марина и возобновляет попытки увести меня.

Погладив её напряжённую руку и аккуратно от неё освободившись, я вновь наклоняюсь к бабочке.

– Посмотри, какой он милый.

– Не вздумай трогать его!

– А я хочу! – наигранно капризничаю я и слегка глажу бражника пальцем по мохнатой спинке.

В ответ на мою фамильярную выходку бабочка истерически пищит и, вспорхнув, улетает в заросли. Только мы и слышали едва уловимый шум от частых взмахов её мощных крыльев. Или это ветер шевелил листья кустов.

– Ну вот. Убежала, – огорчённо вздыхаю я.

– И хорошо, – облегчённо отвечает Марина.

Я пытаюсь найти бражника в зелёной гуще. Но, разумеется, безуспешно. Нечасто удаётся встретить столь редкого представителя фауны. И раз уж упустил, то снова он тебе не дастся. Жалко.

– Может, теперь всё же пойдём? – неуверенно спрашивает Марина, видя тщетность моих новых охотничьих попыток.

– Идём.

– Только отряхни палец.

И вот мы с Мариной неспешно бредём сквозь вечерний парк, потихоньку погружающийся в ночной сумрак. Она весело щебечет какую-то чепуху, я любуюсь сумеречной природой, делая вид, что слушаю.

Как только Маринка замечает невнимательность к её болтовне, она притворяется, что сердится, и колотит меня кулачками по плечу. Тогда мы останавливаемся и вместе смеёмся, снова и снова целуемся и продолжаем двигаться дальше, без направления и смысла, свободные от всяких планов и проблем. По телу разливается умиротворение и особенная теплота этого вечера, парка, этой тишины и уверенной радости. Может, это и есть счастье?

Беру Марину за руку и рассматриваю её лицо. Чувствует ли она то же самое? Прониклась ли она, так же как я, волшебством незабываемого часа заката? Конечно! Маринка замечает мой испытующий взгляд и отвечает на него. Небесно-голубые её глаза, такие таинственные и вместе с тем обманчиво-понятные, выражают единство наших с ней ощущений. Да, она чувствует и умиротворение, и тепло, и радость, и умиление, и ещё очень много своего, необъяснимого, таинственного, что я не осознаю умом, но понимаю сердцем.

Ноги сами приносят нас к морю. Мы стоим на обрыве, далеко внизу, между грозными скалами, покоятся дремлющие воды. Гладь морская невозмутима. Солнце полностью скрылось за горизонтом, лишь золотая вечерняя заря напоминает об ушедшем светиле.

Заворожённые прекрасным пейзажем, мы не в силах сдвинуться с места, не в силах побороть желание ещё и ещё вдыхать и созерцать уходящую красоту. Снова я любуюсь Мариной. Такой я её никогда не видел. Вся нежная сумеречная картина словно создана для неё…

Идиллию вероломно разрушает резкий омерзительный звук на манер сирены со стороны моря. Маринка прижимается ко мне и испуганно повторяет: «Что это?» Всё вокруг ходит ходуном, жутковатые вспышки сыплются с разных сторон. Крепче обнимаю Марину в инстинктивной попытке защитить, укрыть её от Нечто.

Происходит что-то страшное.

Неприятный вой не прекращается. Приходится открыть глаза…

Кабина зловеще преобразилась. Сонный мрак сменили красные, бордовые, жгучие блики. Пульт беспокойно мигает всеми цветами радуги. Экраны наперебой требуют к себе скорейшего внимания. Воздух сотрясают десятки вызывающих звуков – от мелодичного писка до отвратительного воя и ворчания. В первые секунды я не могу разобраться в шумном потоке информации, предоставляемой автоматикой, а посему сижу в ступоре.

А ведь какой приятный сон испортили! Жалко, что это всего лишь сон. На самом деле я был на берегу моря только в детстве. Да и с Мариной мои отношения значительно неопределённее. Не так-то это просто, общаться с девушкой наяву. Сколько бы ни писали об этом, сколько бы ни снимали кино, не размышляли о загадках любви, так ничего толком и не понимают. И каждому приходится постигать сию тайну самостоятельно.

Долго пребывать в недоумении мне не приходится. Сказываются длительные тренировки. Пока умом я не совсем разобрался в ситуации, руки уже сами начали делать, что должно. Следя за своими неосознанными действиями, я окончательно просыпаюсь. Оказывается, из объятий Морфея меня вырвали из-за нежданного астероида. Судя по его параметрам, он не местный. Явился из межзвёздного пространства. Не понимаю, почему его проглядели. Сам Стэммер был уверен, что сегодня незваных космических гостей не будет. Однако, у камушка-то наивысший класс опасности. Хотя, судя по услужливо-быстро готовому расчету компьютера, с Землёй он столкнуться не должен. Странно.