Обширный инфаркт

Александр Васильевич проснулся в шесть утра, как обычно. Ежедневное раннее  вставанье превратилось в привычку. Организм настолько отрепетировал инстинкт просыпаться в точное время, что будильник заводился с вечера просто на всякий случай: вдруг неожиданно произойдёт невероятное, и организм откажет себе в бесперебойности выполнения безукоризненного режима, то есть Александр Васильевич проспит.

Сегодняшнее утро выдалось пасмурным, дождливым, нудным, скучным и почему-то томящим. Вылезать из-под одеяла не хотелось. Веки не слушались приказа хозяйского сознания и не открывались. Тук-тук-тук… – мелкой ровной дробью барабанил какой-то бесхарактерный дождь в плывущее стекло оконной рамы. Сбой, происходивший в организме, был порядка не физического, а  душевного. Александр Васильевич  вполне определял состояние своего внутреннего мира  –  его одолевало томление. Томление-ожидание.

Что-то юношеское гнездилось в этом чувстве. Что-то, напоминающее медовое томление в дни первой школьной любви к девочке Наташе, на которую он наглядеться не мог. Так, до мелкости точно, его сердце воспроизводило ту давнюю, но такую славную и светлую пору, что Александр Васильевич даже удивлялся, как же подробно сердце умеет запечатлеть былое,  –  он словно канул вниз,  сквозь временные пласты , и очутился в своём   прошлом, среди тех предметов, людей, явлений, движений, запахов, уроков, этажей, звонков, учителей, одноклассников, сборов, походов, улиц, дворов…,  – словом, всего того, что окружало его тогда, шестнадцатилетнего Сашу Изместьева, ученика девятого класса. И, конечно, Наташа! Признательным теплом овевалось всё внутри от одного звучания этого прелестнейшего из женских имён!

Однако всё было в далёкие-далёкие дни детства, его нынче нет, оно прошло, и…   пора вставать.

Как обычно, он сварил себе крепкий кофе, пока жена отглаживала свежую рубашку, облачился в неизменный тёмно-малахитовый пуловер (Александру  Васильевичу очень нравился зелёный цвет и все его оттенки, особенно тёмные, насыщенные тайной), взял дипломат и, кинув жене привычное, безразлично-бесцветное «до вечера», стал спускаться по лестнице с девятого этажа (лифта он не переносил, как, впрочем, любой вид техники и транспорта).

По поводу того, что он бездумно-благотворительно отдал новенький «Мерс», приобретённый на деньги из премии за последний научный труд, «нелюбимому зятю», дома состоялся грандиозный, вселенский скандал! В начале Александр Васильевич, послушно шедший на поводу у желаний симпатичной супруги, купил авто, но когда понял, что автомобиль ему ни к чему, отдал машину зятю – клерку одного из офисов какого-то современного бизнес-предприятия (их так много развелось за последний десяток лет, и всё это называлось бизнесом, а их управленцы  –  бизнесменами, что Александр Васильевич путался основательно).  Дочь же, повергнутая в состояние радостного экстаза счастьем, внезапно обрушившимся на них, что есть мочи расцеловала родненького «папулечку» и сразу отправилась учиться вождению.

– Что ты кричишь, как торговка на базаре? Дочери ведь, получается, подарил, не первому же встречному, – не повышая голоса, но очень раздражённо пытался остановить Александр Васильевич находящуюся в ярости жену.

– Как же, дочери! Увидит твоя дочь и квартиру, и машину!.. Карьерист, лизун, двуличник, купюролюб!.. За наш счёт!..  –  это жена весьма возвышенно отзывалась о нелюбимом дочкином муже.

– Ну, насчёт квартиры ты не права.  Квартира – моего отца, царствие небесное. То есть, я хотел сказать, что это моя квартира…  А машина? Зачем она мне, Лена? Я не езжу, не люблю я…   А ты за руль не сядешь, пока я жив.

– Почему это?

– Не сядешь, и всё. Что тебе надо-то ещё, Лена? Жилище у нас с тобой замечательное. Обстановка, и всё такое.  Не голодаем. Не многодетные. Дочь замуж вышла, живут отдельно, не с тобой. А Вадик? Нравится тебе, не нравится, он Милочкин муж. Будь добра, помни об этом и терпи. Дача вон есть. Хоть невелика, но загород! Зарплата! Работа! Мы, слава богу, в здравом уме и твёрдой памяти пока что, к постели не прикованы! Что надо? Машину? Зачем? Умашинился весь город! Вся планета!  Не продохнуть! Всё человечество умашинилось, на разный лад, на разный… Погибель свою приближает, честное слово! Ну, что тебе нужно?

Елена сразу замолчала. Нельзя было скандалить с мужем,  – он говорил всегда твёрдо, жёстко и бескомпромиссно, если считал, что прав, и не поперечишь. Его твёрдость и однозначность никогда не сопровождались поднятием голоса. Он не кричал, он говорил и смотрел. Спокойствие, лёд взгляда останавливали любого оппонента, снижали накал  эмоций,  но иногда и убивали наповал.

– Что мне нужно,  –  психологически повторила сникшая жена.  –  Любви нужно, Саша, – и метнулась с места, уйдя в свою комнату.

– Что?  –  вдогонку переспросил Александр Васильевич, но было поздно.

Собака-то зарыта не в «Мерседесе», будь он неладен. Любви нужно.

Александр Васильевич знал не приблизительно, а совершенно точно, сколько минут займёт пеший марш дворами да переулками от его дома до парадного крыльца института. Он прошёл пару кварталов и остановился – встал, как столб. По чёрному, натянутому на спицы шёлку зонта всё так же пусто барабанил дождь, видимо, затянувший долгую песню на весь день. Мятые коричневые листья плавали в грязных городских лужах, расплескивающихся от ботинок  торопливых прохожих и колёс бездушных автомобилей. Нет, так идти невозможно, скоро брюки вымажутся и промокнут до колен. Но идти надо.

– Александр Васильевич,  – услышал он знакомый увесистый баритон, как будто баритон сейчас же запоёт классическую арию Мистера Икс из оперетты Кальмана. Это был заведующий одной из лабораторий института.

– Садитесь, подкину.

Несмотря на своё сопротивленческое отношение к колёсным изобретениям  человечества, Александр Васильевич всё же забрался внутрь машины. Мужчины обменялись ритуальным приветственным рукопожатием.

– Ох, и погода,  –  чтобы не молчать, навёл критику баритон.

– Осень,  – коротко ответил Александр Васильевич,  –  очей очарованье, – почему-то иронически добавил он.

Александр Васильевич поёрзал, устраиваясь удобнее в мягком диване машины,  и прикрыл глаза. О чём это он давеча думал. Ах, да. Наташа и детство! И опять по телу поплыло сначала тёплое, но далее усиливающееся до горячности томительное, сладкое ощущение. Его пронизала мысль: что-то должно произойти. Что-то освежающее или даже обновляющее, или вообще революционное! Что-то должно случиться!