Рассказы магазинного стола Залицейского

Посвящается моей сестрере

Рассказы стола магазина Залицейского

О себе

Ему доставляло удовольствие бродить между магазинных полок, отчаявшись уже что-либо купить.

Что-то неизданное

Зовите меня Григорий. Пока всё идут к писчему столу и берут ручки исполнять важную процедуру приëма на рабочее место, где вам не нужно думать, куда идти, а на душе игривый июль, и меня тянет подойти тыкать к каждому встречному автомату и нарочно близко приступать на мостах и набережных к уступки, доверчиво поглядывая на воду и иначе на свои кроссовки, и подбирать всякий пакет и стеклянные банки на траве и стоять перед телегой, выбирая бумагу и металл, я наëмничаю.

Вам придëтся избегать порядочно, чтобы избежать всë щекотливое, и орехи невзгод держат вас только день. Впрочем, это рекламщикам; я отнюдь не собираюсь получать орехи, наоборот, я ещë могу раздать их всякому, кто слишком долго сидит на месте и для кого однодневный путник есть пришлец и завоеватель. Всякой замечательной этикеткой не сокрыть страшного лица наëмника, страшным ревизором-революционером являющегося перед дверью, какой шулер одевает карты дурака, кажется, он не одевает вовсе, но фокусник что-нибудь в рукаве припрятывает, прежде чем вынуть платки треугольниками и кинуть на ветер, толпе, выкрикивая: "Абракадабра!" Также я собираюсь восхитительно, судари и сударыни. Затем история о подтверждении этих слов.

Сейчас мир теней экрана телефона открыт, я гляжу губительно далеко, римским орлом на легионы императора, своим завистливым глазом; я тыкаю на экран, ещë и ещë – всюду цветные пятна, и вот: меня ожидают фотографироваться, потому что мы, наëмники-работники, представляем лицо народа, каждый – своего, а нет явней изображения, чем ваш фасад, даже портреты, как известно, стирают точность карандашом и кистью художников во имя искусства, кажется, стираются лица в этом нашем караване и потому некоторые наëмники являются с растопяренной бородой и получают место чернорвбочего бессуетно.

Ну, а раз выходит так, что я один одинешенек, значит, и ценюсь высоко среди круга товарищей, и мне достанется цифра покрупней, – рассудил я, сударь, и провëл большим хватким пальцем о пластик поверх экрана, -

Напротив являлись цифры, и я начал прикидывать результаты рулетки работ, и, колеблясь около трëхсот восемьдесчти пяти, ткнул рядом двухсот двадцати семи, и начал понимать: была известная шутка про хамелеон ский народ, затем нажал дважды и напротив значится братская цифра двести семьдесят пять.

Однозначно, я, сударь, вправе проложить дорожку дня рассудительно, и потому убегаю в церковь, где минут пять-семь слушаю песни. Платки и трости вблизи, горят свечи, вблизи окон – розы; один только паролонновый ковëр странен здесь, где рядом торгуют воском и росписью икон. Как спокойно мы берëм товары с полок магазина, зная, что покупающий обречëн быть изгнанным из храма! А ведь эта личина рощена с детства горожанина, и, подойдя к путнику проходимцем, я уверен найти такого же посетителя рядов богатств. Я сам люблю торговаться и болтать совместно.

Чувствую, мне пора бежать дальше, сегодня я марафонец, и поезд дел скрежещет дверьми, вот: я внутри и оглядываюсь, теперь из-за курток и кепи марионеток-товаров выбираю печенье, тогда как мои товарищи тянутся к рыбе, потому что мы в лавке провизии, и потребуется вся терпкость конфет Мартина Лютера, чтобы не сгрести и устоять на каменной плитке спокойно, да и они постепенно выедаются начисто. Ну и что тебе, сударь, покоиться на одном квадрате бетона? Довольно тебе того, что ты взял уже; и, пусть римляне также ступают на цемент, ты не в сандалиях, а в кроссовках, и придëтся распихать тьму соблазнов, а иначе ты не успеешь скушать наручники твоего обеда, пробираясь к автоматам касс, куда направлен трудиться.

Так я ухожу из церкви и топаю к месту работы, путно посещая укромные места, где жители закупаются обыкновенно и понятно, так что не стоит объясняться, но я могу позволить себе. Мартин прибивает гвоздь к воротам, – я прохожу мимо механизма ворот. Да и кто из нас не торговец? А раз всякий торговец, почему бы и не поработать в магазине? Кроме того, мне окажут знаки внимания короля, распоряжаясь от кассы до склада и сопровождая также, так ещё заплатят, что я нахожусь на месте, а не где-нибудь в парке, который без меня ничего не потеряет, а потеряет тот художник, который захочет нарисовать этот парк без жителей.

Конечно, вести себя натяжно и попустительно не в обычае королей, и если вас страшит церемониальность и порядочность, не верьте себе, такие процедуры тягостны минутно.

Кнопка-экран

Вообще стол служит источником сближения. Влюблëнные отправляются на свидания, друзья веселятся вместе. Это алтарь бесед. И страж этого алтаря для наëмника пара фотографий, где вывеска магазина видна. Такой театр бывает смешон, оттого что, придя раньше, наëмник может пройтись вдоль полок и касс, оценивая заправским завсегдатаем и китайским императором Запретный город – своë обиталище. Так и я. Прежде чем оставить отпечаток, осматриваюсь: нет ли кого ещё? Ох уж этот страх заблуждения! Взгляните на наëмников: как сообща они сходятся к столу, даже не слышав сигнала об обеде! Вот они покидают места и оказываются перед столом, подобно генералам армии, взирающим орлами на фигурки десятков тысяч подчинëнных, и расставляют блюда, обречëнные на гибель. Обеденный ритуал достоин особенного внимания у любого народа, даже нашего народа магазинщиков. Церемония приëма пищи славится тщательностью и понадобится ваше терпение и избирательность, дабы сохранить естественным в этом многотонном здании, сплошь в устройствах, для дикаря представляющих волшебство и божественные силы, торжественный отдых, привычку мудрецов, да и тогда вслед что-нибудь выходит привередливо всегда. Так уж нами заводится умещаться со своими сотрапезниками. Здесь, в подсобке, вы можете разделить капустный салат с северным ханси, выпить стакан кофе с кубинцем, с информатиком выслушать музыку и с доброй матушкой поболтать о детях, и все они к тому же магазинщики, – народ, который столько понимает в торговле. Замечательное место – наша подсобка! Если склад – посëлок внутри магазина, подсобка – самый положительный участок.

Резиновые колëса

Я толкнул двери, взялся за телегу-приятеля и заработал. Всё обязанности наëмника: брать товары, что говорят, и ставить на полки, согласно инструкции, листу бумаги, либо фотографии ярких или чёрно-белых картинок, – мне знакомы, и потому сегодня я взял убирать швабру и ведро на колëсах, – устройство весьма замечательное. Вдобавок идëт тряпка и какой-либо раствор, о котором знают химики и заводчики и о котором магазинщики смеются обычно, звукоподражая и поднимая банки и утки-крышки вверх, перед собой и всеми обозревателями, подобно ценности язычников или рыбе эскимосов, только что вытянутой на льды, дабы вернуть обратно жирные остатки, если только те не останутся лежать во льдах дальше, пока отшельник-археолог-исследователь будущих поколений не узрит их своим внимательным глазом из-под дутого стекла очков.

Мои спутники разбредены, и вот неприкаянные души ходят около, пока вы, уборщик судеб, сметаете пыль человеческую в совок, ещё один предмет из вещей уборщика, собранный из палки, лопаты и защепки швабры. Зацепка предназначена объединить швабру и совок позже, но иногда уборщики забывают об этом либо нарочно скрещивают палки, будто фехтовальщики рапиры, начиная упражняться либо дуэлиться, и несут в комнату-хранилище так, боевито, орденоносцы чистоты и порядка. Уборщиков можно понять: плитка начищена, и вы артист, чьë оружие на глазах тысяч зрителей, и вы один обгоняете толпу, чтобы укрыться за дверьми склада, которые хлопают вслед. И я так же паясничал и баловал жителей рядом, потому что веселить внезапно вправе один наëмник, душой циркач, как на мрачном небе радует солнечный просвет.

Соседи-магазинщики осевшие и занятые уже не так удивительны. Вы насмотрены на привычки, на жесты, и уже готовы встретиться пешкой и пешкой на шахматной доске магазина и исполнить обязанности. Наëмник не так обыкновенен. Вот он, проходимец и бродяга, если и пешка, неясного цвета: белая или чëрная; и сразиться в словесном поединке минут пять-семь, потому что иначе дольше вы обращаетесь торгашами и барышниками, каких много, и шарм новизны утерян, съедена вишня торта, – разительный одиночка-отшельник, знаменосец-посол из-за границы календаря выкидывает штуку-шутку или заметен монолитной бронзовой статуей и глядит издалека на улицы торгов; так же крепок закон, которым он обережëн.

Я мету, надолго задумываясь и толкая резиновые колëса, ведро, швабру, тряпку, совок. Одинаковые глиняные плитки, пыль – твои спутники, и ты сам исполняешься мерзости и уныния, так что однажды одна бабушка подошла ко мне и сказала: «Несчастный!» Так кажется, когда вы приходите в магазин ради удовольствия потратиться, но если вы, как и я, наëмник, и на вас ещë одно бремя, ясны и терпимы такие минутные слабости.

И пока смотритель ко мне не подойдут и скажут: «Пора возвращаться, хватит работать», – на свой весëлый манер, я обитаю внутри машины, двигая шестерни эффектом бабочки.

Автомат

Он работал в магазине, зала которого внутри цитаделью средневекового замка пространна. Если столовая была печенью здания, где каши и языки служителей пропекались как следует, кофейный автомат представлял собой сердце, и – пусть подобия находятся и вне, – вдохновлял к труду дешевизной и ароматом рекламы. Никто не вспоминал машину напрасно, там ей самое место, – уже собирается говорить вам встречный магазинщик, завсегдатай рядов овощей.

Такой почти может встревожить сотрудников, автомат считается едва не священным, и я, сударь-наëмник, с волнением и трепетом обходил приëмный зал, где прежде мыл шваброй пол, к автомату вне магазина. Куда такому сравниться с тем, внутренним? Да, конечно, вы можете заказать дорогой кофе, шоколад и банан в одном стакане, – только вообразите сочетания вкусов, – но всё эти вкусы вянут, когда места почта нет. Громоздкий, он, этот автомат, толкает на первое место, и шутливый путник вам скажет купить кофе там только от привычки пихаться в толпе, той самой привычке, которой подвержены одетые в халат граждане, потому что сердитая стойка пальтоносцев вынуждает отойти, как мы отходит от крикуна и драчуна подальше, не гадая кто он: циркач, репетирующий шутки и кривляния, или бандит и бывший убийца, дважды переступивлий порог тюрьмы туда и обратно.