Наследники по кривой

© Максимов В., 2024

© Морское наследие, 2024

Невостребованный вклад

Шустрый «Метеор», пробежав за целый день пять с лишним сотен километров по речному пути от Ханты-Мансийска до посёлка Берёзово, пришвартовался у свежевыкрашенного дебаркадера, приземистого сооружения с острыми треугольными фронтонами, точно по расписанию – в шесть тридцать вечера. Уставшие пассажиры не спеша потянулись в сторону сверкающего в лучах яркого июньского солнца стеклом и металлом здания речного вокзала, кажущегося несуразным на фоне деликатной северной природы. В первых рядах, немного опередив утомлённых, притихших пассажиров и галдящих не переставая встречающих, шли двое мужчин, прибывших на том же теплоходике. Элегантно и со вкусом одетые, с аккуратно подстриженными волосами, с небольшими дорожными сумками в руках, мужчины были чем-то похожи друг на друга, но здорово отличались от прочей публики нарочито нездешним видом.

Впрочем, внешняя схожесть необычных пассажиров ограничивалась, пожалуй, только некоторыми чертами лица и походкой. В остальном это были два совершенно разных человека. Первый – достаточно молодой мужчина, лет тридцати на вид, высокий, стройный, черноглазый, с излишне правильными чертами лица и ослепительной до приторности улыбкой, показывающей идеальные, как в рекламе услуг стоматолога, зубы. И вообще вся его внешность сразу и безоговорочно располагала к нему окружающих. Попутчик молодого человека, несмотря на подтянутую фигуру, выглядел заметно старше: волосы его были изрядно подёрнуты сединой, а на холёном лице обозначились морщины. Он тоже производил приятное впечатление, но скорее не за счёт внешности, а благодаря так и веявшей от него респектабельности. Кроме того, в нём за версту можно было узнать иностранца, в то время как его более молодой спутник походил скорее на местного жителя.

– Вот мы и на месте, – сказал молодой человек. – Именно здесь, в Берёзове и окончил свои дни светлейший князь Александр Данилович Меншиков. Причём в простой бревенчатой избе, которую сам же и срубил. Удивительная судьба: от безродного выскочки до фактического хозяина российского государства, а потом – снова вниз. Как водится порой, из избы во дворец и обратно…

Говорил он неторопливо, приятным баритоном, ровно и правильно произносил слова, отчего речь мужчины казалась немного убаюкивающей.

– Для небольшого провинциального городка здесь довольно неплохо, – оглядываясь по сторонам, отозвался его старший товарищ по-русски, но с довольно сильным акцентом. – Глядите, какой громадный речной вокзал построили. Непонятно, зачем он нужен в таком месте, куда раз в день приходит один маленький корабль, да и то только летом.

– Это всё нефть-матушка, нефть-кормилица, – улыбнувшись, объяснил молодой. – В этом округе находятся крупные нефтяные месторождения. Некуда деньги девать, наверное.

– Понятно, – кивнул иностранец. – У нас в Америке есть такое выражение: «Деньги, которые обжигают карманы».

– Вроде того, – согласился собеседник. – Скажите, мистер Уолсон, какие у нас с вами планы?

– Зовите меня Майкл, – поправил спутника названный мистером Уолсоном мужчина. – Я думаю, сейчас в гостиницу, а завтра утром отправимся на могилу князя Меншикова.

– Может быть, сегодня сходим? – предложил молодой человек. – Здесь, на севере, темнеет поздно, да и смотреть-то особо не на что. Тогда завтра утром можно будет отплыть тем же «Метеором» в Ханты-Мансийск, а иначе мы целый день потеряем.

– Нет, Павел, – серьёзно, можно даже сказать, сурово произнес Майкл Уолсон, – завтра нам с вами предстоит очень важная беседа. От её результата зависит, куда и в каком составе мы направимся дальше.

– Вы меня, прямо, пугаете, – усмехнулся Павел. – Впрочем, как изволите; в гостиницу так в гостиницу.

Следующим утром погожего, но ветреного и прохладного летнего дня приплывшие накануне путешественники, будучи несколько огорошенными, молча стояли и смотрели на памятник князю Меншикову. В сём странном изваянии «полудержавный властелин» был выполнен по пояс, с нанизанным на каменный столб, как эскимо на палочку, туловищем, вдобавок ещё и с непропорционально длинной головой, в громадном парике и с каким-то крылом, выглядывающим из-за спины.

– Значит, здесь находится могила знаменитого соратника царя Петра? – с опаской поглядывая на монумент, спросил Уолсон.

– Не думаю, – ответил Павел. – Я читал, что настоящая могила Меншикова не сохранилась. Когда-то давно река Сосьва подмыла берег, где она находилась, и останки князя рухнули в воду.

– Неважно, – сказал Уолсон. – Здесь отличное место, чтобы поговорить.

– То есть мы забрались в такую даль, чтобы именно здесь взять и поговорить? – недоумённо пожав плечами, поинтересовался Павел. – А что, разве в Москве подходящих мест не нашлось?

– Дело в том, господин Чернышёв, – ответил Уолсон, – что, во-первых, наша с вами беседа будет напрямую касаться вот этого человека, – Майкл кивнул на памятник Меншикову, – а во-вторых, мне нужно было к вам как следует присмотреться.

– И как? Присмотрелись?

– Да, и скажу, что вы мне подходите.

– В каком смысле?

– Для моего дела… Мне нужен помощник, а вы – почти идеальная кандидатура.

– А вы не забыли у меня спросить, хочу ли я быть вашим помощником? – поинтересовался несколько уязвлённый Павел.

– Я достаточно хорошо вас изучил, – ответил Майкл Уолсон. – В свои тридцать два года вы многого достигли, если так можно сказать о тех довольно-таки сомнительных махинациях, которыми вы промышляете. Не совсем честных, не особенно замысловатых, надо сказать, но главное то, что вы по-хорошему любите риск и деньги, а потому моё предложение наверняка вам понравится.

– Не понимаю, о чем вы. – сделав каменное лицо и поджав губы, бросил Павел.

– А если я, например, попрошу вас сделать для меня новую биографию? – сказал Уолсон.

– Вы и об этом знаете? – испуганно встрепенувшись, спросил Чернышёв.

– Знаю, знаю, – подтвердил Майкл. – Я вот только не совсем понял, в чем заключается фокус с паспортами, который вы проделываете. Может, расскажете?

– Ну, если вам интересно. – согласился Чернышов.

Павел заговорил как бы нехотя, но со стороны было заметно, что интерес американца к его аферам весьма польстил молодому человеку.

– Видите ли, Майкл, – стал рассказывать Чернышёв, – современная Россия такова, что без паспорта прожить в этой стране невозможно. Так устроена российская бюрократия. Любой шаг требует предъявления заветной книжицы с орлом на обложке. Без паспорта невозможно получить ни один другой документ, нельзя купить жильё или автомобиль, жениться или выйти замуж, попасть к врачу, даже просто съездить из одного города в другой. Да что там говорить: для заключения любого, даже самого плёвого, договора требуются паспортные данные.

– Так в чем же смысл, если, как вы говорите, паспорт любого гражданина имеется в сотнях различных баз данных?

– В этом-то и весь фокус. Перелопачивая сотни, если не тысячи, различных баз данных, я отыскиваю паспорта, которые ни в одной из них не фигурируют. Самое ценное в этом деле – действующий паспорт, которым никто не пользуется. Это же готовая биография, причём чистая, как лист бумаги – пиши то, что тебе нравится.

– Подождите, подождите, – не поверил Уолсон, – но ведь этот паспорт могли просто потерять; возможно, его хозяин тяжело болен или же умер, наконец.

– Исключено, – отмёл Павел возражения американца. – Если человек теряет паспорт или по какой-то причине его меняет, то он получает взамен новый, а старый документ вносится в базу данных недействительных паспортов. То же самое происходит и после смерти владельца паспорта. А уж болеть без документов в нашей стране если и можно, то или совсем не тяжело, или же очень недолго.

– Тогда как же так получается? – не унимался Уолсон.

– Такое бывает только в том случае, если человек, получивший оставшийся «чистым» паспорт, куда-то пропал и никто из родственников или знакомых не стал его разыскивать. В России такое случается – не скажу, чтобы часто, но время от времени происходит. А теперь представьте, что некий человек остро нуждается в новой личности, потому как старая стала для него очень уж неуютной… В этом случае я подбираю для него необходимые данные исчезнувшего владельца паспорта, подходящего по полу и возрасту. Не бесплатно, конечно… Потом счастливый обладатель свежей биографии заявляет об утере паспорта и получает новый со своей фотографией, но с данными другого гражданина…

– Неплохо придумано, – скупо похвалил молодого человека Уолсон.

– Уж не хуже, чем ваши манипуляции со страховками после урагана «Катрина», затопившего Новый Орлеан, – состроив невинный вид, заметил Павел.

Майкл Уолсон после этих слов резко повернулся к Павлу и пристально посмотрел ему в глаза так, как будто не понял смысла произнесённых слов.

– Не удивляйтесь, Майкл, – в ответ на недоумённый взгляд сказал Чернышёв. – Я тоже кое-что выяснил об адвокате из Сан-Франциско по имени Майкл Уолсон. Как я понял, благодаря вашим усилиям страховые компании отбились от большей части судебных исков, поданных жителями Луизианы, потерявшими свои дома.

– Да, это так, – не стал отпираться Уолсон. – Ураган такой силы, как «Катрина», случается раз в сорок лет; естественно, никто не предполагал, что придётся возмещать настолько огромный ущерб. Страховые компании просто бы разорились, а оставшиеся без крыши над головой люди… Я им, конечно, сочувствую, но… дело прежде всего.

– Как же вам это удалось? – спросил Павел.

– Хотите знать подробности? – оживился Майкл Уолсон. – Пожалуйста… Дело в том, что по закону страховые компании должны возмещать ущерб, причинённый некоторыми природными явлениями, в том числе ветром, а вот защищать граждан от последствий затопления – обязанность федеральных властей. Поскольку после нашествия «Катрины» восемьдесят процентов Нового Орлеана оказалось под водой, оценщики, нанятые страховщиками, естественно, списали всё на потоп. В страховых выплатах пострадавшим отказали. Тут, как это обычно бывает, появилась не в меру ретивая юридическая фирма, которая затеяла подробные метеорологические исследования, чтобы доказать, что основной ущерб домам в Луизиане нанёс сам ураган, а не вода, которая подошла к городу лишь несколько часов спустя…

– И что? – нетерпеливо спросил Павел. – Удалось доказать?

– В целом да, но бойкой юридической фирме, при том пафосе, с которым она защищала ставших бездомными жителей, не хватало эффектного и громкого разоблачения, чтобы раз и навсегда заклеймить жадных и беспринципных страховщиков и заставить их раскошелиться, – продолжал рассказывать Уолсон. – Я поспешил исправить этот недостаток, и в один прекрасный день на пороге той самой юридической конторы появились два работника оценочной компании, которые признались в том, что оценщики сфальсифицировали отчёты, и ущерб жилищам на самом деле нанесён ветром. Эти разоблачители согласились выступить в суде, где и дали показания под присягой…

– А потом?

– Потом оба эти свидетеля сознались в том, что они ничего не знали о фальсификациях, а показания давали исключительно за деньги. И тот, и другой, естественно, угодили в тюрьму за лжесвидетельство, но вышли они оттуда довольно быстро и вполне обеспеченными людьми. После такого скандала юридическая фирма, оказывающая помощь пострадавшим от «Катрины», была обречена, а её основатель, в конце концов, сам попал в тюрьму за попытку подкупа суда штата Луизиана.

– Значит, вы отставили без компенсации многих американцев, лишившихся крова? – с притворным осуждением спросил Павел.

– Ну, вам тоже не стоит строить из себя Робина Гуда, – парировал Майкл Уолсон. – Вы своими махинациями вполне успешно облегчали карманы совсем не богатых людей.

– Ладно, ладно, – поспешно перевел разговор в другое русло Чернышёв. – Давайте вернёмся к князю Меншикову.

– Давайте, – согласился Уолсон. – Начну с главного. Сей государственный деятель кроме того, что сотворил при Петре I немало громких и славных дел, обладал отменным аппетитом по части кражи денег из царской казны. Воровал он постоянно, на всём, на чём только можно украсть…

– То есть нашего с вами поля ягода? – вставил Павел.

– Не думаю, Павел, – возразил Майкл. – Александр Данилович крал много, нагло и довольно примитивно, отчего неоднократно попадался на воровстве, но он оказался достаточно прозорливым человеком. Часть своего огромного состояния Меншиков умудрился переправить в Голландию…

– А я-то думал, что это только наши казнокрады прячут деньги за границей, – заметил Чернышёв.

– Нет, Павел, – возразил Уолсон, – не нынешние чиновники придумали воровать государственные деньги и переправлять украденное в другие страны. Как только при Петре I открылось пресловутое окно в Европу, так сразу и потекли через него ворованные денежки.

– Так что там всё-таки с деньгами Меншикова? – поторопил собеседника Павел, которому эта история становилась всё более и более интересной.

– Вывезенные за границу капиталы князя были вложены в голландский Виссельбанк, а когда имущество опального Меншикова конфисковали, иностранные банкиры отказались отдавать деньги Александра Даниловича кому-либо, кроме него самого или его наследников.

– Откуда такие сведения?

– О размещённых в Голландии суммах стало известно ещё в восемнадцатом веке после описи бумаг самого Меншикова.

– Я хотел спросить, каким образом это стало известно вам?

– Это довольно длинная история, – сказал Уолсон, – но для того, чтобы вы были в курсе дела, я должен её рассказать. Давайте-ка сядем вон на ту скамейку… – Майкл кивнул на массивную каменную скамью, установленную тут же, рядом с памятником Меншикову.

История, которую поведал внимательно слушающему Павлу американский адвокат, оказалась не такой уж длинной, но достаточно интересной. Когда-то, будучи молодым помощником адвоката, Майкл Уолсон участвовал на вторых ролях в одном довольно крупном земельном споре. Вопрос стоял о собственности на земельный участок, расположенный на атлантическом побережье штата Массачусетс. По заданию шефа Майкл зарылся в архивы Бостона в поисках документов, способных хоть как-то обосновать права клиента адвокатской конторы, где работал Уолсон, на спорную землю. Нужных документов он тогда не нашёл, но наткнулся на любопытнейшие записи некоего Ивана Прокофьича Ряхина, датируемые далёким 1738 годом. В те, теперь уже почти легендарные, времена встретить в Новом свете кого-нибудь с русским именем было довольно сложно, а потому бумаги, составленные человеком, невесть как попавшим из далёкой северной страны на другой континент, сами по себе являлись чем-то необычным, а уж содержащийся в них текст просто сразил молодого помощника адвоката наповал.

Любопытный документ, написанный Иваном Ряхиным на английском, к слову сказать, языке, представлял собой что-то вроде завещания или послания к его потомкам. Писал он о том, что дети его, прочтя сей документ, должны будут непременно продолжить начатое отцом дело, которое он так и не успел завершить.

Будучи не кем иным, как доверенным лицом князя Меншикова в Голландии, Ряхин прекрасно знал о финансовых делах князя. Когда же Александр Данилович угодил в опалу и умер в нищете в Берёзове, Иван Ряхин предпринял попытку получить в Виссельбанке вложенные Меншиковым деньги. По каким-то причинам ему это не удалось, и предприимчивый русский оставил это дело своим потомкам.

– Кроме, собственно, самого письма в бостонском архиве пылились и другие бумаги, оставленные Ряхиным, – закончив рассказ, добавил Майкл Уолсон, – очевидно, те самые, что изъяли у Меншикова, и эти документы однозначно свидетельствуют о том, что послание Ивана Ряхина потомкам не выдумка и не плод расстроенной психики.

– То есть вы нацелились на то, чтобы получить заграничные капиталы князя Меншикова? – уточнил Павел Чернышёв.

– Что-то в этом роде, – несколько уклончиво подтвердил Уолсон.

– Но, Майкл, – довольно эмоционально возразил Чернышёв, – двадцать первый век на дворе! Вы что ж, всерьёз думаете, что вложенные триста лет назад в банк деньги преспокойно дожидаются, пока их кто-нибудь заберёт?!

– Если вы наводили обо мне справки, то вам должно быть известно, что я никогда не берусь за безнадёжные дела, – назидательным тоном сказал Уолсон. – Того самого Виссельбанка, куда вкладывал свои капиталы Меншиков, давно не существует; он был ликвидирован в 1795 году после взятия Амстердама французами, но… – Майкл выдержал многозначительную паузу, – выяснилось, что в кассе банка не хватает более десяти миллионов флоринов. Оказывается, Виссельбанк тайно давал ссуды правительству Нидерландов и Ост-Индской компании, что было прямо запрещено уставом банка, а это значит, мы можем предъявить иск к Королевству Нидерландов и потребовать вернуть вклад.

– Я не особо разбираюсь в юридических тонкостях, – признался Павел.

– Зато я – лучший адвокат, и если не в Соединённых Штатах Америки, то уж в Калифорнии-то точно, – без всякого пафоса, а так, как будто озвучил общеизвестную вещь, сказал Майкл Уолсон. – Так что поверьте мне на слово.

– Хорошо, – согласился Павел. – А о какой сумме идёт речь?

– Иван Ряхин как доверенное лицо Меншикова утверждает, что князь вложил в Виссельбанк в общей сложности шестьсот тысяч рублей, – ответил Уолсон.

– Сколько же это в современных рублях или в долларах?

– Деньги Меншикова переправлялись в Голландию в золотых червонцах Петра I. По весу эти монеты совпадали с голландскими дукатами и стоили в то время от двух до двух с половиной рублей. Таким образом, в Виссельбанк было вложено около двух тысяч двухсот фунтов золота, что по сегодняшней стоимости составляет шестьдесят пять миллионов долларов…

– Вот это куш! – воскликнул Чернышёв. – Ради такого стоит и посудиться!..

– Не спешите, Павел, – остудил пыл своего молодого собеседника Майкл. – Дело в том, что требовать у правительства Нидерландов компенсацию могут только законные наследники Александра Даниловича Меншикова, а ни вы, ни я таковыми не являемся.

– А они вообще-то существуют, эти наследники? – с сомнением в голосе спросил Павел.

– Удивительно, но существуют, – ответил Майкл Уолсон. – По прошествии трёх столетий после смерти князя Меншикова мне удалось разыскать четырёх его потомков, право наследования которых можно доказать в суде. Осталось только убедить этих наследников передать право требования к правительству Нидерландов мне.

– И для этого вам понадобился помощник?

– Такое щекотливое дело в одиночку провернуть сложно…

– Почему же вы выбрали именно меня?

– По трём причинам. Во-первых, у вас, несомненно, есть способности к делам такого сорта. Во-вторых, двое наследников князя проживают в России, а я, несмотря на то, что достаточно хорошо выучил русский язык, в российских реалиях разбираюсь неважно…

– А третья причина?

– Третью причину я вам раскрывать пока не буду. да она на самом деле не такая уж и существенная, – поморщившись, сказал Уолсон. – Ну так что скажете, Павел?

Чернышёв ответил не сразу, он некоторое время молча сидел и сосредоточенно смотрел на стоящую неподалёку церковь.

– Затея ваша, Майкл, довольно сомнительная, – наконец сказал Павел, хлопнув себя по коленке, – но, черт возьми, интересная! Стоит рискнуть. Опять же, сумма немаленькая. Вот только я пока не совсем уяснил для себя, что нужно делать…

– Как вы понимаете, выложить наследникам Меншикова начистоту то, что они могут оказаться владельцами многомиллионного состояния, – скверная идея, – сказал Майкл Уолсон. – Поэтому действовать придётся хитростью и обманом, то есть, собственно, так же, как вы и я это делали до сих пор…

– Согласен, – не моргнув глазом отреагировал Павел. – Понятно, что если кто-нибудь из наследников пронюхает о деньгах светлейшего князя, то нам с вами даже спасибо никто не скажет, а тогда и затевать всё это не стоит.

– Ну что, я так понимаю, мы с вами договорились? – сказал Уолсон, протягивая руку.

– Не совсем, – остановил его Павел. – Надо бы ещё обсудить условия нашего… так сказать… сотрудничества.

– Всё просто, – сказал Уолсон. – У нас четыре наследника. С одним из них я справлюсь сам, а в трёх остальных случаях вы мне помогаете. За это я готов выплатить вам по миллиону долларов за каждого наследника, в том случае, разумеется, если удастся взыскать деньги Меншикова с правительства Нидерландов.

– То есть вы мне предлагаете меньше пяти процентов и при условии, что дело выгорит? – уточнил Павел, лицо которого вытянулось от изумления после слов адвоката.

– Конечно, – уверенно подтвердил Уолсон. – А что вы хотели? Я всё-таки мастер аферы, а вы, уж извините, до моего уровня пока ещё не доросли. Кроме того, мною проделана вся подготовительная работа: найдены наследники князя Меншикова; собрана доказательная база для того, чтобы обосновать их право на наследство в суде. Я думаю, что предложенной мною суммы будет более чем достаточно.

– Знаете, Майкл, – сказал Павел после некоторой паузы, – если бы вы или кто-нибудь другой – без разницы – попросил меня оказать услугу по части организации некой махинации и посулил за это солидные деньги, я бы не раздумывая согласился. Однако вы предложили мне участвовать в деле, то есть работать на свой страх и риск, без гарантии на успех и на получение вознаграждения. При этом вы предлагаете мне пять процентов на том основании, что мои способности по сравнению с вашими ничто и большего якобы я не стою…

– Да, я так считаю, – отрезал Майкл Уолсон довольно сердитым голосом, – потому что ни вы сами, господин Чернышёв, ни ваши мелкие махинации не убедили меня в обратном.

– Так я вам докажу, что я в своём деле ничем не хуже вас, – глядя исподлобья на американца, проворчал Павел, – а в чём-то, может, и получше…

– Это вряд ли, – спокойно и демонстративно холодно возразил Уолсон. – Видимо, я в вас ошибся, и в качестве помощника вы мне не подходите, а потому – прощайте.

Майкл Уолсон встал со скамейки и размеренным шагом направился прочь.

– До скорой встречи, – проговорил ему вслед Павел Чернышёв.

Путешествие в другой вeк

– Запомните, сукины дети: на корабле капитан – Господь Бог, а я для вас – глас божий! – надорванным басом крикнул боцман.

Каждый день на большом трёхмачтовом торговом корабле начинался с этого крика, после которого матросы выполняли команды только бегом, изо всех сил шлёпая голыми пятками по палубе.

Плывущий по просторам Белого моря корабль, доверху нагруженный пенькой, воском, китовым усом и другими русскими товарами, принадлежал британской «Московской торговой компании» и держал курс к берегам Англии. Так уж повелось с незапамятных времён, что английские суда без помех и с немалой выгодой вывозили товары из Московии, но времена, как и всё на свете, меняются. На дворе стоял 1693 год, и стараниями русского царя Петра Алексеевича английские купцы постепенно утрачивали монополию на торговлю с Россией.

– Эй, мальчик, чего раззявился?! – гаркнул боцман молодому чернявому пареньку, засмотревшемуся на двух косаток, резвившихся справа по борту судна. – Гальюн сам себя не вымоет!

Паренёк проворно схватил кожаное ведро на верёвке и побежал к бушприту, под которым было устроено отхожее место для матросов. Служба юнги на английском торговом корабле не сахар, но деваться некуда – крутись весь день как белка в колесе. Разве что капитан нет-нет да и пожалеет мальчишку и пошлёт его «сбегать за трубкой». Тогда можно и передохнуть чуток.

Так уж получилось, что в море парнишка оказался, в общем-то, случайно. Искателем приключений он не был – приключения сами его нашли. Настоящее имя мальчика было Иван; по батюшке – Прокофьич. Родился он в городе Архангельске, потому-то и знал русский язык, а поскольку появился он на свет в семье корабельного мастера, то и грамоте был обучен сызмальства. Конец века семнадцатого – время великих перемен, а Архангельск – город портовый, необычный. Тут тебе и купцы богатые, и корабли иноземные, и матросы со всего света, и товары диковинные – нигде в России такого не встретишь.

В таком-то странном месте и сынишка у корабельного мастера Прокофия Ряхина родился особенный – не в отцовскую породу пошёл. Сам Прокофий уже в летах был, когда овдовел, но долго горевать не стал: взял себе другую жену – молодую, ладную, пригожую лицом. Поговаривали, что новая благоверная Ряхина целомудрием не отличалась и мальчонку прижила от иноземного купца, но то были только разговоры. Как бы там ни было, сынишка, названный Иваном, рос не по-русски черноволосым, черноглазым, не в меру шустрым, но смышлёным. Отец, понятное дело, прочил его себе в преемники, а потому с самых ранних лет озаботился обучением его не только грамоте, но также и другим наукам, необходимым для корабельного ремесла. Иван оказался к обучению способным, но уж слишком непоседливым. Часто убегал он из дома и шнырял в одиночку по городу. Ни с кем из сверстников дружбу он не водил, а больше всего любил бывать в тех местах, где собирались иноземцы. Моряки с иностранных судов (по большей части английских) облюбовали несколько трактиров, стоявших по соседству со складами. В одно из заведений, которое почище, Ивана не пускали: там собирались в основном офицеры и негоцианты, – зато в двух других он околачивался чуть ли не каждый день. Нахватавшись иноземных слов, он с грехом пополам освоил английскую речь, а со временем и голландский с немецким стал понимать (команды кораблей были многонациональными). Так и повелось: как наступало лето и в Архангельск приходили торговые корабли, Иван пропадал среди иноземцев, а после того, как навигация заканчивалась, возвращался домой и прилежно постигал науки.

В конце концов рассказы полупьяных матросов, конечно же, порядком приукрашенные, пленили воображение подростка, и в голове его прочно засела мысль о том, чтобы когда-нибудь уплыть из скучного и серого Архангельска и своими глазами повидать чужой удивительный мир. Тут надо сказать, что сами по себе морские приключения Ивана не прельщали, а уж терпеть в дальних плаваниях лишения, голод, болезни так и вовсе не входило в его планы. Мальчишке грезились большие богатые города, где те вещи, которые в Архангельске стоили очень дорого и считались диковинными заморскими редкостями, доступны чуть ли не каждому. Его воображение будоражили дальние страны Азии, богатые дорогущими специями и слоновой костью, манили колонии в Новом свете, где любой переселенец может без особого труда сказочно разбогатеть. Иван даже выбрал себе место, где бы он хотел жить, – город Бостон в Новой Англии.

Удивительно, что вместе с богатым воображением, рисовавшим заманчивые картины заморской жизни, маленький Иван обладал исключительным для ребёнка здравым смыслом. Он прекрасно понимал, что, будучи всего лишь мальчиком или даже подростком, о том, чтобы покинуть отчий дом, не могло быть и речи, а потому его планы пока что оставались только мечтой.

Всё изменил случай. Вдоволь наслушавшись рассказов об интересной и богатой жизни в Европе, четырнадцатилетний Иван почему-то решил, что иностранные корабли, стоящие на якоре на реке Двине, – это и есть частицы того иноземного мира, о котором он знал только понаслышке. Само собой появилось желание посмотреть какой-нибудь торговый корабль изнутри. Не то чтобы Иван не видел больших кораблей: на верфях Соломбалы строили всякие суда – смотри не хочу, но разве они могли сравниться с английскими? Однако на британских торговых судах была установлена железная дисциплина, и посторонних туда не пускали, но Иван решил рискнуть. Он заприметил подходящий корабль, который как раз загружался товарами, недолго думая залез в грузовую лодку и спрятался среди тюков и бочек.

Попав на английский корабль, Иван ничего особого там не увидел, да и посмотреть-то толком не получилось – шла погрузка и почти вся команда была на судне. А дальше случилась неприятность: забраться-то на корабль незаметно он смог, а вот как потом оттуда улизнуть, Иван не подумал, да и лодка, на которой он приплыл, разгрузившись, ушла к берегу. Делать нечего, пришлось ждать темноты. Как стемнеет, можно и вплавь до берега добраться; вода в Двине, правда, холодная даже в августе месяце, но зато плыть недалеко. Иван залез подальше в трюм, затаился и… уснул.

Пробудился Иван оттого, что корабль заметно качало, скрипели переборки, а с палубы доносились громкие крики команды. Пока не в меру любопытный подросток спал, окончившее погрузку торговое судно рано утром подняло якорь.

Так Иван Ряхин хотя и помимо своей воли, но всё-таки отправился в путешествие. В открытом море спрятавшегося мальчишку в конце концов обнаружили, но менять курс из-за такого пустяка капитан, естественно, не стал. За время плавания паренька не обижали; капитан даже немного привязался к расторопному и смышлёному русскому подростку, говорящему к тому же по-английски. Пользуясь случаем, Иван, уже знакомый с основными частями корабля и парусным вооружением, постарался получить мореходные навыки на практике, а заодно выучился писать и говорить без акцента по-английски.

Раз уж Иван остался на корабле и имел представление о морской службе, капитан английского торгового судна зачислил Ивана в команду юнгой, а по окончании плавания даже заплатил ему жалование.

Через месяц корабль вошёл в широкую бухту и бросил якорь на рейде какого-то города. Это был Саутгемптон – крупный английский торговый порт. Так мечта Ивана Ряхина осуществилась, правда, намного раньше, чем он ожидал. На прощание добряк-капитан пообещал на следующий год взять Ивана с собой в Архангельск, чтобы он смог попасть домой, но возвращаться на родину четырнадцатилетний юноша не собирался.

Очутившись не в самом большом английском городе, Иван был поражён его каменными зданиями и царившей вокруг деловой суетой. Контраст с Архангельском казался разительным. Всё здесь было не так, как дома, и впечатлённый Иван взирал по сторонам открыв рот, и его не покидало ощущение, что он очутился в другом веке, что здесь, в Англии, время как будто убежало вперёд, оставив Архангельск далеко в прошлом.

Впрочем, первоначальный восторг быстро прошёл, уступив место делам насущным. Жалования юнги должно было хватить на то, чтобы какое-то время кормиться и заплатить за скромный кров. А что делать дальше? Наняться матросом на какое-нибудь судно? Так поступало большинство моряков: едва ступив на твёрдую землю, они тут же оставляли заработанные в плавании деньги в портовых тавернах и городских притонах, а потом возвращались в порт, чтобы в очередной раз завербоваться в судовую команду. Англия вовсю наращивала объёмы колониальной и европейской торговли; на многочисленных верфях не переставая строили и спускали на воду новые корабли, так что моряков постоянно не хватало.

Однако не для того Иван Ряхин сбежал из Архангельска, чтобы стать простым моряком. Первые несколько дней он бродил по городу, заходил в лавки, сидел в тавернах, приглядывался и прислушивался. В один прекрасный момент к нему привязался какой-то молодой мужчина в потрёпанной морской форме явно с чужого плеча и с нагловатым лицом.

– Ты, я вижу, парень неглупый, – по-свойски подмигнув, сказал наглый тип, обращаясь к Ивану. – Хочешь заработать? – спросил он и, не дожидаясь ответа, заговорил вполголоса, оглядываясь по сторонам. – Мне срочно нужно разменять крону. Ты можешь заплатить за неё всего пятьдесят пенсов. Остальное твоё.

«Моряк» вытащил из кармана монету и, едва показав её, зажал в кулаке. Поначалу Иван несколько растерялся, но потом быстро сообразил, что к чему.

– А почему ты меняешь крону на пятьдесят пенсов?[1] – спросил он.

Парень, видимо, был не семи пядей во лбу, потому как к такому, в общем-то, вполне ожидаемому вопросу был, видимо, не готов и понёс нечто невразумительное:

– Мне позарез нужны мелкие деньги, чтобы расплатиться с моим хозяином за разбитые бутылки, а у меня, как назло, только серебряная крона. Менять никто не хочет, а если я не отдам до полудня, хозяин наложит на меня штраф в два раза больше…

– Хорошо, – сказал Иван, засунув руку в карман, где звякнули деньги, – только дай-ка мне сначала твою крону посмотреть.

– Заплати пятьдесят пенсов, тогда получишь, – заявил парень.

– Ну как знаешь, – равнодушным тоном сказал Иван и сделал шаг в сторону, как будто собираясь идти своей дорогой.

– Ладно, ладно, – тут же согласился парень, – на, смотри…

Крона, конечно же, оказалась фальшивой, но наивная попытка простоватого жулика его облапошить неожиданно навела Ивана на светлую мысль. В его голове созрел некий план.

Поскольку, как уже говорилось, получившие жалование моряки, прежде чем снова уйти в море, спускали заработанное на выпивку и женщин, Иван справедливо решил, что он сможет найти их деньгам лучшее применение. Своё жалование – девять шиллингов и шесть пенсов он потратил с пользой: справил себе сюртучишко дешёвенького сукна, простенькие чулки, башмаки и ещё купил тяжёлую амбарную книгу, после чего стал похож на ловкого мальчишку-посыльного из торговой конторы, которых было множество в портовых городах. Вышло недорого – осталось три шиллинга с мелочью.

Придуманное им действо Иван разыграл в одной из таверн для моряков. Выбрал ту, что почище и где хозяйкой была женщина, чтобы сильно не побили, если что-нибудь пойдёт не так. Молодой человек попросил кружку пива и уселся за стол, стоящий на видном месте. Не прошло и получаса, как в таверну ввалился пьяненький матрос. Оглядевшись по сторонам, он хоть и не сразу, но всё же заметил Ивана и, шатаясь, подошёл к его столику.

– Ага! Вот ты где! – выпалил он. – А ну давай, как обещал…

Верни мои деньги и плати три шиллинга.

Такой поворот событий заставил других посетителей таверны, кроме совсем уж пьяных, обратить внимание на Ивана. Назревало что-то необычное, и выпивохи с интересом ждали, что будет дальше.

Иван строго посмотрел на требующего деньги моряка и с важным видом открыл толстую книгу.

– Сейчас посмотрим, – сказал он. – Как там тебя?..

– Питер Мортон, – ответил выпивоха.

– Да, есть такой, – поводив пальцем по страницам книги, сообщил Иван. – Тебе причитается шесть шиллингов и ещё три шиллинга – доход на твой вклад, – парень отсчитал девять монет и протянул матросу перо. – Вот здесь распишись, – показал он пальцем место в книге. – Умеешь писать-то?.. Если нет, поставь какой-нибудь знак…

После расчётов Питер Мортон незамедлительно кинулся к хозяйскому столу за выпивкой, чтобы отметить удачную сделку, а Ивана обступили со всех сторон и стали расспрашивать, что же такое сделал матрос, что ему причиталась такая плата.

– Этот моряк, – изрёк с необыкновенной важностью малолетний финансист, – вместо того, чтобы пропить жалование перед тем, как уйти в новый рейс, вложил деньги в дело и сегодня получил их назад с прибылью – половину от вложенного капитала.

– А ты сам-то кто такой? – недоверчивым тоном спросил один из выпивох.

– Я Джордж Рихардс, служу в конторе компании Артура Хаксли, – с гордостью сообщил Иван. – Этой конторе доверяют деньги не только простые моряки, но и судовладельцы, купцы и даже аристократы. Многие из вкладчиков уже разбогатели. Вы тоже можете внести деньги; мы принимаем вклады от пятидесяти пенсов. Всё лучше, чем спустить всё, что у вас есть, на выпивку, а в плавании деньги всё равно ни к чему.

Матросы недоверчиво загалдели, хотя кое-кто из них всё же задумался: парнишка-то дело говорил, да и куш обещал хороший. А если это обман?.. Общее мнение высказал пожилой матрос с огрубевшей от морских ветров кожей на лице и с покалеченной рукой, на которой не хватало двух пальцев.

– Ищи дураков, парень, – сказал он, но безо всякой злобы и довольно неуверенным голосом. – Мы тебе отдадим денежки, а ты дашь дёру…

Тут вперёд выступил молодой моряк в помятой форме, который с размаху хлопнул на стол, за которым сидел Иван Ряхин (теперь уже Джордж Рихардс), серебряную монету.

– Я завтра ухожу в Валетту и готов вложить крону, – заявил моряк. – Сколько мне заплатят, когда я вернусь?

– Два шиллинга и шесть пенсов, – ответил новоявленный Джордж, – если заберёшь свою крону не раньше, чем через три месяца.

– Годится, – согласился матрос. – Я уже давал им деньги в рост, – пояснил он остальным посетителям таверны. – Платят, как и обещают, без обмана.

Джордж Рихардс записал вкладчика в книгу, дал ему расписаться, после чего встал, захлопнув свой фолиант, и громко заявил:

– Раз больше никто не хочет разбогатеть, пойду в другое место.

После этих слов отбоя от моряков, желающих вложить заработанные гроши, не стало. Вносили в основном немного: два-три шиллинга, у кого они были, но в конце концов служащий конторы Артура Хаксли смилостивился и снизил сумму минимального вклада до пяти пенсов.

Таким образом, затея Джорджа блестяще удалась. Моряка, которому он вернул шесть шиллингов и заплатил ещё три, Джордж подкараулил возле таверны. Матрос был уже достаточно пьян, но всё равно рвался за новой порцией горячительного. Джордж поспорил с ним, что тот не сможет обойтись без выпивки ни одной минуты. Моряк с пьяных глаз заявил, что ему отказаться от спиртного – раз плюнуть. Договорились, что моряк отдаст Рихардсу все деньги, что у него есть – шесть шиллингов – если не сможет вытерпеть, пока часы на башне городской ратуши не отсчитают один час, а зайдёт в таверну раньше этого срока. Джордж в качестве залога взял у него шесть шиллингов и пошёл в таверну. Матрос, естественно, выиграл «спор» и по уговору получил назад свои деньги, а Джордж добавил к ним три свои последние шиллинга, которые он «проспорил». Ну а парень, пытавшийся накануне всучить Джорджу фальшивую крону, остался весьма доволен, получив за сыгранную им роль вкладчика пару пенсов.

Придумав столь изящный способ отъёма у моряков остатков их жалования, Джордж Рихардс особо не рисковал. Хорошо подгулявшие матросы уйдут в плавание, а потом и не вспомнят об отданных в рост нескольких пенсах, а если кто и вспомнит – тоже не беда: когда они вернутся назад, Джорджа уже и след простынет. Единственные, кто мог воспротивиться махинациям русского паренька, так это владельцы злачных мест, поскольку именно они забирали у матросов деньги, которые, если бы не

Рихарде, моряки попросту бы пропили. Понимая это, Джордж побывал в каждом из портовых заведений для моряков только один раз.

После того как таверны закончились, Джордж Рихарде поскорее убрался из Саутгемптона и перебрался в Бристоль, где проделал ту же махинацию. Посетив почти все портовые города Англии и Шотландии, Джордж сколотил приличный капитал, однако риск рано или поздно попасться заставил его заняться чем-нибудь другим.

Вскоре в Лондон прибыло судно из Роттердама, с которого на берег английской столицы сошёл молодой, но уже достаточно богатый голландский коммерсант Йоханнес ван Рихт (на всякий случай Джордж Рихардс сменил и имя, и национальность). Новоявленный негоциант стал усиленно интересоваться лондонскими торговыми предприятиями, но вскоре понял, что на торговле много не заработаешь. Ван Рихта больше заинтересовала Королевская биржа в Лондоне, которая ещё несколько лет назад была исключительно товарной, а теперь там вовсю торговали акциями разных компаний и долговыми расписками. Однако прожжённые биржевые маклеры, торгующие ценными бумагами, предпочитали договариваться, совершать сделки и осуществлять расчёты отнюдь не в здании биржи. Они оккупировали расположенные на близлежащих улочках кофейни, где и происходили операции с ценными бумагами, а излюбленным местом сборища брокеров был кофейный дом «У Джонатана».

Вот по этим-то кофейням и ходил Джордж Рихардс (теперь уже Йоханнес ван Рихт). Коммерсант, несмотря на молодость, обладал похвальной осторожностью и сделок пока что не совершал – всё больше смотрел, слушал и мотал на ус.

Однажды, когда Йоханнес, как обычно, околачивался в заведении «У Джонатана», в кофейный дом вошли трое молодых мужчин необычного вида. Одеты они были вроде бы в европейское платье, но сидело оно на них на всех как седло на корове. Вдобавок молодые люди никаким боком не походили на биржевых дельцов. Все маклеры как по команде прекратили обычный галдёж и уставились на вновь прибывших. Сразу было видно, что эти люди – иностранцы и в кофейню «У Джонатана» зашли случайно.

Впрочем, особого интереса новые посетители не вызвали; здесь, в кофейне, люди занимались делом, и уже через минуту на иностранцев никто не обращал внимания, за исключением Йоханнеса ван Рихта. Как только он увидел вошедших, у него ёкнуло сердце: ван Рихт безошибочно узнал своих соотечественников. Как будто в подтверждение его догадки один из русских – парень лет двадцати пяти, стройный, с тёмными слегка вьющимися волосами, тонкими, но в то же время волевыми чертами лица и глазами с хитринкой – подошёл к хозяину кофейни и стал что-то ему объяснять, стараясь перекричать всеобщий гам. Слушая чудовищную смесь голландских, немецких и русских слов, хозяин только разводил руками не в силах понять, что от него хочет этот приезжий.

Остаться в стороне ван Рихт не мог; он подошёл к соотечественнику, силящемуся что-то объяснить хозяину, и по-русски спросил:

– Помощь требуется?

Молодой человек резко обернулся и уставился на Йоханнеса.

– Никак наш – русский?! – обрадованно воскликнул он.

Так Йоханнес ван Рихт познакомился с Александром Даниловичем Меншиковым, прибывшим в Англию в свите российского царя Петра Алексеевича.

Зелёные страсти

– Дорогая, может быть, на этот раз не так экстремально? – осторожно спросил Хельмут жену. – Перформанс из лежащих в гробах людей в Трептов-парке – всё-таки чересчур…

Гретхен не ответила. Показав рукой на часы и одновременно дожёвывая булочку, она пять раз пробежала по просторной гостиной от дверей спальни до кухонного стола и обратно. По дороге Гретхен умудрилась хлебнуть кофе, схватить со стола и съесть пару булочек с джемом и забросить в рот немного сухофруктов, не переставая на ходу одеваться и собирать вещи.

К тому, что его супруга вечно спешит, суетится, судорожно хватается за тысячу дел одновременно и ничего не успевает, Хельмут давно привык, но к чему он никак не мог привыкнуть, так это к постоянным неприятностям, в которые попадала жена и он сам заодно с ней. Не то чтобы Гретхен Гофман, как громоотвод, притягивала к себе напасти, наоборот – она сознательно их создавала, не представляя себе иного существования.

Когда-то пылкий юноша Хельмут Гофман, только что закончивший Технический университет, горел желанием поучаствовать своими знаниями и навыками в наступающей информационно-технической революции, о которой в то время все только и говорили. Он разослал резюме в несколько крупных промышленных компаний и уже получил пару интересных предложений, но тут он случайно познакомился с молоденькой девушкой, перевернувшей его представление об окружающем мире. Юная Гретхен вместе с ещё несколькими девушками и молодыми людьми приковали себя наручниками к дверям штаб-квартиры одного из гигантов германской промышленности, куда как раз в это время и направлялся на собеседование Хельмут.

Акция молодёжи, направленная на борьбу с глобальным изменением климата, в котором, видимо, и была повинна компания, пригласившая Хельмута Гофмана на собеседование, закончилась в полицейском участке, куда угодил и сам Гофман, поскольку он попытался защитить симпатичную экоактивистку от стражей порядка. Там-то Хельмут и узнал, что современные технические достижения, основы которых он изучал в университете, на самом деле являются абсолютным злом, а главные злодеи на планете – алчные коммерсанты, не брезгующие ничем, чтобы получить прибыль, и, конечно же, продажные политики, поддерживающие это безобразие. С того дня Гретхен и Хельмут стали единомышленниками, а ещё через несколько лет – мужем и женой.

С тех пор прошло без малого пятнадцать лет. Хельмут Гофман подрастерял боевой пыл и превратился в скромного муниципального служащего – инженера в городской газовой компании, ибо, несмотря на серьёзность проблем человечества, семью надо было чем-то кормить. Гретхен – другое дело. Неутомимая революционерка не то, что не оставила дело борьбы за судьбу планеты, а буквально превратила его в смысл жизни, несмотря на наличие мужа и двоих сыновей-погодков.

Хельмут поначалу надеялся, что со временем его супруга успокоится, и возлагал большие надежды на рождение ребёнка, но Гретхен с годами стала ещё активней участвовать в экологических акциях, становившихся, к тому же, всё более радикальными, и рождение сначала одного, а потом и второго сына её не остановило.

Сказать, что Хельмуту такая семейная жизнь не нравилась, – ничего не сказать! Однако самым скверным было то, что в своём недовольстве поведением супруги Хельмут Гофман оказался в одиночестве. Все их знакомые как один восхищались благородными целями жены и её самоотверженностью. Родители Гретхен гордились ей и наперебой хвастались достижениями их дочери на поприще борьбы за сохранение живой природы (на самом деле более чем скромными). Даже мать самого Хельмута, хотя и не одобряла пренебрежительное отношение невестки к семейным обязанностям, на словах поддерживала её природоохранительную деятельность. А как же иначе? Хельмут тоже вынужден был смириться, потому как в противном случае он рисковал прослыть в глазах окружающих противником защиты живой природы.

До поры до времени Гофман крепился, но в конце концов он просто-напросто устал. Устал смертельно, до такой степени, что всерьёз подумывал о том, чтобы послать такую жизнь ко всем чертям. Хельмуту надоели назойливые журналисты, частое общение с полицией, вечно торчащие у них дома экзальтированные личности, постоянные разговоры о каких-то акциях, то, что все заботы о доме и детях свалились на его плечи, наконец.

Назревал развод, но к таким решительным шагам Хельмут был не готов. Делить имущество, объяснять сыновьям, что их папа и мама больше не будут жить вместе, – Гофмана пугали даже мысли об этом. Единственное, на что у него хватило решимости, – серьёзно поговорить с женой о дальнейших отношениях в семье, но разговор этот всё время откладывался вплоть до сегодняшнего воскресного утра, когда жена, заранее не предупредив, вдруг засобиралась на встречу по поводу очередной протестной акции.

Гофман печально посмотрел на красиво сервированный стол, надкусанные булочки, чашки с кофе, вазочки с джемом. Семейный завтрак в выходной день снова не состоялся. Домашний уют, о котором всегда мечтал Хельмут и который он наперекор жене старательно пытался создать, в очередной раз рассыпался у него на глазах.

– Гретхен, – сурово сдвинув брови, громко сказал он, – нам надо с тобой поговорить!

– Да, конечно, дорогой, – не переставая жевать, сказала жена, на ходу чмокнув его в щёку.

– Это очень серьёзно!

– После, Хельмут… Я спешу на встречу с одним человеком… Он сочувствует нашим идеям и вроде бы готов выделить средства на предстоящую акцию… Поговорим, когда я вернусь…

– Но меня не будет дома; я обещал мальчикам сводить их в Технический музей.

– Пока, дорогой…

За Гретхен захлопнулась входная дверь.

«Ладно, – смирился Гофман, – отложим объяснения до вечера, когда дети заснут… – успокоил он сам себя. – Или до следующего воскресенья… Хотя у Гретхен в те выходные вроде бы какой-то флешмоб у Бранденбургских ворот…»

Гретхен Гофман, между тем, бежала к станции подземки, подпрыгивая на каблуках (ради важной встречи она решила надеть деловой костюм и туфли). Гретхен, как обычно, опаздывала; новый знакомый – видный зоозащитник и общественный деятель – назначил ей встречу на девять утра в воскресенье. Немного смущало то, что встречаются они в «Макдоналдсе» у «Чекпойнт Чарли» на Фридрихштрассе, но, в конце концов, это не столь важно. Главное, что совместная с зоозащитниками акция может получиться по-настоящему грандиозной и вызовет реакцию не только в Германии, а может быть, и на общеевропейском уровне.

Вбежав в переполненный и шумный зал ресторана в четверть десятого, Гретхен растерянно обвела взглядом многолюдный зал, и тотчас же из дальнего угла ей замахал рукой какой-то мужчина.

– Вы Майкл? – спросила экоактивистка. – Извините, я немного опоздала…

– Доброе утро, фрау Гофман, – встав из-за стола, несколько церемонно представился мужчина, слегка наклонив голову. – Не желаете ли позавтракать? Я рискнул заказать для вас капучино и пирожки с ягодами…

Выглядел он совсем не так, как представляла себе Гретхен. До этого их с зоозащитником общение происходило исключительно путём переписки в мессенджере. Вместо молодого, дерзкого и немного наивного энтузиаста – типичного защитника животных – на встречу пришёл солидного возраста респектабельный мужчина с хорошими, хотя и несколько старомодными манерами, в деловом костюме и с портфелем для бумаг. Говорил он по-немецки довольно чисто, но с сильным акцентом.

– Здравствуйте, – сказала немного растерявшаяся Гретхен. – Вы ведь Майкл Уолсон из Free animals – американской организации по защите прав животных?

– Именно так, – подтвердил Уолсон. – Мало того, я ещё и соучредитель этой организации.

Гретхен уселась за стол и на секунду замолчала, соображая, что сказать.

– Вы, я вижу, удивлены, – прервал паузу Уолсон. – Наверно, представляли себе защитника животных как-то иначе?

– Ну да… – смутившись, ответила Гретхен.

– Дело в том, что наша организация делает ставку не на громкие пиар-акции, а на судебные процессы, – пояснил Майкл Уолсон. – Юристы Free animals успешно судятся с компаниями, работающими в пищевой промышленности, подают иски против правительственных структур, властей штатов и даже против федерального правительства.

Гретхен такое объяснение не особо понравилось, ибо в её представлении настоящая борьба на благо человечества должна ужасать и шокировать общественность яркими и провокационными акциями, а не сводиться к скучным судебным заседаниям.

Видя, что собеседница явно разочарована, зоозащитник тут же себя поправил:

– Но и публичными протестами мы не пренебрегаем. Вы же наверняка знаете об атаке на Калифорнийский университет, в котором ежегодно гибнут тысячи подопытных животных?

– Да, я слышала что-то такое…

– Ну уж о том, как в штате Оклахома наши активисты с помощью пожарной машины залили искусственной кровью площадь перед мясоперерабатывающим заводом, вы уж точно в курсе?

– Наверняка это было эффектно, – довольно кисло похвалила Гретхен представителя американской организации. – Правда, мы – то есть я и мои единомышленники – считаем, что для благополучия нашей планеты более важно сохранение растительности, поскольку именно растения поглощают львиную долю окиси углерода.

– Ну так и наша организация отнюдь не против сокращения выбросов парниковых газов, – заверил Уолсон.

– Вообще-то метан тоже относится к парниковым газам, и в этом смысле он даже опасней окиси углерода, а основной источник метана – животные.

– Но ведь климатические изменения ведут в том числе к исчезновению многих видов животных и растений?

– Безусловно.

– Ну вот, видите? Я же говорю, что у нас с вами много общего.

– Так что всё-таки по поводу нашей совместной акции? – вернулась к главной заботе Гретхен.

– Идея мне чрезвычайно понравилась, – с энтузиазмом ответил Уолсон. – Только я не совсем понял, что конкретно будет символизировать ваш перформанс.

– Это же очевидно! – оказавшись в своей стихии, стала с жаром объяснять Гретхен. – Только представьте себе: на газоне Трептов-парка ровными рядами стоят открытые гробы. В каждом гробу лежит «покойник» – кто-нибудь из наших. Все одеты в белые саваны, и у каждого на лице противогаз. Они символизируют погибающее человечество, которому стало нечем дышать от выбросов в атмосферу… Конечно, эффектней было бы всё это сделать перед зданием Рейхстага, но там мало места, да и полиция не даст, но в любом случае повышенное внимание к нашей акции обеспечено.

– Даже не знаю, что сказать, – заметил явно впечатлённый Уолсон. – Задумано грандиозно, и уж что-что, а без внимания это действо точно не останется.

– В том-то и дело, что для реализации перформанса много чего нужно сделать: приобрести гробы, пошить саваны, найти противогазы. Плюс всё нужно делать быстро, чтобы нас не успели остановить. Значит, потребуются транспорт, грузчики, ну и много чего ещё по мелочи… – стала объяснять Гретхен.

– Понятно, – прервал её Уолсон. – А какими ресурсами располагает ваша организация?

– Я, к сожалению, не могу сказать, что представляю организацию, – осторожно подбирая слова, попыталась объяснить фрау Гофман. – У нас скорее союз единомышленников, и мы пока не создали какой-то постоянной структуры, но работаем в этом направлении… В общем, денег у нас нет…

– Да, задача… – задумчиво протянул зоозащитник. – Как тут не заметить, что наша тактика подачи судебных исков вполне себя оправдывает – она приносит неплохие деньги.

– Так вы готовы поучаствовать в акции?

– В принципе да, но…

– Вас что-то смущает? – быстро спросила Гретхен, боясь спугнуть удачу.

– Сколько человек будут участвовать в перформансе? – задал встречный вопрос Уолсон.

– Человек двадцать-тридцать мы, я думаю, наберём.

– Ну, это ни о чём! Для более или менее весомого общественного резонанса нужно не меньше сотни.

Гретхен только руками всплеснула.

– Где же мы найдём столько добровольцев?! – воскликнула она. – Да и стоить это будет…

– Ну за деньгами дело не станет, да и с добровольцами мы вам поможем, – заверил Уолсон.

– Это было бы просто замечательно!

– Но есть один нюанс…

– А в чем дело? – насторожилась Гретхен.

– Видите ли, фрау Гофман, – сказал зоозащитник, – ваша акция никак не затрагивает проблемы защиты животных, а ведь именно это основная цель Free animals.

– Но мы что-нибудь придумаем… В какие-то гробы можно положить чучела животных, – тут же нашлась Гретхен.

Уолсон на минуту задумался и, покачав головой, сказал:

– Не думаю. Во-первых, мы вряд ли найдём достаточное количество чучел животных, а во-вторых, использование изделий из шкур убитых зверей… Это полностью противоречит нашим принципам… У меня другое предложение.

– Да, да, я слушаю.

– Наша организация готовит иск к правительству Нидерландов, – стал объяснять Майкл Уолсон. – Суть его сводится к тому, что своей программой по осушению земель, названной проектом «Зёйдерзе», они наносят непоправимый вред фауне региона. Превращение дна отгороженных от моря заливов в так называемые польдеры – насыщенные водой поля и луга – приводит к резкому сокращению популяции птиц и даже к исчезновению некоторых видов. Хорошо бы, если этот иск будет подан от имени такой известной экоактивистки, как вы. Тогда шансы на успех будут значительно выше. Нет, нет, – поспешил заверить Гретхен зоозащитник, видя, что та собирается возразить, – вам не придётся самой подавать в суд. Все хлопоты мы берём на себя. От вас требуется только подписать бумагу о том, что вы передаёте мне права требования компенсации к Королевству Нидерландов, а уж наши юристы будут заниматься судебным процессом. Ну как? По рукам?

– Видите ли, – с трудом подбирая слова, ответила расстроенная до слёз Гретхен, – я никак не могу подавать в суд на правительство Нидерландов.

– Почему же? – спросил удивлённый Уолсон.

– Дело в том, что обширные территории этой страны находятся ниже уровня моря. Это означает, что в условиях глобального потепления даже небольшое повышение уровня мирового океана грозит Нидерландам масштабными затоплениями. Поэтому правительство страны со всей серьёзностью относится к проблеме выбросов парниковых газов. Мало того, они сотрудничают с защитниками природы и постоянно выделяют гранты на экологические мероприятия, – Гретхен тяжело вздохнула, печалясь по поводу своей, видимо, уже несостоявшейся акции. – В общем… с моей стороны подавать иск против голландских властей было бы чёрной неблагодарностью.

Майкл Уолсон выслушал объяснения Гретхен очень внимательно и переубеждать активистку не стал.

– Хорошо, – сказал он. – Нет так нет. Настаивать я не буду… но. в вашей акции всё-таки поучаствую. Очень уж мне понравилась идея с гробами.

– Правда?! – просияв, воскликнула Гретхен. – Не знаю, как вас благодарить!

– Может быть, потом. когда-нибудь. и вы чем-то поможете нашей организации, – великодушным тоном сказал Уолсон.

– Конечно! – с жаром пообещала экоактивистка.

Вскоре окрылённая Гретхен Гофман вернулась домой. Её так и распирало поделиться удачей с мужем, но, увы, Хельмута дома не оказалось. Он, как и обещал, отправился с сыновьями в берлинский Технический музей, о чем Гретхен, конечно же, напрочь забыла.

Хельмут Гофман в это время бродил по огромному зданию музея под подвешенными к потолку самолётами времён Первой и Второй мировых войн. Вскоре дети утомились, и Хельмут решил, что осмотр экспозиции они закончат в залах, посвящённых истории связи. Здесь были выставлены всевозможные телекоммуникационные устройства – от самого раннего телефонного аппарата конструкции Александра Белла до первой модели iPhone.

Когда Хельмут с детьми подошли к витрине со знаменитым изделием компании Apple, там стоял и внимательно рассматривал смартфон довольно молодой высокий мужчина, красиво, но неброско одетый и с кожаной папкой для бумаг под мышкой.

– Ну всё, ребята, – сказал Гофман сыновьям, – пора домой.

– Не стоит спешить, – вдруг ни с того ни с сего сказал человек с папкой, оторвавшись от созерцания iPhone. – Позвольте детишкам немного передохнуть и послушайте, что я вам скажу.

Пользуясь передышкой, утомившиеся сыновья тут же уселись на стоящую рядом скамейку, а Хельмут внимательно оглядел незнакомца, но никого из его близких и не очень знакомых он даже не напоминал. Говорил мужчина по-английски, что, в общем-то, было неудивительно – в берлинском Техническом музее всегда было множество туристов.

– Вы меня не знаете, герр Гофман, – заверил незнакомец. – Моё имя Пауль Шварц, и у меня к вам небольшое дельце.

– Я вас слушаю, – согласился Хельмут.

– Хочу вам по секрету сообщить, что ваша супруга затевает грандиозное шоу в Трептов-парке, – сказал назвавшийся Паулем Шварцем человек.

– Я об этом знаю, – кивнул Гофман, – но задуманная моей женой акция вряд ли состоится: у Гретхен нет денег для реализации.

– Дело в том, что некие доброжелатели обещали помочь с финансированием этого так называемого парада покойников.

– Какие ещё доброжелатели?

– Американская организация по защите животных Free animals.

– А что, моей жене уже недостаточно борьбы против вырубки лесов? – довольно нелюбезно спросил Гофман. – И она ещё и за спасение животных взялась.

– Вообще-то фрау Гофман предпочитает вести борьбу с крупными европейскими и американскими компаниями, – слегка улыбнувшись, заметил Пауль Шварц, – и я её понимаю. Настоящая экологическая катастрофа творится в беднейших странах, куда экозащитники и экозащитницы предпочитают не соваться.

Намного приятнее протестовать в относительно благополучных государствах. Оно, к тому же, и безопасней.

– А от меня-то вы что хотите? – с нескрываемым раздражением спросил Хельмут.

– Я хочу, чтобы вы не предпринимали необдуманных действий, которые могут сильно навредить и фрау Гофман, и вам, – ответил Шварц внезапно жёстким тоном, но всё с той же благодушной улыбкой на лице. – Вы ведь собираетесь обратиться в полицию и сделать всё, чтобы протестная акция сорвалась, – уверенно сказал он, глядя на Хельмута в упор.

– Откуда вы знаете, что я собираюсь сделать? – немного струсив, произнёс Гофман.

– Мне так показалось. – сказал в ответ Шварц. – Советую вам ничего этого не предпринимать; в противном случае ваша супруга и вы окажетесь в очень скверной ситуации, и дай бог, если всё обойдётся тюремным заключением, а не чем-нибудь похуже.

– Но я, собственно, не понимаю, что такого. – начал уже не на шутку испугавшийся Хельмут.

– Нечего и понимать! – довольно резко перебил его Шварц. – Лучше поверьте мне на слово и послушайтесь моего совета! А если акция в Трептов-парке пройдёт так, как планирует фрау Гофман, или немного иначе, – добавил Пауль Шварц, сбавив тон, – то всё устроится как нельзя лучше. Ваша жена, во всяком случае, уж точно не захочет продолжать с таким же рвением свою экозащитную деятельность, а займётся семьёй и детьми. Вы же этого хотите, герр Гофман?

– Что же я должен делать? – растерянно спросил Хельмут.

– Пока что ничего, – ответил Шварц, – а когда придёт время, я вам скажу. До скорой встречи, герр Гофман.

Не дожидаясь ответа, Пауль Шварц ушёл, а Хельмут ещё какое-то время сидел на скамейке в музейном зале, пока утомившиеся дети не заставили его отправиться домой.

Дело прежде всего!

В самом сердце тесного, суетливого и дурно пахнущего Лондона широко раскинулся сверкающий зеленью и благоухающий цветами райский уголок – знаменитый Гайд-парк. Сюда стекалась жаждущая отдыха и приятной глазу зелени праздная публика. Погода вполне располагала к прогулкам на природе – лето 1699 года выдалось на удивление тёплым.

По тенистой аллее парка немного в стороне от гуляющих, потупив голову и сосредоточенно глядя себе под ноги, не спеша двигался невысокого роста, но необычайно стройный молодой человек со смугловатым лицом. Одет он был в голубой бархатный кафтан, перевитый серебряными шнурками, а на его голове красовался парик последнего фасона, да и весь вид молодого человека красноречиво свидетельствовал о том, что он, несомненно, принадлежит к той немногочисленной части лондонского общества, которой судьбой было даровано право наслаждаться радостями безбедной жизни, не утруждая себя излишними заботами о хлебе насущном.

Впрочем, отдыхать коммерсанту голландского происхождения Йоханнесу ван Рихту было некогда; гуляя в парке, он сосредоточенно размышлял.

Постоянные визиты Йоханнеса ван Рихта в кофейные дома Лондона, где вершили финансовые дела английские брокеры, принесли результаты. Он постепенно освоил механизмы торговли ценными бумагами, изучил приёмы биржевых дельцов, а самое главное – завёл полезные знакомства. Крупные и не очень биржевые воротилы к молодому голландцу скоро привыкли и стали считать его своим. Только вот сам Йоханнес в биржевых спекуляциях разочаровался. Оно и понятно: брокеры зарабатывали на малейших изменениях стоимости ценных бумаг, и чтобы получить сколько-нибудь значимую прибыль, суммы сделок должны быть очень большими. Для этого требовался солидный капитал, чтобы иметь возможность заключать крупные сделки, или же хорошая репутация, чтобы получить кредит. У ван Рихта не было ни того, ни другого. Те монеты, что он насобирал по портовым тавернам, казались ему огромными деньгами, но, узнав о суммах обычных биржевых сделок, Йоханнес понял, что у него в кармане имеются лишь жалкие гроши. В Лондоне о нём достоверно никто ничего не знает, а это значит, что кредит ему не откроют. Можно было вложить в ценные бумаги и те небольшие средства, которыми он располагал, но такие операции сразу же отправят ван Рихта в разряд мелких игроков, и солидные брокеры, с которыми он с трудом завязал знакомства, потеряют к нему интерес.

В общем, Йоханнес ван Рихт так и не заключил ни одной сделки с ценными бумагами, но продолжал жить на широкую ногу, изображая из себя богатого коммерсанта. Размышления молодого человека о том, как бы разбогатеть быстро и без особого труда, предсказуемо привели его к идее о том, что неплохо бы торговать не ценными бумагами чужих компаний, а своими собственными. Тут уже совсем другая прибыль, но беда в том, что существующие в Британии акционерные общества (к тому времени счёт их уже шёл на тысячи) заняли все прибыльные направления торговли. Эти общества благополучно вывозили из Азии шёлк, фарфор, пряности и красители, из Америки – чугун, рис, табак и пшеницу, из России – меха, парусину, пеньку и железо, и не было ни одного товара, торговлю которым не прибрали бы к рукам предприимчивые акционеры.

Всё же Йоханнес не терял надежды что-нибудь придумать, потому как он уже привык к образу жизни богатого негоцианта, и в этом смысле Лондон ему очень даже нравился. Ван Рихт жил в роскошных апартаментах, не скупился на еду и развлечения, одевался по последней моде, но деньги его быстро таяли.

Об этом-то и размышлял Йоханнес по вечерам, прогуливаясь в одиночку в Гайд-парке. Это излюбленное место для прогулок в ту пору было не особенно безопасным для лондонской публики, а потому знатные и богатые люди, как правило, проводили время в Кенсингтонской части парка, совершая прогулки, не покидая своих экипажей. Вереница карет и носилок неспешно двигалась по аллее вокруг пруда и по единственной освещённой масляными фонарями дороге. Ван Рихт же предпочитал бродить пешком – так лучше думалось, и однажды добродился. Дурная слава Гайд-парка появилась не на пустом месте. Лондонцев здесь грабили с пугающей регулярностью; кроме того, глухие уголки парка постоянно становились местами кровавых дуэлей.

Однажды вечером Йоханнес ван Рихт забрёл подальше в парк и, задумавшись, не заметил, как наступили сумерки. Решив, что пора идти ужинать, голландский коммерсант повернул к воротам, но тут из-за кустов вынырнули две тени, оказавшиеся потрёпанными и заросшими щетиной субъектами. В намереньях колоритной парочки сомневаться не приходилось, и Йоханнес, оглянувшись по сторонам, стал прикидывать, в какую сторону ему лучше всего удирать. Грабители, видимо, поняли, что их жертва готова сбежать, и немедля приступили к делу: один из них зашёл ван Рихту за спину, и молодой человек ощутил, как в его бок упёрлось лезвие; второй бандит вытащил из-за пояса короткий нож и сиплым пропитым голосом потребовал отдать ему кошелёк и украшения. Вот только не знали остановившие богато одетого юношу грабители, что сызмальства привыкший к дракам архангельский паренёк ещё и прошёл матросскую школу на английском корабле. Йоханнес вспомнил трюк, которому его научил старый боцман, и, сделав вид, что до смерти напуган, засунул руку под камзол, чтобы доставать кошелёк. При этом его локоть как бы случайно отвёл держащую нож руку стоящего за спиной грабителя. В следующий миг ван Рихт что есть силы ударил бандита затылком в лицо, а вместо кошелька в руке Йоханнеса сверкнул лезвием складной морской нож, с которым он не расставался. Второй бандит не стал дожидаться окончания схватки и со всех ног бросился наутёк, а получивший удар в лицо разбойник – полуоглушённый, с расквашенным носом – сделал на трясущихся ногах пару шагов и опустился на траву.

Йоханнес ван Рихт приставил нож к горлу грабителя.

– Рассказывай, – велел он. – Кто ты такой? Давно ли промышляешь разбойным ремеслом?

Грабитель долго не мог совладать с языком, но в итоге поведал ван Рихту свою историю.

Выслушав разбойника, пытавшегося его ограбить, а может быть, и убить, Йоханнес ван Рихт злодея отпустил, предварительно выяснив, где, если что, он сможет его сыскать.

– Ладно, ступай, – с наигранным пафосом сказал ван Рихт напоследок. – Не в моих правилах отыгрываться на поверженном противнике.

Впрочем, сказал это он так – для красного словца. На самом деле Йоханнес оставил злодея в живых потому, что к девятнадцати годам он твёрдо усвоил простую истину – всякий человек может быть полезен, а вот от покойника толку никакого.

Несмотря на случившуюся с ним неприятность, Йоханнес вечерние прогулки по Гайд-парку не прекратил, но в безлюдные места больше не совался. В один из таких вечеров, неспешно шагая по берегу пруда, Йоханнес ван Рихт мельком бросил взгляд на двигавшиеся ему навстречу носилки, и мысли о коммерции моментально вылетели у него из головы. В носилках сидела прелестная женщина лет двадцати пяти несколько необычной для Англии красоты: загорелая кожа оттенка оливкового масла, светлые глаза, чуть припухлые губки и щёки с румянцем. Одета она была в новое василькового цвета платье, сшитое на французский манер.

Красавица хоть и не подала виду, но Йоханнеса тоже приметила – глаза, во всяком случае, в сторону симпатичного юноши она скосила и проводила его вполне себе недвусмысленным взглядом. Для неискушённого в любовных делах Йоханнеса этого было достаточно, чтобы завладеть его сердцем. В чопорной английской столице подойти и тем более заговорить с незнакомой женщиной было делом немыслимым, но и отступать ван Рихт не собирался. Он долго ходил за носилками с незнакомкой по парку, пока та не нагулялась, а потом, стараясь остаться незамеченным, проводил её до красивого особняка, стоявшего в небольшом садике за железной решёткой с воротами. Здесь красавица покинула носилки и отправилась через сад к дому. Незнакомка оказалась довольно рослой, даже несколько крупноватой, но её фигура, бесспорно, не была лишена изящества. Что же касается Йоханнеса, то ему хозяйка особняка казалась самим совершенством.

Молодой коммерсант подошёл к опустевшим носилкам и завёл разговор с двумя дюжими носильщиками. Эти лондонские ребята были далеко не такими простаками, как могло показаться. Профессия требовала смекалки, и их наблюдательности можно было только позавидовать.

Через пять минут Йоханнес уже знал кое-что и о незнакомке, и о её привычках. Зовут красавицу Кэт Уолсон, она недавно приплыла из Нового света, живёт в собственном доме и каждый день совершает прогулки в Гайд-парке.

– Вот что, парни, – сказал ван Рихт носильщикам, вытащив из кармана кошелёк, – у меня к вам дело.

После того как носильщики, получив некие указания и несколько монет, ушли, Йоханнес ещё постоял некоторое время возле решётки, наблюдая за домом, и был вознаграждён чудным видением. Вскоре на втором этаже под самой крышей засветились несколько окон и за неплотно задвинутыми занавесками мелькнула желанная женская фигура. Правда, как следует рассмотреть предмет своего обожания Йоханнес не успел. С внутренней стороны решётки подбежали два здоровенных лохматых кобеля крупной породы и принялись злобно лаять, так что пришлось ему побыстрее ретироваться.

На следующий день Йоханнес ван Рихт отправился на прогулку в Гайд-парк, нацепив на себя перевязь со шпагой. Он немного беспокоился, как всё пройдёт, но его волнения оказались напрасными. Всё было разыграно как по нотам. Носилки с Кэт Уолсон появились в Гайд-парке около шести часов после полудня. Носильщики по рассеянности свернули не туда и занесли свою ношу в глухую часть парка, подальше от людей и экипажей, а там их уже поджидали знакомые ван Рихту грабители.

Разбойники остановили носилки и, чтобы никто не сомневался в серьёзности их намерений, вытащили из-под курток тесаки. Носильщики моментально бросили носилки на землю и юркнули в кусты, а бедная Кэт Уолсон осталась совершенно беззащитной, но ненадолго. Из-за деревьев со шпагой в руке появился избавитель – молодой голландец Йоханнес ван Рихт. Грабители тут же ретировались.

После таких приключений знакомство обошлось без официальных представлений. Благодарности спасённой Кэт Уолсон, хотя и не сказать, чтобы сильно напуганной, посыпались на голову молодого человека. Тут и сбежавшие носильщики вернулись. Йоханнес ван Рихт, конечно же, посчитал своим долгом проводить Кэт домой, за это он получил приглашение прийти к ней на следующий день, чего Йоханнес, собственно, и добивался.

Визит в уже знакомый ван Рихту особняк, к которому он начал готовиться с самого утра, увы, разочаровал молодого человека. Кэт Уолсон встретила его очень приветливо, а потом. познакомила его с мужем – богатым плантатором из Вирджинии Джеймсом Уолсоном. Супруг Кэт оказался невысокого роста, лет пятидесяти, с убелённой благородной сединой бородкой и с «породистым» и весьма надменным лицом. В отличие от супруги, Джеймс Уолсон встретил спасителя его жены настороженно, хотя и старался держаться учтиво.

– Благодарю вас, мистер Рихт, – довольно сухо сказал хозяин дома. – Ваш поступок делает вам честь. Уж сколько раз я просил Кэт не отправляться на прогулки в одиночестве, – добавил он, насупив брови. – Ведь можно же взять с собой слуг.

– Но, дорогой, – возразила Кэт Уолсон, – я ведь всегда нанимаю носилки.

– И что толку? – прервал её супруг. – Носильщики, канальи, при виде грабителей разбежались, как зайцы!

– Не стоит вспоминать, – успокоила его Кэт. – Давайте лучше пить чай. Вы ведь любите чай, мистер ван Рихт? – спросила она, очаровательно улыбнувшись.

– С удовольствием, – согласился Йоханнес, хотя этот напиток он до сего дня ни разу не пробовал, предпочитая кофе.

За столом Джеймс Уолсон молчал, настороженно поглядывая на гостя, Кэт щебетала, как птичка, а Йоханнес с удовольствием любовался хозяйкой.

– Здесь, в Англии, чудесный чай, не то что у нас в Вирджинии, – говорила Кэт Уолсон, держа в руках фарфоровую чашку. – Тот, что доставляют в Новый свет корабли Ост-Индской компании, никуда не годится, да и стоит втридорога.

– Ничего удивительного, – объяснил ван Рихт. – Чай ведь привозят из Китая.

– А в Вирджинии выращивают табак. – несколько невпопад вставил Джеймс Уолсон, после чего снова замолчал.

– В наших краях все буквально помешаны на чае, – продолжала рассказывать Кэт, – его пьют и плантаторы, и обычные фермеры, правда, не всем он по карману.

Дальше Йоханнес ван Рихт не слушал; слова очаровательной хозяйки натолкнули его на великолепную идею. «А действительно, – подумал Йоханнес, – зачем везти чайные листья на другой конец света? Можно же привезти саженцы и выращивать чай на месте. Это в Англии чайные кусты не растут – слишком холодно, но в Вирджинии-то значительно теплее. Вот оно – прибыльное дело! – возликовал про себя ван Рихт. – Акционерное общество с правом монопольной торговли чаем, выращенным в Вирджинии! Это же то что нужно!»

Идея с акционерным обществом буквально захватила Йоханнеса ван Рихта. То, что чайные кусты в Вирджинии могут и не прижиться, его абсолютно не смущало. В конце концов не так уж и важно, появятся в Новом свете чайные плантации или нет; главное – создать акционерную компанию, получить земли за океаном, добиться монополии на чайную торговлю с Новым светом и разместить акции, а дальше заработают биржевые механизмы, которые в последнее время так старательно изучал Йоханнес. Если создать достаточную шумиху вокруг нового акционерного общества, то акции разойдутся как горячие пирожки. Всё, что нужно для начала, – зафрахтовать пару кораблей и отправить их в Китай за саженцами чайных кустов, а уж свободной земли в Вирджинии хоть отбавляй.

Между тем обстановка за чайным столом в доме Джеймса Уолсона потихоньку накалялась, и виной тому был слишком уж живой темперамент хозяйки.

Колониальное общество по ту сторону океана казалось Кэт Уолсон сонным и тоскливым. Она откровенно скучала в Вирджинии, и теперь, когда они с мужем ненадолго посетили Англию, молодая женщина страстно желала скинуть с себя унылую роль жены плантатора. Душа Кэт жаждала событий.

А событий всё не было. Кэт вышла замуж, будучи совсем ещё девочкой, после чего супруги уплыли в Новый свет, так что в Лондоне у неё практически не было ни знакомых, ни друзей и единственным развлечением были прогулки в парке. В общем, ничего интересного. Но приключения всё-таки появились: нападение грабителей и её чудесное спасение появившимся как по волшебству молодым красавцем.

И вот сегодня отважный спаситель сидел напротив Кэт, и она с упоением ворковала, бросая всё более откровенные взгляды на симпатичного гостя, что не осталось незамеченным её супругом, который сидел за столом красный и злой, ёрзая при этом на стуле как на иголках. Поначалу Йоханнес ван Рихт, занятый своими мыслями, не обращал на это внимания, но вскоре понял, что в гостях он явно засиделся.

Учтиво попрощавшись с хозяевами, Йоханнес откланялся и, незаметно взяв со стола несколько кусков сахара, отправился домой. Проходя через разбитый перед домом сквер, он подошёл к привязанным около центральной дорожки псам и, тихонько присвистнув, бросил каждому по куску сахара. Собаки перестали рычать и стали довольно дружелюбно помахивать хвостами. Ван Рихт приметил развесистую липу, ветви которой нависали над окнами второго этажа, и направился к выходу. Пожилой привратник выпустил Йоханнеса на улицу, лязгнул засовом ворот и отправился спускать собак.

После полуночи, переодевшись в удобные башмаки и лёгкий камзол, Йоханнес ван Рихт вернулся к особняку Уолсонов. Окно комнаты, в котором день назад он видел Кэт Уолсон, едва теплилось светом и, на его счастье, оказалось открытым. Убедившись, что привратник мирно спит в сторожке у ворот, молодой коммерсант, не позабывший ещё навыков архангельского мальчишки, перелез через ограду, потрепал узнавших его собак по мохнатым холкам и стал взбираться на дерево. С ветвей липы он как мог осторожней спрыгнул на крытую черепицей крышу, потом долго прислушивался и, убедившись, что в доме царит тишина, а в спальне желанной красавицы никого, кроме неё, нет, залез в открытое окно.

Следующие несколько дней Йоханнес ван Рихт летал как на крыльях. Ещё бы! К хорошей идее добавилась и любовная победа. Его ночные визиты в особняк Джеймса Уолсона и его жены стали регулярными, благо сам плантатор уехал по каким-то делам в Эдинбург.

Нельзя сказать, что влюблённый Йоханнес совсем потерял голову. Главное правило, которое он сам себе сформулировал и накрепко запомнил, гласило: «Дело прежде всего». А дело потребовало от самого ван Рихта уехать из Лондона. Какой бы красивой ни казалась ему идея о «чайном» акционерном обществе, но это торговое предприятие должно иметь хотя бы видимость правдоподобия. О чае Йоханнес ван Рихт не знал ровным счётом ничего, ну разве что самую малость: он слышал о том, что растёт чай в Китае и этот напиток в последнее время становится популярным в Англии и её колониях, вытесняя не в пример более дорогой кофе. Этого, конечно, было недостаточно, и добросовестный Йоханнес решил восполнить сей пробел в своих знаниях. Он попытался поспрашивать о чае у знающих людей, торгующих на Лондонской Королевской бирже различными товарами, но те посоветовали прежде всего обратиться к учёным ботаникам. В итоге ван Рихт отправился на несколько дней в город Оксфорд, чтобы побывать в университете.

Из Оксфорда Йоханнес ван Рихт вернулся в ещё более приподнятом настроении, выяснив, что климат Вирджинии вполне подходит для чайных кустов, а плоскогорья плато Пидмонт весьма напоминают горные районы Китая, где, собственно, и выращивают чай. В красивый дом, где жил Йоханнес, арендовав там целый этаж, молодой коммерсант прибыл в отличном расположении духа, а дома его ждало письмо от Кэт Уолсон, которое напрочь лишило весьма довольного собой юношу хорошего настроения.

Любовница Йоханнеса торопливым полуразборчивым почерком сообщала ему о том, что случилась катастрофа: её муж узнал об их связи (нанял людей, которые следили за влюблёнными в то время, когда обманутый супруг был в Эдинбурге). Теперь плантатор Джеймс Уолсон, воспылавший праведным гневом, жаждет найти ван Рихта и жестоко поквитаться с ним за осквернение брачного ложа.

Прочитав первые строки письма, Йоханнес ван Рихт прежде всего возблагодарил Бога за то, что он так вовремя отправился в Оксфорд. Второй мыслью молодого человека было то, что даже если он выпутается из этой истории и останется в живых, его репутация будет навсегда испорчена, а о создании акционерного общества, как, впрочем, и о других коммерческих делах в Лондоне, теперь можно забыть. Соблазнил-то Йоханнес ван Рихт не какую-то жену трактирщика, а супругу одного из самых знатных и богатых людей по ту сторону океана. Не к чести молодого человека следует сказать, что о том, что теперь будет с его любовницей, он даже не подумал – ему теперь стало не до неё.

Содрогнувшись от осознания того, что он натворил, ван Рихт снова принялся за чтение письма и узнал, что сама Кэт Уолсон, на которую в полной мере вылился гнев супруга, в данный момент сидит дома под замком, и ко всему прочему, она сообщала своему возлюбленному, что находится в положении и именно он – Йоханнес ван Рихт – отец её будущего ребёнка.

Вот теперь Йоханнес точно знал, что ему делать дальше. «Самое время ван Рихту возвращаться к себе на „родину“ и чем быстрее, тем лучше, – подумал он, кинувшись лихорадочно собирать по дому ценные вещи, деньги и бумаги. – В конце концов, Амстердамская биржа ничуть не хуже лондонской, а чайную компанию вполне можно организовать и в Голландии».

Смертельный номер

Ровно через неделю после встречи в берлинском «Макдоналдсе», в воскресенье, жутковатый, но, несомненно, зрелищный перформанс в берлинском Трептов-парке состоялся. Прошло всё как нельзя лучше. Гретхен Гофман ликовала, да и как тут не порадоваться, когда от журналистов, телекамер, сочувствующей публики и просто любопытствующих было не протолкнуться. Это был неоспоримый и полный успех. Полиция в процесс почти не вмешивалась, и журналисты, жители немецкой столицы, туристы и случайные прохожие смогли вдоволь насладиться довольно-таки мрачным, но эффектным зрелищем.

Правда, акцию пришлось свернуть раньше, чем хотелось бы, поскольку Гретхен и другие организаторы как-то не подумали о том, что в конце октября в Берлине уже достаточно прохладно и лежащие в гробах активисты, облачённые в лёгкие саваны, довольно быстро замёрзнут. Несмотря на это недоразумение, в целом перформанс удался, и довольная собой Гретхен радостно суетилась, пытаясь руководить рабочими, загружавшими освободившиеся гробы в грузовики, арендованные коллегами из Free animals. В это же время озябших активистов поили горячим чаем около фудтрака, пригнанного предусмотрительным Майклом Уолсоном. При этом сам Уолсон держался в стороне, в рабочий процесс не вмешиваясь, да и во время самой акции зооактивист предпочёл роль наблюдателя. Поначалу он, зябко переминаясь с ноги на ногу, потолкался среди журналистов, подняв воротник добротного пальто, потом, видимо, замёрз и отправился греться в один из фургонов, доставивших в Трептов-парк реквизит. Из тёплого фургона Уолсон вышел, когда представление подошло к концу.

– Ну что, фрау Гофман, – спросил соучредитель Free animals, – нас с вами можно поздравить с отлично проведённой акцией?

– Да, это было здорово! – ответила Гретхен. – Я так вам благодарна, мистер Уолсон! Всё было организовано… просто отлично!

– Только надо поторопиться, – сказал Уолсон, показывая на гроб, оставшийся стоять на лужайке парка. – Аренда грузовиков скоро заканчивается, а кому-то из активистов, похоже, понравилось.

Гретхен посмотрела в ту сторону, куда указывал зооактивист. Всё уже было убрано, гробы и прочий реквизит загрузили в машины, кроме одного-единственного гроба, который всё ещё красовался посреди газона.