Новелла III эротическая. Ольга и её тётушка Катрин. Легенда о времени Оно

Старинная мелодия, – томление на сердце,

Как вересковый мёд, забыта навсегда.

Хранят секрет той музыки лишь избранные дети

И опытные старцы, прошедшие лета.

Кто вспомнит ту мелодию, тот обретёт бессмертье

Владыкой станет Времени и покорит века…

1707 ГОД. ИСПАНИЯ.

ПРЕДМЕСТЬЕ МАДРИДА.

НАЧАЛО СЕНТЯБРЯ

Туманно-моросящая погода по планам Жака должна продлиться с ночи до полудня. Это обстоятельство помогало покинуть замок незамеченным, даже не особо рано выезжая. Но всё равно, вопреки благоприятствующему ненастью, едва осветилось небо на востоке, лошади и повозки уже стояли у ворот.

Под изморосью, чмокая в грязи, шесть черных гроба загрузили в одну кибитку, отдельно от скарба. Пажи замка и конюшенные, грузившие их, молчали.

Каждый раз притрагиваясь ко гробу они крестились по три раза. Пять гробов показались для челяди очень тяжёлыми, шестой – лёгким. Гробы имели клеймо буквой «К» в круге, без крестов на крышках.

Грузившие, со страхом для себя, нащупывали с боков отверстия для ключей. Гробы, закрывающиеся на ключи, – шкатулки для хранения… Для хранения чего? От одних только догадок у простолюдинов вставали дыбом волосы.

Когда погрузка закончилась, Жак, будучи уже в седле, хрипло скомандовал:

– Тронулись!

Кромсая широкими деревянными колёсами унавоженную грязь, две кибитки затряслись по направлению к воротам. Жак, в черном плаще и треуголке, от зябкой сырости втянув шею в плечи и закутавшись в чёрный шарф, следовал верхом на лошади позади. Его ссутулившаяся фигура казалась силуэтом всадника без головы, но с прикрытой треуголкой на месте шеи.

Когда за Жаком и его кибитками, грохоча засовами, заперли главные ворота, один из конюхов произнёс с облегчением.

– Кошмар завершился? – произнёс подошедший к конюху с ещё тремя пажами простолюдин, помогавший при погрузке скарба.

– Всё, отмучались… – ответил местных конюх, надел раскисшую на дожде широкополую фетровую шляпу.

Они сгрудились у начала колеи от уехавших кибиток Жака.

– Чего я только не грузил, но впервые грузил гробы с вампирами. Да, уж это ещё та работёнка…

– Говоришь, грузил!… Я жил с этими гробами полгода в одном коридоре замке! И такого повидал, что вам и не снилось. Этот «месье Жак» ночами кормил обитателей гробов, разговаривал с ними и даже сражался с ними на шпагах. Я не видел, но слышал звуки щелчков шпаг и мужские голоса…

– А привидение чёрной собаки? – добавил другой паж. – Все деревни округа видели её… И слышали её вой. Она как-то по-особенному выла. Даже волки не понимали её. Наверное поэтому их стаи ушли из лесов! Это может единственное хорошее, что принесло людям присутствие Дьвола. Одно зло вытеснило другое.

Подтверждая правоту слов рассказчика, собравшиеся у начала колеи, закивали головами.

– Это был оборотень, не волк. Скорее всего, он-то и лежал в «лёгком» гробу.

– А я видел сразу троих мертвых Жаков лежащих на полу. Все в чёрном. Какой из Жаков был сейчас в седле одному Диаволу известно. Слышал, что он свою собаку кликал Вельзевул. А это, как известно, одно из имён Сатаны…

* * *

Жак не мог сдержать слёз, и потому ссутулился в седле, пряча лицо в шарф от взглядов кучеров – доверенных слуг, сидящих сейчас на козлах кибиток.

Вчера из Мадрида пришло письмо от нотариуса, где его извещали, что бракоразводный процесс с Катрин, дочерью Вальдемара Богемского-Мерлин, окончен. Церковь дала своё согласие… Все согласие дали! Весь мир, как считал Жак, «согласовал» эту несправедливость, а он – нет…

Но впредь перед всем миром – Катрин, его жена, вновь девица, а он холостяк.

Он был уверен, что эта «девица» ему в отместку начнёт вести жизнь отнюдь не девицы!

У Жака при этих мыслях заныло в груди ещё сильнее, и он, пришпорив коня, решил обогнать кибитки. Ему вдруг представилось, как прямо сейчас поутру, некий месье удовлетворяется его Катрин… Она стонет и целует, и лижет, и сосёт… пропускает горделивый пенис чужака во все свои тайные места с остервенением с распущенностью последней шлюхи…

Начав было обгонять кибитки, Жак не сдержался, отъехал на обочину, спешился и, прислонившись лицом к дереву, зарыдал в бессильной ревности, кусая мокрую кору.

«Какая же дура! Неужели она не понимает, что узнай он о её блуде, больше он к ней ни-ког-да не притронется! Ни-ког-да! Такова натура уважающего себя мужчины, так считал Жак.

Никогда!

А она, дура, пытается «простимулировать», вызывая ревность!

Ревность всегда бесплодна и это очень больно.

Ревность убивает любовь, перерождая её в затаённое ожидание мести…

А ещё обидно, что выйдя из её спальни, этот «горделивый пенис» в первой же таверне будет похваляться, как он всю ночь дрючил какую-то тупую дурёху, имени которой он уже не помнит. И Жака вновь пробило на рыдание…

Кибитки остановились в отдалении, ожидая его. Жак понуро, ведя лошадь под уздцы, шагал за ними следом. Теперь его слугам не надо было претворяться немыми и они, спрыгнув на землю, подошли к нему.

– Месье, не стоит так переживать! Месье… – заговорил первый подошедший слуга.

У Жака было двое слуг. Они были неразлучными друзьями. Тайну их знали Жак, бывая жена Катрин и ещё несколько близких Жаку людей. Их звали Марсилио и Джованни. Они представлялись – Марс и Жо. Оба почти одного возраста. Они были преданы своему хозяину и искренне сопереживали в период его страданий.

Слуги подошли со спины. Жо заговорил:

– Хозяин, не стоит так убиваться.

Марс подхватил, голос у него был, как у натурального кастрата, но кастратом он не был.

– Вся гадость от этих баб… Тьфу.

Произнесённая тонким фальцетом, эта фраза рассмешила Жака. Он улыбнулся, глотая слёзы и дождинки, капающие с верхних веток дерева.

Жо продолжил:

– Надо спешить, хозяин. Эти местные могут нас пожечь, лучше выехать из их земель до того, как туман рассеется.

Жак прокашлялся:

– Сейчас ребята, сейчас. Не могу терпеть. Всё выворачивает изнутри, когда представляю, как ею наслаждается какой-нибудь откровенный ублюдок. Ведь я ей жизнь отдавал!

У Жака вновь перехватило и он заплакал, отвернувшись.

– А вы не фантазируйте. – опять вклинился полуженский фальцет Марса.

– Не могу. Само в голову лезет. Я теперь понимаю Наполеона и Жозефину…– ответил Жак и, не снимая перчатку, утёр лицо от влаги.

«Неразлучники» переглянулись.

– Кто такие Наполеон и Жозефина?

– Ах, да! Вы их ещё не знаете… Такая пара натуралов. Он – генерал, женился и уехал в поход, в Египет, а она с простым гусаром… Наполеон генералом-то стал ради неё! Всё ради неё, чтобы она всегда была только его… А она… вот так дёшево, дешевле некуда, всю его жизнь предала ради удачно торчащего огурца.

– Может, вы слишком одухотворяете, то, что для простушки женщины – естественная животная прелесть.

– Нас мужчин такими Сотворил Творец. Превозносить женщину, одухотворять её и не видеть её несовершенства. – ответил Жак на сказанное Жо. – Немного наивными и трогательными, фантазёрами… Любого силача ревностные переживания способны свалить наповал. Ты Марс представь, а что, если Жо спутается с другим.

– С женщиной пускай путается. А вот, если с мужчиной… наверное – да. Вы правы хозяин…

Марс взглянул на Жо и сделал наиграно злую рожу.

– Попробуй у меня только спутаться. Убью!

И показал кулак.

Жо, в упор, глядя на волосатый кулак Марса, тонким фальцетом ответил:

– Вот так хозяин попал я в жуткое <…> 1рабство. Жо, ты есть грубиян и мужлан… Тьфу на тебя… и ещё раз на твой волосатейший кулак, тьфу.

Жо улыбнулся и убрал кулак от носа Марса.

Ливень усилился. Они, скользя по грязи, стали расходится по кибиткам. Жо влез на кибитку и, привстав на козлах, оглянулся вдаль:

– Хозяин! – окликнул он Жака и показал на дорогу за их спинами.

Жак уже был в седле, обернулся, но не увидел ничего. Он достал из кармана очки велосипеды и водрузил на нос. В точке крепления дужек нажал и линзы очков мгновенно почернели до полной непроницаемости. На них стали видны глаза Жака, но в негативном изображении. Негативные глаза внимательно стали всматриваться в туман, то расширяя, то сужая зрачки.

Жо, стоя на козлах, а рядом с ним Марс на земле, ожидали резюме хозяина. Наконец тот произнес:

– Да, Жо! В тонком слухе тебе не откажешь. Скорее всего, идут по нашу душу. Вы поезжайте, а я вас догоню. Надо приостановить этих ретивых мужланов.

* * *

Кавалькада их шести всадников с факелами в руках мчалась по дороге от постоялого замка по следу колеи кибиток Жака.

Холодные воды луж, смешанные с грязью, хлестали по пузам лошадей и сапогам седоков. Старший, на первом рысаке, оглядывая обочины и саму колею, крикнул:

– Похоже, скоро нагоним. Они тут стояли. Не будем останавливаться, с ходу бросаем огонь на парусину кибиток, льём масло и сразу уходим!

Кавалькада прибавила ходу, но вдруг лошади заупрямились, затормозили и закружились, сбиваясь в кучу.

– Что с лошадьми! – не в состоянии продолжить преследование, вопрошали всадники.

– Тишина! Ни звука! – приказал старший.

Едва успокоив скакунов, обхватив морды животных в обнимку, они стали прислушиваться. Лошади подняли уши. Люди затаили дыхание. В тишине стали слышны звуки капель, колотящих по кожаным шляпам и их пшиканье при попадание на факельное пламеня.

– А вот и она… – с дрожью в голосе прошептал старший.

Впереди на дороге, метрах двести за клубами тумана виднелся чёрный силуэт собаки.

– Все ли её видят? – в полголоса прохрипел старший.

– Да, все. – подтвердили спутники.

До них донёсся пронзительный вой. Лошади попятились.

Собака не сходила с места. Замерла. Будто и выла не она, а гудел весь окружающий дорогу лес. Эхо воя повторилось дважды. Затихло. Собака не уходила с дороги.

– Ну, его на хрен! – вскрикнул один из всадников и, соскочив с лошади, стал её тянуть поводьями назад, но лошади это не требовалось, она дернулась, сшибла с ног человека и помчалась, сумашедше выпучив глаза, назад, домой.

Люди побросали факела, крепко ухватились за поводья и гривы. Вся кавалькада в панике помчалась вспять. В их бегстве трудно было найти зачинщика, того, который напугался больше – лошади или люди. Когда они скрылись из виду, собака спокойно поднялась и, шлёпая по грязи, неспешно затрусила в противоположную сторону.

Ливень вновь усилился.

1707 ГОД. КОРОЛЕВСТВО ВЕЛИКОБРИТАНИЯ. ЛОНДОН.

4 СЕНТЯБРЯ. 01. 30 НОЧИ.

ГДЕ-ТО В ЖИЛОМ РАЙОНЕ НЕДАЛЕКО ОТ ВЕСТМИСТЕРСКОГО ДВОРЦА.

В тот период Катрин было двадцать семь лет.

Корабль, доставивший её с побережья Франции в Лондон, через устье Темзы, прибыл в порт очень поздно, за полночь.

Шторм, разразившийся в море, будоражил Ла Манш более суток, не давая морякам направить судно в речной фарватер. Когда, наконец, пассажиры шхуны высадились в порту столицы Великобритании, время ушло далеко за полночь.

Едва лошадь Катрин сошла с досок порта и зацокала по портовой кладке, девушка, поправив подпругу уставшими медленными движениями села в седло. Ей хотелось спать, поесть горячего, прогреться. Она была уверена, что Ольга уже затопила камин и приготовилась к её встрече. Катрин дёрнула вожжи и скомандовала лошади:

– Домой! Пошла!

Лошадь тронулась и неспешно двинулась к пансиону, где располагалась их съёмная Лондонская квартира. Лошадь знала дорогу. Катрин почти сразу стала клевать носом в седле.

Лондон был тёмен и затуманен. Зябко, сыро и тихо. Очень редко на перекрёстках встречались лампы с китовым жиром.

Цоканье копыт прерывалось только при переходе с уличной грязи на дорогу с каменной кладкой. Их мерный звук окончательно убаюкал Катрин…

Лошадь вошла в тёмную подворотню и дёрнулась в сторону, захрипев. Кто-то её крепко схватил под уздцы. Катрин вздрогнула и открыла глаза.

Но её уже сдёрнули с коня и схватили за руки и за ноги. Она стала оглядываться, но нападавшие были в масках.

– Что вам надо, отпустите! – вскричала Катрин.

Люди в масках деловито переговаривались. Завели Катрин руки за спину, будто хотели повесить её на дыбу и сдёрнули штаны до ботфорд. Катрин пыталась выскочить, выкрутиться, почувствовал себя лягушкой, которую вот-вот надуют мальчишки соломенкой через зад, но её держали пятеро за ноги и руки на весу.

– Через колено её положите. – пробасил полушёпотом кто-то прямо у неё за спиной.

Катрин оказалась в собачей позе.

– Perverts, you're poking in the wrong place… / Извращенцы, вы не в то место лезете… – через хрип и болезненное оханье, натужно застонала Катрин, чувствуя, как нечто упругое начинает искать в её промежности себе место для наслаждения.

Плача, она простонала бессильно.

– I will personally chop off your dicks! /Я лично отрублю ваши жалкие пенисы!/

– Don't scare me, longnose! Or we'll drown you in the Thames! No one will look for a Jewess. / Не пугай, длинноносая! Или мы утопим тебя в Темзе! Никто не будет искать жидовку./ – прохрипел через приливы похоти кто-то из насильников…

– Я не жидовка, я … – тихим обречённым голосом заплакала Катрин, чувствуя, как через боль насильник прорвался да самого нутра и теперь туго по-хозяйски ходил, самодовольно рыча и ускоряя темп своих фрикций… – Я не жидовка… – прошептала Катрин. Слёзы полились у неё из глаз, стекали по носу на землю. Она глядела на их мокрые отметины на грязных камнях, сжав зубы и стараясь не издать ни звука…

* * *

Бэлиф Скотт вошел в приёмную шерифа слишком рано, подошёл к дверям деловых апартаментов и неуверенно постучал в гулкую древесину новодельной доски. Спит или не спит? И если не спит, то «уже не спит» или «ещё не спит»?

Дом, выстроенный из камня, где размещался департамент шерифа, внутри был весь деревянный, поэтому на слуху оказывался самый малый скрип.

По утру, если не оставить на ночь открытым хотя бы форточку, пропитки древесины вонью переполняли комнаты. В приёмной тяжело пахло корабельным лаком, испаряемый буквально всем и потёртой мебелью, и дверями, и досками пола. Если на корабле это уходило с морской свежестью, сыростью, и постоянными ветрами, то в городском доме становилось трудно выносимым.

К запахам лака прибавлялся кисловатый дух кожаной обуви посетителей. Он так же пропитал здесь всё. С запахом от ног посетителей и их обуви бэлиф боролся при помощи растений. Присутствие в приёмной нескольких крупных кадок с геранью добавили ароматной сырости, но дух обуви всё равно не пересиливали.

Скотт прислушался и с удовлетворением услышал за дверями стук каблуков лондонского главы. Бодрая поступь предполагала наличие бодрого духа или очень злого возбуждения.

Пока шериф открывал, следом за бэлифом двое стражников-констеблей кому-то помогали подняться на второй этаж. Это была женщина в мужском платье со шпагой. Она стонала, прикрыв лицо ладонью, и машинально поправляла оружие. Девушка была в полуобморочном состоянии.

– Леди, может всё-таки назначим встречу с шерифом после вашего лечения, аудиенция может затянуться? – оборотился к ней Скотт, когда за его спиной констебли медленно и аккуратно пронесли полуобморочную девушку, участливо помогая ей достичь широкой потертой скамьи, поставленной у стеночки для посетителей.

– Нет, давайте уж закончим… – хрипло и слабо ответила Катрин. – Может, по горячим следам найдёте. Я потерплю. Боль не сильная. – ответила Катрин морщась, и полулегла на бок.

Одежда Катрин насквозь пропиталась грязью и пылью. Сапоги забрызгались до самых ботфорт, охотничьи рейтузы порваны. Жабо почти оторвано, обнажая молодую длинную шею с небольшой родинкой сбоку. Лишь лицо свежо, умыто и губы ярко накрашены.

Дверь открылась. На пороге появился шериф.

– А, это ты Скотт. Что новенького?

Скотт поклонился, поклонились и стражники-констебли. Шериф сделал шаг за порог, на секунду взглянул на Катрин.

– Скотт, – обратился он к своему заместителю. – Зайди быстро, а потом и леди…

Они скрылись за дверью кабинета.

– Что там, Скотт? – полушёпотом спросил шериф. – Кто она? Только быстро, меня в казначействе ждут к часу дня.

– Короче. – начал Скотт.

– Ещё короче… – перебил шериф.

– Её встретили констебли во время ночного обхода. Шла медленно, опираясь на седло своего коня. Подошли к ней с фонарями. Она упала им на руки. Видимо на неё напали ночью, похоже хором изнасиловали, но она об этом не говорит. Ей в больницу надо… Хочет пожаловаться. Она, то-ли баронесса, то-ли виконтша, прибыла из Европы с континента. Денег нападавшие не взяли. Только избиение и насилие. Подпруга лошади очень богатая, кожа персидской выделки.

– Шпага её? – быстро спросил шериф.

– Да, сэр. Такую шпагу можно на пару деревень поменять вместе с челядью.

– Пока я заметил, что женщина очень красивая.

– Согласен, сэр. Грудь, фигура… Роковая, жгучая брюнетка… – бэлиф показал выпуклости груди на себе.

– Хорошо, заводи.

Констебли переместили Катрин со скамьи в приёмной на кушетку кабинета шерифа. Девушка полулегла, так же как в приёмной.

Все вышли. Катрин ожидая, разглядывала кабинет.

Огромный тона какао глобус стоял возле окна. Рядом с ним висел подробный план Лондона, печатанный линогравюрным способом и весь мелко испещрённый крестиками, нанесёнными рукой хозяина кабинета. Темза отмечена широкой полосой, состоящей из штрихов, имитирующих волны. Волны изображались подобно детскому рисунку волнистой линией. Вестмистерский пэлас, Гардон пак…

На верху тумбочки, на треножном штативе, высилась медная подзорная труба. Вся мебель сильно залачена и пропитана тёмно-коричневым составом морилки. Шкаф с книгами переполнен. Одна очень толстая, выделялась особо. На её корешке виднелась крупная надпись: «Плавка и ковка железа до высокопрочного состояния стали». На полу лежал восточного плетения затоптанный ковер. В воздухе кабинета витала пыль.

Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь темно-оранжевые шторы и пронизывая воздух, освещали пылинки в воздухе. Потолочные балки всюду обросли паутиной и гарью от вечерних свечей. Видимо свечи потушили недавно, дым от них едва уловимо глазом продолжал клубиться под потолком, словно чернила от осьминога в воде. Чувствовалось, что обитатель помещения балуется новомодным американским пристрастием – курить.

Шериф коротко спросил:

– Кофе? Чай зелёный, чёрный?

– Чай крепкий, зелёный. – ответила Катрин, укладывая шпагу, которая вложенная в ножны служила ей в данных обстоятельствах как инвалидная трость.

– Скотт! – крикнул шериф. – Зелёного для миледи, мне как всегда. И сладостей, кексов и печенье с шоколадом.

– Спасибо! – тихо произнесла Катрин и заплакала.

Шериф встал и приоткрыл пошире форточку.

– Я – сэр Эмбройз Кроули, шериф Лондона, столицы Великобритании. Слушаю Вас, миледи. Всё прошло. Успокойтесь. Войдя в этот кабинет, даже будучи иностранкой, вы встали под защиту короны.

Катрин достала грязный платок и стала утираться. Шериф передал ей со своего стола насколько чистых салфеток. Она убрала свой изжёванный «позорный» комок ткани и принялась промакивать слёзы белоснежными платками.

– Напали неожиданно. – начала Катрин. – Очень подло! Обидно даже… Всю жизнь готовилась к подобным моментам – защитить себя, а, когда понадобилось, ничего не смогла. Подлецы… – она зарыдала. – На хрен мне всё это мужское барахло! Противно смотреть, бутафория какая-то…

Катрин истерично пихнула от себя «предательницу» шпагу и попыталась сдёрнуть кирасу, но та на ремнях сидела крепко.

– Вы официально хотите обратиться к нам?

– Что это даст, официально? – спросила Катрин.

Шериф обошёл вокруг стола и сел, взяв чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу.

– Это даст ход делу. Дело пойдёт в государственный имперский архив. Будем искать. Ваш случай войдёт в число происшествий обязательных к расследованию королевскими представителями и станет в ряд преступлений, о которых будут допрашивать злодеев, пойманных на аналогичных проступках.

– Я согласна. Найдите их. Да, кстати. Они меня не грабили. Все деньги остались при мне. Вот средства для тех, кто будет искать. – Катрин достала увесистый мешочек с деньгами и стала отсчитывать вслух. Иногда поглядывая на шерифа.

– Это золото из Испании? – спросил шериф во время счёта.

– Да, эскудо. – ответила Катрин дойдя до 30 золотых.

Шериф, отложив перо, вышел из-за стола и с любопытством взял одну из монет с кушетки, на которой разложилась Катрин. Смотрел с любопытством, потёр о рукав, попробовал на зуб и бережно вернул, положив на образовавшуюся стопу уже из 50 эскудо. На слове «пятьдесят пять…» он произнёс:

– Достаточно, миледи.

– Леди.

– Даже так? – удивился шериф. – Давайте запишем подробности вашего дела.

Шериф вновь вернулся на своё место и взял перо.

– Ваше полное имя.

– Катрин, дочь барона Вальдемара Богемского Мерлинова.

– Вы баронесса?

– Немного выше, виконтша на английский манер, из Богемии.

– Как правильно фамилию писать на английском?

– Merlin.

– Как волшебник?

– Так точно.

– Окончание «ov» пишем?

– Нет, переносим его в начало имени и делаем не «ov», а через «ф», по-английски, помягче, получается «of»…

– Так правильно? – шериф встал с места и с бумагой подошёл к Катрин, показав написанное: «The Vikontness Catherine Merlin is the daughter of Baron Valdemar of Bohemia».

– Да. Можно так.

Бэлиф Скотт, позвякивая чашками, вкатил чайно-кофейный столик. Уходя, спросил, поклонившись:

– Сэр, будут ли ещё приказы?

– Не отвлекай, заполняем заявление. Приказов пока нет. Далеко не уходи. Кстати, прими деньги у мадмуазель, там для казны 15 золотых, остальные, сам понимаешь, на благоустройство столицы. Оформи… как полагается. И пусть истопник принесёт дрова, хочу подтопить камином посильнее. Сыро…

– Да, сэр.

Едва дверь закрылась, шериф продолжил писать заявление.

– Вы в Великобритании по делам, погостить…

– … путешествую.

– Ага, понятно… Мадмуазель, не замужем… Хочется свет повидать…

Катрин уловила в голосе шерифа игривость и обидчиво заметила:

– Я была замужем. В разводе.

– Я не спрашивал вас об этом.

– Мне показалось, вы как-то игриво отозвались о моем холостом состоянии…

– Никак нет, никакой игривости. Вам показалось, леди Катрин… Давайте перейдём к описанию преступления. Где и как напали? Я буду записывать.

– После полуночи, около половины второго ночи я проезжала по улице примыкающий к Парку недалеко от дворца.

– Место на карте города сможете указать?

– Да.

– Итак, пишу… потерпевшая указала точное место на плане Лондона. Далее…

– Сидела в седле. Лошадь сама знала дорогу к нашему пансиону, и я излишне расслабилась. Прикрыла глаза. Мы заехали под арочный свод и тут меня сдёрнули вниз и началось. Сразу схватили за руки за ноги, подняли над землёй… – Катрин сглотнула и отвернулась.

– Они переговаривались? – Спросил шериф.

– Да.

– Вы что-нибудь запомнили? Может они друг друга по именам называли?

– Клички были.

– Пишу…

– Одного они называли… Шрам… Да точно, Шрам… Сейчас… – Катрин закрыла обеими руками лицо. Шериф терпеливо отложил перо. На его столе стояло кругленькое зеркальце, он взял его и стал осматривать свои ресницы, ногтём мизинца слегка подправляя их … Открыл небольшую деревянную коробку с макияжем для лица, хотел взять кисть для нанесения губной краски, но Катрин заговорила вновь:

– Второй, кажется, Лысый… Да-да, Лысый… – Катрин сделала паузу.

– Лысый. Пишу… Кстати, вы одна путешествуете?

– Нет с племянницей. Пошлите за ней… Вот ещё золотой.

Шериф позвонил в колокольчик, шёлковая лента от которого свисала рядом со столом. Вошёл вновь Скотт.

– Леди Катрин… – произнёс шериф, взглянув на девушку, как бы предлагая ей распорядится самой.

Катрин обратилась к Скотту.

– Пансион-гостиница «Савой». Не самое лучшее место, конечно, но нам там нравится – уютно и тихо, снимаем несколько комнат на пару сезонов.

– Я знаю, где это, леди. Тут совсем недалеко… – ответил бэлиф участливо.

– Найдите Хельгу оф Кустенин.

– Да, мадмуазель…

За бэлифом закрылась дверь.

– Итак, продолжим. – произнёс шериф, откладывая помаду и пудру, которой он припорошил щёки и слегка дунул на свой парик, одетый на округлый настольный манекен головы.

– Одного они называли Ирландец. Да, точно! Не шотландец, а Ирландец.

– Может от них исходил какой-нибудь запах, типа гудрона, или масла. Могли они быть портовыми рабочими, к примеру?

– Думаю, нет. Это были благородные. Они друг друга звали хоть и по кличкам, но через «господин». Считаю пьяные «эсквайры», молодёжь… Забава у них такая, будь они прокляты! Как они меня разозлили!

– Да-да-да… – как эхо повторил себе под нос шериф – …забава у них такая…

– Вам известны подобные случаи? – спросила Катрин.

Шериф взглянул на неё, как можно более ласково.

– Леди Катрин, поймите меня правильно. Если бы не Ваше испанское золото и благородное происхождение, то вряд ли бы мы стали возиться с этим. Насилия и убийства происходят на улицах всех городов каждый день. Лондон не исключение, будь он хоть трижды центром мира! Ездить по ночам даже вблизи королевского замка за полночь не безопасно ни для кого, даже для самой королевы. А есть сферы, над которыми мы, простые служители английских законов, не может иметь силу никаким образом. Я говорю о сверхъестественном. Вчера, к примеру, из вашей же Испании пришла весть о многочисленных свидетельствах нахождения дьявола недалёко от Мадрида. Вы читаете газету «Дейли курант» /«Daily Courant»/? Рекомендую. Вот…

Он взял газету со стола.

– Сообщается… Так это не то… Золото вновь в цене – тоже не то… Ага, вот: «Сообщают… По многочисленным свидетельствам дьявол во плоти прибывал недалеко от Мадрида… Да, вот… Он обращался в обличье чёрного пса и выл подобно волку! Глаза пса горели ярко лиловым светом. Кто видел дьявола на дорогах, жили недолго и кончали свою жизнь в ужасных мучениях. Подтверждается свидетельствами о чёрной собаке почти всех жителей данной местности…»

– Ох… – вздохнула Катрин, Ей становилось больно возлегать на одном боку, и она перевернулась на другую половину ягодицы. Шериф же распалённый газетной новостью, спросил:

– Не верите?

– Отнюдь нет, но почему прямо таки сразу «Дьявол»? И… Там написано, что кто видел – умирали! И тут же рядом утверждение: видели почти все жители местности. Вся местность вымерла?

Шериф замолчал, почесав затылок и сняв парик с манекенной «головы», нервно надел его на себя.

– Ну, да. Неувязочка… Ну, всё равно, факт есть факт, – Дьявол-демон, а как там было… Может не собака, а настоящий волк чёрной масти. Хотя нет… пишут именно собака породы, какую используют в Европе немецкие пастухи… Ну, да ладно! Эти эсквайры достали многих. – шериф перескочил с темы на тему, видимо понимая, что тема «о дьяволе» слишком зыбкая, когда о ней начинает рассуждать человек пытливого ума, которым явно обладала его собеседница…

Со стороны приемной послышался шум. В дверь вошёл Скотт, точнее его почти втолкнули и сразу следом в кабинет влетела Ольга в зелёном берете с павлиним пером лихо сдвинутым назад с мокрым лицом и раскрасневшимися щеками. Шпага висела на поясе.

– Где она? – вскрикнула Ольга и, увидев Катрин, не обращая внимания на шерифа, встав на одно колено, схватила девушку за руку и, обхватив её своими ладонями, нежно произнесла:

– Как ты, Кэт?

Скотт хотел что-то сказать, но шериф, молча, поднял руку и тот остановился, замолчал. Катрин же ответила, так же ласково и добро:

– Хельга, не волнуйся, страшное позади… и грустно улыбнулась.

Ольга тоже в ответ улыбнулась.

Шериф прищурил глаза, чувствуя что-то подозрительное. Скотт молчал, как статуя. Ольга спросила:

– Они тебя не обижали?

– Нет, обещали помочь.

– Обопрись на меня . Пошли домой. Я две курочки запекла в яблоках на меду. Вино смородиновое холодное…

– Пошли, родная.

Катрин оперлась на плечо Ольги, они с трудом поднялись.

– А как же?.. – начал вопрос шериф. – Мы преступаем к расследованию?

Катрин обернулась:

– Преступайте шериф. Вы что-то ещё хотели узнать?

– Распишитесь вот тут. Не волнуйтесь, я подойду к вам сам…

Пока Катрин расписывалась, шериф тихо спросил Ольгу:

– Могу посоветовать искусного лекаря для вашей тёти. Дорого берёт, но как проктолог… в Лондоне лучше не найдёте.

– Спасибо, у нас всё есть. Я сама врач.

Катрин расписалась, Ольга очень близко посмотрела шерифу в глаза, да так пронзительно, что тот отшатнулся от неё и сел на опустевшую к тому времени кушетку.

Две девушки медленно прошагали по направлению к выходу и прикрыли за собой дверь. Скотт всё это время не отрывал взгляд от обтянутых белыми ретузами ягодиц Ольги. Едва закрылась дверь, он перевёл взгляд на шерифа. Тот сидел бледный и мокрый от пота.

– Шериф, вам плохо? – с тревогой спросил он.

– Нет, так просто… привиделось, видимо ночью перечитал газет.

– Расскажите? – полюбопытствовал Скотт.

– О мадридской чёрной собаке читал?

– Ещё нет. – у Скотта пошли мурашки по спине. – Я не люблю всю эту страхолюдину. – Бр-р-р!

– На, прочти… – и шериф пододвинул пачку газет ближе к Скотту.

Раннее утро ещё не прошло, а в комнатах Ольги и Катрин в пансионе «Савой» большой камин уже щёлкал сухими дровами и наполнял ароматным дымком воздух от свежей берёзовой смолы.

Обнаженная Катрин возлегала на стопе подушек лицом к пламени, чувствуя его жар щеками и лбом. Она возлегала животом вниз, подсунув под него стопу подушек поупружестее.

Её крупные груди стесняли полностью комфортно расположиться на животе. Между разведёнными в стороны ягодицами врачевала Ольга. На лице у Ольги прозрачные очки по форме походили на горнолыжные из XX века. В руках никелированная ручка с металлическим наконечником с тончайшей иглой на конце.

Ольга прелестливо причитала:

– Бедненькая моя попочка. Злодеи надругались над тобой…

– Не смеши, мне больно смеяться. – сказала Катрин.

Ольга резко сменила тон с причитающе-ласкового на деловой:

– Катя, сейчас будет больно, пощипет сильно.

– Уф… – вскрикнула Катрин.

– Всё – «запаяла»! Лазерная операция прошла успешно! – сказала Ольга гордо. – Теперь даже геморроя не будет долго. Полежи так, в позе собачки, минут десять. Зарубцуется очень быстро, процесс уже пошёл… И… можно начинать ходить, позавтракаешь сидя, как человек. Методы и технологии середины XXI века. Медицина, знаете ли, не стояла на месте!

Она сняла очки и щелкнула, отключая «ручку» или никелированный многофункциональный инструмент, в данный момент настроенный, как лазерный прибор для хирургических работ. Инструмент продолжал слегка дымить на самом своём острие.

– Ты уверена? Можно сидеть, ходить?– спросила Катрин. – Так быстро? Для меня, рожденной в XIX веке всё это чудеса.

– Жидкий пластырь купирует рану и доращивает сосуды в мгновение… Сколько их было ты говоришь?

– Пятеро.

– Тебе повезло. Не каждая попа выдержит без тренировки такой напор, – и насмешливо взглянула на Катрин. – Признайся, Кэт, Жак натренировал?

– Прекрати Ольга! Не тактично как, кошмар… Ещё культурной себя считаешь! Что за вопросы? Наша с ним жизнь прошла… – обидчиво ответила Катрин.

– Ну, ответь, было с Жаком «туда»?

– Оль…

– Ну, признайся!

– Хватит, Ольга! Ну, да, было. И что? Я сама просила. Люблю, знаете ли, «в моменты страсти роковой»… И что с того?

– Ничего. – добившись своего, спокойно, как ни в чём небывало сменила тон Ольга. – Буду знать, может, я тоже хочу попробовать… – игриво закончила девушка.

Встав с кровати, она босая по ковру направилась к камину, возле огня которого стояли два приземистых горшочка с горячей курочкой в яблоках на меду.

Кроме белоснежной рубашки с рукавами «летучая мышь» и манжетами, обшитыми кружевными лентами, на ней не было больше ничего. В знак солидарности с тётей она решила тоже раздеться. К тому же в комнатах натоплено было ужасно жарко.

– С мужем попробуешь… – как бы отрубила стыдливую для неё тему и спросила, разглядывая полосы и два красных пятна от пяток на ягодицах племянницы, образовавшиеся от долгого сидения во время лечения:

– Как ты думаешь, они найдут? – надежды в голосе у неё не чувствовалось.

Разливая по кружкам вино, Ольга ответила через паузу, задумавшись.

– Думаю, нет… Я уверена, они и сейчас прекрасно знают, кто это мог бы быть. Ты же им все клички нападавших перечислила! Все эти «шумные компании», их проделки констеблям известны. Кстати, вино получилось полусладкое, класс! – пригубила Ольга глиняный стакан.

– Не все клички я сказала. Последнего я вспомнила позже, когда мы с тобой покинули этот «скоттленд ярд восемнадцатого века».

– И как?

– Его звали Свифт. Как писателя. Передай вино.

Ольга передала бокал Катрин.

– И правду славно сбродило, сразу в голову ударило. Смородина?

– Да.

– Хельга, а теперь у меня к тебе интимный вопрос. А почему ты ноги не бреешь? –неожиданно сменила тему Катрин.

– Именно поэтому я люблю жить в Средневековье. Здесь, в Европе, до эпохи просвещения, женщины не бреются, кроме лица. И то, только те, кому это требуется, конечно… Лично мне лицо выщипывать не надо.

– Про твоё лицо я всё знаю. А вот про ноги, лобок и подмышки… так всё-таки почему ты это не делаешь? Ты же человек другой моды. Мы с тобой практически одного культурного корня люди.

– Мода на бритьё промелькнула буквально одно столетие. Так же как и общественное осуждение за ласки самой себя. Пристрастие расслабиться вечером под одеялом для хорошего сна стали возводить чуть ли не в смертельный грех! А здесь и раньше, в средневековье, это даже поощряется. В женской среде называется – «познать себя». Я, кстати, впервые попав в Средневековье, удивилась. Думала здесь всё сурово и безграмотно. «Местные» считают, что чем чаще женщина познаёт себя, тем более ценной она становится в лице мужчины, потому что целомудренна, не склонная к блуду с чужаком. Некоторые прямо при мужьях засовывают себе руку между ног… А нагота здесь вообще не вопрос, голые все. А сбривать волосы?.. Кроме придурошных десятилетий двадцатого и двадцать первого веков, во все остальные времена это считается чудачеством. Зачем брить? Это признак проституток. Они же бреют из-за боязни заразиться лобковыми насекомыми от клиентов! При всём притом, я иногда бываю в других Временах. Если там уличат девушку в бритье ног и интимных мест, могут даже убить, сожгут, как ведьму…

– Признайся, тебе просто лень?

– И это признаю! – ответила Ольга с пафосом. – Мне лень тратить время на дурь! Изобрели бритвенные приборы для повседневного быта, а продавать их некому. Но есть дуры, которых всего лишь надо убедить в необходимости постоянного бритья, даже вопреки вкусам нормальных мужчин, которым волосатость и естественность в облике любимой всегда более по нраву… Жаку, нравилось?

– Опять про Жака! – воспылала Катрин. – Я только про него забыла на фоне насилия, а ты…

– Прости, прости, прости, Кэт. Я думала у тебя всё прошло… Пойми меня, я об отношениях с мужчиной могу узнать только от тебя! Мне это крайне интересно.

У Катрин появились слёзы на глазах …

– Что? Не прошло ещё? – удивлённо глядя на мокрые щеки Катрин и с досадой за принесённую боль, произнесла Ольга.

Катрин прикрыла лицо обеими ладонями, но вскоре хлюпнула и вытерла тыльной стороной ладоней лицо. Правой, затем левой рукой. Не в силах говорить замотала в отрицании головой, а прокашлявшись, кротко дополнила немой ответ:

– Не прошло, Ольга. Не прошло… Не уверена пройдет ли когда-нибудь. Вспоминаю, и тянет меня к нему, тянет, понимаешь! К его табачному аромату, к его тембру голоса. К его крепким объятиям. Хорош… – Катрин смачно добавила, будто произносила манерно слово «жук» – Ж-жак… Очень эротично звучит, маняще. Для меня…

Катрин каждый раз при произнесении мечтательно смаковала имя бывшего.

Глаза её вновь набухли от слёз.

– Есть в мужчине прелесть, Оленька, есть… Его брутальность, с ним спокойно… Чёрт! – Катрин вскочила и тут же осеклась, забыв про свои раны. – Чёрт! Опять наплыла эта слезливая истерика…

И она зарыдала…

– Прости… – Ольга присела с горшочком курицы на край кровати.

Сквозь рыдания Катрин заговорила, повысив голос до истеричности и показывая рукой на дверь.

– Войди Жак прямо сейчас к нам в комнату. Подними двумя пальцами вверх шляпу. Как он это делал стволом Кольта, когда мы жили на Диком Западе. Только скажи своим хрипловатым: «Салют, мамзель Кэти!». Улыбнись, пыхни трубкой с прищуром старого капитана, я за ним снова на край света потащусь… Спала бы у его кровати преданной собачкой. Господи, я бы в одном из его гробов всю жизнь спала, как когда-то пришлось, когда у клона в мозгу замкнуло! Ну, помнишь тот случай… Вот она правда, вот истина!

Катрин безутешно зарыдала, закрыв лицо ладонями.

Ольга бессильно молчала, сказав только тихое: «Да, помню!»

Катрин отрыдалась и, ещё хлюпая носом, утираясь от слёз, тихо спросила:

– Курица ещё горячая?

– Да! – радостно оживилась Ольга.

– Дай мне горшочек… и подай платок побольше…

В белоснежный платок она громко высморкалась.

Когда они с упоением ели курицу в печёных с мёдом яблоках, Ольга вновь заговорила:

– Женщины XX века говорят об освобождении от мужчины…

– Не обращай внимание – это всё пустые разговорчики. Это всё бабьи бредни никому не нужных дур. Они освободились от мужчин! Освободиться может тот, кто попал в плен. Многие, из тех кто «говорит», не то, что в плен, даром не нужны мужчинам, чего бы они там не говорили. Бездельницы, ни то, что в виде пленных, даже в качестве тушёнки не нужны. Одни претензии, что им кто-то чего-то должен, а сами говно на палочке, борща не сварят, не говоря уже… – она осеклась.

– Тебе легко судить! У тебя третий размер груди, с торчащими как корабельные пушки сосками. Стоячей груди! А фигура? Фигура Венеры и глаза Юдифь…

– Может быть… Я со стороны себя не вижу. – согласилась Катрин. – Но, имея перечисленные достоинства, я разве веду жизнь куртизанки? Пока из мужчин, как был Жак моим единственным, так, по-видимому, остаётся единственным. Я, наверное, возьму на себя обед больше ни с кем из мужчин не вязаться. Не могу. Жака вспоминаю. – и опять произнесла: «Ж-а-ак».

– Может, ещё в монастырь уйдешь? – попыталась пошутить Ольга и осеклась, услышав резкий ответ:

– Может и уйду.

<…>

– Мужчина – это серьёзно, это по-взрослому, <остальное> игра, детство. Напоминает игру в «доктора», тайное общество детей, познающих сами себя.

Ольга заулыбалась и мечтательно произнесла:

– А мне нравится познавать себя, и раскинулась во всю ширь постели, зевая и потягиваясь. Это ещё одна причина моей любви к позднему Средневековью и Ренессансу. Здесь всё это не стыдно.

Ольга потянулась, как кошка на солнышке. Катрин, улыбаясь, поглядывала на неё:

– Оль, а тебе сколько сейчас?

– Я по годам не считаю, я с детства привыкла считать, как отец изначально научил по теломерам… короче: полтора периода. Соответствуют примерно двадцати двум годам.

– А прожила?

– Пока так и прожила. Я во время «Оно» ещё ни разу не была, ни разу не омолаживалась. А Жак, как ты думаешь, сколько прожил? – спросила Ольга наивно.

– Я не думаю, Ольга, я знаю… Жак прожил более пяти тысяч лет.

– Сколько, сколько?

– Пять тысяч… Я его, мужа своего, видела вернувшимся в нашу брачную эпоху пяти разных возрастов. До смешного доходило. Он уходил во временной туннель утром до завтрака тридцатилетним, а пока я грела чай, возвращался уже восьмидесятилетним, говорил «пардон» и вновь исчезал на обновление и появлялся молодым юношей лет так шестнадцати отроду. «Допей чай!» – говорила я ему и тащила с собой в кровать этого почти безусого юношу. Мы оба смялись до колик, когда его юношеская эрекция не позволяла сделать ему и пару движений, как тут же происходил разряд, едва я коснусь его колбасятины. Только на третий раз могли сделать более-менее полноценно… Признаюсь, я захлёбывалась им…

Катрин подняла руки, увлекая за ними густые чёрные волосы вверх и давая им рассыпаться, упав на лицо, груди и спину…

– Ой, мамочки! – Как это было интересно, возбуждающе. Буквально всё… Господи, хочу обратно!

– А вы с ним много путешествовали по времени? – спросила Ольга.

– Постоянно. Спасибо твоему отцу, который снабдил нас временным компасом и дневником. Жак во временной навигации многое делал на глазок, иногда сильно ошибаясь. Так накопились эти капсулы в виде гробов.

– Знаю, знаю… – заулыбалась Ольга и начала цитировать:

«Это устройство поможет, автоматически записывать временные промежутки и координаты, где и когда вы были во времени, чтобы…»

Они с Катрин в один голос, в унисон, процитировали заученные наизусть слова:

– …не столкнуться с самим собой во времени и не произвести переход личности из старого тела в новое…»

Ольга наизусть помнила наставления отца …

Его лицо в тот момент было крайне серьёзно. Он хмурился, и говорил, собрав семью в своей обсерватории.

Ольга тогда мало чего понимала и ещё не имела собственных временных туннелей. Ей было 12 лет. Но на удивление слова эти она запомнила чётко:

«…Опасно попадать во время своего младенчества или туда, где вы моложе своих настоящих лет. Старайтесь не экспериментировать. Я за вас уже это сделал сотни раз. Наэкспериментировался…

Объясняю, и не устану поторять: если вы вдруг попали туда, где вы, молоды. То от сближения с хроно-аналогом, может произойти обмен телами. Вы неожиданно осознаете, что на вас подгузник, и вы прыгаете в детской кроватке под мамину речёвку: «ути-пути… ути-пути…». Ваше старое тело притянет молодую душу-личность. Так бывает, так всё устроено…»

– … Короче, вот такие дневники времени.

Пётр Сергеевич высыпал на стол куски чёрного алмаза, схожие с засохшей блестящей чёрной смолой разной величины, словно битое чёрное стекло.

– Вот… По сути эти алмазные камни – чипы-флэшки. По своему вкусу ограните их. Программу в них не сотрёт.Они изначально одинаково запрограммированы. Можете даже расколоть их пополам, сделав или перстень или подвеску, браслет… Под кожу вшивать не рекомендую. Они помогут вам не встречаться со своими аналогами более ранних жизней. Короче во многом помогут, особенно, если суждено попасть во времена жизни себя самого. Обходите себя не менее, чем за сто метров! Не возбуждайте древний рефлекс…

* * *

– Признаюсь честно, как Пьер с Жаком разбираются во всём этом для меня загадка. – сказала Катрин. – Дневником и компасом я никогда не пользовалась, хотя как украшения они всегда со мной, она посмотрела на левую руку с перстнем чёрного камня.

– А вы с Жаком думали завести детей? – спросила Ольга неожиданно.

Катрин замолчала, и у неё вдруг вновь затрясся подбородок. Но на этот раз она нашла силы ответить, сдержалась, лишь чуть всхлипнув:

– Да, мечтали. – И одной ладонью прикрыла глаза, а второй прикрыла рот Ольге. – Далее не говори ни слова!..

Утром следующего дня Катрин объявила Ольге, что отправляется в монастырь. Теперь пришла очередь расплакаться Ольге.

– Останься Катрин. Вместе будем жить в Лондоне, я буду готовить курочку, рулет говяжий, вино настаивать…

Но Катрин была непреклонна.

– Ольга, лапонька моя, – мне надо побыть одной, ты не понимаешь! Я всё ещё его жду.

– А как же я?

– Тебе надо идти вперед. Я торможу тебя. Не в твоих интересах быть при мне приживалкой.

– Но я сама хочу! – почти воскликнула Ольга.

– А я хочу в монастырь. – тихо ответила Катрин. – Я тебе буду оттуда письма писать, как в старину. Печать сургучёвая, зелёно-желтоватая бумага, почти пергамент, гусиным пером… Королевская почта… Ты же в этом времени ещё поживёшь?

– Ну, да. Ты же знаешь, я для Ньютона по физике трактат редактирую. Ещё два года работы, не меньше. Он пишет медленно, придворные интрижки у него отнимают много времени…

– Вот и славненько! Глядишь, и я к тому времени душевно поправлюсь…

Ольга молча сблизилась с Катрин и обняла её.

Катрин поцеловала её в ушко:

– Кошка ты моя конопатая, не скучай! Я обязательно буду писать тебе.

– А где этот монастырь?

– Где-то на границе Франции с землями дойчей, возле городка Энбурга. Я точно не скажу. Приеду на место, отпишу.

– Катрин! – вскрикнула Ольга отчаянно крепко обняла красавицу тётю и подругу всех её молодых лет.

1707 ГОД. КОРОЛЕВСТВО ВЕЛИКОБРИТАНИЯ. ЛОНДОН.

7 СЕНТЯБРЯ. АПАРТАМЕНТЫ ШЕРИФА.

Поздним вечером шериф Кроули колокольчиком вызвал к себе бэлифа Скотта.

Скотт застал начальника, продолжающего сражение с бумагами казначейства, с гусиным пером в руке под ярким настольным канделябром из пяти восковых свечей.

– Вызывали?

– Да, Скотт, садись и плотнее закрой за собой…

Шериф отложил перо, снял парик и напялил его на голову-манекена, стоящего на столе. Скотт участливо ожидал пока начальник почешет от долгого ношения парика коротко стриженную седую клокастую шевелюрку.

– У нас тут недостача по казне… – продолжая сообщил шериф, как от вшей прочёсывая со страстью кожу головы. – Скотт, нам предстоит провернуть одно дело, не совсем правильное… с глупой точки зрения несколько неэтичное лучше сказать, но логичное… Я уверен, ты помнишь тех дам со шпагами? История с изнасилованием виконши из Богемии?

– Конечно, сэр. Ещё бы! – и Скотт, молча, показал на себе огромные груди и крупный зад. Шериф взглянул на его пантомиму.

– Именно так, очень похоже!

– Забыть трудно, я раздал по констеблям их случай, «нашли» нисходя с места… Вы хотите возбудить процесс? Собственно, нам известно всё про этих «весельчаков». Эта кампания гуляет регулярно. Будем брать?

– Ты что, спятил!? Я тоже их знаю. Кампания эсквайров от очень влиятельных господ! Не пройдёт и полчаса, как половина из них будет продолжать гулять. А мы с тобой вряд ли уже погуляем… Не стоит даже мыслить об этом. Что было, то было. Виконше не надо было шляться по подворотням в неурочный час.

– Согласен, сэр.

Шериф понизил голос до заговорщицкого тона:

– Я внимательно проанализировал всю информацию по этому делу и пришёл к выводу. Наши «клиенты» отнюдь не весёлые эсквайры. Наоборот! Наши клиенты эти дамочки со смутными историями и мотивами.

– Внимательно вас слушаю…

– Вино будешь?

– Да, сэр.

– Достань бутылочку красного бренди… А натолкнула меня на размышления всё та же статья о «Мадридском дьяволе». В статье содержится достаточно подробное описание о сиреневом сиянии, исходящем из глазных хрусталиков собаки. Подтверждается наличие свечения всеми, кто видел это существо. Вот, зачитываю: «…подтверждение правдоподобности существования оборотня является единое описание блеска хрусталика в глазах чудовища. Оно имеет пронзительный сиренево-фиолетовый оттенок… Этот отблеск видно в темноте на дальность более тридцати метров…»

Скотт разлил по бокалам вино. Шериф подхватил свой и, держа свой бокал на подъёме, быстро произнёс:

– За правду.

Они чокнулись.

– За истину, я бы уточнил. – вновь добавил словоохотливо шериф.

Они выпили.

– И мы до неё докопаемся! – вновь громко добавил шериф, указывая на окно пальцем. В этом случае, скорее всего он имел в виду что-то другое, а «случай с дамами», который был в его полууставших вечерних думах лишь, прелюдией к чему-то самому главному.

Они, молча, закусили яблоками кислушками, лежащими здесь же в конфетнице на столе.

– А с нами, маэстро, как это связано? – спросил Скотт прожёвывая.

– А вот как… Золото у них испанское?

– Да.

– Обе девчонки иностранки? Говорят с акцентом?

– Да.

– Помнишь, я предложил им помощь английского врача-проктолога? А она отказалась…

– Да, сэр, конопатая красотка сказала, что она врач! Я помню. Где это видано: женщина-врач!

– Вот-вот, Скотт! Какой вопрос не задай по этой парочке, ответ всегда парадоксальный! Но я скажу больше. В тот раз, так получилось, что мы с конопатой приблизились лицами друг к другу максимально, и я увидел отблеск её глазного хрусталика. Отблеск был… сиренево-фиолетового света. Точь-в-точь такой же, как в описании «Мадридского дъявола».

От слов начальника Скотта бросило в пот. Сухо сглотнув с выпученными глазами, он перекрестился. Шериф довольный произведённым эффектом, раскурил трубку, пыхнул колечком в воздух.

– Скотт, надо произвести обыск у них в комнатах пансиона, пока эта Катрин там лежит, лечится… Реквизируем испанское золото, как косвенное подтверждение связи с «Мадридским дьяволом». Привлеки к обыску священника из наших англикан. Дай ему 3 фунта… нет 2 фунта. Пусть окропит их комнаты и побудет в качестве свидетеля и консультанта. Назовём этот лист – «№1» к делу: «О проверке некоторых лондонских слухов, схожих по характеру фактов с описанными в статье о «Мадридском дъяволе» газеты «Дели курант». Я заведу папку. Надо туда же и статью вклеить…

– Сэр, как кандидат для участия в обыске, отец Дункан, наш священник из Церкви у Тауэра подойдёт? Он нам не раз помогал…

– Конечно. Он человек увлекающийся, ещё добавит своего суеверия… Фантазёр! Он мне нравится. Не откладывайте, возьми констеблей попонятливее, девчата не простые, сообразительные.

– Есть, сэр.

* * *

Утром, едва расцвело, в центральную дверь пансиона «Савой» грубо забарабанили, взбудоражив весь пансион, – и хозяев, и постояльцев, и в том числе Ольгу.

Комнаты, которые она занимала, находились на втором этаже. По шуму поднимающихся многочисленных ног она поняла, что целая кавалькада людей идет к её двери. Она притянула в постель шпагу, стоящую у кровати, спрятав её под одеяло… и вовремя… Щеколду выбили с одного удара.

Ольга приподнялась на подушках, прикрывая глубокий вырез декольте в пеньюаре, а другой крепко сжимая рукоять шпаги под подушкой. После варварского преодоления входной двери в апартаменты из прихожей в спальню постучали. Ольга отозвалась:

– Да-да, кто там?

Прокричали из-за двери.

– Констебли Лондона, служба шерифа, бэлиф Скотт! Леди Ольга, мы с Вами встречались.

Ольга слышала, как по другим комнатам затопали люди. Прошли на кухню. Дергали дверь пустой спальни Катрин, которая была заперта самой Катрин во время своего отбытия в монастырь.

– Что вам нужно!?

Дверь в Ольгину спальню открылась, и в комнату вплыл пузатый священник с кадилом в одной руке и веником-кропилом в другой. Рядом с ним шёл очень долговязый худой прыщавый юноша в чёрной рясе и шапочке пилеолусе с большой чашей воды. Нос юноши был неимоверно велик, походил на корабельный румпель с горбинкой.

Священник размашисто и звонко управлял кадилом, распространяя аромат ладана, дыма и брызгал вокруг себя водой. Служители культа, не обращали внимания на Ольгу, с молитвами прошлись по комнате, окропив всё, в том числе и широченную кровать на которой под одеялом сидела девушка.

Капли воды попали Ольге на лицо и волосы. Ольга не противилась, а ожидала окончание обряда. Священник во время окропления комнаты читал на латыни «Pater noster». Окончив действие, они не скажав ни одного живого слова удалились.

В комнату резво вошёл Скотт с двумя констеблями. Скотт тихо поблагодарил церковных людей и заговорил с порога, уже обращаясь непосредственно к Ольге:

– Не вставайте! Простите, что вот, так вот, врываемся, но это только в ваших интересах, дабы побыстрее снять всякие подозрения. А где Катрин?

– На излечении во Франции.

– Жаль, а мы надеялись получить от неё… уточнения по делу.

– Нашли насильников? – с долей иронии спросила Ольга.

– Не знаю. – холодно ответил бэлиф. – Дело ведёт сам шериф. Итак, преступим. Это шериф приказал сделать у вас обыск и опрос.

– Может быть, вы выйдите? Мне надо одеться… – спокойно ответила Ольга.

– Нет, леди, всё должно происходить так, как происходит. Так приказано. – ответил Скотт, придвинул к краю кровати стул и сел на него, раскрыв папку с листами.

– Перо и чернильницу, – приказал он. Один из констеблей, зашедших за ним следом, подал ларец с писчими принадлежностями. Скотт достал белое гусиное перо и, обмакнув в пузырёк, закреплённый тут же внутри ларца, начал писать, проговаривая вслух:

– Опрос произвёл бэлиф Джон Скотт и священник англиканской церкви прихода Церкви Всех Святых у Лондонского Тауэра отец Дункан по приказу шерифа сэра Эмбройза Кроули. Опрашиваемая Ольга оф Кустенинни. 1707 год от Рождества Христова, 7 сентября… вопрос задал… Э-э-э…

Скотт обернулся и, повысив голос, позвал:

– Отец Дункан, Вам надлежит начать опрос.

– Да, идём, мы освещали вторую спальню… – послышалось от двери.

К краю Ольгиной кровати подплыл священник со своим помощником.

«Всё-таки открыли комнату Катрин. Ничего там на виду не осталось?» – подумала Ольга с опасениями, а в слух любезно произнесла:

– Возьмите, что ли стул святой отец, коль уж вы меня не отпускаете одеться. И она запрокинула руки за голову, оставив одеяло закрывать тело всего лишь не выше груди.

Священник от окна взял второй стул. Они окружили с двух сторон ложе Ольги, как будто бы она была больна.

Священник уселся, а узрев, откровенно возлегающую Ольгу, приказал своему носатому помощнику:

– Гуль, поди на кухню к констеблям и скажи им, чтобы они меньше курили, это не благословляется церковью ибо пошло от язычников.

– Хорошо, святой отец. – Смиренно отозвался отрок и вышел весь залитой от смущения. Из пенюара девушки проглядывали светло серые подмышечные волосы и к ключицам подкатили полные груди, почти выкатившись из-под линии декольте.

Ольга улыбнулась, хитро прищурила глаза и стала бесстыже рассматривать самого священника и Скотта. Отец Дункан откашлялся и задал первый вопрос:

– Вы христианка?

– Да отец, я крещена во младенчестве клириком из Восточной Вселенской Ортодоксальной Цербской Церкви.

– Носите ли вы нательный крест?

– Да.

– Покажите.

Крест у Ольги запал в ложбинку между грудями. Ей пришлось вытянуть его из теплого интимного нутра наружу. Держа за нижнюю часть, будто прикрываясь им, она показала его и священнику, и Скотту.

Священник приблизился, внимательно рассматривая серебряный нательник. А, рассмотрев его вблизи, удовлетворенно кивнул головой. На что он фокусировал взгляд в первую очередь осталось загадкой.

Скотт шуршал пером, проговаривал перед начертанием:

– Нательный крест был продемонстрирован присутствующим. Точка… Форма символики его не противоречит… – он затормозил на этом слове и посмотрел на священника, тот ещё раз кивнул и произнёс вслух:

– Не противоречит правильному и допустимому образу христианского распятия.

Скотт:

– Пишу… «правильному образу христианского распятия».

Отец Дункан продолжал:

– Давно ли причащались сестра?

Ольга закатила глаза в воспоминаниях:

– Ну, скажем, с месяц назад за столом во время семейного обеда.

– Хорошо. – сказал священник. – И вопросительно посмотрел на Скотта.

– Леди Ольга, позвольте взглянуть вам в глаза, привстаньте. – Скотт достал большое увеличительное стекло и стал смотреть в глубину зрачка девушки. Отклонился и передал линзу священнику. Тот перенял её и так же стал вглядываться в глубину глаза и вдруг отпрянул, вскочив со стула:

– Что там? – вскрикнул Скотт.

– То, о чём говорил шериф! – воскликнул священник и чуть не повалил стул, отпрянул от кровати, схватившись за своё нагрудное распятие, как за спасительный предмет.

– Я ничего не увидел! – воскликнул Скотт, но поддался паническому состоянию священника и чуть не поронял листки с папкой на пол вместе с писчим ларцом в придачу.

Священник показал пальцем на Ольгу, произнёс, будто видя перед собой змею:

– Она дьяволица!

– Да, что Вы отец Дункан!– вскричал Скотт. – Я ничего не видел!

– Вы брат не обладаете духовным зрением! Я вам говорю ответственно! – и вскричал ещё пуще, – Эта леди не от мира сего, она дьяволица!

Ольга понимая, что дело принимает серьёзный оборот, нахмурилась и прокричала:

– Идиот! Вон отсюда, я тебе покажу дьяволица! Гадёныш церковный! Дерьмо… Sheet!

– Вот, видели! Дьявол начинает показывать своё рыло!..

Отец Дункан не успел договорить, как Ольга, высунув ногу из-под одеяла, с силой толкнула пустой стул под ноги священнику и, вскочив на освободившееся место на полу, с кровати с оголённой шпагой, вскричала:

– Я тебя сейчас выпорю, церковная ты крыса, за клевету!

Взмахнув шпагой, хлестанула по жирному боку Дункана. Священник, увидев отточенное остриё, вскрикнув:

– Господи Иисусе! – развернулся и вновь получил по заду хлёсткий удар железной розгой.

– Вы что творите, леди! – вскрикнул Скотт и выхватил свой короткий клинок палаша, встав, было в позу для фехтования. Между ними возвышалась кровать. Ольга, ничуть не медля, босой ногой наступила на кровать, возвысившись над Скоттом, и сбоку нанесла молниеносный удар по его клинку, выбив его из рук помощника шерифа.

Оружие звонко отлетело в угол комнаты и упало где-то у прикроватной тумбочки.

– Зарублю, мразь поганая! – вскричала разъяренная девушка.

Скотт и отец Дункан со всех ног ринулись из комнаты, а священник заорал с визгом свиньи:

– Стража, констебли!

Они выскочили из спальни и помчались к лестнице на выход.

Ольга успела пихнуть голой пяткой в толстый зад служителя церкви и подхлестнуть Скотта по икроножным мышцам ног. Тот, спотыкнувшись, чуть не свалился, удержавшись за толстую спину церковника, толкнул его перед собой. Оба служителя разных законов вывалились наружу из спальни.

В коридоре к свалке прибавились констебли, услышав характерный звон холодного оружия. Они вынули свои клинки с намерением защищать спины убегающих предводителей.

Констеблей по комнатам бродило трое, двое курили на кухне с изогнутыми чубуками во рту. Ольга выскочила босая, в одном пеньюаре со шпагой в коридор, и, рыча, тут же наотмашь вступила в хлёсткий бой с первым констеблем. Тот от неожиданности, глядя на подскакивающие под пеньюаром полные груди и коричневыми огромными сосками, забормотал:

– Леди успокойтесь… Леди не надо так сердиться! Мы уходим… уходим. О господи, девочка… – последнюю фразу он сказал во время парирования серьёзного выпада со стороны «леди». В результате Ольгиного выпада его задело в ногу. Остриё неглубоко, не более чем на полсантиметра вошло в бедро. Констебль, держась за рану, стал отступать, пятясь за остальными к лестнице.

Спальня Ольги находилась в тупике общего коридора, её дверь – торцевая. А спальня Катрин по коридору, напротив двери в кухню. Далее шёл выход в просторную прихожую с дверью на лестницу, ведущую вниз.

Из кухни показались ещё двое констеблей и увидели, как их коллега раненый в ногу, хромая отступил в прихожую. Они мигом выхватили шпаги и попытались воспрепятствовать агрессивным напрыгиваниям Ольги.

Немедля шпага одного осталась валяться на полу, а второй был поражён в ягодицу. Оба выскочили в прихожую и скатились за остальными по лестнице из апартаментов в нижнюю залу всего пансиона.

В зале мирно завтракало двое постояльцев. Им прислуживали сами хозяева заведения. Они обернулись на крики и топот. Мимо пробежали отступающие из апартаментов Ольги. Священник кричал: «Я же говорил, она дъявол во плоти!». Послышались рычания девушки: «Мерзавцы, я вам покажу «дьяволица»!

Последним скатился тот констебль, который ещё не утерял из рук свою шпагу. Он пытался парировать удары, но вновь задетый остриём по носу бросился бежать. В зале образовалась свалка, которая выплеснулась во двор на улицу.

Ольга выпрыгнула в залу со шпагой и дала сильнейшего пинка последнему отступающему и захлопнула за ними дверь…

– Теперь они нас окончательно разорят. – обречённо тихо произнёс хозяин пансиона, мужчина около пятидесяти лет с пузиком, в фартуке и белоснежной косынке повязанной по пиратски на голове.

– Не разорят! Беру это на себя! – прокричала Ольга. И нервно взяла с подноса у хозяина один из стаканов с лёгким пивом, который тот собирался подать гостям к утренней яичнице с беконом.

Ольга выпила пиво с чувством сильной жажды, заметив при этом:

– Вкусно варите, сэр.

– Спасибо, леди Ольга. – ответила на комплимент девушки подошедшая жена хозяина пансиона. Ольга посмотрела на её серьёзно сумрачное лицо, которое было направлено на окно, из которого виднелся двор.

Во дворе всё ещё находились констебли, священник и помощник шерифа.

Они что-то бурно обсуждали, грозно поглядывая на пансион и поверх его входной двери, будто действительно решая, – сносить или не сносить здание целиком. Здание, в котором так недружелюбно с ними обошлись.

Хозяйка пансиона, в манере своего мужа, носила на голове аналогичный «пиратский» платок. Фартук её по цвету также совпадал с фартуком супруга. Хозяйка была небольшого роста.

Про себя эту чету Ольга называла «гномы», поскольку они были очень маленького в сравнении с ней роста.

Ольга была выше их почти на полторы головы. Хозяйка и хозяин едва доставали ей макушками до ярёмной впадины. Это, если Ольга не была в сапогах на каблуке!

Не смотря на небольшой рост «гномычиха» при наличии тонкого и изящного верха имела очень широкую нижнюю часть и полные крепкие ноги.

Как-то по утру, Ольга спустилась вниз раньше обычного и застала женщину в одной ночнушке. «Гномычиха» доставала что-то из-под стойки бара. Исподняя подтянулась, обнажив её ноги почти до ягодиц. Ноги были полными, но не толстыми, ровными и без каких-либо признаков болезни вен. Пятки в целом аккуратно смотрелись, без заскорузлостей, хотя конечно, размер всего этого миниатюрного «эротического набора», так привлекающего мужчин, был не большим. Но всё равно, деревянные башмаки аля-пиноккио, на босых ногах смотрелись гармонично.

Ольга и Катрин в сравнении с большинством жителей XVIII века считались женщинами крупными. Это была одна из главных причин силы их привлекательности. Видные дамы. Рост их превышал рост даже рост многих гвардейских солдат и силачей. При своём росте они не были худосочны, а умеренно полноваты, единственное, что у Катрин выпирало сверх нормы – грудь. В остальном женское обаяние продолжалось в премудрых загадочных манерах общения этих дам с окружающими…

Ольга допила пиво, стерла пену с носа, произнесла:

– Уверяю вас Маргарита (таково было имя хозяйки), не разорят. Я не собираюсь уезжать, а пробуду у вас ещё, как минимум два года. Так, что – не волнуйтесь. За причиненные волнения плачу в этом месяце двойную ренту.

– Ой, леди Хельга, вы богиня. Спасибо! – и хозяйка, просветлев лицом, присела в небольшом поклоне перед своей любимой постоялицей.

– Не стоит благодарности, хотя спасибо за «богиню»… Пять минут назад эти посланники шерифа меня называли «дьяволицей». Как переменчиво людское мнение… – со смехом в голосе отозвалась Ольга. Хозяин предложил;

– Леди, мы, приготавливая яичницу, несколько переборщили, и у нас осталось на одну полноценную порцию. Она ещё на жару. Желток колышется. Я знаю, вы так любите. Не хотите ли позавтракать с нами и с этими господами совместно?

– Да, давайте посидим вместе. Надо успокоиться… – не отказала Ольга.

Они вшестером, трое напротив троих, уселись за широкий стол у окна. Хозяйка вынесла Ольге большой пуховой платок. Его Ольга накинула на плечи, чтобы не смущать слишком открытым декольте сотрапезников.

– Пиво варил Витали. – похвасталась Маргарита, накладывая деревянной лопаткой яичницу. Витали – так звали её мужа.

Один из постояльцев немедля завёл разговор. Им оказался, как он представился, негоциант из Америки мистер Джон Дженкин:

– Леди Ольга, позвольте задать вам вопрос.

Дженкинс имел внешность перегонщика скота в Америке. Голова и лицо сильно загорелое, чело в целом не имело признаков носившего европейский модный мужской парик. Его лоб и глубже, под волосами, солнце прокрасило основательно.

– Да мистер Джонсон? – ответила Ольга скромно и подняла взгляд не без некоторого смущения .

На её лице особенно выделились канопушки, а глаза просветлели, приобретя светло серо-голубой оттенок.

– Вы, как показал этот яростный бой, великолепно, я бы даже сказал идеально, владеете шпагой. Когда вы вывернули клинок у констебля на самом пороге, я понял, что вы мастер редкой породы. Ответьте, вы только шпагой владеете так же великолепно? А из огнестрельного оружия стрелять умеете. Я имею ввиду – профессионально, а не просто нажимать на спусковой крючок, отвернувшись с закрытыми глазами, как это делает большинство дам…

– Я поняла. – ответила Ольга. – Увы, мои тренировки в семье в основном были посвящены оружию, владению которым надо учиться, а огнестрелы всяких мастей, промелькнули для меня пока факультативно. Второй вид оружия, кроме шпаги, я выделяю лук и арбалет. Лук, конечно, на первом месте.

– Какие результаты, если не секрет? – крайне заинтересованно спросил Джонсон с искренним интересом знатока.

– Во-первых, предпочитаю вариант монгольского лука, но и английский или его собрат – варяжский дальнобойный – мне знаком не хуже. Продиктован мой выбор размерами и возможностью возить монгольский лук с собой в разобранном состоянии. В целом о стрельбе результат нормальный. Я гарантированно, с тридцати метров могу сбить яблоко на вашей голове. Без гарантии с пятидесяти метров… но вероятность высока, особенно, если не будет ветра.

Второй постоялец, до этого молча сидевший у окна, изумился:

– Ого!

Выразивший удивление человек, однозначно был напарником американца, такой же загорелый, но в желтизну и некую краснокожесть, с лицом монголоидного вида. Он вступил в разговор с большим странным акцентом неопределённого характера.

– Ого! Это редкое умение. – сказал монголоид. – Даже для опытного охотника, а уж, что говорить о скво…

Ольга улыбнулась, услышав странное слово в своём отношении, и вкрадчиво произнесла:

– Известно ли вам, милейший мистер «краснокожий», если бы вы употребили слово «скво», то в некоторых северных местах Америки в разговоре с мужчиной по отношению к его женщине – маме, сестре, невесте, жене, возможно, вам бы перерезали горло. Вам это известно? Или вы от культуры своих предков ушли далеко? Оул тырдко свотт? Андестенд? /Understand?/ – Как бы играючи, с улыбочкой и хитренькими глазами спросила Ольга.

Спутник американского негоцианта замер с остекленевшими глазами. Он не отрываясь, глядя в глаза Ольге, застыл, словно рептилия, а когда заговорил вновь, скромно произнёс, не отводя взгляда от девушки:

– Я не говорю на этом языке, но понимать понимаю. Это диалект ирокезов…

В их разговор вмешался мистер Джонсон, почувствовав серьёзность тона своего напарника. Тот явно был ошарашен, а вероятнее всего напуган.

– Что случилось? А? Могучи, что произошло?

Могучи, не моргая и не отрывая застывшего взгляда от Ольги, словно перед ним змея, могущая напасть в любую секунду, медленно, с аккуратной расстановкой слов, ответил:

– Девушка спросила меня на языке диалекта иракезов. Того племени, которое всегда было врагами моего племени. Именно их войны убили мою семью и отца с матерью. Хорошо ли я её понял? Да, Я понял. Не понял только одного: как такое может знать молоденькая белая англичанка?

1707 ГОД. КОРОЛЕВСТВО ВЕЛИКОБРИТАНИЯ. ЛОНДОН.

8 СЕНТЯБРЯ. ОКОЛО ПОЛУДНЯ. АПАРТАМЕНТЫ ШЕРИФА.

Бэлиф Скотт и священник Дункан уверенно почти в ногу шли к шерифу. Их грозная, праведной силой заряженная поступь гулко отдавалась по доскам ступеней и была услышана даже самим начальником Лондона в его кабинете.

Шериф знал, откуда возвратились его посланцы, и ждал их. В приёмной сидели представители богатой семьи из Шотландии с запросом о переезде в Лондон. В их письме содержалась просьба продать несколько акров земли, для постройки дома и организации мануфактуры тонкорунного шерстяного и валяльного производства.

Представители шотландского клана – отец и двое его сыновей, ожидали в приёмной. Шериф собственной персоной вышел из кабинета и произнёс, обращаясь к этим трём смиренным просителям:

– Ваш вопрос решаем, но есть небольшие затруднения. Совсем небольшие. Обождите, вот поднимаются, господа, после них, сегодня, я обязательно вас приму. – шериф посторонился пропуская в кабинет отца Дункана и Скотта. – Потерпите ещё полчаса.

Дверь закрылась. Шотландцы переглянулись и уселись вновь на лавку, смиренно ожидая вызова. Они уже неделю не могли попасть на приём.

Когда дверь за спиной Скотта плотно закрылась, шериф сел на своё место и указал на стулья священнику и помощнику. Священник, едва усевшись с глубокой одышкой толстого человека, весь в поту, страстно начал:

– Вы были правы. Она дьявол!

– Я хо… – начал было Скотт перебивая святого отца, но шериф, подняв раскрытую ладонь вверх, пресёк его реплику:

– Продолжайте, святой отец.

Отец Дункан вытер лицо носовым платком и продолжил:

– То, что эти существа из потустороннего мира могут выдержать окропление Святой Водой и даже сами в голос читать молитву «Отче наш», замечено давно. Случаи такие зафиксированы. В среде священнослужителей об этом знают, но простолюдинам во всеуслышание мы стараемся не сообщать… Сами понимаете почему.

– Здесь нет простолюдинов. Как же вы объясняете сей редкостный, но бывающий в жизни факт «терпения» нечистью воздействию Святых Даров? – спросил шериф.

– Демон сидит внутри тела обычного человека и тело, как творение Бога защищает дьявольскую сущность.

– Понятно. – ответил шериф. – Всё-таки расскажите мне всё поподробнее. Отец Дункан, продолжайте.

– Имея ваше предупреждение о возможности встречи с потустороннем, я решил прежде окропить помещение. Для чего взял с собой алтарника Гулливера и все свои орудия: святое распятие, и кропило с полной серебряной чашей Святой Воды. Когда господа констебли во главе с господином Скоттом вошли в помещения, где обитало в полноте своей гнусности это создание, мы немедля приступили к окроплению. Прошли всё. Последним осталась спальня, где и сидело в кровати существо в плоти безумно привлекательной девушки. Я бы даже сказал – умопомрачающей привлекательности. Окропив его, я побыстрее отпустил Гулливера от искушения подальше. Он хоть ростом и высокий юноша, но очень молод.

– Чем вызвано ваше опасение, существо непотребно себя вело? – спросил шериф.

– Существо возлегало очень свободно на просторной постели. Женские персы так и выпирали из его прозрачных одежд. Соски чернели и торчали… И всё это колыхалось, словно сладостный пудинг.

– На ней, кроме пенюара с глубоким вырезом, не было ничего. – уточнил Скотт.

Шериф вновь поднял руку, приказывая замолчать помощника, а спросил сам:

– А где в это время была вторая особа?

– «Существо» объяснило отсутствие второго «существа» тем, что оно уехало за Ла Манш…

– Уехало? – громко произнес шериф. – Как оно могло уехать? Его три дня назад изнасиловали пятеро эсквайров, напрочь разорвав жопу. Эта женщина еле ходила, и только с посторонней помощью! – воскликнул шериф. – А-а-а! Я всё понял! Так вы что, не нашли испанское золото? Где золото?

– Нет, сэр! Золота не было… – ответил виновато Скотт.

– Что вы мне тут голову морочите! – воскликнул шериф, злобно распаляясь. – Нет золота – нет и Дьявола! Придумали какое-то «существо»! Девчонки провели вас как мальчишек, сиськи вам показали! Эка невидаль! То же мне – изгоняющие демонов!

– Но мы нашли вот это! – вскрикнул отец Дункан и положил на стол на маленькой цепочке небольшую чёрную четырёхугольную коробочку, помещающуюся на ладони. На коробочке были три круглые пупырочки-кнопки. Одна красная, а остальные чёрные. Над чёрными стояли надписи «Lock» и «Unlock». На обратной стороне выполненный непонятным штампом-тиснением во всю ширь коробочки крупный рисунок: птица в полёте с распростёртыми крыльями. Под тиснением надпись «Mazda». С торца коробочки торчал ещё один полупрозрачный малюсенький пупырышек из мутного стекла.

Шериф достал из ящика стола большую лупу. Они втроём нагнулись над трофеем, добытым в апартаментах «дъяволицы».

– Из чего он сделан? – спросил шериф и пощёлкал ногтём о корпус коробочки.

– Похоже какая-то кость или особой пропитки дерево. – предположил Скотт.

Священник полушёпотом, заговорщицки произнес:

– Рассматривая данную находку я обнаружил вот что. – он нажал на одну из полупрозрачных пупырышек и тот мигнул два раза красным светом. Исследователи отпрянули от артефакта.

– Это что? – спросил шериф.

– Я думаю, эту вещь используют огнепоклонники для вызова дьявола по имени Мазда. Это имя до сих пор употребляют язычники. Мазда – имя Сатаны в обрядах Зорострийцев. – с видом знатока произнёс святой отец. – Нажимать я не советую. А вдруг демон явится во плоти?

– Нажимать не будем. – сказал шериф. – Это, находясь на моём столе, уже вызывает у меня неприятные чувства. Давайте поскорее уберём предмет в папку с делом.

– С каким делом? – полюбопытствовал священник.

– О «мадридском дьяволе», святой отец, читали газету?

– Ах, да-да-да-да! – произнёс священник скороговоркой. – И вы связываете нашу «милую» лондонскую парочку с событиями в Испании. – заинтересовано спросил Дункан.

– Связывал… – уточнил шериф. Решительно сгрёб себе в ящик чёрную коробочку и запер ящик на замок. – На сегодняшний день дело приостановлено ввиду отсутствия прямых улик, каким могло быть присутствие у них испанского золота. Нет золота – нет дьявола, (я уже повторяюсь по вашей милости), как нет и продолжения ведения «Дела».

– Но я могу самолично продолжить выяснять обстоятельства? – спросил отец Дункан.

– Сколь угодно. – ответил шериф. – Но хочу вас по-дружески предупредить. Ольга не простая девушка или, как вы изволили выразиться – «Существо». Я не знаю, как и по каким «соединительным артериям», но она имеет выход на главную придворную Крысу. Он её покровитель. А Крыса, сами знаете, очень опасна. Интриган первой очереди. Кулуарный властитель Вестминстерского дворца.

– Вы кого имеете в виду?

– Называть имя не буду. – сказал шериф.

– Сам Исаак Ньютон? – шёпотом произнёс священник.

– Это Вы, святой отец, сказали. Я вам этого не говорил. – сказал шериф громко, желая побыстрее окончить разговор.

– Но данный прецедент не может не остаться, вот так, без хотя бы минимального интереса со стороны нашей церкви. Враг рода человеческого не дремлет! – произнёс отец Дункан.

– Что Вы хотите, чтобы я сделал, святой отец? – серьёзно произнёс шериф.

– Дайте мне бумагу полномочий действовать от лондонского управления по расследованию данного вопроса! – вдруг попросил клирик.

– И что я должен там написать? – спросил шериф.

– Я продиктую…

Выходили бэлиф Скотт и святой отец Дункан из кабинета шерифа молчаливо с заговорщицкими масками на лице. Шериф провожая с порога, произнёс вслед:

– Дай вам Господь сил, отец Дункан. Дай сил и удачи!

– С нами Бог! – весело произнёс в ответ отец Дункан. В его кармане лежал документ следующего содержания:

«1707 год от Р.Х. 8 сентября. Великобритания. Лондон.

Сей полномочный документ выдан священнику английской церкви отцу Лемуэлю Дункану прихода Всех Святых возле Вестминстерского дворца.

Расследование дела о «Мадридском дьяволе» целиком и полностью возлагается в интересах короны и церкви на о. Лемуэля Дункана. Просим оказывать ему содействие по всем вопросам не только в интересах Английской короны, но и в интересах христиан всего света. Да поможет нам Бог!

Шериф Лондонской управы сэр Эмбройз Кроули»

– Проходите, господа. – обратился к заждавшимся шотландцам шериф. – Так что вы там говорите о покупке земли возле Уайтхолла. Возле «Скоттлэнд ярда», говорите? Там разве есть земля? Давайте посмотрим ваши планы. Кстати, 200 золотых при вас? Отсчитайте их Скотту. Он скоро вернётся. Так, что там насчёт «Скоттлэнд ярда»? Интересная затея! Я помогу. План разверните у меня на столе… Шерсть поставлять будете из Скоттландии, как я понимаю?

За ними закрылась дверь. Голос шерифа перестал быть слышен в приёмной.

1707 ГОД. КОРОЛЕВСТВО ВЕЛИКОБРИТАНИЯ. ЛОНДОН.

10 СЕНТЯБРЯ. ОКОЛО ПОЛУДНЯ.

АНГЛИКАНСКАЯ ЦЕРКОВЬ ВСЕХ СВЯТЫХ

Отец Дункан после службы попросил остаться прихожан для важного сообщения.

Собрали всех прихожан церкви, как старших членов общины, начиная от старосты, так и его помощников и остальных страждущих.

Набрался полный церковный зал. Посадочных мест не хватало.

Прошёл тревожный слух, что Святой Отец уезжает.

Некоторые из числа вдовушек особо приближенных к настоятелю, из церковного актива, сидели с заранее заплаканными лицами. Алтарник Гулливер, который два дня назад сопровождал Дункана у Ольги в апартаментах, суетился в организации встречи, рассаживая тех, кто не присутствовал на службе. Гулливер был выше всех почти на голову, очень худой.

Он уверенным, с басовитыми нотками голосом, указывал места. От его тембра исходило чувство серьёзности ситуации. Юноша громко командовал:

– Так… сестра Сарра помогите усесться сестре Луизе. Да, да, правильно! Вон там свободно. Ребята, подвиньтесь…

Перед залом вышел отец Дункан. Прихожане затихли.

Отец Дункан начал говорить с тихих ноток. Откашлялся.

– Вчера произошло важное событие, непосредственно коснувшееся каждого из христиан суетного мира. – снова откашлялся. – Наша церковь и вы, скромные английские прихожане, оказались волей Бога в числе избранных на подвиг. Я, как Отец прихода, духовное лицо получил важное задание от представителей английской короны, а вам, как духовным чадам и чадам божьим, дано ответственное задание молится для моего успеха в моём бремени…

Отец Дункан вновь прокашлялся.

– Теперь к сути… Многие из нас читали лондонскую газету «Дели колокол» от начала сентября, а именно статью о «Мадридском дъяволе». Так вот, все мы, читая данный материал, считали, что это происшествие произошло где-то там, в греховной Испании, пропитанной алчностью и гордыней. Но, увы, теперь оно пришло и к нам, к праведным англичанам. Существует ряд фактов, свидетелем которых мы стали с нашим помощником сыном божьем Гулем. Он подтвердит. Подробности происшествия я упущу, поскольку они для многих могут оказаться искусительными семенами подтачивающими всесилие Веры во Господа. Вкратце сообщу. Мы с Гулем стали свидетелями выхода неимоверной силы у дъяволицы, девушки проходящей по секретному делу, которое ведёт наша лондонская управа под управлением доблестного сэра Кроули. Прошу ознакомится с документом, который мне выдали в управлении правопорядка.

Отец Дункан вытащил письмо шерифа и показал людям.

– Зачитываю…

Дойдя до конечных строк: «… Просим оказывать ему содействие по всем вопросам не только в интересах Английской короны, но и в интересах христиан всего света. Да поможет нам Бог! Шериф Лондонской управы сэр Эмбройз Кроули».

Отец Дункан развернул письмо лицом к первым рядам, сидящих в зале, и начал ходить между рядов сидящих, показывая подлинность текста, роспись шерифа и крупную печать городского главы, сургучовый штемпель под ней.

Он ходил пока каждый не убедился в «назначении свыше» отца Дункана на борьбу, возможно с самим Дьяволом.

Отец Дункан вернулся на своё место и, подняв руку для успокоения зала, произнёс:

– Обстоятельства по расследованию о деле «Мадридского дъявола» вынуждают меня отправиться в Испанию. В ту местность, где жители по сообщению газет, непосредственно столкнулись с его присутствием. В помощники со мной отъёзжает и Гуль, известный всем нам мальчик сирота, прибившийся к нашей общине 10 лет назад. Я думаю, его выступление здесь и сейчас не помешает. Возможно, вы дорогие наши прихожане видите нас последний раз, ибо в борьбе с нечистым возможны любые повороты противостояния. Сын мой Гулливер, скажи людям, что желаешь в этот серьёзный час расставаний.

Гуль вышел перед людьми со сложенными руками, как перед молитвой и покрытой своей кардинальской шапочкой на голове и вдруг заплакал. Но промокнув лицо рукавом, громко втянув влагу носом, произнёс:

– Очень не хочется уезжать от вас дорогие мои! Вы мне стали, как большая семья. А мы и есть большая семья, но связанные не кровью человеческой, а кровью Господа нашего Иисуса Христа и духовными узами служения, любви и сопереживания друг к другу…

По залу прокатилось; «Хорошо сказал! Молодец Гуль…».

Юноша продолжил, повышая накал голоса:

– Но, увы, всему приходит конец, и оно же становится началом чего-то нового… Возможно мы ещё вернёмся. И поездка в Испанию станет единственной в расследовании этого страшного явления. Прошу вас… – и он, прервав речь, которую произносил из последних сил, но всё же, не выдержав, зарыдал. Отец Дункан подошёл и обнял его, приговаривая:

– Ну-ну! Родной наш…

Гуль через слёзы говорил дальше, выкрикивая:

– Прошу вас, умоляю вас братья! Молитесь за нас с силой страсти, которой ещё не видывали силы зла! Молитесь так, чтобы Господь был с нами неотрывно! Молитесь неистово! Молитесь, лишь вспомнив обо мне и отце Дункане! Молитесь вместе и по отдельности… и мы вернемся, и враг, и его пособники будут повержены туда откуда пришли, в свою гиену огненную… Аллилуя! Аллилуя! Аллилуя!

Последнее Гуль сказал на фальцете и сорвал голос. В зале церкви воцарилась тишина прерываемая рыданиями юноши.

Загромыхали лавки от движений. Молча, не сговариваясь, люди вставали с мест. Весь зал поднялся, а передние ряды запели: «Благоволил, Господи, землю Твою…». Громче всех со слезами на глазах и обратив взгляд к распятию, пел отец Дункан и его помощник Гулливер. У Гулливера, как у пропитого алкоголика тряслась голова, то ли от рыданий, то ли от возбуждения текущим моментом…

«СТАТЬЯ В ЛОНДОНСКОЙ ГАЗЕТЕ «ДЕЛИ КОЛОКОЛ». 12 СЕНТЯБРЯ.

Новости о «Мадридском дъяволе».

Из Великобритании с секретной миссией выехали представители нашей, родной англиканской церкви для более подробного исследования явления существа прозванного «Мадридским дъяволом».

Финансовое бремя миссии целиком и полностью взяла на себя община Всех Святых при Тауэре, что возле Вестминстерского паласа. Секретность обусловлена необходимостью обстоятельств дела, поскольку появились неопровержимые факты, связующие некоторые происшествия в Лондоне с загадочной историей в Испании.

Английские священнослужители взяли на себя бремя разобраться в этом кошмаре, терроризировавшем полгода провинцию Испании с продолжением на земле нашей Великой Империи.

Почему на эту тему молчит Папский Престол? Неизвестно. Как молчат и остальные христианские церкви Европы.

Англиканские патриоты, понимая серьёзность происходящего, решили возглавить расследование. К нему привлечены лучшие представители христианского мира Англии.

Оставив наместо себя временного служителя из Собора Святого Павла, к предместьям Мадрида выехали отец Лемуэль Дункан с помощником Гулливером Саргеонсоном. Перед отъездом Гулливер пламенно призвал всех правоверных христиан «неистово молиться за победу сил добра перед вырвавшимися из гиены огненной силами зла…».

Кто из христиан желает помочь в расследовании сего дела, а также продолжения публикаций о ходе расследования, просим, приносит пожертвования в общину святого отца Лемуэля Дункана. С нами Бог и всё его Воинство! Аллилуйя».

17 СЕНТЯБРЯ, 1707 года.

ГДЕ-ТО НА ГРАНИЦЕ ФРАНЦИИ И ГЕРМАНСКИХ ЗЕМЕЛЬ.

Последнюю часть пути к монастырю Катрин проезжала лесами.

До этого шли бесконечные открытые пространства французского королевства с их замками, ухоженными полями. Вокруг золотая осень окончательно победила. Зелени оставалось всё меньше и меньше. Листва пестрела красным и жёлтым. На сине-голубом небе не являлось ни одного даже мельчайшего клочка или пёрышка облаков.

В путешествии к монастырю девушка откровенно наслаждалась, особенно одиночеством.

Когда путь более углубился в густые дебри германских лесов, наступила новая прелесть природного своеобразия – туман. Прибавилось сырости, запахов осени, листвы, мокрой хвои, а к полудню, солнце будто бы вырвалось на последнюю минутку одарить жаром и светом перед зимним смирением.

Во Франции эту пору называли летом «святого Мартина», но Катрин более нравилось название с её родины Богемии, ей оно казалось более романтичным – «паутинным летом».

Монастырь, где она решила уединиться, располагался почти в лесу.

К тому дню, когда лошадь девушки остановилась перед коваными воротами обители, осень успела застелить здесь дорогу многослойным ковром рыжей листвы. Лошадь встала, выдыхая пар. Было прохладно в тени, но ещё тепло, где солнечно.

Катрин спешилась у ворот, встроенных в каменные своды стены. Большим чугунным кольцом, приклёпанным по центру приворотной калитки, постучала несколько раз.

Прислушалась. Постучала снова. Наконец, услышала шуршание с той стороны стены. В приворотной калитке открылось смотровое оконце. Из него взглянули полуиспуганные, но любопытные, даже несколько игривые молодые девичьи глаза.

– Добрый день. – сказала Катрин, не без удовольствия глядя на эти окружённые длинными ресницами моргалки. Они ей напомнили Ольгины наивные «глазючи».

– Вы уверены, что он добрый? – ответил молодой девичий голос.

В тоне встречного вопроса чувствовалось, что принадлежит он любительнице весело поболтать.

– Я не о «дне» говорю. – ответила Катрин, встраиваясь в игровую полемику.

– А о чём?

– Это я вам лично желаю получить доброты в этот день, чтобы у вас он сложился «добре». – ответила Катрин, так же будучи любительницей поиграть словцом.

– Мы с вами знакомы?

– Да.

– Что-то не припомню. Вы кто? От барона или из города?

– Вспомнить факт нашего знакомства, Вы сможете, но попозже… к сегодняшнему вечеру. К тому Времени мы будем абсолютно знакомы…

– Ого. Я такого глупого поворота мыслей ещё не слышала… Открываю. – сказали «игривые глаза» и послышался лязг запоров калитки. – Вы с лошадью?

– Да.

– Обычно лошади через наше «игольное ушко» проходят, это мы так нашу калитку воротную называем «игольное ушко». Проходят, но не все. Перегруженные скарбом, конечно, нет… Всё как в Писании. – продолжал болтать голос.

У Катрин лошадь не была перегружена скарбом, и она спокойно завела её внутрь сумрачного пространства свода приворотной арки. Пройдя тень арки, они вышли на широкий ослеплённый солнцем монастырский двор.

При строительстве, возможно, эта часть обители планировалась, как «двор» с аккуратным газончиком, но монахине сделали из него огород, оставив лишь центр с дорогой шириной не более, чем для проезда телеги или кибитки.

Засеяли каждый кусочек земли. Каждый холмик представлял из себя аккуратную грядочку. Сейчас, по осени, все боковины огорода были завалены крупными огненно рыжими тыквами. Тыквы разложились повсюду.

В отдалении от центральной тропы работали на огороде другие монахини. Что они делали, Катрин могла только предположить, возможно, продолжали деятельность по переработке обильного огородного урожая. Куры гуляли повсюду. «Я попала в монастырь для кур?» – со смехом подумалось Катрин и увидела петуха. У петуха был крайне подлый и наглый взгляд. Он резко вертел головой, а завидев Катрин и её огромное белоснежное перо на шляпе пошагал прочь, ворчливо кудахча себе под клюв.

– Меня зовут Катрин. – едва поспевая за провожатой представилась фехтовальщица. Они проходили по широкой тропе вдоль стены из тыкв, доходившей человеку по пояс.

– Я Оливия. – представилась молодая монашка, быстро и коротко присев при поклоне, и посеменила дальше. – Вы на житьё или оказией?

– Хотелось бы на житьё попробовать, а там, как получиться. Может, приживусь.

– На всё воля Божья. – отвечала Оливия скороговоркой.

– Будем знакомы. – и Катрин протянула руку Оливии.

Монахиня несколько диковато взглянула на протянутую ладонь и пожала её не без опаски, отразившемся на лице волнением, и тут же залилась краской.

– От чего такое смущение? – заулыбалась Катрин <…> Оливия отпрянула, но поздно и, выставив руку перед собой, другой прикрыла лицо, угрожающе проговорив:

– Не подходи!

– Да, ладно…

– Я говорю не подходи!.. Во-первых, давай уйдём с глаз долой. Я тебя препровожу до матушки и всё. Пошли быстрее. Хорошо из-за лошади никто не видел этот глупый выпад. Дай, Бог, чтобы пронесло… Кстати, лошадь пока просто привяжи к столбу, наши отведут её в конюшню после благословения Капы. Капа это мы так между собой зовём нашу старшую сестру.

– Я поняла, поняла… – отвечала Катрин. – Отчего такая суета? Ты чего встревожилась? Из-за поцелуйчика ко знакомству?

– Поживёте здесь полгодика и ваш невинный поцелуйчик, станет грехом и поводом к исповеди…

– Ладно, хорошо, хорошо…

Они вошли в основное здание, но прежде, чем запустить Катрин внутрь, Оливия вооружилась прутом, с шумом выгнала оттуда забредших куриц, поддав одной хорошего пендаля, приговаривая:

– Дрянь такая, ещё и дерётся! Ух, я тебе…

Куры выскочили стремглав.

Пошли по каменной лестнице на второй этаж. <…>, прошли по сводчатому коридору и остановились у дверей кабинета настоятельницы. Никто не встретился им не пути, монастырь был пуст. Видимо в этот жаркий день все были на работах.

Оливия оглянулась, быстро окинув оценочным взглядом Катрин с ног до головы и постучала в дверь. Услыхав оттуда разрешение войти, зашла вначале сама, недолго побывав за дверью, вышла:

– Матушка ждёт вас. Проходите.

Звеня шпорами и цокая походной амуницией Катрин вошла в кабинет, сняла шляпу и преклонила голову и колено по-дворянски перед настоятельницей, сидевшей за столом.

Перед столом стоял табурет. Настоятельница что-то читала в Библии раскрытой перед ней. Окна за её спиной через приоткрытые фрамуги пропускали звуки сада, сюда проникали обрывки разговоров монахинь, работавших на огороде. Прямо за окном краснели две рябины, густо заросшие листвой и обсыпанные гроздями ягод.

Игуменья не спешила прерывать чтение. Дойдя до нужного места, она аккуратно вложила полоску фиолетовой ткани между страниц и закрыла книгу.

– Так.. так… – произнесла настоятельница, как будто вспоминая что-то, но потом подняла глаза и поглядела на Катрин. – Что у нас тут? Назовитесь мадмуазель.

– Катрин, виконтша из рода Мерлин Богемии. – произнесла девушка.

– Виконтша?

– Да.

– Садитесь. Что привело вас в нашу скромную обитель?

– Развод и изнасилование. Хочу уединиться и в молитве ко Господу обдумать дальнейшее своё бытие.

– Изнасилование? Кем?

Катрин вкратце рассказала о происшедшем лондонской ночью.

Игуменья внимательно выслушивала.

Катрин со своей стороны рассматривала игуменью.

Матушка Капа, как назвала её Оливия, была дамой, по возрасту приближающейся к пятидесяти годам. Седая, но не полностью. Натуральный цвет скорее у неё был тёмно блондинистый. Несколько полновата, бледная лицом, с серыми небольшими глазами и отчётливо выделяющимися мешками под ними. Губы небольшие, сомкнутые, даже можно сказать сжатые. В целом, о таком типе говорят «следы былой красоты…», но настоятельница не была носительницей «былой красоты». Она была гормонична в своём возрасте и красива, но не девичьей красотой, а полноценной женской, своего возраста.

Узнав об изнасиловании, она спросила, совершался ли акт в естественную женскую плоть или противоестественно, как у садомитов. Узнав, что всё происходило «как у садомитов», заметила:

– Вам повезло, ваша женская суть затронута не была, кроме тщеславной стороны души и физического ущерба, всё остальное малозначительно. Не распространяйтесь среди людей о своей беде, и ваше тщеславие не будет ими тревожиться и душевные раны зарубцуются скорее. Главное поймите, садомский способ для женщины менее опасен, а в некоторых случаях предпочтителен.

Катрин удивлённо подняла брови.

– Да-да, госпожа Катрин. Не удивляйтесь. Если мы с вами договоримся, а залог этому ваше смирение, и вы станете одной из моих духовных подопечных, то вам предстоит узнать многое, что в мiру предпочитают не знать или считают незначительным, но на самом деле являющимся важнейшими основами.

– Я согласна.

– Подождите соглашаться. Пойдемте, обойдём хозяйство. У меня время обхода. Заодно ознакомитесь с местами своего быта и возможно духовного роста.

Настоятельница пошла к выходу, предложив жестом следовать за собой.

Запирая кабинет на ключ, она продолжила:

– В монастыре сорок сестёр, считая и меня. Вы будете сорок первая жительница. Я уверена, что большее количество послушниц приведёт к хаосу. Важно соблюсти баланс…

– Сорок один нарушает баланс? – спросила Катрин.

– Поживем, увидим. – уклонилась настоятельница.

Оказавшись на улице под ярким солнцем, они подошли к коню Катрин. Рядом для матушки уже подвязали мула, хотя она никому ничего не приказывала.

По-видимому, монахини знали о намерениях настоятельницы или регулярности совершаемых поездок. Мул появился в нужное время и в нужном месте.

– Присоединяйтесь ко мне. – сказала Каппадокия и проворно села в седло по женскому типу вооружившись прутиком.

Им открыли створку ворот. Кто открывал, так же не было видно, поскольку открывающие стояли за створками ворот с другой стороны. Аббатиса выехала за стены монастыря в приворотный парк.

Матушка, достаточно ловко управляя мулом, хлестала прутом, продолжала рассказывать:

– Монастырь у нас древний. Поэтому, когда я приняла бразды правления от старой игуменьи, да пусть упокоит Господь душу этой мудрой женщины, уверена она в Раю. – матушка перекрестилась. – я приняла хозяйство уже в более-менее рабочем состоянии. Но и многое внесла своего. Я уверена, что разнообразие в продуктах только на пользу. Я, благословила поначалу трёх сестер на попытки рыбачить. Одна из них, была, кстати, Оливия, с которой вы уже познакомились. О рыбалке я договорилась с нашим покровителем – бароном. Договорились о ловли щук в реке протекающей здесь неподалёку…Теперь все щуки в улове – наши. Кстати, вы там целоваться полезли к Оливии и… <…>

– Я не… – попыталась вставить слово Катрин, удивлённая скорости доносительства. Даже начала вычислять, как это было возможно? Но матушка не дала вставить слово.

– Не дам! Не хочу слышать! Лизать друг друга не дам! Отвыкайте от придворных штучек. Воскресные ежемесячные массажи и всё! Не искушайтесь сами и не искушай другого! Будете упорствовать, будем применять меры. Язык вырву! Предупреждаю.

– Какие ещё массажи?

– Увидите. Но замеченных в неисправимой тяге к лизанию, ждут большие неприятности!.. Ладно, не буду излишне пугать… Надеюсь на силу вашего смирения, нисходящую Свыше на истинного молитвенника. Оливия, если бы не была так сообразительна, давно бы заслужила кровавую порку! Но за рыбалку я ей многое прощаю. Ой, умора, Катрин, как у них это было первый раз! Анекдот! – вдруг вспомнилось настоятельнице и она засмеялась, переменив суровую тему наказаний за лизание, на рыбалку.

– Оливка даже не знала, что такое щука и с настоящими щуками выловила сома! Здесь они встречаются до пяти метров в длину. Сом сопротивлялся, как мог. Что было! Умора! В воду попадали все! Визжали. Оливку унесло аж на середину… Она мне как…

Настоятельница осеклась, взгляд её помрачнел и увлажнился.

* * *

Монастырь оказался действительно очень складно обустроенным пищевым хозяйством. На полях, возделывавшихся монахинями, росло много чего, но упор игуменья делала на корнеплоды: морковь и свеклу. Держали пасеку на пятнадцать ульев, что позволяло использовать мёд не только, как сахар, но и, как кончервант добавку к хранению на зиму много чего.

По традиции, пошедшей от старой настоятельницы, больше всего затворяли на зиму морковь с медом в бочках. Бочки набивали морковками до предела, так что залив содержимое мёдом, требовалось его немного, всего лишь, чтобы он покрыл содержимое сверху, но от края до края сосуда.

Во время проезда по монастырскому хозяйству, Катрин дали попробовать такую морковь в меду, залитую ещё три года назад. Съев кусочек, Катрин вдруг подумала: «А не остаться ли мне здесь навсегда?».

Монастырь имел недостачу в соли. Её приходилось закупать, поэтому на засол не всегда хватало. Зато уксуса из диких яблочных садов, произраставших не землях монастыря наравне с обычными клёнами и хвойником, настаивали столько, что разбавленным его пили в жару добавляя в воду почти всегда.

Естественно монастырского яблочного вина – сидора ставили так же много. Сами пили мало, но на обмен с местными крестьянами оно котировалось по высшему разряду. Возделывали винограда мало, а яблоки не считали. Они шли сырьём для сидора бедноты.

На территории монастыря существовало три колодца и один запруженный раскоп ключевой воды с хорошим песком, каменистым дном и почти чистой глиной. В жару, летом, когда вода отстаивалась, монахини купались там, используя глину, как мыло со скрабом, но и мыло варили достаточно. В хозяйстве было пять коров и один бык по кличке Браун.

Матушка Капа мечтала о ветряной мельнице. Пока же рожь мололи на мельнице у барона и совсем немного вручную в обители …

Капа любила повторять: «Корнеплоды, корнеплоды и ещё раз корнеплоды… и мы, сестры, всегда будем сыты!».

Письмо Катрин Ольге.

«Дорогая Хельга!

Пишу тебе с надеждой, что никто не прочтёт более этих строк. Не потому что в них содержится много подробностей, я не ханжа, а потому что из-за этого могут пострадать хорошие люди. Ты же знаешь нравы простолюдинов. Лучше, чтобы они не знали ту свободу, которую имеют в интимных вопросах люди более высоких уровней сознания. Они расценят это как разврат, как грех, на самом деле это некоим образом не является таковым.

Разврат мешает исполнять Божью Волю, а если, то, что якобы «разврат», с точки зрения простолюдина, помогает исполнить Божью Волю? Тогда это правильно, не так ли? Видишь, я уже рассуждаю как монахиня. Ну, да, ладно, философствовать это не моё… Ой, прости! Зовут на исполнение молитвенного долга, допишу позже…

… Пишу позже.

В монастыре очень опытная игуменья – сестра-матушка Каппадокия (Капа). Видимо она из Греции. Здесь, кстати, очень много гречанок, болгарок, сербок, есть даже еврейки из крещёных испанских семей. Моя подруга – Оливия (Оливочка) из таких вот выкрестов. Забавная евреечка. Так, что моя персидская внешность очень органично влилась в общую гармонию.

Я поражена обустройству жизни в монастыре.

Здесь всё иначе, чем мне представлялось снаружи. Особенно отношение к телесному удовлетворению. Много крутится вокруг этого. Игуменья следит очень строго. Мне кажется, она этому посвящает излишне времени. Первое, о чем спросила она меня, когда я завалилась к ней в мужском наряде: часто ли я играю в познании самой себя до получения полного удовольствия. (Твоя любимая тема…).

Я опешила. Не ожидала. Ты знаешь, что я очень люблю это делать<…>… Я, не смущаясь, так и ответила – люблю и делаю… Исповедь, так исповедь!