Фианит в оправе диадемы

Глава 1. Выживает умнейший

– Она что?!

Мужчина со всей силой ударил кулаком по массивному дубовому столу. Бронзовая чернильница с тихим звоном подпрыгнула и пошатнулась, но чудом удержалась на трёх изогнутых ножках. Вот перу, прислонённому к ней, повезло меньше. Документы под рукой мужчины слегка смялись, а на коже отпечатался след ещё не высохших чернил. Пальцы на руке были окольцованы – большой перстень с крупным рубином на среднем, а на указательном – серебряный со зверем, похожим на горностая, где по кругу искусно выгравирована надпись «salvos sapientissimus»¹. Старый девиз рода Ламбираков. Запястья скрывал кружевной рукав, что прятался в расшитом золотым узором камзоле.

Тот, кому обращён был вопрос, не решался поднять взгляд выше локтя. Мужчина чувствовал, что двадцать палок по спине были бы малой ценой за то, чтобы ретироваться из душного кабинета прямо сейчас. Но это было непозволительно, он повторил чётко и ясно ещё раз:

– Её Королевское Высочество воспользовалась суматохой на остановке по пути в своё поместье «Клермон». Она жаловалась на духоту и недомогание от «покачиваний кареты». Фрейлины понятия не имеют, как это случилось. Остановились, Её Высочество пожаловалась на сырость, взошла обратно в экипаж и…

– Ты хочешь сказать, что она сквозь землю провалилась?

Жабо белоснежным кружевным водопадом выглядывало из-за ворота. Такой наряд был в моде десятилетие назад в высшем свете. Мужчина заносчиво поднял острый подбородок. Тонкие усы над бесцветной верхней губой уже начали покрываться сединой.

– Никак нет!

Армейская выправка сержанта при Её Высочестве была безукоризненна, но по поводу его службы возникали сомнения. Великий герцог де Шатрон из рода Ламбираков – наиболее приближенная к королевской семье ветвь – знал, что сержант не врал. Со всех сторон от кареты были люди, неустанно следящие за безопасностью Её Высочества Аделаиды. Никакого разумного объяснения, куда делась августейшая особа, не было. Карету осмотрели, людей допросили, собаки след не взяли…

Де Шатрон стиснул зубы. Он ощущал за своей спиной пронзительный взгляд карих глаз, прожигающих дыру на затылке. Груз ответственности давил сильнее, чем золотая цепь регента. У стен были глаза и уши, а секундная слабость нередко стоила во дворце слишком дорого. Больше, чем герцог мог позволить заплатить.

Глубоко вздохнув, регент повернулся к окну и выглянул во внутренний двор. Весенний день был на удивление безоблачным для подобных новостей. Ласковое солнце, ещё не осознавая свои права, лишь светило, но не припекало, а голубое небо радовало взор. Королевский дворец жил своей жизнью: слуги переносили новые стулья, обитые красным велюром – значит, несли их в Малый Зал, чтобы можно было слушать музицирование Её Высочества. Вон, кухарка несла три привязанные лапками друг к другу куропатки. Всё шло чётко по плану, кроме одного очень весомого пункта.

– Снова сбежала…

Кем был сержант гвардии? Из рода Брэттфордов. От престола они были далеко, одна из предыдущих королев была уроженкой их семьи. Стоило ей взойти на престол, подтянула ближе своего брата, а тот своего сына. И это порочная петля феодального строя: каждый горой за свой род, а кровь важнее всего. Де Шатрон не мог доверять ему наверняка. Ненадёжный человек, ему есть куда расти. Он из тех, кто будет карабкаться по головам, если заметит выгоду. Даже если Брэттфорд готов разменять свою жизнь за жизнь любого из королевской семьи, это не противоречит тому, что награду за героизм пожалуют его детям. Ему важно одно – выслужиться.

– Нагуляется и вернётся. Как всегда, – великий герцог сел на стул с мягкой гобеленовой обивкой и взглянул на свою руку. – Её Высочество Аделаида пока в том самом возрасте, когда юной леди ещё можно творить сумасбродства. Можете идти.

Сержант глубоко поклонился и вышел из кабинета, притворив за собой дверь. Регент посмотрел на ребро ладони, испачканное в чернилах, а после на бумагу с ответом, где каллиграфическим почерком с витиеватыми чёрточками и чопорно-выверенным наклоном было выведено: «Мы будет счастливы, когда вы почтите нас своим присут…». Великому герцогу и самому стало дурно.

Де Шатрон повернулся и встретился с его взглядом. Осуждающим. Надменным. Он смотрел из-под кустистых бровей, едва пробивающаяся седина на густой бороде, скрывающая отсутствие подбородка, оттягивала внимание на себя. Длинные волосы завязаны в хвост и спрятаны бархатной шляпой с большим белым пером. Художник говорил, что перо – это символ как миролюбия, так и острого ума в делах, касающихся дипломатии и решения конфликтов мирным путём. Вот только взгляд мужчины был суров. С картины, написанной маслом, строго наблюдал за кабинетом Его Величество король Корнеил III. Ныне почивший.

«Спесивая, что ты в юности, да? – де Шатрон усмехнулся и вальяжно откинулся на стуле, закинув локоть на спинку. Всё же есть у живых маленькое преимущество перед мёртвыми – со временем спадает пелена почтительности. – Вот уж услужила. И ведь вернётся, как ни в чём не бывало!»

Его Величество Корнеил III оставался нем. Он упрямым осуждением отвечал на мысленные нападки. Лицо регента потеряло тот ироничный оскал и стало сдержанно-задумчивым. Уголки губ дрогнули, а между бровей появилась глубокая складка движения мысли. Разве сидел бы де Шатрон так высоко, если бы не был способен рассуждать ясно и здраво?

«Осталось меньше сезона для бракосочетания, ты прав. Аделаида воспитана во дворце, ей привили ответственность, – герцог провёл ладонью по предплечью, вспоминая удары прутом каждый раз, как покойный король, ещё будучи совсем ребёнком, попадался на хулиганстве. И нередко вместе с самим молодым герцогом, но менее обидно не становилось. Старые травмы иногда перестают болеть, но никогда не заживают. – Если она сбежала, то что это? Попытка вызвать мятеж у мирного населения? Шатко её положение в первую очередь. Желание сорвать свадьбу? Нет, она знает, что на кону. Это… Попытка добиться более лояльных для себя условий?»

Ни звука. Картина оставалась картиной. Но даже слов не было нужно, чтобы возразить.

Регент сильнее нахмурился и обвёл взглядом большую кабинетную залу. На стенах висели картины: пейзаж утренней столицы, залитой солнцем, чтобы не забывать, ради чего всё это; портрет покойного Его Величества за спиной, чтобы помнить, на кого опираться; и герб правящей семьи – олень со стрелой, запутавшейся в обширных рогах, но не коснувшейся тела, чтобы всегда знать, кто должен сидеть в этом кабинете. По разные стороны стояли два книжных шкафа, где по определённой системе были расставлены карты, документы, перья, свечи и книги – и лишь герцог де Шатрон видел в этом порядок.

Её Высочество Аделаида и так могла позволить себе платье, расшитое жемчугом и золотом, если бы пожелала. Ради такого мероприятия и её благосклонности сам великий герцог готов был приложить руку и задействовать собственные средства. Новый ответ нравился де Шатрону гораздо меньше, чем предположение о добровольном побеге. Его каштановые волосы, собранные в хвост атласной лентой, как будто начали тянуть, а по спине пробежали морозящие кожу мурашки.

«Порой я жалею, что мы друзья, мессир», – несмотря на злые высказывания, всё же регент глубоко кивнул картине и вернулся к столу.

Всё ещё мысли возвращались к письму, требующему ответа. И первую попытку он испортил своей несдержанной реакцией. Следующая должна получиться лучше… Но в этот раз на столе были два листа. Первое письмо, появившееся из-под пера де Шатрона, начиналась со слов: «Это Великая честь – встречать Вас», а второе было проще, без расшаркиваний. Более лаконичная записка на небольшом клочке: «Жду Вас завтра к ужину в своём имении на…»

***

На площади Ирисов, названной так из-за того, что раньше на этом месте простиралось поле с этими цветами, теперь располагались усадьбы. Может быть, с тех пор было заведено, что жильцы домов на площади обязаны были застилать крыши синей черепицей. Но дворяне и богатые купцы не задавались вопросами – они не пытались оспорить устоявшуюся традицию, даже наоборот – каждый считал, что его крыша «более синяя», чем у соседа. «Правильно-синяя»!

Имение Великого Герцога – это громко сказано. Двухэтажное здание посреди городка, построенное пару столетий назад, и две небольшие пристройки, что плотно прилегали к сухому боку здания: домик для слуг и конюшня. В отличие от своих соседок, здание казалось бледным, безынтересным. И лишь калитка с двумя гербами: рода Ламбираков и правящей семьи королевства Риндалии рядом показывала окружающим, что лишний раз, проходя мимо этого малозаметного строения, рекомендуется опустить голову в уважительном поклоне.

В пять часов раздался стук в дверь, и камердинер сделал шаг в столовую.

– Маркиз Жерар де ла Круа прибыл по вашему приглашению, – приложив руку к груди, слуга отвесил неспешный поклон и удалился, прикрыв за собой дверь.

Герцог благожелательно улыбнулся и сделал жест, означающий только одно – присаживайся. В комнате было окно над той дверью, через которую зашёл гость, и вело оно в другую залу. Чтобы не расходовать свечи лишний раз, архитектор имения предусмотрел систему освещения при помощи окон и – что удивительно – зеркал. Особым своим шедевром он считал парадную лестницу, над которой потолком служили стёкла. Они создавали впечатление, что всю залу заливало солнцем в безоблачные дни, а зеркала подхватывали игривые лучи и разносили их по имению. Так и сейчас: в это время свет ещё лился сквозь окно в столовую, так что ни одна деталь интерьера не могла укрыться от внимания маркиза.

На двух стенах висели гобелены, делающие тяжёлую, даже несмотря на старания солнечных лучшей, комнату с массивной мебелью темнее. Словно ларец, таящий в себе множество страшных секретов. С одной стороны – сцена охоты. Несколько худых собак с длинными ушами загоняли лань. Вся изнурительная часть этой забавы доставалась им: животные громко лаяли, бежали, высунув языки, к охотникам в дорогих нарядах, спокойно сидящих на своих верных скакунах с луками наперевес. Маркиз де ла Круа мог предположить, что если за пару секунд охотники не возьмут себя в руки, добыча уйдёт, а собачий труд останется недооценённым. Второй же мотив закрывал самую большую стену. На огромном дереве собралось множество разнообразных птиц: несколько видов разноцветных попугаев, синицы, воробьи, пара голубок ворковала, канарейки, вороны, грачи, дрозды и прочие прелестные создания дивного пернатого мира. И каждая – услада для глаз. Самое яркое пятно в простой, лишённой изысков комнате.

Жерар де ла Круа, пусть и казался молодым мужчиной, но был безупречно обучен манерам. И даже дружелюбный визит на ужин – не причина забывать об этикете и рассматривать комнату. Он вежливо поклонился и занял место рядом с хозяином дома за длинным столом, где стояло не более четырёх стульев: слишком скромная расстановка для таких габаритов. Посреди стола стояла ваза – небольшая с синим орнаментом, а в ней благоухал пышный, но такой одинокий белый гиацинт. Герцог, когда маркиз де ла Круа занял место, поднял со стола серебряный колокольчик и пару раз позвонил.

– Я очень рад, что вы согласились быть гостем на моём маленьком ужине, – в уголках глаз де Шатрона явственно проступили глубокие борозды морщин. Он был не молод, но пытался не показывать этого. – Как поживает ваш батюшка? Говорят, он уже отошёл от дел?

– Вашими молитвами, мессир, у него всё в порядке.

В этот момент в зал впорхнула пара слуг, что те птицы с гобелена, и поставили перед мужчинами тарелки с «входным блюдом» – первое из вереницы за ужином. И для начала это были сладкие груши, политые сахарно-медовым сиропом. Как раз для незначительного короткого разговора с гостем.

– Забота о шато его слишком сильно беспокоила в последние годы, из-за чего у него обострились головные боли. «Болезнь мыслителей», как он это называет, – Жерар усмехнулся, приступая к еде. – Матушка просила справиться о вашем здоровье, мессир. После того случая на войне…

– Право, мальчик мой, не надо, – герцог де Шатрон смущённо по-старчески рассмеялся. Он умел производить впечатление безобидного дядьки, который лишь по щёчке может потрепать. Увядающий, но пока не старик. И не скажешь, что сейчас довольно смакует сладость груши второй человек в королевстве: сразу после Его Величества наследного принца, который пока слишком мал, чтобы носить корону.

– Извольте, я буду! – Маркиз захотел резко вскочить из-за стола, но поборол в себе разгорячённый нрав молодого жеребца. Однако скрыть жар своего сердца не смог. С пылом он продолжил: – Ни одна семейная встреча у нас не обходится без того, чтобы отец не рассказал о том, как героически вы во время войны…

– Ох, война. Ужасное время…

Маркиз не заметил, как его пустая тарелка сменилась новой – луковый суп с ароматными свежими лепёшками. Зала наполнилась ароматом выпечки и шафрана, от блюд исходил пар, делая из столовой, где редко проводил время герцог, вполне уютное место.

– Вынесли его с поля боя! Если бы не вы, его и не было бы с нами!

Жерар де ла Круа тряхнул своими чёрными, как грива вороного скакуна, кудрями, настаивая на том, что такие заслуги не забываются. Его грудь вздымалась от праведного гнева.

«Слишком эмоциональный, – решил про себя де Шатрон, старательно дуя на ложку с супом. – Однако не лишён верности и здравого смысла».

– Я хотел бы провести ужин со своими старыми друзьями. Знаю, что ваши родители сейчас в шато. Жаль, не мог их тоже позвать.

– Что вы, я напишу им письмо, что вы справлялись об их здоровье, они будут удовлетворены и растроганы.

От регента не укрылась интонация, с которой Жерар произносил эти слова. Искреннее тепло сквозило из них и обволакивало слух закостенелого дворянина, привыкшего к дворцовым интригам. Это было непривычно, но законы чести ещё не стали пустым звуком для аристократов, а спасение жизни делало семьи верными друзьями.

– Я хотел отправиться на охоту, но куда мне уже, – регент усмехнулся, мимолётом ссылаясь на свой вынужденный статус. – Я слышал, что вы преуспели на этом поприще.

Герцог де Шатрон попал в точку, а щёки Жерара зарделись. Он смущённо опустил взгляд, польщённый вниманием со стороны.

– Я хорошо научился читать следы, а в зайца попасть смогу с пятидесяти шагов.

Что уж говорить, отличные результаты для опытного охотника. Регент уважительно кивнул, признавая важность этих заслуг.

– В моих владениях, говорят, появился интересный зверь…

Третья смена блюд случилась слишком быстро. Де Шатрон замолчал, позволив слугам занести жареную куропатку и сменить тарелки – беззвучно и незаметно, как они всегда и делали. Но именно в этот момент слуги появились невовремя, из-за чего на пару секунд повисла подозрительная пауза.

– А вот и куропатка! – герцог довольно потёр руки в ожидании главного блюда перед собой. И этот возглас каменной стеной заслонил возможные подозрения. – Конечно, не столь вкусная, как в ваших владениях, когда мы с вашим отцом были на охоте в тридцать восьмом…

История о великолепном пире после охоты лилась бы и дальше приукрашиванием вкуса блюд и стараний хлопочущих кухарок, если бы спустя уже некоторое время, как все лишние уши разошлись, маркиз осторожно не спросил:

– Так какой это зверь?

То ли вежливое любопытство, то ли интерес охотника, то ли причина оставалась не ясна даже самому Жерару, но он заинтересовался диковинным животным. Герцог довольно прищурился и поставил локти на стол, закрывая губы сцепленными в крепкий замок пальцами.

– Я бы сказал, что это лань. Да, ближе всего она похожа на лань. Шелковистая шерсть, длинные ресницы, умные глаза. Но лапы кошачьи. Словно не по земле ходит, а плывёт по воздуху. Неуловимая. Она казалась ручной, но сейчас мне кажется, что в её лапах спрятаны когти.

Первые пару мгновений маркиз де ла Круа слушал внимательно, потом его брови поползли вверх. Медленно удивление сменилось осознанием – метафоры! И тут его лицо сделалось мертвенным, как у покойника. Страшная догадка не сулила ничего, кроме неприятностей.

«Голова работает!» – де Шатрон мысленно ликовал, ведь сложно было осознать, о ком шла речь.

– Мессир, даже если это ваши владения, я не могу и помыслить об охоте на священное животное. Если вы позволите…

Жерару показалось, что у него закружилась голова. То ли от ужасающих своей смелостью предположений, то ли из-за одурманивающего аромата гиацинта.

– Какая дерзость! – Регент нахмурился, взглядом пригвоздив своего гостя к стулу. Есть ему уже не хотелось, но ужин был в самом разгаре. – Никому не позволено охотиться в моих владениях. Нужно зверя выследить и защитить. Даже если насильно и от него самого. И я никому не могу доверить это, кроме вас, Жерар. Вы – сын своего отца!

И тут молодой мужчина растерялся ещё больше. Благородное животное с хищными чертами. Неуловимое. Что Жерар может сделать по защите Её Высочества? Он один не мог стать её гвардией! И тем более – защитить против её воли! Самолюбие шептало броситься в омут с головой. Оказанное доверие самим регентом – это великая честь для маркиза. Но он всё ещё оставался человеком осторожным.

– От кого защитить? Как?

– Я не знаю.

Горькое признание. Слова разбились о мраморный пол – столь холодный, что ходить по нему можно было только в туфлях. У регента не было ответов ни на один вопрос.

– Её нужно найти, но нельзя, чтобы об этом кто-нибудь узнал, – голос регента стал тише и более вкрадчивым. Доверительным. – Даже ваши уважаемые родители. Если хоть одна живая душа услышит об этом, мы рискуем повторить события пятнадцатилетней давности.

Маркиз поймал на себе голубые глаза: изучающие, проникающие в самые глубины его души. Прощупывающие его верность. И это меньшее, что мог сделать сын де ла Круа ради Короны – шагнуть в неизвестность. Жерар нахмурился и с готовностью согласился на опасное дело простым кивком.

– Теперь вы – мой человек, маркиз де ла Круа. И ваша задача – найти Лань.

***

Поиски снова привели регента в Королевскую Библиотеку. Со скучающим выражением лица прошёл он сквозь шкафы, частично заполненные рукописными книгами с кожаными обложками, древними свитками, фолиантами. Здесь, куда посторонним вход воспрещён без сопровождения, кроме некоторых представителей высшего света, и находился заветный сундук. Ничем не примечательный, накрытый сверху подушками, словно очередная лавка для чтения. Но герцог де Шатрон знал, что цель его находилась именно там, куда он сам её положил.

Крышка открылась без единого скрипа. Долгие годы это был склеп для начавших разлагаться указов о выплатах из казны на нужды короны и дворца. Тридцать золотых монет за голубое платье, расшитое серебряными нитями для венчания девочки четырёх лет отроду. Баснословная сумма за наряд! Свиток был убран вправо. Пятьдесят золотых за поставку молока – единовременная выплата раз в год. Свиток ушёл влево. Покупка телёнка – пятьдесят золотых. Снова свиток ушёл влево.

Склеп для начавших разлагаться тайн.

Наверное, если бы кто решил посетить библиотеку в такой час, они застали бы невероятно смешную картину. Герцог де Шатрон, временно исполняющий обязанности регента, положив под зад подушку, сидел на полу и рассматривал старые документы о простых и никому не интересных оплатах по счетам. И даже нашёл что-то!

Когда всё лишнее было спрятано обратно в сундук, в руках мужчины оказались четыре свитка. Из них схожестей было только три. Во всех говорилось о золотых монетах. Каждый свиток содержал личную подпись покойного Его Величества. И дата этих документов была семнадцать-восемнадцать лет назад.

Едва заметная улыбка появилась на устах великого герцога де Шатрон. У него не было времени сомневаться в своих решениях.

Всё во благо Королевства!

[1] Salvos sapientissimus – Выживает умнейший.

Глава 2. Всего лишь тело

Маленькая деревушка в графстве Ле Фонтэйн не отличалась абсолютно ничем интересным. Кривые тихие протоптанные улочки и небольшие деревянные домики. Люди жили своей жизнью: вставали с рассветом, работали в полях, ухаживали за животными, а по воскресеньям ходили в единственную часовенку, напоминавшую больше прямоугольную свечку с золотым фитилём, чем Дом Божий. Строгие черты её казались нарочито правильными и угловатыми, но, чем дальше от неё отходили люди, тем более здание начинало клониться в сторону. И, казалось бы, вот он – интересный феномен! Только для простого люда это было само собой разумеющимся, ведь в абсолютно обычном деревянном домишке Богиня засиживаться бы не стала.

Здесь жило не более сорока семей. Деревянные дома были у всех, но по-настоящему хорошие всего у нескольких: у старосты, организующего жизнь деревенских; у графского управляющего, следящего за соблюдением приказов; и у приезжего купца, чья дочь, дабы вылечиться от хрипов в груди, была отправлена в место с мягким климатом – в эту деревню.

Дом купца выделялся. Он буквально возвышался над остальными, ведь единственный был двухэтажным. Выше только часовенка да пожарная вышка. Невооружённым глазом было видно, что хозяевам хотелось сделать место уютным гнёздышком, но голубки превратились в сорок, что таскали всё блестящее. Стены были выкрашены в цвет морской волны, который по прошествии нескольких лет под палящим солнцем выцвел до неузнаваемости. На окнах резные белые ставни с характерным орнаментом, коим украшают разве что праздничные скатерти деревенские старухи. Вдоль оконной рамы ромбы стояли в хороводе, взявшись руками-граблями друг за друга. Никакого изящества, зато жителям деревни казался дом красивым. По крайней мере, соседи восхищённо цокали, отмечая про себя эти окна. А вот крыша была как у всех, без излишеств – с соломенным настилом. Купеческий дом также включал в себя землю поблизости за оградой: небольшой огород, курятник и хлев.

Именно к этому дому на заре подошёл мужчина, опираясь на длинную грубо обтёсанную палку как на посох. Его одежда была простой и без изысков, даже грубой, но поверх накинут дорожный плащ. Одной рукой он с внутренней стороны подцепил крючок невысокой калитки и распахнул её, проходя на участок. Собака подняла морду, удивлённо уставившись на такое нахальное поведение, и за считанные секунды вскочила на лапы, обрушив на вторженца всю мощь своих голосовых связок. Оглушительный лай будил ещё спящих жителей. Верная серая дворняжка с одним тёмным пятном на ухе прерывалась на рычания со злобным оскалом, но подойти ближе не осмеливалась. Сонные лица соседей уже появились в окнах, когда мужчина пару раз ударил костяшками о расписную розовую (или когда-то она была красной?) дверь.

Некоторое время никто не отвечал. Надрывистый лай начинал нервировать, но мужчина не мог повернуться, чтобы не встретиться с сонными недоумевающими взглядами, не скрывающими своё любопытство. Конечно же – впервые с прошлого четверга хоть что-то произошло, что не укладывалось в привычный порядок вещей! Тогда Франсуа поскользнулся и расшиб лоб о каменную кладку колодца. А сегодня пришлый возник! Словно тайный любовник, что не хотел бы быть узнанным, но стремился как можно скорее поставить точку в этих порочных отношениях, мужчина старался не попадаться на глаза. И каким-то чудесным образом одновременно вёл себя сдержанно, но абсолютно естественно: без лишней суеты. Пришёл просить милостыню или встретить старых знакомых, его увидят, запомнят, но вряд ли опознают.

Дверь приоткрылась, звякнула цепочка, которая не позволила взять врасплох жителей дома. Мужчина снял плохого вида чёрную шляпу с мятыми и запылёнными полями и приложил её к груди, вглядываясь в женский силуэт.

– Доброе утро. Эмилия Фурнье здесь проживает?

Ну конечно здесь! Герцог де Шатрон навёл справки заранее. Правда, последняя перепись крестьян графства Ле Фонтейн была лет пять тому назад, поэтому он мог либо рискнуть проведать её под видом бедняка, либо забыть навсегда про эту идею вместе с надеждой на мирное будущее. И регент не сомневался в своём выборе.

– А кто её спрашивает? – Голос казался раздражённым и чуть сварливым. Приходилось вслушиваться, чтобы разобрать слова за общим шумом с улицы. – Она снова что-то натворила?

Нищий опустил голову.

– Я хороший друг её матери.

Прозвучали невнятные крепкие ругательства, но через секундное промедление женщина крякнула: «В курятнике», – и захлопнула дверь перед его носом. Не самый тёплый приём встретил великого герцога. Мужчина потянулся к затылку, проводя рукой по пропитанным маслом растрёпанным волосам – не столь для шелковистости и блеска, сколь для создания образа нищего. Де Шатрон выдохнул и под лай собаки, виляющей хвостом, словно она радовалась изменению в своих однообразных буднях, отправился искать курятник.

Маленькое деревянное строение, похожее на сарай для инструментов, с той лишь разницей, что было небольшое окошко для птиц с приложенным деревянным мостом, снабжённый выпуклыми рейками – вот и весь курятник.

Она держала корзину с куриными яйцами на сгибе локтя. Её кожа была темнее, более загорелая, и покрыта рыжими веснушками, облюбовавшими девичье лицо более всего. Простое платье в пол, закатанные рукава, подпоясанная грязным фартуком талия, а сверху тёплая шаль, прятавшая от утреннего промозглого ветра – Эмилия была крупнее, чем великий герцог ожидал. Девчонка телосложением пошла в мать. Она, заметив незнакомца на участке, положила вторую руку на корзинку, закрывая собранный налог с куриного поголовья, и отвела их за спину.

– А, Эмилия! – де Шатрон хмыкнул и провёл большим пальцем у себя под носом, где всего пару дней назад были усы. Девушка лишь нахмурилась. Её зелёные глаза метались по образу этого мужчины, но узнавание не достигало её. Не верила. – Я вот такой вот тебя помню!

Герцог провёл рукой по воздуху недалеко от колена, показывая рост ребёнка лет где-то трёх. Впрочем, девушка вряд ли такое вспомнит, а маленькая ложь была во благо. Но Эмилия чуть выдохнула и, пусть и с опаской, но вернула корзинку из-за спины. Боялась кражи, не иначе.

– Как поживает твоя матушка?

– Три года, как её не стало, – первые сказанные слова. Ни приветствия, ни вежливой улыбки, ни расспросов.

«Тем же лучше», – подытожил де Шатрон, медленно ковыляя за девушкой.

– Как жаль! Соболезную, девочка моя. Такой кухарки надо было ещё поискать!

И герцог даже почти не кривил душой. Голосистая молодая помощница поварихи: её смех был слышен за версту, а её бёдра выделялись даже среди дам высшего света, облачённых в множество подъюбников. Только вот имени её де Шатрон позабыл. Или не утруждался запомнить? Но… Мужчина прикусил губу. Вместо воспитанной юной леди, на чьё образование были высланы деньги из королевского бюджета, перед ним стояла просто деревенская девушка лет семнадцати на вид с насупившимися рыжими бровями.

– Так… Как она жила последние годы?

Эмилия открыла заднюю дверь дома – уж больно непримечательную. Вход для слуг, как понял герцог. И вела она на кухню, где стояла у плиты женщина. Та ли это была, что открыла дверь в дом, или нет, регент не мог сказать наверняка. Но то, что её волосы были в чепчике, а рыжие косы Эмилии обвязаны лентами, могло означать, что девушку не допускали к полноценной работе в доме. Вероятнее, помощница, судомойка. Та, кто выполняет поручения других. А может, просто не успела облачиться в более подобающий наряд? Ведь для сбора яиц обвязывать волосы не нужно.

– Да как-как… Играть начала. Продала сначала коров, скотину, там, всякую, потом дом, – девушка проговаривала слова с затаённой обидой, выплёвывая слова, добротно приправленные желчью. – Она совсем с дуба рухнула к концу жизни. Ну, свихнулась. Всё ждала кого-то. Иногда со страхом. Иногда надеялась на что-то. Вздрагивала, когда слышала колокольчик на входе. Он и довёл её. – Когда корзина опустела, с важным видом она подняла вверх указательный палец, меняя голос на деловитый, услышанный когда-то от других: – «Разорвалось сердце от душевных мук».

Де Шатрон постарался припомнить, но никакого колокольчика он не слышал, когда пришёл. Вероятно, сняли как самое невыносимое воспоминание о ней. Было что-то печальное в том, что уходили знакомые тех времён, когда сам герцог был молод. Наверное, стоило запомнить имя кухарки Фурнье. Тягучая тоска плавила ему сердце, насильно выжигала сожаление. Но это наваждение быстро улетучилось, стоило Эмилии вновь открыть дверь, впуская утренние солнечные лучи на кухню. Она вышла обратно на задний двор, и де Шатрон отправился следом.

– Где вы раньше жили?

– Здесь, – она гордо кивнула на дом и остановилась, высокомерно задрав подбородок. – Этот дом был наш. И скотина тоже наша. Я потому и не ушла – пропадут же без меня.

– Значит ты… Служанка?

Она довольно кивнула, даже плечи расправила. Звучало это действительно гордо для такого нищего, каким де Шатрон казался на вид. А он задумчиво смотрел на неё, оценивая, словно лошадь покупал. Это была уже четвёртая попытка найти самозванку, похожую на Её Высочество. Первая умерла в младенчестве. Вторая воспитывает новорожденного и даже принять к себе нищего не захотела – и винить её не в чем. Третья оказалась совсем не похожа на Его Величество: смуглая и черноокая. И четвёртая кандидатка не была идеальной. Её речи, манеры, движения – всё выдавало простолюдинку с головой. Но иного выбора де Шатрон не видел.

– Что ж. А мечта-то у тебя есть?

– А то ж! – Она хмыкнула, заворачивая в хлев. Тем же лучше для мужчины, меньше лишних ушей. А Эмили охотно загибала пальцы: – Выскочить замуж, выкупить дом. Чтоб было, как у всех.

– И если я смогу дать тебе столько денег, чтобы ты смогла выкупить дом?

Рыжая девица уставилась на незнакомца так, словно спрашивала, действительно ли он это сказал. Оборванец, калека, на вид бездомный. Она прищурилась, скользя взглядом по его телу. Ещё минуту выжидала, и в её взгляде мелькнуло осознание. Эмилия хихикнула.

– Брешишь! Но ты галантный, – она опустила взгляд на своё декольте, а ловкие пальцы начали развязывать ленты, стягивающие рубаху на груди. – Только давай по-быстрому.

И это был самый лучший вариант на замену? Ни манер, ни стыда, ни совести! Герцог почувствовал, как к его щекам подступает краска гнева. Багряно-алая, как кровь. И почему? Не первая крестьянка и, вероятно, не последняя. Но перед ним была та, кто так похожа на Аделаиду. Тот же лисий цвет волос. Те же зелёные колдовские искорки во взгляде. И сейчас она беспечно стягивала одежду, чтобы…

– Прекрати, – его холодный тон заставил Эмилию замереть, и поднять вопросительный взгляд. – Что ты можешь сделать ради таких денег?

– А что ты хочешь?

Это было странно. Словно два торгаша на рынке. Он хотел купить, не показывая на вещь, а она должна предложить цену без оценки товара. И как мог назвать де Шатрон настоящую причину своего визита? Лишь туманными намёками.

– Считай, что я твоя добрая фея. Мне нужна девица, прислуживающая мне. Всему научу, кров обещаю, еду тоже, – предложение было озвучено с деланным легкомыслием.

В хлеву пока что стояли животные: три коровы, две свиньи. До выпаса ещё рано, пока они заинтересованно смотрели на гостей, не понимая, какая драма разворачивалась перед ними. Коровы с вечера ждали утренней дойки, чтобы вновь уйти в поля. Вероятно, Эмилия за этим и пришла – за молоком. Но сейчас она серьёзно задумалась над предложением.

– Ну нет. Так просто я тебе не поверю. Все так говорят. Сначала: «Встретимся за сараем», – а потом: «Ничего я тебе не обещал»! – Она упёрла руки в бока, в глазах её было праведное возмущение.

Как так получилось, что великий герцог, регент Его Величества, второй человек в королевстве после короля, стоит в хлеву, где воняет скотиной, и слушает возмущение наивной простушки о том, как очередной мужчина вскружил ей голову? Де Шатрон подавил желание развернуться прямо сейчас и уйти. За его плечами поджидала липкая Ответственность за подданных королевства. Уйти сейчас – означало лишь начало приготовлений к войне. И допустить этого он не желал.

Мужчина засунул руку в сапог и достал оттуда три золотые монеты с изображением профиля Его Величества. У девицы округлились глаза, скрывать свои эмоции она не умела и не желала учиться. Простая деревенская девчонка, каких ещё много. И одну монету мужчина протянул Эмилии. Та с поклоном приняла деньги, сложив ладони «лодочкой», словно боялась, что золото утечёт как вода сквозь пальцы. Настоящая золотая монета!

– Назови цену! Это последнее доброе дело, которое я могу сделать ради успокоения души твоей покойной матушки.

Эмилия поднесла монету к лицу, рассматривая её. Выглядит как настоящая! Поднесла ко рту и попробовала клыком прокусить её. Ей говорили, что так золото и проверяется, но каким должен быть результат – она понятия не имела. Невкусно и пахло мужскими ногами.

– Раз ты моя фея… Я хочу, – она начала загибать пальцы. – Вернуть дом и скот! Но ты это знаешь. Хочу… Ещё двух коров, трёх овец и быка!

Она взглянула на герцога. Тот с непроницаемым выражением лица слушал её требования. По его взгляду нельзя было понять, стоило ли остановиться. Вероятно, цена слишком завышена, но на этом и строилась торговля – на попытках сбросить стоимость. И Эмилия рискнула продолжить:

– И, раз ты такой богатенький, у тебя и друзей много? Ну, у кого деньги водятся. Я хочу, чтобы ты помог мне найти мужа! Стал моей свахой.

Кем де Шатрон ещё не был, так это свахой. Регент, который входит в дом со словами: «Наш товар, ваш купец», – это просто нелепо. Но одно слово, и любой мелкий аристократ будет счастлив взять Эмилию в жёны, если только герцог намекнёт на необходимость этого брака.

– Так ты согласна на мои условия? – Он перевёл взгляд на коровью морду. Казалось, в её больших глазах осознанности было немного больше, чем у Эмилии. А потому надо было принять ещё и меры предосторожности. Де Шатрон продолжил, демонстрируя золото между пальцами: – Смотри, у меня есть ещё две монеты. А сколько девиц в деревне, согласных выполнить мои требования лучше и дешевле? Только дай им слушок, тут же прибегут.

– А что делать надо будет? – Она взяла ручку от железного ведра, продолжая свой утренний ритуал, в который незнакомый мужчина пока не вписывался.

– Я тебе всё расскажу. Если согласна, скажи остальным, что нашла работу в городе, и перебираешься туда на время. Сама через два дня к полудню выходи из деревни и иди по направлению к Монткэр. Вещей много не бери, всё равно вернёшься.

Герцог де Шатрон развернулся и направился вон из хлева. Он услышал вдогонку лишь:

– А зовут-то тебя как?

Но вопрос остался без ответа.

«Наилучшая из возможных!» – с остервенением повторял герцог, притворяя за собой калитку. Словно старался убедить самого себя в этом. Сейчас он мог лишь проверить её. Сможет ли она держать язык за зубами? Выполнит ли его команду и отправится вперёд за призрачной возможностью выкупить дом, или ей это абсолютно не нужно? Не было никаких гарантий, что на следующий день к нему не явятся жители деревни, желающие услужить богатому нищему. Вряд ли бы хоть один из крестьян в лицо бы опознал регента – уж больно глухая деревушка.

Оставшись одна, Эмилия, или просто Эми, ведь деревенские не слишком утруждали себя произношением длинных имён, взглянула на золотую монету, оставшуюся на ладони. Может быть, мать действительно ждала именно этого человека? С паутинкой морщин в уголках глаз. С чёрными, что воронье крыло, волосами с серебристыми локонами, сверкающими на солнце? Может быть, мать именно его хотела увидеть? Статного мужчину, который даже в нищенском наряде выглядел красиво. С уставшим взглядом, читающимся в ледяных глазах.

Монета упала в карман передника. Подтянув носком туфли табуретку, чтобы та встала ровно на соломенный настил, Эми легко подхватила её и подставила к первой жертве её доброты. Корове по имени Красотка. Она была ласковая, не лягалась, и даже хвост не нужно было привязывать к ноге. Невиданное послабление, но у Красотки был на удивление мягкий нрав. Она родилась в этом хлеву и, вероятно, умрёт здесь же.

Эми села на табуретку и обхватила напряжённое вымя пальцами. Припуск, и дальше, привычными движениями, шустро проводя пальцами по покрасневшим соскам, девушка начала доить корову, потихоньку заполняя ведро ещё тёплым молоком. Для неё это был ежедневный ритуал: утром и вечером. Механическая работа расслабляла, но привычные спокойные мысли текли мимо, не попадая в ведро её разума. Сладость желания пуститься в авантюру с возможностью исполнить свои мечты перекрывалась прокисшей неизвестностью, заполняющей собой верхний слой.

Что она потеряет, если примет предложение? Свою жизнь – в худшем случае. Но что с того? Дом не рухнет, коровы с голода не издохнут. Жизнь, конечно, весёлая штука, но гнуть спину и ежегодно рожать ребятишек для муженька-крестьянина не слишком хотелось. А если Эми ожидала судьба похуже смерти? Она задумалась, и по её обыкновению на переносице появилась гармошка складочек. Нет, увы, фантазией её Богиня не наградила.

А вот чем она обделена не была, так это шилом в одном месте! Или как красиво это называла дочь купца – «предпринимательской жилкой». Что это такое и где она находилась, конечно, сама Эмилия понятия не имела, но наверняка знала одно. Один золотой – это один золотой!

Ровно к указанной дате девушка с набитым платком, завязанным в кулёк, которым она беззаботно размахивала на ходу, шла в сторону ближайшего города. Эмилия слышала, что там стояли настоящие каменные здания! Очень уж хотелось на них посмотреть. Но что больше будоражило – так это мысль о лёгких деньгах. Раз золотой, два золотой, три… Выходила неплохая песенка, отчего у Эми улыбка становилась только шире. Когда тени скрылись под её ногами, рядом остановилась карета, запряжённая двумя лошадьми. Простая, неинтересная, крытая. Ни гербов, ни золота: такие могли быть у любого графа или торговца. Эми наклонилась в бок, на козлах сидел незнакомый мужчина. Он с интересом разглядывал её, а девчонка не смогла сдержать усмешку, с нескрываемым интересом рассматривая ужасающий рубец вместо кончика носа. Про уродцев и шутов в городах она тоже слышала, но не ожидала увидеть так скоро!

– Вы за мной? – она прищурилась и приложила ребро ладони ко лбу, чтобы солнце не слепило и не мешало разглядывать мужчину. – Я вот спросить хотела. А у вас будут медяки? А то в деревне такие монеты не принимают!

Эми усмехнулась, довольная своей шуткой. Но в ней была и доля правды – её золотой можно было только отдать кому-то, на рынке бакалею за неё не продадут, а для дома слишком малая цена. Поэтому монета была, как Фурнье считала, надёжно спрятана в зашитом подкладе нательной рубахи. На случай, если всё пойдёт не по плану, конечно же.

Занавеска в окошке кареты отдёрнулась, и Эми услышала уже знакомый голос:

– А, ты всё же решила ухватить удачу за хвост, дитя? – Он скрывал внутреннее ликование. Но кривая улыбка герцога де Шатрона появилась на лице, когда он наблюдал, как деревенская девка запрыгивает в карету.

– Я что, дура от такого отказываться?

Кучер взмахнул вожжами, кожа волной прошлась, хлестнув коней по спинам. Те безропотно сдвинулись с места, утягивая карету за собой. Путь обещал быть долгим.

Глава 3. Учтивой тенью

Карета двигалась по протоптанной дороге, мягко шурша колёсами по земле. Копыта глухо отбивали ритм, разрезая привычный тихий шелест травы и звонкое пение птиц на криво сшитые лоскуты.

Эмилия сидела напротив мужчины, но не он занимал её мысли, а вид за прозрачной сетчатой занавеской из окна. За те несколько часов в пути нищий господин не говорил ничего путного. Да и города почему-то карета не проезжала. Значит, путь лежал ещё дальше…

Ещё четверть часа прошла в томительном ожидании. Это первое путешествие для Эми, но, в силу её малого возраста, а может, из-за её неугомонного характера, сидеть спокойно ей не хотелось. Герцог де Шатрон видел, как она с коленями забиралась на лавку и своим веснушчатым носом с чуть приподнятым вверх заострённым кончиком вжималась в сетку, чтобы получше разглядеть мир за оконным проёмом. Девчонка ёрзала, горбилась, мурлыкала себе что-то под нос, пыталась рассказывать о себе, но мужчина старался не реагировать. Разве что мысленно благодарил судьбу, что в носу не ковыряла. Чему-то обучили, уже за то покойную Фурнье Как-Её-Звали можно было поблагодарить.

Мужчина вновь окинул Эмилию взглядом. Она томилась от скуки и не скрывала этого. Непосредственная. Ей хотелось идти рядом, сидеть на козлах и погонять лошадей, но точно не сливаться с пурпурными бархатными подушками внутри кареты в такой солнечный день.

«Нелегко тебе придётся!» – Де Шатрон мог лишь посочувствовать и, чтобы скрасить немного смертельную тоску, решил смилостивиться:

– Давай познакомимся ещё раз, – он натянул улыбку, но она вышла перекошенной. – Пока ты тут, можешь называть меня «месье Готье». Ты будешь моим человеком.

– Да, месье Готье. И что мне делать? Я прачка? Кухарка? Всё вместе? – Её наивные вопросы всё же задавались не просто так. Она предоставляла собеседнику выбор из тех вариантов, которые сама сочла благоразумными. Но верного ответа среди них не было, её судьба уже была предрешена.

– Я хотел одну шутку провернуть… В высшем свете. Знаешь, наряжу тебя, обучу манерам, отправлю играть роль одной моей дальней родственницы, – он говорил осторожно, подбирал каждое слово. Как лис, обхаживающий вокруг курятника в поисках лазейки. – Когда фарс закончится, я выделю тебе денег достаточно, чтобы выполнить условия сделки.

После этих слов Эмилия не скривилась, можно было выдохнуть с облегчением – гордость не задета. Была ли она вообще в арсенале этой девчонки – вопрос хороший. И мужчина не мог дать честного ответа, их общение с самого начала не слишком задалось. Но девица задумалась, она вытянула губы трубочкой и как будто надула щёки. Герцог де Шатрон сжал кулак, запоминая, что эту её привычку спрятать от любопытных взглядов лизоблюдов точно не выйдет.

– Получается, я… – Эми замолчала, пытаясь сформулировать проросшее зерно в более-менее приличный вопрос. – Я смогу забрать платья? Если они на мой размер, да?

– Конечно, Эмилия. Тебе просто нужно будет сыграть роль. Платья на тебя сошьют. Заберёшь с собой несколько, когда будешь возвращаться.

Никогда ещё Готье де Шатрон не видел настолько восторженное и одновременно ехидное выражение лица. Её хитрый прищур и широкая улыбка словно противоречили друг другу, но были столь естественны. Великий герцог не мог принять, что перед ним сидела не Её Высочество, а совершенно другой человек с иной мимикой, и пытался найти знакомые черты.

Тихий звук чужого голоса, шуршание по песку, и карета остановилась. Эмилия взглянула через ткань, и её встретил непроглядный лес. Деревья стояли ближе, чем зубчики на деревянном гребне. Куда идти, чтобы выбраться в деревню, она не знала. Волосы встали дыбом, а по спине прошёлся леденящий холод, заставляя девушку съёжиться.

«Будут убивать!» – гусиным гоготом пронеслось в её разуме.

Выбора как будто не было – лишь вскакивать и бежать, не разбирая дороги. Вперёд, рано или поздно, но лес кончится. А там поле и крестьяне, они точно защитят… Или нет? Мало ли, схватят девицу за волосы и отдадут как преступницу. Или за звонкую монету. Эмилия схватила свой кулёк с вещами, но противоположная дверца уже открылась. Секундное промедление стоило ей шанса на побег!

– А вот мы и прибыли! – месье Готье надел шляпу и прыжком выбрался из кареты, после чего протянул ладонь Эми. – Охотничий домик.

И правда, за его спиной можно было различить очертания добротного двухэтажного дома из сруба крупных деревьев. В деревне подобных домов Эми не видела: он стоял прямо, ровно, даже не косил, а перила, ведущие на крыльцо, издалека казались толщиной чуть ли не с её руку. Не солгали? Действительно выйдет в высший свет? Эмилия положила грубую ладонь деревенской девушки, изувеченную тяжёлым трудом и мозолями, принимая помощь мужчины. Сухая рука, жилистая с длинными пальцами, с грубой кожей. Это была рука не изнеженного дворянина, а человека, знающего цену упорному труду: будь то работа с мотыгой в поле или битва с добротным мечом на войне. Герцог помог Эми спуститься и не запутаться в ногах с непривычки. После кареты идти пешком было сложно, девушка покачивалась и иногда излишне подгибала колени. Как оленёнок на дрожащих ногах, Эми вновь привыкала к земле.

– Мы не хотели бы, чтобы твоё обучение выглядело как заточение, – де Шатрон предложил жестом взять себя под локоть, но Эми не смогла это понять. Она продолжала идти сама, отстранившись. – Но будет не очень весело, если кто-то узнает концовку шутки заранее, верно?

Мужчина без носа суетился. Он пару раз пытался взять у Эмилии её узелок с одеждой, но девушка прижала тот к груди, не желая расставаться с последней частичкой родного дома, так что слуга махнул рукой и побежал отпирать дверь перед великим герцогом. Несмотря на внешнее уродство, девушка его практически не замечала. Может быть, тот специально бесшумно двигался, может – месье Готье, несмотря на дорожную простую одежду, выглядел словно более величественно, чем в первую встречу, и взгляд приковывался к нему.

Обычно во дворцах и усадьбах всегда кто-то жил. Чаще всего это была прислуга, поддерживающая здание в приличном виде: водовозы, подметальщики, садовники, конюхи при конюшне. Пусть хозяева имения уехали, но у слуг жизнь продолжалась до следующего визита господ. Пыль не должна была прилипать к стенкам драгоценных шкатулок, а обивка не имела права выцвесть и заплесневеть. Настоящий гудящий рой дам в чепцах и передниках и мужчин в костюмах или фартуках был кровью, что трудилась на благо дому, гонимой ритмом отсчитываемых горстей монет жалования. Но сейчас в Охотничьем доме внутри было пусто. Де Шатрон избавился от лишних ушей: благо, в этой небольшой усадьбе оставалась пара слуг, которых заранее попросили отправиться в фамильное имение семьи главной ветви рода Ламбираков в помощь на предстоящем балу. Благовидный предлог, чтобы оставить Охотничий домик пустым на пару месяцев.

К зданию вела лестница с длинной верандой под навесом. Вероятно, летними долгими днями здесь любили вышивать женщины, а вечерами курить трубку мужчины. И те, и другие наверняка с наслаждением вдыхали лесной воздух, будоражащий сосновой свежестью и лёгким налётом росы. Но мебель унесли в дом и ещё не успели вернуть с зимовки, так что веранда оставалась пустой.

Трёхметровые двустворчатые двери из хорошей древесины распахнулись, но взглянуть на внутренности этого деревянного чудовища Эмилия снизу не могла, как ни старалась.

– Я буду жить здесь? – девушка нахмурилась и словно пыталась прочувствовать свои ощущения. Услышать себя, распробовать новый образ мысленно. Насколько это выглядело вкусно?

– Маловат? – великий герцог окинул серьёзным взглядом строение.

Здание не было таким безвкусно-аляповатым попугаем, каким был дом Эмилии. Более строгий и крепкий, он казался надёжным, способным выстоять землетрясение, если потребуется. По сравнению с дворцом в столице, с его каннелированными пилястрами (Колонны с углублёнными вертикальными рейками), элементами ринсо (Природный орнамент на фасаде, чаще всего в виде лоз, цветов или ягод) на стенах и… Прочими незнакомыми элементами, названия которых в её маленькой рыжей головке никогда не появлялись. На фасаде отчётливо проступал деревянный сруб. Единственная деталь, добавляющая изящества – это орнамент, вырубленный из деревянной панели, кружевной оборкой идущей под покатой крышей. Ламбрекен. Но даже этот элемент был для герцога привычным, и он давно не обращал на всё это внимания.

– Я ожидала иного, – она беззаботно пожала плечами и легко взобралась по ступенькам, оставляя хромающего де Шатрона позади.

Первая зала, куда попадали все гости, была просторной, появившейся благодаря привычному для высшего света желанию прекрасных дам встречать гостей роскошью. Пусть общий антураж был больше про уют, но главная лестница располагалась именно здесь. Эмилия скользнула взглядом по портрету молодой женщины в старомодном платье с высоким кружевным воротом. Но куда больше девицу Фурнье заинтересовала медвежья шкура, прибитая к стене. Бурая шерсть казалась расчёсанной и довольно мягкой издалека, а огромная морда с оскаленными острыми зубами вызывала опасение. Смешанные чувства, продолжать их испытывать сейчас Эми не хотела, и поспешно обернулась.

Стулья вдоль стен, пара маленьких столиков, накрытые то ли скатертями, то ли просто тканью, спасающей от пыли. Мысли блуждали, не поспевая за взглядом девушки, пока она не наткнулась на резную деревянную раму. А в ней – рыжая курносая девчонка с большими ушами. Она стояла посреди великолепного интерьера в грязном платье и… Эмилия сделала пару шагов и задрала голову. Над самым потолком под углом висело зеркало! Настоящее! Значит, это не картина, а она сама! Вероятно, знатные дамы, отправляющиеся составить компанию мужьям на охоте, поправляли здесь свои шляпки с длинными полями. А сейчас стояла Эмилия и с открытым ртом вглядывалась в своё мутное отражение на отполированном серебре, пытаясь рассмотреть нелепые веснушки, которые считала своей гордостью. Герцог де Шатрон мог позволить себе зеркала, но крестьянам и прочему люду такая роскошь даже и не снилась. Потому нередко в домах богатых господ они подвешивались повыше, чтобы лишний раз никто не мог разбить.

– Эмилия, пара правил, – мессир Готье подошёл к лестнице, ведущей на второй этаж, и положил руку на перила. Второй рукой он снял шляпу и мимоходом водрузил на небольшую статуэтку ощетинившийся волчицы. – Макэр тут для помощи тебе. Если что понадобится, говори ему. И если он покажет тебе что-то делать – выполняй без вопросов. Его задача заключается в том, чтобы наша шутка удалась, а секретность – важнее всего.

Эмилия снова взглянула на того, кого уже успела окрестить шутом. Мужчина без кончика носа. Его покатый лоб не вызывал доверия, а хмурый взгляд исподлобья пробуждал знакомую дрожь страха, смешанного с брезгливостью. Нельзя было определить на вид, сколько ему лет: где-то между пятнадцатью и сорока. Маленькое лицо казалось детским, но морщины вокруг глаз и крупный нос старили слугу. Только великий герцог видел Макэра иначе, во взгляде мужчины прослеживалась теплота, что-то похожее на отеческое покровительство.

– Покажет? – она тянула гласные, задрав нос, словно балки под потолком и подвесная люстра были гораздо интереснее, чем ответ на вопрос.

– К сожалению, тяжёлые времена отняли у него дар Словесности. Но у Макэра много других достоинств, – мужчина вздохнул, в его словах чувствовалась терпкая горечь. – Но тут второе правило. Я велел слугам покинуть этот дом, поэтому в свободное от обучения время придётся помогать Макэру. Готовка, стирка – чем сможешь.

Какие это «тяжёлые времена», Эми знала из чужих уст. Слишком мала была, но жители деревни целое десятилетие после не умолкали про ту тяжёлую войну против королевства Лостарии. Тогда на поле боя был убит предыдущий наследный принц – дофин. Всё ещё о его доблести, отваге и мудрости ходят разговоры в День Памяти. Впрочем, тогда поминают и других Невернувшихся. Разгромная война. Но Эмилия никогда не видела тех, кого горечь поражения преследовала в отражениях.

– Ну и последнее – обучение. Я подготовил книги, тебе нужно будет их прочитать, а потом…

– Читать? – на лице девчонки появилась такая жгучая смесь брезгливости и ужаса, что великий герцог поднял одну бровь, а двумя пальцами защипнул воздух над верхней губой. Когда мужчина поймал этот жест, пришлось заставить себя опустить руку.

– У тебя с этим возникли какие-то затруднения?

– Не обучена грамоте, месье, – Эми попыталась изобразить смиренный реверанс, но вышло неуклюже. Этим тоже придётся заняться, но позднее.

– Исправим.

Он медленно провёл по своим волосам. Даже в собственном имении, вдали от посторонних глаз, великий герцог де Шатрон предпочитал обходиться без трости. Больная нога горела, но эти заботы отходили на второй план. Лишь перед сном, когда слуги приносят горячей воды и тазик, регент может обратить внимание на ноющую боль. А пока нельзя было поддаваться слабости. Даже здесь. Особенно здесь.

Мужчина неспешно начал подниматься по лестнице, скрывая свои ощущения за маской ответственного и гостеприимного хозяина.

– Уж не обессудь, Эмилия, бытовые владения тебе покажет Макэр. Я проведу по второму этажу, – галантный, спокойный. Месье Готье был учтив с ней и одновременно держался отстранённо. Нет, конечно же, свой узел пусть несёт в руках сама. Да и, упаси Богиня, назвать её «мадемуазелью» без иронии! И в этом был его такт. – Ты когда-нибудь выезжала из деревни? Нет? Значит, сегодня будем знакомиться, а завтра начнём обучение. Тебе нужно время отойти с дороги.

Наверху хлопнула дверь, но никто этого не заметил. Великий герцог полностью завладел вниманием Эмилии, а та и не подумала, куда пропал Макэр. О том, кто сейчас наверху заканчивает последние приготовления для приезда гостьи: поправляет подушки, раскрывает тяжёлые драпировки штор, чтобы солнечный свет лился из высокого окна прямо на дубовый паркет, согревая спальню в прохладный весенний день. Как всегда. Макэр, старый слуга, делал свою работу хорошо, предугадывал желания своего господина и учитывал старые привычки. Но его старания были в порядке вещей. Солнце встаёт на востоке, петухи кукарекают на рассвете, а Макэр заботится о благополучии Готье де Шатрона.

– А это кто? – Эмилия указательным пальцем ткнула куда-то в сторону носа женщины с картины.

Абсолютно не было никакой необходимости поворачиваться, чтобы понимать, о ком речь, но взгляд месье Готье всё равно ненароком скользнул по острому подбородку, по кривой полуулыбке и напудренной белилами коже. В её лице читалось напряжённое ожидание окончания работы художника над портретом. Словно сама не рада и поскорее хотела бы сбежать из плена глаз, что дотошно вытягивали не только оттенки её платья, но и образ её мышления для наилучшего выражения взгляда. Де Шатрон смог оторваться и сосредоточиться на лице Эмилии – её щёки пылали здоровым румянцем, а в глазах было любопытство грызуна, высунувшего нос из своей уютной норы. Пару мгновений прошло в молчании, пока мужчина не отвернулся, продолжив восхождение по лестнице, не проронив ни слова. Он не мог позволить себе настолько высокие риски. Вопрос остался без ответа.

– Эта ваша родственница, месье Готье, – девица задумчиво подбирала слова, но ей красивые речи давались с трудом. А если честно, они не давались вовсе. – Которую я изображаю. Она вообще есть? Ну, или вы её выдумали?

– А, ты об этом… В высшем свете очень щепетильно относятся к генеалогии и семейным узам. И в этом есть некоторая сложность, Эмилия. Тебе нужно будет играть роль другого человека, о котором остальные уже имеют представление.

– Это ничего, – в её словах была слышна жалость, словно нянька успокаивала дитя с разбитыми коленками. – Я мадемуазелей умею хорошо показывать. Нахваталась за годы службы.

Великий герцог скептически усмехнулся, но ничего не ответил. Топтать веру в себя девчонке не было никакого желания. Тем более что это было для неё отдельной мотивацией стараться. Быть лучше и доказать, что, раз дочь купца она смогла изучить досконально и передразнивать, то и эта загадочная родственница ей окажется по зубам.

– В той стороне кабинет, – мужчина показал на двустворчатую запертую дверь. – Вероятно, там будут проходить занятия музицированию, живописи, чтению… Антураж вполне способствует плодотворной учёбе. В той стороне спальни владельцев.

– Какая она? – Эмилия заглянула в едва приоткрытую дверь одной из спален, но ничего не смогла разглядеть. – Родственница.

– Умная. Сложно найти женщину образованнее. Знает три языка, скромна, но обладает достоинством. Терпелива. Ты, право же, полагаешь, что я это говорю, чтобы ты училась усерднее? – И правда, на лице её читалось неприкрытое сомнение в сказанном. Это вызвало ухмылку де Шатрона. Он тихо рассмеялся и отрицательно покачал головой. – Это не так. Я бы хотел сказать, что ей пришлось научиться быть мудрой.

– Вы так говорите, месье Готье, словно она ваша дочь.

– Можно сказать, что частично так и есть. Я видел её первые шаги и аккомпанировал на первом маленьком выступлении при гостях семьи. Она и правда для меня как дочь.

– И что же? Нет никаких недостатков? Мне быть примерной девочкой и помалкивать?

– Что ж, были и недостатки…

Он выдохнул. Говорить становилось всё сложнее, чтобы не спугнуть раньше времени. Сейчас у Эмилии была возможность остановиться. Вписаться в подобную интригу с самозванкой могли только люди, готовые к смертной казни, если их раскроют. Как сам де Шатрон, как верный Макэр. И сейчас девушка в любой момент могла вернуться домой и не подвергать себя опасности, пока никто её не видел в том образе. Но рассказать про то, какой была принцесса, необходимо для понимания её характера.

– Она была ответственна и тянулась к справедливости.

– И где тут недостаток? Звучит как, – Эмилия пыталась подобрать подходящее слово, и в памяти всплыли бесчисленные воскресные проповеди. – Добродетели!

Уставший взгляд Её Высочества – двенадцатилетняя девочка с болезненным цветом лица смотрит на герцога де Шатрона. Она вот-вот лишится чувств, но стойко продолжает стоять с высоко поднятой головой, несмотря на то, как увлажнились её изумрудные глаза. Появление дофина стало невероятной радостью для всего королевства, но сильным ударом для принцессы. Для ребёнка, потерявшего в один день и свою мать, и возможность притязания на престол.

– Запомни, дитя. Справедливости не добиться.

Он подвёл Эмилию к концу коридора, где приглашающе была отворена дверь нараспашку. Мягкий свет заливал комнату, под направленными лучами мелкие ворсинки кружились, подхваченные весенним игривым ветерком, вовлекающим безвольные пылинки в незатейливый танец. Они опадали и поднимались, не принимая никакого участия в принятии решения о своих следующих па. Стены снизу по периметру были облицованы деревянными панелями, но сверху были закрыты рулонами бордовых бумажных обоев с цветочными повторяющимися жёлтыми узорами. Линии тянулись вверх, как лозы винограда, переплетаясь друг с другом, и спотыкались на несколько небольших искусно вышитых букетов в овальных рамах.

Но более всего Эмилии запомнилась кровать. У изножья стоял высокий комод с резными ножками – наверняка на них потратили несколько недель, чтобы вырезать каждую мельчайшую деталь. Красное дерево, тот же стиль, что и у письменного стола, стоявшего под окном. Сама постель была заправлена красной тканью с золотой вышивкой, защищавшей одеяло и круглую вытянутую подушку от пыли. Небольшое ухищрение слуг, чтобы не перестилать постель, пока комната ожидала своего гостя. От резного изголовья, увенчанного двумя медведями, вставшими на задние лапы, тянулась длинная тяжёлая ткань балдахина с кисточками, доходящая до потолка. Не только красиво, но и жуки, имеющие обыкновение иногда падать с балок под потолком, не испортят сон! Совсем не ровень той простой деревянной безынтересной кровати, на которой спала мадемуазель Анриетта, у которой Эми прислуживала в том доме. И совсем не похоже на лавку, на которой она сама вынуждена была спать последние несколько лет.

Девчонка открыла рот, зачарованная увиденным. И совсем не заметила, как безмолвной тенью Макэр с приставной лестницей выскользнул из комнаты. Последняя часть приготовлений – его забота. Балдахин не предусматривался в этой комнате, но так спать будет спокойнее.

– Располагайся, – вежливость требовала этой фразы, но от месье Готье это звучало не пожеланием, а скорее рекомендацией, которой нельзя пренебречь. Для него каждая комната была чем-то привычным и простым.

Ширма с расписным узором дерева цветущего персика, прислонённая к стене, уже перестала быть такой увлекательной, и Эми кивнула мужчине. Тот коснулся пальцами холодной круглой дверной ручки, но задержался, опустив взгляд. Пара мгновений, и в его голосе послышался нажим:

– Не забудь. Ты будешь играть роль моей родственницы, – интонация была ровной, спокойной, но сталь остро заточенного клинка звоном разносилась по комнате. Голос человека, знающего цену своим словам. – А у мадемуазель честь превыше всего.

Лёгкий щелчок закрывающейся двери и тихие удаляющиеся шаги. Сегодня проснулась девица Фурнье, а уснёт мадемуазель Эмилия. Как в сказках! Она бросила узелок на пол и подбежала к кровати. Один прыжок, и перина приняла юное тело с раскинутыми руками в свои мягкие объятия. Эмилия перевернулась на спину. Смешок легко затрепетал крылышками и сорвался с губ, когда она сминала покрывала, пряча раскрасневшееся довольное лицо от внимательных взглядов деревянных медведей. Вот теперь-то всё изменится!

***

Если бы Макэр получил предложение сыграть роль Великого Герцога на пару месяцев?

Он тянул вязанку дров в главную залу, чтобы затопить камин. Трубы разносили тепло по всей усадьбе, так что никто этой ночью не замёрзнет, как бы ни выл ночной ветер. Пусть в хозяйских спальнях и висели обои, защищая от сквозняков, но жилые помещения для слуг такой роскошью не обладали. Может быть, в будущем, добрые господа поймут, что этот предмет интерьера не только красивый, но и очень полезный в быту. Да и, кто знает, может и жить в каморке станет чуточку приятнее!

Тело кренилось на бок под весом ведра, когда Макэр бежал от колодца в конюшню, чтобы напоить лошадей. Нет, тут они оставались ненадолго, лишь когда в Охотничьем домике были люди. Запасы овса и сена частенько привозили в телеге незадолго до прибытия господ, а остатки съедали крысы. Лошади добрые, они не кусают старого Макэра, а тот весело треплет их морды и шлёпает по шеям. Воняет ужасно, но без лошадей никуда!

И лишь когда Его Светлость де Шатрон облачался в ночную сорочку и отходил ко сну, Макэр позволял себе бесшумно сбежать в каменный подвал Охотничьего домика. Когда-то прадед Готье использовал это место для увеселений. Кое-где камень поддался звериной силе когтей, запечатлев шрамами на своей поверхности их следы. Но те времена, когда бои животных радовали гостей, прошли. Сейчас же была иная мода – знатные господа предавались порокам искусства. А Макэр без особого рвения собирал в конце вечера книги или альбомы Её Светлости со стихами. Читала она, по правде сказать, великолепно, но порой слуга её не понимал. Но и не стремился. Он редко обращал внимание на красоту и больше привык полагаться на удобство.

Здесь же, в холодном лабиринте подвала, был винный погреб. Закупоренные подписанные бочки дожидались своего часа, но их было столь мало, что слуга приписывал их предыдущему владельцу усадьбы. И был тут один закуток, который Макэр считал своей тайной. Личной. Единственной, которую он себе позволил.

Мужчина отодвинул пустой стеллаж – тот был не столь тяжёлым, каким казался на вид. И за его стенкой пряталось углубление. Канделябр, на котором горели три свечи, был поставлен на каменный пол. Пламя охотно потянулось к земле, грозясь потухнуть, но облизывающий щиколотки сквозняк был не столь сильным. Мужчина опустился на колени, вынул из кармана новую свечу. Фитиль зажёгся от игривого пламени своих братьев, проливающих слёзы, и свеча водрузилась на блюдце со старыми следами воска.

На маленьком алтаре, неаккуратно выструганном из дерева собственноручно Макэром, стояло единственное его сокровище. Образок. Настоящее золото, в котором был вырезан узнаваемый силуэт Богини: женщина простирала руки с открытыми ладонями, готовая обнять любого, кто к ней обратится, но голова смиренно опущена, словно она страдала за каждую душу земную. Милосердная, сострадающая, иногда и осуждающая Богиня.

Макэр сложил свои руки в молитвенном жесте, прижав к груди, и мысленно стал возносить хвалу Богине и просить смилостивиться. Как умел.

За девочку, получившую возможность помочь великому герцогу в его стремлении защитить королевство.

За Её Светлость, доброта которой не уступает образованности. Она подарила образок, кочующий из одного Тайника в другой, куда бы ни отправился верный Макэр.

За Его Светлость, что после войны выкупил пленённого слугу, у которого из-за бед и лишений не осталось ни единой живой души его крови.

Макэр мог бы нарядиться в герцогские платья, напудрить нос и отрастить плохонькие усы. Но таким, как Готье де Шатрон, он бы не стал. И в то же время герцог не смог бы прислуживать, как это делал Макэр. Богиня дала каждому роль в этой жизни по их способностям, и коленопреклонный мужчина от всего сердца молился за долгую жизнь всего рода Ламбираков.

Глава 4. И роза склонит голову

У Эмилии шла кругом голова. Гамма, скрипичный ключ, основы композиции, вышивка шёлковыми нитями, а во время рукоделия непременно стихи и философия. И львиная доля всего этого не закрепилась в памяти! Она уступала место всяким бесполезным вещам, таким нужным для прошлой жизни Эми.

Мадам Розетта де Сарон поджимала губы. Вокруг её рта появились бороздки морщин, что выдавали её возраст получше седины волос.

– Ещё раз! Титулы имеют огромное значение, а ты не способна выучить и парочку имён.

Эмилия с широко раскрытыми глазами смотрела на прут в руках Розетты и оттягивала рукава рубахи, пряча запястья. Когда уроки не были выучены к следующему дню, знания буквально вбивали с болью.

– Среднее дворянство состоит из графов – они правители графств, собирают налоги и войско в случае нужды. – Эмилия старательно загибала пальцы, припоминая детали дерева власти. Все бесконечные фамилии у неё не осели, так что этот момент она старательно пыталась избегать. – Виконта – он замещает графа или правит вверенной частью графства. Барона – это вассал короля или герцога.

Вот уже несколько недель Эмилия была под надзором строгой мадам Розетты. Её белые одеяния говорили о трауре, но для рыжей девчонки это не было объяснением, почему она такая грымза. Гувернантка прибыла на следующий день в Охотничий домик, а месье Готье поспешно уехал. И теперь Эмилии казалось, что всё из-за невыносимого характера этой женщины.

– К высшей знати относят маркизов – они управляют пограничной территорией, а в мирное время по статусу идут сразу после герцогов. Принцы и принцессы крови. Герцоги – правители крупной области. И затем уже идёт король.

Старая женщина пару раз кивнула, соглашаясь. Для этикета и внутреннего церемониала эта информация была такой же неотъемлемой частью, что и умение правильно вести себя за столом. Если хозяйка посадит рядом принца крови и графа, это могло грозить политическим скандалом. Как держать себя, кому улыбаться и кого предпочитать в разговоре. У женщин оружием служили знания, хитрость и веер, а не мечи.

– И как нужно обращаться к королю, если он тебя спросит?

– Ваше Высоч…

Раздался свист, а после хлёсткий удар прутом по столу. Эмилия зажмурилась и прижала подбородок к ключицам. Боль не пришла следом, зато сразу стало понятно, что ответ неверный. Мадам Розетт говорила, что лучше будут болеть руки, чем палач-недоучка не сможет отсечь голову одним ударом. И Эми согласно кивала, но оба предложенных варианта ей одинаково не нравились… Хотя нет, палач всё же перевешивал.

– Ваше Величество! – Девушка опустила взгляд в пол и слегка наклонила голову, делая глубокий почтительный придворный реверанс, едва касаясь коленом пола. Всё ещё не идеальный, Эмилия опасно качнулась, но удержалась в таком положении на пару секунд. Начало было положено.

Мадам де Сарон обошла свою воспитанницу вокруг. Она надавила на спину, заставляя выпрямиться, а голову опустить.

Когда герцог де Шатрон сообщил, что из кухонной девки нужно за пару месяцев воспитать придворную даму, способную не запятнать свою честь и поддерживать высокосветские разговоры на балах, Розетта желала отказаться от подобной сумасшедшей авантюры. Ни одна гувернантка не смогла бы совершить Чудо и за пару месяцев вложить в эту маленькую рыжую головку всё то, что иные мадемуазели изучали десятилетиями. Даже так и заявила, что нужно искать послушницу Богини или безумца, чтобы подобное провернуть. И если бы не личная просьба Готье, мадам оставалась бы в своём особняке, чтобы продолжать свой Вечный Траур по мужу. А может совсем ушла бы в монастырь. И служанки бы вздыхали, как нелегка доля мадам Розетты…

– Хорошо. Теперь я, допустим, графиня Ортийская, хочу завести с тобой речь о новой забаве – недавнем оперном представлении. Я нахожу, что оно было невероятно захватывающим, но баритон в третьем акте несколько фальшивил. Что ты мне скажешь?

У Эмилии опустились плечи. Она отвела взгляд в сторону и изобразила на лице такую тоску и уныние, что продолжать разговор и не хотелось. И это именно то, чему мадам Розетта обучала. У неё был трезвый взгляд на воспитание, образование и ум своей новой воспитанницы. И гораздо проще ей было показать, как всем видом демонстрировать тем, кто ниже по статусу, что тема разговора не увлекает собеседника, чем обучать красивым формулировкам для жонглирования пустыми фразами. Но подобные меры нужны были лишь для начала, чтобы не оплошать из-за нехватки времени на обучение.

Рыжая девица не была подарком. Определённо. За тот короткий срок, что был у мадам Розетты для воспитания, можно было лишь замаскировать самые явные нарушения приличий. С этого женщина и начала.

На границе слуха и воображения раздался высокий звон колокольчика. Слишком коротко, женщины могли принять его за фантазию. Но мадам де Сарон не готова была упускать ни малейшую возможность усвоения материала.

– Ужин подан, мадемуазель. Прошу в столовую.

Широкий жест рукой, и Эмилия уже знала, что он означал. Девушка вскинула голову и направилась к выходу. Подъюбники шуршали, а невысокие каблуки, что раньше носили лишь кавалеристы для упора ноги, звонко стучали по доскам, подпевая тяжёлому девичьему шагу. Ни одежда, ни обувь не были привычны: носки слишком узкие, они сжимали пальцы до кровавых мозолей, а корсет сдавливал рёбра. Так ещё и…

– Ты ходишь как корова на выпасе, – недовольный голос раздался со спины.

На секунду Эмилия закрыла глаза и выдохнула. Будет слишком просто остановиться сейчас! Тем более, уже несколько раз она замечала, что своё слово странный месье Готье держит. Мадам Розетта в первую очередь сняла с неё мерки. И эти туфли чего только стоили! Ходить было ужасно неудобно, но позволяло Эми почувствовать себя фарфоровой статуэткой. Изысканная мадемуазель, на которую лишний раз дышать нельзя.

Приходилось двигаться осторожно: сначала пятка касалась земли, потом стопа перекатывалась на носок, не наоборот. Эмилия хмурилась, ей казалось это непривычным. Неправильным! Хорошая подошва позволяла забыть об острых камешках и палках, встречающихся на пути, но долгое ношение менее плотной обуви порождало свои причуды. Но что делать с бёдрами? Как перестать покачивать ими при ходьбе, если это заложено самой Богиней?

Сейчас бы ей хотелось сбежать вниз по лестнице, проводя одной рукой по перилам, а другой придерживая все свои юбки, чтобы не упасть. По дому разносился чудесный аромат рыбы, но приходилось сдерживать себя и шагать с задранным носом. Коршун зорко смотрела на прямую спину Эмилии, ожидая возможности вновь налететь при малейшей оплошности. Сердце девичье стучало, ей было слишком холодно, но обернуться она не смела.

А в столовой действительно стоял Макэр. Стоило Эмилии подойти к своему месту, слуга схватился за спинку стула и придвинул его, помогая девушке сесть. Все еще для Эми это было странно, она пыталась поблагодарить слугу, но слова не слетали с уст. Зато для мадам Розетты подобная учтивость была привычна.

Перед женщинами поставили тарелки со странным варевом. Кусочки скумбрии были словно чуть окрашены в розоватый. Пахло вином, а у каёмки с одной стороны ровно были выложены кусочки белого мяса куриной грудки и грибов, с другой – всего лишь жареный лук. Эмилия взяла вилку и услышала шипение. Воспитательница с жестким прищуром смотрела на неё, и этот взгляд не сулил ничего хорошего. Эми почти физически ощутила боль от прута, пришлось положить вилку на место. Не так! Она вновь подняла столовый прибор, но в этот раз держала не в кулаке, а между пальцами.

Молчаливый Макэр появился со спины, готовый услужить. Он поправил хват, закрепив пальцы Эмилии в правильном положении.

– Наконец-то попробую матэлот! – в голосе Розетты была слышна неподдельная радость, какой Эмилия в свою сторону не получала от этой скупой на эмоции женщины. – Правда, я хотела с чесночными гренками… Но мне уже сказали, что от чеснока тебе делается дурно, что ж… Не каждому дано наслаждаться всеми вкусностями, которые дарит нам матушка-земля.

– Мне? – Эмилия взяла слева лежащий кусок хлеба и обмакнула в подливку от рыбы. Никаких проблем со здоровьем от чеснока у неё никогда не было. Она почувствовала острое желание оспорить эту гнусную ложь! Но если такова воля месье, вероятно, он чуть позже и объяснит её причины.

– Нам, – поправила мадам Розетт, по-своему поняв вопрос. – В любом случае, матэлот – это новое блюдо, нужно распробовать его хорошенько. Но ты наверняка уже знаешь… Оно появилось у бедняков.

Но вкус Эмилии не был знаком. Гувернантка права, блюдо происходило от бедных моряков, коих в землях её семьи было достаточно, но до глухой деревеньке в графстве Ле Фонтэйн слава матэлота ещё не успела дойти.

По интонации женщины можно было прекрасно понять, что её ремарки для Эмилии, как для неразумной, были помощью, оказываемой образованной аристократкой для нелепой кухонной девки. Фурнье вцепилась зубами в кусок хлеба и с остервенением оторвала его.

– Макэр, будь так добр, больше не давай ей хлеба, – гувернантка перевела взгляд со слуги на воспитанницу и добавила доверительно: – Мы же не хотим, чтобы ты не влезла в своё платье, правда?

Вот и мир померк. Отказаться от хлеба для крестьянки было чем-то невозможным. Только мадам Розетта получила от герцога де Шатрона указ: помочь девице за это короткое время влезть в платье. И ведь она больше эталона по всем показателям! Конечно, и наряд за неделю можно слегка увеличить, и корсет потуже затянуть. Но де Сарон не желала опускать руки так просто!

Остаток ужина прошёл в абсолютном молчании под одобрительным взглядом мадам Розетты. Но не знала она, что молчание Эми гораздо страшнее её громкого возмущения. Ведь именно в такие моменты девица думала. А какие мысли посещали её светлую голову, порой было лучше не знать.

Пока солнце не зашло, перед Эмилией оказалась досточка с мелком. Мадам заняла своё место в кресле у окна. В её руках была длинная белая скатерть, а в иголку вдета красная шёлковая нить, что оставляла кровавый след на полотне, превращаясь в незамысловатый узор. Так всегда было: гувернантка обучала, не отвлекаясь от рукоделия.

– На какой литере мы остановились? – задумчиво протянула мадам Розетта, вытягивая нитку.

– Не хочу учиться!

Мел пролетел к стене и оставил белый раскрошившийся след на обоях. В оглушительной тишине был слышен стук известняка, как тот рухнул на паркет и прокатился по полу. Де Сарон медленно закрыла глаза и тихо выдохнула. А Эми ликовала! Она гордо подняла нос и победоносно смотрела на старую каргу. В её взгляде читался вызов.

У мадемуазель Анриетты капризы часто сходили с рук. Слуги приехали вместе с ней из большого города. Стоило только ей повысить голос, как тут же выстраивались няньки, готовые выполнить любую её прихоть. И ведь она даже не была знатной дамой! Дочь торговца: у них были деньги, но своими предками похвастаться не могли. А если Эмилия играет роль родственницы мужчины, у которого есть слуга, усадьба и целая воспитательница для знатных девиц, вероятно, он поважнее отца Анриетты будет. И капризы Эми должны выполняться так, как хочет именно она!

***

Петухи прокричали с рассветом, а спина горела как от пожара. Может быть, всему виновата какая-то вонючая холодная мазь Макэра. А может, всё же розги мадам де Сарон, со свистом рассекающие воздух вчерашним вечером. Но больше Эми жгли слёзы от горечи и обиды. Разве это справедливо? Почему ей нельзя, а какой-то мадемуазель Анриетте можно? И после того, как наказание было совершено, мадам Розетта вложила в руку Эмилии мел со словами:

«Продолжим. А теперь литера Ди».

Как будто это привычное дело! Ничего не произошло! И Фурнье, шмыгая носом, начала выводить на досточке пузатого месье «Ди» с прямой осанкой.

Звонкий стук, Эмилия усилием воли заставила поднять лицо от подушки. Её глаза опухли из-за долгих рыданий и беспокойной ночи. И от мыслей, что подобная экзекуция будет продолжаться ещё долго, хотелось зарыться в гнездо из тяжёлого одеяла и взвыть. Но дверь открылась, и за ней показалось обезображенное лицо. Макэр держал в руках свёрток.

Может быть, Фурнье показалось, но мужчина словно был смущён. Ему было жалко? Девица ещё больше сощурилась, присматриваясь к его виду. Отвёл взгляд, поклонился и оставил свёрток на прикроватном комоде.

– Если это извинения, я их не приму! – пробурчала Эмилия. Она очень хотела демонстративно отвернуться, но у мужчины не получится её успокаивать и отговаривать, если она не будет его видеть.

Но ведь кто-то должен беспокоиться о мире в доме! Дать понять, что эта мадам настоящая змея, и она не должна была поступать подобным образом! Да даже жестами оспорить подобную жестокость! Показать, что Эми не одна. Вот только Макэр лишь отрицательно мотнул головой. И, что ещё более странно – опустил взгляд!

– Может, это подарок? Мне?

Фурнье придерживала сорочку на груди, а спина оставалась оголена. Даже воздушное прикосновение хлопка вызывало полный мук и отчаяния стон, хоть от боли остался только мимолётный призрак. Девушка уже не смотрела на старого слугу, а целенаправленно продиралась к изножью кровати, чтобы взять свёрток. Разорвать бечёвку, обвязавшую бумажный пакет, не получилось, пришлось резать ножницами для рукоделия. Игривое шуршание бумаги, и перед Эмилией…

– Что это?

Лежал колпак с пришитыми ослиными ушами. Серыми, длинными, льняными.

– Что мне с этим делать?

Одним движением она схватила колпак за ухо и отшвырнула подальше, пока Макэр подносил обе руки к вискам. «Надеть». И снова этот виновато-сочувственный взгляд. Слуга горбился и прижимал локти к животу, словно пытался казаться меньше, чем был. Соучастник издевательств!

– Вот уж дудки! Не бывать этому! Я лучше останусь тут, а на завтрак совсем не выйду! Понятно? – Фурнье уже совсем не была похожа на мадемуазель. Она укуталась в одеяло и отвернулась к стене. – Умру тут от голода в одиночестве, но не выйду!

Макэр спорить не стал. Даже если попытался, у него бы не получилось. Он поднял с земли колпак, отряхнул его и вернул на комод. Лишь после этого поклонился и тихо вышел за дверь, беззвучно закрыв за собой дверь.

Это одиночество она желала. Жаждала и кричала о нём. Но оставшись наедине с собой, душевного спокойствия не удалось отыскать в обеспокоенном сердце. На секунду Эми показалось, что она – клоп в мире гигантов. Вся такая маленькая и незначительная. И все, абсолютно каждый, обязательно против неё! Не было ни одного человека, кто бы одарил улыбкой, погладил по голове и сказал ласковые слова.

В нос ударил запах яблочного пирога. Тёплое ласковое весеннее утро, свет лился сквозь прозрачные занавески. Из окна доносилось звонкое пение проснувшихся птиц, ворчливое кудахтанье куриц и редкое приглушённое мычание из хлева. Вот сейчас Эми-Замухрышка скинет с ног колючее одеяло, пробежит мимо матери прямо на улицу. И её не остановит даже грозный крик, напоминающий, что у неё грязные уши! Наверняка все деревенские дети уже собрались вместе, никто её не дожидался. Хотят показать своё мастерство в кидании камушков. Но Эми, если закроет левый глаз ладонью, всех их обыграет! Самая меткая девчонка, даром что рыжая и бесстыжая!

А сейчас ничего этого больше нет. Нет матери, за чью юбку можно было спрятаться, если мальчишки обзывались. Нет того дома. И нет той Эми-Замухрышки. Лишь покинутая всеми одинокая Эмилия Фурнье выла в спальне, выплёскивала переполняющие её горести.

Тихий звон колокольчика – завтрак готов.

– Не пойду! – Она тянула гласные, пока слёзы холоднили разгорячённые алые щёки. – Ни за что!

Только что ей оставалось? Вернуться в деревню, снова попроситься в услужении мадемуазель Анриетты. По утрам вычищать хлев вилами. Днём стирать одежду в холодной реке и развешивать на верёвках. По вечерам заниматься починкой одежды, пока солнце ещё отбрасывает свет. День за днём, пока… Пока не выйдет замуж. А за кого? Поль поспешно женился пару месяцев назад, а его суженная, кажется, вот-вот должна родить. Кажется, сын трактирщика временами подмигивал Эми, а ещё и один вдовец… Но они ей не нравились. И вновь она взвыла от отчаяния и бессилия.

Всего лишь сыграть роль, принять участие в шутке! Никто её не обидит. Да, посмеются, если она оплошает.

«Ха-ха, вы слышали её деревенский акцент? Как она произносит «пройдёмте купаца». Никуда не годится!»

Но… А если не посмеются? Если она будет столь прилежно стараться, что никто и не подумает о её происхождении? Мезальянс осуждался, но кто не знал о любвеобильности Корнеила III – Храни Богиня его душу? Нередко влиятельные любовники дарили своим дамам хорошие украшения и дворцы, а иногда и пенсию назначали! Зависело, конечно, от их любви и количества сыновей-бастардов. А коль надоест – всегда можно выдать замуж за мелкого графа, и дело с концом! И… Если кто-то влюбится в мадемуазель Эмилию? Схватится за сердце и плюхнется на колени перед ней! Возьмёт её руку и начнёт покрывать поцелуями:

«Ах, мадемуазель, вы глубоко запали в мою душу, – вздыхал златокудрый юнец в её мечтах, наивно выискивая во взгляде поддержку. – Я готов жениться на вас хоть завтра!»

Да, о бастардах думать было пока рано, месье Готье однозначно дал понять, что подобного нарушения чести своей родственницы не потерпит, а «Эми-Замухрышку» тогда никто и не хватится. А значит… Нужно сделать так, чтобы её исчезновение было заметным.

Со вчерашнего вечера рядом с постелью стояло ведро, наполненное чистой водой. Макэр словно чего-то боялся, каждые несколько часов осторожно приоткрывал дверь спальни и тихо прислушивался к дыханию девушки. Но вода так и не понадобилась. Зато сейчас Эмилия мысленно поблагодарила его за предусмотрительность. Она набрала воду в ладони и ополоснула лицо, смывая слёзы. Подумав немного, намочила ладони, чтобы провести пальцами за ушами. Сердце защемило, Эми скривила губы.

Выбирать наряд девица не стала. Для платья получше требовался корсет, а материал, плотно прилегающий к спине, она не могла заставить себя надеть. Не сегодня. Потому на нательную рубаху накинула свой сарафан. Когда подпоясывала его, взгляд вперился в ослиный колпак. В её глазах была неприкрытая ненависть. Унизительный аксессуар. Но если для её целей надо надеть этот головной убор, так тому и быть! И уж лучше ослиные уши будут с крестьянским сарафаном, чем девушка выйдет к столу как Мадемуазель-Ослица.

В зал она вошла как королева. Точнее, Эмилия хотела так думать. Она старательно вышагивала, стараясь не торопиться. Медленно, сохраняя прямую осанку. Осторожно, чтобы не было слышно ни шуршание подъюбника, ни стука каблуков… Каблуков, заранее покрытых расплавленным воском и прорезанным на полосы иглой, чтобы не скользить. За один вечер мадемуазелью не стать, Эмилия это понимала прекрасно. Но хитростью помогать себе придерживаться этикета ей это не мешало. Она гордо несла колпак с ослиными ушами на макушке, словно это была настоящая корона. То, что служило символом унижения, на вид казалось орденом за проявленную смелость попробовать выступить против.

– Доброе утро, Эмилия. Эти длинные уши тебе идут, – Розетта улыбнулась без ехидства и жестом показала присаживаться. Снова гувернантка вела себя вежливо.

Девушка сделала лёгкий учтивый реверанс, но опустила голову слишком низко. Ей пришлось подхватить колпак, чтобы тот не свалился на землю. Не всё сразу! Но выход уже произвёл впечатление.

– Я подсмотрела этот приём в школе, в которой я выступаю благодетельницей. Помогает воспитанникам подумать, что они сделали не так. Надеюсь, это поможет.

Перед дамами поставили тарелки с овсяной кашей на козьем молоке. Посреди блюда желтела лужица растопленного сливочного масла. Чуть позже Макэр принёс тарелку с нарезанным сыром. Из напитков в бокалах было разбавленное вино. И вновь у де Сарон мягкий взгляд, она довольно смотрела на завтрак, а Эмилия, привыкшая к такому набору, благодарила Богиню, что не придумали больше двух видов ложек: столовую и чайную.

– Тебе очень повезло, что ты моя воспитанница. Право же, я питаю слабость к юным девушкам, желающим встать на путь образования. Взять ту же мадемуазель де Шатрон… Правда, в ней спеси было меньше, но зато какой упрямой она была в первое время! И хитрой… Как затаившаяся лиса. Но, честное слово, десятилетие за обучением творит чудеса…

Вкус тёплой каши хорошо сочетался со сладостью сыра, и Эмилия старательно держала себя в руках, чтобы не съесть больше положенного. Кем была мадемуазель де Шатрон, какой был её статус, девушка не знала, но и спрашивать не желала.

– Но у нас столько времени нет, – продолжала мадам Розетта делая глоток вина, чтобы приступить к завтраку. – И благодари Богиню, что ты не выкинула подобный фокус при Его Величестве или Её Высочестве… Понимаешь, Эмилия, я же для тебя стараюсь, – её голос стал нежнее, словно действительно порка свершилась ради блага самой Эмилии. Та согласно кивнула, даже выражение лица воспитательницы говорило, что гувернантка свято верила в свои слова. Но дальше продолжила, доверительно понизив голос. Больше не было улыбки, а на глаза застлала вуаль печали. – Если такое перед ними провернуть, это же будет грозить не только твоим, а может, и моим заодно, обезглавливанием, но и позором на всю семью… А позор в высшем свете не каждая семья может пережить.

И мадам Розетта знала это, как никто другой. Если бы не герцог де Шатрон, вероятно, гнусная трусость её покойного мужа тенью упала бы на добрую фамилию де Сарон. Хоть гувернантка и носила траур, как подобало порядочной вдове, но со временем горечь утраты переросла в обиду на того, кто так бесчестно оставил её. И даже его имени она старательно избегала, в мыслях вспоминая его как «того человека».

– Для чего вы меня обучаете, мадам Розетта? – Эмилия, пусть и старалась вести себя «по-мадемуазелевски», не могла в полной мере сдержать настоящую себя.

– Меня попросили по старой дружбе, а большее меня не касается, деточка. Иногда знания играют против тебя.

Но ничего не мешало делать ей предположения. После многозначительной фразы гувернантка вновь отпила вина – всего один небольшой глоток. Она для себя уже решила, откуда ветер дул. Регент Его Величества наверняка хотел сделать из простушки небольшой рычаг своего влияния. Но на кого? На Его Величество? Он пока совсем ребёнок, но его нрав мог быть похожим на покойного Корнеила III. Что отец, что сын. А это значило, что в будущем подобная лёгкая и подвижная девица могла по доброте душевной и в качестве жеста доброй воли получить себе место при дворе в качестве жены какого-нибудь маркиза или виконта… Но об этом пока рано думать. Тогда, вероятно, из-за слухов про Её Высочество? Ей нездоровилось. Если кто-то из фрейлин попытался отравить принцессу, то иметь свои глаза и уши было весьма полезно при дворе. Отправить Эмилию в стан врага, приблизить вплотную и следить. И ведь не предаст же! Если раскроется правда, такой скандал не позволит ей и дальше пользоваться благами придворной жизни. И придётся девице вернуться в свою деревню, откуда она ни прибыла, опозоренной доживать свой век. И ведь не перекупить такую! У герцога де Шатрона была в руке удавка, залог, что его не предадут. А может, если будет фрейлиной, Эмилия сможет следить за Его Высочеством принцем Лостарии? И подсказывать Её Высочеству, какую тактику лучше избирать, чтобы манипулировать им?

Какой бы путь великий герцог ни выбрал, мадам Розетта была уверена – Эмилия играла роль очень полезного инструмента, чья потеря была бы ударом, но от него возможно было оправиться. Это будет невероятно долгая игра. В случае победы он получит больше кукол на ниточках, а в случае поражения потеряет не столь много. Но сказать подобное воспитаннице было бы очень грубо! Так что гувернантке оставалось вежливо улыбаться, обучая Эмилию разным светским хитростям. А воспитаннице с ослиными ушами старательно учиться, пряча недостаток воспитания за уловками и нарочитой вежливостью.

Глава 5. Тихое пламя надежды

Шёл второй месяц добровольного заточения Эмилии в одной клетке с мадам де Сарон. Если бы Макэр, как сторонний наблюдатель, должен был решать, кому из этих женщин повезло меньше, он бы определённо растерялся.

Девица уже потихоньку начала читать. Пока медленно, по слогам, но ей уже не нужно было произносить звуки, чтобы понять смысл слова! И это было большим шагом для неё. Всё ещё приходилось водить указательным пальцем по строчкам оттеснённым на печатном станке букв. Эми шлёпала губами, как лопочущий ребёнок, но взгляд её оставался сосредоточен и собран. Машинописный текст казался проще, чем витиеватый узор безукоризненного почерка гувернантки.

Ежедневно Эмилия занималась готовкой: начинала с простых блюд, а затем всё более и более сложные запросы появлялись у жильцов. Макэр отправлялся за провизией, а когда возвращался, они оба принимались за дело. Чистили картошку, варили супы, ощипывали кур или спускались в подвал посмотреть, не все ли крупы были испорчены – неизменно мадам Розетта следовала тихой тенью по пятам. То она читала вслух книгу по этикету, оставленную месье Готье, то наизусть декламировала стихи. Ни одной свободной минуты не было у Эмилии, чтобы она выдохнула без назойливого жужжания голоса с надменными высокими нотками.

Ещё одним талантом у воспитанницы обнаружились неиссякаемые строчки для стихосложения. Вот только сочинять в Охотничьем домике (да и в любом другом доме!) было строго-настрого запрещено. Мадам Розетта не сразу узнала в лихо сложенном хорее вопиющую хулу основам этикета. По деревенькам нередко ходили экспромтом сочинённые песни, высмеивающие актуальные проблемы народа. Но Эми выросла на таких мелодиях, а более красивые и высокопарные слова в голову не влезали, как бы гувернантка ни старалась. У её подопечной была отличная память, чтобы подражать, повторяя интонации, и большинство элегантных по своей форме фраз та цитировала, но на большее способна не была.

Золотое правило, повторяемое каждый день мадам Розеттой звучало так:

«Не знаешь – молчи. Покажешься умной».

И Эмилия молчала. О, это она научилась делать прекрасно и на трёх языках! Всего за два месяца и родной язык выучить было сложно, а чужие – просто невозможно, так что в Эми вложили самое главное. Умение изворачиваться, если припрут к стене. И её молчание… О, оно было громким! Оно было рассудительным. Молчание казалось всеобъемлющим и абсолютно понятным, лишь надо знать, где и как закрыть рот.

В это утро домочадцы были особенно взбудоражены. Мадам де Сарон ходила из одной комнаты в другую, поправляла занавески, убирала рыжие локоны Эмилии ей за ухо, чтобы они излишне не выбивались из аккуратной косы, оттягивала свой безукоризненно белый воротник. Её переживания, казалось, также передались и Макэру, как блохи перепрыгнули с кошки на сторожевого пса. Но вместо того, чтобы бегать и беспокоиться, слуга стал меланхолично прохаживаться по залам, иногда проводя пальцем по камину или вазе, через раз выглядывая в ближайшее окно. Мужчина словно стал ещё менее заметным, хотя, казалось бы, это было практически невозможно.

И это чувство, наэлектризованность грозовой тучи где-то высоко-высоко на небе, сверкающей, но опасно-тяжёлой, оно не давало покоя Эмилии. Ей чудилось, что вот-вот должен начаться ливень, хотя всё ближе ощущались мягкие летние деньки. Может быть, метафора? Каждый день Эмилия использовала в речи по пятнадцать новых слов, и сегодня «метафора» в их числе. Брала не качеством, а количеством. Авось что останется в памяти.

Наконец-то можно выдохнуть: гувернантка отвлеклась на свои дела. Эми спускалась по лестнице, беззаботно проводя ладонью с растопыренными пальцами по гладким перилам и повторяя про себя песенку-алфавит, пока взгляд не зацепился за картину. Девушка на ней была вечной безмолвной хранительницей тайн Охотничьего дома. Сначала Эмилия увидела большую синюю брошь. Вероятно, это был аксессуар, необходимый для композиции – ещё одно слово из списка – подходящий к её синим, что яркое безоблачное небо, глазам. Только вместо небольшого акцента драгоценный камень приковывал всё внимание зрителя на себя. Её кожа казалась столь туго натянутой на скелет, что ещё немного, и порвалась бы! А вены выделялись…

«И правда голубая кровь», – Эмилия расправила юбку и сделала реверанс, постаравшись, чтобы колпак с ослиными ушами, ставший любимой частью её гардероба, не съехал на бок. И вот приловчилась: головной убор остался на макушке.

Выражение лица молодой девушки казалось тоскливым, она смотрела не на зрителя, а куда-то поверх него. В окно, как предположила Эми. Но вместо мыслей о том, чтобы эта мадемуазель упорхнула, словно птица, стала свободной, Эмилия представила её конец менее поэтично. Разбилась о скалы, устав от жизни такой! И ведь если бы картина могла ожить, вероятно, эта девушка так бы и поступила. Стёрла бы масло с лица, подняла бы подол юбки, разбежалась и… Всяко лучше, чем слушать такт вальса ежедневно. Раз-два-три. Раз-два-три.

Эмилия подняла подбородок. С некоторых пор у неё он стал выделяться и чуть заострился, но сама девица не придавала этому значения, не замечала вовсе. Встав полубоком к картине, она сложила руки под грудью и постаралась принять себе скорбно-скучающий вид. Представить, что это висело зеркало. Пусть волосы как уголь, ничего страшного! Можно было хоть раз вообразить себя кем-то ещё.

Дверь отворилась, и Макэр незаметно прошмыгнул наружу. Он бежал, радостно подняв руки к небу, встречая не только ясное утро, но и всадника. Конь нетерпеливо топал копытами, но лёгкое поглаживание от наездника, похлопывание по шее, и животное медленно, но начало успокаиваться. Высокие сапоги со шпорами были в грязи и пыли, но тёмной дорожной одежде досталось не меньше. Даже плащ, и то пострадал от прогулки верхом.

Пегий конь смотрел своими умными глазами на Макэра, словно всё понимал. Он не был похож на привычных животных из герцогских конюшен: в нём не было той породистости, которую ценили аристократы. Не самый элегантный, не самый быстрый, не самый выносливый. Видимо, первоначального скакуна заменили на почте, оставив предыдущего отдыхать, чтобы не загнать до смерти. Обычный случай, одолженных коней потом возвращали, а своих забирали. К седлу была приторочена трость, плотно прилегающая к боку животного. А на крупе лежали две объёмные тканевые седельные сумки.

Забывшись, Макэр начал издавать звуки, пытался что-то сказать, но герцог де Шатрон улыбнулся ему. Главное – сами эмоции слуги были просты и понятны. Ладонь аристократа легла слуге на плечо, а в руки ему были вручены вожжи. Всего несколько секунд длилась эта молчаливая сцена, но для Макэра она значила очень многое. Признание! Доверие! И Макэр сиял, словно был только что посвящён в рыцари, а не отправлен в конюшню спасать животное от седла и мыла.

– Принеси мне сумки, как закончишь, – добавил де Шатрон вслед, а сам тяжело выдохнул.

Несмотря на то, что в этот раз трость была здесь, стоило только руку протянуть и достать из ремней, коконом обвивающих её тонкий стан, герцог отказался от подобного малодушия. По крайней мере, сейчас он мог держаться.

Дверь открылась, и на межлестничной площадке стояла она! Аделаида гордо держала подбородок приподнятым, а осанка была безупречно прямой. Платье из песчаного атласа с багровыми вставками на юбке и корсете подчёркивала мраморную бледность кожи и рыжий отлив волос. Она смотрела на гостя сверху вниз, словно была на своём месте. И колпак, выглядевший столь нелепо обычно, казался более почётным украшением, чем был на самом деле. Герцог де Шатрон импульсивно сделал поспешно пару шагов к ней и приложил руки к груди, не сдержав своего удивления, но стоило Аделаиде улыбнуться, как образ разбился, а наваждение тяжёлым занавесом рухнуло, отделяя зрителя от представления. Она не вернулась, это была всего лишь напудренная Эмилия. Надежды мужчины таяли с каждым догоревшим фитилём восковой свечи, но он не сдавался.

Фурнье расправила складки юбки и сделала лёгкий незатейливый книксен, опустив голову в поклоне.

– Вы уже прибыли, месье Готье? – вопрос звучал как констатация факта, Эми видела его собственной персоной в прихожей для встречи гостей.

– Ваша Светлость! – Мадам Розетта появилась из залы, и сразу же присела в официальном реверансе, опустив подбородок на грудь в знак уважения. – Мы ждали вас!

Гувернантка протянула руку, и Эмилия начала спускаться. Она крепко сжала губы, пусть и пыталась выглядеть спокойной, пока старалась правильно спуститься с лестницы. Великий герцог мог наблюдать, что, по сравнению с девицей Эми из графства Ле Фонтэйн, нынешняя мадемуазель уже могла пустить пыль в глаза.

– Я могу вам и зубы показать, если сомневаетесь, – она широко ухмыльнулась, заметив сосредоточенный интерес мужчины, с которым тот рассматривал её движения. Как покупатель старательно изучал кобылу перед покупкой.

Без единого слова со стороны мужчины его взгляд поднялся выше её глаз, на лоб. Или макушку… Он довольно улыбнулся уголками губ – ослиные уши Эми подходили как нельзя лучше.

– Ваша Светлость, если вы позволите, ещё один месяц…

Де Сарон величественно держала ответ на взгляд герцога. Она ни на секунду не дрогнула перед ним и не начала оправдываться, не отвела свои глаза цвета фисташки. Её голос был спокоен, а Эмилия таращилась на гувернантку, едва сдержавшись, чтобы не открыть рот в изумлении. Никогда ещё она не присутствовала во время разговора настоящих аристократов, чьи предки наверняка много сотен лет назад сидели за одним столом с первым королём!

– У нас нет ещё одного месяца, – устало выдохнул мужчина.

Де Сарон поджала губы и приподняла подбородок. Ещё один удар, но к нему в этот раз она оказалась не готова. Но разве могла мадам Розетта спорить с регентом? Лишь после нескольких томительных секунд раздумий та покорно склонила голову. Смирилась с результатом.

– Тогда мы сделали всё, что в силах свершить обычные люди. В остальном будем уповать на Богиню.

Двух месяцев было недостаточно, чтобы эта деревенская девчонка стала выглядеть в точности как Её Высочество. Но если предположить, что мадам Аделаида решила бы поправиться, погрешности начинали казаться незначительными.

– Я со всем справлюсь, мадам Розетта, – Эмилия постаралась изобразить самую одухотворённую и кроткую интонацию, на которую была способна.

– Что ж… – А был ли у де Шатрона выбор?

Вдовствующая виконтесса Бельвю. Великий герцог вспомнил молодую обаятельную женщину, что вошла в залитый солнцем зал. Её красота была в самом зените, ещё не начала увядать, пусть и было ей около тридцати. Тогда Констанция прильнула к юбке своей матери, прижимая лицо к атласным драпировкам. Но гувернантка вырастила четырёх детей, и желала помочь в воспитании герцогинь древнего рода. Она точно знала, как улыбнуться, чтобы растопить нежное девичье сердечко. Её бархатное тёмно-синее платье было расшито драгоценными камнями, но оно не казалось вычурным. В тот момент Готье был убеждён, что даже если бы эта женщина пришла в наряде, сшитом из мешка, он бы всё равно ощущал чуть ли не благоговейный трепет перед её внутренним величием и изяществом. Но мадам Розетта предпочитала следовать моде, и воспитанниц так учила. Даже накрахмаленные кружева белоснежной горгеры, шипами окружающей её тонкую шею, в тот день их знакомства был элементом кокетства женской молодости, а не предупреждением держаться подальше. А сейчас даже светлые волосы словно облачились в траур, уподобляясь новому стилю Розетты. Де Шатрон почувствовал удушливый танец времени, что столь стремительно нёсся, не оборачиваясь на отстающих.

– Сколько потребуется времени на сборы?

Эмилия почувствовала острый укол разочарования, пронзающий её сердце.

«Но вы даже не посмотрели, как я могу!»

Она подавила в себе жгучее желание возмутиться и беззвучно со всей силы топнуть каблуком. Столько времени её учили, а не могут даже оценить, готова ли она! Не хотелось бы опозориться перед молодыми повесами и благородными месье в первый же день. Но вместо громкого возмущения – уж уши не позволяли забыть первое и последнее извержение её гнева – Эмилия едва покручивала в кулаке мягкую, благодаря ежедневным применениям масел, кожу на пальцах.

– Дня два, – мадам Розетта задумчиво протянула, вспоминая то количество книг и платьев, которые привезла с собой. Их было не слишком много, но не хотелось забыть что-то нужное.

– Прошу меня простить, я понимаю, как нелегко собираться без служанок. Лишь Макэр может помочь в этом, – герцог легонько склонил голову в поклоне. Это не жест более низкому сословию аристократов, это знак уважения даме, заслуга её трудов.

– Ничего страшного, Эмилия замечательно мне поможет. И мы ещё немного повторим, как правильно вести себя, встречая герцога.

Именно в этот момент девушка подняла глаза к высокому потолку, словно вопрошая Богиню, за что ей досталось это наказание. И де Шатрон заметил этот взгляд. Девица была дерзкой в их последнюю встречу, без манер, неуклюжа, но сейчас не только держала себя в руках, но и не была покорной и угодливой, как те мадемуазели, которых временами взращивали ради выгодной свадьбы в иных семьях. Её Высочество не должна склонять голову слишком низко, и за это Готье ценил обучение мадам Розетты.

За беседой они прошли в залу на первом этаже, где герцог занял кресло, а женщины уже расположились на кушетке. Эмилия села на самый край и скрестила ноги где-то на уровне голени, чтобы держать колени плотно сомкнутыми. Ещё одна маленькая хитрость, скрытая под длинными юбками. Расслабиться и привычно чуть сгорбить спину мешал не корсет, а туго затянутые ленты вокруг плеч, поддерживающие осанку в правильном положении.

Когда в залу вошёл Макэр, это заметил только герцог, но и он лишь удостоил слугу мимолётным взглядом, чтобы вновь внимать словам мадам Розетты. И лишь когда поток её бурной речи утих, де Шатрон взглянул на окно. Утро плавно перетекло в ранний день, а их границы столь размылись, что найти не представлялось возможным.

– Я вынужден буду покинуть вас завтра, на рассвете. Мадам, если вам нужно передать распоряжения своим слугам, я побуду вашим гонцом в этот раз.

– Вы очень любезны, Ваша Светлость.

Слова ничего не значили. Они, словно песок в стеклянных часах: пересыпались тихими шуршащими благодарностями и комплиментами от одного к другому, подчёркивая взаимное уважение не только перед личностями, но и перед титулами, фамилиями. Эми была далека от этого, но потихоньку начинала понимать правила игры. Женщина поднялась и, после реверанса, направилась к выходу.

– Мадам Розетта, я надеюсь, вы помните наш уговор?

Она остановилась на мгновение. Сложно было забыть: тайна хранилась до такой степени, что в Охотничий домик запрещено было брать личных служанок. Даже корсет ей затягивала Эмилия по утрам и помогала расшнуровать перед сном, они расчёсывали друг другу волосы, повторяя уроки. И теперь великий герцог готов был стать посыльным, чтобы пребывание здесь гувернантки оставалось лишь вымыслом злых языков.

Побег мужа и его трусливое окончание жизни в реке с камнем на шее от своих же рук сделали мадам Розетту более осторожной. Если бы эта тайна всплыла, что синее тело покойного де Сарона, от её репутации не осталось бы и следа. И именно великий герцог был тем, что не позволил этому случиться. Маленькая хитрость, месье де Сарон был жестоко убит бандитами, а его безутешная вдова сама отлучилась от светской жизни. Сказка красивая, если верить всему: бедный мужчина и несчастная женщина.

Кивок через плечо, и женщина закрыла за собой дверь.

В её педагогических способностях де Шатрон никогда не сомневался. Если не смогла мадам Розетта сделать из Эми мадемуазель, не смог бы никто. Старая дружба и взаимные тайны скрепили союз двух семейств, и на де Сарон великий герцог мог рассчитывать.

– Со мной здесь ты можешь вести себя как обычно. Сегодня последний день, когда тебя зовут Эмилия. На время игры придётся забыть это имя. Хочется верить, что ты привыкнешь.

Последняя милость. Проводы Эмилии Фурнье и панихида по ней. Самое время поплакать, но девице было немного не до этого.

– Как меня будут теперь звать? И какой у меня будет титул? – она наконец смогла сесть глубже на мягкую обивку. Так стало гораздо удобнее, и сразу девушка почувствовала опору.

Герцог поднял руку, и Макэр подошёл ближе. Он нёс по сумке на руку, а на сгибе локтя держалась трость с серебряным ветвистым наконечником-клювом. И выражение его изуродованного лица было столь серьёзным и важным, что Эмилии пришлось сдержаться и подавить в себе улыбку. Де Шатрон открыл одну из сумок, чтобы достать большой запечатанный бумажный свёрток, и протянул его Фурнье.

– Подарок на твой дебют.

Лёгкий прищур, и обёртка полетела на пол, обнажая парчовое кремовое платье с цветочным золотым узором. Настоящее! Оно было тяжёлым, но радости девушки не было предела.

– Ты поедешь в дорожном платье до усадьбы, а после – в этом.

– Правда? – Эми вскочила с места и вытянула руки, расправляя дорогой наряд. По его бокам незаметно были добавлены полоски ткани, словно наряд увеличили и слегка перешили, но девица не заметила столь искусную починку.

– Правда. Украшения, туфли, карета, кони… Я всё продумал до мелочей. Я тебя приведу, представлю. Я буду подсказывать тебе: если улыбаюсь – и тебе нужно, хмурюсь – повторяй. Несложно, да? – Мягкий, чуть приободряющий голос де Шатрона лился мёдом в уши.

– Да-да…

Она словно отмахнулась от герцога, прикладывая платье к своим плечам. Эх, не хватало зеркала! Ну ничего, в следующий раз примерит, даже покружится в этом наряде перед своим отражением! Она с головой ушла в свои маленькие радости. Может быть, если после игры продать его какой-нибудь баронессе, можно получить денег на табун овец…

Когда великий герцог следил взглядом за кружащей по зале девице, краем глаза тот заметил, что Макэра, привычно притворяющегося бестелесными доспехами в интерьере, у двери уже не было. Вероятно, отправился за водой для больной ноги месье Готье. Мужчина мог обманут всех, но не зоркие глаза преданного слуги. Что ж, у герцога ещё оставались вопросы к девушке.

– Ты уже читаешь?

– А? – вернуться с небес получилось не сразу, даже тяжесть ткани не помогла. Пришлось положить подарок на спинку кушетки, и рукой почти заботливо-нежно разгладить складки юбки. – Да, я уже знаю алфавит, читаю медленно, но уверенно. Мадам Розетта говорит, что нужно больше практики. Но моё письмо ей не нравится… Говорит, пиши кругло-крупно-аккуратно, но выходит не очень успешно. И постоянно капаю чернилами! Так что углём и мелом училась, чтобы не марать бумагу.

Мужчина сосредоточенно слушал, поглаживая усы сгибом фаланг указательного пальца. Эмилия ему казалась лёгкой добычей для интриганов со своей честностью, но и иного выбора уже не было. Делегация королевства Лостарии прибудет не позднее конца месяца, оставалось не более трёх недель до встречи. А к этому времени «Не Её Высочество» уже должна привыкнуть к жизни во дворце.

– Практика будет. И у тебя будут фрейлины… Наверное, для начала четырёх будет достаточно. Если шутка не закончится раньше, будет больше.

Даже фрейлины! Могла ли Эми-Замухрышка мечтать о таком? Играть роль, получать уважение, спать в шелках и есть то, что готовят повара! Если бы ей предложили вернуться в прошлое, раз за разом этот выбор был бы единственно верным. Довериться нищему с золотым в кармане. Раз, и он превратился из лягушки в герцога. И даже целовать не пришлось! Или его помыслы были не столь чисты?

– Вы точно меня и пальцем не тронете?

Месье Готье поднял обе руки, показывая, что и в мыслях подобного не было. А Эмилия пожала плечами.

– Ладно, попытаться стоило, – она весело и громко рассмеялась, запрокинув голову назад. Совсем не стесняясь! Всё же мадам Розетта была не столь искушённым ценителем пошлых шуток, с ней проворачивать такое было равносильно согласию на порцию новых тумаков. Но очень быстро девица подняла указательный палец на герцога, куда-то на уровень его груди, предостерегая: – Сегодня последний день «Эмилии», вы сами так сказали. Так что терпите, я должна попрощаться со своей шкуркой.

Вот, кто действительно был оборотнем! Ослица-самозванка! И если для того, чтобы настоящая принцесса сбросила свою мышиную шкурку, надо было смешить всех вокруг, то эта девчонка – неплохая кандидатура.

– Эмилия, – мужчина позвал её тихо и спокойно, почти по-отечески. Его тонких бледных губ коснулась едва заметная нежная улыбка. – Я буду рядом, что бы ни случилось.

Глава 6. Конвой на престол

Столица королевства Риндалии располагалась в самом центре страны и закономерно являлась его сердцем. Недоступная для соседей, она не была никогда завоёвана, тем и гордились жители. Правда, маркизаты на границах не могли похвастаться столь чистой историей, потому, чем ближе к центральному городу Шантир, тем меньше встречалось замков и крепостей, и тем больше утончённых дворцов с прекрасными садами лежало на пути.

Запряжённая четвёрка белоснежных коней неслась по брусчатке. Подкованные копыта звенели от столкновений с камнем, а кучер в белоснежных чулках и с бантами на носках туфель отбивал себе зад на козлах.

Рассмотреть высокие (аж трёх, а иногда и пятиэтажные) каменные здания Эмилия не могла. Люди высыпались на улицы, словно очищенный горох, который вместе с горшком кошка смахнула на пол. Мужчины снимали шляпы и размахивали ими, а детишки бежали следом за каретой, протягивая руки. Ну конечно, такое представление устроить – дорогого стоит! Лакей на запятках, вероятно, разбрасывает монеты всем желающим, устилая след шлейфом молитв и благодарностей. Эмилия никогда не видела подобного, но слышала россказни от странствующих торговцев о таких передвижениях величественных особ. А уж чтобы сидеть на подушках, обмахиваться кружевным веером и участвовать в этом представлении – девица Фурнье не могла и мечтать.

А ведь кем она была сейчас? Не Эмилия Фурнье более. Родственница герцога, а значит – герцогиня? Кузина? Племянница? А может, виконтесса, которая недавно вернулась в родную страну после длительного обучения за границей? Эмилии не сиделось не только потому что всё затекло, а тугой корсет неприятно сдавливал рёбра, но и любопытство съедало её. Как она выйдет? Сделает реверанс, возьмёт месье Готье за локоть и очаровательно улыбнётся его непременно молодому и красивому собеседнику.

«Позвольте вам представить, – скажет он юноше, вкладывая ему в ладонь руку Эмилии. – Моя родственница».

И как ей лучше опустить взгляд? Может, лучше спрятаться за веером? Нет-нет, непременно стоит сказать что-то умное и изящное! Вот только что?

Сначала лошади замедлили шаг, затем совсем остановились. Экипаж качнулся, следом открылась дверь, и была протянута ладонь, на которую Эмилия уже с готовностью опустила руку. Ей казалось, что каждый зевака услышит, как скрипел китовый ус в её платье, но на площади людей уже не было. Карета миновала ворота, и перед девушкой простиралась мраморная лестница с низкими ступенями, ведущая в… Настоящий дворец, купающийся в лучах мягкого дневного солнца. Девица Фурнье всю свою недолгую жизнь думала, что не было ни одного дома красивее её родного. А этот дворец был не только ярким, но и величественным, словно расписная шкатулка с мамиными украшениями: хотелось одновременно и открыть её, и спрятать под подушки, чтобы ненароком не испачкать грязными руками. Крыша ярко-синяя, темнее неба, ярче воды. На сгибе и вокруг маленьких чердачных оконцев золотые рамы сверкали, слепили солнечными зайчиками. Эмилия прищурилась. На крыше, чуть ниже черепицы, за белым забором стояли высокие длинные вазы, но цветы почему-то в них не положили. Само здание было… Багряным? Бордовым? Как варенье из чёрной смородины, но все колонны и обрамления вокруг того вкусного цвета – белые. Так бы девица и осталась у подножия, раскрыв рот от восхищения, но карета начала отъезжать, а лакеи отправились ко входу. Она едва приподняла подол, чтобы не споткнуться, и отправилась следом.

Вереница просторных коридоров, каждый зал был своего цвета, со своими деталями и акцентами. В одном была только деревянная мебель, в другом вся обивка – зелёной, что тёмная листва. Эмилия шла всё дальше, дальше. Мысли путались, комнаты кружились. Или это была её голова? Ещё немного, и девушка бы потеряла сознание. Наверняка ведь забыла, откуда пришла! Пока её не довели до высоких двустворчатых белоснежных дверей.

Словно по волшебству, двери как будто распахнулись сами собой, и Эмилия оказалась посреди ослепительной залы. Солнце ласково заглядывало в огромные окна, путалось в крупных драгоценных камнях, весело подмигивало на эфесах декоративных мечей. Фурнье неслышно сделала пару шагов вперёд, выискивая месье Готье взглядом. Вон он, стоял по правую руку от трона: волосы завязаны в хвост, ухоженные усы, камзол. Он смотрел на Эмилию, точнее, на свою родственницу, что вплыла в залу, гордо подняв голову. На его лице читалось напряжение. Доля секунды, и на тонких губах появилась лёгкая улыбка, из-за чего и девица не могла сдержаться и выглядеть серьёзной.

– Её Королевское Высочество, принцесса Риндалии, мадам Аделаида, – каждое слово глашатай точными ударами вбивал гвоздями в гроб Эмилии.

***

– Мы так не договаривались!

Она изо всех сил топнула каблуком, даже приподняла подол своей юбки, обнажая золотистые туфли с тонким носом, чтобы, если застывший воск и заглушит звук, герцог точно увидел всё её недовольство!

Небольшого кабинета герцога де Шатрона едва-еда достигала музыка. Весь двор наслаждался симфонией, которую композитор решил продемонстрировать Его Величеству и его добрым подданным. И все, должно быть, наслаждались музицированием, кроме двоих. Принцессы Аделаиды и регента. У стен были уши, но сейчас музыкальное сопровождение не позволяло услышать гневное шипение девушки за метровыми стенами.

– Как? – герцог спокойно сел за стол и взял в руки перо, словно решил заняться неотложно-важными государственными делами именно в этот момент. Не произошло ничего необычного. Каждый май, вероятно, во дворец приходила самозванка, которая начинала возмущаться по ерунде – только и всего.

– Я должна была сыграть роль вашей родственницы! Подшутить и…

– Всё верно. Об этом мы договорились, – и правда, документ для мужчины был важнее.

Эмилия закусила губу и крепко сжала ткань юбки в кулаке. Плотная вышивка выпирала, так просто её согнуть не получилось.

– Нет, я не согласна! Отдам я ваши наряды и поеду домой!

Это в первый раз, когда за общение в кабинете месье Готье поднял взгляд. Пару секунд он оценивал её, правда ли собирается уйти. Рыжие брови Эмилии насупились, между ними появилась гневная морщинка. Полная решительности, девица хоть сейчас готова была сбросить этот ужасающий корсет и…

– Хорошо, – мужчина поднялся со стула и медленно вышел из-за стола. – Пойдём к страже. Мы им всё объясним. Расскажем, что одна девица из графства… Прости, запамятовал. Ле Фонтэйн? Так вот, девица облачилась в платье и выдала себя за Её Высочество на приёме.

Если бы не пудра, скрывающая её веснушки, сейчас Эмилия стала бы бледнее мела. Она приоткрыла рот, губы её пересохли, а глаза увлажнились и широко раскрылись. Эми сделала пару шагов к двери, осторожно пятясь, словно своим телом закрывала выход.

– Я думаю, этим господам будет интересно услышать, куда самозванка спрятала настоящую принцессу Аделаиду. Но они не звери, не беспокойтесь, попросим привести лучшего палача, который рубит шею с одного удара. Вы мучиться не будете, а я… – он провёл пальцами по своей шее, пытаясь оценить обхват. – А я немного за себя переживаю, конечно. Но ничего страшного, такое испытание вряд ли повторится.

Девица Фурнье пошатнулась, но чувств не лишилась. Она раскинула руки в стороны, закрывая герцогу путь на выход. Эми упрямо смотрела в пол и старательно медленно втягивала носом воздух, пытаясь сохранить хотя бы видимость спокойствия. Вот почему подарки! И такие условия хорошие, и на мужа согласился, и на скотину. Да и в секрете ведь держалось имя этой родственницы до последнего!

Теперь они сообщники! Ужасающее открытие появилось в сознании девушки. Этим выходом в свет герцог де Шатрон закрыл Эмилии путь обратно. До тех пор, пока…

Каблуки словно были измазаны патокой, каждый шаг давался с трудом. Неимоверные усилия понадобились, чтобы Эмилия приблизилась к герцогу, заламывая себе руки. И почему же она так просто согласилась? Правду говорила матушка, бесплатный сыр только в лапах кошки.

– Помилуйте! – она вскрикнула и рухнула на колени, протягивая руки к мужчине. – Я буду молчать, только…

Сам взгляд герцога де Шатрона леденил душу. Мужчина казался абсолютно спокойным, когда надменно завёл руки за спину и сцепил в замок, лишь бы Эмилия не могла их схватить. Он невозмутимо сделал шаг назад.

– Что же тогда ты предлагаешь?

– Я вернусь домой. Никому ничего не ска…

– Плохой план, – в голосе герцога слышалась ранее неизвестная строгость. Но тот и сам обнаружил эти нотки, поэтому чуть смягчил тон: – Подумай ещё.

А что Эмилия могла предложить? Она опустила голову, рыжая прядь совсем выбилась из причёски и упала ей на лицо. Хоть небольшая преграда между ней и обвинителем, маленькая заслонка, что совсем не защищала, а лишь создавала иллюзию. Но мысленно девица Фурнье лихорадочно перебирала, что бы хотел услышать герцог, лишь бы только не позвал стражу. Тут либо пойти на поводу и реализовать его план, либо… А какие были у неё ещё варианты? Побег?

– Мы теперь в одной лодке, месье Готье?

Эмилия притихла, а герцог выгнул бровь. Слова хлёстко попали в цель, и на секунду непроницаемая броня мужчины ослабла, выдавая его истинное удивление. Подобного вопроса он не ожидал. Но лишь ненадолго обнаружились эмоции, мужчина ничего не ответил, позволяя невольной самозванке продолжить. И девушка воспользовалась этим затишьем, решив, что нащупала верный путь.

– Получается, я принимаю участие в вашем маскараде, и на плаху пойдём мы вместе, – девица Фурнье медленно поднялась и расправила плечи. Она смотрела в глаза, словно была равной аристократу. Взрыва гнева не последовало, стражу не звали. Всё шло правильно? Регенту нравился ход её мыслей? – Раз так, я, мадам Аделаида, повелеваю и всё в таком духе. Расскажите мне всё, что мне нужно знать.

Её ноги одеревенели, сейчас Эмилия позволила себе невиданную дерзость – сыграть по его правилам и действительно притвориться принцессой. Она словно стояла на замёрзшем озере, а под ногами лёд опасно хрустел: где-то громче, где-то тише, а в ином месте из-под стопы расходились трещины. Герцог словно одобрял поведение самозванки, её смелость и находчивость, а может, и покорность, ведь она старательно следовала его плану. Но попытку прознать тайны, стать союзником, де Шатрон мог воспринять как оскорбление. Дышать было тяжело и из-за нарастающего чувства беспокойства, и из-за тугого корсета. Вдохи получались рваными, вымученными, словно девушка заставляла себя дышать через силу, лишь бы не потерять самообладание. Голова слегка кружилась, Эми наверняка могла бы потерять сознание прямо в кабинете на потеху герцогу де Шатрону.

Эмилия сжала руки в кулаки и стала ожидать, его реакции. Будет ли это вспышка гнева? Он… А мог ли герцог де Шатрон, который потратил два месяца на обучение самозванки для представления, отказаться и от самой идеи этого фарса? Но вот что странно – мадам Розетта просила ещё больше времени, но он отказал, а значит, что больше медлить с появлением принцессы во дворце было просто опасно. Но почему? С глаз Эмилии словно спала пелена – герцог де Шатрон, рискуя жизнью, привёл во дворец самозванку, чтобы та играла свою роль. Стал бы он так стараться, если бы что-то сделал с Её Высочеством? Не хотел, чтобы преступление раскрыли так скоро? Регент – первый человек после Его Величества. Щёлкни он пальцами, появился бы новый указ о чём угодно.

– Например, что произошло, – мягко подтолкнула она мысли мужчины, кротким жестом указывая на себя.

А вот герцог де Шатрон понимал все риски, если его предприятие потерпит поражение. И голова, нанизанная на пику где-то у ворот дворца, казалась не такой уж и пугающей перспективой. Иметь союзника в лице главной актрисы представления было даже выгодно: она будет бояться ошибиться. Каждый шаг должен быть обдуман, ведь последствия однозначны и весьма неприятны для неё. И союзник должен понимать, какой сценарий заучивать. Резон в этой сделке читался явно и чётко.

Месье Готье завёл одну руку за спину, другую опустил на уровень живота и поклонился, не опуская головы: насмешливо. Может, это была шутка над псевдо-принцессой Аделаидой, но Эмилия хотела верить, что его поклон – признание её собственной смелости. Незаметная пауза, в которой мужчина вслушивался в отдалённую мелодию – мероприятие ещё не закончилось.

– Что случилось – никто не знает. Вы сбежали, либо вас заставили, – он снова сел за стол, но в этот раз жестом показал присаживаться напротив.

Бумаги вновь стали бесполезными декорациями, разговор был тихим, вкрадчивым. Герцог де Шатрон старательно подбирал слова, чтобы Эмилия понимала, но сторонний слушатель, если таковой был, несмотря на тихие отзвуки музыки, проникающие в кабинет, не разобрался. Он обвинял её, декларировал грехи Не Её Высочества перед божественным судом, ибо мог он сам вынести приговор. Это не было похожим на привычные лекции об истории мадам Розетты, введение в курс дела стало частью игры. На следующей фразе перст указал куда-то на уровень корсажа девушки, жестом делая акцент, что именно в этот момент включалась сама Эмилия.

– Мы надеялись, что Ваша Светлость, вернувшись, поделится с нами причинами столь сумасбродного поступка. Вы вновь устали от дворцовой жизни, у вас случилась мигрень, пускай! Но вы втайне отправились на минеральные воды без своей свиты, что было невероятно безрассудно с вашей стороны!

Что за глупая девчонка! Эмилия не могла объяснить себе, почему мадам Аделаида поступила так. Сбежала из дворца, не хотела больше выносить перин и зеркал. А ведь могла бы ради разнообразия свинарник почистить – вот тогда бы поняла, от чего устают! Девица Фурнье хотела было цинично фыркнуть и рассмеяться, но сдержалась, чтобы медленно кивнуть, соглашаясь с высказанными претензиями в свой адрес.

– И я впредь не намерен этого терпеть, – тон человека, привыкшего повелевать.

Его напускная злость не пугала Эмилию, ведь для неё теперь это было всего лишь интересное представление. Не она сбежала, не её наказывают, а кого-то ещё.

Мужчина потянул за верёвку. Вот эту хитрость девица Фурнье знала! Чем больше дом, тем больше комнат. А слуги могут быть не везде, не сидеть в пустой галерее и ждать, пока жильцы захотят её посетить. Поэтому такие приспособления ставились в местах частого отдыха, верёвки вели на кухню или прочие места, где слуги отдыхали. А там были колокольчики – подписанные под комнаты, если горничные умели читать. Если не умели – приходилось запоминать расположения: верхняя от Бархатной спальни, а левая нижняя от летней террасы.

Эта верёвка тянулась до картины за стулом герцога. Девица Фурнье наклонила голову, заглядывая герцогу за плечо. Суровый дядька в нелепой шляпе с огромным гусиным пером с тяжёлым взглядом смотрел на неё. Эми прищурилась, стараясь припомнить. Он казался ей навязчиво знакомым… И точно – именно эти брови она целовала перед сном! На золотой монете! Профиль покойного Его Величества не скрывал ни его привычной бороды, ни кустистых бровей! Девушка почувствовала сильное желание попросить золотой, чтобы проверить сходство, но сдержалась, ведь услышала приглушённые шаги.

Эмилия выпрямилась, положила руки на колени и приняла такой вид, словно была не собой. Мадам Аделаида, принцесса королевства Риндалии. Она медленно повернула голову и увидела, как в стене появился проём, но раньше там и зазора не было видно! Ни единой ручки, потайной вход, за которым ждала девушка. Потайная дверь отворилась.

Лицо незнакомки казалось неуловимо похожим на девушку с портрета. Тот же овал лица, тот же острый подбородок и невероятно синие глаза. Только одновременно с этим что-то было не то, странным, искажённым. Брови иной формы и… Да, губы тоньше и как нежно-розовые бархатные лепестки, не столь мертвенно-бледные. Призрачный образ молодой Хранительницы сделал вдох полный жизни и опустился в смиренном реверансе, а её фиолетовая юбка, словно раскрывшийся бутон, коснулась пола.

– Мы заменим ваших фрейлин, – продолжал мужчина, – чтобы порочные женщины не потворствовали вашим соблазнам. Позвольте представить – мадемуазель Констанция де Шатрон, великая герцогиня Фронвиль.

***

Кабинет сменился новыми залом – Салоном Азалии, где даже камин казался украшенным не только растениями, но и милыми травоядными животными, фигурками кудрявых младенцев и прочими символами невинности и нежности. Именно сюда привели фрейлин для поклона перед августейшей особой. Перед самозванкой в реверансе стояли все четыре фрейлины, пришедшие к ней на поклон. Констанция, дочь герцога де Шатрон, подняла голову первая, выждав необходимое время для приличия. Следующей встала маркиза в кремовом платье с корсажем, расшитым нежными молодыми бутонами роз из лент. Её каштановые волосы были подняты в высокую причёску, что также пронзили цветочные шпильки. Маркиза Дайон, впрочем, как и остальные фрейлины, хотела произвести впечатление на Её Высочество. Эмилия улыбнулась ей, племяннице капитана королевской стражи.

– Благодарю за оказанную милость, Ваша Светлость, – герцогиня постаралась опустить взгляд, но любопытство брало верх.

Именно представители рода Брэттфордов нашли следы Её Высочества на минеральных водах, доложили регенту. За проявленную бдительность и расторопность в поисках пожаловали награду и, конечно же, отметили девицу, близкую родственницу наиболее успешного представителя этого семейства, с незапятнанной репутацией.

Третья мадемуазель Жаклин Монускье, герцогиня Радонская. Её причёска была в новомодном стиле «юрлю-берлю», или, как называла её мадам Розетта, – «Скульптурный шик». Завить небольшие крутые кудри и симметрично уложить локоны было совсем не просто. Крупный жемчуг на шее, квадратный вырез лимонно-серого верхнего платья и высокий дымчатый ворот. Девушка была самой молодой, на вид ей едва исполнилось шестнадцать, и напудренная кожа её старила, добавляя лет пять на вид. Кроткая смиренность могла бы обмануть кого угодно, но Эмилия насторожилась, стоило моднице войти в залу в пёстрой стайке фрейлин.

Главный вопрос, что крутился в голове самозванки – «Что случилось с Её Высочеством на самом деле?» Если герцог де Шатрон и Констанция временно были вне подозрений, то виновник мог быть кем угодно. Огромный дворец, высокий титул, который наделял немногими возможностями и ответственностью. Кому было важно, чтобы принцесса Аделаида исчезла? Были ли у неё враги среди своих? Месье Готье мягко намекнул, что герцог Монускье имел некоторую ссору с мадам Аделаидой. Вполне возможно, что он один из тех, кто будет знать про самозванку, поэтому и его родственницу лучше держать поближе.

И последняя, но не по значимости – дарованная милость герцога де Шатрона. Послабление строгого наказания. Единственная прежняя фрейлина принцессы Аделаиды, что не была отослана из дворца обратно в семью. Мадемуазель Виолет Сен-Фюст д’Овань. Младшая внучка герцога Мадмильского, влиятельного во дворе аристократа.

– Что ж, – Эмилия удержалась, чтобы не обменяться реверансами. Но девушки словно хотели что-то. Они ожидали приказов или слов напутствий, важных для первой встречи.

– Вы наверняка умаялись с дороги, – Констанция нашла подходящие слова первая.

Герцогиня, привыкшая к жизни во дворце, к распорядку дня и прочим благам и радостям высокого положения семьи, направляла самозванку, делая это столь незаметно и ненавязчиво, словно вела её за руку.

– Мы невероятно счастливы лицезреть вас, Ваше Высочество. И премного благодарны за оказаную нам честь, стать вашими фрейлинами, – очередной обмен любезностями от Констанции. Мадемуазели закивали, разве что у Виолет была улыбка – она-то осталась на своём месте. – Может быть, Вам хочется заняться более спокойными и менее формальными видами досуга? Например…

– Вышивкой, – радостно встрепенулась маркиза Дайон и хлопнула в ладоши.

Но вместо одобрения, она получила кислую мину от мадемуазель Виолет, что не только сморщила нос, но и вытянула губы в отвращении, так что бархатная мушка-звезда у правого уголка рта чуть съехала. Пришлось незаметно для остальных поправлять её.

Да и Констанция с Эмилией не высказали должного удовольствия от подобной затеи. Вышивать-то самозванка умела, но опытная рукодельница могла обнаружить грубые стежки портнихи и нежные лёгкие припуски шёлковых нитей в скатерти для приданого жениху.

– Я бы предложила первый день провести незатейливо за игрой в карты, – герцогиня де Шатрон улыбнулась одними губами, не обнажая зубы. – В мушку.

Мадемуазели переглянулись: они и сами нередко играли в отчем доме в карты. Обычный способ скоротать время в приятной компании, но только ожидания от жизни в качестве фрейлин были столь высоки, что такие низменные хобби разбивали воздушные замки как фарфоровое блюдце.

– Я раздам, – мадемуазель Виолет, уже привычная к дворцовым забавам, усмехнулась, подходя к бюро. Пара лёгких движений, и в руках появилась расписная колода в пятьдесят две карты, где вместо знаковых фигур были герои традиционных риндалийских сказок. – Или кто-то против?

Борьба шла ожесточённая. Пятеро молодых девушек, где старшей не было и двадцати лет, сидели вокруг круглого мраморного стола. Первые две игры показались разминочными, прошли они в молчании, где фрейлины старательно поддавались, чтобы произвести хорошее первое впечатление. Лишь короткие комплименты успешным ходам разбавляли скуку. Но первая в раж вошла Жаклин, зажигая и остальных девушек. Она со всей силы обрушила карту с разрисованными сердцами – черви. Мадемуазель довольно сдула с глаз выбившиеся из высокой причёски локоны, закрывающие обзор.

– А как вам такое? – она задорно рассмеялась, подняв нос повыше.

– Какой у нас счёт? – прищурившись, Виолет наклонилась ближе ко столу, щурясь и присматриваясь к масти. Красный-то был виден замечательно, а фигура оставалась для неё загадкой.

Мадемуазель Сен-Фюст д’Овань не была отстранённой, наоборот – девушка даже закатала свои рукава, а их пышную ярко-жёлтую часть с бордовыми вставками у плеч обвязала тряпками, чтобы не отвлекаться. Но мысли её уносились всё дальше и дальше от стола… А может дело было вовсе не в этом?

Эмилия звонко смеялась, самоуверенно размахивая своей пятёркой карт, словно веером. Сейчас для неё не было титулов, званий и этикета. Все собравшиеся были примерно одного возраста, всего лишь девицы, чьи родители так или иначе способствовали этой встрече.

– Ой, не спрашивайте! Такой счёт и говорить стыдно, – она ехидно оскалилась, а Дайон хихикнула.

Мадемуазель Брэттфорд казалась умной на вид – эту иллюзию создавали тонкие и бесцветные брови, которых словно и не было, поэтому лоб выглядел куда больше. Но если Виолет всего лишь отвлекалась и присматривалась к картам, чтобы понять ситуацию, то Дайон время от времени путалась в мастях и абсолютно забывала правила игры. Приписать себе пару очков для неё было незначительным пустяком, на который она отвечала хихиканьем.

– Я лидирую, – Констанция победно хмыкнула.

А она карты держала двумя руками: все масти были разложены в строгом порядке. Но в мастерстве её игры было не только везение. Она время от времени поглядывала на мелькавшие карты из «веера» августейшей самозванки, бросала взгляд на набор в руках разгорячённой Жаклин, так и подсматривала в карты Дайон – самой неизученной и тихой противнице. Но та в своих действиях, казалось, хотела больше подыграть Эмилии и получить её расположение, когда мадемуазель Монускье, наоборот, хотела прослыть интересной подругой для соперничества.

Стоило отдать месье Готье должное: все присутствующие постарались занять свою роль, не пересекающуюся с остальными. Если бы перед фрейлинами была настоящая мадам Аделаида, это была бы невероятно увлекательная встреча. Но пока Эмилия вскочила на ноги, хлопнув ладонью по холодной столешнице, всем телом нависая над ней. Женский смех и весёлое обсуждение игры заполнило Салон Азалии. Девичьи голоса разносились всё дальше и дальше по залам тихими перешёптываниями, оставаясь на слуху даже в самых удалённых уголках дворца:

«Слава Богине, Её Светлость вернулась!»

Глава 7. Бракк вышел на охоту

Солнце медленно клонилось к горизонту, крупными мазками окрашивая податливые облака в оттенки розового. Колокола храмов пропели восемь ударов – каждый на свой лад. Фонарщики уже начали священный ход по узеньким улочкам Шантира, зажигая огонь на высоких столбах. Торговцы, стоящие на рынке, даже если ещё не успели всё распродать, поспешно сворачивались и набивали тележки товаром. Тьма не желала отвечать добротой честным людям. Это время, когда столицей правили разбойники, воры и нищие. Все те, кто предпочитал прятать собственное лицо при свете дня, когда их уродство души ярче всего бросалось в глаза окружающим.

Из усадьбы на площади Ирисов выскользнула тень и направилась вниз по улице. Фигура зябко куталась в плащ, вслушиваясь в шаги зазевавшихся горожан. Лёгкий весенний дождь моросил, опускаясь на шляпу и плечи мужчины. Шпага в ножнах била по голени с левой стороны, а ладонь предупредительно лежала на эфесе.

Не пройдя и половину пути, мужчина круто повернулся на каблуках и торопливым шагом, горбясь под дождём, направился к центру города, к королевскому дворцу Лудье.

– Передайте фрейлине де ла Круа, что её брат, Жерар де ла Круа, желает с ней встретиться!

Стражники стояли перед поднятыми воротами, вросшими в огромное каменное ограждение. Они не сдвинулись с места, но имя уже неслось со служкой вперёд, внутрь дворца. А маркиз де ла Круа отошёл к столбу, освещающему площадь перед дворцом, и прислонился к нему для удобства. Если присмотреться к барбакану¹ Лудье, можно было увидеть, как верхняя часть слегка выходит вперёд. Замаскированные машикули² предназначались для вертикального обстрела, метания камней или стратегического литья раскалённого масла. Ниже маленькие бойницы прорезями разрывали толщу укреплений, чтобы стрелки защищали и на дальних дистанциях. Брать эти стены штурмом оказалось бы сложным и увлекательным испытанием. Пусть пока никто и не пытался, Жерар с интересом пытался выискивать лазейки в неприступной обороне королевского дворца.

С четверть часа прошло, пока чуткий слух мужчины не уловил знакомые девичьи нотки. Интонация, что в конце делала резкий прыжок в небо. Томительные ожидания подходили к концу, плащ полностью вымок, фонарный столб мог дальше справиться и без его опоры. Ворота распахнули свою пасть, и перед мужчиной появилась маркиза Даниэле де ла Круа закутанная в плащ. Она протянула к гостю руки.

– Милый братец! Чем я обязана вашему редкому визиту?

Как ни прискорбно, но кормилицей и няней Даниэле в малом возрасте стала женщина, говорившая на старом северном диалекте. Как бы ни старались воспитатели работать над произношением, вместо точки в конце предложений голос маркизы де ла Круа был близок к комариному писку, от чего зубы сводило у всего окружения.

Жерар подошёл к ней, мягко беря руки сестры в свои, и коснулся губами её бархатной щеки в приветственном невесомом поцелуе.

– Разве старшему брату нужен повод, чтобы проведать сестру?

Он приподнял уголки губ в улыбке, но по взгляду Даниэле читалось, что раньше Жерар не рвался посетить дворец. Лишь в редких случаях крайней нужды он переступал ворота. Вот только мадемуазель уже крепко взяла брата под руку, не позволяя тому предпринять попытки отказаться от настойчивого приглашения. Ни промокший плащ, ни холод не оттолкнули её.

– Я был у своих друзей неподалёку. И решил, что сейчас прекрасное время, чтобы навестить тебя. Слышал, фрейлины вернулись в Лудье. Полгода прошло?

– Четыре месяца, – поправила она.

Летняя веранда была ещё закрыта, но Даниэле вела именно к ней – к небольшой комнате, в которой стенами служили огромные стёкла. Именно там была приоткрыта дверь, через которую фрейлина выскользнула незамеченной. Не через главный вход же гостя вести! Где-то на границе восприятия послышался тихий выдох Жерара, он слегка расслабил плечи, когда сестра повела его по запутанным коридорам дворца. Первый рубеж был пройден относительно безболезненно.

Тихие разговоры занимали брата и сестру де ла Круа в пути. О чём приходилось к слову: здоровье бабушки, комичные фразы отца, сказанные в порыве злости, о погоде и виноградниках, о псарне, соколиной охоте. Двое, выросших вместе, словно заново знакомились, играя уже известные схожие ноты на струнах душ. Одинаковые дорогие сердцу истории напоминали им обоим о том, что на самом деле было дорого – о родственных узах, что прочнее любой стали.

Лишь когда Жерар сидел на кушетке, выставив правую ногу вперёд и откинувшись на подушки, Даниэле принесли служанки расписной чайник. В кипятке разбухли листья, окрашивая воду и насыщая терпким вкусом и приятным ароматом. Плащ и шляпа сушились у камина, где уютно потрескивали поленья, охваченные огнём. Фрейлина разливать чай пока не торопилась, увлечённая тем, что наконец-то речь зашла про неё саму.

– И мушка леди упала прямо в пунш! – девушка заливалась смехом, хлопая в ладоши от веселья, с головой захлестнувшего её. И смех словно стал интонационным продолжением её срыва. – Об этом ведь двор судачил месяц!

– Месяц? Что-то быстро они простили этот конфуз нашим гостям.

Даниэле отмахнулась и заозиралась по сторонам. Приближалось одиннадцать часов, лишь одна служанка осталась при мадемуазель де ла Круа, но та была отправлена на кухню, чтобы принести канапе. Но девушка всё равно заговорчески осмотрелась по сторонам, скрыла движение губ подушечками пальцев и с усмешкой произнесла:

– Тогда одна мадемуазель пришла на наш салон без верхнего платья… Нет-нет, не проси, я не скажу, кто это был! Благо, салон устроила Её Высочество, и собрала лишь женщин. Но ты можешь себе представить такую рассеянность?

Но в ножнах у Жерара было не перо, он не привык к изящным словесным битвам и недомолвкам. Но понимал кое-что в охоте. Например, умел тихо выслеживать добычу, следуя по её следу. И знал, что если крякнуть по-утиному, пернатая цель приблизится на расстоянии выстрела. И сейчас, пользуясь знаниями охотника, нужно было подманить сладкой песней лебедя, распустившего перья перед ним.

– Её Высочество организовала салон?

Он бросил фразу небрежно, словно удивился, как многого не знал о дворцовой жизни. Даже рукой сделал неопределённый взмах для правдоподобности! Сестра кивнула.

– Мадам Аделаида время от времени устраивает салоны или балы, когда испытывает хандру. Капризничает. И…

Мадемуазель Даниэле замолчала. Она с подозрением прищурилась, пламя свечи тёплым светом озаряло её лицо. По лбу расползлись розовые пятна, которые девушка с самого детства стыдливо скрывала за пудрой. Они напоминали ожоги от плюща, но брат об их истории знал очень мало. Не столь высыпания беспокоили маркиза де ла Круа в любимой сестре, как несуразные интонации.

– Что ты хочешь? – фрейлина была лучше подкована в интригах.

Он притих, ожидая оброненное слово, в которое сможет вцепиться, как сокол в полёвку.

– Её Высочество сбежала?

Жерар проиграл, вступив в неравный бой с младшей сестрой. Его взгляд не мог оторваться от эфеса, на котором было вдавлено узорчатое тиснение. Шпага была прислонена к столу, ничего нового, ничего необычного, но для мужчины оружие вновь казалось незнакомым. Жгучий стыд съедал его изнутри, облизывая лёгкие. Попался, как мальчишка! И не помог герцогу де Шатрону!

Поднёс кулак к губам, имитируя кашель, чтобы замаскировать слабость. Что его так выдало? Может, излишне наклонился вперёд? Неосознанно открыл рот? Его взгляд стал излишне заинтересованным? В следующий раз наверняка придётся смотреть в сторону, чтобы не смущать собеседника. Как бы то ни было, Жерар выпрямил плечи и гордо вскинул голову, ожидая ответ на главный вопрос.

Сестра наклонилась к нему, но вместо ответа неспешно разлила чай по чашкам. Следом она демонстративно вытянула шнурок из декольте, на кончике которого была… Маленькая ложка. Мадемуазель опустила её в чай и начала беззвучно размешивать, не касаясь фарфоровых стенок металлом.

– Кто тебя послал?

И ведь правду не сказать, так и соврать маркизу было решительно невозможно! Пронзительный взгляд сестры пробирался под кожу, вызывая терзания душевные, что когтистыми лапами царапали по живому сердцу.

– Даниэле, я говорил с нашим общим другом. Тот, кто боится за Её Высочество, – это уклончивый ответ. Всего лишь платок, наброшенный на притягивающую взгляд прожжённую дыру на скатерти. Лишь видимость решения проблемы, но не попытка исправить положение.

Фрейлина достала ложку и придирчиво начала разглядывать её в свете ровного пламени свечи. Цвет, как ей показалось, серебро не поменяло. Тем лучше, она подняла чашку и сделала громкий глоток.

– И поверь мне, я готов поклясться перед ликом Богини добрым именем де ла Круа, что мои помыслы чисты. Я приведу Её Высочество обратно, чего бы мне это ни стоило, сохранив это в тайне. Но без тебя, дорогая сестрица, я слеп!

Он вскочил на ноги и принялся беспокойно расхаживать по комнате. От окна к двери он мерил пространство шагами. Даниэле… Впрочем, ни одна из фрейлин не была достаточно глупа, чтобы не замечать своей роли. Они пользовались статусом и местом при дворе ради собственной выгоды или ради своей семьи, но также были важным инструментом для манипуляций. И мадемуазели либо учились распознавать фальшь, чтобы обрезать нити, за которые дёргали недоброжелатели, либо болезненно бились о камни, подхватываемые быстрой рекой. И было невозможно повелевать самой стихией.

– Я тоже об этом думала, – тихо отозвалась Даниэле. И что более удивительно – в этот раз её интонация была ровной, практически монотонной. Редкое явление. – Сомневаюсь, что Её Высочество сбежала сама. Либо это не подразумевалось изначально, либо она невероятно хорошо скрыла свои намерения. Да так, что об этом не прознала даже мадемуазель Каролин… Она выглядела обеспокоенной.

Шаги Жерара стали тише, пока он не остановился вовсе, всматриваясь в выражение лица Даниэле. Серьёзность её слов проступала в плотно сжатых губах и погасшем взгляде. Мужчина подошёл к сестре и упал на колени, мягко обхватывая её тонкие руки своими грубыми мозолистыми пальцами.

– Спасительница!

Эмоции месье де ла Круа нередко вели его по жизни, навязывая спонтанные шаги. Как сейчас. Даниэле после промедления в секунд пять резко высвободила руки и головой кивнула в сторону кушетки. Гневно сведённые к переносице брови были аргументом, чтобы мужчина занял прежнее место и наконец взял себя в руки.

– Я постараюсь что-то узнать, – продолжила девушка, когда Жерар наконец сел напротив. И вновь к ней вернулась та самая привычная интонация. – Мне нужно время. С неделю.

На следующее утро Жерар де ла Круа верхом на резвой лошади в сопровождении своего верного пса Аргуса, что бежал следом за хозяином, отправился вон из столицы. С момента пропажи принцессы Аделаиды прошло не более двух недель, и уже искать хоть какие-нибудь зацепки было поздно. Дожди, вероятно, уже размыли следы на земле, но с чем неспокойные не шутят?

Добравшись до леса, мужчина спешился и достал из сумки другую обувку: мягкую, с тонкой подошвой. В таких сапогах двигаться по лесу приходилось медленнее, ведь стопа ощущала каждую ветку, попавшуюся на пути. Но именно в такой обуви охотники были более незаметными.

Многовековые деревья вдоль тракта встретили Жерара отстранëнным безразличием. Ласковое солнце пробивалось сквозь зелёные молодые листочки на длинных тонких ветвях. Птицы счастливо щебетали, потряхивая длинными хвостиками перед тем, как расправить крылья и улететь. Мужчина сделал глубокий вдох, наполняя лёгкие запахом леса, хвои, влажной земли и душистых растений. Он повесил на плечо ремень штуцера³. Тяжёлое ружьё тянуло вниз… Охотник расправил руки и потянулся, разминая затёкшее тело после долгой поездки.

Несмотря на кажущуюся безопасность, что-то странное витало в воздухе. Ощущение чего-то опасного. Это нечто затаилось и выжидало, как свернувшаяся в кольцо змея, что припала к земле. Никто не мог сказать, когда она выскочит, выпрямится на лету и пустит яд в открытые раны. Затишье.

На остановке Аргус бросился в лес, перепрыгнув через небольшую речушку, отделяющую тракт от мира, где у людей не было власти. Но заметив, что хозяин не идёт следом, белая морда с коричневыми висячими ушами выглянула из-за куста. В больших чёрных глазах читалось нескрываемое удивление.

– Ко мне, – властно скомандовал мужчина, и пёс без промедления сорвался с места, вновь перепрыгивая через реку.

Де ла Круа расстегнул пуговицу на дублете и из заднего кармана достал платок. Осторожно положил его на ладонь и медленно развернул ткань, чтобы перед взором раскрылся сиреневым цветком клочок сатина. Совсем маленький, Даниэле не могла отрезать больше, чтобы слуги не заметили, как обеднела подушка Её Высочества.

Чёрный нос коснулся ткани, и пёс усиленно зафырчал, втягивая незнакомый запах. Духи, цветы, благовония, запах пота. Всё, чем была для Аргуса принцесса Аделаида, уместилось на маленьким клочке. Притягательное смешение нового. Аромат был слабым, но всё ещё не выветрился окончательно. Пёс начал активно вилять хвостом, а носом он старался вдавить платок в ладонь.

– Аргус, взять след.

В очередной раз Жерар убедился, до чего это умные животные. Верные, преданные. Аргус слышал ароматы неуловимые для человеческого обоняния: проходящих мимо лошадей, мелких грызунов, птиц, разложения, прошедшего дождя. Но сейчас пёс опустил голову и водил носом над землёй, старательно отделяя весь остальной мир от нужной ноты. Аргус медленно проходил дальше, возвращался по основной дороге, петлял. Сложный аромат терялся среди множества других, более знакомых запахов. Но в один момент пёс остановился. Всё его тело напряглось, одна передняя лапа приподнялась. Нашёл!

– Веди! – скомандовал мужчина, и пёс бросился вперёд.

Мужчина взял поводья и отправился следом на расстоянии. Аргус бежал по прямой не сходя с пути. Всё дальше и дальше.

Была об этом речь. Герцог де Шатрон рассказывал, что по официальной версии мадам Аделаида вышла из кареты, потому что ей стало дурно. Это и правда имело место, в один момент пёс свернул в сторону кустов. Жерар привязал поводья к дереву и присел к земле. Тонкие каблуки погружались в рыхлую землю, лунки от них ещё не до конца изгладились. Тут же тяжёлые ботинки с плотной подошвой – наверняка солдаты прибыли обыскивать место происшествия. Пара веток сломана, виден сруб гладкий и ровный. Их было человек шесть, а может семь, сложно сказать наверняка. Они прошли вперёд, но под их следами разобрать что-то уже невозможно. Стадо буйволов и то казались более аккуратными!

Трава была старательно притоптана, ветки поломаны, кусты разворошены. Маркиз поднял взгляд к небу. Если предположить, что в потолке кареты был люк, то при должной сноровке кто-то мог бы помочь принцессе перебраться на ветви. Но загвоздка, что ближайшие деревья были недостаточно близки, чтобы план имел место.

Может, верёвки? Перекинутые от одного края тракта до тугого. Канатоходцы по таким на ярмарках шагают на потехе публики. Но такую особенность сложно было не заметить!

Пока человек занимался тем, что умел – рассуждениями и построением планов, пёс продолжал поиски по следу. Он прошёл к поломанным кустам, обернулся вокруг себя, вернулся к середине тракта и… Фыркнул. Раз. Два. Словно что-то попало ему в нос, и всё пытался высморкать. Но это не помогло. Он начал бросаться из стороны в стороны и водить мордой по земле, царапая и раздирая пасть об острые камни. Передними лапами бил по носу, снимая с себя невидимую верёвку.

Когда Жерар обернулся, Аргус начал отчаянно скулить. Охотник слышал такое лишь несколько раз, когда собаки попадались в шипастые капканы-подпорки. Боль невыносимая, но и страх, непонимание, что делать дальше. Слюна, капающая из пасти, вспенилась и окрасилась кровью.

Не раздумывая ни секунды, Жерар скинул с плеча штуцер на землю и бросился к четвероногому другу. Сильные руки обхватили переднюю лапу и грудку животного, заставляя его сесть на задние лапы, а свободной рукой мужчина закрыл нос Аргуса своим платком, заглушая посторонние запахи. Пёс брыкался, скулил, охотник чувствовал его страх, а у самого сердце заглушало всё вокруг.

– Я тут, друг мой. Я здесь. Ты меня слышишь? Аргус.

Ласковый голос был готов сорваться. Как бы ни храбрился мужчина, а боль самого преданного существа полосовала его душу острыми когтями. Тельце Аргуса затряслось в крепких объятиях, глаза его закатились.

Мужчина зажмурился, обнимая пса. Его тихое успокаивающее бормотание заглушало скулёж, но Жерар ничего больше не мог поделать. Ничем не в силах был помочь своему другу. Что это могло быть? Оса ужалила в нос? Пальцами охотник попытался прощупать морду под платком, ничего не опухло. Может, на землю кто-то рассыпал перец с табаком, чтобы сбить собак со следа? Но наверняка об этом предупредили бы герцога в донесениях. Это сделали сами гвардейцы? Чтобы никто не решил провести своё расследование? Жерар крепко сжал зубы, ощущая, как ярость волной пробуждается в нём. А свободная рука, обнимающая верного друга, продолжала методично успокаивающе поглаживать его короткую шерсть.

В один момент скулёж прекратился. Внезапно, даже слишком. Аргус не хрипел, не рычал. Его дыхание вновь стало ровным, спокойным. Лишь кровь в широко распахнутых глазах и в ужасе поджатый хвост были признаком прошедшего приступа. Он в ужасе жался к груди хозяина, находя в нём защиту. А у охотника на секунду потемнело в глазах, но он сдержался и остался стоять.

– Всё закончилось, Аргус. Ты справился, – тихо шептал он, похлопывая пса по шее.

Выехав на место исчезновения, маркиз Жерар де ла Круа надеялся, что Её Высочество Аделаида всего лишь сбежала. Оставила позади напыщенных фрейлин, не привыкших к погоне по лесу, так и нерасторопных гвардейцев в тяжёлых доспехах. Но сейчас, после необъяснимой реакции Аргуса, что сунул свой нос в это дело, надежды разбились окончательно. Хищный озлобленный оскал появился на лице мужчины. Жерар де ла Круа найдёт Её Высочество, чего бы ему это ни стоило!

[1] Барбакан – в западноевропейской средневековой архитектуре «внешнее сооружение замка или городских укреплений, обычно круглое в плане, для отражения атак на подступах к крепости»

[2] Машикули – навесные бойницы, расположенные в верхней части крепостных стен и башен, предназначенные главным образом для вертикального обстрела штурмующего стены противника стрелами или ручным огнестрельным оружием.

[3] Штуцер – нарезное дульнозарядное ружьё увеличенного калибра и сокращённой длины ствола в XVII—XIX веках, а также особая категория охотничьего оружия.

Глава 8. Со страхом и упрёком

Непривычный звук нарушил покой размеренного начала дня обитателей усадьбы на улице Трюссе. Несмотря на то, что серебряный колокольчик приглашающе раскинул свой длинный хвост-цепочку на улицу, тишину пронзил громкий стук чугунного кольца по деревянному вырезанному в двери щиту. Слуги прислушались с напряжённым ожиданием, усердно перебирая в памяти, кто обещал посетить дом де ла Круа в Шантире. Немногие пользовались дверным молотком вместо колокольчика, их всех прислуга знала поимённо. Каждый такой гость требовал особой заботы: составлением отдельного меню, доведением до блеска всего серебра и каждой люстры.

Терять было уже нечего, неприлично заставлять гостя ждать, поэтому дворецкий отворил дверь. В залу вошла Даниэле: она снимала на ходу с себя ярко-зелёный плащ со стоячим высоким воротом. А за ней семенила служанка, готовая подхватить верхнюю одежду в любой момент.

– Ну и погодка сегодня! – интонация круто шла вверх. Настолько, что отдельные ноты достигли спальни маркиза на втором этаже. – Добрый день, Жак! А где мой брат?

Но ответ ей не был нужен. Прекрасно понимая, что в двенадцать часов дня, если брат в столице, то спит, маркиза легко взбежала на лестничный пролёт и, опустив ладони на перила, Даниэле привстала на носочки, нависая всем телом на дубовых досках, так что кружево перчаток впилось в кожу. И правда, Жерар вышел из спальни заспанный, завязывая пояс на шёлковом домашнем халате. Его кудри торчали во все стороны.

– А вот и он! – мадемуазель взбежала к брату, а тот заметил плетённую корзину на сгибе локтя у сестры. Но содержимое, увы, было скрыто платком. Всё было для него слишком стремительным, чтобы мужчина мог извлечь из себя вежливую реакцию. А Даниэле продолжила, вывадать из себя обеспокоенную родственницу. – Я как узнала, что отец повредил ногу, сразу же прибежала сюда. Семья де ла Круа должна держаться вместе в такие непростые времена!

Пока мужчина хмурился и вовсю пытался понять, куда заведёт его этот чудной сон, сестра потянула его за локоть в сторону кабинета. Маркиза попросила прислугу принести чай и не беспокоить по пустякам.

Мало-помалу, но ситуация прояснялась. Жерар вспоминал ночной кутёж с молодыми повесами, прокуренный салон и игра в карты. Он не пил, просто тягучий морок был столь же густым, что смог на салоне. Отец? Матушка и правда писала о том, что он упал с коня, но молодой маркиз де ла Круа не воспринял это всерьёз, зная женскую любовь к лёгкой драме в мелочах. Буйство эмоций и переживаний, разлитые чернилами на письме тронули сердце мужчины мелкой рябью, но для Даниэле, как казалось брату, это был настоящий шторм.

– То письмо…

Но девушка стянула с руки перчатку и подняла ладонь, призывая брата к молчанию. Её глаза лихорадочно блестели, а пудра неровным слоем лежала на лице. При солнечном свете становилось заметно, что даже самая аккуратная причёска не могла выдержать напора её кудрей. Фрейлина плотно поджала губы, поставив корзинку на письменный стол.

– Я принесла немного того, что должно ему помочь справится с болью.

Платок был отброшен в сторону, и на дубовой столешнице бесшумно появилась бутылка арманьяка. Хороший алкоголь, вероятно, выпрошенный с кухни Лудье.

– Даже не знаю, что и сказать…

Жерар обхватил пальцами горлышко и поднёс бутылку к лицу. За тёмно-зелёным стеклом плескалась мутная жидкость. Что ж, наверное, правда можно было отправиться в родное шато, проведать родителей и…

Дверь в кабинет открылась, и служанка чинно возвестила о том, что чай готов, лишь нужно было сказать, где накрывать стол. Маркиз де ла Круа заметил, что Дени так себя раньше не держала – пожилая женщина чаще брюзжала на сонного маркиза, который вечера в столице проводил с друзьями, а за городом пропадал в разъездах, теперь пыталась спину держать ровнее. Нечасто в дом захаживала младшая дочь, она теперь для слуг птица ещё более высокого полёта – фрейлина. Даниэле отмахнулась – пусть приносят сюда.

И пока сервировали стол, сестра вновь завела беседу – в этот раз о мероприятии для художников, который организовала Её Высочество пару месяцев назад. Дела прошлые, сестрица щебетала, но Жерар слабо улавливал нить повествования, отгоняя остатки сна. Слуги – кто менее искусен, жадно слушали о небольшом рауте, забывая вдохнуть. Будет, что рассказать! Куда больше внимания маркиза привлекла небольшая тень, незаметно проскользнувшая в кабинет, когда дворецкий заносил блюдо с нарезанными яблоками. Тихо она прошлась к креслу у стены, едва согнула лапы в локтях, но запрыгнуть на сидушку так не получилось. Аргус придирчиво посмотрел на место, которое облюбовал, пока хозяин занимался своими человеческими делами. Оно было близко, пёс мог положить морду на мягкую обивку, но вскарабкаться сил не осталось. Недолго думая, Аргус решил довольствоваться малым и лёг у ножек кресла, положив передние лапы поближе к груди, а задние полностью вытянув на паркете.

Последний слуга вышел из кабинета, когда все приготовления были завершены. Даниэле вытянула шею, прислушиваясь к шагам и, стоило им затихнуть, убрала платок и продолжила доставать из корзинки предметы, которые всё менее подходили на подарки пострадавшему отцу. Подвес с большим рубином, пучок отрезанных каштановых волос, перевязанных лентой, сложенный лист и обгоревший клочок бумаги. Жерар с удивлением перевёл внимание на стол и протянул руку, но мадемуазель шлёпнула его по тыльной стороне ладони. На мужчину уставился такой же прямой и одновременно упрямый взгляд, как у всех де ла Круа.

– Не понимаю, – Жерар уставился на тонкие пальцы в кружевных перчатках, что теперь держали первый предмет – пучок волос.

На лице фрейлины появилась хитрая улыбка. Даниэле редко выглядела такой увлечённой, она с извращённым наслаждением вытаскивала потаённые секреты, смакуя каждую сплетню на губах.

– Это… Это, дорогой мой брат, первая тайна из череды. Мне пришлось пробраться в самые дальние уголки дворца, проникнут в комнаты прислуги, побывать у каждой фрейлины!

– Гм, – невнятный звук маркиз произнёс неосознанно, когда услышал хриплое пыхтение Аргуса. Оправиться после такого странного происшествия быстро не получилось, но самое страшное было уже позади. – Я думал, сейчас все дамы ведут дневники. Её Высочество…

– Если верить её дневнику, то ей интересны только погода за окном и цвет платья к следующему выходу, – мадемуазель отмахнулась, покачивая находкой из стороны в сторону. – Она не писала там чего-то по-настоящему важного… А если и писала, то, возможно, у неё был другой дневник, который пока никто не нашёл. Ни слуги, ни фрейлины, ни мушкетёры. Но я в это не верю.

Пока она рассуждала, маркиз де ла Круа прошёл к Аргусу. Бедное животное заслуживало чуть больше заботы, чем раньше. Пусть пёс и ослаб после тяжёлой борьбы за жизнь, он всё также активно вилял хвостом и преданно заглядывал в глаза, стоило только хозяину обратить на пса внимание. Крепкие руки протиснулись под пузиком, и Аргус взмыл в воздух, чтобы опуститься на месте, что пахло его шерстью, незнакомыми людьми, хозяином и чем-то ещё – обязательно знакомым!

– Собака в доме? – Жерар не видел лица сестры, он с улыбкой наблюдал, как верный друг беспокойно нюхал обивку, прежде чем положил морду на лапу и доверчиво закрыл глаза для дневного сна. В её голосе слышалось неприкрытое удивление и капля пренебрежения.

Аргус не был маленькой декоративной собакой для дамских сумочек. Громкие и миниатюрные папильоны с длинными поднятыми ушами завоевали своё место на перьевых подушках в королевских покоях, но охотничьему бракку место было в псарне. Но Жерар не мог отпустить любимца далеко от себя, когда он был столь уязвлён. Каждый день маркиз ожидал новый приступ. Что маленькое сердце остановится, и тогда…

– Это к делу не относится, – холодно обрубил мужчина, но и двух секунд хватило, чтобы жгучая горечь уступила место сожалению. – Он пострадал, я захотел его побаловать. Только и всего. Продолжай, пожалуйста. Эти волосы…

Он вернулся на место, словно ничего и не было.

– Они принадлежали некоей фрейлине Её Высочества, но её волосы были у одного из слуг. Он хранил их в столе, надеясь, что никто не найдёт.

Не выдержав, маркиз отвёл взгляд. Такой подарок был глубоко личным, женщины дарили свои локоны, вкладывая в этот жест слишком многое. Попытку быть рядом хотя бы частичкой себя, символ безоговорочного доверия, нерушимой клятвы. Но, справившись с первичным чувством неловкости, одним вопросом опустил Даниэлу с небес на землю:

– И как это связано с пропажей?

– О, чудесная история! Эта некая фрейлина попалась нашей общей знакомой во время весьма интересного положения. Конфуз, конечно, удалось скрыть, плод любви не увидел свет, но Её Светлость, – Даниэле осознанно сменила положенное официальное обращение на более простое, чтобы чужие уши не сразу сопоставили титул. Всего лишь герцогиня, не больше. – Имела власть над мадемуазелью Сюзан де Валье больше положенного титулами. Чем тебе не мотив?

Маркиз Жерар глубоко задумался. Подобные отношения при дворе не были редки, но они тщательно скрывались. Быть титулованной дворянкой и стать фавориткой короля – почётно, но судьба фрейлины, которую поймали в объятиях слуги, зависела от милости принцессы. Если бы мадам Аделаида захотела, она могла испортить этой девушке будущий брак, обвинив в распутстве, что навлекло бы позор и на семью. Любое желание должна была Сюзан предугадывать, быть самой верной и преданной, но в сердце либо лелеять свой страх, либо вынашивать план мести. Жерар медленно кивнул, и девушка пододвинула пучок волос ближе к нему, передавая первую зацепку.

– Что ещё я нашла… Вот это письмо у мадемуазель Люсиль. Из семьи де ла Бельву.

Сложенный лист хранил в себе отметины многочисленных сгибов, словно его скрутили в тонкий жгут и вокруг чего-то обвязали, приминая пальцами бумагу. Но кто-то старательно попытался разгладить его. Жерар раскрыл лист, но…

– Тут же ничего не разобрать!

Лист так сильно сжали, что в некоторых местах сгиба появились дыры из-за потёртостей. Просто текст с благодарностью о посещении кузины, написанный с большим количеством ошибок, словно он принадлежал иностранцу. Подписи не было, вероятно, записку передали лично.

– Верно. И стал бы ты передавать эту записку без подписи?

– Ну ищейка! – восхитился Жерар, забирая очередной след. Сейчас у Жерара не было причин отказываться от любой помощи.

– Но дальше… Положа руку на сердце, мне сложно судить наверняка вот об этих вещах. Возьмём, к примеру, это.

Она двумя пальцами защипнула клочок. На бумаге каллиграфическим почерком Были выведены несколько строчек:

«недостойное поведение»

«прискорбно осознавать»

«искренне ваш, друг» – на лостарийском языке.

Вероятно, самый конец письма, который не прогорел в камине. С королевством Лостарией в последние лет шесть отношения стали чуть более холодными. Рождение Его Величества рассорило королевства, ведь престол должен был отойти с браком наследной принцессы Аделаиды. Кто-то не только вёл общение с их стороной, но и пытался это скрыть.

– Меня больше всего беспокоит, что это письмо получила мадемуазель Каролин, – Даниэле выглядела задумчивой. Имя Каролин уже срывалось с её уст, но оно словно было окружено панцирем, защищающим образ от злых слов и сплетен, так маркиза де ла Круа осторожно к ней относилась. – Наверное, в этом ничего страшного нет, но Каролин была близкой подругой Её Светлости. Если она что-то передаёт той стороне, остаётся только молиться Богине, что её любовь и преданность не ослабли в её сердце.

Подушечкой указательного пальца Жерар начал размеренно постукивать по столу, рассматривая бумагу. Тихо и методично, отбивая такт. Пригрела мадам Аделаида змею на груди, но сама об этом не подозревала, пока не стало слишком поздно?

– Тут и правда только косвенные предположения. Что ж, это выяснить будет непросто, – мужчина продолжал отбивать ровный ритм, пока не обратил внимание на последнюю зацепку, и тогда звук смолк. – А подвес у кого взяла?

Губы Даниэле вытянулись, а взгляд девушка опустила, сосредоточившись на пере для письма, лежащем рядом. Это было смущение? Неловкость? На столе лежала подвеска с большим рубином в центре композиции – весьма искусная работа. Крупный камень подходил как для мужчин, так и для женских платьев.

– У фрейлины Эстель де Буажлен появился любовник. Повеса, барон. Он живёт тут, в столице, любит играть. Ему всё не везло, проиграл целое состояние, а потом принёс вот такой подарок.

– Это могло быть наследство?

– Могло,– мадемуазель де ла Круа произнесла на выдохе, соглашаясь с резонным вопросом. – Её Светлость вежливо спросила про украшение, пока мы были в повозке, раньше она его не видела. Даже спросила разрешения коснуться. Может быть, там какое-нибудь послание спрятано? Механизм какой ловкий. В перстнях же можно яд спрятать на иголочке, так и тут, может, потайной замок.

Когда Жерар провёл пальцем по рубину, он хмыкнул. Камень был тёплым и гладким. До этого, вероятно, пролежал много времени на солнце. Но тактильно не было ни одной лишней засечки. Может, и правда, что-то внутри осталось?

– Я даже не знаю, чем тебя отблагодарить! Это так отважно и рискованно с твоей стороны!

– Ах, кстати об этом! – Даниэле взялась за ручку расписной чашки из сервиза и вдохнула терпкий аромат, поднимающийся вместе с паром, крепкого чёрного чая. – Я полагаю, дорогой брат, ты понимаешь, что мне тоже нужна помощь.

Маркиз Жерар де ла Круа понимал, в котором часу нужно выходить на охоту и как заправлять ружьё. Зачем носить с собой кинжал и как ставить силки. Но по взгляду можно было догадаться, что сестру он не понимал.

– Тебя кто-то обидел? – его лицо побледнело на мгновение, но следом мужчину бросило в жар. Он сжал руку, а с ней и подвес, что лежал в ладони. – Кто этот человек? Я… Я вызову его на дуэль!

Но девушка молчала. И это лишь больше раздувало в сердце Жерара огонь праведного гнева.

– Имя! Назови его.

– В этом нет необходимости, – она сделала глоток и без стука опустила чашку на блюдце. – Я уезжаю из дворца. К родителям, в их имение. Мне нужен отдых.

Так легко и непринуждённо она бросила эту новость, что маркиз замер. Тяжелый камень с груди спал, Жерар словно смог наконец вынырнуть из реки и сделать вдох полной грудью.

– Только и всего?

– Только и всего. После того, как я занялась поисками, на меня начали коситься, и мне это не нравится, – уголки губ Даниэле приподняла в подобии вежливой улыбки. И сейчас маркиз заметил, как вокруг верхней губы пудра смылась, обнажая розовые пятна. – Ты просишь меня остаться здесь, Жерар. Через три дня я отправлюсь в отчий дом.

– И в чём же будет заключаться помощь? Сопроводить тебя?

– Фрейлина не имеет права надолго оставлять Её Высочество. Если мы будем без дела слоняться по дворцу, возникнут вопросы. И в первую очередь – у других фрейлин. Я уеду, но как разогнать их стаю, решать тебе.

Малыми глотками она допила чай и взяла яблочную дольку. Послышался хруст, и Даниэле довольно сморщила нос – кислое, как ей нравилось. Слуги знали привычки детей де ла Круа.

А Жерар положил на стол украшение, задумавшись. С чего стоило начать поиски? Он не был хорошим дознавателем, выудить знания хитростью вряд ли выйдет лучше, чем у младшей сестры. Да и её слова на счёт фрейлин во дворце были правдой. Каждая девушка в свите Её Высочества была заместо служанок: они занимались её туалетом, распорядком дня, выполняли малейшие поручения. Отсутствие мадам Аделаиды будет заметно всем, а фрейлинам – в первую очередь. Наверняка заохают, будут денно и нощно молиться за жизнь и здоровье Её Светлости! Так же женщины должны поступать в подобной ситуации? У них боли головные появятся… А нарушать спокойствие особ из высшего общества Жерару очень не хотелось.

– Да и, если я уеду, а у одной из них пропадёт подвеска, начнут судачить на разные лады… – вкрадчивый голос словно намекал на правильный выбор приоритетов. Мужчина сам должен принять решение и действовать, но подтолкнуть в нужную сторону ход его мыслей Даниэле могла. – А если подвеска потерялась во время сборов…

А как же это провернуть? Единственным, к кому мог обратиться Жерар, был регент Готье де Шатрон. Второе лицо, наверняка он был гораздо более сообразительным в этих делах, чем молодой маркиз.

– Даниэле, располагайся. Небольшая усадьба, конечно, меньше Лудье, но чем богаты, тому и рады.

Мужчина поднялся и, раскинув руки в стороны, вежливо поклонился ей. Несмотря на то, что колокола пробили двенадцать, судя по багряному халату, для Жерара это было всё ещё утро. Он оставил вещи на столе и быстрыми шагами направился на выход из кабинета. Спавший кверху лысым пузом Аргус, услышав шаги хозяина, открыл один глаз. И ведь мужчина собирался уйти… Без него! Пёс издал хриплое ворчание, поворачиваясь на бок, и Жерар вынужден был остановиться. Как можно было оставить животное без внимания? Решительный взгляд встретился с чёрным омутом Аргуса, и тот начал весело вилять хвостом и ползти к краю сиденья. Нет, оставлять пса в уязвимом положении наверху решительно нельзя!

В пару шагов Жерар оказался рядом с верным псом, протянул к нему руки, но нос животного покрылся морщинами, а хвост перестал вилять и мгновенно замер. Пасть ощерилась, обнажая ряд длинных белых зубов. Аргус, самый верный пёс, смотрел на ладонь своего хозяина и не мог сдержать предупреждающего рыка.

– Что с ним? – в голосе Даниэле слышалась обеспокоенность, но девушка чуть подалась вперёд, стараясь рассмотреть, что происходит с псом.

– Такого раньше не было… Какая блоха его укусила?

Обычно собаки не рычали на тех, кто их кормил, но Аргус залился грозным лаем на маркиза де ла Круа. Мужчина сделал шаг назад, потом ещё… С каждым шагом бракк лаял менее грозно, под конец его напряжённые глаза неотрывно следили за человеком, но он притих.

Даниэле поднялась с места. Заметив это, Жерар зашипел на сестру, но мадемуазель не обращала внимания. Пёс и ухом не дёрнул, когда девушка сняла перчатку и принялась поглаживать короткую пятнистую шерсть на шее животного. Никакого внимания на неё. Не было ни страха, ни злости.

– Этот человек тебя пугает, да, моя бабочка?

Под весёлое девичье сюсюканье с Аргусом, маркиз поднял ладони и уставился на них. Человеческий глаз не мог уловить всё. Но, может, запах? Кончика носа он коснулся ладонями по очереди – ничего нового и необычного. Но… Жерар резко вернулся к столу. Сгрёб всё, что показывала Даниэле, и встал на то место, где Аргус позволил ему быть. Достаточное расстояние, чтобы тот чувствовал себя в безопасности. Поочерёдно по одному предмету маркиз на вытянутой руке приближал к псу. Тихое предупреждающее рычание на подвесках перешли в отчаянный лай, Агрусу пришлось сесть и прижаться к спинке стула, чтобы держаться от украшения подальше. Слюна вспенилась и начала капать на обивку, да и голос Даниэле не успокаивал.

– Не понимаю, – он убрал подвеску в карман.

Графин с колодезной водой всегда стоял на столе рядом со стаканом. Сейчас мужчина подошёл к фикусу и несколькими поливами умыл себе руки, используя большой горшок, где и было растение, вместо таза для умывания.

– Что ты говоришь? Мадемуазель Эстель?

– Де Буажлен, – поспешно отозвалась Даниэле.

Маркиз де ла Круа подошёл к Аргусу. Пёс уже критически обнюхал мокрые руки мужчины, шумно вдыхая запах. Мотнул мордой, подставляя свою бурую макушку под знакомую ладонь.

– А повесу этого?

Жюль д’Гравел – душа компании. По крайней мере, он таким себя считал. Уже не молодой человек, его возраст неумолимо клонился к сорока годам, но он упорно оставался холост, пусть и лоб понемногу становился всё больше, а русые длинные волосы отступали к макушке. Жюль любил хорошую выпивку, сальные шуточки, красивых женщин и азартные игры. Кости, карты – разницы не было. Голубые глаза с затуманенным взглядом наблюдали за столом, а на губах у мужчины держалась пьяная ухмылка.

По вторникам он оставался в кабаке «Буйный вепрь» – место полностью прокуренное дешёвым табаком, здесь музыка не смолкала до утра. Но Жюль никогда так надолго не оставался, лишь до двух ночи, когда ежедневные выделенные средства таяли в реках вина под мостами червовых семёрок.

Добыча не должна заподозрить о том, что на неё ведётся охота до тех пор, пока не протрубит рог.

Вразвалочку вышел мужчина и запахнул камзол, получше прячась от весеннего ветра. От парика он упорно отказывался, приходилось завивать волосы самостоятельно. Но Жюль не унывал. Он прислонился к стене и вдохнул сырой ночной воздух, полный зловония городских улиц. Но это был глоток свежести по сравнению с удушливым амбрэ пота и расплавленного воска внутри кабака.

Мужчина шёл по улице, некоторые фонари уже горели. Он не смотрел по сторонам и что-то бормотал себе под нос, шаркая ногами по выпирающим камням на брусчатке. Впереди сидели люди. Мужчины в шляпах, издалека их разобрать было сложно, они поджидали кого-то. Не рискнув узнать, кого именно, Жюль свернул на соседнюю улицу, также плохо освещенную, как и любая здесь. Его кренило, словно старое дерево сильными ветрами, в сторону.

Мужчина, облачённый в простой чёрный плащ, следовал на расстоянии. Он не обращал внимания, когда сапогами наступал в лужу, его взгляд неотрывно следовал за пьяницей. Он слышал тихие шорохи позади себя. Д’Гравел не оборачивался. Мужчина продал свои чулки ещё на прошлой неделе, голые ноги почти до колена щекотал холодный весенний ветерок, а шляпа была столь плоха, что не выдавала в нём сколько-нибудь знатного человека. У охотника заскрипели зубы от отвращения к этому человеку. Стоило Жюлю остановиться лицом к стене чьего-то дома, засмотревшись на строение, так пришлось ему быстро перебирать ногами, чтобы не рухнуть под тяжестью своих мыслей прямо на зад.

Смотреть на этот фарс было выше достоинства охотника.

– Взять, – спокойным голосом тихо, но властно произнёс мужчина.

И двое крупных охотничьих собак сорвались с места. Они не в первый раз загоняли дичь. Леса с многовековыми деревьями сменились редкими столбами, разгоняющими тьму, а животное стало почти прямоходящим человеком.

Из темноты раздался утробный рев. Низкий рык звучал одновременно отовсюду, повторяемый сотнями голосов. Или Жюлю так казалось. Но когда он в ужасе оглянулся, из тьмы на него были направлены не менее восьми пар светящихся потусторонним огнём глаз!

Из чёрной бездны на освещенную фонарём местность вышли первые монстры – гончие неспокойных, не иначе! Их поджарые тела предельно напряглись, а пасть оскалилась, обнажая зубы. Уши прижались к макушкам. А сколько их ещё было в тени? Рык не прекращался, он звучал в голове его, не смолкая, и Жюль сделал единственное, на что он был способен сейчас – пустился в бег.

Ночная свора. Совсем как из той сказки, которую рассказывали детям, чтобы те не покидали дома после захода солнца. Неспокойные открывают костяные темницы, в которых прячутся несущие смрад и разложение псы из ночной своры. Бродят они по свету, спутниками им служат звёзды. И проклинать будешь тот час, когда они учуят твой след. Неминуемо острые, как кинжалы, зубы вонзятся в плоть, разрежут её до кости, и утащат в свою темницу, чтобы обгладывать. И боль будет длиться столетиями, пока вновь не откроется, чтобы в клетке появился новый обречённый.

Пусть меч и бил о голень, против ночной своры фехтовать бесполезно. Разве что бежать. Страх выдал добычу в мужчине, и псы, ведомые азартом, бросились следом. Разве мог пьяный мужчина оказаться быстрее натренированных гончих? Светлые участки под фонарями то появлялись, то исчезали, приходилось двигаться вперёд, надеясь на удачу, пока глаза только привыкали к полутьме. Спасительные островки были столь желанны, словно под ними ночная свора теряла свою силу, а во тьме снова наступала, неумолимо приближалась. Очередное пятно света, д’Гравел уже не понимал, где он, голова кружилась, а рычание звучало отовсюду сразу. Пёс оттолкнулся всеми лапами и совершил длинный прыжок, хватаясь зубами за плащ, струящийся позади. Резкий толчок назад, пьяный мужчина споткнулся о свою ногу, кувыркнулся, запутываясь в длинной ткани, и остался лежать на холодной брусчатке.

Одна из собак поставила передние лапы ему на грудь и угрожающе зарычала. Слюна капала на лицо мужчины, но тот видел только то, как сверкают её клыки.

– Богиня! Милостивая Дева, опусти очи свои на землю грешную, – Жюль со всей силы зажмурился надеясь, что это всего лишь сон, и принялся повторять заученную молитву. Его дыхание сбилось, он путался и заикался.

Псы охраняли свою добычу, второй зверь обходил её, клацал зубами и смотрел по сторонам, ожидая охотника. Круг света выхватывал чётко верхнюю часть добычи, туго закутанную в плащ, нижняя же оставалась в полутьме. Руки его туго были прижаты тканью к груди, выхватить оружие было делом затруднительным. Охотник перешёл на шаг, увидев расстановку сил. Ещё рано было праздновать победу, пока шкура добычи не была у него в руках.

Тяжёлые шаги послышались раньше, чем показался силуэт. О, Жюль бы всё отдал, чтобы это был отряд патрульных! Но нет, ни фонаря, ни форменной накидки. Чёрное облачение простого кроя, тёмная шляпа с пером. И лицо закрыто карнавальной маской грустного шута! Д’Гравел забился в ужасе, хозяин своры собственной персоной явился, чтобы утащить его тело, когда псы будут по кусочкам отрывать кожу. Но плащ сыграл с мужчиной злую шутку, нелегко выбраться из кокона, когда не можешь двинуться.

Длинный простой тонкий кинжал без рисунков и украшений выскользнул из ножен и оказался в чёрной руке Неспокойного. Хиршфангер. От лезвия словно исходил потусторонний холод.

– Пощади! – взмолился Жюль, хватаясь за то, что этот прямоходящий, вероятно, понимает человеческую речь! Ведь не могут же мифические существа говорить на ином языке. – Что хочешь дам! Я богат и…

Охотник остановился, но псы продолжали рычать. Д’Гравел, решив, что нащупал нужную карту в рукаве, поспешно продолжил.

– Деньги? – Неспокойный продолжил идти вперёд. – Нет-нет, не деньги! Люди? Сколько душ тебе нужно? Три? Семь?

– Одна, – в голосе Жерара сквозило неприкрытое отвращение.

– Не надо! Я… Я! —он всхлипнул. А может это выпитый алкоголь после тряски во время погони просился наружу?

Из кармана маркиз де ла Круа достал рубиновую подвеску. Собакам на неё, как оказалось, было всё равно, а Аргуса мужчина брать не желал, пока тот не восстановится. Драгоценный камень отражал свет фонаря, словно внутри рубина разгоралась сотня пожаров. Амулет Разрушения! И Жюль в ужасе подумал, что точно такое же украшение подарил мадемуазель Эстель в знак вечной любви! И если ночные гончие не могли пробраться за стены дворца, то Неспокойные будут тянуть свои тонкие сучковатые пальцы в её сны, раздирать её сознание острыми ногтями, путать мысли и шаг за шагом сводить с ума. Конечно, если Амулет Разрушения сам не сделает своё гнусное дело.

Пьяница взвыл громко и протяжно. Так просто умирать не хотелось, но выбраться из кокона не удавалось. Даже если бы и получилось, острая пасть одной собаки, рядом вторая. А сколько ещё во тьме? Они только и ждали команды своего хозяина.

– Или ты можешь откупиться, – мужчина в маске шута горой возвышался, принижая д’Гравела до ничтожного муравья. – Тебе всего лишь нужно поведать мне. Шепни на ухо имя того, кто передал тебе этот чудесный подарок.

– Я его выиграл!

– Ты? – явное удивление. Жюля выдавали голые ноги, торчащие их туфель. – Назови имя человека, поставившего на кон то, что не принадлежало ему по праву!

Сердце Жюля пропустило удар, он уже не мог бояться сильнее. И если сейчас можно было умереть от страха, он бы посчитал это милосердием!

– Украденное? – шёпотом, полным ужаса осознания, проговорил он. Вот, на что можно выменять свою жизнь! – Я скажу всё-всё скажу! Я…

Пока Жюль вспоминал, мышцы маркиза де ла Круа оставались напряжены. Он правой рукой сжимал хиршфангер, старательно вслушиваясь в тишину спящей улицы. «Буйный вепрь» располагался довольно далеко на западе, ближе к той части города, где приличным людям делать нечего, а гончие не позволили Жюлю выйти на основную улицу, где изредка ходят патрули. Так и остался пьяный лежать в узком проулке между домами. Если патрули будут проходить мимо, если заметит неладное, стенания Жюля, маркиз де ла Круа с собаками собирался просто сбежать и дождаться более подходящего случая для небольшого маскарада.

– Это были кости. Я выиграл у… Нет-нет, не выиграл. Проиграл? Да, точно! – обрывки воспоминаний появлялись у д’Гравела, он старательно их перебирал, сравнивая, когда и что он успел отдать. И ведь Неспокойного обмануть нельзя, узнает. А как быть, если память подводит? – Да, верно, в тот день я был на мели, вернулся домой. Уснул в прихожей, а в кармане…

– Сами собой возникли? – его гнев был громок, но голос оставался тихим. Не стоило привлекать лишнее внимание.

– Да! Нет! Нет-нет! Я помню… Кто-то мне говорил!

– Кто? – Жерар прикусил язык.

Такое любопытство и выдавало его интересы перед Даниэле, теперь следовало контролировать свои слова, чтобы поддерживать образ отродья Богини, отрёкшегося от её Света и Слова.

– Не помню! Я его лица не видел. Он… Говорил со мной, когда я проиграл. Брал вино ещё и ещё, всё больше, не позволяя мне осушить мой кубок наверняка. Речи говорил про семьи, дом, игры… Да, спросил, когда я в последний раз дарил возлюбленной подарки. Утром, когда я нашёл подвес, воскликнул – провидение!

– Кто это был?

– Не знаю… Мужчина! Не молодой. В том кабаке много пришлых бывают, западные ворота близко. Этих лиц там мелькает…

– Это всё?

– Провалиться мне на этом месте, если я хоть словом солгал!

Его речь была сбивчивой и торопливой, глаза были ещё затуманены алкоголем, но не было похоже, что Жюль врал. Он боялся. И с этим надо было считаться – под страхом смерти Неспокойному он выложил всё, что знал, опасаясь расплаты.

Пауза повисла в воздухе, д’Гравел чувствовал, как его сердце ударялось о собачью лапу с длинными когтями. По цельной маске невозможно было определить, о чём думал Неспокойный. Доволен ли он ответом?

– Уходим! – скомандовал он.

Псы перестали скалиться. Тот, что прижимал к земле Жюля, сначала повернул морду в сторону хозяина, потом предупредительно зарычал на пленника и спустился с него. Собаки засеменили за фигурой в чёрном, проходя через узкие улочки. Воры? Никакие кражи не страшны человеку с двумя охотничьими гончими, преданно следующими по пятам за своим охотником.

Жюль д’Гравел утром не мог сказать наверняка, что с ним приключилось: видения из-за алкоголя или на самом деле Неспокойный приходил по его душу. Он помнил только обрывки, но предпочёл больше их не вспоминать.

Как мог маркиз де ла Круа позаботиться о том, чтобы фрейлины покинули дворец? Так ещё и не заметили потерь в своих сплочённых рядах. Пусть мужчина и был воспитан по всем канонам представителей дома потомственных аристократов, но к дворцовой жизни он близок не был. И сам не стремился, и родители настаивали, что защищать интересы семьи должна Даниэле, пока Жерар, как сын и наследник земли и титулов, будет более полезен в отдалении.

Узнав, что герцог де Шатрон вернулся в город, Жерар отправил слугу предупредить о своём визите, а сам вышел следом через час. Готье мог отправиться во дворец Лудье, но маркиз надеялся, что застанет регента на площади Ирисов. Де ла Круа провёл пальцами по длинному кружевному воротнику, белоснежными крыльями закрывающие плечи, надел перед выходом голубой короткий плащ и вышел на улицу.

Готье де Шатрон и правда недавно вернулся, он не успел насладиться здоровым сном, как в его кабинет ворвалась девушка. Длинные волосы были убраны в высокую причёску, на белом платье с золотистым повторяющимся узором через плечо была перекинута синяя шёлковая лента. И она была не одна, а со своей служанкой. Та хваталась за юбки мадемуазель, но, стоило двери открыться, как женщина отпрянула и смиренно опустила глаза в пол в присутствии регента.

– Отец! Вы на самом деле были на Ладьере? И даже не навестили матушку!

Констанция упёрла кулаки в бока, приподняв нос. У Готье не было тех лихо закрученных усов, которые он носил обычно, но четырёхдневная щетина уже проглядывала. Должны пройти месяцы прежде чем он снова сможет вернуть свой удалой вид. Под голубыми глазами появились тёмные круги, а плечи осунулись. Великий герцог словно постарел за эти пару недель отсутствия.

– Можете идти, – обратился он к служанке, устало закрывая глаза. Готье не встал с кресла, чтобы поприветствовать дочь, лишь отозвал лишние уши, предпочитая тратить меньше сил на поддержание образа.

Женщина поклонилась и вышла за дверь, а Констанция поспешно подошла к отцу и опустилась на колени, не заботясь о том, как примнулись складки пышной юбки. Она взяла руку отца в свои ладони, опасаясь, как бы ему не стало плохо.

– Вам давно делали кровопускание? – с беспокойством отозвалась она. – Я могу вам помочь, отец? Позову доктора. Пусть немедленно отправит вас на море, к матушке! Раз вы меня не слушаете, вашу дочь, то умного человека…

– Спокойно, Констанция. Мне нужен сон.

Молодая девушка крепко сжала и так тонкие губы, так что их практически не было видно. Её пальцы чуть сильнее сжали сухую руку.

– Я же вижу, что ты что-то затеял, отец, – совсем шёпотом произнесла она, наблюдая, как герцог откинул голову к спинке кресла и закрыл глаза. – Скажи мне, могут ли оправдаться страхи матушки или…

– Констанция! – в голосе слышалось неприкрытое раздражение.

Её имя поставило точку в этой ветви допросов. Не прямой ответ, уклончивый, но пускать в эти отношения дочь он не позволял: слишком личными были переживания ревнивой женщины к своему мужу. Ребёнку в этих вопросах и сомнениях делать было совершенно нечего. Даже если этот ребёнок вот-вот может выйти замуж. Правда, сам герцог достойного претендента на руку дочери пока не нашёл.

– Я хочу помочь… Расскажите же мне!

Тихий стук заставил девушку вскочить на ноги, пройти пару шагов к столу и отвернуться, незаметно промакивая платком под глазами. Непрошенные слёзы на лице женщины легко могли появиться, кокетки нередко прибегали к такому приёму для образа слабой дамы в беде, но для герцогини де Шатрон это был признак слабости.

Слуга отворил дверь, маркиз де ла Круа на мгновение замер в проёме. Бесконечно долгое мгновение, когда сердце пропустило удар. За это мгновение Жерар успел состариться и родиться вновь, повторяя свою жизнь всё с теми же ошибками и успехами, чтобы вернуться на это место. Лицо Констанции впитало в себя лунную красоту и безмятежность, а глаза были звёздами в отражении водной глади. Но молодой маркиз не мог позволить себе дрогнуть перед её чарующей красотой, он зашёл в кабинет и отвесил учтивый поклон.

– Оставь нас, – велел герцог дочери.

Сколь скоротечны секунды с ней, столь желанней каждая встреча для Жерара де ла Круа. Чем ближе был тонкий стан к нему, тем ярче разгорался пожар его сердца. И с шипением безжалостно огонь затушили, вылив ведро воды. Лишь шлейф остаточной дымки терпкими духами повис в воздухе.

А Жерар приблизился к стулу, на который указал радушный хозяин дома. Маркиз присел и вытянул носок одной ноги чуть вперёд. Ему было так удобнее: иметь возможность внезапного манёвра.

– Я пришёл к вам с новостями и мыслями, которые не могу держать в себе, – он понизил голос и наклонился чуть вперёд.

– Есть кто-то, кого ты подозреваешь?

– Ох, под подозрения попали практически все фрейлины. Но я выделил трёх, кто вызывают больше всего вопросов. Эстель де Бужулан, Каролин д'Омон и Люсиль де ла Бельву.

– Мы не можем взять дочерей трёх влиятельных домов для допроса, если у нас нет неопровержимых доказательств,– мужчина указательными пальцами начал надавливать себе на виски.

– Скажите, мессир, в вашей власти заменить фрейлин при Её Высочестве? Одних отправить в ожидании приглашения, а других взять к себе.

– Что?

Эта идея уже посещала регента, когда он рассматривал варианты привлечения к делу третьих лиц. Фрейлины воспитаны безукоризненно, они уже пару лет следуют за Её Величеством Аделаидой по пятам, проводят ночи в её опочивальне, одевают. Появление веснушек, изменение в пропорциях тела, привычках, поведении… Всё это будет бросаться в глаза в первую очередь близкому кругу. Но Готье не ожидал, что и Жерар придёт к этому выводу, ведь дело его ограничивалось лишь поисками и защитой принцессы.

– Отсечь от Её Высочества потенциальную угрозу, пока я продолжаю…

Стук костяшкой пальца по двери. Герцог де Шатрон никак не отреагировал, не желая впускать в кабинет кого бы то ни было, но, выждав положенные несколько секунд, мадемуазель Констанция раскрыла дверь.

– Отец, – она радостно всплеснула руками.

Стоило вновь показаться мадемуазель де Шатрон, как Жерар положил свой локоть на стол и облокотился на него, принимая самую беззаботно-щегольскую позу, какую только мог припомнить, а короткий полуплащ закрывал плечо и другую руку. Но девушка лишь скользнула взглядом по маркизу, целью её капризов был не он.

– Я придумала, что я хочу на день рождения! – она закрыла за собой дверь и смелой походкой пошла на середину кабинета.

– Что ты ещё задумала? – тихо спросил он, но девушка не слышала этого. Или делала вид, что не заметила, ведь маркиз де ла Круа давно был доверенным членом их семьи, кто умел хранить секреты даже о такой маленькой дерзости с её стороны.

– Я хочу стать фрейлиной Её Высочества! Мне кажется, я замечательно придумала.

– Ты не знаешь, о чём говоришь, дитя! – Готье сжал руку в кулак, его слова были холоднее льда.

Он старался глубоко дышать, его грудь тяжело вздымалась, но герцогиня уже не улыбалась. Она смотрела на отца, принимая немой вызов, выдерживая натиск опыта и прожитых лет стеной осознания собственного достоинства, в котором камнем служило многолетнее уважение к родителю. Не позволит Констанция себе перечить отцу или пойти ему наперекор, так и запятнать его доброе имя.

– Я говорю о том, что я хочу быть фрейлиной, если мой новый титул позволит мне послужить на благо Короне, мой дорогой отец, – её голос был спокоен, она говорила с интонацией Готье, не позволяющей усомниться в обдуманности своего решения.

Для великого герцога поведение дочери было непредсказуемым: за долгие годы служению на благо королевства и Короны он отдалился от семьи, не заметив, как дочь взрослела. И сейчас, когда Готье взвалил на свои плечи непосильную ношу, Констанция была рядом, чтобы подхватить ярмо как дочь своего отца.

Судьба королевства зависела от самодовольной неграмотной крестьянки, расторопного, но молодого охотника и его собственной дочери! Герцог де Шатрон без сил откинул голову и закрыл глаза. И правда, Констанция подслушивала разговор. Теперь она не могла оставить эту идею просто так. Гувернантки отмечали, что мадемуазель де Шатрон была мягкой и покладистой, но хитрой особой. И лучше держать её планы под своим контролем, чем позволить действовать в одиночку.

– Если что пойдёт не так, я не смогу спасти ни твою шею, ни свою, – заметил герцог, но Констанция с готовностью кивнула.

– Если казнят вас, нам с матушкой не будет более спасения в этом мире.

В развернувшейся драме маркиз чувствовал себя зрителем, невольно спрятавшемся в партере, чтобы увидеть генеральную репетицию перед премьерой. Он ощущал обеспокоенность герцога и решимость его дочери, словно бы переживал эти чувства сам. Но мадемуазель Констанция села на стул рядом, возвращая Жерара из зрительского зала на саму сцену.

– Я уже веду переговоры с дворянскими семьями, чтобы отослать нынешних фрейлин по домам ожидать отдельных приглашений на балы. Мне удалось получить положительные ответы от нескольких новых претенденток, отбор будет честный, добавлю туда кандидатуру Констанции, – она с благодарностью кивнула на слова Готье. – Что касается ваших умозаключений, маркиз де ла Круа…

Мужчина выложил на стол всё, что преподнесла Даниэле. Он не стал пускаться в объяснения, как делала его сестра, а изложил сухие факты: что, чьё. Не забыл упомянуть про подвесы и обгоревшее письмо.

Но одна деталь не давала маркизу покоя. И чем дальше он рассказывал, тем проще ощущения складывались в образы, а те выливались в слова.

– Месье Готье, рассудите, правильно и я помню из ваших слов, что собаки участвовали в расследовании, но ничего не нашли?

– Верно, всё так и было, – герцог внимательно смотрел на обгоревший клочок, вглядываясь в наклон букв.

– Тогда у меня есть подозрения ещё в сторону кого-то из мушкетёров, месье. Как бы ни было это признавать. Я подозреваю, что они могли рассыпать толчёный табак с чесноком на дорогу.

Но зачем? Этот вопрос ни один в кабинете не озвучил. Кому они могли доверять в этой игре? Разве что лишь друг другу. Стоять спиной к спине и ожидать, что шпага пронзит в одно мгновение. Вопросов было больше, чем ответов.

– Это дурно пахнет… Похоже на магию, – великий герцог провёл большим пальцем по щетине над губой. – Я искренне надеялась на потайные ходы или ловушки.

– Ту самую магию? – шёпотом спросил Жерар. – Её же… нет больше?

Герцог лишь неопределённо кивнул, а у Констанции удивление проступило на лице в округлившихся глазах. Она наклонилась ближе, вслушиваясь в их разговоры. Магия иссякает! После той войны зачисление на службу в отряд колдунов, пусть и продолжало быть почётным, но всё меньше одарённых отправлялись в Башню. Дети забывали истины, а взрослые закрывали на неё глаза, предпочитая не видеть её неприглядный лик.

– Я тоже так думал. Лишь маг да пара стариков… Выходи через Северные Ворота. Сверни налево, когда доедешь до тракта, и скачи прямо, никуда не сворачивая. В Башне спроси Мишель.

– А вы?

– Магия – это сложная наука, дитя. Её тайны открываются только тем, чьи тела не сгорели от дарованной силы. Я не был отмечен Богиней, я не смогу тебе сказать, верны ли мои догадки. Для ответов нужны учёные мужи.

Магия, знания… У Жерара мигнуло ощущение, что это была одна большая шутка, направленная на розыгрыш. Но то, с какой серьёзностью говорил герцог де Шатрон, как внимательно Констанция изучала принесённые предметы всё же говорило об обратном.

Девушка, воспользовавшись образовавшейся тишиной, потянулась к письму с посланием и нахмурилась. Были ли при дворе иностранцы? Конечно, послы, деятели науки и культуры, что оказали честь почтить присутствием королевство Риндалии. Кажется, со всеми она была знакома напрямую. Могла ли узнать их почерк в записке? Были ли ошибки допущены специально? Это лишь предстояло выяснить.

– Господа, я внесу свой посильный вклад. Позвольте мне взять это письмо для изучения.

Готье кивнул дочери, а та не скрыла довольную улыбку.

– Вы простите моё любопытство, но… Пропажу Лани в лесу будет тяжело скрывать. Если бы она могла или хотела вернуться, вероятно, уже бы сделала это.

Герцог де Шатрон доброжелательно, пусть и сдержанно улыбнулся.

– Спросите меня после возвращения, маркиз. Если ваше лицо – раскрытая книга, я боюсь представить, что смогут прочитать в ваших мыслях.