Летопись Матилис

Две главы и флэшбэк

1.

На оперативном совещании Кондратич выразился коротко и ясно:

– Засекли – валите.

И сейчас, лежа у башенки на крыше Галереи актера, Анатолий Сергеич и Виктор Степаныч вспоминали мать, приборы с резьбой и очень нежно – объект, за голову которого полагалось три звания вне очереди и благодарность на гербовой бумаге. Это – если повезет. А теми, кому не повезло, уже выложили три рядочка в колумбарии.

Виктор Степаныч мороз любил, потому что был из сибиряков. А вот Анатолий Сергеич, уроженец южных губерний, мороз не любил. Да и Сибири боялся, как потенциального места работы для провалившихся оперативников.

У Виктора Степаныча и винтовка не замерзает, и пули из ладошки не сыпятся, если надо срочно перезарядить. А вот Анатолий Сергеич дышит на пальцы, материт (про себя) хитроумного создателя винтовки и вечно забывает, в каком у него кармане пули посерьезнее. Те, что запрещены всякими умными и гуманными комиссиями, но в деле без них никак.

Но сейчас им обоим предстоит "валить", "ликвидировать" или проще говоря – выполнять приказ. Полутораметровый такой объект с кисточками.

Позади, вопреки всему, что им обещали, хрустнуло, один из них обернулся, а второй замер и прислушался. И так как был поумнее, то и голову вжал в плечи.

– Жить хочешь? – раздался мягкий такой голос.

Виктор Степаныч умудрился винтовку вместе с треножкой схватить и развернуть. А вот Анатолий просто физиономию в снег и уши книзу. Тем и спасся. Наверное.

Стрелял Виктор Степаныч хорошо. И метко. Только напрасно. Снимали его с пожарной лесенки потом, клацающего зубами и обмотанного веревкой наподобие колбаски в магазине. Но живого. Малость побитого и помятого, но живого. Что было удивительно.

А вот Анатолий Сергеич головы не поднимал, хотя уже и дышать почти не мог. Давился снегом, сопел, но руки от приклада и курка отдернул, под себя поджал и на всякий такой случай две фиги сплел.

Когда вопль Виктора Степаныча затих, услышал оперативник над собой тихие шаги. А потом кто-то над ним присел.

– Кто сказал, что на меня смотреть не надо?

– Коля. Коля Мирославцев.

– Пузырек ему поставишь. Что ж вам неймется-то?

Оперативник не ответил. По спине поползло что-то с диким противным треском. Раз-другой. Потом быстренько и противненько, но упорно – шкрряб, шкрысть, шкрррум, шккрос, шкррр, шшк. Что-то там, на спине происходило, но Анатолий Сергеич не шелохнулся. Больно не было. Но страшно – да, было.

А потом прямо над головой – пронеслось что-то. Анатолий Сергеич голову поднял и увидел, как большой такой зверек, метра полтора в длину – прыгнул с крыши прямо на проезжавшую мусоровозку. И словно не было там двадцати метров. Упал зверек, как надо – распластался, но сразу же подобрался, крутанулся и обернулся к дому, откуда спрыгнул. И нагло так лапу поднял, махнул пару раз.

Анатолий Сергеич, конечно, поднялся, винтовку собрал свою и Виктора Степаныча попытался отыскать. Отыскал. Вызвал группу поддержки. Сняли связанного, помогли спуститься. На руках, считай, спустили с крыши. И уже в фургоне, когда мчали на базу, один из ребят заметил:

– В рубашке ты родился, Толик. У тебя ж вся спина располосована!

Снял куртку, действительно – синтетику располосовала, как маслице, ту синтетику, которую об асфальт и наждачку можно тереть. И на бронепластине, что спину покрывала – аккуратно и противно – выцарапано: "Дурашка". Без единой ошибки.

Уже на рассвете, брал его за грудки помощник Кондратича и матерясь, допрашивал. Но молчал Анатолий Сергеич, повторял только:

– Со спины зашло. Виктора блокировало. Мне спину располосовало. Прыгнуло с крыши на Тверскую и уехало. – Это если по-русски, но без мата.

Потом уже, вечером следующего дня, поехал Анатолий Сергеич на другой конец города, к Коле Мирославцеву. И поставил не один пузырек, а три. И не Хэннеси, будь он неладен, а Курвуазье. Солидного, как сам Николай.

– Поглумилась?

– Слегка. Виктора Степановича связала, а мне только на бронике накорябала обидное.

– Дитё ведь.

– Это дитё расправилось с бандой Ираконина, как нечего делать!

– Ну, видать, на хвост наступил.

– Да какой, мать его, хвост!!! Он у ей всего с ладошку длиной!!!Как на него наступишь?

– Эх ты, дурак…– протянул Коля, положив руку на стол, – посмотрел, значит, на нее?

– Посмотрел. Она с крыши сиганула, на двадцать метров!

– А что она потом сделала?

– Лапой мне помахала.

– Ну, тогда живи, – улыбнулся Николай Мирославцев, а сам незаметно опустил пистолет, который держал в другой руке под столом. – Если лапой махнула, значит, Бог с тобой.

– Что?

– Ну, значит, не тронет она тебя. Думаешь, так просто тебе показалась? Просто так только кошки родятся!

Заржали оба – от идиотизма этой идиомы. А что было делать?

Кондратича наверх вызвали и мягко пожурили за самостоятельность.

– Вы бы своим людям объяснили, что сегодня в любом телефоне – камеры, а на любом углу – видеокамеры городские. Засняли они и ваших бойцов, и эту непонятную тварь. И если бы не наша расторопность вкупе с оперативностью – торчали бы в Ю-Тьюбе, лайки набирали и позора не обирались. Так что отныне никаких операций без разрешения нашего ведомства не проводить.

– Слушаюсь, – ответил Кондратич. И послушался.

Николай Милославцев, жженый опер из Южного Бутово, шел себе домой. Грел душу выпитый Курвуазье с запахом французских клопов, грела одна только мысль, что уцелел Анатолий Сергеич, дружок школьный и кум хороший.

Уже подходя к дырке в заборе, через которую он обычно сокращал путь до своего домика, заметил пару следков кошачьих. Крупных, свежих и очень знакомых. Перекрестился опер, плюнул и полез.

Кто и когда поставил забор – не знал даже Лужков. Но огораживал забор пустой квадрат с железной будкой типа "трансформатор малый ХаЕЗэ". Гудела будка. А местный народ мотался до своего дома, девятиэтажки постройки советской, напрямки. Никто у будки не стоял, никогда не приезжали туда монтеры, бузотеры и прочие. Так и ходили местные, уголком непонятной территории.

Николай пролез за бетонный забор, закурил и пошел по следам. Кончались они под будкой. А на будке уже сидело мохнатое "дитё".

– Пузырь принес?

– Принес. Я его, правда, чуть не завалил, когда он про хвост сказал.

– Что у тебя за привычка – валить?

Мирославцев промолчал. Зверь спрыгнул, выпрямился в полный рост и положил лапу на плечо опера:

– А теперь слушай, Коля. Бригады Кондратич больше не получит. Переведут его за эту выходку. Спасибо, что подсказал Толику, как себя вести.

– А Виктор? Он же тебя видел!

– Видел, орал и тащился. Я ему вколола веселенького, чтоб не мучился. Так что не поверит ему никто – в крови наркотик, в показаниях бред. Снайпер, а под кайфом. Кто ж его теперь в дело-то пустит?

– Умно!

– А когда потихоньку сместят Кондратича, поползет и твоя карьера вверх. Запросит тебя в особый отдел по борьбе с терроризмом Александр Семенович. Иди, не раздумывая. И как только переведут – я тебя найду. А до тех пор больше проблем у тебя не будет. Район перешел под новую руку, без крови и лишнего шума.

– Слушай, – расслабился Коля, – а может, хоть ты знаешь, что это за будка? Сколько себя помню, она тут. И забор этот разваливающийся, и ржавая эта фигня.

– Ты поосторожнее с этой ржавой фигней, – искренне посоветовала зверюга. – Это вообще-то место силы.

– Что, прям так?

– Прям так. Если башка заболит – лбом постучи о будку – мигом пройдет. Народ местный это уже знает, вон, Зоя Ивановна, соседка, божий кактус, каждый день тут коленку к будке прикладывает. И ничего, приложит и дальше на базар бежит, огурцами самозакатанными торговать. Двадцать лет торгует, увлеклась и никак не остановится, хотя огурцы ей уже опротивели.

Мирославцев вытащил пачку "Явы Золотой", протянул сигарету зверюге. Правда, прикурил сам – куда ей с таким мехом прикуривать!

Зверек затянулся и пошел рядом с опером. На двух задних, чем еще в первую встречу поразил Николая. Докурили, дошли до второй дыры в заборе.

– Ты осторожнее, ладно? – произнес на прощание Николай. – Охотятся на тебя. Не только наши, но и другие. А за Ираконина…вообще пообещали к Курантам прикрутить. Вместо стрелок часовых. Те могут, я знаю.

– Спасибо, товарищ оперуполномоченный. И ты будь осторожнее. Меня не видел, на кошек аллергия.

Посмеялись. На прощание Мирославцев поднял руку и потрепал пестрый загривок. Зверюшка прыгнула, с места, не группируясь. Как настоящая. Коленька свистнул, бросил бычок в снег и пошел домой.

2.

Пока оперуполномоченный Мирославцев топал и топал по снежку до дома, зверюга вернулась к будке. Покрутилась на крыше, погрелась от источника «силы» и спрыгнула вниз. Никто не видел, как быстро и ловко зверь замел лапами следы – там, где стояли они с опером. Прыжок, другой – и пестрая тень скользнула за забор.

Мусоровозка стояла с другой стороны забора. Водитель услышал, как по металлу скребнули пару раз и тронулся в путь. Через весь заснеженный МКАД, с заездом на базу, а потом окраиной Тушино – к элитному комплексу на берегу Москва-реки.

Мусоровозка остановилась на КПП, охранник принял пропуск и отметил время.

– Ты там осторожнее, на развороте. Пригнали сегодня какие-то контейнеры, узко.

– Спасибо! – откликнулся Серега и повел свой Камаз напрямую, к въезду в подземный паркинг. Контейнер он опустошил еще на МКАДе, завез на сборочный пункт, и сейчас за кабиной выл ветер да звенели цепи креплений. Любил водитель этот звук – цепи на ветру. Непонятно почему – любил и все тут.

Серега завел машину на нижний уровень, подал машину задом к стене и заглушил мотор. Вышел, расстегнул куртку – в подвале было тепло. Захар уже стоял на привычном месте, у люков мусоропровода.

– Как прошло?

– Прыгнула хорошо. – Серега распахнул дверцу, и на бетонный пол скользнула зверюга. Она встала на задние лапы, протянула морду к Захару и потерлась ухом о его щеку.

– Только она мне уже третий контейнер процарапала насквозь. Давай-ка другой сигнал придумаем. А то один "шкряб" – и дырка. Начальство спрашивает, что это такое горожане выкидывают, что контейнеры насквозь пробивает.

– Уже. На следующем задании будет у вас связь. И у тебя, чудовище, и у тебя, Серег. А теперь, извини, ждет. – Захар указал на потолок. – Зарплата твоя, бумажки всякие интересные, посмотри на досуге.

– Конечно. – улыбнулся Серега, – Передай там, что посылка пришла, я заберу и доставлю в следующий раз. Так же, как и ее, в кабинке.

Водитель потрепал мягкое ухо, получил пакет и уехал. Захар посмотрел на зверюгу:

– Опять пожалела? Они же получили приказ валить тебя.

Ответила она грустно:

– Всех убивать – город опустеет. Хорошие бойцы, кто их заменит. Виктора выгонят за мою проделку, а ты его подберешь. Вот и будет у нас одним союзником больше. А второй – паршивый стрелок, да и Коля за него просил. Одноклассник.

– Идем. Густав разберется.

Зверь пошел следом за Захаром. Уже в кабине служебного лифта – мужчина присел на корточки и заглянул в янтарные глазищи зверюги:

– А если б они тебя подстрелили? Если б ранили? Ты и тогда их пожалела бы?

– Тогда – нет. Сам знаешь. Сильно ругался?

– Нет. Он знает, что ты у нас не боец. Шалить любишь, а вот убивать – нет.

Лифт остановился на самом верху. Захар поднялся.

– Идем, чудовище. Лапы опять грязные!

Был тот комплекс высок, страшен и заоблачно дорог. Но и занят был не полностью. Часть квартир так и стояла пустыми, как в день сдачи объекта. Но те, кому повезло поселиться здесь – этого пентхауза побаивались. На самом верху башни с короной – располагалась квартира по особому заказу. И о жильце того пентхауза никто и не знал – потому, что спускался он со своих небес редко, а чаще – спускался по пожарной лесенке или вообще улетал на вертолете, благо посадочную площадку он заказал вместе с огромным своим жильем. Знал его в лицо только владелец элитного комплекса да пара уборщиков, которым он доверял две комнаты из семи. Что творилось в оставшихся пяти – никто не знал.

Захар закрыл за собой дверь черного хода и поменял коды на внешнем периметре. Делал он это дважды в сутки – когда не уезжал хозяин по делам. А если хозяин покидал свой дом – то коды менялись каждый час.

Зверюга прошла на специальный коврик, вытерла все четыре лапы и только потом – подошла к дверям, ведущим в покои Самого.

– Злится? – вздохнув, спросила зверюга.

– Нет. Но велел тебя ругать.

– Скажу, что ругал.

– Иди уж! Я в компьютерной буду.

Был там коридор с картинами, стоимость которых перекрывала расходы на строительство всего элитного комплекса. Был там кабинет, в котором решались судьбы мира – в прямом смысле слова. Были там две спальни. И была там детская. А в самом конце коридора – витражная дверь, на которой был изображен Гермес в крылатых сандалиях.

Зверюга открыла стеклянную дверь и тихо прошла к глубокому креслу. С подлокотника опустилась рука, схватила ее за ухо, немилосердно потискала кисточку на конце и притянула всю морду к себе.

– Цела?

– Да. – Зверюга обошла кресло и положила морду на колени Самого.

– Давай лапу.

Укол прямо в лапу. И через несколько ударов сердца – обращение.

– Ну, доктор Сальватор, ну, можно я сегодня посплю в бассейне? – проканючило еще не человеческое, уже не звериное.

– Нельзя, Ихтиандр! – ответил цитатой на цитату Густав и пошел за одеждой.

Когда он вернулся, на пушистом ковре сидела обычная девушка, самая обычная из всех, что только могли быть за стенами этого элитного комплекса. Но не здесь.

– Опять курила в обличье? Лапа табаком пахла. Я же предупреждал!

– Ну, извини. Есть хочу.

У огромного полукруглого окна уже накрыт столик. Сначала помыть руки – метнуться в туалетную комнату, намылить исцарапанные ладони с ужасными ногтями. Ужасными, «потому что без маникюра», как сказала однажды соседка с нижнего этажа. Впрочем, вскорости увезли ту соседку после несчастливой тринадцатой пластической операции. А потом и квартиру за долги продали.

Густав положил на тарелку пару картофелин, небольшой кусочек мяса и овощи. Разлил самое обычное кубанское вино по бокалам и сел. Только что салфетку не повязал.

– Приятного аппетита.

– И тебе.

Поели быстро, тарелки сгрузили в посудомойку, а потом завалились на диван перед окном. Далеко внизу – лежал город семи коммунистических десятилетий.

– Поедем на Рождество в Италию? Я тебе Рим покажу. На скутере покатаемся!

– Нет. Давай уж по учебнику истории. Первый класс, второй, третий.

– Тогда надо с Тигра и Евфрата начинать, а там за твою голову золотом награда обещана. Да и в Египте тебя украдут. Священный зверь, все-таки!

– Тогда давай после…

– Ну, почему ты никуда не хочешь?

– Густав, у нас работы – до морковкиного заговенья.

– Джу, ну что за жаргон! С твоим образованием!

– Чай не Оксфорд, чай краснодарский!

Густав чмокнул ее в теплую макушку. И закурил.

– Кондратича уже песочат. Через неделю его отдел раскидают, а его самого проводят на почетное место пониже. Боец тот, которого ты на семнадцать бантиков закрепила, сейчас в госпитале. Светит ему консультация у психиатра и звонкий билет на выход. Психиатром пошлю Захара. Так что готовься, будет этот сибиряк в твоей команде. Стрелять умеет, за работу нашу держаться будет. Но представление устроить придется. Я уже снял вам ангар за Рижским вокзалом, там его и примем.

Курили. Джу свернулась клубком, Густав укрыл ее пледом, положил ладонь на горячий после укола лоб. И услышал один и тот же вопрос:

– Густав. Как ты узнал, что я – это я?

Хозяин промолчал и только погладил ее по голове.

Так они и просидели до полуночи – пожилой импозантный мужчина и девушка с коротким именем Джу.

Захар заходил проверить – но увидел, что зверюга и хозяин молча сидят на любимом диванчике у окна во всю стену. Значит, снова тоскуют. Сел рядом, налил себе вискарика и выпил один.

А за окном снежной королевой раскинулась Москва. От окраины до центра – горела Москва всеми цветами радуги, бормотала заговоры, кричала пьяными голосами и шуршала. Денежными купюрами, компроматами и фантиками. И понять, где были фантики, а где компромат – мог только самый опасный в этом городе человек – седовласый и очень красивый Густав Корион, а по русскому паспорту Густав Карлович Крон. Подданный Ее Величества, гражданин еще пары развитых стран и для полного комплекта – россиянин в седьмом поколении.

Когда девушка уснула, Захар перенес ее в небольшую комнатку. Там стоял на столе простенький ноутбук с поставленной на паузу игрой "Герои меча и магии", горел ночничок и висел на стене фотоснимок. На нем заключенные Мехреньлага стояли на берегу озера. И никто из них не знал, что спустя двадцать с лишним лет за эту фотографию заплатит Густав семь килограммов платины чистым весом. А через час после того, как сделали это снимок – заплатили ему, Гуську-фотографу, девятью граммами. Но на беду всем расстрельщикам, управлагам и генералам – он выжил. И сейчас сидел рядом со спящим своим чудовищем, смотрел на фотографию и вспоминал, как в конце 80-х получил телеграмму. И было это единственное слово – «Рысь».

Три года назад. Пушкинская.

Такси остановилось на светофоре, но Густав не мог больше ждать. Корион распахнул дверцу и побежал прямо через улицу. Чудом его не задела ни одна машина.

Сигналили, матерились, орали что-то вслед. Но Густав добежал до дверей Галереи "Актер" и исчез внутри.

Захар Рауш кинул на торпеду сто долларов и вылетел вслед за хозяином.

Корион метался по фойе. Рауш поймал его за плечи, развернул к лестнице:

– На пятом – магазин Погодина! – и они устремились наверх. О лифте и не вспомнили.

Охрана решила проявить инициативу и помчалась следом. Нечасто в Галерею "Актер" врывались люди в грязном камуфляже, от которых несло костром, соляркой и еще черт знает чем.

В просторном зале не было продавщицы. Для дорогого магазина мужской одежды – это было необычно. Корион пронесся по залу, сметая рубашки, брюки и галстуки. Захар подхватил обувные коробки.

В примерочной Густав стащил походный костюм, содрал берцы и носки, стал спешно переодеваться. Щетина, похмелье, запах костра – Корион матерился, но поделать ничего не мог.

– Густав, спокойно. – раздался за шторкой голос Захара,– У нас еще сорок минут, как минимум. Плюс эскалаторы и переходы. Она едет на метро, она ничего не знает. На твоем месте…

– Зак, заткнись. Пристрелю нахрен!!!

Рауш удивился – никогда Корион не позволял себе так выражаться. Но понял, замолк.

Густав вышел из примерочной и уже спокойнее сказал:

– Извини, я сейчас сам не свой.

– Ничего страшного, Густав. Ботинки.

И в этот момент в магазин ввалилась охрана. Рауш посмотрел на хозяина, расстегнул куртку и спросил:

– Какие-то проблемы?

– А ну мордой в пол! – приказал один из охранников. – Быстро!

Густав шагнул вперед, застегивая рукава рубашки.

– Кому сказано?

– Молодой человек, можно вас на секундочку?

– Я вам не моло…– и тотчас же смолк.

Корион пригладил волосы, протянул ладонь вправо, не глядя. Рауш вложил в его руку мобильный телефон.

Корион набрал номер Погодина, поднес трубку к уху и произнес:

– Илья, я тут в одежном салончике твоем, подойди, пожалуйста. У меня недоразумение с охраной.

Охрана решила не дожидаться конца разговора и качнулась вперед. Рауш оказался перед ними еще быстрее, с ходу положил на пол старшего в тройке, блокировал младшего, а среднего скрутил и посадил на диванчик. И в этот момент в салон влетела заплутавшая продавщица. Она завопила, "гэкая" на "гоу отсюда" и "гусь вонючий", а потом подскочила к гостю и залепила смачную пощечину.

Корион отступил. Продавщица попыталась вцепиться в " гуся" свеженьким маникюром – и в стеклянные двери магазина влетел Погодин.

– Стоять, дура! – заорал он сходу. – Вон отсюда!

– Илья Серафимович, они ж гра…

– Дура, пошла вон! Охрана, вон отсюда, идиоты!

И только когда защитнички ретировались, Погодин подошел к Густаву, протянул руку:

– Боже мой, сэр Густав, простите этих идиотов. Они вас не узнали в таком виде.

– Ну, что вы, Илья, я сам виноват, ворвался, не предупредил никого, не позвонил. Продавщицы тут не было, я пошел примерять, а тут эти молодчики. Захар их и успокоил.

– Что-то срочное? – Игорь только сейчас заметил, что Густав загорел и сильно небрит. И пахнет костром.

– Я пролетел полторы тысячи километров после экспедиции, срочная встреча. И очень важная. Решил – доеду до города, в первом попавшемся магазине переоденусь. А получилось, что кроме вашего торгового центра тут и нет ничего.

– Выбрали костюм?

– Да, еще бы побрить меня по-быстрому и хоть какой-нибудь парфюм.

– Прошу в мой кабинет. Сейчас все сделаем.

В кабинет Погодина был вызван парикмахер, из прачечной приволокли гладильную доску и отпариватель. Захар спустился в парфюмерный отдел.

Густава приводили в порядок, Илья сам сделал кофе и достал бутылку коньяка.

– Сейчас девочки все погладят, почистят. Захара надо переодеть?

– Нет, спасибо. Только меня.

Вернулся Захар, посмотрел на хозяина и одобрительно кивнул. Протянул коробку с мужским парфюмом.

– Пойду в туалетную комнату, хоть что-нибудь придумаю. – Корион вышел.

Погодин поставил на столик чашки с кофе, налил себе коньяка и выпил.

– Захар, почему же вы мне сразу не позвонили? Я бы к самолету все привез! А то такой конфуз…

– Илья Серафимович, у нас тут сверхсрочная встреча. Очень важная.

– Я уже понял. Он точно не обиделся на моих идиотов?

– Поверьте, ему сейчас никакие идиоты настрой не собьют. Не до этого.

Густав вернулся. Захар подхватил сумку с одеждой, показал на часы. Погодин провожал их до лифта.

– Может, машина нужна?

– Нет, спасибо. Пожелайте мне удачи.

– Сэр Густав, я вас не узнаю! Ни пуха, ни пера!

– К черту! – улыбнулся сэр.

Лифт спускался вниз. Густав смотрел в зеркальную стену, поправлял то шарф, то манжеты. Захар не выдержал:

– Густав, ты к этому дню шел двадцать с лишним лет. Осталось минут десять. Держись.

Лифт остановился. Они прошли мимо парфюмерного магазина, спустились по лестнице и вышли в переход к метро. Густав взбежал по ступенькам наверх, на улицу, Захар следом.

Наверху кончился дождь, выглянуло солнце. Густав остановился у палатки быстрого питания и замер. Он вглядывался в лица, почти не дыша. Бронзовый Пушкин, чуть склонив голову, смотрел на Густава.

Корион почувствовал, как заломило горло – словно кто-то накинул удавку. Мужчина выдохнул с трудом и моргнул. И сердце подсказало – сейчас.

Густав не мог пошевелиться. Девочка выскочила из метро, бросила в урну листовку. Обернулась к памятнику, чему-то улыбнулась, подтянула лямки рюкзака. И пошла к палатке.

Густав заставил себя шагнуть и встать на ее пути. Девочка как раз вытащила сигарету и пыталась прикурить на ходу. Поэтому не заметила мужчину в костюме, наткнулась, подняла глаза.

– Здравствуй, Саша. Я…

Она отняла сигарету от губ, извинилась. И тогда Густав тихо произнес:

– Озеро за испытательным полигоном, поселок Мекрин. У тебя на предплечье знак Заир. Здравствуй, Саша, я твой…

У нее были глаза цвета неба. У мужчины, что возвышался над нею – были глаза цвета неба.

Рауш сглотнул комок в горле – потому что девочка подняла голову, вгляделась в лицо того, кто тоял перкд нею. И пошел дождь. И Захар понял, что у нее ни на что большее – просто не хватит сил. Густав подхватил ее и прижал к себе. И не стесняясь – заплакал. Только обнимал ее, что было сил, прижимаясь щекой к волосам – и плакал.

– Как тебя зовут? Я не нашла твоего имени. – И по одной ее фразе Захар все понял.

– Густав Анатольевич Корион.

Девочка отстранилась, потянулась к нему руками – и обняла за шею. И вся утонула в его руках. Захару показалось, что она даже меньше стала, слилась с Густавом, вросла.

– Я знаю. Я все про тебя знаю. – Густав прошептал это и поверил, что она нашлась.

Захар закурил, дым в глаза попал, чертыхнулся, протер глаза. А картинка не прояснялась. Рауш отвернулся, промокнул глаза рукавом. Обернулся – двое по-прежнему стояли у яркой желтой палатки. Наконец, Густав погладил ее по голове и сказал:

– У тебя же дела? Давай пойдем.

Они пошли вниз по улице. Захар – шел чуть поодаль.

Один лишь раз она обернулась и спросила громко, так, чтобы Рауш слышал:

– Он с тобой?

– Да, – ответил Корион. – Он с нами. Его зовут Захар Рауш, мой помощник и друг. Твой друг.

Саша улыбнулась Раушу. Корион держал ее за руку.

У входа в институт, девочка указала на здание напротив:

– Там в подвальчике кафе. Подожди меня, пожалуйста. Только не уходи больше.

Густав погладил ее по щеке и ответил:

– Не бойся, Саша. Куда же я уйду без тебя?

Они прошли в кафе. Густав сел у окна, Захар сунул сумку под ноги, присаживаясь рядом. Корион попросил воду и кофе.

– Скажи первым, Рауш.

– У нее глаза словно небо.

– Да… Необычайные глаза.

– Густав. Она не разрешает самой себе поверить.

– Я знаю. Просто нужно время. Много времени. И оно у нас есть.

Зазвонил мобильный Рауша. Захар послушал, приказал снимать наблюдение, выключил телефон и кашлянул.

– Что там?

– Квартиру штурмовали. Убиты четверо нападавших. Там уже милиция.

Густав вернулся на землю. И тихо спросил:

– Кто сообщил?

– Алекс и его группа. Они наблюдали за квартирой. Но так как ее там не было, они не вмешивались. Что прикажешь?

– Ничего. Твои люди ушли?

– Да. Будут на базе.

– Ни слова. – успел произнести Густав. И в зал влетела Саша.

Густав попросил меню. Девочка сняла куртку, поставила рюкзак под свой стул. И села напротив них. Ничего не спросила, Корион угадал, что надо рассказать:

– Ты родилась на озере. Там красиво. Я был рядом…недолго. Случилось плохое. Бежал оттуда. И только недавно узнал про тебя. Что тебя там не убили.

– У тебя есть семья?

– Нет. Я не женат. Вся моя семья – сидит сейчас здесь. Рауш прошел со мной огонь и воду. А тебя мы искали очень долго. Не там, как оказалось. Но давай ты пообедаешь, а потом мы поедем домой…

Она раскрыла меню и сразу перелистнула на последние страницы, к напиткам.

– Кофе, пожалуйста.

– И все?

– Да. И воды, простой воды. Если можно.

Официант ушел. Густав переглянулся с Захаром.

– Почему ты не заказала еду?

– Здесь плохо готовят, Густав. – девочка смутилась.

Корион вздрогнул – потому что она впервые назвала его по имени.

Мужчина улыбнулся, раскрыл меню. Цены были завышены, но для центра города – нормально. Рауш пролистал все меню.

Густав попросил себе коньяк. А для нее – рюмку ликера Vanna Tallin.

Когда все принесли, Корион поднял бокал. И ничего не смог сказать. Она осторожно прикоснулась краем своей рюмочки к его бокалу. Тонкое стекло звякнуло глухо.

Выпили кофе. Густав попросил Захара:

– Рассчитайся.

Рауш понял и ушел к стойке. А Корион взял Сашу за руку, притянул к себе и тихо спросил:

– Ты не заказала еду, потому что здесь дорого? Я прав?

Она смутилась еще больше и кивнула. И тогда Густав расхохотался, чем смутил ее еще больше. Но успокоился и пояснил:

– Я все тебе расскажу дома, ладно? Не обижайся, пожалуйста. Но ты все поймешь.

Они вышли наружу.

– Захар, где Стефан?

– Сейчас будет.

Он представлял и этот момент тысячу раз.

Перед дверями кафе остановилась машина. Захар открыл дверцу перед Густавом.

– Понятно. – Только и сказала девочка.

И только когда выехали на Садовое кольцо, она спросила:

– Надеюсь, ты не для меня ее арендовал? Это же безумные бабки!

– Во-первых, это просто моя машина. Во-вторых, я понимаю, что от удивления ты можешь так выражаться, но не стоит. А в- третьих, именно поэтому я смеялся в кафе.

Она взяла его за руку и тихо сказала:

– Даже если бы это были жигули…

– Вот видишь, не угадал. Надо было приехать на жигулях.

И она засмеялась, как самый здоровый и обычный ребенок – как счастливый ребенок, которым никогда не была. Густав впервые услышал ее смех. И решил, что купит жигули – только чтобы слышать, как она смеется.

– Иди ко мне. – Попросил Корион.

И она прижалась к его груди, обняла так крепко, как только могла. Он закутал ее в полы своего пальто, спрятал девочку у самого сердца и всю дорогу молчал.

Захар курил и смотрел на дорогу. А по щекам – текли и текли слезы. Стефан молчал и гнал по городу к дому.

Водитель все понял, когда получил сообщение от Рауша "Лети на Пушку, к институту. Мы ее нашли. Машина – бордо."

Стефан открыл самый дальний бокс и вывел ту машину, что хозяин называл "бордо". Летел по городу старинный роллс-ройс, коллекционный и безжалостно покрашенный в модный цвет Смутного Десятилетия. Гаишники роняли фуражки, прохожие – застывали от изумления. А роллс-ройс пролетал светофоры, перекрестки и тоннели, а в его салоне – молчали два человека, которым не хватило бы всех слов на том и этом свете.

Густав чувствовал ее тепло – доброе, уютное и настоящее. И запахи – горькую нотку дешевого табака, смешную нотку шампуня и главный – ее туалетной воды. Он пытался вспомнить название туалетной воды, мог поклясться, что знает ее, знает! И не мог вспомнить. А еще – он заметил, что ей очень страшно. Страшно – от счастья.

Корион достал из кармана портсигар. Чуть отстранил Сашу и протянул ей сигарету.

– Давай покурим. Я, правда, редко курю, но сегодня такой день…

Достал пепельницу, щелкнул зажигалкой. И отметил, что даже в машине – она сначала накрыла огонек ковшиком ладони, а только потом прикурила. Густав почему-то сразу отметил этот жест. И сигарету она держала внутрь огоньком, скрывая горящий кончик, словно под дождем.

Затянулись одновременно.

– Хороший табак?

– Да.

– А какие сигареты ты любишь?

– Любые.

– А я решил, что если и курить, то хороший табак. Чтоб не зря травиться, хоть удовольствие получить.

Она улыбнулась и стряхнула пепел.

– Можно тебя спросить?

– Да.

– Мне надо заехать домой сегодня. Я обещала своим ребятам…

– Саша. Давай об этом поговорим дома. Пожалуйста.

– Хорошо.

И снова замолчала.

Докурила, тщательно загасила окурок и достала из кармана жевательную резинку.

Густав замечал все эти мелочи, цепко и жадно хватаясь за любую деталь. Он пытался понять, разгадать – какая она. Опыт сбивал его с толку. Ее одежда, рюкзак, даже марка сигарет – все выдавало среду, в которой она росла. И все же – в ней все было непросто.

– Ты костюм в первый раз надел? – вдруг спросила Саша.

– Почему ты так решила?

– А на пальто и пиджаке даже ярлычки не сняли.

– Что? – Корион схватился за шов – и действительно, на пальто, прямо у кармана – висела бирка. И у пиджака тоже. Саша вытащила из кармана маленький складной ножик, наклонилась – и сняла бирки.

– Ты всегда носишь с собой нож?

– Такой – да.

– А я только три часа назад прилетел. Экспедиция, костром пропах, небрит. Недели две не видел ванной…

– Я почуяла. Запах костра волшебно с Kenzo for him сочетается. – она рассмеялась.

– Как ты угадала? Мне в магазине этот флакон сунули.

– Я люблю гулять по парфюмерным. Запоминаю запахи. Мне нравятся запахи. Они яркие…а этот – самый дорогой. На Пушкинской. В этом месяце.

Он рассмеялся и потрепал ее по щеке:

– Рассказывай. Всё-всё.

– Всё-всё получится томов на пять.

– А я полку приготовил. На всю библиотеку о тебе.

Она ткнулась лбом ему в ладонь – как щенок. И Корион восхитился этим звериным жестом.

– Я запоминаю запахи. Дороги. Маршруты. Цвета. Запахи. Звуки. С детства. Количество шагов. Последовательности запахов по дороге куда-нибудь. Асфальт, бордюры, камни, землю. Цветы. Деревья.

– Это очень хорошая привычка, девочка. Она развивает память. А карты, которые составил твой мозг из этих данных – бесценны.

За окнами возник комплекс. Саша прильнула к окну, узнала место и обернулась к Кориону:

– Даже так?

– Даже так. Ничего лучше не смог купить.

– Верю. Дворцы здесь строят ужасно.

Машина подошла к жилому комплексу и нырнула в глубокий подземный гараж. Через несколько поворотов остановились. Захар открыл дверь со стороны девочки, подал руку и сказал:

– Мы приехали, Саша.

Из гаража прошли в отдельный лифт. Пока поднимались на самый верх, Саша сжимала лямку рюкзака, как страховочный трос. Боялась? Боялась.

Корион открыл дверь, прошел тамбуром и остановился у дверей "Цезаря", самого дорогого сектора комплекса.

– Это наш дом. – Сказал он, не оборачиваясь, распахнул дверь и включил свет.

Саша вошла в огромную прихожую, положила рюкзак на тумбочку, сняла обувь. Густав обнял ее за плечи, провел в гостиную.

Там, на самом видном месте – стоял кофр с ее гитарой. Девочка подошла к инструменту, положила ладони на кофр и сразу все поняла. По кофру шли царапины, в нижней части – кофр был обожжен.

– Я был далеко от Москвы. Получил информацию о тебе. Полетел сюда. Мои люди нашли тебя по базе института. И адрес. Они просчитали точно, когда ты выдвинулась к метро, знали твой путь. Я ждал тебя всего несколько минут.

– Когда мы встретились…

– Кто-то еще искал тебя. Они ворвались в то место, где ты жила. Мои люди смогли вытащить оттуда твой инструмент. Но туда нельзя возвращаться. Да и незачем. Если что-то сможем достать еще – я попрошу милицию. Но там был пожар…

Она положила кофр, вытащила гитару. Под обшивкой – были документы, коробочка с украшениями. Пачка фотографий. Флэшка.

– А у меня больше и нет ничего. Ноут в рюкзаке. Тряпки, мелочевка – пустое. Все самое важное вы спасли. Спасибо.

Захар исчез в своей комнате. Корион повел Сашу по коридору – в гостиную.

И был уютный низкий диван, прямо напротив огромного полукруглого окна в полстены.

– Ты искал меня? Долго?

– Я узнал, что ты жива несколько лет назад. Искал любую информацию. Был на Севере и на Юге. За Уралом. На Сахалине. И еще вчера – был на южном побережье. Там, где тебя видели последний раз. А потом позвонили мои люди. И сказали, что ты все это время была рядом, в Москве…в двух шагах от моего магазина. В двух шагах.

– Это очень дорогой магазин. Нас оттуда гоняли постоянно. Даже бычки в урну не давали выкидывать.

Он гладил ее голову и смотрел на город. Слишком многое он должен был еще рассказать. О слишком многом спросить.

– Ты богат. Я поняла.

– После того, как я бежал с озера, было многое. Я работал, потом воевал. Потом нашел бизнес и занялся им. Создал корпорацию, разбогател. Потом вернулся в Россию. Стал здесь не последним человеком. Но все эти годы…

Она повернулась, обняла его за шею, прижалась лицом к его лицу. И наконец-то заплакала.

Рауш приготовил ужин, оставил его на столе и уехал в город. Забрался в бар, заказал немного виски. Сидел напротив зеркальной стены, вспоминал, как накануне сходил с ума его хозяин. Вспоминал, как немилосердно гнали в аэропорт, как чуть не убили людей в магазине. Но ярче всего сияли ему серо-синие глаза девочки, такие знакомые и такие нечеловечески-огромные в тот миг, когда Густав сказал:

– Озеро Мекрин. Знак Заир. Я твой…

Захар повидал в Америке уличный бунт, в Африке жестокость и безумие на рудниках и в саванне, , в Аргентине и Боливии – бешенство и наркоманов, но страшнее всего, холоднее и гибельнее – были эти глаза. Потому что Рауш знал, что таится в этой девочке, какая дьявольская сила заключена в самой сути этой особи. Сегодня он впервые увидел Зверя – в тот миг, когда она обернулась на него, до слов Густава "это мой человек". На миг – всего на миг, в глазах цвета неба промелькнул Зверь.

Если бы Корион не обозначил Рауша – Зверь убил бы того, кто преследует эту странную пару, мужчину в самом дорогом костюме и девочку в потрепанных джинсах. Захар знал, почему Густав вышел к ней сам, не приказал привести на поводке. Победить это существо мог только хозяин. И сегодня Зверь обрел хозяина.

Корион дождался, когда иссякнет поток слез. Сходил в ванную, принес мокрое полотенце, приложил к ее лицу. Поцеловал ее веки.

Потом они забрали ужин в гостиную, сели на пол перед окном. Густав открыл бутылку, что купил накануне на Юге.

– Мое любимое! – улыбнулась его девочка. – Как ты узнал?

– Я вчера был там, в том районе. А когда позвонили из Москвы, купил в какой-то лавочке. Просто оно мне нравится.

Они переглянулись. В первый раз они нашли что-то общее.

– Давай кушать.

Потом они убрали посуду и снова сели на диван перед окном. Курили, смотрели на город.

– Я сейчас задам вопрос. И пожалуйста, ответь мне, ничего не стесняясь, ладно?

– Постараюсь.

– Ты хочешь что-нибудь? Машину? Одежду? Игрушку? Что-то, чего ты не могла раньше купить? Прошу тебя, не стесняйся. Я действительно богат. И я многое могу. Я всё могу.

Она посмотрела в его глаза и потушила окурок. Принесла рюкзак.

Густав смотрел, как она вынимает вещи.

Свернутые в рулон джинсы перевязаны запасными струнами. Футболка, свернутая в рулон и перевязанная тонкой веревкой. Кеды. Маленькая косметичка с лекарствами, зубной пастой и зубной щеткой. Пара блокнотов. Маленький фотоаппарат. Ноутбук. Паспорт и серебряный браслет. Три ручки и карандаш.

– Как ты все так ловко упаковала?

– Привычка. Все необходимое…

– Получается, все твое имущество…

– Постоянно со мной. Все необходимое. Потому что нужно только необходимое.

– Ты права.

– У меня все есть, Корион. Рюкзак и гитара. Еще было снаряжение, в другом рюкзаке, для походов. Но…на той квартире мало что уцелело, да?

Он кивнул. И все же повторил вопрос:

– У тебя ведь есть заветная мечта? Та, с которой ты жила. Ради которой приехала сюда?

Она помолчала. А потом ответила:

– Была.

– Почему была?

– Потому что сегодня она сбылась.

Он сгреб ее в охапку и потащил в комнату, которую еще ей не показывал. Рядом с его спальней, дверь в дверь – была самая светлая комнатка.

– Это твоя. Детская.

Саша вошла.

Здесь был стол. И кровать. Маленький коврик на полу. Но самое главное – здесь было окно. В половину стены. В половину неба.

Саша обернулась к Густаву и спросила:

– Ты хочешь, чтобы я жила с тобой?

Он улыбнулся. И не стал смахивать слезы.

Вернулись в гостиную, открыли еще одну бутылку вина.

– У тебя была любовь?

– Была.

– Кончилась?

– Ты слышал историю о Билле Питерском? О том, как его приковали к платформе Бологое и пустили поезд?

– Слышал.

– Это ответ.

Корион вгляделся в ее лицо и тихо произнес:

– Ты необыкновенная девочка. И вещи с тобой происходят необыкновенные. Как вы вообще могли познакомиться с этим…персонажем?

– Просто пела песни. На берегу.

– И у вас…все было хорошо?

– У нас все было очень плохо, Густав. Он отрекся от меня. Я – от него. Прожила дерьмовую жизнь. Ты уж прости, но иначе ее назвать было нельзя. А потом… Один из его ребят приехал и рассказал мне о Бологом. Передел, как в "смутное десятилетие". Было много крови. И поездов…

– Ты была на похоронах?

– У него законная жена и дети. Кто я такая…

– А ты была его солнцем. Он так говорил о тебе. О том, что встретил солнце и не смог вынести его силы. И струсил.

– Вы были знакомы?

– Я был независимой стороной в том конфликте. Меня пригласили решить вопрос окончательно. И я его решил.

– Скажи, кто приказал его казнить?

– Сковородников.

– Значит, я все просчитала верно…

– Мы постоянно говорим не о том.

– Ты знаешь о себе что-нибудь?

– Родилась на озере Мекрин. Обычная биография – детсад, школа. Потом уехала в столицу. Училась здесь. Живу здесь. Сегодня пришел ты.

– 084 – это особый шифр. Этот номер носил эксперимент. В результате которого – родилась ты. И все другие "результаты". Эксперимент признали несостоявшимся, а потом пришел приказ о ликвидации. За сутки уничтожили базу, научный городок, персонал и место. Так получилось, что последняя фотография, общая фотография той лаборатории – сделана мною. Потом меняя расстреляли.

Корион принес из кабинета увесистую папку с документами. И вытащил черно-белую фотографию, на которой стояли и сидели люди. Десятки лиц. В форме и халатах. В робах и в костюмах.

– И это только те, кого можно было сфотографировать.

Она смотрела на снимок.

– Я сделал его. Они приказали мне снимать. А потом – один из них выстрелил мне в спину. Дальше я не помню. Очнулся в общей яме. Сверху сочилась какая-то дрянь, проела мне кожу на ноге. – он подтянул штанину, показал ей шрамы-струйки. – Потом трое суток добирался до трассы. Уехал в Архангельск.. Оттуда уплыл на корабле. И только семь лет назад мне прислали эту фотографию. Нашли в архивах по моему заказу. Но о тебе я узнал раньше…и вернулся в Россию.

Они сидели в детской, на кровати. Спиной к стене. Лицом к окну. Не смотрели друг на друга. Не говорили больше. Саша держала его за руку и дышала. А он хотел только держать ее за руку и слышать, как она дышит. Что она – дышит. Рядом. В его жизни.

Корион и не заметил, как она уснула. И тогда Густав осторожно уложил ее, укрыл одеялом и погасил свет.

На ноутбуке, на заставке рабочего стола была картинка из анимэ-фильма Миядзаки – Навсикая с мечом. Густав улыбнулся и закрыл ноутбук.

Корион прошел в свою спальню. Скинул одежду, вытащил из шкафа застиранную до дыр рваную робу. На спине, на бедрах, в районе шеи – были пулевые отверстия. Даже обгорелые края вокруг дырок – еще можно было угадать. Густав подошел к камину, бросил тряпки в огонь. Туда же бросил пачку документов. И только после этого – лег спать.

В самом дальнем углу сейфа лежал сверток с другой одеждой из того же проклятого дня – мундир с погонами. А в кармане мундира – записка. "Зачистить до 12:00. Генерал Корионов."

И лежал там телефон, в памяти которого хранилась смс – "Питерскому – Бологое, Сковородникову – добро. Коринф".

И лежал там в свинцовом ящике ошейник. И "фонил". И было на ободе выбито – 084, 077, Мекрин, объект Саша. Донор – Гуссейн."

И на самом дне – лежала серебряная звездочка с топазом в сердцевинке. Вились по лучам звездочки неизвестные никому знаки – того языка, которого нет на планете Земля, да и во всей галактике Млечный Путь.

Корион не знал, что в тот момент, когда Саша вошла в его дом – звездочка ожила, и камень в сердцевинке – опустился, словно кнопка, в металл. Звездочка расплавилась, комочек металла испарился, а на темной стороне Луны – ожил кораблик по имени "Мизерикорд".