Улицы

Есть улицы, по которым я не могу спокойно ходить. Они мало отличаются от остальных, и в них нет ничего пугающего. Безликие и ничем не примечательные, они даже по-своему привлекательны. Можно подумать, что несчастья и преступления прошлых лет оставили на них свой отпечаток, и это подействовало мне на нервы, – не зря же Диккенс говорил, что у каждого дома, у каждой улицы «есть свой скелет». Но, думается мне, причина кроется в чем-то другом, не в страхах и страданиях и не в пролитой крови. Например, прогулка по улице Арбр-Бени, в коммуне Иксель в Брюсселе, где некогда коварный полицейский убил старуху-рантье пробудила во мне любопытство исследователя. Посещение пустыря, который Жан-Батист Тропман залил кровью невинных младенцев, вызвало во мне лишь отвращение, а в закоулках Уайтчэпел, где Джек Потрошитель расправлялся со своими жертвами, мне стало немного не по себе, но и только. Но я знаю спокойные, мирные, не видавшие на своем веку ничего подобного улицы, которые мне казались олицетворением ужаса. И нервы мои здесь ни при чем, действительной же причиной тому является игра подсознания, когда все смещается в жуткое гипергеометрическое измерение, в иное четырехмерное пространство.

Я называю это потенциальной силой улицы. Еще ребенком я упрашивал родителей во время прогулки не проходить по некой улице рядом с собором Синт-Баафс в провинциальном городке Генте, маленькой, с простенькими низенькими домами, пропахшим ладаном обиталищем набожных постников. Мои родители лишь пожали плечами – они никогда не поощряли моих капризов – нашлепали меня и все-таки заставили пойти с ними по этой ужасной улочке. И там мне стало плохо.

Позднее этот страх прошел, но я всегда старался избегать этой улочки. Однажды – мне было уже двадцать и я жил тогда у старого приятеля-семинариста – мне довелось попасть под сильнейший дождь. Был канун какого-то праздника; помнится, я спешил домой, собираясь весело провести вечер, и пошел кратчайшим путем – по той самой улочке.

Оказалось, что там из одного маленького домика сделали миленькую кондитерскую, Ах, эта любовь к сладкому! В радужных отсветах хрустальной люстры на белоснежном прилавке – как в былые времена! – громоздились целые горы сладостей и россыпи нуги. На полках возвышались причудливые сооружения из банок, закрытых плетеными крышками, всевозможные бисквиты, печенья и крекеры, масляные пироги с яйцами, торты и пирожные с взбитыми сливками.

Мое внимание привлекла одна из пирамид миниатюрных марципанов. Я толкнул дверь, и звон японских колокольчиков возвестил о появлении посетителя. Никто, однако, не вышел меня встретить. «Есть здесь кто-нибудь?» – позвал я, но остался без ответа.

Я отодвинул темно-лиловую штору возле прилавка, и моему взору предстала крошечная гостиная, служившая, вероятно, также залом дегустации, весьма кокетливо обставленная. Цветные витражи, скрывающие окно, подсвечивались с наружной стороны отблесками пламени – как мне показалось, большого очага.