ПРОКЛЯТЬЕ ПЕПЛА

Глава 1 Лисса

Пыльгорье – деревня, затерянная на южной границе Призрачного Пояса, где холмы дышат пеплом прошлых сражений, а земля щедро кормит, если не задавать лишних вопросов. Сюда редко забредают чужаки, а если уж приходят не задерживаются. Воздух здесь сухой, будто перемолотый в пыль, и пахнет чем-то старым: соломой, копченым мясом и тревогой.

Дома в Пыльгорье приземистые, обмазанные серой глиной и крытые соломой. Их стены хранят шепот поколений, что научились молчать о главном. У каждого порога связки сушеных трав, у каждого окна тряпичные обереги, выцветшие от солнца. Настоящая магия здесь запрещена законом Империи.

Но люди боятся не закона, а того, что может прийти, если магию впустить.

Пыльгорье распласталось между двух холмов, как старая куртка, заштопанная и родная. Центральная улица, неровная, вымощенная плитами ещё со времён Первого Сбора, вела от полуразвалившейся башни-колодца к рыночной площади, которая по праздникам превращалась в место для танцев, а в обычные дни в собрание слухов и помидорной торговли.

Лавок немного, всё, что нужно, можно вырастить или выменять. Лавка старика Мурена, где можно было найти от латанных горшков до «костей памяти», гладких камушков с выцарапанными рунами. Мурен утверждал, что они помогают «помнить то, что забылось». Никто ему особенно не верил, но покупали. Старик был живой, как сверчок, а его борода уже давно была длиннее здравого смысла.

Еще дом-пекарня у Миры. Там всегда пахло хлебом и чем-то ещё тёплым, домашним, будто детством. Мира пекла булки в форме птиц, хранила хлеб в резных сундуках и иногда продавала что-то, что «не для чужих ушей». Говорили, что она знает, у кого в животе крутит за день до того, как тому станет плохо.

У лавки Мурена сегодня с утра был праздник: пришла свежая партия товаров от северных скупщиков. Старик выставил всё наружу, расставив вещи на ящиках, прикрыв тряпками от пыли. К нему как раз подошли двое.

– Это что, зеркало? – хмыкнул Бран, местный пастух, вытягивая шею. – Или ловушка для ведьм?

– А ты думаешь, ведьмы в зеркало не смотрятся? – фыркнула Линнара, вдова кузнеца, что славилась острым языком.

– Не знаю… но моя жена, пока жива была, в зеркало заглядывала чаще, чем в колодец. Может, и она…

– Замолчи, дурак, – оборвала Линнара, бросив взгляд через плечо. – Так и до проклятья недалеко.

– Да шучу я, шучу… – пробормотал Бран и плюнул в пыль. – Но, скажи, Линнара, ты веришь, что Караван Масок снова придёт в этом году?

– Они всегда приходят. Как засуха. Или смерть.

– Тоже не опаздывают, значит…

Еще была лавка оберегов "У Фиговника", где старик по имени Моргрим Сед торгует мешочками с якобы заговорённой солью, крошечными бутылками «от дурных снов» и кольцами против сглаза. Говорят, когда-то Моргрим сам был за границей Империи и вернулся другим.

Лавка травницы Авенеллы стояла чуть в стороне от главной улицы, будто сама земля стеснялась того, что там творится. Узкая, покосившаяся дверь всегда была чуть приоткрыта. Внутри царил полумрак, как будто солнечный свет не имел там власти. Стены были увешаны связками сушёных трав, корней, звериных хвостов, вывернутых шкурок и туго завязанных мешочков из неотбеленной ткани. Воздух в лавке густой, тяжёлый, пахло там одновременно болотом, железом, мятой и чем-то сладко-разложившимся.

На самом входе висела табличка, выжженная прямо на древесной коре: «Не спрашивай, если не хочешь знать».

Полки были утыканы склянками с мутными жидкостями, банки стояли рядами, каждая с меткой на чёрной ткани: три точки, крест, линия с петлёй. Названий не было. Кто знал – тот знал. Остальным туда и не следовало соваться.

Авенелла сидела в дальнем углу, почти всегда в одной и той же позе: спина согнута, руки тонкие, как высушенные лозы, перебирают что-то в ступке. Когда говорила, её голос был странный: он не звучал громко, но его всегда было слышно. Даже если гремела гроза или в животе урчало с голоду.

– Возьми это, если муж перестал видеть в тебе женщину. Только не забудь: третий вечер нечетный, и зеркало прикрой, – шептала она вчера Норе, передавая ей мешочек с чем-то, что шевелилось внутри.

Иногда к ней заходили из соседних деревень. Не за отварами от лихорадки, а за тем, что в Империи называют «тайным лечением». Она не спрашивала имён. Только внимательно смотрела в глаза своим взглядом, колючим и прозрачным, как горный лёд.

Ходили слухи, что ночью её лавка шепчет. Кто-то утверждал, будто видел, как за занавеской шевелятся силуэты, хотя никого там не было. Другие говорили, что травница разговаривает с корнями, и они отвечают. Некоторые клялись, что видели, как она берёт плату не монетами, а… воспоминаниями.

Авенеллу боялись, но уважали. Она жила в Пыльгорье столько, сколько деревня себя помнила. Дети шептали, будто её сердце – это засушенный цветок, а волосы – нитки болотной паутины. Но никто не смел сказать это в её присутствии.

И, как ни странно, даже самые упрямые скептики приходили к ней, когда начинала умирать последняя коза или когда сон ребёнка превращался в кошмар, не отпускающий на рассвете.

***

Лисса стояла у стола, размалывая высушенный омелин в деревянной ступке. Пальцы у неё были тонкие, ловкие, в ногтях пыльца и сок растений. Девушка выглядела моложе своих девятнадцати – тонкая, почти хрупкая, с кожей цвета бледного янтаря. Волосы, тёмные, с медным отблеском, собраны в небрежный узел.

Но главное глаза. Правый серый, как утренний туман, а левый – цвета осенней реки, зелёно-золотой. Из-за них люди шептались. Кто-то считал, что это знак богов. Кто-то, что это проклятие. Кто-то любовался ею, а кто-то просто отворачивался, когда она проходила мимо.

– Лисса! – рявкнула травница. – Не спи, дурёха. Ты омелин пересушила, теперь от него только зубы сводить.

Авенелла появилась из-за полок, как кошка, бесшумно, но сразу с ощущением угрозы. Узкое лицо, чёрные, как вороньи перья, волосы, стянутые в пучок, глаза стеклянные, ничего не выражали.

Лисса сжала губы и поставила ступку на стол.

– Он такой и был. Я проверила.

– Проверила, – передразнила её Авенелла. – Умная девка нашлась. Куда ум твой девался, когда ты вон ту настойку перепутала? Забыла, что лихорадка от слезника только хуже станет?

Из тени вынырнул покупатель, это была женщина в крестьянской накидке, с заплаканным лицом.

– Простите, госпожа Авенелла… Моему мальчику лучше, честно. После той настойки. Жар спал.

Авенелла резко повернулась.

– Лучше? Да ты хоть знаешь, что я тебе дала в итоге? Лисса перепутала банки, я тебе вовсе не слезник дала, а настойку из ползучего зова.

– Но… она помогла, – прошептала женщина, растерянно прижимая фляжку к груди.

Авенелла глянула на Лиссу. В её взгляде не было удивления, только раздражение.

– Ну и катись, – буркнула травница. – Пока твой мальчишка снова хвостом не повилял.

Женщина, поблагодарив, выскользнула наружу. В лавке повисла тишина. Только треснуло в что-то в сушилке, там подсыхали ягоды черного терна.

– Это не твоя работа – лечить. – Голос Авенеллы стал тише, опаснее. – Слушать и молча делать, вот твоя работа.

А потом стихло. Лисса опустила глаза, что-то жгло в груди, не унижение, нет, что-то другое, странное, будто чья-то рука прикоснулась к сердцу, и оно на миг ударилось сильнее. – Я… не лечила, – тихо сказала она. – Я просто чувствовала, что это сработает.

Авенелла смотрела на неё долго. Слишком долго. А потом отвернулась, бормоча:

– Ты лучше бы не чувствовала ничего. Иначе накличешь на нас беду, девка.

Лисса не помнила своих родителей. Вообще. Ни голосов, ни прикосновений, ни даже лица матери, только один единственный сон, что изредка возвращался в самую глубокую ночь, будто дрожь в костях.

Чьё-то лицо, смутное, с резкими тенями, склонялось над ней в отблеске факела. Дыхание пахло дымом и кровью. Глаза того человека или существа были слишком близко, и в них плескалось что-то страшное. Потом темнота, давящая, вязкая, как болотная тина.

Авенелла рассказывала, что Лиссу подкинули под дверь лавки в дождливую осеннюю ночь. Трава на пороге была сбита в грязь, из-под покрывала капала вода, а внутри маленькое, молчаливое дитя с глазами, которые будто впитывали свет. На выцветшем одеяле был выведен кривым швом круг пепельного цвета, почти невидимый в темноте. У изголовья лежала тонкая серебряная цепочка с вычурной резьбой. Авенелла сразу всё поняла.

– Ты бы не дожила до рассвета, если б я была трусливее, – сказала она как-то, когда Лиссе исполнилось десять.

Цепочку она сдала Седу, тот хорошо платил за «вещи с историей». Покрывало сожгла ещё до рассвета.

– Пепельный круг это метка. Дети с такой меткой проклятые. Не проклятые в смысле проклятия, а в смысле приговорённые, – объяснила Авенелла, бросая пепел в ступку. – Их ищут. А если кто-нибудь увидит метку, даже пёс тебя сдаст.

– Ты – пустое место, – часто повторяла травница. – Кто тебя родил бросил. Кто приютил терпит. Ты должна быть благодарной за каждый кусок хлеба и крышу над головой.

Сначала Лисса просто мыла полы в лавке. Потом начала сортировать травы по виду, по запаху, по цвету, по тому, как они крошатся между пальцами. Она рано научилась отличать скользкий корень снежника от ложного. Знала, сколько капель вытяжки нужно, чтобы снять жар, и сколько, чтобы вызвать сон без снов. Варила настои в полумраке, переливала в глиняные бутылочки, подписывая каждый флакон чужими знаками.

Её руки стали ловкими, как у воровки. Глаза – внимательными. А душа… душа как будто оставалась отдельно, где-то сбоку. Она наблюдала, ждала чего-то, может, объяснения, может, чуда. Только никто не обещал ей ни того, ни другого.

***

Стук в дверь. Звонкий, уверенный. Авенелла взглянула в сторону и шепнула Лиссе:

– Воду из подвала принеси, чистую. Да не расплещи, как в прошлый раз.

Лисса кивнула и скрылась в тени лестницы, а в лавку вошёл высокий, статный мужчина в плаще с вышивкой.

Геррат Мейр, заместитель главы деревни. Мудрый, справедливый, с глазами, в которых всегда скрывалась тень опасений, будто он знал больше, чем говорил.

– Госпожа Авенелла, – склонил он голову. – Как всегда в благословении трав и разуме.

– Геррат, – сухо кивнула она. – Что привело?

– Настойка для старика Корма. Сердце у него стучит, как у хромого коня. И… – он замялся, – кое-что для женушки. У неё нервы, как струны, трясётся с тех пор, как ночами те птицы за окном каркают.

Авенелла фыркнула.

– Не птицы, ветер это. Сейчас дам, что надо.

Она начала набирать склянки, когда Геррат заметил Лиссу, возвращающуюся с кувшином.

– Лисса, – мягко сказал он, – подросла ты. Уже почти женщина. Сколь тебе?

– Девятнадцать, – спокойно ответила она. Голос – ровный, но взгляд чуть ускользающий.

– И всё ещё у Авенеллы, – с усмешкой покачал головой. – Я, знаешь ли, думаю, не зря тебя ветром сюда принесло. Может, судьба и в пыли пускает корни. Ты только не гни, будь живой.

Авенелла резко оборвала его:

– Она занята. Если ты хотел философствовать, то иди к Моргриму, он любит пыль в уши сыпать.

Геррат приподнял бровь, но не обиделся. Он знал, с кем говорит. Забрал мешочек с травами, кивнул Лиссе и ушёл.

Когда лавка стихала, и Авенелла уходила в свою заднюю комнату, Лисса оставалась одна. Она не боялась темноты, больше всего она боялась тишины, потому что именно в ней слышала то, чего не могла объяснить.

Сейчас, сидя на ступеньке у задней двери, она сжимала в пальцах высохший лепесток лунника, того самого, который по легенде распускается только на могилах магов. Она сама нашла его в лесу три дня назад. Он не должен был расти там, но рос. Как и многое последнее время не должно было быть, а всё же было.

«Я чувствую…»

Даже не мысли, а ощущения, на грани снов, тени в отражениях, звуки, которые не принадлежат этому миру. Лисса больше не могла отмахиваться. Несколько последних ночей её сны были как живые: в них она стояла на пепельном поле, где не было ни деревьев, ни неба, только пепел, и чья-то фигура вдали, приближающаяся. Высокая, в чёрном одеянии, с глазами, как горящие угли.

Каждый раз она просыпалась в холодном поту. Сердце стучало, как сумасшедшее.

«Он идёт…» – звучало внутри.

«Кто – он?» – спрашивала она себя.

Ответа не было.

Но с каждым утром страх превращался во что-то другое, в ожидание.

Она чувствовала, что кто-то должен прийти. Кто-то, кто изменит всё. Кто разрушит эту пыльную, глухую тишину, в которой её держали с детства.

Она поднесла лепесток к глазам. Он дрожал на ветру, но в руке его качало сильнее, чем должно было быть. Как будто невидимая сила пронизывала воздух, землю, её саму.

«Я становлюсь другой…»

То, что раньше было лишь предчувствием, теперь зудело под кожей. Иногда, болью в висках. Иногда странным покалыванием в ладонях, особенно когда она прикасалась к живому. Растения как будто отзывались, дышали вместе с ней, особенно ползучий зов. Сегодня, когда она брала банку, его листья словно шевельнулись.

Лисса вжала пальцы в виски.

– Что со мной происходит?

Но Лисса чувствовала: её дар просыпается. Никто не даст ответа. Авенелла не скажет она боится, как и все здесь.

Глава 2 Несчастный случай

– Держи корзину крепче, балда, – рявкнула Авенелла. – Если уронишь корень северника, будешь полдня его из навоза выковыривать.

– Он выскользнул, – пробормотала Лисса, поднимая с земли свёрток, – его нельзя класть рядом с лисовником, они начинают гнить.

– Ах ты ещё и умничаешь? – травница смерила её колючим взглядом. – Говорила я тебе, не соваться в лавку, пока голова в облаках.

Лавки и прилавки тянулись вдоль центральной улицы, от кузни до колодца. Пыльный камень под ногами был выстлан соломой, чтобы не скользили лошади. Они шагали через рынок. Ярмарочный день случался раз в две недели, тогда деревня просыпалась раньше солнца, и воздух звенел от гомона, запахов и тяжёлых телег.

В этот день торговали всем: кожами, сыром, тканями, рыбой, копчёным мясом, заговорами от сыпи, свечами и даже «проклятым» оружием с севера у Мельдора-старьёвщика.

Люди шумели, смеялись, спорили, а дети вертелись возле карамельщика, тот угощал палочками с мёдом и рассказывал сказки, которые сам же и выдумывал на ходу.

– Ой, это ваша девочка? – донёсся женский голос из толпы. – Как повзрослела-то! Такая… хм… необычная у неё внешность. Глазки, словно из разных историй.

– Не девочка она мне. Рабочая. – Авенелла цыкнула и двинулась дальше, не оглядываясь.

Лисса стиснула пальцы на ручке корзины. Плечи были напряжены, как будто сама атмосфера рынка стала колючей, царапающей. Всё раздражало: крики, вонь, жара, и особенно какая-то тревога внутри. Сегодня она ощущалась сильнее, будто воздух тяжелеет с каждой минутой.

– Убери волосы с лица, – бросила Авенелла, когда они остановились у прилавка с сушёными травами. – Не вздумай снова глазом кого-то испугать. Ты и так вся как… воронье предзнаменование.

Лисса молча заправила прядь за ухо. И вдруг, где-то в другой части рынка взвизгнула лошадь. Послышался грохот, женские и мужские крики. Люди разбежались, кто-то упал, кто-то звал на помощь.

Авенелла резко повернулась.

– Что там опять?..

Из-за телеги выбежала женщина с окровавленными руками, вся в слезах. Вслед за ним взрослый мужчина, неся на руках тело. Это был мальчишка, без сознания, голова его болталась, из рваной ноги хлестала кровь.

– Повозка сорвалась, – кто-то кричит. – Его сбило!

Люди столпились, кто-то звал Моргрима, кто-то караульного. Но все оборачивались на Авенеллу.

– Быстрее! – крикнула Лисса травнице. – Он истекает кровью!

– Молчи! – та сжала зубы. – Без снадобий я ничего сделать не могу. Нужно в лавку.

Но Лисса уже двинулась вперёд, сквозь толпу. Сердце билось, как у птицы. Её будто тянуло не разумом, а телом, как будто что-то в ней отзывалось на чужую боль. Она встала рядом с раненым, его положили на землю. Мальчик бледный, губы синие, мать стоит рядом, рыдает.

Лисса опустилась на колени. Пальцы сами нашли его ногу с раной, много крови, но казалось не безнадежным.

– Принесите воду и ткань – её голос прозвучал каким-то чужим, он был твёрдым.

– Девка, ты кто такая вообще?! – раздалось со стороны. – Не суйся, только хуже сделаешь!

– Быстрее! – она подняла глаза, и её зрачки были расширены, кто-то отшатнулся, испугался.

В этот момент что-то вспыхнуло внутри неё. Ладони налились теплом, потом жаром. Она приложила руки к ране и в этот миг кровь остановилась.

Никто ничего не понял. Только мать зашептала:

– Он… дышит. Он стал… он дышит…

Авенелла подбежала, оттолкнула Лиссу. Схватила запястье, пульс хорошо прощуповался, проверила зрачки. Она как то странно посмотрела на Лиссу.

– Он… жив.

Толпа замерла. Кто-то смотрел на Лиссу, кто-то на Авенеллу.

А потом заговорили.

– Что она сделала?

– Это была магия?

– У неё руки светились…

Пока все внимание было приковано к Лиссе и пострадавшему, из-за крытой повозки, словно вынырнув из тени мужчина. Не местный, высокий, в плаще с серебряным краем, лицо частично закрыто капюшоном. Строгие черты лица, чёрные волосы, высокий лоб, взгляд как ледяное пламя. Он смотрел не на раненого. Он смотрел на Лиссу. Долго, пронзительно. Как будто знал, что именно она только что сделала.

***

Они вернулись к своему столу на рынке, корзины, развязанные пучки трав, керамика с настоями и мазями. Авенелла всё ещё была напряжена, злая, как оса. Лисса молча раскладывала товар, стараясь не смотреть в сторону раненого. Ей было жарко в груди, в запястьях, в солнечном сплетении. Всё внутри дрожало, как от удара грома, которого не было.

Он подошёл молча, из толпы, словно тень вернулась на место.

– Травница, – сказал он голосом спокойным, глубоким, чуть хриплым, – вы не продаёте корень змеелистника?

Авенелла даже не взглянула на него, только фыркнула:

– Продаю, если зубы болят. Им только и спасаются.

– Тогда два пучка, если можно. И мазь от ожога. Я слышал, вы делаете лучшую.

Она оценивающе скользнула взглядом по его плащу, манжетам, перчаткам, без знаков, без герба. Но держится прямо, как тот, кто привык приказывать.

Подала мазь, завернула корень в грубую ткань. Тон её был деловитым, равнодушным, как всегда.

– Вон, к девке подойди, – буркнула, кивая на Лиссу. – Она все упакует.

Лисса подняла взгляд, и в этот момент он посмотрел прямо на неё, в упор. В его глазах был интерес, никакой угрозы, но ощущение, как будто он уже знает её. Знает давно.

Он достал из-под плаща медальон, круглый, тёмный, из странного металла, на цепочке. На его поверхности была резьба, символ, будто всплывший из пепла и памяти, искажённый, как в дурном сне. Он держал его между пальцами и без слов подал вперёд, будто показывая.

Лисса потянулась. Неосознанно. Рука легла на медальон. В момент касания металл дрогнул, затеплился свет. А потом… Он рассыпался в прах, как будто был сделан из золы, только держащейся на воле.

Прах осыпался ей в ладони, а что-то внутри Лиссы вздрогнуло. Как удар колокола в груди. Ее бросило в жар, потом в дрожь, как вспышка. Воздух стал плотнее, и всё вокруг будто замерло на миг. Шорохи, крики, даже шум лавок – всё утонуло в тишине, как в воде.

Мужчина не сказал ни слова. Но его глаза очень внимательно наблюдали за Лиссой, почти заворожённо.

Лисса открыла рот, чтобы спросить хоть что-нибудь – кто он? что это было? – но не успела.

– Бегом. В лавку. И сиди. Пока я не скажу.

Голос Авенеллы был резкий, как плеть. В нём дрожала не злость, скорее страх. Настоящий, старый страх, который редко показывают. Она смотрела не на мужчину. На медальон. На пепел. На Лиссу.

В глазах её мелькнула память. Старое знание, которое лучше бы не вспоминать.

– Сейчас же, Лисса! – выкрикнула она. – Бегом!

Лисса, не зная почему, повиновалась. Сжав пальцы с остатками пепла, она бросилась прочь.

***

Она бежала, как в бреду. Узкие переулки мелькали слева и справа. Каменные стены, серые, мокрые, как будто дождь прошёл, хотя небо было сухим. Ноги сами несли её к лавке, будто прятаться туда было инстинктом.

Но куда бежать, если прячешься от самого себя?

С каждым шагом внутри неё нарастало давление, будто что-то в груди и животе дышало, как зверь. Сила растекалась по рукам, пальцам, жаля изнутри искрами. Не больно, но ей было страшно. Словно её тело стало сосудом, и его заполняло нечто чуждое и живое.

– Что это? Что происходит со мной?.. – прошептала она, врываясь в лавку, захлопнув за собой дверь.

Но уже было поздно. Стекла в окнах пошли мелкими трещинами. Пыль поднялась вихрем, полки задрожали. Сушёная трава, висевшая на потолке, начала дымиться. В воздухе повис запах жжёного шалфея, а потом треск. Пламя выстрелило из угла, словно живое существо.

– Нет! – закричала Лисса. – Я не хочу! Я не…

Полка с пузырьками взорвалась, осколки полетели в стороны. Стены потрескались, занавеси вспыхнули, как бумага. Лавка охватилась огнём, живым, голодным, будто давно ждавшим выхода.

Лисса в панике метнулась к двери и, вылетев наружу, споткнулась, упала на колени. Позади неё горела лавка. Языки пламени вздымались к небу. Люди бежали кто куда, кто за водой, кто прятался, кто-то кричал, кто-то стоял столбом, в ступоре. Огонь ревел, будто смеялся.

Сельчане начали собираться. Кто-то пытался тушить, но было ясно, лавку не спасти, всё уничтожено огнем. Пожар был слишком быстрым, слишком ненормальным, ни один факел так не горел.

И тогда…

– Это магия! – крикнула какая-то женщина, схватив ребёнка за руку. – Магия здесь под запретом!

– Она ведьма! – донеслось из другого угла. – У неё глаза разные, я говорил вам!

– Она сожгла лавку! А если бы дети были внутри?!

– Кто она вообще?! Она не отсюда, её подкинули! Никто не знает, кто её мать!

Лисса стояла посреди дороги. Пепел летел на её плечи. Руки дрожали. Глаза были расширены. Она не дышала. Внутри нее всё горело, не как в лавке, а глубже. Это была… сила, чистая, беспощадная, живая.

– Лисса, ты… ты что наделала… – прохрипела Авенелла, появляясь в толпе. Лицо её было в пепле, в волосах трава, одежда немного порвана. – Ты безмозглая тварь. Ты проклятая. Ты…

Она подступила ближе, пальцем ткнула ей в грудь:

– Тебя надо скормить собакам, слышишь?! Собаке! За тебя теперь люди зубами платить будут, за твою ведьмовскую силу! Я ж тебя с порога должна была гнать!

Лисса не отвечала. Она не могла. Слова колотились в ушах. Слёзы лились рекой, кто-то кричал, кто-то схватился за вилы, кто-то перекрестился. Толпа начала сжиматься, как петля. Кому-то нужно было назначить виновного.

– Сжечь её! Пока не поздно!

– Ведьму – на костёр!

– Она убьёт всех нас!

В этот момент её ладони вспыхнули, ярко. Искры пошли по пальцам, пробежали по рукам, как маленькие молнии. Вздох прошёлся по толпе, это был страх, настоящий.

– Она сейчас что-то сделает!

– Не подходи к ней! Назад!

– Держите её!

Но никто не посмел подойти. Никто не хотел стать первым. А Лисса смотрела на свои руки, горящие светом.

***

– Я не ведьма! – Лисса отчаянно шагнула вперёд, поднимая руки в попытке остановить толпу. Голос её дрожал, слёзы застилали глаза. – Я… я не знаю, что это! Я не хотела… Я не умею…

– Врет! – выкрикнул кто-то сзади. – Видели, как у неё руки вспыхнули! Сама и сожгла!

– Магичка! – крикнула старая ткачиха, перекрестившись трижды. – Смерть ей! Пока хуже не стало!

– Убить её! Она всех нас сожжет!

– Изгнать! Пусть духи её сожрут в лесу!

Голоса сливались в один ревущий вихрь, такой злобный, наполненный страхом. Толпа стягивалась, как сеть. Кто-то уже держал вилы, кто-то схватил верёвку. Дети плакали, матери оттаскивали их назад.

Лисса оглянулась и увидела лицо Авенеллы. оно было перекошено от ярости.

– Я знала, – прошипела та, – знала, что в тебе что-то чёрное. Ты несёшь беду. Не смей смотреть на меня, не хочу тебя больще знать.

Эти слова ударили сильнее, чем крики.

«Я одна»

«Меня ненавидят»

«Я чудовище для них…»

Страх сковал грудь. Лисса развернулась и побежала.

***

Лисса бежала.

«Ведьма!» «Колдунья!» «Пепельная тварь!»

В глазах стояли слёзы от ветра, страха и дыма, который всё ещё въедался в одежду, кожу, волосы. Она не помнила, как вырвалась из деревни, только чужие крики, выкрики старух, запах горящей лавки, руки, тянущиеся к ней с вилами и верёвками.

Она не спорила, не могла кричать. Просто бежала прочь от Пыльгорья. Прочь от проклятий, от детства, от людей, с которыми прожила всю жизнь.

Лес Ринн-Маар встретил её стеной: сырой, тёмной, как воронье крыло. Ветки били по лицу, цеплялись за волосы. Корни тянулись из земли, словно пытались схватить за лодыжки. Воздух был густой, с примесью плесени и чего-то пряного, как будто сама почва тамила заклятие.

Лисса оступалась, один раз порвала подол. Кровь стекала по ноге, но она даже не заметила. Лицо было в грязи, волосы спутанные, одежда промокла до нитки. В кулаке ничего. Она всё потеряла. Она бежала, пока лёгкие не начали жечь, а сердце не заколотилось так, будто вот-вот вырвется.

И вдруг пустота. Ступня соскользнула с мокрого камня, и она покатилась по склону. Ветки хлестали, мох жег царапины, но Лисса не закричала. Только судорожно вдыхала воздух, пока, наконец, не рухнула лицом в землю среди мха, гниющей листвы и запаха холодной сырости.

Она замерла. Долго лежала, прислушиваясь. Шорохи? Лай? Крики? Ничего. Лишь стук сердца в ушах. За ней не гнались. Или, может, гнались, но лес сам закрылся за её спиной.

Лисса поднялась, села, обхватив колени. Веки дрожали, дыхание рвалось. Она чувствовала, как мир вокруг держит её в ладонях, таких липких, влажных, тёмных.

«Жива. Пока жива»

***

А где-то далеко, на краю рыночной площади, мужчина в тёмном плаще стоял неподвижно. Он наблюдал, как она скрылась в чаще, и медленно, едва заметно, улыбнулся.

Глава 3 Погоня

Лес Ринн-Маар тянулся вдоль границы северных земель, подобно старой шрамине, прорезающей карту Империи. Он был древним, старше памяти.

Старики шептали, что деревья здесь слышали первые заклинания, когда магия была сырой, как кровоточащая рана. Их корни пили первую кровь, пролитую не мечами, а словами.

Сегодня Ринн-Маар был слишком тих.

Ветви не шевелились даже под дыханием ветра. Листва застывала, будто и не жила вовсе. Птицы не пели, ни шороха, ни щебета, ни даже гулкого треска белок. Только вязкая, натянутая тишина, такая, какая бывает перед смертью. Или перед чем-то древним, что просыпается после долгого сна.

Несколько человек: пятеро мечников, два магистра щита, следопыт и командир. По заросшему тропами склону двигался отряд. Это была имперская стража Предела, особое подразделение, что работало там, где обычные легионы были бессильны.

Чёрные мундиры, алые шевроны, на груди эмблемы орла с распростёртыми крыльями. На броне кованые руны глушения: приглушали звук шагов, маскировали магическое присутствие. Ветви над ними не колыхались, земля под ногами не отзывалась ни хрустом, ни эхом. Даже тени боялись ложиться на их лица.

– Здесь, – прошептал следопыт.

Он присел, коснувшись земли двумя пальцами. Они были тонкими, жилистыми, ногти аккуратно подпилены. Кожа под ногтями черна от угольной мази. Он нюхал воздух, прислушивался к земле, смотрел в листву, как в письмо.

– Не больше часа назад, – сказал он, не глядя. – Остаточное искажение магии ещё тлеет. Пятно нестабильно. Значит, под покровом. След свежий.

Из зарослей выступил он. Каэр Морнвальд. Высокий, с прямой осанкой, словно родился в броне. На нём была тёмная кираса с серебряными нитями, это было не украшение, а знак рода. Род Морнвальд владел горным перевалом и кузнями, где сталь закаляли в крови пленных магов. Имя, от которого в степях умолкали разговоры, а в деревнях закрывали ставни.

Глаза Каэра были цвета мокрой стали. Лицо словно вырезано из мрамора, без капли тепла. В его присутствии воздух будто сужался, становился плотным. Он был красив и опасен, как безжалостный инструмент войны. На поясе меч. Не просто сталь, а артефакт, клинок с сердцем.

Он взглянул на следопыта.

– Маги, – сказал он тихо. – И они убили двух глашатаев Империи. Ты уверен, что след свеж?

– Более чем, лорд Морнвальд. Их трое. Один ослаблен, след тяжёлый, как будто его волокут. Второй ведёт его, защищает. Третий… не человек или прячется лучше, чем мы умеем видеть.

Каэр сжал рукоять меча. Костяшки пальцев побелели.

– Неважно, – произнёс он. – Имперская кровь пролилась.

И в этих словах не было ни ярости, ни гнева, только обещание. Он посмотрел вглубь леса, туда, где деревья стояли плотной стеной.

– Значит, их казнь будет здесь. Допросить и казнить.

Он сделал знак рукой. Отряд рассыпался, встал полукольцом.

– Только не ошибись, Арден. – Каэр бросил взгляд на следопыта. – Я не прощу промаха. Империя не прощает тех, кто упускает тех, кто сжёг наш флаг.

Он сделал паузу. Глаза потемнели.

– Они украли Ключ Логоса. И это хуже измены.

Следопыт поднял взгляд.

– Простите, господин… Это тот самый?

Каэр не сразу ответил. Его голос стал ниже, глуше, будто говорил не только людям, а деревьям, воздуху, самой тени.

– Ключ не открывает двери. Он открывает Завет.

– Завет?.. – Арден нахмурился.

– Слова, которыми когда-то заперли Сердце Мира. Формула, что держит пепел спящим.

– Значит, они хотят пробудить?

– Или подчинить. Что, впрочем, одно и то же.

Каэр шагнул вперёд.

– Ни один из них не выйдет из Ринн-Маара, Арден. Ни один, потому что если Ключ попадёт не в те руки… и замолчал, что-то почувствовав.

***

Каэр Вельтанор стоял, не двигаясь, словно изваяние, вглядываясь в чащу. Ветер всё ещё не шелохнул ни одной ветки, но что-то изменилось внутри него.

Пульс, один удар. Второй. А потом всплеск, что-то коснулось его крови. Чужое присутствие, онкое, как волос на голове. Слишком близкое.

Сердце Каэра на мгновение пропустило удар, а по позвоночнику прошла искра старого, знакомого зуда. Проклятие, спящее в глубине его плоти, шевельнулось, как будто зверь, прикованный цепью в подвале, почувствовал запах открытой двери.

А внутри всё звенело. Тонко, как серебро на морозе. Он глубоко вдохнул, но воздух не принес ни запаха дыма, ни магии, только тишину.

Каэр медленно повернул голову, взгляд скользнул по лесу.

– Что-то рядом, – сказал он негромко. – В тени.

Один из магистров щита приподнял голову.

– Я не чувствую магии, милорд. Ни заклятий, ни чар. Даже след затихает.

Каэр не слушал. Он не нуждался в доказательствах. Он знал.

Проклятие рода Морнвальд было древним, передаваемым по крови и, чем старше становился носитель, тем чаще оно откликалось. У одних приступами боли. У других видениями. У Каэра это было чутьё. Как шестое чувство, как предчувствие охоты.

Он поднял руку, давая знак.

– Кенрис. Эльвар. С юго-запада в обход. Проверьте. Только без шума.

– Прочёсывать?

– Найти. Там кто-то есть.

Два мечника молодые, но выученные, они кивнули. Один проверил кинжал на ремне, другой прижал руку к оберегу на шее. Их силуэты скользнули между деревьями, растворяясь в зелёном сумраке, как вода в сухой губке.

Каэр остался, тихо наблюдая за лесом, он слушал.

***

Ринн-Маар открылся перед ними и показал шрамы. Через десяток шагов началась выжженная полоса, трава сожжена до корней, деревья почернели, кора осыпалась. Пахло гарью, как будто пожар прошёл минуту назад. Но ни одного огня не осталось.

– Это не их работа, – пробормотал Кенрис, касаясь обугленной ветви. – Те трое оставляют рваные следы и искажения. Здесь чистая магия, живая.

Эльвар встал на одно колено, приложив ладонь к пеплу. Тот был ещё тёплый.

– И свежая.

В этот момент они услышали шорох. Лисса осторожно поднялась, прислонилась к дереву, прислушиваясь. Трава не шуршала, ветви не трещали. Только тишина, густая.

Она не знала, что два солдата уже остановились в полусотне шагов от неё. Кенрис щурился, глядя на Лиссу, как на дикое животное, случайно вышедшее на дорогу.

***

– Вот она, – прошептал Эльвар, медленно выходя из тени.

– Даже не пытается убежать, – ответил Кенрис, следом обходя Лиссу с другой стороны.

Лисса, как загнанный зверь, стояла, прижавшись спиной к дереву. Она тяжело дышала, глаза расширены, руки прижаты к груди. Взгляд метался между ними, их было двое, оба вооружены, в доспехах. Она в порванном платье, босиком, в пепле и грязи.

Бежать некуда.

– Ну и кто ты такая, а? – рявкнул Кенрис, сделав шаг ближе. – Слепая? Глухая? Или тупая?

Лисса молчала, губы были сжаты. Она дрожала от усталости, от страха… и того, что шевелилось внутри. Сила, она всё ещё была там, сжигала изнутри. Лисса едва сдерживалась.

– Отвечай, когда с тобой говорят! – Кенрис шагнул к ней и ткнул пальцем в плечо.

Эльвар глянул на него с сомнением:

– Может, стоит подождать капитана?

– А может, стоит заткнуться, – отрезал Кенрис, бросая раздражённый взгляд. – Это дикарка из леса. С виду как ведьма. Молчит, значит, прячется.

Он повернулся к Лиссе.

– Молчишь, дрянь! – зло ухмыльнулся. – Ладно. Он замахнулся. Мгновение и воздух рассёк удар. Щёка Лиссы рванулась в сторону, тело пошатнулось, но она не упала. Кровь быстро выступила у губы алая, живая. Тишина вокруг стала звенящей.

Она выпрямилась. Медленно. Подняла голову. И тут он занёс руку снова, замахнулся, чтобы ударить сильнее. Но не успел.

Каэр появился молниеносно.

Металл звонко столкнулся с кожей. Его перчатка перехватила руку Кенриса в воздухе, до того, как та коснулась Лиссы. Мгновение и раздался треск. Кости под сжатием заскрипели.

– Не трогать. – Голос Каэра был холоднее ночи. В нем не было ни крика, ни ярости, только приговор.

Он вырвал руку солдата, а потом, одним движением, отшвырнул его назад. Кенрис полетел, как тряпичная кукла, ударился о корень и рухнул на землю, захрипев.

Каэр подошёл к нему, навис.

– Ещё один удар – и я вырву тебе язык.

Солдат закивал, не поднимая глаз. Каэр выпрямился. Он молчал, даже лес затих.

Он повернулся к Лиссе.

– Извини. Моих людей иногда надо…надо им напоминать., кто командует.

Она молчала. Щека опухала, губа дрожала, но она всё ещё стояла.

***

Каэр стоял перед ней, не сводя взгляда. Он будто изучал каждую деталь: щёку, где уже проступал синяк, кожу, испачканную сажей, и особенно её глаза. Разные. Один серый, сейчас почти темный, другой зелено-золотой, необычные, магически притягательные, красивые.

Он видел многих магов, проклятых, чудовищ и тех, кто считал себя богами.

Но такие глаза…

– Кто ты? – спросил он тихо.

Голос был хрипловатым, но лишён эмоций. В нём не было сочувствия, только интерес, обёрнутый в холод. Лисса не ответила. Лишь смотрела на него. Прямо, смело. Пронзительно. И он вдруг почувствовал… отклик. В груди, где давно не было ничего, кроме льда и обломков. Её взгляд, как удар по памяти, как трещина в чём-то давно застывшем.

Мгновение – и:

– Господин! – закричал один из солдат, выбегая из чащи. – Найдены! Мы нашли тех троих!

Каэр не повернул головы сразу. Только через пару секунд, как будто выныривая из чего-то глубже, чем просто осмотр.

– Живые?

– Пока да. Один ранен. Двое маги, они пытались использовать искажение, но магистры подавили их.

Каэр кивнул. Обернулся к Лиссе. Она дрожала. Мелко, незаметно, но постоянно. Вся промокла: платье прилипло к телу, волосы мокрыми прядями падали на лицо. Дождь усиливался, как будто сам лес пытался её утопить.

Он молча снял с плеча чёрный плащ, тяжёлый, с военным запахом и пропитанный щитом-руной, и накинул ей на плечи. Лисса вздрогнула, не ожидая. Но не оттолкнула.

Каэр уже смотрел в сторону, словно жеста и не было.

– Забрать её с собой, – сказал он жёстко, не глядя на солдат. – Без пут. Если хоть один коснётся её без команды, сломаю руки.

– Да, командир.

Он уже разворачивался к дороге, но на миг снова встретился с её взглядом. Что-то гудело между ними. Тихо, низко, как обещание.

Глава 4 Пленница

Имперский лагерь «Серая Тень» не походил на обычные гарнизоны. В нём не было ни небрежности, ни суеты. Всё, от расположения палаток до ритуалов охраны, дышало сдержанной, хищной дисциплиной. Это было не место отдыха, а машина подавления, настроенная на уничтожение всего, что Империя считала опасным.

Он раскинулся в углублении между холмами, спрятанный от постороннего взгляда. Узкие тропы, ведущие к нему, были замаскированы зарослями, магическим туманом и ловушками. Даже звери редко осмеливались приближаться.

Сам лагерь был окружён кольцом тайнописи, в землю были врезаны символы Сдерживания и Вечной Стражи. Их чертил магистр Нолвэн сам, остриём обсидианового кинжала, и периодически каждый патруль с заученной точностью перечитывал их формулы, глухо и монотонно, будто мантру. Слова резонировали в воздухе, оставляя металлический привкус на языке даже у тех, кто не знал магии.

Центральный шатёр, шатер Каэра, выстроенный из чёрной ткани с бронзовыми заклёпками, возвышался в самом центре лагеря, как трон. Здесь принимались решения, велись карты, писались приказы. Внутри карта приграничных земель, рунические приборы для отслеживания искажения магии, личный клинок Морнвальд, всегда в пределах досягаемости.

Северный шатёр источал слабое свечение. Там обитали магистры, контролирующие ауры, проводящие опросы, читающие следы. Его стены были покрыты заклинаниями подавления, от которых чувствительные к магии жаловались на головную боль и тошноту.

Южный шатёр не светился вовсе. Его ткань была плотной, грубой, с рунами молчания и подчинения. Именно туда вели тех, кого подозревали в нарушении запретов. Изнутри не доносилось ни звука, будто сам воздух внутри был заперт. Здесь же находились металлические ячейки с решётками, вбитыми в зачарованную землю.

Солдаты размещались в двухместных палатках, выстроенных с точностью до локтя. У каждой был деревянный столик, стоящий на камнях, чтобы не впитывал влагу. Смена караулов происходила строго по тени, здесь не доверяли часам, только времени и порядку. Питание для солдат было скудным, но горячим. Полевые кухни работали круглосуточно. Все блюда были без специй: чисто, строго, как сама Империя.

Огонь, постоянный спутник лагеря, не гас. Факелы вдоль внутреннего периметра были зачарованы магами Щита. Они не просто освещали, они чувствовали движение. Если кто-то приближался извне, даже без магии, пламя меняло цвет.

***

Лагерь встретил имперскую стражу Предела гулом голосов, дождём и дымом. Солдаты сбегались со всех сторон, будто сорвавшаяся стая ворон. Доспехи глухо звякали, сапоги хлюпали по сырой земле. Запах пота, магии, крови и мокрой шерсти висел в воздухе плотным, удушающим покрывалом.

Лиссу вели без пут, но сзади шли двое. Она чувствовала их дыхание, идущую за плечами угрозу. Люди смотрели на нее в упор, жадно, кто-то хмыкал, кто-то сплёвывал.

– Это она сожгла дом? – раздался женский голос.

– Говорят, голыми руками.

– Чёртова ведьма. На вид девка как девка. А глянешь в глаза и стынет всё внутри.

Грубый смешок.

– В такую только в цепях, чтоб не загорелся… ну ты понял.

– Может, командир её для себя держит?

Резкий окрик оборвал смех:

– Хватит. Все по местам.

Высокий офицер в тёмно-синей перевязи с серебряной застёжкой подошёл ближе, оглядел Лиссу с презрением.

– Девку в отдельную. Остальных в допросную. Пусть магистры вытрясут из них всё, до костей.

Он кивнул, и солдаты потащили троих пойманных магов дальше, вглубь лагеря. Лиссу же провели по тропе между палатками, за ближайший внутренний круг, к небольшой, но плотной тёмно-серой палатке с вышитым символом глаз, перечёркнутый мечом. Это значило: наблюдать и подавлять.

Внутри было холодно. Грубые стены из плотной ткани, укреплённой швами и металлическими кольцами, пахло пылью, плесенью и мокрой землёй. У стены стояла скамья, накрытая потрёпанным, но сухим одеялом. В углу было ведро с водой, кусок чёрствого хлеба на тряпке. На полу – магический круг, выжженный в земле. Он тлел тусклым светом, если подойти слишком близко. Никаких окон, только низкий свет от лампы под потолком.

Тишина в палатке была плотной, как одеяло. Лисса сидела на скамье, закутавшись в плащ, локти на коленях, взгляд в землю. Мысли крутились в голове, как листья в водовороте: деревня, огонь, крики, глаза людей, в которых она уже не была человеком.

И вдруг голос. Ровный и спокойный.

– Как твоё имя?

Лисса вздрогнула, он не услышала, как он вошёл. Даже барьер у входа не пискнул. Он стоял у входа, высокий, словно вырезанный из тени, чёрная форма сидела безупречно, мокрые волосы прилипли к вискам, глаза стальные, колючие.

Он говорил с ней, как с преступницей. А она даже не знала, что сделала.Она подняла на него взгляд, в котором было всё: усталость, страх, и злость.

– А если не скажу? – бросила она. Голос всё ещё дрожал, но дерзость в нём прозвучала чётко.

Молчание. Каэр сделал шаг ближе.

– Тогда останешься ведьмой.

Он не повышал голос, не грозил. Просто говорил.

– И будешь названа той, кого можно убить без суда. Тебе это подойдёт?

Лисса сжала губы и отвела взгляд. Она знала, что любое слово это ловушка. В его голосе не было злобы, только холодный контроль.

Он долго и пристально смотрел на неё. Потом сказал:

– Я разузнал, что произошло в деревне. Травница жива, ее лавка нет. Селян не задело, но их слова похожи. «Сама зажгла». «Проклятая». «Сгорело всё, где она прошла».

Лисса молчала. Только щека дёрнулась.

Каэр чуть склонил голову:

– Так что ты сделала?

– Я не знаю, – отрезала Лисса.

– Ты сожгла лавку.

– Я не хотела. Оно… вышло само.

Пауза. Он внимательно посмотрел на нее. Глаза у него серые, ледяные, будто хотели проткнуть её насквозь.

– Ты боишься себя.

– Возможно. – Её голос дрогнул. – А вас нет.

В воздухе повисло молчание. Каэр подошёл ближе, чуть наклонился, но она не отпрянула.

– Ты дерзишь тем, кого должна бояться. – В его голосе не было угрозы, удивление… и интерес.

– Тогда, может, вы просто не так страшны, как думаете, – бросила она, с упрямым огоньком в глазах.

Каэр прищурился. Она его цепляла, своей упрямой, живой, несломленной природой. Он не привык к такому. Тем более от тех, кто в цепях, даже если цепи только магические.

Лисса медленно выпрямилась и протянула руку к небольшому табурету, на котором лежал плащ. Тот самый, что он накинул ей на плечи в лесу, когда она дрожала. Плащ был тяжёлый, тёплый, и пах дымом, дождём и железом.

– Это ваше, – сказала она просто. – Я больше не мерзну.

И где-то в глубине его памяти, как эхо забытого сна, прозвучало: «Когда ты почувствуешь – начнётся конец или начало».Каэр молча протянул руку. Не спеша. Лисса вложила ему плащ в руку. Но на долю секунды её пальцы коснулись его. Он не шелохнулся, но что-то внутри него кольнуло. Какое то чувство. Как будто в груди отозвался пепел. Горячий, спящий, но не мёртвый.

Каэр сжал плащ и исчез за полотнищем шатра, оставив после себя только холод, смешанный с теплом.

***

Ткань шатра пропускала мягкий рассветный свет. Капли дождя больше не барабанили, ночная буря утихла, но влага висела в воздухе, как предчувствие.

Каэр стоял у карты. Пальцы водили по маршрутам, но мысли были далеко от тактики.

– Она не обычная, – проговорил он, не поднимая взгляда. – Сила в ней… глухая. Но древняя. Я чувствую её как эхо в крови.

– Ты не уверен, а это уже странно, – отозвалась Ксайра Ромиль.

Его старший офицер, командир левого фланга, выдержанная, прямая, верная. В её голосе всегда была сталь, нов этот раз что-то дрогнуло.

– Обычно ты знаешь, кто друг, кто враг. А с ней…

Каэр молчал. Ксайра подошла ближе, скрестила руки. Высокая, сильная, шрам через скулу. Они прошли через огонь и кровь, стояли плечом к плечу на южных рубежах, видели, как падают крепости.

– Я слышала, она смотрела тебе в глаза, не отводя взгляда.

– Смотрела, – подтвердил он, всё ещё глядя в карту.

– Глаза у неё странные. Один светлый, другой тёмный. Как будто в ней два мира борются.

Молчание.

– Думаешь, это след древней крови? Проклятой? Или чего-то, что Империя когда-то пыталась запереть?

Каэр поднял голову. Его лицо было, как всегда, спокойным, но Ксайра знала: он размышляет, и глубоко.

– Не знаю, – сказал он наконец. – Но мне не нравится, что я не знаю.

Ксайра посмотрела на него чуть дольше, чем следовало. Лёгкий укол в груди. Он не говорил о женщинах. Никогда. Он был оружием, которое не должно думать, не должно чувствовать. Только выполнять. Она сделала вид, что поправляет карту.

– Что ты собираешься делать?

Каэр выпрямился. Его голос снова – твёрдый, решительный.

– Отвезу её в Академию.

– Без приказа? – подняла бровь Ксайра.

– Пусть маги решают, что с ней делать.

– А Империя?

– Не всё Империи знать, пока не ясно, с чем мы имеем дело.

Он повернулся, уже готовый идти.

Ксайра молча кивнула. Лишь в уголках губ мелькнуло чуть сжатое напряжение. Она бы пошла за ним в любую бездну. Даже туда, откуда никто не возвращался. Потому что верность – это то, что ей позволено. Иногда казалось, что он чувствует, но молчит, как и она. И, может быть, так даже легче.

***

Ночь над лагерем «Серая Тень» была тёмной, плотной, как затянутый капюшон. Над холмами медленно полз туман, обволакивая палатки, костры и высокие колья с охранными рунами. В воздухе пахло гарью, металлом и магией. Где-то далеко рычали дикие звери или не звери вовсе.

Лисса лежала на жёсткой подстилке из грубой шерсти в самой дальней палатке. Здесь не было ни подушки, ни уюта. Только тонкая ткань между ней и миром, где всё чужое, опасное. Она не могла уснуть.

В голове была кашица из тревоги и воспоминаний. То, как Авенелла выкрикивала проклятья, как сельчане смотрели на нее с тревогой, выкрикивая «Сжечь ведьму». Но теперь это не имело значения.

Снаружи затрещал огонь, и до палатки донёсся глухой голос. Потом другой, грубый, хриплый, пьяный смех. Кто-то чиркнул кресалом и послышался звон фляги о камень.

– …говорю тебе, она ведьма, – раздалось. – Слишком молчит. Как все эти, с кровью поганой.

– Да шпиона она или проклятая.

– А может, дичь для скуки. Глянь, какая кожа. Белая, как луна.

Смех.

– Если её всё равно завтра потащат в южный шатёр, пусть ночь не пропадает.

– Эй, тише. Щитовики услышат.

– Да им плевать. Капитан весь день как тень. Ему хоть демон в палатку войди, он и бровью не ведёт.

Смех. Потом глоток, сиплый кашель.

Лисса сжалась на подстилке, вцепившись пальцами в край одеяла. Всё тело дрожало. Хотелось встать, убежать, исчезнуть, стать камнем. Или дымом. Или мёртвой, чтобы не слышать. Палатка дрожала от ветра, но Лисса дрожала сильнее.

Она всё ещё лежала, сжавшись в комок, когда ткань раздвинулась, и внутрь ввалился пьяный силуэт. Высокий, неуклюжий, с флягой, что блестела в руке, как клык зверя.

– Ну здравствуй, дикарка… – голос был мокрый, пьяный, скользкий. – Не жди утро. Утро тебе ничего не принесёт. Никто не придёт. Никто не услышит. Все спят. Кроме нас.

Лисса напряглась. Она не могла оторвать взгляда от его сапог, что приближались к ней. Сердце колотилось, как пойманная птица. Пальцы вцепились в плащ, будто ткань могла защитить.

– Я тебя согрею. По-доброму, если будешь тихая. Нежно, как умею.

Он осклабился.

– А не будешь, тоже не беда. Даже лучше. А потом, может, мой друг зайдёт. Говорит, ты ему снишься уже.

Он шагнул ближе, наклоняясь. Запах алкоголя и пота ударил в лицо. Его рука потянулась – но не дотронулась. Потому что что-то рвануло снаружи. Хрип. Звук шагов. Резкий треск.

– Что за чёрт… – пробормотал солдат, обернувшись.

В палатку влетел Каэр. Он не произнёс ни слова. Удар, как молния, короткий, точный, хрустящий. Солдат захлебнулся воздухом, его голова дёрнулась, кровь брызнула из разбитого носа. Он рухнул на колени, зажимая лицо. Пьяное дыхание превратилось в хрип.

Каэр наклонился к нему медленно, опасно близко.

– Её. Не. Трогать – голос был ледяной. – Ни рукой. Ни словом. Ни взглядом. Дважды не повторяю.

Он выпрямился, посмотрел на Лису, взгляд тяжёлый, как обвал. Лисса не могла дышать. Она смотрела на него снизу вверх, как на чужое, неведомое существо из древних сказаний. В этом взгляде не было жалости. Только приказ и ярость.

***

Лисса сидела, не двигаясь и не дыша, она слышала всё. Хрип. Скулёж. Как Каэр выволок солдата, словно мешок. Шаги гулко отдавались в земле, потом остановились. Голос прозвучал чётко, будто удар по щиту:

– Сказал один раз: не трогать. Кто ослушается, будет следующим.

Тишина. Было слышно только ветер. Кто-то кашлянул вдалеке, кто-то шагнул за шатром и замер. Больше никто не подошёл. Ткань палатки снова дрогнула. Каэр вошёл как тень, беззвучно, как будто воздух сам отступал перед ним. Лисса не подняла глаз. Он стоял молча. В тусклом свете фонаря его лицо было вырезано из стали, углы, тени, молчание.

– Как ты? – спросил он глухо.

Пауза. Она кивнула быстро, судорожно, почти незаметно. Каэр медленно провёл ладонью по виску, будто что-то стирал с себя.

– Завтра может быть хуже.

Он не сказал «будь осторожна», не сказал «не бойся». Он не умел говорить так.

– Ты должна понимать, где ты теперь.

Лисса наконец подняла глаза. В его взгляде не было жалости, только реальность, обнажённая, как лезвие. Он вышел. Задержался у входа, постоял несколько секунд, как будто что-то хотел сказать. Потом исчез, растворился в тумане, в ночи.

А Лисса впервые вдохнула и вдох был как ожог.