Конкурс суетливых желаний

Размер шрифта:   13
Конкурс суетливых желаний

Пролог

Пролог

Максим Потапов сидел в душной маршрутке, прижавшись лбом к дрожащему окну, за которым серый город расплывался, как чернильное пятно на бумаге. Пальцы его сжимали пластиковый пакет с тремя картофелинами и упаковкой яиц, как будто это был чемодан с последней надеждой. В салоне пахло чужими жизнями, застывшими в воздухе, как пыль на окне.

– Мужчина, не спите, ваша остановка! – огрызнулась кондукторша с голосом, похожим на скрип гвоздя по стеклу.

Максим кивнул, но не шелохнулся. Он не спал. Просто он больше не был здесь. Не совсем был.

Где-то глубоко внутри уже началась ломка. От усталости, от однообразия, от жизни, в которой каждый день был как вчера, только с чуть большим разочарованием. Последняя неделя превратилась в рваный монтаж кадров: отчёт, переделанный шесть раз; девушка, ушедшая к какому-то «фитнес-тренеру с телом и душой»; ботинок, предательски лопнувший в неподходящий момент. И финальный аккорд – дождь, пролившийся ровно в тот момент, когда он выходил из подъезда без зонта.

Максим не был нытиком. Он был человеком, который терпел до предела – пока его внутренний мир не растрескался, как старый лёд весной.

Он выдохнул в запотевшее стекло:

– Да хоть бы что-то сбылось так, как я хочу, хоть прямо сейчас…

И в ту же секунду наступила тишина. Такая густая, будто весь мир нырнул в подушку.

Маршрутка исчезла. Вместо неё была та же улица, но как будто нарисованная неумелой рукой. Дома казались чуть перекошенными, как старые зубы. Фонари светили так, словно сами не знали, куда направить луч – как будто их что-то напугало. Небо было молочно-серым, будто кто-то вылил овсяный кисель между крышами.

Максим оглянулся. Ни людей, ни машин. Только он – и город, который, кажется, дышал.

Из переулка вышла женщина. Или не женщина. Слишком уж высокая. Движения – как у куклы в перчатке. На лице – маска, вся в маленьких зеркальцах. В каждом – Максим, но чуть искажённый. Один с сигаретой, другой – лысый, третий – с кровью на рубашке.

– Максим Потапов, – сказала она голосом, похожим на переговоры по рации, – вы официально зарегистрированы как участник.

– Чего участник?.. – Он отступил на шаг.

– Конкурса Суетливых Желаний.

Слова будто ударили в грудь. Не сильно, но зябко. Как ветер, проникающий под рубашку.

– Я… ничего не подписывал, – выдавил он.

– Вы пожелали. Это сильнее любых подписей.

Фонари мигнули. В их свете из переулков стали выходить другие. Мужчина с белым чемоданом. Женщина в леопардовом пальто и с ботоксной улыбкой. Дедушка с пустыми глазами. Парень, уставившийся в смартфон.

Все они шли, будто заворожённые, как сны, решившие прогуляться днём.

А женщина с зеркальной маской добавила:

– Добро пожаловать. Ваши желания исполняются. Все уже началось.

И город резко хлопнул створками окон, как театр, где занавес рухнул без предупреждения.

Максим остался стоять, один, с картофелем и яйцами, в мире, который вдруг начал исполнять желания.

Глава 1

Максим шагал по городу осторожно, как по тонкому льду. Асфальт под ногами казался слишком ровным, слишком чистым – словно его начистили до блеска в ожидании важного гостя. И тишина… Она была не мёртвой, а выжидающей. Как будто воздух затаил дыхание, слушая, как стучит его сердце.

Город, в который он попал, напоминал декорации к спектаклю, который забыли поставить. Дома – высокие, но безликие, будто выточенные из воска. Их окна светились тусклым светом, в котором угадывались силуэты, но не лица. Реклама на стенах переливалась бессмысленными словами: «Получи», «Выиграй», «Заработай». Ни брендов, ни смыслов – только обещания.

Максим вышел на площадь. Она была круглой, как мишень. Посередине находилась сцена из чёрного дерева, гладкого, как зеркало. Вокруг – скамейки, но все разные: одна – детская, с облупленной краской; другая – роскошная, с вензелями; третья – железная, как будто украденная из больничного двора. Казалось, каждая скамейка – из чьей-то жизни.

На сцене стоял Он.

Высокий, тонкий, будто вырезанный из бумаги. В костюме, который менял цвет при каждом повороте: то бордовый, то чернильно-синий. На его лице была надетя маска с циферблатом. Вместо глаз – два золотых часовых механизма, стрелки которых вращались в разные стороны.

Он сделал шаг вперёд – и тишина треснула.

– Добро пожаловать, дорогие участники, – голос у него был одновременно и весёлым, и утомлённым, как у телеведущего после долгого эфира. – Вы официально вступили на тропу Конкурса Суетливых Желаний. Поздравляем, вы были достаточно громки в своих просьбах.

Максим огляделся. Люди стояли, разбросанные по краю площади. У каждого – свой стиль, своё выражение лица, своя беда. Никто ничего не говорил. Только слушали, вжав головы в плечи, будто на перекличке у неизвестного бога-сержанта.

– Это – промежуточная зона, – продолжал конферансье. – Здесь сбывается то, что вы сами себе заказали. С минимальной коррекцией. Короче, как кафе быстрого питания для судьбы.

Он рассмеялся, хлопнув в ладоши. Получилось глухо, как удар по крышке гроба.

– Условия конкурса просты. У каждого из вас было желание… Было? Или нет?

Он оглядел присутствующих.

– Оно принято. Повторите за мной: принято. Принято. Принято. А теперь – выполняйте. Или не выполняйте. Вы же суетливые люди. Что вам стоит – всё равно будет больно, кхе-кхе.

– Мы… просто сказали его, – пробормотала пожилая женщина с чёрной косынкой.

– И этого было достаточно, – мягко ответил он. – Суетливые желания – как спички. Вроде мелочь, а жгут леса.

На экране, висящем в воздухе, будто подвешенном за леску к небу, появилась надпись:

Испытание 1.

– Каждый из вас будет проживать свою собственную реальность. Без сцен, без костюмов – только вы и ваше желание. Сбудется всё. Но не так, как вы думаете. А так, как оно звучало, пропущенное через призму ваших подсознательных страхов, скрытых мотиваций и нереализованных возможностей, так сказать, кхе-кхе.

Он сделал паузу.

– Побеждает тот, кто сможет… изменить суть. Не желание, а себя. Понять, зачем он на самом деле его выдал. Признать, переписать или, как это часто бывает, отказаться.

Кто-то хмыкнул. Кто-то зевнул. Кто-то дрожал.

Максим стоял, чувствуя, как от его спины откалываются привычные мысли. Это не был сон. Это было что-то другое – острое, странное, как переезд в новый город, где все улицы знакомы, но названия у них другие.

– А если проиграем? – спросил юноша с неоновыми кроссовками.

– Останетесь здесь. На переосмысление. Иногда на годы. Иногда – навсегда. Но не переживайте: скучно не будет. С вами будут ваши желания. И только они.

Максим вцепился в поручень у скамейки. Холодный металл обжег ладонь. Как будто мир сам напоминал:

Ты просил – ты получил. Дальше – сам.

И тут сцена исчезла. Площадь погасла, растворившись в темноте, как след на песке после прилива.

А вокруг раздался шёпот:

«Максим Потапов. Испытание начато».

Глава 2

Максим открыл глаза.

Он стоял на перроне. Не в своём городе, не в этом странном мире, а где-то между ними. Вокзал был старый, с облупленной штукатуркой и вывеской «Станция Судьба». Буквы поблёкли, будто выцвели от чужих слёз. Над головой было серое небо, потрескавшееся, как потолок в коммуналке.

Вокруг ходили люди. Кто-то – с чемоданами, кто-то – с пустыми руками, кто-то – с лицом, полным надежды. Они были похожи на пассажиров перед отправлением: напряжённые, готовые к поездке, но не знающие, в какой вагон сесть.

Максим вдруг понял, что он стоит в очереди. Перед ним был мужчина лет пятидесяти, плотный, с седыми висками и угрюмым взглядом. На груди у него болтался бэйдж:

"Игорь. Бывший начальник. Сократил троих по ошибке."

Позади – женщина в белой шубе и с ярко-красной помадой. Её лицо казалось знакомым – как те, что мелькают в рекламе кремов: красивые, но без возраста.

– Вы тоже на исполнение? – спросила она.

– Похоже на то, – пробормотал Максим. – И что, тут все с такими табличками?

– Не все. Только те, кто вручил судьбе крупную купюру без сдачи.

Она улыбнулась, и улыбка эта была печальнее, чем стоящий поезд.

На экране над перроном замигал список. Имена, желания, номера вагонов. Максим подался вперёд, ища своё. Нашёл:

Максим Потапов – «Хочу, чтобы хоть что-то сбылось». Вагон №7

Поезд въехал на станцию без звука. Колёса вращались, но не гремели – как будто ехали по воздуху. Вагон №7 был тёмно-серый, с глянцевыми окнами, в которых отражалась не платформа, а лицо Максима – испуганное, потерянное, чужое.

Он шагнул внутрь – и сразу оказался в квартире. Своей. Только… другой.

Полки забиты книгами, которых он не читал. На стене – дипломы и грамоты с его именем. В углу на диване сидела девушка, красивая, улыбающаяся, такая, какую он когда-то себе представлял.

– Доброе утро, любимый, – сказала она, подавая ему кофе. – У тебя сегодня эфир, не забудь.

Он взял кружку, и обжёг пальцы. Горячо, как настоящее. Но – не его. Где-то далеко зазвонил будильник. Он не помнил, чтобы его ставил.

Девушка исчезла. Квартира сменилась офисом, потом – сценой с бурными аплодисментами, потом – вручением премии «За вклад в науку». Картинки летели, одна за другой. Он – знаменит. Он – богат. Он – любим. Но это не он. Это не жизнь. Это… гул. Бесконечный. Как поезд, стремительно набирающий скорость.

Внезапно бег событий остановился. Он оказался в тёмной комнате. Перед ним – зеркало. А в нём – он сам. Только старше. Уставший. Один. С пустыми глазами.

– Ты просил, чтобы хоть что-то сбылось, – сказал отражение. – И сбылись все случайности. Без воли. Без смысла. Ты просто плыл по течению. Твоя жизнь – это каталог событий, а не выбор.

Максим молчал.

Сердце билось.

Мир дышал.

Он не мог ответить.

Он не знал вопроса.

– Что мне делать? – прошептал Максим.

– Начни с вопроса: чего ты хотел на самом деле?

Комната исчезла. Он снова стоял на перроне. Люди вокруг смотрели на него с лёгкой завистью – как на того, кто уже прокатился.

Рядом оказался парень лет тридцати, с длинной чёлкой, в чёрном свитшоте и с цепочкой на шее. Он смотрел в сторону, будто не ждал ни поезда, ни ответа.

– Ты не первый, – тихо сказал он. – Я здесь уже три года.

– Что, не исполнилось?

– Я долго ждал Белую карточку. Слышал, есть такая Школа. Если её получишь – можешь изменить свою жизнь. Настоящую, не эту симуляцию. (события, связанные со Школой и Белой карточкой, описаны в повести «Дверь» – прим.авт.)

– И?..

– Не дождался. Поэтому здесь. Конкурс – это для тех, кто суетился. Кто хотел здесь и сейчас.

Он вздохнул.

– Белая карточка – это для тех, кто умеет ждать. А я – как ты. Захотел, чтобы исполнилось. Получил. Только вот платить придётся дорого.

Он замолчал, и лицо его слилось с толпой.

Максим сел на скамейку и закрыл глаза. Поезд снова шёл. На этот раз – внутри него, прямо по нервам, как по рельсам.

Глава 3

Звали её Рита. На табличке, что висела у неё на груди, было написано:

«Маргарита Звонарёва. Хочет быть на месте других».

Когда она зашла в свой вагон, дверь за ней захлопнулась с таким звуком, будто кто-то резко закрыл крышку старой музыкальной шкатулки.

Свет мигнул.

И – она оказалась не собой.

– Доброе утро, любимый! – раздался голос, как будто взятый из низкопробного сериала. Рита посмотрела вниз и увидела… мужские руки. Широкие, загрубевшие. В зеркале – квадратный подбородок, щетина, тяжёлый взгляд. Она… он? – был мужчиной лет сорока, в трениках и с сигаретой в зубах.

Где-то визжали дети. На кухне в кастрюле бурлило что-то подозрительно серое.

– Ну и зачем ты это загадала? – прохрипел голос в голове. – Хотела понять, каково быть другим…

Желание исполнилось. За следующие полчаса Рита пожила жизнями восьми человек. Сначала – сварливого пенсионера, потерявшего слух. Потом – молодой девушки, у которой украли телефон. Потом – подростка с панической атакой, матерью-одиночкой с тремя работами, продавца шаурмы, глухонемой художницы, и даже… дворника, мечтающего стать айтишником.

Каждая жизнь – как чужой ботинок: вроде сидит нормально, а ноги стираются до крови.

Потом наступила тишина. Она оказалась в чистой комнате. На стене висела пустая рамка. Ни фото, ни текста. Только надпись:

"А теперь решай: кем ты хочешь быть – наконец-то самой собой или ещё немного кем-то другим?"

Рита села на пол. Воспоминания хлынули на нее, как будто кто-то открыл кран с мыслями. Она всегда была тенью на фоне подруг. Хотела понять, что даёт им силы. Хотела почувствовать, что ты нужна. Хотя бы один день… хотя бы одну жизнь…

– А если я сама не знаю, кто я? – подумала она. – Я всегда была как осень – красивая, но не до конца понятная. То ласковая, то холодная. Теперь мне дают жить в других временах года. И я понимаю: лучше быть собой, чем весной, которую все ждут.

Комната молчала. Только зеркало в углу медленно проявило её настоящее лицо. С заплаканными глазами. Чуть вздернутым носиком. И с такой больной, искренней тоской, которую нарочно не придумаешь.

– Вот это ты, – сказала комната. – Единственная, кто не притворяется.

Рита вернулась в город испуганной, но другой.

Она больше не завидовала. Это чувствовалось в её твёрдой походке и уверенном взгляде.

Иногда, когда человек перестаёт хотеть быть кем-то другим, мир начинает замечать его. Не того, кем он хочет казаться, а того, какой он есть. С пятнышком на платье, с волосами, выбившимися из хвоста, с мыслями, которые он не хочет скрывать.

Глава 4

Следующий: Кирилл Бойко. Желание: «Хочу, чтобы меня наконец-то поняли».

Он поднялся неуверенно, как будто под ногами не пол был, а лужа воды, которая вот-вот превратится в лёд. Щуплый, в потёртом свитере тёмно-синего цвета – такой же, как его настроение, – с волосами, спутанными, как провода от старого телефона. В руке он сжимал блокнот, исписанный до боли знакомыми каракулями, закрашенными так, будто пытался стереть из головы их смысл.

Дверь мягко захлопнулась. И тишина окутала его, густая и плотная, как одеяло, наброшенное на лицо. Она не просто окружала – она ощупывала, прислушивалась, пыталась разобраться в нём.

Он очутился в зале, где стены были прозрачны, как слёзы. За ними стояли люди – знакомые и незнакомые, те, кем он хотел быть, и те, кто его когда-то не заметил. У них были глаза, похожие на музейные экспонаты: смотрели, но не видели. Впрочем, иногда чей-то взгляд цеплялся за него – но никогда не задерживался. Он был фоном, чужой мыслью, случайным шумом.

– Добро пожаловать, – произнёс голос, будто бы живущий в воздухе. – Здесь все тебя слышат. Все видят. Все понимают.

Кирилл сделал шаг вперёд. Его мысли, которые он так долго держал внутри – смятые, неловкие, искренние, как первый снег – вдруг сами по себе вырвались наружу:

– Я просто хотел, чтобы хоть кто-то понял, что я не странный. Я просто… другой. Что я не молчу – я думаю. Что я не туплю – я обдумываю. Что я не избегаю людей – я берегу себя. От тех, кто всё равно не услышит.

Толпа за стеклом шевельнулась. Их лица начали меняться – чуть теплее, чуть ближе. Они кивали. Кто-то даже улыбался. Не издёвкой, не сочувствием – просто пониманием.

И впервые за долгое время Кирилл ощутил: он не один. Его действительно понимают. По-настоящему. Даже те, кто раньше над ним смеялся. Даже родители, которые вечно перебивали. Даже бывшая учительница литературы, которая написала в дневнике: «Замкнут, избегает общения». Теперь она стояла и аплодировала.

Но тут…

Всё пошло не так.

Он начал говорить больше. Без пауз. Без фильтров. Обиды, которые таились годами. Страхи, о которых никто не знал. Нелепые идеи. Зависть. Цинизм. Чужие тайны, подслушанные в метро. Неловкие фантазии. Тёмные мысли, которые он сам не смел признать.

Толпа за стеклом замерла. Лица стали жёстче. Кто-то отводил взгляд. Кто-то хмурился. А кто-то… просто исчез.

Голос снова заговорил – мягкий, но холодный:

– Ты хотел быть понятым? Так вот – ты понят. Весь. С ног до головы. Ты доволен?

Кирилл опустился на колени. Голова гудела, как будто кто-то забил её воспоминаниями, и теперь они давили изнутри.

– Я не… я не это имел в виду…

– Тогда скажи честно: ты хотел быть понятым – или хотел, чтобы тебя принимали, не зная тебя до конца?

Молчание повисло между ними, как паутина в углу комнаты.

Кирилл закрыл глаза. И прошептал:

– Хочу, чтобы я сам понял себя.

Стены исчезли. Толпа растворилась. Осталось только одно – зеркало. В нём отражался не мальчик-невидимка, не жертва, не мученик. Просто человек. Со страхами. С ошибками. Но живой. Настоящий.

Он встал. Неуверенно. Но без страха. Вышел. Без блокнота. Без маски. Только с одной новой тенью – уверенностью, прячущейся в уголках губ.

Глава 5

На табличке было написано:

«Валентина Шевченко. Желание: "Хочу, чтобы всё было под моим контролем"»

Она шла, как человек, идущий на переговоры, где знает каждый пункт договора. Каблуки цокали по полу, будто отсчитывали такт к победе. За плечами – двадцать лет безупречного карьерного пути, два развода и один ежедневник, в котором даже случайность была расписана по минутам.

Валентина не верила в магию. Она верила в порядок. Даже здесь. Даже сейчас.

Комната, в которую она вошла, казалась офисом, но не тем, где работают люди. Скорее, это был пульт управления. Белые стены, аккуратные столы, за каждым из которых сидели незнакомцы, ожидая её указаний.

– Добро пожаловать, Валентина, – раздался голос, будто исходящий из самого воздуха. – Здесь всё будет под твоим контролем. Абсолютно всё.

Она подошла к компьютеру. Экран вспыхнул, словно проснулся после долгого сна. Иконки вырастали одна за другой: «Погода», «Чужие мысли», «Судьбы близких», «Мировые события», «Пробки», «Болезни», «Решения других людей», «Мужское восхищение»… и ещё десятки, чьи названия она не ожидала увидеть.

– Всё? – усмехнулась она. – Даже это?

– Да. Просто нажимай.

Валентина начала осторожно. Поменяла прогноз дождя на солнце – и дождь действительно исчез. Нажала на имя бывшего, который не звонил месяц – и он тут же позвонил, извиняясь. Заблокировала ссору между дочерью и мужем. Убрала пробки с дороги. Остановила падение мужчины в парке. Вернула старика с того света. Спасла кота, сбитого машиной.

Она чувствовала, как мир становится мягче. Податливее. Как тесто, которое можно вымесить заново.

– Это великолепно… – прошептала она.

– Это клетка, – прозвучало в ответ, как будто кто-то ждал её слов.

– Что?

Она обернулась. Все за столами сидели неподвижно. Не дышали. Не моргали. Только смотрели на неё. Без зрачков. Без желаний. Без жизни.

– Они… они всё ещё люди?

– Нет, – сказал голос. – Теперь они – твои решения. Ничего больше.

На экране мигнула новая иконка: «Ты сама».

Валентина нажала.

И комната вокруг неё сжалась. Стены потянулись внутрь, как ластик, стирающий ошибку. Воздух стал густым, почти вязким. Отражение в зеркале стало другим. Меньшим. Хрупким. Как будто весь её контроль оказался всего лишь маской, которая треснула от одного прикосновения к истине.

– Когда ты контролируешь всё, – голос стал почти ласковым, – ты не живёшь. Ты командуешь. А живут те, у кого есть право ошибиться. У тебя такого права нет.

Валентина заплакала. Не потому, что было больно. И не потому, что она жалела о чём-то. Просто потому, что впервые осознала: быть богиней – значит быть одинокой. Даже среди тех, кто слушается.

Когда она вернулась, платье было мятым, каблуки больше не цокали, а лицо лишилось всех следов макияжа. Будто вся её броня осталась там, за стеклом.

И больше она не перебивала людей в разговоре. Даже Максима.

– Ты ведь тоже хотел понять всё до конца? – спросила она его тихо.

– Не всё, – ответил он, не поднимая глаз. – Только то, что не даёт мне спать.

Они оба замолчали. И впервые – просто сидели рядом. Без контроля. Без плана. Без уверенности. Просто были.

Глава 6

На табличке молодого человека дрожал жирный маркер:

«Даниил "Дэн" Седых. Желание: "Хочу, чтобы меня наконец-то оценили по достоинству"»

– Ну чо, поехали, – пробормотал он, закатывая глаза и заходя в комнату с тем видом, с каким обычно заходят в караоке-бар: чуть пьяно, самоуверенно и без малейшей подготовки.

Дэн был из тех, кто привык быть на виду, даже если вокруг не было никого, кроме отражения в окне. Яркие неоновые кроссовки, футболка с надписью «VSE POFIG», нарочито растрёпанные волосы и постоянная лёгкая улыбка на губах – как у того, кто знает шутку, но забыл, почему она смешная.

Комната встретила его темнотой.

Не уютной, киношной – а глухой, как в кинотеатре, где никто не хлопает.

– Э, але? Есть кто живой? – крикнул он в темноту.

Тишина.

И вдруг вспыхнул свет.

Он стоял на сцене. Огромной. Яркой. Перед ним – сотни лиц. Все смотрят только на него. Ни один взгляд не отведён, ни одна рука не держит телефон.

– Даниил Седых! – донёсся голос сверху. – Финалист Конкурса. Гений, душа компании, недооценённый клоун. Сегодня у тебя есть шанс показать всем, на что ты способен.

Занавес ушёл вверх. Свет ударил в лицо, будто пытался вскрыть ему череп. И шоу началось.

Дэн шутил, как умеет. Прыгал, танцевал, кривлялся, комично изображал преподавателей, начальников, бывших. Рассказывал про школу, где был «тем, кого все знали, но никто не вспоминал после выпуска». Про жизнь, в которой он делал себя смешным, чтобы никто не заподозрил, как он боится. Про то, как мама говорила: «Лишь бы не вертелся под ногами».

Зрители хохотали. Смеялись до слёз. Овации. Фанфары. Цветы.

Но в какой-то момент всё изменилось.

Он начал говорить правду, против своей воли.

– Я всегда думал, что если я буду смешным, меня полюбят. Если я буду удобным, меня оставят в покое. Если я буду весёлым… никто не заметит, как мне страшно.

Зал затих. Не как перед аплодисментами. Как перед тем, как тебя разлюбят. Или просто забудут.

Улыбки исчезли, как музыка в лифте, когда кто-то нажал аварийную кнопку. Кто-то отводил взгляд. Кто-то морщился. Кто-то уже уходил.

И Дэн понял: это не зрители. Это были его собственные маски. Его разные «я». Весёлые. Испуганные. Жалкие. Агрессивные. Все те, кем он когда-то притворялся. И теперь они смотрели на него – с жалостью.

– Ты ведь хотел, чтобы тебя оценили, – сказал голос. – Вот, смотри, все твои облики. Они пришли на твоё выступление. Но тебе всё равно одиноко, да?

Он закрыл лицо руками, будто пытаясь скрыть не слёзы, а самого себя. Шутки умерли. Осталась только правда, которую он так долго боялся произнести.

– Хочу… чтобы кто-то видел меня без них… И всё равно не отворачивался…

Темнота вернулась. Сцена исчезла. Осталась только пустая комната с одним зеркалом.

В отражении был он. Без грима. Без кривляний. Без приколов. Усталый парень лет тридцати, который слишком долго носил чужие лица.

Когда он вернулся, от его клоунской бравады не осталось почти ничего. Только футболка и потускневшие неоновые кроссовки. Он сел рядом с Максимом и Валей, и, не поднимая глаз, прошептал:

– Это не конкурс. Это экзекуция.

– Нет, – тихо ответила Валя. – Это возможность.

– Возможность для чего? – спросил он.

Максим посмотрел на них обоих.

– Для того, чтобы выйти отсюда другим. Или не выйти вообще.

Они замолчали. Трое, впервые не играющие роли. Не доказывающие что-то с пеной у рта. Просто… живые.

Глава 7

Максим не сразу заметил перемены.

Сначала – еле уловимая дрожь в стенах, будто город затаил дыхание. Потом – тень, пробежавшая по лицу Данила, когда тот посмотрел в сторону двери вагона, из которой обычно выходили участники. Как будто он что-то понял, но побоялся озвучить.

А потом исчезла Алёна, темноволосая девушка лет тридцати, в белом сарафане

Просто… не вернулась. Прошло больше часа. Обычно участник возвращался максимум через двадцать минут – кто потухший, кто ошеломлённый, кто с искрами в глазах. А тут – ничего. Ни предупреждения, ни звука, ни даже смены таблички. И только имя светилось на корпусе вагона, как надпись на старом письме – нежное, почти забытое, но всё ещё прикреплённое к реальности. Имя было. А ее – нет.

Максим наблюдал за этой надписью и чувствовал, как внутри сгущается тревога. Она не имела запаха, не имела формы, но подползала медленно, как вода под дверь.

Он взглянул на остальных. Валентина грызла ноготь – не по привычке, а бессознательно. Дэн щёлкал жвачкой, но движения его стали механическими. Иногда он шептал что-то себе под нос, но фразы были обрывками, не законченными мыслями, а скорее попытками заговорить страх.

– Здесь всё не так, как должно быть, – пробормотал он. – Это уже не конкурс. Это…

Но договорить он не успел.

Сзади раздался шорох..

Все повернулись на звук. Но это был не участник. Это была Она. Впервые.

Женщина в чёрном. Не «администратор», не «ведущая». Просто она. Словно вырезанная из тьмы – высокая, бледная, с глазами цвета замёрзшего озера. Волосы – как угольный пепел, струились по плечам, не шелохнувшись от движения. Она шла, будто не касалась пола.

Все замерли. Даже воздух не дышал.

– Прошу прощения за задержку, – её голос был таким, словно его вырезали из листа бумаги – один тон, одна глубина, ни капли тепла. – Алёна… не будет продолжать.

Тишина легла плотно, как саван. Никто не осмелился задать вопрос. Но Валентина всё-таки встала. Медленно. Словно каждый шаг был переходом через реку.

– Что значит – не будет? – Ее голос дрожал. – Она в порядке?

Женщина посмотрела так, будто решала: стоит ли отвечать человеку, который ещё не готов услышать правду.

– В каком-то смысле.

И ушла.

Когда она скрылась за поворотом, Максим встал и подошёл к стене здания. Она была ровной, белой. Но он видел – еле заметные трещинки. Как в фарфоре. Как будто здание… стареет. Или ломается. Или система даёт сбой.

– Нам не сказали главного, – произнёс он. – Что будет, если желание разобьёт тебя насмерть. Что будет, если ты останешься здесь. По-настоящему.

Валентина шепнула, почти про себя:

– Думаешь, мы тут навсегда?

Слово «навсегда» повисло между ними, как незаконченная песня. Начало есть. А вот конца – нет.

– Я думаю, что нас не проверяют, – сказал Максим. – Нас сортируют. По степени нужности. По цене, которую мы согласны заплатить. По тому, сколько можно потерять, прежде чем перестать быть собой.

Тишина снова накрыла перрон. Только трещинка в стене медленно ползла вверх. Мелкий разлом, будто сам мир начал рваться на части.

Следующей значилась Зоя.

Рыжая женщина в джинсах, сидевшая в уголке. Она не поднимала головы. Казалось, она знает, что это не её очередь.

И тут раздался голос.

Где-то внутри, где-то вне – невозможно понять, откуда он доносился.

– Следующий идёт не по очереди.

Имя Зои мгновенно исчезло с таблички перед входом. Просто так. Как будто её стёрли ластиком, которого не должно существовать.

Правила начали меняться.

А может, их никогда и не было.

Глава 8

Илья не помнил, как оказался здесь.

Он точно не входил в эту дверь. Не подписывал ничего. И уж точно не загадывал желаний.

Тем не менее, он стоял в зале с серыми стенами, будто выточенными из старого льда, и щурился, будто только что вышел из темноты. Высокий, немного угловатый, с растрёпанными волосами и выражением лица, будто его жизнь только что перепутала адрес. На футболке было написано: «Я здесь случайно». Он не выбирал надпись. Просто нашёл её уже на себе.

– Что за… – пробормотал он, – Это квест? Я не записывался. Это точно не лазертаг?

Воздух не ответил. В зале царила пустота, которая давила, как первый удар зимы. Не было ни ведущих, ни камер, ни даже тех странных людей в сером. Только одна дверь. Слепая. Закрытая. Как магазин в нерабочее время.

– Ну ладно, – пожал плечами Илья. – Раз уж я тут…

Он толкнул дверь.

И оказался снова в том же зале.

Сделал шаг назад – снова тот же зал. Попробовал зайти с другой стороны – вернулся туда, откуда начал. Будто кто-то скопировал одно и то же помещение десять раз, чтобы сэкономить время.

– Эй! – крикнул он. – Это какой-то баг! Алло! Кто-нибудь!

И в этот раз ему ответили.

Голос пришёл не откуда-то сверху или из-за угла – а словно прямо из стены, будто она слушала всё это время.

– Ты здесь по ошибке.

Из тени вышел человек. Или не человек. Его одежда была чёрной, но не потому, что так задумано – скорее потому, что свет просто не хотел к ней прикасаться. На лице – маска из бумаги, покрытой трещинами. А на лбу – чёткая надпись, будто выжженная: НЕУДАЧА.

– Что?.. Кто ты?

– Наблюдатель, – произнёс тот голосом, лишённым интонации. – Ты не должен был пройти.

– Пройти куда?

– Сюда. В Конкурс. Ошибки случаются. Иногда суетливые желания тянут за собой тех, кто их не просил. Твоя дверь ведёт в пустоту. Она не открывается. Она исчезает.

– Я… Я не просил ничего! – воскликнул Илья. – Я просто хотел, чтобы всё остановилось! Хотел выйти из этой гонки, из дел, тревог, планов… Хотел хотя бы минуту просто выдохнуть.

Наблюдатель посмотрел на него долго. Так, как смотрят на тех, кто ещё не понял, что уже выбрал свой путь.

– Вот и вышел, – сказал он. – За пределы.

Стены зала медленно начали исчезать. Сначала края, потом центр. Город вокруг тоже стирался, как картинка, которую кто-то решительно стёр ластиком времени. Осталась только тишина – плотная, почти жидкая. И Илья внутри неё.

Он сделал шаг. Или попытался сделать.

Его тело стало легче воздуха. Не исчезло. Просто… больше не существовало в прежнем смысле.

Последним, что он услышал, был шёпот:

«Ты здесь не по правилам».

Глава 9

Максим проснулся от ощущения, будто в его грудную клетку кто-то аккуратно вставил стеклянную банку с пчёлами. Всё было тихо, но гудение – невидимое, внутреннее – сводило с ума.

Комната не изменилась – формально. Но будто сдвинулась на несколько миллиметров в сторону реальности, которую никто не просил. Окно по-прежнему было зашторено, но по краям занавеса сквозило слабым серо-фиолетовым светом, напоминающим гниющую лаванду. Пыль висела в воздухе, как замершие в прыжке мысли, забытые кем-то другим. В углу лежала шахматная доска, расставленная на середину партии. У чёрных – три короля. Белые отсутствовали вовсе.

Новая деталь бросалась в глаза – металлическая табуретка, которой раньше точно не было. Её ножки оставили едва заметные царапины на полу, как если бы она волоком пришла сама. На ней – экран. Ни шнуров, ни источника питания. Просто светящийся прямоугольник, словно вырезанный из чьей-то памяти.

Экран ожил. Тихо. Почти извиняясь.

На нём – комната. Но пустая. И только звук – неуловимый, словно старое радио пытается настроиться на станцию, давно не вещающую. Потом появилась сцена: девушка. Зоя. Она стояла в луче мягкого солнца. Руки дрожали. В них – чашка с чем-то горячим. За спиной – семья. Мужчина, ребёнок, запах яичницы, детского крема и мандаринов. Всё настоящее. Настолько настоящее, что начинало казаться ненастоящим.

Слишком красиво, чтобы быть реальностью. Слишком правдоподобно, чтобы быть ложью. Максим чувствовал, как внутри что-то болезненно сжимается – не от страха, а от осознания, что он знает эту картину. Но не помнит откуда.

Экран дёрнулся.

Новый кадр: стены, исписанные языками, которые казались одновременно древними и ещё не изобретёнными. Среди них – книга. Она не лежала, а стояла, как будто ждала. Не пыльная и не новая. Она выглядела так, как будто её собрали вчера из частей, найденных в человеческих снах. Обложка была матовой, покрытой чем-то, что можно было бы принять за кожу. В центре – круг или колесо. Не просто изображение, а выемка, глубокая, будто выжженная.

Экран щёлкнул. Исчез. Воздух стал тише.

Максим медленно встал. Дверь, всегда запертая, приоткрылась сама, с шелестом, как если бы кто-то шептал изнутри древесины. Он шагнул в коридор.

Стены дышали. Не как живые. А как воспоминания, которые пытались вернуться обратно в голову. В одном месте Максим заметил рисунок: силуэт человека, стоящего у двери. Вместо лица – пустота. Ни глаз, ни рта – только круг.

Свет был тусклым, но не мёртвым. Он походил на освещение в музее, где каждая деталь важна и указывает на смысл, который ещё не расшифровали. На потолке крутилась тонкая прозрачная сфера – не лампа, не камера, просто… наблюдающее что-то.

В конце коридора – комната. Тоже знакомая. И всё же новая. Посреди неё – кресло, будто вырезанное из теней. В нём – женщина в чёрном. Её лицо было скрыто, но вокруг головы свисали нити – не волосы, а что-то вроде проводов, медленно сочившихся чёрным дымом.

– Ты видел, – сказала она. Голос – будто два стекла скребутся друг о друга. – Не все это переживают.

– Книгу, – сказал он. – Я видел её.

– Она бывает только тогда, когда кто-то готов заплатить за знание тем, что считает собой. Ты не участник, Максим. Ты – рецидив.

Он попытался что-то сказать, но во рту было чувство, будто язык стал из фольги. Она встала. В её руке возникла карточка – серая, как пепел с чужого костра.

– Мы не наказываем. Мы отображаем. Своё ты уже выбрал. Но выбор повторяется – всегда. Потому что никто из вас не верит, что это всерьёз.

– Я… был здесь раньше?

– Ты не ушёл. Просто забыл. Как многие из вас. Но ты уже знаешь, что это не игра. И не урок.

Она протянула карточку. На ней медленно проступали слова. Не выжженные – написанные чем-то вроде чернил, но они двигались. Как будто фраза дышала.

«Ты здесь, потому что сам это выбрал».

Максим взял карточку. Она была неожиданно тёплой. От неё пахло морем, которого он никогда не видел, но почему-то узнал.

За его спиной, где не было окна, кто-то прошептал:

– Осталось трое. Но один не пройдёт. И это не ты. Пока что.

Он не обернулся. Не потому, что боялся. Потому что вдруг понял: истинная память – это не то, что ты хранишь, а то, что от тебя прячут.

Глава 10

Она появилась в комнате не с шумом, а с паузой. Будто кто-то вырезал секунду из времени и вставил её туда, где прежде было пусто.

Маленькая, худенькая, будто склеенная из теней и морщинистых листов старых сказок. Глаза – выцветшее небо перед грозой. Необъяснимо мудрые. На ковре под ее ногами узоры дышали – как будто сами решали, как выглядеть в следующий миг. В руках у девушки были ножницы. Те самые, портновские, массивные, чуть больше её предплечья, с ручками в форме крыльев.

Никто не дал ей задания. И всё же она знала, зачем пришла.

– Я – Мира, – произнесла она, не двигая губами. Её голос звучал так, как будто говорила тишина.

Максим не понял, было ли имя её или то, что она несёт.

Комната, куда её поместили, больше походила на художественную мастерскую, оставленную в спешке. Мольберт с наполовину стёртой картиной. Стены, покрытые обрывками страниц. Некоторые были пустыми, на других – рисунки детей: дома без окон, лица без глаз, круги, круги, круги. Один был вырезан, словно кто-то вырвал его ногтями.

В углу стояло кресло, обитое тканью, на которой проступали слова. Максим читал их раньше. Они были на стенах другого места. "Не бойся – это уже было." Или "Того, кто ищет ответ, ждёт он сам."

Мира обошла комнату, не касаясь ни одного предмета. Только воздух шевелился от её движения – как от приближения грозы, которую никто не заказывал.

Она подошла к зеркалу с трещиной, идущей как молния от правого края к левому глазу. В отражении её не было. Только комната. И ножницы. Крупным планом.

– Я не хочу быть, – прошептала она. – Я была ошибкой… Или обещанием, которое не сдержали.

Она повернулась к стене, где на гвозде висела нить. Тонкая, почти невидимая. Словно сделанная из света, проходящего сквозь ресницы. Она подняла ножницы.

– Это не испытание. Это – отсрочка.

Щёлк.

Нить упала, но не исчезла. Она зажглась в воздухе, как вспышка старой камеры, и превратилась в слово. Одно.

"Никогда".

Мира повернулась к пустому креслу. Села. Зажала ножницы на коленях, как скрипку. И замерла.

Тогда появилась Женщина в Чёрном. Не из-за двери – из угла, где раньше была стена. Она подошла бесшумно, как мысль, от которой всё равно не спрячешься.

– Ты помнишь, зачем пришла?

– Я не пришла. Меня вычеркнули. Я осталась в промежутке.

– Это тоже выбор, – сказала Женщина.

Мира посмотрела на неё с тоской, будто на мать, которую не могла вспомнить.

– Если я не пройду, что будет с ними?

– Те, кто не рождается, живут в тенях. Некоторые становятся голосами. Другие – окнами.

– А я?

– Ты – ножницы.

Мира кивнула. Без страха. Как будто знала это всегда.

Женщина в Чёрном положила ей на колени второй предмет – камень, чёрный, отполированный до зеркала. В нём плясал огонь, но не пламя – скорее отголосок боли, которую не успели почувствовать.

– Тебе решать, кого отсечь, – сказала она. – Или что. Вопрос – не в жизни. В продолжении.

Мира закрыла глаза. Комната затихла. Максим наблюдал снаружи – он не понимал, как здесь оказался. Но чувствовал: это не случайность. Это последствие. Он стал свидетелем того, что не должен был видеть.

В последний момент он заметил на стене новую деталь. Кто-то мелом нарисовал круг. Внутри – крест. А рядом подпись: "Смотри в центр. Всё остальное – ложь."

Он закрыл глаза. Когда открыл – Мира исчезла. Комната снова была пуста. Лишь ножницы лежали на полу, аккуратно сомкнутые. А на кресле – карточка. Её цвет был не белым и не серым.

Он был зеркальным.

Глава 11

Максим не сразу заметил, что за ним кто-то идёт.

Сначала – шаги, будто эхо собственных. Потом – тишина, слишком осознанная, как после выключенного радио, когда уши всё ещё по привычке ищут звук. Он обернулся – никого. Но спина чесалась точно там, где, по ощущениям, на него смотрели.

Коридоры Конкурса перестраивались – это он уже знал. Как дыхание живого существа во сне: стены сдвигались, арки исчезали, новые двери появлялись там, где минуту назад была пустота. Он свернул за угол и резко остановился.

– Э, погоди, – раздалось позади.

Парень в пыльной рубашке и с растрёпанными волосами, похожий на художника, который вышел из сна, но забыл, зачем. Под правым глазом – маленький шрам. На лбу – усталость, как будто он тащил целую жизнь на поводке, и та тащилась, упираясь.

– Ты… ты же Максим, да? – спросил он, почесав затылок. – Я – ну, Влад. Меня сюда тоже… э, прислали.

Максим кивнул. Рука сжалась в кармане – карточки там не было, но рефлекс остался.

– Ага. И как тебе?

– Странно. Всё странно. Как будто… как будто ты ждёшь, что проснёшься, но не просыпаешься, понял? – Влад чуть вскинул брови и усмехнулся. – А вообще я думал, это… ну, прикол. Пока бабушка не позвала. Она умерла, между прочим, шесть лет назад.

Максим задержал дыхание. Что-то при слове "бабушка" дрогнуло внутри, как старая нотная струна.

– И что, сказала идти сюда?

– Типа того. Сказала, мол, "не тяни, ты и так всегда опаздывал", ха. Ну, в общем…

Он замолчал. В кармане у него что-то щёлкнуло – похоже, зажигалка. Но он не закурил.

– Слушай, а вот… эта девочка. Маленькая. С ножницами. Видел?

Максим резко обернулся. Его лицо будто вытянулось изнутри. Взгляд стал тяжёлым, как дверь без ручки.

– Видел, – тихо сказал он.

– И что?..

– Она знала, зачем пришла. – Максим замолчал. – А вот я не уверен, что знаю.

Влад покачал головой.

– Да не, ну… понятно, что тут фиг поймёшь. Я вообще, честно, думал, это что-то вроде… теста. Типа, пройди и получишь там, не знаю, новую жизнь, бесплатный кофе и смысл бытия в придачу.

Он засмеялся, но слишком резко. Смех прервался икотой.

Максим смотрел в глаза Влада и чувствовал: тот знает больше, чем говорит. Знает, но боится сказать, как будто правда может сломать их обоих. В этом человеке было что-то слишком живое для Конкурса. Как будто он сюда не вписан. Или, наоборот, слишком вписан, чтобы быть заметным.

– Ты знаешь, как отсюда выйти?

– Э… ну… неа. То есть… может, кто-то знает, но… я ж не спрашивал. И вообще, я пока не тороплюсь. Тут… интересно. Ну, в каком-то смысле.

Он посмотрел в потолок, прищурился. Потом вдруг подошёл к стене и провёл по ней ладонью. Краска под пальцами сменила цвет – с серой на багрово-синюю, будто след крови на льду.

– А ты знаешь про Школу? – вдруг спросил он, не глядя.

Максим чуть вздрогнул.

– Про какую?

– Ну, не знаю точно… Тут одна баба говорила, что раньше был шанс попасть туда, если тебе… короче, Белую карточку дают. Не вот эту, не от Конкурса. Другая. Типа, если получишь – можешь начать всё сначала. Понял?

Он наконец повернулся к Максиму, но взгляд был куда-то в сторону. Как у тех, кто много чего знает, но не хочет вспоминать.

– А ты? – спросил Максим. – Ты ждал?

Влад пожал плечами, развёл руками.

– Ну, типа… я-то думал, мне дадут. Я даже, ну… был момент один. Но потом не дождался. И теперь, вуаля, тут. Видимо, не вышло. Или вышло – но вот так.

На этом он смолк. Они стояли молча, и только где-то вдали звякнули ножницы. Или показалось.

Максим смотрел на него и вдруг понял: Влад не сказал главного. Он что-то знал. И знал, что не скажет.

– А ты зачем здесь?

Максим не ответил сразу. Сначала медленно, как будто сам себе, прошептал:

– Я думал, я просто… попал. А теперь боюсь, что сам пришёл.

Влад усмехнулся, но глаза остались серьёзными.

– Добро пожаловать в клуб, брат. Сюда никто не приходит случайно. Даже если думает, что случайно.

Он протянул руку. Максим пожал её. Тепло. Слишком живо.

В этот момент с потолка упала белая ниточка. Прямо между ними. Без звука.

Максим поднял глаза. А там – ни потолка, ни лампы. Только небо. Или иллюзия неба. Медленно темнеющее, как синяк после удара.

Глава 12

Шаман Баир появился не сразу. Не как участник. Не как случайный прохожий. Он просто… встал, и пространство вокруг сдвинулось, будто само решило: "Ну, пришёл – так пришёл". Воздух стал плотнее, как перед дождём, а тишина – гуще.

Он стоял посреди пустой платформы, бурят лет шестидесяти, с мудрыми глазами и обветренным лицом. За его спиной – деревянный посох, обмотанный тонкими кожаными ремешками, на которых висели бубенчики. Те, что должны были звенеть, когда духи рядом. Они молчали. Значит, духи были далеко.

– Ага… Так, значит, вот где… – пробормотал он, глядя вперёд. – Хитро придумано, однако.

Платформа не отвечала. Только вывеска над пустым входом мигнула. Надпись появилась, как царапина на стекле: "Баир. Желание:" И всё. Ничего. Даже двоеточие было лишним.

Баир усмехнулся:

– Не поняли вы, да? Или поняли… да не туда смотрите.

Он прошёл внутрь. Вагон принял его, как дом, который тебе не рад, но и не может выгнать. Стены – гладкие, лишённые деталей. Пол – тёплый, без тени. Свет – слишком белый, чтобы быть настоящим.

Баир прошёл вперёд. Сел.

И ничего не случилось.

Он ждал. Минуту, две, семь. Потом встал, положил посох рядом и сказал вслух:

– Ну давай. Раз уж привели. Покажись.

И тогда Голос заговорил. Не из-за стены, не из-под пола – отовсюду. Он не имел окраса, но звучал, как шаг по тонкому льду. Скользкий, но с хрустом внутри.

– Ты… не желал.

– Желал, – спокойно ответил Баир. – Только не того, что тут по списку, ага.

– Ты нарушил.

– Я пришёл. Это не нарушение, это… выбор. Как у любого.

Пауза. Долгая. Пульсирующая.

– Ты ищешь то, что не должно быть найдено.

Баир достал из-за пазухи небольшой кожаный мешочек. Развязал. Внутри был пепел. Он сыпанул горсть на пол. Пепел не упал – остался висеть, как пыль во сне.

– Я видел книгу. Раз. В трансе. Когда ученик мой… застрял. Полпути туда, полпути обратно. Я пошёл следом. Видел. Там был круг. Не чёрный, не светлый. Просто – круг. И слово. Не понял. Вроде бурятский язык, но какой-то чужой. Сердце дрогнуло.

Голос стал жёстче. Ближе.

– Харангуин Хулган не для желающих! Он для готовых! А ты пришёл использовать!

Баир засмеялся. Как старик, который вспомнил, что сам когда-то был глуп.

– Использовать?.. Ага. Да не дурак я. Я пришёл посмотреть. Узнать. Если покажете. А если нет – уйду. Никого не трону.

Молчание. На этот раз совсем другое. Тяжёлое. Как перед землетрясением.

– Кто прочтёт его – не забудет. Даже если умер. Даже если… не был.

– Я не боюсь. Умирать тоже ведь надо учиться. Только не хочу – зря.

– Тогда плати.

Баир кивнул.

– Я и так платил, однако. И вот… – он достал черепаший панцирь, древний, блестящий, с выжженными знаками. – Это для вас. Память. За вход. За молчание. За то, что я не сказал другим правду про вас, ага.

И тут пространство содрогнулось от звука Голоса, резко ставшего громким, почти истеричным.

– Убери это!!!

Но шаман уже положил панцирь на пол. Склонился. Шепнул что-то на языке, который редко звучал даже в степи.

Когда он выпрямился – его уже не было. Ни Баира, ни посоха, ни пепла. Только панцирь остался, и пустота вокруг него как будто… опасалась подходить ближе.

Позже, когда Максим зайдёт в этот вагон – он ничего не найдёт. Только пыль. И панцирь. А на том, что было полом, выжженная фраза. Почти незаметная.

"Смотри – не хватай".

И никого больше не будет, кто помнит Баира. Ни в списках. Ни в памяти системы. Как будто его вообще не было.

Как будто Конкурс решил: слишком многое он понял. Лучше его вычеркнуть.

Глава 13

Максим стоял, как вкопанный. Белая ниточка, упавшая между ним и Владом, не исчезла. Наоборот. Она…

Она шевельнулась.

Сначала медленно, будто дышала. Потом потянулась вниз, коснулась пола – и поползла, тонкая, почти невесомая, оставляя за собой след, как улитка из света. Скользила по полу в сторону дальнего коридора, где воздух казался гуще, чем должен быть.

Влад сглотнул. Неловко поправил рукав, почесал шею. Его голос дрогнул:

– Ну это, эээ… нормально, да?

Максим только мотнул головой. Медленно, будто шея сопротивлялась.

– Нормально здесь было на третьей минуте… Потом – уже так.

Ниточка исчезала за поворотом. И вот что-то внутри, в груди, в старой трещине посреди разума – тянуло за ней. Не ногами, не волей. Просто было понятно: надо.

Влад вздохнул. Слишком громко.

– Ну… типа… если мы за ней пойдём, это ж не совсем тупо? Да?

Максим посмотрел на него.

– Совсем тупо – остаться.

И пошёл.

Коридор вёл вниз, хотя ступеней не было. Просто ощущение, что каждый шаг глубже. Тепло уходило из воздуха. Запахи исчезли. Оставался только звук шагов. И ниточка, впереди. Она не спешила.

Влад бубнил сзади:

– Слушай, Макс, а ты вот… ты же не… типа, ты же не думал, что мы кого-то встретим? Или… что это вообще ведёт к кому-то, а не, ну, в какую-нибудь дыру, где всё закончится…

Максим не оборачивался.

– Если дыра – значит, так надо. Если кто-то – тоже. Просто иди.

Влад кивнул, будто кто-то мог это видеть. Руки в карманы, плечи вперёд. Шёл, как человек, который пытается отговорить сам себя шёпотом и сам себя не слушает.

Помещение было… старое. Нет, не так. Оно было забытое. Пространство, от которого отказались. Как от писем без адреса. Было темно, но не совсем: из углов сочилось что-то вроде свечения – то ли фосфор, то ли память.

На стенах – знаки. Сначала они казались рисунками. Потом – надписями. Потом – ранами. Будто нанесенными когтями. Или… ножницами. Будто кто-то пытался вырезать себя наружу.

Максим подошёл ближе. Коснулся.

– Это… не просто символы.

Влад хмыкнул:

– Угу, это типа… ну как в хоррорах. Надписи в подвале. Только здесь – как будто их делали те, кого уже нет.

– Или кто-то ещё есть, – сказал Максим.

Посередине комнаты они увидели стол. Невысокий, покрытый пылью, бумагами, папками. Всё жёлтое, ломкое. Но тексты… тексты были свежие. Как будто кто-то печатал их только что.

Максим взял первую. На обложке имя: МИРА. Ни фамилии, ни даты. Только короткая характеристика: «Отрезала. Осталась. Решение – автономное».

Он взял следующую. ЗОЯ. Строка: «Выведена из списка. Условие прервано. След – в остаточной реальности».

Третья: СТЕПАН СОКОЛОВ. Максиму показалось, что где-то внутри щёлкнуло что-то. Он не знал, откуда это имя. Или знал. Строка: «Переход возможен. Уровень допущения – нестабилен. Отпущен».

Четвёртая. Она лежала отдельно. Имя на ней было знакомым. До боли. До отвращения. До смеха, от которого хочется орать.

МАКСИМ ПОТАПОВ.

А дата…

2015 год.

Максим уронил папку. Бумаги высыпались, как внутренности. Он отступил. Влад шагнул вперёд, но потом остановился.

– Э-э, Макс?.. Ты… это ж… может, совпадение?.. Там фамилия может не… – он замолчал. Губы его продолжали шевелиться, но слов не было.

Максим вдруг сел прямо на пол. Глаза его опустели, как выключенный телевизор. Он посмотрел на руки, на пальцы.

– Я уже был здесь. Я. Уже. Был. Здесь…

Он не закончил. Просто рухнул.

Тишина в голове сначала была как мёд. Потом – как лёд. Потом – как пустота. И посреди этой пустоты сидела девочка.

Мира.

Она сидела за столом, как на экзамене. Ножницы лежали перед ней. На столе – клубок нитей. Белых. Чёрных. Красных.

Она не смотрела на Максима. Только говорила:

– Узел. Видишь?

Максим хотел кивнуть, но не смог. Он был… в воздухе. Без тела.

– Кто-то должен… ну, – Мира вздохнула, как взрослая, которой не объяснишь. – Разрезать. Или все тут так и будут болтаться. Вечно. Понимаешь?

Она взяла ножницы. Но не подняла их. Только посмотрела в ту сторону, где был он.

– Это не про героизм. Это – про выбор. Не обязательно ты. Но кто-то. Иначе – не выйдешь. Никто не выйдет.

Максим хотел спросить «как». Но в этот момент он очнулся.

Влад тряс его за плечо.

– Эй! Макс! Ты чё! Ты вырубился прям вообще! Блин… я думал, ну… что ты, короче, всё. Ты – хлоп, и типа, ну, не ты уже.

Максим сел. Глубоко вдохнул. Посмотрел на руки. Они дрожали.

– Я видел Мирy. Она… сказала про узел. Кто-то должен…

Он осёкся.

Влад отвернулся. Смотрел на стену. Долго. Потом сказал тихо:

– Ага. Про узел. Я тоже слышал. Когда-то.

Максим повернулся к нему.

– Когда?

Влад пожал плечами. Улыбнулся, слишком небрежно.

– Да фиг знает. Снится, может… или не снилось. Кто ж теперь разберёт…

Максим прищурился. Но не настаивал.

Влад уже отвернулся, ковыряя ногтем трещину в полу. Он знал что-то. Это было видно по спине – напряжённой, как у человека, который готовится убежать, если станет совсем плохо.

А ниточка – ниточка всё ещё лежала в проходе. Молчала. Не двигалась.

Как будто ждала нового шага.

Глава 14

Конкурс начал задыхаться.

Это чувствовалось в мелочах: таблички, что были как маяки на стенах, начали моргать. В темноте это выглядело, как будто кто-то шепчет азбукой Морзе, но без смысла. То имя вспыхнет и исчезнет. То цифры перепутаются. У кого-то было «№11», а стало «N0NE».

Воздух пах железом. Как после грозы, но без дождя. Пол дрожал. Не как землетрясение, а как ритм. Как будто город пытался дышать.

Максим стоял у выхода из зала с досье. Рядом с ним стоял Влад. Он что-то шептал. То себе, то Максиму. Слова были как сор, липли к сознанию и не давали понять, о чём идет речь.

– Влад…

Тот не обернулся.

– А, да?.. Ну, это… я тут. Просто думаю.

– О чём ты думаешь?

Плечи Влада дёрнулись. Как будто его подрезали в слове.

– Не. Неважно. Забей. Это, типа… ощущения такие. Бывает.

Максим хотел сказать ещё что-то, но…

Вдруг раздался голос. Женщина в чёрном. Но не совсем она. Голос звучал с эхом, с чужой тенью. Как будто кто-то говорил через неё, спотыкаясь о слова.

– Все… участн… обнов… Произошло… искажение.

В коридоре вспыхнул свет. Рваный, как лоскутное одеяло, сшитое из молний. На мгновение стены перестали быть стенами. Они стали… экраном. Или зеркалом. Или ничем.

Влад схватился за голову:

– Ох, мать твою. Вот. Вот оно.

Максим подбежал.

– Что? Что ты видишь?

Влад медленно поднял лицо. Оно побелело. В глазах – ни страха, ни боли. Только что-то похожее на узнавание. На воспоминание, которое не должно было вернуться.

– Я… был. Уже. Там.

– Где?

– Не здесь. Не в Конкурсе. В другом… месте. В школе. С карточкой. Белой. На ладони. Такая простая, без текста. Но в ней было всё. Всё. Понимаешь?..

Максим сглотнул. Слова больше не помогали.

– Ты был в… эээ… Школе?

Влад не ответил. Только отвернулся, как будто сам себя увидел и не смог простить.

– Был. Наверное. Или… почти. Я стоял перед дверью. Там был мужик – Хромов, кажется. Он спросил, уверен ли я. Я сказал… я сказал «нет». Я отказался. Вернулся. Дурак…

Он уселся прямо на пол. Сгорбился. Его руки были сцеплены, а губы дрожали.

– А я думал, это просто, типа… шанс. Один из. Оказывается – билет. Один. В один конец. А я…

Максим положил ладонь ему на плечо. Слишком поздно, слишком мягко.

– Почему ты отказался?

Влад сжал челюсть. Молчит.

– Я не готов был… быть тем, кто я есть. Вон оно чё. Я хотел – быть как все. А Школа – она ж не про это. Там либо ты настоящий… либо тебя нет.

Где-то за стеной раздался грохот. Как будто кто-то сдвинул гигантский стол.

Система опять сбилась.

И тут табличка над входом мигнула – и написала: ПАНЦИРЬ АКТИВЕН.

Максим вздрогнул.

– Панцирь из вагона! "Смотри – не хватай".

Он выхватил из рюкзака черепаший панцирь. Тот дрожал. Еле слышно, как телефон в тихом режиме. А в центре появилось слово, выгравированное светом: ОТКРЫТО.

Влад ахнул:

– Не смотри! Не хватай, Макс! Он же… он же предупреждал. Это не предмет. Это… ну, я не знаю, но точно не вещь.

Максим не слушал. Панцирь тянул. Он приложил руку – не брал, просто коснулся.

Из панциря вырвался свет – тугой, как жгут, золотой и мрачный одновременно. Внутри него мелькали слова. Нет, не слова. Команды. Как будто это была консоль, пульт дистанционного управления. И фраза в воздухе:

"ЕСЛИ ПОСМОТРИШЬ – ПОЙМЁШЬ. ЕСЛИ ХВАТАНЁШЬ – СТАНЕШЬ".

Влад отшатнулся:

– Брось его, Макс. Пожалуйста. Он… он не про выход. Он про центр. А центр – это ядро. А ядро… ядро ломает всё. Понимаешь?

– Ты слишком хорошо говоришь, – тихо сказал Максим. – Ты знаешь больше. Почему?

Влад замер. Опустил глаза. Покачал головой.

– Я… я должен был забыть. Но сбои… сбои открывают старое. То, что вырезали. То, что было в нас.

Максим резко поднялся:

– Ты был не просто участником. Ты был с другой стороны. Ты был внутри.

Влад не успел ответить.

С потолка сползла женщина в чёрном. Как паук. Как мысль. Глаза её сверкали серебром. Но голос… голос всё ещё был двойной.

– Не тр…РАТЬ… ОН… системы…

Слова шли с перебоями. Как электричество по ржавому кабелю.

– Баир… был из… из тех. Кто слышит. А вы… вы…

Свет начал мигать. Ниточка снова зашевелилась.

Максим схватил панцирь. Пальцы тут же онемели. А в голове появился звук. Как будто кто-то сыграл на струне, натянутой между ним и чем-то древним, забытым. Не добром. Но и не злом.

Внутри панциря проявилась карта. Тонкая, светящаяся. Она указывала на место.

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ СЕРВЕР. ИСТОЧНИК. СТАРТ.

Максим выдохнул:

– Я знаю, где выход.

А Влад вдруг улыбнулся. Улыбнулся так, как улыбаются люди, которые сожгли свой мост – и идут за тобой, потому что другого пути у них больше нет.

Глава 15

Они шли.

Не быстро, но и не медленно – как те, кто ещё надеется, но уже чувствует, что не стоит.

Ниточка растворилась, оставив вместо себя карту, проявленную на внутренней стороне панциря, как проекция – тонкая, чуть мерцающая, как свет в пыли. Максим держал панцирь обеими руками, будто боялся, что тот выпадет или скажет что-то вслух.

Влад шёл чуть позади. Бормотал себе под нос:

– Ну, типа, логично всё, да… если бы это было, ну… игрой. Но это не игра. Ни фига это не игра…

Максим не оборачивался. Не потому, что не хотел слышать. Просто знал: если сейчас посмотреть назад – всё рухнет. Стена вернётся, коридор сожмётся, панцирь треснет, и останется только голос. Или тишина.

Пространство начинало сыпаться. Стены – дышали, как легкие, только в обратную сторону. Вдох – и из них выдувало пыль, память, звуки. Выдох – и обратно – стекло, цифры, тишина. Иногда стены пульсировали, как мышцы. Иногда исчезали вовсе. Вместо них оставались трещины. А в трещинах виднелся другой мир. Настоящий. Скамейка у подъезда, разбитая урна, вывеска «Хлеб». Только замершее всё. Без ветра. Без звука.

Максим остановился. Провёл пальцем по краю трещины.

– Мой двор.

Влад шагнул ближе, всматриваясь.

– Ага… Похоже. У меня, кстати, такой же был. Типа копия. Или…

– Это не копия.

– Ну, ты так думаешь. Я вот думаю, что… – он осёкся, закашлялся. – Да ладно, чего уж. Пойдём.

Они вошли в зал.

Он был огромным, а по всему периметру светились экраны. Мелькающие. Живые. Не стекло – кожа. Вены. Глазные зрачки, моргающие, подрагивающие. Каждый показывал чью-то историю. В одном – девочка, которая каждый день ждёт мать с работы, но та не приходит. В другом – старик, покупающий лотерейный билет. В третьем – мужчина с пустым лицом, смотрящий в окно.

Максим остановился. Взгляд врезался в один из экранов.

– Это… я. В маршрутке. Только… я остался. Не вышел.

– Угу. Версия. Возможность. Типа – ты мог бы.

– Или уже.

Влад пожал плечами. Неловко. Как будто стянул с себя лишнюю кожу.

– Всё здесь так. Как бы – могло, но… не стало. Или стало, но не помнишь.

– Откуда ты знаешь?

– Что?

– Всё. Это. Откуда ты знаешь?

Влад на секунду замер, уставившись глазами в пол и засунув руки в карманы. Он качнулся, будто сквозь него прошёл ветер.

– Слушай, Макс… я… ну… был. Здесь. То есть, типа, раньше. Не участником. А с другой стороны. Мы… разрабатывали. Эту штуку. Конкурс. Версию первую. Ну, там, чтобы… отсеивать. Понимаешь? Типа, фильтр.

– Ты запускал это?

– Эмм… не то чтобы… запускал. Я… сбежал. Понимаешь? Когда понял, что оно живое стало. Что… система – не просто цикл. Она думает. Чувствует. Питается желаниями. Я… испугался. Ушёл. Записал себя как участника. И вот…

Он снова замолчал. Потом, почти шёпотом:

– Только теперь… всё возвращается. Нельзя спрятаться от того, что ты сделал. Даже если забыл.

Зал закончился тупиком. Но не глухим. Перед ними была дверь. Не дверь даже – проём, из которого сочился свет. Тёплый. Но воняло оттуда медициной, озоном и… чем-то чужим. Как изнутри испорченной лампочки.

Максим вошёл первым.

Центр был прост. Как гильотина. Кресло – полуржавое, полупрозрачное. Терминал перед ним – огромный, собранный из стекла, плоти, нитей, пульсаций. Он не был включён, но как будто смотрел.

Максим поднял панцирь. Тот загорелся. Тонко, но ярко. Свет ударил в центр системы.

Заскрипело. Терминал ожил.

На экране появилась строка. Мелькнула, как шепот в зеркале.

СИСТЕМА НЕСТАБИЛЬНА. ВОЗМОЖНА ЛИКВИДАЦИЯ.

Влад остался у входа. Бледный, как мел. Руки его тряслись. Но не от страха – от стыда.

– Макс… ты… ты реально хочешь? Это ж… ну…

Максим сел в красное кресло, стоявщее перед терминалом. Оно зашипело, приняло форму тела. Ремней не было – они были не нужны.

– А если не я – кто? Ты?

Влад отвёл взгляд. Уперся лбом в стену. Плечи его дрожали. Он хотел сказать: «да», но не смог. Ни одно из его «да» не звучало бы честно.

Экран мигнул. Внутри него появлялись команды. Код. Молекулы решений. Жизнь.

Максим вздохнул. Положил ладонь на панель.

– Тогда слушай, система…

И начал вводить своё желание.

Продолжить чтение