Обещание острова

Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates

© Éditions Albin Michel – Paris, 2023

© Н. Добробабенко, перевод на русский язык, 2025

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Издательство CORPUS ®

Восхитительная история о том, как из простой доброты рождается сила.

LA VIE

Моему отцу, который, сам того не подозревая, подсказал мне эту историю.

Часть первая

Если видишь все в сером цвете, отодвинь слона.

Индийская пословица

Алексис заметил на багажной ленте свой рюкзак, или, точнее, блестящий бесформенный ком, замотанный в пленку и облепленный скотчем с отметками таможни – доказательство того, что его проверяли много раз. Он показался ему нелепым рядом с плывущими по ленте огромными чемоданами, и Алексис едва от него не отвернулся. По сравнению с тоннами накопившихся за последние восемь лет воспоминаний рюкзак выглядел совсем тощим. Какого черта было везти несколько поношенных шмоток, если он выбросит их сразу по приезде? И вообще, какого черта было возвращаться, если его не ждут? «Абсурд», прошептал он пару-тройку раз, на автомате шагая к железнодорожной станции. Алексис так устал, что все равно не мог размышлять. Он вернулся домой, не имея ни цели, ни планов. Безрадостное возвращение. Так курица с наступлением темноты семенит в свой курятник.

Молодой человек не обращал внимания на проявления радости вокруг, на поцелуи и объятия и, опустив голову, брел по коридорам аэропорта. Он был доволен, что никого не предупредил о своем прилете. Он представил себе выстроившийся в Руасси почетный караул и счел его совершенно неуместным. Суетным и не соответствующим тому, что он пережил. Честно говоря, он недолюбливал торжественные встречи. Ему не нравилось ни возбуждение, ни любопытство, какие возвратившиеся вызывают у некоторых встречающих. К этому он не был готов. В первые месяцы после отъезда, вспоминал он, сестра Валентина – единственная оставшаяся у него родственница – упрекала его за то, что он ничего не сообщает о себе. Она даже завела для него блог, чтобы спровоцировать брата на общение. «Это не займет у тебя много времени, – убеждала она. – Просто иногда выкладывай фото». Однако она очень быстро поняла, что он не будет ничем делиться, и с тех пор уважала его молчание. Достаточно было изредка давать о себе знать. Позвонить, чтобы она могла рассказать о том, что произошло в его отсутствие: например, что она вышла замуж за человека, о котором он никогда не слышал, или о свадьбах его бывших подружек, которых он успел напрочь забыть, о ее работе бухгалтером в местном стартапе, о смерти дальней родственницы, разорении соседа, рождении племянников, ну и детей его бывших девушек, естественно. Такой вот отчет о бурной жизни, которая могла у него быть, если бы он не уехал. Он же говорил очень мало, что расстраивало Валентину. Как он мог описать свою повседневность и при этом не обеспокоить ее? Не шокировать. Это же не только история путешествия, экзотических знакомств, красивых пейзажей. Его гуманитарные командировки по всему миру заводили его туда, куда никто не ездит, в самые отдаленные, самые враждебные, самые опасные места планеты. Сейчас он знал, что насилие, страх, смерть существуют повсеместно. Что жизнь, к несчастью, не всюду и не для всех имеет одинаковую цену.

Сегодняшний бородатый тридцатилетний мужчина, вцепившийся в поручень, чтобы не упасть в битком набитом вагоне электрички, не имел ничего общего с молодым, хорошо одетым и полным энтузиазма реаниматологом восьмилетней давности. В нем поселилась новая серьезность, и на мир он смотрел более мрачно. Он уже знал пределы своих возможностей врача и мужчины. Закалился, научился выживать, бороться, проявлять упорство. Лечить, почти не имея средств, облегчать боль. И признавать свою беспомощность. Как после всего этого совершить мягкую посадку? Совсем недавно пассажирка с соседнего кресла едва удержалась от аплодисментов, когда самолет без толчков коснулся бетона взлетной полосы. Женщина облегченно улыбнулась ему, как если бы сочла его напряженный вид свидетельством боязни перелета. Но Алексис продолжал сидеть, сжав зубы, потому что в воображении по-прежнему оставался в бейрутском госпитале, за тысячи километров от родных мест. Пациент, один из многих. Инвалид войны, изувеченный бомбой и срочно эвакуированный в соседнюю страну. Кочевник, которому была доверена рискованная миссия – самоубийственная, можно сказать, миссия, – и он не сумел ее завершить. У него в памяти хранилось столько картин, столько гнева и угрызений совести. И столько грусти, когда он думал обо всех, кого потерял.

Сколько времени ему понадобится, чтобы действительно приземлиться? Что осталось от того Алексиса, каким он был когда-то? Кто он такой сегодня? Человек, разбитый на куски, разбросанные по разным концам света, и с трудом передвигающийся, опираясь на костыль и раскачиваясь вместе с толпой на вокзале Монпарнас. Под куполом резонировали гулкие звуки, и ему казалось, будто его шатает, словно пьяного.

Он слишком резко поднял голову, чтобы свериться с информационным табло, и едва не упал. Последний поезд до Бреста уходил в девятнадцать часов. Если он на него успеет, ему не придется ночевать в Париже. Алексис подошел к билетному автомату и на некоторое время замер, изучая дисплей. Все его жизненные процессы как будто замедлились. И в теле, и в мыслях. Все вокруг как будто заволокло туманом. Что нужно сделать, чтобы купить билет? Ему пришлось несколько раз прищуриться в попытке разобраться, куда ткнуть пальцем. Он все сделал правильно, и билет, как по волшебству, выскочил из автомата. Теперь все будет так. Если он хочет выжить, пора привыкать листать страницы автоматов – механически, не раздумывая, без эмоций. Находить нужные кнопки и следовать подсказкам. Иначе он пропадет – никаких сомнений.

Состояние Яна в эту субботу нельзя было назвать нормальным. Причина в том, что ему предстояло покинуть остров и он боялся пропустить паром и опоздать на консультацию. Но, главное, его пугало посещение больницы, перспектива оказаться в роли пациента и услышать приговор.

Он уже несколько лет чувствовал, что тело стареет, но это не слишком его волновало. Если в шестьдесят пять лет тебе все дается с трудом, ты больше устаешь к концу рабочего дня, а щиколотки отекают и ноет спина, это в порядке вещей. На днях он даже уснул, не досмотрев до конца фильм, и проснулся глубокой ночью в полной растерянности, сидя на диване. Во время долгой работы врачом он поставил так много тяжелых диагнозов – онкология, безнадежные случаи, – что мелкие недомогания его едва ли не радовали. Давило затылок, словно голова весила тонну, один шип застрял в колене, другой в плече. «Мое тело скрипит», охотно повторял он себе. Но прошлым летом все стало еще хуже. Тело уже не просто скрипело, его заклинило. Им завладела новая боль – более сильная, чем раньше, более настойчивая. Из тех, что проникают в тебя исподтишка и больше не покидают. Маттье, его сын, провел на Груа несколько дней отпуска и сразу обратил внимание на отцовскую походку. Рваный ритм, асимметрия. Вроде бы мелочи.

– Наверное, потянул мышцу.

– Не слишком врачебное определение, папа… Скажи еще, что у тебя ломит поясницу.

– Чушь, все пройдет.

– Как всегда, сапожник без сапог, – грустно прокомментировал сын и не стал углубляться в тему.

Однако, когда Яна скрутило в скалах Локмарья, где он вместе с трехлетним внуком ловил на креветку рыбу, ему пришлось просить у Маттье обезболивающее, чтобы вернуться на берег, и сын не упустил случая этим воспользоваться.

– Купить тебе инвалидное кресло или ты наконец-то решишься собой заняться?

Дедушка скорчил совершенно детскую гримасу:

– Мое бедро…

– Спасибо за информацию, я догадался.

– С этим ничего не сделаешь.

– Напомни мне, пожалуйста… Ты, кажется, врач?

– Да, действительно, но это не мешает мне быть капризным пациентом!

Маттье вздохнул и взял отца под руку, чтобы довести до машины.

– Тебе известно, что в наши дни артроз сустава лечится оперативным вмешательством?

– Не хочу, чтобы меня резали.

На обоих нужно было надавить, ткнуть носом в проблему, чтобы они ее осознали. Это было свойственно и отцу, и сыну. Когда-то Ян предпочел скрыться на Реюньоне, чтобы не делиться своими заботами с близкими, но теперь многолетнее молчание закончилось и они больше не стеснялись говорить друг с другом обо всем и нажимать на больные точки. Отец с сыном на свой лад заботились друг о друге. Это была очень мужская и неловкая забота. Искренняя и без реверансов. И когда сын посоветовал проконсультироваться у Жерара, одного из приятелей и бывших соучеников Яна, хирурга-ортопеда в Бресте, отец послал его к черту. «Жерар… Почему бы заодно не поднять на ноги весь мой курс?» Но постепенно зароненное зерно проросло, чему, впрочем, способствовала и усиливающаяся боль.

В эту субботу он сократил утренний прием и попросил Джо, своего ассистента, закрыть кабинет.

– Ты заметил, док, что сегодня закончил вовремя? – подколол его Джо, постукивая ногтем по циферблату, где часовая стрелка стояла на двенадцати.

– Ага, это первый случай в моей практике, когда я выдержал график, вывешенный на двери.

– Даже не знаю, что мне делать: аплодировать или беспокоиться за тебя… Наверняка дело серьезное, если ты мчишься в Брест на выходные, да еще и во время прилива.

Врач скривился:

– Скажем так: если я не вернусь в воскресенье вечером, вызывай скорую.

– Что происходит? – забеспокоилась мадам Вайян, которая в этот момент вошла в кабинет, вернувшись с рынка с корзинкой продуктов. – Вы заболели, доктор?

– Нет, всего лишь немного заржавел… Хороших выходных!

Доктор поднял руку, прощаясь, и направился к порту. Проследив за ним взглядом, Джо попытался вспомнить, когда его шеф начал хромать. Человек, который никогда ни на что не жаловался. Неровная, заваливающаяся походка, негнущаяся нога. Он стал походить на капитана Крюка[1]. И заодно резко постарел.

– А как же мой рецепт? – запричитала мадам Вайян, уперев руки в бока. – Кто мне его обновит?

– Я мог бы постараться, но вряд ли это устроит аптекаршу.

– Ну ты даешь, Джо! – возмутилась пожилая женщина, но не сдержала улыбку.

– Приходите в понедельник… Думаю, так будет лучше.

– Если не умру к тому времени, – ответила она, притворившись недовольной, чтобы он почувствовал себя виноватым.

У пациентов дока, словно у капризных детей, очень быстро появились скверные привычки. Они являлись в кабинет без предупреждения в любое время дня. Записывались на прием ради рецепта на парацетамол или из-за насморка у ребенка. Настаивали на срочной консультации в шесть утра до ухода первого парома или в восемь вечера, после прихода последнего. Звонили посреди ночи из-за приступа тревожности.

С точки зрения свежеиспеченных врачей, Ян был представителем старой школы. Той, для которой медицина всегда на первом месте, воскресенье – единственный выходной, а врач работает в одиночку, а не в медицинском учреждении. У этих докторов часы приема определяются потребностью больных. Они не умеют сказать «нет» и вовремя остановиться. Люсьен, консультировавший на острове до Яна, был той же школы. Он дождался приезда Яна, который появился здесь четыре года назад, и только тогда вышел на пенсию. К тому моменту ему перевалило за семьдесят. Док, которого считали уроженцем здешних мест, был встречен как спаситель, и островитяне уверовали в то, что он их никогда не бросит.

Яну повезло, что его друг и сокурсник, хирург-ортопед из больницы «Каваль Бланш», согласился принять его в субботу днем. Они не виделись десять лет. Несколько новых морщин, немало любовных разочарований, разные профессиональные пути. Но ровно то же удовольствие от встречи и полное впечатление, будто они никогда не расставались.

– Из-за твоих глупостей я пропустил соревнование по гольфу, – проворчал профессор, вместо поцелуя сжав Яну плечи.

– Тем лучше… Здесь плавают на лодках, а не играют в гольф! Я тебе это сто раз повторял.

– Ага, когда член твоего экипажа без предупреждения сваливает на Реюньон, а вернувшись, селится на Груа, хочешь не хочешь приходится поставить крест на регате. Индивидуальный вид спорта гораздо надежнее, если у тебя такие непредсказуемые приятели!

Ян прохромал к стулу и, скривившись, плюхнулся на него.

– Я неустойчивый, Жерар. Так это следует назвать! Я пришел к тебе, потому что стал неустойчивым.

– Долго ты так ходишь?

– С прошлого лета.

– Шесть месяцев! Сколько лет ты еще тянул бы с консультацией, не позвони мне твой сын?

Ян пожал плечами, потом отвел глаза и стал разглядывать мелькающие на экране компьютера рентгеновские снимки.

– Ну и?

– Типичная блокада сустава, деформация головки бедренной кости, остеофиты, сужение суставной щели, – бесстрастно перечислял хирург. – Короче, полноценный коксартроз тазобедренного сустава. Ты не притворяешься!

– Как ты считаешь, внутрисуставная инъекция может помочь?

– Инъекция? Если тебя интересует мое мнение, на этой стадии, старик, лучше уже все отпилить.

Сидя на стуле, Ян отшатнулся. Тактичность друга была ему известна, и все равно последние слова произвели эффект удара электрошокером. Он явственно увидел себя лишенным ноги.

– Можешь не называть меня стариком, я и так уже ощущаю себя одной ногой в могиле, – буркнул он.

– Кончай драматизировать… Будешь скакать козликом по дорогам со своим протезом, вот увидишь. Наступит новая молодость, уверяю тебя.

– Ну, это ты хватанул.

– Подумай о внуке… сможешь снова брать его с собой на рыбалку.

– Похоже, Маттье все тебе рассказал.

– Я, к счастью, время от времени пересекаюсь с ним в операционном блоке и знаю, что у тебя происходит…

Ян показал пальцем на протезы, выставленные на полках.

– А сколько дней должно пройти после операции?

– Как минимум, два месяца.

– Издеваешься? Я не могу закрыть кабинет так надолго.

– Понадобится реабилитация, и ты не сможешь сразу водить машину… Значит, возьмешь кого-то на временную замену.

Ян закатил глаза. Вообще-то в наши дни желающие ненадолго подменить врача на острове не попадаются на каждом шагу. Найти человека, готового приехать на Груа, почти нереально.

Брест. Конечная остановка.

Алексис подождал, пока вагон опустеет, и только тогда встал. Костыль требовал свободного пространства при ходьбе, да он и не торопился выйти на улицу. Пока поезд ехал по Ренну, стемнело и туманная чернота стерла пейзаж. Алексис безуспешно пытался разглядеть Ируазский мост через Элорн у впадения реки в гавань Бреста, марину Мулен-Блан внизу, портовую зону… В результате он так до конца и не понял, что добрался до пункта назначения. Разве темнота не всюду одинакова? С тем же успехом он мог приехать в какой-нибудь городок департамента Мета в Колумбии или в непальскую долину Катманду. Однако моросящий дождь, от которого у него сразу заледенело лицо, лишил его сомнений. Едва выйдя из поезда, он убедился в том, что вернулся в Бретань.

Безразличие пассажиров на платформе подарило ему спокойствие. Незадолго до приезда он посмотрел на себя в зеркале туалета, увидел, каким жалким он выглядит, и удивился, что с такой легкостью растворился в толпе. Дождевым брызгам не удалось ни вернуть цвет его щекам, ни убрать темные круги вокруг ввалившихся мертвых глаз. Из-за шрамов на лице, перебинтованного запястья и загипсованной ноги его наверняка принимали за неудачно упавшего лыжника или невезучего драчуна. Но это при условии, что им кто-нибудь заинтересуется. В большинстве стран, в которых он бывал, Алексис ловил на себе любопытные взгляды. Он привык к тому, что с ним как с иностранцем общаются более-менее доброжелательно. Научился равнодушно реагировать на постоянное внимание и сохранять дистанцию. А здесь все было наоборот. Он чувствовал себя призраком. И этот призрак погрузился в городской пейзаж, одновременно и знакомый, и странный. Как декорации для съемки фильма, освещенные лучами прожектора и политые слабым ручейком воды из пожарного шланга. Привокзальная площадь и ближайшие улицы казались слишком вылизанными, чтобы быть настоящими. Автомобильное движение слишком редкое, прохожие слишком дисциплинированные. Сиамская улица слишком спокойная.

И вот наконец-то, двумя улицами дальше, дом Валентины. Слишком белый. Слишком чистый. Слишком тихий. Настолько, что он даже несколько раз перепроверил адрес в своем списке контактов. Да, все правильно, его он и записал несколькими годами раньше, чтобы отправлять племянникам подарки к Рождеству. Он тогда не понял, насколько это близко к его старой квартире. В ста метрах от сквера, где он встречался на скамейке со своей бывшей и где в хорошую погоду делал институтские задания. В двух шагах от местного бара, где он зависал почти каждый вечер. Справа от продуктового магазинчика. Слева от прачечной-автомата. В общем, в самом центре его прошлого. Алексис посмотрел вверх в поисках настоящего. Нашел на третьем этаже окно, где горел потолочный светильник. А как иначе в четверг вечером в половине десятого? Он легко представил себе сцену: маленькая семья за столом, Дамьен и Орельен в пижамах, кошка мурлычет в своей корзинке. Он расстался с легкомысленной младшей сестрицей, а скоро увидит Валентину – хозяйку дома. Даже не верится.

– Вы кого-то ждете?

Мужчина в деловом костюме, закрывший перед дверью зонтик, с любопытством обернулся, чтобы разглядеть человека, едва держащегося на ногах, точнее, на одной ноге, потому что вторая была целиком в гипсе.

– Моя сестра живет на третьем этаже.

– Валентина? Тогда заходите, – пригласил он и вынул из кармана ключи. – Не стойте под дождем!

В лифте Алексис успел прийти к двум выводам: сосед Валентины с четвертого этажа был, несомненно, очень симпатичным, а заодно очень любопытным, а сестра, чье имя соседу было известно, поддерживала контакты с обитателями дома. Выйдя из лифта, он нажал на кнопку звонка – динь-динь, – чтобы получился сюрприз, но, когда дверь открылась, растерялся, увидев черноволосую головку и вопросительно уставившиеся на него глаза.

– Сюрприз, – неловко пробормотал он.

– Ма-ам, тут за дверью какой-то покалеченный бомж. Да еще и мокрый!

– Что ты выдумываешь, Орельен? – услышал он вздох Валентины.

Все тот же высокий голос. Тот же открытый обволакивающий взгляд. Лицо немного округлилось. Стало еще более мягким. Хотя, возможно, таким его делала стрижка каре. Валентина на мгновение застыла, потом издала полузадушенный крик и закрыла лицо руками. Она то и дело раздвигала пальцы, словно подглядывая за ним через решетку на окне. Потом она бросилась к нему и едва не сбила с ног.

– Алекс, не может быть… Это ты, Алекс?

Он услышал ее всхлипы. Она прижалась к его груди и обняла так крепко, что он едва не задохнулся. Шевельнуться он не мог; старался удержать равновесие, опершись на костыль, и рассматривал вторую черноволосую головку, появившуюся в дверном проеме. Ее обладатель был выше того, что открыл дверь, и казался более суровым. Кто такой этот бородатый мужчина, заставивший маму плакать? Похоже, оба стража были готовы броситься на него. Алексис не стал улыбаться им, чтобы успокоить, подняв вместо этого большой палец. Жест миролюбия. Или, скорее, извинения. За сколько всего ему надо просить прощения! Сначала за то, что ворвался в их жизнь без предупреждения. За то, что похож на человеческий отброс, «покалеченный и мокрый». За то, что он и есть тот самый отсутствующий дядя, из-за которого грустит Валентина. И в особенности за то, что он абсолютно ничего не чувствует в этот момент. Никакой радости. Никакого возбуждения. Никакой любви к ним троим. Увы, придется им его простить.

– Так это и есть Алексис? – разочарованно протянул старший.

– Алексис, это кто? – добавил младший.

Валентина разжала объятия и смущенно посмотрела на него.

– Алексис, мой брат, – ответила она взволнованно, забирая у него рюкзак. – Заходи, что ты торчишь в дверях… Устраивайся.

Он с трудом доковылял сюда от самого вокзала; одно запястье сломано, второе ноет из-за того, что он опирался на костыль, – все это окончательно лишило его сил. Он без возражений рухнул на диван. Контакт с мягким бархатом создавал ощущение, будто он приземлился в устланное пухом гнездо. По обе стороны от него уселись оба стража в пижамах, и он подвергся строгому допросу. Он старался отвечать на вопросы как можно короче. И сохранял на лице ничего не выражающую маску, застывшую и не меняющуюся.

– Когда ты приехал?

– Да прямо сейчас, пятнадцать минут назад… Может, двадцать.

– И откуда?

– Из Сирии.

– Ой, да что ты! – воскликнула сестра и присела на корточки, чтобы их глаза оказались на одном уровне. – Я думала, что ты все еще в Малайзии.

– А что это за раны?

– На госпиталь упала бомба.

Его объяснение сопроводили перепуганные вскрики.

– Значит, ты воевал? – спросил младший и застыл с открытым ртом в ожидании ответа.

– Нет, не воевал… Просто оказался в центре сражения, скажем так.

– А бомбу ты видел? Ты испугался? – продолжил вопросы старший.

– Не успел.

– Ладно, дети, достаточно! Дядя Алексис устал, разве вы не видите?

Дядя. Он нашел это прозвище абсурдным. Даже нелепым. Он никогда не позволит так себя называть. И речи быть не может! Но когда Валентина произносила это слово, ее щеки сильно порозовели. Он это заметил и потому отказался от комментариев.

– Дядя Алексис, – повторил младший, как будто ему нравилось это говорить.

– На сколько ты приехал? – прошептал старший.

– Да, на сколько? – подхватила Валентина.

– Насовсем.

За этим ответом последовало долгое молчание и обмен внимательными, многозначительными взглядами. Робкими улыбками, за которыми скрывалось еще много вопросов. Сколько раз ему предлагали поесть? Принять душ? Переодеться в чистое?

– Мне бы поспать, – в конце концов едва слышно промычал он. – Достаточно матраса где-нибудь в углу.

Валентина не стала больше ничего выяснять. Перед тем как уложить детей, она разложила диван-кровать в кабинете. Постелила сияющие белизной простыни. Протянула ему мужскую пижаму подходящего размера из необыкновенной красной фланели в клетку. Кстати, а где ее владелец – отец семейства?

– Ну, тогда спокойной ночи.

– Спокойной ночи. – Алексис улыбнулся троице, собиравшейся закрыть за собой дверь.

Завтра придет его очередь задавать вопросы. Интересоваться ими. К счастью, завтра будет другой день. Потому что сегодня вечером он чувствовал себя неспособным на это.

Джо мог часами разглядывать потолок, водрузив ноги на рабочий стол, откинув далеко назад голову и рискуя опасно наклонить кресло. Он не уставал восхищаться квадратиками плитки из полистирола, которые собственноручно наклеил, делая в кабинете ремонт четыре года назад. Если бы Ян не умерил его пыл, Джо превратил бы потолок в шахматную доску и изобразил на ней фигуры, чтобы развлечь пациентов. Отсутствие нарисованных шахмат не мешало ему между записями на прием разыгрывать на потолке воображаемые партии. Впрочем, не мешало и дремать с открытым ртом, а потом подскакивать, когда собачка, спокойно сидевшая у ног, призывала его к порядку, услышав скрип двери. Так что Джо успевал выпрямиться, щелкнув ножками кресла, и сразу заговорить с доком, чтобы тот, выйдя из кабинета, ничего не заметил.

– Звонила Оливия, она придет на сеанс кинезитерапии сразу после окончания занятий в детском саду.

– Прекрасно! А как же малышка Роза?

– Я посижу с ней… Помогу сделать уроки.

– Джо, в детском саду не задают уроков.

– Не беспокойся, я что-нибудь придумаю. Я умею обращаться с детьми, – ответил тот и жестом пригласил стоящего перед ним пациента присесть. – Мне нужен твой медицинский полис, Даниэль…

– В смысле, страховка?

– Ага, я предпочитаю называть ее полисом… «Страховка» звучит просто смешно. Как будто она – залог нашего здоровья, страхует нас от болезни.

– Да ты бунтарь, Джо, – хихикнул семидесятилетний пациент.

Джо направился в приемную, чтобы пригласить следующего, но на полпути замер и снова обратился к Даниэлю. Их разговор вызвал у Яна улыбку.

– Я тут подумал, Даниэль… Не попросишь Маривонну отложить для меня несколько журналов? Для моих коллажей… Я знаю, что она подписана на «Журнал садовода», а мне нужны фото цветов.

– Без проблем, Джо. Заходи когда захочешь.

Ян больше всего ценил в Джо умение устанавливать контакты с людьми и был готов закрывать глаза на остальное. Забывать дни «без», как он их называл, когда Джо после обильных возлияний опаздывал на работу. Не замечать его пустого взгляда и помятого лица. Кресло тогда щелкало чаще обычного, а работа Джо сводилась к необходимому минимуму: записать на прием, разобрать почту, вернуть на место карты больных, записать номер страхового полиса. За прошедшие годы между двумя мужчинами установилось отличное взаимопонимание. Оно основывалось на взаимном уважении, и каждый спокойно терпел недостатки другого. Оба появились на острове примерно в одно время. Ян помнил, как его сын Маттье попросил взять друга под свое крыло. Тот совсем недавно вышел из наркологического центра под Брестом после курса дезинтоксикации, и ему было необходимо сменить привычный образ жизни. Ян не возражал. Он, правда, высказал сомнение насчет возможности оставаться трезвым на Груа, но сделал все, чтобы поддержать Джо.

Он быстро договорился об аренде студии для него этажом выше кабинета, а Джо в качестве ответного жеста помог ему с ремонтом. Яна не пугало оформление на работу человека, не имеющего нужной квалификации. За несколько лет на Реюньоне, где он, как мог, лечил больных в хижине, затерянной в центре вулканической котловины Мафате, Ян научился со многим справляться самостоятельно. Без помощника и без компьютера. Присутствие Джо вносило нотку безумия, которой не хватало его практике. С таким работником не было двух дней, похожих один на другой! В самом начале жителей острова Груа несколько удивляли манеры этого высокого блондина с багровым, словно вытесанным топором лицом, который встречал их непринужденно, как если бы стоял за стойкой бара. Некоторых его стиль одежды – растянутые майки, дырявые джинсы и шлепанцы из двуцветного пластика – даже шокировал. Как и собачка Джо, не отходившая от хозяина ни на шаг. Это был джек-рассел-терьер Прозак, получивший кличку за свои антидепрессивные свойства. Но теперь, когда обитатели Груа лучше узнали Джо – его чувство юмора, доброжелательность, огромную самоотверженность, – положительное мнение о нем сделалось единодушным.

К приходу Оливии Джо собрал волосы в хвост и навел порядок на столе, то есть собрал письма в стопку и спрятал в ящик свои любимые вырезки из журналов. Молодая женщина должна была появиться с минуты на минуту и привести дочку. Как обычно, девочка постарается сделать так, чтобы он подпрыгнул и едва не опрокинулся на спину вместе со стулом. Это была их постоянная игра. Поэтому он принял излюбленную позу, осторожно балансируя на грани потери равновесия, и стал ждать, когда его напугает тонкий голосок.

– Бу-у-у!

Джо театрально изобразил удивление, Прозак сделал то же, для порядка гавкнув пару раз, а девочка подпрыгнула от удовольствия и ее черные тугие косички взлетели над головой, похожие на пружины.

– Попался! Попался!

– Да, опять, – безропотно признался он и посадил малышку на колени. – Однажды у меня случится сердечный приступ, и моя смерть будет на вашей совести!

– Скорее обвинят множество сигарет, которые ты выкуриваешь за день, – возразила Оливия, похлопав его по плечу.

От этого прикосновения его лицо залилось краской. С самого детства красивые женщины вызывали у Джо неконтролируемую реакцию, из-за которой он вытерпел немало насмешек. Его румянец бросался в глаза, как свет маяка при входе в порт, несмотря на красные пятна на лице, которые немного смягчали общее впечатление. Положение Джо усугубляло малоприятное ощущение, будто он сунул голову в тостер.

– Как там Ян? – обеспокоенно спросила Оливия, не обращая внимания на волнение, которое она вызвала.

– Не ахти… В некоторые дни даже не может сам ходить и мне приходится провожать пациентов в кабинет.

– Нужно все-таки уговорить его прооперироваться.

– Я вообще не секу в медицине… Тем более в починке бедра, но, если это сможет поставить его на ноги, поговори с ним. Он к тебе прислушивается.

Ничего не сказав Яну, Оливия уже разработала для него специальную программу, которая должна была подготовить его к операции. Она заключалась в поддержании амплитуды движений в местах соединения суставов, в укреплении мышц и тренировке их гибкости. Она знала, что, если он будет добросовестно выполнять все упражнения, послеоперационное восстановление пройдет легче, а боли исчезнут быстрее. Пока он еще не решился, Оливия являлась в кабинет трижды в неделю и занималась с Яном. Он выделял на каждый сеанс ровно двадцать минут, делая перерыв между консультациями.

– Ладно… Сегодня мы аккуратненько поработаем с твоими квадрицепсами.

Док признавал, что он плохой пациент, но с Оливией становился сама покорность и покладистость. Поэтому он без единого возражения улегся на смотровой стол, подложив под колено подушку.

– Ты еще похудела, правда? – заметил он, вглядываясь в нее снизу вверх.

– Док, я пришла не на консультацию. Так что сосредоточься на упражнении! Напряги переднюю мышцу бедра, прижимая заднюю часть колена к подушке. Повтори это несколько раз. Начни с серии из тридцати повторов.

– Ты скажешь, если тебе понадобится помощь с дочкой? Ты уже давно не просила нас с Джо прийти и посидеть с ней вечером.

– Это ты завуалировано намекаешь на то, что я редко с кем-то встречаюсь? Давай, напрягай мышцу сильнее! Я хочу, чтобы ты раздавил эту чертову подушку! Представь себе, что это тот самый мужик, который недавно вынул твои верши и стащил у тебя омаров.

– Странный способ драки, ну да ладно… Расквашу ему морду задней частью колена!

При этих словах из прихожей донесся громкий детский смех.

– Вот видишь? Девчонка нас обожает! Джо никогда не перестанет изображать из себя клоуна.

– Хуже всего, что он даже не старается быть смешным специально.

– Джо ничего не делает умышленно. Это его принцип. А заодно и основа его обаяния… Готово, шеф, выполнил все тридцать раз!

– Тогда переходи на вторую ногу.

– Не верь я свято в твой профессионализм, я бы задался вопросом, на фига это все.

– Ты не можешь не ворчать, – вздохнула Оливия. – Знаешь что? Я готова заключить с тобой договор.

– Да что ты? Какой же?

– Если ты возьмешь себя в руки, обещаю, что стану внимательнее к себе.

Ян, который выглядел теперь озабоченным, сел на край стола и надел брюки, решив, что сеанс окончен.

– Если я правильно понял, этот договор предполагает, что я соглашусь на операцию. Так?

Оливия довольно кивнула:

– Я же, со своей стороны, обещаю тебе постараться немного отклеиться от дочки… Дать себе чуть-чуть свободы. Почаще выбираться из своей скорлупы.

Ее голос прервался, и Ян догадался, как тяжело далось ей это признание.

Еще никогда Оливия так не раскрывалась. Вспомнив о перенесенных ею испытаниях, Ян понял, что не может отказаться от договора, который она ему предложила.

Оливия решила припарковаться в пятидесяти метрах от дома, рядом с часовней Святого Леонарда в верхней части городка. Характерный грохот ее старой микролитражки мог разбудить дочку. И даже всполошить ее, если она узнает, что мама уезжала из дома. Немного раньше Оливия уложила Розу в присутствии Джо, чтобы девочка не испугалась, если, разбуженная плохим сном, проснется и вдруг увидит его.

– Мне больше нечего делать, – пожаловался Оливии ее друг, который получал удовольствие от игр с девочкой. – Почему ты ей не сказала, что уходишь?

– Тсс! Я впервые ее вот так бросаю.

– Ну вот, чуть что – сразу громкие слова.

– Не хочу, чтобы она запаниковала.

– Ну и кто из вас двоих сейчас трусит? Ты или Роза?

Оливия наклонилась к зеркалу и в очередной раз нервно провела помадой по губам.

– Кстати… Загляни на кухню, я испекла тебе печенье.

– Классный способ сменить тему.

– До скорого, Джо! Спасибо за все!

– Интересного кино!

Оливии редко приходилось ходить по улицам поселка поздно вечером. Под белым светом луны каменные фасады выглядели загадочно, будто за ними таилось множество разных историй. Сто лет назад понятия «загородный дом» не существовало. Понятное дело, улицы Келюи были тогда гораздо оживленнее, чем сегодня. Женщины в куаффах[2] спускались к мосткам, чтобы постирать белье, толкая тачки и прихватив с собой металлические стиральные доски. Оливия привыкла, что в это время года ставни у всех закрыты и поселок кажется призрачным, словно застывшим во времени, как и белая часовня на вершине холма, возвышающаяся над крышами. Привыкла к тому, что ее дом – единственный обитаемый на всю улицу, но это ее не напрягало. Она, напротив, воспринимала это как залог спокойствия. Никто не явится и не потревожит ее.

Она вошла во двор своего дома; белая галька заскрипела под подошвами, и Оливия пересекла его на цыпочках. Свет на втором этаже не горел, плач не слышался. Только ухала сова и подрагивала под ветром калитка сада. Женщина осторожно приоткрыла дверь, сняла в прихожей туфли и в колготках заскользила по паркету гостиной.

– Уже? – встретил Оливию устроившийся на диване Джо, которого явно разочаровало ее скорое возвращение.

– Сеанс в кино заканчивается довольно быстро.

– А он не пригласил тебя выпить вина? – вяло удивился Джо, не отрываясь от документального фильма из жизни животных, где показывали долгую и трудную миграцию гну в Танзании. Оливия тоже заинтересовалась фильмом, чтобы не отвечать на вопрос.

– Ну и? Как тебе мое печенье?

– Дико вкусно! Гениальная идея – добавить туда Smarties!

Глубоко натянутая кепка закрывала половину его лица, и Оливия порадовалась, что не придется встречаться с его изучающим взглядом и признаваться, что поспешила сбежать, едва на экране пошли титры, – в темноте соврать проще.

– Извини, но мне пора отпустить моего бебиситтера.

– Почему?

– Пока шел фильм, он не прекращал бомбардировать меня сообщениями, так что, думаю, он там не справляется.

Спутник отнесся к словам Оливии скептически и придержал ее за руку, чтобы она подольше посидела с ним.

– Роза уже большая.

– Да, но и более капризная.

Оливия выдернула руку. Какое свинство критиковать дочку, такую разумную и покладистую! В некотором роде использовать ее. На обратном пути она даже заплакала за рулем своей дребезжащей машины. Заплакала над тем, насколько она смешна, как ей трудно общаться с мужчинами, какая она напуганная на самом деле. В чем она могла упрекнуть своего сегодняшнего спутника? А ведь на острове тридцатилетние холостяки не встречаются на каждом шагу. Не отвадила ли она самого соблазнительного? Или единственного? И теперь придется ждать следующие десять лет? Тем не менее Оливия чувствовала себя так, будто избавилась от тяжелого груза. Капризная коробка передач переключалась легче, чем по дороге туда. Сама она дышала свободнее и глубже. Это доказывало, что она приняла правильное решение.

В последние четыре года они с Розой как будто забаррикадировались дома. Сплели прочный кокон, в который был доступ всего нескольким друзьям. Уютное гнездышко в самом отдаленном маленьком поселке на Груа. Они жили в размеренном ритме, перемещаясь между детским садом и кабинетом Оливии. Она подгоняла свои часы приемов под расписание дочки, которая была ее единственным приоритетом. Жители острова все хорошо понимали. В частности, Гастон. Бывший рыбак с надорванной спиной, блокированными суставами плеч и коленей. Один из ее постоянных пациентов. И самый ворчливый.

– Гастон, твоя очередь! – позвала она его, пока он увлеченно читал в приемной один из популярных журналов.

Оливия проводила его в маленький кабинет, примыкающий к большому залу, оставив мадам Сарфати заниматься на велотренажере.

– Добрый день, Ко, – приветствовала его велосипедистка, используя дружеское обращение «Ко», к которому привыкли многие поколения островитян. – Видишь, я готовлюсь к «Тур де Франс».

– Начни с велогонки вокруг острова, – подначил ее старик.

– Ну что, займемся упражнениями прошлого раза? – Оливия лишила его желания веселиться.

– Я бы предпочел массаж, – пробурчал пациент.

– Не лентяйничай… Нужно все это размягчить и укрепить, если хочешь, чтобы спина меньше болела… Массаж будет в конце, если ты хорошо поработаешь.

– Слушай, мы же не в школе!

– Еще как в школе, Гастон… Добро пожаловать в школу спины! Ложись на живот, начнем со сфинкса[3].

– Сфинкс на Груа, кто бы мог подумать.

– Больше всего, Гастон, я восхищаюсь энергией, которой ты не жалеешь на споры со мной.

– Я всегда знал, что ты ко мне неравнодушна… Хотя сегодня вечером ты намерена мне изменить.

– Все-то ты знаешь.

– Жозетта сказала, что ты идешь в кино. Она встретила в булочной Лионеля, и он как раз только что говорил об этом с Франком.

– Теперь я лучше понимаю, как на Груа работает сарафанное радио.

– Самое надежное из всех, это точно!

Документальный фильм закончился, путешествие гну успешно завершилось, и Оливия проводила Джо до двери. Он долго отказывался, но ей все же удалось с ним расплатиться. Правда, исключительно печеньем. Полным пакетом, размером соответствующим ее симпатии к нему. Мужчина, по своей привычке, густо покраснел и опустил глаза. Ему не удавалось скрыть нервозность. К концу дня без единого глотка алкоголя его лихорадило, он, казалось, вот-вот хлопнется в обморок. Руки, засунутые в карманы, дергались, их пробивала неконтролируемая дрожь. Оливия сделала вид, что ничего не замечает. Ее друг сражался с собой весь вечер, и она знала, что он делал это ради Розы. И ради нее. Не было ли это маленькой победой в его долгой борьбе? Как показать ему, что она им гордится? И что ее чувство благодарности в определенном смысле усилилось?

– Повторим на следующей неделе, если захочешь, – предложил он, несмотря на свое состояние.

Женщина состроила гримаску:

– Я посмотрела программу кинотеатра, и меня ничего не заинтересовало.

– Жаль.

– Ну да, жаль.

Она пожала плечами и быстро подошла к Розиной кроватке. Или, скорее, к кровати целой армии плюшевых игрушек, которые надежно охраняли спящую девочку. Оливия улыбнулась, заметив очки, аккуратно водруженные на морду собачки, шарф, обмотанный вокруг шеи обезьянки, и носки, без единой складки натянутые на лапки панды. Здесь явно побывал клоун Джо. Она просыпалась? Или он приготовил ей сюрприз на завтрашнее утро?

Когда Роза спала в такой позе – подняв руки вверх и повернув ладошки к потолку, – Оливии хотелось взять ее на руки и крепко прижать к себе. Девочка выглядела такой расслабленной, такой доверчивой, такой хрупкой. Женщину прошила дрожь. Так бывало каждый вечер, когда она укладывала дочку, перед тем как лечь самой. Волна любви вздыбливала волоски на руках, вызывала слезы и смех одновременно. Никто другой не поднимал в ее душе такую волну. Никто и никогда. Ни один мужчина.

Она поправила очки на собачке, для порядка надела на мишку шляпку, а потом выбрала для девочки одежду на завтра. Джинсы, удобные для прогулки на велосипеде – на этот раз без страховочных колес. Подготовка дочкиной одежды была для Оливии своеобразным способом защиты. Помощью в сохранении привычного ритма жизни. Безмолвное обещание, которое она давала Розе каждый вечер: не допустить, чтобы их маленькому счастью что-то угрожало.

– Ты слышишь меня? Оставайся со мной! – повторял Алексис девочке, которую только что положили ему на руки.

Через несколько минут после теракта во временный госпиталь ворвался подросток и передал проходившемуся мимо врачу скорой помощи залитое кровью тельце. Его движения были резкими и порывистыми – так избавляются от готовой взорваться бомбы. После этого парень скорчился у стенки и зажал уши ладонями, чтобы не слышать вопли раненых и раздающиеся снаружи взрывы.

– Оставайся со мной, слышишь?

Напуганные глаза девочки, черные и яркие, поймали взгляд Алексиса. Они говорили, что она доверилась врачу. Они были колодцем, на дно которого он только что провалился. Увидев зияющую рану, которая пересекала шею, Алексис сильно сдавил ее пальцами, чтобы пережать артерию и остановить кровотечение. Нужно торопиться! Поставить венозный катетер, найти свободную койку в хирургии и позвать коллег, чтобы ее срочно прооперировали.

– Быстро! Отойдите, дайте пройти!

Алексис за рекордно короткое время научился в ситуации наплыва раненых оценивать серьезность ранения и шансы жертвы на выживание. Отделять тех, кем нужно заняться в первую очередь, от тех, кого не спасти, и от менее тяжелых, которые могут подождать. Но в данный момент его затопили эмоции, и он не был способен на сортировку. Этот едва четырехлетний ребенок не должен умереть у него на руках. Зашить в ране артерию, не самая сложная задача, вероятно.

– Быстро, быстро! Отойдите в сторону, пропустите!

Из раны, хоть и зажатой пальцами, продолжала течь кровь, и девочка бледнела на глазах. Ее спокойствие сбивало с толку. Даже пугало. Она периодически теряла сознание, а когда приходила в себя, смотрела на него не отрываясь. Временами, когда ее взгляд уходил в сторону и закатывался к потолку, он думал, что теряет ее. Но она возвращалась. Всегда.

– Оставайся со мной, слышишь?

Вполне возможно, она не понимала по-французски ни слова. Но ему было необходимо говорить с ней по дороге в оперблок. Чтобы она не засыпала. Чтобы знала, что не одна, что он не ослабит давление пальцев. Что он ее не бросит…

– Все в порядке, Алекс?

Алексис мигнул, и оживленные коридоры госпиталя как по мановению волшебной палочки превратились в спокойную и уютную спальню. Почему Валентина лежит на его постели? И почему он так сильно сжимает ее руку? Он отпустил ее, и сцепленные челюсти тоже понемногу расслабились.

– Ой, больно! – взвизгнула она и показала следы, оставленные его пальцами на запястье.

– Прости… Но что ты здесь делаешь?

– Я услышала, как ты кричишь посреди ночи, и проснулась… Ты попросил меня остаться.

– Правда? Я это сказал?

– Да, и для тебя это было очень важно, судя по всему… Вот я и уснула рядом с тобой.

Алексис потер висок, чтобы справиться с эмоциями: сон, точнее, болезненные воспоминания о нем, так и не исчезли.

– Спасибо, – просто ответил он. – Спасибо, что ты здесь…

Валентина с улыбкой пожала плечами, встала и открыла ставни.

– Наконец-то я пригодилась старшему брату и буду и дальше с удовольствием это делать. Позвоню, пожалуй, начальнику, спрошу, можно ли взять отгул.

Алексис пролежал в постели три дня. Тело требовало отдыха, разум – успокоения, и для этого нужно было отгородиться от внешнего мира. А еще требовалось время, чтобы совершить посадку. По-настоящему приземлиться. Валентина сумела оставаться незаметной весь переходный период, но при этом ухаживала за выздоравливающим. Приносила ему еду, домашнее печенье, травяные настойки «Спокойной ночи», пастилки долипрана на всякий случай, салфетки и стопки чистого белья. И даже если некоторые ее старания бесполезны – брат не расстается со старой одеждой и отказывается принимать душ, – он хотя бы ест, повторяла она себе. А это же главное, правда? Дети были менее терпеливыми и понимающими. К их величайшему огорчению, им было запрещено беспокоить дядю. Но стоило матери отвернуться, они тут же приклеивались ухом к двери. Никаких звуков не было слышно, рычание дикого зверя тоже не доносилось. Но не пугала ли их тишина еще больше?

– А если он умер? – забеспокоился Дамьен.

– А смерть – это больно? – развил тему Орельен. – Это грустно? А шум при этом бывает?

После той ночи они больше не слышали его криков. Он даже не храпел. Между тем маленькая сирийка каждую ночь возвращалась в его сны. С тем же взглядом, полным отчаяния. А он так же старался ее спасти. И каждый раз он не успевал добраться до операционного блока – просыпался, вздрагивая всем телом, и беззвучно хватал ртом воздух. Как если бы он не хотел знать продолжения или не желал его переживать. Милость сна, в отличие от реальности. Поднявшись с постели через несколько дней, Алексис наконец познакомился с миром Валентины. С миром миниатюрным, поверхностным и как будто банальным в сравнении с бедами и драмами планеты, с которыми он имел дело в последнее время. Полное несовпадение, о котором Валентина не догадывалась.

– Дети требуют телевизор большего размера. Но планшеты – это же практично. Никаких споров! Каждый может смотреть программу, какую хочет. Что ты об этом думаешь?

– Ничего…

Не думать ни о чем – ни о том, что было раньше, ни о будущем. Эту роскошь он надеялся себе обеспечить. Раствориться в окружающем, мягко погрузиться в настоящее вместе с двумя компаньонами, лучше которых не придумаешь, с теми, что всегда бурлили идеями и помогали очистить голову от всех мыслей: с пазлом на восемьдесят деталей, строительством чего-нибудь из лего, мультиками Ниндзяго, связкой стеклянных шариков, соленым тестом для лепки… Когда они стали играть в «Семь семей», он быстро сообразил, что лучше давать им выиграть.

– Ух ты, опять продул… Слишком вы крутые.

– Дамьен жульничал, я видел, как он заглядывал в твои карты.

– Неправда! Врешь!

Алексис быстро привык к постоянным перебранкам партнеров. К зачастую совершенно неожиданным вспышкам обид, грозящим перерасти в позиционную войну. К капризам четырехлетнего Орельена, к невероятным фантазиям шестилетнего Дамьена, к пронзительным окрикам тридцатидвухлетней Валентины. К ссорам за едой. К слезам, которые прекращаются так же неожиданно, как начались. К большому значению карточек в игре «Покемон». К мягким игрушкам, разговаривающим крякающим голосом. К телеуправляемым машинкам, проезжающим у тебя между ног, когда ты этого меньше всего ожидаешь.

Шли недели, и он все чаще ощущал себя самозванцем, непрошено заявившимся в эту квартиру. Занимающим чье-то чужое место. Место отсутствующего. Того, чье имя никогда не произносилось. Это ощущение становилось особенно сильным, когда Дамьен просил его помочь с уроками, а Орельен требовал, чтобы только он и никто другой вытер ему попку. А еще по вечерам, когда черные головки опускались ему на колени и требовали рассказать сказку. «Дядя Алексис, иди сюда, дядя Алексис, сделай то…»

В такие моменты он не испытывал никакой гордости, никакой радости, никаких нежных чувств к ним. Вместо этого он чувствовал себя виноватым. Как ему приспособиться к сбивающему с толку поведению обитателей этого подгримированного мира? Мира, где проблемы взрослых отправлялись за запертую дверь. Но однажды вечером Валентина рассказала ему все, предварительно несколько раз проверив, точно ли дети заснули.

– И речи быть не может о том, чтобы я взял шмотки твоего парня! – подтолкнул он к признаниям сестру, когда она стала уговаривать его попользоваться вещами из шкафа. – Жуть какая-то, он даже трусы не взял… смылся, как вор.

– Тсс!

Реакция сестры удивила его. Она побледнела, а мысль о том, что дети могли это услышать, вызвала у нее панику. Именно в тот день он наконец-то решился выбросить свой рюкзак и купить себе одежду. Шорты было бы проще натягивать на загипсованную ногу, но неизвестно, найдет ли он их в марте. Валентина идею одобрила. Она утверждала, что, отправившись за покупками, он преодолеет важный этап. Возможно, это и стало причиной того, что в тот же вечер она поделилась с ним своими секретами, решив, что теперь он способен их воспринять. Тот тип, чье имя она по-прежнему отказывалась называть, ушел однажды утром. После ссоры и накануне отъезда в отпуск. Срочное задание по работе, только что узнал о нем, холодно объявил он. Поездка в Париж на три дня к данному моменту длилась больше полугода. Валентина призналась брату, что прошла через разные стадии, описала всю палитру пережитых ею эмоций. Стыд от необходимости объяснять случившееся близким. Надежда на то, что он однажды вернется. Гнев. Да, тщательно скрываемый гнев. Притворство: нужно делать вид, что ты всем довольна, потому что единственное, что важно, – это счастье детей. Злость, которая прячется за улыбкой, играет и поет песенки. Облегчение от неожиданного приезда брата. Чувство появившейся опоры – даже если эта опора колченогая. Открытие: ты в семье не единственная несчастная.

– А ты еще пыталась подсунуть мне его пижаму! – возмутился Алексис как раз в тот момент, когда она собралась расплакаться. – Могла бы обойтись без этого.

– Хоть на что-то пригодилась бы… А что я должна делать со всеми его вещами?

– Завтра я пойду снимать гипс. Как насчет того, чтобы по дороге заглянуть в «Эммаус»[4]?

– Пойдешь снимать гипс?

– Прошло больше трех недель… Я не собираюсь ходить в нем всю жизнь.

– Уже три недели? – удивилась Валентина. – Ты прав, понемногу разобрать вещи не помешает.

– Вот уж точно.

– Только мы сделаем это скрытно. Не хочу, чтобы дети все поняли.

– Нет проблем, они как раз уйдут в школу… Но это такие отвратительные шмотки, что я не уверен, возьмет ли их «Эммаус».

– Прекрати!

– Я попытался тебя рассмешить.

Валентина скорчила рожицу, как часто делала, когда они были маленькими.

– Не знаю, захочется ли мне когда-нибудь над этим посмеяться… Но все равно спасибо, Алекс. Спасибо, что ты здесь. Теперь моя очередь сказать это тебе.

Яну нравилось море гладкое, как стекло, и чтоб ни дуновения ветерка. Зеркальная поверхность воды становилась тогда одного цвета с небом. Сероватая зелень поглощала все вокруг, даже горизонт. Этим мартовским воскресным утром, присев на низкую каменную стенку, доктор размышлял о том, что ему недавно посоветовал его друг, бывший врач острова. Почему он не может посмотреть на себя со стороны? Оценить собственную болезнь? Люсьен прав: если он найдет кого-то вместо себя, ситуация изменится. Ему не придется отказываться от операции. Особенно если получится вызвать новенького заранее, понаблюдать за ним несколько дней и удостовериться, что тот подходит. Да, надо будет поработать на опережение. Остров – необычное место. Сюда редко приезжают случайно. И не часто на нем остаются. Это подразумевает осознанный выбор, готовность идти на уступки, согласиться с ограничениями. Что до него самого, он о своем решении ни разу не пожалел.

Ян высоко ценил еженедельные визиты своего предшественника. Когда Люсьен воскресным утром стучался в его дом, угнездившийся на узкой улочке поселка Керлар, в руках он держал гостинцы – морских пауков или испеченный женой бретонский пирог – его способ извиниться за то, что побеспокоил коллегу. Мужчины отправлялись на прогулку по прибрежным тропам – один с палками для скандинавской ходьбы, другой сильно хромая – и обсуждали мировые проблемы, говорили о медицине, о рыбалке, о времени, которое начинает тянуться бесконечно, когда перестаешь работать, о грызущем чувстве бесполезности, о преступной лени.

В этот день они дошли только до конца поселка. Яну продолжить прогулку вскоре помешали многочисленные колдобины и лужи грязи на дороге. Он остановился, сел на низкую стенку напротив песчаной пустоши на фоне бледно-зеленой завесы, которая всегда поднимала Яну настроение. Люсьен устроился рядом.

– Ты знаешь, что я по-прежнему делаю взносы в Совет коллегии врачей и сохранил свою страховку? – неожиданно и без всякой связи с темой разговора заявил пенсионер.

– Правда? А зачем это тебе?

– Чтобы иметь право выписывать рецепты и в любое время назначать себе виагру и анаболики.

– То-то, я смотрю, ты в отличной форме.

– Хватит шутить… Я спокойно могу поработать несколько недель, пока тебя оперируют.

– Под анаболиками? Это даже не обсуждается! Тебя обвинят в употреблении допинга, а меня в эксплуатации восьмидесятилетнего старика. Представляешь, как это будет выглядеть?

– Ха-ха-ха! Уверяю тебя, для меня это будет прекрасный отдых.

Ян вздохнул и покачал головой:

– Мы с тобой, Люсьен, оба какие-то неправильные. Некоторые умоляют нас выписать больничный лист, а мы никак не можем уняться и перестать работать. Как, по-твоему, это нормально?

– Страстная любовь к профессии, что ты хочешь! Можно я дам тебе совет?

– Попробуй… В последнее время это делают все: мой сын, моя остеопатка и даже хозяйка булочной.

– Помести объявление о поиске врача на временную замену. На две недели, не больше, а то как бы он не испугался. Главное, чтобы рыба взяла наживку. Прикорми его… Ты ему продашь мечту, экзотику. Жизнь с ногами, опущенными в море. И очень важно, что ты ему предоставишь всё: жилье, машину, женщину.

– Женщину?

– Это я для примера… Поверь, если ты сможешь удержать его на своей леске хотя бы месяц, дело будет сделано.

– А если он захочет вырваться на свободу через две недели? Что я тогда буду делать? Все отменю?

– Не питай иллюзий, старик… Так всегда получается. Они обычно сдаются.

– Почему вы все называете меня «стариком»? Надоело!

– Прооперируйся, и к тебе начнут обращаться по-другому.

– Молодой человек?

– Скорее, старый ловелас, – подколол Люсьен, перед тем как предоставить Яна его размышлениям.

Мудрость старших, признал Ян. Язвительная прозорливость, которая ставит тебя на место. Он надеялся, что его пациенты так же думают о нем. Разве он не старше многих островитян? Он удобно устроил бедро на стенке, наслаждался отсутствием боли и не спешил двигаться дальше. В такие дни «болота»[5], как сегодня, природа вокруг была безмятежной, умиротворяющей. Звуки как будто усиливались. Например, крики чаек и фазанов, смех на другой стороне улицы, урчание газонокосилки вдалеке. В воображении Яна все тоже вычерчивалось более четко. Как если бы «болото» установилось в его голове, а все препятствия улетучились. Так продолжалось до тех пор, пока в его поле зрения не ворвался Джо на своем трицикле с собакой в корзинке на багажнике.

– Док, а я тебя ищу.

– В чем дело?

– Мадам Сарфати попросила меня привезти упаковку бинтов, я оказался рядом и подумал, что ты можешь пригласить меня на обед.

– Я не против… Но ты сказал мадам Сарфати, что кабинет врача – это не аптека? Тем более в воскресенье!

– Да, но она как раз достала хворост из фритюрницы. Ботеро, как она это называет.

– Не вижу связи.

– Я не смог отказаться… Попробуй, я тебе немножко принес, ради такого не грех и заехать к мадам Сарфати, – добавил он, протягивая доктору небольшой промасленный пакет.

Ян размышлял: какое из двух последствий временной приостановки работы больше напрягает его – необходимость оставить пациентов или расставание с Джо? Ведь это он его нанял и чувствовал себя ответственным за парня. Кто сможет понять его так же хорошо, как он? Кто сможет работать вместе с ним? Как себя поведет Джо в его отсутствие? Прибегнет ли к помощи спиртного, чтобы укротить свои страхи? Кто его поддержит? Он мог очень быстро скатиться вниз. О своих опасениях Ян не говорил никому, даже Маттье, потому что в глубине души стыдился того, что не до конца доверяет другу. Уподобляет его малолетнему несмышленышу. Он представил себе первую реакцию сменщика на Джо. Должен ли он упомянуть его в своем объявлении? И как это сделать? Описать Джо невозможно. Как рассказать об уникальном таланте Джо придумывать себе каждую неделю новую работу: доставщика лекарств и перевязочных материалов, психолога-самоучки, специалиста по выслушиванию-поддержке-утешению страдальцев, канистерапевта и шута в доме престарелых, добровольца на всех благотворительных распродажах острова, главного оформителя рождественских яслей в церкви? Единственное, чего Ян не смог от него добиться, это помощи при лечении пациентов. Вид крови, или корочки на подживающей ране, или шрама, или даже обнаженной части тела выбивал Джо из колеи. Как все это упомянуть в объявлении и при этом никому не навредить? Лучше положиться на эффект неожиданности. По примеру этих ботеро. Откусывая кусочек пропитанного маслом печенья, Ян не ожидал, что оно окажется настолько восхитительным. Одна из таких сладостей, от которых приходишь в восторг, ешь и не можешь остановиться. Своего рода «эффект Джо».

– Кабинет дока Мадека, слушаю, – так он начинал своим странным тягучим голосом каждый телефонный разговор.

Сидя в не самой канонической рабочей позе, Джо все же умел быть весьма оперативным. Управлять компьютерной мышью кончиками больших пальцев ноги не составляло для него труда, он даже научился лихо снимать телефонную трубку, одновременно нажимая на клавишу громкой связи. Он давно идеально овладел искусством слушать, но теперь открыл в себе еще один талант: составлять объявление по поиску врача на временную работу для сайта Rempladoc.com.

– Джо, ты успел разместить объявление на сайте? – спросил Ян, запирая кабинет.

Сам доктор никогда не умел писать подобные вещи. Не умел ни продавать мечту, ни лукавить. Как, впрочем, и пользоваться компьютером, тем более выкладывать что бы то ни было в сеть. Поэтому, поручив эту работу Джо, он подумал, что выбрал самый легкий путь. Но, возможно, не самый эффективный.

– Так точно, док! – с довольным видом ответил помощник, отдавая честь.

– Прекрасно! Люсьен сказал, что лучше взяться за это заранее… Ты следовал всем моим указаниям?

Джо подпрыгнул в кресле, как на пружинах:

– Положись на меня! После того что я написал, тебя засыплют предложениями.

– Ты меня пугаешь, Джо.

– Ха-ха-ха! Не забывай, док, именно поэтому ты меня и нанял!

Вечером пятницы Алексис наконец-то решился перешагнуть порог бара в своем квартале. Он приехал в Брест месяц назад, но впервые вышел из дома не за покупками и не чтобы пополнить отдел мужской одежды в «Эммаусе». Он в первый раз не побоялся прикоснуться к внешнему миру и к воспоминаниям, рискуя встретить кого-то из давних знакомых. Кстати, принять такое решение ему помог, точнее, помогла, именно одна из старых приятельниц. Несколькими днями раньше, когда он шел снимать гипс, Алексис нос к носу столкнулся с Мари. А ведь он считал, что вероятность наткнуться на кого-то знакомого в частной поликлинике меньше, чем в государственной больнице. Табличка на входе с фамилиями врачей с порога доказала ему, что он был не прав. За восемь лет довольно многие из его коллег переключились на частную медицину. Даже Мари, которой прочили место в университетском госпитале, теперь работала гинекологом в этой поликлинике.

– Ну и видок у тебя, Алекс, – приветствовала его подруга и бывшая партнерша по дружескому сексу, которая всегда отличалась непосредственностью.

– Спасибо, не могу ответить тебе таким же комплиментом. Ты выглядишь… потрясающе.

Молодая женщина – ее живот выпирал из-под белого халата – коротко рассказала свою историю, а потом завела в кабинет коллеги-ортопеда, чтобы тот между двумя консультациями посмотрел его рентгеновские снимки.

– Ух ты… Судя по состоянию лодыжки, огребло не только твое лицо! – завопила она, глядя в негатоскоп.

– По-моему, с ней не так уж плохо, учитывая, сколько она вытерпела.

– Должен сказать, что в Бейруте проделали отличную работу, – оценил ортопед. – Считай, тебе повезло, что ты остался на ногах при том, как у тебя все раздроблено.

До этого момента Алексис не смотрел на ситуацию под таким углом, но услышанное порадовало его. Повезло. Да, он мог считать, что ему повезло.

– Сколько ты уже таскаешь этот грязный сапог? – удивилась Мари, постучав по гипсу костяшками пальцев. – Лет пять, да? Нужно немедленно разрезать его, пока там не завелись черви.

Ее замечание развеселило его. Как и ее манера подначивать. Грубоватая и саркастичная, она не изменилась с годами. Он подумал, что случайность иногда оказывается полезной. Из всех его прежних приятелей наверняка только Мари была способна подшучивать над его состоянием, помогая ему сбросить напряжение и подтолкнуть к встрече с давними друзьями. В любом случае общение с ней было для него как удар электрошокером.

– Давай, приходи в пятницу вечером в «Смерть мухам», там ты много кого узнаешь.

– Вы по-прежнему там собираетесь?

– Естественно! Ничего не изменилось, или почти ничего, сам увидишь… разве что мы постарели и стали еще бóльшими придурками, чем раньше.

Когда ему снимали гипс, Алексис думал, что теперь будет ходить нормально, без костыля. Даже бегать. Но увидев свою худую, как спичка, икру и твердую, негнущуюся, словно кол, щиколотку, он быстро остыл.

– Вообще не гнется, – скривился хирург, проверявший подвижность ноги. – Тебе понадобится много сеансов кинезитерапии, если ты хочешь восстановить хоть какую-то гибкость.

– Я по-любому никогда не был особенно гибким.

– Ну да, гибкость ума – это не про тебя, – не удержалась Мари.

При каждом шаге он ощущал, как сильно давит на сустав вес тела – как будто он поправился на сотню килограммов. Сколько винтов и болтов у него в ноге? Он казался себе насквозь проржавевшим роботом, которого Орельен слишком долго продержал в ванне. Какие мучения!

Он добрый час крутился вокруг «Смерти мухам», не решаясь войти. Уходил подальше, но все равно возвращался на улицу Буа-Дамур, к дому 9. Может, музыка притягивала его, как магнит? Или смех и оживленная болтовня курильщиков у входа? Или то, что место совсем не изменилось? Алексиса это очень ободряло. Его собственное видение мира перевернулось, а неподвластная времени атмосфера бистро позволила ему на мгновение поверить, что еще не все потеряно. Что он может вернуться к обычной повседневной жизни. И для этого достаточно открыть дверь.

– Алексис Делепин? Ну и дела! – услышал он возглас, проходя перед окнами.

Опознать владельца этого своеобразного низкого голоса с улицы было невозможно. Единственное, что точно определил Алексис: это не Мари.

Дверь, как обычно, звякнула. Никто уже не обращал внимания на звяканье колокольчика. И никакой импозантной хозяйки в фартуке за стойкой. Та, кого он узнал бы среди тысячи, с ее пухлыми розовыми щеками и копной кудрявых волос. Куда спряталась Ивонна? У него сжалось сердце, когда он разглядел заменившего ее бородача хипстерского вида. Слишком сдержанный, слишком вежливый, слишком красивый для этого заведения, подумал он. А потом заметил ряд выставленных на стойке бокалов, наполненных коричневатой жидкостью, которую ни с чем не спутаешь, – знаменитым коктейлем «Смерть мухам», которым он не раз напивался в хлам. Мужчина в шортах и шлепанцах, облокотившийся на стойку, поднял свой бокал, глядя на него, и жестом пригласил его присоединиться. Алексису лицо было знакомо. Но понадобилось несколько секунд, чтобы извлечь из памяти имя, которое хранилось там все восемь лет. Маттье Мадек был интерном в хирургии, когда Алексис руководил отделением скорой помощи. Большой любитель покуролесить за пределами больницы, серьезный студент и прекрасный врач. Двоюродный брат Анны, подруги Мари, завсегдатай «Смерти мухам», можно даже сказать, круглогодичный обитатель бара. Память возвращала Алексису сеть переплетенных между собой сведений.

– Привет, Маттье, – ответил он, устраиваясь на соседнем табурете и прислоняя костыль к стойке. – Ты по-прежнему на посту, как я погляжу.

– Как всегда вечером пятницы… Слушай, сто лет прошло! Не уверен, что узнал бы тебя, если бы Мари не предупредила.

– Знаю-знаю… Говорят, видок у меня еще тот.

– Видок мужика, вернувшегося из кругосветного путешествия в одиночку, – с улыбкой уточнил Маттье. – Мне это знакомо.

Алексису сравнение понравилось.

– Спорим, тебе надо малость взбодриться, – добавил Маттье. – Я угощаю!

Алексис смочил губы коктейлем, и на него тут же нахлынула волна воспоминаний. Громкий сердечный смех Ивонны, игра в белот в глубине бара, хихиканье его бывших подружек, маленькая собачка, постукивающая коготками по плиткам пола, тарелки с колбасной нарезкой и другими копченостями, которые здесь назывались «фисташки-арахис» и подавались к аперитиву, болтовня у стойки с Джо, одним из знаковых персонажей заведения.

– Я побывал во многих барах по всей планете и, можешь мне поверить, такого коктейля нет больше нигде, – объявил Алексис тоном опытного энолога.

– Верю на слово! Такая идея могла прийти в голову только Ивонне!

– А где она, кстати?

– Прямо сейчас? Наверняка сидит перед телевизором и смотрит «Вопросы для чемпиона».

– Ушла на пенсию?

– Не произноси это слово при ней, если хочешь остаться в живых! В конце дня она уже не стояла на ногах. Ее копыта превратились в Триумфальную арку! Поэтому теперь по вечерам ее заменяет Гийом.

– Мари несколько месяцев уговаривала ее нанять меня, – уточнил бармен, слышавший весь разговор.

– Приходи утром на завтрак, – предложил Маттье. – Ивонна будет рада повидать тебя. Разве что ты опять собрался в командировку.

Алексис вздрогнул:

– Нет, с гуманитарными миссиями покончено.

Его взгляд машинально скользнул к костылю. Так было проще не встречаться глазами с Маттье.

– Вернешься в скорую?

– Тоже нет.

– Прости, приятель. Меня это не касается, – извинился Маттье, постучав своим бокалом по бокалу Алексиса.

– Все нормально. Признаюсь, я пока не думал о будущем.

– Как и я, но… У меня есть девчонка, которая думает за меня, это очень удобно.

Алексис усмехнулся. В конце концов, все возможно. Если Маттье Мадек теперь не один, почему бы и ему с его ржавой ногой не попытаться поухаживать за кем-то?

– А знаешь, лучше тебе завтра здесь не появляться, – передумал Маттье. – Если ты, конечно, не хочешь, чтобы Ивонна замучила тебя вопросами.

Бармен Гийом кивнул, соглашаясь.

– Спасибо за совет.

Мужчины, довольные тем, что поняли друг друга, снова чокнулись бокалами.

– Эй! С каких это пор чокаются без меня? – оскорбленно воскликнула Мари, втискиваясь между ними.

Пожирая ее взглядом, Гийом протянул стакан простокваши, не дожидаясь заказа.

– «Смерть мухам» – не самый полезный напиток для малыша. – Она провела рукой по выпирающему животу, потом наклонилась над стойкой и нежно поцеловала бармена.

– Алексис Делепин, – заявила она и стукнула ногой по костылю, сбросив его на пол. – Как же приятно, что ты снова с нами! Даже если ты, насколько мне известно, вернулся в Брест по необходимости, а вовсе не для того, чтобы с нами повидаться! – Она многозначительно заглянула ему в глаза и вдруг резко посерьезнела. – Тебе следует знать, что здесь не ходят, опираясь на железную палку. Здесь друг друга поддерживают. Ходят под руку. А иногда даже подталкивают друг друга. Как следует врезают по заднице. Согласен, Маттье?

– Ха-ха-ха! Прости ее, друг… Беременность ударяет ей в голову.

И все расхохотались.

Маттье часто заявлялся на Груа без предупреждения. Как если бы получал злорадное удовольствие от того, что захватил отца врасплох и нарушил его мелкие привычки. В начале пасхальных каникул он предпочел приплыть по морю из Бреста вместе со своей маленькой семьей: женой Мари-Лу, сыном Мало и, естественно, собакой Экюм. Их парусник пришвартовался к понтону Пор-Тюди перед тем, как совсем стемнело. Лучи света падали на набережную и рисовали на воде золотистые круги. Зеленый луч сигнального прожектора светил в темное небо. И Маттье всякий раз повторял себе, что на свете нет ничего более красивого. Мари-Лу, тоже тронутая зрелищем, крепко прижимала к себе маленького Мало, который, завидев желтую «мехари», выезжающую на набережную, принялся возбужденно вертеться. Яну понадобилось всего несколько минут, чтобы все понять, попрощаться с последним пациентом, предупредить Джо и закрыть кабинет. Мало не дал деду выйти из машины и сразу забрался к нему на колени, попросив разрешения повести автомобиль. Разве он не точь-в-точь как машина на карусели рядом с его домом?

– Дедуля Ян, я уже большой, – настаивал он, загнув большой палец и растопырив остальные, чтобы показать, что научился считать, а через два дня будет его день рождения.

Парень как-то слишком быстро растет, подумал Ян, и к нему вернулось почти привычное подозрение, что он пропускает важные этапы пока еще короткой жизни внука. Как он мог ему отказать?

– Ладно, но только немножко, а потом переберешься на заднее сиденье.

– Если ты будешь исполнять все его капризы, – нежно улыбнувшись, предупредила Мари-Лу, – это никогда не кончится.

Итак, Мало было разрешено вцепиться пухлыми ручками в руль и держать его до самой церковной площади, а потом еще нажать на гудок, чтобы рассмешить дедушку. Заодно расхохотался и Джо, замыкающий кавалькаду на велосипеде. Вот уж кому внезапный приезд лучших друзей доставил самое большое удовольствие. Ожидание праздничных дней в ближайшее время. Выходы в море с Маттье, рыбалка с Мало, долгие беседы у огня с Мари-Лу. Как будто сквозь туман пробилось солнце. Теплые лучи посреди одиночества и пережевывания мрачных мыслей. Впрочем, как он знал, всегда оставалась опасность, что после их отъезда наступит расплата за пережитую радость.

В первых днях рождения всегда есть что-то уникальное. Что-то волшебное, чего потом уже никогда не будет. Ребенку кажется, что он царь земли, а его гордость часто смешана с некоторой неловкостью из-за того, что он в центре внимания. В особенности когда все начинают громко распевать «С днем рожденья тебя», дуть в бумажные гуделки и свистки и разбрасывать конфетти. 17 апреля в доме Мадеков праздновал не один ребенок. Мало повезло родиться в один день со своей ровесницей Розой, которая появилась на свет на Груа с интервалом в несколько минут. С глубоким волнением, окрашенным ностальгией, Ян наблюдал за тем, как они задувают свои четыре свечки, роняя на торт слюну, и ему вспомнилось утро четыре года назад. Да и как он мог его забыть?

Случай редкий, но в тот день Джо ворвался к нему посреди консультации с горящими глазами. Когда голос Маттье донесся из установленного над дверью динамика, Ян предпочел сесть и выслушать новость сидя.

– У Мари-Лу только что отошли воды… Мы в больнице.

– Значит, уже скоро. – У Яна сел голос.

– Не знаю… Акушерка ее осматривает. А я в панике.

– Мы сейчас приедем, – мгновенно объявил Джо. – Я отменяю консультации Яна, и мы садимся на ближайший паром.

– Давайте побыстрее, я не уверен, что справлюсь.

– Так тебе вроде ничего особо делать не надо, только ждать, разве нет?

– Вот-вот, Джо… Именно этого я и не умею: ждать. Клянусь тебе, еще немного, и я выгоню акушерку и сам буду принимать роды.

Ян с улыбкой покачал головой. Он хорошо знал, на что способен сын, и это его немного беспокоило. Но как только он повесил трубку, телефон снова зазвонил. Как будто неожиданности не приходят поодиночке.

– Кабинет дока Мадека, я…

Собеседница не дала ему закончить фразу.

– Джо, – простонала она. – Передай трубку Яну, скорее!

Ей не пришлось представляться – оба узнали голос.

– Оливия, я здесь, – ответил Ян, все еще не вполне владея собой после волнующего известия, объявленного сыном.

– У меня с ночи схватки… И промежутки сокращаются. Мне кажется, я рожаю.

К счастью, Ян сидел в кресле, а Джо на столе. Мужчины молча переглянулись, проверяя, правильно ли они все поняли. Два обеспокоенных взгляда, выдающих необходимость одновременно усвоить несколько неожиданных новостей: Оливия беременна, она это скрыла, она точно не успеет доехать до больницы, значит, им придется принимать роды с помощью подручных средств. Джо задрожал, как осиновый лист.

– Сейчас приедем, Оливия… Не паникуй, – успокоил ее Ян. – Ложись на кровать. Старайся дышать спокойно и не тужься, пока мы не появимся.

– Ой… Как это, мы? Я тоже? – квакнул Джо и нехотя последовал за Яном.

Ян с блаженным видом разглядывал двоих ребятишек. Маленького коренастого, как его отец, блондина с лукавым взглядом и тонкую, как тростинка, брюнетку с хитрым, как у матери, личиком. По случаю праздника Джо нацепил красный клоунский нос и пытался неловко жонглировать мандаринами, которые столько раз падали, что в конце концов полопались. В роли сборщика разлетающихся мандаринов выступал пес Прозак.

– У тебя руки крюки, – крикнула Роза и захихикала от удовольствия.

– А у дедули Яна ноги – крюки. Когда он ходит! – добавил Мало, стерев улыбку с дедушкиного лица.

Днем, немного раньше, веселая компания собралась пройтись до бухты Сен-Николя. Ян придумал предлог, чтобы остаться: он будет готовить праздничный стол, но Маттье все понял и заставил его присоединиться к прогулке. Если он хочет заставить отца действовать, нужно его подтолкнуть. Даже унизить. Даже усадить на багажник трицикла Джо, рядом с Прозаком. Операция удалась. Ян натянуто засмеялся, а потом признал, что нужно срочно искать кого-то на временную замену. Он даже притворился удрученным. Ведь они с Джо сделали все необходимое. Он не понимает, почему желающие не толпятся у входа. Честно не понимает.

– Покажи-ка это объявление! – распорядился Маттье, после того как раздали все подарки.

Он взял планшет, лежавший на столе. Все склонились над экраном, и Джо счел необходимым уточнить:

– Это первый вариант. Я могу его еще улучшить.

– Прочти, пожалуйста, – попросила Мари-Лу.

– Ладно… Слушайте, – прочистил он горло.

«Док Мадек ищет на временную работу врача общей практики. Для начала на две недели».

– На две недели? – поперхнулся Маттье, на которого неодобрительно покосилась Мари-Лу.

– Не перебивай.

Джо опять прокашлялся.

«Для начала на две недели. Можно и больше, если сработаемся. Пациенты от 0 до 99 лет, довольно симпатичные. Разнообразные диагнозы. 30 приемов в день. Посещения на дому. Жилье предоставляется. Также для работы предоставляется автомобиль, и не какой попало: полностью обновленный «мехари» с откидным верхом, опускающимся в случае дождя».

Маттье закатил глаза.

«Имеется секретарь: усердный, эффективный, универсальный, хороший спутник для рыбалки, любитель шахмат. И к тому же красивый».

Всеобщий, или почти, взрыв смеха наполнил автора гордостью. Его улыбку сменило серьезное выражение лица, и он продолжил:

«Выплачивается 80 процентов гонорара заменяемого врача. Никакой дистанционной записи на прием и никаких цифровых медицинских карт. Короче, никакого программного обеспечения. Зато настольные игры в приемной. И последнее: тем, у кого аллергия на собак, не обращаться».

Ян слегка обеспокоенно покосился на сына. Похоже, плоды творчества Джо не обрадовали Маттье. Совсем не обрадовали.

– Чушь какая-то! – взорвался Маттье, стукнув кулаком по столу.

– Наверное, не надо было упоминать собаку, – заволновался Джо, почесывая затылок, что превратило общий хохот в гомерический.

– Теперь я лучше понимаю, почему никто не откликнулся, – пробормотал Ян с притворно наивным видом.

– Ага, поскольку Джо явно спутал сайт знакомств с сайтом поиска врача на временную замену, – хихикнула Мари-Лу.

А Оливия добавила:

– С другой стороны, заместитель будет иметь дело именно с ним. По-моему, это объявление хорошо отражает особенности Джо.

– Вот-вот, это может оттолкнуть желающих, – согласилась Мари-Лу, не подумав.

Джо надулся.

– Нет, я не то хотела сказать… Прости, Джо.

Вопрос был закрыт. Никто больше не затрагивал эту тему до отъезда гостей, а Мари-Лу быстро разубедила Маттье в необходимости дать другое объявление. Лучше было в это не вмешиваться. За несколько лет молодая женщина хорошо усвоила, какие отношения сложились в семье Мадеков между отцом и сыном. Тесные и одновременно отстраненные. Немного застенчивые и искренние. В любом случае это парочка чертовых упрямцев. Оба невероятные гордецы. Плюс зашоренные и неуправляемые. А она дала жизнь их же миниатюрной версии, только подумать! Так что ее ждет еще немало сюрпризов.

Алексис с каждым днем все чаще вел себя как третий ребенок в семье. Или как не самый надежный бебиситтер. Встречая племянников из школы, он по дороге не упускал случая объесться конфетами, дома подолгу занимал туалет, читая комиксы в «Журнале Микки», за столом ел руками, не всегда убирал за собой посуду после еды, смотрел по телевизору «Ослика Тротро», посадив на колени Орельена, за спиной сестры с энтузиазмом собирал и относил в «Эммаус» одежду бывшего зятя, забывал чистить зубы и ложился спать очень рано – с курами, как говорила Валентина.

Единственным исключением были пятничные вечера, когда он отправлялся в «Смерть мухам» к своей компании. В свой первый вечер здесь он посмеялся над Мари, когда она предложила ему помощь, но теперь понимал, насколько благотворно на него действуют веселые друзья. Этот бар по соседству стал своего рода мостом, соединяющим его с прошлым. Мостом, который придавал ему уверенности и, возможно, вел к лучшему будущему. В этом он иногда сомневался, просыпаясь по утрам, потому что его продолжали преследовать умоляющие черные глаза. В такие дни он слонялся по квартире, пытаясь выбросить из головы все мысли, и мечтал, чтобы день поскорее закончился. Но, к счастью, случались, причем все чаще, и другие пробуждения, когда все казалось возможным. Даже бежать по улице с племянниками, чтобы успеть в школу до звонка, приходить к Ивонне в «Смерть мухам» и есть на завтрак андуй[6].

В первый раз хозяйке бистро понадобилось время, чтобы узнать его. Она ущипнула его за щеки, словно маленького мальчика, а потом предложила прямо за стойкой постричь его и сбрить ему бороду. Он ценил ее искренность, грубоватый юмор и заботы, столь непохожие на его собственные, что помогало ему отвлечься. Ее, например, волновали результаты забегов, местные сплетни и победитель телеигры «Вопросы для чемпиона». Как предсказывал Маттье, Алексис не смог остановить ее расследование, но необходимость отвечать на вопросы Ивонны странным образом не раздражала его. Собеседница была настолько далека от актуальной геополитики, от вооруженных конфликтов или эпидемии СПИДа, бушующей в мире, что ему не приходилось вдаваться в подробности. Ее в основном интересовали его романтические похождения и особенности местной кулинарии.

– Что едят в Колумбии? Красную фасоль? Потроха, похоже, они готовить умеют… Ну что, ты даже не расскажешь мне ни одной амурной истории?

Однажды утром он увидел ее искаженное от боли лицо и капли пота на лбу; она тяжело опиралась на стойку. У нее не было привычки жаловаться, поэтому Алексис поспешил выяснить, что с ней.

– Можешь взглянуть на мою ногу? Язва не заживает, и я уже не знаю, что делать. Зверски больно.

Алексис отшатнулся:

– Извини, но ничем не могу помочь… С медициной для меня покончено.

– Да ты что? Кто тебе вдолбил такую глупость?

– Я сам… Больше не чувствую себя способным. И нет желания, как мне кажется.

Ивонна стукнула кулаком по стойке:

– Нет желания помочь? Но это же чистый эгоизм! Сообщаю тебе, что, как ни крути, твоя учеба оплачена моими налогами… И с моим копытом не смогут разобраться ни гинеколог Мари, ни хирурги Маттье и Анна, ни невролог Мари-Лу. Так что, дружок, вот что мы сделаем: ты оторвешь свою задницу от табурета, притащишь ее за стойку, а я размотаю бинт. Давай-ка! И поживее!

Алексис выслушал ее не моргнув глазом и механически сделал, как она велела. В конце концов он не мог не признать ее правоту.

– Не нервничай!

– Еще бы я не нервничала! Скоро конец апреля, а у тебя по-прежнему никаких планов. Ты просто дурью маешься, Алексис!

– Я, скорее, считаю мух, – ответил он, надеясь, что она улыбнется, но напрасно.

Он начал осторожно снимать повязку, под которой на икре обнаружились неправильной формы синяки.

– Неудивительно, что у тебя не заживает, отек такой большой, что он, как жгутом, стягивает твою рану.

Состояние кожи было скверным. Глубокую язву окружала оранжевая полоса нездорового вида; багровая отекшая ступня нависла над краем обуви.

– Рана инфицирована, я тебе выпишу антибиотики и придется на несколько дней бросить работу. Твоя нога должна быть все время в приподнятом положении.

Лицо хозяйки бара потемнело:

– Об этом не может быть и речи!

– Что ж, тогда я имею полное право нервничать, – вздохнул Алексис. – Я с удовольствием помогу, но только если меня будут слушаться!

Несколько секунд они не отрывали друг от друга мрачных взглядов; потом Ивонна сдалась и проворчала:

– Позову Гийома, пусть он меня подменит…

– Разумное решение.

В следующую пятницу вся компания пела ему хвалу: человека, сумевшего урезонить хозяйку бара и заодно ее подлечить, следовало считать героем.

– Всем выпивка за счет заведения! – провозгласил Гийом, когда Алексис вошел в бар.

К счастью, состояние Ивонны резко улучшилось. Перед тем как зайти в бар, Алексис поднялся к ней на второй этаж. Ей было трудно оставаться неподвижной и согласиться с тем, что медсестра будет приходить на перевязку, зато к ноге вернулся обычный цвет, а рана начала затягиваться. Профессиональная привычка побудила ее предложить Алексису выпить. Предложение вызвало у него улыбку, и он пришел к выводу, что она почти здорова.

– Ивонна сказала нам, что ты намерен переквалифицироваться. Это что, шутка такая? – набросилась на него Мари, едва он перешагнул порог.

– Как я вижу, новости распространяются быстро.

– Оставь его в покое! Он уже достаточно большой, чтобы самому определять свое будущее, – оборвал ее Маттье, знаком пригласив Алексиса на соседний табурет.

Мари раздраженно уперлась руками в бока:

– Можно узнать, к кому ты ходил до бара?

– К Ивонне, а почему ты спрашиваешь?

– Ага! Я угадала… Как хороший врач, ты хотел убедиться, что твоя пациентка в порядке.

– Вовсе нет… Я просто хотел сделать ей приятное.

– Алексис… Хочешь ты или не хочешь, но ты умеешь делать только одно: лечить! Как я, как Маттье. Мы прикипели к этой работе за годы. И не сможем вот так взять и бросить ее.

– Я не чувствую себя способным заниматься реанимацией.

Это был крик души. И Алексис впервые облек суть проблемы в слова.

– Почему бы тебе не переключиться на терапию? Это же твоя исходная специализация.

Алексис со вздохом покачал головой. Может, это беременность делала Мари такой настырной? А Маттье перестал вступаться за него и о чем-то размышлял, уткнувшись носом в свой бокал. Искал решение его проблемы в парах «Смерти мухам», что ли?

– Приятель, возможно, у меня есть для тебя идея, – как-то неопределенно сказал Маттье.

– Ну уж нет… Хоть ты меня не доставай, – умоляющим голосом произнес Алексис.

Его друг сделал несколько глотков и потом продолжил:

– Ты прав, извини. Мне только что звонил Джо, я задумался обо всех его историях, и это сбило меня с толку.

– Джо? Наш Джо? Как он? Я как раз недоумевал, почему его не видно в «Смерти мухам».

– Он теперь на Груа… уже больше четырех лет. Это долгая история.

– Этот остров – твоя родина, да? Там живет кто-то из твоих родственников? Это ты его туда пристроил?

– Ну да, в некотором роде. Мой отец работает врачом на острове, а Джо помогает ему в кабинете.

– Джо – секретарь в медицинском кабинете?

– Ну-у… это слишком громко сказано. Но чего только не бывает, приятель! Чего только не бывает.

– Какая связь между Джо и предложением, которое ты собирался сделать Алексису? – спросила Мари, потерявшая нить беседы.

– Мой отец не может найти врача на временную замену. Ему нужно оперировать тазобедренный сустав, и он уже несколько месяцев откладывает операцию. Полное идиотство – ждать и ждать, но он стоит на своем и молча разваливается на части. Что с него возьмешь?

– А при чем тут Джо?

– Я только что сделал ему втык. Из-за придурочного объявления, которое он опубликовал на сайте поиска заместителей. Не представляю, откуда возьмется безумец, который клюнет на такое предложение.

– Кроме Алексиса… естественно! – заулыбалась Мари.

– Спасибо.

– Да не за что.

Все трое помолчали. Некоторое время назад Гийом позволил себе поменять музыкальный фон в заведении. Меньше попсы, больше рока. Более актуальная музыка. Скоро и фигурку свиньи в углу стойки сменит что-то более современное. Все постепенно уходит. Алексис подумал об Ивонне, о Джо. О словах Мари… Об острове Груа, где он до сих пор никогда не бывал.

– Ты меня заинтриговал, – сказал он в конце концов Маттье. – Покажи-ка это объявление!

Его разбудил шум. Громкий звон разбившегося на полу стакана. Или разлетевшегося на куски ветрового стекла. Звук неожиданной мгновенной смерти, о которой Джо мечтал в такие моменты. Он был слишком пьян, чтобы встать, и слишком печален, чтобы уснуть, и потому продолжал страдать, сидя на своем стуле, словно привязанный, и терзаясь тягостными мыслями. Так он просиживал часами, иногда вообще всю ночь. Без надежды на освобождение.

Без надежды… Этим вечером стакан выскользнул у него из руки, когда в бутылке еще оставался виски. Хватило секунды расслабленности. Глядя на свои пальцы, безвольно нависшие над блестящими осколками стекла на полу, он зарыдал, не сдерживаясь, как ребенок. Хотя ничего страшного не случилось, всего-навсего разбился стакан. Но он знал, что на самом деле ужас прячется в его собственных мыслях.

Где его место в этом мире? Что хорошего он сделал? К какому будущему направляется? Какой смысл в жизни, полной страданий? В чем вообще смысл жизни? Его рыдания не содержали ответов. Только чувство стыда и трусости. Ему удалось перебраться на диван, и он лег на бок на случай, если ночью подступит рвота. Сколько раз за последние месяцы он спал в таком положении? Он не считал. На этот раз он чувствовал, что все будет плохо. Неминуемая расплата, наступающая всякий раз после того, как семья Маттье снималась с якоря или когда Ян закрывал вечером кабинет и договаривался о встрече назавтра – только в этих случаях Джо было не так тяжело. Страх приходил после расставания. Вместе с потребностью в алкоголе. Внезапной и не поддающейся контролю. Как дрожь, охватывающая все тело. Одиночество всегда так на него действовало. Оно само по себе было способно превратить его в кого-то другого. В более уязвимого, но и более проницательного. В каком-то смысле вызвать к жизни его темную сторону. Как он мог поверить, что изгнание на остров Груа это изменит? Растерянность и сиротливость настигали его, где бы он ни был. Передавались в его семье из поколения в поколение. Как сопротивляться предопределенности?

– Джо? Открой дверь! Джо?

Оливия стучалась к нему негромко, ладонью, чтобы не напугать пациентов в приемной на первом этаже. Утром понедельника, заметив пустое кресло в прихожей и стопки писем, скопившиеся на столе, она сразу все поняла и бросилась на второй этаж. Отвезя Розу в детский сад, Оливия сразу направилась в кабинет, чтобы заняться Яном, своим первым в этот день пациентом.

В последние дни состояние старого доктора все время ухудшалось и ходили слухи, что он ведет прием, сидя в кресле на колесиках и отталкиваясь ногами, если нужно переместиться. Такое поведение вроде бы забавляло пациентов, а у нее вызывало смех сквозь слезы. До чего он дойдет? Судя по всему, до инвалидного кресла. Но когда она пришла в кабинет, у нее появился новый повод для беспокойства. Смешанного с раздражением. Неужели она единственный человек на острове, кто беспокоится о Джо? В последнее время Ян окончательно смирился. Каждая попытка добиться от друга воздержания заканчивалась провалом, и он решил больше не вмешиваться. В любом случае после запойных ночей ассистент когда-нибудь да спускался в кабинет. Это ли не преимущество квартиры над рабочим местом? За Джо можно все время приглядывать.

Оливия не одобряла такую пассивность. Возможно, она не так глубоко изучала медицину, не разбиралась в психологии Джо и в тайнах его прошлого, но в последние месяцы она замечала, что он катится в пропасть. Как и Ян, разве что по другим причинам. Начать с того, что он похудел – пусть всего на несколько кило, но достаточно для того, чтобы брюки на нем болтались. Стал небрежно относиться к гигиене. Бросался в глаза желтоватый, а иногда и зеленоватый цвет лица. Все более долгий сон по утрам объяснялся не ленью, а кое-чем другим. А еще укоренившаяся привычка в любых ситуациях изображать шута, чтобы навести тень на плетень. Как в тот вечер, когда он возвращался с рыбалки на пляже Гласьер. Тогда она застала его бредущим по набережной, уставившись в никуда, сгорбившись под тяжестью одолевающих его невзгод. Но выражение лица Джо мгновенно изменилось, стоило ей посигналить. Она вспомнила, как он подбежал к машине, чтобы рассказать свежую шутку.

– Заходят два дракона в бар на Груа. Один говорит другому: «Что-то здесь жарковато». А тот отвечает: «Рот закрой». Обалденная шутка, да?

Можно подумать, он записывает все дебильные анекдоты, которые слышит в кафе у стойки букмекера, чтобы потом с их помощью отвлекать внимание. Глядя, как он после этого поднимается по холму, держа удочку на плече, она задалась вопросом, стало ли его лицо опять печальным, как только он повернулся к ней спиной. Какой он хитрец, этот Джо. Обманщик. Грустный клоун, не иначе.

– Открывай в конце концов! Иначе я выломаю дверь!

Дубликаты ключей наверняка валялись в ящике его стола, но угроза показалась Оливии более действенной. Через несколько минут Джо с взъерошенными волосами, стеклянными глазами и виноватым видом открыл дверь.

– Сейчас оденусь и приду… Будильник сломался.

Оливия тут же помягчела.

– Сварить тебе кофе, пока ты собираешься?

– Лучше черный чай, три пакетика, пожалуйста.

Конечно, чай. У Джо зависимость проявлялась во всех видах. Алкоголь, табак. Даже чай потреблялся в устрашающих количествах. Слишком крепкий, чтобы можно было пить, оценила Оливия, сделав глоток. Они спустились через несколько минут и налетели на Яна, когда он в полном соответствии со слухами покидал кабинет в кресле на колесиках.

– Прости, у меня сейчас нет времени, – извинился он перед своей любимой остеопаткой.

– Не помню, чтобы я спрашивала твоего согласия, – возразила Оливия со свойственным ей апломбом. – Ты в моем расписании, так что это не обсуждается. Ложись! – она позвала на сеанс Джо. – И ты тоже иди сюда! Может, мне твоя помощь понадобится, если он будет сопротивляться.

– Хочешь, чтобы я удерживал его на столе? – хихикнул Джо, напрягая бицепсы.

Но у Яна не было настроения шутить.

– На твоем месте я бы не умничал.

Джо скорчил извиняющуюся гримасу. Он все понял. Бутылка виски, выпитая накануне, многих бы прикончила, но он чувствовал себя готовым приступить к работе. Одно из преимуществ привыкания – нажравшись накануне, утром не чувствуешь себя так уж паршиво. Натренированная выносливость, что ли.

– Твой сустав сегодня еще больше заржавел, – сообщила Оливия, осторожно заставляя пациента двигаться. – Сосредоточусь на коленях и щиколотках.

Яну оставалось только подчиниться и терпеливо страдать. Как, впрочем, и пациентам, ожидающим в приемной.

– Вчера был странный звонок, – немного поколебавшись, сообщил врач.

Оливия подняла голову:

– Какой же?

– Звонил друг Маттье, – выдохнул Ян. – Хотел кое-что уточнить по объявлению. Но он вроде не пылал энтузиазмом, и вообще все было как-то непонятно.

– Гениально, хочешь ты сказать! – восторженно воскликнул Джо, ерзая на стуле, и его тут же поддержала Оливия.

– Потрясающе хорошая новость!

– Да нет, я же вам говорю. Мне показалось, что это Маттье заставил его позвонить… Он колебался, особого желания я в нем не заметил.

Оливия закатила глаза и довольно сильно потянула его ногу.

– Как ты мог что-то понять по телефонному разговору?

– Ай, поосторожней, ты делаешь мне больно!

– Извини… Продолжай.

– Судя по всему, у этого типа никогда не было частной практики. Он работал в отделении скорой помощи, потом ездил по всему миру с гуманитарными миссиями. Его восемь лет не было во Франции, представляешь?

Джо ухмыльнулся:

– А ты? Сколько ты проторчал на Реюньоне? Как по мне, это скорее говорит в его пользу.

– Если все так, он похож на тебя, – поддержала Оливия.

Джо подошел к смотровому столу, собираясь прояснить ситуацию.

– Как его зовут? Если это друг Маттье, вполне вероятно, что я его знаю.

– Да, так и есть. Судя по всему, вы пересекались в «Смерти мухам».

– В смерти… чего? – скривилась Оливия.

– Это бар, я тебе потом объясню. Лучший из всех! Он точно хороший парень! Так как его все-таки зовут?

– Я забыл.

Джо вздохнул:

– Тогда дай мне твой телефон, и я ему перезвоню!

– Именно это я ему и предложил… Что ты перезвонишь.

– Ну вот! Надо было сразу сказать! – воскликнула Оливия.

– Дело в шляпе. Вопрос практически решен, можете мне поверить.

Когда Джо с победным видом выпятил грудь, оба его собеседника напряглись. Обычно убежденность Джо в чем-то не предвещала ничего хорошего. Его уверенность имела неприятное свойство всякий раз разрушаться так же быстро, как возникала, чтобы потом превратиться в разочарование. Не обращая внимания на их реакцию, ассистент схватил телефон Яна и широким шагом удалился в поисках спокойного места для разговора. Они услышали, как он несколько раз прочистил горло, после чего выкрикнул «алло» полным воодушевления голосом.

Алексис всегда считал жизнь чередой выборов. Некоторые решения – плод тщательных размышлений, другие принимаются под влиянием минуты. Все определяется собственной зрелостью, моментом, настроением, встречами… Но после того как Алексис побывал во многих странах с тоталитарным режимом, он трезво оценивал возможность планировать свое будущее. К тому же нужно было хотеть этого, обладать необходимым драйвом, чтобы предпринимать нужные шаги. Когда именно он принял решение? В точности он этого не помнил. Чувство бесполезности одолело его однажды утром, когда Валентина и дети ушли в школу и на работу. На него навалилось нечто вроде хандры, которую он счел благотворной. И подумал, что его раны, возможно, начали затягиваться. Тем утром Алексис вышел из дома и направился к Замковому порту. Этот квартал за последние годы преобразился, и Алексис любил бродить по нему, глядя по сторонам и чувствуя себя в собственном городе любопытным туристом. В энергии, излучаемой этим местом, было что-то стимулирующее. Энергия была направлена к океану, к горизонту всех возможностей. Он сел на скамейку напротив марины и принялся размышлять о будущем. О ближайшем будущем, чтоб не напугать самого себя. Чем он мог бы заняться? Что он умеет делать, кроме как лечить людей? Он вспомнил слова Мари. Вспомнил составленное Джо чуднóе объявление, которое Маттье не слишком охотно показал ему.