Политология права

© Коллектив авторов, 2025

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2025

М. Ю. Мизулин[1], А. Ю. Сунгуров[2]

Краткое концептуальное введение

Краткое концептуальное введение предназначено и предпосылается читателям монографии «Политология права». Его смысл и предназначение – очертить исходный контур исследовательского продукта, которым является предполагаемая монография.

В нашем понимании значимой и по-настоящему востребованной монография является тогда, когда решает или аргументированно ставит ту или иную научную проблему.

Мы имеем в виду две академические проблемы: первая, относящаяся к развитию наук об обществе в целом, без привязки к конкретным странам, и вторая, относящаяся к нашей стране.

Первая проблема заключается в том, что в рамках наук об обществе до сих пор не выделено междисциплинарное направление с фокусом внимания на институты и процессы, существующие на пересечении политический и правовой сфер жизни государства и общества. В первую очередь речь идет по процессах правотворчества и правоприменения в условиях современной публичной сферы, подразумевающей влияние граждан и их организаций на процессы принятия и реализации политико-управленческих решений. Это также процессы рассуживания, включающие анализ создания и деятельности как обычных, так и конституционных судов. Частично они затрагиваются социологией права, однако последняя концентрирует свое внимание на обществе, а не на властных структурах. Социология власти при этом не уделяет правовым аспектам деятельности власти необходимого внимания.

В конце прошлого века в мире получила все большее внимание концепция универсальности прав человека, возникло такое направление, как теория прав человека, которые развиваются на стыке права, политики и теории международных отношений и философии, при этом подвергаются опасностям как юридизации, так и политизации. На наш взгляд, эта концепция должна стать одной из центральных частей политологи права.

Наконец, на пересечении политической и правовой наук находится такая концепция, как конституционализм, который мы, вслед за профессором С. А. Авакьяном понимаем как сложная общественно-политическая и государственно-правовая категория, основу которой составляют идеалы конституционной демократии (то есть демократии, базирующейся на наличии конституции как особом документе государства и общества), наличие определенных институтов власти, соответствующим конституции политического режима и системы защиты ценностей демократии, прав и свобод человека и гражданина, конституционного строя в целом[3].

Именно со становлением конституционализма в современной России связана вторая научная проблема, решению которой посвящена существенная часть текстов нашей монографии. На наш взгляд, она заключается в том, что с момента вступления в силу норм Конституции Российской Федерации с изменениями, внесенными на общероссийском голосовании 2020 г., «сбит концептуальный прицел» толкования и интерпретации правовых и законодательных норм, применяемых в правовой, юридической и политической среде.

Доктринальный подход Конституции РФ 1993 г., построенный на концепции прав человека и гражданина и верховенстве международного права (статья 15 часть 4), в настоящий момент «блокирован» нормами статьи 79 действующей Конституции РФ (в ред. Закона РФ от 14.03.2020 № 1-ФКЗ) предписывающих, что «решения межгосударственных органов, принятые на основании положений международных договоров Российской Федерации в их истолковании, противоречащем Конституции Российской Федерации, не подлежат исполнению в Российской Федерации». Кроме этого, Конституция Российской Федерации прямо предписывает, что Конституционный суд Российской Федерации (статья 125.5.1. пункт «б») «в порядке, установленном Федеральным конституционным законом, разрешает вопрос о возможности исполнения решений межгосударственных органов, принятых на основании положений международных договоров Российской Федерации в их истолковании, противоречащем Конституции Российской Федерации, а также о возможности исполнения решения иностранного или международного (межгосударственного) суда, иностранного или международного третейского суда (арбитража), налагающего обязанности на Российскую Федерацию, в случае если это решение противоречит основам публичного правопорядка Российской Федерации».

При этом мы понимаем, что накопленный интеллектуальный багаж всех действующих юридических и политических субъектов в значительной мере еще позволяет координировать базисные модели правовой и юридической интерпретации и процесса правового проектирования. Однако динамика правовых и политических коммуникаций настолько усложнена национальными и глобальными вызовами, что отсутствие достаточно устойчивого правового алгоритма деятельности вышеуказанных субъектов может привести к «детонации правового порядка» в стране.

Из этого следует, что в сложившейся ситуации важно понять и достаточно точно знать – какой политический, правовой и юридический субъект в пределах национальной российской юрисдикции способен представить гражданскому обществу ясный и доступный метод понимания и интерпретации действующих правовых норм как единственно верный и безусловный к исполнению способ правоприменительного действия?

Если такой субъект есть только Конституционный суд Российской Федерации, то какова в этой ситуации политическая и законотворческая роль конституционных субъектов законодательной инициативы? Им в таких условиях дано в принципе понимать, что такое право и закон, или теперь все конституционные субъекты законотворчества и правотворчества лишены права на осмысление права как такового и обязаны следовать только правовым позициям Конституционного суда Российской Федерации?

А если это так, то тогда возникает более сложный вопрос: каковы концептуальные и метафизические основания правового и политического мышления судей Конституционного суда Российской Федерации, доступные пониманию политикам, юристам и гражданам? Они нам известны? Все политики и юристы придерживаются таких и только таких позиций?

Собственно, в этом проблемном поле и выстроен текст монографии. Он должен дать ответ на вопрос об онтологии действующего и разрабатываемого (проектируемого) права современным политикам и юристам, участвующим в законотворческом и правотворческом процессах.

С другой стороны, текст монографии должен «побудить к действию» политиков и юристов к разрешению данной проблемы – проблемы отсутствия признанных и воспроизводимых как в культуре, так и в публичной коммуникации онтологических правовых позиций как условия недопущения или ликвидации «правовой вольницы» как гражданами, так и особенно правовыми и политическими субъектами.

Иными словами, ключевая проблема российской правовой и политической ситуации состоит в том, чтобы действующее и следующее поколение политиков и юристов осознанно и концептуально понимали ответственность за то важнейшее направление современной политики, которое можно определить как правотворческое и законотворческое строительство, как признаваемый и легальный правовой порядок.

В целом очень хочется верить, что наша монография построена на следующем предельно значимом утверждении Артура Шопенгауэра:

«Системы мыслей должна постоянно иметь архитектоническую связь, то есть такую, где одна часть всегда поддерживает другую, но не поддерживается ею, где краеугольный камень, наконец, поддерживает все, не поддерживаемый ими, и где вершина поддерживается сама, не поддерживая ничего. Наоборот, единая мысль, как бы ни значителен был ее объем, должна сохранять совершенное единство. Если тем не менее в целях передачи она допускает разделение на части, то связь этих частей все-таки должна быть органической, то есть такой, где каждая часть настолько же поддерживает целое, насколько она сама поддерживается им, где ни одна не первая и ни одна не последняя, где вся мысль от каждой части выигрывает в ясности и даже самая малая часть не может быть вполне понята, если заранее не понято целое»[4].

Только в этом случае мы способны «пронзить все наше время, все мельтешение, весь карьеризм, всю суетность, всю мелкую возню мнимой, поверхностной духовности»[5].

А. Ю. Сунгуров[6]

Политология права как междисциплинарное направление: основные события и участники

Предложения о необходимости развития междисциплинарного научного направления, изучающего институты и практики, возникающие на пересечении таких наук, как правоведение и политология, появлялись в российской политической науке уже в первое десятилетие нашего века. Так, в 2008 г., то есть практически одновременно, выходили в свет статьи В. В. Смирнова[7] и М. Ю. Мизулина[8] о необходимости развития этого направления, которое первый из них предложил назвать юридической политологией, а второй – политологией права. Позже в статье Н. П. Медведева идея развития юридической политологии получила свое дальнейшее развитие[9]. В 2017 г. в журнале «Общественные науки и современность» была опубликована наша с А. Е. Захаровой (Семиковой) статья «Юридическая политология или политология права: эскиз исследовательского поля»[10], в которой мы обосновывали необходимость развития обсуждаемого междисциплинарного направления.

В последующие годы мы с А. Е. Захаровой продолжали выступать с этой идеей на различных научных площадках как совместно[11], так и поодиночке[12]. Постепенно необходимость развития политологии права (или юридической политологии) приобретала своих сторонников и среди российских юристов[13], включая и такого выдающегося специалиста по конституционному праву и философии права, как П. Д. Баренбойм[14].

Поиск по ключевым словам «политология права» позволил выяснить, что предложения о необходимости развития направления политологии права, наряду с философией и социологией права, высказывались философами права еще в 2007 г.[15] Выяснилось также, что «Политология права» как отдельный курс читался в 2013 г. в Астраханском государственном университет им. В. Н. Татищева в рамках программы «Юриспруденция»[16]. Интерес к теме политологии права проявляют и некоторые авторы учебников по политологии. Так, в вышедшем в свет в 2022 г. 7-м издании учебного пособия по курсу «Политология» под авторством доктора политических наук Б. А. Исаева содержится раздел «Политология права»[17].

Первый шаг к организационному оформлению этого направления политической науки был сделан в 2019 г., когда на очередной ежегодной конференции Российской ассоциации политической науки (РАПН) было принято решение о переименовании Исследовательского комитета (ИК) по правам человека в Исследовательский комитет по политологии права и правам человека. Это решение созрело в рамках ИК по правам человека, так как в его рамках уже сложилась команда из четырех человек: автор этих строк, в то время – профессор НИУ ВШЭ – СПб, доктор политических наук; руководитель сектора теории права и государства в Институте государства и права Российской академии наук кандидат юридических наук В. В. Смирнов; доцент, кандидат философских наук РАНХиГС М. Ю. Мизулин; и заведующая кафедрой прав человека Гуманитарного университета города Екатеринбурга, доктор политических наук С. И. Глушкова. И все четверо считали важным выходить на более широкое исследовательское поле, чем только тема прав человека. При этом мы считали, что тематика прав человека является одной из центральных для тематического поля политологии права. В то время в структуре РАПН существовал и ИК по проблемам политики и права, но он уже практически не действовал, таким образом новое название нашего исследовательского комитета позволяло включить в него и тематику этого исследовательского комитета.

Наконец, в 2022 г. в Санкт-Петербурге, в СПб филиале НИУ ВШЭ, состоялись 20-е Октябрьские чтения, тема которых – «Право и политическая наука: методы, проблемное поле и области пересечения в изучении политических режимов»[18]. На этой конференции, наряду с уже упомянутыми М. Ю. Мизулиным[19], С. И. Глушковой[20] и А. Е. Захаровой[21], выступал и был председателем программного комитета один из ведущих российских специалистов по конституционному права А. Н. Медушевский[22], известный специалист по конституционному праву С. А. Денисов и другие[23]. В целом дискуссии на этой конференции показали, что идея институализации научного направления на стыке политической науки и правоведения находит поддержку в среде как политологов, так и юристов.

Следующим шагом стало проведение 2 декабря 2023 г. в рамках ежегодной конференции РАПН круглого стола по политологии права, совмещенного с заседанием Исследовательского комитета РАПН по политологии права и правам человека. Его участники – приглашенный преподаватель факультета права НИУ ВШЭ кандидат юридических наук В. Н. Монахов, М. Ю. Мизулин, А. Ю. Сунгуров, научный сотрудник ИНИОН РАН Д. В. Алексеев, директор Института гуманитарно-политических исследований политологии права В. В. Игрунов и студент магистерской программы «Право и государственное управление» юрфака НИУ ВШЭ – СПб И. А. Афанасьев приняли решение по подготовке коллективной монографии по политологии права. К сожалению, В. В. Смирнов 23 января 2023 г. покинул нас навсегда.

В развитие принятого 2 декабря решения в феврале 2024 г. было проведено два рабочих семинара по новому проекту подготовки монографии – первый из них состоялся 1 февраля в Москве, второй – 15 февраля в Санкт-Петербурге, в первом приняли участие заведующий кафедрой государственного управления и публичной политики Института общественных наук РАНХиГС, кандидат философских наук A. Е. Балобанов; ведущий научный сотрудник РАНХиГС при Президенте, кандидат философских наук РФ В. Г. Марача; М. Ю. Мизулин, B. Н. Монахов и А. Ю. Сунгуров; во втором – И. А. Афанасьев; профессор СПбГУ, доктор политических наук Н. В. Гришин; студент 4-го курса бакалаврской программы «Политология и мировая политика» НИУ ВШЭ – СПб Г. Д. Лычев; доцент кафедры теории и истории государства и права СПбГУ, кандидат юридических наук И. И. Осветимская и А. Ю. Сунгуров. Кроме того, в число авторов предполагаемой монографии вошли президент Фонда конституционных реформ, председатель редакционного совета журнала «Конституционный вестник», кандидат юридических наук О. Г. Румянцев; ведущий советник Конституционного суда Российской Федерации доктор юридических наук А. С. Карцов; а также наши коллеги из Гуманитарного университета города Екатеринбурга заведующая кафедрой прав человека, доктор политических наук С. И. Глушкова, и доцент юридического факультета, кандидат политических наук В. А. Франц.

Развитие того или иного научного направления всегда связано с усилиями конкретных личностей. В данном случае речь пойдет о роли уже упомянутого выше Вильяма Викторовича Смирнова (1941–2023). Юрист по основному образованию, он уже в аспирантуре юрфака МГУ заинтересовался темой прав человека, но его научные руководители отсоветовали и порекомендовали взять более нейтральную тему – американское местное самоуправление, местная политика США. Но, как говорил В. В. Смирнов в своем интервью для сайта Совета при Президенте РФ по правам человека и развитию гражданского общества: «Через местную политику американских штатов меня тянуло заняться политическими правами. Оба моих руководителя считали, что меня „заносит“. Они бывали за границей, все отлично знали и понимали: эта тема не пройдет. Табу! Даже если развивать тему на уровне одного штата»[24].

В итоге, как сказал В. В. Смирнов, это его надломило и он ушел с юридического факультета МГУ в только что созданный по секретному постановлению Политбюро ЦК КПСС Институт конкретных социальных исследований (ИКСИ) АН СССР по приглашению Федора Михайловича Бурлацкого, возглавившего там, как заместитель директора института, политологическое направление. «Он привлекал научных сотрудников, знавших иностранные языки, для освоения новой отрасли социальной науки – политической социологии. Я искал применение себе там, где чувствовалось дыхание новизны, среди таких ученых этого института, как А. А. Галкин, Б. А. Грушин, Ю. А. Левада, В. Н. Шубкин, В. А. Ядов»[25]. В другом интервью, данном Д. М. Воробьеву в рамках подготовки монографии по истории Российской ассоциации политической науки (РАПН), он описал ситуацию в этом институте: «В чем польза этого института – в том, что он дал массе любознательствующих, любопытных и ищущих людей возможность удовлетворить стремление к изучению политики, найти круг собеседников и интересное чтение, проводить коллективные обсуждения. В стенах этого института можно было обсуждать те темы, которые больше нигде нельзя было затрагивать. Федор Михайлович [Бурлацкий] своим авторитетом и весом прикрывал нас»[26].

Однако такая ситуация сохранялась только три года. Пришло новое руководство с другими взглядами, и «редуцированный» отдел Ф. М. Бурлацкого переместили в Институт государства и права Академии наук СССР. «Директор этого института академик В. Н. Кудрявцев предложил мне заняться социологией права, поскольку политическая социология и социология права близки. При этом он сказал примерно следующее: надеюсь, что вы будете соблюдать все правила, формальные и неформальные, принятые в Институте. В общем, Владимир Николаевич взял меня на поруки. Всегда буду ему за это благодарен. А многие социологи не могли устроиться по специальности еще долго»[27].

Так В. В. Смирнов оказался в ИГП АН СССР, где и проработал долгие годы. Кандидатскую диссертацию по праву он все-таки защитил уже в 1974 г. Именно в это время его непосредственный руководитель Ф. М. Бурлацкий вместе с его другом Г. Х. Шахназаровым продвигали идею развития политической науки в СССР[28]. В 1973 г. Г. Х. Шахназаров стал председателем Советской ассоциации политических (государствоведческих) наук, созданной ранее для участия СССР в Международной ассоциации политической науки, но одновременно способствовавшей развитию этой науки и в СССР. Примерно в это же время В. В. Смирнов становится ответственным секретарем данной ассоциации и много сделал для ее развития и более тесного сотрудничества с международным научным сообществом. Он был избран членом исполкома Международной ассоциации политической науки (МАПН) в 1991–1993 и 2000–2003 гг., вице-президентом МАПН в 1994–1996 и 2004–2006 гг. После преобразования в 1991 г. САПН в РАПН он почти двадцать лет избирался вице-президентом Российской ассоциации политической науки, затем был председателем ревизионной комиссии РАПН.

В 1988 г. В. В. Смирнов возглавил в ИГП СССР первое научное подразделение в области юридической политологии в нашей стране – сектор политологических исследований, а затем с 2010 г. стал руководителем объединенного сектора теории права и государства в Институте государства и права Российской академии наук. В постперестроечное время он смог реализовать свой интерес к тематике прав человека, став в 1998 г. членом Комиссии по правам человека при Президенте РФ, а с 2004 по 2009 г. – ответственным секретарем Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека.

Я привел здесь основные вехи его научной и научно-организационной деятельности, чтобы показать, как его жизнь в науке во многом определила его интерес к развитию такой межпрофессиональной области знаний, как юридическая политология. Важным фактором также стал и его опыт участия в молодые годы в команде Ф. М. Бурлацкого в рамках первых трех лет работы ИКСИ АН СССР, когда В. В. Смирнов по-видимому, почувствовал атмосферу реального и свободного научного творчества в рамках официально еще не разрешенных политических исследований и обсуждений. Эта память сохранилась и в рамках ИГП АН СССР, тем более что там удалось частично сохранить группу Ф. М. Бурлацкого. А работа В. В. Смирнов в качестве ответственного секретаря САП(Г)Н способствовала развитию политологических исследований в рамках ИГП АН СССР, и не только.

Позже, в период Перестройки, он, как уже отмечалось, возглавил сектор политологических исследований, формируя тем самым поле политических исследований в рамках ведущего в стране академического юридического института. Начиная с средины 1990-х гг., уже в новой России, он выполнял и важнейшую экспертную функцию, активно участвуя в деятельности Комиссии по правам человека при Президенте РФ в рамках «академического периода» ее работы под руководством доктора юридических наук В. А. Карташкина, а затем помогая Э. А. Памфиловой развивать опыт Комиссии по правам человека уже в рамках Совета по развитию гражданского общества и правам человека[29]. Если к этому добавить деятельность В. В. Смирнова в качестве члена, а затем руководителя секции по вопросам международного сотрудничества Научно-методического совета при Центральной избирательной комиссии Российской Федерации, то мы можем оценить весь объем его гражданско-ориентированной экспертной деятельности, которая также помогала ему выходить за узкие рамках чисто юридического подхода, понимать не только правовую, но и политическую основу реальной политической деятельности, которая включает в себя подготовку и реализацию как собственно политических (в смысле politics), так и политико-управленческих (в смысле policy) решений.

Я познакомился с В. В. Смирновым во второй половине 1990-х гг., когда после моей стажировки в Институте имени Дж. Кеннана начал активно участвовать в работе сообщества выпускников исследовательских программ этого важного научного центра. Вильям Смирнов, продолжая международное направление своей научно-общественной деятельности, также участвовал в этих встречах. Мы с ним сразу нашли общий язык и вскоре подружились. С одной стороны, он активно участвовал в подготовке различных реформ, включая и реформу в области государственного строительства, концепция которой разрабатывалась в 1997–1998 гг.[30] и о которой он упоминал в общих чертах в наших беседах. Сама тема серьезных реформ в этом направлении была мне очень близка. Однако, будучи связанным соглашением о конфиденциальности, он не вдавался в суть предложений рабочей группы, которые так и остались предложениями, поскольку окно возможностей для ее проведения закрылось[31].

Наше сотрудничество с В. В. Смирновым стало более конкретным, когда в 2002–2003 гг. я как председатель экспертного совета по гражданскому образованию и образованию в области прав человека при председателе комитета по науке и образованию Государственной Думы, которым был тогда мой давний друг и соратник А. В. Шишлов, инициировал работу по подготовке Федеральной программы в этом направлении. Вильям вошел в рабочую группу по подготовке данной программы, а далее, когда на выборах декабря 2003 г., А. В. Шишлов не прошел в депутаты, предложил мне продолжить эту же деятельность уже в рамках Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, ответственным секретарем которого он был и членом которого я стал в ноябре 2004 г.[32]

Наш взаимный интерес к теме образования в области прав человека как важной части гражданского образования как такового привел нас с В. В. Смирновым к совместному участию в семинаре по гражданскому образованию, который проводился Российским отделением международной организации «Civitas» летом 2004 г. в поселке Ольгино под Санкт-Петербургом. Участниками и лекторами семинара были также О. Ю. Малинова, которая в это время, так же как и В. В. Смирнов, была вице-президентом РАПН, и известный российский правозащитник В. М. Гефтер. В ходе семинара и совместных прогулок по Финскому заливу, в частности, родилась идея создания в рамках РАПН нового исследовательского комитета по правам человека. Эта идея далее нашла практическое воплощение, и такой Исследовательский комитета был создан. Таким образом, тема прав человека получила научно-общественное закрепление в российской политической науке. Соответственно, на всех ежегодных конференция РАПН, а также на политологических конгрессах, которые РАПН организует каждые три года, проходили секции, организованные нашим исследовательским комитетом, и В. В. Смирнов всегда был их активным участником и организатором[33].

В заключение этого раздела остановлюсь на еще одном проекте, который был реализован нами совместно с В. В. Смирновым, а именно на подготовке и издании коллективной монографии по правам человека. В рамках РАПН в 2010 г. был объявлен конкурс на подготовку тематических монографий по актуальным направлениям развития политической науки, и мы с В. В. Смирновым представили проект подготовки такой коллективной монографии на тему «Права человека перед вызовами XXI века», этот проект получил поддержку, и началась активная совместная работа по приглашению авторов, а затем по проведению нескольких рабочих семинаров с обсуждением проектов глав такой монографии. Эти семинары проходили как в Москве, так и в Санкт-Петербурге, при этом в Москве соорганизатором семинара стал Европейский учебный институт при МГИМО-У (директор – профессор М. Л. Энтин). В итоге нам с В. В. Смирновым удалось собрать сильный коллектив авторов, который включал в себя таких известных ученых международного уровня, как профессор В. А. Карташкин и член-корреспондент РАН Е. А. Лукашова из ИГП РАН, профессор СПбГУ A. В. Поляков и доктор юридических наук А. Ш. Арутюнян, руководитель бюро Верховного комиссара ООН по правам человека в Центральной Азии, омбудсмен Республики Армения (2006–2011)[34]. Сам B. В. Смирнов опубликовал в этой книге главу с названием «Политология прав человека: права человека в политике и политические права в России».

Как уже упоминалось, Вильям поддержал идею переименования нашего ИК 7 РАПН в ИК по политологии права и правам человека. В последние годы он уже не принимал участия в наших встречах, так как мужественно боролся с тяжелой болезнью.

М. Ю. Мизулин[35]

Время политологии права

Время распыления идей и презентации собственной исключительности и индивидуальности завершилось. Настало время ответственной сборки наработанных идей, их верификации на истинность и разработки технологий их масштабирования. Задержка/остановка каждого из нас в индивидуально-неповторимом сегменте интеллектуального пространства может оказаться роковой причиной невостребованности как социумом в целом, так и его отдельными институциональными структурами.

При этом речь не идет о покушении на свободу творчества и авторские права. Речь идет о попадании или непопадании, востребованности или невостребованности каждого из нас в глобальном парадоксе перехода от культуры к коммуникациям, способности осуществить и воплотить реальный путь-вектор событий от собственной исключительности к работающим и воплощающимся духовно-интеллектуальным практикам.

Такой подход в полной мере относится к проекту «Политология права». В настоящее время данный проект, с нашей точки зрения, создается и концептуализируется в первую очередь для следующего поколения политиков – поколения, которое отчетливо понимает, что право в своей итоговой точке, в своем пределе и залоге, формализуется и канонизируется в политическом пространстве. Юридическая инфраструктура – правоприменение, судопроизводство, правотолкование, реестры и регистры правовых актов, юридические форумы и правовые целевые программы, юридическая практика и юридическое образование есть не что иное, как проекция, как зеркало логики и содержания политического и законодательного процесса. С другой стороны, это подготовительный плацдарм для «разворота» в сферу правотворчества, осуществляемого парламентом как представительным и законодательным органом, а следовательно, для присутствия в реальной политике.

В целом же правильное присутствие права в политике есть базовое основание решения всех без исключения ключевых проблем и разрешения глубинных противоречий современной России.

Как и когда возникла идея политологии права? Окончательно идея возникла в процессе разработки и реализации двух исследовательских проектов.

Первый из них касался вопросов теории и практики проведения мониторинга уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации и осуществлялся в 2002–2003 гг. в семи федеральных округах России.

Второй – исследовательский проект по вопросам определения тенденций и состояния реформирования государственной службы и ее институтов в Российской Федерации в 2003–2004 гг. Работа осуществлялась в рамках временного творческого коллектива, созданного в РАГС (в настоящее время – РАНХиГС).

Что дал и выявил процесс мониторинга?[36] Проект со всей очевидностью показал, что право и закон не могут быть и не являются в современной общественно-политической практике исключительным достоянием юристов и такой дисциплины, как юриспруденция. Состояние реального плюрализма правовых состояний и мнений в юридической практике[37] применительно к одним и тем же нормам следует признавать не как ложную юриспруденцию и не как неэффективную правоприменительную и судебную практику, а как реальный процесс становления и развития юридического и правового плюрализма мышления и деятельности. Реальный выбор и юридическое разночтение не следует принимать и считать профессиональной трагедией. Нужно исходить из обратного – правовой плюрализм предполагает надъюридическое и, следовательно, политико-правовые мышление и действие, а значит, становление, легализацию, легитимизацию и институционализацию политико-правовых институтов, акторов, техник и технологий их деятельности.

Современное право и современная юриспруденция не должны восприниматься исключительно догматически. Их роль в современном мире иная. Право и его формализованные концепты, такие как закон, регламент, договор, кодекс, текст, постановление, решение, указ и многое другое, должны быть умозрительными конструкциями и формализованными документами как организованной защиты, так и инструментами общественных изменений (модернизации, развития, трансформации). В этом качестве право, согласно нашей гипотезе, выступает не организационным, а конституирующим (гарантным) основанием. В этом качестве право становится необходимым условием самоорганизации. Процесс же самоорганизации означает радикальное усиление свободы, ответственности и развития личности и не требует постоянного организационного (параллельного) сопровождения существующих государственных институциональных структур.

Общественные изменения, происходящие с нами, новы, радикальны и несопоставимы ни с чем ранее известным только на первый взгляд. Все это было – и было не раз. Масштаб, содержание и предметно-интеллектуальное содержание происходящих изменений – другое, а переменчивость как состояние – старое. Россия завершила одну из стадий общежития как совместного жития и единомыслия, по-гречески называемого киновией или по-латыни коммунизмом, и приступила к решению новой задачи – становлению нового типа общежительства. Средствами этого большого дела избраны рынок и правовое, демократическое, социальное и федеративное государство. Новизна ситуации ничем новым не отличается. «Общежительство знаменует всегда духовный подъем: таковым было начало христианства. Начало Киевской Руси также было ознаменовано введением общежития, центр которого возникает в Киево-Печерской лавре вскоре после крещения Руси; и начало Руси Московской, опять-таки приобщившейся к новому духовному созерцанию, отмечено введением в центре Руси Московской общежития, по совету и с благословения умирающей Византии»[38]. Новизна может состоять только в том, чтобы точно определить появляющиеся и исчезающие общественные изменения, а также ту или иную точку роста или падения.

Новое появляется и является несправедливо. Возникает состояние полного или абсолютного реализма, где справедливость отходит на второй план, а с ней уходят и институты ее обеспечения. Бывшая справедливость как справедливость старого уклада жизни может стать справедливостью настоящего в будущем-настоящем, когда шторм перемен затихнет и жизнь опять примет свои устойчивые состояния и формы. Именно поэтому традиционные парадигмы права, как то: «право справедливо», «право есть идея свободы», «право есть условие формального равенства», «права человека есть первейшая ценность современной демократии и цивилизации», «право как совокупность норм и правил поведения», «юридическое, институциональное и законодательное право как присутствие права в реальности», деление права на традиционные отрасли – не только не «схватывают» содержания общественных изменений, но и становятся фактором свертывания социальной динамики. Не случайно, а вполне закономерно, что на этом фоне возникают многочисленные дискуссии[39], критически рассматривающие новые попытки выстроить баланс блага, справедливости, свободы в контексте таких институтов, как право и государство.

Получается, что базовая идея права как юридического условия и процедуры достижения справедливости, свободы и порядка не в полной мере вписывается в происходящие изменения. Ситуация баланса порядка, свободы и справедливости – это ситуация скорее политическая, и там, в сфере политики, надо искать ее присутствие и промысливать новые условия взаимности и расхождения этих важнейших социокультурных феноменов. Поэтому есть предположение, что право реализации общественных изменений находится в предметной плоскости политики, а не только и не столько в сфере юриспруденции. Более того, необходимо признать, что политика всегда первична по отношению к тем формам реализации права, которые касаются таких ее традиционных проявлений, как государство и политические институты.

При утверждении этого тезиса мы исходим из того, что природа политики, одно из ее предназначений, – это изменение[40]. Политика – такой процесс и такая деятельность, которые ситуацию «до» делают ситуацией «после». И если переход из ситуации «до» в ситуацию «после» встречает на своем пути нечто правовое или юридическое, то оно, это правовое и это юридическое, встраивается в политический процесс точно так же, как социальные, экономические и другие общественные отношения.

Обозначенная проблематика научных дискуссий в конченом счете есть проблематика современного прочтения и разграничения предметных полей юриспруденции и политологии. Проблематика крайне важная, поскольку в старой конструкции монопольного владения политическим полем «советским юристами» оставаться нельзя. Нельзя недооценивать и недопонимать нового о-правления и юридизации политики, появления нового права в политике[41].

Если же ничего не предпринимать, то следствием этого «неведения» следует признать возникновение массовых непонятностей, в которые играют люди. Этот сюжет мы детально прописали и представили в итоговом отчете исследования по вопросам реформирования государственной службы[42].

Воспроизведем итоговый вывод. «Право как общественная ценность и механизм решения личных проблем и вопросов является для российских граждан и государственных служащих достаточно осознанным приоритетом. Императив равенства перед законом и жажда правового порядка, по мнению опрошенных респондентов, являются ключевыми факторами и условиями реформирования российского общества. В ответ на это реальное человеческое и публичное состояние граждане и государственные служащие получают усиление административного произвола, ощущение правовой незащищенности. В этих условиях судебная реформа дает сбой. Проблемным становится институт разделения властей как институт, гарантирующий самостоятельность и независимость судебной власти. Ситуация в этом направлении меняется не потому, что граждане могут и желают жить не по праву и не по закону, а потому, что совокупное качество законодательства не согласовано с фактической „правовой матрицей“ народонаселения, с его реальным правосознанием. Россиянин вошел в ситуацию осознания значимости и действенности права, а ему предлагают нормы и институты, работающие в значительной мере вхолостую. В ситуациях реальных конфликтов, реальных нарушений его прав и свобод гражданин остается один на один с собой, а следовательно, незащищенным. Право как способ организованной защиты[43] в России еще не появилось как институциональное явление. Радикальные регламентные и политические перестановки участников законодательного процесса, как то: возрастание удельного веса президента и администрации президента – ситуацию не только не изменили в лучшую сторону, а по некоторым параметрам ухудшили по сравнению с 2003 г. Но даже такое изменение вектора судебной реформы и государственной правооформительской деятельности не приостановило, а наоборот, усилило потребность в праве и правовых действиях как граждан России, так и служащих государственного аппарата».

С нашей точки зрения, административные и инструктивные мероприятия могут лишь на время скорректировать ситуацию. Но ситуация все равно останется, поскольку она неизбежно включена в общий процесс общественных изменений, в который неизбежно в силу своего присутствия включены сами правоприменители, государственные служащие и все участники уголовного и гражданского судопроизводства. Возникает состояние «пятой власти» как состояние выработки народного, коллективного опыта работы населения и работы с населением, а также работы самих правоохранительных органов народно-профессиональными методами в ситуации новых кодексов и ситуации непрекращающихся общественных изменений. И это есть не что иное, как поле политики и политологии, отчасти социологии, поле очень близкое и сопряженное с юриспруденцией, но уже не являющееся юридическим, поскольку находится в плоскости недостигаемости ее традиционных инструментов – гипотез, диспозиций, санкций, норм, процедур, инструкций, законов, постановлений, указав и аналогичных юридико-правовых изобретений.

Происходит это потому, что практика общественных изменений осуществляется совокупными и индивидуальными усилиями многих индивидов и различных корпораций, конгломератов, групп и институтов. Происходит глобальная сдвижка права как культурной ценности. Право становится не вспомогательным и дополнительным условием бытия, а ценностью первичной. Но первичным право как ценность становится не столько в юридическом смысле слова и не только в юридическом состоянии. В качестве ценностного право становится и как неюридическое. Право становится значимым само по себе как право, а не как способ организованной защиты, оформленный законодательным форматом.

Справедливое, организационное, охранительное, защитительное, свободное, историческое, традиционное, человечное и гуманное право статично в контексте жизнеутверждения изменений. Оно важно как право известное, ранее проработанное и детально разработанное. Значимость и ценность классической юриспруденции доказывать и ниспровергать не следует. Но для нового миропорядка, в том числе для становящегося общественного российского порядка, нужно понимание и политического права как права общественных изменений, как права динамического, где постоянно присутствует ситуация выбора и плюралистичности мышления, принятия решений и деятельности. Это совсем другое право, оно носит не юридическую природу и построено на других основаниях[44].

Нормативизм, если это нормативизм, неюридического права (политического права) не в том, чтобы определить процедуру или порядок применения санкций, а в том, чтобы не допустить в новое – старое, в общественные изменения, творчество и динамизм импульсов торможения и разрушения вновь созданного общественного продукта. В этом смысле политическое право – это то, что таковым является без юридизации данного состояния как такового.

Это право уже возникло. Оно возникло и есть как право присутствия. Как право жить вовремя и во времени перемен.

Его возникновение «до боли» напоминает возникновение права собственности как святости и неприкосновенности. «Как известно, первоначальное право на собственность было понятием и установлением чисто религиозным, но отнюдь не внешне юридическим. Оно существовало из страха Божия, именно страха задеть культ, к которому не принадлежит чужак, – не принадлежит же и не может принадлежать, ибо он не происходит от почитаемых в данном роде усопших, и потому, если бы нарушил священную неприкосновенность чего бы то ни было, входящего в организацию их культа, хотя бы даже просто коснулся чего-либо, то за такое нечестие, за осквернение табу, неминуемо потерпел бы страшные кары от самих оскорбленных покойников. Имуществом владели не живые, но усопшие, то есть сделавшиеся богами. <..> могилы их были престолами, а окружающая их земля – храмом»[45].

Именно сейчас, в наше время перемен, право есть страх лишения чего-то ценного, право быть в том или ином присутствии, ситуации, форуме, институте, корпорации. Значимыми являются не процедуры, выполненные в жанре доступности, «прозрачности» скрупулезности и педантичности, а умения и навыки пройти через пространство и время, увидеть никем не видимую точку роста и развития и сберечь, сохранить, охранить и сделать событие вековечным и культурным одновременным.

Юридическое право как традиционное право и неюридическое право как политическое могут быть сорганизованы властью и политикой. Власть кодирует новое и демонтирует бывшее. «Двойная природа кода власти, образованная дихотомиями „сильный – слабый“ и „правовое – неправовое“, покоится, следовательно, на удвоении негативных и позитивных комбинаций альтернатив, которые конституируют власть. Отсюда вытекает требование совместимости силы и права и одновременно понимание того, что сила и право не являются идентичными друг другу»[46]. Право становится условием власти и политики, точкой роста политики, качеством политического и властного действия.

Потенциально мир общественных изменений может стать миром справедливым и прекрасным. Условием такого процесса является властвование по праву, право быть в мире общественных изменений и нести возможности своих действий как возможности всего социума. Спектр таких возможностей не всегда приобретает только исключительно положительную, традиционно понимаемую положительную окраску. Отрицательные, негативные и негативистские действия так же находятся в этой цепочке поступков и состояний. Они могут приобретать даже тенденцию нарушения закона, выстроенного исключительно юридическим образом. Но такое действие, такая форма реализации возможностей может быть то нарушением закона, которое не есть нарушение, по существу, а следовательно, не может быть предметом юридического и законодательного оформления, не может быть предметом юриспруденции, понимаемой в классическом смысле этого слова. Право бывает и за ее пределами, и это надо признать и попытаться глубоко осмыслить.

Последние тридцать лет одной из тенденций в становлении российской юриспруденции было разграничение права и закона, закона и юридических процедур, в целом юридического и правового оснований общественной жизни как таковых[47]. Эпицентром таких правовых и юридических дискуссий являлись дискуссии, которые проходили в контексте европейского, римского понимания права и юриспруденции в целом. Но теперь мы понимаем, что есть и другие варианты обсуждения предложенного тематизма, связанные с трактовкой права не только в канонах юридической мысли. Не до-понимать и не до-учитывать этого не следует. Иначе не избежать либо плавных и резких контрправовых реформ, которые неизбежны при ситуации столкновения юриспруденции с ритмом народной жизни как результат недоговоренностей и недопониманий, либо государственно-административных репрессий с ужасными результатами, когда, конечно, и результаты будут, но и ужасы не прекратятся. Избежать развития таких негативных общественных тенденций и позволяет попытка понять право в ситуации общественных изменений как право, находящееся в сфере политики, представляющее собой динамическое условие жизнедеятельности в условиях общественных изменений и не подпадающее по своему состоянию в традиционный предмет правового регулирования, наполнение и содержание которого всегда отводится и отводилось исключительно юриспруденции.

Политология права – это и есть современная наука и учебная дисциплина о праве и про право, которое понимается и интерпретируется политологическим языком, в политологических понятиях и терминах и рассматривает правовые, властные и политические явления и состояния как плюралистичные, находящиеся в постоянном изменении и создающие для акторов политического и юридического действия возможности выбора и осуществления общественных изменений.

Таким образом, ключевыми моментами в познании и интерпретации политологии права являются вопросы, связанные со стратегическим содержанием, плюралистичностью, публичностью, транспарентностью, толерантностью и возможностями институционального выбора гражданином той или иной формы или процедуры правового поведения.

Получается, что необходимо установить закономерности, тенденции и состояния властно-правовых и политико-правовых процессов; выявить формы проявления (институции) этих закономерностей; предложить современный институциональный оптимум состояний и тенденций развития власти, политики и права; обозначить возможные сценарии реализации оптимальных властно-правовых и властно-политических институций; зафиксировать пределы и допуски возможных (культурологических) отклонений процесса и политического поведения акторов внедрения предлагаемых сценариев на практике; разработать программу подготовки специалистов-политологов по политико-правовой тематике; представить методическое обеспечение курса «Политология права» в условиях развития дистанционного образования.

Право по своей природе выполняет некоторое стационарное, стабилизационное предназначение. Функция права – предостережение человека и публичных агентов (субъектов, акторов, институтов) от зла и пороков. В этом смысле право если не чистилище как действующая институция католицизма, то достаточно чувствительный и действенный механизм, позволяющий утихомиривать человеческие и, следовательно, политические пороки.

Один из первых таких пороков – наличие предрассудков. «Предрассудок как бы создан для человека, он содействует беспечности и себялюбию – двум свойствам, от которых можно избавиться, лишь отказываясь от человеческой природы. Человек, находящийся во власти предрассудков, возносит некоторых людей на недостигаемую высоту: унижать их и низводить было бы бесполезно. Поэтому до тех пор, пока тщеславие будет еще владеть умами людей, предрассудок будет оставаться в силе, то есть он никогда не исчезнет»[48].

В нашем контексте вышесказанное означает как минимум две важные позиции. Первая: среди всех предрассудков политиков необходимо выделять правовые предрассудки. Они не просто имеют место быть, а в известном смысле являются как некоторая постоянная величина или константа. Такое положение связано с тем, что лишь немногие политические акторы (субъекты, агенты) постоянно следят за состоянием текущего законодательства. Формально они, может быть, и следят, тем более что могут заниматься законотворчеством, а вот содержательно вряд ли. Реального состояния правоприменительной практики они, как правило, не знают.

Позиция вторая: немногие из политиков по своей человеческой природе и сформированной культуре поведения и действия постоянно сориентированы на нормативизм. Основная политическая масса действующих политиков предрассудочно считает для себя необязательным вникать в правовые хитросплетения. По их мнению, для этого есть юристы. Для них, для политиков, главной является политическая страсть собственного политического мышления и действия. Политическая пауза или умолчание как политическое бездействие в этом контексте ничем не отличается от вышеназванного политического действия.

На этом противоречивом основании и строится политико-правовой парадокс: действовать по праву – значит не во всю мощь включаться в политический дискурс; полностью включиться в политический дискурс – значит встать на тропу возможного и неизбежного нарушения правовых норм, поскольку завершенное политическое действие предполагает переход от состояния «до» в состояние «после». В свою очередь, любое состояние «после», как состояние после политических событий и действий, несет в себе новые нормы и правила, которые необходимо осваивать и которые по своей сути отменяют старые правила как политической игры, так, возможно, и человеческого общежития.

Пойти же иным путем – в качестве политического актора понимать как весь объем, так и детали действующего правового пространства и при этой константе совершить эффективный политический маневр, – дано далеко не всем политикам. Это удел избранных. Таковых, как известно, немного. Большинство же политиков страдают пороками – и, конечно же, пороками правовыми. Именно они – пороки предрассудков и тщеславия – играют здесь ключевую роль. И будучи, по Канту, вечными и неотделимыми от человеческой природы, именно они задают устойчивую потребность в существовании правовой матрицы политического процесса.

Получается, что право органично включено в политическое поле, но при этом включено не линейно, онтологически, а парадоксально, как обязательный сюжет или интерьер политических событий. Будучи динамичными по своей природе политические действия с необходимостью требуют статистического нормативизма, хотя сами по себе к нему не склонны, а принимают его свойства и состояния в силу неизбежности и необходимости. Все и сразу неправовым образом действовать не могут. В этом случае неизбежен летальный исход и ликвидация политической работы из общественно-коммуникативной практики и практик человечества, общества, социума.

Получается, что право для политики есть та опора, трение о которую создает развитие. Без права политика просто бы рассыпалась, как рассыпаются тела на скорости, лишенной сопротивления. При этом право не должно потерять тональность сопротивления и не превратиться в преграду, о которую «разбивается» политический процесс как таковой. Право в контексте политического процесса должно выполнять роль постоянного знака-символа, точно указывающего вектор нормативного развития и состояния предосторожности. «Чем больше связи, тем больше гармонии и согласованности в мире, тогда как пустоты и перерывы нарушают законы порядка и совершенства»[49]. «Право должно выполнять функцию иммунной системы и предназначено этому. Поэтому система права автономна в использовании своей схемы правового/неправового. Однако с помощью данной схемы она должна, насколько это возможно, защищать коммуникативную систему общества от множества помех, которые эта система производит сама по себе. Система права должна предупреждать общество путем производства своих ненадежностей и нестабильностей и при этом, конечно, не может действовать „ошибочно“, не может находиться вне ожидаемых проблем»[50].

«Юридические практики и дискурс в действительности являются продуктами функционирования поля, чья специфическая логика двояко детерминирована: с одной стороны, особой расстановкой сил, определяющей его структуру и задающей направление конкурентной борьбе, или, точнее говоря, конфликту компетенций, которые в нем имеют место; и с другой стороны, внутренней логикой юридических текстов, очерчивающих в каждый отдельный момент времени пространство возможного и тем самым универсум собственно правовых решений. Принцип изменения юридического поля заложен в нем самом, то есть в борьбе интересов, связанных с различными позициями. Конфликт компетенций в конечном счете выливается в борьбе символического уровня норм и воззрений и реального процесса конкуренции агентов и институтов за право устанавливать право»[51].

Существенным в данном положении П. Бурдье является введение понятия «конфликт компетенций». Автор не раскрывает детали данного явления, хотя, с нашей точки зрения, это принципиально. Дело в том, что именно в этом вопросе содержатся принципиальные ответы на то, где и как формируется право. Оно формируется в многофакторном конфликте компетенций и фокусируется в основном в борьбе субъектов законодательной инициативы. В России – это структуры института президента, правительства, депутатского корпуса, сенаторов Совета Федерации, судей Конституционного суда, Верховного суда и арбитражных судов, а также субъектов Российской Федерации. То же самое происходит и в других странах применительно к нормам национального права, а также с нормами и договорами международного права. На практике наблюдается попеременная борьба сил юристов и политиков той или иной стороны, в результате которой самым важным является тот участок, где окончательно решается и разрешается ситуация права устанавливать право и форму и порядок его толкования.

Классической юриспруденцией эту работу назвать нельзя. Не стоит ее считать и политикой в чистом виде. В первом случае не хватает того, что, собственно, отстаивает любая юриспруденция – итоговой формализации и универсализации правовых норм и практик. Во втором случае – недостает обращения к публике, чем, собственно, всегда занимается и предпочитает заниматься политика, а также отсутствует элемент пространственно-временной экспансии как имманентное свойство политического события, действия, результата. Следовательно, речь можно и нужно вести о том, что конфликт компетенций и борьба за право устанавливать право – как реальное, так и право толкования – есть достаточно автономный и специфический коридор современной политико-правовой работы.

В известном смысле слова можно сказать, что политическая деятельность вокруг и по поводу права является несовершенной. Правда, оговоримся сразу, что суть несовершенства есть производная временного отсутствия теоретического концепта политико-правовой работы. Пока неясно, где, в каком объеме и в каком пространстве это несовершенство проявляется в большей мере. Сейчас следует признать, что пока мы не погрузились в полной мере в это самодостаточное состояние, как следовало бы сделать и как, собственно, это сделано классической юриспруденцией применительно к множеству правовых состояний и проявлений права. Политико-правовая работа, еще недостаточно осмысленная современными политологами, не позволяет в полной мере представить формальные требования принципиальности права применительно к многообразным состояниям политического процесса. С другой стороны, нам еще не до конца ясно, как и каким образом архитектура политических циклов и стадий способна влиять и формировать тот или иной оттенок правовых состояний и свойств.

Однако в этом процессе есть и другая сторона – вольная или невольная, иногда далекая от совершенства, реальная политическая борьба вокруг и за монополию юридических норм. Именно она так или иначе нивелирует многие и совсем неправовые интенции политической деятельности как таковой. Политическая борьба и конкуренция стихийно или сознательно приучает политический класс занимать нормативную позицию, не позволяет политикам длительное время оставаться в ненормативном поле, хотя соблазн таких действий достаточно велик. Даже такое право, напрямую сопряженное с политикой далеко не рационализированное и в значительной степени не осознанное, пресекает искушение насилием и выполняет свою регулятивную функцию.

Предпринимаемая же нами попытка концептуального осмысления представленной проблемы, несомненно, позволит выявить все пока еще существующие теневые стороны этого процесса и сделать их доступными для рационального применения и использования. Не сомневаемся, что может оказаться так, что сам процесс политико-правовой работы достаточно прост и лаконичен, подвержен устойчивым тенденциям и циклам своего развития. Но в этом-то как и раз и состоит аристотелевское – мыслить проблему правдоподобно и непротиворечиво, используя паралогизмы научной дисциплины.

С одной стороны, право образуется как борьба компетенций за монопольное владение и доступ к иерархии действующих юридических норм, способов и практик их интерпретации и толкования. С другой стороны, оно несет в себе техники и практики формализации и универсализации правил человеческого поведения, которые через состояние государственной власти становятся венцом легальности действующего политического порядка. В этом своем качестве право творит социальный мир и порядок, придавая ему смыслы процедуры, последовательности и устойчивости. Именно поэтому знание этих смыслов, образуемых в разноуровневом процессе конкурентной борьбы агентов и институтов, и представляет собой главное в праве применительно к той или иной исторической, социальной и сугубо нормативистской ситуации. В нашем понимании это могут быть такие смыслы, как право государства, право политических партий, право организаций и объединений, право массмедиа, право гражданина и этноса.

Это содержание правовых состояний всегда находится в политической плоскости и в политологическом научном методе познания и интерпретации его свойств. Исключение составляет лишь «мертвое» или застывшее, невостребованное право и невостребованная правовая ситуация. Как говорят юристы – ситуация с отложенным сроком исполнения обязательств.

Именно это научно-практическое знание права, осознаваемое и конструируемое через политическое пространство, затем становится сферой теоретической интерпретации юриспруденции, правоприменительной практики субъектов юридического действия и в конечном счете суда как института восстановления утерянного или нарушенного права, как «постоянная воля предоставлять каждому его право»[52]. На практике получается так, что именно в политике рождается право, хотя про правовые состояния принято говорить в большей степени как оформленные или не оформленные законом, как писаное или неписаное право. В то же время существует совершенно еще не описанное наукой пространство политипической конкуренции вокруг правовых смыслов и категорий.

На поставленный вопрос ответим определенно: да, может. Такие ситуации не столь редкое исключение. Как правило, они связаны с поиском момента и условия, при котором право либо не действует, либо прекращает свое действие в силу объективной невозможности или нежелания его исполнять. В этих случаях нормативность права либо снимается политическим классом с повестки дня, либо приостанавливается на тот или иной промежуток времени. Классический прием такого сценария – введение нового смысла действий или новой концептуальной парадигмы. Бывают ситуации, когда право не приостанавливается, но его просто не замечают и тем самым не включают в орбиту политических практик.

Получается, что наличие на практике политических ситуаций, которые приостанавливают действие права, – вот что составляет политологический интерес к правовой материи. Анализируемая ситуация начинает считываться в этом случае совершенно в ином ключе. Она понимается и интерпретируется не как потребность оформить политику как правовую, придав ей тем самым предметное поле как поле предмета правового регулирования, а как потребность раз оформить юридические догматы во имя новых политических целей. Идеальным вариантом развития таких событий является неотвратимая потребность политиков вновь и мгновенно войти в новое правовое поле. Хотя исключать длительного периода неправовых действий со стороны политиков также не стоит, поскольку они, как и все люди, подвержены предрассудкам, о чем, по Канту, мы рассуждали ранее.

Получается, что если юристы настаивают на росте объема формализации и универсализации общественных отношений и профессионально заинтересованы в расширении предмета правового регулирования, в увеличении удельного веса и объема юридических действий и состояний, то политологи должны идти другим путем. Они должны представить и описать ситуации, как, например, ситуации суверенизации или чрезвычайного положения, предотвращения политических преступлений и военного вмешательства, при которых исключается старое право и вместо него вводится нечто иное, как, например, такие политические практики, как политический авторитет или политическое решение, образ или манера властвования национального лидера, новая концептуальная парадигма и технологии информационной поддержки.

Итогом такой постановки вопроса получается системная и завершенная ситуация. Устойчивые линии и тенденции развития такой ситуации могут быть сформулированы так: от знания условий необходимости возведения в норму и определения предмета правового регулирования – к правовому закону (юридическая работа и законотворческая деятельность) и от него к условиям и практикам перехода нормативного и законодательного действия в лоно человеческого поведения в условиях новой социальности и культуры (политическая работа).

Получается, что формулировка о допустимости неправовой политики, имеет совершенно иной смысл, нежели тот, который проистекает или может проистекать из традиционного юридического мышления. Юристы в тех случаях, когда речь идет об отсутствии или сложности юридической квалификации нового или неизвестного в правоприменительной практике политического действия, такие события, скорее всего, будут трактовать как девиантные, отклоняющиеся от нормы права. С той же уверенностью можно будет говорить и о их желании рассматривать неправовое политическое поведение как тяготеющее если не к преступному, то, по крайней мере, к тому, которое может быть квалифицировано как проступок с вытекающими отсюда санкциями и последствиями.

В политологическом же контексте неправовые политические действия – вещь естественная для современного этапа развития общественных отношений. Она естественна в силу динамической активности современного человека и достаточно высоких темпов общественных изменений.

С юристами и правоведами по этому вопросу необходимо договариваться о смыслах и формах интерпретации политических и правовых приоритетов. Юридическое и политическое сообщество должно быть профессионализировано не только на предмет «введения в право» – что и как облекать в форму закона, но и на предмет «выхода из правового поля» – что и как делать взамен нормативизма (нормативного действия) социальностью – социальными практиками и социальным действием.

В итоге логика всей цепи юридических и политических действий должна укладываться в общий, системный тренд – от пороков социальности к праву, норме и закону и от них – к исправленной и совершенной социальности, характерной для культуры, истории и темпа общественных изменений данного государственно-пространственного образования.

Такой системный тренд вытекает из универсальной устремленности социальности к физическому миру[53], являющемуся конечным пределом человеческой жизни как таковой. Именно физические параметры окружающего нас мира и должны стать индикаторами скорости и быстроты человеческих действий, их универсальности и неповторимости, а политика и право этому не только не должны мешать, а всячески способствовать.

Результативная современная политика не может обходиться без правовой составляющей, не может ее не учитывать. Но, как результативная и эффективная, политика становится таковой в тех случаях и в тех ситуациях, когда действует «поверх права». В этом смысле политическое действие «поверх права» есть действие «поверх» старой системы юридических координат. Современное политическое действие есть одновременно и правовое действие, обеспечивающие, гармонизирующее, нормализующее, например, такие ценности, как права человека или права народов на самоопределение. Бесконечное юридико-правовое регулирование, как то: настройка и перенастройка парламентских и околопарламентских законодательных процедур – эффективной политики не создает. Современная бюрократия в этих случаях всегда выигрывает у политиков, а следовательно, не дает шанса для развития гражданских инициатив, «проваливая» их в процедурных согласованиях. Получается, что, если политики исповедуют старое право и старое учение о соотношении права и законодательства, политика в лучшем случае становится стабилизационной, но никак не политикой развития. И наоборот, там, где используются современные подходы политологии, в том числе применительно к правовым сферам, результат становится более значимым. Ключевым фактором и инструментом этой предельно сложной работы является универсальное, исходное для политика и юриста, понятие права, а также политики как таковой.

Понятие «правовой» имеет свою историю. «Право» в настоящее время обычно определяется как «корпус правил». Правила, в свою очередь, обычно считаются производными от статутов и там, где признается судебное законотворчество, от решений судов. Право в действии включает правовые учреждения и процедуры, правовые ценности и правовые понятия и образ мысли, равно как и правовые правила. Оно включает то, что иногда называют «правовым процессом». Лон Л. Фуллер[54] определил право как «предприятие по подчинению человеческого поведения руководству правил».

Это определение справедливо подчеркивает примат правовой деятельности над правовыми правилами. Цель этого предприятия – не только создание и применение правил, но и другие способы руководства, включая подачу голосов, выдачу ордеров, назначение официальных лиц и вынесение суждений. У права есть и другие задачи, кроме руководства в обычном смысле этого слова: право – это предприятие по облегчению добровольных договоренностей через переговоры по сделкам, выпуск документов (например, кредитных или документов на право владения) и другие акты правового характера. Право в действии состоит из людей, занимающихся законотворчеством, отправлением правосудия, вынесением судебных решений, переговорами и другими правовыми действиями.

Важным моментом такого подхода является предпосылка, что формируемые и создаваемые нормы и правила человеческого общежития не всегда приобретают юридическую форму, оставаясь при этом правовыми. При этом гораздо значительнее и многообразнее сохраняется объем неотфиксированных неправовых действий, сохраняющих достаточно устойчивый неправовой тренд в условиях современных общественных изменений.

В этом смысле с правом происходит то же самое, что и с политикой. Ведь не вся политика и не всегда облекается в ясные и доступные формы. Если бы этого не было, то не было и необходимости в политологии. Политология же как научное объяснение и интерпретация политики необходима в силу постоянной неясности и непрозрачности практической политики как таковой, ее постоянной иррациональности и практического несовершенства человеческой, в том числе политической, деятельности в принципе.

Но при этом важно, что политологическая интерпретация этого процесса, как существующего в действительности, становится несколько иной, нежели процедурная и нормативно-формально-законодательная юридизация. Происходит это в силу различия политического и юридического мышления как такового, политической и юридической квалификации экспертов как родственных, но принципиально различных.

Качество и содержание политики и политических процессов определяется и выводится не из предметного мира жизни людей, а определяется индикативной способностью профессионалов-политологов. Именно они способны формировать политическую повестку дня, равно как и «снимать» с политической повестки дня сюжеты, которым не следует придавать политического смысла.

В концептуально-теоретическом и культурологическом плане такой подход, несомненно, тяготеет к основаниям и истокам постмодернизма. В его основе лежит отказ от подражания действительности и расхождение с философами просвещения, которые считали, что они в состоянии открыть причины поступков человека, а следовательно, и политика, а также целостных и системных изменений в обществе, которые лежат в их основе и в то же время скрыты как от тех, кто в этих изменениях принимает непосредственное участие, так и от тех, кто совершает поступки[55].

Из такого подхода следует, что для понимания сути политического нужно, прежде всего, понимать не то, почему произошло то или иное политическое явление, а его собственные границы как такового. Важно для сохранения темпа постоянных политических интерпретаций «рассекать», идентифицировать, расчленять и выделять политическое и неполитическое. Четко дифференцировать политическое как политическое и правовое, экономическое, финансовое, социальное и культурное как неполитическое. Понимать, что нет масштабных социополитических тенденций и закономерностей как существующих вечно, по аналогии с постоянными физическими законами Вселенной, а есть созданные и постоянно создаваемые проекты и сценарии развития политических событий и действий. Важно понимать не просто то, что случилось в политическом пространстве, а то, как и каким образом оно смоделировано или интеллектуально срежиссировано политическим или околополитологическим сообществом.

Важным моментом этого процесса является научно-универсальная фиксация профессиональной сцепки политолога и политика. Политик, действующий сам по себе, вне рамок принятого и обозначенного политического сценария и тренда политического развития, не представляет политологического интереса. Такой политик, скорее, похож на хорошего спортсмена, который по тем или иным причинам никогда не попадает в профессиональный спорт, а поэтому не участвует в чемпионатах разного уровня или на Олимпийских играх. Точно так же не представляют политологического интереса и аналогичные политические сети, институты или организации, в которых он работает или с которыми он сотрудничает. Интересен только тот политик, который включен в сценарный проект и который работает с политологом, а вместе они, осуществляя политическую работу, наращивают политическую силу и мощь, меняя и изменяя исторические условия социальной среды и правила проживания в ней.

Политик, следуя экспертным суждениям политолога или суждениям, вырабатываемым совместно или существующим в силу необходимости, может и должен играть именно политическую, и никакую другую, пьесу. Тексты политолога должны сбываться в контексте политической истории и в каждом конкретном политическом цикле политического актора. Мелочей тут быть не должно. Каждое политическое действие и событие должно быть упаковано в большой поток политологических интерпретаций. Должны, кроме смелости как с той, так и с другой стороны, для обоих наступать постоянно действующие и присутствующие в ежедневной коммуникации политика и политолога постоянно действующие и реально работающие процедуры.

Что из сказанного важно для нас в контексте излагаемого подхода? Важно то, что, в отличие политического мышления и действия, юридическое мышление и действие представляют собой не динамическую, а статическую конструкцию. Ее статичность проявляется в том, что она выступает мерилом справедливости, оценки, фиксации факта и его документирования. Право как системная организованная защита всегда предельно консервативно и представляет собой деятельность документально-разоблачительного свойства. Оно и только оно берет на себя смелость и ответственность каждому воздавать должное, обличая виновных, распределяя меру наказания (вины) и меру оправдания (невиновности). В этом качестве и смысле «юридическому», в отличие от «политического», никогда не свойственен дух романтизма, изменения и общественного созидания. Праву свойственно охранительное, документированное свойство факта и прагматизма, хладнокровное «взвешивание» результатов человеческих поступков и разработка процедур доказательности и безальтернативности реализации юридических норм, правил, процедур, законов, кодексов и конституций, а также способов и подходов их толкования и интерпретации.

Необходимо признать, что именно политическое пространство является в современном мире «ведущим», а юридическое «ведомым», равно как и то, что властно-политические комбинации предопределяют сферу юриспруденции и состояния судебной власти. При этом каждое пространство – и политическое, и юридическое – остаются самодостаточным и самостоятельным.

На первый взгляд может показаться странным предположение о том, что фактическое состояние юридической сферы, ее устойчивость и стабильность, определяется не только формой и состоянием организации и организованности юридической власти, но и извне, а именно качеством и содержанием политического пространства, сориентированного на нормативизм. Однако в этом нет ничего странного. Именно в процессе политической коммуникации, наиболее ярко выраженной и представленной различными парламентскими процедурами, и происходит процесс формирования права. Политический дискурс политико-правового пространства впоследствии и становится ориентиром юридического и фактического применения права. При этом нельзя забывать и политическую роль современного суда, и правовые последствия, сюжеты и процедуры, вынуждающие политиков действовать тем или иным образом. С этой стороной вопроса, несомненно, сталкивается современная политика, и право может формировать тренды ее функционирования и развития. Но это другие тренды – тренды вынужденного, предписанного и заданного, а не свободного коммуникативного поведения, которые в значительно большей мере формируют общую архитектуру социального нормативизма и правотворчества.

Иными словами, современное состояние общественного развития можно считать таковым, что форму и содержание предмета правового регулирования, который впоследствии детально разбирают, интерпретируют и применяют юристы, первоначально создают и вырабатывают политики и реальные акторы реального политического процесса. Получается, что сначала право «считывается» дискурсно-коммуникативными технологиями, договоренностями и процедурами, в которых участвуют политики, а только затем оно приближается и становится формой жизни закона.

При таком подходе и при таком понимании роли и значимости права политику необходимо про право знать нечто иное, нежели юристу. Политик, в отличие от юриста, не применяет, а «пишет» и тем самым создает право и закон. Именно поэтому он должен в большей мере владеть техниками и практиками лингвистики, феноменологии, герменевтики и формальной логики, проходя институциональную и создавая собственную школу правотворчества.

В этой связи политологическое знание права предполагает знание о праве как о целостной системе, создаваемой и воссоздаваемой действующими социальными дискурс-коммуникациями, отношениями и взаимодействием граждан и институтов гражданского общества. С другой стороны, политик должен безошибочно интерпретировать тот или иной сегмент или факт общественной жизни как правовой, отличать его от факта неправового и уметь делать его, в случае нормативной необходимости, элементом целостной правовой системы. Политик, работая с правом, не может не понимать, что его политическая деятельность нередко влечет изменение отдельных правовых норм или целых правовых систем.

Такая постановка вопроса означает, что политику следует понимать и рассматривать право как некоторое актуальное событие, предписанное или предписываемое как практикой, темпом и содержанием политического процесса, так и целым комплексом гуманитарных дисциплин и культурных институций. Речь идет о знании истории права, современных школ права, антропологии, философии, социологии и политологии права, сравнительного правоведения, состояния теории и практики в области прав человека[56].

В отличие от юриспруденции, строящейся исключительно на понятийно-логическом и догматическом обосновании содержания и значимости правовых норм, политология учитывает все состояния права, которые включаются в политический процесс и нормируют его процедуры. Поэтому важным моментом политологического подхода является знание о стратегии правовых норм и законодательных систем и вопросов плюрализма правового выбора. Стратегии правовых норм содержат цели, ценности и идеалы общественных изменений, общественного развития, консолидации и стабилизации общественных отношений. Сюда входят такие ценности, как справедливость, свобода, ответственность, свобода и права человека. Стратегии законодательных систем содержат цели и идеалы общественных изменений, общественного развития, консолидации и стабилизации общественных отношений, закрепленных системой национального законодательства. Речь идет о переложении правовых идей в рамки законодательных текстов, когда, например, права человека становятся, как, например, в современной Германии, системой действующего национального законодательства и правоприменительной практики. Плюрализм правового выбора означает состояние и условие принятия политических решений в ситуации одновременного существования международного права, современного европейского права, права Всемирной торговой организации, Конституции РФ, конституционных федеральных законов, федеральных законов, нормативно-правовых актов, народных традиций и обычаев. Именно этим искусством – искусством одновременного и попеременного владения всей палитрой правовых подходов – должен владеть современный политик. Он должен точно определять тональность изменения общественных отношений в связи с интерпретацией и нормированием той или иной системой права и законодательства. Точно так же он должен поступать при формировании правовых норм, участвуя в законодательном процессе. В этом состоит его принципиальное отличие от юриста, который работает исключительно в системе писаного права, в системе действующего законодательства и, осуществляя правоприменение, добивается единственного варианта толкования и применения написанной нормы закона. Единственность такого рода определяется единичным и вполне конкретным юридическим фактом.

Реальная плюральность социальных практик требует пересмотра процедуры, приемов и способов юридической формализации и универсализации. То, что эти практики становятся более сложными, – это несомненно. Но их интеллектуальная сложность должна быть сложностью для профессионалов. Вернее, класс политиков и юристов, работающих в законотворческой сфере, должен быть радикально улучшен и в значительной степени образован на других основаниях. «Голый» нормативизм, предназначенный для обезличенного субъекта, исчерпал себя. Он исчерпал себя с точки зрения как социальности, так и рациональности – и прежде всего, рациональности политической. Нельзя в современном мире создавать нормы, не учитывающие разные позиции и интересы разных правоприменителей и пользователей правовых норм. Нельзя создавать нормы, правила и законы, не учитывающие конкуренцию компетенций агентов и институтов. Нельзя не понимать того, что многие ситуации и глобальные вызовы современности требуют не столько детальной регламентации и юридического описания процедур, сколько точного ответа на вопрос о том, где и при каких условиях право не действует и в замены его более эффективно срабатывают другие социальные и политические практики. Концептуальный ответ на эти вопросы – ответ, содержащий полную интерпретацию смыслов и состояний «правового» в «политическом».

При этом юридическая повестка дня не снимается с политической повестки дня. Она гармонично дополняется представлениями о том, где и при каких условиях, как и почему возможен политический выход за пределы права как юридической конструкции. Если юристы должны продолжать решать вопросы правового государства, то политологи должны предложить новый концепт права государства или государственного права, понимаемого и интерпретируемого политологическим языком.

Кроме права государства, в политологическом концепте обязательно должно быть представлено современное право политических партий, объединений и союзов, а также политические права всех иных активных субъектов современного политического пространства – гражданских и общесетевых организаций, массмедиа, бизнеса, культурного, глобально-элитарного и спортивного сообщества – право элиты. Отдельные и достаточно уникальные политико-правовые позиции в современном мире представляют судейское сообщество и гражданин.

Проблема соотношения политики и права вытекает из парадоксального состояния, сутью которого является попытка совмещения достаточно противоположных явлений – политики как мышления и деятельности, направленной на формирование нового, ранее не существовавшего и несуществующего порядка, а с ним и новых институтов, процедур и норм их организации и жизнедеятельности, и права как устойчивого предельного реалистичного механизма, обеспечивающего организованную защиту и восстановление сформированных или утраченных ценностей, норм, правил поведения, формальных процедур и способов их толкования и интерпретации. При этом, если предметом правовой политики является поиск или введение устойчивого предмета правового регулирования, что в любом случае означает «вход в право» или в правовую систему, то предметом политологии права является противоположный процесс – процесс «выхода из действующего юридического механизма» и легального правового порядка и вход в новый правовой порядок, еще недостаточно легальный, но уже легитимный и признаваемый как сформировавшийся в силу необходимости реализации общего условия сохранения темпа общественных изменений и преобразований. Это не значит, что политик не должен работать «на входе» в право. Он и там должен быть, но с исключительно другой миссией. Его задача как раз добиться от юристов или актуальных субъектов законодательной инициативы предельно точного, последовательного и лаконичного обоснования введения нормы в право, право в закон и наряду с этой процедурой постоянно работать над принимаемым законом таким образом, чтобы безошибочно знать время и пространство, участников и ситуацию, при которой данная правовая норма как норма деятельности над деятельностью полностью себя исчерпает.

Получается, что политика или политическое действие предшествует действию правовому и с необходимостью требует своей юридической формализации. Процесс политико-правовых действий приобретает свою завершенность и как самостоятельный процесс представляет собой новое уникально знание как для политологии, так и для правоведения.

В. Г. Марача[57]

Проблема восстановления и формирования политико-правового пространства

Данная работа посвящена развитию идей, развернутых в кандидатской диссертации автора на тему «Социокультурный анализ институциональных аспектов политико-правового пространства (методологические проблемы)», защищенной в Институте философии РАН в 2004 г.[58] В работе ставится проблема построения метода междисциплинарных исследований политико-правовых явлений, учитывающего к тому же рефлексивный характер этих явлений и «проектность» (практический, преобразующий характер) соответствующего знания.

Искомый метод именуется в работе социокультурным институциональным анализом, поскольку, во-первых, междисциплинарность политико-правовых исследований поддерживается им за счет введения системного представления политико-правовых явлений как области институционального взаимодействия права, государства и политики, открытой влиянию экономических и социокультурных факторов. Такая область названа в диссертации «политико-правовым пространством».

Во-вторых, данный метод ориентирован на рассмотрение политико-правовых явлений и знаний о них в контексте социокультурных изменений.

В-третьих, он придает значение такому фактору общественных изменений, как самосознание, благодаря которому часть научных знаний и представлений реализуют свою «проектность» по отношению к обществу, становясь культурными нормами.

И в-четвертых, базовым понятием, с помощью которого политико-правовые явления схватываются в указанных контекстах, является понятие «социокультурного института».

За двадцать лет, прошедших с момента написания этих работ, мир существенно изменился, а общество как в России, так и за рубежом приобрело ряд новых характеристик. В поиске ответов на вызовы времени, захватывающие сферы политики и права, главными из которых становятся ускорение общественных изменений[59] и возрастание сложности управления общественными процессами[60], автор сохраняет понятие «политико-правового пространства» не как описание существующей социальной реальности, а как идеальный тип[61]. Концептуальные изменения коснулись прежде всего метода, который в контексте обсуждения проблематики «политологии права», ставшей центральной темой данной монографии, предстает как системно-институциональный подход. При этом в качестве базового для данного метода сохраняется трансдисциплинарное понятие социокультурного института, но оно, и метод в целом, приобретают социально-теоретическое и социально-онтологическое обоснование.

При постановке проблемы восстановления и формирования политико-правового пространства мы исходим из признания принципиальной значимости правовых институтов для реализации политических отношений. В европейской культуре эта значимость обуславливается тем, что политическое отношение, чреватое разрывами и конфликтами, для своего устойчивого воспроизводства нуждается в «беспристрастном третьем», выведенном из политики и задающем правила «честной игры».

Верно и обратное: функционирование правовых институтов нуждается в политических механизмах[62]. Ярким примером, демонстрирующим роль политических механизмов в обеспечении такого важного правового института, как Конституция, являются комментарии к Конституции Французской Республики 1959 года, написанные одним из ее автором – Ги Каркассонном[63]. В частности, для обеспечения своей беспристрастности правовые институты нуждаются в силе и политическом авторитете государства (судебная власть) и в политическом представительстве (законотворчество парламента).

Таким образом, политические и правовые институты, будучи достаточно автономны, в то же время тесно переплетаются между собой.

Организация их взаимодействия требует общей рамки, в качестве которой было предложено понятие политико-правового пространства (В. Г. Марача, А. А. Матюхин)[64].

Политико-правовым пространством мы называем функциональное и институциональное единство «правового» и «политического», которое образуется при следующих условиях:

• политический плюрализм (нормальные политические отношения плюралистичны по самой своей природе, на что указывает и этимология слова «политика»);

• публичность обсуждения важнейших общественно-политических решений;

• процессуализация подобной общественной коммуникации, оформляемой соответствующими правовыми институтами.

• при этом сами правовые институты отвечают характеру правовой культуры данного общества.

В обществах, где правовая культура имеет длительную традицию плюралистических общественных отношений, устойчивость подобного состояния поддерживается состязательным характером «осевых» функций сферы права: законотворчества и правоприменения. Внутренняя структура соответствующих институтов (парламента и суда) приобретает форму состязательного процесса.