Она носила кольцо Соломона

Нине, милому сердцу моему человеку, в час испытаний помни: «И это пройдет».

Мика еще раз пересчитала. Их было ровно четырнадцать штук, бывших дачных картофелин. Считать можно было бесконечно – цифра не увеличивалась. Конечно, сюда можно было прибавить полбанки квашенной капусты, две свеклы, штук десять морковок и две банки маринованных грибов. Но картина не радовала все равно.

Почему-то особенно угнетало относительно приличное состояние квартиры. Максимально, согласно вложенным суммам, приближенное к евростандартам двухгодичной давности. Куцый натюрморт ущербно смотрелся на плитке под мрамор. Но действительность всегда более жестока, чем хотелось бы. Деньги кончились, и если не навсегда, то очень надолго. Растолкав дары природы, а вернее, дары родственников с обеих сторон по пакетам и затворив холодильник, Мика задумалась. Как дожить до лучших времен, сохранив в целости ряды семьи? Сын и собака с гиканьем в очередной раз пронеслись под балконом, не позволяя ни на минуту допустить мысль о позорной капитуляции. Славный выхоленный и возлелеянный мирок социального благополучия лопнул в один день, и оказалось, что нет такой заначки, на которую можно прожить больше полугода. Особенно у нас. И здесь. И с такими-то соблазнами и запросами. А пожить-то как хочется!

Мама пока крепилась, подбрасывая то с пенсии, то с внезапного приработка на хлеб. Так ведь не хлебом единым.

Мика опять курила на кухне. Курить было вредно, потолок на кухне – жалко, сигарет оставалось мало, но мрачные мысли требовали порции яда.

Микаэлла никогда не была серенькой мышкой. Высокая – сто семьдесят восемь сантиметров – заметная нимфа, и имечко способствовало. Мама Мики, смело поехав сопровождать племянницу в дальний Байкальск, уже на месте поняла, что несколько переоценила свои семимесячные возможности. Так что родившаяся уже в третьем поколении коренных сибиряков девочка увидела свет на Дальнем Востоке. В те далекие светлые времена как-то не принято было поднимать шум и устраивать бог знает что по такому поводу, как передвижение на поезде через всю страну с грудным ребенком. То ли страна была больше, то ли люди спокойнее… Целый месяц проживания у родственников и четыре дня пути Мика была Мариночкой. Пока папа в родном городе об этом не знал. И, надо сказать, прекрасно себя чувствовала. Отец же, будучи очень творческим человеком, категорически был против такого неблагозвучного сочетания.

Мариночка единым росчерком регистратурного пера стала Микаэллой, ну а про исконно украинскую девичью фамилию и говорить не стоит. Потому что сменила ее Мика в восемнадцать неполных лет на болгарскую. Благо болгар в том сибирском городе было предостаточно. А кто ж его иначе строил бы? Ну не местные же жители? Хватит с них и того, что приезжих они очень не любили.

Семейная лодка через пару лет тихо разбилась об интернациональный быт и затонула. Мика с сыном осталась на берегу. Как водится болгарский по традиции, сына звали Чеслав. Как деда, со стороны отца. Правда, очень скоро Чеслав стал Честиком. Честулей – в штиль и паршивой обезьяной – в шторм.

Мика загасила сигарету о подоконник. Пропади все пропадом. Все равно собака придет в мокрой грязи. Ее нужно будет мыть душем, от чего вопли бедного животного разобьют сердца впечатлительных соседей. Сына придется буквально за шиворот тащить к столу и заставлять прочитать хоть что-нибудь. Мика всегда с умилением смотрела американские фильмы, где дети проклятых капиталистов целовали мамочек перед сном, выключали свет и, подсвечивая себе фонариком, читали. Под одеялом! Книгу! Которую родители запрещали им читать. Микин сын читать не хотел. Ничего и нисколько. Даже про индейцев, даже детективы, даже анекдоты! Нет, одну книгу он прочитал. Называлась она лихо: «Фольклор детей пионерского лагеря». Фольклор. Неделю потом Мика просыпалась в ужасе, когда что-то темное ползло ночью по светлому ковру спальни и загробным голосом вещало: «Девочка, девочка, задерни синие шторы».

Первый удар в дверь был невесомым. Поэтому броня выдержала и даже не прогнулась. А вот второй раз в дверь всем весом ударилась собака. Это уже серьезно. Звонок заголосил так, что вздрогнули гнутые решетки на окнах. Семья рвалась домой. Ужинать. И это они еще не знали, что ждут их макароны с мясом. С последним. Можно сказать, от себя.

Ночью зазвонил телефон. Ночной звонок – это привычное напоминание о работе. Мы тебя не забыли, ты нам нужна. Не спишь?

Но звонили не с бывшей работы и даже не второй муж, решивший все начать сначала. И даже не родители с плохими известиями. Это позвонило Микино счастье. Помните? На белом коне.

Звонила боевая подруга Елизавета Марковна Гольдман, попросту Лизка – хотя для пациентов она всегда оставалась доктором Гольдман – и напоминала, четко выговаривая каждое слово: «Мика, через сорок пять часов состоится торжественное празднование моего дня рождения. На природе, с шашлыками и шампанским. А то все “Наполеон” да “Наполеон”, как говорил мой отец Марк Соломонович».

Лизавета была представительницей знатной медицинской династии. При упоминании ее фамилии в медицинских кругах все уважительно покачивали головой: «О! Вы дочь академика Гольдмана?». Дочь великого кардиохирурга, да притом единственная – это накладывало определенную ответственность.

Судьба ее была предрешена с рождения. Вместо нейрохирургии, о которой она мечтала с детства, по настоянию отца («перспективно») выбрала специальность дерматолога-венеролога. Пришел к тебе человек с бедой, а через некоторое время уходит уже с надеждой. Но благодарности в виде пакетов-букетов Лизавета презирала: «Не прилично молодому кандидату наук за сохранение врачебной тайны и избавление от мук совести принимать гастрономические подношения».

На работе она носила безупречно белый халат поверх дорогих костюмов, а ее золотая подвеска с Маген-Давидом всегда была в поле зрения. Когда она, стуча точеными пальцами по столу, говорила: «Нас ведь докторов обижать нельзя. Это сейчас вам от нас ничего не нужно. А вдруг да, не дай Бог, понадобимся?», даже самые грозные бизнесмены сникали и обещали помочь.

Мика взялась за голову. Куда пристроить Честика, кто погуляет с собакой? Что этой гангрене подарить, чтобы не сорваться в пропасть окончательно, но и не осрамиться перед бывшей державой? Благо времени было в достатке. Честик был водворен к родственникам со строжайшим напутствием приехать к вечеру и выгулять животное. Подарок сам выпал на голову с антресоли в виде остатков былой роскоши – кружевного постельного белья, вывезенного чуть ли контрабандным способом из лучшей жизни. С заграничными поездками и декларируемыми долларами. Вообще, настоящее время Мику немного смущало. С одной стороны, оно настолько напоминало годы ее безумной безденежной, но прекрасной молодости, что дух захватывало. Кто сказал, что только по имени-отчеству и в магазинах – «тетенька»? А с другой, больно резким оказался переход от всеобщего подобострастного уважения к сочувственно-равнодушному подбадриванию. Трудно быть вычеркнутым из списка необходимых людей и перенесенным в конец длинного перечня бывших друзей.

Таки надо быть на празднике- значит так тому и быть. Если уже и совсем нигде не появляться, можно с ума сойти. Поехали. Праздновать. Мика была как раз в нужное время и в нужном месте. Компания, как всегда, слаженная, друг другу знакомая до тонких нюансов разгульного веселья и потому считающаяся с маленькими слабостями присутствующих. Промахи близких надо прощать.

Накрытая к приезду друзей поляна ломилась от изобилия и лопалась от количества спиртного. Три машины, две из которых просто очень приличного вида, скромно стояли в стороне, журча разной музыкой. Здоровенный дог, принадлежавший поклоннику именинницы, чванливо прохаживался по молоденькой травке. Походный мангальчик был готов к использованию.

О, эти праздники на первой траве! Когда уже надоели кабаки и бары. Когда авитаминоз потряхивает даже самых «новых» русских. Когда зима уже кончилась, но весна еще не началась, а лето приблизительно так же далеко, как Бразилия. Уже есть договор с директором турбазы или летнего лагеря, или еще какого-либо пригородного учреждения, имеющего бассейн, сауну и так называемый комплекс услуг. И, разумеется, жизнь, так долго томившаяся, взрывается неуемным весельем, пьяными концертами и страстными ночами на казенных простынях.

Застолье сменили танцы на траве. Мика с удовольствием попрыгала вместе со всеми под бойкую музыку. Вика – бармен по профессии и призванию, не менее боевая подруга – продемонстрировала танцевальные па современного молодежного Контемпа. И, конечно же, не удержалась на ногах. Чтобы устоять, вцепилась в медленно фланирующую пару, томную даму с кавалером. Отчего боди у дамы где-то щелкнуло и оказалось немного выше головы. Кавалер от неожиданности, так как на откровенные сцены еще только намекалось, дернул даму на себя. В результате Вика с боди рухнула на стол, разнеся в дребезги былое великолепие. Дама оказалась в интересной позиции над кавалером. При этом верхняя часть одежды отсутствовала. Дог, справедливо решив, что происходит непотребное, недобро гаркнул и рванул наводить порядок. Друг именинницы попытался ухватить его за ошейник, но просчитался и, врезавшись головой раздетой даме в поясницу, создал из имеющейся уже композиции что-то уж слишком фривольное. Те гости, которых не затронула акробатическая сцена, обнаружили себя изрядно измазанными помидорами и солеными огурцами, разлетевшимися со стола. Шеф-повар матерно ругался, вытаскивая из-под опрокинутого мангала посыпанные доброй долей земли и пепла шашлыки. Хотя, как известно, не поваляешь – не поешь.

Всех подняли, одели, умыли. Дольше всех приводили в себя кавалера, которому дог в порыве наступил куда не следовало. Дама, смущенно выпив стакан водки, легко отнеслась к произошедшему и попыталась снова припасть к партнеру, но он был тих и подавлен. Дружно решив, что поели – и хватит, не затем приехали, решили переместиться в сауну.

Мика наплавалась всласть. Именинница томно сидела на краю бассейна в элегантном черном купальнике от дорогого дизайнера, важно потягивая шампанское из тонкого бокала и воображая себя западной дивой. Безупречная осанка и точные движения выдавали привычку контролировать каждое свое действие, как во время приемов пациентов.

К ее коленям припал друг. Такой же породистый, прекрасный, как кареглазый греческий бог – пластический хирург из Тель-Авива. По обмену. Его тоскующее лицо откровенно говорило, что все эти глупые бассейны для него настоящая пытка. Самое главное – быть с предметом обожания. Но Лизка, сохраняя характерную асимметричную улыбку, продолжала игнорировать его мольбы о внимании, лишь изредка бросая короткие медицинские комментарии вроде: «Знаешь, Мик, у тебя явный дефицит витамина D, это не ˮлень загоратьˮ, а диагноз!»

Ее холодные, как кофе без молока, глаза периодически сканировали происходящее вокруг, точно она несла личную ответственность за действия пациентов. Каждого. Когда кто-то из гостей слишком громко хохотал или вопил, она недовольно цокала языком и произносила свое любимое: «Два ланцета и вот это». Не нужно искать рифму и тайный смысл! Гусары, молчать!

На одной из вышек истошно верещала Вика, вмиг забыв о разряде по плаванью. Юный инструктор юлой вился вокруг нее, уговаривая прыгнуть разок и ничего с ним, большим и сильным, не бояться. Вика цеплялась за поручень в девичьем испуге, пятясь от страшной пропасти, невзначай прижимаясь к доморощенному инструктору пышной грудью. Оба были в восторге.

Потом все дружно завалились в сауну, спугнув какую-то пару из своих же. Мужички начали поддавать, поплескивая пивом на камни. Девочки повизгивали с притворным ужасом. Все было так по-домашнему, хорошо и просто, что Мика расслабилась. И сразу опьянела. Когда компания выползла на холодок и блаженно раскинулась на пуфиках, диванчиках и подушечках комнаты отдыха, время уже давно перевалило за полночь. Все были сыты, пьяны и вполне довольны жизнью. Дверь в комнату отдыха открылась настолько резко, сильно и сразу, что никто просто не успел отреагировать. На пороге возникло несколько парней. Внешность их была угрожающей. Мужчины, спешно замотавшись в простыни, поспешили выяснить причину вторжения. В результате дверь закрыли, казалось, инцидент был исчерпан. Но былое веселье испарилось.

Пришла пора распределяться на ночлег. Для ночного отдыха организовали небольшой деревянный коттедж с тремя комнатами и кое-какими удобствами. Сформировавшиеся пары расползлись искать уединения, а непарные особи, куда по традиции попадали все самые лучшие, решили идти встречать рассвет. Только вырвавшись из города, можно заметить всю пагубность урбанизации. Еще не вполне прогревшаяся земля давала сладковатый запах. У кленов на обломленных веточках висели тягучие капли. Небо уже не было темным, а как бы подсвеченным изнутри. И тишина. Рассвет встречали впятером. В соотношении один к четырем. А еще говорят: «по статистике девять ребят».

Пробка шампанского в утренней тиши хлопнула так, что все присели. Пластиковый стаканчик пошел по кругу. Вот он-то Мику и погубил. Вместе с Викой, не сговариваясь, рванулись они в ближайшие кусты. Потом, постанывая, ухохатывались друг над другом и своей послепраздничной красотой. Обоюдно решив, что на сегодня все, подруги потрусили к коттеджам, смутно видневшимся в утренней дымке.

– Слышь, Мик, а разве мы через дорогу переходили?

Викин вопрос застал Мику в тот момент, когда в ее мечтах возник сладостный образ, воплощенный в одном слове – подушка. Мика стряхнула видение и так же, как и Вика минуту назад, взглянула под ноги. Оказывается, они шли по шоссе. Впереди подружки не увидели только что стоявших, совсем рукой подать коттеджей.

– Надо вернуться, – махнула рукой беспечная Вика, – так спьяну до города дойдем.

Повернули. Шоссе кончилось. Туман стал плотней, и даже деревья виднелись с трудом. В то же время небо совсем посветлело, и было абсолютно не страшно. Только смешно от собственной глупости. Хихикая, шли уже по какой-то тропинке, даже отдаленно не напоминавшей прежнюю.

– Ну все, в трех соснах заблудились. Допрыгались.

– Кричать будем?

– Обязательно! – и Вика, с наслаждением вдохнув свежего воздуха, завопила: «Караул! Пожар! Ура!».

Но на ее трубный зов никто не отозвался. Где-то совсем рядом залаяла собака.

– О! Это они! Споем нашу, затейливую?

Странницы обнялись и на два пьяных голоса затянув:

Небо в алмазах, звезды горят,

Люди танцуют под этот закат.

Мы будто одни, больше нет никого,

Слышишь, как бьется мое сердце?

Пошли на собачий лай. Собака действительно была. Вынырнув откуда-то из-под ног, серая дворняга вся в репьях и свалявшихся клоках шерсти радостно залаяла и закрутила хвостом.

– Собачка, давай, ищи, ищи! Где шашлык? Веди нас, пес! – Вика вытянулась по струнке и отдала барбосу честь. Собака тявкнула еще пару раз и села. Искать остатки шашлыка ей почему-то не захотелось. Мика приуныла. Спортивная обувь на ней вполне годилась для дня рождения на природе, но совсем не годилась для хождения по лесным дорожкам.

– Люди! Где вы? Чего спите? – завопила уже охрипшая Вика.

– Не кричи! – Мика поморщилась. – Лизка, наверное, не со всем санаторием договаривалась, еще не хватало скандала в зоне отдыха. Выгонят с позором.

– А нам все равно! А нам все равно! – затянула Вика, но сбилась и закашлялась. – Вот ведь вокруг ходим. Я же знаю. Все, как всегда. Дамский географический кретинизм. Они нас потеряли, ждут, ругаются. По шее обещают. А мы тут бродим. И ведь ни один нормальный не поверит, что можно заблудиться. Тоже мне, море тайги. Э-эй! Последний раз зову!

Шорох. Просто шорох. Вика, пьяновато улыбаясь, медленно повернулась и… плюхнулась на землю. Мика не испугалась, ей просто стало нехорошо. Нехорошо. Парней было двое. Как из страшилок-пугалок. Стриженные, здоровые. Никакие мутные лица.

– А тебя я знаю, – значительный жест в сторону Вики.

Та съеживается, и Мика по ее реакции понимает – плохо дело. Совсем плохо.

– А тебя, – неуловимое движение, и Мика налетает на затянутую черной кожей грудь говорившего, – тебя вижу первый раз. Вместе наливаете? Новенькая?

Вика пытается приподняться, но от еле приметного толчка садится обратно.

– Ты что?! – начинает тянуть она, но под острым взглядом смолкает. Мика видит, как она дрожит. Очень плохо дело.

– Девоньки! – как же хорош голос друга именинницы. – Уснули, что ли, кикиморы болотные?

Парни замирают, переглядываются. Дальнейшее происходит так быстро, что кажется Мике замедленной съемкой какого-то фильма. Триллера. Вика изо всех сил отталкивается от земли и летит куда-то в сторону. При этом рот ее открывается и закрывается. Мика ощутила удар сбоку, оглушающий, странно безболезненный. Тело, повинуясь неумолимой физике, стремительно рухнуло. Крик замер в пустоте. Твердая почва, внезапно оказавшаяся сверху, с грубой силой встретила ее лицо. Губы, прижатые к холодной грязи, онемели. В носу распространился горьковатый привкус – смесь крови и земли.

Сознание начало меркнуть, уступая место хаотичным вспышкам – то кроваво-алым, то угольно-черным, то снова алым, но уже более тусклым. Точно угасающий свет далекого фонаря.

Перед ее глазами бежали чьи-то ноги, одна без туфли. Тропинка сменилась асфальтом. Открылась дверь машины. Человек за рулем обернулся, на лице застыла гримаса отвращения.

– Куда?!

– Ты езжай, я Олежу перехвачу. Догоним. Подождешь у поворота.

Машина тронулась. Затылок ударился о другую дверцу. Поехали. Голова болела ужасно.

Мика застонала, попыталась подняться. Водитель, не оборачиваясь, закинул руку, и жертва упала обратно на сиденье. В голове чуть-чуть прояснилось. Собравшись, как перед защитой дипломной работы, Мика спросила, поражаясь звучности и спокойствию своего голоса:

– Куда едем?

– Оклемалась, что ли?

Мика рывком села. Голова кружилась, но рвоты не было. Только бы не сотрясение. Теперь водитель не пытался ее остановить. С холодным интересом посматривал он на Мику в зеркало. Иномарка. Мика медленно сняла с запястья часы Tissot, массивный золотой браслет с клеймом Cartier и нехотя добавила серьги – несколько скромных, но качественных бриллиантов в изящной оправе.

– Высади, – вещи падают на переднее сиденье.

Водитель одной рукой перебирает золото, косясь на Мику все более заинтересованно.

– Где ж они тебя такую наворочанную прихватили, а? По турбазам шаришься?

– Высади, – Мике почему-то не страшно. Если бы голова еще не так кружилась.

– Ах ты! – бешено закричал водитель. Но уже не Мике.

Не понимая, что происходит, Мика обернулась. Мелькнула машина, знакомая до боли с детства. Белую с синей полосой. Помощь. Резкий поворот руля. Вокруг кусты, кусты, кусты.

– Держись! – кричит водитель. – Мы…

Мика смотрела, но вокруг лишь кусты-кусты-кусты-кусты. Внезапно сиденье сбросило Мику, и она улетела, задевая передний подголовник, вперед. Странно – на высокой ноте замолк музыкальный хит, резиновая зверушка яркой наружности пронеслась рядом. Сама Мика успокоилась, падала, падала, падала.

Просто удивительно, откуда столько клюквы. Маленькие, шустрые ягодки не стояли на месте, они пробегали по серому велюру и скатывались вниз. Куда, Мика не видела. Ей очень неудобно сидеть, но выбираться она не хотела. Зато хотела спать. Но свет откуда-то сверху, холодный и резкий, заставил двигаться. Мика стряхнула остатки клюквы и почему-то левой рукой потянула за велюр. Голова медленно высунулась, за ней плечи. Это при ее-то росте поместиться в углублении для ног! Медленно, стараясь не смотреть по сторонам, только в себя. Все силы на то, чтобы развернуться и сесть на сиденье. Есть контакт. Мика замерла. Во рту соль. Сплюнула, но вкус не ослаб. Голова гудела. С правой рукой не все в порядке.

«О, возлюбленная наша, я не в порядке, совсем не в порядке.» Мика посмотрела на правое плечо. Оно неправильной формы, но думать об этом нельзя. Пальцы не слушались, расстояние от локтя до плеча нехорошее, нетвердое. Нос тупо болел, но кровь остановилась. Зубы целы, а это уже целое состояние.

Мика открыла глаза и посмотрела сначала вперед. Но это так неправильно и страшно, что тут же отвела взгляд. Белое стекло с черными трещинами, из которых выглядывали веточки. Нет, потом. Мика не хотела поворачивать голову направо. Совсем не хотела. Но непонятная сила, скрипя ее бедными, целыми, слава богу, позвонками, повернула голову.

Мика начала слышать, звук неприятен. Истошный бабий визг. Мика закричала сама, кричала долго. Ей виднелась только макушка с коротким ежиком светлых волос и откинутая кисть. Все остальное было занято какой-то шевелящейся серой массой. Масса двигалась.

Наверное, так выглядят легкие, наполненные воздухом. Мир кружился вокруг Мики, она ускользала от света.

Кисть пошевелилась. Волосы на макушке тоже. Но Мике уже все равно. Дышать стало труднее, и Мика опять начала падать.

Ее больную руку трясло, что-то тянуло шею, раскачивало и без того тяжелую голову. Мика открыла глаза и увидела совершенно незнакомое лицо. Под носом у мужчины две полоски крови, через лоб красная полоса.

– Никуда не уходи, – сказал мужчина, – сиди вот так и не двигайся, слышишь? Ничего не бойся и не уходи, я быстро, слышишь?

Мика кивнула, только бы он перестал прикасаться. Скрипнула дверь, мужчина ругнулся и прыгнул вниз. Мика не двигалась. Сон то накатывал, то отступал. Что-то сильно дернуло салон, и еще раз. Слышны голоса, но не здесь. Внезапно дверь со стороны Мики исчезла, и откуда-то снизу на нее посмотрел коротко стриженный человек. Один из тех, кто затащил ее в этот кошмар. Разум не поспевал за движением рук, да и остался ли он? Мика пригоршней зачерпнула кровь с лица и, выбрасываясь вперед, размазала по бритой голове темную жидкость.

– На тебе! Добить пришел?

– Да пошла ты!

Человек исчез, как провалился. Мика откинулась назад, сил не осталось. Все.

– Мика, – послышался теплый голос, – Мика, открой глаза.

Чьи-то холодные пальцы провели по лицу, но боли не причинили. Голос успокаивал. Он показался Мике так близок, что захотелось заплакать. Веки потяжелели. Бред.

Разбитый BMW 7 Series лежал на передних фарах, приподняв заднюю ось – теперь дверь переднего пассажира зияла в полутора метрах от земли. Антон потянулся вверх, но его пальцы лишь оцарапали порог: даже его сто восемьдесят пять сантиметров роста не хватало, чтобы достать до Мики в кресле. Сосед по подъезду, бывший друг детских игр и, говорят, влиятельный человек. Человек из другой жизни. Той, в которой дни рождения, бассейны, где тебя никто не обидит.

– Мика, я не могу взять тебя на руки. Сильно повреждено правое плечо. Дай мне левую и чуть-чуть подтянись. Я тебя поймаю. Только очень осторожно.

Мика протянула руку, и Антон, как рыбку, выхватил ее из салона. Но даже оказавшись в его надежных объятьях, Мика чувствовала себя плохо. Она посмотрела на машину. Огромная иномарка стояла на скомканном носу. Красивая. Была. Груда покореженного металла.

Окончательно она пришла в себя уже в машине Антона. Полулежа на переднем сиденье. Сзади незнакомые люди. Их негромкий разговор вывел ее из тумана.

– Показалось… – прошептала Мика, но фраза растворилась в гуле двигателя.

– …Тут же поворот такой. Надо сначала тормозить, а потом уже трах-тарарах, а тут еще рыльце в пушку. Зимой двое рванули. Парнишке не повезло, сразу отъездился. А девчонку чуть не через сутки вытащили. Самое смешное, мода тогда на парики была. Ее вытаскивали, а парик зацепился и висит на ветках. Кровищи на снегу было! На следующий день подогнали Камаз машину тянуть. Камазист здоровый такой мужик, ему в пору гвозди лбом заколачивать, пошел цеплять. Глядь, подстывшая лужа крови. Глаза поднял, показалось ему, что голова! Что ты думаешь, упал. Хватились, а он без сознания. Ох и матерился он потом, проклинал и баб, и все их причиндалы. В общем, мужики помимо всего прочего еще на ящик водки угорели.

Мика шевельнулась. Антон повернулся, шепнул с жалостью.

– Потерпи, дорогая. Уже все кончилось. Потерпи.

Антон не знал, что все только началось. И терпеть Мике придется еще очень долго.

***

Домой Мика попала только на следующий вечер. Часть спины, плечо и вся правая рука были надежно упрятаны в гипс. Тело обволакивал корсет. Кисть так развернули, что, казалось, Мика бесконечно просила милостыню. Лицо медленно оплывало тем, что на медицинском языке загадочно называется гематомами, а в простонародье – фонарями. Сотрясение мозга, зверски переломанное плечо – вот это повеселились! На фиг нам такие именины? Ряды сочувствующих и участвующих постепенно рассосались. Мика осталась с Честиком и собакой. Жить дальше.

***Мика проснулась, как от толчка. Темнота была липкой. Сердце бешено колотилось, воздуха не хватало. Любое движение было странным и очень неприятным. Тело не хотело двигаться. Старые надежные способы опоры не годились, а новых пока не было. Попыхтев, Мика наконец приняла почти вертикальное положение. Кое-как доковыляв до настольной лампы, оказавшейся теперь в тридевятом царстве, она зажгла свет. И разбудила забавную команду. Честик с собакой в обнимку спали у порога. Оба грязные и забытые. Мике, как, впрочем, всегда, даже после более благополучных отлучек, остро, до слез стало стыдно. Ну что еще женщине за тридцать нужно для полного счастья? Сиди дома, и сам цел, и братья меньшие довольны. Рука сама потянулась к огромному пакету с лекарствами от всех болезней. Вытащив необходимый набор пенталгина с валокордином, Мика на трясущихся ногах вернулась в постель. И, только взгромоздившись на подушки, поняла, что не взяла воду и не выключила свет. А так как проделать тот же путь второй раз было равносильно самоубийству, Мика, как все нормальные женщины, тихо заплакала. От всего вместе.

И тут же у нее перед сопливым носом оказалась распечатанная банка колы. Честик по-хозяйски сунул в банку трубочку.

– Где взял? – всхлипывая, спросила кающаяся мать.

– Подарили, – твердо ответил сын. – Да ты пей, не бойся. Дядя Антон дал. Велел за тобой присматривать.

– Ты с собакой гулял, а ел что?

– У меня все нормально. Мам, ну не реви.

– Ты очень испугался?

– Да ты что?! Дядя Антон сказал, ты теперь месяц в школу не пойдешь. Прикинь, да?

– Мечтатель! – вздохнула Мика.

С ковра, потягиваясь, уже поднялась собака. Не пропуская предоставленной возможности, подсунула свой длинный нос, чтобы почесали.

– Мам, давай свет не будем выключать, и спать я буду у тебя сегодня, ладно?

– Хорошо.

За окном уже светлело небо. Скоро дворник заширкает своей метлой. Мика не спала. Как все женщины, она думала: «Господи, ну почему это все со мной?».

Утро началось с мучительных водных процедур – приходилось обходиться одной рукой, каждое движение в ванной давалось с трудом. Завтрак на кухне, яичница Честика, чуть пригоревшая по краям, все равно казались светлой полосой после кошмарной ночи. Собака обижалась, на нее никто не обращал внимания. Без конца звонили знакомые и выражали сочувствие, обещая заехать и все привезти. Кажется, проблема питания решалась сама собой.

Приехала мама. И сказала, что именно так рано или поздно должно было случиться. Потому что нечего со всякими дело иметь и жить как придется. Но обед был готов, Честик отправлен в школу. Мике заплели французскую косу. Вместе с мамой они разрезали старые футболки и соорудили несколько распашонок. Вид был экзотично-неприличный, но вполне спортивный. Потом Мика выпила пару таблеток успокоительного и заснула. Ей снился сон. Она была на краю обрыва, а внизу, среди цветущей долины, стоял человек и махал ей рукой. В спину все время толкали, не так чтобы очень, но толкали. А долина была просто изумительна. Стоило сделать один шаг, всего один. «Я же тогда точно разобьюсь», – совсем не романтично подумала Мика. Толчки в спину стали сильнее, а лицо человека как будто стало узнаваемым. Ждал он ее.

Тут залаяла собака. Зло. С истеричными нотами. Толчки прекратились, но Мика все равно не могла шагнуть назад. Там так плохо. Вперед тоже не могла. Тогда она закричала, замахала тому человеку двумя руками. И начала падать. Уже падая, Мика заплакала, потому что знала, чем это кончится.

У нее сломается плечо, футболки разрежут, а Честик принесет колу. Но когда она уже почти долетела до долины, то удивилась. Полет не прекращался. Сама долина как-то превратилась в люминесцентно зеленую газовую массу. Мика все летела и летела, переворачиваясь. Легкость была удивительной. Скала, на которой она стояла вначале, осталась далеко вверху. А вокруг уже вообще ничего не было, только хрустальная чернота и зеленые сполохи снизу. Тогда Мика услышала. Это мог быть голос очень больного или безмерно уставшего человека. Голос без надежды и мольбы, как выдох. Он звал ее.

Мика вспомнила: Честик. Имя застучало в голове, сжало виски. И она, опять переворачиваясь, но уже вместе с кроватью, со всей комнатой, намертво вцепившись в простыню здоровой рукой, пискнула и не смогла подавить подступившую тошноту.

– Ну все, помогите ей.

Мика подняла голову от заплеванного пола. Прямо у ее кровати сидел толстый мужик в треснувших очках и белом халате. На журнальном столике стоял железный чемодан с красным крестом. Человек доедал яблоко и смотрел на Мику. Еще она поняла, что буквально висит на чьей-то руке. Во рту было сладковато-горько, болела голова. Очень хотелось опять подержаться за кровать. Она уже не переворачивалась – теперь и кровати нельзя было доверять.

– Да, дорогая, ДТП – это вам не детские игрушечки, – сказал человек в халате и начал что-то собирать в свой чемодан. – Родственникам вашим я уже объяснил. Теперь вот вам еще говорю. С головой-то шутить не приходится. В стационаре вы лечиться отказались? Отказались. Подписку дали? Дали. Так что теперь спасение утопающего в руках самого утопающего. Привыкайте не усложнять себе жизнь. Все что надо, выписано. Завтра по месту жительства подойдут, проверят. Пить, курить, волноваться, активно передвигаться не советую. Головой не трясти. Как известно, если больной хочет жить, медицина бессильна. Так что, когда будете себя жалеть, вспомните.

Человек встал и еще раз бочком посмотрел на Мику.

– А, к слову сказать, ничего интересненького из последних впечатлений не было?

– Нет, – почти с ненавистью просипела Мика.

– Вот и славненько, – успокоился доктор, – проводите меня.

Мика повела головой и опять увидела Антона. Тот проводил человека, закрыл дверь и вернулся. Выглядел он не очень. Присев на край кровати, заговорил, как с капризным ребенком.

– Мика, надо что-то делать. Плохо тебе. Если бы мама твоя не заметила, что синеешь, думаю, общались бы мы с тобой позже. Намного позже. И пойми меня. Хорошо, что эти дни какие-то пустые, но завтра я уже под завязку. Волка ноги кормят. Мама жить у тебя не сможет. Денег – нанять сиделку – у тебя нет. Честик так с тобой с ума сойдет. В общем, не один я. Мы тут посидели, подумали. Есть вариант. Где у тебя ключ запасной? Давай. В общем, завтра с утра жди в гости. И ты это… Гордость и достоинство плюс прошлые заслуги – дело хорошее, но жить-то как-то надо. Не ерепенься, в общем.

– Слушай, а когда вы тут все успели? Посидеть, подумать, решить? Что за паника?

– А я вот и говорю, не ерепенься! – чуть повысил голос Антон. – Хоть я за тебя пока спокоен буду. Дел у меня других нет, только тебя из страшных историй выколупывать. Про альтернативную службу слышала? Вот и услышишь.

Следующее утро началось ранним звонком в дверь. Честик поскакал открывать. Первым вошел Антон, за ним шло нечто человекообразное с огромной коробкой. Мика не могла не оценить крупногабаритного товарища. С ним даже перестроенная гостиная стала маленькой и тесной. Печать интеллекта не уродовала простое лицо.

– Не узнаешь? А ты присмотрись. Свидание у вас получилось кратким, но ярким.

Мика внимательнее пригляделась к вошедшему. Светлые короткие волосы, сломанный нос-картошка, большие руки… Руки, перебирающие золотишко.

Кисть из-под серой двигающейся массы… Мика прикусила губу, невольно откинувшись назад.

– Рекомендую. Сейчас не опасен, а полезен. Тебе нужен помощник, ему нужно немного изменить ритм жизни. Зовут человека Женя, можно Жека, можно Джек. Даму и пострадавшую – Мика, с остальными сам разберешься. Женя будет с тобой, Мика, столько, сколько это потребуется. Материальное обеспечение, лекарства, врачи, отвезти-привезти, по хозяйству – все с него. Я буду заходить так, чтобы не надоесть, – редко, но с удовольствием. Если что-то где-то не поделили – сообщите. Мы с Жекой обо всем поговорили, проблем не будет. Ну а в крайнем случае, телефоны никто не отменял.

– Подожди, подожди, – заволновалась Мика, – это кто придумал? Кто меня спросил? Ты привел ко мне постороннего человека, которого я даже в самых жутких снах видеть не хочу. И что? Ты его хочешь жить, что ли, здесь оставить?!

– Жить, Мика, жить. Причем как в армии. В шесть подъем, потом завтрак, и далее по расписанию. Извини, разберетесь постепенно, я ушел.

И ушел! Мика ошарашено посмотрела на свою новую няньку. Детина молча развернулся и пошел на кухню. Судя по звукам, он там разбирал коробку. Потом мыл руки. Затем что-то зашипело на сковороде. Мика с трудом сползла с кровати. Морщась, ругая на чем свет стоит Антона, похромала вслед за этим Джеком. Он сидел на табуретке, сутулясь, свесив руки между коленями, перегородив своими ногами не такое уж маленькое пространство. Мистер Шимпонзян. Услышав прискоки Мики, нехотя повернул большую голову.

– Собирайте свои манатки, – Мика покрепче ухватилась за стол здоровой рукой, – и будьте совершенно свободны. Я не сирота, у меня вполне хватит родных и близких. Всего доброго. Дверь захлопнете.

Джек отвернулся к плите и уставился на голубые язычки газа. В плоских зрачках блики.

– Что-то непонятно? Я сейчас… я не знаю, что сделаю! – Мика хватала ртом воздух и несла чушь. Пустить в свой дом чужака может каждая, но вот выгнать его – это искусство.

– Что ты кричишь? – голос у парня был глухой и какой-то безжизненный. – Мне что сказали, я то и делаю. Не могу я уйти, поняла?

– Черт-те что! – Мика круто развернулась и рванула к телефону. Ну сейчас она покажет Антону песни с плясками.

Однако рывок оказался слишком сильным. Тщательно выстроенное равновесие нарушилось, и Мика головой вперед попыталась выпасть в коридор. Именно попыталась, так как на полдороге была перехвачена и установлена в прежнее положение.

– Ты… вы бы лежала… ли, – мучаясь от вынужденной вежливости, сказало чудовище, – давай… те я вас провожу, ляжете.

Мика было дернулась, но пережитого на сегодня было вполне достаточно, она смирилась. Единственное, что ее радовало в данной ситуации, это вес. «Вот и пусть таскает, – мстительно подумала она, – не балерина».

Джек внес неожиданное разнообразие. Во-первых, он привез и установил посудомоечную машину, во-вторых, притащил кучу компьютерных игр, и теперь Честик всегда был занят. Верзила обладал одним бесценным качеством: он никуда не лез. Все, что он делал, подчинялось какому-то непонятному Мике ритму. Так хорошо отлаженная машина выполняет заданную ей программу. Никогда нельзя было сказать, доволен Джек или расстроен. Даже когда он улыбался, за невысоким лбом шла неведомая неторопливая работа. А улыбался он редко.

***

Мика к вечеру почувствовала себя хуже. Не проходил озноб, казалось, сломанная рука горит под гипсом. Приняла лекарства и забылась. Очнулась опять с колотящимся сердцем, задыхаясь, вся в поту. Горела настольная лампа, в кресле сидел Джек и играл в танчики. На столе стоял стакан с водой без газа и лимоном.

Увидев, что Мика не спит, молча протянул ей стакан. Давясь холодной минеральной, Мика сделала несколько глотков. Джек забрал стакан. Повертел его, поставил.

– Мне где лечь?

– Рядом, – съязвила Мика. – Тебе домой не пора бы?

– Не пора! – рука Джека невольно прихлопнула по столу. Звук получился громкий. Мика слегка подпрыгнула и решила, что иногда скромность лучше доблести.

– Хорошо. Диван в гостиной, – а про себя разозлилась, что теперь в туалет придется пробираться через мужскую спальню. – Белье на антресоли. Подушки, одеяла в диване. Вопросы есть? – а про себя снова добавила: «Полотенце пусть свое приносит».

Джек кивнул и вышел. Мика, скрежеща зубами, скоро услышала, как он плещется в ее ванной. В ее розовой итальянской ванной с золотыми краниками.

На следующий день Мика застала Честика за странным занятием: сын почему-то час чистил зубы. Многолетняя практика совместного проживания дала Мике урок: если ребенок тихо чем-то занят долгое время – жди неприятностей. Когда Честик был отправлен в школу, Мика проковыляла в ванную и начала поиски. Сигаретами не пахло, клеем (не дай бог!) тоже. Она обнаружила чужое полотенце, скромно повешенное в уголке, новую зубную пасту, которой ее семья не пользовалась, бритву и… О!

– Что это такое! – громко и гневно спросила Мика, открыв дверь.

Джек удивленно посмотрел на нее, потом на предмет в ее руках.

– Я же должен чем-то зубы чистить, – с обидой сказал он.

– Это! – потрясла Мика предметом. – Не щетка, а черт знает что! И чтобы в моем доме, где ребенок, ничего подобного не было. Ясно?

Джек поджал губы и холодно глянул на Мику. Очень холодно.

– Хорошо, я буду класть ее под подушку.

Алая зубная щетка, изображающая обнаженную женщину, доводящую себя до экстаза, перекочевала к законному владельцу. Инцидент был исчерпан.

Мика не могла не признать, что с появлением Джека все пришло в какой-то относительный порядок. Гости из числа сочувствующих приходили вовремя, как договаривались. Не шумели, мыли за собой посуду. Честик уходил в школу и неизменно вовремя возвращался. Даже собака перестала лазить на диван, оставляя повсюду клочья шерсти. Там теперь сидело другое существо.

Джек привозил откуда-то готовую еду, разогревал. Загружал посудомойку, честь разгрузить ее отвоевал Честик. Дважды уже привозил бойких веселых теток в сине-черных халатах, которые драили квартиру, перекрикиваясь и гоняя собаку. Грязные вещи исчезали, казалось бы, сами собой, а потом появлялись чистыми, отглаженными, а кое-что даже накрахмаленным. Чего у Мики отродясь не было. Сама она наконец-то более или менее освоилась со своим положением. Оно теперь уже не казалось таким отвратительным. В ее жизни впервые наступил период, когда не надо было ни о чем волноваться. Ничего решать. Зарабатывать. Думать, что делать. Оказывается, и так жить можно.

Хотя иллюзий Мика не строила. Отчего так легко и просто решаются финансовые проблемы, она догадывалась. Вика, прокравшись к ней чуть ли не в первый день, поведала истинную причину происшедшего. По ее версии, Мика стала жертвой обстоятельств и просто водки. Мальчики решили развеяться. Попили, попарились (зацепив и Микину компанию) решили традиционно продолжить. Вызвали девочек. В процессе обсуждения что-то не получилось. Девочки, не будь дурами, бежали в леса. Жаждущие – за ними. И вот тут…

– Что ты врешь! – возмутилась тогда Мика. – Никого они не перепутали. Тебя вообще узнали. Да и меня в комнате отдыха видели. Ерунда все это.

– Ну, ерунда, – живо согласилась Вика, – но это теперь официальная версия. А иначе вообще дело дрянь получается. Перепили парни. С кем не бывает? Мы тоже хороши – потащились тайными тропами. А они из бывших спортсменов, да не теннисистов. Вот планочка и упала. А там закрутилось, понеслось. Мы кинулись Антона поднимать (а кого еще, мама дорогая, полицию?). Тот, что тебя прихватил, уже соображать что-то начал. В общем, не влети этот Жека, все бы нормально закончилось.

– То есть то, что сотрясение мозга у меня, скорее всего, еще до аварии получилось, это нормально?

– Ну, разобрались бы.

– Как? Извинились бы?!

– Извинились бы деньгами! Да ладно тебе, тут такое… Вот пусть теперь этот и отдувается. Антон – мужик серьезный. Да и тот, что… ну, тебя приметил, тоже. Они переговорили, и вот результат. Ты у нас под присмотром, зло наказано.

– Вик, я понимаю, все довольны и смеются. А деньги? Бесплатный сыр только в мышеловке. Как я буду рассчитываться?

– Не будешь. Антон сказал, больничный за их счет. А где тебе всего набраться? В собесе, что ли, помогут? Ой, пользуйся моментом! Шикуй помаленьку, когда еще придется. Кстати, видела твою прежнюю начальницу. Говорят, она очень скоро станет о-о- очень влиятельным человеком. Спрашивала о тебе.

Мика безнадежно махнула здоровой рукой.

– Не верю уже, что буду ей нужна. Вот выкарабкаюсь, и надо что-то решать с работой, так как было – уже невозможно.

Надежда на новую работу – именно то, в чем Мика больше всего нуждалась. Если бы ей только пообещали! Только пообещали! Нет такого, чего бы она не сделала для этого. Не считать картофелины, не думать, что сегодня купить: пакет молока или две булочки. Быть человеком, с мнением которого считаются. С кем советуются и кого ценят. Только бы на работу! Мика всегда гордилась тем, что она трудоголик. Сколько она себя помнит, всегда работала. В ее семье многое из того, что Мика делала, подвергалось сомнению и осуждению, кроме одного: ее умения работать самой и заставить других.

Девичья фамилия у Мики была Скоростновская, и это само по себе уже многое объясняло. Но дело было не только в фамилии. Ее неугомонность, стремительность движений и молниеносно принятые решения сделали свое дело – все вокруг звали ее просто Скора. И это прозвище настолько плотно приклеилось к ней, что даже спустя годы оно оставалось частью жизни.

Мика всегда могла делать десять вещей одновременно, словно внутри нее работало сразу несколько механизмов, каждый из которых был нацелен на выполнение своей задачи. Например, в школе она могла решать контрольную сразу в двух вариантах – свою и соседа по парте, при этом болтать без умолку с подругой, листать учебник по следующему уроку и еще пихать ногой того самого соседа, который слишком откровенно списывал у нее. «Спалят же, дубина!» – шипела она, когда он нагло заглядывал в ее тетрадь. А потом, не успев закончить контрольную, уже бежала по коридору, перескакивая через две ступеньки, чтобы не опоздать на следующий урок.

Подошвы ее школьной обуви регулярно стирались почти до дыр, потому что Мика никогда не ходила спокойно. Она летала вверх-вниз по лестницам, а иногда даже наискосок, если ей казалось, что так быстрее. Учителям оставалось только вздыхать, глядя на ее бесконечное движение. Особенно доставалось пожилой учительнице физики, которую Микин громкий смех выводил из себя. «Скоростновская! В коридор!» – раздавалось чуть ли не каждую неделю. Но даже там, в коридоре, Мика не могла усидеть на месте. Она то рисовала каракули в тетради, то сочиняла записки подругам, то просто бегала туда-сюда, пока ее не возвращали в класс.

Кличка Скора так плотно вошла в ее жизнь, что даже после окончания школы никто не забыл о ней. В институте Мика осталась все той же: быстрой, решительной и немного хаотичной. Даже когда Мика первый раз сменила фамилию в результате скоропалительного замужества, для близких она все равно оставалась Скорой. «Новая фамилия? Ну и что? Ты же все равно наша Скора,» – говорили друзья, когда она пыталась козырнуть новой фамилией.

Скорость принятия решений иногда приводила к непредсказуемым результатам. Например, первое замужество случилось у Мики почти молниеносно. Познакомились, и через неделю он сделал предложение, а через месяц сыграли свадьбу. Конечно, этот брак продлился недолго, но Мика ничуть не жалела. Она вообще редко сожалела о прошлом, потому что всегда смотрела вперед. «Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть», – любила повторять она.

С годами ее прозвище стало настоящим символом ее характера. Скора-ураган – быстрая, непредсказуемая и всегда оставляющая после себя след. Иногда этот след был хаотичным, иногда – забавным, но никогда – скучным. И даже если кто-то пытался упрекнуть ее в излишней торопливости и импульсивности, Мика только пожимала плечами. «Знаете что? Зато я живу полной жизнью. А вы все думаете, думаете… Пока додумаетесь – жизнь пройдет!». И она проходила. Только вот Мика не менялась. Почти. Зато все вокруг стало другим.

***

По вечерам Честик и Джек играли в настолку. Распластавшись животами на полу в гостиной, пряча друг от друга бумажки. По воплям Мика понимала, что играли практически на равных. Примечателен был также совместный просмотр боевиков. Судя по комментариям, нравились им одни и те же фильмы.

Мику поражало, как два мужчины, большой и маленький, быстро нашли общий язык. Со вторым мужем Честик общался снисходительно, свысока. А здесь полное взаимопонимание.

– Да это потому, что они по развитию – ровесники, – разъясняла Мике Лизка, демонстративно поправляя золотую подвеску с Маген-Давидом на шее точными движениями холеных пальцев. Ее темно-карие, как кофе без молока, глаза пристально изучали окружающую обстановку. Контролировали. И не одобряли ее. – Ты послушай, что люди говорят про этого Человека-Гору. Совершенно жуткие истории. У него, как у всех бывших боксеров, после травм наблюдаются когнитивные нарушения. В ресторанах, когда видят, что он употребляет алкоголь в избыточном количестве, официанты прячутся. Иначе – стройся в две шеренги и на первый-второй рассчитайсь.

– А мы с тобой, если напились, – ангелы небесные. Он здесь не хулиганит.

– Вот еще, – произнесла Лизка, презрительно морщась, – боится, и совершенно правильную тактику выбрал. Как говорит мой отец Марк Соломонович: «Иерархия в медицине – это не просто дань традициям, это залог выживания». Так что с Антоном они явно не одного поля ягоды – этот экземпляр рангом пониже, но зубы у него, как видно, острые. А субординацию нарушать, сама понимаешь, чревато последствиями.

Лизка сделала многозначительную паузу, на губах появилась характерная асимметричная улыбка.

– И вообще, – продолжила она строгим тоном врача, который разъясняет пациенту диагноз, – нечего Честику с ним общаться. Ничего конструктивного из этого не выйдет, только лишние осложнения. Сегодня боевички, завтра порнушка – классическая эскалация симптомов. Знаешь, как в венерологии: если вовремя не остановить процесс, он переходит в хроническую форму.

– Он же не сумасшедший. Что, совсем мозгов нет?

– А уж это, как говорят патологоанатомы, вскрытие покажет. Да ты посмотри, как он держится! Прямо друг семьи на отдыхе! А его заставили, понимаешь, заставили за тобой ухаживать. И он действительно не может отсюда вырваться. У Антона и человека, с которым твой Джек очень дружит, свои отношения. В таких кругах неповиновения не простят. Не те люди.

– Хватит тебе наговаривать. Что у них там, крепостное право?

– Крепостное, не крепостное – не знаю. Но, думаю, если бы его не прижали к стенке, не стал бы он тут из себя домохозяйку изображать.

– Рассказывают, – продолжала Лизка, поправляя прядь вьющихся волос, – что после того, как он у тебя поселился, парнишка один (да ты должна его помнить, худой такой) сильно веселился по этому поводу. Жаль, недолго.

– Ты о Чикаго? Тебя, Лизка, послушай, раздели пополам, а потом еще половину вычти.

– Ну, ну, Фома неверующий. Поживем – посмотрим. Только не понимаю я Антона. Зачем такие сложности создавать, взял бы у него денег, наняли бы сиделку. Не-ет, все с педагогическим эффектом. Чтобы другие знали.

– Что знали-то? Меня в лицо, что ли?

– Да самое смешное, что ты почти ни при чем. Это он, Антон Батькович, – фигура. Покарал, да как. А вот отлучись он из города, что ты будешь делать? Думаешь, товарищ позабудет, как он на глазах всего города (а городок маленький) вынужден был дамские трусы стирать?

– Ничего он не стирает, это раз. Прекрати меня пугать, это два. Да ну тебя, Лизка. Завтра же поговорю с Антоном. А Честика к маме отправлю.

– Одно хорошо, – задумчиво подвела итог Лизавета, демонстративно хмурясь, – средний возраст у граждан данной опасной профессии от двадцати восьми до двадцати девяти лет, а твой уже переросток. Так что при самом плохом раскладе – вспоминать ему тебя осталось недолго. Знаю я тебя, особенно-то не привыкай. Ты, Скора, недотепа. Но ты моя недотепа

– Я подумаю, – ответила Мика.

– Думай, Мика, думай. Не верю я в благородные порывы. Как говорит мой отец Марк Соломонович: «В жизни все имеет свою цену, главное – правильно ее оценить».

– Ооо! – застонала Мика. – Тебя послушать, так Марк Соломонович только и делает, что говорит. Я вообще ни разу не слышала, чтобы он что-то вещал, кроме докладов и лекций.

Но Гольдман-младшую данная ремарка не смутила. Лизка выпрямила свою и без того ровную спину и продолжила нравоучения со строгостью:

– Помнишь, Мика, я тебе рассказывала про своего пациента, который тоже думал, что все вокруг бескорыстны? Два ланцета и вот это! Он до сих пор лечится от последствий своей наивности. А ведь я предупреждала его об маркерах, но он же умнее всех был!

Поняв, что профдеформация завела ее куда-то не туда, Лизка вернулась к исходной теме:

–Помнишь мою любимую цитату? «Не бывает неизлечимых болезней – бывают недоученные врачи». Так вот, в жизни то же самое: не бывает бескорыстных людей – бывают плохо диагностированные ситуации. Ты должна это понимать, как врач понимает природу заболевания. Повторюсь! Знаю я тебя, особенно-то не привыкай. Это у меня сердце крепкое. А у тебя не такое. Твое без клапанов и желудочков – хрустальное. адумайся в конце-то концов, пока тебе его не разбили!

– Я подумаю.

– Вот-вот. И думай, Мика, думай. И еще раз: не верю я в благородные порывы.

«А я верю, да?» – трусливо вздохнула Мика.